К изъяснению Псалтири

В исследованиях о Псалтири, появившихся в по­следнее время, западными учеными выдвинут на одно из первых мест вопрос «о молящемся Я» (Das betende Ich). Сущность этого вопроса заключается в следующем. В песнях, входящих в состав Псалтири, возносятся разнообразные молитвы, выражаются скорби о постигающих псалмопевца бедствиях, высказываются надежды на поражение его врагов и на избавление его от опасностей. Спрашивается: от имени кого возносятся в псалмах молитвы, чьи выражаются чувства, о чьих страданиях и надеждах идет речь?

По обычному мнению, принятому в нашей богословской литературе¹ и господствовавшему доселе на Западе, под молящимся «Я» в большинстве псалмов должно разуметь отдельную личность-Моисея, Давида, Асафа, Емана или вообще одного из священных певцов израильского народа. Но в новейших западных исследованиях о Псалтири это мнение отвергается, как несостоятельное, и взамен его настойчиво проводится другое, – именно то, что субъектом псалмов служит не отдельная личность, а целая община иудейская или часть её, олицетворенная в образе псалмопевца. Страждущий, торжествующий, молящейся и благодарящий псалмопевец-это, по новому мнению, не Давид или Асаф, а весь народ иудейский или часть его. Враги псалмопевца, об избавлении от которых он молится или погибель которых изображает, не Саул или Авессалом, а враги целого народа иудейского или же лучшей части его.

Очевидно, то или иное понимание молящегося «Я» в псалтири иметь существенное значение не только для истолкования отдельных псалмов, но и для общего представления об истории еврейского народа и его религии. Если субъектом псалмов признать лицо собирательное, то всякий географический и индивидуальный элемент из псалмов исчезает; псалтирь в таком случае, становится описанием судеб иудейского народа, и благочестие, выражением которого она служит, является уже благочестием не личным, а корпоративным.

Изложенное мнение о субъекте псалмов не может быть названо совершенно новым. Первые следы понимания молящегося «Я» в смысле лица собирательного мы находим в переводе LXX. LXX толковников еврейское надписание пс. 55 al jonath elem rechokim, о голубице, безмолвствующей в удалении, передают словами: υπέρ του λαοϋ ὤ άπό αγίων μεμακρυμμένου, „о людях, от святых удаленных“ и показывают этим, что они видят в псалме речь о лице собирательном. Кроме греческого перевода коллективистическое понимание субъекта некоторых псалмов (23. 38. 56. 88) принимается в Таргуме и Мидранах². Об этом понимании идет речь и в Талмуде. В трактате Pesachim (117а) мы читаем: „Р. Елиезер говорит, что Давид все псалмы составил в своем интересе (от своего лица); P. Iocya думает, что в интересе общества (от лица общества); мудрые же объяснили: некоторые же псалмы он высказал в своем интересе, другие же в интересе общества».

То же коллективистическое понимание субъекта псалмов мы находим и у некоторых церковных учителей. В особенности широко его применял Феодор Мопсуестский, который в большинстве псалмов находил речь об израильском народе³. Другие же церковные учители изменили указанное понимание в том смысле, что видели в псалмах молитвы церкви, а также хора пророков и апостолов. «Псалом сей», говорить св. Афанасий Александрийский о пс. 55-м, «можно относить и к лицу Церкви, которая древле, пока раболепствовала идолослужению и демонам, удалена была от святых». «Давид воспевает псалом сей», замечает тот же святой отец о 63 пс., «от лица Апостолов, которые молятся об избавлении от врагов евангельской проповеди»⁴.

В средние века коллективистическое понимание псалмов защищали еврейские ученые Раши, Кимхи и Абен-Ездра, а из христианских толковников ему следовал протестант Рудингер, при чем все они применяли рассматриваемое понимание только к некоторым псалмам⁵.

