История Русской Церкви. Том 1. Часть 1
Период первый, Киевский или до-монгольский

Том 1. Часть 2 * Том 2. Часть 1 * Том 2. Часть 2

Содержание

Предисловие. Введение.

Глава I. Христианство на Руси до св. Владимира I. Времена доисторические. Сказание о крещении новгородского князя в Тавриде или Крыму, в городе Суроже. III. Христианство в России от начала государства до св. Владимира. При Игоре. Крещение св. Ольги. От Игоря до Владимира. Русская легенда о крещении Ольги в Константинополе, записанная в нашей летописи под 955 годом. Константин Порфирогенит о приёмах Ольги в Константинополе во дворце императорском (De ceremoniis aulae Byzantinae, lib. II, cap. 15, ed. Bonn, p. 594, y Миня Патрология t. 112, col. 1108). Западные летописцы о посольстве Ольги к Оттону. Глава II. Крещение св. Владимиром всей Руси и совершенное утверждение христианства на Руси при его преемниках I. Владимир, – его собственное крещение и крещение им страны. II. Ярослав, довершитель дела Владимирова со стороны духовной. III. Окончательное распространение христианства на Руси после Владимира. Уверения некоторых римско-католических писателей, будто мы, Русские, обращены в христианство латинскими миссионерами, и действительные попытки пап обратить нас в христианство и восхитить нас у Греков. Приложения 1. Житие Владимира, принадлежащее неизвестному автору, по всей вероятности, Греку, и соответствующая ему часть повести о крещении Владимира, помещённой в летописи. 2. Память и похвала Владимиру монаха Иакова. 3. Проложное сказание о Владимире. 4. Бандуриево греческое сказание о крещении Владимира. „Обстоятельное повествование о том, как крестился народ Росов”. 5. Греческие и арабские писатели о женитьбе Владимира на царевне Анне. 6. Сага об Олаве, сыне Триггвиеве. Глава III. Управление I. Введение управления. – Митрополия и митрополиты. II. Епископские кафедры, епископы и епархиальное управление. III. Пространство епархиального суда. Церковные законы. Дополнение о епископах (архиепископы). IV. Приходское духовенство и приходы. V. Средства содержания духовенства высшего и низшего. VI. Отношение власти церковной к государству и наоборот власти государственной к церкви. VII. Быт и общественное положение духовенства. Его мирское (небогослужебное) одеяние. Отношения Русской церкви к Римской, попытки пап подчинить нас своей власти и наши собственные обращения к папам. Приложения. Примечание к примечанию № 678. Так называемый «Церковный устав» Владимиров. Так называемый «Церковный устав» Ярославов. «А се устав Ярославль, суды святительскыа. О блядни: А се о крадбах разноличных: Устав Ярославов южной или Киевской редакции. «Свиток Ярославль». Область суда церковного по грамоте Ростислава Мстиславича Смоленского и по посланию неизвестного Владимирского епископа к не называемому по имени сыну Александра Невского. Грамота Ростислава Мстиславича: Послание епископа Владимирского: О поучении Новгородского архиепископа Илии священникам епархии в сборное воскресение 1166 года. Отдельные известия о епархиях периода до-монгольского. 1. Епархия Черниговская. 2. Епархия Белгородская. 3. Епархия Владимиро-Волынская. 4. Епархия Новгородская. 5. Епархия Ростовская. 6. Епархия Туровская. 7. Епархия Полоцкая. 8. Епархия Тмутараканская. 9. Епархия Переяславская. 10. Епархия Юрьевская. 11. Епархия Смоленская. 12. Епархия Галичская. 13. Епархия Рязанская. 14. Епархия Владимиро-Кляземская или Суздальская. 15. Епархия Перемышльская (вторая в области Галичской после епархии города Галича). 16. Епархия Угровская (также в области Галичской). Глава Четвёртая. Просвещение. I. Неудавшаяся попытка Владимира ввести у нас просвещение и наше действительное просвещение – грамотность. II. Переводная и вообще заимствованная письменность. III. Наша собственная (оригинальная) письменность. Наши писатели из Греков. Светская литература. Приложения. Татищев об училищах и просвещении у нас в период до-монгольский. Библиографический обзор существовавшей у нас в период до-монгольский переводной и вообще заимствованной письменности. Священное Писание. Писатели и книги в алфавитном порядке. Апокрифы. Дополнения и поправки. Хронологическая таблица.  

 

Предисловие. Введение.

Первое издание настоящей 1 половины Тома моей Истории русской церкви, напечатанное в 1880 году, давно распродано. Не менее давно приготовив её ко второму изданию, я не видел возможности напечатать второе издание, и отложил было всякую о нём мысль. Но неожиданным образом явилась возможность...

Люди, благосклонно встретившие эту 1 половину I тома моей Истории русской церкви в первом издании, надеюсь, также благосклонно примут её и во втором издании. А что касается до людей, которые в первом издании встретили её враждебно, то я должен сказать им, что, хотя вражда их вовсе и не составляет чего-нибудь приятного для меня, но что, во всяком случае, я не имел желания, насилуя свои убеждения, преклонять их гнев на милость какими-нибудь им уступками.

