Ирина Силуянова
Нет ничего сильнее старости

Увеличение доли пожилых людей в общей численности населения — характерная демографическая черта современного мира. По данным ООН, в 1950 г. в мире проживало 214 млн лиц в возрасте 60 лет и старше. К 1975 г. это число возросло до 350 млн человек, в соответствии с прогнозами Демографического департамента ООН, к 2000 г. составит около 590 млн, а к 2025 г. — 1 млрд 100 млн лиц 60 лет и старше, т. е. увеличится в 5 раз по сравнению с 1950 г. В течение двух последних десятилетий ХХ века в развитых странах быстро возрастает число людей 80-летнего возраста, особенно нуждающихся в медицинской и социальной защите1.

Относится ли к медицинской и социальной защите разработка биомедицинских методик омоложения пожилых людей?

По-видимому, сегодня российская медицина на этот вопрос отвечает положительно, так как с 1990‑х годов в Москве начал свою легальную работу Международный институт биологической медицины, в котором для нахождения прямых путей к омоложению “собран самый крупный в мире банк фетальных тканей“2. Не является ли это медицинским предзнаменованием грядущих социальных потрясений? Ведь в 1920‑е годы советская медицина уже решала задачи омоложения. К 1924 году вышло два сборника статей под редакцией профессора Н. К. Кольцова “Омоложение”. Журналы тех лет констатировали: “Омоложение из плоскости научной проблемы перешло в практику“3. И в московских аптеках уже продавали вытяжку из эмбрионов человека, обладающих особо активными биологическими свойствами, на что и делалась ставка в игре за омоложение. Сегодня задачи омоложения вновь стоят на повестке дня.

Близки к омоложению и современные биомедицинские проекты достижения биофизиологического бессмертия человека. В прессе широко обсуждаются мнения некоторых биологов и медиков, которые считают, что создание “государственной программы по клонированию уже в ближайшее время сможет довести продолжительность жизни до 500 лет“4. Известно, что благополучие каждой страны оценивается показателями роста продолжительности жизни людей. Да и каждая служба в православном храме заканчивается чином испрошения многолетия. Противоречит ли доведение продолжительности жизни человека до 500 лет христианскому испрошению многолетия? Может быть, внедрение современных методик стимуляции стареющего организма оправдано и даже необходимо? Что ж плохого в омоложении или в продолжении человеческой жизни до 500 лет? Как найти правильные ответы на эти вопросы? Критерий получения правильного ответа на эти непростые вопросы современной биомедицины, с которыми неизбежно сталкивается или столкнется каждый из нас, cкрыт не в тонкостях новейших технологий или абстрактных рассуждениях о гуманизме, а в конкретном отношении к человеческой старости.

Каковы же представления о человеческой природе и о том, что она претерпевает в период старения, о взаимоотношениях между старыми и молодыми, врачами и больными, о смерти в нравственной антропологии Православия, исходящей из богооткровенных истин Священного Писания и из опыта житейской человеческой мудрости?

Старость как социально-этическая ценность

Уже в первые века нашей эры специфика отношения к человеческой старости, принесенного христианством в европейскую культуру, заключалась в поддержании высокого ценностного статуса старости в обществе.

“Нет ничего сильнее старости”, — убеждает свт. Григорий Богослов5. Сравнение старости с силой имеет глубокий смысл. Привычное для язычества, обыденное восприятие старости как слабости и упадка в христианской этике перевернуто: старость как предел, венец жизни приобретает значение духовного ориентира, властно свидетельствующего о реальности вечности. “Старец представляет связь между происшествиями настоящими и будущими, он есть соединительная точка между вещами тленными и вечностью, и можно уверенно сказать, что одно время образует ум человеческий, равно как оно же произращает его плоды, которые вкусны бывают только в совершенной зрелости“6.

