Воскресение Бога Воплощенного
Содержание
Предисловие к русскому изданию
Часть I. Свидетельства общего характера О причинах, побудивших Бога осуществить воплощение Разделить с нами наши страдания Открыть знание, возродить надежду Часть 2. Исторические источники Жанр источников Жизнь и нравственное учение Иисуса Совершенная жизнь Общие положения нравственного учения Иисуса Иисус не говорит открыто о своей божественности Признание современниками божественности Иисуса Действия Иисуса, предполагающие его божественность Учение Иисуса об искуплении Иисус – основатель церкви Часть III. Последующие исторические свидетельства Явления воскресшего Иисуса Пустая гробница и соблюдение воскресенья Пустая гробница Воскресенье Непредвиденность воскресения Очевидно не для всех Альтернативные версии произошедшего О значении воскресения Концепция чуда в других культурах Часть IV. Заключение Итоговая вероятность Формальное обоснование аргументации Логическая вероятность Указатель древних источников и средневековых авторов
Предисловие к русскому изданию
Я очень рад появлению русского издания «Воскресение Бога Воплощенного». В моей предыдущей небольшой книге «Есть ли Бог?», недавно переизданной на русском языке, я утверждал, что «естественное богословие» предоставляет веские доводы в пользу существования Бога. Таковыми являются существование вселенной, ее непрерывное подчинение законам природы, которые, в свою очередь, ведут к эволюции человека, наличие у человека сознания, а также множество других весьма очевидных феноменов общего характера. Опираясь на это, в настоящей книге я выдвигаю доводы в пользу двух основных положений христианского вероучения – что Иисус Христос был воплотившимся Богом (Богом, усвоившим себе человеческую природу) и что Он воскрес из мертвых на третий день после своей смерти.
Современная библейская критика поставила под большое сомнение историческую надежность четырех Евангелий, в особенности историчность наиболее важного из описываемых в них событий – воскресения Иисуса из мертвых. Чтобы обосновать веру в такое событие, которое уникальным образом нарушало бы все законы природы, нам, говорят скептики, требуются гораздо более серьезные доводы, нежели свидетельство евангелистов, которые могли быть обмануты или введены в заблуждение. Предлагаемый в этой книге ответ на подобный скепсис заключается в следующем. Опираясь на совершенную благость Бога, мы можем ожидать того, что Он воплотится ради участия в наших страданиях, искупление наших грехов и открытия нам важнейших истин, а также завершит свою жизнь некоторым чудесным событием, которое показало бы нам, кем Он был на самом деле. Поэтому, располагая серьезными предварительными аргументами в пользу того, что Бог мог бы воплотиться и завершить свою жизнь таким событием, как воскресение, нам требуется лишь достаточно убедительное историческое свидетельство того, когда и где это произошло. Настоящая книга показывает, что мы действительно располагаем таким достаточно убедительным историческим свидетельством. Подобно тому как мы не должны отделять веру в исторического Иисуса от веры в Бога Творца, мы не должны отделять исторические свидетельства об Иисусе от доводов естественного богословия относительно вероятных действий Бога.
Ричард Суинберн Сентябрь 2006 года
Предисловие
За последние тринадцать лет я написал четыре книги, посвященные, главным образом, философским вопросам, которые рассматриваются в рамках христианских (в отличие от общих теистических) учений [1]. Я пытался шаг за шагом исследовать эти учения (например, о том, что Иисус обладал одновременно и божественной, и человеческой природой) и показать наличие некой изначальной априорной вероятности их истинности. Тем не менее, как я неоднократно подчеркивал, для того чтобы подтвердить скорее вероятный, чем невероятный характер этих христианских учений, мы должны располагать подробными историческими свидетельствами (но не обязательно многочисленными), которые бы удостоверяли, что Иисус из Назарета вел определенный образ жизни, проповедовал определенное учение, умер на кресте и воскрес в своем теле из мертвых в первый день Пасхи. В этой книге я стремился привести подобные свидетельства, и в особенности свидетельства в пользу воскресения, которое, если произошло на самом деле, стало своего рода божественной печатью, подтверждающей истинность учения Иисуса и основанной им церкви.
В этой книге я использовал материалы двух своих предыдущих статей: «Evidence for the Resurrection», in S. T. Da- vies, D. Kendall, and G. ÓCollins (eds.), The Resurrection (Oxford University Press, 1997) и «Evidence for Incarnation» in М. Meyer and С. Hughes (eds.), Jesus Then and Now (Trinity Press International, 2001). Я благодарю издателей, разрешивших мне еще раз воспользоваться этими материалами.
