О жизни в Церкви и о жизни церковной

«Письмо к пастырям Уфимской епархии» епископа Андрея (Ухтомского) написано по поводу брошюры архимандрита Илариона «Христианства нет без Церкви». Соглашаясь со всеми богословскими мыслями, раскрытыми в этой работе, епископ Андрей осуждает работу за чрезмерную «академичность» и недостаточную жизненность. По мысли епископа, эта книжка никого не убедит в истинности изложенных в ней положений. Убедить в истинности Церкви Христовой «религиозных праздношатаев» возможно только зримым доброделанием, а не отвлеченным рассуждением о «новой твари». Архимандрит Иларион в ответной статье «О жизни в Церкви и жизни церковной» отстаивает ту мысль, что для живого и действенного церковного бытия необходимо прежде всего догматически верное осознание Церкви и ее предназначения.

По поводу письма преосвященного епископа Андрея к пастырям Уфимской епархии

В предыдущей, июнь-июльской, книжке «Христианин» (с.400–407) перепечатано из «Уфимских епархиальных ведомостей» (№11. С.458–470) «Письмо к пастырям Уфимской епархии» преосвященного епископа Андрея ¹ . «Борьба с сектантством может быть только искреннею, без умалчиваний» – так озаглавлено это письмо. Часть письма была напечатана в начале июня и в «Биржевых ведомостях». В этом письме преосвященный автор говорит о миссии среди сектантов и вообще о нашей церковной жизни, между прочим касаясь моей книжки «Христианства нет без Церкви», книжки, напечатанной Издательским советом при Святейшем Синоде. Еще в начале 1911 года в «Христианине» была напечатана моя статья «Христианство и Церковь» (Т.1. С.61–85, 282–306). Упомянутая книжка, обратившая на себя внимание преосвященного епископа Андрея, представляет лишь переработку именно этой статьи. «Я, – пишет преосвященный Андрей, – конечно, безусловно разделяю все догматические мысли отца Илариона». Для меня вполне достаточно, так как сущность своего трактата я и усматриваю в тех богословских мыслях, какие в нем раскрыты. Значит, в главном мы с преосвященным Андреем согласны. Но преосвященный Андрей как будто всем моим богословским рассуждениям не желает придавать никакого значения. Он выражает пожелание, чтобы рассуждения академических монахов были менее академичны и более жизненны. В другом случае преосвященный автор высказывает даже такую мысль, будто никакие брошюры, подобные моей, и даже библиотеки не нужны, так как церковному делу они не помогут. «Истины таблицы умножения и все им подобные в напоминаниях уже как будто и не нуждаются». Охотно соглашаюсь, что в своей брошюре избранный вопрос я обсуждаю академически, но решительно не могу согласиться, будто высказанные мною мысли столь же общепризнанны, как истины таблицы умножения, которые действительно в напоминании не нуждаются. Я первый был бы искренне рад, если бы это было так и если бы мне не было нужды кого бы то ни было убеждать или опровергать. К сожалению, вопрос о взаимоотношении Церкви и христианства весьма нуждается в академическом обсуждении. Дело Христа многими часто бессознательно представляется в превратном виде. Едва ли многие на вопрос: в чем сущность дела Христова, ответят: в том, что Он создал Церковь, создал в воплощении новое человечество. Такому ответу мало благоприятствует даже наше школьное богословие, которое изучают в семинариях. Там сущность дела Христова указывается в страдании за чужие грехи, за грехи всего человечества. А от страданий Христа перейти к Церкви как Телу Христову – очень трудно. Поневоле наше богословие умаляет значение Церкви, низводит ее вслед за католиками до земного учреждения, организации под главенством иерархии. Дело Христово в современном сознании как-то интеллектуализировано. Говорят об учении Христа, будто Христос учением спас род человеческий. Забывают символьное исповедание, по которому ради нашего спасения Сын Божий сошел с Небес, воплотился от Духа Святого и Марии Девы и вочеловечился . Об учении в Символе веры – ни слова. Но когда на Христа смотрят как на Учителя только, тогда открывается возможность отделять христианство от Церкви, тогда можно говорить об «истинных христианах», отлученных от Церкви. Тогда и на Церковь можно смотреть только лишь как на организацию, имеющую лишь культурно-историческое значение. Тогда можно делить между личностью и Церковью и приписывать значение личности вне всякой связи с Церковью, следовательно, допускать возможность и благодатной жизни, и спасения вне Церкви. Смею уверить преосвященного Андрея, что в серьезных богословских книгах нашего времени могу указать такие именно мысли; встречал я их даже и в писаниях иерархов.