Старость — состояние человека, полное метафизического значения в христианстве. Здесь преодолевается языческая однозначность социального приоритета мужей, находящихся в поре “акме”, в возрасте, когда совершают деяния, которые не под силу старикам, находящимся “на периферии мира мужей… Об этом поют старцы у Эсхила:

В христианстве, которое опирается на ветхозаветные традиции, нет ничего позорнее, чем пренебрежительное отношение к старикам: “Народ наглый, который не уважит старца” (Втор.28:50). “В старцах — мудрость, и в долголетних — разум” (Иов.12:12).

В новозаветной культуре особое почитание старости прослеживается в иконографии. На иконах Одигитрии и Спаса-Еммануила Спас-младенец изображается с явно выраженными признаками старости: огромный лоб младенца испещрен морщинами.

Высокая социально-этическая оценка старости в христианстве выражается и в таком феномене Православия как старчество. В русском Православии старчество — не иерархическая степень в Церкви. Это — высочайшая форма духовной жизни, внутренний подвиг христианина, будь то простой монах, или епископ, или даже женщина. Вершиной духовного служения было старчество Оптиной Пустыни (XIX — 1‑я половина XX в.), к пониманию значения которого российское общество и мировая культура приходит не без помощи творчества и жизненного опыта великих писателей России — Н. Гоголя, Ф. Достоевского, В. Соловьева, Л. Толстого, А. Толстого, К. Леонтьева и др. Конечно, сущность православного старчества не связана однозначно с возрастом подвижника и выходит далеко за пределы простого представления о старости. Но почитание старцев Церковью, без сомнения, может рассматриваться как действенная преграда на пути уничижения и умаления социальной роли и нравственной ценности старости и пожилых людей в социальной культуре.

Нравственные нормы христианской антропологии сдерживают и тенденцию отчуждения детей от престарелых родителей, усиливающуюся, в частности, и с помощью института здравоохранения, который многие пытаются использовать не по назначению. Основанием нравственных норм, регулирующих отношения детей и родителей, является пятая заповедь библейского Декалога: “Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе” (Исх.20:12). Почитание родителей включает в себя долготерпеливую заботу о родителях в их болезнях и немощах, возможность послужить самому близкому человеку, которая высвечивает и испытывает социальность человека , его потенциал отношения к людям. В христианстве эти тяготы забот о людях понимаются как дар.” Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне” (Мф.25:40).

Природа человека и мера долголетия

Пятая заповедь библейского Декалога имеет принципиальное значение для определения возможностей человеческого долголетия. Из всего Декалога она единственная содержит в себе причинно-следственную зависимость. Продолжительность жизни человека ставится в зависимость от нравственных способностей человека, а не от особенностей питания, физкультурных комплексов, закаливания и прочих фиксированных биофизиологических факторов. Праведники “и в старости плодовиты, сочны и свежи” (Пс.91:15). Данные суждения находятся в непосредственной связи с представлениями о человеческой природе, которая первоначально существовала в границах смертности и бессмертия. ” В самом деле, если бы изначала Бог сотворил человека смертным, то не осудил бы его на смерть после грехопадения, потому что нельзя наказывать смертию смертного; если бы, напротив, Он сотворил его бессмертным, то человек не нуждался бы в питании, потому что бессмертное не нуждается в телесной пище”; человек “был создан бессмертным in potentia“8. Данная “пограничность” природы человека раскрывает в человеке особые глубины, призывает к развитию духовных способностей, к постижению своей предназначенности для вечного бытия. “Я существую… Что это значит? Иная часть меня уже прошла, иное я теперь, и иным буду. Если только буду. Я не что-либо непременное, но ток мутной реки, который непрестанно притекает и ни на минуту не стоит на месте. Чем же из этого назовешь меня? Что наиболее, по-твоему, составляет мое я?“9

О. Павел Флоренский писал: “То, что обычно называется телом, не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки лежит мистическая глубина нашего существа. Ведь и вообще все то, что мы называем “внешней природой”, вся “эмпирическая действительность”, со включением сюда нашего “тела”, это только поверхность раздела двух глубин бытия: глубины “Я” и глубины “не‑Я”“10.