В новое время решительнее других это понимание проводил в своем комментарии на псалмы Ольсгаузен. Он пришел уже к тому выводу, что «вси песни псалтири, за немногими исключениями, обязаны своим происхождением отношениям общества и, следовательно, с самого начала были назначены для богослужебного употребления»⁶. Кроме Ольсгаузена, мы встречает, коллективистическое понимание некоторых псалмов у Де-Ветте, Розенмюллера, Генгстенберга, Дурша, Рейсса и многих других⁷. Но собственно обстоятельному исследованию вопрос о молящемся «Я» в Псалтири подверг впервые геттингенский профессор Сменд в обширной статье, помещенной в журнале Zeitschrift fur die alttest. Wissenschaft за 1888-й год⁸. В этой статье Сменд отстаивает точку зрения Ольсгаузена и считает возможным признать индивидуальный характер только в четырех псалмах (3. 4. 62. 72 евр.). В другой своей статье, напечатанной в Theol. Literaturzeitung за 1899-годъ⁹, Сменд склонен уже и в этих четырех псалмах видеть речь о лице собирательном и, таким образом, окончательно исключает из псалтири всякое виражение индивидуальных мыслей и чувств.

После Сменда в направлении, указанном им, хотя и с некоторыми уклонениями, рассматриваемый нами вопрос наследовали в специальных сочинениях Г. Беер и Ф. Кобленц¹⁰. В том же направлении составлен и один из новейших комментариев на Псалтирь, – комментарий Бэтгена¹¹.

Что касается аргументации рассматриваемого мнения, то в существенных чертах она такова. Исходным пунктом для Сменда и его сторонников является то общее положение, что Псалтирь служила богослужебной книгой во втором Иерусалимском храме. «При официальном же храмовом богослужении», рассуждает Сменд, «имелось в виду все общество, а не отдельные души». В частности, и храмовое пение, хотя оно исполнялось левитами, рассматривалось, как пение всей общины иудейской. Но если так, то вообще непонятно, как могли употребляться при богослужении песни характера индивидуального. «Для выражении религиозного сознания общественного», говорит Сменд, «излияния благочестия индивидуального не могли вообще служить. Общество стояло к Богу и миру в совершенно иных отношениях, сравнительно с индивидуумом: оно имело большие вины и страдания, большие требования и надежды¹²»... И самую возможность появления у израильского народа религиозных песней, выражающих личные отношения к Иегове, Сменд и сторонники его теории считают мало вероятным. В области ветхозаветной религии, особенно до-пленного периода, индивидуум, говорят, не имел самостоятельного значения и не стоял в непосредственных отношениях к Иегове. «Не отдельный израильтянин, а целый народ израильский был религиозной единицей»¹³. «Индивидуум был включен в судьбу народа и должен был вместе с народом претерпевать его наказания, но также и участвовать в его благословениях¹⁴». Религиозное сознание индивидуума примыкало к общему и в нем терялось; поэтому индивидуум не мог ожидать для себя лично заступничества Иеговы, не мог говорить с Ним с таким дерзновением, с каким говорят псалмопевцы.

Обращаясь, далее, к анализу самого содержания псалмов, названные ученые находят в нем возражение против обычного экзегесиса и подтверждение новой теории. В данном случае указывают на то обстоятельство, что псалмам не достает живости изображения, что в них описываются одни и те же бедствия и излагаются одни и те же жалобы, чего не могло бы быть, если – бы псалмы были непосредственным выражением чувств индивидуальных. Несовместимыми с признанием индивидуального характера многих псалмов представляются и содержащиеся в них проклятия на врагов. «Индивидуум», говорит по поводу этих псалмов Кобленц, «не может и не должен умерщвлять в себе всякое человеческое чувство и давать в своем сердце место только мщению; в устах же гонимого общества проклятия являются вполне понятными»¹⁵. «Не отец и сын стоят здесь друг против друга-замечает Рейсс, «не царь и претендент (на престол), но народ против народа, отделенные друг от друга целой бездной»¹⁶ ... Вообще, по мнению Сменда, при исследовательном проведении предлагаемой им точки зрения псалмы становятся более понятными, чем при обычном толковании; многие выражения псалмов, неестественные и темные в устах индивидуума, делаются совершенно уместными и ясными, если посмотреть на эти псалмы, как на песни от лица иудейской общины. Для доказательства этого положения Сменд делает краткий обзор всех псалмов со стороны содержания, при чем везде находит обычный экзегесис недостаточным.