Вопреки всем подобным рассуждениям, я в своей книжке решительно заявляю: «Насущной потребностью настоящего времени можно считать открытое исповедание той непреложной истины, что Христос создал именно Церковь, и что совершенно нелепо отделять христианство от Церкви и говорить о каком-то христианстве помимо Святой Христовой Церкви Православной». «Нет христианства, нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения – ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!» К таким выводам я прихожу, поставляя в основе дела Христа факт воплощения Бога и обожения твари, как это и быть должно в православном богословии. Обожение человеческого естества продолжается в Церкви, и Церковь поэтому – не организация только, но действительное мистическое, всегда живое и благодатью Духа Святого дышащее Тело Христово.

Все эти и подобные мысли едва ли можно сравнить с истинами таблицы умножения. Против таблицы умножения не спорят, но об основных положениях моей книжки мне приходилось спорить с весьма просвещенными богословами. Мне весьма приятно слышать от преосвященного Андрея сочувствие своим мыслям, но далеко не все мыслят так, а потому я испытал чувство неудовлетворенности, когда увидел, что с пастырями Уфимской епархии преосвященный Андрей беседует по поводу лишь побочных мыслей моей книжки, оставляя в стороне ее богословское содержание, которое мне лично только и дорого.

С нашей противосектантской полемикой я знаком сравнительно немного, но поскольку познакомился – вынес из нее неутешительные впечатления. Полемика обратилась в какой-то спорт, соединенный с злоупотреблением словами Священного Писания. Полемика с сектантами часто лишь какая-то перестрелка текстами, причем и сектанты, и миссионеры за ними становятся равно на фальшивую и бесплодную почву. Спор «от Писания» еще во II веке был признан не только бесполезным, но даже и вредным. В своей книжке я пытаюсь дать богословскую оценку самому бесцерковному пониманию христианства. Преосвященный Андрей, по-видимому, единственным источником сектантства склонен считать недостатки церковной жизни. «В нас самих весь источник развития «евангельского христианства»; из-за нас и праздношатаи религиозные наплодились...». Не могу с этим согласиться вполне.

Недостатками жизни церковной питается и греется сектантство, но источник его, думается мне, глубже – именно в понятии бесцерковного христианства. Ведь недостатки церковной жизни, например, мы с преосвященным Андреем видим несравненно шире и больше, нежели и сектанты, но ведь не бежим мы в сектантство. Надеюсь, мы равно исповедуем, согласно 34 и 37 апостольским правилам, необходимость соборного управления в Церкви, которое совершенно подавлено в Русской Церкви злой волей Петра I. Однако мы не бежим из будто бы «господствующей» Церкви, например, к раскольникам, хотя у них соборы собираются и теперь беспрепятственно. Почему? А потому, что знаем мы и убеждены в том, что отпадение от Церкви – в раскол ли, в ересь ли, в сектантство ли – есть полная погибель и духовная смерть. Для нас нет христианства вне Церкви. Если Христос создал Церковь и Церковь – Тело Его, то оторваться от Тела Его значит умереть. Мы не отпадаем потому, что у нас церковное представление о сущности дела Христова. Почему это сектанты так соблазняются церковными непорядками и даже недостатками отдельных личностей, курением и картежной игрой батюшек, что отпадают от Церкви? Не потому, что они будто бы «живые люди», как обмолвился преосвященный Андрей. Неужели кто при церковных непорядках остается в Церкви, тот уж и не живой человек? Нет, не «искренность» здесь причина. Причина та же: лживое представление самого дела Христова, по которому дело Христово сохраняет свое значение и без Церкви.

