Азбука веры » Би́блия » И́ова » гл.24

И́ова, Глава 24

Толкования

Толкования главы

24:1

24:2

см.:Втор.19:14;Притч.22:28;

24:3

24:4

24:5

24:6

см.:3Цар.21:15;

24:7

см.:Иов.22:6;

24:8

24:9

24:10

см.:Ис.58:7;

24:11

24:12

см.:Иов.35:9;

24:13

24:14

24:15

см.:Иов.22:13-14;Притч.7:9;

24:16

24:17

24:18

см.:Быт.49:4;

24:19

24:20

24:21

24:22

24:23

24:24

см.:Пс.36:2;Пс.72:18;

24:25

Церковнославянский (рус)

Почто́ же Го́спода утаи́шася часы́,

нечести́вiи же предѣ́лъ преидо́ша, ста́до съ па́стыремъ разгра́бивше?

Подъяре́мника си́рыхъ отведо́ша и вола́ вдови́ча въ зало́гъ взя́ша:

уклони́ша немощны́хъ от пути́ пра́веднаго, вку́пѣ же скры́шася кро́тцыи земли́:

изыдо́ша же, я́ко осли́ на село́, на мя́, изступи́вше своего́ чи́на: сла́докъ бы́сть хлѣ́бъ и́мъ ра́ди ю́ныхъ.

Ни́ву пре́жде вре́мене не свою́ су́щу пожа́ша, немощні́и же виногра́дъ нечести́выхъ безъ мзды́ и безъ бра́шна воздѣ́лаша:

наги́хъ мно́гихъ успи́ша безъ ри́зъ, оде́жду же души́и́хъ отъя́ша:

ка́плями го́рскими мо́кнутъ, зане́же не имѣ́яху покро́ва, въ ка́менiе облеко́шася:

восхи́тиша сироту́ от сосца́, па́дшаго же смири́ша:

нагі́я же успи́ша непра́ведно, от а́лчущихъ же хлѣ́бъ отъя́ша:

въ тѣсни́нахъ непра́ведно засѣдо́ша, пути́ же пра́веднаго не вѣ́дѣша.

И́же изъ гра́да и изъ домо́въ свои́хъ изгони́ми быва́ху, душа́ же младе́нцевъ стеня́ше вельми́: Бо́гъ же почто́ си́хъ посѣще́нiя не сотвори́?

На земли́ су́щымъ и́мъ, и не разумѣ́ша, пути́ же пра́веднаго не вѣ́дѣша, ни по стезя́мъ его́ ходи́ша.

Разумѣ́въ же и́хъ дѣла́, предаде́ и́хъ во тму́, и въ нощи́ бу́детъ я́ко та́ть.

И о́ко прелюбодѣ́я сохрани́ тму́, глаго́ля: не у́зритъ мя́ о́ко: и покрыва́ло лицу́ наложи́.

Прокопа́ въ нощи́ хра́мины, во дне́хъ же запечатлѣ́ша себе́, не позна́ша свѣ́та:

я́ко а́бiе зау́тра и́мъ сѣ́нь сме́рти, поне́же позна́етъ мяте́жъ сѣ́ни сме́ртныя.

Лего́къ е́сть на лицы́ воды́: проклята́ бу́ди ча́сть и́хъ на земли́, да явя́тся же садо́вiя и́хъ на земли́ су́ха:

рукоя́тiе бо си́рыхъ разгра́биша.

Пото́мъ воспомяне́нъ бы́сть ему́ грѣ́хъ, и я́коже мгла́ росы́ изчезе́: воздано́ же бу́ди ему́, е́же содѣ́я, сокруше́нъ же бу́ди вся́къ неправди́въ я́ко дре́во неизцѣ́льно:

непло́днѣй бо не добро́ сотвори́ и жены́ не поми́лова.

Я́ростiю же низврати́ немощны́я: воста́въ у́бо не и́мать вѣ́ры я́ти о свое́мъ житiи́.

Егда́ же разболи́тся, да не надѣ́ется здра́въ бы́ти, но паде́тъ неду́гомъ.

Мно́ги бо озло́би высота́ его́: увяде́ же я́ко зла́къ въ зно́и, или́ я́коже кла́съ от стебла́ са́мъ отпа́дъ.

