1 Плач о народе, «сыны Сиона сравнены с глиняною посудою»; нет хлеба для детей; смерть от меча лучше голода. 12 Грехи пророков и священников Иерусалима. 17 «Приблизился конец наш». 21 Чаша гнева дойдет до Едома; наказание Сиона кончилось.

Как потускло золото, изменилось золото наилучшее! камни святилища раскиданы по всем перекресткам.

Сыны Сиона драгоценные, равноценные чистейшему золоту, как они сравнены с глиняною посудою, изделием рук горшечника!

И чудовища подают сосцы и кормят своих детенышей, а дщерь народа моего стала жестока подобно страусам в пустыне.

Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им.

Евшие сладкое истаевают на улицах; воспитанные на багрянице жмутся к навозу.

Наказание нечестия дщери народа моего превышает казнь за грехи Содома: тот низринут мгновенно, и руки человеческие не касались его.

Князья ее были в ней чище снега, белее молока; они были телом краше коралла, вид их был, как сапфир;

а теперь темнее всего черного лице их; не узнаю́т их на улицах; кожа их прилипла к костям их, стала суха, как дерево.

Умерщвляемые мечом счастливее умерщвляемых голодом, потому что сии истаевают, поражаемые недостатком плодов полевых.

Руки мягкосердых женщин варили детей своих, чтобы они были для них пищею во время гибели дщери народа моего.

Совершил Господь гнев Свой, излил ярость гнева Своего и зажег на Сионе огонь, который пожрал основания его.

Не верили цари земли и все живущие во вселенной, чтобы враг и неприятель вошел во врата Иерусалима.

Все это – за грехи лжепророков его, за беззакония священников его, которые среди него проливали кровь праведников;

бродили как слепые по улицам, осквернялись кровью, так что невозможно было прикоснуться к одеждам их.

«Сторонитесь! нечистый!» кричали им; «сторонитесь, сторонитесь, не прикасайтесь»; и они уходили в смущении; а между народом говорили: «их более не будет!

лице Господне рассеет их; Он уже не призрит на них», потому что они лица́ священников не уважают, старцев не милуют.

Наши глаза истомлены в напрасном ожидании помощи; со сторожевой башни нашей мы ожидали народ, который не мог спасти нас.

А они подстерегали шаги наши, чтобы мы не могли ходить по улицам нашим; приблизился конец наш, дни наши исполнились; пришел конец наш.

Преследовавшие нас были быстрее орлов небесных; гонялись за нами по горам, ставили засаду для нас в пустыне.

Дыхание жизни нашей, помазанник Господень пойман в ямы их, тот, о котором мы говорили: «под тенью его будем жить среди народов».

Радуйся и веселись, дочь Едома, обитательница земли Уц! И до тебя дойдет чаша; напьешься допьяна и обнажишься.

Дщерь Сиона! наказание за беззаконие твое кончилось; Он не будет более изгонять тебя; но твое беззаконие, дочь Едома, Он посетит и обнаружит грехи твои.

Церковнославянский (рус)

א Ка́ко потемнѣ́ зла́то, измѣни́ся сребро́ до́брое: разсы́пашася камы́цы святы́ни въ нача́лѣ всѣ́хъ исхо́довъ.

ב Сы́нове Сiо́ни честні́и, одѣ́янiи зла́томъ чи́стымъ, ка́ко вмѣни́шася въ сосу́ды гли́няны, дѣла́ ру́къ скуде́льничихъ.

ג Еще́ же змі́еве обнажи́ша сосцы́, воздои́ша ски́мни и́хъ дще́рей люді́й мои́хъ въ неизцѣле́нiе, я́коже пти́ца во пусты́ни.

ד Прильпе́ язы́къ ссу́щаго къ горта́ни его́ въ жа́жди, младе́нцы проси́ша хлѣ́ба, и нѣ́сть и́мъ разломля́ющаго.

ה Яду́ще сла́достная погибо́ша во исхо́дѣхъ, пита́емiи на багряни́цахъ одѣ́яшася въ гно́й.

ו И возвели́чися беззако́нiе дще́ре люді́й мои́хъ па́че беззако́нiя Cодо́мска, превраще́нныя во окомгнове́нiи, и не поболѣ́ша о не́й рука́ми.

ז Очи́стишася назоре́е ея́ па́че снѣ́га и просвѣти́шася па́че млека́, че́рмни бы́ша, па́че ка́мене сапфи́ра усѣче́нiе и́хъ.

ח Потемнѣ́ па́че са́жи ви́дъ и́хъ, не позна́ни бы́ша во исхо́дѣхъ: прильпе́ ко́жа и́хъ косте́мъ и́хъ, изсхо́ша, бы́ша я́ко дре́во.

ט Лу́чше бы́ша я́звенiи мече́мъ, не́жели погубле́ни гла́домъ: сі́и бо истлѣ́ша от непло́дности земли́.

י Ру́цѣ же́нъ милосе́рдыхъ свари́ша дѣ́ти своя́, бы́ша въ я́дь и́мъ, въ сокруше́нiи дще́ре люді́й мои́хъ.

כ Сконча́ Госпо́дь я́рость свою́, излiя́ я́рость гнѣ́ва своего́ и возжже́ о́гнь въ Сiо́нѣ, и пояде́ основа́нiя его́.

ל Не вѣ́роваша ца́рiе зе́мстiи и вси́ живу́щiи во вселе́ннѣй, я́ко вни́детъ вра́гъ и стужа́яй сквозѣ́ врата́ Иерусали́мская,

מ ра́ди грѣ́хъ проро́ковъ его́ и непра́вдъ жерце́въ его́, пролива́ющихъ кро́вь пра́ведну посредѣ́ его́.

