БЛАГОДАРЕНИЕ ЗА ПРИЧАЩЕНИЕ
Можно сказать, литургия уже кончилась, как кончается, например, обед, царский пир. И хотя «гости» еще некоторое время остаются в доме гостеприимного Хозяина, но это уже является дополнительным действием, или послетрапезным моментом, а самая Трапеза Божия закончена уже.
И понятно, что прежде всего нужно благодарить Господина Тайной вечери, как обыкновенно благодарят и всякого хозяина после угощения.
И можно считать, что все дальнейшие молитвословия литургии являются заключением, и именно благодарственным заключением литургии. Впрочем, и в этой части можно отметить два момента: благодарность и расхождение христиан, или по-славянски, «отпуст», что и вернее по смыслу, как увидим. Так мы дальше и разделим последнюю часть литургии.
«Благодарность»... Нужно ли о ней, о необходимости ее, о естественности, о желании ее говорить? Казалось бы, после такого ожидания и приготовления, после такой милости, какой сподобились причастившиеся, и вообще после такого длинного подготовительного Богослужения в несколько часов, да, именно часов, каковыми являются в сущности все предварительные службы, то есть и вечерня, и утреня, и часы, и затем вся так называемая литургия оглашенных, и даже значительная часть самой литургии верных; после всего этого – может ли не быть и часть последующая? Ответ, по-видимому, предполагается положительный: да, она должна быть! И разумеется. Но вопрос в том, насколько значительна должна быть эта часть? Подготовительная занимала несколько часов. В древнее время богослужение совершалось ночью и беспрерывно шло, заканчиваясь Евхаристией. Сколько же времени должен занять теперь конец, заключительная часть? Пожалуй, можно подумать, что конец будет не малый, во всяком случае не будет почти незаметным. И почти все другие службы теперь имеют и свой подъем, и свою вершину, а потом – постепенное уступление. В вечерне конец начинается уже со «Сподоби, Господи», а там далее: «Исполним вечернюю молитву», стихиры на стиховне, тропарь, сугубая ектения и отпуст. Это все ниспадание. Вершина – вход, прокимен и (если есть) паримии, то есть чтение Священного Писания Ветхого Завета. На утрени центр с «Хвалите» – до Славословия, а затем опять заключение, постепенно убывающее: ектении, отпуст и 1-й час. И опытный знаток богослужения знает, что после великого Славословия психологически оборвать утреню невозможно: слишком много радости было в средней, центральной части, закончившейся поднимающими хвалитными стихирами и Славословием... Даже и 1-й час различно на практике читается: где сокращенная всенощная, там 1-й час «дьячки» начинают с молитвы «Святый Боже», а то даже и с «Господи, помилуй» – 40 раз, и далее. А где служба совершается полнее, там читается весь 1-й час, но с выпуском двух первых псалмов, а прямо после «Приидите, поклонимся» – «Милость и суд». Но где богослужение, как в монастырях, например, исполняется по уставу, почти целиком, там явно ощущается необходимость читать и два опускаемых псалма: есть потребность постепенно, не спеша, успокоиться от подъема, чтобы выйти из храма домой умиренным и ровным, но с полученным богатым содержанием.
А после вечерни есть даже целая особая служба – повечерие, которое даже в монастырях присоединяется к вечерне «кряду», хотя по уставу ее должно бы исполнять, как показывает само слово (повечерие), после вечерни, или вечерней трапезы. (Иногда часть ее, после Богородичного канона, так и переносится за ужин и тогда читаются после конца повечерия еще вечерние «Молитвы на сон грядущим»).
Все это я говорю не даром, а только для того, чтобы оттенить совершенно иной способ окончания литургии: его почти нет! Каких-либо три-четыре минуты и все (о проповеди я не говорю, она прежде полагалась не здесь).
Не правда ли, что это совсем неожиданно: после самого высокого подъема, с коим ни в какой степени не может сравниться не только центр вечерни, но и утрени, после Евхаристического канона и Причащения, и вдруг почти совсем нет соответственного длинного, заключительного, постепенного уступления! А два-три действия, два-три коротких песнопения, две-три минуты, – и уже «отпуст», расхождение.
Что это значит? Задумывались ли вы над этим?
