СОЛОВКИ. ОБИТЕЛЬ. ЧИСТИЛИЩЕ
...Мы мечтали о поездке на Соловки давно, лет десять уже, это точно. Но все не складывалось, то денег не было, то пароходы уже переставали ходить ко времени планируемой поездки, то погоды не было. А тут, вдруг, раз — и все сошлось.
Беломорские петроглифы.
Мы поехали с группой из Петербурга, но до катера решили добираться своим ходом, не на поезде. Петрозаводск, Беломорск.
На самом подъезде к городу Беломорск — удивительное место, единственное в мире, чудо света — Беломорские петроглифы. Шесть тысяч лет назад на спинах громадных валунов, голубоватых, словно беломорские белухи, древний художник, вернее, художники, с удивительным упорством рассказывали о жизни своих племен.
Зачем? Почему? Почему таким образом? Непонятно. Хотя и есть объяснение: камень в этих местах — вместо бумаги. Камни плоские, чуть выпуклые, набегающие друг на друга, такое специальное плато, обнажившееся или оставшееся после схождения ледника.
Оно выступает из земли, болота, озера, — отовсюду, куда не кинешь взгляд. На спинах этих валунов — рисунки. Такого большого скопления наскальной живописи больше нет нигде в мире.
«Листы каменной книги» Александра Линевского — так называлась моя любимая в детстве книга. Здесь я нашла ей физическое подтверждение и яркие иллюстрации.
Древние охотники мчатся на лыжах за оленем, лосем. На лодках — за китом, белухой. Гарпуны, стрелы. Охотники — победители. Охотники, гибнущие в лесу или на море. Битвы между племенами. Защитники рода, погибающие от стрел врага, выжившие герои-победители. И до этой красоты нужно пройти километра полтора от дороги, через протоку, по валунам, доскам, жердинам.
Кругом ягодники. Моросит мелкий дождь, вьются комары. Впереди — открывается каменная поляна. История земли. История народа. Практически, вечность, которую можно увидеть своими глазами и пощупать руками.
А дальше — Кемь. Морской причал, катер, двухчасовой переход на Соловки. Погода хорошая, дружелюбная.
Соловки
Транспорт — «буханки». Иногда в объявлениях предлагают «буханку-люкс». Но не только. Есть и другие машины. В основном микроавтобусы.
Дорог нет.
Хаотично разбросанные дома, деревянные в своем большинстве. И над всем этим сиюминутным «великолепием» поднимается Вечность в рыжих сполохах древних валунов с белыми свечами православных церквей.
Монастырские стены, башни, бойницы и пушки. Толщина укреплений в несколько метров, валуны, скрепленные между собой филипповским кирпичом и таким раствором, что оказалось невозможным взорвать их ни снаружи, стоявшему напротив английскому флоту, ни изнутри большевикам, спустя несколько столетий. Монастырь — корабль в бушующих мирских волнах. А буквально — среди волн Белого моря.
Несколько церквей: Троицкий Собор, Преображенский, Никольская церковь, Успенская, надвратная — Благовещенская, Филипповская.
Трапезная, громадная, одностолпная, недавно принимавшая Патриарха и Президента. Она уступает по размерам только Грановитой палате в Кремле.
Трудники, работники, идет мощная реставрация, паломники, туристы, иностранцы. Мощь крепостных стен и небесная красота храмов не подавляет человека, как в некоторых соборах на Западе, даже в знаменитом Соборе Парижской Божьей Матери, наоборот, дает ему силу стремиться ввысь, к Свету.
В день приезда прекрасную обзорную экскурсию провела трудница, художница из Москвы, Лариса. Вот вместе с ней мы и ходили в первый раз по храмам, заходили в трапезную, шли по галерее, каменным крытым переходам. Печи, сушильни, башни, подземелья. Камеры для узников, еще монастырские. Из них многие разбойники выходили просветленными и оставались жить в монастыре, становились монахами.
А вот узники лагерные почти не выходили на свободу. Холод каменного мешка, земляной пол, низкие своды и крошечное оконце на уровне земли.
Оттуда, с другой стороны колючей проволоки, истерзанные души видели радость и Божественный смысл в каждом шевелении знакомой травинки, во встрече со случайной божьей коровкой, в капельке дождя, зависшей на лепестке сломанной ромашки.
И в 20-е — 30-е годы не случайно именно здесь расположился страшный С Л О Н — Соловецкий лагерь особого назначения.
Обитель
Наказание. Искупление.
Жизнь здесь была страшной для всех, и для лагерников, и для их охранников, многие из которых через какое-то время в свою очередь становились заключенными.
Небо было рядом, и человек проявлял свою сущность. Либо побеждала звериная жестокость, либо любовь к ближнему. Отсидеться в стороне не удавалось.
…На следующий день мы шли на Анзер. Почти два часа ходу. Проснулись в пять утра. Вышли в шесть. На верхней палубе свежо. Шли вдоль береговой линии залива — чисто левитановские пейзажи.
Здесь уже началась осень, листва низкорослых берез тронулась желтизной, песок и камень отмели облизывает холодная волна, но тюленям нравится.
