Толкования на Евангелие от Матфея 27:15

Ст. 15-17 На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели; был тогда у них известный узник, названный Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтоб я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом

Видишь ли, с какой предусмотрительностью заботится Пилат о том, чтобы избавить их от греха, и с какой тщательностью стараются они не оставить для себя и тени к своему оправданию? Что надлежало делать: уличенного ли отпустить преступника, или сомнительного? Если позволено было отпускать одного из уличенных преступников, то тем более сомнительного. И конечно, Иисус не казался для них худшим явных человекоубийц. Евангелист не просто сказал: имели разбойника, но - разбойника известного, знаменитого по своим злодеяниям, совершившего бесчисленные убийства. И все-таки они предпочли его Спасителю вселенной и не посовестились ни святого времени, ни законов человеколюбия, ни другого чего-либо подобного. Зависть совершенно ослепила их.

Ст. 13-15 Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился. На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели

Правда, что судящий Иисуса - язычник: но причину осуждения он слагает на народ иудейский: Не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? Но Иисус ничего не хотел отвечать, чтобы, устраняя мнимое преступление, не быть отпущенным со стороны Пилата и не отдалить благодеяний крестной смерти.

Ст. 15-18 На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели; был тогда у них известный узник, названный Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтоб я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? ибо знал, что предали Его из зависти

Пилат старался освободить Христа, хотя и не так твердо, как надлежало: ибо он должен был твердо стоять за истину. Сначала он спросил Господа: «не слышишь, что они свидетельствуют против Тебя?». Спросил же для того, чтобы, если Христос оправдается, иметь повод к освобождению Его. Когда же Господь не хотел оправдываться, хорошо зная, что не будет отпущен, если бы и оправдался, - тогда Пилат обращается к другому пути и прибегает, наконец, к обычаю, как бы так говоря: если вы не отпускаете Иисуса, как невинного, то, хотя как осужденного, порадуйте Его для праздника. Ибо как мог Пилат предположить, что они будут искать, чтобы невинный Иисус был распят, а виновного разбойника отпустят? Итак, зная, что Христос невинен, но что Ему завидуют, по этой причине и спрашивает их; отсюда показывает себя человеком слабым, ибо он должен был даже пострадать за доброе дело. Поэтому он и достоин осуждения, как скрывший истину. «Варавва» толкуется: «сын отца», ибо вар - сын, а авва - отец. Итак, иудеи сына отца своего, дьявола, испросили, а Иисуса распяли. Однако они и доныне к сыну отца своего, антихристу, прилепляются, а Христа отрекаются.

Ст. 11-23 Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь. И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился. На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? ибо знал, что предали Его из зависти. Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него. Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить. Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят. Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят

Суд Пилата над Господом Иисусом

Пилат - это целое сплетение небоземных проблем. Языческое сознание и совесть находится перед очень необыкновенным явлением: Иисусом Назаретским. Разъеденное скепсисом, языческое сознание Пилата не способно к глубокому проникновению в тайну Иисусову, не способно к широкой, целостной, всеобъемлющей, безграничной мысли; оно действует отрывочно, мыслит фрагментарно: то удивляется Иисусу; то озабоченно спрашивает, почему Он молчит; то властно предлагает обвинителям вопрос: какое же зло сделал Он? Все его сознание разбивается и течет как по зыбучему песку, и хочет на зернышке песка поставить и построить основание своих заключений о Иисусе. А за таким сознанием Пилатовым стоит больная языческая совесть, которая истлела в плесени скептики, сгнила во влаге сладострастия. Находясь перед Иисусом, перед этим осуществлением совершенной святости и безгрешности, перед олицетворением Божественной Благости, и Истины, и Правды, и Любви, и Мудрости, оно на мгновение напрягается, пробуждается, и узревает немного от всего этого, и выносит логическое заключение, здравое и только для самого неба истинное: что Иисуса предали из зависти (стих 18). Об этом говорит и предложение Пилата освободить Его на праздник Пасхи, по обычаю. Но по закону и правде Пилат все же понимает, что Иисус невиновен. Настораживает одно: как Пилат, хотя и слабых нравственных свойств, мог как римлянин, как носитель и хранитель римского правосознания, осудить Иисуса на смерть без всякой законной причины. Единственная причина, из-за которой он это сделал, был непрерывный крик толпы: да будет распят! да будет распят! (стих 23). Ясно, что Пилат даже и не хотел применить римское мерило правосудия. Все оставил «зависти» обвинителей и скепсису своего сердца. Совесть не могла служить ему верным путеводителем, потому что она вся больная, слепая, глухая. Даже если бы хотела, воля Пилата представляла собой руины; а на руинах разве можно создать палаты правды? Вся душа Пилата развеяна, вся совесть расстроена, вся воля расслаблена: и его сознание правды, и его ощущение истины, искристо, мгновенно, искра блеснет, и сразу тонет в мраке скепсиса, во тьме сладострастия, в потемках грехолюбия.

