Следует ли православному духовенству служить панихиды над иноверцами?

Панихиды над иноверцами

18 февраля 1847г. синодальный обер-прокурор, граф Н.А.Протасов, предложил Св. Синоду отношение вел. Князя Михаила Павловича о сообщении сведения относительно постановлений, которые должны быть соблюдаемы насчет церковного поминовения иноверцев-христиан православными священниками там, где нет иноверных священников (ксендзов и пасторов). Ссылаясь на указ Св. Синода от 24 августа 1797г., разрешающий священникам православного исповедания, при неимении вблизи иноверных священников, провожать тела умерших чинов инославно-христианских исповеданий в ризах и эпитрахили и опускать в землю с пением «Святый Боже» и пр., вел. Князь спрашивал, между прочим, и о том: могут ли полковые священники совершать по таковым чинам домовые панихиды и включать их в церковное поминовение в родительские субботы? «НЕ имея в виду постановлений, определяющих сии случаи, – пишет князь, – я был, однако же, личным свидетелем погребения по обрядам православной Церкви генералов христианского иноверческого исповедания (перечисляются примеры); кроме сего, по покойным генерал-адютантам Веймарне 1, Веймарне 2 и д.т.с. Рюле, также лютеранского исповедания, совершаемы были православными священниками (в г.Видзохе) домовые панихиды».

Спрошенный по этому предмету, московский митр. Филарет конфиденциальным письмом, от 25 февраля 1847 года, на имя графа ответил отрицательно. «Вера и молитва веры, – писал святитель, – споспешествуют спасению. Если бы сии люди поверили благодати и молитве православной Церкви, то присоединились бы к ней. Если же не присоединились, то это признак, что не имели веры. Без веры не полезна молитва. Молитва учреждена в Церкви, не как благовидный обряд, но как духовная помощь и орудие к привлечению благодати Божией, милующей и спасающей. Что касается, в особенности, до лютеран и реформаторов: они, по догматам своих вероисповеданий, не верят молитвам за усопших. Не странно ли было бы навязывать им духовную помощь, которой они не требуют и которой они и существования не признают? Какую цель могут иметь молитвы о таких усопших, разве глумление лютеранских и реформатских догматиков? Надобно также принять в рассуждение и то, что ослабление церковных правил, по снисхождению к иноверным, более или менее причиняет смущение и соблазн православным ревнителям церковных правил и дает раскольникам повод к укоризнам на православную Церковь. Но образность не смущать и не соблазнять своих, без сомнения, выше обязанности делать угождение чужим».

Св. Синод определением от 10–15 марта 1847г. постановил: «полковое православное духовенство по таковым (т.е. иноверно-христианским чинам) не может совершать домовых панихид». (См. Собрание мнений и отзывов Филарета, митр. моск. Том дополнит. Спб. 1887, №56).

Свои соображения московский владыка основывает на следующих апостольских и соборных правилах: 1) Апостольское правило 10: «Аще кто с отлученными от Церкви помолится, хотя бы то было в доме: таковый да будет отлучен». 2) Антиохийского собора правило 2: «Да не будет позволено имети общения, ниже сходится в домы и молитися с находящимися вне общения церковного. Чуждающихся собрания одной Церкви не приимати и в другой Церкви». 3) Лаодикийского собора правило 6: «Не попускати еретикам, коснеющим в ереси, входити в дом Божий». Толкование: Несть достойно еретиком в Церковь Божию входити; аще и великий Василия Уалента царя, еретика суща, к исполнению верных прият, – не было бо еще сего собора, и се правило не было изложено. 4) Лаодикийского собора правило 33: «Не подобает молитися с еретиком или отщепенцем». В толковании на сие правило в пример отщепенства приводятся овдиане, иже убо веру имеют, якоже и соборная Церковь, и со всеми на месте не молятся, и хулят епископов, богатства ради и проч.

«Если апостольское правило не позволяет молиться с принадлежавшими к православной Церкви, – замечает митр. Филарет, – но отлученными от нее за тяжкий грех или за упорство в каком-либо неправославном мнении, которые могут еще покаяться и возвратиться в Церковь, то кольми паче правило сие имеет силу к устранению от общения церковных молитв тех, которые никогда не принадлежали к православной Церкви, и не будут принадлежать к ней, каковы жившие и умершие вне православной Церкви?»

«Второе правило Антиохийского собора запрещает молиться с находящимися вне общения церковного. Очевидно, что римско-католики, лютеране, реформаторы находятся вне общения православной Церкви. Следственно, правило запрещает молиться с ними».