Обязан я искренней благодарностью Обществу Истории и Древностей Российских, которое взяло на себя печатать мою Историю, и которое вот уже напечатало две её книги, составляющие два полутома. Эту искреннюю благодарность мою Обществу и считаю своим долгом засвидетельствовать публично¹.

14 Апреля 1901.

Имея возможность сделать для русской церковной истории значительно менее того, что желал было и надеялся сделать, утешаю себя словами библейского мудреца, который говорит: „много замыслов в сердце человека, но состоится только определённое Господом” (Прит. 19, 21). А от себя самого, обращаясь мыслью вперёд, к будущим работникам над русской церковной историей, которых ожидается ещё не короткий ряд. От всей души желаю им, чтобы каждый из них при окончании своих трудов вместо слов библейского мудреца мог говорить другие слова: „все замыслы, какие были в сердце человека, имел он возможность и успел выполнить при помощи Божией”...

Е. Г.

История русской церкви относительно качества своих источников. Её разделение на периоды. Образ изложения.

Обработка всякой истории есть дело весьма не скорое, требующее более или менее длинного ряда работников. Однако, это не значит, чтобы всякая история, при употреблённых времени и талантах, могла быть доведена до возможной степени совершенства, желаемого от настоящей истории, или иначе – чтобы все истории при одинаковости обработки могли быть равными между собой по своему достоинству в отношении содержания. История не есть поэзия и обработка историческая не есть творчество, а именно только обработка готового и данного исторического материала. Задача историков извлечь (и выжать) из этого материала всё, что служит к созиданию настоящей истории; но далее этого они пойти не могут и бессильны прибавить самого материала или его улучшить. Между тем, материал исторический не всегда и не везде один и тот же по обилию и качеству, а в каждом частном случае свой, начиная с его полного отсутствия или полной непригодности (так что иные люди не имеют никаких историй, а другие имеют их только начисто баснословные). Таким образом, истории, как истории, могут быть более совершенными и менее совершенными и вообще иметь степень совершенства весьма различную и всякая свою.

Наша русская церковная история по своему достоинству, как истории, должна быть поставлена очень не на высоком месте и отнесена к числу историй, которым суждено оставаться далёкими от совершенства. По своему научному идеалу история есть, возможно, удовлетворительное воспроизведение прошлой исторической жизни людей, – такое воспроизведение, чтобы эта историческая жизнь восставала перед нами, как настоящая, во всей своей жизненной живости и во всей своей целостной полноте (с тем прибавлением против настоящей – чтобы и со всем своим смыслом). Нет ни одной действительной истории, которая бы достигала этого идеала вполне (ибо идеал истории так же недостижим, как и всякий другой идеал); но степени приближения к нему могут быть весьма различные, и наша русская церковная история есть именно одна из числа тех историй, которые в состоянии приближаться к нему наименее, или иначе – из числа тех историй, которые имеют возможность воспроизводить прошлую историческую жизнь далеко не в сколько-нибудь желаемой степени.

Источники истории, сколько их вообще может быть, разделяются на три класса: письменные, вещественные и (если дело идёт о народах живых, не вымерших) представляемые живой жизнью². Источники письменные, подразделяясь на несколько отдельных классов, состоят:

1) из сказаний нарочито повествовательных, каковы суть летописи общие и частные и исторические монографии об отдельных, особенно замечательных, лицах и событиях;

2) из сочинений не нарочито быто- и нраво-описательных, каковы суть сочинения юридического и так называемого публицистического содержания;

3) из памятников двоякого рода: с одной стороны – деятельности, именно правительственно-законодательной и административной, каковы суть законодательные акты, указы и грамоты. С другой стороны – жизни, именно умственно-нравственной, каковые представляет литература всей своей, большей или меньшей, наличностью. Источники вещественные суть сохранившиеся вещественные памятники: здания, принадлежности быта, произведения ремёсел и искусств. Живая жизнь представляет собой источник истории в языке, в быте, в эпической народной поэзии, в поверьях и суевериях и пр.

Русская церковная история обладает всеми сейчас указанными источниками, так что по их количеству она может быть причислена, так сказать, к историям первоклассным³. Но другое дело – их качество и обилие...

