О соборности Церкви в связи с вопросом о восстановлении всероссийского патриаршества

Начнем статью парадоксом: нам кажется, что, действительно, существует связь между всеобщей забастовкой и начавшимся движением в сторону переустройства всероссийского церковного управления. Дело в следующем: повсюду распространившаяся болезнь ничегонеделания и увеличившийся у многих аппетит к мгновенному и непомерному улучшению своего материального положения, утоляемый, подчас, грабежами и убийствами, естественно, взволновали общество, которое, как это бывает на пожаре, бросилось спасать из пламени, что можно, и стало разыскивать виноватых. Один горячий фельетонист нашел последних в русском духовенстве и забил в набат о совершенном оскудении нашей Церкви добрыми пастырями и способности духовенства исполнять свое высокое служение. За одним начали вторить другой – третий, и теперь, по крайней мере, некоторые выразители общественного мнения твердо стоят на том, что суд их и правый, и скорый.

Что он скорый – это верно, но правды в нем так же мало, как и в тех «сынах человеческих», которые «лживы во мерилех, еже неправдовати» (Пс. 61,10). Духовенство молчит, мало проповедует, не проявляет должной силы и влияния на жизнь, оно омертвело, омирщилось … Пусть так! Но тем хуже для тех, кто употребляет все меры для подавления в нем живого начала и не дает возможности нашей Церкви оправиться от своего параличного состояния. Тем все это прискорбнее, что только одна Церковь располагает могучими средствами воздействия на умы и сердца мятущихся людей. Развяжите ей руки, дайте необходимую свободу действия – и вы тогда убедитесь в противном. Мы, церковные пастыри, тогда воспрянем духом и с удесятеренными силами пойдем на святое дело обращения гибнущих овец. Пока еще не поздно, необходимо теперь же подумать об улучшении всего строя церковной жизни; а так как в нем одно из главных мест принадлежит церковному управлению, то… Вот и оправдание парадокса. Он представляется таким по первому впечатлению, но является совершенно иным по своему содержанию, когда между двумя крайними его терминами вставить несколько посредствующих положений.

Но, с другой стороны, такие выражения, как напр. «казенный формализм», «бездушная форма» и т.п. сделались у нас «общим местом». Выходит так, как будто во всех бедах и неудачах виновны только формализм и форма, а не те лица, которые должны бы вдохнуть в них живое начало. И на этом козле отпущения многие спокойно почивают от дел своих, не имея охоты даже двинуть пальцем для исполнения своих обязанностей. Чем дальше, тем больше распространяется в обществе пренебрежительное отношение к форме, маскирующееся мнимо-самоотверженным служением только «делу». Однако несправедливо отрицать всякое значение внешних форм для преуспеяния человеческих дел и учреждений и настаивать только на личном усовершенствовании самих деятелей. Но так же мало правды и в другой крайности, по которой человеческое благоустроение всецело обусловлено такими или иными формами гражданственности и общественности, причем деятельное участие человека сводится почти к нулю. Происхождение односторонних взглядов на форму до некоторой степени объясняется более или менее внешним отношением между содержанием и формой в чисто человеческих учреждениях; и если бы Церковь была основана только людьми, то и к ней можно было бы приложить сказанное. Но в том и дело, что ее Основатель – Сам Христос; Он в ней, как в здании – «краеугольный камень». Божественное начало в Церкви стоит на первом месте, и только на втором человеческое. Церковь, поэтому, не есть только общество, наподобие других человеческих обществ, но общество в преимущественном значении этого слова, или по юридической терминологии, societas perfecta. Взаимоотношение содержания и формы в ней несравненно более близкое, нежели в каком угодно человеческом обществе. Выражаясь философски, форма в церковной жизни не есть простая модификация данной материи, или содержания, но вечна и находится не вне предмета, а в нем самом. Отсюда происходит, что на какую бы сторону церковной жизни ни обратить внимание, повсюду внутреннее в ней выражается соответствующим ему внешним образом. Так, например, вера не есть только логическая (бесовская, по Иак. 2,19) уверенность в бытии Божием, но и целая организация внутренней и внешней жизни верующего; молитва не есть только порядок одних внутренне-переживаемых религиозных состояний, но естественно проявляется и в слове, и в коленопреклонении, и в слезах; слово Божие не есть только одни свв. книги, но и неписанное предание. Поэтому, Церковь осуждает как болезненный мистицизм, не придающий особого значения внешней обрядности, так и противоположное ему opus operatum.

