Толкования на Откровение Иоанна Богослова 12:4

Ст. 3-6: И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим; хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней.

В видении Церкви-жены, рождающей младенца, мы видели, несомненно, совокупность всех подвижников добра, борцов против диавола. Теперь, во втором видении 12-й главы, мы видим самого их противника – диавола. Он является здесь в виде красного дракона. «Дракон, будучи морским чудовищем, обратился в символ» губительной мировой силы, символ диавола – князя мира сего, как и подтверждается это ниже в стихе 9-м. «Знамение дракона Иоанн видит на небе, что означает лишь то, что его образ был замечен на небесном своде, где явился и образ рождающей жены» (Орлов). Большим он называется, как главный из демонов, в смысле наибольшей степени силы и злобы своей. Красный цвет его, конечно, прежде всего есть цвет крови, смертоносной и гибельной деятельности его. Однако не случайным нужно признать и то совпадение историческое, что враги Церкви и проводники губительных потрясений и насильственных переворотов в мире, в злой активности своей хвалящиеся и своим атеизмом, взяли дерзко-вызывающей эмблемой своей именно красный цвет – цвет дракона. В семи головах змия указывается на его мудрость, противоположную мудрости Богооткровенной, мудрость мира сего (1Кор.1:20; ср.: Иак.3:15). Десять рогов указывают на его «могущество и склонность к насилиям, ибо рогами бодают». «Хвост диавола – это обнаружение его существа и греховной воли, пример его греховного поступка» (Орлов). Третья же часть звезд – это та огромная часть воинства небесного, те отпавшие вместе с ним, по его воздействию и примеру, силы ангельские, которые стали темными и злыми бесами, причем треть их лучше понимать в точном или хотя бы приблизительном смысле.

В положении своем по отношению к жене-Церкви дракон изображается в виде, очень напоминающем слова ап. Петра о нем же, каким является он в отношении его к верующим: диавол ходит кругом, как рыкающий лев, ища кого поглотить (1Петр.5:8). Так и здесь: диавол-дракон стал пред женой, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И там, и здесь, конечно, в образе этом символизируется постоянная готовность и стремление диавола погубить всякого христианина, главным образом в смысле развращения его и смерти духовной.

Стих 5-й, где говорится о рождении женой младенца мужского пола, составлен так, что, если бы не предшествующая речь о муках жены при рождении, можно было бы отнести его к Самому воплотившемуся Сыну Божию, ибо сказано здесь и о пасении народов жезлом железным, и о восхищении, как бы о вознесении, к Богу и Престолу Его. На самом же деле говорится здесь о том общем процессе восхождения уверовавших во Христа к Богу и на Престол Его, где, по апостолу Павлу, первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его (1Кор.15:23). И таким образом, как во всем процессе борьбы и победы, так особенно в прославлении и царственном пасении с неба и от Престола народов жезлом железным разумеется и Сам Искупитель, и все в «подвиге добром» последовавшие Ему, другими словами – все те побеждающие, о коих так много говорится именно в Апокалипсисе и коим точно и обещано, что они воссядут на Престоле Божием, подобно Самому Иисусу Христу (см.: Откр.3:21; ср. 20:4).

В этом и заключается то поражение, та неудача дракона-диавола, к коим, по контексту, сводится речь этого 5-го стиха в применении к посрамленным злокозненным намерениям диавола.

Спрашивается теперь: как понимать нам бегство жены в пустыню, о коем говорится в 6-м стихе? И прежде всего, что такое эта пустыня? Проф. прот. Орлов усиленно вытолковывает все это «в переносном смысле». «Пустыня, – говорит он, – в соответствие символическому образу жены, изображающему христианскую идеальную Церковь, может быть символом отсутствия благоприятных жизненных духовных и физических условий. Христианская Церковь есть небесное чадо; на земле она имеет только временное пребывание, и ее отечество – на небе. Однако же она обречена жить на земле. А так как земные условия не соответствуют ее существу и не могут удовлетворить ее потребностей, то, естественно, она должна жить среди них как бы в пустыне – она должна искать себе небесной манны и чудесной воды. Церковь, если хочет остаться святою и славною, должна отречься от соблазнов и бежать от диавола, бежать в пустыню, т. е., отрекшись от чисто земных удовольствий и славы, жить в этом мире как бы в пустыне. Христианская Церковь живет и как бы не живет на земле; она живет как бы в пустыне, ибо поддерживает свое существование не единым хлебом, но и глаголом, исходящим из уст Божиих (см.: Мф.4:4)»·

