Речь, сказанная при отпевании Протопресвитера военного и морского духовенства о. Е. П. Аквилонова

4 апреля 1911 года в церкви кавалергардского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка настоятелем Храма Воскресения Христова на Екатериненском канале, профессором Спб. Духовной Академии протоиереем П. И. Лепорским

Возлюбленный во Христе собрат и сослужитель!

На черном граните могильного памятника, под темными сводами которого почиешь ты вечным покоем, начертаны дивные слова: „Жива будет душа моя и восхвалит Тя, и судьбы твоя помогут мне» (Псал. 118 , 176).

Какой величавой торжественностью веры, каким спокойствием твердого упования и преданности воле Божией дышат эти слова! Поистине много нужно было иметь душевной крепости, чтобы над могилой, похоронившей, может быть, самое дорогое для сердца, над могилой, отнявшей от жизни всю её теплоту, прелесть и очарование, заставить смолкнуть голос смятенного сердца и найти в глубине души иные струны, которые поют гимн хвалы Богу и звучат исповеданием полной преданности и светлого доверия путям Промысла.

„Жива будет душа моя и восхвалит Тя, и судьбы твоя помогут мне»

Эти священные слова, давно уж начертаны над могилой твоей верной спутницы жизни, открывают пред нами немного тайники твоего духа, возлюбленный собрат наш. В них слышатся отзвуки скорби, но в этой скорби нет уже её истинного жала. Так слышатся замирающие где-то вдали последние удары пронесшейся грозы. Туча u буря умчались, и над головою опять ясное небо, и солнце сияет лучами, и радостно смотрит обновленная природа. Так же свеж, ясен и чист оставался твой душевный небосклон, когда над тобой проносились бури огненных искушений. А таких бурь немало судил Бог пережить тебе. Принимая удары испытующей Десницы, ты не оставался поверженным в низинах скорби, где взор заволакивается ядовитым туманом уныния, но на крыльях веры воспарял в ту высоту, с которой открывается зрение судеб Божьих.

Открылась ли пред тобой таинственная завеса, скрывавшая загадку твоего жизненного пути?

Но кто же из смертных когда-либо уразумел ум Господень? Кто мог проникнуть в тайны судеб Божьих в своей жизни? Так и для тебя оставалась неизследимой тайна ума и воли Божьей в твоей жизни. Но, минуя ближайшее и относящееся к земному и временному, ты оком веры прозрел, однако в конечные цели, уходящие в область вечного и небесного. Ты постиг,– и не умом, а верою сердца постиг,– что единый Содетель всего всё устрояет в жизни „глубиною мудрости» по одному человеколюбию, и всякому человеку подает одно полезное. Ты постиг, что Тот, без воли которого не падёт ни один волос с головы человеческой, не проложил бы твой жизненный путь средь терний и стремнин, если бы не искал твоей лучшей пользы. И при озарении лучами этой истины в тебе умолкал внешний человек с его земными привязанностями и земными скорбями, с его обычными вопросами „зачем» и „почему», граничащими с ропотом, – умолкал, покоряясь человеку внутреннему с его благоговейным смирением пред неисповедимыми путями премудрости Божией. Вот почему в самом горниле испытаний ты исповедовал веру в помощь, которую несут тебе судьбы Божьи, хотя u неведомо для тебя – каким образом, и вот почему, переносясь взором веры к последнему венцу терпения и преданности Богу, ты восклицал вместе с псалмопевцем среди своих злостраданий: „жива будет душа моя и восхвалит Тя».

Но почему в этот час последней разлуки ты предстаёшь мне в образе мужа скорбей? Разве тебе не даны были в изобилии и разнообразии ценные блага жизни? Правда, они были даны тебе. Жизнь не переставала дарить тебя улыбками счастья, но, как кажется, – только затем, чтобы после них ты гораздо острее чувствовал горечь страданий. Каждая ступень твоего восхождения к тому, что зовут счастьем жизни, оплачена ценой тяжкого испытания, и чем выше поднимался ты к призраку счастья, тем сильнее и беспощаднее становились удары.

На заре твоей служебной жизни тебе выпал редкий и высокий жребий высшего служения науке. И первый твой ученый труд, прекрасный плод первой твоей любви к науке, послужил для тебя лишь источником глубоких огорчений и мучительных тревог. Ты присоединил к званию профессора еще более высокий жребий служения священнического, и... по малому времени коса смерти подсекает еще молодую жизнь твоей незаменимой спутницы, сотрудницы и помощницы, когда тебе особенно нужна была её рука для опоры. Тебе остаются крупицы семейного счастья в лице малолетних детей. Проходит немного лет, – течение жизни выносит тебя на новый, более видный путь служения, и ты начинаешь проходить его с высокими отличиями... Увы! Новый горький обман улыбки жизни! Смерть вырывает из среды детей единственного сына, наследника твоего имени, вырывает в тот момент, когда он входил в разумные отроческие годы и становился, – как ты сам говорил, – другом отца.

Но вот ты, наконец, у самого предела твоего восхождения: тебе даны и полнота власти и высший почет. И новый удар, самый жестокий, тот последний удар, который возбранял Господь наносить верному рабу своему Иову, говоря дьяволу: „се, вся, елика суть ему, даю в руку твою, но самого да не коснешися» (Иов. I, 12), – и этот удар обрушился на тебя!

Поистине ты был муж скорбей. И если дух твой не сломился под тяжестью этих ударов, то потому, что ты был u муж великой веры. Исполненный чувством преданности воле Господней, ты прозрел в бичующей Деснице милостивую и спасающую тебя отеческую руку любви Божьей. И каждый новый удар бича Божья встречал с торжествующей песней веры: „жива будет душа моя и восхвалит Тя, и судьбы твоя помогут мне». Не на мертвом только камне могильного памятника, а на скрижалях сердца своего начертал ты эти святые слова, и дивными звуками их услаждалась и утешалась душа твоя в дни скорби, или, лучше сказать, во все дни жизни скорбной твоей.

Возлюбленный собрат! Почти четверть века ты посвятил служению высокому делу научной защиты веры. Ты был апологетом веры ex professо. Но лучшей и высшей апологией веры была жизнь твоя. Если словом устным и словом печатным ты защищал веру от нападений врагов, утверждал ее в умах, требующих опоры, то своею жизнью ты зажигал пламень веры в сердцах тех, кто узнавал тебя и соприкасался с тобой.

Прими же, верный раб Божий, ныне венец терпения и веры. Почий от трудов и скорбей твоих. Ныне Христос встречает тебя блаженными словами: „вера твоя спасе тя». – Аминь.