А́ще же ни́, кто́ есть глаго́ляй лжу́ ми́ глаго́лати, и положи́тъ ни во что́же глаго́лы моя́?

Синодальный

1 При всех насилиях и притеснениях на земле «Бог не воспрещает того». 13 «Есть из них враги света»; 18 нечестивые поднялись высоко, и вот, нет их; 25 «Кто обличит меня во лжи»?

Почему не сокрыты от Вседержителя времена, и знающие Его не видят дней Его?

Межи передвигают, угоняют стада и пасут у себя.

У сирот уводят осла, у вдовы берут в залог вола;

бедных сталкивают с дороги, все уничиженные земли принуждены скрываться.

Вот они, как дикие ослы в пустыне, выходят на дело свое, вставая рано на добычу; степь дает хлеб для них и для детей их;

жнут они на поле не своем и собирают виноград у нечестивца;

нагие ночуют без покрова и без одеяния на стуже;

мокнут от горных дождей и, не имея убежища, жмутся к скале;

отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог;

заставляют ходить нагими, без одеяния, и голодных кормят колосьями;

между стенами выжимают масло оливковое, топчут в точилах и жаждут.

В городе люди стонут, и душа убиваемых вопит, и Бог не воспрещает того.

Есть из них враги света, не знают путей его и не ходят по стезям его.

С рассветом встает убийца, умерщвляет бедного и нищего, а ночью бывает вором.

И око прелюбодея ждет сумерков, говоря: ничей глаз не увидит меня, – и закрывает лице.

В темноте подкапываются под домы, которые днем они заметили для себя; не знают света.

Ибо для них утро – смертная тень, так как они знакомы с ужасами смертной тени.

Легок такой на поверхности воды, проклята часть его на земле, и не смотрит он на дорогу садов виноградных.

Засуха и жара поглощают снежную воду: так преисподняя – грешников.

Пусть забудет его утроба матери; пусть лакомится им червь; пусть не остается о нем память; как дерево, пусть сломится беззаконник,

который угнетает бездетную, не рождавшую, и вдове не делает добра.

Он и сильных увлекает своею силою; он встает, и никто не уверен за жизнь свою.

А Он дает ему все для безопасности, и он на то опирается, и очи Его видят пути их.

Поднялись высоко, – и вот, нет их; падают и умирают, как и все, и, как верхушки колосьев, срезываются.

Если это не так, – кто обличит меня во лжи и в ничто обратит речь мою?

Французский (LSG)

Pourquoi le Tout Puissant ne met-il pas des temps en réserve, Et pourquoi ceux qui le connaissent ne voient-ils pas ses jours?

On déplace les bornes, On vole des troupeaux, et on les fait paître;

On enlève l'âne de l'orphelin, On prend pour gage le boeuf de la veuve;

On repousse du chemin les indigents, On force tous les malheureux du pays à se cacher.

Et voici, comme les ânes sauvages du désert, Ils sortent le matin pour chercher de la nourriture, Ils n'ont que le désert pour trouver le pain de leurs enfants;

Ils coupent le fourrage qui reste dans les champs, Ils grappillent dans la vigne de l'impie;

Ils passent la nuit dans la nudité, sans vêtement, Sans couverture contre le froid;

Ils sont percés par la pluie des montagnes, Et ils embrassent les rochers comme unique refuge.

On arrache l'orphelin à la mamelle, On prend des gages sur le pauvre.

Ils vont tout nus, sans vêtement, Ils sont affamés, et ils portent les gerbes;

Dans les enclos de l'impie ils font de l'huile, Ils foulent le pressoir, et ils ont soif;

Dans les villes s'exhalent les soupirs des mourants, L'âme des blessés jette des cris... Et Dieu ne prend pas garde à ces infamies!

D'autres sont ennemis de la lumière, Ils n'en connaissent pas les voies, Ils n'en pratiquent pas les sentiers.

L'assassin se lève au point du jour, Tue le pauvre et l'indigent, Et il dérobe pendant la nuit.

L'oeil de l'adultère épie le crépuscule; Personne ne me verra, dit-il, Et il met un voile sur sa figure.

