<span class=bg_bpub_book_author>Наталья Тучкова</span> <br>Белым по Черному

Наталья Тучкова
Белым по Черному

(75 голосов4.2 из 5)

Оглавление

См. фильм, в котором упоминается автор и ее книга:
Литургия. Фильм для тех, кто жалуется на жизнь

Предисловие

Почему, Господи?

Господи, благослови!

День был пасмурным, сырым и серым. Нет. Он был совершенно мрачным, черным. Этот день был невыносимым. Машина двигалась по городу уныло и монотонно. Я хотел, чтобы она ехала еще медленней, чтобы автомобиль совершенно остановился, повернул обратно, только не туда. Меня везли на отпевание маленького четырехлетнего мальчика, которого выкрал маньяк, зверски издевался и жестоко убил, размножив маленькую детскую головку молотком. Три дня город помогал родителям, молодым людям, разыскивать их ангелочка. Никто не предполагал, что он находится совсем рядом в погребе соседского дома в страшных мучениях, в детском ужасе леденящем кровь. Мы ехали туда.

Просто выполнить обряд и молча уйти права не было

– Вы должны, батюшка, вы обязаны успокоить родителей. Скажите им слова утешения, поддержите.

Я должен что-то сказать, объяснить случившееся, связать с промыслом Божиим, с Его ролью, замыслом, в этой страшной трагедии. Если имя Ему Любовь, то, как это все объяснить, соединить?

Я был должен…

Но я – лишь молодой священник с совсем коротким жизненным опытом. Я очень слаб, я ничего не могу, я не хочу выходить из машины. Ну что же я им скажу, чтобы не оскорбить, не обидеть в такой момент пустым словом, пусть высоким, но пустым. Чуть-чуть не так и в этом зыбком положении, когда все нервы натянуты как струна, необдуманное слово может не утешить, оскорбить, убить.

Они, наверное, тогда плохо разбирали слова. Предо мной было два получеловека: полумама и полупапа над маленьким гробом.

Полу – потому, что они сознанием только наполовину были здесь. Они были как пьяные, как в тумане. В критической ситуации включилась защитная реакция организма, притупилось сознание. Иначе сердце бы разорвалось, оно не перенесло бы проблемы в полном объеме, во всей остроте.

Я должен был, мне сказали, что я обязан их утешить. Ничего я не мог. Просто молился, старался витать ровно, лишь бы самому не разрыдаться и не усугубить и без того тяжелую ситуацию.

Прочитал, пропел отпуст, аминь. И все, что смог сказать я сказал в несколько слов: Ваш маленький сынок там, где не плачут, не оскорбляют, не делают больно, где не убивают детей. Он теперь там. И всё.

Тогда мои слова закончились. Но именно тогда передо мной стали вставать вопросы – почему. Вопросы, которые человек всегда задавал богу в ситуациях критических, тяжелых, невыносимых, когда эти вопросы человек уже не задает, он их кричит вверх? Кричит с укором, с упреком, даже со злобой? Ну почему? Ведь имя Тебе Любовь! Ведь ты все можешь! Почему же, ответь, ПОЧЕМУ !

Я стал задавать вопросы, а ОН, постепенно, очень терпеливо стал на них отвечать. Начиная с самых простых, грубых, до более тонких духовных.

Я стал отчасти понимать некоторые ПОЧЕМУ. Это делает меня немножко сильнее, непротиворечивее в сторону ЕГО. А иногда даже, когда моя грубость бывает, способна заглянуть в тонкие моменты Его промысла о человеке, сердце способно смягчиться признательностью, благодарностью к Нему! Даже в минуты скорби и несчастья становится способным сказать: Слава Богу за все!

Итак, почему же?

С самого простого.

Почему вообще существует боль? Для чего?

Если человек создан для радости благим Творцом.

Вот именно потому.

Чтобы быть в радости, нужно находиться в условиях дающих эту радость, и наоборот – нарушая, разрушая принципы радования, мы получаем её отсутствие, т.е. скорбь.

Человеку после грехопадения трудно об этом рассуждать своим огрубевшим умом, а иногда просто не хочется трудится ленивым сердцем над этими вопросами. Пусть все течет, как течет. Но когда Бог не может объяснить через разум, достучаться в сердце, Он бывает вынужден с человеком, в его грубом, скотском состоянии, действовать через инстинкты. Один из которых называется инстинктом самосохранения.

Почему в физиологию человека заложена зубная боль? Потому что не будь ее, наших зубов хватило бы на неделю, может, на месяц. Мы грызли бы кости, камни, гнули железки и лишились бы своих зубов.

Но любящий Бог, когда мы не слышим Его тихого голоса, начинает кричать нам через эту боль: «Стой! Остановись! Так нельзя, опасно для тебя!» Так же любая другая физиологическая боль, например боль в сердце. Мы можем бежать к какой-то цели, бежать, бежать, ускоряться, исчерпав резервы организма, дойдя до критической фазы, когда сердце может просто надорваться и лопнуть, и в этот момент Господь кричит нам через сердечную боль: «Стой, чадо, остановись! Сейчас ты надорвешься, присядь, отдышись. Я беспокоюсь за тебя!»

Так во всем с любой физиологической болью. Но и с душой то же самое. Любое нарушение нравственного закона принесет боль. Боль как крик от Него: «Чадо, так нельзя, противоестественно, остановись!»

Боль предательства, боль ревности, зависти, обиды, боль гнева как отсутствие мира в сердце, и так далее. Иногда любящие родители, наблюдая, как чадо, делающее первые шаги в жизни, не имея опыта боли, упорно лезет туда, где опасно. Так вот мама и папа не находя средств в одолении упрямства своего карапуза, позволяют ему малый опыт своеволия. Пусть его слегка ударит, чтобы потом был осторожней, внимательней, сохранней. Сердце родителя разрывается от детского плача, но он идет на это в малом, чтобы потом не хлебнуть полной чашей в большом.

Все просто и понятно, но есть еще ПОЧЕМУ!

Почему страдают праведники, почему невинные?

Почему?

Почему Христос зовет нас в Царство Небесное и тут же предлагает крест?

Почему Его радость в антиномии проходит через крест?

Это очень сложно для нас, более того, противоестественно. Господи мы не можем Тебя понять, а, не поняв как принять?

Господи, почему?

Пред моими глазами стоят родители молодой девушки, которая покончила с собой. В молодом цветущем возрасте еще бы жить да жить и вдруг… В последнее время это случается все чаще и чаще. Я боюсь осудить, поэтому пытаюсь понять, почему она, они стали способны на этот шаг. Но шаг этот всего лишь миг. Что было до того как человек переступил этот порог. Бывает так, что до этого он уже давно умер. Он еще ходил, моргал, передвигался в пространстве, ел, пил по инерции, но душа уже переступила точку невозврата, и самоубийство было уже логичной точкой.

Любая болезнь сопровождается болью, как сигналом, как набатом — ты болен, нужно срочно лечиться, иначе летальный конец. Болезнь души тоже сопровождается боль и часто даже более сильной, чем боль физическая. И тогда, кажется, что лучше бы болела рука или нога, но только не душа. Эта боль в своих критических фазах может доходить до того, что становится сильнее, чем естественный для человека страх смерти. Бывает так невыносимо, что смерть видится как выход.

Другое дело, куда ведет этот выход. Но человек об этом не думает, ему очень больно и поэтому ему нужен быстрый выход.

Она болела и поэтому умерла. Но в чем ее нездоровье, почему? Я позволю себе сказать одно понятие, которое на первый взгляд покажется безумием. Но я говорю именно так. Ее негативный опыт боли, который привел к страшному концу, случился в следствии отсутствия позитивного опыта боли.

Вот эту безумную фразу я хочу сейчас объяснить.

Мы возвращались из паломничества со Святой Афонской горы. Прошедшие дни поставили перед моим попутчиком, человеком не глубоко воцерковленным много вопросов, о которых он думал и спрашивал меня. В частности мужчина не мог понять причин, целей такой крайней аскезы, с частными примерами которой нам довелось столкнуться.

– Я не понимаю, зачем чрезмерно подвизаться. Ну, молились бы для души, трудились в радость. Зачем усугублять? Почему на грани?

Так вот дорогой мой, почему, постарайся понять, что я тебе скажу: их цель, их радость как и наши с тобой, состоит в соединении с Богом, там и Рай в боге. Там наслаждение, Царствие Небесное. Но соединиться с Ним мы можем только по подобию, когда мы становимся подобны Ему в свойствах своей души. Подобное соединяется с подобным и наоборот, противоположности отталкиваются.

Нас можно взять в Рай, искусственно поселить в нем, но если наше внутреннее состояние будет противоположно Богу, мы не найдем там покоя. Мы будем в противоречиях, а противоречия принесут дискомфорт и боль, и Рай станет адом. Так вот соединиться с Богом мы можем только по подобию.

А если Он Любовь.

И в чем главное свойство любви, я бы сказал ее смысл.

В жертвенности.

Жертвенность — главная примета, через которую мы можем увидеть присутствие любви, ее наличие, качество. Только там, где есть жертвенность, есть любовь. Иначе все иллюзии, обман, что-то другое. Мать жертвует своим сном, силами, привычками, здоровьем ради любимого дитя. Она его любит, поэтому иначе не может, это закон любви. Она даже умрет за него не раздумывая, потому что иначе просто не может быть, она пленница любви. И этот плен хоть и бывает тяжел, подчас невыносим, он доброволен, он желанен.

Я скажу больше, он приносит радость. Как искренне любящий молодой человек мечтает не только говорить слова любви, он жаждет подвига за нее, страдания, он желает умереть за нее. Потому, что его настоящая любовь понуждает его к действию и это действие его радость , его смысл.

Но наше богоподобие, наше состояние любви не должно быть иллюзией, философской идеей. Оно живет, действует только в бытии. Любовь должна проявляться, она должна быть. Она должна стать нашим БЫТИЕМ, со всеми своими свойствами и приметами. Главной из которых является жертвенность.

Хочешь быть Моим учеником, бери крест и следуй за Мной. Господь не говорит: не хочу тебя видеть без креста, просто ты будешь не подобен Ему. Ты будешь другим, ты не будешь любовь, которая не бывает без жертвенности.

Святые, понимая это, очень глубоко, чутко переживая, искусственно через аскезу принимали на себя подвиг жертвенности. Они стимулировали этим в себе жертвенность, воспитывали, дергая ее за струнки, тревожили эти стороны души, чтобы воспитывать ее в себе, взращивать.

Жертвенность — это пища нашего богоподобия, энергия.

Святые это понимали, желали, искали.

Но наши души, простые смертные тоже должны иметь эту пищу, энергию. Иначе статическое состояние нашего внутреннего мира станет болотиться, загнивать, умирать, приведет к непоправимому. То есть наша жизнь есть постоянное умирание через жертвенность. Проявление нашего настоящего бытия, бытия по Богу в умирании ради Христа.

Это настоящая жизнь, смысл.

Теперь я понимаю смысл, причину страданий.

Душа способная страдать, находящаяся в жертвенности, это живая душа, в ней есть любовь, в ней живет Бог, в ней происходит жизнь, в ней есть смысл.

В середине 20 века, во время страшной мировой войны, когда человечество допускало ужасные, страшные действия в отношениях между отдельными личностями, между народами, странами, людские жертвы исчислялись миллионами, гибли старики, женщины, дети. В это ужасное время, в тогда еще молодом иеромонахе Софронии Сахарове, тоже родился вопрос. Вопрос как протест, вопрос как крик туда, вверх – ПОЧЕМУ? Господи, почему? Почему мне , грешному, ничтожному жалко, невыносимо? А где же Ты? Почему Тебя нет?

И тогда он увидел Бога распятого на кресте, который сказал отцу Софронию: «Разве ты распялся за них?» Он увидел Христа не Того, исторически далекого в двухтысячелетней давности, который когда-то распялся за нас. Он увидел Христа сегодняшнего на том же кресте, в той же жертве. Это не Он заставил людей воевать, убивать, зверствовать. Он всего лишь оставил их в своей воле. Оставил, чтобы достучаться до сердец человеческих. Чтобы докричаться до них. Бедные мои, несчастные, поймите вы, наконец, как вы больны. Вам совершенно нельзя жить самими, так как вам кажется правильно, так, как хочется. Вы обязательно начнете все делать не так, начнете ссориться, враждовать, убивать. В вас это есть. Во всех, во всех. В каждом.

Вместе с матерью замученного младенца туда вверх с протестом кричала и мать маньяка: «Господи, почему? Ведь он был прекрасным малышом, добрым подростком, почему он стал таким и совершил то, что совершил?»

Почему? Почему? Почему?

Потому что это есть во всех нас после грехопадения. Мы в ненормальном состоянии, мы все способны на грех, на убийство. Бог сдерживает наше буйство, и мы в благополучии начинаем думать, что все хорошо, благополучно. Наш инстинкт самосохранения притупляется, кажется, что все идет само собой, все в порядке.

И тогда, чтобы всколыхнуть в нас остроту видения проблемы, Он не наказывает, Он просто отходит в сторону, и мы начинаем наказывать сами себя, доходить до ужасного и в этом ужасе начинаем кричать: «Почему? Почему ты оставил нас?»

Потому, что победа еще не одержана, поле битвы сердца наши, Бог не может без нашего добровольного участия одерживать победу. Он связан нашей свободой. Он может только кричать нам, упрашивать нас, предлагать помощь.

Господь кричит нам о том, что положение очень серьезное, настолько критическое, что ОН не сходит с креста, и Он на кресте не за Себя, а за наши же проблемы. И как две тысячи лет назад там, на Голгофе, опять получает плевки от людей.

Плевки и обиды, непонимание того, что во всех бедах виноваты сами люди. А Он кардинально не может ничего исправить без нашего участия, без нашего труда.

Возвращаясь памятью туда, на то отпевание младенца, я невольно ставлю себя на место его родителей, на место его самого, на место матери убийцы, на место маньяка, и везде мне находится место, потому что я человек, человек еще с маленькой буквы, тот в котором есть поражение природы. Есть болезнь страшная, ужасная. И если я увижу это очень остро, чутко, и буду лечиться с помощью Божьей, т.е. соблюдать Его рецепты, Его предписания, я смогу ее победить. И наоборот, если все будет пущено на самотек, болезнь будет прогрессировать, развиваться, и произойдет ужасное – из богоподобного существа, я могу стать скотом, зверем, уродом.

Процесс выздоровления предполагает принятие горьких лекарств, процедур, соблюдения режима. Все это ограничивает мою свободу, мое хочу. Но и дает результаты. Я начинаю чувствовать себя хорошо, у меня повышается настроение, появляется чувство радости, и вместе со мной радуются и мои близкие и мой Доктор Господь Бог.

Ему же слава во веки веков. Аминь.

Протоиерей Сергий Баранов

Сегодня 22 дня...

Сегодня двадцать два дня прошло с того вечера, как «случайно» погибла моя шестилетняя доченька. Сколько мудрости и понимания жизни принесла мне ее «смерть». Сколько чудес и подарков от Бога я увидела и почувствовала в эти дни! Еще долго будут происходить откровения, чудеса, светлые мысли. От всего сердца благодарю за все Боженьку и плачу, плачу от радости, что Он есть, от сознания Его милости ко мне, грешной, от того, что никогда не оставляет, а только любит и бережет, бережет, бережет.

Иногда, вспоминая о своей жизни, каких-то мгновениях и поступках силюсь понять, и не могу, как же можно меня любить, да хотя бы простить за что-то? Немыслемо, невозможно – но это для меня, я просто человек. А Ему легко, Он и есть Любовь.

Я это уже знаю. Спасибо Боженька Тебе и за это!

Папа

Он умер, когда мне было три года. Но до этого времени успел оставить в моей жизни такой след, что и поныне, Бог радует меня памятью о нем. Человек он был наичудеснейший, мама не знала в нем того, чего бы он не умел делать. Огород у него всегда самый лучший, самый ухоженный. Росло все как в сказке. Рыбак – лучшего и желать не нужно. Правда, все любил один делать. Уедет бывало, на мотоцикле, приедет дня через два и столько привезет, что ванна полна. И ни синтюшек, а сомов, щук, голавлей. Хотя мама помню, бычков любила. И для нее лично, маленький целлофановый мешочек из-за пазухи доставал. Грибов тоже привозил много, места свои заветные никому не открывал и берег. Когда они с мамой поженились, у нее было двое сыновей, а папа всегда дочку хотел. Мама говорила, куда нам, двое деток есть и достаточно, но папа был неумолим.

– Детей нужно много, особенно девчат. Так что будешь рожать до тех пор, пока дочка не родится.

И мама слушалась, потому что любила. Так вскоре родился еще один сын, а после него, через три года я появилась.

Привез отец маму в роддом, приняли ее врачи, а папа сел в приемной. Через несколько минут медсестра окошко открыла, папе мамины вещи отдала и говорит:

– Дочка у вас.

– Нет, я свою только привез.

– Это ваша фамилия?- показывала она запись в журнале.

– Да.

– Так чего же вы мне голову морочите, дочка у вас, три двести.

Как же он был счастлив! Вокруг больницы бегал, мамину палату искал и кричал:

– Светочка, я тебя люблю, спасибо тебе за дочку.

А потом еще цветов целую кучу привез. Поздравлял всех медсестер с нашим днем рождения, потому что маме в тот день, когда я родилась, двадцать шесть лет исполнилось.

Любил меня папа крепко. Деток, братьев моих, никогда не обижал, но я для него была особенной. Назвали меня Ларисой, и вокруг меня всегда собирались.

Однажды мама говорит отцу:

– Дима, надо бы в конце концов и свидетельство Ларисе сделать, а то скоро уж два месяца, а документов нет.

Отец молча собрал все, что для этого было нужно и пошел в ЗАГС. Вернулся такой же молчаливый, положил на кухонный стол свидетельство и тихо ушел из дома. Мама не поймет, что с мужем сталось, вытерла руки о передник, открыла документ и ахнула, вместо Ларисы написано в нем Наталья Дмитриевна. Мама плакала, обиделась на мужа, а он пришел только к вечеру.

– Прости меня, милая, но дочку нашу больше жизни люблю, поэтому хотел ее в честь своей мамы назвать, Натальей.

– Да чего уж,- всхлипывала мама,- имя тоже не плохое.

К Наташе привыкли быстро, а папа всюду меня с собой брал, когда можно было. В кладовке специально для меня балаган сделал, и мы с ним частенько от всех туда прятались. Он мне, то стихи читал, которые сам сочинял, то журнал «Мурзилка».

Таракан, таракан
Не ходи к нам в балаган,
Мы с Наташкой будем спать,
А потом пойдем гулять.

И много еще каких сочинял. Так быстро текло время, мне уж исполнилось два с половиной года, и семья наша была вполне счастлива. В один из воскресных дней мы все чистенькие и ухоженные стояли на остановке и ждали трамвай, чтобы поехать в парк. Отец держал меня за руку, когда в красных вагонах открылись двери, и вся наша семья вместе с другими людьми переходила дорогу к трамваю. Уже на середине пути отец заметил такси, машина летела прямо на нас. Он быстро отшвырнул меня в сторону, а сам оказался под колесами.

Эта трагедия сломала не только тело моего отца, она сломала всю жизнь нашей семьи.

Долгие месяцы больницы, лечения. Мама вымоталась окончательно. Папу привезли домой уже инвалидом с многочисленными пролежнями. Ноги отказали совсем. Но он держался. Мама определила ему отдельную комнату, а я переехала в комнату братьев. Папа был, насколько позволяла его болезнь, бодр, весел, все так же сочинял стихи, сажал меня к себе на живот и, раскачивая кровать, катал меня. Мама делала все, что было в ее силах, и даже больше. Не знаю, откуда, но у нас появился «Запорожец» с ручным управлением. Мама брала мужа на руки, сама, без посторонней помощи несла и усаживала его на водительское сиденье. А на заднем размещались мы — дети. Мама садилась рядом с мужем и так мы ездили в гости, по делам, по больницам и даже не далеко путешествовали. Она носила его на руках до тех пор, пока он мог еще держаться. Через полгода, в возрасте тридцати семи лет его не стало. Похоронили отца по советским обычаям, под красной звездой. Я не могла ничего понять, что происходит? Все трое детей и мама стояли у гроба, а меня уносили куда-нибудь, чтоб не видела своего любимого папочку умершим. Хоть и было мне тогда три года. Я была очень толстенькая и женщины не могли долго держать меня на руках. Они передавали одна другой, только чтоб не пустить ко гробу. Прошло время, может месяц, может два, только стало со мной происходить что-то «странное». Когда мама брала меня куда-нибудь с собой, мы доходили до остановки, и тут, услышав музыку громкоговорителя на доме культуры, я начинала плакать и дико кричать:

– Мама, папочку хороняют, папочку хороняют…Она, родная, ничего не могла со мной сделать. Успокоить меня было невозможно, я кричала, билась, падала на асфальт, пока мама, наконец, не уносила меня подальше от этого места. Музыка, совершенно любая, почему-то настолько тревожила меня, что никто ничего не мог сделать. Успокоилась я только после того, как мы с мамой увидели похоронную процессию, которая шла по проезжей дороге. Я снова стала плакать и кричать «папочку хороняют» и тащила маму ко гробу. Мы подошли к родственникам умершего, и вместе с ними шли до тех пор, пока они не стали рассаживаться по машинам и автобусам. Мама тихонько увела меня в сторону и с тех пор я больше не вспоминала и не плакала об отце. Необъяснимая скорбь прошла, но за это время я похудела до неузнаваемости. От пухлой девчонки остались кожа да кости, и выпали все до единой реснички. Со временем они вновь выросли, но маленькие и редкие.