Черные и блестящие, они похлопывают себя ластами по животу и щурятся при нашем приближении. Мы не стали их беспокоить, просто помахали рукой.
Волны большой еще не было, вход в губу преграждали каменные «кошки». Так моряки называют природную насыпь из камней. Такие сами собой образованные волноломы. По известным лишь одному капитану признакам, мы прошли мимо «кошек» и вышли в море.
До Анзера еще час пути. Волна. Очень свежо. Из воды расплавленной холодной магмой изливается, встает белое солнце Белого моря. Разрывы облаков. Серо-голубые, розоватые тона, блеклые, размытые, чистые, очень красивые. Ледяные. Вечный холод Северного Ледовитого океана. Заполярье.
А потом поднялся ветер, в море началась «толчея», такая игра волн, во время которой они толкают твой баркас со всех сторон. Солнце окончательно пробилось сквозь облачность, и ее рваные ошметки упали в стылое море. Над нами было ярко-голубое небо, остров приблизился, уже явно выделялся Поклонный крест. Высадка нашего «десанта» происходила с помощью лодки-плоскодонки прямо на камни. Ближе катер подойти не мог из-за осадки, а причала просто не было. Его роль выполняли прибрежные валуны.
Дальше мы шли пешком километров двенадцать. По следам преподобного Елеазара Анзерского. Из одной Пустыни в другую. Свято-Троицкий скит, Елеазарова Пустынь, Голгофо-Распятский скит.
Последний скит — Голгофа. Не из-за лагерных ужасов такое название, из-за Страстей Христовых. Сама Божия Матерь явилась преподобному Иову Анзерскому (Соловецкому) и повелела так назвать Пустынь. Она знала, что здесь будет карцер для штрафников-лагерников, что здесь их будут пытать и мучить, здесь многие будут страдать за Христа, за веру, за свои убеждения?
Она знала. И место сие — Голгофа.
Искупления не бывает без наказания. Наказание без меры? Да, бывает.
Богоприсутствие на острове ощущается физически. Воздух сгущается. На твои молитвы тут же приходит ответ. Разговор с Богом получается даже у новоначальных, именно у них-то и получается в первую очередь!
Монахи любят людей, хотя и стараются не попадаться им на глаза. На подъеме к Голгофе в середине пути под навесом стоят три громадных бидона с чистой анзерской водой. Источник внизу, под горой. Это монахи носят снизу воду ведрами, чтобы паломники могли попить чистой воды и взять ее с собой.
Храм пустой. Один лишь служитель принимает записки. Деньги? А сколько дадите. Мы читаем тропарь с батюшкой, это о. Александр из анапского храма Серафима Саровского, в нужный момент появляется монах и открывает мощи прп. Иова Анзерского (Соловецкого).
Мы благоговейно прикладываемся к ним. И опять тишина. Никого. Береза, растущая крестом. Сама природа плачет по страдальцам.
Далекая полоска моря. Шевелящаяся масса леса. Глубокие четкие озера. Божий мир. Красота. Русский Север. Тепло, солнце, синь над головой, но вдруг дохнет на тебя Северный Ледовитый океан, и слабый человек прячется в одежду, как черепаха в свой панцирь.
Дорога вниз, к морю. Путь к причалу. Лошадь, стоящая посередине тропы и требующая вкусную булочку, которую берет нежно, мягко прикасаясь к ладони трепетными губами. Трудник на телеге с криком: «Поберегись! Лошадь заднего хода не имеет!» Мы расступаемся.
Лошадь с телегой и возницей проносятся мимо. Им весело бежать вниз под гору. А следом хорошей рысью несется уже знакомая нам ухоженная блестящая кобылка.
Море. Берег. Песок и сосны. Может, это и не Белое море вовсе, а Куршская коса под Калининградом? Тепло. Сидим на смолистых сосновых бревнах. Один не выдерживает, кидается купаться. Божится, что вода теплая. Но последователей нет.
Все погрузились на катер с каким-то новым настроением. Монах о. Исаакий из Владимиро-Корсунской Пустыни Орловской области и мать Макария из соседнего монастыря весь обратный путь, два часа, читали молитвы. Сами для себя, за всех, но никого не приглашали.
Каждый был волен в себе…
В результате ветер, обещанный к вечеру, так и не разгулялся. Согреваемые солнечными лучами, мы быстро двигались к Большому Соловецкому острову. Нас даже ни разу не качнуло!
И это был день 27 августа, предпраздничный. Вечером — большая полная служба по монастырскому уставу в Троицком Соборе монастыря.
Это было трудно, после Анзера и пешего перехода, выстоять всю службу и не отвлекаться, молиться, не раздражаться, когда тебя отпихивают от исповедующего священника дружные паломницы из нового автобуса с резким шепотом: «Это наша, я ей занимала…»
На что батюшка, иеромонах Петр (Сазонов), большой и мудрый, заметил: «А ты приходи последней». Мудро и точно. И никто не будет суетиться.
О. Герман исповедовал монахов и мужчин, накрывая голову кающегося епитрахилью. Именно под нею, в темноте, ты и ощущаешь себя перед Господом. И даже самый мелкий грех вызывает взрыв искреннего раскаяния. До слез.