Свою глубокую благодарность я выражаю госпоже Чио Глэдстоун (Gladstone) за ее долготерпение при подготовке первой и последующих машинописных версий моей работы. В высшей степени я благодарен и профессору Кристоферу Такетту (Tuckett) (а также двум анонимным рецензентам Издательства Оксфордского университета) за внимательное прочтение первого варианта моей книги и внесение ценных поправок. Самую искреннюю благодарность я хотел бы также выразить профессору Крису Роуланду (Rowland), вместе с которым я дважды читал лекции о воскресении, за то, что он посоветовал мне обратиться к литературе, посвященной подробным историческим свидетельствам и фактам, а также сделал много ценных замечаний к первому наброску как всей книги в целом, так и написанных ранее ее отдельных частей.
Введение
Эта книга начинается с рассмотрения свидетельств о наличии физической составляющей в воскресении Иисуса в традиционном понимании этого слова – Иисуса, умершего и спустя тридцать шесть часов вернувшегося к жизни в своем распятом теле (в котором после воскресения он обрел сверхчеловеческие способности: например, мог исчезать и снова появляться). Обычно воскресение трактуют в контексте его вселенского значения, которое неизмеримо выше указанной физической составляющей. Умерший и воскресший Иисус есть Иисус Христос, Мессия и Слово Божье, второе Лицо Троицы. Его воскресение означает принятие Богом Отцом жертвы, принесенной Христом на кресте во искупление грехов мира, а также начало спасения природы и человечества как на физическом, так и на духовном уровне.
Но при этом вселенское значение воскресения традиционно связывается с его физической составляющей. Слово Божье воскресло из мертвых только потому, что человек Иисус воскрес из мертвых (только как человек Слово может воскреснуть); а человек способен обрести полное воскресение только в человеческом теле (хотя, по моему глубокому убеждению, мы и можем существовать вне тела, но именно тело делает полноценным человеческое существование – такова традиционная точка зрения и христиан, и иудеев); и, несмотря на то что Иисус мог воскреснуть в новом теле, воскресение в старом, но преображенном теле стало «воскресением», которое в наиболее отчетливой форме показало различие между этим событием и обыкновенным возвращением к жизни.
Отец принимает жертву Христа, возвращая к жизни то, что было пожертвовано; этим Он возвещает победу над смертью и страданием. Для начала освобождения природы и человечества Он должен возвратить к жизни не только душу, но и искалеченное тело. Он ставит печать одобрения на учение и жертву Христа тем, что совершает действие, которое под силу только Богу, – вмешивается в законы природы, с помощью которых управляет мирозданием. Ибо возвращение к жизни тела, умершего за тридцать шесть часов до этого, есть, несомненно, нарушение законов природы. Поэтому физическая составляющая в воскресении Иисуса была так важна для христианского символа веры. В дальнейшем под «воскресением» я буду понимать именно его физическую составляющую.
Настоящая книга коренным образом отличается от аналогичных по тематике работ других исследователей Нового Завета (радикального или консервативного толка) тем, что только последняя ее треть обращается к свидетельствам, традиционно относимым к рассматриваемому здесь вопросу, то есть к свидетельствам, которые предоставляет нам Новый Завет и другие ранние источники, о том, что случилось после смерти Христа.
По моему мнению, мы должны принимать во внимание более широкий круг свидетельств по сравнению с вышеперечисленными. Для начала нам следует учитывать то, что я называю «свидетельствами общего характера», свидетельствами (данными) о том, существует или не существует Бог, способный и готовый определенным образом вмешаться в историю человечества. В этой книге я не буду обсуждать вопрос о наличии или отсутствии общедоступных свидетельств (прямо не относящихся к христианству), которые подтверждают существование Бога в традиционном Его понимании как всемогущего, всезнающего, всеблагого и абсолютно свободного существа. Такого рода свидетельства принадлежат сфере естественного богословия, которое полагает, что: существует вселенная; она почти всегда подчиняется простым законам природы; законы эти, равно как и первоначальное состояние вселенной, таковы, что приводят к развитию человеческого тела; тело неразрывно связано с душой; люди могут оказывать друг другу помощь; и наконец, чрезвычайно широкое распространение получает религиозный опыт (все это должно уравновешивать страдание, присущее и людям, и животным). В других своих книгах я посвятил немало страниц обсуждению подобного рода свидетельств [2]. Здесь я лишь буду говорить о следствиях из допущения, что такие свидетельства придают или не придают значительную степень вероятности утверждению, что Бог существует. Если существует всемогущий Бог, то Он несомненно способен произвести чудо, подобное воскресению Иисуса. Я покажу, что, если свидетельства не подтверждают бытие такого Бога, то осуществление события, подобного воскресению, оказывается невозможным. Если же свидетельства предполагают бытие такого Бога, то они придают некоторую степень вероятности осуществлению подобного чуда в том случае, если у Бога была причина для этого. Я докажу, что у Бога такая причина была.
