Экология разума
Напрасно перед лицом катастроф XX века многие сетуют: «Как Бог допустил?» Да, Он допустил: допустил нашу свободу, но не оставил нас во тьме неведения. Путь познания добра и зла указан. И человеку пришлось самому расплачиваться за выбор ложных путей.
Альберт Эйнштейн (1879–1955)
Больница живёт своей напряженной жизнью. Врачи обсуждают состояние больных, лечат, оперируют. Сёстры выполняют назначения: разносят таблетки по палатам, делают уколы, ставят капельницы. В одной из отдельных палат мне довелось консультировать больного. Видя на его теле несколько широких рубцов — последствия фронтовых ранений, я спросил:
— Михаил Давидович, за вашу долгую жизнь вам пришлось пройти немало испытаний. Наверняка в вашей жизни были поучительные ситуации, встречи. Нет ли у вас желания чем-то поделиться?
Больной какое-то время лежал молча. Сухощавое сосредоточенное лицо, редкие седые волосы, нос с горбинкой, глубокие носогубные складки, большие тёмно-голубые глаза.
— Я думаю, ваш вопрос непраздный, — произнёс он, глядя мне в глаза. — Да, бывали такие ситуации… Лучше я расскажу о моём двоюродном брате, но сначала немного о моей семье.
Моя мама происходила из древнего русского рода, была высокообразованна. Своё дворянское происхождение скрывала — время было непростое. Она нашла себе тихое место работы и там трудилась.
Отец мой вырос в научной среде, занимался вопросами экономики. Ему приходилось часто бывать в командировках.
Мама любила папу и была ему за всех родных, так как родители отца умерли, остальные родственники разбрелись. Отец отвечал взаимностью.
Папина мать, моя бабушка, можно сказать, души не чаяла в невестке.
Она говорила: «Наша Аннушка — русская красавица и лицом, и душой. И люблю я её за мирный и заботливый характер. Она всегда приветлива и любит нас, как своих родителей».
Моя мама рассказывала, что, когда они с отцом поженились, свекровь подарила им открытку с двумя голубками и написала библейское изречение: «Мужчина и женщина подобны двум огням. Когда между ними присутствует Бог, они объединяются. Если же между ними нет Бога, они пожирают друг друга». Она показывала мне эту открытку.
Бабушка не зря говорила так лестно о душе и внешности мамы. В молодости, да и в пожилом возрасте она была красивой: голубые глаза, белолицая, прямой нос, копна золотистых волос. К тому же она была стройной, бабушка говорила: «Твоя мама, как березка». Её даже приглашали сниматься в кино, но она отказалась.
Папа был тоже по-своему красив. Они любили друг друга, и после утраты отца мать замуж не вышла. Она заметно постарела, но сохранила подтянутость и красоту. Когда я повзрослел, мама с юмором рассказывала, как некоторые начальники пытались за ней ухаживать, и мы вместе смеялись.
Когда грянула война с фашизмом, отца вызвали в Москву, и мы больше его не видели. В разгар войны мама получила одну весточку, и на этом всё…
И мне пришла повестка…
Провожая меня на фронт, мама вшила мне в нагрудные карманы молитвы: в один — «Отче наш», в другой — «Живый в помощи Вышняго» (Пс. 90).
Она оставалась в блокадном Ленинграде, работала на каком-то предприятии, где получала блокадный паёк. Слава Богу, выжила.
Когда я вернулся, мама от радости чуть не потеряла сознание. Она проводила руками по моим плечам, голове, спине, проверяя, цел ли я. На фронте я один раз был контужен и несколько раз ранен.
И вот через пятнадцать лет после окончания войны, в 1960 году, нас навестил Симон — мой двоюродный брат со стороны отца. До этого мы с ним изредка переписывались. Он писал на общие темы, о войне же и о пережитом упоминал вскользь. В течение двух недель он гостил у нас в Ленинграде и рассказал нам всё, что ему пришлось пережить и что врезалось в его память.
