Толкования на Евангелие от Матфея 26:25

Ст. 17-25 В первый же день опресночный приступили ученики к Иисусу и сказали Ему: где велишь нам приготовить Тебе пасху? Он сказал: пойдите в город к такому-то и скажите ему: Учитель говорит: время Мое близко; у тебя совершу пасху с учениками Моими. Ученики сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху. Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

Первым днем опресночным евангелист называет день, предшествовавший празднику опресноков, так как иудеи всегда имели обыкновение считать день с вечера. Евангелист упоминает о том дне, в который вечером должно было закалать пасхального агнца, так как ученики приступили к Иисусу в пятый день недели. Этот-то день евангелист Матфей и называет днем, предшествовавшим празднику опресноков, когда говорит о времени, в которое ученики приступили к Иисусу. А другой евангелист говорит так: прииде же день опресноков, в оньже подобаше жрети пасху (Лк. XXII, 7). Прииде, то есть, приближался, был при дверях. Очевидно, евангелист упоминает об этом именно вечере, так как с вечера начинали совершать пасху. Потому каждый евангелист присовокупляет: когда закалали пасхального агнца. Приступив к Иисусу, ученики говорят Ему: где хочеши уготоваем Ти ясти пасху? И отсюда, между прочим, видно, что у Иисуса не было дома, не было постоянного местопребывания. А я думаю, что и ученики не имели его; иначе они попросили бы Иисуса придти туда. Но и у них, отрекшихся от всего, не было дома. Для чего же Христос совершил пасху? Для того, чтобы во всем, что Он совершал даже до последнего дня, показать, что Он не противится закону. Но для чего именно посылает к неизвестному человеку? Чтобы и этим показать, что Он мог не пострадать. В самом деле, если Он одними только словами расположил сердце этого человека к тому, чтобы принять учеников, то чего не произвел бы в распинающих Его, если бы не хотел пострадать? И что Он сделал прежде, когда послал за ослом, то же делает и теперь. Там Он сказал: аще кто вам речет что, рцыте, яко Господь его требует (Мф. XXI, 3); так и здесь говорит: Учитель сказал: у тебя сотворю пасху. Впрочем, я удивляюсь не тому только, что принял Его человек незнакомый, но и тому, что Он, зная, что навлечет на Себя великую вражду и непримиримую брань, презрел ненависть многих. Далее, так как ученики не знали этого человека, то Христос дает им и знамение, какое пророк дал Саулу, говоря: обрящеши некоего восходяща и мех имуща (1Цар. X, 3); а здесь: скудель носяща (Лк. XXII, 10). И заметь еще доказательство силы Его. Он не только сказал: сотворю пасху; но прибавляет еще другие слова: время Мое близ есть. Это делал Он для того, чтобы с одной стороны чрез непрестанное напоминание и частое предсказание ученикам о страдании приучить их к бестрепетному размышлению о будущем, с другой - чтобы показать как самим ученикам, так и принимающему их, и всем иудеям, как я часто говорил, что Он не непроизвольно идет на страдание. Прибавляет же слова: с учениками Моими - для того, чтобы и приготовление было достаточно, и принимающий не подумал, что Он укрывается. Вечеру же бывшу, возлежаше со обеманадесяте ученикома (ст. 20). О, бесстыдство Иудино! И Он там присутствовал, и он пришел для того, чтобы причаститься таинств и яств, и обличаем был при самой трапезе, тогда как и зверь мог бы сделаться кротчайшим. Поэтому-то и евангелист замечает, что когда они ели, Христос беседовал с ними о предательстве, чтобы и самым временем, и трапезою обличить лукавство предателя. Когда ученики совершили, как повелел им Иисус, вечеру бывшу, возлежаше со обеманадесяте. Ядущим же им, рече: аминь глаголю вам, яко един от вас предаст Мя (ст. 21). Прежде же вечери Христос умыл и ноги Иуды. Смотри, как Он щадит предателя: Он не сказал: этот предаст Меня; но: един от вас - для того, чтобы сокрытием его опять дать ему возможность раскаяться, и предпочитает устрашить всех, чтобы спасти его. Один из вас двенадцати, говорит Он, которые всюду находитесь со Мною, которым Я умыл ноги, и которым Я обещал столь великие блага. Тогда нестерпимая скорбь объяла это святое собрание. Иоанн говорит, что ученики недоумевали, и озирались друг на друга (Ин. XIII, 22), и каждый из них с боязнью спрашивал о себе самом, хотя они и не сознавали за собою ничего такого. Матфей же говорит: скорбяще зело, начаша глаголати Ему един кийждо их: еда аз есмь, Господи? Он же отвещав, рече: емуже Аз омочив хлеб подам, той есть (Мф. XXVI, 22; Ин. XIII, 26). Смотри, когда Христос открыл предателя! Тогда, как восхотел вывести из смущения прочих, которые омертвели от страха, а потому и спрашивали настоятельно. Впрочем Он делал это не только с тем намерением, чтобы освободить их от страха, но и для того, чтобы исправить предателя. Так как последний, часто слышавший неясные обличения, по жестокосердию своему, оставался без исправления, то Христос, желая сильнее возбудить его, срывает с него личину. Когда же ученики опечалились, и начали говорить: еда аз, Господи, то Иисус, отвещав, рече: омочивый со Мною в солило, той Мя предаст. Сын убо человеческий идет, якоже есть писано о Нем:. горе же человеку, имже Сын человеческий предается; добро бы было ему, аще не бы родился человек той (ст. 23-24). Некоторые говорят, что Иуда так был дерзок, что не почитал Учителя, и вместе с Ним обмакивал руку. А по моему мнению, Христос сделал и это для того, чтобы привести его в больший стыд, и возбудить в нем доброе расположение; ведь и это имеет некоторую пользу.

