Есть люди, которые запросто воспитывают детей и взрослых – без лишних слов, без систем и методик – своим жизненным примером. Побудь немного рядом – и посмотришь на жизнь по-другому. Накануне Дня Победы расскажем об одном из таких воспитателей. Баба Настя не только сверстникам, но и молодым пример – и по здоровью, и по душевным качествам, и по мудрому – не иначе как духовному – взгляду на все, что происходит. А всё благодаря ее дару – редкому в наши дни умению искренне благодарить Бога.
Общаясь с Анастасией Романовной Цукановой, трудно представить, что на долю этой улыбчивой, моложавой и щедрой на душевную теплоту более чем девяностолетней бабушки пришлось столько испытаний: тяготы военного времени в деревне, рядом с которой проходило сражение на Курской дуге, строительство дорог для армии, а в мирное время – суровый быт в бараке и тяжелый неженский труд.
Она как одна из дочерей многодетной крестьянской семьи родом из деревни с говорящим названием Терновка со смирением и без жалоб всегда несла свой малый житейский крест.
Отца семейства Романа Павловича Мишина и его сына провожали на фронт в сентябре 41-го. Недаром тяжелыми и слезными были проводы, близкие как будто чувствовали: вскоре отец погиб под Ленинградом, а сын – в битве под Курской дугой.
Вотчина Анастасии Романовны, в девичестве Мишиной – в деревне Терновой, или, как говорили местные, в Терновке. Приметы и названия того времени – теперь в прошлом: Солдатский сельсовет, Шаталовский район Воронежской области.
Была крепкая изба и большая крестьянская семья со старинным укладом, в которой оставались одни женщины – мама и сестры Мария, Евдокия, Варвара, Зинаида. И, несмотря на настроения советских властей – был, никуда не делся из дома красный иконный угол, а с ним и утренние и вечерние молитвы, и праздники, и упование на Божию помощь. Без нее бы войну не пережили.
Немцы в деревне стояли больше года – насиловали местных жителей, грабили, резали скот, жгли дома и постройки. Анастасия Романовна хорошо все помнит: «У нас ситчику было немножко, мать намотала на голое тело, сверху платье, да так и ходила. Рожь еще зеленая была – пошли косить, чтоб врагу не отдавать. Дома выстрелами поколотило, да так сильно, что каждый день деревенские воем выли – у всех детей помногу, а крыши над головой нет. Бывало, бомбят – вся хата дрожит, страшно, а деваться-то некуда…
У нас в доме бедно и ртов много, потому никто из оккупантов и не жил, но один немец сам нас подкармливал – наливал еды в котелок…Он на обед ходил мимо нашего огорода и хаты – на свою полевую кухню на опушке леса, по пути подбирал с земли груши, яблоки. Когда никто не видел, разговаривал с нами знаками. Говорил, у него дома жена, мать, дети, что он скучает по домашним.
В деревне как-то засел наш молоденький корректировщик – направлял обстрел. Потом немцы его нашли, хаты настежь открыли – деревенских с детьми выгнали на улицу, заставили смотреть на его казнь. Жалко было парня, все в деревне по нему голосили.
В августе бои шли близко, такой грохот стоял, несколько ночей не спали – а еще и света не было, огонь зажигать нельзя. Наконец, наши врага отогнали… Все сгорело, от избы одни стенки остались, внутри все разбито. А ведь деревня-то была в 200 с лишним домов, своя больница, ветряк – но немцы и мельницу не пожалели.
Кто из деревенских выжил, стали для нашей армии дорогу строить – со Старого Оскола на Шаталовку. Мы с сестрами тоже пошли – жить-то негде. Бригады копали, а с самолетов обстреливали – страха-то какого все натерпелись».
После войны вербовщики отобрали девчонок из Терновки – работать в «Тулстройтресте», среди них была и 19-летняя Настя. «Сестры разъехались, мама умерла. Осталась я одна и решила тоже уехать. Вещи рваные, худые, ноги в старых лаптях, юбчонка вся в заплатках, холодно. Привезли нас в Тулу, в бараках разместили. Умоешься, а лицо нечем вытереть – ничего нет, ни тряпчонки своей, все казенное: простынь да наволочка, а из мебели – тумбочка и пружинная кровать».
