Возмнѣ́вше бо наси́льствовати язы́къ святы́й беззако́ннiи, у́зницы тмы́ и до́лгою но́щiю свя́зани, заключе́ни подъ кро́вы, бѣглецы́ вѣ́чнаго провѣ́дѣнiя лежа́ша.

Утаи́тися бо мня́ще въ сокрове́нныхъ грѣсѣ́хъ, мра́чнымъ забве́нiя покрыва́ломъ расточе́ни бы́ша, ужаса́ющеся лю́тѣ и страши́лищами возмуще́ни:

ниже́ бо содержа́й и́хъ верте́пъ безъ стра́ха сохрани́, шу́мы же сходя́ще возмуща́ху и́хъ, и привидѣ́нiя дря́хлая печа́льными ли́цами явля́хуся.

И о́гненная у́бо ни еди́на си́ла можа́ше освѣща́ти, ниже́ звѣ́здъ свѣ́тлiи пла́менiе просвѣти́ти можа́ху въ ту́ но́щь стра́шную.

Явля́шеся же и́мъ то́кмо внеза́пный о́гнь стра́ха испо́лнь: устраша́еми же неви́димымъ о́нымъ призра́комъ, мня́ху го́ршая бы́ти ви́димая.

Волше́бнаго же худо́жества предлежа́ху посмѣя́нiя, и о прему́дрости велича́нiя обличе́нiе укори́зненно:

обѣща́ющiися бо изгна́ти стра́хи и смуще́нiя от души́ боля́щiя, сі́и посмѣя́телнымъ стра́хомъ боля́ху.

И́бо а́ще и ничто́же и́хъ мяте́жное устраша́ше, звѣре́й прехо́дами и змие́въ звизда́ньми подви́жени погиба́ху тре́петни, и а́ера отню́дъ неизбѣ́жнаго отрица́ющеся ви́дѣти.

Боязли́вая бо зло́ба, свои́мъ свидѣ́телствомъ осужда́ема, вы́ну прiе́млетъ во у́мъ лю́тая, содержи́ма со́вѣстiю.

Ничто́же бо е́сть стра́хъ, то́кмо лише́нiе по́мощей су́щихъ от помышле́нiя.

Вну́трь же ме́нше су́щее ча́янiе, бо́лшее мни́тъ невѣ́дѣнiе вины́ подаю́щiя му́ку.

А и́же въ немощну́ю пои́стиннѣ но́щь, и от немощна́го а́да верте́повъ наше́дшую, сно́мъ тѣ́мже спя́щiи,

о́во у́бо страши́лищами мечта́нiй гони́ми бя́ху, о́во же души́ изчеза́ху преда́нiемъ: внеза́пный бо и́мъ и неча́янный стра́хъ на́йде.

Пото́мъ та́ко, кто́ либо когда́ бѣ́ она́мо, низпады́й храня́шеся въ темни́цѣ безъ желѣ́за заключе́нъ:

а́ще бо земледѣ́латель кто́ бы́сть, или́ па́стырь, или́ трудо́въ пусты́нныхъ дѣ́латель, предъя́тъ бы́въ, неизбѣ́жную терпя́ше ну́жду:

еди́нымъ бо у́жемъ тмы́ вси́ бя́ху свя́зани. А́ще ду́хъ звизда́яй, или́ между́ ча́стыхъ древе́сныхъ вѣ́твей пти́чiй гла́съ сладкопѣ́снивый, или́ си́ла водна́я теку́щи зѣ́лнѣ,

или́ шу́мъ зѣ́лный низпа́дающихъ ка́менiй, или́ игра́ющихъ живо́тныхъ тече́нiе неви́димое, или́ рыка́ющихъ лю́тыхъ звѣре́й гла́съ, или́ отзыва́ющься от де́брей го́рскихъ гла́съ, разслабля́ху о́ныхъ устраша́юще.

Вся́ бо вселе́нная свѣ́тлымъ просвѣща́шеся свѣ́томъ, и невозбра́нными дѣ́лы содержа́шеся:

на еди́ныхъ же о́ныхъ простира́шеся тя́жкая но́щь, о́бразъ бу́дущаго и́хъ воспрiя́тiя тмы́: са́ми же себѣ́ бы́ша тмы́ тяжча́йшiи.

Арабский (Arabic Van Dyke)

В этом переводе выбранная книга отсутствует

Синодальный

Велики и непостижимы суды Твои, посему ненаученные души впали в заблуждение.

Ибо беззаконные, которые задумали угнетать святой народ, узники тьмы и пленники долгой ночи, затворившись в домах, скрывались от вечного Промысла.

Думая укрыться в тайных грехах, они, под темным покровом забвения, рассеялись, сильно устрашаемые и смущаемые призраками,

ибо и самое потаенное место, заключавшее их, не спасало их от страха, но страшные звуки вокруг них приводили их в смущение, и являлись свирепые чудовища со страшными лицами.

И никакая сила огня не могла озарить, ни яркий блеск звезд не в состоянии был осветить этой мрачной ночи.