Ст. 15-17 На (всяк) же праздник обычай бе игемону отпущати единаго народу связня, егоже хотяху: имяху же тогда связана нарочита, глаголемаго Варавву: собравшымся же им, рече им Пилат: кого хощете (от обою) отпущу вам: Варавву ли, или Иисуса глаголемаго Христа

На праздник. Разумеется – Пасхи, так как Иоанн (18, 39) говорит, что Пилат сказал: есть же обычай вам, да единаго вам отпущу на Пасху. О Варавве яснее говорит Лука (23, 19), именно – что он был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство. Итак, Пилат, хотя и не мог освободить Иисуса Христа, как совершенно невинного, однако пытался простить Его в праздник, как будто осужденного.

На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели

(Мк. 15:6; Лк. 23:17 стих этот у Луки считается неподлинным). Слова Пилата, изложенные у Луки (23:13-16), не удовлетворили народ. Чувствуется, что его охватывает все большее и большее раздражение и жажда крови, Пилат видит, что дело может иметь серьезные последствия, каких он не предвидел, и потому решается на новый шаг. Существовал обычай отпускать народу во время праздника Пасхи одного узника, какого потребуют. Насколько было древне такое обыкновение, совершенно неизвестно. В Талмуде не встречается никакого намека на этот обычай. У римлян было нечто подобное; но сообщения об этом весьма кратки и неясны. У греков узники освобождались в праздники Деметры, или в так наз. фесмофории. Одинаковое выражение Матфея и Марка κατά δε έορτήν, которое можно перевести “ради праздника” или “для праздника” (слова “Пасхи,” прибавленного в русск., нет во многих подлинниках), показывает, что этот обычай соблюдался вообще по праздникам, а не во время одной только Пасхи. Отпущение одного узника на Пасху напоминало об освобождении евреев из Египта (id congruebat liberationi ex Aegypto). Пилат ухватился за эту мысль, чтобы освободить Иисуса Христа. Тут было нечто подобное тому, что бывает и у нас, когда преступники освобождаются по манифестам. Пилат мог бы в настоящем случае употребить власть. Но, как и обыкновенно бывает, его запятнанная совесть делала его слабосильным, и он не имел воли, чтобы воспротивиться толпе, которая все более и более приходила в ярость.

Ст. 15-25 На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? ибо знал, что предали Его из зависти. Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него. Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить. Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву. Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят. Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших

На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника (был обычай, чтобы в честь праздника Пасхи, в память праздника Пасхи, в память освобождения народа Божия от рабства египетского, давать свободу одному из осужденных на смерть преступников.

Народу предоставлено было полное право выбирать подсудимого), которого хотели. У Пилата явилась мысль: воспользоваться этим обычаем, чтобы освободить Иисуса Христа. Был тогда у них известный своими преступлениями узник, называемый Варавва. Это был разбойник, заключенный в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство вместе с другими мятежниками. И вот, наряду с этим-то убийцей Пилат и поставил нашего Господа: «Неужели, – думал он, – Иудеи предпочтут Иисусу возмутителя и убийцу?» Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: я знаю, что по обычаю надобно для праздника освободить одного узника; слышу, что вы хотите просить свободы Варавве. Не препятствую, но предлагаю на выбор и Другого: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом, Царя Иудейского? «Если не хотите отпустить Его как невинного, – говорит святитель Златоуст, – то отпустите хотя бы как виновного – ради праздника». Ибо знал, – замечает святой евангелист, – что предали Его из зависти. «Видишь ли, – говорит святитель Златоуст, – извращение порядка? Обычай был такой, чтобы народ просил об осужденных, а игемон должен был отпускать. Теперь же делается наоборот: игемон требует этого от народа, и однако они не укрощаются, а еще более свирепеют, подымают крик, неистовствуют от зависти»… И таким-то людям Пилат предлагает делать выбор между Вараввой и Иисусом Христом, отказываясь сам решить это дело: где же правосудие, которым так хвалились древние Римляне? По всему видно, что Пилат скоро будет другом и Каиафе, как он уже подружился с Иродом! Так все грешники соединяются против Иисуса Христа: злобные лицемеры и безстыдные саддукеи, образованные книжники и необразованная чернь, воины и слуги, знатные люди и народная толпа… Называя Иисуса Христом, Царем Иудейским, Пилат, может быть, хотел образумить Иудеев: честь народная требовала дать свободу и жизнь тому Человеку, все преступление Которого состояло в наименовании Царем Иудейским. Пилат не сообразил того, что враги Господа могли толковать его слова так, как бы он смеялся над народом, испрашивая свободы для Царя Иудейского… В то время, когда Пилат таким образом уже склонялся на сторону врагов Иисуса Христа, он получил особое предостережение не делать зла неповинному Узнику. Между тем, как сидел он на судейском месте, имя которой было, по преданию, Клавдия Прокула, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.