«Тридцать третье правило лаодикийского собора запрещает молиться с отщепенцем. Толкование сказывает, что здесь разумеются даже и такие люди, иже веру имеют, я коже и соборная Церковь, но, упорству, в некоторых особенных мнениях отделяются от нее. Из сего с тем более полною силою происходит заключение, что под сие правило подходят римско-католики, лютеране, реформаторы».

По словам преосв. Феофана (Говорова, затворника), «в церкви поминать можно только принадлежащих Церкви. Как она (лютеранка) не принадлежит Церкви, то поминать ее там не следует». – «Еврейку-лютеранку надо предоставить воле Божией благой» (Письма в Боге почившего еп.Феофана. Тамбов 1897, стр.197). «Спрашиваете, как поминать умерших в сектантстве родителей ваших?» – читаем в другом письме того же святителя. «В своей частной молитве поминайте их и молитесь о них…, в церкви же нечего их поминать. Церковь молится о чадах своих, да сохраняют веру свою и преуспевают в ней, о сущих же вне Церкви молится – обратить их к вере и присоединить к Церкви. Как обращение сие должно совершиться здесь, на земле, то и сила молитвы отграничивается пребыванием тех, о коих идет молитва… Предайте Богу участь родителей своих и молитесь о них в своей частной молитве» (там же стр. 348).

При всем уважении к глубине богословской мысли упомянутых святителей, и преклоняясь пред их высоким, – особенно митр. Филарета, – церковно-каноническим авторитетом, мы не можем отказаться от естественного и требуемого самим существом нашей веры (1Петр. 3, 15) желания знать те главные основания, на которых можно утвердить вышеупомянутое положение о недозволительности церковных молений о христианах-иноверцах. Ссылаться на церковные каноны – это еще не значит «быть готовыми всякому, требующему у нас отчета в нашем уповании, дать ответ» об основаниях последнего, хотя бы эти основания имели апостольское происхождение (а следовательно, и Христово, ибо апостолы ничему не учили только от себя). Наша испытующая мысль не авторитета только ищет, теперь уже данного, а стремится осмыслить самый авторитет, сознательно подчиниться ему, по слову Самого Спасителя: «изследуйте писания» (Иоан. 5, 39), чтобы достигнуть той высоты религиозной веры, о которой говорили самаряне после того, как они удостоились сделаться сознательно верующими в Господа: «сами слышахом и вемы, яко сей есть воистину Спас миру, Христос» (Иоан. 4, 42).

Как это само собой понятно и как о том свидетельствуется любой из взятых наук, истинное решение каждого взятого вопроса обусловливается правильной точкой зрения на предмет, или нахождением той принципиальной основы, на которой только и можно построить единственно верное решение вопроса, проистекающее из самого существа дела, а не из каких-либо случайных обстоятельств и побуждений, какими бы дорогими и симпатичными ни представлялись они на первый взгляд. Так как речь идет собственно о церковной молитве, то, следовательно, мы должны предварительно обратить внимание на то, что уже само наименование Церкви, ἐκκλησία, а равно библейское и церковное его употребление означает, соответственно ветхозаветным «кагал» и «микра», торжественно и открыто созванное для каких-либо общественных или государственных (в рассматриваемом случае – для религиозных) целей народное собрание, имеющее определенные признаки и чисто внешние границы (Лев. 4, 13; Числ. 16, 3, 20; Втор. 31, 30 и др.).

Как именно соединенное в таинственное тело Христово общество верующих, Церковь не может обойтись без точно определенных юридических норм, рискуя в противном случае обратиться в такое неопределенное сборище, которое окажется не в состоянии само осмыслить существенный raison d’être своего бытия. Указанное обстоятельство необходимо иметь в виду особенно в настоящее время, оказывающееся столь благоприятным для проторгающейся и в церковную ограду «Политики открытых дверей». Красиво маскирующаяся широкой гуманностью, она, при более внимательном на нее взгляде, оказывается не только не полезной, но и прямо вредной для преспеяния церковной жизни. Вместо ожидаемого от такой политики роста православно-церковного самосознания, она ведет только к его понижению и омертвлению. Насколько велик и как трудно поправим наносимый ею вред, о том может судить каждый, кто знает цену человеческой личности и осмысленной ее жизни. Подобно тому как в каждой отдельной семье, в каждом обществе, в народе и государстве непременно должно быть свое определенное самосознание, это драгоценное условие надежного преспеяния жизни взятых коллективных единиц, так и в Церкви Христовой, представляющей собою не беспорядочное сборище верующих, но совершенно особого рода коллективную величину, – то, что называется persona moralis, – непременно должно быть свое специфическое самосознание, без которого она неизбежно обречена будет пагубной атомистике и постепенному разложению. Стало быть верующие православной Церкви должны приложить все силы к поддержанию и к возвращению своего церковного самосознания, дорожить своим церковным единством и «не передвигать межи давней, которую провели наши отцы» (Притч. 22, 28).