Если есть Бог и у Него есть причина осуществить подобное чудо, то необходимо рассмотреть, был ли Иисус тем, кого Бог собирался воскресить; таким образом, предметом дальнейшего обсуждения станет жизнь Иисуса, а также проповедуемое им учение. Это я называю оценкой первичных исторических свидетельств. Исследователи Нового Завета достаточно подробно изучили свидетельства о жизни и учении Иисуса, но они, как правило, не соотносили их с проблемой его воскресения. В этом их серьезная ошибка. По моему мнению, воскресение могло произойти только в случае осуществления его Богом, и потому мы должны решить, была ли жизнь Иисуса такой, чтобы Бог ее воскресил. Раз у нас есть основания полагать, что жизнь эта такова, то для подкрепления утверждения о воскресении из мертвых нам потребуются менее подробные, чем во всех других случаях, свидетельства в той форме, в которой нам предоставляют их документы (я называю их «последующие исторические свидетельства»), о том, что случилось после смерти Иисуса.
Исследователи Нового Завета свою особую заслугу зачастую видят в том, что они при рассмотрении того или иного предмета не прибегают к утверждениям богословского характера. Если таково действительное положение вещей, то я могу заметить в этом лишь полное отсутствие логики. В высшей степени нелогично приходить к какому-либо заключению, не учитывая 95 процентов относящихся к данному вопросу свидетельств (которые включают в себя существование вселенной, ее соответствие установленным науками законам и т.д., а также то, что подтверждает или не подтверждает существование Бога). Но подобный подход невозможен, когда речь идет о проблеме воскресения (или рождения от Девы, или других менее значимых чудесах, приписываемых Иисусу). Нельзя счесть достаточно достоверным подробное историческое свидетельство в отношении такого события, как воскресение, не принимая в расчет наличие некоего первичного основания, позволяющего оценить вероятность совершения подобного события. Получается, что богословские свидетельства общего характера – либо в пользу, либо против воскресения – играют редко кем признаваемую роль при определении степени достоверности свидетельств. Все эти соображения следует принимать во внимание, если мы стремимся к верной оценке того или иного свидетельства.
В главе 1 рассматриваются возможные свидетельства об исторических событиях, а также получает развитие положение, согласно которому, когда речь идет о событии вселенского значения, необходимо принимать во внимание не только свидетельства общего характера, но и подробные исторические свидетельства (как первичные, так и последующие). Поскольку воскресение, если оно произошло в приписываемой ему традицией форме, нарушило законы природы, а значит, было совершено неким сверхъестественным деятелем, подобным Богу, и, таким образом, стало чудом в прямом смысле этого слова, как я его и понимаю, то мне следует кратко рассмотреть приведенную Юмом аргументацию о невозможности свидетельств, подтверждающих это событие. В противовес методам, предлагаемым более радикально настроенными исследователями Нового Завета, я подчеркну, что при отсутствии контрсвидетельств мы должны принимать то, что напоминает свидетельство об историческом событии, за действительное свидетельство об историческом событии; таково утверждение о том, что некое историческое событие произошло на самом деле. Если некто заявляет «Я видел то-то и то-то», то при отсутствии положительного основания предполагать обратное мы должны поверить, что он действительно видел то-то и то-то.
В главе 2 рассматриваются причины, побудившие Бога осуществить воплощение, то есть обрести тело и природу человека. Необходимость этого наглядно продемонстрирована в главе 3, в которой доказывается, что в случае своего воплощения Он должен был определенным образом прожить земную жизнь и Бог должен был скрепить печатью эту жизнь, достигшую своей высшей точки в событии, которое (если произошло на самом деле) несомненно было таким чудом (я называю его сверхчудом), как воскресение. Следовательно, у Бога были причины совершить воскресение, если оно было воскресением воплощенного Бога, и, как я утверждаю, ввиду наличия свидетельств о том, что некто вел надлежащий образ жизни, для Бога было бы ошибкой воскрешать из мертвых того, кто не был воплощенным Богом. Далее, в главе 3, обсуждается вопрос, что, за возможным исключением Иисуса, во всей истории человечества нет ни одного религиозного деятеля (такого деятеля я называю пророком), способного серьезно претендовать на надлежащий образ жизни. Поэтому наличие свидетельств, подтверждающих такой характер жизни Иисуса, дает нам основание полагать, что он был воплощенным Богом, и Бог, совершив сверхчудо, скрепил своей печатью эту жизнь. Далее я утверждаю, что во всей истории человечества нет пророка, кроме Иисуса, жизнь которого была бы удостоверена с помощью подобного сверхчуда. Только Бог мог сделать так, чтобы один и тот же пророк одновременно стал серьезным претендентом и на ведение надлежащей жизни, и на такое заверение ее подлинности. Бог не совершил бы ничего подобного, если бы тем пророком не был воплощенный Бог. Главы 1–3 составляют часть I и образуют структуру, в рамках которой наглядно демонстрируется, что, пока речь идет о предоставляемых естественным богословием свидетельствах в пользу существования Бога, нет необходимости в слишком подробных исторических свидетельствах, подтверждающих факт воскресения. Нам следует только показать, что исходя из обычных исторических оснований Иисус был серьезным претендентом на осуществление надлежащей жизни и на воскресение из мертвых: именно в этом заключается уникальное совпадение значимых исторических свидетельств об Иисусе.
