Оглавление
В наше время издается немало книг о святых мужах и женах. Это и переиздания дореволюционных житий святых, это и современные адаптированные пересказы тех же житий, это и исторические повести и романы современных прозаиков, герои которых — святые. В большинстве своем все перечисленные издания адресованы церковным людям, говоря современным языком, — «практикующим христианам». А людям неверующим кое-что в этих книгах может показаться просто красивой сказкой, если им предварительно не объяснить, кто же такие святые по существу. Как в православии понимают святость?
Попытаемся популярно ответить на этот вопрос. Популярно, то есть в нарочито разговорном стиле, даже с использованием современных крылатых выражений и словечек.
Книга составлена из кратких, не связанных друг с другом зарисовок, ведь чтобы на одном дыхании написать одну цельную большую книгу — о святости вообще или о каком-то одном святом, — нужно самому быть подвижником. А мы — люди «короткого дыхания», нас хватает только на «опавшие листья», то есть на фиксирование впечатлений дня, по сути дела на дневниковые записи.
Бог дал нам что-то ощутить, что-то понять, и мы пытаемся это закрепить на бумаге. Говорю «мы» не только потому, что это принятый литературный оборот, но и потому, что эта книга рождена из разговоров с разными людьми.
О различных служениях
«Служения различны», — говорится об ангельских силах в апостольских Посланиях. Но почему-то, когда так говорят о святых, у некоторых интеллектуалов это вызывает возмущение. Они высмеивают книжечки, в которых перечисляется, какому святому в каком случае надлежит молиться, они усмехаются, когда слышат, что в храме ставят свечи преподобному Сергию для успешной сдачи экзаменов, а святых Флора и Лавра просят помочь в делах сельских. Признаюсь, я и сама совсем недавно при-надлежала к таким «продвинутым» церковным интеллигентам.
Но позже, не в научной литературе, а в житийной, я стала постоянно сталкиваться с примерами того, что в разных жизненных случаях принято прибегать к заступничеству разных святых. Приведу рассказ из древнего отечника. У преподобного Даниила Скитского просил помощи некто, тяжко боримый блудным помыслом. Старец послал его на гроб мученицы Фомаиды. И, когда повеленное было исполнено, искушение исчезло. Почему же помощь должна была прийти именно через эту мученицу? Потому что она в жизни своей прошла через тяжкое искушение против целомудрия и мученически умерла за сохранение чистоты.
«Искушен быв, может и искушаемым помощи», — сказал о Господе Его апостол. Так и о святых можно сказать: в чем они сами были искушены, против чего они сами выстояли, в том они и нам могут помочь. И в этом особенность именно православного почитания святых: мы любим служить молебны разным святым. Мы таким образом их особенно почитаем. И недаром такой популярностью пользуются всевозможные издания акафистов святым, канонов, молитвословов с особыми молитвами отдельным святым, в различных обстояниях помогающим. Значит, людям это нужно. Сама видела, как радуются люди, узнав, что и на этот случай, и на другой случай есть особая молитва, можно обратиться к какому-то определенному святому.
Конечно, это одно из проявлений «младенчества во Христе», и тому, кто живет полноводно текущей духовной жизнью, такие подпорки на каждый шаг не нужны. Но это не значит, что они вообще никому не нужны.
О страхе
Могут ли бояться святые? Этот вопрос для многих православных покажется кощунственным. В памяти у нас страницы житий мучеников, где говорится об их великом дерзновении перед лицом мучений, об их бесстрашии и смелом устремлении к опасностям.
Но вот те, кто просматривал сотни следственных дел XX века, готовя материалы к канонизации новомучеников, сделали неожиданное открытие. Многие верующие ломались, оттого что ожидали, что с ними все будет происходить, как описано в Минеях святителя Димитрия Ростовского, что они не будут бояться мучений и не будут чувствовать боли. А когда этого не происходило, охватывало отчаяние, мужество покидало.
Не будем обращать упреки святому составителю житий, но скажем только, что время, в которое он жил, XVIII столетие, было вообще падко на сентиментальность и вычурность и не очень-то жаловало реалистичность, свойственную древнейшим преданиям, а тем более Деяниям апостольским и Посланиям, в которых не скрывается, что святые испытывали боязнь (страх) перед лицом мучений. Более того, Евангелие повествует нам о том, что и Господь наш Иисус Христос испытывал чувство боязни (страха) пред Своей смертью. Отцы Церкви видели в этом проявление того, что Господь вполне воспринял на Себя немощи человеческой природы (кроме немощей греховных и страстных), для того чтобы исцелить их. «Мы исповедуем, что Христос воспринял все естественные и безупречные страсти человека. Ибо Он воспринял всего человека и все свойственное человеку, кроме греха, потому что грех не естественен и не Творцом всеян в нас, но возникает из последующего посева диавола в нашей свободной воле и нашего согласия и не владычествует над нами насильственно. Естественные же и безупречные страсти суть не находящиеся в нашей власти, — те, кои превзошли в человеческую жизнь вследствие осуждения за преступления, каковы — голод, жажда, утомление, труд, слезы, тление, уклонение от смерти, боязнь, предсмертная мука, от коей — пот, капли крови, помощь от ангелов, ради слабости природы и подобное, что по природе присуще всем людям», — пишет преподобный Иоанн Дамаскин. И так, по пути Господа, шли и все исповедовавшие Его перед мучителями. Нельзя сказать, что они совсем не ведали страха, но они боролись с ним, — и силою Божией побеждали его. Более того, изведав страх, они смирялись, видели, что своими силами ничего достигнуть не могут, и надеялись только на Господа. И Бог помогал им. Игумен Дамаскин (Орловский) — автор семитомного издания о новомучениках Российских, составленного на основе архивных документов, свидетельствовал, что обнаружил такую закономерность: если человек осознавал себя исповедником, вызывающе себя вел перед следователями, то бывало так, что и не выдерживал он унижений и издевательств. А те, кто пережил последнее самоуничижение, кто умалил себя, кто считал себя даже и недостойным того, чтобы страдать за Христа, — таковые «самоосужденники» становились новомучениками.
Глядя на фотографии из следственных дел, мы видим бесконечно уставших, замученных людей. Мы не видим величия, орлиного взора, торжества над мучителями, исцеленной, после страшных терзаний, плоти. Мы видим смиренный лик Распятого. А в следственных делах, в папках с допросами читаем скупые слова свидетельства: «Виновным себя не признаю». Никаких возвышенных речей, проповедей, никакого пафоса обличений. Но из других следственных дел — когда судили уже самих палачей — мы узнаем, какие «методы» применяло следствие, как пытали наших страдальцев за веру XX века. И тогда эти скупые слова обретают великий смысл. Человек не сдался, выстоял, помог ему Господь.
Все это очень важно знать именно сейчас. Многие люди задаются вопросом: «А нас что ожидает? Сможем ли мы претерпеть мучения?» У нас есть сонм новомучеников. Надо читать их жития. Надо увидеть в этих житиях главное — как сила Божия совершалась в немощи человеческой.
Есть у нас и один трагический пример нашего времени — судьба писательницы Зои Крахмальниковой. Все мы, православные христиане, обращение которых к Церкви совпало с периодом «книжного голода» на духовную литературу (1970—1980 гг.), благодарны ей за прекрасные сборники христианского чтения «Надежда». В этих сборниках действительно были собраны «сокровища духовной мудрости», составлены они были с удивительной духовной чуткостью и до сих пор не потеряли своего значения. За выпуск этих альманахов она была арестована.
Потом из печати стали выходить новые книги 3. Крахмальниковой. Из книги «Слушай, тюрьма» мы узнаем о той внутренней трагедии, которая постигла эту талантливую писательницу, ученого-филолога, верующую христианку.