Я видела чудесный сон и много пострадала за этого праведного Мужа. По римским законам женам судей было строго запрещено вмешиваться в их дела по должности. Если жена Пилатова решилась сообщить свой сон мужу, то значит она была очень убеждена в истине того, что ей было открыто во сне. «Дивное дело, – говорит блаженный Феофилакт, – Судимый Пилатом устрашает его жену! Сон этот был делом промышления Божия, не для того, впрочем, чтобы вследствие его освобожден был Христос, но для того, чтобы спаслась та жена». «Почему же не сам Пилат видит сон? Или потому, – говорит святитель Златоуст, – что жена была наипаче достойна его; или потому, что если бы он видел, то не поверил бы ему, и даже, может быть, он не сказал бы. Потому так и устроено, чтобы жена видела сон этот, чтобы это сделалось известным для всех. Но и не просто видит она сон, но и страдает много, чтобы муж, хотя бы из сострадания к жене, помедлил совершать убийство. К тому же клонилось и самое время, так как в ту же ночь она видела». Предание говорит, что Клавдия Прокула исповедовала Иудейскую веру; она, конечно, могла и раньше слышать многое о Христе, как о великом Учителе и Чудотворце; по преданию, она потом уверовала во Христа и пострадала за Него. Пилат и сам в душе считал Иисуса Христа невинным, и потому предостережение жены, которую он уважал за ее добрую жизнь, на него сильно подействовало. Если бы он не предложил народу выбрать Иисуса или Варавву, то, может быть, тотчас прекратил бы судопроизводство. И если бы он осмелился показать на деле то, что чувствовал теперь, то прогнал бы от своего судилища всех этих ненавистных ему Иудеев, жаждавших крови невинной. Но Пилат чувствовал за собой вину, помнил, какие жестокости он учинил над Иудеями, как изранил множество их, послав отряд переодетых воинов в толпу народа, когда смешал кровь Галилеян с их жертвами: «что, – думал он, – если все эти неправды, все эти жестокости сообщат кесарю, да еще добавят клевету, что я отпустил на свободу Человека, обвинявшегося в присвоении царской власти?..». И страх за свою участь мучил несчастную душу трусливого прокуратора, и он готов был уже на все уступки, только бы скорее покончить с делом, ему столь неприятным. А между тем, пока он разговаривал с посланным от жены, первосвященники и книжники делали свое дело. Но первосвященники и старейшины употребили все способы и возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить. Сделать это хитрым вождям было нетрудно. Иисусу ли освободить народ Иудейский? Ему ли восстановить престол Давидов? Это ли победоносный Потомок Давида, Который теперь с трепетом ожидает милости или смерти от приговора римского всадника?