Однако, с таким пониманием пустыни дней эсхатологических согласиться нельзя. Уж слишком оно духовно и возвышенно­идеально и в то же время – и оторвано от действительной жизни, и чрез меру отвлеченно. И как все «пересолы» – преувеличения этого рода, оно и односторонне, и как-то нереально. Конечно, живя в мире и среди мира, и всякий христианин в отдельности, и вся Церковь их, т. е. все эти христиане в совокупности своей, должны жить не по-мирскому, должны исполнять заповеди Спасителя о воздержании и о тесных вратах. В этом смысле они всегда должны как бы пребывать в пустыне, в особенности же, по выражению Великого канона Андрея Критского, «в пустыне страстей покаянием». Но, во-первых, именно так всегда, во всей земной истории Церкви. Но ведь никто никогда не говорил, что этим и чрез это христиане всегда «бежали в пустыню»; а ведь это-то одно и нужно объяснить в данном случае. Отец же Орлов, бесспорно, употребляет здесь лишь просто слова «бежать в пустыню», «бежать от диавола», по существу же у него все время речь идет (и с его точки зрения) о постоянном пребывании в ней, и он даже вовсе не выделил здесь дней антихристовых хотя бы чрез простое усиление требования особого воздержания на то исключительное время. А главное, хотя в истории человеческой Церковь и все почти чада Ее и жили в мире и как бы не в мире, но известный минимум земных условий и удобств всегда и был и есть для нее необходим, порой и среди самых гонений рядового типа. И жилища нужны были – и имелись у ее членов, и средства питания, и относительная обезопашенность от разбоя и других насилий преступников, и в особенности ощутительно – места молитвенных собраний с различными принадлежностями их. Лишить всего этого до конца не удавалось и самым лютым гонителям, и умелым разыскивателям христиан, вроде Декия или Диоклетиана. И вот только в наши дни как будто можно сказать, что в значительной степени к этому подошли враги Церкви и религии – коммунисты: с одной стороны, продуманной и умело организованной своей системой карточек и других, связанных с ними, мероприятий, а с другой – столь же ловким и хитроумным юридическим приемом лишения Церкви и религии всяких прав не только публичного, но и частного юридического лица. А ведь наше время еще не самое последнее, и общий тон мнения не только общечеловеческого, которое, слава Богу, еще чуждается атеизма, но и в самом СССР, при всей вакханалии узколобых ее деспотов – доктринеров, и там широкие массы отнюдь не за явное гонение и до конца преследование верующих. Там даже умеют говорить о якобы свободе совести. Что же сказать о последних днях, о царствовании антихриста, когда и жестокости в гонениях будет неизмеримо больше, и диавольской ловкости в мероприятиях тоже не занимать?! То будет, несомненно, гонение из гонений, система из систем – и время, и обстановка жизни действительно исключительные в деле борьбы против христианства и в проведении мер преследования и истребления его.

И вот тогда действительно исполнится над чадами Христовой Церкви предсказанный Спасителем в Его эсхатологической речи конкретный прообраз из надвигавшейся тогда еврейской войны при втором разрушении Иерусалима: Тогда сущии во Иудеи да бежат на горы (Мф.24:16). В те дни слова эти спасли всех христиан, и ни один из них не понес даже и одного дня тяготы осады Иерусалима. То же будет и при кончине мира. Увидят все верующие до единого мерзость запустения, стоящу на месте святе (Мф.24:15), и побегут в пустыню, побегут реально и телесно, а не только лишь в пустыню страстей покаянием. Но, конечно, уйдут они туда не для пиров и удовольствий, не для просторной, роскошной жизни; раз место это названо в Откровении пустыня, то ясно, что это будут условия нарочитого воздержания и ограничений плоти. А может быть, будет то и подлинно пустыня, даже пустыня степени полного бесплодия, где Господь будет чудесно питать верных Своих, как некогда Илию, как питались в IV–VI веках, в ревности своей о Боге, многие и многие подвижники пустынь фиваидских (см. житие преп. Онуфрия Великого и подобных ему в июне месяце).

Склонный вообще к толкованиям аллегорическим, в духе своего времени, Андрей Кесарийский придерживается как того, так и другого мнения, т.е. понимает бегство в пустыню и в аскетически-духовном, и в исторически-житейском и плотском смысле. С одной стороны, он пишет, что «когда действующий в антихристе диавол вооружится чрез него на Церковь, тогда избраннейшие и достойнейшие, презрев гражданские доблести, суеты и мирские удовольствия, побегут, по словам великого Мефодия, в пустыню, чуждую всякой злобы и плодоносную для всех добродетелей, – и там избегут приражений воющих демонов и злых людей. Но в то же время, по его утверждению, не лишено вероятности и то, что и чувственная пустыня, как прежде мучеников, спасет убегающих от наветов отступника и лжехриста в горах, пещерах и пропастях земных». И затем говорит: «Три с половиной года, означаемые тысяча двумястами шестьюдесятью днями, есть время, в продолжение которого будет владычествовать отступление».