Утраченная радость воцерковленности

01 декабря 2012 г.

Fecisti nos ad te, et inquietum est cor nostrum, donec requiescat in te¹ .

В Церковь всегда приходили и будут приходить люди, для которых вхождение в храм Божий является шагом трудным и зачастую непонятным, потому что это первый опыт в их жизни, сопряженный с неизведанным для них стоянием пред лицом Божиим. В наши дни это особенно актуально, потому что в значительной степени утрачена преемственность поколений, но еще не полностью потеряна тяга к подлинно духовной жизни. И от того, какой ответ получит человек в стенах Церкви, часто зависит, останется ли он там или нет. Православная жизнь строится на молитве, Евангелии и участии верующего в таинственной жизни Церкви. И для современного человека совершенно необходимо усвоение того, что молитва – это дыхание для души, Евангелие – вода живая, исповедь – баня, а причастие – пища. Иначе он (если не примет в качестве основополагающего для себя, что духовная жизнь по крайней мере ничуть не менее важна, чем жизнь телесная²) не сможет вырваться из обвивших его, как спрут, лап “мира сего” и навсегда останется с поистине унижающим подлинное человеческое достоинство определением: член общества потребления. В Церкви все пронизано смыслом. И усвоение этого смысла через постижение языка Церкви является одной из важнейших задач входящего в храм человека, от которого в свою очередь требуются значительные усилия³. Но если человек не получит ответов на свои вопросы, он может уйти, соблазнившись скудостью мысли людей Церкви. И, соответственно, у тех, кто встречает вновь приходящих у церковного порога, появляется ответственность: открывать сокровища Церкви, сокрытые от взора “мира сего”. Сложность задачи усугубляется тем, что входящий не знает языка Церкви, и этот язык воспринимается им как чуждый и может его оттолкнуть. А язык “мира сего” легко может профанировать все то, что бережно, как драгоценность, охраняется Церковью. И посему всегда будут возникать попытки перевода языка Церкви на язык “мира”, которые по сути являются катехизацией, ставящей задачу не оттолкнуть и не профанировать, и при этом самим не стать источником соблазна для желающих войти.

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф 18:7), – свидетельствует Евангелие. Итак, зачем же нам нужны соблазны? «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14:6), – говорит Христос. Но путь этот видим может быть только духовным зрением. И когда, избрав истину, мы движемся к ней, то все встречающиеся нам препятствия должны разбиваться о скалу нашей веры. Тогда мы и будем испытаны в верности, тогда мы и станем добре⁴ и подвигом стойкости оправдаем Божий замысел о нас.

В последнее время в средствах массовой информации постоянно муссируется тема двух извечно русских вопросов: “Кто виноват?” и “Что делать?”. Мне всегда странно было воспринимать именно эту формулировку. Каким образом эти вопросы могут быть извечно русскими, если на Руси изначально, с момента принятия Православия, существовали ответы на эти самые вопросы? Ибо: кто виноват? – я; что делать? – молиться и каяться. Это – аксиомы православного сознания, и сами вопросы могли возникнуть исключительно как следствие упадка религиозного духа в XVIII-XIX веках. В мире может существовать только Правда Божия, а моя личная возможна лишь тогда, когда она соединена с Господней. И если в жизни что-то происходит не так, как хотелось бы, то первый вопрос, который я должен попытаться для себя разрешить, – не произошло ли моего отпадения от Божьего пути и как на него вернуться?