Сектант (иногда и православный человек тоже!) думает, что ему достаточно слова Божия, о котором он непременно говорит каким-то противным сентиментальным тоном. Опять потому, что для него Христос – только Учитель, а не Спаситель. Вот я и хочу внушить, раскрыть и доказать всякому читателю своей книжки, что при истинном понимании дела Христова нельзя говорить о христианстве без Церкви, что всякий человек может духовно жить и спасаться только в Церкви, а вне Церкви человек, при всех своих кажущихся добродетелях, – ничто. Так именно и рассуждали в борьбе с современными им отступниками святитель Киприан Карфагенский и блаженный Августин. Напрасно преосвященный Андрей хочет видеть у меня недоговоренность или неискренность, да еще крайнюю. Я только веду богословскую полемику против ложного отделения христианства от Церкви. Не односторонен ли сам преосвященный Андрей, когда восклицает: «Теперь нужны не брошюры, не библиотеки и ничто подобное – нужны подвиги духа!» Ведь преосвященный автор непосредственно за этим восклицанием пишет: «Убеждения может сломить только духовная сила – сила только более святая и более сильная в своей святости, сила противоположных убеждений». Но неужели для выработки убеждений совершено не нужны ни брошюры, ни даже библиотеки?! Никак не могу согласиться, потому что многими своими убеждениями обязан книгам и библиотекам. Неужели напрасно церковная власть заботится о распространении здорового церковного чтения? Не с этой ли целью учрежден при Священном Синоде особый Издательский совет? Зачем же тогда существуют и академии наши, если книги и библиотеки не нужны хотя бы и для борьбы с религиозными заблуждениями? Нет, мысли живут и приносят плод в человеческих делах. Лично я весьма скорблю о том, что на богословие у нас мало внимания обращают, будто это что-то лишнее в церковной жизни. Святители наши занялись по преимуществу консисторскими бумагами, разными резолюциями да протоколами. Вот и получилось, что в духовной школе господствует чуждое древней Церкви богословие, изобретенное средневековыми папистами. Напрасно преосвященный Андрей рекомендует мне тему для второй книжки – «о способах осуществления Христовых заветов в церковной жизни». Позвольте мне остаться в области богословия и академических рассуждений! Церковной практики я не имею, а практических деятелей и без меня хватит. Хотя бы академические-то монахи должны пребыть в служении слова, в служении богословию.

Я в своей книжке упомянул о современном церковном разброде. Преосвященный Андрей по этому поводу пишет: «Об этом и нужно говорить, об этом и нужно кричать, чтоб всем слышно было, а отец Иларион об этом только случайно обмолвился». Нет, не случайно. Я с характеристики разброда церковного и начинаю, и говорю о нем на первых десяти страницах своей книжки. Уже на 13-й странице я пишу: «Состояние печальное! Вот это-то печальное положение нашей современности и должно всякого, кому дорога вера и вечная жизнь, побуждать проверить основное заблуждение современного нам предрассудка, по которому можно отделять христианство от Церкви». Я ставлю себе ясную и определенную цель: разобрать и опровергнуть идейное основание церковного разброда, то есть самое понятие бесцерковного христианства. Я хотел остаться и остался в области богословских рассуждений, не переходя в область вопросов практического характера. Ничуть не жалею, что стою на почве академической. Хорошо ли будет, если все мы бросим эту почву и будем писать и говорить только о вопросах практических?

