и́же обхожда́ху бы́лiе въ де́брехъ, и́мже бы́лiе бя́ше бра́шно, безче́стнiи же и похуле́ннiи, ску́дни вся́каго бла́га, и́же и коре́нiе древе́съ жва́ху от гла́да вели́каго.

Воста́ша на мя́ та́тiе,

и́хже до́мове бѣ́ша пеще́ры ка́менны:

от среды́ доброгла́сныхъ возопiю́тъ, и́же подъ хвра́стiемъ ди́вiимъ живя́ху:

безу́мныхъ сы́нове и безче́стныхъ, и́мя и сла́ва угаше́на на земли́.

Ны́нѣ же гу́сли е́смь а́зъ и́мъ, и мене́ въ при́тчу и́мутъ:

возгнуша́лися же мно́ю отступи́вше дале́че, ни лица́ моего́ пощадѣ́ша от плюнове́нiя.

Отве́рзъ бо ту́лъ сво́й уязви́ мя, и узду́ уста́мъ мои́мъ наложи́.

На десну́ю отра́сли воста́ша, но́зѣ свои́ простро́ша и путесотвори́ша на мя́ стези́ па́губы своея́.

Сотро́шася стези́ моя́, совлеко́ша бо ми́ оде́жду.

Стрѣла́ми свои́ми устрѣли́ мя: сотвори́ ми, я́коже восхотѣ́: въ болѣ́знехъ скисо́хся, обраща́ются же ми́ ско́рби.

Оти́де ми́ наде́жда я́коже вѣ́тръ, и я́коже о́блакъ спасе́нiе мое́.

И ны́нѣ на мя́ излiе́тся душа́ моя́: и одержа́тъ мя́ дні́е печа́лей:

но́щiю же ко́сти моя́ смято́шася, жи́лы же моя́ разслабѣ́ша.

Мно́гою крѣ́постiю я́тся за ри́зу мою́: я́коже ожере́лiе ри́зы моея́ объя́ мя.

Вмѣня́еши же мя́ ра́вна бре́нiю, въ земли́ и пе́пелѣ ча́сть моя́.

Возопи́хъ же къ тебѣ́, и не услы́шалъ мя́ еси́: ста́ша же и смотри́ша на мя́.

Наидо́ша же на мя́ безъ ми́лости, руко́ю крѣ́пкою уязви́лъ мя́ еси́:

вчини́лъ же мя́ еси́ въ болѣ́знехъ и отве́рглъ еси́ мя́ от спасе́нiя.

Вѣ́мъ бо, я́ко сме́рть мя́ сотре́тъ: до́мъ бо вся́кому сме́ртну земля́.

А́ще бы возмо́жно бы́ло, са́мъ бы́хъ себе́ уби́лъ, или́ моли́лъ бы́хъ ино́го, дабы́ ми́ то́ сотвори́лъ.

А́зъ же о вся́цѣмъ немощнѣ́мъ воспла́кахся, воздохну́хъ же ви́дѣвъ му́жа въ бѣда́хъ.

А́зъ же жда́хъ благи́хъ, и се́, срѣто́ша мя́ па́че дні́е зо́лъ.

Чре́во мое́ воскипѣ́ и не умолчи́тъ: предвари́ша мя́ дні́е нищеты́.

Стеня́ ходи́хъ безъ обузда́нiя, стоя́хъ же въ собо́рѣ вопiя́.

Бра́тъ бы́хъ Си́ринамъ, дру́гъ же пти́чiй.

Ко́жа же моя́ помрачи́ся вельми́, и ко́сти моя́ сгорѣ́ша от зно́я.

Обрати́шася же въ пла́чь гу́сли моя́, пѣ́снь же моя́ въ рыда́нiе мнѣ́.

Латинский (Nova Vulgata)

Addidit quoque Iob assumens parabolam suam et di xit:

«Quis mihi tribuat, ut sim iuxta menses pristinos, secundum dies, quibus Deus custodiebat me?

Quando splendebat lucerna eius super caput meum, et ad lumen eius ambulabam in tenebris.

Sicut fui in diebus adulescentiae meae, quando familiaris Deus erat in tabernaculo meo,

quando erat Omnipotens mecum, et in circuitu meo pueri mei,

quando lavabam pedes meos lacte, et petra fundebat mihi rivos olei.

Quando procedebam ad portam civitatis et in platea parabam cathedram mihi,

videbant me iuvenes et abscondebantur, et senes assurgentes stabant.

Principes cessabant loqui et digitum superponebant ori suo.

Vocem suam cohibebant duces, et lingua eorum palato suo adhaerebat.

Auris audiens beatificabat me, et oculus videns testimonium reddebat mihi,

eo quod liberassem pauperem vociferantem et pupillum, cui non esset adiutor.

Benedictio perituri super me veniebat, et cor viduae iubilare feci.

Iustitia indutus sum et vestivi me, sicut vestimento et diademate, iudicio meo.

Oculus fui caeco et pes claudo;

pater eram pauperum et causam viri ignoti diligentissime investigabam.

Conterebam molas iniqui et de dentibus illius auferebam praedam.

Dicebamque: In nidulo meo moriar et sicut palma multiplicabo dies.

Radix mea aperta est secus aquas, et ros morabitur in ramis meis.

Gloria mea semper innovabitur, et arcus meus in manu mea instaurabitur.

Qui me audiebant, blandiebantur et intenti tacebant ad consilium meum.

Verbis meis addere nihil audebant, et super illos stillabat eloquium meum.

Exspectabant me sicut pluviam et os suum aperiebant quasi ad imbrem serotinum.

Si quando ridebam ad eos, non credebant, et lux vultus mei non cadebat in terram.

Si voluissem ire ad eos, sedebam primus; cumque sederem quasi rex, circumstante exercitu, eram tamen maerentium consolator.