Оголтелая семидесятилетняя атеистическая пропаганда, казалось, не достигла желаемого результата. Подавляющее большинство наших сограждан являются людьми верующими и даже считают себя православными. Но вот то, что все-таки удалось богоборческим силам, так это почти тотальное искоренение из сердец наших соотечественников понятия и ощущения Церкви⁵. А ведь русский народ давно воспринял слова святителя Киприана Карфагенского: “Кому Церковь – не мать, тому Бог – не Отец!”, – как выражение истины и практическое руковод­ство к действию⁶. Сейчас мы путаем Церковь и с учреждением, и с организацией, то есть с какими-то институтами, которые имеют к ней исключительно внешнее отношение. Церковь прежде всего есть тело Христово, по определению апостола Павла (см. Еф 1:22–23), а мы являемся частицами этого тела (Рим 12:5) или «живыми камнями» этого церковного здания (1Пет 2:5). Только мистически соединенные воедино мы движемся по пути спасения. И поэтому расхожее выражение: “А у меня Бог – в душе!”, с пафосом озвученное Михаилом Задорновым, – воспринимается в православном мире не иначе как профанация самой идеи Церкви. Да никто и не пытается спорить с тем, что Бог должен быть прежде всего в сердце человека. Вопрос ведь в том, как соединить эту свою искренность со служением Богу⁷, ибо «вера без дел мертва» (Иак 2:20). А Церковь есть там, «где двое или трое собраны во имя» Христово (Мф 18:20). И, пока не определим для себя, зачем нам необходимо таковое единение, наша душа будет находиться в мятущемся состоянии, ибо в православном Символе веры, а это по сути своей – программный документ верующего человека, есть очень четкие слова: Верую… во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. То есть Церковь является предметом нашей веры⁸. А это значит, что я верую в то, что мое спасение происходит исключительно через Церковь, когда я соединяюсь с телом Христовым или становлюсь живым камнем этого Божьего дома. И действие это – таинственное, незримое и ощущается исключительно изнутри, и пока я не войду в церковное пространство, я не смогу уловить Божие дыхание. И получается замкнутый круг: я не вхожу потому, что не понимаю, а не понимаю потому, что не вхожу. И, быть может, наиболее выпукло и осязаемо, это незримое Божье присутствие представлено в Таинстве Крещения, которое и открывает верующему человеку Врата Царства через рождение «от воды и Духа» (Ин 3:5)⁹.

Православие отличается необыкновенно серьезным отношением к веществу¹⁰, но это вещество несет в себе поразительно емкую смысловую и символическую нагрузку. Если мы зададим себе вопрос, в какой воде мы крестимся, то вынуждены будем дать абсолютно однозначный ответ: в святой, ибо иначе это будет самое обычное купание. Но любая святая вода есть вода Иорданская – достаточно вслушаться в слова любого последования освящения воды: И даждь ей (воде сей) благодать избавления, благословение Иорданово…¹¹. То есть, когда нас крестят, мы фактически стоим на берегу текущего приблизительно в трех тысячах километрах от Москвы Иордана, который, как известно, впадает в Мертвое море. Грех, по определению Церкви, есть смерть, и все наши грехи, смываемые водами купели, текут в это море, где нет жизни. И именно при таком взгляде, при такой символике яснее становится, от чего мы избавляемся через крещение, и смысл совершаемого высвечивается совершенно иначе.

Но, определив эту воду как воду святую, нам неминуемо придется ответить еще на один вопрос: каким образом она остается святой, если почти за две тысячи лет в ней омыли свои грехи тысячи миллионов грешников? Нам ведь в голову никогда не придет полезть в ванну, в которой вымылся полк солдат, а здесь куда более тяжелые, преисполненные человеческим нечестием воды. По сути своей – это же духовная канализация! Но мы сознательно погружаемся в нее, чтобы погиб в ней наш ветхий человек, ибо эти воды – не только иорданские, но еще и воды Всемирного Потопа; недаром в чине крещения есть упоминание о сучце масличном, который голубица принесла праведному Ною, а елеопомазание есть знак примирения Бога и человека, начало освящения человека¹². И мы умираем в этой воде по образу трехдневной смерти Христа, знаком чего служит троекратное погружение: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим 6:3–5). И эта связь наша со Христом особенно явственно проявляется через осмысление Крещения Господня. Евангельский текст предельно лаконичен, но вся драматургия события проступает сквозь скупые слова, замечательно проиллюстрированные А. Ивановым в его “Явлении Христа народу”.

