Ставя под своим дневником 2006–2007 годов (Приветствовать восход…) точку, я была уверена, что больше к этому занятию не вернусь. По многим причинам, главная из которых – абсолютно неведомое тогда будущее моего телесного естества (диагноз, операции и т.д.). Однако позднее оказалось, что будущее у него все-таки есть, а еще спустя время стало ясно, что я по своему «внутреннему человеку» просто-напросто соскучилась. «Пропущенный» 2008 год был для него ничуть не менее, а даже более насыщен событиями, чем предыдущие, но, не зафиксированные, не осмысленные как единый поток жизни, они остались в памяти отдельными эпизодами, пусть и яркими, но разрозненными. Второй раз в эту реку уже не войти…
Зато дневник следующего, 2009-го, года, «Энергичное ожидание», как бы восполняя «пропущенное», занял… 78 страниц А4! Целая книга, и немалая. Публиковать ее полностью я не стала, но постепенно брала оттуда себе в блог то один эпизод, размышление, цитату, то другой; что-то, может быть, слишком личное, и вообще было оставлено «за скобками», что-то взято в будущую книгу. А «сухой остаток» того благословенного года помещаю здесь, «под занавес» 2015-го…
Рано утром 1 января 2009 года с Л. и Е. идем вдоль по Фонтанке в храм, на первую в этом году Божественную литургию, – и видим, как в автобус, стоящий у тротуара, несколько мужчин что-то несут из дома напротив. В момент, когда мы уже подошли к автобусу вплотную, туда медленно и плавно занесли… большую икону Пресвятой Богородицы. Останавливаемся и поклоняемся Ей, смутно светящейся в глубине автобуса, во тьме первоянварского утра. «Богородице Дево, радуйся!..» Как дивно начался год...
В храме — торжественная тишина. В короткой прочувствованной проповеди отец Г. назвал нас, человек пятнадцать причастников, «подвижниками благочестия». Какие уж из нас подвижники, но приятно – слаб человек…
Несколько дней перед памятью преп. Серафима Саровского слушаю, с трепетом и благодарением, аудиокнигу митрополита Вениамина (Федченкова) «Всемирный светильник». Я его работы знаю и люблю давно, особенно же его «Записки епископа» (подарок отца К., спаси его Господь!). Но вот только сейчас пришло мне на сердце добавить его имя к именам священников, которых поминаю и в храме, и келейно (митр. Антония, старца Паисия, протопр. Александра Шмемана и еще нескольких, запавших в душу)…
Сегодня в по-буднему малолюдном храме – пожилая женщина: «Как я рада вас видеть!» Отвечаю тем же. «Я так вам благодарна! Я ваше лицо из тысячи узнаю!» Я понимаю, о чем она: как-то, давно уже, случилось мне ей помочь, но подробностей не помню. Отвечаю в том смысле, что это было совершенно естественное движение души, и никакой моей заслуги здесь нет. «Нет, я ваше лицо из тысячи узнаю! Храни вас Господь! Я так рада!» – все повторяет она, и мне становится безумно ее – как и всех нас, бывших «хомо советикус», не избалованных любовью и добром, – жалко...
Вечером того же дня читаю такое размышление:
«Каждый из нас живет двойной жизнью. Есть человек внешней жизни, каким он представляется посторонним, и есть человек сокровенной жизни, каким он предстоит перед Богом. Кто-то даже сказал, что в каждой личности сидят четыре человека. Тот, которого люди знают. Тот, которого близкие друзья знают. Тот, которого сам знает; и тот, которого Бог знает». И я подумала, что в таких вот, от Бога, мгновенных, нерассуждающих импульсах добра (которые, очевидно, руководили мной в ситуации с той прихожанкой) все эти четыре человека совпадают, налагаются друг на друга без зазора. Такое бывало, я думаю, практически с каждым, но если у нас, обычных людей, это случается скорее как исключение из правила обычной нашей внутренней рассогласованности, то у достигших порога святости эти четверо уже неразлучны. Это вот и есть, наверное, целомудрие, в высоком значении этого слова. Суть и цель святости…
Снова больница: очередное облучение, для чего опять подошьют и через 10 дней снимут радиоактивный аппликатор. Два наркоза, две операции... Опять придется долго очухиваться.
Еще в прошлом году хотела спросить у О.А., моего хирурга, крещеная ли она (чтобы, если да, подавать о ней молитвенные прошения в церкви), но все как-то не выпадал удобный случай. И вот сегодня, в последний день перед выпиской, представился случай, который я сочла удобным. «О.А., можно задать вам один личный вопрос?» – спрашиваю. «Пожалуйста!» – приветливо отвечает она. «Скажите, пожалуйста, крещеный ли вы человек? Я хотела бы молиться о вас». И она охотно, как будто ждала этого вопроса, начинает рассказывать: «Я пришла в эту больницу в девяносто третьем году, а в 96-м мне дали вести архимандрита К. И он меня спросил, крещена ли я. Я сказала, что пока нет. “Вы активно не хотите креститься или просто не собраться?” – спросил он. Я ответила, что нет, я ничего не имею против веры, просто никак не собраться. “Ну, тогда я вас и окрещу. Я бы хотел, чтобы меня лечил крещеный человек”. И тут же, в больнице, меня окрестил». Все это она говорит с хорошей, открытой улыбкой…
Великий канон… Впервые за мои десять лет в Церкви не была ни на одной из четырех этих служб. Даже если бы хватило сил выстоять (и выдержать потом долгий путь домой: суету часа пик и грохот в метро, и подъем на девятый этаж по лестнице, где уже год не работает лифт), то как быть с земными поклонами, коленопреклонениями, которые мне сейчас и противопоказаны, и не под силу? «Ну, просто постояли бы!..» – сказали мне. «Нет, – ответила я, – не для того все это покаянное действо задумано, чтобы “просто” стоять…» Слишком тесно жесты души связаны с жестами тела, и при отсутствии таковых она иногда немотствует…
Читала и слушала Канон все четыре вечера дома. Когда была в силах – читала вслух сама, стоя, с зажженной свечой в руке, когда не могла – слушала прекрасную запись, лежа, с закрытыми глазами, вытянувшись в струнку... И знала, что Господь – простит.
К несказанной своей радости, в первом же, понедельничном, чтении Канона снова увидела слова, которые года полтора назад (я иногда читаю Великий Канон вместо Причастного правила) даже выписала на листок, и он долго лежал на видном месте, а потом куда-то делся и забылся:
Рука нас Моисеова да уверит, душе,
како может Бог прокаженное житие
убелити и очистити.