Монастырский устав: мужчины направо, женщины налево. Крестный ход с Плащаницей по верхней галерее монастыря. Черные клобуки, мерцание свечей сквозь окна и проемы, мерные удары колокола. Зеленоватое небо в ожидании сполохов Северного сияния. Ночь.
И раннее утро 28 августа. Праздник Успения Пресвятой Богородицы. Солнце. Братский молебен. Открытые мощи Соловецких святых, Зосимы, Савватия и Германа. Мощи св. Петра и св. Филиппа. И ты явно чувствуешь их присутствие на службе. Причастие. От остроты ощущения захватывает дух. Крестный ход — мощи святых переносятся в Филипповскую церковь. Троицкий Собор закрывается до следующего лета. В нем будет продолжаться реставрация.
Иисус с иконы работы прп. Елеазара Анзерского смотрит внимательно и требовательно: Вы поняли? Вы что-то поняли? Вы готовы менять свою жизнь?
Чистилище
Редко видимое на Соловках солнце светило нам целый день. Мы поехали на Секирную гору. Она меня поразила.
Во-первых, названием. Я думала, оно от слова «секира», воинский топор. Но нет, от слова «сечь», «высечь». По преданию, два светлых ангела высекли жену рыбака, поселившегося поблизости от скита и нарушавшего одиночество монахов. Ей было сказано, что они должны уйти их этих мест, а женщинам там вообще не место.
Скит на вершине. Маячная лампа на колокольне. Здесь Церковь дает надежду на спасение и указывает путь в прямом и переносном значении этого слова. Маяк. Дорога домой. В Царство Божие.
Внизу — Савватиевская Пустынь. Там во время войны находилась Соловецкая школа юнг, в которой учился и мужал известный писатель Валентин Пикуль.
Дорога к безымянному кладбищу заключенных. 26 человек в могиле. 9 человек. 3 человека. И далее, по списку.
Я стояла молча и даже не слушала экскурсовода. Я увидела, ощутила рядом могилу своего деда, писателя Алексея Тверяка. Он, расстрелянный в Карлаге и захороненный там же в могиле под неизвестным номером, для меня материализовался здесь, на Соловках…
…Легким апрельским вечером, а конкретно, 3 апреля 1935 года Алексей Артемьевич с женой Тамарой Николаевной пешком вернулись из театра. Они брели в прозрачном воздухе, держась за руки, ощущая вкус льдинок на своих губах. По Неве шел Ладожский лед.
Возможно, они смотрели что-то с модной тогда актрисой Зинаидой Райх. Ее «брюлловские плечи», ее талант притягивали зрителей.
Теплый дом. Поздний вечер. Красавица-жена расчесывает свои роскошные волосы, «дыша духами и туманами», шуршит крепдешиновым платьем, маленькая шестилетняя дочка проснулась и тут же в комнате скачет на своей кроватке за белым платяным шкафом. Заметив, что родители не обращают на нее внимания, она начинает делать то, что ей категорически запрещено: рисовать своих закаляк на белой эмалевой поверхности дверцы шкафа.
Алексей Артемьевич с женой Тамарой Николаевной и отцом, Артемием Степановичем Соловьевым, известным агрономом.
А.А. просит жену сыграть на рояле что-нибудь из его любимого. Она садится за белый шредеровский рояль и играет Шопена. Звонок с парадного хода. Они не обращают внимания, наверное, дворник.
Открывается дверь, и в комнату входят трое в портупеях. Обыск. Находят его финский нож времен Гражданской войны. Бумаги. Наброски будущих произведений. Роман «Начало», еще не опубликованный.
Из шеститысячной библиотеки безошибочно вынимают два томика уже запрещенного поэта Клюева. Все забирают и уносят с собой.
Хозяина уводят тоже.
Его последние слова, обращенные к жене: «Мурочка, не волнуйся! Это недоразумение. Я скоро вернусь…» Тысячи таких фраз разлетались по стране:…недоразумение…вернусь…
Начиналась эпоха Большого Террора…
***
3 июня 2015 года. Наши с сыном именины.
Мы — в архиве УФСБ по Петербургу. Сегодня нам открыли дело моего деда, писателя Алексея Тверяка. Мы сидим, ждем. Я волнуюсь. Сын сосредоточен. Внучка и правнук.
Тоненькая папка — дело, унесшее не одну человеческую жизнь. Кто дал ему ход, кто творческую зависть, наветы, слухи, неприязнь перевел в душные строки мстительного доноса, — я не знаю. Я вижу уже результат.
Опись вещей: шнурки, часы, ножик… Анкета. Родился, крестился, женился, дочь… Воевал четыре года. Красноармеец. Беспартийный. Учился. Рабфак.
Незаконченное высшее — филфак ЛГУ. (А у меня — законченное высшее, тот же ЛГУ. И у правнука. Только ЛГУ теперь называется СПбГУ. Все повторяется, вернее, идет по спирали. И то, что не закончил дед, продолжаем мы. По крайней мере, мне так хочется думать.)