На переднем плане – Иоанн Предтеча, обращающийся к толпе с призывом о покаянии¹³, ибо приблизилось Царство Небесное. И в это Царство невозможно войти преисполненным греха. А скверну необходимо омыть через крещение водою. И я, – говорит Иоанн, – крещу вас через погружение в эти иорданские воды в покаяние. Но вот Он, – и Креститель указывает на идущего вдали Иисуса Христа, – будет крестить вас Духом Святым и огнем! И Он настолько велик, что я, – продолжает пророк, – не достоин, наклонившись, развязать ремни Его сандалий (см. Мф 3:1–11; Мк 1:4–8)¹⁴. Но вот пройдет несколько мгновений – и Иисус, спустившись с горы и подойдя к толпе, обратится к Иоанну, требуя у него крещения. Поистине пророк Божий, не имеющий слова лжи (а именно так он и воспринимается стоящими около него людьми), оказывается в страшно неуютном положении: только что он свидетельствовал всем о величии Идущего за ним, как Тот Сам готов принять от него служение, предназначенное грешникам. И Иоанн в оторопи взывает ко Христу: “Да Ты что? Это не Ты у меня, а я у Тебя должен креститься!”. Но Спаситель его резко обрывает: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду»! (см. Мф 3:13–15). И эта правда заключается в том, что когда нас крестят, мы погружаемся вместе с Христом, в Троическом поклонении, в эти воды Иордана¹⁵. И Он, пришедший в мир для того, чтобы умереть за каждого из нас, соприкасаясь с этими смертоносными струями, именно здесь, именно в этот момент, ныне, воспринимает нашу греховность на Себя и исцеляет нас от смерти, даруя нам возможность вечной жизни, а сами эти воды делает животворными. Христос – Единый безгрешный. Не восприняв нашего греха, Сам Он не сможет быть причастником смерти. И Его Крещение является образом Христова сошествия во ад, когда Он берет на Себя грех всего мира с тем, чтобы пригвоздить его к тому самому древу, с которого началось наше отпадение от Бога, и, согнав с него обвившего это древо искусителя, спасти мир. Сам Своею волею взойдя на Голгофский Крест, Он не оставит на нем места ни для какой лжи и в смерти Своей, душою сойдя в преисподняя земли, сокрушит врата царства смерти. “Крещение Господне в дальнейшем развитии событий ближе всего походит на ужас Гефсиманского сада, на отлученность крестной смерти и на сошествие во ад. Тут тоже Христос так соединяется с судьбой человеческой, что весь ее ужас ложится на Него, и сошествие во ад является последней мерой Его единства с нами, потерей всего – и победой над злом”, – говорит владыка Антоний¹⁶. Недаром иконы Крещения Господня и древние изводы Воскресения Христова, иначе называемые Сошествием во ад, иконографически сходны – и там и там Христос погружен в глубокую пропасть. И ад не выдерживает Его чистоты, врата его разверзаются, и Сам Господь протягивает руку праведникам, чающим спасения. Таким образом, крещение становится залогом нашего спасения, ибо отныне для нас появляется альтернатива рая и ада, которую не имел мир дохристианский¹⁷. И мы исповедуем едино крещение во оставление грехов, однажды, – но на всю жизнь.

Стоя у купели, входя в таинство, мы находимся на берегу Иордана за три тысячи километров от этой самой купели (если в Москве) и за почти две тысячи лет отсюда (в 27 году по Р. Х.)¹⁸. То есть время и вечность, пространство и надмирность – все непостижимым образом переплетается в таинственном действии Божьем¹⁹. И мы исцеляемся не только от совершенных до крещения грехов, но и крестимся в жизнь вечную, получая теперь возможность противостоять злу внутри себя, ибо открываются нам двери покаяния, двери Церкви. И в этом смысле замечательна мысль диакона Андрея Кураева о протестантствующих, которые толпятся у входа в храм, но так туда и не догадываются войти – у них нет таинств²⁰.