נ Поколеба́шася бо́дрiи его́ на сто́гнахъ, оскверни́шася въ крови́, внегда́ немощи́ и́мъ, прикосну́шася оде́ждъ свои́хъ.

ס Отступи́те от нечи́стыхъ, призови́те и́хъ: отступи́те, отступи́те, не прикаса́йтеся, я́ко возжго́шася и восколеба́шася: рцы́те во язы́цѣхъ: не приложа́тъ, е́же обита́ти [съ ни́ми].

פ Лице́ Госпо́дне ча́сть и́хъ, не приложи́тъ призрѣ́ти на ни́хъ: лица́ жре́ческа не устыдѣ́шася, ста́рыхъ не поми́ловаша.

ע Еще́ су́щымъ на́мъ оскудѣ́ша о́чи на́ши, на по́мощь на́шу всу́е смотря́щымъ на́мъ, внегда́ надѣ́яхомся на язы́къ не спаса́ющь.

צ Улови́ша ма́лыхъ на́шихъ е́же не ходи́ти на сто́гнахъ на́шихъ, прибли́жися вре́мя на́ше, испо́лнишася дні́е на́ши, настои́тъ коне́цъ на́шъ.

ק Скорѣ́йшiи бы́ша гоня́щiи ны́ па́че орло́въ небе́сныхъ, на гора́хъ гоня́ху на́съ, въ пусты́ни присѣдо́ша на́мъ.

ר Ду́хъ лица́ на́шего, пома́занный Госпо́дь я́тъ бы́сть въ растлѣ́нiихъ и́хъ, о не́мже рѣ́хомъ: въ сѣ́ни его́ поживе́мъ во язы́цѣхъ.

ש Ра́дуйся и весели́ся, дщи́ Идуме́йска, живу́щая на земли́, и на тебе́ прiи́детъ ча́ша Госпо́дня, и упiе́шися и излiе́ши.

ת Сконча́ся беззако́нiе твое́, дщи́ Сiо́ня, не приложи́тъ ктому́ пресели́ти тя́: посѣти́лъ е́сть беззако́нiя твоя́, дщи́ Едо́мля, откры́ нече́стiя твоя́.

Эстонский

Языки

Siioni karistus on täide saadetud
Kuidas küll on tuhmunud kuld, puhas kuld kuidas teiseks saanud! Pühamu kivid on paisatud kõigile tänavanurkadele.

Kallid Siioni lapsed, puhtaima kullaga võrdsed, kuidas on nad nüüd saanud saviastjate sarnaseks, potisseppade käsitööks!

Šaakalidki ulatavad nisa, et imetada oma poegi, aga mu rahva tütar on julm, otsekui jaanalind kõrbes.

Imiku keel jääb kinni suulakke janu pärast, lapsed paluvad leiba, aga pole, kes neile jagaks.

Kes enne sõid maiustusi, närbuvad tänavail; keda hellitati purpuri peal, lebavad sõnnikuhunnikul.

Mu rahva tütre süü on suurem kui patt Soodomas, mis paisati segi silmapilkselt, kätega aitamata.

Tema vürstid olid puhtamad lumest, valgemad piimast, ihult korallidest verevamad, kujult otsekui safiirid.

Nüüd on nad näost mustemad kui nõgi, neid ei tunta tänavail ära; nende nahk on kontidel kortsunud, kuivanud nagu puu.

Õnnelikumad olid need, kes mõõgaga maha löödi, kui need, kes surid nälga, kes põllusaagi puudumisel kidusid nagu teibasse aetud.

Kaastundlike naiste käed keetsid oma lapsi: need olid neile roaks mu rahva tütre hävingus.

Issand valas välja oma viha, tegi teoks oma tulise raevu ja süütas Siionis tule, mis põletas selle alusmüüridki.

Ei oleks uskunud maa kuningad ja kõik maailma elanikud, et vihamees ja vaenlane tuleb sisse Jeruusalemma väravaist.

See on sündinud tema prohvetite pattude, tema preestrite süü pärast; nende pärast, kes valasid seal õigete verd.

Nad vaarusid tänavail nagu pimedad, verega roojastatud, nõnda et nende riideid ei võinud puudutada.

„Hoidke eest! Roojane!” hüüti nende kohta. „Hoidke eest, hoidke eest, ärge puudutage!” Nad vaarusid ka põgenedes, rahvaste seas öeldi: „Nad ei tohi jääda siia kauemaks!”

Issanda pale hajutas nad, ta ei vaata enam nende peale. Preestritest ei peetud lugu, vanadele ei antud armu.

Isegi veel siis, väsinud silmadega, me ootasime asjatult endile abi; oma vahitornidest piilusime rahva poole, kes meid ei päästnud.

Meie samme luurati, me ei võinud käia oma turgudel; meie lõpp ligines, meie päevad said täis - tõesti, meie lõpp tuli!

Meie jälitajad olid kiiremad kui kotkas taeva all; nad ajasid meid taga mägedel, varitsesid meid kõrbes.

Issanda võitu, kes oli meile eluõhuks, püüti kinni nende aukudes, tema, kellest me ütlesime: „Tema varjus me elame paganate seas!”

Rõõmutse ja ole rõõmus, Edomi tütar, kes elad Uusimaal! Sinulegi tuleb karikas: sa jääd joobnuks ja kisud enese paljaks.

Sinu süü on lõppenud, Siioni tütar, enam ta ei vii sind vangi. Aga ta karistab su süüd, Edomi tütar, ta paljastab su patud.