Христианство и социал-демократия в отношении к современным событиям

(Произнесено – сокращенно – в собрании „Союза Русского Народа», 21 Ноября 1905 г.).

Приглашенный вашими представителями, православные русские люди, в это многотысячное¹ собрание для пастырской беседы, я счел своим нравственным долгом откликнуться на это приглашение и поделиться с вами своими думами и чувствами по поводу переживаемых событий. Что же скажу вам, или, точнее, что скажет вам от имени православной веры священник, чем утешит, чем ободрит вас и укажет ли хоть какой-нибудь выход из того мучительного состояния, в котором находится теперь наше Отечество?

Как и в прошлый (на собрании в «Соляном Городке»), так и в настоящий раз исходным началом своей речи я возьму исповедуемую нами православную веру, частнее, нынешний праздник Введения Пресвятой Богородицы в храм. Вникнем в содержание этого события. престарелые родители, в исполнение святого обещания, привели свою трехлетнюю дочь в иерусалимский храм и, таким образом, посвятили ее Богу. Здесь встретил ее первосвященник Захария, ввел во святая святых, и с той поры, в течение – приблизительно – десяти лет, юная дева молилась в храме и училась Закону Божию и трудовой жизни. Такова внешняя сторона праздника. Но одним этим не исчерпывается для нас его значение. Мы должны рассмотреть еще внутренний его смысл и поискать в нем урока для себя самих, для своих семейств и для нашего общества, слагающегося из них.

Не думайте, что моя речь нисколько не отвечает жгучим требованиям текущего времени. Наоборот, волнующие нас вопросы более, чем сколько предполагают иные, находят свое подлинное решение только в религиозной области. Свет веры дан нам не для того только, чтоб озарять наши пытливые умы, но вместе и для оживотворения нашей полумертвой жизни. А последняя зависит не от одних материальных средств, денежных сокровищ и земельных участков, но, главным образом, от правильного устроения нашего «внутреннего человека», от гармонической организации наших душевных сил и от направления их к высшей цели нашего существования.

Напишите какие угодно законы, – пусть принесет их хотя бы сам ангел с небес, – дайте стране самые лучшие гражданские учреждения, возвестите всякие свободы, но, если не окажется хороших «людей» для соблюдения таких законов, для труда в этих учреждениях и для правильного осуществления дарованных свобод, то из всего этого не только не произойдет никакой пользы, а, наоборот, получится одно сплошное бедствие. Как из дурных кирпичей нельзя построить сильной крепости, так и худые граждане не могут составить из себя могущественной державы. Все мы печалуемся на поразительное оскудение добрыми людьми, все негодуем на расплодившихся у нас законопреступников, на бесчестных общественных деятелей, на ужасающую анархию в современных умах и сердцах, на чуть не повсеместное исчезновение совести и сознания долга; нам стыдно за позорно брошенную войну с внешними врагами, еще более – за начавшуюся среди нас гражданскую войну. Как застигнутые страшным пожарищем, мы в ужасе мечемся из стороны в сторону, трепеща за свою личную и за общегосударственную жизнь. В безысходном отчаянии одни обрушились со страшными проклятиями на ненавистную им «бюрократию», другие прониклись чисто-бешеной ненавистью к высшему правительству, третьи вооружились кинжалами и бомбами для насильственного удаления с житейского поприща неугодных им людей и в общем терроре ищут спасения от всех бед, четвертые обращают всю Россию в один сплошной костер, пожирающий дома, хлеб и всякое, вообще, имущество землевладельцев, пятые взялись бесконечно бастовать и т. д. Обыкновенно благодушные, русские люди (не говорим о других) обратились в каких-то лютых зверей, дико терзающих друг друга. Печальный конец переживаемого расстройства неизбежен: «если вы друг друга угрызаете и съедаете, – сказал апостол, – то берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал. V, 15).

Так жить нельзя. Для жизни нужны люди, а не звери. И вот, нынешний праздник отвечает на вопрос о том: откуда же берутся люди? Где и как они воспитываются? Отвечает указанием на пречистое Дитя, посвященное своими родителями Богу. Приводится в храм малолетняя Дева – будущая Мать нашего Спасителя. Как Господь Иисус есть par excellence первый христианин, так и Пресвятая Дева – первая христианская мать, – первая не по времени только, но и по своему высочайшему совершенству. Это – воплощенный идеал матери-христианки.

Слава Богу за то, что плотским явлением Его Единородного Сына поведан миру такой идеал. И как, вообще, человеческая жизнь в своем истинном понимании решительно невозможна без идеалов, так, в особенности, и благоустроение христианской семьи обусловливается непременной наличностью такого идеала христианской матери. Думаю, что не ошибусь, предполагая, насколько упомянутый идеал занимает теперь, особенно, присутствующих в настоящем собрании матерей. Христос Спаситель, когда Его слух оглашался безутешным воплем иудейских женщин, сказал им: «дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» (Лк. XXIII, 28). Никому на свете так не жаль своих детей, как бедным матерям, потому что они (а не отцы) живут одной жизнью с ними с самого, можно сказать, утробного их зачатия. Вот почему и теперь никто не проливает больше слез над своими детьми, как их огорченные матери. Да и есть над чем печалиться им. Почти все наши учебные заведения «бастуют», и лучшие надежды матерей увядают в самом расцвете... Какой матери не тяжело оплакивать несчастную судьбу детей, и какая из них не желала бы им счастья?