Прошли годы, на папиной могилке убрали памятник с красной звездой, поставили крест, и молиться о нем стало легче. Но с той самой минуты, как не стало моего родителя мы никогда больше всей семьей не сидели за нашим круглым дубовым столом, где всегда обедали, ужинали и принимали гостей.

Была бы эта история грустной, если бы не было над всеми нами Божьего промысла и милосердия. Только с ним можно все пройти, все пережить. Это так. Слава Богу за все.

Баба Таня

Сегодня, как всегда, утром молились. Сын Данилка сидел рядышком. Вместе пропели «Верую». Дальше читала одна. Пришло время поминания. Среди родственников, знакомых, друзей особо поминаем благодетелей.

- Мам, а кто такие благодетели?

- Это такие люди, сынок, которые делают много добра кому-то, иногда даже от смерти спасают.

- Баба Таня тоже благодетель?- я невольно задумалась.

- Мам, ты чего? Баба Таня тоже благодетель?

- Да, сынок.

– Она тоже кого-то от смерти спасла?

– Эх, Данилка, спасла, конечно, спасла. Было такое время, когда и я была маленькой. После смерти моего папы, жизнь в нашей семье как-то не заладилась. Все жили по-своему, каждый сам по себе. Потом все разбрелись кто куда и остались мы с братом одни. Я тогда в классе четвертом училась, а Андрей на три года меня старше, значит учился в седьмом. Мамы в городе не было, ее в тюрьму посадили на год. Когда она торговала пирожками, пришли проверяющие и нашли у нее лишний рубль. Мама пыталась объяснить, что второпях свои деньги не выложила, но ее ни кто не слушал. Оставили нас на бабушку с дедушкой, а ее увезли. Дед был против, нас к себе взять, вот мы с братом одни в квартире и жили. Моя учительница в школе меня подкармливала, но начались каникулы. Есть совсем было нечего. Андрей строго настрого приказал ни у кого ничего не брать. Даже когда соседки осторожно давали мне булочку, он прибегал, отнимал у меня и отдавал обратно, говорил, что мы не голодные. Так что бедным соседкам ничего не оставалось, как только грустно смотреть нам вслед. Был только один человек, у которого мой брат принимал милостыню. Это была баба Таня. Жила она в маленькой комнатке на железнодорожном вокзале, ее дочка Аня жила рядом, гораздо просторней. У них была своя печальная история, из-за которой они почти не общались. Когда Аня еще и ходить не умела, баба Таня ее уронила. Девочка осталась жива, но выросла маленькой и горбатой. Аня не могла простить матери своего нечаянного уродства, и баба Таня сильно страдала. Для нас она была соседкой нашей бабушки. Вот и все наше родство. Мы приезжали к ней один раз в неделю. Как сейчас помню, открывает брат дверь и в полупрозрачном дыму папирос «Беломорканал», у окна, на кровати, сидит баба Таня и плетет хозяйственные сетки.

Такие сейчас можно только в музее увидеть. Она встречает нас широкой улыбкой, жестом приглашает сесть рядом. Мы садимся, а она молча продолжает свою работу. Разговаривала баба Таня так мало, что я даже не помню ее голоса. Делала все молча, степенно. Немного постучит коклюшками, тяжело поднимет свое тучное тело, сделает шаг, откроет свой заветный шифоньер, достанет оттуда тряпочную сумочку полную до краев, засохших в камень, пряников и ломаных печеней со специфическим запахом, протянет Андрею. В этот миг мы все трое становились счастливыми. Сумку «сладостей» мы с Андреем тянули неделю. Это была вся наша еда. Где-то месяц или чуть больше мы ездили к бабе Тане. Потом брат с друзьями куда-то уехал, а я осталась совсем одна. Посидела дома денек, другой, и отправилась к бабушке. Дед, конечно, ругался, даже хотел из дома уйти, но бабушка сказала ему какое-то волшебное слово, и он согласился меня оставить. Так я у них и школу закончила. Только с тех пор я не люблю ни печенье, ни пряники. А бабу Таню я всегда буду помнить. Мама, когда к нам вернулась и узнала, как мы жили, все время плакала. Вот так, дорогой мой, и ты молись за бабу Таню, она твою маму от голодной смерти спасла, а ты хлеб в мусор выкидываешь, думаешь, я не знаю?

– Мам, прости, я ж не знал. Я, правда, правда, больше не буду, честное слово!

- Эх, ты, непоседа, что б ты понял, что вкуснее хлеба нет ничего на свете, нужно у тебя его отнять. Но не могу я этого сделать. Я ж люблю тебя, надеюсь, может, теперь перестанешь?

– Мам, вот честно, не буду.

– Хорошо. Давай теперь святым помолимся.

Мама

Милая, добрая, нежная моя мамочка. Сколько ж выпало на твою долюшку. Все помню, и по-прежнему тебя жалею. Теперь все прошло, ты успокоилась в Божьих обителях. Я рада. Помню, как ты о своем детдоме рассказывала.

Тяжело тебе было. Время послевоенное. За обедом тот маленький кусочек хлеба все отдавали «главному» в вашем классе, а ты не отдала. На следующий день тоже не отдала и тогда, ночью, мальчишки устроили тебе «темную». Набросив на тебя, спящую, одеяло, били, сколько сил хватило. Воспитатель спрашивала: — кто? — а ты молчала, и только за столом, во время обеда, видела их страшные глаза. Они смотрели на тебя в упор. Ждали хлеба. Ты не отдала. Тогда закрыли тебя в туалете, где просидела на бетонном полу всю ночь, с выключенным светом, а вокруг бегали крысы. Ты не плакала. Снова воспитатель спрашивала: ‑кто? — ты по-прежнему молчала. Свой паек из нескольких грамм съела сама. В эту ночь они тебя не нашли. Спряталась ты ловко. А под утро пришла в комнату мальчишек, накинула одеяло на «главного», дала ему таких тумаков, что бедный подросток обмочился. Больше не стало в вашем классе «главного» и все ели свой маленький паек. А помнишь, как ты заступалась за младшего брата. Все детдомовские годы он прожил под твоей защитой. И, как водится, вырос и предал тебя. Смалодушничал, отдал врагам твоим. А те, на моих глазах, избивали тебя, связанную. Мне тогда лет пять было. Увидела беду такую и вскричала от ужаса, а ты, услышав голос мой испуганный, встала как исполин над ними, одним движением разорвала веревки, как ниточки.

Убежали враги твои от страха, а ты, забыв о них, утешала меня, плачущую. Любил тебя Бог, хоть и не знала ты о Нем. Много чего жуткого было в жизни твоей, но Боженька берег тебя и спасения твоего хотел. Перед смертью, люди хорошие, чтоб совсем от грехов очиститься, поболеть должны. Так и ты после инсульта тяжело страдала. Говорить почти не могла, передвигалась или со стулом, или по стеночке. Смотрю на тебя, сердце от жалости так застонет, а ты улыбаешься. А помнишь, как я тебя молиться учила. Сидела ты тогда на стуле, я перед тобой на корточках. Говорю тебе: — мам, повторяй за мной, Господи, Иисусе Христе.…

– Го-о-о-о-спо-о-о-ди‑и.…- еле выговоришь и затрясешься вся от слез и немощи своей. Я глажу тебя по руке и утешаю:

- Мамочка, не плачь, не надо.- И снова: — Го-о-ос-по-ди‑и Ии-су-у-се-е-… и опять в слезы. Один раз у тебя все ж получилось сказать — Господи, помилуй мя. Это была первая и последняя во всю твою жизнь молитва. Но мне думается, что истинной молитвой было твое доброе сердце, твои поступки. Скольким людям ты помогла! Спасибо тебе. А потом ты совсем слегла. Уже не ходила, не говорила, только глядела на меня задумчиво, когда в сознании была. А так больше спала. Медсестра ежедневно делала тебе уколы, а ты их, наверное, не чувствовала. Какие страшные были у тебя пролежни! Но ты, как всегда, не стонала, не плакала. Я омывала их, а ты все улыбалась. По утрам несколько минут стояла у твоей двери, боялась открьпъ, и увидеть тебя умершей. Но Боженька разрешил мне услышать твой последний вздох.

В одно летнее утро, сделав кое-какие домашние дела, я вышла в огород. Увлеклась работой, а время бежит, и уж скоро полдень. Вдруг так сильно захотелось мне почитать псалтырь. Положила все инструменты огородные и пошла в дом. Умылась, вошла в церковку, взяла псалтырь. Повернула голову в сторону твоей комнаты, немного постояла, и пошла читать к тебе.

- Хоть она и спит, а все-таки псалтырь тоже послушает, может, полегчает, ‑думалось мне. Открыла книгу, начала читать вслух. Прочла несколько псалмов и подняла голову. В этот момент ты лежала тихо, но я буд-то откуда-то узнала – мама умирает! Чтобы не пропустить нечаянно твой последний вздох, я неотрывно смотрела на тебя. Словно кто-то говорил мне: — читай! Читай же!

А я не могла, не могла пропустить ни одной секунды твоего дыхания. И вот один вздох, тишина, другой, тишина, третий и .…. все. Ты стала свободной. Я будто вместе с тобой почувствовала избавление от твоей тяжелой жизни, страданий.

Все свершилось, и мы были вместе. Слава Тебе Боженька, что первого августа, по Твоему милосердию я проводила свою милую родительницу, а Серафим Саровский встретил ее. Это великая, не первая и не последняя к нам, грешным, милость. Спасибо Тебе за все!

* * *

После похорон были поминки. Народу было мало. Несколько знакомых, мой муж, да я с братьями. Старшему, Станиславу, я строго настрого наказала не поминать маму водкой и не упиваться. И Андрея, другого брата, не спаивать. Но кто бы меня слушал. Они уехали к себе и так помянули, что Стасик, до самой своей смерти помнил. Упились до невозможности. Во время таких «поминок» старший пошел на кухню чай разогреть. Согрел до кипятка, а идти-то трудно. Снял чайник с плиты, покачнулся, не удержал равновесие, да так весь кипяток себе на ногу и вылил. Крик, вопль! Младший притащился, давай его из этой лужи кипятка вытаскивать. Кое-как добрались до комнаты. У Стаса нога разбухла, волдырем огромным покрылась, а Андрей с пьяна лечить его вздумал. Пошел на кухню, масла взять, чтобы ногу помазать, а рядом уксус столовый стоял. Он его вместо масла брату на ногу и определил. Ужас! Какой крик стоял! Но опять ума ни у того ни у другого не появилось. Врача так и не вызвали, какой-то рваной тряпкой все замотали. Я, конечно, ничего об этом не знала, только сниться мне под утро мама. Стоит передо мной и говорит:

- Наташенька, дай выпить.- Я очень сильно смутилась, потому что знала, только схоронили.

- Да что ты, мама, как можно?-Тут подходят к ней две женщины, берут ее под руки и уносят, так как мама сама идти не может. Ноги ее по земле тащатся и две борозды оставляют. Соскочила я с кровати, как ужаленная. Такое смятение во мне.

Не пойму ничего. Молитва не идет, только слезы, да страх! Что случилось? Днем на такси Андрей старшего брата ко мне привез и рассказал эту историю. Ох, ругала я их, ох, кричала.

- А теперь, как хотите, идите в храм, у Бога, да у мамы прощения просите, — и выгнала их вон! Станислав потом еще приезжал, помощи просил, а я все одно:

- Иди к врачу да в церковь.

Так разозлилась на него, даже видеть не могла. Потом гляжу, он такой беспомощный, что тут сделаешь? Купили в аптеке мазь, повязки специальные, обработали рану, и уехал он к себе.

Время быстро летит. На девять дней приготовила все, гостей позвала. Только не пришел никто, ни один человек! Да что ж такое, думаю, бедная моя мама, и помянуть-то тебя некому. Опять расстройство. На следующий день как начали все приходить, кого звала и кого не звала — все пришли. Вот радость-то! И так замечательно все устроилось, что я подарила соседке икону «Воскресение» Иисуса Христа и Библию.

- Вот вам книга, читайте ее, а как читать будете, так и маму мою помянете.

Они рады, а я счастлива. Какие поминки! Оказалось, что я дни не правильно посчитала. Да только поминки тоже Бог устраивает. Как здорово! Как замечательно! День прошел, моя милая мама вновь мне во сне явилась, только совершенно без одежды была. А тело ее было как у новорожденного, чистое-чистое!

- Мама, да у тебя ж не одного струпа не осталось!- только воскликнула я, а она вмиг пропала. Больше с того дня ни разу ее не видела. Да чего ей приходить? Каждое утро на молитве ее поминаю и в храме заказываю проскомидию. Ей хорошо и мне не плохо. Слава Богу за все! Где-то, через неделю, брат старший приехал. Смотрю, идет, почти не хромает.

- Вот сестра, пришел рассказать тебе, что ты права была. Нельзя было мамку водкой заливать, а я думал, брехня все это. Все пьют, а ты одна такая выискалась.

Да ладно теперь уж. Когда ты нас в церковь гнала, тоже не верил. Сама, думаю, чокнутая, и меня таким сделать хочешь. Только как девять дней прошло, нога совсем разболелась. Сил не стало никаких. Чуть на стенку не лез! Лекарства никакие не помогали. Пошел в травмпункт, а там без полиса не принимают. Из последних сил, скорее от отчаяния, пошел я в церковь. Прихожу, там нет никого. Иконы висят, как у тебя, что делать не знаю. Подошел к одной, как ее зовут-то, женщина там?

- Богородица?

– Наверное, я не разбираюсь. Встал перед Ней и попросил мамку, чтоб простила. Плакал, правда. Устал, от боли, наверное. Вышел из церкви, так хорошо. Я тогда ни про ногу думал, нет, а внутри, вот здесь, как отпустило что ли. Про тебя еще вспомнил. Всегда хотел понять, зачем ты сюда ходишь, теперь вроде понял, чтоб полегчало, да?

Мне немного смешно стало, я улыбнулась, но промолчала.

- Так вот, пришел домой, повязку поменял и все, больше не трогал. Утром проснулся, умылся, пошел чай попил. Стал повязку менять, и вот чего, смотри — он тут же снял бинты, а там, где было это ужасное месиво крови, гноя и мяса, совершенно новая, молодая кожа, точь-в-точь как у мамы во сне! Я только руками всплеснула

– Ах, вот так чудо! И не болит?

– Не‑а. Сам обрадовался. Только теперь что, значит, мамка простила что ль?

- Эх, ты, балбес! Мамка-то простила, да только жить как дальше собираешься?

- Опять, понеслась! Хватит! Поесть лучше чего-нибудь дай. Домашнего охота.

Вздохнула я, чего тут скажешь? Пошли обедать. Вот и еще одно чудо. Всем показано, а кто видит? Прости нас, Господи, грешных!

Дети

Данилка

Это четвертый мой ребенок. Сейчас ему девять. Очень любит просфорочки, поэтому на литургии всегда с нетерпением ждет, когда пройдут все причастники, чтобы побыстрее подбежать к запивке. Эта привычка осталась с того времени, когда каждое воскресенье до семи лет причащался Святых Таин. Теперь же без исповеди и поста к чаше не подойдешь, а уж эту радость, поесть просфорок, да запить ароматной теплотой, у него никто не отнимет. И поминание к тому же. Как известно, у каждого своя судьба, своя смерть, свое рождение. Данилку это правило стороной не обошло. Родился он чудно. В то время у меня было двое детей, Оля да Танюшка. А Димочка уже ушел к Боженьке. Горевала я о нем, где тайно, где явно, только появилось нестерпимое желание иметь сына.

– Вот рожу себе сыночка и назову Дима, тогда получится, что хоть так верну моего любимца,- думалось мне. Шло время, Бог лечил, и пришла я к тому, что Дима, он один такой, таким и останется, в памяти и вечной жизни. Не может быть двух Димочек, даже если дать такое же имя, то человек все равно будет другой, со своими привычками, целями, образом. Своей памятью и неправильным желанием я хотела наложить одну судьбу на другую, но в итоге не получилось бы ни того ни другого. Смирение — оно спасет и живых, и умерших и еще не рожденных. Тогда я решила, что пусть хоть имена будут похожи. Тут и книга рядышком оказалась о святом благоверном князе Данииле. Чудеса! Будет у меня Данилушка. Через полгода на приеме у врача, мне было сказано, что я уже не одна, а ребеночку семь недель. Без всяких аппаратов и исследований я точно знала, жду Даниила. Чувствовала, это совсем не Дима. Это другой, но такой же прекрасный и любимый.

В то время было у нас с мужем несогласие. Причиной была Оля. Милая моя девочка сильно страдала от болезни, а свекровь при встрече говорила мужу:

- Надо с ней что-то делать. Чего вы мучаетесь? Татьяна от нее страдает, еще завести дитя собираетесь, ума, у вас нет. Сами не вечные, помрете, а Ольгу на кого оставите? На Татьяну? У нее своя жизнь, зачем такое делать? Сдайте ее в дом инвалидов, все наладится.

Мы с мужем ругались после таких разговоров. Словно яд, все точил и точил наши отношения этот совет. Жили мы тогда в деревне, и я начала побаиваться оставлять дочь одну.

– Уеду в роддом, целую неделю меня не будет, чего они без меня решат?-волновалась я. Совета у священника не спросила и решила, рожать буду дома. Это сейчас все кажется жуткой глупостью, а тогда, страх за дочь, полностью закрыл разум. Тут еще родственник масло в огонь подлил:

– А чего? Правильно! Вон раньше бабы в поле рожали. Родят, да и снова сено косить. Чего мудрить, все равно как приспичит, у нас ни фельдшера, ни машины. Никого. Так что готовься.

Жутко мне было от таких размышлений, только действительно, до ближайшего роддома в соседнем регионе километров пятьдесят, а до нашего города все восемьдесят. Чем ближе был срок, тем страшнее мне становилось. «Что со мной будет?» Посмотрю на Олю и думаю: «нет, я выдержу». С такими мыслями и доходила до родов. Схватки начались под вечер. Муж на меня посмотрел и побежал по деревне машину искать. У кого транспорт сломался, а кто уже выпил после трудового дня. Прибежал Евгений домой — я молюсь. Схватки прекратились и я уснула. На следующий день все началось снова. Пока муж за фельдшером сбегал в соседнюю деревню, пока они вдвоем вернулись, уже полдень. Я по полу катаюсь, то в кровать вцеплюсь. Они на меня глянули и опять разошлись на поиски транспорта. Уже шел четвертый час вечера. Силы меня покинули окончательно. Я снова к иконе, только вижу, что очень грозно Боженька на меня смотрит. Тут бы с духом собраться, да только некому меня поддержать.

– Господи, за что же Ты на меня так сердишься? Помоги хоть не умереть, что тогда с Олечкой станет? А Он строг, очень строг. Я в панике. Одна, да еще Боженька никак не смягчится. Мне бы подумать над собой, да где тут, когда я превратилась в один бесконечный кусок боли, Муж прибежит, глянет, и опять убегает. Около пяти вечера он увидел знакомый «Уазик».

– Ой, здравствуй. Слушай, Иван, у меня жена рожает, отвези в роддом, умоляю.

– Ого, да ты что! Некогда, знаешь, никак не могу.

– Да я тебе денег дам.

– Да я тебе сам денег дам, только бы не везти. Она ж в машине у меня родит!