Эта «межа» решительно необходима как для того, чтобы мы возможно лучше знали себя самих, так и для точного отличия нас от других, инославных собратий наших, верующих во Христа Спасителя. Высказывая эти соображения, мы далеки от угождения нетерпимому в христианстве фанатизму, а только выражаем голос кафолической Церкви, повелительно раздающийся за каждой литургией в известном обращении: «оглашении, изыдите»! В богослужении есть моменты, в которые могут и должны быть только одни верующие, и кроме них никого другого. Упрекнет ли кто составителей литургии (точнее: Самого Господа, от Которого исходит литургия и Который является Сам Совершителем этого священнодействия) в скудости любви и сострадания к «прозелитам врат», и не лучше ли сделает, согласившись с тем, что так и быть должно и иначе быть не может? Но оглашенные суть те люди, которые изъявили твердое намерение присоединится к православной Церкви и, казалось бы, в силу такого святого намерения («Господь и намерение целует»), могут присутствовать (ведь только созерцать радость «верных»!) на литургии верных. Однако, Церковь, как любвеобильная мать своих верных чад, удаляет оглашенных, ибо не пробил еще для них час полного молитвенного общения с верными. Не оскудением церковной любви следует объяснять удаление оглашенных, но совершенно понятным тактом всегда любвеобильной Церкви, а главное – присущей Церкви логикой христианской веры, ибо Церковь, предпочтительно пред всеми, может сказать о себе: «я имею ум Христов» (1Кор. 11, 16). Имея этот ум, Церковь, естественно, озабочивается тем, чтобы и все члены ее обогащались таким же умом и отнюдь не позволяли ему находиться в порабощении у слепого чувства. Не та мать является поистине любящей своих детей, которая слепо потворствует всяким, без разбора, желаниям их, но другая, горячая любовь которой к своим детям контролируется разумными соображениями нравственного долга и действительной пользы исполнения предъявленных желаний. Текущая действительность, полагаем, предоставляет в подтверждение высказанного соображения более, чем достаточно, самых убедительных примеров.

Отказываясь совершать панихиду по иноверным христианам, хотя бы последняя состояла только в одном поминовении их имен с именами православных, священник больше, чем как думают иные, далек от какого-либо жестокосердия или узости в разумении своего пастырского долга. Не хочет он также и нанести лишнюю рану в больные сердца присных иноверцам людей. Ничему такому здесь нет решительно никакого места. По силе вышеприведенных соображений, он поступает только так, как именно должен поступить. Разумеется, на него могут посыпаться всякие упреки. Что делать? Иногда лучше перенести их, нежели, в угоду заведомо ложным мнениям, хоть на одну пядь поступаться правдой. Пастырский долг состоит в самоотверженном служении Христовой истине, в нелегком воспитании для нее верующих, а не в рабском человекоугодничестве, к сожалению, не чуждом иногда и для служителей алтаря. Священник должен помнить знаменательные слова закона Божия: «да поставит тя Господь Бог твой во главу, а не в хвост: и будеши тогда выше, и не будеши ниже, аще послушаеши заповеди Господа Бога твоего» (Втор. 28, 13), на которые ссылается книга «Апостольских постановлений» (Кн.II, гл.14: Ούδὲ  γἀρ δί καιον κεφαλὴν ὄντα, ὦ ἐπίσκοπε, ούρᾷ  προσέχειν, τοντ έστι Λαϊκφ . Возражатели против канонического достоинства «Ап. постановлений» благоволят иметь в виду полное согласие цитируемого постановления с 1Тим. 4, 11, 12; 6, 12; 2Тим. 4, 1, 2).