«Сами будучи злы, – говорит святитель Златоуст, – они развращали и народ, чтобы и за обольщение его понести тягчайшую казнь. Ибо что надлежало делать: отъявленного ли преступника отпустить, или сомнительного? Если позволено было отпускать одного из уличенных преступников, то тем более надо было отпустить сомнительного. И, конечно, Иисус не казался для них хуже явных человекоубийц! Евангелист не просто сказал: имели разбойника, но разбойника, известного своими злодеяниями, учинившего безчисленные убийства. И, однако, даже такого предпочли они Спасителю вселенной, и не посовестились ни времени святого, ни законов человеколюбия, ни другого чего-либо подобного. Так зависть совершенно ослепила их». И вот, тогда, когда правитель спросил их (повторил свой вопрос): кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву. Страшен выбор, сделанный народом! С ужасом напоминал о нем Иудеям Петр: «вы», – говорил он, – «от Святого и Праведного отреклись, и просили даровать вам человека убийцу» (Деян. 3:14–15). Даже Пилат пришел в замешательство, выслушав ответ народа. В замешательстве он хотел, по крайней мере, излить свой гнев на них в презрительной насмешке: Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Что же мне делать с так называемым Царем Иудейским? Предлагая этот вопрос, Пилат забыл, что поступает вопреки здравому смыслу: разве народу принадлежит право суда, а не ему самому? Разве он не мог, отпустив Варавву, в то же время отпустить и Христа, если признавал Его невинным? Наконец, разве сам он не мог решить, какому наказанию подвергнуть Галилейского Учителя, если бы нашел это нужным?.. Своим насмешливым вопросом он только еще более раздражил толпу: она поняла, что Пилат находится в нерешительности, в замешательстве, что он боится ее, и вот, по наущению архиереев, в первый раз раздалось страшное слово: крест. Говорят ему все: да будет распят! На крест Его! На крест! Напрасно смущенный неистовыми криками толпы Пилат пытался вразумить ее: правитель сказал: какое же зло сделал Он? Я ничего достойного смерти в Нем не нашел… Обезумевшая толпа ничего слушать не хотела: но они еще сильнее, громче, с ожесточением, кричали: да будет распят. Вот чего дождался Пилат! Дождался того, что члены синедриона, у него же на глазах, не стыдились поддерживать крик черни своим криком и волновать народ. Жалкое заблуждение человека, который поставлен Богом творить правду на земле, но боится делать это! Он мог бы защитить Невинного: у него были в распоряжении римские легионы. Но он щадил себя и уступил… Варавва был освобожден.

Но толпа не успокаивалась; со всех сторон неслись яростные крики, требовавшие смерти Иисусу. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, чтобы и те, которые стояли вдали, могли видеть, что он считает Иисуса невинным, и при этом громко воскликнул, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. Вы принуждаете меня пролить эту кровь, вы и отвечайте за нее!.. «У Иудеев был обычай, обратившийся в закон, что если находили где-либо мертвое тело, то старейшины ближайшего города должны были над головой юницы омывать руки, говоря: «Руки наши не проливали сей крови, и глаза наши не видели убийства». Пилат знал этот обычай, тем более что и язычники, в знак своей невинности и для очищения себя от грехов, также употребляли омовение» (Иннокентий, архиеп. Херсонский). Неужели он думал смыть свою вину? Неужели мог облегчить свою совесть?.. «Если знаешь, – восклицает святитель Златоуст, – что Иисус неповинен, то зачем же предаешь? Почему не исхитил Его, как Павла тысяченачальник? Сей также знал, что угодил бы Иудеям, и из-за Павла было возмущение и смятение, и однако же мужественно стал за него. Но Пилат действует малодушно и слабо»… И вот, его слова заглушаются самыми отвратительными, самыми ужасными криками буйной черни: она хорошо поняла, чего хочет робкий прокуратор, отчего он колеблется осудить Неповинного, и, с дикой радостью кровожадного зверя, которому отдают на растерзание кроткого агнца, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших… Мы принимаем на себя ответственность за смерть Его, и не только на себя, но и на потомство наше. Если ты боишься сделать преступление, то пусть кара Божия обрушится на нас и на детей, на внуков, на всех потомков наших! Только исполни наше желание, – распни, распни сего Назарянина!.. «Слова эти, – говорит святитель Иннокентий Херсонский, – ужасные сами по себе, представятся еще ужаснее, если вспомним, что их надобно разуметь без всякого ограничения, во всей буквальной точности; потому что Иудеи, согласно учению пророков, твердо верили, что Бог за преступления родоначальников наказывает все их потомство». И сбылась со всей точностью эта ужасная клятва на несчастном народе Иудейском: сердце содрогается, когда читаешь страшную историю разрушения Иерусалима со всеми ее кровавыми ужасами… «Смотри, – говорит святитель Златоуст, – сколь велико и здесь их безумие. Такова безрассудная ярость, такова злая страсть! Не позволяет видеть то, что должно видеть. Пусть вы самих себя прокляли, но для чего же навлекаете проклятие на детей?

Впрочем, человеколюбивый Господь, тогда, когда они столь сумасбродно неистовствовали против себя и детей, не подтвердил согласием сего голоса, не только против детей, но и против них самих: даже и из них самих принял покаявшихся и удостоил безчисленных благ. Ибо и Павел был из их числа и многие тысячи уверовавших в Иерусалиме». А те, которые не уверовали, и до ныне, «как чада убивших Господа, носят на себе кровь Его». «Памятник их бедствия, – по выражению святителя Григория Богослова, – вся вселенная, по которой они рассеяны»…