Евгений отошел от последней надежды и поплелся домой. А в это время я все с Богом разговариваю. Все прошу указать, в чем я так жестоко провинилась, но никакого результата не было. Прошло еще немного времени, мне стало казаться, что мои муки никогда не кончатся. Подняла я последний раз свой усталый взгляд на образ Спасителя, остановилась на мгновение и произнесла:

– Эх, Господи, и чего это я за детей так страдаю, если бы все эти муки за Тебя были.- В этот самый миг словно луч яркого солнца освятил икону, а когда яркость прошла, я увидела моего любимого Боженьку, того самого, Который всегда меня слышал и любил. Он улыбался! Через десять минут я родила. А совсем скоро и муж пришел. Вошел и увидел, как я обнимаю моего дорогого сыночка. Тут и фельдшер подошла, а вскоре и машина подъехала. Обрезали пуповину, вытащили детское место и положил в небольшой контейнер. А меня с сыночком посадили в «Жигули», и отвезли в роддом соседнего региона. Ехали по грейдеру, память о болезнях отступила, потому что родился человек в мир, и потому, что Бог простил. Но пострадать еще пришлось.

Приняли меня с большой неохотой.

– Куда вы ее к нам?- ругалась медсестра приемного покоя,- Может она больная или заразная! Где ее анализы, документы?

Муж подал нужные бумаги.

– И чего вы мне суете! Где результаты последнего УЗИ? Нет? вы что, с ума сошли? У меня полный дом стерильных рожениц! Ба — а, да еще и не наша, из России! Ну, вообще!- Побурдела, сестра, попричитала, и велела проходить в приемную. Там другие врачи подошли, и от них мне досталось. Молчу, а что делать. Ребенка забрали, давай меня оформлять, да отмывать. Выдали больничную одежду, отправили в палату. Там я оказалась четвертой. Все трое были местные. Вскоре зашла врач.

- Так, пока ее анализы не будут готовы, к ней не подходить, ее ребенка не кормить, своего ей не давать!

Девчата на меня посмотрели и молча, отвернулись к своим малышам. Очень хотелось кушать, но ужин давно прошел. Положила я под бочок своего кроху и уснула. На следующий день, утром, всех позвали на завтрак. Пришла и я. Подошла к окошку, женщина с половником что-то говорит на ином языке, я не понимаю. Девчата сзади подсказывают:

– Тарелка есть? Ложка, кружка? Нет? Тогда уходи, здесь все свое.

– Извините, а можно хотя бы хлеба взять?

– Только два кусочка.

Я беру хлеб и иду в палату. Ком подкатил к горлу, да только что делать?

Хорошо хоть ребенок со мной. Одна радость. Съела хлеб, подставила ладошки под кран, попила, и пошла, кормить Данилку. После кормления девчата сели пить чай. Меня не звали.

– Давайте, я вам хоть кипяточку налью,- предложила одна.

– Я бы с радостью, но у меня кружки нет.

– А‑а-а.- ответила она и отвернулась. Это были первые и последние слова моих соседок, обращенные ко мне. За все пять дней, больше никто ни о чем меня не спросил. Разговаривали они только на своем языке. Анализы были готовы уже на следующий день, но свое указание, как это бывает, врач отменить забыла. И из родных ко мне никто не смог приехать, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. В эти тяжелые для меня дни, я поняла, как ничтожен человек. Как он беспомощен и слаб, и на самом деле он Ничто. Поняла, как смешно выглядим, когда показываем свою силу, или красоту, или власть. Все это бутафория, мыльные пузыри. Поняла, как страшно жить в чужой стороне, где поют чужие песни, рассказывают детям чужие сказки, где постоянно звучит чужая речь!

Это страшно, если ты одна. Я молилась, мысленно звала то Господа, то родных. Но видно так было нужно, чтоб стать мудрее, сильнее, хотя и это не мое, а Божье. Все трое суток я ела свою норму хлеба и пила воду из-под крана, а вокруг было столько еды, и на пасху христиане столько не готовят. Девчатам несли ежедневно по два полных пакета; куры, утки, фрукты, вареные яйца приносили полными бидонами. Все тумбочки, подоконник, место возле кровати, все было занято и лежало слоями. А они все принимали и принимали. Среди всего этого изобилия еще больше чувствовалось отчуждение, духовное.

К вечеру третьего дня меня полностью охватило отчаяние. Я устала молиться, ждать, голодать. Устала слышать непонятную для меня речь. Меня сводили с ума сериалы и новости на ином языке. Казалось, даже стены вопияли — чужая, чужая! Я вышла в коридор, прошла немного и вдруг вижу, как входят и выходят посторонние люди. Взгляд остановился на входной двери. Дверь! Она открыта! Я могу сейчас же взять ребенка и уйти, прямо сейчас, в халате и тапочках, за десятки километров, но домой, домой, только бы уйти домой! Не знаю, сколько времени я была в этом оцепенении, нужно было сделать лишь шаг, один только шаг и я на свободе! Но именно в этот момент Кто-то сказал мне так ясно и отчетливо:

« Или с честью, или с бесчестьем!» Я слышала это так близко, но не было никого, кто бы мог мне это сказать. И сердце откликнулось, словно само, без моей воли. Еще было время, совсем мало, что бы сделать выбор, но этот шаг к «свободе» я так и не сделала. Подошла медсестра, закрыла дверь и прогнала меня в палату. Лязг тяжелого засова почему-то вновь пробудил во мне надежду. Легкое чувство радости сказало: «Испытания кончились». Внешне ничего не изменилось, все тот же сухой паек, все те же соседки, но стало легче, намного легче. А на следующий день, о, мамочка дорогая, пришла русская кухарка! Она не только говорила как я, она ВСЯ была для меня родной. Как всегда я пришла за двумя кусочками хлеба, молча, взяла их и ушла в палату. После завтрака новая работница обходила палаты, искала тех, кто не приходил. Заглянула и к нам.

– О, а вы, почему не завтракали?,

– Я!?

– Вы! Я вас на завтраке не видела.

– У меня ничего нет,- совсем растерялась я.

- Как это ничего нет?

– Тарелки, кружки, ложки. Нет.

– И что? Пошутила женщина, а ну айда за мной!

Я послушно поплелась за чудной работницей. Подошла к окошку, еще не совсем понимая, что я тут делаю.

– Вот какао, вот суп, хлеб, масло, ложка. Все?- Я стояла как вкопанная.

– Чего стоишь, бери да кушай. А посуду себе возьми, пока не выпишут. Потом принесешь сюда.

Как объяснить чувства, переживания, милость? Это все прожить надо, и я, как самый никчемный человечишка, сидя за столом, молча, плакала. Не от того, что теперь можно есть, а от того, что все прошло, что Бог опять простил меня, что во век милость Его. Слезы лились по щекам, падая и растворяясь в супе, а я ела и думала о Нем.

После обеда всплакнула соседка, на кого-то обижаясь и бурча по-русски:

– Ну что за дрянь такая! Пьешь, жрешь как свинья, силком в себя все толкаешь, а молока хоть бы капля! Тут же эта,- женщина махнула головой в мою сторону, цедит из ладошки и молоком заливается! Это была правда. Данилка у меня был на удивление спокоен, ел да спал. Молока было много. Откуда? Дело Божье. Его милость. Только если б соседка не опечалилась, я бы и не заметила. Хотя ребенок ее плакал много. Но мало ли от чего детки плачут. И подумалось мне, что не оставлял меня Господь ни на секунду. Просто грусть моя меня от Него закрыла, вот и не видела. А Он всегда тут, всегда рядом. Последним сюрпризом было для меня то, что вечером ко мне родные приехали. Я только глянула на своих деток, немного успокоилась. А муж привез мне трехлитровую банку молока, да полпакета оладушков. Посмотрела я на него, на девчонок, и отдала обратно.

– Я сыта, здесь кормят, вы сами поешьте.- Ушли мои, а я гляжу в окно и вижу, как сидят они в машине, едят оладьи, да молоком по очереди запивают. Вот и слава Богу, все налаживается. На следующий день всех нас выписали. Девчатам для их деток подарили детские конверты, с пеленками, рубашками и шапочками. Красивые.

– А вам уж нет, извините. Вы же не наша.- Сказала старшая сестра.

Да я и не обиделась. Мне все равно, лишь бы уже домой. Но чтоб совсем без подарка не оставить, подарили две пеленки. И на том спасибо. Главное, что я сегодня буду дома.

Как вышла я на воздух с моим Данилкой, так сразу про все приключения забыла. Теперь мне и не страшно, и не грустно, я еду домой. То, что сзади, пусть там и останется. И полдня не прошло, а мне подумалось, что не так плохо все было, не очень-то и печально. Слава Богу за все. Без Него никак. Теперь мой сынок вырос, радует меня, огорчает иногда, не без этого. Но, в общем, думаю, хороший человек получится. Да и как иначе, когда столько чудес!

Про родителей

Они меня оберегают.
И я их оберегаю.
Мы отличная семья.
И любим друг друга.
Мы иногда играем в пряточки и грядочки.
Я маму, папу, Илью
никогда не обижу.

Данилушка.

Илья

Несколько дней назад ему исполнилось пять лет, но его жизнь уже чудесна. За такой маленький промежуток времени произошло много удивительных событий, о которых нужно рассказать, так как в них присутствует Сам Бог, Его милость, промысел, любовь.

Началась история моего сына еще до рождения. Как только врачи поставили срок новой беременности, началось тяжелое противостояние материнства и врачебных желаний. Каждое мое посещение консультации сопровождалось уговорами сделать аборт и угрозами о последствиях, если я на это не соглашусь. Все крутилось вокруг моего возраста. Что, дескать, в сорок один год рожать не положено, проблемы с родами и тому подобное. Я как-то спросила акушерку:

– Почему вы так боитесь этого возраста?

- Даунов ждем — я промолчала, а про себя подумала: «ну и ждите, я‑то тут причем?» В четыре месяца сделали ультразвуковое исследование и постановили, что ребеночка нужно срочно убирать, потому что он все равно помрет. На сердечке какие-то «шишки», да не одна. Нужно немедленно ложиться на искусственные роды. Я отказалась.

- Да что ж вы за мать такая, ребенка на какие муки обрекаете, как он жить будет с этим сердцем, вы подумали? Он же инвалид!

На все воля Божья — подумала я.

- Чего молчите, ай,- махнула врач на меня рукой,- чего с ней разговаривать, месяца через два еще раз УЗИ сделаем, если диагноз подтвердится, мы ее и спрашивать не будем.

Если бы не церковь, не утешительные беседы с духовным наставником, выдержать было бы трудно. Каждую минуту думать и ждать, что твой еще не родившийся ребенок может умереть, это не просто тяжело. Чтоб набраться сил, отвлечься от действительности, мы решили всей семьей поехать в Дивеево. Как-то нечаянно собрались деньги и к празднику Серафима Саровского мы тронулись в путь. Заехали в Храм Пантелеимона, взяли на дорогу благословение, и с чтением акафиста продолжили путешествие. Надо сказать, что машина у нас была плохонькая, и ехать на ней в такую дальнюю дорогу не каждый решился бы. Но как у классиков говорится: «Безумству храбрых поем мы песню», так и мы не смотря ни на что, решились. Угодно будет Богу и святому, доберемся. Вот нас Серафим и берег. Во все время пути, как только муж набирал большую скорость, нашу машину начинало раскачивать, и она задним бампером тормозила о дорогу, производя при этом ужасный скрежет. А мы с Татьяной смеялись, понимая, в чем дело, и говорили шоферу: «Не гони!» Так потихонечку и добрались, как раз к празднику, тридцать первого июля. Переночевали в машине, а утром, первого августа на само торжество всей семьей в храм! Да – а скажу я вам, ну и собор! Голова устает на купол смотреть. Красотища! А тут же и другой храм, и третий … Мы в Дивеево были впервые, конечно нас все это великолепие поразило. Трое деток, да я с мужем не чувствовали никакой усталости, хотя самой маленькой Ксюше не было и двух лет, а я на шестом месяце. Еще в этот день приезжал патриарх Алексий 11 и сам служил. Народу было очень много, поэтому служба была на улице. Данилку нечаянно напугали военные, и он со страху перепутал своего отца с чужим дядькой. Взобрался на него, прижался, обнял за шею, а когда увидел незнакомое лицо, расплакался. Ох, и смеху было. Весь день мы путешествовали по храмам и святым местам, прикладывались к мощам угодников, к вечеру притомились. Вернулись к машине, покушали и улеглись спать. На следующий день пошли окунаться в источники.

Окунулись сначала в Александровском. Татьяна тут же нашла подружек, вместе с ними побежала в Казанский и Пантелеимоновский. Затем мы все вместе поехали на Серафимово озеро. Вы не представляете, что я увидела, когда приехали.

Истинная купальня как в Евангелие! Вокруг озера лежали, сидели, стояли все, кто хоть как-то мог сюда приехать. Вот мама поит святой водой из источника Серафима отрока, сидящего в инвалидной коляске, неподалеку от них, сидя на лавочке, полный мужчина льет целебную водицу на гнойные раны больных ног, по его лицу видно — облегчает, здесь одна женщина другой растирает поясницу, также поливая водичкой. Та слегка постанывает, но тут же улыбнувшись, произносит: «Хорошо‑о, полей-ка еще чуток». Кто-то долго стоит на ступеньках, у озера, не находя храбрости окунуться в ледяную воду, а кто-то плавает, радуясь великой святыне. Мы тоже не сразу окунулись, немного поежились. После источника чувствуешь огромный прилив бодрости, прекрасного настроения и молодости, словно становишься новым. А в связи с тем, что я окуналась в источниках в Ильин день, то имя будущему малышу решили дать Илья. Уезжали со слезами, так не хотелось возвращаться.

После приезда все началось сначала, уговоры, угрозы, скандалы. Батюшка посоветовал мне не ходить второй раз на УЗИ.

- Не ходи больше, не надо, потерпи маленько, все образуется, и еще, купи крестик, набери святой воды, все это в роддом возьми, если что, сама его окрестишь, чтоб молиться за него можно было. Научил как. Спасибо огромное моему духовному отцу, но только не стерпела я их напора, ослушалась и пошла второй раз на исследование. И пришлось мне приобрести еще один скорбный опыт — как страшно ослушаться духовного наставника. Если спрашиваешь — делай, как сказано, а не хочешь делать — не спрашивай!

Пришла я в этот злосчастный кабинет, легла на кушетку, врач подсела поближе и стала прибором по животу водить. Время от времени говорила помощнице какие-то цифры, та записывала. Не отрывая взгляда от экрана, спросила:

- Не хотите искусственные роды, у вас ребенок больной.

- Нет.

- Почему? Инвалида родить хотите?

– Мне все равно, какой бы плохой не был, буду рожать.

Она остановилась, внимательно на меня посмотрела, и сказала своей помощнице:

- Не пиши больше ничего, бесполезно.

Отдала мне бумаги и велела идти. После этого, моя врач сообщила, что в родильное отделение нашего города мне путь заказан, что с таким диагнозом рожать только в области. От всей этой горькой суеты, мыслей и страхов я заболела. Открылся какой-то жуткий, сухой кашель, который никакими безопасными для ребенка средствами остановить не получалось. А тут и срок подошел. Привезли меня на «скорой» в больницу. Поставили капельницу, чтоб остановить роды, а утром главный врач посадил меня в свой личный автомобиль, принес мои вещи, документы, и увез в область. Там привел меня в холл приемного отделения, на лавочку поставил сумку, отдал документы и ушел, сказав:

– Сиди тут, жди, тебя примут.

Принять-то меня приняли, но с моим кашлем отправили на рентген. Снимок им не понравился, а поэтому, чтоб не подвергать опасности все отделение, положили в палату, где хранился всякий ненужный инвентарь. И опять, ко мне ни кому не входить, мне никуда не выходить. Снова одна, со своими тревогами, мыслями. Только маленькая старенькая библия, единственная надежда и спасение, все время «говорила» — ты не одна.

Помню, кто-то спрашивал, зачем в правилах так много раз нужно повторять «Господи, помилуй?» Сказал один раз и достаточно. Вот в такие моменты совсем не считаешь, сколько раз ты сказал «Господи, помилуй». Эта молитва не выходит из головы, из сердца, и уста сами ее шепчут и шепчут, потому что больше не за что зацепиться, нет ничего и никого, кто мог бы хоть что-то для тебя сделать. Если нет веры, нет и надежды, а нет надежды, то и самого человека уже нет, вопрос времени.

На следующую ночь меня отвели в родильное отделение, а утром, как только яркие лучи восходящего солнца освятили землю, родился мой ненаглядный Илюша. К большому удивлению и счастью, он был СОВЕРШЕННО ЗДОРОВ! Все это было сказано мне тут же, после осмотра детских специалистов. А дальше младенца забрали, меня снова отправили в мою «келью». В полдень пришла врач.

- С ребеночком вашим все в порядке. Прекрасный малыш, но мы отправляем его в перинатальный центр, так как вам его видеть нельзя. Неизвестно, что с вами. Есть две возможности, либо мы увозим вас в клинику на окраине города, для подтверждения диагноза, либо вы едете домой.

Проходите там обследование и с документами приезжаете за ребенком. На все вам дается неделя.

Я выбрала второй вариант. Спорить было бесполезно. Но осознать, что я уеду за триста километров без дитя, что неизвестно когда его увижу, и что мне не дадут его даже покормить, было для меня невозможным. После стольких мук это была последняя капля. Я кричала, чтоб вернули ребенка, говорила, что я здорова, опрокидывала железные коечки, умоляла, но врачи, сбежавшиеся сестры, только молча смотрели на меня.

- У вас неделя, — еще раз повторила акушерка. Все тихо ушли, закрыв за собой дверь, а я без сил упала на свою кровать. Когда я немного успокоилась, позвонила мужу, чтоб приехал, ничего особо не объясняя. В голове громко стучало — без ребенка, без ребенка.… Я ходила по комнате туда и сюда, никак не могла собраться, но тут стоп… имя, у ребенка нет имени! Уеду, а ребенок не крещен?! Я быстро достала из сумки заветный пакет, где хранилась святая вода и маленький крестик. Подойдя к двери, стала звать врача детского отделения.

- Что вы опять буяните, здесь на этаже дети! — возмутилась доктор.

- Послушайте, если вы не отдаете мне дитя, тогда разрешите окрестить. Как же я уеду?

- Не положено! Хватит выдумывать! Собирайтесь быстрее, у вас мало времени.

Доктор ушла, а я вся в мыслях, что же делать? Опять подошла к двери, кричу:

- Позовите хоть няню. Девчата, вы ж люди, позовите хоть нянечку.

Вскоре пришла молоденькая девушка. Я подошла к ней так близко, что она слегка прижалась к стене.

- Ты христианка, крещеная, крест на груди есть, сейчас в чистоте! — говорила я строгим голосом,- сейчас идешь к младенцам. Это святая вода из Дивеева, с Серафимовского источника, это крестик. Подходишь к моему ребеночку, распеленаешь и начинаешь крестить. Крещается раб Божий Илья во Имя Отца, обмываешь святой водой, и Сына, обмываешь, и Святого Духа, снова обмываешь этой водой. Поняла? Илья, запомни, Илья.

Девушка была настолько ошарашена, что некоторое время стояла не шелохнувшись. Чтоб она не успела опомниться и отказаться, я тихонечко выпроводила ее из палаты. Уже закрывая дверь, услышала ее робкий вопрос:

- Откуда вы это знаете?

Я улыбнулась. Часа через два, за мной пришла санитарка, и велела идти за ней. Спускаясь по лестнице, она поравнялась со мной, но не смотря в мою сторону, шепотом, стала говорить:

- Все хорошо. Ваша просьба выполнена. Ребеночка окрестили с именем Илья.

Крестик на нем. Только просьба одна. Можно эту водичку Серафима мы себе оставим.

- Да, — также шепотом ответила я.

И снова удалившись на расстояние, как конвоир, она привела меня в приемное отделение, где меня ждал муж. По дороге домой, в маршрутке, я вкратце рассказала ему о происшедшем, об условиях, при которых мы сможем забрать ребенка, а пока нам остается только молиться и уповать на Божье милосердие. Домой добрались уже затемно. Старшая дочка тоже очень переживала, успокаивала, но сердце мое томилось ужасно. Уставшая и измученная от болезней, духовных и физических, я легла на кровать и скоро забылась тревожным сном.

Вижу себя в Дивеево. Возле храма стоят три монахини. Увидели меня, обрадовались.

- Ой, Наталья! Когда же вы к нам? Когда же?- Мы приветствовали друг друга, и я не надолго осталась с ними.

- Извините меня, сестры, надо в храм зайти, помолиться.

- Конечно, идите, там и сестра наша сейчас молиться.

Я поклонилась и ушла. Вхожу в храм и смотрю, от аналоя ко мне направляется монахиня, держит в руках книгу.