В смысле «совершенного общества», Церковь требует для себя совершенной и организации: церковное управление должно быть совершенным. Отвечая этой стороне дела, никео-цареградский символ веры учит нас веровать «во едину святую, соборную и апостольскую Церковь». Само собой разумеется, что она является таковою же и по единогласному свидетельству всех древних (слова Викентия Лиринского, 5 в., Commonit c.3, a1.2: in ipsa item catholica ecclesia magnopere curandum est, ut id teneamus, quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est) отцов своих [1], как церковь – кафолическая. Это наименование весьма знаменательно, почему и заслуживает особого внимания со стороны каждого члена «соборной» Церкви. Кафолическая Церковь это не вполне одно и тоже, как думают некоторые, что и «вселенская» церковь: καθολική ἐκκλησία и οἰκουμενικὴ εκκλησία, разумеется, одна и та же Христова Церковь, но предикаты «кафолическая» и «вселенская» – не синонимы. Мы отнюдь не отрицаем того, что «выражение: καθολικός может означать понятие о всемирности, но утверждаем, что не в таком смысле оно понято было славянскими первоучителями, свв. Мефодием и Кириллом. Им и на мысль не приходило определять Церковь географически или этнографически: такое определение было несогласно с их богословским умозрением» (Хомяков). Церковь – не мирская сходка, на которой дела вершатся большинством голосов, что так прекрасно и выражено св. Афанасием Великим в словах: «толпы, не повинующейся убеждениям, следует страшиться, но только отнюдь не доверять ей. Возможно ли, чтобы мириады людей убедили меня принимать день за ночь? (Athan. Opp.T. II, p. 293).

Выражением «ὅλος» обозначается такой предмет, части которого не представимы без целого, без того главного, которым они связуются во единое тело. Каждая часть является здесь образом целого. Предикат: «кафолическая» в рассуждении Церкви означает (по словам Климента Александрийского [Strom., l. VII, c. 15]) противоположность по отношению к еретическому разделению – πρὸς διαστολήν. Смысл термина «кафолическая» точно соответствует его этимологии. Вот почему, говоря, например, о воде греки выражаются: ὅλον (ὕδωρ); таковы же еще понятия тела, космоса и т.п.; но означенный термин не приложим напр. к дому или к какому-либо другому строению. Так же и св. отцы прилагают упомянутый термин к «вере» и «любви», образующим из себя τὸ ὅλον (Игн. Богон. К Еф., гл. 14; рус. пер. прот. Преображ., стр. 275). Климент Алекс. исповедание Христово верою и жизнью называет ὁμολογίαυ καθολικήν, в противоположность к μερική, происходящему только «от слуха» – διὰ φωνῆς (fol. 437). Замечательно следующее место из послания св. Игнатия к смирнянам (гл. 8 по рус. пер. прот. Преображ., стр. 305); «где Иисус Христос, там и кафолическая церковь», т.е., где присутствует Он, там все верующие христиане образуют из себя нераздельное единство. Непосредственно пред этим св. отец выражается так: «где будет епископ, там должен быть и народ» (τὸ πλῆθος) – только; наоборот: где Иисус Христос, там (и только там находится) кафолическая Церковь». В первом случае – «множество, толпа, народ», и «кафолическая церковь» во втором – находятся между собой в строгом соответствии. Первым выражением обнимается единство верующих на определенном месте, вторым – единство всех верующих. Таким образом, где Иисус Христос там все верующие составляют собой единство; также и верующие поместной церкви должны, посредством епископа, образовывать собой единство. Следовательно, св. Игнатий единство поместной церкви основывает на единстве целой Церкви. Итак, только один Господь есть невидимый Глава Церкви, из ее же епископов нет ни одного, который мог бы служить такою главою; следовательно, никакой архипастырь и никакая мирская власть не могут и не должны быть последнею. Таков смысл евангельского изречения: «вы же не нарицайтеся учители: Един бо есть ваш Учитель Христос, вси же вы братия есте» (Мф. 23,8). «Все» церковное тело, скрепляемое и соединяемое составами и связями, растет возрастом Божиим от своей единой Божественной Главы (Кол. II, 19). Ясно, что Церковь и в своем жизненном проявлении должна быть «кафолической», или «соборной».

Надо полагать, что высокообразованные братья – первоучители не без основания перевели слово «кафолическая» через «соборная». Собор выражает идею собрания не только в смысле проявленного, видимого соединения многих в каком-либо месте, но и в более общем смысле: идею единства во множестве. Соборная Церковь является таковой по всему: это церковь свободного единодушия, единодушия полного; Церковь, в которой исчезли народности, нет ни греков, ни варваров, ни различий по состоянию, нет ни господ, ни рабов [2].

Если в современном нам обществе теперь пробудилось сознание истинно понимаемой церковной соборности, то каждый православный христианин должен благословить торжественный час этого пробуждения. Слава Богу! Жив Господь, жива и Его Церковь, в членах которой не совсем еще погасла искра стол драгоценного для преуспеяния христианской жизни церковного сознания. Очевидно, говоря словами К.П. Победоносцева, проявилась «любовь народа к Церкви» (никогда не оскудевавшая вполне, но только временно заслонявшаяся различными обстоятельствами), окрепло «свободное сознание полнаго общения в Церкви,– понятие о Церкви, как общем достоянии и общем собрании», выразилось законное желание «полнейшаго устранения сословнаго различия в Церкви и общения народа со служителями ея. Это такое поле, на котором можно возрастить много добрых плодов, если работать вглубь, заботясь не столько об улучшении быта, сколько об улучшении духа. Вдумываясь в жизнь, приходим к тому заключению, что для каждаго человека всего дороже – сохранить в себе неприкосновенным простое, природное чувство человеческаго отношения к людям; правду и свободу духовнаго представления и движения. Это – неприкосновенный капитал духовной природы, которым душа охраняется и обезпечивается от действия всяких чиновных форм и искусственных теорий, растлевающих незаметно простое нравственное чувство. Как ни драгоценны эти теории и формы, они могут подточить самый корень, на котором вырастает здоровый человек в духовном отношении к миру и к людям. Боже избави, чтобы и он когда-нибудь не был у нас подточен криво поставленною церковною реформой» («Московский Сборник», М.1896 г., стр. 214–215).

