Бывает ли естественная смерть?
Догмат о всеобщем воскресении мертвых затрагивает один из важнейших предметов христианской надежды. Вместе с тем он является одной из наиболее рьяно критикуемых истин христианского вероучения. Жало смерти настолько сильно внедрилось в область человеческого бытия, что давно уже стало артикулироваться светской наукой как нечто естественное: не менее естественное, чем сама жизнь.
То же можно сказать и о материалистической философии. Идеологам материализма, привыкшим мыслить ограниченно и вместе масштабно, легче представить бессмертие в форме рационального иносказания: как продолжение жизни в потомках или как жизнь в исторической памяти ближних, либо же как переход от личных форм бытия к безличной, в статусе атомов и молекул, высвобождающихся в результате гниения и разложения плоти. Таковы их доводы в первом приближении.
Мысль же о воскресении мертвых, как учёным, так и философам-атеистам, представляется фантастичной, антинаучной, наивной и даже хитросплетённой. Что касается последних, то хуля в этой связи Церковь, Невесту Христову, они совершенно не жалеют чёрной краски, пропагандируя, будто Церковь ухватилась за эту идею не иначе как с целью духовного закабаления серых, необразованных масс.
Недалеко от современных материалистов стояли древние язычники. Неудивительно, что проповедь о воскресении мёртвых, озвученная возле Ареопага апостолом Павлом, вызвала у них саркастическую насмешку (Деян.17:32). Язычник же Фест за слова о Воскресшем Христе назвал Павла безумствующим, сумасшедшим (Деян. 26:24).
Свидетельства о будущем воскресении мертвых, данные в Сверхъестественном Откровении, не могут быть опровергнуты на основе естественных наблюдений: повседневного и научного опыта. Ведь хотя формально смерть и вписывается в естественный порядок вещей, а по обычному способу выражения даже и называется естественной — в отношении человеческой сущности она не является таковой: человек умирает лишь потому, что со времени грехопадения сам подчинил себя закону тленности, смертности (Быт. 2:17).
Как известно всякому верующему человеку, люди сотворены не без причины и не для пользы (ни в чём не нуждающегося) Творца, но и не с тем, чтобы служить прочим творениям (как, например, растительность служит пищей животным и людям, радует благоуханием и красотой; а животные служат человеку).
Человек сотворен ради самой жизни: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего» (Прем.2:23). Следовательно, идея о высшем предназначения человека несовместима с идеей о смерти как о естественной силе или причине, обрывающей жизнь навсегда. Она лишь кажется таковой, ввиду неизбежности её в этом мире.
Ворвавшись в историю наказанием за грех, мерой, направленной против приумножения зла, смерть хотя и преследует человека повсюду, однако всегда остаётся настолько же чуждой его естеству, насколько чужд для естественных человеческих проявлений породивший её смертный грех.
В отношении нашего бытия смерть — антагонизм жизни. Отсюда и скорбь по ушедшим, и безутешные слезы, и отвращение к смерти, и пессимизм. Надо сказать, что подобные чувства разделялись даже и среди приобщённых к вере народов (Еккл. 3:19-20)
В первые времена существования Церкви лидеры некоторых еретических сообществ, отрицавших будущее воскресение, силились принять за бессмертие человека бессмертие его неумирающей души. Однако и такая, утешительная, казалось бы, трактовка не укладывается в рамки христианского сознания, православного мировоззрения и миросозерцания. Идея о всеобщем воскресении находится в самом центре Евангельского повествования (Ин. 6:38-39).
Целесообразность всеобщего воскресения объясняется из того, что для человека естественно пребывать двусоставным: бесконечное существование в образе развоплощённого духа решительно противоречит и субстанции человеческой души, предназначенной жить в сопряжении с телом, и субстанции плоти, предназначенной к жизни в соединении с душой.
Бесплотное бытие души, даже блаженствующей, не может артикулироваться как полноценная человеческая жизнь. Останки каждого нашего ближнего, пребывая бездушными, служат не доказательством естественности смерти, но грозным напоминанием о ней как о приговоре Божественной Правды: «прах ты и в прах возвратишься» (Быт.3:19).
В возможности восстановления разложившихся тел и последующего воссоединения их с отделившимися душами лежит благость и всемогущество Божье. Если Он силен был произвести мир из ничего, то конечно же справится и с восстановлением разложившихся тел.
Разумеется, иногда и противники истины о воскресении готовы оценивать смерть как неестественную. Впрочем, такую оценку они допускают лишь в отношении ранней, необъяснимой или насильственной смерти. Вообще же всякая смерть, как и породивший её грех, есть насилие над нашим естеством, вызванное злоупотреблением нравственной свободой.
Если инстинкт самосохранения, проявляющейся в борьбе за жизнь, именуют естественным для человека, то не нелепо ли то, против чего, руководствуясь этим инстинктом, человек ведет непрекращающуюся борьбу (против смерти), называть естественным?
Разве не безрассудно приписывать смерти естественность, если Сам «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия» (Прем. 1, 13 – 14).