Она именно почувствовала себя исповедницей. Она своими человеческими силами, прежде всего силой своего ума, вступила в состязание с палачами. Ей казалось, что она их победила, что в тюрьме она обрела внутреннюю свободу, но потом предательский помысел разрушил все. «Если я так смогла, так почему же так не мог Патриарх Сергий, почему исповедниками не стали последующие за ним патриархи, митрополиты, священники? Почему Московская Патриархия не свидетельствует истину Христову на весь мир, почему не говорит о преследованиях инакомыслящих в СССР? Если они не делают этого, значит, нету них истины. Значит, надо искать ее в другой Церкви». Это было не осознанным вовремя предательством, которое привело к тому, что 3. Крахмальникова в конце концов стала критиковать «историческое христианство» вообще и приравнивать Господа к основоположникам «правозащитного движения».
Да, даже исповедничество и даже мученичество может стать источником искушения. Об этом, между прочим, свидетельствует нам и история древней Церкви. Обратимся к «Посланиям к Церкви» свт. Киприана Карфагенского. В них он рассказывает о печальном явлении — возникновении новоцианской ереси: те христиане, которые смогли выдержать пытки и не принесли ложной жертвы богам, которую из страха пыток или уже под пытками принесли другие христиане, заявили, что для таковых отступников по-каяние невозможно. И когда святой Киприан противостал им, доказывая, что Церковь не есть Церковь безгрешных людей, а сообщество кающихся грешников, они выделились в особую секту «кларистов» (чистых). Так возникла новая ересь.
Господь простил покаявшегося апостола Петра и укрепил его в конце его дней, уже после того, как он хотел покинуть Рим перед предстоящим ему страданием. Это Он дал ему смирение про-сить: «Недостоин я также страдать, как мой Господь. Распните меня вниз головой».
О болезнях
«Ангел во плоти», «небесный человек» — так мы ублажаем святых, делая ударение на первом слове. Но для нашего спасения необходимо остановиться и на второй части молитвенного призывания в разговоре о телесных болезнях святых. Прежде было не принято подробно описывать болезни на страницах житий. Но в материалах к канонизации святых, относящихся к XX веку, особое внимание обращает на себя то, что телесные болезни стали общим крестом подвижников последних времен. И знание об этом не мешает, а наоборот, помогает чтить их память. Например, любовь и почитание преподобного старца Амвросия Оптинского стали живее и конкретнее после прочтения его писем к близким людям. В них он сетует на то, что даже при крайнем физическом истощении, в полуобморочном состоянии, ему приходится принимать «народные толпы». Составитель пространного жития преподобного старца архимандрит Агапит не побоялся подробно описать многочисленные немощи старца.
Может возникнуть вопрос: а зачем включать в жития подробности болезней? Это ведь неприятно, это снижает ореол святости. Тогда зададимся таким вопросом: что такое святость? Разве святость предполагает исчезновение из земной жизни? Нет. Путь к святости — это преодоление греха, преображение человека.
И нам, грешным, для того чтобы почувствовать высоту святости, важно ощутить близость к преподобным отцам и матерям через общие немощи. Даже описание того, как лечили подвижников доктора, какие препараты им прописывали, приближает нас к святым. Таким путем мы делаем поразительное открытие: оказывается, святые были, как и мы, плоть носящие человеки, но они смогли принять крест болезни как крест Христов. Преподобный Амвросий говорил: «Жестокие телесные болезни гораздо тяжелее скорбей. Ибо в скорбях человек может находить утешение в молитве, а в тяжелой болезни телесной он подчас и этого утешения бывает лишен».
Если задаться целью составления по русским святцам списка болезных страдальцев, он будет очень длинным. Но не только русские святые и не только в последние столетия истязались бо-лезнями. Еще апостол Павел писал: «…дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи”» (2Кор. 12:7-9).
* * *
От апостольских времен и до сего дня подвижники преодолевали болезни отказом от саможаления. Святитель Феофан Затворник емко выразил большую значимость телесной немощи для православного христианина: «Где кончается саможаление, начинается спасение». Святые принимали болезни как источник смирения. Поэтому они даже радовались болезням и просили Бога не отнимать их. Исцеляя людей, сами они часто были пожизненно прикованы к постели, слепы, горбаты, хромы… Такое состояние не давало возможности надеяться на свои силы, свои подвиги. В житиях подвижников удивляет то, что и при тяжелейших недугах они не оставляли ни поста, ни молитвенного бдения, ни доброделания, ни физических трудов. Они не дорожили сей временной жизнью. И — диво дивное — Господь даровал многим таким страдальцам долголетие, а иногда и чудесную победу над болезнью. Например, преподобный Силуан Афонский долгие годы мучился страшными головными болями, но они не мешали ему молиться за весь мир.
Обременены были многими болезнями и недавно отшедшие в мир иной праведники — блаженная Любушка и митрополит Иоанн. В первом варианте жизнеописания старицы Любушки приводят медицинские документы и заключение из свидетельства о смерти. На первый взгляд выглядят эти документы слишком реалистично-физиологично, а на самом деле ярко иллюстрируют слова: «Сила Моя в немощи совершается».
В плоти святых, в их теле, которое стало жилищем Духа Святого, действовали особые законы. Врачи говорили о преподобном Амвросии: «Если бы речь шла об обычном больном, умер бы через десять минут, а тут может и десять лет прожить».
* * *
Святые для нас — «ангелы во плоти». Но нужно помнить, что многих из них плоть мучила не меньше, а может быть, даже и больше, чем нас, грешных. Но они вышли победителями в схватке с духом уныния, с духом раздражительности, разленения и саможаления. Собственное страдание неизменно подвигало их к состраданию людям. И ныне слышат они всякого страдальца, «взывающего к ним день и ночь».
О достоверности
«…Кому не известно, что великий старец Серафим никогда не имел у себя модной мебели и что келья его вся была завалена разными приносимыми ему предметами, им употребляемыми, в мешках и просто лежавших.
Впереди келья заставлена была вся большими бутылями и бутылками и штофами с елеем и со святой водою, и с церковным вином в бочонках, и сотни свеч горели на двух медных, круглых подносах-подсвечниках, — так что едва маленький и узкий ход от двери его к образам оставался.
А на эстампе, например, при явлении Божией Матери с двумя апостолами, келья представлена пустая, а он сам посреди лежащий на модной кушетке, в то время как лежал он на простой скамье, а под головой был камень. Да и Божия Матерь, обращаясь к апостолам, изволила сказать о нем: “Сей от рода нашего есть!”, и не “Моего”, как пишется».
Такую пространную выписку из «Достоверных сведений» Н. А. Мотовилова мы сделали в подтверждение ставшего очевидным явления: все неблагообразное внешне или необычное в житиях святых поздние писатели стараются убрать. А ведь действительность чаще всего бывает более потрясающей, чем созданный благочестивый образ — Божия Матерь, явившаяся в келье, где Ей с апостолами и встать-то негде было, словами Своими подтверждает, что их святой («наш род») — он особый, земным умом не измеряемый.
Преподобный Серафим и основанная им Дивеевская общинка были юродами «для мира сего», для многих из их современников. Поздние же описатели стараются все это как-то сгладить, причесать. Из «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», составленной священномучеником Серафимом (Чичаговым), цензором было выброшено множество слишком реалистичных, как ему показалось, фрагментов или, наоборот, как ему думалось, «слишком мистических». Слава Богу, сейчас корректура полного текста «Летописи» найдена и увидела свет.
Священномученик Серафим (Чичагов) в «Летописи» явил нам, как надо приникать к святости: в ней звучат подлинные, с сохранением личного стиля, голоса живых свидетелей. Таким образом, жизнь преподобного Серафима вырисовывается перед нами не как мертвый трафарет, а как описание его неповторимого пути спасения. А рассказ о тех реальных искушениях, которые переживал преподобный Серафим от братии монастыря, как раз учит самому главному в наше время — как не обмануться внешностью и не возгордиться (как, например, ученик преподобного Иван Тихонов) своей избранностью. В «Летописи» есть слова, которые имеют отношение не только к преподобному Серафиму, но и к почитанию всех святых вообще: «Каждая печатная или рукописная строка, касающаяся памяти, подвигов и чудес великого праведника, драгоценна». Итак, будем стремиться к достоверности, а не выдумывать благочестивые схемы.
О преемственности
Образ золотой цепи святости — преемственности святого образа жизни — вдохновлял многих писавших об истории Церкви. Авторы агиографий любят повторять прекрасные слова преподобного Симеона Нового Богослова, что нам надо породниться духовно с наиболее близкими к нам по времени святыми. В идеале — с теми, кого мы знали лично. Примеров такого благоговейного почитания почивших наставников немало. Но нас особенно потрясло выска-зывание старца валаамского Космы. Приглашая в свою келью, увешанную фотографиями непрославленных подвижников, он говорил: «Это моя часовенка всех святых. Я хочу, чтобы на нас посмотрели мои святые».
В наши дни пожелание сближения с последними по времени святыми стало особенно актуально. Потому в недавнее время из различных общин стали раздаваться голоса о том, что нам надо возвращаться к первоапостольским временам, или же восстанавливать благочестие XIV или уж, на худой конец, XVI века. Особенно часто эти утверждения звучали по отношению к восстанавливающимся древним обителям. Мы не будем говорить сейчас о том, как ломаются современные немощные физически и духовно люди, которые пытаются и поститься, и молиться по образу наших древних предков. Это труднейшая проблема, не нам ее обсуждать. Вернемся к основной мысли этой главы: строить здание современной Церкви на таком глубоком фундаменте, как I—III век, очень тяжело, так как опыт столь далеких времен трудно перенести на современность. Очевидно, есть другой фундамент для построения — это опыт новомучеников и исповедников Русской Православной Церкви XX века. Они — наши отцы, деды и прадеды. Все силы ада обрушились на них. И сейчас силы зла, как это было, есть и будет, ведут страшный бой с Церковью.
Но вот что рассказал нам профессор православного Свято-Тихоновского богословского института Николай Емельянов: «Мне поручили преподавать в воскресной школе Закон Божий группе старших мальчиков (случайно отобранная группа из 16 человек). Когда мы стали разбирать тему новомучеников и я их попросил, чтобы они рассказали о судьбе своих семей, то оказалось, что у каждого третьего есть пострадавший дедушка или прадедушка. Эта цифра меня поразила. Потом я неоднократно проверял ее в разных приходах. Действительно, когда смотришь на какую-то активную церковную группу, на которой держится приход, и начинаешь расспрашивать о судьбах их семей, то оказывается, что треть или четверть этих людей, которые составляют сейчас актив Церкви, имеют в семье пострадавших во время этого страшного геноцида. Это очень зримо, ощутимо дает представление о том, благодаря чему мы живы. Мы живы именно благодаря их подвигу, их молитвам. Поэтому хотелось бы все силы потратить на то, чтобы изучать подвиг их веры, подвиг их стояния в Церкви. Нужно всесторонне исследовать и распространять сведения о жизни и трудах новомучеников, чтобы использовать их опыт сохранения единства Церкви. Мы должны молиться Богу, чтобы Он сохранил то духовное преемство, которое Он даровал нам. Это есть величайший дар. А мы часто не ценим его, мы удивительно ленивы и неблагодарны».
После того как на Архиерейском Соборе 2000 года был прославлен великий сонм новомучеников и исповедников, кажется, благодарность воздана. Но это не совсем так. Не везде мы видим подлинное народное почитание мучеников. Люди привыкли к определенному «списку святых», которым они молятся, и редко, очень редко случается, что в него включены имена новомучеников…
О радости
Так много написано и сказано за века христианской истории о святости, а хочется думать и говорить еще и еще. Между тем, сокровенная суть святости не выразима словами. Всякий, кому дано было встретиться с человеком, от которого «изливались потоки воды живой», испытал на себе это чувство. Потрясение состоит не только в том, что и как тебе говорят, но и в той реальной духовной силе, которая светится во всем облике говорящего. И эта сила незримо переворачивает все в нашей душе, приносит в нее совершенно новое, доселе неведомое содержание, примиряет нас с жизнью, проясняет все запутанное и дает ощущение близости к нам Господа.
«Постепенное усвоение святости — вот удел всякого христианина», — неустанно повторяют нам учителя Церкви. Но для самого человека это усвоение святости совершается незримо, он сам часто об этом не подозревает. Помню, как я была удивлена, когда однажды от человека, прожившего исповедническую, подвижническую жизнь, в ответ на мой вопрос: «Удалось ли себя изменить? Удалось ли стать лучше?» — услышала: «Слава Богу! Мне не приходят в голову плохие мысли». Тогда, в весьма юном возрасте (только юность и может задавать такие вопросы), я стушевалась: «И только-то?» Теперь вижу — в этих словах высота святости. А произнесены они были с благодарностью Богу за дар, а не как преподнесение результатов своих подвигов.
И святость, и порочность складываются из мелочей,постепенно. Господь сравнил Царствие Божие, которое внутри человека, — то есть святость — с ростом зерна горчичного, которое меньше всех семян, а когда вырастает, «то птицы небесные прилетают на его ветви». Человек сам не видит, как растет в нем семя святости. Только наступает время, когда он внезапно обнаруживает, «что нет плохих мыслей». И сам человек никогда не назовет это святостью.
А для постороннего наблюдения итог подвижнической жизни, увенчанной святостью, выражается в особой радости или духовной веселости, в которой пребывает человек. И это одна из характерных черт именно православной святости. Наделенный даром «острого глаза» и «меткого пера», об этом в начале XX века прекрасно написал В. В. Розанов: «“Всегда радуйтесь”, — сказал Апостол: разве сумел бы сказать так какой-нибудь стоик?.. Христианство и без буйства, без вина и опьянения — есть полная веселость; удивительная легкость духа; никакого уныния, ничего тяжелого. Аскеты и мученики были веселы, одни в пустынях, другие, идя на муки. Какой-то поток внутреннего веселья даже у таких, даже в такие минуты гнал с лица всякую тень потемнелости…
Отец Амвросий Оптинский и Иоанн Кронштадтский — лучшие и типичнейшие из христиан, каких мы наблюдали, — оба замечательно светлы, радостны, жизненны. У отца Амвросия почти только шутки, прибаутки — в письмах, в разговорах; лицо отца Иоанна всем известно — это сама радость.
…Поэтому вполне оправданно настаивать на том, что христианство есть радость, и только радость, и всегда радость.
“Мы опять с Богом”, а разве не это — самоощущение христиан? Где же тут уныние?»
«Радость моя», — обращался преподобный Серафим к приходящим к нему и постоянно жил в этой пасхальной радости. Она была венцом подвигов отшельничества, затвора, молчальничества. О радости говорил преподобный Мотовилову: «Когда Дух Божий снисходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостью, ибо Дух Божий радостно творит все, к чему бы Он ни прикоснулся… Вот тогда-то наша теперешняя радость, являющаяся нам вмале и вкратце, явится во всей полноте своей, и никто не возьмет ее от нас, преисполняемых неизъ-яснимых пренебесных наслаждений».