Мы очень ясно понимаем, что таинство совершается Самим Богом. Священник перед освящением воды для купели читает молитву (обычно тайно, не вслух), где есть слова: Ни, Владыко, едине благий и человеколюбивый, да не возвращуся смирен: но низпосли мне силу с высоты и укрепи мя к службе предлежащего Твоего Таинства, великого и пренебеснаго, и вообрази Христа Твоего в хотящем паки родитися моим окаянством …²¹, то есть, несмотря на мое, священника как человека, окаянство это таинство все равно совершается, потому что его совершает Сам Христос вместе со всею Церковью; а перед Литургией диакон, подходя к священнику, возвещает: Время сотворити Господеви! то есть пришло время действовать Самому Богу. Но и Бог действует при нашем искреннем, деятельном, сердечном участии, залогом чего является наша личная святость, понимаемая как “стояние перед Богом <…> устремленность (нашей) любви к Богу”²².

Крещение начинается с чина оглашения, когда человека в полный голос представляют всей Церкви, а он, в свою очередь, изъявляет готовность следовать пути правды²³. Священник читает заклинательные молитвы, которые запрещают нечистой силе властвовать над человеком²⁴: Запрещает тебе, диаволе, Господь, пришедый в мир, и вселивыйся в человецех, да разрушит твое мучительство… Отныне бес не имеет власти над человеком и может действовать только путем соблазна. И когда ко мне приходят крещеные люди и начинают уверять, что их сглазили, порчу навели или что-нибудь в этом роде, я их попросту не могу понять. Для этого необходимо, чтобы сам человек проявил некоторую активность и дозволил бесу действовать в своей душе. Он должен раскрыть свое сердце и сказать: “Диаволе, заходи!”. Но это может произойти только в том случае, когда человек своей волей или духовным бездействием лишает себя помощи Божией, отрывает себя от Тела Христова, потому что «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится!» (Пс 90:1). Покровом этим и является Церковь, и вхождение в нее есть необходимое условие духовного самосохранения. Но при этом я очень хорошо понимаю, что Православие и житейское благополучие – вещи далеко не всегда совместимые²⁵. Более того, когда человека вынимают из купели, то на него надевают крест, а это есть бремя, которое христианин добровольно принимает на свою выю: «Возьмите иго Мое на себя…» (Мф 11:29). А в запретительных молитвах оглашаемого называют новоизбранным воином Христа Бога нашего²⁶. То есть крест – это не только тягота, но еще и духовный меч, взяв который, человек отправляется на фронт воевать именно с нечистой силой, сиречь диаволом, и без ранений тут вряд ли удастся обойтись²⁷. И эта война начинается уже здесь, во время оглашения, когда по окончании молитв запрещения человек поворачивается лицом на запад, то есть туда, откуда не приходит свет, и открыто отрекается от всякой связи с силами зла и в завершение троекратно дует и плюет на сатану. По мысли преподобного Серафима Саровского клеветник настолько силен, что самый мелкий бес способен “когтем” перевернуть всю вселенную. И мы плюем на него не потому, что мы такие сильные, а потому, что с нами Бог, и кто на нас, если мы с Богом?! И этот плевок является страшной насмешкой над бесом. По опыту своему мы знаем, как тяжело гордый человек относится к шуткам по отношению к нему, а сатана – дух предельной гордости и такой насмешки не выдерживает²⁸, и нам стоило бы поучиться высмеивать в самих себе пороки, ведь основная масса наших грехов порождена нашей элементарной глупостью. А обнажение этой глупости в своих собственных очах делает грех крайне непривлекательным и тогда с ним легче бороться²⁹. Это – довольно универсальное оружие для борьбы с бесом внутри себя, но мы плохо им пользуемся, потому что не умеем смеяться над собой сегодняшними, а над тем, сколь смешны мы были пять-десять лет назад, смеяться легче, но, увы, не так действенно.