Христианство четко обозначает значение нравственных факторов долголетия. Каждая литургическая служба заканчивается чином испрошения многолетия. В то же время христианская антропология фиксирует конкретный временной предел продолжительности человеческой жизни после грехопадения. Согласно ветхозаветной традиции, это “сто двадцать лет” (См.: От Бытия до Откровения. М., 1993. С. 273). Часто употребляемое понятие “добрая старость” в ветхозаветной традиции означает старость безболезненную (Быт.15:15), и это предполагает отсутствие однозначной связи между старостью и болезнью.

Во Второй книге Царств о человеке” лет восьмидесяти” говорится, что он “очень стар” (2Цар.19:32). Однако однозначное сведение старости к возрасту, количеству прожитых лет для христианской нравственной антропологии не характерно. Старость — это не только физиологическое, но и духовно-нравственное состояние человека. “Ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь — возраст старости” (Прем.4:8-9). Старость ведет к мудрости и является ее “материальным” основанием. Соломон учит своих детей: “Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением своим приобретай разум” (Притч.4;7); “Слушай, сын мой, и прими слова мои, — и умножатся тебе лета жизни” (Притч.4:10).

Данные ориентиры весьма конструктивны для решения этико-психологических проблем несовпадения календарного (объективного) и субъективного возраста в геронтологии. Субъективный возраст зависит от многих факторов, в частности, он определяется личностью человека. Личность есть “незыблемое начало динамичной и изменяющейся природы” человека, “которая существует в ней и через нее”.11 С позиций христианской антропологии гарантией от возможных возрастных фрустраций служит раскрытие и понимание и врачом и пациентом нравственного смысла и социальной ценности старости.

Смертность человека и вечность бытия

Для старых людей весьма распространенным является состояние переживания страха смерти. В христианской антропологии переживание страха смерти естественно и связано с тем, что “сии страсти (боязнь и трепет) посеяны в человеке благодатною природою или для предохранения, или для уврачевания тех несчастий, от которых человек может предостеречься прежде, нежели оные его постигнут“12

Отношение человека к смерти имеет амбивалентный характер. Страх смерти сопровождается ее ожиданием и подготовкой к ней. Для оказания компетентной психотерапевтической поддержки медицинскому работнику небесполезно обладать информацией о понимании смерти и аргументах, умеряющих страх смерти и приводящих к “похвальному равнодушию” как идеальному отношению человека к своей смерти в христианской антропологии. Примеры подобных аргументов можно найти в сочинении архиепископа Славянского и Херсонского, члена Санкт-Петербургской Академии наук Евгения (Булгара) “Рассуждение против ужасов смерти”. “Первое средство умерить страх и излишний трепет в рассуждении смерти есть следующее размышление: Смерть есть непременна и — неизбежна. Непременна: следовательно, нет нужды искать случая приблизить оную. Неизбежна: следовательно, нет никакого средства и способа, почему бы человек смел себя льстить надеждою оную избегнуть.… Второе утешение в рассуждении смерти: Смерть есть общий удел человеков.… Поскольку нет ничего свойственнее смерти для смертных, то они ничего не должны сносить великодушнее, чем ее.“13

Абсолютное большинство исследователей отмечают, что переживание страха смерти не связано с верой в конечность человеческого существования. Чувство страха смерти непосредственно свидетельствует о метафизических глубинах смерти, так как смерть не означает тотального прекращения человеческого бытия. В нравственной христианской антропологии смерть человека наполнена глубочайшим метафизическим смыслом, и понимание смерти и вечности бытия неразрывно с пониманием того, что наше существование обусловлено не только естественной природой человека с ее психосоматическими свойствами. Страх смерти для христианина объясняется тем, что “физическая смерть человека — не отдельное “природное явление”, она свидетельствует “о нарушенном единстве, об одиночестве человека, о его отчужденности от источника и цели своего бытия”.14

Подлинно христианское понимание смерти и вечности раскрывается в понятии “тайнорождение в смерти”, которое использует И. А. Ильин. Раскрывая его он пишет: “Смерть должна быть увенчанием жизни. Она должна явиться таким концом, в котором уже сияло бы начало нового восхождения. Она должна быть последним шагом земного очищения, последним духовным испытанием и возрастанием человека, последним вопросом духовного познания и духовной любви, обращенным к Богу”.