Если хотите видеть своих детей счастливыми, – так отвечает нынешний праздник матерям, – то, прежде всего, сами приготовьтесь по божьи к своему материнскому призванию. Вот, пред вами совершеннейший образец первой христианской Матери. Не любуйтесь им только, но старайтесь и подражать ему! Это необходимо для ваших же детей, не говоря уже о вас самих, счастье которых – в последних, как и, наоборот, «сын глупый – огорчение для матери его» (Прит. X, 1). – Когда, восхищенная богочеловеческим величием Христа-Спасителя, «одна женщина из народа», быть может, одна из терпевших вашу участь матерей громким голосом воскликнула: «блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, питавшие Тебя», – Господь ответил: «блаженны слышащие Слово Божие и соблюдающие его» (Лк. XI, 27, 28). Приняв полностью обращенный к Нему привет, Спаситель, лучше всякого знавший и ценивший материнскую любовь, счел нужным в коротких словах раскрыть этой «жене от народа» простой секрет счастливого материнства. «Не думай, ублажающая Меня женщина», – как бы так говорил Он, – «что счастье в детях дается матерям без соответствующего, со стороны последних, воспитания для своего материнства. Наоборот, если где, так, именно, в этом деле требуется религиозное воспитание. И, действительно, Моя Мать приготовлялась к Своему материнству в храме Божием, в котором Она не только слышала Слово Божие, но так же и исполняла его. А, затем, и Меня учила тому же. Сын Божий по Своему Отцу, Я, по Матери, – Сын Человеческий, под Её непосредственным руководством «преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и людей» (Лк. II, 52). Разумеется, не малое участие принимает и отец в деле воспитания своих детей, особенно, в позднейшем периоде их развития; но бесспорно, первый посев веры и нравственности принадлежит матери. А кому не известно, что характером первоначальных младенческих впечатлений на душу ребенка определяется весь будущий человек! «Нисходил ли ты в глубину моря?», – читается в книге прав. Иова, – «обозрел ли широту земли? Объясни, если знаешь, все это. Где путь к жилищу света, и где место тьмы? Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы возбуждать травные зародыши к возрастанию?» (Иов.38:16, 28). Так и в настоящем случае можно спросить иного: знаешь ли ты сокровенные пути, по которым религия благочестивой матери изливается в сердца её малюток? Ведомо ли тебе, как она учит их вере в Бога, благодарности к Нему и безропотной преданности Его святой воле? Одни ли молитвы и благочестивые рассказы из священной истории произвели на свет эту детскую веру? Да, но только под непременным условием, что эта, именно, мать сообщает божественное наставление этим, именно, детям, ибо влагает в дело воспитания все свое сердце и всей своей жизнью оправдывает истинность преподаваемого. Здесь уж никак не одни слова. Верность, с какой любящая мать оберегает младенческую колыбель, бессонные ночи, проводимые матерью у одра больных детей, её безмерная радость при их преуспеянии, – вся эта внутренняя, вполне искренняя и чистая, жизнь матери, посредством тысячи незримых каналов, устремляется в детские сердца и пробуждает в них соответствующее настроение. Где дала росток истинная жизнь, там она не остается в бездействии. Бесчисленное множество мужей, дотоле неверовавших Евангелию, «житием жен своих без слова приобретаемы были» (1Петр. III, 1). Не даром и апостол языков, в послании к своему любимому ученику, ефесскому епископу Тимофею, пишет: «желаю видеть тебя, чтобы порадоваться, приводя на память нелицемерную веру твою, которая прежде обитала в бабке твоей Лоиде и матери твоей Евнике; уверен, что она и в тебе» (2Тим. I, 5 – 6).

Всегда почтенное само по себе, материнство самый дорогой бриллиант получило в свою корону только от христианства. Вот почему, даже враждебные последнему язычники так искренно восторгались прекрасными христианскими матерями. «Когда я был еще молод», – говорит о себе Златоуст, – . «помню, как мой учитель (знаменитый оратор Ливаний) при многих удивлялся моей матери. Желая узнать от окружающих его, кто я таков, и услышав от кого-то, что я сын вдовы, он спросил меня о возрасте, моей матери и о времени её вдовства. И когда я сказал, что ей сорок лет от роду, и что двадцать лет уже прошло, как она лишилась моего отца, – он изумился и, обратясь к присутствовавшим, громко воскликнул: „ах; какие у христиан женщины!“ (Творения св. I. Златоуста. Изд. Спб. Дух. Акад. Спб. 1895. Т. I, стр. 371). Известно, что св. Василий Великий своим религиозным воспитанием обязан особенно своей матери Еммелии и бабке Макрине, бл. Августин – своей матери Монике, св. Григорий Богослов – матери Нонне, св. Григорий Нисский, брат Василия Великого, священномученик Климент, епископ Анкирский и многие другие тем же обязаны своим матерям... Таких примеров из церковной истории и житий святых великое множество, и все они согласно свидетельствуют, как о величайшей важности религиозного воспитания детей, так и о поразительной способности последних к его усвоению.

В этом случае нельзя не согласиться с Ф. М. Достоевским, по словам которого, «пяти – шестилетний ребенок знает иногда о Боге или о добре и зле такие удивительные вещи и такой неожиданной глубины, что поневоле заключишь, что этому младенцу даны природою какие-нибудь другие средства приобретения знаний, не только нам неизвестные, но которые мы, даже на основании педагогики, должны были бы почти отвергнуть. О, без сомнения, он не знает фактов о Боге, и если тонкий юрист начнет пробовать шестилетнего насчет зла и добра, то только расхохочется. Но вы только будьте немного потерпеливее и повнимательнее (ибо это стоит того), извините ему, например, факты, допустите иные абсурды и добейтесь лишь сущности понимания – и вы вдруг увидите, что он знает о Боге, может быть, уже столько же, сколько и вы, а о добре и зле и о том, что стыдно, и что похвально, может быть даже и гораздо более вас, тончайшего адвоката, но увлекающегося иногда, так сказать, торопливостью» (Дневник писателя за 1876 г. См. Полн. собр. соч. Спб. 1882. Т. XI, стр. 177 – 178). Находясь в плену, Пьер Безухов «вдруг узнал не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уже говорила нянюшка: что Бог – вот Он, тут, везде, – тот Бог, без воли Которого не спадет волос с головы человека» (Война и мир. См. Сочин. гр. Л. Н. Толстого. Изд. 9-е. Москва. 1893. Т. VIII, стр. 236 – 237). «Превосходная няня Марьюшка», вместе со «старой бабушкой», по словам нашего знаменитого историка, С. М. Соловьева, еще в раннем детстве последнего положили первые камни его исторического миросозерцания (В. С. Соловьев. Собр. сочин. Спб. 1886 – 1896. Т. VI, стр. 645 – 647). Кому не памятна простая няня Лизы Калитиной, Агафья, которая «своими бесхитростными святыми рассказами и хожденьем с Лизой к богослужению развила в ней религиозность, проникшую в самую глубь её существа, так что сменившая Агафью девица Моро не могла вытеснить из сердца Лизы её любимую няню: посеянные семена пустили слишком глубокие корни» (И. С. Тургенев. Дворянское гнездо. См. сочин. М. 1880. Т. III, стр. 271). «Ясно», – говорит, на основании своего личного наблюдения над четырехлетней малюткой, А. С. Хомяков, – «что детям можно преподавать христианство гораздо серьезнее, чем вообще полагают» (Поли. собр. соч. Москва. 1900. Т. VIII, стр. 203).

Как видно из приведенных примеров (число которых можно умножить до бесконечности), светские писатели свидетельствуют о том же, о чем и церковные, – о чрезвычайной важности религиозного воспитания детей своими матерями и, вообще, женщинами. Но ясно, что для такого воспитания сами воспитывающие наперед должны иметь то, что хотят передать детям; другими словами, добрые матери в подлинном смысле этого слова воспитываются только в христианстве. И если справедливо изречение, по которому «слова учат, а примеры завлекают», то чего еще другого пожелать вам, современные матери, как не посильного подражания Той Первоматери, введению Которой в храм посвящен нынешний праздник? Учитесь у Богоматери вере в Бога и в Его благой Промысл, учитесь слову Божию, христианскому смирению, высокому целомудрию и трудовой жизни. Если сами будете иметь эти добродетели, то в свое время передадите их и своим детям и, поверьте, «обитающая в вас вера», сделается драгоценнейшим достоянием так же и последних, за что они скажут вам великое спасибо в свое время, при вступлении на житейское поприще. И сами они будут честными деятелями на общественную пользу, и другие, смотря на них, не только не проклянут часа рождения их а, наоборот, «ублажат чрево, носившее» каждого из них, «и питавшие их сосцы» (Лк. XI, 27). Так созидается «царство Божие» на грешной земле. Вечны и неизменны законы его бытия, и людям предоставляется выбор одного из двух: или, соблюдая свыше-данные законы, стараться устроять Божие царство, или, нарушая их, упорно противиться наступлению последнего и сделаться усердными поборниками «власти тьмы» (Лк. XXII, 53). Думается, что теперь, особенно, не может быть колебаний, в какую сторону должен склониться ответ.