Nunc autem derident me iuniores tempore, quorum non dignabar patres ponere cum canibus gregis mei;

quorum virtus manuum mihi erat pro nihilo, et robur iuvenile perierat totum.

Egestate et fame steriles, qui rodebant in solitudine, serotino tempore fiebant turbo et vastatio;

et mandebant herbas et arborum frutices, et radix iuniperorum erat cibus eorum.

De medio eiciebantur, clamabant contra eos tamquam fures;

ad ripas habitabant torrentium et in cavernis terrae et petrarum;

inter frutices rudebant, sub sentibus se congerebant;

filii stultorum et ignobilium et de terra penitus exturbati.

Nunc in eorum canticum versus sum et factus sum eis in proverbium.

Abominantur me et longe fugiunt a me et faciem meam conspuere non verentur.

Pharetram enim suam aperuit et afflixit me et frenum in os meum immisit.

Ad dexteram progenies surrexerunt; pedes meos subverterunt et complanaverunt contra me semitas ruinae.

Dissipaverunt itinera mea, insidiati sunt mihi et praevaluerunt, et non fuit qui ferret auxilium.

Quasi rupto muro et aperto irruerunt super me et sub ruinis devoluti sunt.

Versi sunt contra me in terrores, persequitur quasi ventus principatum meum, et velut nubes pertransiit salus mea.

Nunc autem in memetipso effunditur anima mea; et possident me dies afflictionis.

Nocte os meum perforatur doloribus; et, qui me comedunt, non dormiunt.

In multitudine roboris tenent vestimentum meum et quasi capitio tunicae succinxerunt me.

Proiecit me in lutum, et assimilatus sum favillae et cineri.

Clamo ad te, et non exaudis me; sto, et non respicis me.

Mutatus es mihi in crudelem et in duritia manus tuae adversaris mihi.

Elevasti me et quasi super ventum ponens dissolvisti me.

Scio quia morti trades me, ubi constituta est domus omni viventi.

Verumtamen non ad ruinam mittit manum; et in exitio eius erit salvatio.

An non flebam quondam super eo, qui afflictus erat, et compatiebatur anima mea pauperi?

Exspectabam bona, et venerunt mihi mala; praestolabar lucem, et eruperunt tenebrae.

Interiora mea efferbuerunt absque ulla requie; praevenerunt me dies afflictionis.

Taetro vultu incedebam sine consolatione, consurgens in turba clamabam.

Frater fui draconum et socius struthionum.

Cutis mea denigrata est super me, et ossa mea aruerunt prae caumate.

Versa est in luctum cithara mea, et organum meum in vocem flentium.

Синодальный

Языки

Иов вспоминает свою прежнюю жизнь, её достоинство, благосклонность к нуждающимся и доверие к нему.

И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал:

о, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня,

когда светильник Его светил над головою моею, и я при свете Его ходил среди тьмы;

как был я во дни молодости моей, когда милость Божия была над шатром моим,

когда еще Вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня,

когда пути мои обливались молоком, и скала источала для меня ручьи елея!

когда я выходил к воротам города и на площади ставил седалище свое, –

юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли;

князья удерживались от речи и персты полагали на уста свои;

голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их.

Ухо, слышавшее меня, ублажало меня; око видевшее восхваляло меня,

потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного.

Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я радость.

Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия и увясло.

Я был глазами слепому и ногами хромому;

отцом был я для нищих и тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно.

Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное.

И говорил я: в гнезде моем скончаюсь, и дни мои будут многи, как песок;

корень мой открыт для воды, и роса ночует на ветвях моих;

слава моя не стареет, лук мой крепок в руке моей.

Внимали мне и ожидали, и безмолвствовали при совете моем.

После слов моих уже не рассуждали; речь моя капала на них.

Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои.

Бывало, улыбнусь им – они не верят; и света лица моего они не помрачали.

Я назначал пути им и сидел во главе и жил как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих.

1 Иов вспоминает людей, отверженных в его прошлой жизни, 9 которые теперь издеваются над ним и прибавляют к его страданиям; 19 Иов упрекает Бога, что Он поражает его и не отвечает на его вопль; 27 его жалкое состояние.

А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих.

И сила рук их к чему мне? Над ними уже прошло время.

Бедностью и голодом истощенные, они убегают в степь безводную, мрачную и опустевшую;

щиплют зелень подле кустов, и ягоды можжевельника – хлеб их.

Из общества изгоняют их, кричат на них, как на воров,

чтобы жили они в рытвинах потоков, в ущельях земли и утесов.

Ревут между кустами, жмутся под терном.

Люди отверженные, люди без имени, отребье земли!

Их-то сделался я ныне песнью и пищею разговора их.

Они гнушаются мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим.

Так как Он развязал повод мой и поразил меня, то они сбросили с себя узду пред лицем моим.

С правого боку встает это исчадие, сбивает меня с ног, направляет гибельные свои пути ко мне.

А мою стезю испортили: всё успели сделать к моей погибели, не имея помощника.

Они пришли ко мне, как сквозь широкий пролом; с шумом бросились на меня.

Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако.

И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня.

Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя.

С великим трудом снимается с меня одежда моя; края хитона моего жмут меня.

Он бросил меня в грязь, и я стал, как прах и пепел.

Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою, а Ты только смотришь на меня.

Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня.

Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня.

Так, я знаю, что Ты приведешь меня к смерти и в дом собрания всех живущих.

Верно, Он не прострет руки Своей на дом костей: будут ли они кричать при своем разрушении?

Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных?

Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма.

Мои внутренности кипят и не перестают; встретили меня дни печали.

Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу.

Я стал братом шакалам и другом страусам.

Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара.

И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя – голосом плачевным.