В части II (главах 4–8) доказывается положение, согласно которому подробные исторические свидетельства таковы, что нахождение их представляется делом не таким уж невозможным, если Иисус Христос действительно вел соответствующий образ жизни, и, следовательно, есть значительная вероятность того, что Бог воскресил этого человека из мертвых. В части III (главах 9–12) завершается рассмотрение последующих исторических свидетельств о событиях, произошедших, по ело- "вам очевидцев, после смерти Иисуса. Я доказываю, что существуют свидетельства, нахождение которых не представляется столь невероятным, если Иисус действительно воскрес из мертвых. В силу обозначенных мной причин, которые далее получат подробное освещение, воскресение Иисуса Христа с большей долей вероятности могло произойти в том случае, если он был воплощенным Богом, чем если он им не был, и с большей долей вероятности можно считать его воплощенным Богом, если он воскрес из мертвых, чем если он не воскресал. Поэтому предлагаемое здесь обсуждение проблемы воскресения Иисуса оказывается неразрывно связанным с вопросом, был ли Иисус воплощенным Богом. Предметом этой книги неизбежно становится и тема боговоплощения. Заключение, достигнутое по первому вопросу, влечет за собой и заключение по второму. Отсюда и название этой книги. В итоге я пришел к выводу, что, так как свидетельства общего характера, по меньшей мере, в равной степени подтверждают существование и несуществование Бога, мы, присовокупив к ним подробные исторические свидетельства, получаем суммарное свидетельство, которое допускает вероятность того, что существует Бог, воплотившийся в Иисусе Христе и воскресший из мертвых утром первого дня Пасхи.
Выше я довольно абстрактно писал либо о наличии «значительной вероятности» того-то и того-то, либо о свидетельствах, «подтверждающих» то-то и то-то. Для того чтобы придать более строгую форму своему повествованию и сделать более доказательным утверждение, согласно которому скорее вероятно, нежели невероятно, что Иисус был воплощенным Богом, воскресшим из мертвых, нам требуется приблизительно оценить вероятность каждого из предположений, допустив, к примеру, что вероятность одного из них составляет не менее одной четвертой или не более одной десятой, и т.п. Для верной оценки этих вероятностей мы должны будем выполнить их исчисление – математическое исчисление вероятностей для измерения того, что подтверждают свидетельства. Таким образом, в помещенном в конце книги Приложении я покажу, как этот расчет позволит нам соединить все выше обозначенные возможности для достижения не вызывающего сомнений вывода о том, сколь велика вероятность того, что Иисус был воплощенным Богом, который воскрес из мертвых. Главная причина, побудившая меня поместить это доказательство более формального характера в Приложение, состояла в том, что некоторых читателей могло отпугнуть использование математической теории вероятностей в историческом вопросе. Впрочем, ввиду доступности предлагаемой мной математики многие читатели, я надеюсь, пожелают ознакомиться и с Приложением.
В наши дни существует обширная литература, посвященная анализу подробных исторических свидетельств о жизни, смерти и предполагаемом воскресении Иисуса. Во избежание чрезмерного увеличения объема настоящей книги, по тем вопросам, по которым существует принятая большинством ученых точка зрения, я во многих случаях просто указываю на соответствующее общепринятое положение; в тех же случаях, когда речь идет о вопросах менее известных, я даю ссылку на руководства или комментарии, в которых можно найти свидетельства и аргументы в пользу приведенной мной точки зрения. Иногда для разработки выдвинутой кем-либо и близкой мне линии аргументации я отсылаю читателя к книге, автор которой развивает свои доводы именно в указанном направлении. Хотя настоящая книга и содержит, как я полагаю, некоторое число оригинальных, детально проработанных аргументов исторического характера, тем не менее главной ее задачей было составить некую единую целостную картину из аргументов, предлагаемых другими исследователями.
Принципы оценки свидетельств
Подробные исторические свидетельства: воспоминания
Давая оценку тому или иному событию, произошедшему в прошлом, мы должны учитывать как подробные исторические свидетельства, так и свидетельства общего характера. Подробные исторические свидетельства могут быть трех видов: наши личные (очевидные) воспоминания, показания свидетелей и материальные свидетельства. К свидетельствам общего характера относятся свидетельства, подтверждающие, что подобного рода события могут иметь место в действительности. Сюда можно отнести данные наблюдений того, что происходило в случаях, подобных рассматриваемому, позволяющие сделать общий вывод о том, что обычно происходит при подобных обстоятельствах; или данные наблюдений, охватывающие самый широкий спектр событий (некоторые из них даже могут сильно отличаться от рассматриваемого случая), позволяющие создать такую общую теорию, что на основании выводов из нее можно будет определить вероятность того или иного варианта развития событий в данных конкретных условиях.