Так учит нас, православные русские люди, святая вера. К сожалению, совсем другое проповедуют в наши дни так называемые социал-демократы. По их мнению, теперь настала пора трезвого отношения к насущным потребностям жизни, и хоть сколько-нибудь образованные люди должны, наконец, понять, что здесь, на земле, и одними земными средствами, без всякой (отжившей свой век) религии, следует устроять так называемое царство Божие или, проще, человеческое счастье. Что же касается «небесного» царства, то существование его более, чем сомнительно, между тем как эта, земная, жизнь – непререкаемая действительность, своим расстройством принудительно заставляющая нас заняться её преобразованием. Как только общественная и государственная жизнь будет устроена по их всеобъемлющему плану, – так, уверяют социал-демократы, – больше не будет пагубной противоположности между богатыми и бедными, между наслаждающимися всеми житейскими благами и несправедливо обойденными ими, но все станут равно состоятельными и благоденствующими. Наступит всенародное братство, и прекратятся истребительные войны. Осчастливленные социал-демократической реформой, народы приложат таящиеся в них силы к достижению мирных целей. Поднимется на небывалую высоту человеческая культура, одно за другим последуют полезные изобретения, мало – помалу сократится смертность а, может быть, исчезнут и самые болезни. Наделенные всеми земными благами, люди сделаются долговечными и спокойно, подобно осенним цветам, будут отдаваться своевременной смерти.

Такова, изображаемая социал-демократами, заманчивая картина будущего, в случае переустроения жизни на предлагаемых ими основах. Можно подумать, что современные реформаторы учились в пророческой школе: так сильно их обещания напоминают речи ветхозаветных пророков. В самом деле, последние не одной тысячей лет опередили современных предсказателей своими пророчествами насчет лучшего будущего. «И перекуют они (будущие люди) мечи свои на орала и копья на серпы. Не поднимет один народ на другой меча, и не будут более учиться воевать, но каждый будет сидеть под своей виноградною лозой и под своей смоковницей, и никто не будет устрашать их», – читаем у одного пророка (Мих. 4, 3. 4).. Другой предсказал о том, как «волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, подобно волу, будет есть солому, а для змея прах будет пищей» (Иса. 65, 25). Этих цитат довольно для присуждения пальмы первенства, во всяком случае, библейским пророкам. Не в этом, однако, главное дело. При внешнем сходстве изображений будущего, глубокая пропасть утверждается между библейским и социал-демократическим учениями о средствах к его осуществлению. Эта сторона дела заслуживает тем большего внимания с нашей стороны, чем менее некоторые осведомлены в богооткровенном учении и чем сильнее пленяются они настойчиво распространяемыми теперь среди всех социал-демократическими утопиями.

Итак, чем же различаются между собою христианское и социал-демократическое учения о средствах к осуществлению человеческого счастья? Бог говорит: если на земле должно, хоть в некоторой мере, осуществляться царство небесное, то почин в этом деле принадлежит небу, а не земле. – Нет, заявляют социал-демократы, мы не хотим ждать того срока, в который угодно будет небу смилостивиться над землей: насильственно мы низведем небо на землю. – Бог говорит: только по Своему милосердию Я милую землю: это – Мой свободный и незаслуженный людьми дар, – «благодать». – Наоборот, возражают противники, нам не нужна Твоя благодать. Титаническими усилиями естественного ума и воли сами люди, без Тебя, устроят свое земное благополучие. – Бог говорит: в терпении ожидайте того блаженного часа, в который небо снизойдет на землю. – Мы не хотим терпеть, отвечают спасатели; наш час уже пробил, и теперь же, немедленно, мы осуществим свою заветную мечту. – Бог говорит: полное счастье находится только в загробном мире и достигается тяжким подвигом на тернистом пути жизни. – Преобразователи её, наоборот, не хотят ничего слушать из такого увещания, воображая себе, что путь к человеческому счастью стелется ровной скатертью. – Бог говорит: прежде всего устройте по небесному, согласно с евангельским учением, свои сердца, своего «внутреннего человека», – и тогда непременно, в свое время, переустроится и ваш внешний быт. – Нет, не так, – упорствуют люди, – пусть наперед преобразуется наша внешняя жизнь, с её государственными и гражданскими порядками, а «внутренний человек», нравственное возрождение, уже потом. Прежде всего, мы требуем внешних благ и, только при наличности их, может осуществиться и последнее...

Не правда ли, между христианским и социал-демократическим учениями о средствах к достижению человеческого счастья «пропасть велика утвердися»? Не переносится ли ваша мысль на девятнадцать веков назад, в иудейскую пустыню, к нашему Спасителю, подвергнувшемуся дьявольскому искушению? Отделяемые от Него длинным рядом веков, мы нераздельны с Ним, как члены тела со своей главой. Поэтому, вспоминая то искушение, мы не случайно связываем с ним наше собственное: и мы, по примеру Его, должны претерпеть ниспосланное нам искушение, ибо, «как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр. II, 18). А Его покушение более, чем сколько представляется на первый взгляд, сходно с нашим, или, вернее, наше – с Его искушением, с тем, особенно, в котором дьявол, показав Иисусу с высокой горы все царства мира с их славой, соблазнял Его словами: «все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне». Сущность и сила этого искушения состояли в том, что Христу предлагалась, вместо чрезвычайного дела искупления человечества посредством всецелого самоотречения и крестных страданий, внешняя, царская власть над миром. Непримиримый враг святой истины и правды, сатана склонял Саму воплощенную Истину к двойственному с собой союзу, упиваясь несбыточной мечтой – основать христократическую монархию в диаметрально-противном Евангелию духе. Само собою разумеется, что первенство в ней должно было бы принадлежать самому сатане, а Христу – числиться только своего рода вице-королем. Ни «кротости», ни «сердечному смирению» (Мф. XI, 29) здесь не было места: всемирное царство должно было основать вооруженной рукой и в жертву ему принести миллионы жизней и бездну самых ужасных страданий. Адский замысел сатаны, как известно, был решительно отвергнут Спасителем: «отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему покланяйся и Ему одному служи» (Мф.IV, 10). Посрамив искусителя, Господь выступил на крестный путь Своего служения роду человеческому, призывая всех следовать за Собой. Пойдем и мы за Ним, нашим Спасителем, не соблазняясь льстивыми речами современных спасателей! Правда – за Ним, ибо Он обновил мир, а не за ними, принявшимися за непосильное дело. Доказательство налицо: это – многострадальная история человечества, свидетельствующая не о праве силы, а, наоборот, о силе права. Путь насилия всегда приводил людей к бездне невыразимых ужасов и страданий, только не в обетованную страну.