Но если смерть, будучи противоестественной, всё же имеет силу и власть над людьми, то бессмертие и осуществимо через воскресение.
В этом осмыслении мало к чему нас обязывает и такой аргумент: мертвые тела не могут ожить, ибо это ненормально и противоестественно. Здесь есть на что возразить: они потому и воскреснут («оживут») по действию Божию, что мертвы, а если бы не были мертвы, то и не воскресли бы (так, те из людей, кого всеобщее воскресение застанет живыми, изменятся). Стало быть, по отношению к человеку воскресение — действие сверхъестественное, но не противоестественное.
Достойно замечания и то, что по согласному уверению отцов Церкви, догмат о всеобщем воскресении не только не диссонирует со здравым рассудком, но имея прообразы в мире низших существ, проповедуется ими со всей непредвзятостью и выразительностью.
Особенно ярко сближение прообраза воскресения с его первообразом созерцается в случае с зерном, положенным в почву, впоследствии истлевшим, но не разложившемся на элементы без остатка и следа, а послужившим основой к зарождению жизни нового колоса, нового зерна.
Земля, из которой был создан Адам, и которая принимает в себя безжизненные телеса, есть Божья нива. И она, с наступлением благодатной весны, с приближением жатвы и творческой росы, неминуемо возвратит их обратно, все до одного.
Кроме того, идея о целесообразности воскресения начертана на скрижалях человеческого сердца; мысль о воскресении восходит к сознанию из глубин совести. Ведь если бы жизнь человека ограничивалась рамками его земного бытия, где далеко не со всей очевидностью выявляется справедливая связь между действием и ответственностью (за это действие), как его следствием, это не отвечало бы ни внутреннему нравственному чувству (Пс. 57:11-12), ни требованиям высшей Божественной Правды (Евр. 10:30).
«Для чего и мы ежечасно подвергаемся бедствиям? — задается вопросом сосуд Божий, Павел. — ...Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1Кор. 15:30,32). Какие страшные слова!
Стало быть, и по требованию раз и навсегда установленного закона Божьей справедливости, и по доводам трезвого разума, в данном отношении вывод из сказанного может быть только один: поскольку душа, живя на земле, действовала не в отрыве от тела, а будучи с телом и в теле, постольку и перед Судом Божьей Правды надлежит ей предстать не без тела, но с телом.
Леонов А. М. Преподаватель Догматического Богословия СПб ПИРиЦИ. Фрагмент пособия: Православное Догматическое Богословие в конспективном изложении.
Догмат о всеобщем воскресении мертвых затрагивает один из важнейших предметов христианской надежды. Вместе с тем он является одной из наиболее рьяно критикуемых истин христианского вероучения. Жало смерти настолько сильно внедрилось в область человеческого бытия, что давно уже стало артикулироваться светской наукой как нечто естественное: не менее естественное, чем сама жизнь.
То же можно сказать и о материалистической философии. Идеологам материализма, привыкшим мыслить ограниченно и вместе масштабно, легче представить бессмертие в форме рационального иносказания: как продолжение жизни в потомках или как жизнь в исторической памяти ближних, либо же как переход от личных форм бытия к безличной, в статусе атомов и молекул, высвобождающихся в результате гниения и разложения плоти. Таковы их доводы в первом приближении.
Мысль же о воскресении мертвых, как учёным, так и философам-атеистам, представляется фантастичной, антинаучной, наивной и даже хитросплетённой. Что касается последних, то хуля в этой связи Церковь, Невесту Христову, они совершенно не жалеют чёрной краски, пропагандируя, будто Церковь ухватилась за эту идею не иначе как с целью духовного закабаления серых, необразованных масс.
Недалеко от современных материалистов стояли древние язычники. Неудивительно, что проповедь о воскресении мёртвых, озвученная возле Ареопага апостолом Павлом, вызвала у них саркастическую насмешку (Деян.17:32). Язычник же Фест за слова о Воскресшем Христе назвал Павла безумствующим, сумасшедшим (Деян. 26:24).
Свидетельства о будущем воскресении мертвых, данные в Сверхъестественном Откровении, не могут быть опровергнуты на основе естественных наблюдений: повседневного и научного опыта. Ведь хотя формально смерть и вписывается в естественный порядок вещей, а по обычному способу выражения даже и называется естественной — в отношении человеческой сущности она не является таковой: человек умирает лишь потому, что со времени грехопадения сам подчинил себя закону тленности, смертности (Быт. 2:17).
Как известно всякому верующему человеку, люди сотворены не без причины и не для пользы (ни в чём не нуждающегося) Творца, но и не с тем, чтобы служить прочим творениям (как, например, растительность служит пищей животным и людям, радует благоуханием и красотой; а животные служат человеку).
Человек сотворен ради самой жизни: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего» (Прем.2:23). Следовательно, идея о высшем предназначения человека несовместима с идеей о смерти как о естественной силе или причине, обрывающей жизнь навсегда. Она лишь кажется таковой, ввиду неизбежности её в этом мире.