Возьмем как пример детективную историю. У следователя, ведущего дело о взломе сейфа, могут быть определенные воспоминания, относящиеся к этому происшествию. Под «воспоминаниями» в данном случае я имею в виду то, что может быть более точно определено как «очевидные личные воспоминания», признаваемые человеком в качестве подлинных свидетельств памяти о том или ином действии или восприятии. Следователь может полагать, что он видел, как некий Джонс взламывает сейф. Скорее всего, могут существовать показания других свидетелей, которые утверждают, что видели, как Джонс вскрывает сейф. Кроме того, обычно остаются те или иные материальные свидетельства – отпечатки пальцев на сейфе или деньги, припрятанные в гараже Джонса. Вполне возможно также, что личные воспоминания следователя и показания очевидцев не содержат в себе факта непосредственного наблюдения за вскрытием сейфа, но зато свидетельствуют о тех или иных событиях, в свою очередь указывающих на то, кто был взломщиком.
В том случае, если отсутствуют свидетельства противоположного характера, воспоминаниям необходимо доверять, рассматривая их в качестве достоверного источника информации о происходивших событиях. Таков базовый априорный принцип. Вы можете полагать, что воспоминания заслуживают доверия, только если они находят свое подтверждение в иных независимых источниках. Одним из таких источников, подтверждающих подлинность воспоминания, может служить обобщенное знание о том, как устроен мир, вместе с непосредственно воспринимаемым нами в опыте. Мое воспоминание о том, что я положил книгу на стол, подтверждается тем, что я сейчас вижу ее на столе, а также общим правилом, согласно которому книги обычно остаются там, куда их положили. Но почему я должен верить в то, что книги обычно остаются там, где их положили? Потому что я несомненно помню, что именно так и происходит или что другие люди говорили мне об этом. Эти другие для подтверждения своих слов также должны были опираться на собственные воспоминания. И даже если что-то написано в книге, мое восприятие написанного зависит от наличия в моей памяти знания значения слов и от моего опыта, подтверждающего, что большинство сведений, сообщаемых в книгах, могут быть признаны достоверными. Неизбежен вывод, согласно которому, если бы воспоминания не были надежным свидетельством того, что мы совершили или восприняли в опыте, у нас не могло бы быть никакого знания о мире сверх того, что мы в данный момент чувствуем, воспринимаем или делаем. Вы можете сказать, что ни одному отдельному воспоминанию нельзя доверять, пока оно не найдет подтверждения со стороны другого. Но только представьте себе, какими скудными были бы наши знания, если бы мы в действительности так думали. Мы так не думаем и поэтому на основании этой присущей нашему мышлению особенности должны сделать следующий вывод: воспоминания как таковые, все воспоминания, заслуживают доверия в случае отсутствия положительных контрсвидетельств их недостоверности; например, таких, которые указывают на то, что в данном случае свидетель или все свидетели оказались в заблуждении, или на существование достоверных независимых свидетельств того, что событие, запечатленное в памяти наблюдателя, никогда не происходило. Эти положительные контрсвидетельства в конечном счете основываются на других воспоминаниях (или показаниях других свидетелей; см. далее), которые вступают в противоречие с данным воспоминанием и более достоверны или многочисленны.
Подробные исторические свидетельства: показания очевидцев
Когда люди говорят нам что-либо, у произносимых ими высказываний всегда есть некое обычное значение, не зависящее от контекста; точно так же существует определенное, не зависящее от контекста значение каждого слова, входящего в состав предложения, которое может быть названо его «буквальным» значением. Иногда может существовать более одного обычного значения предложения (и более чем одно буквальное значение составляющих его слов); но, как правило, есть только одно такое значение. Предложение должно пониматься в его обычном значении в том случае, если контекст не указывает на обратное. Так, обычное значение предложения «в этой комнате холоднее, чем обычно» состоит в том, что в данной комнате температура (измеряемая в градусах по шкале Цельсия) ниже, чем обычно. Если вам не известно, кто, кому и в какой именно комнате произнес эту фразу, то данное предложение должно быть понято именно в таком значении. Понятие контекста включает в себя речевой контекст (сопутствующие фразы), социальный контекст (автор фразы и соответствующая аудитория) и культурный контекст (более широкая культурная среда, в которой данная фраза прозвучала). Однако любой из этих контекстов может указывать на то, что фразу следует понимать в значении, отличном от обычного. Никакое высказывание не должно пониматься в обычном значении, если речевой и социальный контексты указывают на обратное, в противном случае оно будет целиком и полностью выпадать из диалога или сообщать очевидно ложную информацию (очевидно как для произносящего, так и для слушателей). Так, если в 2002 году, увидев вдалеке своего начальника, я скажу своим коллегам: «Вон, Сталин идет», то это высказывание нельзя будет понимать в обычном смысле, поскольку каждому будет очевидно, что в этом значении оно ложно. Предложение не следует рассматривать в его обычном значении также в том случае, если различные виды контекста вместе указывают на то, что оно принадлежит к стилистически окрашенному литературному произведению, относящемуся к той или иной культуре, или к произведению какого-либо специфического жанра, такому, как притча, пророческий текст или исторический роман. Если контекст указывает на необходимость понимания фразы в значении, отличном от обычного, то существуют различные правила, определяющие то, как ее следует понимать, рассматривать которые у нас в данном случае нет необходимости [3].
