Толкования на Экклезиаст 1:18

Ст. 16-18 Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь

Напрасно надмевался я и прилагал премудрость, – не ту, которую дал Бог, но ту, о которой Павел говорит: премудрость мира сего буйство у Бога есть (I Кор. III, 19). Соломон учился и этой премудрости сверх меры, более всех древних. Теперь он показывает суетность ее, как видно и из дальнейших слов. И сердце мое, говорит он, виде многая, знал я премудрость и разум, притчи и хитрость, но премудрость, и разум не истинный, а тот, который, по словам Павла, кичит (I Кор. VIII, 1). Сказал он, по свидетельству Писания, и три тысячи притч (3 Царств IV, 32), но не духовных, а связанных с обыкновенными занятиями людей, как напр., притчи о животных или о лекарствах. Поэтому и прибавил он с пренебрежением: уразумех аз, яко и сие есть произволение духа. А множество разума – не (того разума, который) от Духа Святого, а того, который занимается измерением неба, положением земли, пределами моря и производится вождем в мира сего, посылающим его для уловления душ. Но приложимый разум в области этих предметов приложит болезнь. Исследуют они и то, что глубже этого: почему огонь поднимается кверху, а вода опускается вниз? И когда узнают, что огонь поднимается, как легкое тело, а вода опускается, как тело тяжелое, прилагают болезнь (спрашивая): почему же не наоборот?

Ст. 17-18 и сердце мое вдах, еже ведети премудрость и разум: и сердце мое виде многая, премудрость и разум, притчи и хитрость: уразумех аз, яко и сие есть про­изволение духа: яко во множе­ст­ве мудрости множе­с­т­во разума, и при­­ложивый разум при­­ложит болезнь

Почему говорит: «сердце мое видя многая, премудрость и разум», так как не само собою, не без усилия дано ведение о подобном сему; но потому что, говорит Екклезиаст, «сердце мое вдах, еже ведети премудрость и разум». «Не было бы возможности дознать мне сие, если бы труд и размышление не предшествовали ведению. Но «и притчи и хитрость уразумех», продолжает он, то есть, приобрел понятие высшего, составляемое по сходству чрез сличение сего с окружающим нас. И сие-то изучил я, говорит он. Ибо, как свидетельствует, «уразумех притчи и хитрость». Как и Господь, научая в Евангелии слушателей, представляет взору слово о Царствии, изобразив, или жемчужину, или сокровище, или брак, или горчичное зерно, или закваску, или что либо подобное, не в том смысле, что это самое и есть Царствие; но уподоблением означаемому сими вещами применительно указует слушателям некоторые отблески и загадочные черты того, что превышает понятие. И на это, говорит Екклезиаст, стало у меня произволения духа приобрести себе множество мудрости, чтобы, сделавшись мудрым, по сему самому не погрешить мне в ведении сущего, и не оставаться ненашедшим того, что полезно; потому что из мудрости составляется ведение, а ведение делает для нас более доступным суд внимательного. Сие же обыкновенно не без усилия достается старательным, но приложивший себе ведение, без сомнения, до одной меры с учением простирает и труд. Посему Екклезиаст говорит: «приложивый разум, приложит болезнь». А когда дошел до этого, тогда о приятном произносит приговор, как о суетности.

потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь

Знание вещей земных и небесных род людской имеет обыкновение оценивать очень высоко. Но, конечно же, лучшими [из его представителей] являются те, кто предпочитает этому знанию самопознание. Душа, которая знает свою немощь, более достойна похвалы, нежели та… что остается в неведении, каким путем достичь своего спасения и утверждения. Кто же, будучи поднятым пылом Святого Духа, уже пробудился к Богу и [кто] в любви к Нему обесценился пред самим собой, желая, но не имея сил войти в Него; и кто, будучи Им просвещенным, обратил внимание свое на себя, а также увидел и познал, что невозможно смешивать свои недуги с Его чистотою, - тот считает сладостным проливать слезы, испрашивать у Него, чтобы Он вновь и вновь смилостивился, доколе не исчерпается все его несчастие; вымаливать с упованием, [словно] уже добившись безвозмездного ручательства в своем спасении от единственного Спасителя и Просветителя человеков. Ведь потому знание нуждающегося и страждущего не надмевает, что любовь назидает. Ибо он предпочел знание знанию, так как он предпочел познать немощь свою, нежели пределы мира, основания земли и высоты небес. А умножая познание, он умножил скорбь, скорбь от своего странствия из-за желания [достичь] своей отчизны и благого Бога Творца.

Итак, очевидно, что древность буквы, если недостает новизны духа, более способна сделать нас виновными из-за знакомства с грехом, нежели от греха освободить. Почему и написано в другом месте: …кто умножает познания, умножает скорбь (Еккл. 1:18). Не потому, что сам закон порочен, но оттого, что властный указ имеет преимущество в наглядном показе букв, а не в содействии духу. Если указ исполняется под страхом кары, а не из любви к праведности, то это исполнение по рабству, а не по свободе, а значит, вообще никакое не исполнение. Ибо нет доброго плода, который не произрос от корня любви.

Ст. 17-18 И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь

Екклезиаст на собственном опыте убедился, что приобретение мудрости и знания оказалось такой же суетой, такой же погоней за ветром, как и всё в человеческой жизни. Оно не только не доставило ему счастья, но, напротив, увеличило его страдания, показав всю призрачность человеческих надежд, всю безрезультатность человеческих стремлений, обнажив ничтожество всего земного.

Ибо во множестве мудрости множество негодования: и кто прилагает мудрость, прилагает печаль. Чем больше кто будет постигать мудрость, тем больше он негодует, что подчинен порокам и далек от добродетелей, к которым стремится (Прем. 6:7). А поелику сильные будут терпеть и сильные муки, и кому более поручается, от того более и взыскивается, то прилагающий мудрость прилагает поэтому и скорбь, сокрушается печалью по Боге и скорбит о грехах своих. Поэтому и Апостол говорит: «кто есть веселяяй мя, точию приемляй скорбь от мене» (2Кор. 2:2). Но, может быть, можно разуметь здесь и то, что муж мудрый скорбит о том, что мудрость скрывается в таком отдалении и глубине, и не сообщается уму так, как свет зрению, а достигается с некоторыми мучениями, невыносимым трудом, постоянным углублением и занятиями.