Не должно совершенно оставлять этого без внимания, но мы должны напечатлеть это в наших мыслях, и ярость никогда не будет иметь в нас места. Кто, в самом деле, размышляя об этой вечери, о предателе, возлежащем со Спасителем всех, и о том, сколь кротко беседует имеющий быть предан, - не отвергнет всего яда гнева и ярости? Смотри же, с какою кротостью Христос обращает речь Свою к Иуде: Сын же человеческий идет, якоже есть писано о Нем! Это говорил Он как для утверждения учеников Своих, чтобы они поступок Его не приписали слабости, так и для того, чтобы исправить предателя. Горе же человеку тому, имже Сын человеческий предается; добро бы было ему, аще не бы родился человек той. Заметь опять в обличении неизреченную кротость. Даже и теперь не грозно, но весьма милостиво беседует с предателем, и притом прикровенно, не смотря на то, что не только прежняя его бесчувственность, но и после этого обнаружившееся в нем бесстыдство достойны были крайнего негодования. Ведь и после этого обличения Иуда говорит: еда аз есмь, Господи (ст. 25)? О, бесчувственность! Спрашивает тогда, как сам это сознает! И евангелист, удивляясь его дерзости, говорит об этом. Что же сказал в ответ кротчайший и незлобивый Иисус? Ты рекл еси. Хотя он и мог бы сказать: о, скверный и прескверный, гнусный и нечистый человек! Столько времени готовясь совершить зло, удалившись и заключив сатанинский договор, согласившись взять сребро и будучи обличен Мною, ты осмеливаешься еще спрашивать? Но Христос не сказал ничего такого. Что же сказал? Ты рекл еси, - и тем самым начертывает для нас образ и правило терпения. Но иной скажет: если написано, что Христос так пострадает, то за что же осуждается Иуда? Он исполнил то, что написано. Но он делал не с тою мыслию, а по злобе. Если же ты не будешь обращать внимания на намерения, то и дьявола освободишь от вины. Но нет, нет! И тот, и другой достойны бесчисленных мучений, хотя и спаслась вселенная. Не предательство Иуды соделало нам спасение, но мудрость Христа, дивно обращавшая злодеяния других в нашу пользу. Что же, - спросишь ты, - если бы Иуда Его не предал, то не предал ли бы другой? Какое же отношение имеет это к настоящему предмету? Такое, скажешь, что если Христу надлежало быть распяту, то нужно было, чтобы это совершено было кем-либо; если кем-либо, то конечно таким человеком. Если бы все были добры, то не исполнено бы было строительство нашего спасения. Да не будет! Сам Всемудрый знал, как устроить наше спасение, хотя бы и так было, потому что премудрость Его велика и непостижима. Поэтому-то, чтобы кто не подумал, что Иуда был служителем домостроительства, Христос и называет его несчастнейшим человеком.

Но кто-нибудь опять скажет: если лучше было бы не родиться ему, то для чего Бог попустил произойти на свет как ему, так и всем злым? Тебе бы надлежало порицать злых за то, что они, имея возможность не быть такими, сделались злыми; а ты, оставив это, слишком много испытываешь и исследуешь судьбы Божии, хотя и знаешь, что никто не бывает злым по необходимости. Ты скажешь: надлежало бы рождаться одним только добрым, и не было бы нужды ни в геенне, ни в наказании, ни в мучении, и не было бы даже зла; злым же надлежало бы или не рождаться, или, если родились, тотчас умирать. Прежде всего, должно указать тебе на следующее апостольское изречение: темже убо, о человече, ты кто еси, противуотвещаяй Богови? Еда речет здание создавшему е: почто мя сотворил еси тако (Рим. IX, 20)? Если же ты требуешь доказательств разума, я скажу, что добрые заслуживают большего удивления, когда находятся среди злых, потому что тогда-то особенно открывается в них терпение и великое любомудрие. Ты же, говоря вышеупомянутые слова, уничтожаешь случай для борьбы и подвигов. Что ж, скажешь ты; для того, чтобы одни сделались добрыми, наказываются другие? Нет, не для этого, а за свои злодеяния. Они сделались злыми не потому, что родились, но вследствие своего нерадения; поэтому и подвергаются наказанию. Как не быть достойными наказания тем, которые имеют таких учителей добродетели, и не получают от них никакой пользы? Как благие и добрые вдвойне достойны чести за то, что и были добры, и нисколько не заразились от злых, так и злые достойны двойного наказания - и за то, что были злы, имея возможность стать добрыми (что и доказывают те, которые сделались добрыми), и за то, что не получили никакой пользы от добрых. Но посмотрим, что говорит этот несчастный ученик, будучи обличаем Учителем. Что же он говорит? Еда аз еси, Равви? Почему же не сначала спросил он об этом? Он думал, что он не узнан, когда было сказано: един от вас; когда же Христос открыл его, тогда он опять осмелился спросить, надеясь на кротость Учителя, что не обличит его. Вот почему он и назвал Его Равви.