Русский народ, благодатно проникая в небесную радость, греческое традиционное приветствие, вставленное в акафистное пение, передает словом «Радуйся», одним этим словом, обращен-ным к небесным жителям, выражая сущность святости.
Старцы, отвечая на вопросы о том, как распознать природу духовных явлений при встрече с тем или иным человеком, при внезапно охватившем вдохновении или видении или при принятии решения, — критерием истинности признавали покой и радость. Если нет смущения, волнения, животного страха, суетливости, ложной взвинченности чувств, а есть тихая радость — значит, «от Господа бысть сей» глагол или мысль, или видение-вразумление.
Христианскую благодатную природу радости, исходящей от человека, обличает несвязанность ее с внешними обстоятельствами и даже наоборот: «радуйтесь и веселитесь, яко мзда ваша многа на Небесех». Эту радость один из старцев последних времен схиархимандрит Софроний (Сахаров ) называл «вдохновением». В его завещании к духовным чадам есть такие слова: «Мы можем изнемогать, у нас нет сил. Но вдохновение, как поток, льется внутри, и тогда наша жизнь не знает уныния».
Мы обратили внимание на одно из проявлений святости в этом мире, но опять чувствуем недостаточность слов, неподвластность духовного состояния формулировкам разума. Но это и есть главное, чего взыскует святость: мы должны пережить ничтожество человеческих сил перед лицом Бога и святыни.
О священстве
Русские люди всегда сердцем чувствовали святость церковного служения. Только в православии — не только у нас, но и у греков, сербов, болгар — священника называют «батюшка», «отче» или даже «отченька», а иногда и «святой отец». Конечно, по смирению любой священник скажет: «Какой я святой?» Но — от избытка сердца глаголют уста, и радостно, что в стране, где десятилетиями из сознания народа вытравливали понятие о святыне, о святости вообще, чувства сердечные остались живы: мы жаждем святости. И радостно, что к какомуто человеку, среди всеобщего разочарования во всех и во всем, мы можем относиться с благоговением.
Хотя оговоримся: такое отношение одновременно таит в себе опасность разочарования. Стоит только человеку с возвышенными чувствами узнать о какой-либо человеческой слабости свя-щеннослужителей, как появляется сомнение или даже отказ от веры в святость иерейского служения вообще.
Итак, мы опять возвращаемся к разговору о православном понимании святости. Теперь уже применительно именно к церковному служению.
В различных повествованиях из церковной истории мы находим свидетельства о том, что таинства совершаются без препятствия при недостоинстве служащих. То есть личные человеческие недостатки или даже пороки — за исключением соборно признанной ереси — не уничтожают святости рукоположения. Поэтому, что бы мы ни узнали о служителе алтаря, мы не имеем права пренебрегать данной ему благодатью. Не должны скоропалительно вершить суд, произнося слова осуждения. Ведь Господь и отрекшемуся от Него трижды апостолу Петру после его покаяния сказал: «Паси овцы Моя». А сколько свидетельств о преображающем действии благодати рукоположения мы находим в воспоминаниях, письмах, дневниках самих священнослужителей!
Особенно много таких записей в книге «Моя жизнь во Христе» св. прав. Иоанна Кронштадтского. Приведем одно из таких молитвенных воззваний: «Я сам, пастырь, грешен и нечист, паче всякого человека, но не взирай на грехи мои, Владыка, а призри их по великой милости Твоей, и молитву мою, ради благодати священства, на мне лежащей и во мне пребывающей, услыши в час сей, да не будет во мне, Господи, праздна благодать священства, но да горит она во мне всегда верою, надеждою, любовью и сыновним дерзновением молитвы о людях Твоих».
К этому добавим еще напоминание о разнообразии даров, свыше посылаемых членам Церкви, изреченное еще апостолом Павлом и не раз повторявшееся потом отцами Церкви, о том, что Бог, Раздаятель даров во всем мире, одному дает чистоту девства, иному дар управлять людьми, иному расположение к милости, иному красноречие, иному рассуждение, иному дар писательский, иному практический талант. И редко одному человеку даются все дарования сразу. Так и от священника мы не вправе требовать, чтобы он был во всем совершенным, чтобы был одновременно наделен всеми возможными духовными дарованиями. Кроме того, мы всегда должны помнить, что к священнику обращаются тысячи людей с надеждой получить от него внимание ко всем своим, подчас и придуманным, проблемам. И он, как человек, может просто устать или даже дойти до нервного истощения и от этого казаться нам «далеким от совершенства и недостаточно святым». Мы почему-то забываем, что батюшка тоже состоит из плоти и крови, что он несет невероятные нагрузки, и физические, и, прежде всего, психологические (а что скрывать, сколько сейчас душевнобольных людей приходят в храмы, буквально умучивая священников), и иногда нужно просто его пожалеть. Если ты считаешь себя настоящим чадом духовным, поменьше «дергай» батюшку по пустякам, старайся сам брать на себя ответственность за свои поступки.
Итак, только при трезвенном православном взгляде на жизнь мы сохраним благоговейное отношение к священству в целом и одновременно любовью покроем какие-то открывшиеся нам человеческие немощи. И еще: когда нас начинает что-то отвращать в давно знаемом нами отце, вспомним такую притчу. Старец-подвижник спросил у своего новоначального ученика: «Как ты на меня смотришь?» — «Ты — ангел». Прошло немного времени: «Теперь как ты на меня смотришь?» — «Ты — обычный человек». Еще прошло время: «А теперь как ты на меня смотришь?» — «Атак, что, если ты что-нибудь говоришь, даже доброе, — я не могу переносить». Вот как опасна первоначальная восторженность и как вредоносно нежелание простить человека за его неизбежное несовершенство. Следуя этим двум крайностям, мы можем не увидеть реально существующей святости и жить иллюзиями, бегая за призраками и постоянно разочаровываясь.
Церковь нам дает молитвенно-деятельный ответ. За каждой литургией мы молимся о предстоятелях алтаря: «…ихже даруй Святей Твоей Церкви… право правящих слово Твоея Истины». То есть не только облеченные благодатью священства молятся за нас (если не по сердцу, то даже по обязанности, по службе), но и им нужны наши соборно возносимые молитвы, а не восторг или осуждение.
О простоте
«У души много членов, и глубина ее велика, превзошедший в нее грех овладел всеми ее пажитями и составами сердца. Поэтому, когда человек взыщет благодати, она приходит к нему и овладевает двумя, может быть, составами души. А неопытный, утешаемый благодатью, думает, что пришедшая благодать овладела всеми составами души и грех покорен… По частям, а не вдруг очищается и истончается зло, и много тут духовных степеней и мер». В этих словах преподобного Макария Великого содержится святоотеческое основание православного понимания святости. В своих «Словах» преподобный Макарий не устает повторять: «Нет человека совершенного», потому что «средоточие греховное в ином чем-нибудь разорено и сокрушено, и опять в ином чем-нибудь разорено не все и не навсегда». Поэтому всю жизнь святые ведут борьбу с собою для склонения воли на призывания Божии, оздоравливающие душу. Здоровье душевное обозначается в православной аскетике словом целомудрие. Или, говоря языком народным, — святой простотой.
Прост Бог, и потому святой человек обретает эту простоту, цельность всего своего состава, как дар Божий. Недаром преподобный Амвросий Оптинский любил повторять: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено — ни одного». Или: «Где нет простоты, там одна пустота». И другие старцы в разные времена говорили о пагубности мирского идеала «мудреных людей», «сложных людей», мучающихся постоянно «проклятыми вопросами» о переустройстве всего мира…
И в наше время мы особо должны помнить о простоте и цельности святых, чтобы увидеть наконец истинные идеалы. Потому что, как сказал апостол, «к святости призваны все мы, братия». Или, как пишет наш современник епископ Вениамин (Милов): «Всякий добродетельный христианин, сокрушенный и смиренный, пусть верует, что в нем живет благодать Всесвятого Духа. Благодать соединяет душу с самой собой и животворит, являясь как бы душою души». Опять-таки значит: душа делается простой поддействием благодати. Думается, каждый из нас, хотя бы по краткому опыту, знает, какую радость испытываешь, когда все для тебя вдруг становится просто, когда не мучает душевная сумятица. И вспоминаются слова преподобного Нектария Оптинского: «У меня плохо, аублагодатихорошо». Этот«младенец о Христе», как называл его С. А. Нилус, придя в монастырь простецом из своего бедного и одинокого детства и юности, потом в затворе в скиту изучил множество книг из разных областей знания, мог разговаривать на иностранных языках, в подлиннике цитировать Шекспира и Данте, а все равно оставался простым. А его предшественник по старческому служению в Оптиной преподобный Варсонофий, наоборот, пришел в монастырь зрелым человеком, любящим изящную словесность, музыку и философию. И ему, как он сам признавался, долго пришлось освобождаться от своей сложности. А чадам своим духовным он напоминал постоянно о том, как вредно поддаваться «духу вопрошания», умствовать, отвлеченно философствовать. «Живи проще», — любили повторять старцы. А также свидетельствовали о том, что приходилось им и среди великих людей мира сего, облеченных высокими званиями, прославленных за таланты научные и художественные, встречать святую простоту. Так, например, сербский святой Николай (Велимирович), после того как в разных западных университетах получил научную степень доктора богословия и звание «гонорис кауза», понял, что теперь ему необходимо срочно возвращаться к своим родителям — простым людям старой Сербии — и учиться у них глубокой сердечной вере в Бога и любви к Богу и ближним.
И потом он стал воистину апостолом Православия в XX веке.
Все сказанное нами не означает, что мы призываем к этакому «православному мракобесию», что повторяем за известным персонажем: «собрать все книги бы да сжечь». Нет, мы за то, чтобы получать хорошее образование, в том числе и богословское, но идеалом своим все-таки считать святую простоту. Потому что быть «теоретиком православия» проще всего, а на деле это, как сказал преподобный Серафим Саров-ский, все равно что «камешки поднимать на колокольню, а не сбрасывать». Еще в прошлом веке об этом блестяще писал Константин Леонтьев, сравнивая себя с оптинским светски образованным отцом Климентом (Зедергольмом): «Я все тот же, я не умею упростить себя так, как он упростил себя умственно… Ум мой упростить не могу». Но недаром в конце жизни, когда у Леонтьева уже не было снедающего его желания писательства, старец Амвросий благословил его на постриг в монашество с именем Климент, тем самым как бы свидетельствуя, что философ и писатель смог дорасти до монашеского смирения своего друга.
Итак, настало время сказать, что слово «простота» мы понимаем как синоним смирения, кротости, послушания, трезвения, собранности, предания себя в волю Божию. Простым — не по социальному происхождению или отсутствию светского образования, а внутренне — можно стать только в результате духовного подвига. Святыми не рождаются, а становятся.
Завершим главу поучением того же отца, с чьих слов мы ее начали — преподобного Макария Великого: «Доныне не знаю ни одного человека — христианина совершенного или свободного. Напротив того, если и успокаивается кто в благодати, доходит до тайн и откровений, то и грех сопребывает еще внутри его… Ибо так угодно Господу, поелику человек еще младенец, управляет его Господь во бранях. И внутри появляются как бы два лица: свет и тьма, упокоение и скорбь, и иной час в упокоении молятся, а иной час бывают в смятении. Посему вникни в умную сущность души, и вникни не слегка». Аминь.
О святости Церкви
В наше время люди получают слишком много отрицательной информации о церковных деятелях. Специализируются на этом, к сожалению, и некоторые православные сайты и издания. В ре-зультате приходится слышать даже от тех, кто не один годучаствует в таинствах, такие слова: «Мне так трудно верить в святость Церкви после всего, что я узнал». И таких сомневающихся немало.
Между тем напомним, что от апостольских времен и до сего времени создаются специальные труды, в которых ясно доказывается, что греховность отдельных членов Церкви не уничтожает ее святости в целом.
Среди различных книг и статей, посвященных вопросу святости Церкви, хочется остановиться на малоизвестной книге «Письма князя Д. А. Хилкова», изданной двумя выпусками в 1915 и 1916 годах. Дмитрий Александрович написал свои письма исходя из собственного опыта сомнения, неверия, толстовства, революционных увлечений, сектантства. Поэтому выраженные в них истины должны быть созвучны «совопросникам века сего».
Первая причина, заставляющая болезненно отрицать святость Церкви, на которую указывает князь, — рационалистическое отношение к мистическим реальностям. При таком отношении Церковь воспринимается только как земная организация. А отношения входящих в нее уподобляются тем, которые существуют во всякой другой организации. Правда, организации идеологической, объединенной общностью убеждений или лозунгов.
Видя недостатки «членов организации», наблюдатель или временный ее участник начинает разочаровываться во всем. Но Церковь не организация, а организм, Тело Христово.
Вторая причина, по которой отрицается святость Церкви, кроется в непонимании того, что она — организм богочеловеческий. А люди от нее требуют то одного божественного, то одного человеческого. «При правильном отношении к Церкви, — пишет Д. Хилков, — не будешь болезнь мытарей и грешников (как было во времена Спасителя) или даже священнослужителей и архиереев (как это делают ныне) переносить на Врача — на Христа и Его Церковь».
«Более того, — пишет князь (и эти слова да устрашат нас всех), — находится ли такой-то крещеный в Теле Христовом, никому, кроме Бога, неизвестно».
Чтобы не побеждаться сомнениями относительно святости церковной, важно усвоить святоотеческое отношение к этому, как и к другим вопросам. «Вся Церковь есть Церковь погибающих и кающихся, то есть сознающих свою греховность и ищущих спасения» (преподобный Ефрем Сирин).
С первого дня своего Церковь состоит не из здоровых, а из больных. Но только в ней мы видим удивительные примеры того, как грешники, силою Божией, преображаются в святых. Да и каждый из нас (особенно из тех, кто пришел в Церковь в сознательном возрасте) обязательно пережил это преображение внутреннее.
О документально подтверждаемой «неудачности церковной истории» — о не прекращающихся в веках нестроениях, разногласиях, ересях — Хилков пишет: «Так как Церковь есть Тело Христово, то судьбы ее должны быть подобны тому, что было с Христом. Она должна быть искушаема и предаваема, она постоянно умирает и постоянно воскресает. А сохраняется всегда в своих святых. Были эпохи, когда различные поместные Церкви почти всем своим составом уклонялись в ереси, православными оставались только несколько человек. И они хранили святость Церкви в целом. И по прошествии времени за ними шла и вся полнота церковная».
На обычное же возражение, что сейчас мы не видим святых, что их якобы нет в наши дни, князь Дмитрий Александрович отвечал: «Я думаю, что наше несовершенство мешает нам их видеть. Поэтому неразумно искать по потаенным местам, а надо очищать себя, и эти святые сами к нам явятся, то есть станут для нас явными. Если мы твердо это усвоили и будем знать, что Христос всегда с нами, но мы не всегда с Ним, то мы не будем надеяться на человеков, а возложим упование на Христа».
Надеемся, и то немногое, что мы пересказали из писем князя, поможет кому-то не поддаться сомнениям в святости Церкви — что бы ни стало нам известно о недостоинстве ее служителей. Нам надо именно верить в Церковь, верить в ее святость, а вера подчас требует подвига и хранится иногда сотрясающим все наше существо воплем: «Верую, Господи, помоги моему неверию».
О святых последних времен
Наверное, вы заметили, что в кратких заметках о святости мы постоянно размышляем об одном: как человек становится святым. Как постепенно возрастает в нем святое устроение души, ума и воли в условиях разных эпох. Особенно важно нам понять, как происходило это возрастание во времена не столь отдаленные — в «годину лютых гонений», которая дала нам сонм новомучеников и исповедников. Трафаретные сухие жития тут нам не помогут. Понять изнутри происходившее в те годы могут только «свидетельские показания» — воспоминания очевидцев.
Хочу поделиться с вами впечатлениями от книги Дмитрия Дудко «Наивные сочинения». В книге собраны стихи и рассказы, написанные будущим известным гонимым священником отцом Димитрием в 40—50-е годы.
В ней мы и находим ответ на вопрос, как в лихолетье «простые советские люди», с пеленок воспитанные в преклонении перед земным божеством — «отцом всех народов», становились исповедниками Христовыми. Краткий ответ на этот вопрос звучит в эпиграфе ко всей книге: «Наивный мальчик, разве ты не видишь, что делается в мире? Остановись, иначе тебя смоет набежавшей волной, и ты погибнешь. — Нет, и смотреть не хочу. Пока не загрязнена душа, пока бьется чистое сердце, с Богом дерзаю. — Из разговора».
Пространно об этом говорится в повестях и рассказах, герой которых — советский молодой человек, прошедший через страшные муки тюрем и лагерей, — выстрадал веру. Вот как об этом сказано в повести «Проклятое молчание»: «Дорогие мама и папенька! Пишу вам из далекой Сибири, но не ужасайтесь этому. Я здесь, в холодных снегах, нашел то, чего не мог вовек найти в теплых парках нашего города: я стал верующим человеком… Наши страдания не имеют никакого смысла, если мы не веруем в Бога, а веруя, мы всему даем смысл, ведь это так просто и так мудро сказано. Страдая, мы побеждаем врага… Не веруем — и к чему тогда наши муки? А мук столько в жизни. Вы можете представить, сколько здесь заключенных! Но Бог из хаоса нашей бессмыслицы строит осмысленное знание, в страданиях Он убеляет наши одежды, чтоб мы в светлых одеждах явились в Царство Небесное…»
Да, эти люди — новомученики и исповедники Российские — пришли к святости через великие страдания.
И, творя их память, мы должны помнить о найденной вместе со священническим крестом записке, пришедшей к нам из 40-х годов: «Готовьтесь. Вам выпадут более страшные времена. Помоги, Господи!»
О соборном начале
В наше время подмен и всевозможных обольщений много появилось «спасителей человечества», целителей, учителей, которые «принимают вид Ангел а света» (2Кор. 11:14). Внешне они могут казаться добрыми, милосердными, сострадательными, даже благодатными, то есть святыми. Поэтому крайне необходимо знать, в чем состоит, как выражались подвижники, «наука или искусство святости». Епископом Варнавой (Беляевым) написан об этом пятитомный труд, но изучение его — дело многотрудное, по-тому предлагаем вам краткие заметки с примерами.
Начнем с парадоксальных на первый взгляд слов сербского владыки епископа Афанасия (Евтича): «Надо строить свое личное христианское совершенство, свою святость, но в то же время надо встраивать себя в Тело Церкви. Можно сказать: если я буду чудотворец и после кончины пойду ко Христу, а Он мне скажет: “Я тебя не знаю. Кто ты такой?” — “Господи, я Твой святой был, такие чудеса творил“. — “Нет. Я не знаю тебя. Ты братьев Твоих не спасал”. Без любви к братьям, то есть без любви к Церкви, мы не имеем христианского бытия — святости».
На примерах святых XX столетия мы видим, что степень самоотвержения ради блага Церкви и ближнего они считали критерием истинности пути, по которому шли. Так, Святейший Патриарх Тихон (Беллавин), когда его просили благословить на мученический подвиг, отвечал: «Умереть-то сейчас немудрено, а вы научитесь в этих условиях жить…» А Патриарх Сергий (Страгородский) говорил: «Пусть мое имя покроется позором, но я буду спасать Церковь». А другие иерархи и священники, думая о благом примере для своих пасомых, уходили в катакомбы, становились «странствующими священниками». И после того, как на Архиерейском Соборе 2000 года отброшены были такие определения, как «непоминающие», «иосифляне», «карловчане» — стало очевидным, что в то время были нужны «спасительные разномыслия». Для того чтобы окормлять такую раздробленную в результате революции, такую разнообразную паству, наверное, Бог и попустил дать ей пастырей разных направлений. А ныне, перед Престолом Царя Славы, вместе предстоят те, кто на земле не понимал и не принимал друг друга.
Поискам согласования своих поступков с благом Церкви посвящен ценнейший документ, недавно опубликованный в трудах митрополита Вениамина (Федченкова) — «Святый Сорокоуст. Мысли по поводу указов митрополита Сергия».
Владыка Вениамин в 1930 году совершил поступок, который поразил многих, — перешел в Московскую Патриархию и вернулся на Родину (после революции, будучи духовником Белой армии, он выехал за рубежи стал архиереем Зарубежной Церкви).
Дневник владыки Вениамина — это запись тех мыслей, которые посещали его после совершения сорока литургий. Владыка старался отключить человеческие эмоции, встать «над схваткой», постараться через молитву, через совершение Таинства расслышать волю Божию. «…Служил панихиду о Святейшем Патриархе Тихоне и всех убиенных с обеих сторон, о родных и пр., молил их помочь мне просветиться. Было уже жирно». В молитве человеку дано расслышать, в чем воля Божия относительно него, чего хочет от него Господь: «Должен отметить очевидный факт: когда я стою на принятом решении (о принятии Декларации митрополита Сергия и о переходе в Московскую Патриархию — примеч. автора), хорошо на душе. А как только начну сомневаться — мука! Ведь праведный Иоанн Кронштадтский твердит в своем дневнике, что если где мука, там — от врага!»
У владыки Вениамина мы находим важное свидетельство борьбы со своим мнением: хотя воля Божия о его пути была услышана им в молитвенной тишине, принять ее, подчинить ей свою волю было очень нелегко. В записях постоянно повторяется фраза: «Смиряться трудно!» Но в этом — залог истинности православного пути спасения: раз приходится смиряться, значит, благодари Бога: ты не ошибся в выбранном решении. И награда от Господа — святость. Знавшие митрополита Вениамина свидетельствуют о его святости, о его прозорливости, кротости, ласковом внимании к людям. Так, клирик нашей епархии протоиерей Иоанн Миронов вспоминает о том, как владыка, прочитав его мысли: «Вот с таким бы человеком побеседовать», — благословил юного семинариста прийти к нему для беседы. И темой этой беседы было стяжание Духа Святого. Будущий смиренный батюшка Иоанн признался: «Владыко, тяжело мне понимать все духовное», — а владыка Вениамин ответил, взяв его за голову: «Сейчас не-понятно, а потом все поймешь». Потом несколько лет присылал семинаристу Иоанну Миронову книги, отвечал на его письма.
«Не начало дорого, а конец», — любил повторять митрополит Вениамин. И годы его, проведенные в России, принесли плод сторичный, кончина его была кончиной праведника. От мощей владыки в Псково-Печерском монастыре исходит особая благодатная утешительная сила.
Но пусть не покажется вам, что мы утверждаем, будто духовные дарования митрополита Вениамина были связаны с его политическим выбором. Немало святых, прославленных и непро-славленных, и среди тех, кто совершал свое служение втайне, оставшись в России, и среди служивших в Зарубежной Церкви. Духовная жизнь от первых веков христианства только внешне может выглядеть однородной. На самом деле за единством святых в главном — в догматическом исповедовании, в жизни по евангельским заповедям — стоят напряженные поиски личного пути, соответствующего неповторимой личности каждого человека. Часто святые чувствуют себя одинокими на избранном пути. Но, как ответил Господь пророку Илии, терзавшемуся от неверности народа, «семьдесят тысяч не преклонили колени перед Ваалом».
Таинство спасения совершается сокровенно и нередко в разномыслии. Как воскликнул святитель Иоанн Златоуст: «Слава Богу за то, что Он открыл мне, и за то, что Он от меня сокрыл».
Святость — это вечный поиск Бога. «Скучает душа моя, Господи, и вечно ищу Тебя», — писал преподобный Силуан Афонский. А святой праведный Иоанн Кронштадтский дал такое определение святости: «Святостьугодников Божиих есть великое таинство их освященных душ, совершаемое и совершенное в них Духом Святым, источником Святыни, в которой они вечно пребывают».
О таинствах
В размышлениях о православном понимании святости мы уже касались темы святости Церкви и святости священства, но говорили об этом бегло и конспективно. Не раз переизданный труд священномученика Илариона (Троицкого) «История догмата о Церкви» позволяет вернуться к этой теме на более серьезном уровне.
Владыка Иларион в своем капитальном труде прослеживает, как на протяжении веков Церковь боролась с еретическими учениями, которые утверждали, что Церковь должны составлять только люди, не допускающие смертных грехов .Таким образом значение Церкви весьма принижалось, провозглашалось ее бессилие в борьбе со грехом. Получалось так: благодать Святого Духа подается человеку в Крещении; если ты ее утерял, согрешил, то ты уже не член Церкви. Еретики, как и сектанты различных толков, счита-ют, что только они — чистые, безгрешные — составляют истинную Церковь. В ответ на это горделивое мудрствование родилась формула: «Мы — Церковь кающихся. Церковь — врачебница для недугующих духовно людей ». И еще более краткая: «Святость Церкви равна святости таинств». То есть Церковь свята в своих таинствах.
Православный человек (даже если он и при жизни почитается как святой) живет с чувством своей греховности и жаждой уврачевания ее таинствами.
Еретики и тут нашли уловку: они стали утверждать, что Церковь в сообщении благодати таинств зависит от нравственных качеств иерархии. В ответ на это православие вынесло определение: «Писание лжецом называет всякого, кто скажет, что он не имеет греха. Если таинство зависит от личных качеств совершителя, надо искать ангела, чтобы от него креститься. Спасение, основанное на человеке, ничтожно. Лицо совершителя таинств может быть недостойным, но таинство от этого своей святости не теряет. Потому что он совершает только видимую форму таинства, а Бог Сам подает невидимую благодать. Так же как Истина остается Истиной, хотя бы ее высказывал злой или порочный человек».
Для обозначения сути церковной жизни святые отцы пользовались библейскими образами. Церковь подобна Ноеву ковчегу, в котором собраны и чистые, и нечистые животные — «всякой твари по паре». Церковь подобна засеянному полю, на котором пшеница растет вместе с плевелами и до времени Страшного суда плевелы вырывать запрещено. Церковь подобна неводу с различными рыбами, и только на берегу эту рыбу разбирают (отделяют плохую от хорошей), а пока сеть в море, все рыбы плавают вместе. Хотя у блаженного Августина есть предостерегающие суждения: грешники нераскаянные, неисправляющиеся находятся только в видимом общении с Церковью. Они даже могут принимать участие в таинствах, и, однако, они не в Церкви. Можно внешне быть в Церкви и при этом быть чуждым тому духовному союзу любви, который и образует истинную Церковь. Таким образом, истинная святая Церковь — это те, кто войдет в Царствие Божие. Но пока земная история не кончилась, дело Церкви не судить грешников, а давать им возможность исправиться, помогать им в этом.
К богословским выкладкам священномученика Илариона хочется добавить напоминание о многочисленных примерах из воспоминаний людей, имевших опыт сектантского общения. «Там чисто, красиво, стерильно, добропорядочно, иногда даже по-человечески талантливо, но там нет благодати!» — так эти люди определяли свой опыт.
Автор этих строк вспоминает о том, как несколько лет назад пришлось неделю прожить в доме баптистов, то есть очень близко наблюдать их благочестие и молитвы. Это были очень хорошие люди: добрые, честные, настоящие труженики, простые крестьяне. Но в этом доме было душно, невыносимо тяжело. Переживалось почти физическое чувство: в этом доме нет Божией благодати, тут присутствует совсем другой дух. Хотя если бы пришлось с ними общаться просто на улице, или в транспорте, или на работе, — такого чувства, наверное, не было бы. И я из этого дома (это было в Киеве) каждый день бежала, чтобы глотнуть воздуха Божия, во Владимирский собор, в Киево-Печерскую Лавру. И хотя люди мне там порой встречались и не такие уж добрые, и не такие уж честные и трудолюбивые, но там было ощущение родного дома, где только и может отдыхать душа.
Святость Церкви умом не постигается, она постигается только опытом, и особенно вот в таких, близких к экстремальным (из этого дома я не могла уйти, я приехала в гости к моей подруге, которая была православной дочерью родителей-баптистов), обстоятельствах. И тогда слова из Символа веры: «Верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь», — становятся не привычной фразой, а нашим живым, жизненным переживанием.
И закончу поучением, которое я постоянно вспоминаю. Получила я его от покойного протоиерея Валентина Мордасова (из псковского села Комно): «Вот ты пишешь о святости, а главного не сказала. Святость — от святыни. Через приобщение к святыням человек получает святость».
Роднитесь с небесными жителями
«Роднитесь с небесными жителями» — так любили повторять мои бабушки. Они прожили долгую и трудную жизнь и на опыте знали, как могут помогать святые — и прославленные, и пока еще не прославленные Церковью, но явившие в своей жизни пример долготерпения, любви, смирения. Бабушки были членами право-славных братств 1920-х гг. Все они очень почитали оптинских старцев. Тетрадки с выписками из писем и поучений старцев, редкие сохранившиеся дореволюционные издания были их главным чтением. Через это чтение они привили особое почитание оптинских старцев и мне. Это было задолго до канонизации старцев. Монастырь тогда еще не был открыт, но я все равно стала ездить туда каждое лето. Потом монастырь открыли, стало можно не на один день приехать в обитель, а оставаться там на послушании сравнительно долго. Тогда впервые открылось, что такое «небесный покровитель», открылось, как близко к нам святые, как они нас любят, как слышат любое наше прошение. Но любовь эта бывает подчас очень требовательной, взыскательной.
Ярче всего запомнился случай, как однажды я привезла в монастырь и оставила в канцелярии экспонаты, использовавшиеся на выставке «Оптина пустынь и русские писатели», и… они потерялись. Сказали мне об этом после того, как я в очередной раз (через месяц или через два) приехала в монастырь. Стали везде искать, много раз смотрели на том месте, где я их оставила… как в воду кануло все. А там были подлинные рисунки начала XX века, и их нужно было возвращать владельцам. Я была в отчаянии, но тогда еще не понимала, что расплачиваюсь за гордыню: делала выставку, водила экскурсии, писала статьи, читала лекции, выступала по радио (за всем этим звучит: «Я, Я, Я»).
Но вот появилась в храме новая икона преподобного Амвросия. Необычная и ставшая навсегда любимейшей. Это иконописное воспроизведение известной фотографии старца. Старец изображен в полный рост, опирается на палочку. Как только подошла я к иконе, сами собой слова внутри зазвучали: «Батюшка, помоги мне найти вещи, хоть палочкой меня побей, как ты бил нерадивых и гордых послушников, только помоги». И вот — выхожу из храма, а мне навстречу идет монах-секретарь: «Нашлись ваши экспонаты». — «Где?» — «Да там, куда вы их положили».