- Здравствуйте, Наталья, рада вас видеть. Сегодня моя очередь вычитывать и поминать. Только что закончила. Интересно, сегодня открываю книгу, а там Илья написано. Что за Илья, такого не знаю, да что за дело, думаю, если нужно об Илье молиться, буду об Илье.

Сестра стояла очень радостная, а я проснулась. Как же я плакала. Снова мой Бог со мной, я не одна, и с ребеночком все будет хорошо, теперь я знаю это точно.

За два дня мы прошли всех врачей, сделали рентген, а на третий поехали за сыном. Это было просто чудо, для меня во всех кабинетах словно дорожка была постелена, все делалось быстро, без всяких задержек. Ранним утром пятого дня мы уже стояли в приемном отделении перинатального центра. Меня проводили на второй этаж, чтоб при мне одевать малыша. Как только его распеленали, я увидела на ручке привязанный бинтом кусочек коричневой клеенки, а на нем не номер, а имя — Илья. В этот прекрасный день пошел первый снег.

Казалось, все испытания закончены, новый ангел принес в наш дом радость, желанные заботы. Приходила медсестра женской консультации посмотреть на ребенка.

– А Илюша здоров, вы знаете?- сказала я ей.

Она молча постояла, и уже уходя, произнесла:

- Ну и хорошо, что так получилось.

Я не провожала. Вновь пошла жизнь своим чередом, заботы, суета. Илюша радовал нас своими достижениями. Казалось, это счастье у нас навсегда. Но в четыре месяца медицинская процедура дала осложнение, ребенка парализовало. Прогремел гро’м среди ясного неба, над нашим домом снова черно, и вновь мы молимся много-много, часто-часто. Набежали врачи, осматривали, глядели издали, говорили «Хм», пожимали плечами. А потом стали уговаривать отвезти в больницу, на длительное лечение.

- Не отдам!

- Что значит, не отдам?!- уязвилась невропатолог.- Может быть, все это его поднимет? — указывая на иконы, сердилась врач.

- Не смейте! Не смейте так говорить! Илюша встанет, он будет здоров! Будет ходить! Бегать! Вы слышали, будет здоров!

Во взоре врача, еще молодой женщины, смешалось все, удивление, злость, обида.

– Пишите отказ,- приказала она уходя. За ней молча, последовали остальные.

С этого времени почти ежедневно приходила участковая медсестра, наблюдала, поддерживала, приносила новые назначения. Но от них становилось все хуже. Начались приступы. Было испробовано все, что можно, но истинное облегчение наступало только после причастия.

В конце лета старшая дочь Татьяна поехала по святым местам. Была в Печорах, в Табыни, в Муроме, Дивеево, у Ксении Петербургской, у Матроны, в монастырях. Каждый раз звонила, восхищаясь новой святыней. Везде заказывала молебны о здравии. Как то утром, я сидела возле коечки своего малыша. Он лежал неподвижно, молча. Тихонько поглаживая ребенка, я думала о его жизни, своей, как там Татьяна. Вдруг Илья заморгал глазками, повернул голову в сторону игрушки, потянул ручки, взял ее и, улыбаясь, начал играть! Я не верила своим глазам! Боясь кого-то позвать, крикнуть, даже шелохнуться, я все смотрела и смотрела на это чудо. Это продолжалось минут пять не больше, после чего Илья повернулся на бочок и уснул. Я бегала по дому как сумасшедшая, не знала куда сесть, куда встать, мне хотелось рассказать всему свету, что нас снова посетил Господь, Своей милостью, надеждой, любовью. Вечером, когда звонила Татьяна, уж конечно я рассказала ей обо всем.

- Мама, а когда это было?

- Утром, около десяти.

- Ты знаешь, в это время, мы всей группой молились у мощей Иоанна Кронштадтского.

Еще один шок, одно откровение, еще одно чудо. Как же мы невероятно счастливы, что находимся под таким покровом, среди святых. Не забыты щедротами Богородицы и Боженьки. Разве есть другое счастье, верою быть принятой и защищаемой.

Продолжая каждое воскресенье привозить ребенка в храм, я узнала, что такое истинная семья.

Илюша потихоньку выздоравливал, очень медленно, но верно. Прихожане уже привыкли к нам, молились о нас и вместе с нами. Помню ту службу, когда я впервые принесла ребенка уже больным. Привыкший к причастию, теперь он стал как чужой. Словно все было впервые. Он куксился, плакал.

Чем ближе мы подходили к святой чаше, тем тревожней становился младенец. Прямо перед святыней у Ильи начался приступ. Его крутило, трясло, от боли он сильно кричал. Отец Григорий терпеливо подождал, пока пройдут судороги и причастил ребенка. Священник не выгнал нас, свечницы не ругали. Одна бабушка сочувственно проводила к запивке. Ребенок все плакал.

После принятия теплоты я понесла его к иконе Пантелеимона. Стоило только Илье приложиться, как тут же началось все снова. Он кричал, а мне было так стыдно, хотелось бежать из храма и никогда больше сюда не приходить. Я уже сделала шаг, чтоб уйти, но вдруг подумала: «только этого он и ждет, не двинусь с места, не уйду от иконы». Священник продолжал службу, ребенок постепенно стих, я подняла глаза и увидела, что половина храма прихожан смотрят на нас.

Многие плакали, своих слез я уже не замечала.

- Скажите, как зовут вашего младенца,- тихонько спросила бабушка.

- Илья.

- Мы будем молиться за него,- произнесла стоявшая рядом женщина, и передала имя еще нескольким прихожанам, а после поспешила ко кресту. С тех пор нас ждали. Оставляли нам просфорочки, помогали причащаться, а после запивки, сколько бы не было в храме людей, тихонько расходились на две стороны, оставляя дорожку к иконе целителя Пантелеимона. Так и рос, выздоравливал Илья на глазах у церкви. В полтора года он начал сидеть, а в два милостью Божьей пошел. Бабушки специально для нас приносили гостинцы, вместе с ними желали здоровья, терпения, благословения. И Боженька все это по их просьбе нам подавал. Возвращалось здоровье, находилось терпение, а священник провожал благословением. Какие чистые сердца! Какое единство!

Сейчас Илюша подрос, бегает по квартире так, что порой не догнать.

Потихоньку учится говорить. Наверное, бывает тяжело, но без храма мы давно погибли бы. Я очень часто чувствую себя счастливой, видимо потому, что знаю истинную радость. У нас нет родственников по крови, но очень много по духу. И я не хотела бы, чтобы что-то было по-другому. Пусть будет так, как хочет Боженька. Он лучше знает, что и когда мне нужно. Пусть смиряет, как смирял до сих пор, а как иначе? Мне так хочется после смерти быть с моими Ангелами, но если Бог не поможет мне здесь, как исполниться желаемое? Уж смерти духовной Он для меня не хочет, это истинно!

Татьяна

Это моя дочь, теперь уже старшая. Самый милый мой воин. Всегда сильная и неуемная в своей правде. В школе она была любимицей только у одноклассников. Большинство учителей не то чтобы не любили, терпеть ее не могли, за то, что всегда обо всем говорила прямо. А девчонки и мальчишки, если нужно было решить вопрос, шли к ней. Конечно, Бог дал ей силу, душевную, для того, чтоб пораньше приобрела духовную. Дал испытания, не по возрасту трудные. К восьми годам, она многое умела делать. Сварить еду, мыть полы, топить печь, ухаживать за младенцем, ходить в магазин. Ее стремление к самостоятельности, иногда делало нас врагами. Мои попытки сдержать, смирить, давались мне трудно. Но чем старше она становилась, тем чаще я стала задумываться о своей несостоятельности в области материнства. Она ставила передо мной такие задачи, которые порой загоняли меня в тупик. Но именно она открыла мне двери того института, где взрослые учатся понимать, уважать решения своих детей. Сознаюсь, что действительно, подчас они умнее и догадливее нас, взрослых. Мы часто живем не по сердцу, а по каким — то шаблонам, не вдаваясь в подробности сухо определяем, можно или нельзя. Но дети, это другой мир, а взрослые дети, это вообще особый случай. Уже не дети, еще не взрослые, находятся где то в серединке. Чувствуя неопределенность своего места, они живут как на палубе корабля, их качает и штормит.

Сколько же было у нас бесед, разговоров о жизни, дружбе, любви. Мне казалось, что я никогда не смогу объяснять ей то или другое, что слушая, она не слышит меня, что я ее теряю, и при этом совершенно ничего не делаю. Вот случай.

Дивеево. Мы были там только однажды. Но за эти два дня каждый из нас по воле Божьей зачерпнул от святыни немалую чашу откровений. Каждый — свою. В Ильин день мы были на источнике. На Серафимовом озере. Окунули маленьких, и теперь не спеша подошли сами. Взволнованные, в новых ситцевых рубашках, стояли мы с Татьяной возле лестницы, по которой спускались в воду. Мы не могли решить, кто пойдет первый.

- Что, мам, ты пойдешь?

- Ой, нет, что-то мне страшно.

- Да ладно, чего бояться, это же святыня.

Таня легонько меня отодвинула и смело вошла в воду. Она не вынырнула тут же, не взмахивала руками от резкой, холодной воды, а мгновенно приобрела странную неподвижность и медленно опускалась на дно чистого озера. В ее открытых глазах не было испуга, в них я видела только вопрос: «Мам, что со мной?»

Вода уже покрыла поднятые вверх руки, а я все смотрела, как в кино. Вокруг было много людей, но никто из них не выразил никакой тревоги. Не страшно было и мне. Между тем Татьяну внизу кто-то подтолкнул. Она поднялась наверх, коснулась макушкой края воды и снова так же медленно стала уходить. В этот момент я словно проснулась, опустилась на самую нижнюю ступень и нагнулась так низко, что лицом оказалась в воде. Там я поймала кончики ее пальцев, ухватилась за них и легко подняла дочку наверх. Стоя на нижней ступени, она вновь молча спросила меня: «мама, что это?» Но я ничего не нашлась ей ответить, как только «осталось еще разок». Стоявшая рядом женщина возмутилась.

– Ничего себе! Щас только чуть не утопла, и опять туда же!

Нам с Татьяной почему-то стало смешно. Дочка еще раз окунулась, но теперь не сходя с лестницы, а после нее, окунулась и я. Все шло своим чередом, будто ничего не произошло, и мы молча пошли переодеваться. Сначала об этом случае даже не говорили. Каждый из нас по-своему понял случившееся. Единственное, что очень хотелось знать нам обеим, кто же все-таки подтолкнул, ведь до дна Татьяна так и не достала. Я и сейчас не берусь ничего объяснять и отгадывать, лишь на сердце легло как истина, что во всем человек бессилен, его сила только в Боге. Что хочет Бог, того никто не отменит. Его воля – твоя молитва. С детьми так же.

С той поры о детях я стала молиться постоянно. Это все, что я могу для них сделать. В этом прошении все, о здоровье, послушании, счастье, хлебе насущном. И все это есть настолько, насколько мне или моему ребенку нужно. А мне остается только благодарить. За все. Если сегодня я с чем-то не согласна, или не понимаю что-то, это совсем ничего не значит, только одно, молчание. Придет время и все встанет на свои места, нужно спокойно подождать. Не забывай, что Бог уже все о тебе промыслил, все будет по Его воле, плохие дети или хорошие, их рождение, смерть, все будет так, как надо, все остальное должно быть в послушании Ему и Его закону.

Сейчас у Татьяны своя семья. Она сильно изменилась. А может, пришло то время, когда я могу понять, почему с ней было именно так, а не иначе. Я уже вижу, как она советует подругам то, что когда-то советовала ей я. Оказывается, она все слышала, все принимала, тихонько складывала в свой кузовок памяти и теперь достает что нужно.

Вчера, когда мой младший сын собирался гулять, к нему подошла Татьяна. Он был уже одет и стоял в коридоре, ожидая благословения.

– Данилка, на кого ты похож? Тут надо застегнуть, а тут поправить. Как ты относишься к внешнему виду, так ты относишься к жизни, мне так мама говорила.

Мы встретились взглядом. Обе улыбнулись. А я подумала: «моя дочь выросла, может наша война уже кончилась?»

Ты выросла, красивая и сильная
Ты выросла, вполне довольная собой
А мне мерещиться плита могильная
И расставанья скорбные с тобой.

Тебе расти, а мне лишь умоляться
Твоим победам сильно удивляться
А мне теперь молитва и покой
И вновь мерещится веселый голос твой.

Да что там, так всегда и было
Ручей прозрачный к реченьке спешит
Вам молодым приятно все и мило
У матерей все в горлышке першит.

Тебя я, милая, совсем не обвиняю
Чего ж родная мать-то не простит
Люблю по-прежнему и крепко обнимаю
А у самой сердечко так болит.

Прости меня, быть может, я привыкну
Быть может, успокоюсь и смирюсь
Сидеть как сторож у дверей отвыкну
Но верной матерью я все же остаюсь.

Своей судьбы не минуешь

- так однажды сказал мне отец Анатолий. Как все это верно. Но самое трудное согласиться не с этой фразой, а той судьбой, что невозможно миновать.

Я познакомилась с Евгением, когда у меня уже было двое деток, Дима шести лет и Оля — четыре годика. После нескольких лет одиночества, я хорошо понимала, что детям нужен отец. И вот, казалось, нашелся человек, который вполне может им стать. Скромный, тихий, к детям приветливый, что еще нужно?

В 1990 году, может быть, я была одна из последних, кто получил квартиру от государства. Жила я ни плохо, ни хорошо, как-то обыкновенно. Моя мама Бога не знала, бабушка может, и знала, но забрала эту тайну с собой в могилу, а мне остались в наследство её немногие реплики. Например: «на Ефесе ножки свесив», Иуда (плохой человек), и «Фома неверующий». Как бы там ни было, но именно Евгений рассказал мне о иконах, о своей глубоко верующей бабушке, о церкви. Сам он так же был человек совершенно непросвещенный в свете истины, и только один единственный случай соединил его с церковью.

Когда ему было лет четырнадцать, он решил поехать к отцу в Ставропольский край. Его родители жили отдельно, и Женя не видел отца можно сказать никогда, потому что мать увезла его в двухмесячном возрасте. Отец жил со своей матерью, так что Евгений ехал сразу и к папе и к бабушке. Родственники были очень рады и взволнованы. Жене казалось, что он попал в райское место. Отец так был счастлив приезду сына, что не знал, куда его посадить, а бабушка повезла его в церковь, что стояла от их деревни за несколько километров. Первый раз в жизни мальчишка увидел храм, интересных людей, что назывались христианами, священников, иконы.

Иконы — это вообще особый случай, потому что Евгений сразу подумал о том, что они наверняка очень дорого стоят. А так как он на родине «слегка подворовывал», то эта сторона вопроса его очень даже волновала. Придя с внуком в церковь, бабушка куда-то отлучилась, а Евгений зашел в ту часть храма, где шла исповедь. Заднюю дверь закрыли, и Жене стало понятно, что выйти отсюда — можно только покаявшись. Он слегка растерялся, не зная, что нужно делать и что говорить. Огляделся. В руках у прихожан были свечи. Женя стал думать, где взять свечу? Денег не было и выйти никак. Тут на подоконнике лежала свечка, он ее взял и, как ни в чем не бывало, отошел к прихожанам, а сзади какой-то дедушка стал искать пропажу. Подошла очередь. Священник, глядя на подростка, спросил:

– Крал?

– Крал,- согласился Женя.

– Не будешь больше?

– Нет.

На том и закончилось его первое в жизни покаяние. Выйдя из церкви, он увидел длинные столы, накрытые всякими яствами. Тут же суетилась и его бабушка с другими прихожанками, подавая к столу кушанья. После службы все, во главе со священником, сели за праздничный стол, пели церковные песни, псалмы, и ели то, что Бог послал. Это было первое, и единственное знакомство Евгения с церковью.

Прожил Евгений у родственников около недели. За это время успел снять с красного угла бабушки почти все старинные иконы и раздать направо и налево, так как продать их не получилось. Бабушка была истинной христианкой и подумала, что, наверное, ее внук прав, могла бы и сама это сделать. Приняла этот случай за тайную милостыню. Через некоторое время, Евгению стало скучно, и он засобирался домой. Не успел Евгений переступить порог родного дома, как принесли телеграмму, что его отец скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг.

Не без трепета в своей душе, Евгений рассказал мне этот случай, но не могу сказать, что я была той доброй землей, попав в которую благодатное семя дало сразу же благодатные всходы. Только душа моя, словно проснулась. Еще появилась надежда, что, наверное, теперь можно вылечить сына. Но не имея христианских знаний и опыта, самой первой книгой после нашего знакомства, была «Заговоры».

Затем на рынке Женя показал мне плакат Иисуса Христа, который мы сразу купили. Муж наклеил плакат на доску, сделал деревянную рамку и закрыл стеклом, получилась икона. И вновь покупали книги про магию, черную, белую, привороты, отвороты и всякую нечисть. Как бы, между прочим, приобрели библию и молитвослов. И теперь, нужно было выбирать правильный путь, но мы почему-то медлили.

Прожив в нашей новенькой квартире полгода, муж начал говорить, что ему здесь плохо и неуютно, что привык жить в частном доме, и предлагать мне обмен. Семья только строилась, и чтобы не разрушать еще толком не созданное, я согласилась. В городе подходящего обмена не нашли, везде просили доплату. А тут в газете прочли объявление, что меняется дом в Казахстане, на квартиру в городе. Мы съездили, посмотрели. Дом хороший, больше ста квадратных метров, три большие комнаты и огромная кухня. В чуланчике стоял какой-то агрегат на солярке, который отапливал весь дом. В придачу нам оставляли двух взрослых свиней, кур, дойную корову, плюс заготовленное на всю зиму сено. В общем, заезжай и живи. Еще, даже, сколько-то денег дали. Помню, когда мы пошли смотреть свои будущие владения, зашли и в сарай. Я до тех пор коров и свиней видела только по телевизору, а когда увидела их живьем, с таким криком выбежала из сарая, что всех напугала.

– Как же ты собираешься здесь жить?- спросил муж.

– Я боюсь.

Надо мной смеялись. Наши родители словно встали стеной, чтобы мы не уезжали. Уговаривали, ругали, но мы никого не слушали. Тогда же мне приснился странный сон. Буд-то я вышла на балкон своей квартиры и вижу деревню. Ровно поставленные домики, ровные калитки. Ночь и во всех домах выключен свет, кроме одного. В нем светит окно, во дворе гуляет ветер, открывая и закрывая скрипучую калитку. Все это почему-то нагнетает страх и ужас. Я проснулась. Остался страх и ясное понимание того, что нельзя ехать. Подойдя к иконе Спасителя, я чувствовала, что этот сон от Него. Стоя на коленях, плакала и повторяла один и тот же вопрос:

- Почему, Господи, почему?

Даже теперь, почти что зная свое будущее, мы не вразумились, продолжая оформлять документы.

- Женя, в этом доме что-то есть. Нехорошее. Нам нельзя туда, Боженька не велит.

– Ну вот, как же теперь отказаться? Может ничего страшного, обойдется?

- Ладно, помолимся и все пройдет,- наивно думала я. То, что Боженька не велит, было сказано, конечно же, не от большой духовности. Просто так бывает, человек говорит как — будто не своими устами, а после об этом вспоминает и удивляется. Так было и в этот раз.

Настало время переезда. О, Господи, Ты знаешь, как же мне больно писать эти строки! До деревни мы добрались ночью. Уже была осень, и темнело рано. Самым первым к нам пришел сосед-ветеринар. Помог нам выгрузиться и все шутил о нерушимой дружбе соседей. Для детей мы определили комнату, обитую деревом. Поставили в ней две кровати, а мы на первое время расположились напротив, в зале. Утром третьего дня, подоив корову и выпустив ее в стадо, я зашла к детям. Димочка безмятежно спал, а Оля .….…. Подушка, простынь, одеяло-все было разбросано по полу, а сама моя бедная девочка лежала поперек кровати вниз лицом на панцирной сетке, свесив ножки на пол. Сверху на нее был завернут ватный матрац. Оля была без чувств. Я подняла всех, и никто из нас ничего не, мог объяснить. Дверь в детской была открыта, но, ни мы, ни Дима совершенно ничего не слышали. Это был такой кошмар, такой ужас!

Мое сердце разрывалось на части от того, что я была рядом, так близко и ничего ни сделала для своей малышки. Она очнулась, но с тех пор так и не оправилась от болезни, перенося мучения долгих двенадцать лет, до самой своей смерти. И я больше никогда не слышала ее милого голоса. Оля стала одержимой и немой. Первую неделю она страшно и беспрестанно кричала, кидала все, что попадется под руку, ломала и била, роняла саму себя, словно силилась от чего-то освободиться, и плакала, плакала, плакала. Как только я не поседела за это время. Приходила медсестра, только пожала плечами, но выходя, дала два адреса бабушек, к которым можно было обратиться. Первая, только открыв дверь и увидев нас, сразу же ее захлопнула. Мы подошли к окну, но она замахала на нас руками и кричала, что, ни за какие деньги не будет нас смотреть. Ко второй мы пошли на следующий день рано утром. Медсестра ее предупредила и она ждала нас.