Дело Алексея Тверяка, писателя. Неожиданное для меня обвинение в национализме. Подкулачник — это понятно. Сын крестьянина-середняка, как он сам себя называет, не мог соглашаться с раскулачиванием и с новой государственной политикой на селе.
Колхозное объединительство им не принималось. Крестьяне у него в романах сами знали, как им обустраивать свою жизнь, где и с кем объединяться, когда и как вести свое индивидуальное хозяйство. Лишь бы сверху не мешали.
А тут, кроме этого понятного обвинения, — националист, национал-социалист, практически фашист, хотя на всех очных ставках со «свидетелями» не признает своей поддержки Гитлера и фашистской Германии.
«О тяжелом положении русского крестьянства говорил, да, не отрицаю. А фашистов не поддерживал!» Но это уже не имеет значения. Русский националист, антисемит, в одном ряду с поэтом Николаем Клюевым, Борисом Корниловым и Федором Достоевским.
К счастью для Достоевского, он к этому моменту давно умер. Полтора месяца допросов — и уже записано: «Я в своей контрреволюционной деятельности…». Каждая страница подписана им лично. Знакомый росчерк.
Я кладу палец на подпись деда. Она теплеет и начинает пульсировать. Или это стучит кровь в моей руке: «Дед, здравствуй. Это я, Лена, твоя внучка. Дед, я тебя помню. И очень пытаюсь понять…»
Алексей Артемьевич Соловьев-Тверяк, писатель.
Алексей Тверяк признал свою вину. Как потом оказалось, вымышленную. Тройка НКВД приговорила к ссылке в Казахстан. Только ссылка эта оказалась не поселением, а Карлагом. И 25 декабря 1937 года его снова сажают в тюрьму, теперь уже по обвинению в троцкистском заговоре.
***
После первого ареста Господь дал деду еще два года. 3 апреля 1935 года в момент обыска и ареста практически закончилась его земная жизнь. В тридцать пять лет. Началась подготовка к переходу в Жизнь Вечную.
Два года. У него появилась возможность убедиться во всем самому. Пришло время вспомнить о вере.
Ожидание смерти страшнее самой смерти. Надеюсь, у деда были достойные сокамерники и солагерники. По свидетельству одного из них, писателя Брыкина, он, дед, пересмотрел и передумал свою жизнь, свое творчество. Что успел сделать, что не успел. Как отошел от Бога, как променял Любящего Отца на обманувшую все ожидания Революцию. Чудище пожирало своих детей. Пришла его очередь, Алексея.
Как блудный сын, он приник к Отцу и молил лишь о прощении. С этой мыслью 31 декабря 1937 года Алексей Тверяк ушел в свой последний путь по коридору внутренней тюрьмы Карлага в Жизнь Вечную. Новый, 1938-й, год наступил уже без него…
…Молю тебя, Господи, вмени ему в праведность мученическую гибель и прости его прегрешения, вольные и невольные…
***
Секирная гора — место плача и скорби. Место, где вспоминаются все погибшие и замученные. Чистилище. Место искупления.
Лестница, по которой невозможно идти от ужаса, потому что слышишь стоны и вопли убиваемых, сбрасываемых вниз людей. Церковь возле этих могил и эшафота более чем уместна.
…А дальше Ботанический сад, Макарьевская Пустынь. Целебная желтоватая вода из древнего источника. Филипповские рыбные заводи, которые митрополит Филипп (Колычев) создавал, как и все рыбное хозяйство на острове, около 400 лет назад.
Левитановская золотая осень вокруг темной осенней воды. Убегающие к материку далекие кораблики. К вечеру обещают усиление ветра.
Ночь. Шторм. Дождь.
Утро в сером свете. Дождь изливается с тихим восторгом: он так долго копил себя, целых три дня!
Поездка на Заяцкие острова отменилась. Неприкаянные люди в разноцветных дождевиках бродят по острову. Нам непременно нужно уехать завтра, но шторм обещают на два дня.
Два катера с людьми вернулись на Соловки. Дорога на материк закрыта. Весь день молюсь Николаю Угоднику. Читаю акафист. Засыпаю под завывание ветра и шум дождя.
Просыпаюсь от солнечного луча сквозь штору.
Солнце. Синь и тишина. Такого не могло быть, но есть. Мы идем на Литургию в Филипповскую церковь. Евангелие. И страшная Христова притча о виноградарях.
Возможно, в первый раз после проповеди я понимаю ее так глубоко: Христос предупреждает: самый малый грех, самое невинное оправдание своего неправильного поступка ведет к изменению личности, ведет к распятию Сына Божия.
Остановитесь, люди! Одумайтесь! Еще не поздно, пока вы в Церкви, пока вы можете покаяться.
Наверное, в этом и глубокий смысл нашего пребывания на острове. Слова проповеди ложатся на душу, сердце разрывается от слез и сострадания.
Соловки. Сакральное место. Чистилище, откуда люди возвращаются в Мир с обновленной душой. У всех это происходит по-разному, но все мы меняемся. И это главное.
На странице "Мир христианина" Анастасия Коренькова выложила три замечательных очерка о Соловках. Они с группой паломников побывали там значительно раньше.