Приведенные слова высокопросвещенного церковно-государственного мужа совершенно ясны и правдивы. Они точно выражают современные взгляды лучших православно-русских людей, жаждущих не «кривопоставленной», а проистекающей из существа церковной жизни ее реформы, так как церковная реформа императора Петра Великого, по общепринятому мнению, поставлена была именно «криво» [3]. Отчасти оправдываемая исключительными обстоятельствами того времени, она – говорят – теперь отжила свой век, и русская Церковь, для преспеяния своей жизнедеятельности, нуждается в даровании ей прежнего, патриаршего, устройства, но, разумеется, с полным сохранением соборности, этого существенного признака Церкви. «Мы молимся о свободе для самой Божией Церкви о восстановлении для нея единственно правильной и законной жизни, сообразной ея природе, при котором голос Церкви слышен и обязателен для всех ея чад, в котором ею управляют лишь ея законы и нужды, и в котором пастыри являются отнюдь не хозяевами и господами положения, а несменными слугами общаго спасения». (Из речи преосвященного Сергия, см. «Церк. Вестн.», № 12, за 1905 г.). Что касается церковно-иерархического служения, то оно, в преимущественном смысле, есть, именно, «служение» – διακονία, потому что Христовой Церкви не только чужды начала мирского господства (Лк. 22,25), но, по примеру Самого Пастыреначальника, пришедшего на землю не за тем, «да послужат ему, но послужити» (Мф. 20, 28), и пастыри Церкви призваны, прежде всего, к служению и, притом, в высшей степени трудному и ответственному, за которое они должны будут отдавать строгий отчет Самому Господу (Деян. 20, 28; 1Тим. 4, 14; Апок. 3, 14–16). Поэтому, в рассуждении епископского достоинства, совершенно точно выражались в древней Церкви, что епископ не столько получает тех или других прав, сколько на него возлагается тяжелых забот и ответственности за благосостояние вверенной ему Церкви. По словам «Апостольских правил», «епископ должен заботиться о всех церковных делах и управлять ими, как пред лицом Самого Бога» (ὡς τõῦ Θεõῦ εφορῶντος, Ап. пр. 38-е, по изд. моск. «Общ. любит. духовн. просвещ.» М. 1876 г.), а по словам Διδαχὴ τῶν Ἀποστόλων, в своем служении епископы подлинно литургисуют» (λειτουργοῦσι) верующим (XV, 1, по изд. von Hebhardt u. Harnack, Leipz., 1884 г.).

Все это следует иметь в виду, при обсуждении наступающих перемен в нашем церковном управлении. Может быть, и не за горами столь важная реформа. На «всеподданнейшем докладе св. Синода о созвании собора епархиальных епископов для учреждения патриаршества и для обсуждения перемен в церковном управлении», – читаем в официальном органе св. Синода («Церк. Вед.», от 2 апреля 1905 г., № 14), – «Его Императорскому Величеству благоугодно было, в 31-й день марта сего года, собственноручно начертать: «…предоставляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по древним примерам православных императоров, дать сему великому делу движение и созвать собор Всероссийской Церкви для каноническаго обсуждения предметом веры и церковнаго управления». По словам премудрого Соломона, «сердце Царя – в деснице Господней, как водные потоки: куда изволит, Он направляет его» (Притч. XXI, 1). И если, как говорится в другом месте, «величие Царя – во множестве народа» (XIV, 28), то – думается – с особой силой первое проявится в созвании Всероссийского Собора, на котором раздастся материнский «голос Русской Церкви, который мы не слыхали двести слишком лет» («Записка» С.Ю. Витте, см. «Нов.Вр»., от 29 марта 1905 г., №10440).

Каждый православный христианин должен не только желать, но и всемерно содействовать скорейшему слышанию общецерковного голоса и, при царящей у нас повсюду смуте, последний теперь особенно важен, чтобы не сказать неотложно необходим. Вспомним по этому случаю свое родное прошлое, а именно, время установления всероссийского патриаршества, – вспомним не ради занимательной исторической параллели с настоящим, а по той причине, что, не ведая прошлого, мы не определим задач и своего будущего; исторический прагматизм – существенное условие человеческого прогресса. Рассуждая о патриаршем служении святейших Иова и Гермогена, с современным духовенством, «бедствующему Отечеству», высокопреосвящ. Филарет, архиепископ Черниговский, пишет следующие назидательные строки: «чудны судьбы Божии! Патриаршество явилось в церкви русской в такое именно время, когда власть патриарха всего более могла быть полезною для Церкви и Отечества. Разумеем страшное время самозванцев, когда в волнах безначалия и чужеземной власти совсем готова была погибнуть Россия, и когда личность патриарха, пользовавшагося самым высоким уважением в России, почти одна направляла действия народа ко спасению России» [4]. Над этими словами следует призадуматься, в виду переживаемых нами событий, и не забывать их уже по одному тому, что названный церковный историк – муж великого совета. Правда, сравнение не доказательство; но безспорно и то, что прочная историческая жизнь созидается по непременным условием «справки», делаемой современниками «у прошлых родов, и проникновения в наблюдения отцов их» (Иов. 8,8).