– Извините, мы к бабушке,- тихо обратилась я к женщине лет 35.

- Это я, — добродушно улыбаясь, ответила хозяйка. Я была сильно удивлена, ведь мне говорили о бабушке 60-ти лет.

– Удивляетесь? Все удивляются, когда приходят. Это ничего, проходите.

Мы прошли в ее комнату, где стояли кровать и стол. В левом углу стояла очень старинная икона, с изображением старца.

– А кто это?- поинтересовалась я.

- Бог Отец,- услышала в ответ. Потом она взяла такую же древнюю книгу и начала что-то читать вслух, но я не понимала ни слова. Почитала минут десять и сказала:

- Придете завтра и послезавтра. Немного отдохнем и еще три дня почитаем.

Денег с нас не взяла. Так же, улыбаясь, отпустила с миром. Наследующий день нам открыла дверь какая-то старуха, сгорбленная и еле-еле стоявшая на ногах. Увидев нас, она улыбнулась, и пригласила войти. Со мной едва не случился обморок, ведь это была вчерашняя цветущая женщина. Я узнала ее по улыбке. Мы вновь прошли в ту же комнату. Так же как и вчера, она взяла свою книгу и еле слышно читала. Закончив, она вновь улыбнулась и простилась до завтра. Но на следующий день дверь нам никто не открыл. Мы осторожно вошли сами, прошли в ее комнату и увидели ее еле живую, лежащую на кровати. Она молча смотрела на нас и не двигалась. Слезы рекой полились из моих глаз, я взяла Олю и поспешила выйти. В дверях нам встретилась незнакомая женщина.

– Извините, там..- только и смогла я вымолвить.

– Я знаю. Тяжело, но она встанет, только отдохнет немного. Я с ней побуду, присмотрю. А с девочкой вашей.…

Она вздохнула, покачала головой и ушла. Мы с Олей пришли домой, а я никак не могла успокоиться. Так жалко было эту милую бабушку. Женя собрал на стол, и мы сели завтракать. Сидели молча, понуро опустив головы.

И вдруг Оля улыбнулась. Мы боялись шелохнуться, и все плакали. С этих пор она стала тихой, больше ничего не кидала, не рушила, только постоянно «работала». Распускала какую-нибудь тряпочку на ниточки и перекладывала их из одной кучки в другую, и обратно. Только иногда бывало работает, работает, потом остановиться, притихнет, словно прислушается, поднимет голову и увидит что-то очень-очень жуткое. Все ее милое личико изобразит ужас, она попятится, дико закричит и упадет без сознания, дергаясь в конвульсиях. Мы положим ее на кровать и она уснет ненадолго. Скоро проснется и снова за работу, буд-то ничего и не было. А к той бабушке мы больше не пошли. Побоялись, что она умрет. Евгений, по моей настоятельной просьбе, ездил в город. Заходил к батюшке, и обо всем ему рассказал. Священник выслушал, вздохнул, сожалея о таком горе, и сказал:

– Надо молиться.

Домой Женя приехал вечером.

– Ну как? Был у священника,- нетерпеливо спросила я.

– Был.

– И что? Что он сказал?- Муж сердито на меня посмотрел .

– Молиться говорит надо. А чего молиться? Вообще что ли? Я говорю делать-то чего? А он — молиться.

В сердцах Евгений махнул рукой и вышел из комнаты. А я, наедине со своим горем и думами решила, если батюшка сказал молиться, значит, будем молиться. Выбрав время, я подошла к иконе Спасителя и стала горячо Его просить, но о чем? Я просила Его о том, что бы Он помог мне стать такой же, как та бабушка. Чтоб я могла исцелять не только своих детей, но и многих других, так же тяжело страждущих. Я искренне верила в то, о чем молила Всевышнего, в то, что эта молитва правильная и Ему угодная. Видимо несчастье дало мне столько силы, что я буквально чуть не ослепла от слез. Не знаю, чем бы кончилась моя «молитва», только вдруг я услышала голос: «Не знаешь, чего просишь!»

Это мгновенно меня отрезвило и напугало до такой степени, что я некоторое время боялась подходить к иконе. Но смысл сказанного я поняла только через несколько лет. Забегая немного вперед, скажу, что еще были и другие «целители», бабушки, но все они вызывали либо смех, либо жалость. Одна была такая злющая, что кричала на всех без разбору по любому поводу. Другая, посмотрев на Олю, решила дать ей своей «святой» водички, которую закипятила тут же, засунув руку в трехлитровую банку с водой. При этом была как буд-то счастлива и много рассказывала о том, как ее посетили инопланетяне и научили делать «водичку». Еще одна чуть ли не до слез сокрушалась о том, что ее посетитель, «какой-то старикашка», принес ей в дар сто пятьдесят граммов колбасы. Ей было до того обидно, что выйдя к людям в сердцах наказала меньше батона не приносить. Помню, еще к одной пришли. Народу много, а икон еще больше.

– Вставайте все на общую молитву,- позвала она всех в большую комнату. Все зашли, а мне места не хватило. В углу стоял шифоньер, я за него и протиснулась, а Оля с мужем на улице были. Взяла она какую-то церковную книгу и начала читать, а мне не слышно было и я подумала: «помолимся вместе, ты там, а я здесь». И начала тихонько «Да воскреснет Бог» читать. Я сбиваюсь, и она сбивается. Повернется к народу, кого-то ищет. Не найдя снова продолжает читать, и я читаю. Она сбивается, и я сбиваюсь. Так всё время ее «молитвы» мы с ней словно «канат перетягивали». Принять нас она толком не смогла, чего-то промямлила и выгнала вон, потому как мы «сами с усами».

– Сами вылечитесь — был ее диагноз.

Так и ходила я к ним, то потому что свекровь просила, то для собственного оправдания. Как будто я могла что-то сделать и не сделала. Еще оттого, что хотелось понять, чего же я не знаю, о чем тогда просила. Хоть я и была как шатающаяся волна, но Бог меня не оставлял, никогда, ни на секунду. Берег, наказывал, утешал. Слава Ему во веки веков. Последний раз мы пришли к одной «праведнице». Такая добрая, внимательная. Поставила нас с мужем перед всеми на колени, и заставила сначала друг у друга прощения просить, потом у Оли. Затем она встала на середину, подняла руки вверх и возгласила низким голосом:

– О‑о-о‑о!- потом еще раз, и еще. Как она говорила, так читается молитва Отче наш. После этого был из ее уст какой-то каламбур и сеанс окончился. Все стали выходить, а нас она попросила подойти к ней.

– Вижу, трудности у вас. Если хотите, давайте спросим у бога, что вам нужно делать.

Кто ж не хочет, особенно если так запросто можно спросить. Мы согласились. Она взяла ручку, бумагу и опять: «О‑о-о‑о!» Одновременно рисовала на листе какие-то каракули. После «молитвы» прочла нам божью волю:

– Если вы не хотите жить ТАК, тогда идите КО МНЕ. Теперь вам все понятно?

– Да,- сказали мы, и пошли .…. в церковь, поняв это буквально, как Божию волю.

Сказал, идите ко Мне, чего ж тут непонятного. С тех пор мы по бабкам не ходили, но это будет далеко потом, а сейчас мы жили в деревне, и как слепые котята, тыкались куда попало.

С этого времени мой муж стал сильно выпивать. Занятием нашим было шитье одежды, поэтому к нам стали ходить разные гости, с умыслом записаться «в друзья». Естественно приносили с собой водку, самогон, у кого что водилось, и таким образом, сидя за столом «роднились». Муж говорил, что все эти люди очень нам нужны, а потому ничего страшного не случиться, если выпить с ними рюмку, другую. Между тем такие знакомства доходили до абсурда. Однажды, Евгения пригласил к себе мельник. Встретили, что называется с хлебом-солью, налили по стаканчику и начали налаживать добрые отношения.

– Ах, как же хорошо, что вы к нам приехали,- радовался хозяин. — В округе, ни в одной деревне портных нет, а у нас теперь есть! Так что давай дружить. У тебя в доме всегда мука да хлеб водиться будут. Ну а ты уж не обижай нас и для знакомства сшей нам чего-нибудь.- Мельник повернулся к жене,

- А, мать, пусть он мне что-нибудь сошьет?

– Пусть, а чего ж не сшить, если он может.

– И так, что ты мне сошьешь?

– Ну, не знаю, а что вам нужно?

– А, мать, что мне нужно?

– Да вот хоть курточку на выход, а то ведь у тебя нет.

– Вот, мать говорит курточку на выход. Сошьешь?

– Сошью, ‑отвечал уж совсем пьяный портной.- Ткань на верх у меня есть, а вот на низ шубу какую-нибудь надо, чтоб теплее было.

– Мать, есть у нас шуба, ну какая-никакая?

– Да вроде бы нет, ‑призадумалась мельничиха.

– Слышь, нет шубы-то. Значит, не сошьешь? А мне-то страсть как охота, чтоб ты мне чего-нибудь сшил.

– А подожди, ‑встрепенулась хозяйка, — есть шуба-то! Наша собака уж какой год на шубе зимует! Вот мы у нее и заберем. Немного потрясем и пусть шьет, внутри-то какая разница!

– Слышь, есть шуба! Щас у собаки возьмем. А чего, главное, что снаружи красиво будет. Будет красиво?

– Будет,- промямлил портной. И через несколько дней, весь в грязи и выпавшем ворсе от старой шубы, все время чихая, выполнил обещанное. Мельник был в восторге, чего нельзя сказать о муже.

Приходили и соседи, пили часто и много, расходились кто куда уже далеко за полночь. Кто продолжать, а кто, в данном случае Евгений, засыпал тут же, за столом. В одну из таких посиделок, к двум часам ночи на кухне остались только двое, мой муж и сосед Володя. Оба в жутком состоянии, но еще о чем-то с серьезным видом беседовали. Тут муж поднимает тяжелую голову от стола, смотрит на соседа и.….….не видит его. На месте Володи сидит наглый и очень похожий на него чёрт, ухмыляется, о чем-то рассуждая и размахивая своими копытами. Евгений, как смог удивился и закрыл глаза. Через некоторое время вновь их открыл, но нечисть и не собиралась испаряться. Тут Евгения охватила страшная злоба и ненависть к этому чудищу и он потянулся за ножом. Но милосердие Божие безгранично. Евгений стал напрягать свою память и вспомнил, что тут раньше сидел Володя. То, что муж сейчас перед собой видел, и то, что должно было быть на самом деле, мучило и словно издевалось над ним. Найдя в себе силы, он поднял голову и прорычал:

– Уходи!- То, что сидело перед ним изумилось.

– Уходи, по-хорошему прошу, а не то … ‚- Евгений еще крепче сжал в ладони столовый нож. Черт почему-то не стал перечить и быстренько ушел, оставив пьяного разбираться со своими чувствами.

Евгений уже понимал, до какой степени он спивается, но жизнь свою менять не стал. Может, не мог, а может, не хотел.

Жизнь становилась все хуже и хуже. Больные дети, почти постоянно пьяный муж, разборки, скандалы доводили меня до отчаяния. Я стала много молиться, и очень остро чувствовать свое одиночество. Однажды после бурной ночи муженек приплелся домой утром. Шатаясь и бурча что-то под нос, начал шарить по карманам. Я, пытаясь уложить его спать, выговаривала ему, что пора и прекратить такую жизнь. Слово за слово Евгений потерял рассудок окончательно. Обидевшись на мои слова и упреки, вытащил газовый баллон на веранду и “попытался затащить его в дом. Быстро закрыв дверь, я встала к ней спиной, чтобы не пустить его. Там были дети.

– Уйди,- кричал он,- уйди, а не то я прямо здесь его подожгу.

– Поджигай.

– Дура, мы же сейчас вместе на воздух взлетим! Уйди!

– Не пущу, там дети. Они ни в чем не виноваты.

– Сейчас взорву всех! Ты же подохнешь!

– Ну и пусть, значит так надо.

Крича и ругаясь, он мучился с газовым баллоном, поджигая его, то спичками, то зажигалкой. Но руки плохо слушались и как он ни старался, ничего не получалось. Бросив эту затею, словно что-то вспомнив, он пошел к калитке и уходя, хлопнул ей, продолжая ругань. Трясущимися руками я закрыла дверь и ушла к детям, решив, мужа домой сегодня не пускать. Оля спокойно «работала» у окна, а Димочка прижался ко мне и мы вместе плакали.

В такие минуты мне казалось, что вера, это что-то очень далекое и недосягаемое. Что Господь меня не слышит, и что, может быть Он, помогает только избранным, какой я, к сожалению, не являюсь. В своем горе, совершенно без какой-либо поддержки со стороны, я очень страдала от мыслей, и жалости к самой себе. Евгений, устав от пьянки, постепенно начинал приобретать человеческий облик. Он становился таким как раньше, тихим, спокойным и даже приветливым. Но душа его разрушалась гораздо быстрее, и восстановиться сама по себе не могла. Для этого нужно было покаяние. Но что мы с мужем знали об этом? Постепенно я стала замечать, что даже трезвым, мой муж был уже не мой.

В дни тишины, наша семья внешне была похожа на семью. Мы не обвиняли друг друга ни в чем, стараясь забыть все происшедшее. Пытались быть приветливее, но появилась сдержанность, и словно над нами все время висел «дамоклов меч». Хозяйство велось из рук вон плохо. Не имея опыта, знаний, мы замучили бедных животных. Корова гуляла сколько хотела. Очень редко возвращалась вместе со стадом. Ее постоянно нужно было искать. Свиньи ели плохо пропаренную пшеницу, потому что дробленку делал мельник, но кто бы к нему пошел. А когда, намаявшись бегать по полям за рогатой скотиной, решили ее продать, ушли куры, поселившись у соседей. Осталось две приличные свинки, килограммов по сто двадцать, выкормленные прежними хозяевами. Пшеница кончалась. Муж все время шил, выполняя заказы, и чтоб животные совсем не исхудали, мы решили по очереди «пустить» их на мясо. Я предложила позвать на помощь соседей, ведь муж никогда этим не занимался. Но Евгений не захотел.

- Что я, совсем что ли, какую-то хрюшку не заломаю? Сейчас только кликни, как набегут! Пол свиньи им отдай, свеженина всякая, терпеть не могу, опять пьянка. Ну их, лучше уж я сам.

В выбранный день, приготовив нож-саблю и горелку, Евгений отправился в сарай. Взял небольшую кувалду, открыл двери загона и приговаривая «кыш, кыш», загнал свинью в узкий проход. С серьезным видом встал спереди и, прицелившись, «тюкнул» свинью по голове. Та упала как подкошенная. Уже почуяв победу, Евгений хотел было взять свою «саблю», чтоб перерезать ей горло, но обнаружил, что нож остался в доме на столе.

– Во, блин!- слегка расстроился фермер, и пошел в дом. Возвращаясь, совершенно спокойно подойдя к сараю, Евгений остолбенел. Стоя на ногах, слегка покачиваясь, свинья в упор смотрела на него безумными глазами.

– Во блин!- воскликнул муж. Свинья опустила голову, обнюхала пятаком порог, слегка взвизгнула и прямехонько направилась на обидчика. Евгений попятился.

– Э, э, ты, пошла вон, пошла во-о-о-он,- убегая от свинки, кричал муж. Они носились по огороду, мимо дома, под летним навесом коровы. Свинья словно поставила цель, догнать, во что бы то и стало. Но что дальше? Знаменитая «сабля» давно лежала брошенной возле штакетника, а ее хозяин, не зная устали, бегал со скоростью ракеты, ища хоть какого-то убежища. Боясь выйти, я металась от окна к окну, но никак не могла за ними поспеть. Вскоре все стихло, и я стала побаиваться, что свинья все же победила. Тихонько, крадучись, я выглянула из-за двери. Прошла до сарая, вышла в огород. И тут увидела своего мужа на высокой куче свежего навоза от соседских коров. А свинья бродила внизу, фыркая и повизгивая. Он бросал в нее палками, какими-то ошметками домашнего мусора, но свинья увлеклась добычей еды и уже не обращала внимания на хозяина. Потихоньку он слез, источая «прекрасный аромат», нашел тростинку и тихонечко погнал скотину в сарай. Как только смирная свинья зашла в загон, Евгений отвесил ей такого пинка, что она слегка подвинулась вперед. После чего быстренько закрыл решетку. Животное обернулось, вопросительным взглядом посмотрело на хозяина и, кажется, даже вздохнула, наверняка подумав при этом: «Нет, не мой сегодня день. И чего я ему сделала?» Евгений, ободрившись, словно ничего не произошло, посмотрел на меня, и с умным видом сказал:

– Сегодня резать не будем!

– А что так? Погода плохая? — поинтересовалась я и тут же мы оба буквально покатились со смеху.

Этот случай немного разрядил наши отношения, но не надолго. Пришлось все же позвать соседей, их жен, и сделать все так, как это делают обычно в деревнях. Мужики режут, а женщины готовят свежее жаркое, варят колбасу и разделывают мясо. Опять получилась пьянка. От которой ничего хорошего ждать не приходилось.

Ровно через полгода границу с Казахстаном закрыли, ввели свои деньги и деревня прямо на глазах стала вымирать. Магазины закрылись, пекарня сгорела, дома отдавали за бесценок и уезжали. Немцы в Германию, казахи в Актюбинск, а украинцы и русские в Россию. Мы приехали к моей маме в девятиметровую комнату общежития, продав дом за очень низкую цену.

В том доме я потеряла всё. Ребенка, мужа, семью, душевный покой, и даже крышу над головой. Но именно в том доме я встала на тернистый путь веры. Пока неосознанно, как дикарь, и все же произошло это именно там.

У мамы долго жить не пришлось, тем более со дня на день должна была родиться Татьяна. Сняли дом на окраине города, а те деньги, что остались от продажи дома решили вложить в дело. Довольно скоро наше дело благополучно провалилось, и мы впали в полную нищету. Моя вера была тогда чисто потребительской, которая заключалась в трех словах — спаси, сохрани и подай. О душе было думать или некогда, или неохота. Одно я знала точно, нужны срочно какие-то действия, и при том радикальные. А Бог, сколько я ни молила Его, казалось, не помогал. При всей нашей бедности, Евгений все-таки находил возможность напиться. Мои страхи и волнения душили меня, как могли, и я решилась « заговорить» мужа. Прочитав в одной из «черных» книг «очень действенный способ», я отправилась на кладбище. Выполнила все, что было велено, и вернулась домой. Ну, думаю, теперь уж точно все прекратится. Но вечером.….……

Евгений пришел уже поздно, еле передвигая ноги и едва ворочая языком. Как обычно началось представление. Я сидела на кровати с младенцем на руках. Мои старшие, как цыплятки прижались ко мне. Евгений, словно царь ходил туда и сюда, выговаривая мне, что я непутевая, никудышная и много чего, что говорят пьяные в таких случаях. Я молчала, но до тех пор, пока он не притащил с улицы нашу овчарку и не стал ее натравливать на детей. Положив Танюшу в кроватку, я кинулась на него, защищая детей. Но что вы! Разве какая женщина справиться с мужчиной! Собака, сама напуганная происходящим убежала вон, а Евгений, взял на до мной необыкновенную силу, и стучал моей головой о стену так, что выбил бы все внутренности, если бы вновь не милосердие Божие. В какой-то момент я почувствовала, что на меня спускается как бы покрывало, нежное и воздушное. Оно окутало меня всю, и я перестала чувствовать страх, волнение. Был словно покой, а голова моя ударялась не о стену, а как буд-то о подушку. Боли не было. Ее не было вообще, СОВСЕМ.

Именно в этот момент я почувствовала, что мой муж совершенно трезв, но его глаза .… Это было просто тело мужа, а глаза не его. Кто-то другой, неистовый и беспощадный расправлялся со мной. Евгений устал. Он сел на кровать, а затем упал тут же на подушку и уснул. На завтра он совершенно не помнил ни о чем. Удивлялся и ужасался, обещая бросить пить. А я, ощутив на себе в буквальном смысле силу Божью и ненависть Его противников, отреклась в своем сердце от всякой нечистоты. При этом зажгла во дворе дома приличный костер из книг и листовок всякой дури, черного и белого цвета. Слава Богу во веки веков! Теперь уже сознательно, выбрав Спасителя своим пастырем, я потихонечку начала понимать смысл веры и ее путь. И только теперь в моем сердце прозвучала первая молитва Богородице!

Жизнь наша в то время была очень трудной. Денег совсем не хватало. Но мы не предполагали, что Димина учительница нашу историю расскажет в храме. Не знаю, как бы мы выжили, если бы в те дни не посетил нас Господь. К нам пришли церковные люди и пригласили в Покровский храм. Я поехала вместе с певчей этой церкви, и после службы она привела меня в трапезную покушать.

Впервые в жизни, я обедала в церковной столовой со служителями храма, пономарем, дьяконом и священником, которым в то время был батюшка Григорий, мой будущий духовный отец. Тогда подавали борщ. Эх, милые вы мои, сколько раз мне приходилось испытывать нужду, но этот борщ я помню до сих пор. Это была не просто еда, это было как благословение на вступление в церковный мир, в мир тех простых и одновременно выбранных Богом людей! И вдруг среди них оказалась я, такая дикая и глупая, мало того, что грешная, но еще не знавшая покаяния! Потом, через время, в этом храме я крестила всех своих детей, в том числе и Диму, через время здесь же и отпетого. Отец Григорий стал для меня настоящим духовным наставником. Благословлял, утешал и берег, почти ничего не разрешая, мною задуманного. Без него я много чего натворила бы. Многая ему лета и побольше здоровья, для служения на новом месте. А пока, я сидела в трапезной, ела так много для меня значимый борщ, и тряслась, не знаю от страха или радости. Вообще в жизни очень много обычного и естественного, но для каждого человека, что-то самое простое когда-нибудь превращается во что-то грандиозное и, может быть, меняющее судьбу. Только для тебя и именно сейчас. И в этот момент, даже находясь среди людей, ты вдруг остаёшься один на один с Богом, Его славой и промыслом. И только ты один это знаешь и чувствуешь. В моей жизни таких минут было много, и что бы они мне не предвещали, всегда были сладкими. Вот сейчас, пишу эти строки и ясно понимаю, как же хорошо, что все это со мной произошло и происходит. Конечно, я все еще грешу, совершаю плохие поступки, потому что просто нет сил, всегда следить за собой. Но я точно знаю, что склонив свою непутевую голову, я подойду к Отцу и Матери и скажу, у меня опять ничего не получилось. Польются слезы, я встану на колени, и буду молчать, не находя слов для оправдания. Через время поднимусь, осторожно взгляну на образ своих Родителей и увижу их мирный, светлый лик, снова прощающий и дающий надежду. Уже за это, мое сердце наполняется благодарностью, и я благодарю. Благодарю за свою жизнь. Пусть будет так, как Он хочет. Слава Ему и Пречистой Его Матушке во веки веков. Аминь.

Помимо того, что после неудавшегося дела, мы должны были уйму денег, какой-то новый знакомый Евгения продал ему в рассрочку горбатый «Запорожец». Интересно, что до сих пор он продолжает так покупать машины, «тысячу сейчас, остальные потом». В нашей семье эта фраза даже стала крылатой. Обрадовавшись новому увлечению, муж стал проводить с ней много времени. Учился ездить, тоже смеху было, и однажды, как это бывает, не уступил на перекрестке дорогу «Жигулям». Произошла авария, в которой пострадали только «Жигули», а нашему «Запорожцу» ни царапины.

Происшествие было не серьезным, разбилась фара, поврежден бампер и что-то еще. Все бы ладно, но это снова деньги. На улице зима, да не сиротская, а мой Евгений опять отвечает, что денег нет и взять негде. Хозяин «Жигулей» привел к нам какого-то торговца, который продавал растительное масло.

– Я пригоню вам двести литров масла, вы продадите по такой-то цене. За бочку мне нужна вот такая сумма. А что сверху, то ваше. Нашей радости не было границ. В назначенный день, торговец привез обещанное. А на следующий, ранним утром я уже стояла возле магазина, продавала масло. Торговля шла просто прекрасно, и часам к семи вечера мы почти все продали. Деньги, что предназначались за бочку, мы набрали, Теперь, осталось продать всего литров тридцать, которые и составляли нашу прибыль. Евгений, слив остатки в большую выварку, поставил ее на санки, и как делал весь день, поехал в последний раз.

Уже подходя ко мне (оставалось метров пятьдесят), он наехал на кочку. Выварка перевернулась, и вся наша прибыль замечательно впиталась в снег, образовав пятно, как маленькое озеро. Такого счастья ждать не приходилось. Я уже не помню, как мы рассчитались за аварию, потому что на тот момент, я лежала почти в бреду на кровати, страшно заболев после целого дня проведенного на жутком морозе. Уйти погреться я не могла, потому что покупатели стояли в очереди, а мороз был такой, что масло наливалось медленно, как мед. Пролежав дома недели две, меня, весившую чуть больше сорока килограмм, увезли умирать в туберкулезную больницу. Но была и хорошая новость, Евгения пристроили на работу продавцом запчастей. А детей разобрали наши мамы.

Тут очень хочется мне рассказать о моем лечении-приключении. Нет, это действительно могло случиться только со мной. Меня положили в палату, где кроме меня было восемь человек, разного возраста, рода и звания. Палату нашу вел молодой парень лет двадцати семи. Рост у него был под два метра и, как говорят, косая сажень в плечах. Вид он имел всегда очень серьезный, телосложение грозное, но как только он начинал говорить, я не могла удержаться от смеха. Лечить меня взялись быстро. В первый же день наделали уколов. Через четыре дня сбили температуру с сорока на тридцать семь, через две недели я стала потихонечку вставать. Пока я лежала, наш врач меня не тревожил. Так подойдет, посмотрит, живая, ну и ладно. А когда я начала вставать, то однажды, придя на обход, он подошел ко мне и говорит:

– Давай, раздевайся, я хоть послушаю тебя.

Я удивленно на него смотрела, что, мол, вы мне предлагаете? Ведь снять рубашку, означает остаться в.….…Стыдно. .

- Давай, давай, быстренько, не стесняемся, что я ваших.….….…не видел? Ну, в смысле не ваших, а вообще.

Мне пришлось подчиниться. На следующий день он снова подошел слушать. Я опять сделала удивленный вид, «что, каждый день? Не кажется ли вам это странным?» Врач посмотрел на меня, словно прочитал мои мысли.

– Ой, ой, больно надо! Вон их сколько,- и обвел рукой всю палату. Девчата смеялись. На завтра он ко мне не стал подходить, и послезавтра тоже. На следующий неделе, подходя ко мне, он, сразу опередив мой взгляд, произнес:

– Нет, нет, сегодня никак нельзя отложить, и так уж неделю не видел, в смысле не слушал.

Вот так и смех и грех. За то девчата стали любить обход, потому как со мной всегда какая-нибудь оказия. Месяца через два пришла к нам практикантка. Совсем молоденькая девчушка, лет двадцати четырех, но выглядела совсем молоденькой. А смотрела нас так осторожно и пугливо, что нам даже жалко ее было. Вот однажды два таких лекаря собрались сделать мне какую-то процедуру. Для этого вечером, практикантка принесла мне таблетку снотворного, и сказала, что бы я ничего не пила и не ела. А с утра она за мной придет и поведет меня на маленькую операцию.

– Нет, не бойся, резать мы тебе ничего не будем, просто легкие твои посмотрим и все.

Легко сказать, не бойся. Как буд-то страх можно либо включить, либо выключить. Какая бы она не была, эта операция, само слово пугает и что-то не хочется, чтоб ее делали. По этому поводу пришла мне в голову идея. А что если я завтра притворюсь спящей. Вроде как снотворное сильное. Они на меня посмотрят и делать ничего не станут, а там видно будет. На следующее утро врач и практикантка пришли в палату. Зовут меня, а я буд-то не слышу. Тогда молоденькая врач подошла ко мне и легонько потрясла. Я опять не реагирую.

– А что это с ней?- спрашивают у девчат.

– Спит.

– Ты сколько таблеток ей дала?- грозно интересуется врач.

– Одну,- виновато пропела практикантка.

- Ладно, фиг с ней, может так оно и лучше. Волоки ее в процедурку.

Врачиха подняла меня и поддерживая, как пьяную, повела в кабинет. Я иду и думаю: «Что-то пошло не так».

В процедурном кабинете они посадили меня в какое-то кресло, а я глаза не открываю, «сплю» же.

- Слушай, ты как думаешь, у нее ноздри большие? — спрашивает врач. – Вот хорошо было бы, если б как у лошади?

– Что вы! У лошади! Нет, у нее кажется совсем маленькие, даже малюсенькие.

– Скажешь тоже, малюсенькие! Это тебе сверху мерещиться, она ж сидит.

– Ну, не знаю. Все-таки не как у лошади.

- Да чего ты с этой лошадью, давай лампочку, пока она спит, щас все и провернем без помех.

- Ой, может вы сами. У вас и опыта больше, а я что?

- Чего я тогда тебя звал?

– Я боюсь.

– Не хнычь, сам боюсь.

- Написать-то можно, только интересно же. Ладно, давай, придержи ее и голову подними. Лошадь не лошадь, а ноздри-то есть.

Тут я чувствую, что мне в нос чего-то невозможное загружают. Я вытаращила глаза, а тело мое само по себе так затряслось, что врач видно испугавшись, вытащил из моего носа резиновую трубку, на конце которой была маленькая лампочка.

– О, глазки открыла! А ну-ка больная, расширьте ноздри!

Если б я могла, я бы еще больше расширила глаза, но никак не ноздри. Заглянув в нос, он снова начал просовывать трубку. Тряска повторилась.

– Ух, ты, какая чувствительная! ‑Волновался врач.

- Слушайте, это невозможно, давайте перестанем, вы же видите, что не пролазает.

– Как же, уже почти пять сантиметров прошло. Не паникуй и не смущай больную.

Я, сидя в кресле между тем думала: «Ох, видно смерть моя пришла. Сейчас на опытах своих меня замучают, потом испугаются и никто не узнает где могилка моя».

В это время врач видно совсем далеко просунул трубку, и мое тело, словно в конвульсиях, запрыгало на кресле. Он резко выдернул шнур и отбросил его на стол.

– Да ну ее на фиг, что-то сильно дрыгается, волоки ее в палату, напишем чего-нибудь.

Практикантка, сама еле стоявшая на ногах, повела меня в палату, где я еще долго не могла в себя прийти от страха. Она приходила проведать меня, каждый час, а я вскоре уснула, проспав часа три.

Потом я узнала, что есть такая процедура, бронхоскопия. Но делается она через рот и под наркозом. А что хотели сделать эти врачи я и сейчас не знаю. Наверное, не грамотная.

Между тем, муж мой прекрасно пристроился. Носил мне продукты сумками. После его ухода мы всей палатой садились за стол и съедали все, что он приносил. Во-первых мне одной такое количество еды никак не осилить, да и не могу я одна. Конечно, никакого наследства нам бабушка не оставила, просто Евгений брал из кассы сколько совесть позволяла. Все это мне было известно, он прекрасно знал мое к этому отношение, но я молчала. Нужно было и мне что-то носить, и матерям на детей давать. Шеф тоже знал, что Евгений ворует.

Молчал. Но однажды, когда муж частенько стал появляться на работе в нетрезвом виде, сказал:

- Женек, я конечно знаю твою ситуацию, только смотри не зарвись. Деньги сегодня есть, завтра нет, а отношения не наладишь. Обратно я тебя не возьму. Евгений как буд-то все понял, но пить не перестал. Уже когда меня выписали, мы переехали в город N, поближе к работе. А муж ночами напролет, в нетрезвом виде, катался на такси, в наш город и обратно. С шальными деньгами он перепробовал все вина, шампанское и водку, сделал такую же золотую печатку как у шефа, купил иномарку, у которой через два дня после получения номеров заклинило двигатель. На работе демонстративно ходил за прилавком с бутылкой пива, и положил перед кассой на стекло объявление «Куплю золото, доллары, брильянты». Шеф терпел. Не знаю почему. Может потому, что Евгений всегда был самым лучшим продавцом. Был очень внимательным к людям и хорошо разбирался в запчастях. Может ему нравилось, что когда он делал замечания, Евгений всегда молчал, а может, любил как человека, ведь на людях, он всегда был замечательным. Но дома, этот «замечательный» человек превращался во что-то ужасное и дикое.

В тот раз, снова допившись до невозможности, он пришел домой с бутылкой. Все как всегда. Сценарий один и тот же. Но сегодня он решил меня зарезать. Евгений взял шампур, и произнося ужасные речи направился на меня тихим шагом. Возле меня, съежившись, сидел сын.

– Мама, я больше так не могу, мне страшно.

- Молись, Дима, молись сынок!

Ребенок громко, вслух стал читать Отче наш, а лезвие этой железки остановилось в миллиметре от моей груди. В этот момент открылась дверь, и на пороге стоял шофер Миша из магазина. Евгений молниеносно спрятал шампур за спину, и с милой улыбкой ушел разгружать товар, который привез из Самары Михаил. Выходя, муж зашвырнул шампур в сторону, а я упала на кровать, с ужасной болью в животе. Я провалялась несколько дней, боясь пошевелиться. Болело все тело, а муж ухаживал за мной и вновь обещал бросить пить.

Кто-то может, осудит меня за то, что жила с ним, подвергая детей опасности. Но я пыталась уйти, честное слово! Сколько раз мы расходились, а ведь трезвым он был неплохим. Маленькие всегда его любили. И потом, как жить без жилья и денег? Одной с тремя детьми, двое из которых, тяжело больны? В любом сердце всегда есть место для добра и прощения, наверное, у меня это тоже было. А может, верила, что все измениться, что и я когда-нибудь стану счастливой женой и матерью. Вы скажете, что я сумасшедшая, но ради нашей семьи, через восемь лет такой жизни я повенчалась с ним. Сама не могу себя понять, но может, и для меня написано в Евангелии «…Откуда знаешь жена, не спасешь ли мужа».

Пришло время и мне поработать. Шеф пригласил меня продавцом в магазин. Спросив разрешения у сына, я пошла. Диме тогда шел тринадцатый год. Он согласился приглядывать за трехлетней Таней и Олечкой. Ей уже исполнилось десять. Муж научил меня всему, что умел и знал сам. Вырвавшись из домашнего «плена», я отдавалась работе с радостью. Мне очень хотелось быть лучшей. Но, Господь, видящий и испытующий сердца, показал мне, что почти всегда мы меняем действительные ценности на миражи.

Работала я неплохо. Появились постоянные покупатели, которые приезжали именно ко мне. Ведь я могла объяснить и подсказать некоторые моменты в использовании запасных частей автомобиля. Но … опять Евгений.

Знаете, мне иногда кажется, что муж послан мне для того, что бы показать мне все тайны моей больной души.

Он пил, я все время была на работе, а наши дети питались черствым хлебом и консервами. Понимая, что так больше нельзя, я подумала: «он берет, ему все с рук сходит, а у меня дети». Решила накопить немного денег, чтобы можно было уйти от мужа и из магазина. Вскоре мы с Евгением сильно рассорились, и он ушел жить к своей матери. А я с детьми переехала в другую квартиру, за которую платил, сам того не зная, наш шеф. Боже милостивый, как мне сейчас стыдно. Но тогда, озлобленная и загнанная в угол бесконечными скандалами, я не считала это большим грехом, хотя совесть меня мучила. Именно поэтому я решила не брать больше ни копейки, а жить только на те деньги, которые заработаю. Несколько дней у меня это получилось. Но изобретательная нечисть подала мне мысль, что нужно свой грех воровства «покрыть добрыми делами», да и борщ вспомнился. «Разве сейчас не время для благодарности? А для этого всего-то и нужно брать из кассы деньги, покупать продукты в больших количествах и отвозить в церковь. Мало того, еще и для шефа хорошо, его же деньги. Ему ведь некогда милостыню творить, а тут я, настоящий христианский поступок!»

Ну и дела, какая идея! Как же мне такое раньше в голову не пришло?- восхищалась я самой себе.

«Доброе дело» получалось великолепно. Картошка мешками, куры – целыми замороженными брикетами, консервы, крупы … Я даже и не помню что еще, только почему-то сердце мое становилось тяжелее и тяжелее, а на душе как будто ночь. В то время я переписывала старинную книгу Иоанна Златоуста.

Книга стоила больших денег, но так как у нас их не было, то Евгений дал мне ее почитать. А мне подумалось, что неплохо было бы, что-нибудь переписать, чтобы после перечитывать. Мое внутреннее состояние было мрачным. Уже все сильнее я стала искать причину, и однажды на трамвайной остановке, подняв голову к небу, я чуть ли не вслух от всего сердца произнесла:

– Господи! Умоляю тебя! Скажи мне, что со мной? Почему мне так плохо?

Вечером, придя с работы, я снова села переписывать книгу святого. Открыла и через мгновение у меня буквально похолодели все внутренности. Я ничего не видела, кроме одного предложения:

« …перестань брать у Петра и отдавать Павлу…»! Что это? Как? Как могло такое случиться! Это же ясно, как Божий день, что я ВОРУЮ! Во мне было такое смятение, что я оставила книгу и ходила по комнате не в силах успокоиться. Через некоторое время, подойдя к иконе, уже сердце мое наполнялось благодарностью. Снова слезы и радость — не оставил, не отвернулся, не погубил. Боженька мой, какой же Ты добрый, прости меня! В тот вечер, мне стало совершенно ясно, что осуждая Евгения, я сама готова на все. Я могу украсть, предать, убить, изменить, но только тогда, когда стану судьей. Что еще спит во мне? Какие страшные и необдуманные поступки? Слова? Еще сильнее нужно просить Господа о том, чтоб сохранил от будущих напастей. И родилась молитва:

- Спаси меня Господи от меня самой.

Осознав весь ужас своего поступка, встал вопрос о покаянии. Как же я теперь приду в свой храм, к любимому батюшке и скажу, что все мною привезенное на самом деле украдено. Тем более что церковь все время молилась за мою семью, а я? Мучения, стыд и страх стали моей наградой. Больше всего я боялась стать изгоем. Боялась, что отец Григорий прогонит меня с глаз долой и я никогда больше не смогу прийти в свою дорогую церковь. Шло время, а мне никак не удавалось найти в себе силы исповедаться. Между тем я прекрасно понимала, работать честно у меня не получиться. Хоть я и перестала грабить своего благодетеля, но в магазине работали другие люди, которые считали, что лучшего места и желать нельзя. Однажды, когда мой начальник пришел к закрытию магазина, я отозвала его в сторонку и попросила увольнения.

- Может, останешься, ты хороший продавец и найти замену мне будет очень трудно.

- Прости. Ты много для нас сделал, а мы.… Нет, так я работать не хочу, а по-другому не получиться.

– Женек-то хоть останется?

– Он сейчас живет у своей матери, я давно его не видела, пусть сам решает.

Так он отпустил меня с миром, а я и у него прощения не попросила.

Прошло месяца два или три, как я ушла с работы. О грехе своем я почти забыла. Но однажды придя в храм, после службы подошел ко мне дядя Иван, заведующий по хозяйственной части, милейший человек я вам скажу. Подошел, и так сердечно, заглядывая мне в глаза, произнес:

– Натальюшка, а картошка-то пропала.

Словно нечаянно тут же оказалась женщина из трапезной.

– Конечно, пропала! Сколько раз говорила, чтоб в погреб опустили!

А дядя Ваня снова, буд-то не слышал, поворачивается ко мне и так осторожно повторяет:

– Натальюшка, пропала картошка.

Я опустила голову, и стояла молча. Что я могла ему сказать? Мы оба все понимали. Больше ни о чем меня не спрашивая, он легонько меня погладил по плечу.

- Завтра батюшка исповедует, все наладиться, ‑и улыбаясь своей доброй улыбкой, пошел по делам. Даже в тот миг, когда меня словно за руку поймали, было так тепло и сладостно от того, что именно здесь, в этом храме меня могут понять и простить, искренно за меня помолиться, и не прогнать. Ясно чувствовала, что как приняли меня здесь нищей и голодной, так и сейчас не отрекаются, я все еще своя. А это, после всего, что натворила, дорогого стоит.

Спасибо тебе Господи за Твою милость и долготерпение. Спасибо за все!

Что такое Божья милость? Одни говорят это удача, или нечаянная радость, другие — награда. Может и так. Но для меня Его милостью является все. Несчастье, потери, нестроения, мои слезы — это все Его милость. Мы часто стараемся забыть свои плохие поступки, при том совершенно не знаем своего будущего. И уж вряд ли готовим себя к вечной жизни. А божий промысел, это и есть его милость. Конечно, сейчас я могу так сказать. Ведь теперь знаю это точно. Но так было не всегда. Горе для меня было горем, несчастье несчастьем. А Боженька потихонечку открывал мне Себя, и теперь вы сами видите, как берег.