...Мы мечтали о поездке на Соловки давно, лет десять уже, это точно. Но все не складывалось, то денег не было, то пароходы уже переставали ходить ко времени планируемой поездки, то погоды не было. А тут, вдруг, раз — и все сошлось.
Беломорские петроглифы.
Мы поехали с группой из Петербурга, но до катера решили добираться своим ходом, не на поезде. Петрозаводск, Беломорск.
На самом подъезде к городу Беломорск — удивительное место, единственное в мире, чудо света — Беломорские петроглифы. Шесть тысяч лет назад на спинах громадных валунов, голубоватых, словно беломорские белухи, древний художник, вернее, художники, с удивительным упорством рассказывали о жизни своих племен.
Зачем? Почему? Почему таким образом? Непонятно. Хотя и есть объяснение: камень в этих местах — вместо бумаги. Камни плоские, чуть выпуклые, набегающие друг на друга, такое специальное плато, обнажившееся или оставшееся после схождения ледника.
Оно выступает из земли, болота, озера, — отовсюду, куда не кинешь взгляд. На спинах этих валунов — рисунки. Такого большого скопления наскальной живописи больше нет нигде в мире.
«Листы каменной книги» Александра Линевского — так называлась моя любимая в детстве книга. Здесь я нашла ей физическое подтверждение и яркие иллюстрации.
Древние охотники мчатся на лыжах за оленем, лосем. На лодках — за китом, белухой. Гарпуны, стрелы. Охотники — победители. Охотники, гибнущие в лесу или на море. Битвы между племенами. Защитники рода, погибающие от стрел врага, выжившие герои-победители. И до этой красоты нужно пройти километра полтора от дороги, через протоку, по валунам, доскам, жердинам.
Кругом ягодники. Моросит мелкий дождь, вьются комары. Впереди — открывается каменная поляна. История земли. История народа. Практически, вечность, которую можно увидеть своими глазами и пощупать руками.
А дальше — Кемь. Морской причал, катер, двухчасовой переход на Соловки. Погода хорошая, дружелюбная.
Соловки
Транспорт — «буханки». Иногда в объявлениях предлагают «буханку-люкс». Но не только. Есть и другие машины. В основном микроавтобусы.
Дорог нет.
Хаотично разбросанные дома, деревянные в своем большинстве. И над всем этим сиюминутным «великолепием» поднимается Вечность в рыжих сполохах древних валунов с белыми свечами православных церквей.
Монастырские стены, башни, бойницы и пушки. Толщина укреплений в несколько метров, валуны, скрепленные между собой филипповским кирпичом и таким раствором, что оказалось невозможным взорвать их ни снаружи, стоявшему напротив английскому флоту, ни изнутри большевикам, спустя несколько столетий. Монастырь — корабль в бушующих мирских волнах. А буквально — среди волн Белого моря.
Несколько церквей: Троицкий Собор, Преображенский, Никольская церковь, Успенская, надвратная — Благовещенская, Филипповская.
Трапезная, громадная, одностолпная, недавно принимавшая Патриарха и Президента. Она уступает по размерам только Грановитой палате в Кремле.
Трудники, работники, идет мощная реставрация, паломники, туристы, иностранцы. Мощь крепостных стен и небесная красота храмов не подавляет человека, как в некоторых соборах на Западе, даже в знаменитом Соборе Парижской Божьей Матери, наоборот, дает ему силу стремиться ввысь, к Свету.
В день приезда прекрасную обзорную экскурсию провела трудница, художница из Москвы, Лариса. Вот вместе с ней мы и ходили в первый раз по храмам, заходили в трапезную, шли по галерее, каменным крытым переходам. Печи, сушильни, башни, подземелья. Камеры для узников, еще монастырские. Из них многие разбойники выходили просветленными и оставались жить в монастыре, становились монахами.
А вот узники лагерные почти не выходили на свободу. Холод каменного мешка, земляной пол, низкие своды и крошечное оконце на уровне земли.
Оттуда, с другой стороны колючей проволоки, истерзанные души видели радость и Божественный смысл в каждом шевелении знакомой травинки, во встрече со случайной божьей коровкой, в капельке дождя, зависшей на лепестке сломанной ромашки.
И в 20-е — 30-е годы не случайно именно здесь расположился страшный С Л О Н — Соловецкий лагерь особого назначения.
Обитель
Наказание. Искупление.
Жизнь здесь была страшной для всех, и для лагерников, и для их охранников, многие из которых через какое-то время в свою очередь становились заключенными.
Небо было рядом, и человек проявлял свою сущность. Либо побеждала звериная жестокость, либо любовь к ближнему. Отсидеться в стороне не удавалось.
…На следующий день мы шли на Анзер. Почти два часа ходу. Проснулись в пять утра. Вышли в шесть. На верхней палубе свежо. Шли вдоль береговой линии залива — чисто левитановские пейзажи.
Здесь уже началась осень, листва низкорослых берез тронулась желтизной, песок и камень отмели облизывает холодная волна, но тюленям нравится.