Преосвященный Андрей придает такую цену как будто одним только вопросам практическим. Даже и мой богословский трактат он читал лишь затем, чтобы «новые мысли как-нибудь приложить к делу оживления церковно-общественной жизни, к делу расширения круга церковной жизни, а за нею и миссии». Вполне естественно, что преосвященный читатель «пережил самое тяжелое разочарование», а мне приписывает самые противоречивые положения. С одной стороны, я будто бы «горячо» доказываю, что «у нас в церковной жизни все благополучно, что только религиозные праздношатаи да круглые дураки не видят церковной жизни». С другой стороны, преосвященный Андрей задается уже таким вопросом: «Не признает ли отец Иларион полного отсутствия нашей церковной жизни, если ее искать посылает прямо в монастыри, заранее, так сказать, махнув рукой на архиереев и на все белое духовенство?» Разумеется, нормальному человеку трудно в одной книжке высказывать на двух соседних страницах столь противоречивые суждения. Мысли мои далеки от того, что вычитывает в моей книжке преосвященный Андрей. Я пишу: «Слишком часто говорят теперь о недостатке жизни в Церкви, об «оживлении» Церкви. Все эти речи мы затрудняемся понимать и весьма склонны признать их совершенно бессмысленными. Жизнь в Церкви иссякнуть никогда не может, ибо до скончания века в ней пребывает Дух Святой (Ин. 14:16). И жизнь в Церкви есть. Только бесцерковные люди не замечают этой жизни». Утверждаю ли я, что у нас все обстоит благополучно? Утверждаю ли и обратное, будто жизнь церковная есть только в монастырях? Ни того, ни другого. Я протестую против весьма распространенного сведения сущности церковной жизни к одним только внешним делам, к различным кассам, обществам, кружкам и подобному. Нет, например, у нас прихода как юридического лица – и вдруг слышим: «В Церкви жизни нет! Без приходской организации жизни быть не может!» Не занимаются священники, иереи Божии, кооперациями – опять речь о недостатке жизни в Церкви! Нет в приходе какой-нибудь потребительской лавочки – снова Церковь виновата!

Все подобные речи с догматической богословской точки зрения я и склонен обозвать бессмысленными. В книжке у меня нет, а в статье было даже особое пояснение, почему я эти речи так называю. «Когда говорят о недостатке жизни в Церкви, то обычно упоминают о недостатках церковного управления, о тысячах консисторских бумаг и т.д. Но для понимающего подлинно церковную жизнь ясно, как Божий день, что все эти консистории с их указами почти совсем не затрагивают глубины церковной жизни. Полноводная река благодатной жизни течет непрерывно и напояет всякого, кто хочет утолить свою духовную жажду. Эту реку «бумагой» не запрудить...». Спрошу у преосвященного Андрея: неужели без прихода, как юридического лица, без приходских организаций не действует в церковных людях спасающая благодать Божия? Неужели без коопераций люди перестают в священнодействиях Церкви получать благодатную помощь для борьбы с грехом, для своего возрождения и обновления? При всех непорядках в церковном управлении, при печальном засилии чиновничества – остается ли Церковь Телом Христовым, полнотою «Наполняющего все во всем» (Еф. 1:23)? Обо всем этом у нас очень часто забывают, когда говорят о недостатке жизни в Церкви.

С догматической богословской точки зрения нельзя говорить о недостатке жизни в Церкви. Можно говорить о недостатках церковной жизни, о недостатках церковной организации, церковного управления, но говорить о недостатке жизни в Церкви – это значит смешивать внешнюю и внутреннюю стороны церковной жизни. Говорите о недостатках церковной жизни, церковной организации, но не забывайте, что в жизни Церкви есть более глубокие слои благодатного веяния Духа! Я и утверждаю догматически, что благодатная жизнь в Церкви не иссякает. Эта внутренняя таинственная жизнь опытно познается и воспринимается. Веяния Духа таинственны; они касаются дела спасения и возрождения души. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3:8). «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом мелкое зерно в колосе. Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» (Мк. 4:26–29). И вдруг преосвященный Андрей требует: «Покажите нынешние дела церковные! Покажите что-нибудь ясное, бесспорное, основательное! Дела земства нашего – очевидны. Дела городских самоуправлений – очевидны. Дела других обществ , других организаций совершенно очевидны и своею очевидностью для всех убедительны». А какие, например, дела земств или городских самоуправлений – очевидны? Шоссейные дороги, водопроводы, школы, канализация и т.п. Ну, такие дела можно указать и церковные! Смотрите, сколько великолепных храмов, тысячепудовых колоколов, благоустроенных монастырей и монастырских хозяйств! Ведь не земства и не городские самоуправления все это создали? Но очень ли ценны все эти и подобные дела для жизни церковной по существу? Прибавьте сюда приходские организации. Неужели от этого много прибавится для жизни церковной? Собственно церковные дела, единственно ценные пред вечностью, – иные, и по характеру своему не таковы они, чтобы быть ясными, бесспорными и основательными. Здесь все спорно по существу. Борьба и победа над грехом для нас – великое церковное дело, а для других – это излишнее занятие, основанное на устарелых предрассудках. «О жизни благодати, ясно ощущаемой, человеческий язык всегда может высказываться только туманно и темно. О жизни церковной знает только тот, кто ее имеет, а для не имеющего ее она почти и недоказуема». Но церковными людьми благодатная жизнь Церкви иногда ощущается как нечто несомненное.