Сама возможность олицетворения некоторого общества и даже целого народа под образом индивидуума для Сменда представляется несомненной в виду многочисленных примеров подобного олицетворения, имеющихся в Библии¹⁷.

Такова в существенных чертах аргументация нового взгляда на происхождение псалмов. Переходя к разбору этого взгляда, мы, прежде всего, должны признать, что в нем есть доля истины. Многие псалмы, действительно, являются выражением мыслей и чувств не отдельных лиц, а целого народа израильского, и с этою именно целью они, по-видимому, были составлены первоначально. В этих псалмах молящийся субъект обыкновенно говорит о себе во множественном числе, при чем это «мы» не может считаться plur. majestatis. К числу этих псалмов нужно отнести, – с несомненностью такие псалмы, как 105, 106, 112, 116, 117, 128, 128, 133, 136 и др.

Но справедливо – ли вместе со Смендом указанную им точку зрения распространять на всю Псалтирь и понимать в коллективном смысле даже и те многочисленные псалмы, в которых, судя по внешней форме, идет речь об одном лице¹⁸?

Должно заметить, что рассматриваемое нами мнение не встретило общего признания. Если среди исследователей Псалтири нашлось много защитников его, то, с другой стороны, немало оказалось и противников. В числе последних мы видим таких авторитетных библиологов, как Гупфельд-Новак, Селлин и Кениг¹⁹. И действительно, аргументация Сменда не может быть признана убедительной.

Исходным пунктом изложенного мнения является, как мы видели, то положение, что Псалтирь была богослужебной книгой второго храма. Это положение, конечно, справедливо. Но из него, однако же, не следует, чтобы все псалмы, вошедшие в Псалтирь, и составлены были прямо для целей богослужения. В период второго храма, как известно, при богослужении, читался «закон и пророки». Но никто, разумеется, не скажет, чтобы эти книги и составлялись для богослужения. Равным образом и относительно многих псалмов несомненно, что они стали иметь богослужебное значение только с течением времени, причем в некоторых из них были сделаны даже соответствующие изменения. Все псалмы не могут считаться составленными для целей богослужения уже потому, что происхождение многих из них относится ко времени Вавилонского плена, когда храма и законного культа не существовало. Защитники коллективистического понимания Псалтири обращают внимание на то обстоятельство, что в некоторых псалмах прямо содержится приглашение общества к пению²⁰. Но по свойству еврейской поэзии подобные обращения и увещания могут употребляться и в таких произведениях, которые, несомненно, не назначались для богослужения. Мы находим их, напр., у пр. Исаии в речи об Отроке Господнем²¹.