Он учился в шестом или седьмом классе, когда началась война. Область в Белоруссии, где он жил, была захвачена фашистами.
Когда солдаты рейха заняли их местность, они приступили к установлению своих порядков. Евреи были обречены на истребление, а до этого должны были находиться в гетто. И вот в это тяжелое для них время к ним вечером домой пришел дядя Федя, отцовский друг и сослуживец. Он сказал, что, пока суматоха и неразбериха, их семье необходимо срочно укрыться, и предложил разместить их у себя. Он жил недалеко от их поселка, в небольшом домике. Симон, его отец, мать и дедушка Исайя с небольшими пожитками двинулись в путь. Дядя Фёдор сказал, чтобы шли молча за ним, он знает безопасные улочки, по которым можно пробраться к его дому.
Когда они вошли во двор, отец заметил около забора сарай. Чтобы не подвергать своего друга опасности, — он знал, что ждёт того, кто помогал или укрывал евреев, — он попросил спрятать их там. Если нагрянут фашисты, беженцы скажут, что самовольно вошли в сарай, а дядя Фёдор сможет так оправдаться или сбежать. Папин друг заметил, что это звучит наивно, но отцу не противоречил. Он только сказал, что намеревается в ближайшее время уйти с несколькими друзьями в лес, где формируются партизанские группы. И их заберёт собой. После этого дядя Фёдор повел их в старый полупустой сарай. По углам валялись солома, старый ватник, какая-то изношенная одежда. Он устроил место, чтобы спать, потом взял пустой ящик и, перевернув его, накрыл бумагой. Получился стол для еды. Он принёс им все необходимое и просил быть осмотрительными, когда будут выходить из сарая, так как среди соседей могут быть предатели. Вечером, когда они поужинали за так называемым столом, мама вдруг объявила, что должна ненадолго вернуться домой. Ей надо забрать какие-то драгоценности, оставленные впопыхах. Отец удерживал её, говоря об опасности выходить за пределы двора. Но мать отвечала, что не желает оставлять драгоценности врагу. Тогда вмешался дедушка Исайя, убеждая, что жизнь ценнее этих погремушек и ради них в такое опасное время не стоит рисковать ни своей жизнью, ни жизнью своей семьи. Мама обиделась за слово «погремушки» й сказала, что они дорого стоят и понадобятся всей семье в дальнейшей жизни. Она была непреклонна. Тогда дедушка напомнил ей место из Первой книги Моисея, о жене Лота, но и это не подействовало.
Вся семья, когда мама ушла, ожидала её в большом волнении. Через полуоткрытую дверь сарая взоры всех были устремлены на дорогу. Наконец первым маму увидел отец, а потом Симон. Она быстро двигалась в сторону сарая, стараясь держаться ближе к забору. На небольшом расстоянии от неё промелькнула подозрительная тень. Папа заметил это, но когда рассказал маме, она отвечала, что ему привиделось от страха. Отдышавшись, мама достала из-за пазухи бежевый узелок, который умещался в ладони. По её словам, в нём было «целое состояние». Ночь провели в тревоге.
Рано утром послышались рёв мотора и топот ног. Один из карателей выбил дверь сарая с криком: «Выходите!». Одна группа карателей прикладами толкала их к машине. Другая с местным полицаем кинулась в дом. Оттуда слышался треск выбиваемых дверей и звон стекла, но друга отца не нашли.
Мама с воплем кинулась к родным, словно надеясь обхватить всех и закрыть собою, и не подпускала фашистов к своей семье. Тогда каратель, схватив её за воротник, рывком бросил на землю. Из кармана платья выпал бежевый узелок. Когда мать попыталась встать, нацист выстрелил ей в голову. Отец бросился к матери, чтобы помочь, но другой каратель ударил его прикладом по голове и тут же добил выстрелом. Расправившись с родителями, фашисты поволокли деда Исайю и вцепившегося в него Симона и затолкнули в машину. Когда Симон в последний раз взглянул в сторону родителей, он увидел их окровавленные тела, лежащие на земле, а недалеко от них бежевый узелок, втоптанный в грязь фашистским сапогом.
Старика и мальчика отправили в гетто.
Жизнь здесь была адовой. С утра и до позднего вечера они работали. Прижимаясь по ночам к дедушке, Симон тихо плакал от всего увиденного и пережитого — гибель родителей, скученность и теснота, голод и страх. И старый Исайя шептал на ухо: «Не бойся, Сима, только верь. Не бойся… И это пройдет скоро, скоро. Бог не оставит…». Дед гладил мальчика, целовал и молился, беззвучно шевеля губами.
Так проходили тягостные дни и месяцы. На какой-то праздник несколько подвыпивших полицаев с одним эсэсовцем решили организовать для себя представление: они где-то нашли старинную Библию и, развернув на середине, прибили ее к доске. После этого нацист выбрал старого еврея, которому велел взять эту доску, и заставил его прыгать, а сам выкрикивал невразумительные слова. Один из полицаев громко переводил его «речь»: «Чей Бог сильнее, ваш или наш? Пусть отнимет вашу книгу и накажет! Скоро мы сотрем вас! Мало осталось. А все, кто останутся, будут нашими рабами!»
Симон в страхе обнял дедушку. А старый Исайя тихо говорил внуку: «Он спрашивает, чей Бог сильнее, и если наш, то пусть отнимет у него книгу. Бог уже отнял у несчастного разум…» Тем временем старик, которого заставили прыгать, выбившись из сил, рухнул на пол без дыхания. Голова его была повернута набок, изо рта струилась кровь. Труп выволокли, он исчез за дверью, оставив на полу алую дорожку. Вдруг Симон почувствовал на своей щеке горячую слезу деда — старик Исайя плакал и молился сквозь слезы. Погибший был одного с ним возраста. И у внука невольно полились слезы. Немного погодя дедушка, прильнув к уху внука, еле слышно проговорил: «Не бойся, Сима, только верь. Не бойся их… Это пройдет, это временно… Бог скрыл от нас Свое лицо на время… А за что? Только Он знает… и Он не оставит нас… А дом, в котором почитают зло и пролитие крови добром, а добро — злом, скоро разделится и падет. Если кто-то издевается над другим — придет и его время… Все мы, живущие, в долгу пред землей и пред небом. Что делает человек на земле — отражается на небе. И в свое время возвращается… И что люди сеют, то и пожнут… Этот духовный закон доказан многими веками, а люди все не вразумятся… — старый Исайя помолчал и добавил, — а Россию, Симушка, им не победить, и ты это вскоре увидишь своими глазами, а я уже нет».
Через некоторое время поползли слухи, что фашисты хотят ликвидировать гетто. Они чем-то обеспокоены и готовятся к каким-то действиям…
Прошло ещё пять беспокойных дней. Затем всех подняли и сказали, что везут на полевые работы. Но там, куда их привезли, был пустырь. Недалеко от леса чернела выкопанная длинная яма. Когда они стояли около неё, Симон, обхватив дедушку и весь, дрожа, выговорил: «Дедушка, а мы там сразу умрем… или…». Старый Исайя в слезах промолвил: «Не бойся, Сима, Симочка, не бойся… Это только один миг… Я стар, я сразу уйду в мир иной. И оттуда буду видеть, как ты спасся… Не бойся, Сима, только верь…»
В это время невдалеке от несчастных остановилась машина, из которой вышли двое военных высокого роста в черной форме. Хищно оглядывая сбившуюся толпу, они словно подсчитывали обреченных. Исайя шепнул внуку: «Эсэсовцы». И вдруг взгляды офицеров остановились на мальчике с дедушкой. Симону внезапно показалось, что вместо лиц их он видит черепа и клыки. Мальчика охватил такой страх, что он в ужасе вытянул вперед руку и закричал: «Не закапывайте нас, не убивайте! Мама!»
К офицерам подошел кто-то в штатском и что-то шепнул им, видимо, это был переводчик. Тогда один из тех двоих яростно кинулся в сторону Симона, но, споткнувшись о камни, упал. Когда он поднял голову, его лицо было в крови. Его рука потянулась за пистолетом. Второй эсэсовец с искаженным от злобы лицом бросился к мальчику, схватил его, и тут прозвучали выстрелы. Стрелял упавший на камни эсэсовец. Пули попали в его напарника. Сражённый рухнул на дедушку и мальчика, и они вместе полетели в яму.
Тут фашисты пришли в себя, поднялся невероятный шум, раздались крики команды, выстрелы. Солдаты извлекли своего убитого из ямы и спешно стали сбрасывать людей живыми в яму и засыпать землей. Они торопились.
Земля дрожала от дыхания ещё живых казненных и рычания машин и мотоциклов. Затем всё стихло. Чудом Симон выполз из живой могилы. Недалеко от бывшей ямы, на камнях, в лучах заходящего солнца блестела кровь упавшего фашиста. Стряхивая землю с головы, мальчик вместе с ней отдирал присохшие сгустки крови второго, убитого офицера. Придя немного в себя, Симон сел около холмика и заплакал.
Вдруг он увидел мужчину и женщину, которым тоже каким-то образом удалось выкарабкаться из ямы. Мужчину звали Марк, а женщину Ева. Увидев Симона, мужчина скомандовал: «Быстро уходим! Фашисты могут нагрянуть, а дедушку твоего уже не спасти. Бежим!» — и они втроем кинулись в сторону леса. Ева знала жену лесника, которая до войны торговала на базаре ягодами, грибами и разными заготовками. Ева была её постоянной покупательницей, и они по-дружески делились друг с другом новостями.
Когда беглецы вошли в дом лесника, хозяйка от испуга обомлела. Увидев Еву, она все поняла. Придя в себя, она позвала мужа. Тот тоже в замешательстве произнес: «Кругом фашисты, мы сами живем в страхе, но постараемся передать вас в надежные руки. Есть небольшой партизанский отряд. Мы вас спрячем, пока я свяжусь с ним. Не выходите из хаты». После слов мужа хозяйка успокоилась и стала накрывать на стол.
Марк с лесником обговаривали дальнейший путь спасения. Когда стол был накрыт, лесник с женой перекрестились и все сели за стол.
После ужина хозяйка подошла к Симону и спросила, хочет ли он ещё чего-нибудь. Она погладила его по голове и, увидев запекшуюся кровь, ахнула: «Батюшка, да что это такое, у него головка-то в крови!».
Симон рассказал, что это кровь убитого фашиста, который хотел с ним расправиться. Хозяйка стала креститься и повторять: «Боже милостивый, Боже милостивый, Спаситель! Спаси, Господи, этих несчастных и многих таких, как они! Ангелами Твоими защити, а супостата низложи. Спаси, Господи, нас, грешных. Вступись за страну нашу!». Потом она искупала мальчика и дала ему одежду своих детей.
Через несколько дней лесник договорился с одним из проводников, который должен был передать их небольшой группе сопротивления. Расставание было трогательным, все обнимали друг друга и плакали. На прощанье Ева со слезами в голосе произнесла: «Пусть Бог из Небесного Отечества и Рожденный в нашем отечестве Христос и вас сохранит, и воздаст за добро, которое вы для нас сделали».
Проводник привел их к надежным и мужественным людям. Ева и Марк прижились в партизанском отряде, но Симон стал болеть, ему было тяжело выносить тяготы и перемещения походной жизни. Тогда командир отряда через связного предал мальчика в другую местность. Симон попал к священнику — настоятелю небольшого деревенского храма. Его жена, матушка Лидия, лечила мальчика травами. Она долго выхаживала его, так как у Симона были простужены легкие, и он всё время кашлял. Для беглеца устроили специальное убежище на случай, если нагрянут фашисты. Об опасности матушку извещал престарелый служащий при церкви.