Если вы будете отрицать существование этого обычного значения и утверждать, что вне контекста мы не можем судить о том, что означает та или иная фраза, то окажется, что вообще никакая фраза не может быть вами понята. В таком случае речевой контекст никак не способствовал бы пониманию, поскольку он обретает смысл только тогда, когда вам понятно значение составляющих его фраз. И если вы не знаете значения исходной фразы, тогда как вы можете определить, что означают все другие сопутствующие ему фразы. Не поможет вам и знание того, кто и к кому с этими фразами обратился. Это может оказаться полезным только в том случае, если вы знаете, что эти люди обычно используют данные фразы в каком- либо определенном значении; тогда вы смогли бы сделать вывод, что рассматриваемая фраза с большей вероятностью была бы произнесена в данном контексте, если бы у нее было одно значение, и с меньшей вероятностью, если бы она несла в себе другой смысл. Предложение, встретившееся в длинном отрывке текста, принадлежащего автору, обычно создававшего произведения художественной литературы, вероятнее всего, будет относиться к художественному жанру. Но вы не сможете определить, к какому жанру относятся предложения, написанные тем или иным автором, на основании одного лишь факта авторской принадлежности. Поэтому, как правило, при отсутствии информации о контексте, у нас должно существовать определенное представление о значении каждой отдельной фразы, поскольку в противном случае само понимание языка было бы невозможно.
Иногда, правда, у предложения может быть два или даже более обычных значения. Как правило, это происходит в тех случаях, когда одному из слов (т. е. знаку, произнесенному и написанному определенным образом) соответствуют две совершенно различные этимологии. Например, у английского предложения: «The bank is just round the corner», есть два обычных значения, поскольку слово «bank» может означать как берег реки, так и место хранения денег. Но сопутствующий контекст мгновенно устраняет эту двойственность, если он содержит предложения, несущие в себе одно или даже два обычных значения, поскольку первоначальное предложение будет уместно в данном контексте только в одном из своих значений, но ни в каком ином. Но если бы было возможно любое значение, то и знание контекста не устраняло бы возникающую неоднозначность.
Одно, и единственное, значение фразы, которое сводится к тому, что такой-то и такой-то «видел» нечто или «пошел» туда-то или что в определенный день состоялась «свадьба» какого-то мужчины и какой-то женщины, т. е., иначе говоря, представляет собой сообщение о конкретном историческом факте, называется историческим значением. Говорящий или писатель сообщает о том, что какой-то человек видел нечто или пошел куда-то, или что состоялась свадьба. То, что это историческое значение есть обычное значение, следует из того, что во всех культурах люди постоянно делают подобные заявления в процессе своего повседневного общения, не прибегая к дополнительному контексту, когда такие фразы не включаются, к примеру, в длинный диалог или развернутое литературное повествование. «Где вы были вчера?» и «Вчера я ездил в Оксфорд» могут оказаться единственными фразами, которыми по случаю обменялись собеседники. Если бы эти предложения могли с равной степенью вероятности использоваться в отношении духовного прогресса или интеллектуального развития личноети в некий период, предшествующий настоящему («вчера»), и в их «приземленном» историческом значении, с их помощью было бы невозможно общаться на обычные повседневные темы.