Так она оказалась в Туле. Но маленькой, хрупкой девушке в строительной бригаде было не место: тяжелая мужская работа подрывала ее силы и здоровье. Однажды, усталая, она поскользнулась и упала в глубокий котлован – могла погибнуть, но отделалась ушибами.
Тяготы труда и быта скрасила встреча с будущим мужем Иваном. «Ваня тоже в тресте работал. Мы как с ним сдружились, так и не расставались, других женихов мне и не надо». Поженились с Иваном, комнату в бараке дали, но пришла беда: только родилась дочка – а тут холода, во все щели построенного на скорую руку жилья задувает ветер, вот и у младенца – воспаление легких…
Были потом и другие дети, сыновья, но до сих пор Анастасия Романовна жалеет: первенца своего, кровиночку, не уберегли… Но и радуется: окрестить дочку все-таки успели! Подальше от партийного и своего рабочего начальства поехали в какой-то дальний монастырь, теперь и не вспомнить. В храме было много младенцев, но крестивший священник посмотрел на их девочку и сказал: преставится скоро.
Так оно и вышло. Едва оправившись от горя, Анастасия Романовна пошла на другую работу – в трамвайное депо. Правда, намного легче не стало: целыми днями убирали с путей снежные заносы, бывало, и поесть не уйдешь. Когда совсем было невмоготу – убегала за соседний дом, садилась прямо на снег и несколько минут переводила дух, не чувствуя холода. Руки-ноги обмораживала, лицо. Но ничего – все с Божьей помощью пережила!
О войне напоминают медали к юбилейным датам Великой Победы, а о тяжкой работе в мороз и под палящим солнцем – медаль «Ветеран труда», почетные грамоты и вымпелы победителя соцсоревнований, ведь трудилась она, как в детстве научили – по-деревенски, во всю силу – чтобы не стыдно перед Богом и людьми.
Беседа с Анастасией Романовной была длинной и интересной – не всякому дано прожить такую долгую жизнь. А прошла она в трудах, в повседневных заботах о сыновьях и любимом муже.
Несколько лет назад Иван Цуканов ушел из жизни, но все рассказы ее – так или иначе о нем. «Ваня от меня за всю жизнь ничего не утаил, не изменял, меня жалел и понимал и получку до копейки отдавал. Умирал мой дедушка и плакал: «Ты, говорит, ни к кому не ходи, одна живи, меня вспоминай, а я тебя подожду – встретимся…»
Он ведь тоже из верующей семьи был, знал, о чем говорил. Отец Ванин, мой свекр, его и научил – он-то был божественный, в церковь ходил, много хранил икон».
Другая значимая для нее тема разговоров – конечно, депо, где она отработала большую часть жизни. Анастасия Романовна лет тридцать как на пенсии, но помнит по именам всех, с кем встречалась по работе – и начальство, и кондукторов, и водителей, и стрелочниц. Обо всех спрашивает с заботливостью, с пристальным и добрым вниманием. Да и вообще говорит о людях с любовью, никого не осуждая.
«Мой храм любимый – Двенадцати Апостолов, рядом трамвайная линия – сколько там снега лопатой перекидала! Там настоятелем батюшка Лев. Помню, как-то после службы в храме вспомнила войну, так горько стало – стою, плачу, никак не уймусь. Подошел батюшка, посмотрел, руку на голову положил, выслушал и говорит: «Ничего, все будет хорошо». Так я это много лет помню, и как взгрустнется, снова припоминаю. И такая радость!»
Никогда Анастасия Романовна не сетует на жизнь: за все, мол, Бога благодарю – все у меня хорошо, все нужное есть, дети заботятся, внуки не забывают. И на здоровье вопреки всем жизненным испытаниям – голоду, холоду, послевоенной бедности, горестям – баба Настя не жалуется.
Слава Богу, почти здорова! Правда, в последнее время подводит зрение, но и при этом в доме идеальная чистота и порядок, а в красном углу на кухне по-деревенски бережно хранятся полустертые от времени образа в пластмассовых рамках – на ажурной салфетке с бумажными пасхальными розанами.
…На девяностолетие приходили гости с работы, цветы и подарок принесли, пожелали жить до ста лет, а Анастасия Романовна вдруг загрустила и говорит: «Это как Бог пошлет, но я так долго не хочу – очень по дедушке тоскую. Он один меня так ласково звал: «Анастасок…»
Валентина Киденко
Фото автора
Комментировать