Черные и блестящие, они похлопывают себя ластами по животу и щурятся при нашем приближении. Мы не стали их беспокоить, просто помахали рукой.
Волны большой еще не было, вход в губу преграждали каменные «кошки». Так моряки называют природную насыпь из камней. Такие сами собой образованные волноломы. По известным лишь одному капитану признакам, мы прошли мимо «кошек» и вышли в море.
До Анзера еще час пути. Волна. Очень свежо. Из воды расплавленной холодной магмой изливается, встает белое солнце Белого моря. Разрывы облаков. Серо-голубые, розоватые тона, блеклые, размытые, чистые, очень красивые. Ледяные. Вечный холод Северного Ледовитого океана. Заполярье.
А потом поднялся ветер, в море началась «толчея», такая игра волн, во время которой они толкают твой баркас со всех сторон. Солнце окончательно пробилось сквозь облачность, и ее рваные ошметки упали в стылое море. Над нами было ярко-голубое небо, остров приблизился, уже явно выделялся Поклонный крест. Высадка нашего «десанта» происходила с помощью лодки-плоскодонки прямо на камни. Ближе катер подойти не мог из-за осадки, а причала просто не было. Его роль выполняли прибрежные валуны.
Дальше мы шли пешком километров двенадцать. По следам преподобного Елеазара Анзерского. Из одной Пустыни в другую. Свято-Троицкий скит, Елеазарова Пустынь, Голгофо-Распятский скит.
Последний скит — Голгофа. Не из-за лагерных ужасов такое название, из-за Страстей Христовых. Сама Божия Матерь явилась преподобному Иову Анзерскому (Соловецкому) и повелела так назвать Пустынь. Она знала, что здесь будет карцер для штрафников-лагерников, что здесь их будут пытать и мучить, здесь многие будут страдать за Христа, за веру, за свои убеждения?
Она знала. И место сие — Голгофа.
Искупления не бывает без наказания. Наказание без меры? Да, бывает.
Богоприсутствие на острове ощущается физически. Воздух сгущается. На твои молитвы тут же приходит ответ. Разговор с Богом получается даже у новоначальных, именно у них-то и получается в первую очередь!
Монахи любят людей, хотя и стараются не попадаться им на глаза. На подъеме к Голгофе в середине пути под навесом стоят три громадных бидона с чистой анзерской водой. Источник внизу, под горой. Это монахи носят снизу воду ведрами, чтобы паломники могли попить чистой воды и взять ее с собой.
Храм пустой. Один лишь служитель принимает записки. Деньги? А сколько дадите. Мы читаем тропарь с батюшкой, это о. Александр из анапского храма Серафима Саровского, в нужный момент появляется монах и открывает мощи прп. Иова Анзерского (Соловецкого).
Мы благоговейно прикладываемся к ним. И опять тишина. Никого. Береза, растущая крестом. Сама природа плачет по страдальцам.
Далекая полоска моря. Шевелящаяся масса леса. Глубокие четкие озера. Божий мир. Красота. Русский Север. Тепло, солнце, синь над головой, но вдруг дохнет на тебя Северный Ледовитый океан, и слабый человек прячется в одежду, как черепаха в свой панцирь.
Дорога вниз, к морю. Путь к причалу. Лошадь, стоящая посередине тропы и требующая вкусную булочку, которую берет нежно, мягко прикасаясь к ладони трепетными губами. Трудник на телеге с криком: «Поберегись! Лошадь заднего хода не имеет!» Мы расступаемся.
Лошадь с телегой и возницей проносятся мимо. Им весело бежать вниз под гору. А следом хорошей рысью несется уже знакомая нам ухоженная блестящая кобылка.
Море. Берег. Песок и сосны. Может, это и не Белое море вовсе, а Куршская коса под Калининградом? Тепло. Сидим на смолистых сосновых бревнах. Один не выдерживает, кидается купаться. Божится, что вода теплая. Но последователей нет.
Все погрузились на катер с каким-то новым настроением. Монах о. Исаакий из Владимиро-Корсунской Пустыни Орловской области и мать Макария из соседнего монастыря весь обратный путь, два часа, читали молитвы. Сами для себя, за всех, но никого не приглашали.
Каждый был волен в себе…
В результате ветер, обещанный к вечеру, так и не разгулялся. Согреваемые солнечными лучами, мы быстро двигались к Большому Соловецкому острову. Нас даже ни разу не качнуло!
И это был день 27 августа, предпраздничный. Вечером — большая полная служба по монастырскому уставу в Троицком Соборе монастыря.
Это было трудно, после Анзера и пешего перехода, выстоять всю службу и не отвлекаться, молиться, не раздражаться, когда тебя отпихивают от исповедующего священника дружные паломницы из нового автобуса с резким шепотом: «Это наша, я ей занимала…»
На что батюшка, иеромонах Петр (Сазонов), большой и мудрый, заметил: «А ты приходи последней». Мудро и точно. И никто не будет суетиться.
О. Герман исповедовал монахов и мужчин, накрывая голову кающегося епитрахилью. Именно под нею, в темноте, ты и ощущаешь себя перед Господом. И даже самый мелкий грех вызывает взрыв искреннего раскаяния. До слез.