Именно поэтому борьба за бессмертие, как задача новых технологий, представляет собой чудовищный симбиоз несовместимых в теоретическом отношении представлений и идей. При этом широко используется христианская идея о непримиримости со смертью. Но так понимаемая непримиримость связывается с трактовкой смерти как полного прекращения какого бы то ни было существования.

При этом речь идет исключительно о бессмертии тела, сущность человека сводится к его телесности. С позиций христианской антропологии это методологически не корректно. Радение о бессмертии тела вплотную подводит к признанию практического использования человека человеком, к борьбе между индивидами за жизнь и здоровье. Бессмертие тела понимается как состояние человека в периодически повторяемой, но вечной процедуре замены вышедших из строя органов органами клонированными, “лабораторными”. Но такое бессмертие есть лишь бегство от смерти. Речь идет о видоизмененной форме инстинкта самосохранения, и при этом самосохранение понимается как высшая цель, для достижения которой все средства хороши. Такое “бессмертие” разрушает нравственное сознание, а вместе с ним и нравственное устроение жизни, и саму жизнь.

Смерть и умирание в христианской культуре — это не формальное завершение жизни, а чрезвычайно значимая стадия жизни. Метафизический смысл смерти раскрывает каждому человеку его долг перед человеком умирающим и определяет особое значение и ответственность медицинского персонала, работающего с престарелыми пациентами.

Тем не менее в современной культуре набирают силу весьма настораживающие тенденции. В современной социологии все чаще используется понятие “социальные паразиты”, содержание которого определяет в первую очередь такой слой населения как старики. Например, исследователь Д. Джори констатирует распространение такой оценки в итальянской социологии15. Под влиянием таких идей для многих практически целесообразной и оправданной будет выглядеть своеобразная медицинская коррекция (например, на уровне распределения дефицитных ресурсов здравоохранения) нежелательных и обременительных для общества социальных явлений. Подобная социально-прагматическая целесообразность тесно связана с негативными моральными тенденциями в медицине.

“Плохое обращение со стариками все чаще констатируется медицинскими и социальными службами”, — заявляет Всемирная Медицинская Ассоциация в “Декларации о жестоком обращении с пожилыми людьми и стариками”, принятой 41 Всемирной Медицинской Ассамблеей (Гонконг, 1989). Согласно данной Декларации, жестокость по отношению к пожилым людям и старикам проявляется в различных формах. Сегодня к понятиям физического, психологического и материального унижения добавляется медицинское унижение. Проблема унижения стариков все чаще попадает в сферу внимания медицинской общественности. Основанием распространения подобной тенденции является признание классификации пациентов по их “социальной значимости”. Критерием данной классификации является социально-экономическая целесообразность, согласно которой пожилые люди, отягощенные различными хроническими заболеваниями, старики и лица с необратимой физической и психической патологией составляют категорию “неперспективных пациентов”. На уровне реального контакта такого пациента и врача типичными являются, например, сугубо формальный характер процесса постановки диагноза, отсутствие учета повышенной инверсии переживаний гериатрических больных, ограничение прав пожилых людей и стариков в распределении лекарственных средств, органов для пересадки и т. п.

Углубление знаний врачей и других медицинских специалистов об отношении к старости в христианской антропологии, типологически близкой к медицинской этике — первый шаг к утверждению христианских ценностей в обществе.