Всем известен первый, несчастно кончившийся, опыт построения «города и башни, высотою до небес» (Быт. XI, 4), представляющий собою отчаянный порыв «земли», посредством одних только внешних усилий, достигнуть «неба». Для чего, в самом деле, первенствовать последнему, – так рассуждали тогдашние благоустроители жизни, – когда сама земля может предохранить себя от грядущих бед? (ст. 4). Заоблачная башня – вот лестница на небо, благодаря которой, само собою, постепенно, без каких-либо нравственных усилий со стороны человека, будет снисходить счастье на землю. Так рассуждали люди, но Бог «посмеялся» над ними и, смесив язык, рассеял их по земле (ст. 8).

Как бы то ни было, но смелая мысль об устроении человеческого счастья одними земными средствами не забывалась людьми. Она неоднократно проявлялась в целом ряде опустошительных войн, посредством которых знаменитые полководцы стремились к образованию мировых держав. Соединенные в этих последних под одним монархом, подданные, по мысли завоевателей, должны были наслаждаться беспечальной жизнью. И все это, казалось последним, произойдет, как бы по волшебному мановению, само собой, без участия Промысла. «На небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, и буду подобен Всевышнему», – вот наиболее характерное выражение замыслов всемирных завоевателей (Иса. XIV, 13 – 14), в соответствие с которым находится другое, вышедшее из льстивых уст персидских царедворцев: «царь Дарий, во-веки живи! Все князья царства, наместники, сатрапы, советники и военоначальники согласились между собою, чтобы сделано было царское постановление, чтобы, кто в течение тридцати дней будет просить какого-либо бога или человека, кроме тебя, царь, того бросить в львиный ров» (Дан. VI, 7). И, действительно, таким завоевателям, как Александр Македонский, император Август, Чингис-Хан, Наполеон Бонапарт и др., мысль о всемирном владычестве предносилась в соединении с другой, – о всеобщем благоденствии их подданных. Так, например современники прославляли римского кесаря за то, что он принес на землю «золотой век», т. е., водворил рай на земле. Таким же благодетелем рода человеческого считал себя и Наполеон с др. завоевателями: настолько очаровательна военная слава, и так усердно раболепствуют люди пред вооруженной силой!

Современная нам социал-демократия, с новым именем, в сущности, продолжает старое дело. Вдохновляемая мыслью о всемирном братстве, политическом равенстве и экономическом благополучии народов, она не хочет только находиться ни под каким скипетром и призывает «пролетариев всех стран» к взаимному соединению. Всякий авторитет, будь то божеский или человеческий, ей ненавистен. Что касается первого, то, действительно, социал-демократия и словом, и делом доказала, что не для нее существуют вера и церковь. Иначе обстоит дело со вторым: отрицая человеческий авторитет словом, на деле она – его покорная рабыня. Еще нет и не было на свете такого деспотического тирана, который требовал бы себе настолько слепого, унизительного и бессмысленного послушания, какое принуждены оказывать «товарищи» – пролетарии своим властолюбивым вождям. На социал-демократическом знамени начертана «свобода», а под ним дрожит замирающая от страха неволя.

Кто там «свободу» прославляет?

Чей это красный вьется флаг?

Народ кто к бунту призывает?

То друг его, иль лютый враг?

Пронесшийся над всей Россией ураган неслыханных преступлений и бедствий, думается, не оставляет места для двух ответов на вопрос. Тянущиеся в хвосте европейских народов по части просвещения, в устроении самых диких зверств и погромов мы теперь куда как опередили своих просветителей. Если бы каким-либо чудом явились к нам с того света С.-Симон, Фурье, Робеспьер, Дантон и Марат со своими «товарищами», то, надо полагать, как изумились бы они широкому размаху русской натуры, вот уже сколько времени подвизающейся на поприще самооплевания, самобичевания, взаимного истребления и беспощадного разорения. Но позади этих деятелей скрывается еще одна грозная тень – великого Наполеона, сына и, вместе с тем, жестокого палача французской революции, – диктатора, быстро покончившего с её отчаянными вожаками. Как видите, и в народной истории по – своему повторяется басня о лягушках, просивших себе царя....

Представим себе, впрочем, что нашим социал-демократам удалось бы достигнуть одной из своих целей, напр., насильственного передела земли. Думаете ли вы, что это было бы счастьем для русского народа и принесло бы мир в его среду? Если и да, то разве на самое короткое время, за которым опять последовали бы еще неслыханные бедствия. Знаю, что мои слова, на первое впечатление, многим представятся смелым парадоксом, но вы сейчас же согласитесь со мной в том, что требуется наперед утратить всякое понимание человеческой природы, чтобы условием народного счастья и братского мира ставить одно внешнее благополучие. Кто будет настолько детски наивен, чтобы исправление порочных сердец полагать в зависимость от материального благосостояния? Ведь не один спор о «моем» и «твоем» лежит в основе такого или другого взаимоотношения людей. Отмените сегодня частную собственность, – завтра же зашипят в нас не менее опасные змеи в виде самолюбия, честолюбия, зависти и подобных им пороков. Положим, вы – обеспечены материально и, в этом отношении, спокойны; но зато вам завидно, что другие талантливее и умнее вас; вы досадуете на третьих за то, что они умеют обращаться с людьми, а, при случае, далее и повелевать ими; четвертых вы не выносите за их душевную или телесную красоту; пятых не любите за то, что их любят другие; на шестых – не можете равнодушно смотреть за их семейное счастье, которым, по вашему суду, несправедливо, – обойдены вы; седьмые виноваты пред вами.... «да просто потому, что хочется вам кушать» и т. д. и т. д. Труднее перечислить, чем окончить все поводы к нарушению добрых отношений между людьми. Вот почему мы должны возвратиться к тому, с чего и начали свою речь: пока не преобразуется наш «внутренний человек», до тех пор все внешние преобразования почти бесполезны. Не даром древний мудрец советует «больше всего хранимого сохранять свое сердце, потому что из него источники жизни» (Притч. IV, 23).