Два брата

В то утро меня разбудил стук в дверь. Это был Евгений. Он вошел взволнованный. Слегка отдышался и произнес:

– Сергея зарезали. Сейчас в реанимации.

Еще не успев осознать новость. Я ответила:

– Началось.

На самом деле я еще не знала, что именно началось. Это после мы узнаем, что долгих семь лет, каждый год, мы будем хоронить родственников по одному, а то и по два, до тех пор, пока не останемся совершенно одни.

Жене было двенадцать лет, когда его мама родила Сергея. Так уж получилось, но все заботы о брате он взял на себя. Пока родительница воевала с новым мужем-пьяницей, Евгений стирал пеленки, ходил за водой, варил кашу, кормил и баюкал. А мама, чтоб мужу меньше досталось, делила с ним «горькую», после чего незаметно пристрастилась сама. Когда Сережа немного подрос, Женя стал уходить из дома, колесить по белу свету на товарных или пассажирских поездах. Деньги добывал по-разному, но больше воровал. Правда, бывали случаи, что предлагали заработать, но это было редко. Приезжая домой, всегда надеялся, что теперь все изменилось, но нет, все оставалось по-прежнему. Сергею пришлось жить одному с отцом и матерью, брат редко бывал дома. Евгений все же закончил восемь классов и пошел в училище. Но привычка к свободной жизни тянула, и он стал воровать уже серьезно. Появился «друг», с которым и на дело ходили и добычу делили. Все шло замечательно и прекрасно.

Как-то раз товарищ предложил место очередной наживы, но Евгению почему-то не захотелось туда идти, и он предложил другой вариант. После недолгих разговоров решили, что каждый пойдет в свою сторону.

Ночь. Женя легко пробрался в квартиру. Включил фонарик. Несколько минут стоял молча и разглядывал висевшие на стенах иконы. Тут же на столе лежали церковные книги, крестики. Вдруг нахлынула память. Он вспомнил бабушку, исповедь, иконы, праздничная трапеза со священником и прихожанами. Сам не зная зачем, Женя стал складывать в сумку иконы, крестики, книги … Спокойно вышел на улицу, повернул на проспект, и тут увидел двух милиционеров. Убежать не получилось, и вскоре он отправился в свою первую ходку. Потом была и вторая и третья. А Сергей тем временем подрос, уже пошел в школу, и начал постигать еще более жестокие уроки жизни.

Мальчик он был не худенький, поэтому всегда был причиной насмешек, грубостей и издевательств. Били немилосердно. Только за то, что «толстый». Его слезы утереть было некому, приходилось терпеть и выживать. Когда Евгений третий раз вышел на свободу, то встретил своего брата совсем не тем мальчишкой с синяками. Сергей уже оканчивал школу, и был грозой всей округи. У него была своя «братва» и девушка-красавица четырнадцати лет. У Евгения были свои «достоинства» — авторитет, знание жизни, изрисованное тело и цель создания семьи на основании книги Гончарова «Обыкновенная история».

Состоялась встреча двух крутых парней. Наверняка они по-братски радовались друг другу, может, жалели, что росли врозь; но теперь решили часто встречаться, да и было что рассказать друг другу.

Шло время, оба брата женились, но эти две маленькие семьи никогда не сидели за одним столом. Причиной тому было занятие Сергея и непростой характер жены Евгения. Им просто не о чем было разговаривать, разве что спорить. Но этого никто не хотел. Может армия и спасла бы Сережу, но его не взяли по болезни. Поэтому, для сохранения своей власти, ему пришлось начать торговлю «травкой». Его жена всюду была с ним и полностью разделяла его увлечения. Постепенно, встречаясь с братом, Евгений старался отговорить его от такой жизни. Рассказывал ему о Боге, о правилах жизни. О том, что ничего не проходит даром. Хотя эти беседы всегда проходили с бутылкой водки и самодельными папиросками, Сергей все же слышал брата, делал для себя выводы, и думал, что когда-нибудь ему удастся все изменить.

Евгений поссорился с женой и жил у матери уже больше месяца. Настало время перемен. Когда он был подростком, ему приходилось уходить из дома, подальше от скандалов и драк. Теперь же он сильно вырос, и уже маме нужно было думать, где переночевать, чтоб скрыться от гнева пьяного сына. О деньгах думать не нужно, работа дает их с лихвой. Но после работы скучно, особенно когда дома никого нет. Поэтому и в тот вечер, он отправился к брату.

Сергей всегда был рад его приходу, радовался и теперь. Как обычно сели за стол, налили по стопочке и начался долгий на всю ночь разговор. Евгений вновь рассказывал о вере в Господа, что это единственный путь и другого нет, что его жена серьезно этим увлечена и он считает это правильным. Что наконец все это имеет даже мистическое значение.

Сергей откликнулся на речи брата и рассказал, как недавно поссорился с матерью. Он упрекал ее в том, что она лишила его детства, что до сих пор он мечтает сходить на праздник первого мая с флажками и шариками. Но теперь он сделать этого не может. Возраст не тот, а еще «общественное положение». Его мама так и не поняла, о каких таких шариках идет речь. Глубоко обидевшись, он вышел на улицу и сел на ступеньке крыльца. Вспомнил, как его брат рассказывал ему о Боге и Его противнике. И вот теперь захотел проверить, не врет ли брат. Подняв высоко голову, он крикнул падшему ангелу: – .…, если ты есть, дай мне теперь же такую силу, чтоб эта лавочка разлетелась вдребезги от моего удара.

Все было тихо. Внешне ничего не изменилось, но Сергей почувствовал в себе эту силу. Он подошел, замахнулся и ударил по скамейке. Толстое дерево поддалось легко и рассыпалось в щепки. Парень испугался не на шутку и в тот момент почему-то решил побыстрее принять крещение.

Евгений внимательно выслушал рассказ, поразился смелости брата и одновременно встревожился.

– Креститься ты, конечно, сейчас не можешь, ночь на дворе, но вот тебе мой крест, пусть хоть он охраняет тебя.

Евгений снял с себя нательный крестик и надел на брата.

На Сергея этот поступок произвел впечатление, он искренне был рад.

– Теперь, я думаю, смогу все исправить, ведь ты говоришь, что Бог помогает. Я тебе верю.

Они сидели на кухне еще часа два. Сергей мечтал, как он наконец-то вырвется из давно опостылевшего плена, как они с женой уедут куда-нибудь далеко и родят детей. Все будет хорошо, как у всех. Их прервал звонок в дверь. Сергей вышел, открыл и тут же, почувствовав в животе холодную сталь ножа, рухнул на пол. Через неделю, в реанимации он скончался.

* * *

Как-то естественно, горе вновь нас соединило. Евгений серьезно стал подумывать бросить пить, воровать. По моему примеру решил уйти с работы и уже в который раз начать новую жизнь. Конечно, я верила. Но не так-то просто изменить характер, привычки, особенно если нет ни молитвы, ни воли. Чем я могла ему помочь? Терпением, неумелым обращением к Господу, надеждой на лучшее? Все это было, но ничего не может обратить человека, если он сам не захочет. Я уставала, унывала, просила смерти то ему, то себе, бежала в церковь, каялась, опять молилась. Потом снова вычеркивала его из своих поминальных листочков, уже начинала ненавидеть, снова каялась, вновь записывала, молилась и так бесконечно. Сколько раз я просила у Господа свободы, от него, своего мужа. Просила отпустить, разлучить. Знаю я, знает Евгений, что нужно делать и как жить. Что единственный Спаситель, наш Господь, но выполнить самую главную заповедь любить друг друга, не получается ни у него, ни у меня.

Через полгода после смерти Сергея, умер мой тринадцатилетний сын Дима. На следующий год ушла к Богу моя мама. Еще через год умер мой старший брат Станислав. Спустя еще полтора года умер отчим моего мужа. Мама Евгения пережила своего мужа ровно на год. А еще через семь месяцев ушла из земной жизни моя доченька Оля. Ей было всего семнадцать. Я не знаю, как мы прожили эти долгие до бесконечности семь лет. Постоянные похороны истощили нас до крайности. Муж не выдержал, снова стал пить, надеясь хоть куда-то спрятаться от суровой действительности. Моего старшего брата мы не смогли забрать из морга, так и похоронило его государство.

Денег нам уже давно никто не занимал, говорили: «Сколько можно хоронить?» А у нас с Татьяной, старшей дочкой, как у кота Матроскина, одна пара валенок на двоих. Но мы жили, смеялись, шутили, пусть сквозь слезы, и верили, верили в Его милосердие, и даже в то, что мы у Него любимые.

С той поры я не боюсь смерти. Я жду ее. Каждый день. Кто-то красочно рисует в моем воображении следующие похороны, а я, иногда сразу, иногда нет, начинаю читать молитву: « Отрекаюсь от всяких поганых мыслей, всеваемых от врага. Господу моему служу и Ему одному покланяюся.» Становиться легче, но не надолго. В моей маленькой домашней церкви на столе лежит книга, отца Сергия, моего духовного руководителя. О тишине ума, о Иисусовой молитве. Я часто ее читаю, но никак не могу привязать свои мысли. В них есть другая «хозяйка»- смерть. Она уж думает, что здесь своя.

Глядя на мои молитвы и поклоны, Евгений стал стараться быть рядом. Читал книги, которые читала я, иногда покупал сам и давал почитать мне. Вечерами стали беседовать о Боге, о Его промысле, любви. Настали и такие времена, когда утреннее и вечернее правило читали всей семьей. Но эта идиллия продолжалась недолго. У Евгения начинались какие-нибудь проблемы, его сразу же посещала тоска, и он начинал пить. Сказать, что это было его желание — совсем нет, но уже привычка, или тяга к опустошению души. У него это было, как правило. Он страдал, когда пил, страдал, когда не пил, тяготился что много работы, тяготился, когда ее не было. Удивительно, но всегда находилась причина, как будто серьезная, которая «оправдывала» его поведение. Я оставалась одна, с обидой, упреками, страданиями. Хоть и звучала из моих уст молитва, но мы оба уходили от Бога. Он в одну сторону, я в другую. Мы не думали друг о друге, как и насколько тяжело ему или мне, каждый из нас думал только о себе. Какая я или он несчастные и никто нас не понимает. В такие минуты больше всего доставалось детям.

– Отойдите от меня, видите не до вас сейчас.

Так было, что греха таить. Опомнившись, пожалеешь, прижмешь к груди, вздохнешь от нескладности своей, а они и счастливы, уже простили. Дети. У взрослых, увы, далеко не так.

Снова деревня. Только другая. Наш маленький домик на краю леса. Каменная кухня с огромной русской печкой и две комнаты. Именно здесь родился мой сынок Данилка. Купили мы этот дом за три с половиной тысячи, в городе за такие деньги можно купить велосипед. Природа была великолепная, но это все. Не было магазинов, больничного пункта, школа располагалась в небольшом домике, куда нужно было приходить со своими дровами. Учила детей местная жительница только до четвертого класса. А после, всех детей собирали и отправляли в центральный интернат, со своей одеждой, деньгами и продуктами.

Родители из-за бедности не могли добраться до интерната, поэтому видели своих деток редко. Но сами дети, имели больше любви к дому и родителям; даже зимой, в любую погоду, они шли пешком десятки километров, чтобы только несколько часов погреться у мамкиной груди и своей родной печки. И все это происходило не сто или двести лет назад, а в 2002году. Наверняка и сейчас происходит.

Природа, трудности могут объединять. Было это и с нами. Казалось, наша семья обрела новую грань, интересную, неизведанную, а главное свежую. Первые месяцы проходили в хлопотах, и благородной усталости. Света в доме сначала не было (пока дом пустовал, на расстоянии ста метров скрутили провода и выдернули счетчик), и мы, как стемнеет, читали жития святых освещаясь свечой. А детки, сравнивая такое положение со сказкой, мирно засыпали. Не лукавя, скажу, что и я, на самом деле, чувствовала какое-то умиротворение, покой и неизвестную мне тишину.

Но враг не дремлет. Он, через наши страсти и привычки, испортил нам жизнь и здесь. Стал захаживать родственник, такой же раб пьяной страсти, и они вдвоем с мужем вернули все на круги своя. Опять пошли запои, скандалы, и все вытекающие из этого последствия.

Была зима. «Уставшие от жизни», они пили уже несколько дней. То в доме у родственника, то у нас. Блуждали по деревни в поисках хмельного и приключений. Я не выдержала и закатила скандал.

– Сколько можно!- кричала я на мужа,- Когда же все это кончиться! Ты завез нас сюда, а теперь бросаешь вымирать? Детям нужна еда, дров нет, в доме эта невыносимая вонь, я не могу так больше!

– Чего ты орешь! Еды нет, свари, дров нет — принеси! И вообще пошла вон!

Если б я могла все это сделать! В этот дом мы переехали в двадцатых числах декабря, естественно здесь не было заготовлено ни продуктов, ни дров. Каждый месяц я ездила в город, получала на детей пенсию, покупала крупы, масла. Так мы жили до следующего месяца. Все, что я привозила, мы делили с родственником, у которого не было ни работы ни документов. Я смотрела на детей, на ту безысходную обстановку, что была вокруг нас, на пьяных, потерявших разум, мужчин и незаметно начала терять разум сама. Вдруг мне захотелось прекратить это все раз и навсегда. Мучения, нехватки, вечные проблемы..

– Если вы сейчас же не прекратите и не уберетесь отсюда, тогда я…я.…я повешусь!- мой дикий крик слегка потревожил сознание мужа. Он поднял на меня глаза, силясь понять, что именно я сейчас говорила. Но устав от мысли опустил голову и закрыл глаза.

– Что?! Вешаться? Напугала, ха-ха-ха! Да вали, вешайся, сколько хочешь! Когда бошку в петлю засунешь, зови, я тебе ноги подергаю!

Так неистово кричал родственник. Под его хохот и улюлюканье я выбежала из дома. Забежав в сарай, я упала на пол и горько зарыдала. Голова моя словно кипела. Со мной творилось что-то ужасное. Я кричала, плакала, била кулаками замерзшие стены. Но мороз потихоньку приводил меня в чувство. Ноги в тапочках начинали замерзать, легкая кофточка не согревала. Потихоньку я приходила в себя. Усевшись тут же, на лавочку я начинала дрожать.

- Ну и что? Что ты этим добилась? Сплошное посмешище. Ты не сможешь ни повеситься, ни замерзнуть. Что ты вообще можешь? Сейчас, когда мороз совсем тебя одолеет, побежишь в тепло, как побитая собака. А они будут смеяться и упрекать: «что же ты не повесилась?» Они сильнее, а ты как шавка, которая лает на слона. Почему ж ты не молишься? Хоть одну молитву сейчас вспомни! Что же не зовешь святых, где все это? Посмотрела бы ты на себя со стороны. Размазня! Да что вообще в тебе есть? Сил нет, мужества нет, вера хоть в тебе есть? Пустота. Куда ты полезла? Ты такая же, как они, нет, ты хуже. Они хоть не притворяются. В тебе гордости больше, чем в них обоих. Еще чего-то выкабениваешься. А гордость это всегда больно. Вставай, иди в дом, к детям. Теперь узнала где твое место и кто ты.- Выслушав все это в мыслях, опухшая от слез и стуча зубами от холода, я поплелась в дом, на свое место.

Когда я пришла домой, родственника не было. Муж спал. А на следующий день пьянки больше не было. Находясь в болезни после тяжелых дней, муж снова решил бросить пить. Мы договорились вместе читать акафист иконе «Неупиваемая чаша» сорок дней. Для этого я съездила в город к духовному батюшке и взяла благословение на сей труд. Началась новая борьба.

Каждый день, вечером, мы читали акафист. Внешне ничего особенного не происходило, даже казалось, что делаем что-то обыкновенное. Оставалась неделя. Мужу нужно было съездить в город. Приехал он в тот же день и рассказал, что отчим при смерти, маме нужна помощь. Поэтому пока он должен быть с ними.

- А как же акафист? Осталось совсем немного, — волновалась я.

– Я возьму его с собой и буду читать там.

- А я? Мне тоже нужно читать.

- Тогда не знаю. Книга одна.

– Хорошо. Ты возьми акафист и обязательно там читай. Обязательно! А я здесь буду читать за тебя псалтырь. Только умоляю тебя, читай. Как прочтешь, иди в храм на исповедь и на причастие. Только не пропусти, не забудь.

– Буду читать, обещаю.

Муж уехал, а мы с детьми остались. Конечно, я переживала, но свое правило, читать по одной кафизме, выполняла исправно. Настал тридцать восьмой или тридцать девятый день. После вечернего правила все улеглись спать. Закончив домашние хлопоты, улеглась и я. Видится мне сон. Лежу я на своей кровати, а от окна подходит ко мне Татьяна и что-то протягивает. Смотрю, а это какие-то копейки, но я их не взяла. Слышу сзади буд-то шорох, я обернулась. Никого нет, только непонятные тени. В этот момент, начиная с ног я стала словно деревенеть от холода и чувствовать нарастающий ужас. Вскоре меня всю словно парализовало, и уже сам мозг становился как неживой. Я не могла вспомнить ни своего имени, ни молитвы, ни имени Иисуса. Ужас покрыл меня всю. Через кусочек оставшейся во мне жизни я услышала голос:

– Не молись! Перестань! Не молись!- Но тут во мне пошла мысль, которая вырвалась через мой рот корявыми звуками:

– Все равно буду молиться!

– Я проснулась. Вернее открыла глаза, но не могла пошевелить ни одной частью тела. Через некоторое время я стала буд-то оттаивать, начиная с головы. Холод уходил вниз, забирая с собой страх и открывая место дикой боли. Как же было больно. Я думала, что у меня переломились все кости. Ушел страх, холод, и боль, все через ступни ног. Весь день я была как выжитый лимон, и очень переживала за мужа. Хоть бы он выдержал.

Где-то, через неделю, приехал муж. Не успел он войти на порог, как я кинулась к нему с вопросом:

– Ты читал?- Он улыбнулся. Поставил сумки, разделся, сел на кресло и начал рассказывать.

– Я читал. Честное слово, каждый день. Как все прочел, на следующий день с утра пошел в храм. Прихожу. А там никого нет. Службы не было. Я подошел к иконе, что на аналое, приложился и вышел из церкви. Как вышел, сразу почувствовал легкость, и тяга к спиртному совершенно пропала. Теперь я не буду пить никогда. Все, я вылечился.

Я смотрела на него и чувствовала, как тревога вновь растет в моем сердце. Я не поверила! Мне было больно и обидно от того, что этот человек не дал себе труда пойти завтра, послезавтра, ходить неделю, но исповедаться и причаститься. Да, я сама, своими руками все испортила. Не поверила и осудила. Господи, как жить, чтоб не упасть! Этот ловит то там, то здесь, и нет сил ему противостоять. Думаешь, вот-вот, еще чуть-чуть и мы одолеем, да где там! Как одолеть, когда ничего нет, ни ума, ни веры, ни любви, ничего нет! Моя вера не выдерживает никаких испытаний. Не могу нести тяготы мужа, не могу принять чуда, не могу выдержать горе! Что же я такое?! Как жить и не впасть в отчаяние? Иногда мне помогает чтение святых отцов. Когда нет такой книги под рукой, тогда евангелие. Но в эти минуты подойти и просто взять эти книги в руки невероятно трудно. Как буд-то против ветра идешь, сильного и могучего.

Несколько дней я ходила как потерянная. Словно кто-то умер. Но что делать, надо выполнять Божье послушание – жить.

Все пошло своим чередом. Смирением все успокоилось и, казалось, забылось. Евгений весь ушел в работу, а я в хозяйство. В сентябре Татьяна пошла в школу. В первый класс. Собралось тогда первоклассников человек пять. Дети были счастливы. Да и как иначе? Их сердца свободны от житейских проблем. Проучились мы несколько месяцев и узнали, какая бывает здесь зима.

В тот год сугробы наметало до крыши. Чтобы выйти из дома, нужно было взять лопату и откопать дверь, которая, Слава богу, открывалась внутрь. Бураны были такие, что нельзя было пройти несколько шагов. Или задохнешься, или собьет в сугроб. В один из таких буранов, помню, дочь собиралась на занятия.

– Таня, сегодня в школу не пойдешь. Буран.

Дочка глянула в окно. Светит солнышко и ветерок небольшой.

– Фу, буран! Пойду, он не страшный.

– Не дойдешь.

– Дойду.

– Не дойдешь. Это тебе из окна кажется, а на самом деле там ветер очень сильный.