К сожалению, в серьезный вопрос о восстановлении соборного начала и патриаршества впутывается довольно всякого произвола. Так, например, одних особенно страшит грозная тень властного Никона, а другие в известной «Записке 32 священников столицы» усматривают стремление «в сторону папизма» [5]. Мало ли каких у кого может быть вожделений: не в том дело. Применение известного начала может оказаться ложным, как это бывает сплошь и рядом в практической жизни; вопрос не в применении, а в другом: истинно ли само начало? Пусть какой угодно ревнитель церковных дел устрашает членов Православной Церкви грядущими на нее ужасами патриаршего самовластия, – они справедливо на это ответят указанием на кафоличество своей Церкви, принципиально отрицающее всякий произвол. Почти полвека тому назад (в 1858 г.) А.С. Хомяков, в статье: «Еще несколько слов православнаго христианина о западных вероисповеданиях», основательно опроверг возведенную на русскую Церковь клевету на счет цезаропапизма (Полн. собран. соч. Изд. 3-е, т. II. М. 1886, стр. 215 и сл.), преподав своим возражателям хороший урок о необходимости различения между фактической и принципиальной сторонами дела. Mutatis mutandis, рассуждения великого писателя приложимы и к вопросу о патриаршестве, и потому, при всем глубоком нашем уважении к исторической эрудиции проф. Н.К. Никольского, его аргументы нам кажутся не вполне достаточными для доказательства защищаемых им положений. Прежде всего, несправедливо упрекать «каких-то никому неведомых священников» в стремлении их к своего рода “coup’ d état”: сделанная нами историческая справка достаточно отстраняет от них незаслуженное подозрение. Можно не соглашаться с содержанием их «Записки», но брать на себя суд над их совестью – это более смело, чем основательно. Далее, утверждение проф. Н.К. Никольского, что предлагаемый «Запиской» строй церковного управления «клонится к папизму», висит на воздухе, в силу уже приведенных соображений на счет кафоличества православной Церкви, не говоря уже о другом, что все эти «жупелы» представляют собой совершенно безполезный импорт из заморских стран, имеющих свою особую историю, свои счеты, свои идеалы, возросшие на чужеземной для нас почве, для которых в русской жизни нет подходящих условий. Требуется больше, чем сколько это дозволительно, сблизить римский папизм с кафолическим православием, чтобы ожидать в нашем патриархе носителя папских вожделений. Предположим, что каким-либо образом на первосвятительском престоле русской церкви воссел бы римский папа: что сталось-бы с этим первосвятителем? Думается, тоже, что делается и с «гордыми пальмами аравийской земли», попавшими в северные оранжереи, или с развенчанным царем зверей, находящихся в узах зоологического сада. Папизм только и возможен в Риме, что и доказывается хотя бы авиньонским пленением пап, оказавшимся, по заверению одного р.-католического историка (Гергенрётера), полезным в том отношении, «что римляне должны были получить спасительный опыт, что такое их город без папы» [6]… Может быть, и раздавшаяся в Ватикане звонкая пощечина представляет собой столь же «спасительный опыт», – спорить не беремся, но, во всяком случае а нас, в русской Православной Церкви, папе не место. С точки зрения проф. Н.К. Никольского задатки папизма легко найти, даже, и в апостолах. В самом деле, чем иным может представиться неутомимая деятельность ап. Павла, эти его постоянные путешествия, денно-нощные беседы, борьба с лицемерами и лжебратьями, частые послания, ревнивое стояние на страже своего апостольства, свидетельство о себе самом, как о «паче всех потрудившемся», созидание римской общины «на чужом основании», изобличение Петра, – чем может показаться все это, с известной точки зрения, как не стремлением к своего рода папизму? Что представляют собой, затем, слова Христовы ап. Петру (Мф. 16,18), – под углом зрения римско-католика, – как не первое семя, брошенное в церковно-историческую борозду, из которого выросло величавое древо папизма? Ведь с помощью такой герменевтики можно набрать безчисленное множество всяких «измов» откуда угодно: такого рода набор, как это ясно само собою, не высокой пробы, да и такая герменевтика заслуживает скорейшего забвения.