Точкой отправления социал демократического учения служит отрицание частной собственности: la propriete, по словам Прудона, c’est le vol. Вероятно, эта превратная мысль никому не пришла бы в голову, если бы в современном обществе не господствовал извращенный взгляд на собственность. Истинно, атеистический взгляд! Её обладатель видит в себе какого-то бесконтрольного хозяина, имеющего полную власть распоряжаться ею, как ему будет угодно: «душе, имаши многа блага, лежаща на лета многа: почивай, яждь, пий, веселись»! (Лк. XXII, 19). Известно, как Сам Бог назвал сластолюбивого богача: «безумие», – читается в Евангелии, – «в сию нощь душу твою истяжут от тебе» (ст. 20). Обращаясь к Моисееву закону, видим, что в нем проведен взгляд на обетованную землю, как на Божию собственность. Землевладельцы являются там не более, как временными арендаторами. «Землю не должно продавать навсегда, ибо Моя земля, а вы – пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев. XXV, 23). «Если брат твой обеднеет и придет в упадок у тебя, то поддержи его» (ст. 35). «Да не будет между вами такого, который похвалился бы в своем сердце, говоря: ,,я буду счастлив, не смотря на то, что буду ходить по произволу сердца своего“; и пропадет таким образом сытый с голодным» (Втор. XXIX, 19). Приставленный, в качестве приказчика над вверенным ему от Самого Бога имением, богатый должен помогать, бедному. Само собой понятно, что каждый христианин обязан к еще более неуклонному исполнению изложенного закона, в виду превосходства Нового завета над Ветхим. Поэтому и св. ап. Павел пишет в первом послании к Тимофею: «богатых в настоящем веке увещавай, чтоб они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога живаго, дающего нам все обильно для наслаждения; чтоб они благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны» (1Тим. VI, 17 – 18). «Знал он (апостол)», – толкует это место Златоуст, – «что гордость есть корень и основание богатства, и что умеющий жить скромно не станет много заботиться о богатстве. Кроме того, знал, что богатство не запрещено, если кто употребляет его для своих нужд. Не вино – зло, а пьянство; так что зло – не богатство, а сребролюбие и любостяжание. С такой заботливостью он хранит свое сокровище, как будто ему кто строго запретил, далее, и дотрагиваться до этого клада, и бережет свое, как чужое. И, в самом деле, это – чужое, потому что, как может он считать своим то, чего никак не решится разделить с другими и дать бедным? Богат не тот, кто приобрел много, а тот, кто роздал много» (И. Златоуст. Творен, в русск. перев. Спб. 1896. Т. II, стр. 33 – 34). «Считай же милостыню», – пишет тот же св. отец в другом месте, – «не за расход, а за приход». Замечательно, что Златоуст приглашает к этой добродетели не богатых только, но предпочтительнее – еще и бедных. «Скажешь: как я могу подавать милостыню, будучи беден? Тогда-то, особенно, и можешь, когда ты беден. Опьяненный обилием богатства, богатый одержим лютейшею горячкой к увеличению своего имущества, между тем – как бедный, не зараженный этою болезнью, легче сделает подаяние из того, что имеет. Милостыня зависит не от количества имущества, но от меры душевного расположения. Так, вдовица отдала две лепты – и превзошла пресыщенных богатством» (Т. I, стр. 561).

Если теперь, вопреки естественному и божественному законам, богатые забывают о своем долге по отношению к бедным и дрожат над своим имуществом, боясь, как бы последние не пожелали «насытиться, хотя крупицами, падающими от трапезы господ своих» (Мф. XV, 27), – то вот вам, хотя и неоправдываемое нравственно, однако понятное психологически происхождение «социальной ереси». То несомненно, что, по христианскому учению, право собственности священно и, как свидетельствует книга Деяний Апостольских, первенствующая церковь относилась к нему с полным уважением. Никто из верующих не принуждался продавать свое имущество и насильственно обездоливать себя. Особенно категоричен в этом отношении апостол Петр. Не в том упрекает он Ананию с его женой Сапфирой, что они утаили часть полученных от продажи своего имения денег, а в бессовестности, – обличает совсем в другом, что они «солгали» Богу, заверяя апостола, что принесли ему все, вырученные от продажи своего имения, деньги. Вот почему апостол со следующими грозными словами обращается к обманщику: «Анания! для чего ты допустил сатане вложить в свое сердце мысль – солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажей не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце своем? Не человекам ты солгал, а Богу» (Деян. V, 3–4)

См. об этом в кн. «Христианство и современные события». Проф.-прот. Е. Аквилонова. Спб. 1905, стр. 29). Но если право собственности, как видно из этих слов книги Деяний, есть неприкосновенная святыня, если такой же святыней является и человеческая совесть, то отсюда еще не проистекает какого-либо права пренебрегать третьей святыней – помощью бедным. Право собственности свято, но так же свята и нужда, как говорит о том Давид: «тебе оставлен есть нищий, сиру ты буди помощник» (Пс. IX, 35). Сам Господь освятил человеческую бедность Своим рождеством в убогом вертепе и «неимением, где главу подклонити» – в течение всей Своей земной жизни (Лк. IX, 58).

Самое могущественное из всех средств к очищению совести и житейскому благоустроению – христианская вера является таким же и в деле врачевания социал-демократии, этого тяжкого общественного недуга, потому что подсекает его в самом корне. К несчастью, люди – в значительной степени материалисты и потому, пренебрегая «единым на потребу», жадно хватаются за одни внешние средства. По свойственному некоторым, особенно, обыкновению, выписали себе из-за границы двух кумиров в лице столь популярных теперь Лассаля и Маркса и всюду носятся с ними, точно с какими-то целителями от всех общественных бед и скорбей. Что касается относительного значения этих ученых социологов, – оно бесспорно; но из относительного не следует и невозможно делать безусловного, на котором, собственно, и зиждется вся наша жизнь. Представьте себе изнуренного злой чахоткой больного, которому для излечения требуются, прежде всего, хорошее питание, чистый воздух и совершенный покой. Можно ли надеяться на поправление чахоточного в случае, хотя бы самого аккуратного, употребления им всяких лекарств, но при несоблюдении трех вышеуказанных условий? Едва ли. Подобным же образом и современное нам общество, сильно изнуренное постигнувшим его недугом, не может выздороветь от него только по одной рецептуре названных целителей, пока не вступит на правый путь нравственного возрождения: «фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтоб чиста была и внешность их» (Мф. XXIII, 26).

Не требуется быть ученым социологом, а нужно только допросить свою христианскую совесть для изыскания верных средств к уврачеванию изнуряющих нас недугов. Что ж говорит она? «Не мечем и копьем спасает Господь» (1Пар. XVII, 47) и, поэтому, нельзя рассчитывать на исключительную помощь только одной вооруженной силы. Чрезмерно уповающие на нее должны помнить, что если (избави Бог!) настанут дни страшных ужасов, то может дрогнуть и самое твердое сердце. Надо быть в высшей степени легкомысленным, чтобы полагаться на одни внешние средства. В случае недостатка в нас любви, простое житейское благоразумие, наконец, чувство самосохранения должны подсказать нам, что делать. Накликаемая теперь известными ревнителями общественного блага социальная революция напоминает собой древнюю сивиллу, трижды являвшуюся к римскому царю Тарквинию и каждый раз все с большими и большими требованиями. Необходимо сделать все возможное для избавления от неё, пока еще не поздно. Как показали сами события, и с чем, по совести, мы должны согласиться, в ближайшей очереди необходимо решить следующие вопросы: 1) о поддержании рабочих союзов (разумеется, задающихся не анархическими целями), 2) об издании общеобязательного закона для фабричных рабочих, 3) о воскресном отдыхе и 4) о рациональной помощи бедным.