La nuit ils forcent les maisons, Le jour ils se tiennent enfermés; Ils ne connaissent pas la lumière.

Pour eux, le matin c'est l'ombre de la mort, Ils en éprouvent toutes les terreurs.

Eh quoi! l'impie est d'un poids léger sur la face des eaux, Il n'a sur la terre qu'une part maudite, Il ne prend jamais le chemin des vignes!

Comme la sécheresse et la chaleur absorbent les eaux de la neige, Ainsi le séjour des morts engloutit ceux qui pèchent!

Quoi! le sein maternel l'oublie, Les vers en font leurs délices, On ne se souvient plus de lui! L'impie est brisé comme un arbre,

Lui qui dépouille la femme stérile et sans enfants, Lui qui ne répand aucun bienfait sur la veuve!...

Non! Dieu par sa force prolonge les jours des violents, Et les voilà debout quand ils désespéraient de la vie;

Il leur donne de la sécurité et de la confiance, Il a les regards sur leurs voies.

Ils se sont élevés; et en un instant ils ne sont plus, Ils tombent, ils meurent comme tous les hommes, Ils sont coupés comme la tête des épis.

S'il n'en est pas ainsi, qui me démentira, Qui réduira mes paroles à néant?

Эстонский

Языки

Iiob kaebab, et Jumal aitab vägivaldseid
Miks ei ole Kõigevägevam talletanud karistusaegu, ja miks need, kes teda tunnevad, ei saa näha tema päevi?

Piirimärke nihutatakse, karja riisutakse ja karjatatakse kui oma.

Vaeslaste eesel viiakse ära, lesknaise härg võetakse pandiks.

Vaesed tõugatakse teelt kõrvale, kõik maa viletsad peavad peitu pugema.

Vaata, otsekui metseeslid kõrbes lähevad nad oma tööle toidust otsima: lagendik on leib tema lastele.

Väljal peavad nad lõikama seda, mis pole nende oma, ja koristama õela viinamäge.

Nad peavad ööbima alasti, riieteta, ja külmas olema katteta.

Mägede äikesevihmast saavad nad märjaks, ja olles varjupaigata, liibuvad nad vastu kaljut.

Tissi otsast riisutakse vaeslaps ja vaese vastu võetakse panti.

Nad käivad alasti, riieteta, ja kannavad näljastena viljavihke.

Müüride vahel nad peavad suruma õli, sõtkuma surutõrt, aga kannatama janu.

Rahva linnades ägatakse ja haavatute hing hüüab appi; ent Jumal ei pane tähele jõledust.

On neid, kes on valguse vastased, kes ei taha tunda selle teid ega jääda selle radadele.

Koiduajal tõuseb mõrvar üles, et tappa viletsat ja vaest, ja öösel on ta nagu varas.

Abielurikkuja silm ootab hämarust, mõeldes: „Ükski silm ei näe mind!” ja paneb katte näole.

Pimeduses murtakse kodadesse: päeval nad redutavad kodus, nad ei taha valgusest teada.

Sest sügav pimedus on neile kõigile hommikuks ja pimeduse hirmud on nende sõbrad.

Aga päeva koites on neil kiire. Neetud olgu maal nende põld, ükski surutõrre sõtkuja ärgu pöördugu nende viinamäele!

Põud ja kuumus võtavad lumeveed, surmavald võtku patustajad!

Üsk unustab ta, uss mõnuleb temast, teda ei mäletata enam: nõnda murtakse ülekohus nagu puu.

Ta vaevab lastetut, kes pole sünnitanud, ja ei tee head lesknaisele.

Ent Jumal oma jõuga pikendab vägivaldsete iga: nad tõusevad üles, isegi kui neil ei ole enam lootustki eluks.

Ta annab neile julgeoleku ja nad saavad sellest tuge; aga ta silmad on nende teede peal.

Nad on tõusnud üürikeseks - ja siis ei ole neid enam. Neid alandatakse, neid kistakse nagu kõiki muidki ja nad lõigatakse ära otsekui viljapead.

Eks ole ju nõnda? Kes tahaks teha mind valelikuks ja mu sõnad tühjaks?”