Перечисленные источники истории разделяются на главные и второстепенные. Одни доставляют в собственном смысле исторические сведения, сведения положительные и именно о том, что составляет в историях существенное. Другие же или доставляют сведения, которые мало положительны и надёжны, касаются сторон жизни не главных, а второстепенных, или представляют собой только общие свидетельства своей совокупностью и могут только служить данными для заключений. Единственный главный источник должно бы составлять летописание, как оно есть единственный прямой и нарочитый источник. Но летописание с самого его начала и до позднейших времён велось у людей односторонне. Человеческие общества, составляющие предмет истории, состоят из двух частей – из самых обществ и из правительств. Общество есть то, что имеет цель само в себе, в своей жизни. Правительство есть необходимый орган общества, без которого оно не может существовать как общество, имеющий назначением поддерживать жизнь общества и содействовать её движению вперёд (т. е. так по идее, хотя в последнем случае далеко не всегда так на деле). Настоящая история всякого общества должна быть историей обеих его половин, а не которой-нибудь только одной, ибо иначе она не будет историей полной и настоящей. Но только в наши дни совсем должным образом понята и принята очень простая, по-видимому, истина, что общества, как общества, со своей жизнью должны составлять предмет истории. По взглядам же, которые господствовали от времён древнейших и до нас, общества представляемы были только в виде их правительств, почему и под историей обществ разумеема была исключительно история правительств. Сообразно с этим взглядом летописцы повествовали только о делах и деяниях лиц, составлявших собой правительственные смены, и вовсе не касались нарочитым образом изображения жизни обществ. Ведя повествование о деятельности лиц правительственных, нельзя до некоторой степени не касаться жизни обществ. Ибо, хотя деятельность эта далеко не вся бывает посвящена обществам, как бы следовало по идее (и за исключением представляющих собой редчайшую редкость таких всесторонних великих людей, как франкский Карл Великий или, например, Пётр Великий), но, во всяком случае, наибольшей частью так, что она посвящается ему много или мало. Таким образом, если бы у летописцев было обычаем повествовать обо всей деятельности лиц правительственных, то они вместе с этим, в довольно значительной, хотя и далеко не в достаточной, степени изображали бы нам и жизнь обществ. Но к сказанному выше должно быть сделано ещё одно существенное ограничение. У летописцев образовался тот взгляд на исторические, достойные повествования, дела (образовался, подразумевается, вместе со всеми другими людьми, ибо летописцы не составляют исключения из числа всех других людей), что они суть только дела достопримечательные, и из этого понятия достопримечательности была исключена не громкая по внешности деятельность правителей на благо обществ. Таким образом, летописи были бы совершенно недостаточным источником для истории жизни обществ, если бы мы не имели других источников. Эти другие источники суть: памятники законодательства, сочинения юридического и так называемого публицистического содержания. Каким образом памятники законодательства могут составлять источник для познания жизни, это само собой понятно, ибо законодательство есть именно организация жизни. Сочинения юридического содержания, комментируя законы и вообще, так или иначе, трактуя о них, вместе с тем необходимо сообщают в большей или меньшей мере сведения и о самой жизни. Из сочинений публицистического содержания мы разумеем тот отдел, который в светской литературе называется сатирой⁴, а в духовной – словами обличительными: сатира и слова обличительные, изображая пороки и недостатки жизни современных обществ, через то самое становятся источником для истории этой жизни.

Этими-то главными источниками историй вовсе и не может похвалиться русская церковная история, – качественными по качеству, количественными по обилию.

Мы сказали, что в летописях история обыкновенно пишется односторонне. Так это в них с историей гражданской. Но с историей церковной может быть и иное, а именно – что она не пишется в них никак. И, увы! этот последний случай имеет место в наших летописях с нашей церковной историей.

По степени своего образования, которое состояло в отсутствии настоящего образования, мы не были способны к самостоятельности и не могли пойти в историографии далее того, в каком положении находилась она у современных ей у нас началу Греков. Но у позднейших Греков после того, как начало у них клониться к упадку образование, понятие исторического, совсем перестав знать жизнь как жизнь, низошло к возможно узкому и мелкому понятию достопримечательного. И так как дела церкви в это позднейшее время, быв устроены и придя в порядок, перестали являть необычное, и приняли обычное течение, следовательно – перестали быть достопримечательными, то церковная историография у них совершенно пала. Прекратив ведение особых церковных летописей, церковную историю ограничили только тем, что отвели ей самое ничтожное место в летописях гражданских, причём, вовсе не заботясь о ней как отдельной истории, не вели её в виде повествования непрерывного и последовательного, а только кое-что вписывали из неё случайным и разрозненным образом. Что было с церковным летописанием у Греков, не лучшее того должно было случиться с ним и у нас, т. е. говоря иначе и яснее – лучшее того, что было у Греков, у нас не могло случиться. Но подражатели иногда ещё значительно отстают от своих образцов или от тех, кому подражают: и этот именно случай имел место у нас по отношению к церковной истории. У нас, как и у Греков, были поведены только летописи гражданские; но в этих последних ничтожное место, отведённое церковной истории в летописях греческих, до такой степени ещё умалилось, что меньшее его было бы уже совсем никакое. У самого первого летописца нашего, если исключить довольно подробные рассказы об основании Печерского монастыря преподобным Феодосием и о начальном жительстве в монастыре, что объясняется тем случайным обстоятельством или той особенной причиной, что автор сам был монах Печерского монастыря, все церковно-исторические известия состоят: В краткой записи о поставлении одного митрополита (сделанной также благодаря тому случайному обстоятельству, что это поставление находилось в связи с историей Печерского монастыря); В отметке года прибытия на Русь двух митрополитов; В отметке года смерти одного митрополита; В случайных упоминаниях ещё о двух митрополитах – и только. В начале этих разрозненных отметок не стоит даже известия о прибытии на Русь самого первого нашего митрополита и об учреждении им у нас церковного управления⁵. Дальнейшие летописцы представляют некоторый прогресс против первого, однако весьма небольшой и состоящий в следующем: Летописцы до-монгольского периода – во-первых, отмечают годы восшествия на кафедру и годы смерти если не всех митрополитов, то большей части, и во-вторых – в виде исключения сообщают некоторое, весьма небольшое, количество отрывочных известий о церковных делах. Летописцы после-монгольские аккуратно отмечают годы восшествия на кафедры и годы смерти всех митрополитов, начиная, впрочем, не с первого, а со второго из этих последних, и также в виде исключения сообщают такое же количество известий о помянутых делах.