Каждый в отдельности рабочий является совершенно беспомощным против подавляющей силы капитала и широкой производительности. Поэтому, основание союза рабочих, с собственной производительностью и с правильным разделением прибыли, может значительно облегчить их страдное положение. При энергическом содействии высших классов, например, в Англии так называемое cooperative movement успело принести свои добрые плоды. В исключительных, – правда, не многих, – случаях, сами рабочие могли бы собрать требуемый для начала дела капитал. Вот, здесь тο, на помощь меньшей братии и должны выступить состоятельные люди и жертвовать, кто сколько может. Что же касается рекомендуемого Лассалем способа – обязанности государства законодательным порядком подарить нуждающемуся рабочему классу требуемые миллионы, – то подобного рода подарок обошелся бы чрезмерно дорого для других сословий. Где дар, там нет принуждения, и где нравственный долг, там и соответствующий дар, о чем и должен позаботиться каждый, особенно, православно-русский гражданин. Не делать добра, имея к тому и долг и возможность, значит совершать тяжкий грех.

Изнурительный и совершаемый далеко не в благоприятных условиях для здоровья фабричных рабочих, труд их должен нормироваться гуманным и пунктуально соблюдаемым законом, влекущим строгое наказание для его нарушителей. Бессовестная эксплуатация всякого труда нетерпима. Особенно жаль малолетних детей, надрывающихся над непосильной работой и готовящихся к преждевременной старости. В таких благоустроенных государствах, как, например, Англия, предусмотрены возможные, касающиеся фабричного дела, злоупотребления. Если правительственный инспектор, придя на фабрику пятью минутами после срока обязательного прекращения работ, найдет в ней стоящих за делом рабочих, то содержатель фабрики присуждается за это к такому высокому штрафу, что едва ли захочет в следующий раз хотя бы и минутной просрочки.

Обычная ссылка содержателей фабрик на постоянно возрастающую конкуренцию, по причине которой едва возможно сводить концы с концами, служит только объяснением, а не оправданием различных аномалий в рабочей жизни. Фабричное дело, говорят, аналогично с военным. Все державы изнемогают от милитаризма, требующего для себя страшных жертв, и, тем не менее; ни одна не берет на себя почина в его ослаблении, могущем обойтись каждому государству еще дороже. Но что же следует из этого? Что угодно, только не попрание законных требований человечности и справедливости. Христианские державы нравственно обязаны позаботиться о выработке такого интернационального закона, которым обеспечивалось бы удовлетворительное состояние фабричного дела. Высказываемое пожелание не новость. С небольшим полвека тому назад один эльзасский фабрикант, некто Даниил Легран, путешествовал по главным европейским городам с целью проведения интернационального фабричного закона. Легран был воодушевлен истинно-христианскими чувствами к меньшей братии, за ним стоял большой практический опыт, для святого дела не щадились никакие жертвы, но последнее (не по вине этого почтенного фабриканта) не пошло дальше прекрасных слов... Значит ли это, что и впредь такие попытки осуждены на полную неудачу? Хочется верить, что наш великодушный Монарх, явивший всему свету образец величайшего миролюбия учреждением Гаагской конференции для уменьшения ужасов войны, явит и другой – учреждением подобной же конференции для упорядочения рабочего быта. Не следует смущаться первыми неудачами. Наоборот, они должны служить тем еще сильнейшим побуждением для удовлетворения назревших нужд: «яко не до конца забвен будет нищий, терпение убогих не погибнет до конца» (Пс. IX, 19). «Творя добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем» (Гал. VI, 9).

В неустанных заботах о народном благосостоянии некоторые экономисты зашли так далеко, что повычеркали чуть не все церковные праздники из православного календаря, считая их великим злом для обедневших тружеников. У нас, на Руси, – говорят названные печальники, – так много праздников, как нигде еще на свете, и едва ли какой народ во время их предается такому пьяному разгулу, как наши простолюдины. Пока существуют праздники в таких вредных для народного благосостояния условиях, нельзя и думать об его поднятии. Проистекающее отсюда заключение кратко формулировано, в духе современных нам экономистов, еще три тысячи лет тому назад, их древними предшественниками: «приидите, и отставим вся праздники Божия от земли» (Пс.73, 8). Так всегда заключают находящиеся в сильном раздражении люди, внимая голосу страсти, а не рассудка. Не огонь виноват в происшедшем пожарище, а неумелое обращение с этой полезной стихией; не праздники разоряют народ, а преступное злоупотребление ими, и потому мы должны ввести праздничную жизнь в её естественное русло.

«Осужденному на тяжкий труд земледелия человеку дал Творец чрез Моисея заповедь о Субботе: «день же седьмый, Суббота, Господу Богу твоему». Это не значит только: один день отдыхай, человек, от трудов своих. Нет, это означает много более: неделю работал ты, человек, в заботе о земном, приникая лицом к земле, твоей питательнице; но в седьмой день воздвигни лицо твое от земли, обрати взоры свои к небу, к Богу – Создателю твоему, и воспари к Нему благодарною душою. И тогда оставь гнетущие тебя заботы; упразднись и от богатства и чести, и от нищеты и бесчестия, и обратись к источнику жизни бессмертной – туда, где нет нужды, болезни, зла и неправды. Это вековечный завет Божий человеку. Святая церковь наша крепко хранит его, и все верные дети её, все любящие церковь, хранят его крепко и верно и любовно, потому что не могут не любить праздники, посвященные воспоминанию великих событий в церкви Христовой. Как бы мы, верующие, жили здесь без этих праздников, как бы пуста и безотрадна показалась нам жизнь, посреди всей её суеты, посреди гнетущих забот, посреди нужды и неправды! А всякая душа скорбящая, озлобленная, помощи и милости от Бога требующая, без праздника – куда бы девалась, на чем бы отдохнула от своей отчаянной скорби. Всякую душу, как бы ни была она погружена и в молву людскую, и в безмолвие одиночества, – праздник призывает петь песнь вседержителю Богу».

«Слово это понятно и сочувственно русскому человеку, с детства воспитанному в благочестивом обычае, с детства знающему церковь с её праздниками. Русский человек всю свою жизнь, все свое рабочее время привык размерять по праздникам церковным. Русская душа отдыхает и радуется в церковный праздник, и благо тому, кого благочестивые родители с детства приучили чтить праздник, с радостным чувством ждать его и услаждаться его освежающею и возвышающею силой. А церковь наша своим богослужением так торжественно обставила не только великие праздники, но и таинственное ожидание их для верующих, что праздник сам собою постепенно вступает в душу, озаряя ее тихим светом благодати» (Праздники Господни. Спб. 1893, стр. 2 – 6).

Среди собравшихся здесь православно-русских значительное число принадлежит к торговому сословию, наиболее заинтересованному в праздничном отдыхе. Что касается приказчиков, то их сочувствие последнему несомненно. После шестидневной суеты душа, естественно, просит отдыха и радуется ему в воскресный день. Несколько иначе смотрят на дело сами хозяева. По мнению некоторых из них, обязательное прекращение торга в воскресные и праздничные дни может невыгодно повлиять на их торговые предприятия, не говоря уже о развращающем влиянии праздничного разгула на приказчиков. Вместо добра от праздников, таким образом, получится одно зло. Таково мнение некоторых.