По поводу этого мне приходили следующие мысли и переживания. Вот как бывает в природе: морские волны все увеличиваются, нарастают, вздымаются, пенятся, доходят до девятой волны, и – сразу рушатся, падают, обрываются. Значит, нет больше сил к подъему. И им даже невозможно уменьшиться постепенно, потому что слишком высок был подъем, слишком круто становилась волна, слишком напряжен был морской гребень. Сил нет больше сдерживать ход волны.
Или вот, собирается гроза. Тучи издалека еще ползут с горизонта. Солнце заволакивается. По местам начинают крутиться вихри. Ветер гонит листья, пыль. Птицы в смятении несутся, думая, что им удастся убежать от вихря, или прячутся по лесам и строениям. Куры нахохлились, петух уже не кричит, а вобрал в себя голову с побледневшим гребнем. Люди торопятся загнать животных во двор, снимают сушившееся белье, закрывают окна в домах и ворота в служебных постройках. Детишкам строго кричат: «Домой, домой!» А сами все со страхом оглядываются в сторону грозы.
Там же творится что-то апокалиптическое: на небе темные тучи ходят горами, точно «живой гнев», и притом – в разные стороны, одни выше, другие ниже. Солнце давно уже спряталось, точно – в страхе. Где-то далеко гремит уже гром.
А на земле, точно гигантские войска, огромнейшие, до неба, столбы пыли, которые страшным ураганом гонятся по полям, по дорогам, по селам, по садам, по рощам. И откуда столько пыли?! И все это мчится, точно остервенелые войска, нагнувшись вершиною столбов. Эти гигантские столбы – самое страшное перед грозой. Я только в России видел это.
Но именно эти тучи и столбы пыли и предвещают конец подготовки: перед самым их приближением на минуточку все стихает.
И вдруг – шум, вихрь, свист, грохот, пыль, солома, листы: ни зги не видно. Все попряталось. Еще одна-две минуты – и страшная молния и сокрушающий удар грома. Дождь. Опять молния и гром.
Но это уже – разрешилось. Минут десять-пятнадцать ливень.
И глядишь, туча «свалила» синей горою.
А здесь остались догоняющие отставшие на чистом небе облачка. И – яркое солнце.
И почти тихо. Зеленая трава, омытая дождем.
Все выходят. Смотрим сначала на тучу. Кто-то крестится. Все рады. Отворяются ворота, двери, окна. Выбегают куры. Петух победоносно, с высоко поднятой головой, забирается на плетень и, хлопая крыльями, кричит свое «ура». Дети босиком, поднявши свои штаны, бегают весело по лужам.
Гроза кончилась. В природе радость и мир.
... Я слишком увлекся. Но меня удивляет: как все быстро разрешилось, и как после грозы почти сразу наступила ясная прекрасная погода. Отчего? Слишком большое напряжение сил не может долго держаться даже в природе и обрывается. Все уже использовано ураганом!
А теперь возьму пример из жизни человеческой. Долго-долго мучится чем-либо душа, а затем разрешается рыданиями. И сразу легче. Или человек долго сдерживал гнев, а потом «излил» его и успокоил. Вообще сильная напряженность души, как и природы, обрывается быстро. И только когда усилия или подъем бывают еще в средних степенях, тогда они обыкновенно и сходят постепенно.
Перейдем к литургии.
Так и здесь уже были пережиты эти средние состояния на вечерне и на утрени, и «разошлись» постепенно миром.
Но на литургии чувства поднимаются до крайнего напряжения. И разрешаются – «Причащением».
Это и есть обрыв сил. Больше молиться – будут ли это просьбы ектений, будут ли покаянные молитвы, будут ли даже хвалебные славословия празднику или святым, – сил нет; все исчерпано было раньше! И дальше все будет уже бледно, слабо, бессильно перед тем, что уже только пережито. Как облачный день перед ясным солнцем... И снова скажу: больше сил нет.
И если их еще остается немного, то только для единственного чувства – для благодарения.
Но и это никак не может быть длинным, ибо даже и на благодарение нет сил: все истрачены были раньше. И потому конец литургии почти обрывается: еще три-пять минут, и церковь опустеет.
На деле иногда бывает не так. Обычно тут, в этой части, говорятся проповеди, и притом иногда длинные. Что же касается проповедей, то я уже говорил: их здесь, по уставу, не полагалось; они должны были говориться раньше, в «своем» специально-поучительном отделе подготовительной части службы, наряду с Апостолом и Евангелием, тотчас же после него. А по причинам практическим, ради человеческих немощей, перенесены были к концу.