Отношение к старикам в императиве любви и критерий профессионализма

В основе профессиональной врачебной этики лежит принцип доброжелательности и милосердия по отношению к пожилым людям и старикам. Данная идеальная норма отношения человека к человеку, изначально ориентированная на любовь, заботу, помощь, поддержку, непосредственно связана с практическим отношением врача к больному человеку, которое должно выстраиваться независимо от его расовой, этнической, национальной принадлежности, возрастных характеристик, социального, экономического и иного положения. Эта специфическая способность любить любого пациента в профессиональной врачебной сфере является реальным критерием и для выбора профессии, и для определения меры врачебного искусства. “Где любовь к людям, — писал Гиппократ, — там любовь и к своему искусству”.16 Фокусом, средоточием подлинного этического отношения к пациенту, эталоном профессионализма является отношение к особо беспомощным пациентам, специальную категорию среди которых составляют дети и старики. Данный принцип, как этическая норма социальных отношений, формировался под влиянием понимания сущности человека и человеческих отношений в христианской антропологии с первых веков нашей эры.

Ключом к пониманию человека и человеческого бытия в христианской антропологии являются формы отношения человека к Богу и к другому человеку, которые в свою очередь чрезвычайно значимы: они определяют самосознание и судьбу человека. Такая значимость возводит основную форму этих отношений — любовь — в ранг естественного нравственного закона — императива, и означает, что любовь к ближнему — не только желательная норма поведения, но и принцип бытия , закон устроения мира. Так понимаемая естественность является основанием способности человека не только любви к ближнему своему , но и любви к врагам. “Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?.. И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?” (Мф.5:46-47).

Качественная определенность отношения к старикам в императиве любви состоит в направленности воли врача к благу пациента, осуществляемой в доброделании врача. Врачевание — это осмысленное социально организованное осуществление добра, и в связи с этим — одна из уникальных человеческих профессий, смысл и назначение которой предельно сближены с христианскими ценностями человеколюбия, милосердия. Это во многом определяет социальное доверие к врачу. “Такова сила милосердия: оно бессмертно, нетленно и никогда не может погибнуть” (Избранные места из творений свт. Иоанна Златоустаго. М., 1987. С. 11). “Всякое даяние доброе… нисходит свыше, от Отца светов” (Иак.1:17).

“Даяние доброе” и человеколюбие врача находят свое проявление в его деятельности в домах престарелых и хосписах. Несмотря на различия в условиях и формах организации данной помощи, объемах государственного финансирования в разных странах, общество делегирует медицинским работникам выполнение функции социальной опеки над престарелыми людьми. Врачи и социальные работники данного профиля берут на себя исполнение обязанностей родных (детей и родственников) по уходу за престарелыми больными людьми. Решение чрезвычайно важной социальной задачи заботы о бездетных одиноких стариках в условиях нашей цивилизации, для которой эффективность деятельности (экономической, социальной и т. п.) является высшей мерой ценности человека, имеет тенденцию превратиться в специальную форму социальной изоляции стариков, даже имеющих благополучных детей. Данная тенденция, как вариант возможного будущего существования большинства пожилых людей, усиливает чувство страха и обреченности на одиночество. Одиночество — осевая проблема современной старости, которая выявляет связь духовной и социальной жизни. Современные социальные и медицинские службы обеспокоены неутешительной статистикой. Особенностью России является накопление одиноко проживающих людей пожилого и старческого возраста: это 20% в возрастной группе от 60 лет и старше. Заброшенность и одиночество стариков, уровень которых особенно высок на селе — опасное духовное явление. В христианской антропологии одиночество — это переживание отсутствия любви к себе и к другим, — одно из последних и сильнейших искушений человека в конце его жизни.

Знания о человеческой природе и многовековой нравственный опыт, накопленный христианской антропологией, может и должен использоваться врачами-профессионалами в их повседневной работе с больными стариками, в рекомендациях родным и близким престарелых пациентов — им во благо и себе во спасение.

---

Примечания: