1612. Минин и Пожарский — Поротников В.П.

Часть первая

Глава первая. Василий Шуйский

Ночь была душ­ная и тяже­лая. В про­стор­ной опо­чи­вальне пахло пылью, ско­пив­шейся на ков­рах и пар­чо­вых зана­ве­сях, а также свеч­ным вос­ком. В цар­ской спальне и по ночам горел трех­свеч­ный брон­зо­вый кан­де­лябр. В послед­нее время госу­дарь стал бояться тем­ноты, в кото­рой ему мере­щи­лись то ожив­шие мерт­вецы, то убийцы, про­крав­ши­еся в двор­цо­вые палаты.

Цар­ский постель­ни­чий Три­фон Голо­вин по воле госу­даря ноче­вал в одних с ним покоях, имея при себе кин­жал и топор. Ложе постель­ни­чего было устро­ено за зана­вес­кой подле един­ствен­ной низ­кой двери, ключ от кото­рой был тоже у него.

Васи­лий Ива­но­вич Шуй­ский сидел на цар­ском троне вот уже пять лет. Все это время подле него нахо­дился Три­фон Голо­вин, родня кото­рого была в опале при Борисе Году­нове. Заняв трон в Москве, Васи­лий Шуй­ский вер­нул из ссылки всех бояр Голо­ви­ных, при­бли­зив их к себе.

В послед­нее время покой­ный Борис Году­нов стал являться во сне Васи­лию Шуй­скому. Так было и в эту июнь­скую ночь.

Госу­дарю сни­лось, будто он позд­ним вече­ром заплу­тал в залах и пере­хо­дах Боль­шого Крем­лев­ского дворца. Пере­ходя из покоя в покой, Васи­лий Шуй­ский пре­бы­вал в пол­ней­шем недо­уме­нии. Нигде не было ни стражи, ни слуг, ни про­сто слу­чай­ных про­си­те­лей… Вокруг царили пустота и гро­бо­вая тишина. Горя­щие све­тиль­ники, мер­цая оран­же­выми огонь­ками, осве­щали камен­ные стены и мас­сив­ные закруг­лен­ные своды, покры­тые белой изве­стью. Тол­кая пле­чом дубо­вые двери, Васи­лий Шуй­ский шел через анфи­ладу бес­ко­неч­ных полу­тем­ных ком­нат с узкими окнами, уто­нув­шими в толще камен­ных стен, ози­ра­ясь по сто­ро­нам и вздра­ги­вая от гул­кого звука соб­ствен­ных шагов. Он не узна­вал ни эти залы, ни обста­новку в них, ни узоры на две­рях и колон­нах. У него было ощу­ще­ние, что чья-то злая воля заперла его одного в этом огром­ном дворце, похо­жем на лабиринт.

Вне­запно перед Васи­лием Шуй­ским воз­никла высо­кая фигура в длин­ных до пят одеж­дах. В руке этот стран­ный чело­век дер­жал горя­щий факел. Едва свет от факела оза­рил боро­да­тое лицо этого при­зрака, как Васи­лия Шуй­ского затрясло от страха. Перед ним стоял Борис Году­нов, умер­ший пять лет тому назад.

Васи­лий Шуй­ский в ужасе попятился.

«Куда же ты, госу­дарь? – про­го­во­рил при­зрак. – Нам есть о чем потол­ко­вать. Не уходи!»

Обли­ва­ясь холод­ным потом, Васи­лий Шуй­ский про­дол­жал пятиться, выста­вив перед собой свой длин­ный цар­ский посох, как копье.

«Глу­пец, тебе никуда не скрыться от меня, как от угры­зе­ний сове­сти! – усме­ха­ясь, мол­вил Борис Году­нов. Он надви­гался на Шуй­ского, пря­мой и огром­ный, в своем длин­ном чер­ном каф­тане и высо­кой мехо­вой шапке. – Не грози мне своим посо­хом, госу­дарь. Ты не смо­жешь меня убить, ведь я и так давно мертв!»

Тря­сясь от страха, Васи­лий Шуй­ский тороп­ливо осе­нил себя крест­ным зна­ме­нием, ста­ра­ясь вспом­нить молитву для отпу­ги­ва­ния при­зра­ков. Однако ника­кие молитвы не шли ему на ум, его голова про­сто отка­зы­ва­лась соображать.

«Сгинь! Про­пади, нечи­стая сила! – закри­чал Васи­лий Шуй­ский, тря­су­щейся рукой нащу­пы­вая у себя на груди натель­ный кре­стик. – Чур, меня! Гос­поди, сохрани и помилуй!..»