Монастырский устав: мужчины направо, женщины налево. Крестный ход с Плащаницей по верхней галерее монастыря. Черные клобуки, мерцание свечей сквозь окна и проемы, мерные удары колокола. Зеленоватое небо в ожидании сполохов Северного сияния. Ночь.
И раннее утро 28 августа. Праздник Успения Пресвятой Богородицы. Солнце. Братский молебен. Открытые мощи Соловецких святых, Зосимы, Савватия и Германа. Мощи св. Петра и св. Филиппа. И ты явно чувствуешь их присутствие на службе. Причастие. От остроты ощущения захватывает дух. Крестный ход — мощи святых переносятся в Филипповскую церковь. Троицкий Собор закрывается до следующего лета. В нем будет продолжаться реставрация.
Иисус с иконы работы прп. Елеазара Анзерского смотрит внимательно и требовательно: Вы поняли? Вы что-то поняли? Вы готовы менять свою жизнь?
Чистилище
Редко видимое на Соловках солнце светило нам целый день. Мы поехали на Секирную гору. Она меня поразила.
Во-первых, названием. Я думала, оно от слова «секира», воинский топор. Но нет, от слова «сечь», «высечь». По преданию, два светлых ангела высекли жену рыбака, поселившегося поблизости от скита и нарушавшего одиночество монахов. Ей было сказано, что они должны уйти их этих мест, а женщинам там вообще не место.
Скит на вершине. Маячная лампа на колокольне. Здесь Церковь дает надежду на спасение и указывает путь в прямом и переносном значении этого слова. Маяк. Дорога домой. В Царство Божие.
Внизу — Савватиевская Пустынь. Там во время войны находилась Соловецкая школа юнг, в которой учился и мужал известный писатель Валентин Пикуль.
Дорога к безымянному кладбищу заключенных. 26 человек в могиле. 9 человек. 3 человека. И далее, по списку.
Я стояла молча и даже не слушала экскурсовода. Я увидела, ощутила рядом могилу своего деда, писателя Алексея Тверяка. Он, расстрелянный в Карлаге и захороненный там же в могиле под неизвестным номером, для меня материализовался здесь, на Соловках…
…Легким апрельским вечером, а конкретно, 3 апреля 1935 года Алексей Артемьевич с женой Тамарой Николаевной пешком вернулись из театра. Они брели в прозрачном воздухе, держась за руки, ощущая вкус льдинок на своих губах. По Неве шел Ладожский лед.
Возможно, они смотрели что-то с модной тогда актрисой Зинаидой Райх. Ее «брюлловские плечи», ее талант притягивали зрителей.
Теплый дом. Поздний вечер. Красавица-жена расчесывает свои роскошные волосы, «дыша духами и туманами», шуршит крепдешиновым платьем, маленькая шестилетняя дочка проснулась и тут же в комнате скачет на своей кроватке за белым платяным шкафом. Заметив, что родители не обращают на нее внимания, она начинает делать то, что ей категорически запрещено: рисовать своих закаляк на белой эмалевой поверхности дверцы шкафа.
Алексей Артемьевич с женой Тамарой Николаевной и отцом, Артемием Степановичем Соловьевым, известным агрономом.
А.А. просит жену сыграть на рояле что-нибудь из его любимого. Она садится за белый шредеровский рояль и играет Шопена. Звонок с парадного хода. Они не обращают внимания, наверное, дворник.
Открывается дверь, и в комнату входят трое в портупеях. Обыск. Находят его финский нож времен Гражданской войны. Бумаги. Наброски будущих произведений. Роман «Начало», еще не опубликованный.
Из шеститысячной библиотеки безошибочно вынимают два томика уже запрещенного поэта Клюева. Все забирают и уносят с собой.
Хозяина уводят тоже.
Его последние слова, обращенные к жене: «Мурочка, не волнуйся! Это недоразумение. Я скоро вернусь…» Тысячи таких фраз разлетались по стране:…недоразумение…вернусь…
Начиналась эпоха Большого Террора…
***
3 июня 2015 года. Наши с сыном именины.
Мы — в архиве УФСБ по Петербургу. Сегодня нам открыли дело моего деда, писателя Алексея Тверяка. Мы сидим, ждем. Я волнуюсь. Сын сосредоточен. Внучка и правнук.
Тоненькая папка — дело, унесшее не одну человеческую жизнь. Кто дал ему ход, кто творческую зависть, наветы, слухи, неприязнь перевел в душные строки мстительного доноса, — я не знаю. Я вижу уже результат.
Опись вещей: шнурки, часы, ножик… Анкета. Родился, крестился, женился, дочь… Воевал четыре года. Красноармеец. Беспартийный. Учился. Рабфак.
Незаконченное высшее — филфак ЛГУ. (А у меня — законченное высшее, тот же ЛГУ. И у правнука. Только ЛГУ теперь называется СПбГУ. Все повторяется, вернее, идет по спирали. И то, что не закончил дед, продолжаем мы. По крайней мере, мне так хочется думать.)