Несправедливо усвояя всем псалмам изначальное общественно-богослужебное назначение, защитники рассматриваемого мнения столь же несправедливо склонны отрицать в принципе возможность индивидуализма в ветхозаветной религии. Библейские книги не только не дают оснований для подобного отрицания, но, напротив, с очевидностью утверждают в том, что в Ветхом Завете личность и независимо от своей связи с обществом сознавала свои отношения к Богу. Уже само существование закона в Израиле предполагает индивидуальную ответственность. «Каждая корзина плодов, приносившаяся к святилищу», рассуждает Д. Робертсон, «каждый первенец от скота, подлежащей выкупу, запечатлевал для индивидуума факт, что требования общего закона касаются и его частного дела, и что вследствие этого, в силу божественности закона, подчиненный ему индивидуум стоит в прямом отношении к божественной воле»²². Ветхозаветные пророки, далее, свои увещания и обличения направляли не только к нации в целом, а и к отдельным членам ее. Эти увещания и обличения, как и предписания закона, предполагают возможность личного усовершенствования и признание личной ответственности. Если мы обратимся, наконец, к историческим книгам, то увидим, что и здесь личность считается моральной единицей и хорошо понимается как индивидуальное благочестие, так и преступность. Древнейшая история еврейского народа, изложенная в кн. Бытия, есть история отдельных личностей, которые рассматриваются именно в отношении религиозном. Как-бы критика ни смотрела на исторический характер повествования кн. Бытия, несомненно одно, что им предполагается возможность для индивидуума стоять в непосредственных отношениях к Богу. Заступничество Авраама за Содомлян (Быт. 18, 23 и д.), предстателъство Моисея за свой народ (Числ. 14, 11–20), многочисленные, отмеченные в Библии, случаи осуждения нарушителей закона (Числ. 15, 32–36. 16. Нав. 7, 10–26) и другие подобные факты неопровержимо свидетельствуют о том же. Да и самое устройство израильского народа, с его разделением на колена, с ограничением власти царской, должно было воспитывать индивидуализм как в общественной, так и в религиозной жизни.

Из сказанного следует, что общие положения, послужившая исходной точкой для рассматриваемой нами теории не могут быть признаны правильными. На сколько, теперь, взгляд Сменда и его сторонников может быть оправдан самым содержанием спорных псалмов?

По мнению Сменда, как мы говорили, спорные псалмы, непонятные при обычном истолковании, становятся совершенно ясными, если приложит к ним точку зрения самого Сменда. При обычном истолковании для Сменда, прежде всего, представляется непонятным то, что изображение страданий и бедствий, составляющее содержание многих псалмов, не имеет живости, отличается неотчетливостью и даже неопределенностью. Относительно многих псалмов, полагает Сменд, нельзя сказать с уверенностью, о каких бедствиях идет в них речь. В качестве особенно ясного примера Сменд указывает на пс. 6-й, по которому особенно трудно составить определенное представление о положении псалмопевца: в начале псалма писатель его предоставляется страждущим от болезни²³, а по второй половине псалма, бедствие праведника заключаются в преследовании его врагами²⁴. Такая неопределенность непонятна в произведениях индивидуального характера. «У каждого поэта идет дело о непосредственном и полном выражении своего чувства. Только в этом случае он может удовлетворить себя и воздействовать на других. Здесь же, напротив, поэт удивительнейшим образом затемняет свое положение». Между тем, при коллективистическом понимании псалма это недоумение, по мнению Сменда, легко разрешается. Если страдалец псалма есть преследуемый Израиль, то, очевидно, в псалме идет речь о бедствии общественном, которое всем известно и о котором, поэтому, можно говорить образно, не боясь темноты. Такая речь не только не препятствует непосредственному выражению чувств, но, напротив, необходимо вытекает из свойства самого олицетворения общества. «Олицетворение необходимо ведет к смешению всех конкретных обстоятельств, оно причиняет бесцветность изложения и должно, поэтому, сделать незаметным даже даровитого поэта»²⁵.

Относительно приведенных замечаний Сменда должно сказать, что они имеют характер слишком субъективный и ни в каком случае не могут быть приложимы ко всем псалмам. По поводу того же 6-го псалма, в котором Сменд не находит живости и непосредственности чувства, другой исследователь говорить: «трогательное изображение телесной и душевной болезни не может быть простым образом страдания в общем смысле. Болезнь, действительно, происходила и мучительно чувствовалась. Кажется, что слышишь стоны пораженного в борьбе, на своем ложе видящего смерть пред глазами. Непосредственное впечатление, которое производит псалом, не свидетельствуете о том, что здесь говорит коллективная личность²⁶. По крайней мере, нельзя сказать вместе со Смендом, чтобы положение страдальца в пс. 6-м было описано совершенно не ясно и чертами противоречивыми: указания на такие бедствия, как болезнь и преследование врагами, не могут считаться взаимно противоречащими, и вполне мыслимо, что подобный бедствия одновременно могло претерпевать то или иное лицо.