Когда мальчик вспоминал дедушку, родителей и впадал в уныние, матушка Лидия обнимала его и говорила: «Симушка, сыночек, родители твои и дедушка не мёртвые, души-то их живые, они в вечности у Господа. И все замученные мучителями у Него, а злодеям уготовано другое место… Ты же, Симушка, старайся жить по завету Божьему и наставлениям твоего дедушки Исайи. Помни, и мы с батюшкой будем молиться за тебя. А в этой войне мы все виноваты… Вот уже тысячелетия, как человечеству дано Священное Писание с заповедями Божьими и, как написано, «кому много дано, с того много и спросится» (Лк. 12:48). В воскресный день к батюшке старичок приходил со своей старушкой — у них сыновья на фронте — да как возропщет… „За что это Бог восстал против нас, что бойня такая совершается?” А батюшка мой, отец Петр, и говорит: „Не Бог восстал против нас, а люди восстали против Него своим безбожием и безразличным отношением ко злу. Хотят рай на земле построить… Уж лучше бы ада не допускали… И если раскаемся и исправим пути свои, то и Он проявит к нам милость Свою… Коли обновимся и обогатимся верой, то будем жить мы и потомки наши…”».
После войны священник через своих прихожан помог Симону разыскать ближайшую подругу матери, которая и приютила юношу в своей семье. Он окончил школу и вечернее отделение института.
Симон говорил, что во время войны он быстро взрослел, будто проживая за год несколько лет… Виски его стали седыми после того, как он увидел гибель своих родителей, гетто, жуткую кончину деда и пережил собственную смерть.
Михаил Давидович остановился и несколько минут лежал молча, прикрыв глаза… Затем, глубоко вздохнув, и присев на кровати, добавил:
Сейчас раздаются голоса об экологии, много возмущаются загрязнением окружающей среды. А наверное, важнее было бы обратить внимание на «экологию» человеческого разума… Чем более он отравлен, тем более от него страдает само человечество, а затем и окружающая природа. Кто призван воспитывать эту «экологию» разума? И дай-то Бог, чтобы уроки истории нас хоть чему-то научили.
О, женщина, ищи благословенье!
Наставь юношу при начале пути его: он не уклонится от него, когда и состарится
(Прит. 22:6).
Когда же Он говорил это, одна женщина… сказала Ему: блаженно чрево, носившее Тебя…
(Лк. 11:27).
О, женщина, ищи благословенье!
Как лань летит к потокам вод.
И Заповедей высшее веленье
Вложи в дитя — сердечный свод.
Блаженна Мать…
Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов
(Прит. 31:10).
Благословенна Ты между женами, и благословен Плод чрева Твоего!
(Лк. 1:42).
Женщина и любовь. Мать и семья. Воспитание детей. Эти понятия связаны между собой, как лепестки со стеблем и корнями. Благословим Мать — дарительницу и хранительницу жизни, от которой в этот мир родились великие мужи веры: Моисей и псалмопевец Давид, мудрейший царь Соломон и многие другие пророки. Дыханием Творца через Пречистую Деву Марию в мир явился Христос, Который, взяв грехи мира на крест, одухотворил и преобразил Своих будущих апостолов — героев веры. Эти дети Матери были святыми авторами богодухновенной Книги книг — Библии. В этот созданный ею великолепный сад с оживляющим ароматом нездешних ландышей и роз внесла она и вскормила детей своих — будущих подвижников веры, когда головки их были величиной с цветок хризантемы
Блаженна Мать, дарующая благость,
Ты воспитала миру мудрецов;
Твой сын не восставал на святость;
На храмы, старость и отцов.
Комментировать