Дело Алексея Тверяка, писателя. Неожиданное для меня обвинение в национализме. Подкулачник — это понятно. Сын крестьянина-середняка, как он сам себя называет, не мог соглашаться с раскулачиванием и с новой государственной политикой на селе.
Колхозное объединительство им не принималось. Крестьяне у него в романах сами знали, как им обустраивать свою жизнь, где и с кем объединяться, когда и как вести свое индивидуальное хозяйство. Лишь бы сверху не мешали.
А тут, кроме этого понятного обвинения, — националист, национал-социалист, практически фашист, хотя на всех очных ставках со «свидетелями» не признает своей поддержки Гитлера и фашистской Германии.
«О тяжелом положении русского крестьянства говорил, да, не отрицаю. А фашистов не поддерживал!» Но это уже не имеет значения. Русский националист, антисемит, в одном ряду с поэтом Николаем Клюевым, Борисом Корниловым и Федором Достоевским.
К счастью для Достоевского, он к этому моменту давно умер. Полтора месяца допросов — и уже записано: «Я в своей контрреволюционной деятельности…». Каждая страница подписана им лично. Знакомый росчерк.
Я кладу палец на подпись деда. Она теплеет и начинает пульсировать. Или это стучит кровь в моей руке: «Дед, здравствуй. Это я, Лена, твоя внучка. Дед, я тебя помню. И очень пытаюсь понять…»
Алексей Артемьевич Соловьев-Тверяк, писатель.
Алексей Тверяк признал свою вину. Как потом оказалось, вымышленную. Тройка НКВД приговорила к ссылке в Казахстан. Только ссылка эта оказалась не поселением, а Карлагом. И 25 декабря 1937 года его снова сажают в тюрьму, теперь уже по обвинению в троцкистском заговоре.
***
После первого ареста Господь дал деду еще два года. 3 апреля 1935 года в момент обыска и ареста практически закончилась его земная жизнь. В тридцать пять лет. Началась подготовка к переходу в Жизнь Вечную.
Два года. У него появилась возможность убедиться во всем самому. Пришло время вспомнить о вере.
Ожидание смерти страшнее самой смерти. Надеюсь, у деда были достойные сокамерники и солагерники. По свидетельству одного из них, писателя Брыкина, он, дед, пересмотрел и передумал свою жизнь, свое творчество. Что успел сделать, что не успел. Как отошел от Бога, как променял Любящего Отца на обманувшую все ожидания Революцию. Чудище пожирало своих детей. Пришла его очередь, Алексея.
Как блудный сын, он приник к Отцу и молил лишь о прощении. С этой мыслью 31 декабря 1937 года Алексей Тверяк ушел в свой последний путь по коридору внутренней тюрьмы Карлага в Жизнь Вечную. Новый, 1938-й, год наступил уже без него…
…Молю тебя, Господи, вмени ему в праведность мученическую гибель и прости его прегрешения, вольные и невольные…
***
Секирная гора — место плача и скорби. Место, где вспоминаются все погибшие и замученные. Чистилище. Место искупления.
Лестница, по которой невозможно идти от ужаса, потому что слышишь стоны и вопли убиваемых, сбрасываемых вниз людей. Церковь возле этих могил и эшафота более чем уместна.
…А дальше Ботанический сад, Макарьевская Пустынь. Целебная желтоватая вода из древнего источника. Филипповские рыбные заводи, которые митрополит Филипп (Колычев) создавал, как и все рыбное хозяйство на острове, около 400 лет назад.
Левитановская золотая осень вокруг темной осенней воды. Убегающие к материку далекие кораблики. К вечеру обещают усиление ветра.
Ночь. Шторм. Дождь.
Утро в сером свете. Дождь изливается с тихим восторгом: он так долго копил себя, целых три дня!
Поездка на Заяцкие острова отменилась. Неприкаянные люди в разноцветных дождевиках бродят по острову. Нам непременно нужно уехать завтра, но шторм обещают на два дня.
Два катера с людьми вернулись на Соловки. Дорога на материк закрыта. Весь день молюсь Николаю Угоднику. Читаю акафист. Засыпаю под завывание ветра и шум дождя.
Просыпаюсь от солнечного луча сквозь штору.
Солнце. Синь и тишина. Такого не могло быть, но есть. Мы идем на Литургию в Филипповскую церковь. Евангелие. И страшная Христова притча о виноградарях.
Возможно, в первый раз после проповеди я понимаю ее так глубоко: Христос предупреждает: самый малый грех, самое невинное оправдание своего неправильного поступка ведет к изменению личности, ведет к распятию Сына Божия.
Остановитесь, люди! Одумайтесь! Еще не поздно, пока вы в Церкви, пока вы можете покаяться.
Наверное, в этом и глубокий смысл нашего пребывания на острове. Слова проповеди ложатся на душу, сердце разрывается от слез и сострадания.
Соловки. Сакральное место. Чистилище, откуда люди возвращаются в Мир с обновленной душой. У всех это происходит по-разному, но все мы меняемся. И это главное.
На странице "Мир христианина" Анастасия Коренькова выложила три замечательных очерка о Соловках. Они с группой паломников побывали там значительно раньше.