Допустим, однако, что указанный в «Записке 32 священников» строй церковного самоуправления «никогда не применялся в русской жизни». Но, ведь, и синодальное управление, каким оно вышло из рук преобразователя России, также никогда не применялось в русской церкви до 18-го века. Шансы на существование у того и другого их raison d’être – равны; следовательно, опровергая своим доказательством проектируемый строй церковного самоуправления, автор должен отказаться от неудобной, в таком случае, защиты и учреждения, существующего наперекор его доказательству. За то патриаршее управление применялось издревле в православных восточных церквах, этих старших сестрах всероссийской Церкви, а это что-нибудь да значит. Что же касается высказываемого проф. Н.К. Никольским опасения на счет того, что, при дроблении епархий и при несменяемости епископов на кафедрах, «значение епископов в общем управлении русской Церкви будет умалено», то насчет этого полезно выслушать авторитетное мнение московского митрополита Филарета. «В Петербурге возникает мысль», пишет святитель тверскому архиепископу Алексию, «чтобы как можно постояннее держать архиереев на одной кафедре. И нельзя оспорить сию мысль, хотя и не всегда можно держаться ея» (Письма к архиеп. тверск. Алексию. М. 1883 г., стр.264). Современный объем епископской власти – ведь это не вечная же богоучрежденная норма, да и зачем говорить о будущем умалении епископской власти, в виду убедительных доказательств умаления ее в прошлом? Епископ – это ангел Церкви; но далеко не «малым чим умаленный» от того ангела, которым является епископ древней Церкви. Это настолько ясно и понятно, что, право, нужно сделаться «некиим ритором Тертуллом» (Деян. 24,1), чтобы вести неблагодарный процесс.

Сославшись на прошлое, мы имеем в виду, прежде всего, вторую часть Духовного Регламента, где в главе о делах епископов (ст. 14-я), говорится следующее: «ведал бы всякий епископ меру чести своей и не высоко бы о ней мыслил». В главе о посещении епископами городов своей епархии (ст. 4-я) архипастырям предлагается «тайно у меньших церковников, аще кто иный удобный покажется, спрашивать, как живут пресвитеры и диаконы»; «иныя дела и поступки, как священства, так и приходских людей, могут быть утаиваемы перед епископом… и о таковых тайно и искусно проведывать» (ст. 8). Даже поучения к духовенству и народу, которые вменялось епископам в обязанность говорить при объезде епархий, должны были сочиняться в Духовном Коллегиуме, «понеже не всяк епископ может чистое слово сложить», вернее же для того, чтобы епископы не говорили чего-нибудь лишнего, разумеется, с точки зрения составителя Регламента. Главнейшими обязанностями епископов, по Регламенту, являются соглядатайство, тайное выслеживание и выспрашивание и доношения Духовному Коллегиуму, которому епископы отданы в полную власть. Вопреки правил апостольских (пр. 74), святоотеческих, (Кирилл. 1) и вселенских с поместными соборов (Карф. 12, Ант. 14, Втор. 6), Духовным Регламентом постановлено, что не только простые епископы, но даже и президент самого Духовного Коллегиума, аще бы в чем знатно погрешил, подлежит суду того же Коллегиума. «Несомненно», замечает по этому поводу достопочтенный А.В. Васильев (у которого заимствованы приведенные соображения), «такой порядок суда над епископами доставлял не малое «угодие», но только, конечно, не Церкви и ея пастырям» («Благовест», от 1 Января 1892 г., вып. 31).

«Можно ли, в виду всего этого, без зазрения совести утверждать (как это сделал между прочим г. Z в апрельской книжке «Русского Вестника» за 1891 г., в статье: «О нашем высшем церковном управлении»), что Духовный Регламент возвысил честь и достоинство архиереев? И можно ли это законоположение, отнимавшее у епархиального архиерейства всякую свободу и ставившее его в полную, безгласную и рабскую зависимость от Духовного Коллегиума, приводить в какую бы то ни было внутреннюю связь с челобитною архиепископов и митрополитов 1681 г., целью которой было оградить самостоятельность и согласие архиерейскаго чина и мир церковный?» (Там же).

Но, может быть, основы Св. Синода тверды и непоколебимы, так что возражатели против него только «в детской резвости колеблю треножник?» Послушаем, что пишет автор Регламента на счет «вин» Духовного Коллегиума. Эти «вины» суть: иудейский синедрион, Афинский ареопаг и другия «дикастериа» языческой столицы. Правда, и такия «вины» не смущают некоторых «оффициальных апологетов» (по словам А.А. Киреева) Духовнаго Коллегиума, усматривающих в нем «идеал первенствующей Церкви Христовой, пока она еще не находилась в союзе и под покровительством государства, которое, как языческое, было ея врагом». «Неожиданное открытие», замечает по этому поводу А.В. Васильев: «Духовный Регламент, оказывается, возсоздал нам идеал первенствующей Церкви Христовой, не искаженной союзом и покровительством государства!» Действительно, открытие и, притом, «печальной памяти» (С.Г. Рункевич. Учреждение и первоначальное устр. Св. Правит. Синода. СПБ. 1900 г. стр. 114). Синедрион, ареопаг и дикастерии – такова триада, затмившая собой основные церковные каноны!