Но если даже мы согласимся со Смендом, что изображение бедствий праведника в некоторых псалмах не отличается живостью, то все-таки этого обстоятельства не уясняет и теория Сменда. Если искать живости и отчетливости в изображении индивидуальных положений, то этого же нужно требовать и от описаний состояний общества. Следовательно, и принимая теорию Сменда, мы не устраняем тех недоумений, которые, по его мнению, возбуждаются обычным истолкованием псалмов.

Помимо сказанного, отмеченная Смендом черта сама по себе не может, без сомнения, служить основанием к отрицанию индивидуального характера псалмов. Образность и некоторую неотчетливость в изображении бедствий мы видим, напр., в молитве Иисуса, сына Сирахова²⁷, которая служит, конечно, выражением чувств отдельного лица. В этой молитве бедствия Иисуса, сына Сирахова, так же, как и в псалмах, представляются под различными образами, которые трудно соединить в один. Премудрый говорит «о сети клеветнического языка, о скрежете зубов, готовых пожрать», «об удушающем огне» и «о глубине чрева адова», – и мы не можем сказать, от какого собственно бедствия он был избавлен. Очевидно, указываемая Смендом особенность псалмов зависит не от того или иного происхождения их, а от свойства еврейской поэзии, изобилующей образами и метафорами.

Кроме того, эта особенность находит объяснение для себя в самом существе лирики, к области которой принадлежат псалмы. Всякое лирическое произведение выражает чувства поэта, возникающие в душе его по тому или иному поводу. При этом обыкновенно обстоятельства, вызвавшие лирическое произведение, намечаются в общих чертах, а из своих впечатлений поэт выдвигает только то, что может служить выражением чувств многих людей, т. е. необходимое и общее. В особенности это должно быть сказано о лирике религиозной. Псалмопевцы рассматривают все sub specie aeternitatis, отрешаются от смены явлений и возвышаются к общему, всегда тождественному. Их цель не в том, чтобы беседовать, описывать, а в том, чтобы назидать и возвышать. Отсюда и получается сходство в содержании псалмов, написанных разными лицами, а также и то, что исторические и индивидуальные черты в этих псалмах не выступают отчетливо.

Несомненно, в данном случае имело значение и еще одно обстоятельство. Псалмопение существовало у евреев в продолжение столетий, при чем в некоторых фамилиях (как, напр., Асафа, сынов Кореевых) оно было наследственным и традиционным занятием. Естественно, что с течением времени должен был накопляться, как это мы видим и в светской новейшей поэзии, известный запас излюбленных образов и оборотов речи, должен был вырабатываться определенный тип священной песни. Позднейшие поэты могли пользоваться древнейшими образцами и, таким образом, под их формами скрывали свои индивидуальные черты.

Указанным отсутствием резких индивидуальных черт и объясняется то, что псалмы не подвержены влиянию времени, и всякий человек может найти в них выражение своих чувств.

Далее для Сменда, при обычном истолковании Псалтири, представляются непонятными встречающееся в псалмах быстрые переходы от уныния к уверенности в своем спасении. Так, напр., в пс. 6-м, священный поэт непосредственно за изображением своих страданий говорить: «услышал Господь голос плача моего. Услышал Господь моление мое. Господь примет молитву мою» (Пс. 6, 9 –10). «Мог – ли», спрашивает Сменд, «отдельный человек пред лицом угрожающей ему смертной опасности надеяться на спасение с такою твердостью, как в этом псалме?.. Чтобы понять это, нужно допустить, что смерть говорящего сама по себе была-бы погибелью доброго дела и торжеством безбожия. Но относительно отдельной личности это нелегко представить, и говорящий должен был бы где-нибудь указать, что он столь ценен для Иеговы и почему именно». «Напротив, колебание между отчаянием и уверенностью для израильского или, скорее, иудейского общественного сознания характерно». Общество под давлением собственной вины и божественного гнева могло приходить в отчаяние; но это отчаяние сменялось уверенностью в мессианском будущем и, значит, надеждой на спасение, на то, что враги не могут уничтожить его»²⁸.