Таким образом, наши летописи дают нашей церковной истории голый каталог предстоятелей нашей церкви, за древнейшее время далеко неполный и относительно хронологии далеко неудовлетворительный, и ничтожное количество отрывочных, по качеству большей частью весьма неудовлетворительных, известий о церковных делах. Чтобы быть, впрочем, совершенно точными по отношению к летописцам до-монгольского периода, мы должны сделать оговорку. Почти совсем не давая у себя места церковным делам и событиям в строгом смысле этого слова, летописцы эти, кроме записей о поставлении митрополитов, ведут ещё записи о поставлениях епископов и о построении каменных церквей. Так что, говоря точно, церковная история состоит у них не из одного каталога, а из трёх: митрополитов, епископов и каменных церквей.

Если у позднейших Греков, а вслед за ними и у нас, церковная история была исключена из области общего летописания, то тем менее у них и у нас она могла быть предметом летописания частного, каковое представляют собой монографии. В церковной области вместо монографий исторических у них и у нас были только монографии мифические – жития святых⁶. Жития святых, как бы они ни чуждались истории, которая не составляет их цели (и которая иногда стоит поперёк дороги их целям), всё же не могут обходиться без того, чтобы не сообщать, по крайней мере, некоторых исторических сведений о тех лицах, подвиги святости которых описывают. Таким образом, если бы наши жития святых были именно житиями наших митрополитов, то всё-таки же были бы далеко не бесполезны для истории, хотя давали бы настоящего исторического и не особенно много. Но житий митрополитов мы имеем весьма небольшое число⁷, а наибольшая часть всего остального, довольно значительного, их количества, повествуя о подвигах и святой жизни людей, не стоявших на сцене истории и не принадлежавших к её деятелям (намеренно выделявших себя и удалявшихся из общества), почти ничего не даёт истории. В прежнее время, до обстоятельного знакомства с житиями, питалась надежда, что, не давая фактических сведений, они дадут изобильный материал для изображений общества в нравственном и церковно-бытовом отношениях. На деле оказывается, что надежда была совершенно напрасной: Во-первых, писатели житий весьма мало заботятся о том, что называется «рисовать обстановку». Во-вторых, свою скудную обстановку они рисуют не посредством живых черт, взятых из действительной жизни (современной самим святым или – если авторы житий поздние-современной им самим), а посредством общих мест и риторических фраз, в которых почти нет ничего живого и индивидуального, а только одно приложимое ко всякому месту и времени и ко всяким людям.

После летописей и монографий источником для истории лиц правительственных и их деятельности остаются самые памятники их деятельности законодательной и административной. Законодательствуют, с целью производить улучшения в жизни и быте обществ, большие или меньшие, общие или частные, обыкновенно не все правители, а только некоторые. У нас же, как скажем сейчас ниже, из правителей церковных были законодателями только весьма немногие, а всё решительное большинство их были просто администраторами. Т. е. правителями, которые, не двигая жизни вперёд, с большей или меньшей ревностью заботились об её поддержании на данном уровне, и которые с большей или меньшей ревностью старались о возведении к этому уровню всех частей целого. Но памятники административной деятельности представляют собой источник для истории лиц правительственных весьма неудовлетворительный. Так как они были не общими законами, а частными указами, направленными против отдельных лиц или в известные отдельные места, то они не имели быть хранимы намеренно, а могли сохраниться в большем или меньшем числе только случайным образом. Следовательно, здесь большее или меньшее количество сохранившихся памятников есть простое дело случая и не даёт никаких оснований заключать что-либо к качеству самой деятельности. Затем, памятники административной деятельности, не быв иллюстрированы летописями и вообще сторонними свидетельствами, наибольшей частью представляют собой немую и слепую грамоту, в которой трудно прочесть что-нибудь с уверенностью. Администрация (администрирование) есть исполнение установленных и определённых обязанностей, что можно делать или с величайшей ревностью или без всякой ревности, просто формальным образом. Отдельные и разрозненные памятники администрации, если только они не представляют собой чего-нибудь исключительного и слишком характерного, вовсе не говорят, принадлежат ли они людям первой категории или второй, и суть ли плод ревности или простого формального исполнения обязанностей. Положим, что от какого-нибудь митрополита мы имеем несколько памятников карательной административной деятельности. Если памятники не выдаются ничем особенным, то они не будут говорить нам ровно ничего: может быть, они принадлежат человеку, который был одушевлён ревностью к исполнению своих обязанностей, и столько же может быть, что они принадлежат человеку, который ограничивал всю свою ревность тем, что подписывал указы.