«Успо­койся, госу­дарь, – про­дол­жил Борис Году­нов без явной враж­деб­но­сти в голосе. – Оставь Бога в покое! Нам с тобой нужно пере­ве­даться, ибо с пре­тен­зи­ями к тебе при­шел я с того света».

Наткнув­шись спи­ной на камен­ную стену, Васи­лий Шуй­ский замер, чув­ствуя себя зве­рем, уго­див­шим в западню.

«Чего тебе от меня надобно? – про­ле­пе­тал он, глядя в лицо при­зраку, оста­но­вив­ше­муся в трех шагах от него. – Ты помер своей смер­тью, Борис. Ни я, ни мои бра­тья не зло­умыш­ляли на тебя. Твой прах был со всеми поче­стями погре­бен в крем­лев­ском Архан­гель­ском соборе…»

«Там мои брен­ные кости не про­ле­жали и трех меся­цев, – рез­ким голо­сом пере­бил Шуй­ского при­зрак Году­нова. – Усы­паль­ница в Архан­гель­ском соборе была вскрыта и осквер­нена зло­дей­ской тол­пой, мой прах был выбро­шен наружу. Волею зло­деев и при попу­сти­тель­стве дум­ных бояр останки мои были зарыты в ограде убо­гого Вар­со­но­фьева мона­стыря. Там же были зако­паны тела моей жены и сына, при­няв­ших муче­ни­че­скую смерть…»

«На то была воля Гришки Отре­пьева и при­сяг­нув­ших ему бояр, – поспешно вста­вил Васи­лий Шуй­ский, тре­пеща под пря­мым холод­ным взгля­дом Году­нова. – Я к этому зло­дей­ству был непри­ча­стен, Бог сви­де­тель! Меня самого Отре­пьев-собака едва не каз­нил за отказ при­сяг­нуть ему на верность».

«Сие мне ведомо», – кивая, обро­нил Годунов.

«Когда бояре избрали меня на цар­ство, то я рас­по­ря­дился пере­не­сти твой прах, Борис, и останки твоей супруги с сыном в Тро­ице-Сер­гиев мона­стырь, – тороп­ливо доба­вил Васи­лий Шуй­ский. – Там была спе­ци­ально выстро­ена усы­паль­ница из белого камня. Обряд пере­за­хо­ро­не­ния был про­ве­ден по выс­шему цар­скому чину в при­сут­ствии мно­гих тысяч людей. Борис, на мне нет вины перед тобой!»

«Нет, госу­дарь, – при­зрак Году­нова, не согла­ша­ясь, пока­чал голо­вой, – ты все же вино­ват передо мной. Зачем ты рас­пус­кал слух о том, будто это я пови­нен в смерти царе­вича Дмит­рия? Ты же сам ездил в Углич, дабы на месте рас­сле­до­вать это дело. И ты же при­вез заклю­че­ние в Москву, из коего сле­дует, что царе­вич Дмит­рий сам нанес себе смер­тель­ную рану ножом, когда у него слу­чился оче­ред­ной при­па­док. Полу­ча­ется, что ты либо изна­чально лгал Бояр­ской думе, либо из какой-то коры­сти решил обо­лгать меня, уже лежа­щего в могиле».

Васи­лий Шуй­ский дро­жа­щим голо­сом при­нялся оправ­ды­ваться, ссы­ла­ясь на то, что этот слух заро­дился среди чер­ного люда, а мос­ков­ские бояре про­сто под­хва­тили его. Мол, все дав­ние недруги Году­нова кри­чали об этом на каж­дом углу. Поэтому сам Шуй­ский и его бра­тья были вынуж­дены при­знать ложь за правду, чтобы не навлечь на себя гнев народа.

«Пони­маю, госу­дарь, – губы Году­нова скри­ви­лись в холод­ной усмешке, – ты боялся поте­рять трон, поэтому стал кри­чать о том, что кри­чали все вокруг. Но что худого тебе сде­лала моя дочь Ксе­ния? Зачем ты при­ну­дил ее постричься в мона­хини и сослал в дале­кий Кирилло-Бело­зер­ский монастырь?»

Оправ­ды­ва­ясь, Васи­лий Шуй­ский запи­нался на каж­дом слове, не смея под­нять глаз и мучи­тельно борясь с вол­не­нием. Он гово­рил, что ссылка Ксе­нии в дале­кую оби­тель на Бело­озере, по сути дела, стала для нее истин­ным спа­се­нием от пре­сле­до­ва­ния тех бояр и дво­рян, кои постра­дали в прав­ле­ние Годунова.