Против этих рассуждений Сменда можно выставить сказанное выше об индивидуализме в ветхозаветной религии. Что не только народ в его целом, а и отдельный личности могли быть уверенными в заступлении Иеговы, это несомненно. Об этом свидетельствуете вся книга Иова и многие изречения пророческих и исторических книг. В упомянутой выше молитве Иисуса, сына Сирахова, так-же, как и в псалмах, непосредственно после изображения бедствий высказывается твердая уверенность в божественной помощи. «Молитва моя», говорить премудрый, „была услышана; Ты спас меня от погибели и избавил меня от злого времени²⁹. Если добавить к этому, что по традиционному экзегесису, пс. 6 написан Давидом, то будет вполне понятно то дерзновение, с которым говорит псалмопевец.

Дополняя соображения Сменда, Рейсс и Кобленц, как мы видели, обращают внимание на встречающаяся в псалмах молитвы о погибели врагов и утверждают, что эти молитвы понятны только при коллективистическом истолковании. Но едва ли в этих молитвах можно вместе с названными учеными видеть проявление крайней ненависти и мстительности. Без сомнения, большинство выражений, встречающихся в этих молитвах, имеют значение простых образов, так как изобилие образов есть отличительная черта еврейской поэзии. С другой стороны, не без основания традиционный экзегезис усматривает в упомянутых псалмах не столько проклятая, не столько молитвы о погибели врагов, сколько пророчества о ней³⁰. Во всяком случае, совершенно непонятно, почему эти молитвы, если видеть в них выражение крайней злобы и ненависти, в устах народа более естественны, чем в устах отдельной личности.

Но, если отмечаемые Смендом и его сторонниками черты в содержании псалмов не ведут с необходимостью к их теории, то, с другой стороны, можно указать и иные черты, которые говорят прямо против нее.

Несомненно, прежде всего, что теория Сменда противоречит лирическому характеру псалмов. Если принять взгляд Сменда, то псалмы перестают быть свободным излиянием духа священных певцов и становятся произведениями в высшей степени искусственными. Выходит, что псалмопевцы должны были систематически прибегать к выдуманным олицетворениям и постоянно ставить себя на место целого общества. Справедливо замечает по этому поводу один исследователь, что устранить из псалмов индивидуальные черты – это значить сделать их произведениями поэзии, не имеющими для себя параллелей в мире³¹.

Противореча характеру лирики, теория Сменда и в истолковании псалмов ведет к большей еще искусственности, чем какую находить Сменд в обычном экзегесисе. Принимая эту теорию, мы должны признать в псалмах накопление метафор и в самых простых псалмах видеть какой-то скрытый смысл. На сколько мало в этом отношении теория Сменда преимуществует над обычным экзегесисом, это видно из толкования Сменда на пс. 22-й: «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишить».