Ворвавшись в историю наказанием за грех, мерой, направленной против приумножения зла, смерть хотя и преследует человека повсюду, однако всегда остаётся настолько же чуждой его естеству, насколько чужд для естественных человеческих проявлений породивший её смертный грех.
В отношении нашего бытия смерть — антагонизм жизни. Отсюда и скорбь по ушедшим, и безутешные слезы, и отвращение к смерти, и пессимизм. Надо сказать, что подобные чувства разделялись даже и среди приобщённых к вере народов (Еккл. 3:19-20)
В первые времена существования Церкви лидеры некоторых еретических сообществ, отрицавших будущее воскресение, силились принять за бессмертие человека бессмертие его неумирающей души. Однако и такая, утешительная, казалось бы, трактовка не укладывается в рамки христианского сознания, православного мировоззрения и миросозерцания. Идея о всеобщем воскресении находится в самом центре Евангельского повествования (Ин. 6:38-39).
Целесообразность всеобщего воскресения объясняется из того, что для человека естественно пребывать двусоставным: бесконечное существование в образе развоплощённого духа решительно противоречит и субстанции человеческой души, предназначенной жить в сопряжении с телом, и субстанции плоти, предназначенной к жизни в соединении с душой.
Бесплотное бытие души, даже блаженствующей, не может артикулироваться как полноценная человеческая жизнь. Останки каждого нашего ближнего, пребывая бездушными, служат не доказательством естественности смерти, но грозным напоминанием о ней как о приговоре Божественной Правды: «прах ты и в прах возвратишься» (Быт.3:19).
В возможности восстановления разложившихся тел и последующего воссоединения их с отделившимися душами лежит благость и всемогущество Божье. Если Он силен был произвести мир из ничего, то конечно же справится и с восстановлением разложившихся тел.
Разумеется, иногда и противники истины о воскресении готовы оценивать смерть как неестественную. Впрочем, такую оценку они допускают лишь в отношении ранней, необъяснимой или насильственной смерти. Вообще же всякая смерть, как и породивший её грех, есть насилие над нашим естеством, вызванное злоупотреблением нравственной свободой.
Если инстинкт самосохранения, проявляющейся в борьбе за жизнь, именуют естественным для человека, то не нелепо ли то, против чего, руководствуясь этим инстинктом, человек ведет непрекращающуюся борьбу (против смерти), называть естественным?
Разве не безрассудно приписывать смерти естественность, если Сам «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия» (Прем. 1, 13 – 14).
Но если смерть, будучи противоестественной, всё же имеет силу и власть над людьми, то бессмертие и осуществимо через воскресение.
В этом осмыслении мало к чему нас обязывает и такой аргумент: мертвые тела не могут ожить, ибо это ненормально и противоестественно. Здесь есть на что возразить: они потому и воскреснут («оживут») по действию Божию, что мертвы, а если бы не были мертвы, то и не воскресли бы (так, те из людей, кого всеобщее воскресение застанет живыми, изменятся). Стало быть, по отношению к человеку воскресение — действие сверхъестественное, но не противоестественное.
Достойно замечания и то, что по согласному уверению отцов Церкви, догмат о всеобщем воскресении не только не диссонирует со здравым рассудком, но имея прообразы в мире низших существ, проповедуется ими со всей непредвзятостью и выразительностью.
Особенно ярко сближение прообраза воскресения с его первообразом созерцается в случае с зерном, положенным в почву, впоследствии истлевшим, но не разложившемся на элементы без остатка и следа, а послужившим основой к зарождению жизни нового колоса, нового зерна.
Земля, из которой был создан Адам, и которая принимает в себя безжизненные телеса, есть Божья нива. И она, с наступлением благодатной весны, с приближением жатвы и творческой росы, неминуемо возвратит их обратно, все до одного.
Кроме того, идея о целесообразности воскресения начертана на скрижалях человеческого сердца; мысль о воскресении восходит к сознанию из глубин совести. Ведь если бы жизнь человека ограничивалась рамками его земного бытия, где далеко не со всей очевидностью выявляется справедливая связь между действием и ответственностью (за это действие), как его следствием, это не отвечало бы ни внутреннему нравственному чувству (Пс. 57:11-12), ни требованиям высшей Божественной Правды (Евр. 10:30).
«Для чего и мы ежечасно подвергаемся бедствиям? — задается вопросом сосуд Божий, Павел. — ...Какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1Кор. 15:30,32). Какие страшные слова!
Стало быть, и по требованию раз и навсегда установленного закона Божьей справедливости, и по доводам трезвого разума, в данном отношении вывод из сказанного может быть только один: поскольку душа, живя на земле, действовала не в отрыве от тела, а будучи с телом и в теле, постольку и перед Судом Божьей Правды надлежит ей предстать не без тела, но с телом.
Леонов А. М. Преподаватель Догматического Богословия СПб ПИРиЦИ. Фрагмент пособия: Православное Догматическое Богословие в конспективном изложении.