О, ослепление! Куда оно увлекло Иуду? Таково сребролюбие! Оно делает людей безумными и безрассудными, бесстыдными и псами, вернее же сказать, злее и самых псов, и из псов делает демонами. Когда Иуда присоединился к дьяволу и клеветнику, и предал Иисуса и благодетеля, то по намерению сделался уже дьяволом. Таковыми-то делает людей ненасытная жадность к деньгам, - безумными, сумасшедшими, совершенно предавшимися корыстолюбию, каким сделался и Иуда. Как же Матфей и другие евангелисты говорят, что дьявол овладел Иудою тогда, когда он условился относительно предания Христа, а Иоанн говорит, что по хлебе вниде в он сатана (Ин. XIII, 27)? Он и сам знал это; выше Он говорит: вечери бывшей, диаволу уже вложившу в сердце Иуде, да Его предаст (ст. 2). Как же в таком случае говорит: по хлебе вниде в он сатана? Сатана не вдруг входит, и не в одно время, но сначала делает многие покушения; что и здесь случилось. Сначала он испытывал Иуду, и приступал к нему мало-помалу; когда же увидел в нем готовность к принятию его, тогда весь вселился в него и совершенно овладел им. Но если Христос и ученики Его ели пасху, то как ели противозаконно? Ведь не должно было возлежать, когда они ели. Что на это сказать? То, что они возлежали уже во время совершения вечери, после того как ели пасху. А другой евангелист говорит, что Христос в этот вечер не только ел пасху, но еще говорил: желанием возжелех сию пасху ясти с вами (Лк. XXII, 15), - то есть, в этот год. Почему? Потому, что тогда имело совершиться спасение вселенной, имели быть установлены таинства, прекратиться печали смертью Иисуса. Таким образом, Он претерпел крест по своему произволению. Но неукротимого зверя ничто не усмирило, не преклонило, не привело в стыд. Христос назвал его несчастнейшим, сказав: горе человеку тому! Потом устрашил его словами: добро бы было ему, аще не бы родился! Пристыдил его, сказав: емуже Аз омочив хлеб подам. Но все это нисколько не удержало Иуду; он был объят сребролюбием, как бы некоторым бешенством, или лучше, как самою лютою болезнью: сребролюбие именно и есть самое свирепое бешенство. Делал ли что-либо подобное беснующийся? Иуда не испускал пены из уст, но испускал убийство на Владыку; не ломал рук, но простирал их для того, чтобы продать драгоценную кровь. Поэтому бешенство его было гораздо сильнее, - он бесновался здоровый. Но, скажешь ты, он не говорил бессмысленно? А что же может быть бессмысленнее этих слов: что хощете ми дати, и аз вам предам Его? Предам: дьявол говорил его устами. Но он не бил ногами землю и не трепетал? А не гораздо ли лучше было бы ему трепетать, чем стоять прямо, с такими замыслами? Он не поражал себя камнями? А не гораздо ли лучше было бы это делать, чем покушаться на такое злодеяние?

При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

При сем и Иуда, предающий Его, сказал

Так как прочие апостолы, сильно опечаленные спрашивали: «Не я ли это, Господи?» чтобы своим молчанием не показать, что они как будто предатели; то и Иуда спрашивает подобным же образом [Иуда], которого и совесть мучила, который с дерзостью и руку простер к блюду.

Не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

[Предатель] присоединяет к вопросу своему еще лесть или обнаруживает неверие. Действительно, те, которые не имели намерения предать, говорят: Не я ли, Господи (Мф. 26:22)? А он, имевший в виду совершить предательство, называет Его не Господом, а Учителем; как будто, отрицая Господа, и тем не менее предавая Учителя, он может иметь оправдание. Иисус говорит ему: ты сказал. Предатель был опровергнут тем же ответом, который впоследствии был дан и Пилату.

Недоумение XXXIII. Почему Матфей пишет, что Он исповедал Иуду предателем, [когда тот] сказал: «Не я ли, Равви?» (Мф. 26:25), Иоанн же – что Христос дал ему кусок, как знак предательства (Ин. 13:26)?

Разъяснение. Поскольку многообразно Своё учение излагал Господь, [то] и Иуду не однажды, не дважды, но часто, то прикровенно обличая, то более явно, удерживал от этого предприятия. Первое [обличение] за трапезой, [происшедшее] в разговоре, изложил Матфей. То же, что в последствии – Иоанн, начав от умовения [ног] и опустив то, что у Матфея сказано. А что написано «вместе с куском в Иуду вошёл сатана» – да не удивляемся, ибо не кусок ему [был] причиной этого. Уже [ранее] была вброшена в сердце его дерзость предательства, но тогда всецело он устремился на это, увидев себя [уже] неспособным к покаянию (τὸ ἀμετανόητον). Прежде же этого он втихую к этому подвигнут был. Стало быть, кусок этот, был [по намерению Господа] целительным орудием или пластырем, накладываемым и обнаруживающим скрытую рану. Цитаты из Св. Писания, если это особо не оговорено, приводятся по переводу еп. Кассиана (Безобразова) и П.А. Юнгерова. Слова в квадратных скобках отсутствуют в оригинале и добавлены для связности речи.Перевод: иерей Роман Романов.