По православному понятию, основанному на священных – соборных и святоотеческих – определениях, поместные церкви православного востока, имеющие патриархов с подчиненной им лестницей архиерейских степеней, действительно, в существе своего строя не отличаются от первенствующей Хр. Церкви. Вселенские патриархи, в отношении степени присущей им благодатной власти учительства и тайнодействия, совершенно равны со всеми другими епископами. Но, как в обширных епархиях явилась потребность в назначении священников-благочинных, чем, однако, не причиняется никакого унижения свящ. чину, так и в обширных поместных церквах, для соблюдения единства управления, родилась необходимость учредить и в самом архиерейском чине разные иерархические степени, начиная от простого епископа и до патриарха. С учреждением патриаршего достоинства, характер церковного управления в существе своем остался, однако, прежним, ибо, как в первенствующей Церкви, так и в патриарших церквах, высшею законодательною и судящей властью являются соборы. В патриарших православных церквах, как во времена свв. патриархов Афанасия Александрийского и Иоанна Златоуста, так и доныне, церковное управление продолжает быть соборным, а не монархическим («Благовест», стр. 15).

В самом деле, патриархи избираются и получают свое освящение от соборов и судятся соборами; при патриархах находятся постоянные синоды; важнейшие дела отдаются на решение и суд соборов, в которых и поныне нередко участвуют представители не одной какой-либо, а нескольких поместных церквей. И наша Российская Церковь, как во времена митрополитов, так и при всероссийских патриархах, была не монархическою церковью, а соборною, чтó и доказывается соборами 1589, 1667 и 1681 годов. В канонических соборах участвуют все епископы подвластных юрисдикции собора областей, участвуют в силу своего сана, не по праву только, но и по обязанности; каждый участник собора призывается свободно высказать свое мнение и произнести свой суд. Петровский же коллегиум был составлен из небольшого числа людей разного чина и звания, назначавшихся, притом, светскою властью. Разночинный состав коллегиума, как это пояснено в Дух. Регламенте (ч. I, ст. 5), имел целью затруднять членам коллегии входить между собою в «коварныя умышления» и стачки. Надо признать, последняя цель достигнута в совершенстве, как о том и засвидетельствовано многочисленными примерами русской церковной истории синодального периода, не оскудевающими и доселе: «дрождие не истощися». И если русская церковь остается еще не монархическою, а соборною, то отнюдь не благодаря Духовным Регламенту и Коллегиуму, а наперекор им. Остается по той причине, что природа ее соборная, а победить Давшего ей последнюю никогда и никому не удастся, как не удалось одолеть Его нечестивому императору, умершему с вынужденным признанием: «Ты победил, Галилеянин!»

Высоко-компетентный ценитель муз и граций, г. Скальковский в своей статье: «Восстановление патриархата» («Нов. вр.», от 4 апр. 1905 г., №10446) гневно выступает и против патриаршества, и против духовного сословия, вообще. Приводимые автором доказательства в пользу церковного status quo прямо таки поразительны своей бездоказательностью. Противоречий в них не оберешься, и только удивляешься той необыкновенной решительности, с которой могут выступать в печати жрецы вольных профессий. По словам самого же г. Скальковского, «Петр I дал духовенству почти исключительно утилитарное направление – роль духовной полиции». Сам же автор подтверждает, что «с внешней стороны, конечно, история церкви и при синоде не блестяща. Петр объявил себя ее «крайним судею», архиереев казнил и заставлял устраивать у себя ассамблеи. Анна Иоанновна секла архиереев плетьми, Екатерина заставляла их ездить в итальянскую оперу; один ея обер-прокурор, Чебышев, был атеистом; другой, Мелисино, предлагал Синоду дать на пересмотр некоторыя постановления вселенских соборов Екатерининской законодательной комиссии. Павел I хотел служить обедню, пожаловал митрополита Платона генерал-адъютантским аксельбантом и назвал себя «главою Церкви». Автор мог бы прибавить к сказанному еще и то, как, «будучи великим князем, Петр III выражал свое нерасположение к православному духовенству высовыванием языка священникам и диаконам во время Богослужения», как призывал к себе первенствующего члена синода, архиепископа Новгородского, Дмитрия Сеченова, и приказывал, «чтобы в Церквах оставлены были иконы Христа и Богородицы, и чтоб всем попам предписано было бороды свои обрить и вместо длинных своих ряс носить такое платье, какое носят иностранные пасторы» (см. «Истор. Вестн.» апрель, 1900 г., стр. 297), тем более, что носимое духовенством платье сам же г. Скальковский называес почему-то «турецким». И вот, имея у себя такие данные для суждения о духовенстве, автор оказывается вдруг как бы ослепшим, и изрекает следующий, отчасти неудобопостижимый, а в своей постижимой части неправильный, приговор недостаткам духовной «бюрократии»: «Вся эта бюрократия, состоящая сплошь из поповичей и детей церковников, есть плоть от плоти, кость от кости того же православнаго духовенства. Недостатки его (?) вытекали из недостатков самого духовенства (что это за странное idem per idem?!): низкопоклонства и жадности». Следую Щедринскому разделению «генерическаго понятия» о чиновнике на чиновников «осетров» и «пискарей», надо иметь в виду то обстоятельство, что синодальные «осетры» – люди не духовного звания, под руководством которых чиновники-"пискари» исполняют свои обязанности. Фактов в подтверждение такого положения дел – безчисленное множество. Не угодно-ли, как, например, «министр просвещения» (Шишков) затруднял дело, утвержденное синодом и самим Государем» о православном катихизисе, составленном митрополитом Московским Филаретом [7]; или, как А.Н. Муравьев «подлинно немилостиво возставал против перевода Евангелия, частию потому, что не брал в соображение подлинника, частию по требованию такой частоты языка, до которой едва ли какой белильник может убелить слово. Иныя замечания его трудно было и понять». (Филарет, Митр. Моск. Письма к архим. Антонию. Москва, 1884 г. Ч. 4, стр. 237). Выступали у нас ревнителями православия и особого рода лица. Так, например, на один Константинопольский собор, «на котором разсуждали о положении тамошней Церкви, отправляют», по словам проф. П.С. Казанского [8], «Саломона (управляющаго канц. Св. Синода), сына еврея, и Зедергольма, сына лютеранскаго пастыря, как представителей православия…. Кажется, нечего и прибавлять к этому»! «Неужели и «атеист» (в чем признается сам г. С – ий) Чебышев, находясь за обер-прокурорским столом, также «действовал в просвещенном духе»? Не в этом ли духе выводит его и Фон-Визин, рассказывая, как два унтер-офицера рассуждали при нем о том, что Бога нет, и что «они слышали это от Синодальнаго обер-прокурора Чебышева, который толковал об этом предмете во всеуслышание на гостинном дворе» (Проф. П. В. Знаменский. Руководство к рус. церк. истории. Изд. 5-е. Казань. 1888, стр. 395). Все эти и подобные им деятели – совсем не плоть от плоти православного духовенства! И, во всяком случае, каждому православному христианину «громоздкая фигура патриарха» несравненно сроднее этих фигур, что и доказывается, между прочим, теми «миллионами лучших», по словам г. Скальковского, «и наиболее энергичных людей», принадлежащих к расколу и озабочивающихся введением у себя не иного чего, а патриаршества. Что же касается последней ссылки автора на «одобрение» Синода со стороны восточных патриархов, то никто иной, как они же одобрили всероссийское патриаршество. Аргумент, ничего особенно не доказывающий. Точно в «томленьи грусти безнадежной» по более занимательному предмету, автор проводит параллели между созданным в Париже каким-то Antoin’ом …. «théâtre libre» и предполагаемой (?) у нас «église libre», ясно доказывающую то, что, действительно, «десятки лет ничего не принесли новаго», по крайней мере, таким деятелям, которые пренебрежительно относятся к «восторгу публики», измываясь над ним следующими стихами поэта:

«За новизной бежать смиренно

«Народ безмысленный привык"…,

которые можно дополнить так:

– Нет, смысл в нем есть, судья надменный,

«Сдержи безумный свой язык»!

Двадцать три года тому назад покойный проф.-протоиерей А.М. Иванцов-Платонов выразил свой взгляд на рассматриваемый предмет следующими словами: «патриаршеская власть могла бы дать правильное средоточие, твердую опору для более широкаго развития совещательнаго соборнаго начала. Опасаться от патриаршей власти каких-нибудь столкновений с государственною властью – также, по существу дела, нет оснований. Не таков, вообще, дух восточной Церкви, чтобы от нея можно было ожидать смут для государства. На высшей степени своей силы, например, во времена митрополита Алексия, церковная власть являлась у нас лишь опорою власти государственной. Частный пример столкновения Никона, и может быть не столько с царской властью, сколько с боярским высокомерием, ничего не доказывает. И в древней Византии патриаршая власть никогда не являлась серьезною соперницею государственной власти. Во всяком случае, всякия возможныя столкновения между церковною и государственною властью могут быть предустранены точным разграничением самих сфер, подлежащих ведению той и другой власти. При правильной постановке патриаршей власти, несомненно, много может быть пользы и для внутренняго развития церковной жизни. Уже то одно важно, что во главе Церкви будет стоять один высший пастырь, считающий себя ответственным за правильное направление церковных дел и порядков. Его властью не должны быть подавляемы низшие органы церковнаго управления. Он будет постоянным представителем за Церковь пред государственною властью. Ему должна быть предоставлена для этого широкая возможность непосредственнаго доступа к Государю; и чем ближе будут отношения между высшими представителями церковной и государственной власти, тем больше пользы будет и для Церкви, и для государства».

«Возстановление патриаршества требуется, затем, внешним положением и значением русской Церкви среди других православных церквей. Наша Церковь – самая сильная и обширная между всеми восточными церквами; она во многих отношениях опора для других православных церквей. За что же ей быть лишенной того права – иметь высшаго церковнаго пастыря, каким пользуются другия, менее значительныя церкви? Разрозненныя и обезлюдевшия, находящияся под магометанским подданством, церкви сирския и египетския имеют своих патриархов. У православных сербов австрийских, численностью своей не превышающих населения любой нашей епархии, есть свой патриарх. А в русской Церкви, имеющей более шестидесяти миллионов православнаго населения, нет своего патриарха».