Требующие, вопреки природы самой Церкви и канонических постановлений, поминовения инославных едва ли стали бы так настойчивы в своем противозаконном требовании, если бы тою же мерою, какой мерят церковные установления, стали мерить некоторые аналогичные явления общественной жизни. Многочисленные корпорации, ассоциации, ученые, технические или промышленные общества, всевозможные союзы, – как хотите назовите их, – сколько известно, проводят очень определенные границы между собой и всякими другими обществами; зорко следят за проложенными «межами» и никому не позволят по произволу переставлять их. Корпоративная честь, общественная солидарность и т.п. общеупотребительные выражения непререкаемо свидетельствуют о том, что в обществе, а особенно в известных его сословиях, не только созрело, но под час даже и перезрело сознание органической связи его членов. Наверное, многим известно, как трудно бывает со стороны проникнуть в известные собрания и какие кары обрушиваются на смелого в них пришельца. Ни о гуманности, ни о братских чувствах, ни о вреде предрассудков и ни о чем подобном не раздается здесь речи, а скорее – ее и слушать не будут, твердо стоя на условных корпоративных правилах. И надо признаться, все считаются с такими правилами и уважают их, как получивших полное право гражданства.

Так оправдывается аристотелево изречение о человеке, как о Ϛῶον πολιτικόν. Действительно, человек есть «общественное», или, буквально, «гражданственное животное»: в этом его существенный признак, происходящий от Самого Творца, создавшего в прародительской чете первую общественную клеточку и определившего смысл истинной жизни в составлении верующими «царства небесного». Недаром и Церковь Христова именуется иногда, как “civitas” Dei, члены которого суть полноправные граждане Божьего царства, являются первенцами из всех других граждан и потому не должны продавать своего первородства за чечевичную похлебку. Естественно, поэтому, каждый член Церкви обязан возрастить в себе истинно-христианский, православно-церковный корпоративный дух и, не забывая долга любви к ближним, твердо держать в своих руках церковное знамя. Если в Церкви найдутся такие знаменосцы, то они почтут для себя прямо невозможным предъявлять желания, противные самому духу церковной жизни и молитвы, как высшему ее выражению.

Они признают и в Церкви наличность такого братства, столь тесной солидарности между собою членов Церкви, посягательство на которую (солидарность) равносильно измене последней. Знаем, что сравнение – не доказательство; но знамение и то, что иные аналогии бывают в несколько раз убедительнее, по сравнению с самыми строгими логическими доказательствами.

Церковные «космополиты» равнодушно услышат, наряду с православными именами, имена инославные, например: Карла, Ромуальда, Франциска, Джона, Вильгельма, Гуго и мн. подобн.; зато совершенно не так воспримет эти имена слух истового православного, которому дороги имена своих присных, данные в честь того или другого святого. Но что святого для нас в Карлах, Ромуальдах, Генрихаха, Адальбертах, Болеславах, Готфридах, Густавах, Наполеонах, Оттонах и т.п.? Если же станем поминать иноверцев, не произнося их имен, то будем только фарисейски маскировать свой грех, который от того, разумеется, не преобразуется в христианскую добродетель.

В таком случае, почему же не молиться о Лютере, о Цвингли и Кальвине, или и из древних – об иконоборцах, об евтихианах и несторианах и о других заблудших? Потому ли, что они более тяжко погрешали против церковного вероучения, сравнительно с позднейшими еретиками? Но если хорошенько разобрать все обстоятельства происхождения различных ересей, то еще вопрос: какие окажутся более виновными, старинные или древние еретики? Те и другие, несомненно, погрешали против основных членов веры и, следовательно, можно говорить только об относительной или сравнительной ответственности погрешавших: принципиально же те и другие виновны в одинаковой мере, и потому к виновным должно и одинаково относится. Но кто же дерзнет поминать Ария, Македония, Нестория или Евтихия, хотя бы за панихидой? Если же так, то откуда берется смелость поминать Карлов, Ромуальдов, Вильгельмов, Генрихов и их инославных собратьев, сущих в отлучении от святой кафолической Церкви? Поступать так – значило бы обнаруживать ничем неизвинительную смелость, законом для которой служит одно: «я так хочу, так повелеваю. Да будет на месте разума своеволие»!