Ст. 23-25 Он же сказал им в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, тот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем. Но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше бы было тому человеку не родиться. При этом и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

Прямо обличает предателя, так как, будучи прикровенно обличаем, Иуда не исправлялся. Поэтому, говоря: «омочивший со Мною», объявляет о нем для того, чтобы хоть так исправить его. Однако, будучи бесстыдным, Иуда обмакнул кусок в том же самом блюде, или тарелке. Затем Господь говорит: «впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем», то есть если Христу и было предопределено пострадать для спасения мира, однако по этой причине вовсе не следует чтить Иуду. Напротив, горе ему, потому что он сделал это вовсе не для того, чтобы посодействовать воле Божией, но чтобы услужить своей злобе. К тому же, если рассмотришь внимательно, Христос не имел непреклонного желания быть распятым. Это Он показывает тем, что молится об удалении чаши. Но так как «прежде всех веков» ведал Он, что по причине злобы врага люди не могут спастись иным способом, - то напоследок желает испить чашу, которой сначала не желал было. Говоря, что «лучше было бы этому человеку не родиться», показывает, что небытие лучше бытия в грехах. Обратите внимание и на слово «идет»: оно показывает, что умерщвление Христа будет скорее переходом, нежели смертью.

Ст. 17-25 В первый же день опресночный приступили ученики к Иисусу и сказали Ему: где велишь нам приготовить Тебе пасху? Он сказал: пойдите в город к такому-то и скажите ему: Учитель говорит: время Мое близко; у тебя совершу пасху с учениками Моими. Ученики сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху. Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня; впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

Наступил день, когда надлежало по Закону Моисееву вкушать пасхального агнца ¹⁾.

Иисус Христос строго исполнял все предписания Закона Моисеева, «ибо, – говорит святитель Златоуст, – при крещении Своем Он сказал: «так надлежит нам исполнить всякую правду» (Мф. 3:15). Он подчинился закону, «чтобы искупить подзаконных» (Гал. 4:5) и упразднить самый Закон». Так поступал Он, «чтобы никто не сказал, что Он потому упразднил Закон, что не мог его исполнить, как тяжкий, несносный и неудобоисполнимый». Пасха Моисеева была для Него, можно сказать, «вожделеннее и священнее, чем для всех прочих Его соплеменников по плоти: агнец пасхальный служил прообразом Его собственного лица. Заклание этого агнца предызображало собой Его будущую крестную смерть, и потому, празднуя этот праздник, Он всякий раз, можно сказать, предпраздновал будущую смерть Свою. Теперь, когда пришел час заменить кровь агнца пасхального кровью собственной, наступающий праздник Пасхи был тем ближе к сердцу Иисуса Христа, и Он, несмотря на все препятствия Своих врагов, предпринял действия, чтобы совершить его особенным образом, так, чтобы последняя вечеря пасхальная послужила решительным окончанием Завета Ветхого, и началом и полным выражением Нового» (Иннокентий, архиеп. Херсонский). «Когда явилось Солнце правды, – говорит святитель Златоуст, – тень исчезла: поэтому на одной трапезе совершается та и другая Пасха: и преобразовательная, и истинная». Господь желал, чтобы на этой вечере с Ним не было никого, кроме апостолов; Он хотел сказать им свое последнее, нежное, прощальное слово.

Понятно, что не было никакой возможности в один день, в тесных дворах храма, совершить столько закланий. Поэтому допускалось закалать их и совершать пасху накануне, 13 нисана, когда Господь и совершил ее, не отлагая на 14 число, ибо время Его было сокращено («время мое близко», – говорит Он Сам, посылая учеников приготовить пасхальную вечерю). Другие думают, что синедрион нарочито перенес в этот год празднование пасхи с 14 на 15 нисана, чтобы избежать двух, совершенно свободных от труда дней, т.е. пасхи, приходившейся в пятницу, и субботы, которая сама по себе была днем нерабочим, а тем более – в дни пасхальной седмицы. Желающие, конечно, могли отправлять пасхальную вечерю и 14 нисана, в день, указанный Моисеем. По этому мнению, Господь и совершил ее 14 нисана. Можно принимать или то, или другое мнение, но заключение будет одно и то же: синедрион закалал и ел пасхального агнца в пятницу, будь это 14 или 15 день нисана; а Господь совершил эту пасху днем раньше, в четверг, будь это 13 или 14 нисана. Вот почему, хотя три первых евангелиста и называют четверг первым днем опресночным, но сами же они пишут, что на Тайной вечере Господь употребил хлеб квасный, по-гречески артос, а не опресночный, по-гречески азимос. В законно установленный день всеобщего празднования пасхи допускать на трапезу квасный хлеб было строго запрещено. Евангелисты также сообщают, что в пятницу Симон Киринейский возвращается с поля, очевидно – с работы, Иосиф покупает в пятницу же плащаницу, а мироносицы – миро, следовательно, в пятницу допускались и работы, и торговля, а общий праздник пасхи еще не наступал – до вечера. При этом должно помнить, что Иудеи считали церковный день с вечера, так что вечер 13 нисана принадлежал уже 14 нисану. Для нас, христиан, неважно знать, в какое именно число месяца пострадал Господь наш; довольно знать, что день Его страданий и смерти был днем ветхозаветной пасхи, так что если Он совершил пасху даже 13 нисана, то пострадал Он 14 нисана, в законный день пасхи; если же Он совершил Свою Тайную вечерю 14 нисана, то все же Он умер на кресте 15 нисана в тот самый час, когда в Иерусалимском храме происходило заклание безчисленного множества агнцев пасхальных, Его смерть прообразовавших. На это совпадение с особенной силой указывают и святые апостолы.