Преосвященный Андрей почему-то приписал мне мысль, будто жизнь церковную можно видеть только в монастырях. «Если кто захочет увидеть эту церковную жизнь, то пусть потрудится съездить в наши монастыри». «Отец архимандрит Иларион отправил своего совопросника искать жизнь церковную в монастырях... ее искать посылает прямо в монастыри, заранее, так сказать, махнув рукой на архиереев и на все белое духовенство». И преосвященный Андрей справедливо возражает: «Ведь, правда же, странно отыскивать церковную жизнь прямо в монастырях... А наши архиереи – разве они не учители святой жизни? Разве у них нельзя ничему поучиться? А наше духовенство? Разве они не имеют благодатных даров? Разве они – не «новая тварь»? И неужели же для искания истины необходимо обойти всех этих служителей Церкви и направиться, согласно совету отца архимандрита Илариона, – прямо в монастыри? Неужели около этих слуг Святой Церкви нет «дыхания церковного», а оно – только в монастырях? Это в высшей степени странно. И однако это следует из слов отца Илариона». Только все эти рассуждения и восклицания не касаются действительного отца Илариона, так как он ничего подобного и не думал писать, и из слов его этого не следует никак. Действительный отец Иларион писал вот что: «Нам, людям душевного склада мышления, редко дается ощущение церковной жизни. А между тем, и теперь люди, сердцем простые и жизнью благочестивые, постоянно живут этим ощущением благодатной церковной жизни. Эту церковную атмосферу, это дыхание церковное особенно ощущаешь в монастырях». И только! Никакого совопросника я в монастыри не направляю и еще менее способен махнуть рукой на архиереев и на все белое духовенство. Да и как же я представлял бы себе Церковь, всю Церковь как Тело Христово, если бы она была жива только в монастырях! Совсем не понимаю, как преосвященный Андрей, прочитавший, по его словам, мою книжку подряд три раза (не заслуженная для нее честь!), мог найти в ней то, чего я и не думал писать! Здесь какое-то недоразумение. Нет, преосвященнейший владыко, ощущал я дыхание церковное и в приходских храмах, даже в нашем, академическом, особенно в те дни, когда все присутствующие в храме приступают ко Святому Причащению. Какое-то духовное благоухание наполняет храм, и священника окружают волны благодати. Я только по личному опыту утверждаю, что особенно (а не исключительно!) дыхание церковное ощущаешь в монастырях. Это мой опыт. У другого может быть опыт иной. Препираться монастырю с миром и превозноситься над миром, по моему убеждению, крайне неполезно. Все мы – единая Церковь, единое Тело Христово. Зачем «распри в телеси» (1Кор. 12:25)?! Радуюсь успехам в благочестии мирян и скорблю, если вижу их от благочестия убегающих. Дух дышит, где хочет. Стены монастырские для Него – не преграда. «Не мерою дает Бог Духа» (Ин. 3:34).

Надеюсь твердо, что мои строки послужат лишь к разъяснению недоумения преосвященного Андрея и к устранению несуществующих противоречий. Преосвященный Андрей болеет сердцем о недостатках церковной жизни, о ненормальностях церковной организации, о ненормальности взаимоотношений между Церковью и государством у нас в России. Не один он скорбит обо всем этом. Вместе с ним скорбим и мы, и многие церковные люди. Гражданский закон воспрещает у нас вневероисповедное состояние и тем самым как бы заставляет Церковь терпеть в числе своих членов даже и своих явных врагов. Все это – явная ненормальность в отношении Церкви и государства у нас на Руси.