Это было как весточка от Ангела-Хранителя, данного мне во Святом Крещении без нескольких дней 10 лет тому назад...
…Прежде чем продолжить, после годичного перерыва, свои записи, я заглянула в концовку предыдущих. И увидела там отрывок из статьи епископа Каллиста (Уэра) «Отправная точка благовестия». За «пропущенный» год статья эта не только не утратила для меня своей значимости, но, наоборот, открылась еще глубже. Поэтому сейчас мне захотелось процитировать ее более полно:
«Как говорит св. Иоанн Лествичник, “покаяние есть дочерь надежды и отвержение отчаяния”. Это не упадок духа, но энергичное ожидание (в прошлом году я эти слова пропустила, прошла мимо...); это не значит, что ты оказался в тупике, но что ты обретаешь выход. Это не ненависть к себе, но утверждение своего истинного “я” как созданного по образу Божию. Каяться – значит смотреть не вниз, на свои собственные недостатки, но вверх – на любовь Божию; не назад, упрекая себя, но вперед – с доверием и надеждой. Это значит видеть не то, чем я не смог быть, но то, чем я еще, по благодати Христовой, могу стать (курсив мой. – Л.Н.).
Истолкованное в этом позитивном смысле, покаяние видится не только как единичный акт, но как постоянная установка. В личном опыте каждого человека бывают решающие моменты обращения, но в настоящей жизни работа покаяния всегда остается незавершенной. Поворот, или переориентация, должны постоянно обновляться; в течение жизни вплоть до момента смерти, как считал авва Сисой, “изменение ума” должно становиться все более радикальным, “великое понимание” – все более глубоким.
…Положительный характер покаяния станет совершенно очевидным, если мы обратим внимание на то, что предшествует уже приведенным словам Христа: “Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное” (Мф 4, 17). В предыдущем стихе евангелист цитирует Исаию (9, 2): “Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет”. Таков непосредственный контекст Господней заповеди о покаянии: она предваряется указанием на “великий свет”, освещающий тех, кто во тьме, и за ней следует указание на приближение Царства. Покаяние поэтому есть просвещение, переход из тьмы в свет; покаяться – значит открыть свой взор божественному сиянию, не печально сидеть в сумерках, но приветствовать восход. И покаяние также эсхатологично: оно есть открытость к Последним Вещам, которые не где-то в будущем, но уже присутствуют в настоящем».
Итак, ожидание этих Вещей – но энергичное (еп. Каллист): ты, хоть убелена и очищена, но – прокажена еси; однако – не отчаяйся сама себе (еп. Андрей). Тут – всё. Программа до самого конца.
В День Ангела отец К. отслужил по моей просьбе благодарственный молебен Господу. Давая в конце крест, сказал: «Чтобы вот так снова через десять лет…» Но сказал не с дежурным оптимизмом, как говорит тяжелобольному врач, а как-то с сомнением, прищурив глаз и покачав головой (и я так ему за это благодарна: я и врачей всегда прошу говорить все, как есть…). «Десять?..» – сказала я, так же покачав головой и пожав плечами. Мне столько не нужно… Но это уж – как Ты, Господи, управишь.
Слава и благодарение Богу за все, чему Он научил меня, «лаской и таской», за эти благословенные 10 лет! И самое, быть может, главное из того, чему научил, – это, разделяя столь естественный страх перед путем долгим в страну чуждую, идеже не вем, что срящет мя, – принимать, с доверием и надеждой, Последние Вещи…
Меня врачи поститься «не благословили», и первые две недели я, хоть и со смущением, ела практически всё, стараясь как-то компенсировать несоблюдение великопостной «диеты» умножением молитв, чтения и слушания, по возможности кому-то помогать. Но после Дня Ангела душа запросила все же телесного поста, пусть и несовершенного. И сразу обрела великопостную тональность…
Косое солнышко рано утром! Ярко полыхая в окне противоположного дома, оно узким прямоугольником передвигается по боковой стене моей «светелки», освещая сначала Лик Спасителя, затем – Николая-Угодника, а после уходит, чтобы через какое-то время уже в полную силу озарить окно на другой стороне нашей квартиры, у сына…
Перед сном стараюсь найти в себе силы сотворить вечернюю молитву: это мне удается пока что не каждый вечер. И слышу как будто специально для меня, малодушной, митрополитом Антонием сказанные слова: «строгий, суровый, сермяжный труд любви». Это он о правилах – утреннем и вечернем… Слово «сермяжный» особенно поразило.
Крестопоклонная неделя… В воскресенье в первый раз за все 10 лет не смогла трижды (раздельно, с поклоном и вставанием) поклониться Кресту, оставалась на коленях. В среду собралась, наконец, на Литургию Преждеосвященных Даров – и вернулась, уже почти дойдя до метро. Такое со мной тоже впервые… Ну что ж, всё когда-то бывает в первый раз... Как написала в письме к А.Е. 85-летняя В.И., жалуясь на свои недуги: «Видно, старость подкрадывается». Эти ее слова вошли в «золотой фонд» семьи А.Е. и, конечно, моей…
Вчера еще не успела толком проснуться, и вдруг, безо всякого перехода от сна, – череда ушедших близких, родных и друзей, сменяющих друг друга, как на киноленте, и перед каждым – перед каждым! – я так или иначе виновата...
Что бы я делала без митрополита Сурожского Антония, этого великого утешителя! В одной из своих проповедей он ссылается на святителя Иоанна Златоуста, который призывал не мучиться от того, что кого-то не долюбили: впереди у нас, говорит Златоуст, целая вечность, там долюбим…
Снова слушала одну из любимых моих вещей митрополита Вениамина (Федченкова), «Божьи люди». Одну мысль оттуда не могу не привести: «Воистину Бог не смотрит на звания, чины и т.д., но на сердце человека: если оно пригодно, Он там живет и дышит»… Живет и дышит… Бог. Какой красоты образ!
Это всё нужно будет додумать, но все-таки в более подходящее время. Подступают особые, совершенно неповторимые дни – Лазарева суббота, Вход Господень, а за ними – Страстная. Время, требующее особого приуготовления души...
…Вот и закончилась Святая Четыредесятница. Как пишет протопресвитер Александр Шмеман: «Путешествие, паломничество… Однако, как только мы вступаем в светлую печаль Поста, мы видим, далеко, далеко впереди, конец пути. Этот конец пути – его цель, радость Пасхи, вход в сияние славы Царства Небесного. И то, что мы видим издалека, это предвкушение Пасхи, освещает постную печаль, превращает ее в духовную весну. Ночь может быть долга и темна, но во все время пути таинственный и сияющий свет зари освещает горизонт. “Не лиши нас упования нашего, надежды нашей, Человеколюбче”».