Главным препятствием для этого был Иуда. Но «Человеколюбец хотел, – говорит Иннокентий, архиепископ Херсонский, – до самого конца оставаться для Иуды тем же самым, кем был для прочих учеников – Другом, Наставником, Отцом. Последняя вечеря, столь обильная чувствами необыкновенной любви и благости, действиями чрезвычайной кротости и смирения, долженствовала быть для погибающего апостола последним призывом к покаянию». В первый же день опресночный приступили ученики к Иисусу и сказали Ему: где велишь нам приготовить Тебе пасху? Здесь ли, в Вифании, которая считается частью Иерусалима, или в самом Иерусалиме? «Иуда предает Господа, – говорит святитель Златоуст, – а эти заботятся о пасхе; тот договаривается о цене, а эти готовы служить. И тот, и эти одинаковый имели дар чудес, одинаковые правила, одинаковую власть: откуда же различие? От свободы. Она везде всему причиной: и доброму, и худому. Отсюда видно, что у Иисуса не было дома, не было постоянного местопребывания. Я думаю, что и ученики не имели его, иначе они попросили бы Иисуса прийти туда. Но и у них, отрекшихся от всего, не было дома… О вы, которые созидаете светлые дома, пространные галереи, обширные дворы, знайте, что Христос не имел, где главу приклонить!» На вопрос учеников, где Господь повелит приготовить пасхальную вечерю, Он обратился к Петру и Иоанну и сказал: пойдите в город к такому-то (при этом Господь не назвал домохозяина по имени, а сказал так: когда войдете в город, встретится вам человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который он войдет, спросите хозяина дома того) и скажите ему: Учитель говорит тебе: время Мое близко (у Меня немного остается времени, Я не могу отложить совершение пасхи до завтра, когда положено ее праздновать); и потому Я сегодня же у тебя совершу пасху с учениками Моими. Где горница, в которой можно бы было вкушать пасху? И он покажет вам уединенную горницу, большую, готовую, убранную по праздничному: там приготовьте нам пасху. Ученики поняли, что Господь, «по какой-то особенной причине, – пишет Иннокентий, архиепископ Херсонский, – не хочет открыть имени человека, у которого будет совершена пасха. По какой же? Без сомнения, они думали, что по причине опасности от врагов, которые наблюдали все их шаги и готовы были при каждом удобном случае захватить их в свои руки. Но зачем таить это от них? Неужели между ними может быть кто-либо не верный и не надежный?.. Последнее размышление могло привести более дальновидных к мысли о предателе, но только привести, а не утвердить в этой мысли, которая чрезвычайно чужда была для чистых и простых сердец учеников Господних.

Истинную причину сокровенности скорее всего мог угадать Иуда, сам бывший ее единственной причиной. Одно удаление его – хранителя и распорядителя денег общественных – от участия в приготовлении пасхи, на что потребны были некоторые издержки, было уже невнятным намеком, что Учитель знает о постыдных сребренниках, ему обещанных» (Иннокентий, архиеп. Херсонский), и может избежать всех козней Своих врагов. «Для чего же, – вопрошает святитель Златоуст, – Христос посылает к неизвестному человеку? Чтобы и этим показать, что Он мог не пострадать. Ибо если Он одними только словами расположил сердце человека к тому, чтобы принять Его с учениками, то чего не сделал бы с распинающими Его, если бы не хотел пострадать? И то, что Он сделал прежде, когда послал за ослом, то же делает и теперь». «Тогда Он говорит: «если кто скажет вам что-нибудь, отвечайте, что они надобны Господу» (Мф. 21:3); так и здесь, – говорит Филарет, архиепископ Черниговский, – Он действует с той же властью и силой. Это та же Божественная сила, с какой повелено было поймать рыбу, чтобы статиром, какой найдут в ней, уплатить дань. Если ученики должны были сказать хозяину: Учитель говорит, то это значит, что домохозяин принадлежал к числу учеников Иисуса. И следовательно, как ни много было между жителями Иерусалима врагов у Иисуса, но были люди и преданные Ему, люди, благоговевшие перед Ним, по крайней мере, как перед великим Чудотворцем. Стоило сказать одному из них: Учитель говорит тебе, и он исполняет то, что угодно было Учителю. Таким образом Господь показывает ученикам Своим, в том числе и Иуде, новый опыт Своего прозрения в будущее. «Мое время еще не исполнилось» (Ин. 7:8), – говорил прежде Спаситель, когда звали Его на такой же праздник в Иерусалим. А теперь говорит Он совсем другое: время Мое близко. Теперь пришло время, назначенное для совершения дела, возложенного на Меня Отцом Небесным и Моей любовью к людям, – пришло время положить душу Свою за други Своя». «Он сказал: «время Мое близко», – говорит святитель Златоуст, – для того, чтобы, с одной стороны, через непрестанное напоминание и частое предсказание ученикам о страдании приучить их к безтрепетному размышлению о будущем; с другой, – дабы показать, как самим ученикам, так и принимающему их, и всем Иудеям, что Он не против воли идет на страдания. Далее присовокупляет: с учениками Моими, для того, чтобы и приготовление было достаточно, и принимающий не подумал, что Он укрывается». «Достойно внимания, – замечает Филарет Черниговский, – что Спаситель наш в других случаях любил простоту во всем: в одежде, в пище, в образе жизни.