А если так, то Церковь понимала, что по существу, по ходу литургии, проповеди здесь совсем нет места.
Так и должно быть: после Причащения нет особой охоты слушать проповеди. И священник по опыту знает, что в дни великопостных говений, после общих причащений всей Церкви страшно трудно говорить интересную проповедь. Да и о чем? Если о постороннем, то душа полна только что пережитым и ей будет почти мучительно отрываться от главного, самого важного и самого дорогого: Агнец Божий у тебя в гостях! И говорить по поводу Причащения – это одна из самых трудных и для большинства проповедников непосильная задача! Или будет набор слов, младенческий лепет, или же искусственная напыщенность. Тут даже «златоусты» – и те любили молчание.
Мы видим на деле: как мало проповедей «после» – причастных! Это удивительно, и в то же время понятно: нет сил «говорить». А если и есть печатные поучения, то они довольно бледны и наполнены не тем таинственным восторгом, каким жила душа до и во время Причащения. Пасха была! Ликование! Тайная вечеря с Агнцем! Не место здесь обычным проповедям.
Однако почему их говорят? Иногда люди терпят это, а иногда даже и очень внимательно слушают.
Не будем говорить о влиянии отдельных даровитых проповедников: Златоуста сбегались слушать и после Евангелия, а потом расходились из храма, даже от Евхаристии... А от других выходят из храма, когда выступает проповедник.
Но главная причина неприятия проповедей заключается в том, что мы сами, проповедники, не живем мистикой литургии, а больше нравственными назиданиями. И потому для нас почти все то невероятное богатство, которым живет Церковь на литургии, потеряно...
И слушатели могут быть слабы для религиозных тем и тогда для них «хорошая», «интересная» проповедь бывает даже «вершиной» службы, а среднее или плохое слово – скучно; и народ уходит из церкви, винить его нельзя.
А другая, и еще более важная, причина та, что теперь люди не причащаются. Вот если бы причащались, тогда и они были бы иначе настроены.
Теперь же проповедник знает, что у слушателей еще не было напряжения (иногда и не бывает совсем), и потому он не видит никаких препятствий с их стороны – слушать его проповедь. А если он способный проповедник, то может даже довести их в этот последний момент литургии до подъема, и опять сразу же после этого отпустить из храма.
Но как же сам священник? Переживал ли он литургию как должно? Не всегда, не все. Вероятно, он совершает ее по «заведенному чину», и тогда его состояние не отличается от состояния слушателей: связь между пастырем и паствою – очевидная... А если он действительно переживал Евхаристию, то ему Господом дается благодатная сила, которая и в слове найдет выход. В Пятидесятницу Апостолы, получив Духа Святого и сделавшись «подобно пьяным», взошли тотчас же на кровлю дома, где это было, и стали проповедовать огненно о благодати Духа.
Поэтому можно предпочитать проповеди, которые родятся именно в этот момент. Господь в нас тогда! Тогда проповедник может поделиться тем богатством, которое он сам пережил. А так как иногда он один сподобляется причаститься, то пусть и поделится от полученной благодати.
Но сам он уже пережил «обрыв» литургии. Сейчас это увидим. Он уже «отблагодарил». Он уже вошел в мир радостного покоя.
А между тем причастники еще не пережили этого. И Церковь идет с ними и заканчивает литургию – благодарственными короткими молитвами. И все это быстро-быстро следует одно за другим: минут пять, не больше.
И потому Церковь только благодарит здесь, а не поучает.
Что же скажет Церковь?
Как мы помним, сначала на Тайную вечерю допущены были ближайшие сотрудники Господа, ученики Его – священнослужители, причащенные в алтаре. Они ранее других окончили трапезу, а потому и ранее благодарят Господина вечери.
Архиерей, причастившись (или священник, если один служит), умывает себе руки и уста, дабы не осталось даже крошек от Причастия; отходит в сторону, по-славянски: «став мало постране Святаго Престола, глаголет молитву благодарения». Почему же в стороне?
Как и после обеда: люди оставляют стол и свое место и, отойдя немного дальше, уже благодарят. Этот естественный образ окончания трапезы так уместен и здесь, на литургии: все окончилось уже. Остается поблагодарить.