Моя любимая Лазарева суббота (и мамин день рождения…).
Проповедь отца К. и ее заключительные слова: «В понедельник начинается Страстная седмица. Приходите в храм. Будут читать Евангелия. Как всегда в храме, на церковнославянском. И пусть вы ничего не поймете, все равно приходите, просто стойте и слушайте. “Побудьте со Мной…” – просил Христос Своих учеников в Гефсиманскую ночь. Просто побудьте с Господом!..»
Уже вечером Господь довершил Свою дневную работу над моей душой «домашним заданием», преподав его через Своего иерея:
«А христианство учит нас тому, что человек создан по образу и подобию Божиему, а это означает, что каждый человек, даже совсем нам несимпатичный, с “неправильными” культурными и политическими предпочтениями, является образом и подобием Самого Христа. Любить “абстрактного” Бога легко, всегда сложнее являть эту любовь конкретным людям, с которыми нам приходится общаться ежедневно. «Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4:20). Но если мы честны сами с собой, то не можем не замечать, как тяжело исполнять эту заповедь. Всегда легко любить на расстоянии, и очень сложно принимать людей такими, какие они есть. И как хотелось бы переделать всех и вся на свой вкус и цвет, но закон духовной жизни говорит нам, что менять в этой жизни мы можем только одного человека – самого себя (курсив мой)». (Свящ. Димитрий Карпенко. За Христом)
Вход Господень в Иерусалим. Отец П. совершает общую исповедь. И после – каждого (а нас – 150–200) накрывает епитрахилью, над каждым читает разрешительную молитву… Когда я отходила от аналоя с крестом и Евангелием – толпа жаждущих причаститься нисколько, казалось, не уменьшилась, была все такой же плотной, как в начале, а я ведь была, наверное, сороковой–пятидесятой… А завтра – начинается Страстная, и вплоть до самого Светлого Христова Воскресения священство каждый Божий день пребудет в храме. Храни вас всех Господь, батюшки наши!..
Это была первая Пасха, которую я праздновала утром. В первый раз за все эти годы, когда я встречала Светлое Воскресение Христово на ночной службе, так что мне было с чем сравнить эту утреннюю Пасхальную Литургию. И до какого-то момента мне приходилось себя напрягать, чтобы почувствовать Пасхальную радость, а потом она все-таки пришла, и выходила я из храма с праздником на душе.
Уже подходя к дому, я услышала, как маленькая девочка, лет пяти, шедшая передо мной с бабушкой, радостно сказала: «Бабушка, смотри, шарики!» Она показывала наверх, и, подняв вслед за ее ручкой взгляд, я увидела зацепившуюся за крышу двенадцатиэтажного дома связку воздушных шариков. «Какая ты внимательная девочка! – сказала я, обгоняя их. – Мы вот с бабушкой идем и ничего не видим, а ты правильно смотришь – на небо». «Она умница, она и читать уже умеет!» – сказала бабушка. «Молодец, молодец!» – еще раз похвалила я и так уже зардевшуюся от гордости и смущения девочку. А про себя о себе подумала: «И ведь идешь из храма! Где небо отверсто. И куда же ты смотришь?..»
Просветимся, людие; Пасха, Господня Пасха днесь нам возсия! Очистим чувствия и друг друга обымем…
Искала в Интернете запись Валаамской Воскресной всенощной, из которой успела скачать лишь половину, – а вывело меня на «Предсмертный дневник» св. прав. Иоанна Кронштадтского, и именно на то, о чем я сейчас, в этот воскресный день, размышляла:
«15 Июля. 9-ть вечера. Возсияй в сердцах наших истинное солнце правды Твоея, т.е. Церковь молит Гда от лица всякого православного, чтобы Он научил нас совершенной правде Своей, чтобы Он как солнце озарил наше сердце и душу, и мысли наши, чтобы в нас не осталось ни одной темной страсти греха, ни одного лукавого помышления, никакого неприязненного чувства к кому-либо, чтобы человек был одет по чреслам и истиною по ребрам своим, чтобы возлюбил одну правду и возненавидел беззаконие. Вот что значит: возсияй в сердцах наших истинное солнце правды Твоея, Гди!»
Могу я так? Нет, силенок не хватит. Два застарелых греха: самооправдание и саможаление. Все оправдываю себя возрастом: мол, главные уроки уже пройдены, и, может, на какие-то «повседневные грехи» можно закрыть глаза и культивировать «ростки добра»… А ведь отцу Иоанну оставалось всего-то несколько месяцев жизни – и как беспощадно казнил он себя:
«Как я мал, как ничтожен в творении Божием, как грешен между земнородными, и при том, как самомнителен, лукав, судителен относительно дел и слов, или опрометчивости начальствующих, даже царей и высочайших особ, и относительно всех людей! Как раздражителен, гневлив, завистлив, горд, недоброжелателен, зложелателен относительно многих, ленив, нерадив, корыстолюбив, небрежен, блудлив, не усерден к св. делам, напр. молитвы и покаяния! С ранней юности я обременил себя грехами, и доселе коснею в них, несмотря на преизбыточную благодать, данную мне Богом в чтении Слова Божия и служении ежедневной Литургии».
Или вот:
«Вечер 9ть час. Благодарю Гда, помиловавшего меня величественным помилованием утром, когда я раздражился на слугу Евгению за то, что поздно (казалось) на пароход Ораниенбаумский для следования к принцу Ольденбургскому, и едва не ударил её. Благодать оставила меня, и мне было очень худо, смутно, тесно, мрачно, смертельно; и я каялся из глубины души, да как каялся! Как Давид по согрешении, как Манассия, пленный Царь Иудейский! Как убедительно и для себя, и для Гда! И долго каялся тайно, едучи на пристань, и – почувствовал, наконец, что я помилован, что мне прощен грех мой. И как отвратителен, безсмыслен, неправеден был мой гнев. Ибо я поспел вовремя на пароход, и еще ждал отхода его».
6 мая возвращаюсь откуда-то домой, и возле одного из ларьков вижу человека в камуфляже и голубом десантном берете, опирающегося на два металлических костыля. Сначала я прошла мимо, а потом что-то заставило меня вернуться, скорее всего, то, что он стоял в сторонке, нехарактерно для просящих милостыни. Достаю из кошелька десятку и, подойдя к нему, протягиваю. Но он – смотрит на меня с недоумением. Присмотревшись к нему, вижу, что он вовсе не молод, и понимаю, что это просто ветеран-афганец, надевший форму в преддверии Дня Победы. «Вы… не просите? – в смущении говорю я. – Простите, я плохо вижу…» «Ничего! – смеется он и кладет мою десятку в карман. – Я за вас выпью!» «Ну, тогда с Праздником!» – говорю я и улыбаюсь ему, как брату, я бы и обняла его, но, конечно же, не решилась. «И вас с Праздником!» – с той же улыбкой отвечает он.
«Я за вас выпью!» Это прозвучало совсем как: «Я за вас помолюсь!» Абсолютно так же, не сговариваясь, эти его слова расценили В. и Ю., когда я им об этом рассказала.
В День Победы служащим священником был отец К. После Литургии он произнес небольшую, но сильную проповедь о сегодняшнем празднике, а затем сказал, что приглашает всех на крестный ход к Колонне воинской славы, возле которой будет совершена панихида по павшим воинам.
В этот солнечный день пасхальные одежды священства были особенно торжественны и значимы, в цвет крови тысяч воинов, пролитой на полях сражений – и в последнюю Великую войну, и во времена славы лейб-гвардии Измайловского полка.
На одном монастырском сайте, где монах вразумлял тех, у кого есть проблемы с духовниками, встречаю нечто такое, что так же, как и автора нижеприведенного вопроса, повергает меня в шок:
«Одна женщина (верующая), регулярно посещающая святые места и имеющая общение с духовными лицами, общаясь со мной и ратуя за мою душу, призывает отказаться от ИНН, кредитной карты (на которую получаю зарплату), говоря о том, что мало времени осталось до конца времен. Также предлагает в случае чего... всё выбросить в печь. Когда я пытался оппонировать тем, что отец Иоанн (Крестьянкин) утешал нас, многогрешных, ответ поверг меня в шок: – «А ты знаешь, что он не прошел мытарства?!» Откуда такая сакральная осведомленность? На мой вопрос – ответ: “Кто ты? Кто я? Есть истинные монахи по милости Божьей, им явлено видение о посмертной участи великого старца”».
И монах дает прекрасный, достойный ответ:
«Я не знаю, истинный я монах или нет, я не знаю, хорошо или плохо карточки и паспорта, я не знаю, много или мало осталось времени, и еще многого я, наверное, не знаю.
Но зато одно я знаю, и знаю твердо – святые Отцы заповедовали: “Если при тебе клевещут на твоего духовника, сокруши уста клеветника”. Это ложь и клевета на отца Иоанна. Я не верю в это и не стыжусь исповедать свою веру – это ложь и клевета на отца Иоанна.
Кто из них может сказать, что с отцом Иоанном не было благодати? – Никто, потому что знают все, что это ложь. Кто может из них обличить в чем-то о. Иоанна? – Никто, потому что жизнь его у нас перед глазами.
И тогда в ход идет клевета: еще при жизни клеветали на него, приписывали ему письма, которые он не писал, слова, которые он не говорил. Но о. Иоанн ясно выразил свою позицию, обличил клеветников – и им нечего было сказать. А теперь вот, когда о. Иоанн сам не может ответить, опять началось. Одно лишь утешает тут – что могу исповедать свою веру и заступиться за о. Иоанна, может, и он там за меня заступится.
Я не знаю, пройдут ли мытарства эта женщина и эти монахи, но я нисколько не сомневаюсь, что они ответят за клевету и за то, что смущают неокрепшие души».
Еще на Страстной раба Божия Н., очень дорогой моему сердцу человек, вручила мне листочек с переписанной ею от руки молитвой преп. Серафима Вырицкого. Вот эта молитва. Подлинно ли она принадлежит преп. Серафиму, не так уж и важно. Она — о главном…
Я попросил у Бога уберечь меня от боли, и Бог сказал мне — НЕТ. Страдания отдаляют человека от мирских забот и приближают к НЕМУ.
Я попросил сил, и Бог послал мне испытания, чтобы закалить меня.
Я попросил мудрости, и Бог послал мне проблемы, над которыми нужно ломать голову.
Я попросил мужества, и Бог послал мне опасности.
Я попросил любви, и Бог послал мне несчастных, нуждающихся в моей помощи.
Я попросил благ, и Бог дал мне возможности.
Я попросил у Бога забрать мою гордыню, и Бог ответил мне — НЕТ, Он сказал мне, что гордыню не забирают, от нее отказываются.
Я попросил у Бога дать мне терпение, и Бог сказал мне — НЕТ. Он сказал, что терпение появляется в результате испытаний, его не дают, а заслуживают!
Я попросил у Бога, чтобы дух мой рос. И Бог сказал мне — НЕТ. Он сказал, что дух должен вырасти сам.
Я попросил у Бога любить других так же, как Он любит меня. — Наконец-то ты понял, о чем надо просить.
Я не получил ничего из того, что хотел, я получил все, что мне было нужно! Бог внял моим молитвам.
Листок с этой молитвой я долго хранила на видном месте, иногда перечитывала, а потом как-то про него забыла. И вот в день памяти любимейшего моего апостола, «святаго всехвальнаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова», он попался мне на глаза, и, перечитав записанную там молитву, вспомнила я, как в первые года два жизни в Церкви каждый Божий день просила апостола Иоанна: «Не давай мне забывать призыв твой: Дети, да любите друг друга». Я тогда очень остро помнила тяготы моего прошлого, моей жизни без Бога, и больше всего прочего хотела научиться любить… Конечно, это не значит, что я тут же и научилась просимому, но ведь, «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»…
Мне вскоре после того приснился сон, который я помню очень четко до сих пор. Будто я с О. и с ее подругой, В., иду сквозь мрачный лес, увязая в грязи. Идем, идем, идем… И вдруг я делаю всего один шаг в сторону — и оказываюсь на каком-то шоссе, залитом солнечным светом, под ярко-синим небом. Я перехожу через него и вижу, что подходит автобус. Я бегу к нему и машу рукой моим спутницам. Но они меня не видят и все так же безнадежно бредут и бредут. До сих пор… А всего-то и надо было один шаг сделать…
Недавно прочла на сайте о. К. его ответ на вопрос о том, можно ли придавать значение снам. «Сны, через которые с нами общается Господь, — отвечает он, — однозначно ясные и недвусмысленные. То есть, человек, сподобившийся такого сна, не будет думать: от кого он?..» Этот мой сон был настолько недвусмыслен, даже как-то, я бы сказала, хрестоматиен, что и вопроса не возникло, от Кого он…
Уже под самый занавес того благословенного года вспомнила первый его день, когда по пути в храм увидела икону Пресвятой Богородицы. С Нее начался год, Ею же и закончился: троекратным посещением Храма Ее Успения в Гефсимании... О чем рассказала потом в Иерусалимских письмах
«Господи, благодарю Тебя за все, что Ты дал мне, за все, что Ты отобрал у меня, за все, что Ты оставил мне. Аминь» (Екатерина Дохерти).
Зато дневник следующего, 2009-го, года, «Энергичное ожидание», как бы восполняя «пропущенное», занял… 78 страниц А4! Целая книга, и немалая. Публиковать ее полностью я не стала, но постепенно брала оттуда себе в блог то один эпизод, размышление, цитату, то другой; что-то, может быть, слишком личное, и вообще было оставлено «за скобками», что-то взято в будущую книгу. А «сухой остаток» того благословенного года помещаю здесь, «под занавес» 2015-го…
Рано утром 1 января 2009 года с Л. и Е. идем вдоль по Фонтанке в храм, на первую в этом году Божественную литургию, – и видим, как в автобус, стоящий у тротуара, несколько мужчин что-то несут из дома напротив. В момент, когда мы уже подошли к автобусу вплотную, туда медленно и плавно занесли… большую икону Пресвятой Богородицы. Останавливаемся и поклоняемся Ей, смутно светящейся в глубине автобуса, во тьме первоянварского утра. «Богородице Дево, радуйся!..» Как дивно начался год...
В храме — торжественная тишина. В короткой прочувствованной проповеди отец Г. назвал нас, человек пятнадцать причастников, «подвижниками благочестия». Какие уж из нас подвижники, но приятно – слаб человек…
Несколько дней перед памятью преп. Серафима Саровского слушаю, с трепетом и благодарением, аудиокнигу митрополита Вениамина (Федченкова) «Всемирный светильник». Я его работы знаю и люблю давно, особенно же его «Записки епископа» (подарок отца К., спаси его Господь!). Но вот только сейчас пришло мне на сердце добавить его имя к именам священников, которых поминаю и в храме, и келейно (митр. Антония, старца Паисия, протопр. Александра Шмемана и еще нескольких, запавших в душу)…
Сегодня в по-буднему малолюдном храме – пожилая женщина: «Как я рада вас видеть!» Отвечаю тем же. «Я так вам благодарна! Я ваше лицо из тысячи узнаю!» Я понимаю, о чем она: как-то, давно уже, случилось мне ей помочь, но подробностей не помню. Отвечаю в том смысле, что это было совершенно естественное движение души, и никакой моей заслуги здесь нет. «Нет, я ваше лицо из тысячи узнаю! Храни вас Господь! Я так рада!» – все повторяет она, и мне становится безумно ее – как и всех нас, бывших «хомо советикус», не избалованных любовью и добром, – жалко...
Вечером того же дня читаю такое размышление:
«Каждый из нас живет двойной жизнью. Есть человек внешней жизни, каким он представляется посторонним, и есть человек сокровенной жизни, каким он предстоит перед Богом. Кто-то даже сказал, что в каждой личности сидят четыре человека. Тот, которого люди знают. Тот, которого близкие друзья знают. Тот, которого сам знает; и тот, которого Бог знает». И я подумала, что в таких вот, от Бога, мгновенных, нерассуждающих импульсах добра (которые, очевидно, руководили мной в ситуации с той прихожанкой) все эти четыре человека совпадают, налагаются друг на друга без зазора. Такое бывало, я думаю, практически с каждым, но если у нас, обычных людей, это случается скорее как исключение из правила обычной нашей внутренней рассогласованности, то у достигших порога святости эти четверо уже неразлучны. Это вот и есть, наверное, целомудрие, в высоком значении этого слова. Суть и цель святости…
Снова больница: очередное облучение, для чего опять подошьют и через 10 дней снимут радиоактивный аппликатор. Два наркоза, две операции... Опять придется долго очухиваться.
Еще в прошлом году хотела спросить у О.А., моего хирурга, крещеная ли она (чтобы, если да, подавать о ней молитвенные прошения в церкви), но все как-то не выпадал удобный случай. И вот сегодня, в последний день перед выпиской, представился случай, который я сочла удобным. «О.А., можно задать вам один личный вопрос?» – спрашиваю. «Пожалуйста!» – приветливо отвечает она. «Скажите, пожалуйста, крещеный ли вы человек? Я хотела бы молиться о вас». И она охотно, как будто ждала этого вопроса, начинает рассказывать: «Я пришла в эту больницу в девяносто третьем году, а в 96-м мне дали вести архимандрита К. И он меня спросил, крещена ли я. Я сказала, что пока нет. “Вы активно не хотите креститься или просто не собраться?” – спросил он. Я ответила, что нет, я ничего не имею против веры, просто никак не собраться. “Ну, тогда я вас и окрещу. Я бы хотел, чтобы меня лечил крещеный человек”. И тут же, в больнице, меня окрестил». Все это она говорит с хорошей, открытой улыбкой…
Великий канон… Впервые за мои десять лет в Церкви не была ни на одной из четырех этих служб. Даже если бы хватило сил выстоять (и выдержать потом долгий путь домой: суету часа пик и грохот в метро, и подъем на девятый этаж по лестнице, где уже год не работает лифт), то как быть с земными поклонами, коленопреклонениями, которые мне сейчас и противопоказаны, и не под силу? «Ну, просто постояли бы!..» – сказали мне. «Нет, – ответила я, – не для того все это покаянное действо задумано, чтобы “просто” стоять…» Слишком тесно жесты души связаны с жестами тела, и при отсутствии таковых она иногда немотствует…
Читала и слушала Канон все четыре вечера дома. Когда была в силах – читала вслух сама, стоя, с зажженной свечой в руке, когда не могла – слушала прекрасную запись, лежа, с закрытыми глазами, вытянувшись в струнку... И знала, что Господь – простит.
К несказанной своей радости, в первом же, понедельничном, чтении Канона снова увидела слова, которые года полтора назад (я иногда читаю Великий Канон вместо Причастного правила) даже выписала на листок, и он долго лежал на видном месте, а потом куда-то делся и забылся:
Рука нас Моисеова да уверит, душе,
како может Бог прокаженное житие
убелити и очистити.
Это было как весточка от Ангела-Хранителя, данного мне во Святом Крещении без нескольких дней 10 лет тому назад...
…Прежде чем продолжить, после годичного перерыва, свои записи, я заглянула в концовку предыдущих. И увидела там отрывок из статьи епископа Каллиста (Уэра) «Отправная точка благовестия». За «пропущенный» год статья эта не только не утратила для меня своей значимости, но, наоборот, открылась еще глубже. Поэтому сейчас мне захотелось процитировать ее более полно:
«Как говорит св. Иоанн Лествичник, “покаяние есть дочерь надежды и отвержение отчаяния”. Это не упадок духа, но энергичное ожидание (в прошлом году я эти слова пропустила, прошла мимо...); это не значит, что ты оказался в тупике, но что ты обретаешь выход. Это не ненависть к себе, но утверждение своего истинного “я” как созданного по образу Божию. Каяться – значит смотреть не вниз, на свои собственные недостатки, но вверх – на любовь Божию; не назад, упрекая себя, но вперед – с доверием и надеждой. Это значит видеть не то, чем я не смог быть, но то, чем я еще, по благодати Христовой, могу стать (курсив мой. – Л.Н.).
Истолкованное в этом позитивном смысле, покаяние видится не только как единичный акт, но как постоянная установка. В личном опыте каждого человека бывают решающие моменты обращения, но в настоящей жизни работа покаяния всегда остается незавершенной. Поворот, или переориентация, должны постоянно обновляться; в течение жизни вплоть до момента смерти, как считал авва Сисой, “изменение ума” должно становиться все более радикальным, “великое понимание” – все более глубоким.
…Положительный характер покаяния станет совершенно очевидным, если мы обратим внимание на то, что предшествует уже приведенным словам Христа: “Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное” (Мф 4, 17). В предыдущем стихе евангелист цитирует Исаию (9, 2): “Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет”. Таков непосредственный контекст Господней заповеди о покаянии: она предваряется указанием на “великий свет”, освещающий тех, кто во тьме, и за ней следует указание на приближение Царства. Покаяние поэтому есть просвещение, переход из тьмы в свет; покаяться – значит открыть свой взор божественному сиянию, не печально сидеть в сумерках, но приветствовать восход. И покаяние также эсхатологично: оно есть открытость к Последним Вещам, которые не где-то в будущем, но уже присутствуют в настоящем».
Итак, ожидание этих Вещей – но энергичное (еп. Каллист): ты, хоть убелена и очищена, но – прокажена еси; однако – не отчаяйся сама себе (еп. Андрей). Тут – всё. Программа до самого конца.
В День Ангела отец К. отслужил по моей просьбе благодарственный молебен Господу. Давая в конце крест, сказал: «Чтобы вот так снова через десять лет…» Но сказал не с дежурным оптимизмом, как говорит тяжелобольному врач, а как-то с сомнением, прищурив глаз и покачав головой (и я так ему за это благодарна: я и врачей всегда прошу говорить все, как есть…). «Десять?..» – сказала я, так же покачав головой и пожав плечами. Мне столько не нужно… Но это уж – как Ты, Господи, управишь.
Слава и благодарение Богу за все, чему Он научил меня, «лаской и таской», за эти благословенные 10 лет! И самое, быть может, главное из того, чему научил, – это, разделяя столь естественный страх перед путем долгим в страну чуждую, идеже не вем, что срящет мя, – принимать, с доверием и надеждой, Последние Вещи…
Меня врачи поститься «не благословили», и первые две недели я, хоть и со смущением, ела практически всё, стараясь как-то компенсировать несоблюдение великопостной «диеты» умножением молитв, чтения и слушания, по возможности кому-то помогать. Но после Дня Ангела душа запросила все же телесного поста, пусть и несовершенного. И сразу обрела великопостную тональность…
Косое солнышко рано утром! Ярко полыхая в окне противоположного дома, оно узким прямоугольником передвигается по боковой стене моей «светелки», освещая сначала Лик Спасителя, затем – Николая-Угодника, а после уходит, чтобы через какое-то время уже в полную силу озарить окно на другой стороне нашей квартиры, у сына…
Перед сном стараюсь найти в себе силы сотворить вечернюю молитву: это мне удается пока что не каждый вечер. И слышу как будто специально для меня, малодушной, митрополитом Антонием сказанные слова: «строгий, суровый, сермяжный труд любви». Это он о правилах – утреннем и вечернем… Слово «сермяжный» особенно поразило.
Крестопоклонная неделя… В воскресенье в первый раз за все 10 лет не смогла трижды (раздельно, с поклоном и вставанием) поклониться Кресту, оставалась на коленях. В среду собралась, наконец, на Литургию Преждеосвященных Даров – и вернулась, уже почти дойдя до метро. Такое со мной тоже впервые… Ну что ж, всё когда-то бывает в первый раз... Как написала в письме к А.Е. 85-летняя В.И., жалуясь на свои недуги: «Видно, старость подкрадывается». Эти ее слова вошли в «золотой фонд» семьи А.Е. и, конечно, моей…
Вчера еще не успела толком проснуться, и вдруг, безо всякого перехода от сна, – череда ушедших близких, родных и друзей, сменяющих друг друга, как на киноленте, и перед каждым – перед каждым! – я так или иначе виновата...
Что бы я делала без митрополита Сурожского Антония, этого великого утешителя! В одной из своих проповедей он ссылается на святителя Иоанна Златоуста, который призывал не мучиться от того, что кого-то не долюбили: впереди у нас, говорит Златоуст, целая вечность, там долюбим…
Снова слушала одну из любимых моих вещей митрополита Вениамина (Федченкова), «Божьи люди». Одну мысль оттуда не могу не привести: «Воистину Бог не смотрит на звания, чины и т.д., но на сердце человека: если оно пригодно, Он там живет и дышит»… Живет и дышит… Бог. Какой красоты образ!
Это всё нужно будет додумать, но все-таки в более подходящее время. Подступают особые, совершенно неповторимые дни – Лазарева суббота, Вход Господень, а за ними – Страстная. Время, требующее особого приуготовления души...
…Вот и закончилась Святая Четыредесятница. Как пишет протопресвитер Александр Шмеман: «Путешествие, паломничество… Однако, как только мы вступаем в светлую печаль Поста, мы видим, далеко, далеко впереди, конец пути. Этот конец пути – его цель, радость Пасхи, вход в сияние славы Царства Небесного. И то, что мы видим издалека, это предвкушение Пасхи, освещает постную печаль, превращает ее в духовную весну. Ночь может быть долга и темна, но во все время пути таинственный и сияющий свет зари освещает горизонт. “Не лиши нас упования нашего, надежды нашей, Человеколюбче”».
Моя любимая Лазарева суббота (и мамин день рождения…).
Проповедь отца К. и ее заключительные слова: «В понедельник начинается Страстная седмица. Приходите в храм. Будут читать Евангелия. Как всегда в храме, на церковнославянском. И пусть вы ничего не поймете, все равно приходите, просто стойте и слушайте. “Побудьте со Мной…” – просил Христос Своих учеников в Гефсиманскую ночь. Просто побудьте с Господом!..»
Уже вечером Господь довершил Свою дневную работу над моей душой «домашним заданием», преподав его через Своего иерея:
«А христианство учит нас тому, что человек создан по образу и подобию Божиему, а это означает, что каждый человек, даже совсем нам несимпатичный, с “неправильными” культурными и политическими предпочтениями, является образом и подобием Самого Христа. Любить “абстрактного” Бога легко, всегда сложнее являть эту любовь конкретным людям, с которыми нам приходится общаться ежедневно. «Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4:20). Но если мы честны сами с собой, то не можем не замечать, как тяжело исполнять эту заповедь. Всегда легко любить на расстоянии, и очень сложно принимать людей такими, какие они есть. И как хотелось бы переделать всех и вся на свой вкус и цвет, но закон духовной жизни говорит нам, что менять в этой жизни мы можем только одного человека – самого себя (курсив мой)». (Свящ. Димитрий Карпенко. За Христом)
Вход Господень в Иерусалим. Отец П. совершает общую исповедь. И после – каждого (а нас – 150–200) накрывает епитрахилью, над каждым читает разрешительную молитву… Когда я отходила от аналоя с крестом и Евангелием – толпа жаждущих причаститься нисколько, казалось, не уменьшилась, была все такой же плотной, как в начале, а я ведь была, наверное, сороковой–пятидесятой… А завтра – начинается Страстная, и вплоть до самого Светлого Христова Воскресения священство каждый Божий день пребудет в храме. Храни вас всех Господь, батюшки наши!..
Это была первая Пасха, которую я праздновала утром. В первый раз за все эти годы, когда я встречала Светлое Воскресение Христово на ночной службе, так что мне было с чем сравнить эту утреннюю Пасхальную Литургию. И до какого-то момента мне приходилось себя напрягать, чтобы почувствовать Пасхальную радость, а потом она все-таки пришла, и выходила я из храма с праздником на душе.
Уже подходя к дому, я услышала, как маленькая девочка, лет пяти, шедшая передо мной с бабушкой, радостно сказала: «Бабушка, смотри, шарики!» Она показывала наверх, и, подняв вслед за ее ручкой взгляд, я увидела зацепившуюся за крышу двенадцатиэтажного дома связку воздушных шариков. «Какая ты внимательная девочка! – сказала я, обгоняя их. – Мы вот с бабушкой идем и ничего не видим, а ты правильно смотришь – на небо». «Она умница, она и читать уже умеет!» – сказала бабушка. «Молодец, молодец!» – еще раз похвалила я и так уже зардевшуюся от гордости и смущения девочку. А про себя о себе подумала: «И ведь идешь из храма! Где небо отверсто. И куда же ты смотришь?..»
Просветимся, людие; Пасха, Господня Пасха днесь нам возсия! Очистим чувствия и друг друга обымем…
Искала в Интернете запись Валаамской Воскресной всенощной, из которой успела скачать лишь половину, – а вывело меня на «Предсмертный дневник» св. прав. Иоанна Кронштадтского, и именно на то, о чем я сейчас, в этот воскресный день, размышляла:
«15 Июля. 9-ть вечера. Возсияй в сердцах наших истинное солнце правды Твоея, т.е. Церковь молит Гда от лица всякого православного, чтобы Он научил нас совершенной правде Своей, чтобы Он как солнце озарил наше сердце и душу, и мысли наши, чтобы в нас не осталось ни одной темной страсти греха, ни одного лукавого помышления, никакого неприязненного чувства к кому-либо, чтобы человек был одет по чреслам и истиною по ребрам своим, чтобы возлюбил одну правду и возненавидел беззаконие. Вот что значит: возсияй в сердцах наших истинное солнце правды Твоея, Гди!»
Могу я так? Нет, силенок не хватит. Два застарелых греха: самооправдание и саможаление. Все оправдываю себя возрастом: мол, главные уроки уже пройдены, и, может, на какие-то «повседневные грехи» можно закрыть глаза и культивировать «ростки добра»… А ведь отцу Иоанну оставалось всего-то несколько месяцев жизни – и как беспощадно казнил он себя:
«Как я мал, как ничтожен в творении Божием, как грешен между земнородными, и при том, как самомнителен, лукав, судителен относительно дел и слов, или опрометчивости начальствующих, даже царей и высочайших особ, и относительно всех людей! Как раздражителен, гневлив, завистлив, горд, недоброжелателен, зложелателен относительно многих, ленив, нерадив, корыстолюбив, небрежен, блудлив, не усерден к св. делам, напр. молитвы и покаяния! С ранней юности я обременил себя грехами, и доселе коснею в них, несмотря на преизбыточную благодать, данную мне Богом в чтении Слова Божия и служении ежедневной Литургии».
Или вот:
«Вечер 9ть час. Благодарю Гда, помиловавшего меня величественным помилованием утром, когда я раздражился на слугу Евгению за то, что поздно (казалось) на пароход Ораниенбаумский для следования к принцу Ольденбургскому, и едва не ударил её. Благодать оставила меня, и мне было очень худо, смутно, тесно, мрачно, смертельно; и я каялся из глубины души, да как каялся! Как Давид по согрешении, как Манассия, пленный Царь Иудейский! Как убедительно и для себя, и для Гда! И долго каялся тайно, едучи на пристань, и – почувствовал, наконец, что я помилован, что мне прощен грех мой. И как отвратителен, безсмыслен, неправеден был мой гнев. Ибо я поспел вовремя на пароход, и еще ждал отхода его».
6 мая возвращаюсь откуда-то домой, и возле одного из ларьков вижу человека в камуфляже и голубом десантном берете, опирающегося на два металлических костыля. Сначала я прошла мимо, а потом что-то заставило меня вернуться, скорее всего, то, что он стоял в сторонке, нехарактерно для просящих милостыни. Достаю из кошелька десятку и, подойдя к нему, протягиваю. Но он – смотрит на меня с недоумением. Присмотревшись к нему, вижу, что он вовсе не молод, и понимаю, что это просто ветеран-афганец, надевший форму в преддверии Дня Победы. «Вы… не просите? – в смущении говорю я. – Простите, я плохо вижу…» «Ничего! – смеется он и кладет мою десятку в карман. – Я за вас выпью!» «Ну, тогда с Праздником!» – говорю я и улыбаюсь ему, как брату, я бы и обняла его, но, конечно же, не решилась. «И вас с Праздником!» – с той же улыбкой отвечает он.