Но недостаточно лишь отречься от сил зла. Есть чудесная притча в Евангелии: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и, не находя, говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел; и, придя, находит его выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там, – и бывает для человека того последнее хуже первого» (Лк 11:24–26). И для нас возможен только один путь: соединиться со Христом, сочетаться. Сам термин приводит нас к брачной символике, когда муж и жена так сочетаются друг другу, что становятся плотью единой (см. Быт 2:21–23)³⁰. И к такому же подлинному единству с Богом призваны и мы. И соединение это возможно только через Церковь, через Тело Христово. Иначе мы выходим из-под Божьего покрова. Тогда-то и возможны становятся всякие бесовские наваждения, но ответственность за это всецело лежит на нас самих. Ибо непреложны слова Господни, обращенные к отпадающему человеку: «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Быт 4:7). И мы, рожденные крещением «в свободу славы детей Божиих» (Рим 8:21), способны противостоять греху через огромную духовную работу и подвиг. И эта работа начинается с исповедания Символа веры, который, как сказано было выше, является программным документом православного человека, где очень четко, предельно лаконично указаны все те столпы, на которых держится упование верующего во Христа, где вера наша вот уже две тысячи лет является вызовом человеку общества потребления (1Кор 1:23). И безусловно эту молитву стоит знать наизусть, потому что иначе получается, что мы веруем незнамо во что, а уж хотя бы из уважения к самому себе необходимо иметь отчет о своем уповании (1Пет 3:15).

И в завершении чина оглашения, после того как мы сочетались Христу, мы призываемся поклониться Ему и поклоняемся Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице единосущней и нераздельней³¹, то есть во Христе поклоняемся всей Троице, так как понятия эти для нас нерасторжимы. И крестимся также во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Крещение можно представить притчей о сеятеле (Мф 13:3–8) с одним добавлением, не характерным для широты Палестины: одно из зерен упало в озимую землю, – и, пока вера не растопит почву наших замерзших сердец, зерно не прорастет³². Эта духовная работа осуществляется в Церкви, когда мы участвуем в ее таинственной жизни и в своем искреннем доверии так раскрываем свою душу Богу, что Он Сам начинает действовать в нас. Ибо мы получили Святого Духа как Дар через таинство Миропомазания³³, являющегося нашей личной Пятидесятницей. И это таинство через апостольско-епископскую преемственность связывает нас в такое подлинное единство, что мы становимся Церковью, единым Христовым организмом, который не могут одолеть врата ада (см. Мф 16:18). Именно этим таинством преодолевается страшная катастрофа разобщения человеческого рода, совершившаяся во время Вавилонского столпотворения, которое само по себе явилось попыткой создания церкви безбожной. Недаром же именно после нисхождения огненных языков на Апостолов те вышли на проповедь и были услышаны всеми на своих родных наречиях (Деян 2:4–6).

Завершением же крещения является наше облачение в белые крестильные ризы, ризы света и чистоты, ризы царские и священнические, дарующие нам достоинства царя твари, способного привести мир к Создателю своим жертвенным священническим служением, знаком чего является постриг³⁴ и воцерковление, наше вхождение в храм, – цель крещения, – открывающее для нас возможность таинственной церковной жизни³⁵. Как главной целью исхода народа Божия из Египта являлось получение на Синае Заповедей Божиих и установление Ветхозаветной Церкви, так и наше крещение является взысканием Града Божия, знаком чего становятся выдаваемые нам “Свидетельства о крещении”, которые есть не что иное, как “пропуск” в Царство Небесное, гражданами которого мы отныне становимся. Правда, “пропуск” этот может быть просрочен нашим небрежным отношением к Церкви, ее таинствам и нашему воцерковлению. И Православие, таким образом, является дорогой, путем в Царство Христово. Но как прекрасно было замечено в фильме Тенгиза Абуладзе: “Что же это за улица, если она не ведет к храму?”. Именно поэтому Православие всегда было экклезиоцентрично, а, следовательно, и христоцентрично, ибо невозможно “хоть как-нибудь условно или методологически отделить Церковь от Христа”³⁶.

Вхождение в Церковь нас животворит и приобщает к радости церковной, призывая человека к рождению от Духа Святого³⁷, которое возможно только через любовь Божию и любовь к Богу, кульминацией чего является Евхаристия, где “мы ощущаем так ясно блаженную и любящую вечность, теплую, как материнское лоно…”³⁸.

Лишая себя таинств, лишая себя Литургии, Причастия и Покаяния, мы отсекаем себя от Церкви и ее духовной радости и становимся обездоленными и беззащитными. Тогда-то и одолевают нас соблазны…