Являлись им только сами собою горящие костры, полные ужаса, и они, страшась невидимого – призрака, представляли себе видимое еще худшим.

Пали обольщения волшебного искусства, и хвастовство мудростью подверглось посмеянию,

ибо обещавшиеся отогнать от страдавшей души ужасы и страхи сами страдали позорною боязливостью.

И хотя никакие устрашения не тревожили их, но, преследуемые брожениями ядовитых зверей и свистами пресмыкающихся, они исчезали от страха, боясь взглянуть даже на воздух, от которого никуда нельзя убежать,

ибо осуждаемое собственным свидетельством нечестие боязливо и, преследуемое совестью, всегда придумывает ужасы.

Страх есть не что иное, как лишение помощи от рассудка.

Чем меньше надежды внутри, тем больше представляется неизвестность причины, производящей мучение.

И они в эту истинно невыносимую и из глубин нестерпимого ада исшедшую ночь, располагаясь заснуть обыкновенным сном,

то были тревожимы страшными призраками, то расслабляемы душевным унынием, ибо находил на них внезапный и неожиданный страх.

Итак, где кто тогда был застигнут, делался пленником и заключаем был в эту темницу без оков.

Был ли то земледелец или пастух, или занимающийся работами в пустыне, всякий, быв застигнут, подвергался этой неизбежной судьбе,

ибо все были связаны одними неразрешимыми узами тьмы. Свищущий ли ветер, или среди густых ветвей сладкозвучный голос птиц, или сила быстро текущей воды, или сильный треск низвергающихся камней,

или незримое бегание скачущих животных, или голос ревущих свирепейших зверей, или отдающееся из горных углублений эхо, все это, ужасая их, повергало в расслабление.

Ибо весь мир был освещаем ясным светом и занимался беспрепятственно делами;

а над ними одними была распростерта тяжелая ночь, образ тьмы, имевшей некогда объять их; но сами для себя они были тягостнее тьмы.

Эстонский

Языки

Egiptus ja Iisrael: pimedus ja valgus
Sest suured ja uurimatud on sinu kohtuotsused, seepärast eksisid õpetamata hinged.

Sest nurjatud, arvates võivat rõhuda püha rahvast, olid ise pimeduse vangid ja pika öö ahelais, suletuina katuste alla, paos vääramatu ettemääramise eest.

Sest kui nad oma salapattudega lootsid jääda peidetuks unustuse pimestava katte alla, siis pillutati neid hirmsas ehmatuses ja kohutati viirastustega.

Sest ka mitte see nurgake, mis neid varjas, ei hoidnud neid kartusest vabana, ümbritses neid ju kohutav kära, neile ilmusid koletislikud, jubedalõustalised kummitused.

Ei suutnud anda neile valgust mitte ühegi tule vägi, seda sünget ööd ei teinud heledamaks taevatähtede selge säragi.

Neile paistis üksnes isesüttinud hirmuäratav tuli. Ja kohutatud sellest ennenägematust viirastusest, pidasid nad nähtut veelgi õudsemaks.

Võlurite salakunstide oskus oli aga alla jäänud, ja hooplejate tarkus jäi haledasti häbisse.

Sest need, kes tõotasid ära saata haigest hingest kartuse ja rahutuse, haigestusid ise naeruväärsesse argusesse.

Ka siis, kui midagi hirmuäratavat ei olnudki neid peletamas, kohutas neid metsloomade jooks ja roomajate sisin, ja ehmatusest olid nad otse hukkumas, kartes vaadata tühja õhkugi, millest kuhugi ei pääse.

Sest kurjus on loomu poolest arg, olles hukka mõistetud omaenese tunnistuse põhjal, ja kitsikuses olev südametunnistus teeb ju halva veelgi halvemaks.

Sest kartus ei ole midagi muud kui loobumine arukast abist.

Ja mida väiksem on seesmine lootus abile, seda suurem tundub teadmatus kannatuse põhjusest.

Neid aga, kes selsamal võimuta ööl, mis oli tõusnud võimuta surmavalla sügavusest, tahtsid magada nagu ikka,

neid kas vintsutati viirastuslike nägemustega või halvati hinge ahastusega: sest äkitselt ja ootamatult valdas neid hirm.

Siis igaüks seal, kus ta iganes maha langes, oli otsekui vahi all ja suletud ahelateta vangikotta.

Oli see põllumees või karjane, või keegi, kes kõrbes rasket tööd tegi, - ootamatult tabas teda paratamatu saatus, sest pimeduse ahelatega aheldati igaüks.

Tuule tuhin või rõkkav linnulaul tihedais okstes, või võimsasti voolavate vete kohin, või langevate kaljupankade vali mürin,

hüplevate loomade nähtamatu jooks, möirgavate lõvide kohutav hääl, või kaja, mis vastu kostab mägede koopaist, - see kõik hirmutas ja halvas neid.

Sest kogu maailm oli heleda valgusega valgustatud ja tegi takistamatult oma töid,

ainult neile oli tulnud raske öö, pilt sellest pimedusest, mis ükskord pidi neid haarama. Aga nad olid iseendile veel suuremaks koormaks kui see pimedus.