Человеческие общества движутся вперёд сами собой, присущей им силой движения, и усилиями правительств, которые суть органы и орудия обществ, специально для той цели, чтобы поддерживать их жизнь и двигать её вперёд. Правительства движут или делают попытки двигать вперёд общества путём законодательства. Лица правительственные, из преемства которых состоят правительства, бывают или люди обыкновенные или исключительные, так называемые великие люди. На великих людей природа вообще чрезвычайно скупа и их везде весьма не помногу. Что же касается до обыкновенных людей, составляющих преемства лиц правительственных, то они суть дети своих обществ, т. е. нисколько не возвышаются над ними. По этой причине насколько самим обществам присуща сила движения вперёд, настолько же и лицам правительственным присуща энергия двигать их. Наше русское общество, наделённое этой силой движения менее или не менее других, во всяком случае, проявляло её весьма слабо. Само собой разумеется, что это было одинаково как в государстве, так и в церкви. В период до-монгольский преемство лиц правительственных, церковных, у нас было не своё русское, а чужое – греческое. Но у Греков в позднейшее время сила нашего движения совершенно ослабела, и они не были способны на то, чтобы возбуждать её в других. Вследствие этого наша русская церковь сравнительно крайне бедна памятниками законодательства. От периода до-монгольского мы не знаем ни одного такого памятника. Может быть, они и были, только не сохранились или пока остаются неизвестными. Во всяком случае, нет никакого основания предполагать, чтобы они были многочисленны. Великое бедствие – нашествие Монголов заставило русскую церковь несколько позаботиться о своём улучшении, каковая забота выразилась в деяниях Владимирского собора 1274 года. А после этого никаких законодательных мер до XVI века, когда соборы 1503–1504 года и Стоглавый 1551 года. К нашему счастью, последний собор значительно вознаграждает нас за отсутствие законодательных памятников в предшествующее время. При Иване Васильевиче IV Русь стала новым государством – из великого княжества царством, с великой ролью второй Византии и третьего Рима. Став новым государством с великим значением, Русь сознала потребность в обновлении своей жизни государственной и церковной, следствием чего и было издание гражданского Судебника и для улучшения дел церковных – созыв Стоглавого собора. В последнем случае дело могло быть поведено так и иначе, поставлено узко и широко, обнимая многое или ограничиваясь кое-чем. Тогдашний предстоятель русской церкви – митрополит Макарий, именно и сознавший нужду в её обновлении, поставил дело самым широким образом, так чтобы обновление было по возможности всеобщим и целостным. Практического значения деяния Стоглавого собора не имели никакого, ибо обновления вовсе не последовало; но они имеют для нас чрезвычайно важное значение как исторический источник: мы находим в них живую и возможно полную картину русской церкви и русского общества в церковном отношении за XVI век.

У людей образованных сочинения юридического содержания состоят в учёных комментариях на законы, и вообще, в каких бы то ни было учёных трактатах о них. Так как у нас не было никакой образованности и учёности, то ничего подобного и не могло у нас быть. Таким образом, этого источника истории в его собственном виде мы совсем лишены. Имеем мы, впрочем, сочинения, которые могут быть отнесены к нему в несобственном смысле и которые представляют собой как бы частное законодательство. Люди, знающие церковные законы и обычаи, или по собственному побуждению или в ответ на вопросы людей незнающих, писали дисциплинарно-канонические наставления. В этих наставлениях, которые по времени относятся преимущественно к периоду до-монгольскому, более или менее затрагиваются церковные жизнь и быт с их живыми чертами.

Светская сатира и духовные обличительные слова также могут существовать только у людей образованных. Прежде всего, чтобы обличать пороки и недостатки жизни современного общества, нужно сознать их и возвыситься над ними (если не жизнью, то мыслью). Но обыкновенное средство к этому сознанию и возвышению для избранных натур есть образование. Правда, есть ещё средство необыкновенное, которое и в обществах необразованных приводит людей к сознанию их пороков и недостатков, именно-достижение пороков и недостатков до чересчур крайней крайности. Но и в этом случае у людей необразованных сознание не может выразиться в сатире или словах обличительных. Сатира и слова обличительные составляют род письменности, требующей литературного образования. Осмеивать и обличать совсем не то, что о чём-нибудь повествовать. Составлять рассказы, худые или хорошие, о данных историях, вести летописный или погодный ряд таких рассказов может всякий. Но совсем другое дело сатиры и обличительного слова: они могут быть сочинениями только искусственными. Чтобы писать их, недостаточно сознавать пороки и недостатки и быть исполненным против них негодования. А нужно обладать искусством сочинять, иначе ничего не выйдет кроме нескладных и кратких нечто. Поэтому у нас, хотя наша церковная жизнь приводила людей к сознанию её пороков и недостатков, не могло являться настоящих её обличителей, и дело должно было ограничиваться только самыми незначительными попытками этого обличения. Впрочем, и здесь, как в памятниках законодательства, судьба была к нам не совсем немилостива и послала нам одного обличителя со стороны. В XVI в. прибыл в Россию для совершения одного частного книжного дела учёный Грек. По совершению дела он имел возвратиться домой. Но судьба (для пользы русской церковной истории, хотя и на несчастье его самого) распорядилась так, чтобы он навсегда остался в России, и этот Грек, – знаменитый преподобный Максим, став бичевателем пороков и недостатков современной ему русской церковной жизни, ярко изобразил нам эту жизнь со всем её смыслом за данный период времени.