А архиерей (или иерей) читает весьма краткую молитву, нужно торопиться, ибо там еще ждут другие, не причастившиеся... Да и не легко длинно благодарить.
Что же он говорит? Очень просто. И после обычного обеда говорят простое и коротенькое: «Благодарю Вас». Длинные речи не пристойны тут.
Так читаем и за литургией: «Благодарим Тя, Владыко, Человеколюбче, Благодетелю», за то, что удостоил, – по-славянски лучше, «сподобил» причаститься «Святых Безсмертных Таинств».
И припоминаешь: «Святая святым», освящение.
И припоминаешь, что это – Пасха, наше воскресение: «Источника Безсмертнаго вкусите»...
А дальше говорится уже о плодах Причащения: какие благие результаты должно оно принести нам. Но об этом будет последующая особая глава. Отмечу лишь пока, что мы не только благодарим, но и желаем, просим, чтобы нам сия трапеза была на пользу всяческую. Да и что говорить, когда Он Самого Себя дал в «снедь верным» (из службы Великой Субботы)!
Но тогда зачем же просить о благих последствиях? Потому, что мы сами можем быть недостойными даже и после Причащения. И действительно, бывало, как увидим дальше.
Поэтому нам нужно просить помощи от Того же Господа, чтобы и дальше Причащение Его было спасительно нам.
«Благодарим» – во множественном числе; архиерей говорит не только за себя, но и за сослужащих, а иерей (после причащения мирян) за всех говорит. Все едино.Так же и в молитве у святого Василия Великого, только там уже о Тайнах сказано четыре слова: «Святых, Пречистых, Безсмертных, Небесных Твоих Таин»...
Так и у святого Григория Двоеслова два элемента: и благодарение, и просьба о плодах.
Вот священнослужители уже возблагодарили: тайно причастились, тайно в алтаре и отблагодарили. Они уже – в радостном мирном состоянии. Так они будут причащать дальше и других, так молиться, так – и проповедовать. А миряне будут благодарить лишь после литургии. Потому и проповедь, в сущности, врывается клином для них, если они причащались; не связано с существом жизни этого момента. И после придется точно «вспомнить», восстановить утерянную связь: благодарить. И тогда уже получится иное состояние, ослабленное, потому часто причастники и не дожидаются благодарственных молитв. А иногда их и не читают. Да, собственно, по существу, их особенно и не требуется: Церковь, как увидим, в древнем начале литургии положила их немного, а уж впоследствии святые отцы, один за другим, одну к другой прибавляли молитвы от себя, как в приготовлении к Причащению, так и после него: святые Василий Златоуст, Дамаскин, Метафраст, Симеон Новый Богослов.
В первоначальной же Церкви было иначе. Именно: в первый момент после Причащения поют тотчас же, как только все причастятся: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа!» («Хвала Богу» или «Слава Тебе, Боже!»).
Здесь восторг души нашел краткую формулу, как бы счастливый вздох спасенного: «Слава Богу! Ну, слава Богу! О-о, слава Тебе, Боже!»
И в начале после Причащения еще не только не хочется – и невозможно думать. А сейчас, вот сию секунду после того момента, которого ждали так долго и так напряженно, – хочется только сказать «Аллилуиа»... Как жаль, что мы обычно механически, глухо, не слыша душею, произносим это слово! А смысл его такой хороший и простой: «Слава Богу!».
И Святые Дары относят на престол. Сейчас будут все собирать и укладывать («сосуды») на место. Поэтому мы увидим одновременно сочетание двух элементов – благодарения и убирания, – переплетающихся между собою незаметно и быстренько. Диакон отирает частицы с дискоса. А когда нет причастников, это делается для ускорения еще раньше, пред выходом к Причащению мирян. Складывает на дискос воздух, звездицу, лжицу, копие, употреблявшееся при «раздроблении» Агнца причастникам. Покрывает дискос. Одним словом, незаметно все собрал с Божьего стола. Можно уже и отнести туда, где все хранится, на жертвенник или, по древнему обычаю, в «диаконик» – особый придел, где хранились сосуды (на левой стороне от алтаря).
Тем временем архиерей (или иерей) обращается к народу и говорит такие слова: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое...» – и благословляет.
Какие, по-видимому, известные всем слова, и как привыкло к ним ухо; мы даже не улавливаем в них живого, трепетного смысла. Между тем, он очень большой. И я, грешный, когда Бог удостоит причаститься спасительно, глубоко чувствую смысл их, и нередко даже не могу их произнести без слез или прерывающегося голоса: вот-вот заплачешь, от радости заплачешь.