«Я за вас выпью!» Это прозвучало совсем как: «Я за вас помолюсь!» Абсолютно так же, не сговариваясь, эти его слова расценили В. и Ю., когда я им об этом рассказала.
В День Победы служащим священником был отец К. После Литургии он произнес небольшую, но сильную проповедь о сегодняшнем празднике, а затем сказал, что приглашает всех на крестный ход к Колонне воинской славы, возле которой будет совершена панихида по павшим воинам.
В этот солнечный день пасхальные одежды священства были особенно торжественны и значимы, в цвет крови тысяч воинов, пролитой на полях сражений – и в последнюю Великую войну, и во времена славы лейб-гвардии Измайловского полка.
На одном монастырском сайте, где монах вразумлял тех, у кого есть проблемы с духовниками, встречаю нечто такое, что так же, как и автора нижеприведенного вопроса, повергает меня в шок:
«Одна женщина (верующая), регулярно посещающая святые места и имеющая общение с духовными лицами, общаясь со мной и ратуя за мою душу, призывает отказаться от ИНН, кредитной карты (на которую получаю зарплату), говоря о том, что мало времени осталось до конца времен. Также предлагает в случае чего... всё выбросить в печь. Когда я пытался оппонировать тем, что отец Иоанн (Крестьянкин) утешал нас, многогрешных, ответ поверг меня в шок: – «А ты знаешь, что он не прошел мытарства?!» Откуда такая сакральная осведомленность? На мой вопрос – ответ: “Кто ты? Кто я? Есть истинные монахи по милости Божьей, им явлено видение о посмертной участи великого старца”».
И монах дает прекрасный, достойный ответ:
«Я не знаю, истинный я монах или нет, я не знаю, хорошо или плохо карточки и паспорта, я не знаю, много или мало осталось времени, и еще многого я, наверное, не знаю.
Но зато одно я знаю, и знаю твердо – святые Отцы заповедовали: “Если при тебе клевещут на твоего духовника, сокруши уста клеветника”. Это ложь и клевета на отца Иоанна. Я не верю в это и не стыжусь исповедать свою веру – это ложь и клевета на отца Иоанна.
Кто из них может сказать, что с отцом Иоанном не было благодати? – Никто, потому что знают все, что это ложь. Кто может из них обличить в чем-то о. Иоанна? – Никто, потому что жизнь его у нас перед глазами.
И тогда в ход идет клевета: еще при жизни клеветали на него, приписывали ему письма, которые он не писал, слова, которые он не говорил. Но о. Иоанн ясно выразил свою позицию, обличил клеветников – и им нечего было сказать. А теперь вот, когда о. Иоанн сам не может ответить, опять началось. Одно лишь утешает тут – что могу исповедать свою веру и заступиться за о. Иоанна, может, и он там за меня заступится.
Я не знаю, пройдут ли мытарства эта женщина и эти монахи, но я нисколько не сомневаюсь, что они ответят за клевету и за то, что смущают неокрепшие души».
Еще на Страстной раба Божия Н., очень дорогой моему сердцу человек, вручила мне листочек с переписанной ею от руки молитвой преп. Серафима Вырицкого. Вот эта молитва. Подлинно ли она принадлежит преп. Серафиму, не так уж и важно. Она — о главном…
Я попросил у Бога уберечь меня от боли, и Бог сказал мне — НЕТ. Страдания отдаляют человека от мирских забот и приближают к НЕМУ.
Я попросил сил, и Бог послал мне испытания, чтобы закалить меня.
Я попросил мудрости, и Бог послал мне проблемы, над которыми нужно ломать голову.
Я попросил мужества, и Бог послал мне опасности.
Я попросил любви, и Бог послал мне несчастных, нуждающихся в моей помощи.
Я попросил благ, и Бог дал мне возможности.
Я попросил у Бога забрать мою гордыню, и Бог ответил мне — НЕТ, Он сказал мне, что гордыню не забирают, от нее отказываются.
Я попросил у Бога дать мне терпение, и Бог сказал мне — НЕТ. Он сказал, что терпение появляется в результате испытаний, его не дают, а заслуживают!
Я попросил у Бога, чтобы дух мой рос. И Бог сказал мне — НЕТ. Он сказал, что дух должен вырасти сам.
Я попросил у Бога любить других так же, как Он любит меня. — Наконец-то ты понял, о чем надо просить.
Я не получил ничего из того, что хотел, я получил все, что мне было нужно! Бог внял моим молитвам.
Листок с этой молитвой я долго хранила на видном месте, иногда перечитывала, а потом как-то про него забыла. И вот в день памяти любимейшего моего апостола, «святаго всехвальнаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова», он попался мне на глаза, и, перечитав записанную там молитву, вспомнила я, как в первые года два жизни в Церкви каждый Божий день просила апостола Иоанна: «Не давай мне забывать призыв твой: Дети, да любите друг друга». Я тогда очень остро помнила тяготы моего прошлого, моей жизни без Бога, и больше всего прочего хотела научиться любить… Конечно, это не значит, что я тут же и научилась просимому, но ведь, «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»…
Мне вскоре после того приснился сон, который я помню очень четко до сих пор. Будто я с О. и с ее подругой, В., иду сквозь мрачный лес, увязая в грязи. Идем, идем, идем… И вдруг я делаю всего один шаг в сторону — и оказываюсь на каком-то шоссе, залитом солнечным светом, под ярко-синим небом. Я перехожу через него и вижу, что подходит автобус. Я бегу к нему и машу рукой моим спутницам. Но они меня не видят и все так же безнадежно бредут и бредут. До сих пор… А всего-то и надо было один шаг сделать…
Недавно прочла на сайте о. К. его ответ на вопрос о том, можно ли придавать значение снам. «Сны, через которые с нами общается Господь, — отвечает он, — однозначно ясные и недвусмысленные. То есть, человек, сподобившийся такого сна, не будет думать: от кого он?..» Этот мой сон был настолько недвусмыслен, даже как-то, я бы сказала, хрестоматиен, что и вопроса не возникло, от Кого он…
Уже под самый занавес того благословенного года вспомнила первый его день, когда по пути в храм увидела икону Пресвятой Богородицы. С Нее начался год, Ею же и закончился: троекратным посещением Храма Ее Успения в Гефсимании... О чем рассказала потом в Иерусалимских письмах
«Господи, благодарю Тебя за все, что Ты дал мне, за все, что Ты отобрал у меня, за все, что Ты оставил мне. Аминь» (Екатерина Дохерти).