Мало того, что набожный слух в праве оскорбиться внесением в церковь (или в панихидное моление на дому) инославных имен, еще более в праве оскорбиться почившие члены тех инославных общин, которые вдруг, неожиданно для самих себя, попали в церковные диптихи. Ведь предварительно требуется потерять всякое уважение к свободной в христианстве личности, чтобы являться с непрошенными услугами пред бездыханным телом! «Буде кто из иноверцев», гласит указ СВ. Синода, от 20 февраля 1800г. (Свод закон. изд. 1857г., Т.XIII, Уст. врач. Ст. 292, см. у Прот. К.Т. Никольского в «Пособ. к изуч. устава богослуж.» Изд. 6-е, СПБ. 1900, стр. 777), «реформатской и лютеранской религии преставится, желая погребен быть от священника греко-российского исповедания, а пастора никоторой из упомянутых религий не будет, в таком случае, как они евангельское содержат и надежду полагают во Христе Спасителе мира, и при том определили себя на защищение нашего православного отечества, священникам полковым тела их провожать до кладбища в ризах и епитрахили и опускать в землю при пении стиха: Святый Боже«… В приведенном постановлении, по справедливому замечанию протоиерея К.Т. Никольского, не упоминается ни о пении заупокойной литии, которую обыкновенно начинается вынос тела, ни о возглашении вечной памяти, – что и требовалось доказать. Зато, добавим от себя, упоминается о »желании" почившего быть погребенным от православного священника и о ненахождении пастора в том месте, где суждено скончаться иноверцу. Сказано совершенно ясно и определенно и преподано, в форме указа, к непременному руководству православным священникам (пусть в указе речь идет «о погребении» иноверцев: суть речи понятна, и никакими толкованиями нельзя переделать смысл указа). Кажется, о чем бы тут и рассуждать? Однако, приходится рассуждать, в виду самовольной, человекоугодливой и никакими доводами не оправдываемой практики некоторых православных священников. О желании почившего здесь никто и не спрашивает; да и к чему послужило спрашивание молчаливых уст покойника? Достаточно того, что он почил, безмолвен и безволен: за него распорядятся другие! Кто же и когда именно поставил их такими невиданными нигде на свете душеприказчиками? Принято ссылаться на православных родственников, нуждающихся в религиозном утешении по скончавшемся иноверце. Что они нуждаются в известном утешении, это правда; но что последнее должно проявится непременно в виде заупокойного моления, совершаемого православным священником, это неправда. Первое не имеет необходимой связи с последним. Религиозное утешение может подаваться и другими способами, о которых предоставляется подумать православным родственникам почивших иноверцев: „всякия кончины видех конец: широка заповедь Твоя зело“ (Пс. 118, 97), и особенно многоразличны виды христианской блоготворительности,-этого могучего средства к снисканию милости Божией почившим. Кроме обще-церковной молитвы, затем, есть частная молитва, за которой не возбраняется православным родственникам молиться о своих инославных присных. Наконец, почему не обратиться к инославному священнику, буде таковой окажется на месте, с просьбой помолиться о почившем? А между тем, в действительности бывает или так, что совсем не приглашают пастора (православные родственники), или же, совершив обряд с его помощью, обращаются затем и к православному священнику, ссылаясь на потребность живых в религиозном утешении, с умолчанием об еще более назревшей потребности в соблюдении известного декорума,-этого мишурного блеска, к сожалению, подчас для нас более дорогого, чем само духовное сокровище.

Представим себе, что каким-нибудь чудом воскрес бы из мертвых тот иноверец, над бездыханным телом которого православный священник, с такими же молитвенниками, совершает панихиду. Неужели с уверенностью можно утверждать то, что явившийся станет благодарить за нежданную услугу? В том-то и дело, что услуги-то нет, что в смертный час почивший и не думал о переходе в православие, да и время ли заниматься этим предметом, например, в пылу жестокой битвы, или в момент какой-либо неожиданной катастрофы? Мы так предполагаем, нам хочется так думать, и как это само собой понятно,– честь и слава нашему великодушию. Но действительное положение дела от того не изменяется ни на одну иоту. Убежденные (далеко не все и не всегда) в правоте своего вероисповедания, мы хотим верить, что и другие,– в нашем случае иноверцы,– по крайней мере, перед смертью непременно должны убедиться в ложности своего исповедания и в истинности православного. Свои добрые желания мы невольно проектируем в сердцах иноверных. Но даже и самый посредственный психолог не придаст большого значения такой проекции: она слишком субъективна и грешит против основных законов душевной жизни человека. Мы говорим ведь о том, что обыкновенно наблюдается нами в ежедневной жизни, а не об исключениях, отрицать которые не следует, но и которым придавать больше того значения, какое они имеют, также не подобает.