Почему же трепетны эти слова? Не знаю, что слышат в них другие, но у меня вызывают слезы эти слова, даже одно, собственно, слово: «Твое достояние», «Твои»...
О, Господи! Вот теперь, после Причащения, когда они соединились с Тобою самым теснейшим образом, какой только можно измыслить, или лучше, нельзя было бы и измыслить этого, чтобы Самого Бога принять внутрь не только души, но и тела, во утробу, подобно как и Божия Матерь прияла в момент благовещения в Себя Слово Отчее. Теперь они воистину Твои, потому что Ты Сам в них, а они в Тебе. Сбылись слова, которые Ты сказал при жизни: «Ядый Мою Плоть, и пияй Мою Кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем» (Ин. 6, 56). Вот когда люди сделались действительно Твоими! Вот когда они принадлежат Тебе, только Тебе! (иногда любящий пишет любимому человеку письмо и подписывается: «Только – твой». Отсюда можно по апологии сделать вывод и о духовной полной отданности, принадлежности только Богу. Святой Макарий Великий сравнивает Бога и душу с Женихом и Невестою).Всецело – Тебе. Поистине они – «достояние», наследие, имение Твое! Ну, словом, теперь они Твои.
Это-то и радует мою недостойную душу, когда я, обратившись лицом к мирянам, смотрю на них и говорю Господу: «Твои, Твои!»
Люди стали Божиими. Люди стали «богоподобными». «Общники Божества». Сами «обожились». Стали «боги по благодати». «Обоготворились», – как сказал в молитве святой Симеон Новый Богослов. Что же может быть больше?! И о чем же, прежде всего, и не сказать о мирянах архиерею?!
Но сказать это – «обоготворились» прямо, просто, открыто – чрезмерно высоко, и даже жутко слышать, слишком уж сверхъестественно, это могло бы даже смутить. А душа в этот момент бывает особенна чутка и кротка, и углубленна, и тиха, и собранна, и умилительна... Нельзя ее страшить: она – во Христе, со Христом. Она даже забыла почти себя.
Поэтому к таким драгоценным словам – «Твои» – священнослужитель прибавляет просьбу: «Спаси, Господи, и благослови» их, «Твоих».
Другой смысл в этих просительных «спаси... и благослови» тот, что этими словами говорится и о плодах Причащения: спасении, приятии в Царство Славы, когда будет сказано одесную стоящим: «Приидите, благословенныи... наследуйте Царствие» (Мф. 25, 34). Причащение – залог будущего блаженства.
Еще эти слова – знак любви Божией: кого благословляют? Любимых. И благословение им служит источником милостей от Любящего. Итак, твои они теперь, Господи! Любимые! Благослови же их! И спаси совершенно, во веки! Спаси и сохрани!
Как же это – не трепетные слова?! Легко и слезам быть, когда Господь благодать даст зреть все это. При этом священнослужитель и самым знамением благословения показывает благоволение Божие. Для пояснения приведу пример. Кто-нибудь говорит нам, священникам: «Ах, как хорошо мне! Как радостно!» «Ну, Слава Богу!» – скажем мы, да еще и добавим: «Спаси вас Господи!», то есть сохрани, продли, укрепи, умножь эту благодать, эту любовь, явленную вам. Вот и батюшка отец Серафим так постулат: выйдет к людям, а они рады зреть его. А он им: «Ну, да благословит вас Бог!» Или: «Да благословит тебя Господь, радость моя! Иди с миром!» «Идите с миром, радости мои!»
Вот какой смысл, вот сколько переживаний в этом возгласе: радость за спасение, за Обожение, за принятие людей в звание чад Божиих.
А если причастников нет? Или их мало? Тогда кому же мы говорим: «Твои»? А ведь это постоянно: большинство теперь не причащается, как полагалось бы. На этот вопрос в душе всегда стоит ответ: «Прочие, хоть и не причащались они ныне, тоже Твои, Господи! Верою, крещением, благодатию, смирением – Твои, Твои!»