А теперь, когда Он хочет предложить ученикам Своим таинственную вечерю, Он назначает для этого не простое место, а «горницу большую, устланную», покой просторный и убранный весьма прилично. Таково должно быть место для святейшей тайны пречистого Тела и Крови Господней, по указанию Самого Спасителя». Ученики Петр и Иоанн сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху. Они пошли в Иерусалим, где все случилось так, как сказал Учитель: «у Водяных ворот, через которые входили в город идущие с Елеона, – говорит Иннокентий, архиепископ Херсонский, – встретился с ними человек, несущий в глиняном кувшине воду: следуя за ним, они пришли в дом, пересказали хозяину дома слова своего Учителя, после чего он тотчас указал им на готовую просторную комнату, и они занялись приготовлением пасхи, т.е. купили в ограде храма пасхального агнца, дали священнику заклать, или сами, по его благословению, заклали в известном месте при храме; возвратясь домой, испекли его на огне законным образом, т.е. целого, не раздробляя на части, не сокрушая ни одной кости, с соблюдением прочих обычаев; приготовили также опресноков, горьких зелий и других предметов, нужных для праздника». С наступлением времени, Законом и обычаем определенного, т.е. не ранее сумерек и не позже десяти часов вечера, Иисус Христос возлег с двенадцатью учениками Своими. Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками. По тогдашним обычаям вокруг низкого стола разложены были с трех сторон циновки и подушки, каждая из которых была такой длины, что предоставляла достаточно места для трех – четырех человек. Стол был немного повыше мест для возлежания. Почетным было среднее место, посередине стола, и оно, конечно, было занято Спасителем. Возлежащие лежали ногами к стенам, в противоположную от стола сторону. Каждый из присутствующих располагался во весь рост и приподнимался на левом локте так, чтобы правая рука оставалась свободной. По первоначальному установлению, пасхальную вечерю надлежало вкушать стоя, в дорожной одежде и с посохом в руке, для напоминания о поспешном бегстве из Египта. Но с течением времени вошло в обычай возлежать и на этой вечере, как на других, потому что «есть стоя, – говорил еврейский Талмуд, – обычай рабов, а Иудеи вышли из рабства в свободу». Как совершалась Господом ветхозаветная пасхальная вечеря, святые евангелисты не говорят: в те времена, когда они писали Евангелия, это было всем хорошо известно; да если бы и не было известно, то какую пользу принес бы христианам этот рассказ? Зато они передают нам драгоценные подробности о том, чем эта вечеря отличалась от ветхозаветной пасхальной вечери.

Так, святой евангелист Лука (Лк. 22:15–18) приводит слова Спасителя в самом начале пасхальной вечери: «очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием». И, взяв чашу, по обычаю Евреев, Он произнес слово благодарения Богу и сказал: «приимите ее и разделите между собою, ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет Царствие Божие». Этот же евангелист упоминает о споре, возникшем между учениками из-за первенства, а из Евангелия от Иоанна следует, что поводом к этому спору был обычай умывать ноги, причем возлюбленный ученик Христов приводит трогательный рассказ о том, как Господь, подавая ученикам Божественный пример смирения, Сам умыл им ноги (Ин. 13:2–19). «Возлюбив Своих сущих в мире, (Господь) до конца возлюбил их, – говорит святой Иоанн. – И во время вечери… встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги?» Иисус сказал ему в ответ: «что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после» . Петр говорит Ему: «не умоешь ног моих вовек» . Иисус отвечал ему: «если не умою тебя, не имеешь части со Мною» . Симон Петр говорит Ему: «Господи! не только ноги мои, но и руки и голову» . Иисус говорит ему: «омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все» . Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: «не все вы чисты» . Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то возлегши опять, сказал им: «знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю: Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою» (Пс. 40:10). Господь, очевидно, этими словами давал намек Иуде, призывая его к покаянию… Святой Лука (Лк. 22:29) передает и дивное завещание Господа: «Я завещаваю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство»… Но святой Матфей повествует о Тайной вечере короче других евангелистов. Он останавливается только на двух подробностях: обличении предателя и установлении Таинства Божественной Евхаристии. Остановимся и мы нашим благоговейным вниманием только на двух этих подробностях, восполняя их чертами, взятыми из других Евангелий и толкованиями святых отцов и учителей Церкви.

Приведя слова евангелиста: «Он возлег с двенадцатью учениками», святитель Иоанн Златоуст восклицает: «О безстыдство Иудино! И он там присутствовал, и он пришел для того, чтобы причаститься Таинств, и обличаем был при самой трапезе, когда он мог бы сделаться кротчайшим, хотя бы и был зверем. Потому-то евангелист замечает, что, когда они ели, Христос беседовал с ними о предательстве, дабы и самым временем, и трапезой обличить лукавого предателя». И когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. «Смотри, – говорит святитель Златоуст, – как Он щадит предателя, ибо не сказал: этот предаст Меня! но один из вас – для того, чтобы, скрывая его, опять дать ему возможность раскаяться, и хочет устрашить всех, чтобы спасти его. Один из вас, двенадцати, которые всюду находитесь со Мною, которым Я умыл ноги и которым Я обещал такие блага! Тогда это святое собрание объяла нестерпимая скорбь. Иоанн говорит, что ученики недоумевали и озирались друг на друга». И Господь прибавил: «И вот, рука предающего Меня со Мною за столом» (Лк. 22:21)… Теперь каждый из них, не смея зазирать другого, уже не доверял и сам себе, и с боязнью спрашивал о себе самом, хотя и не сознавал за собой ничего такого. Они уже были научены, они знали, как изменчиво человеческое сердце, и вот послышались вопросы: они весьма опечалились, и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? «Унижение ли для грешника подозревать себя в грехе? О, нет! Это дело правды для него… Напротив, он впал бы в пагубное самообольщение, если бы считал себя правым во всем» (Филарет, архиеп. Черниговский). Спаситель безмолвствовал. Детская простота и искренность всех вознаграждали Его сердце за ожесточение одного. Тогда Господь дает более определенное указание на предателя: Он же сказал в ответ: один из двенадцати, опустивший со Мною руку в одно и то же блюдо, – следовательно, один из четырех или шести близ возлежавших, – этот предаст Меня… Святитель Иоанн Златоуст замечает: «Некоторые говорят, что Иуда был столь дерзок, что не почитал Учителя и вместе с Ним опускал руку в блюдо. А по моему мнению, Христос допустил и это для того, чтобы привести его в больший стыд и возбудить в нем доброе расположение… Кто, размышляя об этой вечере, о предателе, возлежащем со Спасителем всех, и о том, насколько кротко беседует Тот, Кто должен быть предан, – кто, размышляя об этом, не отвергнет всего яда гнева и ярости? Смотри, с какой кротостью Христос обращает речь Свою к Иуде»: впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем в книгах пророческих;