Старцы оптинские вообще очень любвеобильные, много приходилось слышать рассказов о том, как они помогали в очень серьезных проблемах людям. И люди платили и платят им великой любовью. Для многих православных именно оптинские старцы — любимые святые. И надо сказать, что здесь действует поговорка: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу — кто ты». Так или иначе, преодолевая свою греховность, оптинские поклонники стремятся стяжать оптинский дух сердечного православия, — «простоты без пестроты».
Мои бабушки открыли для меня наследника оптинского старчества в советское время, — теперь он прославлен «иже во святых» — преподобного Севастиана Карагандинского. Его они знали лично, окормлялисьу него, а мне дали воспоминания, которые в нескольких экземплярах я размножила на машинке и давала читать друзьям. Теперь все эти воспоминания изданы.
Таким же даром свыше было откровение о преподобном Силуане Афонском. Впервые его записки мы читали в 1970-е годы. Читали в машинописи, переписывали в тетрадки. У меня до сих пор они целы. Потом Господь послал встречу с паломниками к ученику преподобного — старцу Софронию (Сахарову). Мы слушали на аудиокассете беседы старца Софрония, писали старцу письма (он скончался в 1993 году). Через все это открывалось величие преподобного Силуана, и он тоже стал любимым святым.
Конечно, все мы особенно почитаем преподобного Серафима Саровского и преподобного Серафима Вырицкого.
Наше время принесло нам дар откровения о любви к России, ко всем нам святых Царственных Мучеников — и мы учимся любви к ним.
Бабушки мои меня научили, что для спасения даже необходимо, чтобы у тебя были именно любимые святые, чтобы ты был крепко связан с каким-то определенным местом, где почитается какой-то святой. Как говорили бабушки, чтобы не было «духовного блуда». Да, оказывается, сам того не осознавая, человек может впасть в такой тонкий грех: страдать «охотой к перемене мест» — ездить от святыни к святыне, от старца к старцу — ив результате не собираться духовно, а разоряться. Сегодня ты «увлечешься преподобным Серафимом» и Дивеевом, завтра тебя потянет в Елец, потом в Ярославль, потом в Киев. А у некоторых своего рода «хобби» становятся поездки на Святую Землю. А вдруг обстоятельства изменятся — на старости лет, или по болезни, или при безденежье — и окажется, что ты уже колесить по святыням не можешь, и нет у тебя единственного на земле места, где ты «оставил душу». Нет святого, который бы сказал о тебе: «Я знаю его, он всегда мне молился, постоянно прибегал к моей помощи. И хоть он грешник великий, Господи, но не чужой нам».
Но есть и еще одно искушение, близкое к «духовному блуду». Можно сидеть на одном месте, даже жить в монастыре, а увлекаться рассказами и книгами о других монастырях и подвижниках, буквально набрасываться на каждую новую книжку, и не видеть того, что рядом с тобою. Более того, такое чтение и такие рассказы могут привести к мысли: «Там где-то хорошо, там есть настоящие подвижники. А у нас ничего нет».
Разумнее было бы задать себе вопрос: вот я прочел эту книгу, узнал об этом человеке, и что мне с того? Я исправился, я как-то приложил это знание к моей реальной жизни, или это осталось только информацией, растравившей душу, мол, «у нас все не так»?
Я позволила себе поделиться с читателями признаниями о моих любимых святых — да не осудят меня церковные люди за нескромность.
Нас выбирают
В прочитанной вами книжице рассказывается о почитании святых, о попытке вникнуть в их подвиг, понять его и преклониться перед ним. А закончить ее хочу рассказом о том, что не только мы «выбираем святых» — из всего великого сонма подвижников Христовых кому-то особенно молимся и просим о помощи, — но прежде всего они нас выбирают.
Мое сознательное обращение к вере в 13 лет произошло в Вырице. Расскажу об этом в стихотворных строках:
Вырицы — высь, Вырицы — тихий свет
Открылись сердцу внезапно…
Полвека уже с той поры миновало,
Но помню тот день отчетливо ясно.
Мы гостевали в доме старинном,
Там я впервые молилась предродовою иконой
И древние книги пыталась прочесть.
Детство кончалось тогда и сердце искало,
Какую дорогу избрать и к чему устремиться.
«Здесь жил старец, — хозяева дома сказали. —
Если просить на могилке его, услышит
И сразу поможет. Имя его — Серафим».
Как дар сокровенный в памяти вещей хранится
Образ высокого храма; ворот, осененных иконой;
Тихое пенье, мерцание теплых свечей, крест на могиле высокой
И острое счастье, что душу пронзило — вот где правда живет!
В миг тот главная в жизни встреча случилась,
И после прогорклым казалось пустое веселье.
И одиночество, даже в толпе, спутником стало привычным.
Вырицы тихий уют покидая, получила в подарок ту древнюю книгу,
Что нашла на заброшенной полке в доме старинном,
И она мне с тех пор мир открывает иной и по жизни ведет.
Недавно выяснилось, что преподобный Серафим, видимо, «приметил» меня еще до описанного в стихах события. Каждое лето, с раннего детства, родители отправляли меня к бабушке в Ярославскую область, в деревню на берегу Рыбинского водохранилища под названием Крестцы. С моими дядюшкой и тетушкой мы ездили рыбачить на реку Ухру и заходили в разрушенный храм на берегу реки, навещали могилы родных. До сих пор помню мое детское потрясение от полустертых фресок на стенах храмах, изображающих непонятный мне мир. Бабушка в то время, увы, уже не была верующим человеком, но все же сказала мне: «Это был наш приходской храм, сюда по праздникам ездили мои родители, потом их похоронили рядом с храмом».
Когда я узнала, что преподобный Серафим был уроженцем Ярославщины и его деревня, так же как и наша, находилась в Пошехонском уезде, то уже это очень меня обрадовало и породило особенное родственное чувство в душе. Но когда к 150-летнему юбилею Рыбинская епархия выпустила книжку «К истокам. Родные места преподобного Серафима Вырицкого» (Рыбинск, 2016) и в книжке я нашла карту памятных мест, их описание и фотографии, — то сделала потрясшее меня открытие: храм на Ухре, куда мы ездили в детстве, а потом на могилку к бабушке, был тем самым храмом, где был крещен будущий старец Серафим, где он молился до отъезда в Петербург. Рядом с храмом нашел упокоение его отец Николай Иванович Муравьев.
Дивны дела Твои, Господи! Святые видят нас с небес и берут под свой покров. И я уверена, что не случайно теперь живу рядом с Вырицой, каждую неделю бываю на могилке дорогого батюшки Серафима и благодарю его за любовь и заботу, которая проявляется даже в самых обыденных вещах постоянно. Закончу рассказ еще одним стихотворением:
В небе над Вырицей лик Серафима, смиренного старца,
Увидели люди на снимке, где он проявился внезапно.
Так бренным нашим глазам показали,
Что для сердца живого не было тайной:
Старец взирает с небес на место своих воздыханий
В молитвах о бедах людских
И так же, как прежде, просит у Бога,
Чтоб даровал нам покой.
Просит, чтоб мы покаяния труд сотворили,
Чтоб помнили жертвы те, что за нас принесли
Наши деды, стяжавшие чин пострадавших за веру,
Чтобы любили Россию — земное отечество наше,
И православие, как драгоценность, превыше всего берегли.
Старче святый! Подкрепи в испытании, нам предстоящем,
Будь нам опорой тогда, когда скажут:
«Что выберешь: крест или хлеб?»
Комментировать