Нет спору, что оно имеет для себя известное основание. Но еще более бесспорно и то, что, уткнувшись в острый угол, выразители разбираемого мнения не замечают, как из-за деревьев они не видят леса. Дело в том, что и для успешного хода коммерческих предприятий требуются люди, а они воспитываются только в церковной стихии. Скажите, где еще, как не в храме Божием, раздается проповедь о честном исполнении долга, о повиновении не только за страх, но и за совесть, об уважении к чужой собственности, о греховности лжи и обмана и о других пороках, искони гнездящихся так же и в торговом мире? Отборные эпитеты, пожалованные купцам гоголевским городничим, типичны в высшей степени. «Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы морские! Обманываете народ... Сделаешь подряд с казною – на сто тысяч, надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это... Ты начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка ,,Отче наш“ не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо, да набьешь себе карман, так и заважничаешь» (Ревизор. Действие 5, явл. 2-е). Но лучше бы обойтись без печального повода таким эпитетам. Вот, здесь-то и получает свой большой смысл и значение праздничный отдых. С издетства оживляемая христианским духом, человеческая совесть не позволит приказчику опуститься на низкий уровень «архиплута» и «протобестии», она возбранит ему обманывать хозяина, не позволит заниматься так часто встречающейся теперь покражей хозяйского добра, не согласится на позорное обмеривание и обвешивание покупателей, она воспрепятствует служащему бесчестным небрежением к делу приводить торговую фирму к злостному банкротству, она подскажет приказчику, что его дело – хозяйское дело, что интересы служащих неотделимы от хозяйских и т. д., иначе говоря: всегда бодрствующая совесть будет лучшим учителем служащих в торговых предприятиях – исполнять свое дело так же по совести. С ней не надо ни замков, ни угроз, ни грубой расправы, и, наоборот, без нее не помогут делу никакие, хотя бы и наиболее суровые, меры.

Тяжелое чувство испытывает священник великим постом, принимая на исповедь юных невольников поденного труда в различных торговых заведениях. Невыразимо жаль становится этих мальчиков, отторгнутых от своих деревенских матерей и окунувшихся в омут столичной жизни. И, подлинно, иной не знает «Отче наш», зато заявляет себя большим мастером по части обмеривания, обвешивания, беззастенчивого и – нередко – свидетельствуемого клятвой обмана, сквернословия и других пороков. Церкви такой «грешник» почти не видел, зато познакомился кое с чем таким, о чем «нелети есть и глаголати»... Не здесь ли, в этой бессовестной кабале у таких же хозяев и в постоянном отчуждении от церкви, сокрыт корень повсюду распространенного теперь хулиганства, от которого совсем нет, покоя современному обществу?

Пусть не ссылаются на неуменье «малых сих» разумно пользоваться праздничной свободой. На самом обществе лежит нравственный долг направить, куда следует, эту свободу, а не посягать на нее. Необходимо, как можно скорее, теперь же, озаботиться серьезным, на христианских началах, воспитанием этих забитых и одичавших юнцов и детей. Нужно только верить в могучую силу истинного просвещения и терпеливо ждать его прекрасных плодов. Необходимо уважать достоинство каждой человеческой личности, под каким бы жалким рубищем ни скрывалось оно, и признать её неотъемлемое право на соответствующее христианскому её призванию воспитание. Это – азбучная истина, к сожалению, иными забываемая и потому нуждающаяся в настойчивом и частом напоминании.

Не для одних только приказчиков и рабочих необходим воскресный отдых. Как Сам Христос – Спаситель всех, так и светлый день Его воскресенья – общая всем святыня. Насколько она должна быть нам дорога, – это легко уяснить на общеизвестном примере. Я имею в виду постоянную жалобу современных людей на «нервы». В прежнее время о них почти не говорили – не потому, что наши предки совсем не имели нервов, а по другой причине: имея, не чувствовали их. Нервные провода были в полной исправности; а известно, что, когда наши телесные органы здоровы, мы совсем не думаем о них, и, наоборот, «у кого что болит, тот о том и говорит». И если теперь так часто говорят о нервах, то ясно, что они надорваны. Дело дошло до того, что некоторые горячие головы думают объяснить нервным возбуждением целый ряд особенно поразительных исторических событий. Так, например, упоминаемые в евангелии бесноватые, по мнению толковников, – это нервнобольные; явление Воскресшего Магдалине – это плод её нервного расстройства; благодаря такому же расстройству, и Савлу под Дамаском только «показалось», что он видит и слышит Иисуса, и т. д.

Спросим теперь самих себя: почему, именно, нашему веку суждено было сделаться таким нервным? В ряду других причин, не малое влияние на нервное расстройство производят железные дороги, телеграфы и телефоны и, вообще всякого рода машины, эти резвые дети современной культуры, постоянно торопящие нас жить, как можно скорее, без малейшей передышки бежать и всячески вывертываться на своем житейском поприще. Постоянно пользуясь услугами всевозможных машин, нынешний человек сам превратился в какую-то машину, и «бегает», как тот «нечестивый, ни единому же гонящу» (Прит. XXVIII, 1). Одни, более крепкие натуры, не без усиленного напряжения достигают конца своего поприща, за то другие, более слабые, падают от непосильного истощения, не достигнув и половины его. Нервные головные боли, такого же рода сердцебиения, болезни легких, головокружение, постоянно встречающееся нервное переутомление, зубные боли на той же нервной почве и т. п., – ведь это, если хотите, целый легион мучительнейших бесов, для несчастных жертв которых у нас вскоре не хватит необходимого числа лечебниц.

Тяжелое само по себе душевно-телесное страдание, к несчастью, еще осложняется одним досадным обстоятельством, весьма характерным для человеческой изобретательности, – как люди умеют из нужды делать добродетель, из растрепанных нервов соткать густое покрывало и прятаться под ним со своими пороками. Находясь в состоянии бурного гнева и раздражения, будучи взыскательны и придирчивы ко всем и за всякую малость, особенно, в отношении к подчиненным людям, мы не выражаемся теперь, как наши предки: «мне стыдно, постараюсь взять себя в руки», а совсем иначе: «удивительно, каким нервным я сделался опять; бедные мои нервы!» С последними словами мы освобождаем себя от скамьи подсудимых и смотрим на себя только как на таких больных, которые вправе рассчитывать на самый заботливый уход, с удалением от них малейшего беспокойства. Подобным же образом и по отношению к труду: где старинные люди считали нужным упрекать себя за сонливость и леность, там современный человек ссылается на свои разлаженные нервы. Нет спору, что во всех подобных случаях виновен наш «ветхий Адам», но бесспорно и то, что общераспространенная теперь ссылка только на расстроенные нервы, в качестве козла отпущения, грозит крайне опасными последствиями для нравственного благоустроения современного общества.