Однако нам кажется, что преосвященный Андрей возлагает преувеличенные надежды на разные реформы и внешние мероприятия. Преосвященный Андрей пишет: «Прежде всех мероприятий в церковной жизни нужна реформа ее самой – та реформа, которая была предназначена Предсоборным присутствием и которая имела в виду общецерковное оживление. Если возродится дух жизни в церковном обществе, все будет в церковной жизни исправлено; если не будет этого духа жизни, а будет царствовать канцелярия, то будут живые люди искать жизни религиозной в сектантских общинах и будут созидать эти общины и отпадать от Церкви». Не верится мне, чтобы «возрождение духа жизни в церковном обществе» так тесно было связано с какими бы то ни было реформами. Реформа есть именно перемена формы, но пустой сосуд, какую форму ему ни придавать, полным от перемены формы не будет. Реформа – дело канцелярское, а сам же преосвященный жалуется на засилье канцелярии. Святые люди жили и спасались без реформ и без указов, а грешному человеку сколько указов ни пиши, он останется тем же. А истинная церковная жизнь и состоит ведь в победе над грехом. В указах и всевозможных реформаторских мероприятиях у нас недостатка никогда не было, но все канцелярские реформы проходили мимо жизни. На бумаге, в отчетах все реформы удаются и все указы влияют на жизнь самым действительным образом. Получается какое-то самолюбование и самоуслаждение канцелярии. Центральная канцелярия разошлет указы канцеляриям местным, те ответят самыми фантастичными отчетами, из которых составляется один общий отчет. А жизнь идет своим прежним порядком. Сколько хлопотали о приходских попечительствах! Во время войны приказали устроить попечительские советы. Судя по цифрам, советов этих много, но дела от них мало. Есть в приходе ревностный пастырь, он и без указа организовал бы помощь вдовам и сиротам в самых широких размерах. А иной пастырь во исполнение указа устроит совет и будет аккуратно посылать отчеты, хотя помощи от его совета будет очень и очень мало.

Нет, в церковной жизни все сводится к личности пастыря . Епископы наши задавлены обширностью своих епархий, на которые, кажется, не хватит никакой личности при всем ее желании работать. Пред пастырями приходскими лежит широкая и благодарная нива. Возможность работать имеется полная. Увы! Пастыри наши в лучшем случае занимаются тем же, чем занимался на дне корабля пророк Иона, когда бежал от лица Господня в Фарсис (Ион. 1:1–3). У нас духовное сословие считает Церковь какой-то собственностью, вотчиной, часто наследственной. Окончание курса в семинарии, даже неполное, по житейскому взгляду, дает право получить на кормление вотчину-приход. Можно дать такое житейское определение Церкви: Церковь есть учреждение для содержания духовенства. За содержание свое духовенство расплачивается только минимальным, выходящим нередко за пределы порядочности, совершением богослужения. Мне, природному кутейнику, признать все это труднее, нежели преосвященному Андрею, и однако я не могу не видеть окружающей действительности.

У русского народа, приходится верить, – какая-то гениальная религиозность и церковность, если он до сих пор еще верен святому Православию. В нашей церковной жизни неблагополучно, но корень этого неблагополучия – не в недостатке реформ, а в том, что духовенство наше ровно ничего не желает делать и под церковными интересами понимает только свои сословные. Всякие реформы могут оказаться мертворожденными, если наличные деятели останутся те же и теми же. Рост сектантства за последнее десятилетие – наглядный показатель грехов нашего пастырства, потому что, по слову Христову, волк расхищает овец лишь у того пастыря, который нерадит об овцах (Ин. 10:12–13). Такой пастырь растеривает овец. О пастыре говорит Христос, а не о реформах. Сектантские волки теперь правительством допущены до православного стада. Гнать этих волков и оберегать овец должны пастыри. У нас учреждаются специальные миссии, число миссионеров ежегодно увеличивается. Это новый показатель грехов пастырства нашего, потому что миссионеры берутся за дело, которое должны делать пастыри. А мне приходилось слыхать от миссионеров, что они со стороны духовенства встречают лишь препятствия, но не помощь. Даже ответственность за распространение сектантства духовенство склонно перелагать с себя на миссионеров. Есть в епархии или в уезде миссионер – можно не беспокоиться и не думать о сектантстве: приедет барин и рассудит. Вот о чем нужно говорить, не умолкая, – о необходимости пастырям нашим стать на духовной страже около стада, а не ограничивать свою деятельность только теми телодвижениями, которые неразрывно и непосредственно связаны со стрижкою шерсти.