Из сейчас сказанного видно, до какой степени наша русская церковная история не богата теми главными из своих источников, на основании которых созидаются настоящие истории, и как ей мудрено и напрасно мечтать о том, чтобы сколько-нибудь приблизиться к идеалу истории.

Этот идеал истории требует, чтобы люди, составляющие преемства лиц правительственных, и вообще все исторические деятели изображаемы были как живые люди с индивидуальной личной физиономией и с индивидуальным нравственным характером каждого. Поскольку в истории, подобно действительной жизни, которую она воспроизводит, всякий человек имеет значение только как живая нравственная личность и поскольку наше нравственное чувство ищет находиться в живом общении с историческими людьми и хочет знать, должны ли мы воздавать им почести или произносить над ними строгий, так-называемый, исторический суд. Но какие живые люди в нашей церковной истории, когда летописи дают нам только имена и имена и не обрисовывают людей ни единой чертой? На всём пространстве до-петровской церковной истории выступает перед нами как живой до некоторой степени человек только патриарх Никон, который сам до некоторой степени очертил себя⁸, а все остальные суть совершенно безличные тени и тени, и просто ярлыки на пустых местах. Даже знаменитейший наш деятель, митрополит Макарий, стоит пред нами позади своих дел, как смутная тень, живую физиономию которой мы напрасно силимся разглядеть.

Идеал истории требует, чтобы жизнь обществ была изображаема во всём её постепенном (или не постепенном) движении. Но мы достаточно знаем русскую церковную жизнь только за XVI век (благодаря деяниям Стоглавого собора и Максиму Греку), а затем, обращаясь назад и восходя до самого начала, – или совершенный мрак или только кое-какие несвязные черты.

Итак, русская церковная история по своему качеству как истории принадлежит и имеет принадлежать к числу историй вовсе невысоких.

Само собой разумеется, что это не радостно, а печально. Однако, печально так сказать совсем в особом смысле. Наша церковная история не высока, т. е. ей суждено быть невысокой, не от каких-нибудь случайных обстоятельств, на которые мы имели бы право сетовать, а по нашей собственной вине, потому что мы не написали её (прямо и косвенно) более удовлетворительным образом. Не написали мы её более удовлетворительным образом потому, что были неспособны написать. А были неспособны написать потому, что были неспособны... потому, что в нашем прошлом, – грустный или негрустный, но действительный факт, – мы представляли собой исторический народ невысокого достоинства. В этом последнем обстоятельстве заключается весь простой секрет, ибо всякий народ настолько обладает способностью писать свою историю, насколько обладает способностью, или насколько проявляет способность жить исторически (насколько народ обладает просвещением и склонен к прогрессу или движению в жизни, настолько он пишет свою историю в прямом летописании и оставляет в памятниках)⁹.

Можно подумать, что, чем скуднее история источниками, тем более лёгкую задачу представляет её обработка. На самом деле совершенно наоборот. Из обильных источников черпай полной рукой и, имея талант историка, только созидай настоящую историю. Но совсем другое дело, когда источники скудны. Чтобы сделать что-нибудь, пишущий историю должен превратиться в усерднейшего так сказать тряпичника, должен по десятку раз тщательнейшим образом перерывать всякий хлам, чтобы не оставить ни одного лоскута и лоскутка, который бы мог пойти в дело и послужить на пользу. Не иссушая в себе живого человека, каковым необходимо быть историку, он должен быть кропотливейшим работником; и при всём этом его постоянно сопровождает чувство недовольства и неудовлетворённости...

Если обработка всякой истории требует целого ряда работников, то тем более требует его такая история, как русская церковная...

Сделаем здесь пояснительное примечание относительно наших летописей за период до-монгольский.

За этот период мы имеем летописи общерусские (точнее следовало бы сказать главно-русские, потому что летописи, называемые обще-русскими суть собственно летописи великих княжений) и летописи местные.

С первыми из летописей за наш период дело представляется в таком виде. Пространство времени от начала государства до 1110 года описано (т. е. мы имеем описанным) не в нескольких сразу или одновременно ведённых летописях, а в одной летописи, которая вся составлена неизвестным по имени монахом Печерского монастыря, жившим во второй половине XI – в начале XII века (несправедливо принимаемым за преподобного Нестора). От этой «первоначальной» летописи идут два ряда (постепенно ведённых) продолжений: Один ряд, первоначально ведённый в Киеве или вообще в Южной Руси, а потом во Владимире или вообще в Суздальской Руси, доходящий до самого конца периода и затем идущий далее, составляет летопись Киево-Суздальскую. Другой ряд продолжений, весь ведённый в Киеве или вообще в Киевской Руси и доведённый до 1200 года, когда почти совсем кончилась политическая роль Киева, составляет летопись Киевскую. Таким образом, за период до-монгольский мы имеем: первоначальную летопись от начала государства до 1110 года и потом одновременно две летописи – Киево-Суздальскую и Киевскую.