Что же люди на это? О, мы и не ожидаем! Удивительно ответят они! Припомним: им из алтаря говорят «Святая святым», а они бессташно с надеждой ответили: «Один Свят Господь». Так и теперь; им сказано – «Твои», они соглашаются с этим. Они принимают этот привет радости и раскрывают его содержание. Прежде говорили только «Аллилуиа» трижды, а теперь уже богословствуют, славословят, хвалят, благодарят, поют известную песнь, которая помещена и в стихирах на Троицу: «Видехом Свет Истинный».
Да, как бы так говорят: мы действительно получили необыкновенные милости, увидели мы Свет Истинный. Что это такое? Припомним в нашем языке такие словообороты: «Ах, свет ты мой», то есть источник радости, блаженства. Свет – символ счастья, в противоположность тьме, печали, горю, несчастью. Или «Свет увидели», то есть избавились от какого-нибудь бедствия душевного, вышли на свободу, обрадовались, вздохнули. И наоборот: «Света не взвидели», то есть так плохо! А здесь поет Церковь: «Свет узрели». И притом Свет Истинный, а не мечтательный, не обманчивый, не прелестный, не вражеское привидение, а настоящий Свет Божий. Здесь уместно вспомнить, что в мистических творениях святых отцов, взятых из истинного благодатного опыта, общение с Божественным Бытием воспринимается в форме именно Света. «Бог есть свет», – говорит и первый Богослов, апостол Иоанн (1Ин. 1, 5), и второй богослов, Григорий Назианзин, в Слове на день Крещения Господня или Богоявления, говорит об этом празднике, как о дне «Светов». После, в XI веке, выясняет это третий богослов, преподобный Симеон (1021). В ХIV веке это будет защищать четвертый – святитель Григорий Палама, архиепископ Фессалоникийский: он ревностно станет защищать «Несозданный, Фаворский Свет», или «Божественную Энергию», или Благодать, в коей «познается» и воспринимается Бог.
А в наш век богослов – и делом, и словом – великий подвижник и праведник преподобный Серафим Саровский на себе самом покажет этот Божественный Свет, когда он преобразился пред Н.А. Мотовиловым, объясняя ему сущность христианства, смысл Царствия Божия.
Это уже Небо на земле! Будущий «Новый Иерусалим» уже зрится и ощущается здесь. Новое небо, новая земля. Это уже будущее Царство Славы.
Вот это в начатке и теперь дает Святое Причащение! Поэтому и читается это знаменательное песнопение: «Светися, светися, Новый Иерусалиме, слава бо Господня на Тебе возсия!»
Боже, как все осмысленно и содержательно! А мы мало вникаем. Вот Мотовилов не смог вынести зрения батюшки Серафима... А причастник принимает в себя Самого Света Господа. И как глубоко сказал батюшка про причастников: «И будут все более просвещаться и просвещаться, и по благости Божией и совсем просветятся!»
Какие глубокие и чудные слова! Самая глубокая и истинная христианская философия! Богословие опыта!
А теперь нам должны будут понятны и последующие слова: «...Прияхом Духа Небеснаго». Приняли благодать. Она-то и есть источник «Света». «Стяжание благодати и есть сущность христианства», – объяснял преподобный Серафим Саровский.
Это есть истинное православие, истинное понимание христианства. Это есть вера истинная. Так и сказано: «Нашли (обретохом) веру истинную».
И все, все это – и вера, и благодать, и Несозданный Свет, – все это для того, чтобы жить в Царствии Божием еще здесь, а Царство Божие суть Царство Пресвятой Троицы, значит все это дано, и мы получили, чтобы жить в Пресвятой Троице. Так и говорилось в предпричастном каноне: «Душою и телом да освящуся, Владыко, да просвещуся, да спасуся, да буду дом Твой, Причащением Священных Таин, живущаго Тя имея в себе со Отцем и Духом, Благодетелю Многомилостиве» (9-я песнь, 2-й тропарь).Это и сбылось воочию ныне. И именно о таком «поклонении Троице» нужно прежде всего помышлять при пении дальнейших слов: «Нераздельней Троице поклоняемся». Но можно присоединить и «познание Троицы», то есть усвоение этого догмата именно через Причащение. В духовном опыте известны случаи, когда люди приходили к узрению этой основной Истины христианства именно через Причащение. Один писатель открыл о себе, что он вполне воспринял Иисуса Христа как Бога Троицу, только причастившись Святых Таин.