Боюсь, что преосвященный Андрей объявит меня противником церковных реформ, а потому и спешу оговориться: я не согласен лишь с переоценкой значения всяких вообще реформ. Я верю больше в силу личности, нежели в силу бумаги, хотя бы и «за номером» и «с приложением казенной печати». Реформа нужна и необходима, если существующий порядок стесняет добрые намерения личности при их осуществлении. Когда человек подрастет, он шьет себе более просторный костюм. Но маленький человек не вырастет сразу, хотя бы и надел костюм великана. Стеснять доброе дело личности дурно; порядок должен быть изменен, нужна реформа. Но сколько ни расширяйте рамок, бездеятельный человек от этого чудес не сотворит. В настоящее время церковные деятели стеснены несравненно больше на верхах, нежели внизу. Рядовые же приходские пастыри – пожалуй, самые независимые и самостоятельные люди в России. Свобода к доброделанию у них весьма большая. Для них речи о реформах – часто лишь оправдание своего нежелания заняться делом Божиим. По либеральному шаблону у нас принято кричать о бесправном положении белого духовенства, о гнете и произволе черного духовенства, то есть архиереев. «Архиереи нас давят, гасят всякое наше доброе дело», – причитают либеральные батюшки. Глубоко убежден, что эти причитания – сплошное лукавство и лицемерное самооправдание. Неужели архиереи способны гнать и преследовать священника, если он искренно благочестив, усердно молится сам, истово и одушевленно служит, всегда проповедует, следит за духовной жизнью своей паствы, ведет внебогослужебные беседы, аккуратно посещает школу, увещевает всегда и всюду своих прихожан вести жизнь благочестивую, наставляет их истинам веры, просвещается сам, утешает бедных, богатых склоняет к помощи бедняку соседу, к призрению сирот бесприютных и т.д? Неужели все это архиереи делать запрещают?

Неужели наши архиереи способны рассуждать приблизительно так: «NN – хороший священник, благочестивый, ревностный, имеет доброе влияние на прихожан – дай-ка я его за это переведу на худший приход или отрешу от места с низведением в причетники!» А послушать либеральных батюшек – чуть ли не все архиереи буквально так и рассуждают и действуют. Получается картина: священники горят желанием работать, вести свои приходы в Царство Небесное, но архиереи этого им не позволяют. Картина эта ложная. Я утверждаю, что и теперь для настоящей церковной деятельности приходского священника имеется совершенно достаточная свобода; никто этой деятельности никаких искусственных преград не ставит. Только делать на ниве Божией не хотят. Делателей нет , хотя все священнические вакансии и заняты. Если архиерей сам деятельный и заставляет своих иереев сколько-нибудь трудиться, то духовенство его епархии только одного и желает – чтобы «беспокойного» архиерея поскорее куда-нибудь перевели. Духовенству наиболее годны архиереи малодеятельные.

Итак, прежде всего нужны пастыри, душу свою полагающие за дело церковное . Да изведет Господь делателей на Свою ниву! Об этом да будет наша горячая молитва!