Первоначальная летопись дошла до нас не в одной редакции, а в нескольких – в древнейшей и в четырёх или более позднейших. Редакции позднейшие представляют большие или меньшие лишки против редакции древнейшей. Летописи Киево-Суздальская и Киевская дошли до нас: во-первых – каждая отдельно, во-вторых, в позднейших сводах обеих в одно место. Позднейшие своды, точно так же как позднейшие редакции летописи первоначальной, представляют большие или меньшие лишки против обеих летописей в их отдельном виде.

Лишки позднейших редакций летописи первоначальной и позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской двоякого рода. Одни составляют несомненный и очевидный вымысел, другие же не имеют признаков вымысла. Так как позднейшие редакторы летописи первоначальной и позднейшие сводчики летописей Киево-Суздальской и Киевской могли иметь у себя в руках другие источники, кроме этих самых летописей или даже эти самые летописи в ином виде, нежели в каком они дошли до нас, т. е. нежели какой имеют они – первоначальная летопись в её нынешней древнейшей редакции, а летописи Киево-Суздальская и Киевская каждая в нынешнем отдельном виде: то второго рода лишки или остаётся принимать как достоверные или, во всяком случае, нет права прямо отвергать как ложные.

Древнейшие списки, в которых дошла до нас древнейшая редакция летописи первоначальной, суть: Лаврентьевский, написанный в Суздале в 1377 году монахом Лаврентием, от которого и получил имя, и Ипатьевский или Ипатский, написанный неизвестным в конце XIV – в начале XV века и получивший название от Костромского Ипатского монастыря, в котором найден. Древнейший список летописи Киево-Суздальской есть сейчас помянутый Лаврентьевский, в котором она следует за первоначальной летописью, а древнейший список летописи Киевской есть второй, помянутый выше Ипатьевский, в котором она также следует за первоначальной летописью (в Лаврентьевском списке: первоначальная летопись, Киево-Суздальская летопись до конца периода и потом её продолжение до 1305 года; в Ипатском списке: первоначальная летопись, Киевская летопись и потом Галицко-Волынская летопись, о которой сейчас ниже).

Когда мы будем цитировать «первоначальную летопись» или просто «летопись», то это значит, что мы разумеем первоначальную летопись по её древнейшей редакции в списках Лаврентьевском и Ипатском. Когда за пространство времени, обнимаемое первоначальной летописью или до 1110 года, мы будем цитировать какую-нибудь летопись с определённым названием – Софийская, Воскресенская, Никоновская и пр., за исключением Новгородской, о которой сейчас ниже, – а за всё остальное время периода до-монгольского летописи не Лаврентьевскую и не Ипатскую, а какие-нибудь другие, за исключением той же Новгородской, то это значит, что известие берётся или из позднейших редакций летописи первоначальной, или из позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской. Списки древнейшей редакции первоначальной летописи Лаврентьевский и Ипатский представляют некоторые немногие разности: где нам нужно будет, т. е. где разности именно касаются нас, мы будем на это указывать.

Местных летописей от периода до-монгольского мы имеем две: Новгородскую и Галицко-Волынскую.

Новгородская летопись, предпринятая писанием около 1120–1130гг., начинается 1116 годом, причём за предшествующее время от основания государства в ней помещена отчасти в полном виде, отчасти в сокращении, общерусская летопись. В собрании летописей Новгородская летопись напечатана (в III томе) под именем 1 Новгородской летописи (в отличие от позднейших Новгородских летописей, представляющих собой летописные сборники и компиляции XVI и XVII веков).

Летопись Галицко-Волынская, описывающая историю Галиции-Волыни (Волыно-Галиции) или Червонной Руси, захватывает только последние сорок лет периода до-монгольского, ибо начинается с 1206 года (со смерти Романа Мстиславича Волынского, соединившего обе области в одно княжество). Она читается в Ипатском списке, вслед за летописью Киевской, так что если мы будем цитировать Ипатскую летопись после 1200 года (которым кончается летопись Киевская), то это будет значить, что мы цитируем в ней летопись Галицко-Волынскую¹⁰.

Если периоды в историях обществ суть пространства времён, отличные одни от других не какими-нибудь внешними и случайными признаками, а самой жизнью обществ и её характером, то таких действительных, а не воображаемых, периодов в истории русской церкви три: Киевский, Московский и текущий Петербургский. Периоды Киевский и Московский собственно представляют собой одно целое, характеризуемое отсутствием действительного просвещения, которого мы не усвоили с принятием христианства и без которого оставались до самого Петра Великого. Но в этом целом они образуют собой две особые половины. У всех народов, у которых нет настоящего просвещения, религия должна являться в таком виде, чтобы внешнее более или менее преобладало над внутренним, – условно-формальная обрядность над истинной верой и наружная набожность (религиозность) над истинным благочестием (нравственностью, – как это и у всех образованных народов в низших необразованных классах). Так это было и у нас до появления просвещения. Став характеристической чертой в развитии нашего христианства, это преобладание имело у нас свою историю, состоящую в том, что в продолжение известного времени оно держалось меры или не выступало из неё, а затем впало в крайность. Время меры и время крайности и составляют периоды Киевский и Московский. Текущий период Петербургский есть период водворения у нас настоящего просвещения, а вместе с этим, подразумевается, и более совершенного понимания христианства¹¹.