Да, Пресвятая Троица открывается только через Господа Иисуса Христа. Он есть «Слово», или Откровение Троицы. А Господь Иисус Христос явнее всего дает теперь Себя в Своих Тайнах Тела и Крови.
Наконец, это «поклоняемся» есть выражение и благодарения за все полученное. Поэтому на благословение священнослужителя причастники отвечают поклоном головы как знаком благодарности и за полученное уже причащение, и за пожелание своего пастыря, чтобы Бог «спас» их и «благословил».
Но вот что поразительно, – это последние слова стихиры «Видехом»: «Та бо (Троица) нас спасла есть». Слышим ли мы это душою? Священник говорит: «Спаси их, Господи! Твои – они!» А они сами совершенно твердо говорят: уже «спасла есть». «Спасла». Мы спасены.
Вот какой поразительный ответ, как я сказал! Сколько нужно иметь внутренней смелости, твердой убежденности, непоколебимой уверенности, смиренного, но несомненного осознания, зрения делом, что «мы уже спасены!»
Да как может быть иначе? Если мы раньше сказали, что и «Свет» несозданный узрели («видехом» – увидели), и благодать приняли, и уже Троице Самой покланяются, – то какое может быть сомнение в спасении?! Полученное – больше чем «спасение», это уже слава. Поразительное исповедание народа!
Поразительное сознание Церкви! И эти последние слова «Троица спасла» – лишь подчеркивают глубокий смысл предыдущих слов восторга хвалы, заявления радостного получения вещей премирных. Следовательно, и вся эта молитва поразительная!
Не так ли?!
Какое высокое должно бы быть состояние духа у причастников, чтобы осмелиться сказать все это?! Даже жутко теперь становится! Страшные, славные слова! Прежде, когда, бывало, поешь их без надлежащего осмысливания, то спокойно «пробежишь» – и не жутко. А теперь, как подумаешь про самого себя, что и ты так должен чувствовать, как Церковь ведет нас, то и станет страшно! Но Церковь все же говорит их не смущаясь: значит, так есть! Так должно быть! Так бывает с достойными причастниками, которые приняли Тайны не в суд, а в оставление грехов, во спасение и жизнь вечную. На этом здесь лучше уже остановиться.
В это время в алтаре, как мы видели, готовится oкoнчaтeльнoе «убирание» святыни и сосудов. Архиерей, благословив и сослужителей (опытно это забывается), берет кадило и кадит пред Чашей, в Коей остались еще Святые Дары, дает диакону дискос и прочее с кадилом; тот несет, а архиерей берет Святую Чашу и говорит, обычно вполголоса: «Благословен Бог», и крестит Ею над антиминсом. Все – Крестом. Прежде он просил: «Благослови и спаси!» Люди отвечали: «И благословлены, и просвещены, и облагодетельствованы, и спасены уже». Что же ему остается сказать, как не эти, столь естественные, прямо напрашивающиеся слова: «Благословен Бог!», то есть: «Ну, в таком случае – слава Богу! Благословен Он, Благодетель!»
Вот после радости – уже и прямые слова благодарения, хвалы, славы. Но их разделят все. Сначала сказал архиерей, продолжает священнослужитель в лице старейшего, который, приняв Святую Чашу от рук архиерея, показывает Ее народу и «глаголет велегласно» вторую дополнительную половину возгласа архиерея: «Всегда, ныне и присно и во веки веков!», то есть Бог благословен всегда...
Подтвердив (или согласившись с ним и архиереем) «аминем» (истинно!), люди в лице лика и сами поют теперь хвалу: «Да исполнятся уста наши хваления Твоего, Господи, яко да поем Славу Твою».
Что же это? Уже как будто они ощущали в себе великие Дары и покланялись благодарно за это Пресвятой Троице? Да, но теперь просится иное: чтобы не только сердцем это ощущать, не только видимым знаком показывать, но уже «устами петь» хвалу. Это иное! И подобает сему быть, ибо Господь «...сподобил еси нас причаститися».
Перед Причащением молились и тайно, и явно: «Сподоби мя причаститися. А священники еще молились тайно: «Сподоби державною Твоею рукою преподати нам Пречистое Тело Твое и Честную Кровь, и нами (через нас) всем людем», то есть: «Нас Сам причасти, как учеников на Тайной вечери, а нашими уже руками всех». Так и было: архиерей, изображающий Господа, сам причащает священников, а они (где служат одни) по уполномочию его, через хиротонию, уже всех причащают. И причастились. И «сподобились». Так и поют теперь уста их: «Сподобил еси нас причаститися».