Но неужели нам ждать особого чуда: сотворения пастырей Господом Богом из ничего? А что же делается у нас для приготовления пастырей ? У нас нет никакой церковной школы. Школа у нас – духовная , то есть для детей духовенства . Все элементы церковности в духовной школе беспощадно осуждены в ходячих либеральных шаблонах. Выкиньте из семинарского или академического курса любой богословский предмет – [это] будет встречено одобрительно, но избави вас Бог покуситься на что-нибудь светское! Открыт семинаристам доступ в университеты... Ах, Боже мой, какая радость, какое счастье! Не то печально, что этот доступ открыт, а печально и горько, что в этом открытии назрела острая нужда. Стало быть, семинарии с Церковью связаны только карманом. Создается безнадежное положение семинарий, обязанных служить двум господам – духовенству и Церкви, причем первый господин желает, чтобы служили ему исключительно. Вот и приходится наблюдать такую картину. В губернском городе стоит огромное здание со светлыми просторными комнатами, с электрическим освещением. Вывеска гласит: «Духовная семинария». Преподаватели получают от двух до трех и более тысяч жалованья, пятилетние прибавки, пенсии. Здание наполнено сотнями молодых людей, франтовато одетых в тужурки с ясными пуговицами, обутых в штиблеты или ботинки последнего модного фасона. В том же городе где-нибудь в монастыре ютится бедное деревянное здание, в котором все убого. Там впроголодь живут и учатся немного более пожилые люди, одетые в скромные подрясники и рясы. Это – училище пастырства. Позвольте! А что же то-то богатое здание? Да из него, видите ли, в пастыри не идут, а идут в ветеринары, в учителя гимназий, в присяжные поверенные и подобное. Нужда церковная заставила рядом с официальной духовной школой заводить местные церковные училища. Этому ли радоваться? А либеральный шаблон почему-то предписывает радоваться, когда сын священника духовному званию своего отца и деда предпочитает чин титулярного советника.

Скажут: да, семинария – среднее учебное заведение, которое должно быть общеобразовательным! Прекрасно, но специальная-то школа все же нужна? А высшая школа ведь уж несомненно должна быть специальной. Но у нас, кажется, и это «несомненно» лишь для немногих. Десять лет назад был сочинен даже проект превращения академий в какие-то духовные университеты с присуждением ученых степеней и по светским наукам. Либеральный шаблон почему-то берет под свою защиту и в духовных академиях все светское: и профессоров светских, и студентов светских, и их светский образ жизни, и их светскую одежду, и их нежелание принимать священный сан по окончании высшей духовной школы. А вот если студент академии монашество принял, то есть целиком себя отдал в распоряжение Церкви, – это дурно и печально! Ну, и получается, что священников-академистов нет на приходах и в губернских городах, не хватает даже законоучителей в учебные заведения. Нас, например, если не считать учившихся в академии уже священниками, окончило академический курс 47 человек. Сколько же из них теперь, через пять лет, духовных? Шестеро: четыре монаха и два священника. Это будет немного более 12%! А зато сколько кандидатов богословия нашли применение своего богословского образования на службе в контрольных палатах, в акцизе! О, конечно, их служение несравненно более идейно, нежели служение монаха или священника! А мы об этом скорбим, душой болеем, потому что видим, как нива Божия просит делателей. Вот где – в школе духовной – нужны самые радикальные реформы; духовную школу нужно преобразовать в церковную . Иначе откуда ждать добрых пастырей, если в духовных семинариях светские учителя о пастырстве не скажут ни слова и направляют взоры своих питомцев к дверям университетским? Я сам помню, как преподаватели не советовали мне идти в академию, где «схоластика», а указывали на будто бы живые науки университетские. Презрел я тогда эти советы, не раскаялся и счастлив, потому что я – монах и священник.

В заключение – несколько слов по личному вопросу. Преосвященный Андрей предполагает, что я назвал речи об оживлении Церкви бессмысленными «только для того, чтобы кому-то угодить». По своей простоте и неосведомленности в том, кому что угодно или неугодно, я не догадался бы, кому своими рассуждениями я могу угодить, если бы до прочтения письма преосвященного Андрея не имел удовольствия лично побеседовать с глубокочтимым святителем. Могу успокоить преосвященного Андрея: его предположение излишне уже потому, что смутившая его моя фраза написана была мною, как говорит мой архив, в феврале 1911 года, то есть тогда, когда еще некому было угождать. Да и вообще, когда что-нибудь пишешь, трудно угадать, кому угодишь и кого прогневаешь.