Он идет на страдания и путем страданий – к Отцу Своему Небесному; так предопределено Свыше; но это нисколько не облегчает вины предателя, не ослабляет той горькой участи, какая его ожидает: но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается; величайшее преступление будет ужасно и наказано… лучше было бы этому человеку не родиться! «Замечай, – говорит святитель Златоуст, – опять в обличении неизреченную кротость. Даже и теперь не грозно, но весьма милостиво беседует с предателем, и притом сокровенно, несмотря на то, что не только прежняя его безчувственность, но и после этого обнаружившееся в нем безстыдство достойны были крайнего негодования». Так Небесный Учитель «добротою Своею препирается со злостью грешника, и добротою хочет победить ее» (Филарет, архиепископ Черниговский). Наконец, уже обличенный, «и чтобы не остаться среди всех спрашивавших одному без вопроса, – говорит Иннокентий, архиепископ Херсонский, – и таким образом не обнаружить себя, и этот несчастный осмелился раскрыть уста и не устыдился спросить подобно прочим»: при сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? «О безчувственность! – восклицает святитель Златоуст. – Спрашивает тогда, когда сам это сознает. Для чего не сначала спросил он об этом? Он думал, что он не узнан, когда было сказано «один из вас»; когда же Христос открыл его, тогда и он дерзнул спросить, надеясь на кротость Учителя, и на то, что Он не обличит его». Достойно замечания, что «тогда, когда другие ученики говорили: «не я ли, Господи?» Иуда говорит: «не я ли, Равви?». Первое, очевидно, есть плод благоговения, а второе – совсем не то; Равви – это почтительное название, которого требовала простая учтивость ко всякому другому учителю; значит, Иуда говорит только языком простого приличия» (Филарет, архиеп. Черниговский). Иуда спрашивает: «не я ли?» Он действует перед учениками, как лицедей. А чем он был перед своей совестью? О, как тяжело было Сердцеведцу слышать вопрос безстыдный! Как можно было без негодования отвечать такой страшной душе? Небесная благодать Твоя, Господи, отвечает кротко Иуде: Иисус говорит ему: ты сказал, т.е. ты знаешь сам, что ты предатель… «Хотя и можно было сказать: о скверный и всескверный, гнусный и нечистый человек! Столько времени готовясь произвести зло, удалившись от Меня и сделав сатанинские совещания, согласившись взять сребренники и быв уже обличен женой, ты дерзаешь еще спрашивать?..

Но Христос не сказал ничего такого. Что же сказал Он? «Ты сказал», и тем самым начертывает для нас образ и правила терпения» (свт. Иоанн Златоуст). Господь ответил Иуде «так тихо и кротко, что Его, по-видимому, никто не слышал, по крайней мере, не понял, кроме Иуды, как это видно из последующего, – говорит Иннокентий, архиепископ Херсонский. – Предатель в молчании снес упрек, чтобы избежать большего стыда – быть обнаруженным перед всеми. И прочие ученики не продолжали любопытствовать, видя, что Учитель не расположен указать на предателя прямо. Один Петр не мог быть спокоен. Мысль, что предатель, о котором говорит Учитель, может быть сидит возле него или еще более темная мысль: не его ли самого имеет в виду Учитель, не может ли он сам подвергнуться впоследствии какому-либо ужасному искушению (ах, он уже имел несчастье однажды заслужить название сатаны), – эта мысль не давала ему покоя. Для открытия тайны он обратился к Иоанну, который теперь возлежал у самых персей Спасителя, и сделал знак, чтобы тот спросил тайно Иисуса Христа, – кто это такой, о ком говорит Он? Иоанн, припав к персям Иисусовым, немедленно спросил Его: «Кто предатель?» Вопрос никто не слышал и не заметил, кроме Петра и, вероятно, самого Иуды, который, как виновный, всех подозревал и за всеми подсматривал. «Тот», – ответил тихо Господь, – «кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам» (Ин. 13:26). И, обмакнув в блюдо кусок, подал Иуде Искариотскому. Это дружелюбное подание пищи было для погибающего апостола последним зовом к покаянию. Но в душе Искариота произошло совершенно обратное. Вслед за хлебом, по замечанию Иоанна, наблюдавшего в это время за Иудой, тотчас вошел в него сатана. Личина кротости и дружества совершенно растаяла от огня обличения, вспыхнувшего в сердце; вид предателя сделался мрачен и ужасен. Святое общество было уже нестерпимо для человека с диаволом в сердце; тайная сила влекла его вон… Сердцеведец видел все, что происходило в душе сына погибели и не захотел более принуждать Себя в безплодном перенесении присутствия предателя: «что делаешь, делай скорее» (Ин. 13:27), – сказал Он, и этим дал ему благовидный предлог оставить вечерю, не обращая на себя подозрения учеников. Между тем этот кроткий полуупрек для оставленного благодатью, вероятно, показался сильной укоризной. «Я не замедлю своим делом», – подумал он и – вышел вон. «А была ночь» , – замечает святой Иоанн, т.е. не ранее 9 часов вечера по нашему времени. Ученики подумали, что Иуда послан купить что-нибудь на праздник, или что ему приказано раздать для праздника милостыню нищим.