Следующий фундаментальный эпистемологический принцип, дополняющий положение, согласно которому мы при прочих равных должны доверять своим воспоминаниям, состоит в том, что мы должны верить другим людям, сообщающим нам о том, что они сделали или наблюдали, если только отсутствуют свидетельства, опровергающие их показания. Я называю этот принцип принципом свидетельствования. Его действие необходимо распространить и на те случаи, когда мы в отсутствие противоположных свидетельств должны с доверием относиться к фактам (например, Вашингтон – столица Соединенных Штатов Америки), сообщаемым нам другими людьми, которые, в свою очередь, также получили эту информацию от других. Если бы не этот принцип, у нас были бы крайне скудные знания об окружающем нас мире. Поскольку очевидно, что большинство наших представлений о мире основываются на показаниях других людей, которые утверждают, что они видели что-либо и что дела обстоят так-то и так-то; и именно на этом основываются наши представления в области географии, истории и естественных наук, а также обо всех прочих объектах, которые находятся за границами нашего непосредственного опыта. В философии ведется дискуссия, вступать в которую нам в данном случае нет необходимости [4], о том, является ли это основоположение наряду с принципом достоверности воспоминаний априорным, или же оно вытекает из нашего общего знания о мире, существующего у нас благодаря памяти. Но центральное положение принципа свидетельствования в отношении
Иногда, правда, у предложения может быть два или даже более обычных значения. Как правило, это происходит в тех случаях, когда одному из слов (т. е. знаку, произнесенному и написанному определенным образом) соответствуют две совершенно различные этимологии. Например, у английского предложения: «The bank is just round the corner», есть два обычных значения, поскольку слово «bank» может означать как берег реки, так и место хранения денег. Но сопутствующий контекст мгновенно устраняет эту двойственность, если он содержит предложения, несущие в себе одно или даже два обычных значения, поскольку первоначальное предложение будет уместно в данном контексте только в одном из своих значений, но ни в каком ином. Но если бы было возможно любое значение, то и знание контекста не устраняло бы возникающую неоднозначность.
Одно, и единственное, значение фразы, которое сводится к тому, что такой-то и такой-то «видел» нечто или «пошел» туда-то или что в определенный день состоялась «свадьба» какого-то мужчины и какой-то женщины, т. е., иначе говоря, представляет собой сообщение о конкретном историческом факте, называется историческим значением. Говорящий или писатель сообщает о том, что какой-то человек видел нечто или пошел куда-то, или что состоялась свадьба. То, что это историческое значение есть обычное значение, следует из того, что во всех культурах люди постоянно делают подобные заявления в процессе своего повседневного общения, не прибегая к дополнительному контексту, когда такие фразы не включаются, к примеру, в длинный диалог или развернутое литературное повествование. «Где вы были вчера?» и «Вчера я ездил в Оксфорд» могут оказаться единственными фразами, которыми по случаю обменялись собеседники. Если бы эти предложения могли с равной степенью вероятности использоваться в отношении духовного прогресса или интеллектуального развития личности в некий период, предшествующий настоящему («вчера»), и в их «приземленном» историческом значении, с их помощью было бы невозможно общаться на обычные повседневные темы.
Следующий фундаментальный эпистемологический принцип, дополняющий положение, согласно которому мы при прочих равных должны доверять своим воспоминаниям, состоит в том, что мы должны верить другим людям, сообщающим нам о том, что они сделали или наблюдали, если только отсутствуют свидетельства, опровергающие их показания. Я называю этот принцип принципом свидетельствования. Его действие необходимо распространить и на те случаи, когда мы в отсутствие противоположных свидетельств должны с доверием относиться к фактам (например, Вашингтон – столица Соединенных Штатов Америки), сообщаемым нам другими людьми, которые, в свою очередь, также получили эту информацию от других. Если бы не этот принцип, у нас были бы крайне скудные знания об окружающем нас мире. Поскольку очевидно, что большинство наших представлений о мире основываются на показаниях других людей, которые утверждают, что они видели что-либо и что дела обстоят так-то и так-то; и именно на этом основываются наши представления в области географии, истории и естественных наук, а также обо всех прочих объектах, которые находятся за границами нашего непосредственного опыта. В философии ведется дискуссия, вступать в которую нам в данном случае нет необходимости [5], о том, является ли это основоположение наряду с принципом достоверности воспоминаний априорным, или же оно вытекает из нашего общего знания о мире, существующего у нас благодаря памяти. Но центральное положение принципа свидетельствования в отношении всякого знания о мире, выходящего за пределы нашего собственного настоящего и прошлого опыта, очевидно. Опять же, могут существовать положительные свидетельства, указывающие на ненадежность того или иного свидетеля или свидетельницы при определенных обстоятельствах или на недостоверность определенных показаний какого-либо конкретного свидетеля. Но эти свидетельства будут иметь силу только при условии, что большинство других свидетелей признаются заслуживающими доверия. Мы можем доказать, что некий Смит крайне ненадежный свидетель по тому или иному делу только в том случае, если мы можем поверить коллективному свидетельствованию других очевидцев рассматриваемого происшествия. Свидетельство группы лиц может перевесить одно частное свидетельство.