Но сознание, теперь более успокоенное, все уже растет; и то, что святой Василий Великий сказал в алтаре тайно, теперь поют уже все явно; четыре его слова употребляют и они в этой песни о Святых Тайнах: «Святым... Божественным, Безсмертным и Животворящим».
И также затем просят о плодах Причащения в кратком слове: «Соблюди нас во Твоей Святыни», в святости, освящении, полученном чрез Твои Тайны, следовательно, в «Твоей Святости соблюди нас весь день». И потом снова – привычные слова – трижды «аллилуиа».
Но не все еще поблагодарили и славословили; нет «славы» еще от диаконов. И старший из них говорит малую ектению. Это почти исключение (кроме прошений пред молитвами Пятидесятницы нет другого такого случая), но понятное: «протодиакон», доселе занятый перенесением сосудов в диаконик, освободившись, «исходит» обычно, и говорит малую ектению, которые обычно говорятся «вторствующими». Но протодиакон говорит от лица всех диаконов. И тем более, что момент на сей раз исключительный: благодарение за Причащение. И потому он обращается с приглашением – со всею внимательностью («прости», стоя прямо, сосредоточенно) и «достойно благодарим Господа». И здесь он уже восемь слов подыскал о Тайнах, чтобы возбудить к такому внимательному и достойному благодарению, начав с «Божественных», с Самого Бога (ибо Тайны есть Сам Бог Иисус Христос) «Святых, Пречистых, Безсмертных, Небесных, Животворящих, Страшных Христовых Таин»...
Вот впервые снова промелькнуло слово «Страшных».
Так сначала радость, потом хвала, а вот уже – и страх Божий пред воистину «Страшными Тайнами».
Диакон, на обязанности которого всегда лежит призывать именно к вниманию, бодрости, собранности (Премудрость! Вонмем! Прости!), сумел и сейчас достигнуть этого: и начав со слова «Прости», и умножив определение, и упомянув о «Страшных Тайнах». Так Церковь дошла до восьми слов. А миряне и ничего не говорили, кроме лишь «аллилуиа», а теперь они приглашены диаконом к восьмерице.
В остальных прошениях он тоже просит о плодах Причащения: благодати и «святом дне», как пели и миряне: «Весь день поучатися правде Твоей».Я задумался: почему так мало просят, на один лишь «день»? А не на дольше? Не на год? Не навечно? И мне пришло простое объяснение: в древности причащались люди ежедневно или почти ежедневно. Поэтому завтра они будут снова просить о своем «святом дне». Только диакон и здесь умножает: день совершен, свят, мирен и безгрешен испросивше», всех и все Христу Богу предадим!
Когда восхвалили все, то архиерей заключает теперь, как и всегда заключает ектению, громким последним аккордом: «Яко (потому что) Ты еси освящение наше», наша святыня, наше спасение, «и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков».
Ему Церковь устами лика отвечает согласие и подтверждением: «Аминь». Истинно.
Благодарение окончилось. Как мало слов, и как же много сказано Церковью!
Антиминс пред этим свертывается: знак, что все кончается. Вечеря окончилась. И архиерей (или иерей), произнося последний возглас, крестообразно делает знак Евангелием над антиминсом в ознаменование того, что все совершено по слову Евангелия о Причащении и ради Крестных страданий Христовых.
Иногда приходилось мне переживать при этих словах, особенно при слове «освящение», радостное мирное чувство, которое мне хочется назвать «достижением» или «получением». Это чувство совершенно можно уподобить тому, что бывает после хорошей трапезы, то есть ощущению отрадной сытости. Нечто подобное, но в духовном смысле, испытывал и я, когда спокойно, благодарно говорил эти заключительные слова: «Ты – наше освящение».
«Не хлебом будет жив человек, но и Словом Божиим». И люди по опыту сказали: «Аминь! Истинно!»
Все окончилось уже вполне. Отблагодарили Господина вечери. Теперь осталось – уже расходиться.
Пришел последний момент – «отпуста». О нем мы обещались говорить особо. Но это не будет многосложно и долго.
А потом после придется уже говорить о «плодах», так как «Молитвы по Причащении» обычно читаются после окончания богослужения. А в них именно больше всего выясняется вопрос о плодах Причащения.