Конечно, делать покупки в такой поздний час было трудно, искать нищих в такое священное время тоже нелегко, но апостолы были готовы более поверить любой догадке, чем остановиться на ужасной мысли, что Иуда Искариотский – прямо из-за пасхальной вечери, после умовения ног Учителем, пошел к Каиафе за сребренниками».. Рассуждая о предательстве Иуды, святитель Иоанн Златоуст говорит: «Иной скажет: если написано, что Христос так пострадает, то за что осуждается Иуда? Он исполнил то, что написано. Но он совершил все не с этой мыслью, а по злобе. Если ты не будешь смотреть на цель, то и диавола освободишь от вины. Но нет, нет. И тот, и другой достойны безчисленных мучений, хотя и спаслась вселенная. Ибо не предательство Иуды соделало нам спасение, но мудрость Христа и величайшее Его промышление, обращающее злодеяния других в нашу пользу. Что же, спросишь ты, если бы Иуда Его не предал, то не предал ли бы кто-нибудь другой? Если бы все были добры, то не исполнено было бы домостроительство нашего спасения… Да не будет! Ибо Сам Премудрый знал, как устроить наше спасение, хотя бы и не случилось предательства. Премудрость Его велика и непостижима. Потому-то, дабы не подумал кто, что Иуда был служителем домостроительства, Иисус называет его несчастнейшим человеком»…

Отвещав же Иуда предаяй Его, рече: еда аз есмь, Равви? Глагола ему: ты рекл еси

Отвещав же Иуда предаяй Его, рече: еда аз есмь, Равви

О, бесстыдство! Спрашивает, пытаясь скрыться по крайней мере от учеников. Вначале, когда Иисус сказал: един от вас, он не спросил, потому что думал, что еще скрывается от Учителя; но когда Он указал и признак, тогда Иуда понял, что уже открыт, и когда спрашивали другие, спрашивает и сам, надеясь на кротость Учителя, что не обличит его явно. Поэтому назвал Его даже Равви, т.е. Учитель.

Глагола ему: ты рекл еси

Заметь, с каким незлобием обличает его, начертывая этим для нас образ и правила терпения. Говорит: ты сам свидетельствуешь, что это ты. Если отнять: еда, остается: аз есмь, Равви, что означает исповедание и отказ. Итак, Иисус Христос ничего не опустил из того, что относится к исправлению Иуды; различным образом напоминал ему и удерживал его делами, словами, страхом, попечением и всем другим; а так как ничто не исцеляло его от болезни и он оставался совершенно неисцелимым, то, оставив его, переходит к дальнейшему.

При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал

Этот разговор излагается только у Матфея. Судя по сообщению Луки, ученики после того, как Спаситель сказал “и вот, рука предающего Меня со Мною за столом” и проч. (Лк. 22:21-22), “начали спрашивать друг друга, кто бы из всех был, который это сделает” (ст. 23). Отсюда видно, что речь о предательстве не была такой краткой, какой она является у Матфея и Марка. Ученики спрашивали о предателе не только Спасителя, но и вели между собою разговоры об этом предмете. Они старались выведать, выпытать, уяснить точно такое невероятное дело. Поэтому возможно допустить, что был общий, вероятно, довольно громкий говор. Иоанн сообщает здесь (13:22-29) несколько живых подробностей в дополнение к тому, о чем говорят другие евангелисты. Ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Иисус Христос говорит. Симон Петр делает знак Иоанну, чтобы он спросил Иисуса Христа о предателе. Спаситель, обмакнув кусок, подает его Иуде со словами, не понятыми учениками: что делаешь, делай скорее и т. д. Вероятно, во время этих вопросов и переговоров и Иуда, не при общей тишине и молчании, а среди шума и говора предложил вопрос о том, не он ли предатель (Мф. 26:25). По форме вопрос Иуды отличался от вопросов других учеников только тем, что вместо “Господи,” Иуда сказал “Равви:” “не я ли, Равви?” Сомнительно, была ли это более черствая и холодная речь сравнительно с речью других учеников. Ответ Христа был дан только Иуде и услышан только им. Другие ученики, среди общего говора и шума, ответа Спасителя не слыхали, за исключением только разве нескольких. Иуда вскоре удалился, когда ему, после συ είπας был дан “кусок;” если бы ответ Христа слышали все ученики, то рассказ Ин. 13:27-30 и особенно ст. 28 был бы совершенно для нас непонятен. Выражение “ты сказал” было, конечно, подтверждением слов Иуды. Но объяснение его не так просто, как кажется с первого раза. В ветхозаветной Библии находим только аналогичные, но не буквальные выражения (Исх. 10:29; 3Цар. 20:40). У евреев и греков такие ответы не были употребительны. Существование формулы συ είπας в раввинской литературе сомнительно. Но некоторые утверждают, что она была обычна у иудеев того времени. Смысл слов Христа был следующий: “Мне не нужно повторять того, что ты сказал.”