«Наконец, восстановление патриаршества в России может оказаться необходимым для более правильнаго развития отношений нашей Церкви к другим к другим православным церквам. Отношения эти в новыя времена слишком ослабели. Вопреки началу братскаго общения, составляющему существенную основу православия, сношения между поместными восточными церквами сделались весьма редки. Ни в нашей Церкви не бывает соборов, на которых бы присутствовали пастыри других церквей; ни на соборах, собирающихся в других церквах, наши пастыри не принимают участия. От этого в междуцерковных отношениях возникли взаимное отчуждение и запутанность. Накопилось много вопросов, которые настоятельно требуют разрешения и которые не могут быть решены в отдельных церквах без сношения с другими (например, болгарский церковный вопрос на юге, или старообрядческий у нас). Возникли в различных поместных церквах разности в церковной практике, соблазняющия многих (например, разности в способе присоединения католиков и протестантов к православию у нас и у греков). Сношения междуцерковныя, несомненно, должны возстановиться и оживиться. Вновь должны быть созываемы соборы, на которых пастыри русской Церкви могли бы участвовать вместе с пастырями других церквей в решении общих церковных вопросов. Но чтобы на этих соборах пастыри русской Церкви могли иметь соответствующее ея положению значение и влияние, необходимо, чтобы они имели и степени церковныя не низшия пастырских степеней других церквей. Русскому митрополиту едва ли бы дали на соборе место в ряду патриархов, а иметь на соборе место и значение ниже не только патриарха Александрий-Антиохийскаго, но и Сербскаго карловицкаго – едва ли было бы соответственно положению высшаго представителя русской Церкви. Как венчанный Глава православнаго народа и высший охранитель Церкви (в ея внешнем состоянии и устройстве), Государь православный может Сам предложить собору епископов (разумеется, состоящему и из других членов Церкви), желаемаго кандидата на патриаршее место, или дать свое согласие на выбор, или, в случае представления собором нескольких кандидатов, дать свое утверждение в пользу одного из них. [9]

Преступно было бы придавать забвению слова достопочтенного пастыря, много потрудившегося на Христовой ниве и сотрудничавшего в одном из лучших, чисто-русских журналов, редактированном глубоко-просвещенным патриотом, равного которому не так-то легко найти, особенно, в наше время. А еще хуже вносить смуту и в без того мятущиеся умы и разжигать незаслуженную вражду к тому сословию, которое безропотно несет свой тяжелый крест и никому не загораживает пути на служение Церкви. Идите, служите в ней, научите нас исполнению своего долга: к этому зовет всех кафолическая наша Церковь. Но только возлюбите правду и не говорите гнилых слов, ибо, выражаясь словами одного св. отца, «какой проступок может быть больше, или какой порок безобразнее, как разорять Христову Церковь и, забыв о евангельском мире и любви, бороться в ярости враждебнаго несогласия против единодушнаго и согласнаго народа Божия» (Св. Киприан, еп. Карф. Письмо 72).

1 Iren. Haer. lib. III. c. 4, n. 1; lib. V. c. 20. n. 2; Сурч. De unit eccl f. 109; ep. 72; De orat. dom. f. 141; Св. И. Здатоуст. Бес. на псол. К Еф., рус. пер., стр. 167–168. и др.

2 См. у Хомякова в «Полн. собр. сочин.» изд. 3-е, Москва, 1886 г., т. II, стр. 321–328: «Письмо к редактору «L’Union Chrétienne» о значении слов «кафолический» и «соборный».

3 См. статью А. А. Киреева: «О коренном преобразовании строя поместной русской Церкви» (в «Нов. Вр.», № 10447, за 1905 г.).

4 История русской Церкви. Период четвертый, патриаршество. (Изд. 4-е Черниг. 1862. стр. 19)

5 См. статью проф. Спб. Д. Академии Н. К. Никольского: «Почему 32?» («Нов. Вр.» от 28 марта 1905 г., № 10439)

6 Dass die Römer die heilsame Erfahrung Machen sollten, was ihre Stadt ohne den Pabst war, dass viele französische Päbste auf den meisten Gebieten des kirchlichen Lebens Vortreffliches leisteten… (Wetzer u. Welte’s, Kirchenlexikon. Zw. Aufl. Fr. i. Br. 1882. Erst. Bd. Art: “Avignon”. Sp. 1755 – 1763)

7 Филар., митр. Моск.: «Письма к Высочайшим Особам и разным другим лицам». Изд. архиеп. Саввы, Тверь, 1888 год, ч. I, стр. 51; ср. его же: «Письма к родным», Москва, 1882 г., стр. 263.

8 «Проф. Моск. Д. Акад. П. С. Казанский и его переписка с Архиеписк. Костром. Платоном», см. «Богосл. Вестн.» 1904, III, стр. 566.

9 Прот. А. М. Иванцов-Платонов «О русском церковном управлении. «Двенадцать статей из №№ 1 – 16 газеты «Русь» 1882 г. С предисловием Сергея Шарапова. Особое приложение к № 27 «Русского Труда» за 1898 г. СПБ. 1898 г., стр. 18 – 21