На три указанных действительных периода мы и разделим нашу историю русской церкви. Без нашествия Монголов и задолго до него центр государственной жизни был перенесён с юга на север. Без этого нашествия был бы перенесён туда же и центр жизни церковной, ибо церкви и государству, – подразумеваем представительство власти, с чем подразумевается и представительство жизни, – не естественно быть в разных местах. Но, ускоряя или не ускоряя естественный ход событий, нашествие Монголов заставило переселиться церковь с юга на север. Поэтому оно и должно быть положено гранью между Киевским и Московским периодами. (И поэтому и самый период Киевский, в смысле просто описательном, может быть назван до-монгольским). Между периодами Московским и Петербургским границу составляет Пётр Великий, а определённое церковное событие-учреждение Петром св. Синода.

История всякого общества есть воспроизведение его жизни. Жизнь обществ, гражданская или церковная, имеет свою цель, которой достигает или должна достигать при содействии нарочитого органа, каковой есть правительство, и при употреблении свойственных ей средств. Таким образом, история всякого общества есть – во-первых, история того, что служит ему в достижении цели его жизни; во-вторых, история самой его жизни, насколько она достигает своей цели. Цель и назначение церкви, как общества, состоит в том, чтобы воспитывать людей в вере и нравственности христианской для содействия им в получении земного благополучия и для доставления им вечного спасения; её правительственный орган, служащий ей для этой цели, составляет богоучреждённая иерархия. Её средства суть: учение в двояком смысле – в собственном и через писания и богослужение (с преподаянием в таинствах невидимой благодати Божией). Из каких частей (факторов) слагается целое жизни каждой церкви, из таких частей должна состоять и история каждой, которая воспроизводит жизнь. Следовательно, состав частей всякой церковной истории, поскольку он необходимо и, так сказать, органически определяется составом церковной жизни, которую истории воспроизводят, должен быть: правительство с его деятельностью, учение, богослужение, церковная жизнь общества. Этот состав частей церковной истории, определяемый понятием о церкви самой в себе, должен быть дополнен тем, что привносят в её жизнь внешние отношения. Всякая церковь не только есть общество, но общество в обществе, духовное в мирском – в государстве. И, поскольку государственная власть никогда не относится к церкви безразлично, предоставляя её самой себе, но или покровительствует ей или теснит её и угнетает, то известные отношения государства к церкви, существенно влияющие на её жизнь, составляют необходимый предмет речей всякой церковной истории. За этим ещё следуют дополнения, которые составляют или введения в истории церквей или отделы случайные, которые могут быть и не быть. Так как всякая церковь, прежде чем явиться, должна быть основана, то очевидно, что истории всякой церкви (как таковой) должна предшествовать, как введение к ней, история её основания. Всякая церковь, как частное целое, может иметь какие-либо отношения к другим церквам (т. е. какие-либо особенные отношения, кроме само собой подразумеваемого «единения духа в союзе мира» с другими частными церквами, с которыми она составляет одно целое). Во всякой церкви могут случаться замешательства, приводящие к расколам, может являться проповедь учения, отступающего от содержимого ею учения и создающего в ней ереси, и пр.

Сообразно с сейчас сказанным и мы будем излагать историю русской церкви за каждый из её периодов.

В настоящем томе нашей истории мы имеем нужду довольно часто обращаться к церкви Греческой – к её быту и археологии. При этом мы постоянно цитируем некоторые относящиеся сюда книги. Вот объяснение цитат, которые делаем сокращённо.

Bingh.-Josephi Binghami, Angli (Rectoris Ecclesiae Haventinae in agro Hantoniensi) Origines sive Antiquitates Ecclesiasticae, ex lingua Anglica in Latinam vertit Jo. Henricus Grischovius Halberstadiensis. Voll, decem. Halae, 1724–29.

Дюканж Gloss . Graecit.-Glossarium ad Scriptores mediae et infimae Graecitatis et caet., auctore Carolo Du Fresne, Domino Du Cange (Его же Gloss . Latinit.– Glossarium ad Scriptores mediae et infimae Latinitatis).

Ралли и П.– Σύνταγμα τῶν θείων καὶ ἱερῶν κανόνων τῶν τε ἁγίων καὶ πανευφήμων ἀποστόλων καὶ τῶν ἱερῶν οἰκουμενικῶν καὶ τοπικῶν συνόδων καὶ τῶν κατὰ μέρος ἁγίων πατέρων, ἐκδοθὲν... ὑπὸ Γ. Α. Ῥαλλη καὶ Μ. Ποτλη.– Шесть томов. Ἀθήνησίν, 1852–59.

Историю Карамзина мы цитируем по изданию Эйнерлинга.

По какому изданию цитируем тот или другой том Истории преосвященного Макария и тот или другой том Истории C. М. Соловьёва, это всегда указываем прямо.