Что же нам делать со своими больными нервами и как исправить их? Само собой понятно, мы не можем отодвинуть назад двадцатый век, в который недавно вступили, или заменить железные дороги ямщицкими повозками, телеграфы и телефоны – разными оказиями, пароходы – весельными судами: не в нашей власти, да и не в наших интересах переделать самый характер времени. Но мы располагаем, все-таки, некоторыми средствами к успокоению своих расстроенных нервов. Одним из таких средств является праздничный отдых. Каждый из нас должен крупными буквами начертать для себя святую заповедь: помни день праздничный, чтобы святить его! Начатый церковной молитвой и проведенный в успокоении от будничных трудов и житейской сутолоки, праздничный день, хотя бы только один в течение седмицы, благодетельно подействует на угнетенное состояние нашей нервной системы и явится целебным источником свежих сил на предстоящий труд. Будем только здраво смотреть на дело, отринув от себя всякие сторонние соображения насчет все больших и больших выгод, насчет убийственной конкуренции, пагубного разгула и т. п., от имени чего некоторые готовы были бы не прекращать житейских занятий, даже, и в такие праздники, как Рождество Христово и Пасха; запасемся необходимым терпением в отношении пока еще не умеющих правильно использовать свой праздничный отдых, позаботимся об упорядочении его, но только из-за второстепенного, повторяю, не забудем главного: «не о хлебе едином жив будет человек»... «Заповедь сие» (о праздничном отдыхе), – приводим слова израильского законодателя, – «заповедь сие не недоступна для тебя и не далека; она не на небе, чтобы можно было говорить: ,,κтο взошел бы для нас на небо и принес бы ее нам и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?“ И не за морем она, чтобы можно было говорить: „кто сходил бы для нас за море и принес бы ее нам и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?“ Но весьма близко к тебе слово сие: оно в устах твоих и в сердце твоем, чтоб исполнять его... Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (Втор. XXX, 11 – 20).

В заключение несколько слов о христианской благотворительности, в дополнение к вышесказанным. К стыду современного общества нужно признаться, что последняя у нас «храмлет» чуть ли не на обе «плесне». Судя по бесчисленным „обществам», посвятившим себя благотворительному делу, и по печатным их отчетам, последнее находится в хорошем состоянии. К сожалению, житейский опыт удостоверяет несколько иное. От нищеты никому и некуда деться. Вас постоянно и дома, и на улице осаждают бедные, Христовым именем выпрашивающие подаяние, не говоря уже о расплодившихся наших домашних бандитах, требующих от всех подачки под угрозой ножевой расправы. И эти озлобленные люди – все та же беднота, являющаяся тяжелой для нас укоризной. Если и впредь мы останемся такими же, как и прежде, равнодушными к своей нищей братии, то можно опасаться очень худого конца нашей беспечности. Голодная и холодная, истерзанная нищетой и ледяным равнодушием к себе со стороны состоятельных классов, эта братия обратится к не совсем братским средствам борьбы за свое существование. Теперь, впрочем, уже поздно предсказывать после того, как у нас разыгрались и еще впредь могут произойти такие события, о которых нам и не снится.

Не пора ли поставить нашу благотворительность на твердую почву и отрешиться от лицемерных и всем прискучивших форм её в виде различных балов, концертов и базаров? Не время ли отказаться так же и от всяких крестов, окрашенных чуть не во все цвета радуги? Ведь наши церкви уже не имеют и такого числа праздников, чтобы удовлетворить днями сборов разнообразные благотворительные общества. К тому же, некоторые из последних успели приобрести себе печальную известность. Оставляя пока в стороне вопрос о правых и виноватых в различных злоупотреблениях по благотворительному делу, мы должны насаждать его на естественной почве, на которой оно только и может, как следует, произрастать, – в христианской церкви.

Для этого не надо возноситься за облака или отправляться куда-либо за море: «но весьма близко к тебе слово сие». Во что бы то ни стало, нам необходимо воскресить церковно-приходскую жизнь, – и тогда благотворительность непременно проявится в виде естественного плода этой жизни. Вопрос только в ее организации, что же касается самой основы для его решения, то она дана и дана, именно, в христианской церкви. Предварительно требуется совсем ослепнуть, чтобы пройти мимо такого крупного события, как описанное в книге Деяний Ап. (гл. VI-я) – об организации помощи бедным в иерусалимской церкви. Не случайно происшедшее, оно сохранилось в письмени для подражания всем будущим церквам и в назидательный пример того, что может сделать для бедных церковная община. Принадлежащие к последней благотворители, в признании величайшей важности начатого подвига – служения ближнему, надо полагать, найдут в себе силы смотреть на действительность не сквозь розовые очки веселой благотворительности и сочтут профанацией – услаждаться оркестровой музыкой в то время, как убогие углы и вертепы оглашаются стонами и рыданиями несчастных жертв бедности и всяких страданий. Что за веселье сквозь горькие слезы! Приходская благотворительность, далее, должна освободиться от дорогих издержек на вознаграждение заведывающих ею лиц, нередко присасывающихся к ней на подобие пиявок – к нуждающемуся в крови организму, и, вообще, указать двери таким «деятелям», которые (берем неудачу два примера из многих) бессовестно расходуют благотворительные суммы «на ложи в театр», «на починку гитар», «на цветы» и т. п. предметы (см. корреспонд. из Вологды в «Н. Врем.». 1905 г., № 10,407, о расходовании сумм местного «Отделения Красн. Креста»), или, еще бесцеремоннее, вскрывают после сборов кружки для пополнения своих карманов (там же, о злоупотреблениях в комитете кружечного сбора «Московского Совета детских приютов»). Церковно-приходская благотворительность не нуждается так же ни в каких знатных фирмах, под покровом которых действуют светские благотворительные общества. Вызванные на Божий свет побуждениями, подчас чуждыми самого существа дела, зато приятно тешащими мелочное честолюбие своих учредителей, такого сорта общества сегодня во всеуслышание торжествуют час своего рождения, а назавтра, смотришь, слезно вопиют уже о недостатке средств к существованию: увядают, не успев расцвесть! «И чтож, из за чего такой святой порыв? – Из за Гекубы! А что она ему, иль он Гекубе!».

Возглавляемая Самим Господом, св. церковь и, следовательно, христианская благотворительность не может именоваться ни Павловой, ни Аполлосовой, ни Кифиной, а только Христовой (1Кор. I, 12). Лишь только Он один есть краеугольный камень св. веры, надежды и любви, одушевленные которыми собрались мы, православно-русские люди, в этом обширном здании. Дай Бог, чтобы у нас было побольше таких же поместительных церквей, куда (опять возвращусь к празднику) водили бы мы детей своих, где нашлось бы довольно места и для тех, которые теперь получили праздничную свободу от своих будничных трудов, и, вообще, для всех, «милости Божией и помощи требующих», где постепенно возрастал бы наш «внутренний человек», и откуда с облегченным и ободренным сердцем выходили бы мы на тяжкий подвиг своей многомятежной жизни.

Проф.-протоиерей Е. Аквилонов.