Подобно тому как одно положительное свидетельство способно поставить под сомнение достоверность какого- либо другого свидетельского показания, возможно существование еще одного свидетельства, которое, наоборот, подтвердит его истинность (а также свидетельство о недостоверности контрсвидетельства). Показания более чем одного очевидца какого-либо события с большой долей вероятности свидетельствуют о том, что это событие в действительности имело место; однако это верно лишь в той мере, в какой мы можем полагать, что эти свидетели независимы (т. е. что у них нет иной причины утверждать одно и то же, кроме той, что они сами или те, кто сообщил им эту информацию, наблюдали за происходящим в данном месте и в данное время). Заявление свидетеля под присягой, что он или она «действительно» видел (видела) своими глазами то событие, о котором идет речь, и клянется в правдивости своих показаний, дает еще одно основание полагать, что так оно и было на самом деле: это показывает, что сообщаемые сведения носят характер свидетельства и что свидетель ответственно относится к своим показаниям. И, наоборот, показания одного свидетеля, ссылающегося на показания другого (или, когда существует свидетельство, указывающее на то, что первый свидетель получил свою информацию от другого свидетеля), о том, что тот был очевидцем того или иного происшествия, должны рассматриваться как менее надежные свидетельства о произошедшем, чем показания свидетеля, который утверждает, что видел все своими глазами.
Подробные исторические свидетельства: материальные свидетельства
Хотя существуют или могут существовать априорные причины, позволяющие с доверием относиться к свидетельствам памяти и показаниям очевидцев, одну из целей эмпирического расследования составляет установление материальных свидетельств произошедшего. Обнаружение отпечатков пальцев, соответствующих отпечаткам пальцев Джонса, служит (сильным) доказательством того, что пальцы Джонса прикасались к тому, на чем эти отпечатки были найдены; это следует из теории, разработанной в XIX веке на основе обобщения многочисленных свидетельств, согласно которой у отпечатков пальцев каждого человека есть свои уникальные характеристики. Само это доказательство доступно нам лишь благодаря свидетельствам (письменным или устным) тех, кто исследовал его. То, что отдельное материальное свидетельство о доказывает Ь, должно быть установлено индуктивным путем (т.е. должно быть вызвано или признано правдоподобным теорией, которая, в свою очередь, признается правдоподобной на основе других свидетельств). Нам необходимо доказать, что а, скорее всего, не произошло бы, если бы не произошло Ь, и это возможно только, если а, скорее всего, не произошло бы, пока Ь, или причина Ь, не вызвало а. Для того чтобы доказать это, вам необходима теория, объясняющая, как что-то может быть причиной чего-либо другого. Эта разъясняющая теория признается правдоподобной на основании наблюдений за конкретными данными, при условии, что теория проста и у нас имеется много данных, получение которых может быть рассчитано на ее основе (т.е. их появление представляется вероятным согласно данной теории), и что никакая другая теория не будет столь же простой и не приведет нас к тем же результатам (в свете любых «свидетельств общего характера», о которых вскоре пойдет речь) [6]. Также условием этого должно быть отсутствие событий (об одном исключении будет сказано далее), которые согласно данной теории не должны происходить.
Отчетливые воспоминания, показания очевидцев и материальные свидетельства часто указывают на события, в свою очередь свидетельствующие о том или ином интересующем нас происшествии – например, о том, что Джонс взломал сейф. В таком случае снова возникает необходимость построения индуктивного умозаключения согласно изложенной ранее схеме. Двое свидетелей могут сообщить о том, что видели Джонса недалеко от места происшествия в предполагаемое время совершения преступления, еще один мог рассказать, как немного позже Джонс хвастался, что выиграл в Национальную лотерею, и при этом у него было много денег, а служащие компании – устроителя лотереи утверждают, что он у них не выигрывал. Материальные свидетельства могут включать в себя отпечатки пальцев, оставленные Джонсом на сейфе. Отсюда мы делаем заключение, что Джонс был на месте преступления, прикасался к сейфу, а впоследствии еще и хвастался. Такие выводы мы можем сделать в том случае, если отсутствуют контрсвидетельства, которые могут указывать на то, что свидетели по данному делу и отпечатки пальцев вызывают сомнения. Опираясь на другие вещественные доказательства, например, на то обстоятельство, что большую часть похищенных денег нашли в гараже, ключ от которого был у Джонса, мы продолжаем строить теорию, объясняющую произошедшее. Немедленно рождается теория, связывающая воедино все данные, совпадение между которыми в ином случае оказалось бы маловероятным; очень простое объяснение – причиной всего этого были действия одного единственного человека. Другая теория, которая также с равной вероятностью могла бы послужить объяснением произошедшего, сводится, например, к следующему: отпечатки пальцев оставил Смит, Робинсон украл деньги и потерял их, Браун нашел деньги и спрятал в гараже, ключ от которого случайно оказался у Джонса; и так далее в отношении всех остальных свидетельств. Но эта теория не подтверждается фактами, она слишком сложна, в то время как первая теория намного проще.