Субъектом псалма, рассуждает Сменд, может быть, только общество, а не индивидуум. Пастух пасет не одинокую овцу, а целое стадо, и Иегова всюду называется пастырем Израиля, а Израиль стадом Иеговы (Быт. 49, 24; Ис. 40, и Иер. 31, 10. Зах. 9, 6). В 3 ст. псалмопевец говорит: душу мою обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. И в этих словах, по мнению Сменда, речь может идти только о народе. Хотя Исаия (43, 7) и говорить, что Иегова каждого члена своего народа создал для своей славы и потому должен освободить каждого из языческого мира, но все таки это не было сознанием и требованием отдельных праведников. По общему библейскому воззрению, слава Иеговы связана с народом, Его божество должно открываться в судьбах Израиля, а не индивидуума». В дальнейших стихах псалмопевец выражает полную уверенность в том, что он находится под защитой Иеговы и вследствие этого не только не терпит бедствий от своих врагов, но даже получает изобилие благ – и, по милости Иеговы, вселится в дом Господень. По мнению Сменда, и эти стихи имеют смысл только в отношении к иудейскому народу, так как только он в целом своем мог иметь уверенность в покровительстве Иеговы.

Нам кажется, что в приведенном истолковании нельзя не видеть большой искусственности, и совершенно нет нужды прибегать к этому истолкованию, так как псалом имеет полный смысл и при обычном экзегесисе. Если целая община иудейская могла называть Иегову своим пастырем, то и каждый член ее, потому что Иегова, как пастырь, не мог оставлять без своих попечений и отдельных членов общины. Иаков прямо говорит о себе (Быт. 48, 15), что Иегова пас его, и нам нет необходимости предполагать вместе со Смендом, что в этом случае Иаков выступает, как Израиль in nuce. Равным образом, и встречающиеся в 22 пс. простые выражения надежды на Бога и ревности о Его славе вполне понятны и естественны в устах индивидуума. Основанием своей надежды псалмопевец выставляет только божественную милость (ст. 6-й). Между тем, когда молится весь народ иудейский о спасении, то всегда основанием молитвы выставляется избрание Израиля из среды народов и заключение с ним завета³².

Если в отношении к рассмотренному псалму теория Сменда ведет к излишней искусственности, то в других случаях она является прямо неприложимой. Так, с точки зрения Сменда совершенно непонятны те псалмы, в которых молящийся отличает себя от «собрания великого» и «от народа многочисленного» (Пс. 34, 18, 25, 12, 21, 26 и др.), «от общества святых» (15, 3; 24, 21), в которых говорит об отце, матери, братьях (Пс. 68, 9; 26, 10) и вообще близких своих (36, 12). Подобные выражения имеют смысл только в устах отдельного лица, а не целого народа.

В пользу своей теории коллективистического понимания Псалтири Сменд выставляет многочисленные библейские места, в которых народ, и в частности, народ Израильский представляется под образом индивидуума³³. Но при этом Сменд упускает из вида то обстоятельство, что смысл олицетворения во всех этих местах совершенно ясен из контекста речи. Что касается Псалтири, то в ней есть только одно несомненное место, в котором именем «Я» называется весь Израиль, – это пс. 128, 3: на хребте моем делаша грешницы, продолжиша беззаконие. Но и здесь из ст. 1 совершенно ясно видно, что приведенное выражение фигуральное, и что речь ведется от лица народа. Трудно поэтому допустить, чтобы псалмопевцы так широко пользовались олицетворением, как предполагает Сменд, и при этом не сделали ни малейших указаний относительно употребляемого ими литературного приема. Если нет этих указаний, то, очевидно, потому, что нет и олицетворений. По крайней мере, в сохранившихся в Библии молитвах целой общины иудейской везде речь ведется от собирательного лица, и местоимения употребляются во множественном числе (Неем. 9· 2Пар. 20, 1–12, 1Ездр. 9, 6–15).

Против теории Сменда говорят, наконец, и надписания псалмов, не только усвояющие их отдельным лицам, особенно Давиду, но и приурочивающие к определенным историческим событиям из жизни Давида (пс. 7, 33, 50, 51, 53 и 141). Правда, западные исследователи, и в числе их Сменд, отрицают достоверность этих надписей. Однако же, несомненно все-таки одно, что эти надписания выражают древне – иудейское понимание псалмов, и это понимание несогласно с тем, которое предлагает Сменд.