Отказываясь совершать над умершими иноверцами церковное поминовение, православный священник тем самым не обрекает их на вечное осуждение: этот суд-дело Божие. В страшный час воздаяния каждому по делам его «многие приидут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном», как говорит Сам Господь (Мф. 8, 11), и надо ожидать, что, также не в малом числе, «сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будет плачь и скрежет зубов» (ст. 12). Это нужно помнить особенно нам, православным, подчас склонным считать себя исключительными наследниками царства небесного только в силу своей принадлежности к истинной Церкви Христовой и забывающим, что последнее «восхищается с усилием» (Мф. 11, 12); а затем, помня приведенные слова Христовы и подобные им, мы не должны безрассудно обрекать всех иноверных на окончательную погибель. Больше вреда, чем пользы, приносят и те, по истине, неразумные миссионеры, которые из совершенно верного положения: «вне церкви нет спасения» (формула, означающая не – кто спасется, но – где спасение) сделали, по выражению псалтири, «сети, огнь и жупел» (Пс. 10, 6), наводящие страх и трепет на некоторых малообразованных слушателей противосектантских собеседований. Этим последним обстоятельством также отчасти объясняется неотступное желание православных родственников отслужить панихиду над умершим иноверцем,-пустившемуся, так сказать, в плавание по морю вечности бросить спасательный круг: авось поможет!...

Закончим свои соображения тем же, чем и начали, то есть, указанием на то, что православная Церковь, как определенное и имеющее свои, строго очерченные, границы общество верующих, не может допустить церковной молитвы (панихиды) по умершим иноверцам-христианам; не предрешая их конечной участи, она «предает их суду, а паче милосердию Божию» (М. Филарет, «Разгов. между испыт. и уверенн.»), в твердом памятовании божественных слов: «яко у Господа милость, и многое у Него избавление» (Пс. 129, 6).

Не приписывая себе исключительной привилегии- сострадания и великодушия-и не отрицая того и другого в инославных общинах, православные христиане не должны закрывать своих глаз от того доброго, что, несомненно, находится и в последних. Будем только искренни и правдивы и признаемся чистосердечно в том, что по рассматриваемому предмету нам небесполезно взять урок у западных наших собратьев, например, у римско-католиков, не боясь ложного унижения, ибо, наоборот, только «гордость унижает человека» (Притч. 29, 23). В одном из лучших руководств по церковному праву (Walter? Lehrbuch des Kirchenrechts eller christlichen Confessionen» Vierzehnte Ausgabe. Bonn, 1871, S. 732) относительно рассматриваемого вопроса читаем следующее: «дорожа своим достоинством, церковь, предоставляя окончательную участь почивших суду Божию, не может, однако, изменить своему основоположению, состоящему в том, чтобы не предлагать своих услуг также и в случае смерти тем, которые отвергли общение с ней (церковью) при своей жизни». Другой западный (рим.-кат.) канонист (Kreutzwald, см. его артикул: „Begräbniss» в Wetzer und Welte’s Kirchenlexikon, zw. Aufl., Freiburg im Breisgau, 1883, Sp. 201) о том же предмете пишет следующее: «церковь должна иметь в виду очевидный внешний факт непринадлежности к ее общению скончавшегося» (разумеется всякий, заблуждающийся в вере, еретик, церквеотступник). И, действительно, справедливо порицаемый нами в других отношениях, римский католицизм едва ли не заслуживает лучшего суждения в рассматриваемом отношении: он остается верным себе самому, он воспитывает в своих последователях строго-церковное самосознание, ясное и уверенное в совершенной правоте совершаемого дела.

Хотя и «не чисто истинная» (М. Филарет. «Разгов. между испытующим и уверенным», стр. 28), римское католическая церковь, тем не менее, сильна и крепка своей стройной организацией, в чем признаются все другие христианские общины, не исключая и православной Церкви, между тем как эта последняя, обладательница всей полноты Христовой истины, страдает отсутствием такой организации, проявляющейся как в большом, так и в малом. Вот почему, д о р о ж а истинными началами своей Ц е р к в и, мы нравственно обязаны больше и настойчивее проводить их в свою православно-церковную жизнь, воспитывать свое православно-церковное самосознание, уважать самих себя, не думать, что постоянным попустительством (в Ал.– Невской Лавре, 30 августа, неоднократно присутствовали за молебном прибывавшие во время лит. верных китайский, турецкий и японский посланники!) мы добудем себе уважение от других, строго соблюдать церковные каноны и, тщетно успокаивая протестующую совесть пагубными софизмами, не предлагать своих противозаконных услуг тем, кто совсем в них не нуждается.