– Дойду. И вообще, нельзя школу прогуливать!

Я больше не стала спорить и смотрела на дочь, как она продолжала одеваться. Взяв портфель, Татьяна смело шагнула за порог. Я к окну. Пройдя буквально два шага, дочь зашаталась, пытаясь закрыть лицо от ветра. Чуть стихло, она побрела дальше, но снежный вихрь закружился вокруг нее с новой силой. Татьяна бросила портфель, со всей силы пытаясь устоять на ногах. Вихрь отступил. Дочь никак не хотела сдаваться. Собираясь идти дальше, она подняла свой портфель и только попыталась сделать шаг, как ветер с новой силой бросил на нее густое облако снега. Танюша, всплеснув руками, так и ухнула в сугроб, едва успев защитить руками лицо. Я выбежала. Взяв ее на руки, торопливо занесла в дом. Запыхавшаяся дочка, веселая, едва переводя дыхание, произнесла:

– Да.… Сильный.….ветер.

– Я глядела на нее и тоже радовалась. Дух ее не сдался. Потом мы вместе сидели у окна. Слушали, как в печке потрескивали березовые дровишки, и глядели на ветер. А он, неутомимый, будто играл ворохом снега, то подбрасывал вверх, рассыпая как пыль, то гнал как волну, пока не натыкался на преграду чьей-нибудь избушки, то вдруг крутил снежные вихры, поднимая вверх, и с огромной быстротой гнал по пустынной улице, ища жертву. Но не было, ни человека, ни зверя, ни птицы. Когда буран утих, первое, что мы увидели, огромную сову, которая сидела на нашем заборе, глядя прямо к нам в окно. Мы были в восторге! В этом доме так отчетливо стало понятно, как сильно человека облагораживает природа. Он становиться добрее, сильнее духом. Человек начинает радоваться. Радостью особой, чистой.

После смерти отчима, мы вернулись в город, к его маме, чтоб не оставлять ее одну. Здесь снова работа, теперь заказы на пошив чехлов для автомобилей. Так что встречались только вечером, перед сном. Евгений работал много, но денег всегда хватало только на еду и едва ли на сапожки или курточку кому-нибудь одному из семьи. Все это происходило от того, что было неправильно организовано его дело, но меня он не слушал, да и характер свой исправить вряд ли кто может. Заказчиков было всегда много, все просились подешевле и побыстрее, Евгений соглашался, принимал работу, а выполнить не мог. Помощников было много, но никто не имел, по его словам, такого таланта, поэтому вновь и вновь он оставался один. Не имея мысли разрешить такую проблему, муж вновь заливал свою печаль водкой. Все останавливалось и на работе и дома. Сколько раз я просила его бросить свое дело, заняться чем-то другим, но муж был непреклонен. Ведь люди шли к нему даже к пьяному. Они приносили сиденья, пригоняли свои машины, лишь бы сделал только он. Они прощали ему пьянки, просроченное время, иногда давали денег больше чем он просил, но работу доверяли только ему и смиренно ждали его выздоровления.

Только я всегда была врагом его работы и пьянок. Однажды к нему приехали ребята из сервиса и попросили поехать с ними посмотреть машину. В тот момент я была у него на работе, и поэтому муж взял меня с собой. Войдя в бокс, его радостно встретили бывшие тут наладчики, поздоровались, и всей гурьбой отправились смотреть объем работы. Я осталась при входе. Повернув голову, я увидела «Ауди». Машина была готова, только ждала своего хозяина. Мне стало любопытно, какой же у такой красавицы салон? Открыв дверь, я заглянула внутрь и ахнула. Вот это да! Ну конечно, это же Ауди! Такой салон в подворотне делать не станут. Тут незаметно подошли ребята и Евгений. С любопытством они смотрели на странную женщину, которая лазает по чужой машине и вздыхает от восхищения.

– Ты чего туда полезла? — удивился муж.

– Вот восторгаюсь качеством работы. Какие строчки! Как ровно одеты! Шов прямо по сгибу, не больше, не меньше. Такие сиденья только на заводе сделать можно. Эх, Евгений, учиться тебе еще и учиться. Не салон а чудо! Ему наверное и чехлов не надо.

– Вообще-то это и есть чехлы.

– Как!? А откуда ты знаешь?

– Так это ж он их и шил!- улыбался слесарь. Наверное, у меня было такое лицо, что ребята покатились со смеху. Не смеялся только мой муж. Ему, наверное, было за меня стыдно.

Имея такой талант и почет, муж не бросил бы эту работу даже если бы за нее перестали платить вовсе. Он был точно уверен, что у него много друзей и поклонников. А семья, она поймет, она потерпит, ведь он приносит людям такую радость. Что денег нет, разве это беда? Бог не оставит, проживем как-нибудь. Да, так было. Столько лет! Столько борьбы! Столько слез и молений.

Но пришел тот день. День, когда не стало с нами Ксюши, нашей маленькой дочки. На помощь пришли все наши с Таней друзья. Очень серьезно помогла церковь. Но никто не пришел посочувствовать Евгению. Ни один человек! Стоя возле гроба, Татьяна, вытирая слезы, как бы невзначай задала отцу вопрос, от которого начинается спасение его души.

– Папа, вот мои друзья, вот мамины, а где же твои?

Словно от мощного копья разлетелся на мелкие камушки его пьедестал. Он вдруг понял, что никогда не придут хозяева «Мерседесов», «Порше», «Ауди», «Тойот». Он им не нужен! Им нужны только его руки!

– Постойте, у меня есть друг! Миша! — радостно вспомнил Евгений. После звонка, он услышал в трубке сухой ответ:

– Извини, я сейчас занят.

А рядом с ним, у гроба его дочери, стоят его дети и жена. Это те, кто никогда его не предавал.

Теперь он ходит на ту же работу не ради пустой славы, а ради семьи. Пить он не перестал, ведь это привычка, от нее так просто не отделаться. И сама я стала словно делить его — вот это он, а это его страсть. Стало легче. Теперь почти нет места злости, оно потихоньку заменяется любовью.

Что делает человека.….. Умным, сильным, добрым, ласковым, богатым, щедрым, милосердным, участливым, внимательным, терпеливым, аккуратным, бережливым, веселым, бесстрастным .….….?

Страдания!

Письма ангелам

Ксюша

Милая моя Ксюша. Так хочется тебе написать письмо или весточку послать, хотя можно просто помолиться. Как сильно отличается беседа с живым человеком, от беседы с “умершим”. С живым говоришь, говоришь, он всё одно — ничего не понимает. С умершим и говорить особенно не о чем, и так все знает все понимает. И только священник словно посередке стоит — и не умер еще, а все знает, все понимает. Снова сегодня утром с Таней говорили о тебе.

Я глянула на твою фотографию и подумалось вслух: «Как же ты меня берегла, доченька моя. Родилась быстро, жила тихо да мало и ушла для меня незаметно. Боженька твоей смерти мне не показал. А гроб? Да что гроб! Не понимаю, не принимаю. Честно сказать, даже заставляла себя в это поверить, не получается. Да и как поверить, если ты жива. Что я больше в тебе любила — тело или душу? Странный вопрос. Ведь это одно здесь было. Помнишь, и ручки твои целовала, и личико, щечки, и игрались с тобой, а ты звонко смеялась. А когда тебе плохо было, обниму, бывало и на ушко тебе шепчу: « Все будет хорошо, все пройдет.

Я люблю тебя. Я очень люблю тебя» — и приступ прекращался. Потом я брала тебя на руки и несла на кровать. Поцелую, укрою — и ты засыпала. А теперь все разделилось. Тело осталось здесь, а ты, сама ты, ушла к Боженьке. А мне теперь куда? Конечно к вам. Сердцем и мыслями я всегда с вами. А там где вы — там радость. Боженька мне показал, как у вас хорошо.

Когда твое тельце закапывали, мне так плохо стало, и тут вдруг ветер, такой сильный, такой холодный. Папа твой ко мне подошел, от ветра заслонить и слышу — поют, где-то далеко, только ветер их пение до моего слуха доносит:

- Слава Тебе Боже наш, слава Тебе!

- Женя, ты слышишь?! Монахи поют! Слышишь?!

Он прислушался

- Нет, — удивился.

- Как же, как же ты не слышишь? Да вот же, поют, — и вновь порыв ветра и их прекрасное пение: Слава Тебе Боже наш, слава Тебе!

Сладко мне стало и радостно. Холод пропал, и теперь уже совсем не заботило меня, что похоронщики так быстро и небрежно закапывают тело маленькой девочки. Было много счастья, очень много. Оно окутало меня всю и приподняло над землей. Это была ты? Спасибо тебе, доченька моя, славь Боженьку непрестанно. Ты теперь Ангел, ты теперь можешь. А я, вспоминая твои похороны, снова и снова буду отрываться от земли, и испытывать счастье, теперь и я это могу». Слава Богу за все.

Вот и поговорили.
Я без ропота вольного
Пред иконой молюсь
Хоть душе моей больно
В горе горьком смирюсь
Птицы в небе пернатые
Вижу легкий полет
Что ж судьба моя тяжкая
Как же мне не везет
Думу думаю горькую
Не забыть никогда
Неестественно легкую
Сволочь-смерть забрала
Ты такая прекрасная
Тебе нет и семи
Но теперь ты крылатая
Ангел к Богу летит
На столе фотография
Образ милый дитя
Как же я окаянная
Отпустила тебя.

Дима

Вечернее правило. Оно всегда достается мне тяжелее чем, утреннее. Давно мною замечено, что если не прочту утром молитв, день для меня не начнется, не прочту вечерних, словно дверь не закрыта и я в опасности. Помню, раньше, когда работала, приду вечером уже поздно, а сынок мой, Димочка, не спит, меня дожидается. Сидит на кухне, с книгой и говорит мне: «Мама, я вечернее правило уже прочитал, теперь ты». А я, если честно, такая уставшая, мне бы вообще и не есть, только спать побыстрее улечься. Но нет, нельзя, на меня сын смотрит. Поцелую его, благословлю на ночь, он уйдет, а я через силу читать. Не смела его обманывать, уж больно любила. Было ему всего тринадцать, а он старался на все службы ходить. Вечером, бывало, скажет: «Мама, разбуди меня утром. Я на службу поеду. Только обязательно, не забудь, не проспи».

– Хорошо, сынок, разбужу.

А утром, не успею к нему подойти, он уже мне отвечает: «Мама, я не сплю, встаю». Не доверял, боялся опоздать. После утренней приедет, покушает, отдохнет и на вечернюю собирается. И так каждый день. Лето было, каникулы, кто чем занимался, а он в храме почти что жил. Все в церкви его давно заприметили, и свечницы, и кто в лавке работал, и священники. Когда он заболел и совсем слег, все пытался из последних сил в храм поехать, но как мы его не держали, он все равно только до двери дойти мог. Тут мы его подхватывали, чтоб не упал, и несли на диван. Последние недели, он старался причаститься на каждой воскресной литургии. А у меня словно пелена была на глазах, радовалась только, мысли о его смерти не допускала. Между тем сынок мой совсем перестал вставать, все больше спал. Я вовсе успокоилась. Как в писании получилось, говорила, если уснул, значит выздоровеет. Только сын мой не выздоравливал, а все стремительней угасал. Глаза его почти всегда были закрыты, даже если не спал. Это от боли. Стала я замечать, что сын мой, во время сна в туалет сам стал ходить. Да так уверенно, как здоровый, хотя когда не спал, даже шагу сделать не мог. Раз я на это посмотрела, другой, третий, а потом возьми и скажи:

– Дима, а как ты в туалет замечательно ходишь, когда спишь. Здорово у тебя получается. А он отвечает:

- Нет, мама, это не я, это меня очень большой парень на руках носит. И туда и обратно. Я его не прошу, он сам. Когда он рядом, у меня голова меньше болит. Он хороший.

Был праздник, день Пантелеймона. В этот день мой сын оставил нас и ушел в светлые обители, где живут такие как он — ангелы. Теперь только память.

«Здравствуй мой дорогой сыночек Димочка. Сегодня, после вечернего правила, засмотрелась на вашу с Олей фотографию, что висит на стене среди икон. Опять эта странность, опять письмо Ангелам. Сколько прошло времени, сколько воды утекло. Тебе было бы сейчас двадцать семь лет, а Оле — двадцать пять. Мне уже под пятьдесят, но у меня еще не было таких больших детей. Все время маленькие. Смотрю на твою с Олей фотографию и уже не думаю, что знаю вас. Вы словно другие и ваш взгляд… Давно стала замечать, что фотографии ушедших людей меняются, или мы видим их другими? Но нет, ваш взгляд совершенно другой, не детский. Чувствую тихую любовь и сдержанную мудрость. Как будто вы все знаете о мире, о нашей семье, обо мне. Может быть, потому грусть не сходит с ваших лиц, что я никак не могу стать настоящей христианкой. Что по-прежнему грех побеждает меня, и что мне еще падать и вставать, снова падать, молиться и вставать. Что будет последним моим достижением? Паденье или восстанье? Вам ведомо, мне нет. Но теперь я все больше прибегаю к вам за помощью, как в молитве, так и предстательству перед Богом. Моя удивительно сказочная и чудесная жизнь дает мне дерзновение вновь ожидать и надеяться на счастье. С вами, Боженькой, Богородицей. Дерзновение… Хотя, разве не дерзновенно идти ко причастию даже после исповеди, зная, что все равно не готова, и никогда готова не будешь? Благодарю Боженьку, что сохранил в вас чистоту сердца, души. Что ваши страдания от болезней плотно закрыли дверь ко греху. Ваша смерть принесла плоды, опыт, чудеса. И вновь память.…

В то праздничное утро целителя Пантелеймона я обожглась от холода твоего тела. Глаза видели, мозг не принимал, сердце отрекалось. Нет, не верю, не может быть! Но мои глаза словно начали говорить: «Смотри, это правда».- И некуда деться, убежать, спрятаться от такой действительности. Повернулась я к иконе Иисуса Христа, встала перед ним как воин, впилась глазами в Его мирный образ и все, что творилось в моей душе, готово было вырваться через уста. Вся боль, обманутая надежда, жестокость и злые необдуманные слова. Еще мгновение и я скажу Тебе всё.… Но вдруг, моя рука медленно поднялась сама собой и закрыла мне рот. Я опустила глаза и увидела свою руку.

– Молчи, только молчи. Ничего не говори. Всё потом, только сейчас молчи, — слышала я в мыслях. Словно проснулась. Ужас, что сейчас могло бы быть? Прости.

– Не обманул, нет, не жестокий, а очень милостивый. Я пойму, обязательно пойму. Пусть не сегодня, не сейчас, Ты только подожди и прости. Не слушай меня, я пойму.

Взглянула украдкой на икону- Он улыбался, повернулась к сыну — и он улыбается. Ушла на кухню. Убежала от чуда, сейчас не понятного, словно для меня не подъемного и страшного. А потом началось ожидание. Эх, Димочка, как же я тебя ждала. Где бы я не была, что бы не делала, всюду видела дверь, ждала звонка или стука. Ждала, и оно, это ожидание, победило меня. Стала видеть сны. Их реальность путала мое сознание, я не знала, где нахожусь.

Ночь первая. Ты пришел, такой настоящий, такой родной.

- Дима, милый, я знала, знала, что ты вернешься, так и должно было быть! Идем, идем скорее к отцу Григорию, пусть он увидит тебя, пусть увидит чудо, что ты снова со мной. Пойдем скорее.

Ты не согласился. Я очнулась от видения.

Ночь вторая. Ты вновь вернулся, такой желанный, еще родней, чем прежде.

- Дима, родной, я знала, знала, что ты жив! Как же я счастлива! Милый мой сыночек. Идем же, скорее идем к отцу Григорию, он обязательно должен видеть тебя, порадоваться со мной и возблагодарить Господа! Идем немедленно, скорее.

Ты пошел. Мы дошли до площади и ты остановился.

- Мама, я не могу дальше идти, посмотри на мои ноги. Они все в мозолях и мне очень больно.

- Нет, сынок, мы должны обязательно дойти, обязательно. Случилось чудо и отец Григорий должен тебя увидеть! Потерпи, сейчас мы сядем на трамвай, а там до церкви рукой подать. Пойдем же, Дима.

- Мама, ты не любишь меня. Я очнулась.

Ночь третья. Ты снова пришел, снова вернулся. Я дождалась своего любимого сына.

- Дима, родной, я знала, что ты придешь, я надеялась, и ты вернулся. Но ты голоден, сейчас принесу тебе что нибудь поесть.

Я вышла из комнаты, а когда вернулась, между мной и тобой стоял какой-то святой, в праздничном облачении. Он просил тебя что-то сделать, но ты отказывался.

- Что это с Димой, он всегда был послушным, уважал старших и просьбы выполнял с первого раза, ‑смутилась я.

- А я говорю тебе, сделай,- в третий раз строго обратился святой, ‑Ибо я знаю, кто ты и откуда пришел.

Эти слова прозвучали грозно, и тот, кто принял на себя твой облик, тут же перед нами рассыпался в прах! Я вздрогнула, очнулась. Меня трясло. Было очень страшно. Рыдание вырвалось из меня, я все поняла.…

Утром прибежала в храм, к батюшке. Рассказала обо всем. Он посмотрел на меня очень грустно и сказал:

- От страшной беды тебя Бог избавил. Иди, закажи благодарственный молебен всем святым, и не плачь, не жди. Он не может к тебе прийти, он теперь Ангел. Покаяние и причастие исцелили меня, слова батюшки осушили слезы. Не видела я того святого, потому что он ко мне спиной стоял, но сердце подсказывает, что это был Николай Чудотворец. Низкий поклон, огромное спасибо за чудесное избавление и Богу нашему слава!»

Оля

После такого опыта смерть дочери, семнадцатилетней девицы, прошла с большей покорностью воле Божьей. Но боль не оставила, потрепала.

«Когда я носила тебя под сердцем, весь мир ополчился на меня, со всех сторон кричали — убей! Я говорила, нет. Причитали, что родиться сын, я говорила, нет, будет дочь. Так и получилось.

Ты родилась очень красивой. Росла как цветочек, радовала меня и мою маму. Имя тебе дал Димочка. Мы с мамой все имена перебрали, никак не могли выбрать, подошли к Диме, ему тогда два годика было, спросили:

– Сынок, как сестренку назовем?

– Оля,- не раздумывая, ответил он. Подивились мы с мамой и назвали тебя Олей. И действительно, ты была такой же сильной духом, как твоя покровительница. Очень сильной.

Твоя вторая бабушка, не очень тебя любила. Приходила к нам всего три раза, за твою короткую жизнь. Первый раз она пришла, когда нас с тобой выписали из роддома. Она зашла, посмотрела на тебя и сказала:

– Не наша, видно в роддоме перепутали,- молча повернулась и вышла.

В следующий раз свекровь посетила нас через три месяца. На руки тебя она не взяла, просто смотрела издали. Присела на край кровати, видно хотела о чем-то поговорить. Но видно не решилась, ушла. А третий, когда тебя Господь позвал.

До пяти лет ты была совершенно здорова, любила стихи, заставляла меня их учить и тебе рассказывать. Я не противилась, только радовалась. Бывало, веду тебя в садик, а ты говоришь:

- Мама, читай. И я начинаю: «жили были старик со старухой.….. Это была твоя любимая сказка. Однажды я не захотела тебе ее рассказывать и говорю:

– Олечка, ну ее, надоело уже, давай лучше я тебе песенку спою, и запела. А ты остановилась, ножкой топнула и как закричишь на всю улицу:

– Не пей, мама, не пей!

- Оля, ты что так кричишь, люди подумают что твоя мама пьяница. Я перестала петь и опять про старика и старуху сказку тебе читала.

Скоро все изменилось. Прилетела страшная тучка и закрыла наше солнышко. Заболела ты сильно, страшно и навсегда. Боженька дал тебе время до семнадцати лет. В самый расцвет твоей красоты Он забрал тебя весенним утром. Последние месяцы тебе было совсем плохо. Мне с тобой было не справиться. Не могла я тебя усмирить, когда ты воевала с кем-то невидимым. Твоя боль и физическая и внутренняя рвала мне душу, но я ничего не могла для тебя сделать. Ничего. Только молилась. Хотела написать письмо Ксении Петербургской, попросить особых молитв. Открыла книгу ее жития, чтобы узнать адрес и попала на страничку Паши Саровской.

– Ладно, Ксенюшка, если ты думаешь, что нужно писать Паше, напишу Паше.

Ответ пришел быстро. Письмо с образом Паши Саровской я радостно держала в руках, тут же и молитва, чтоб тебе легче было. Я как передохнула, словно силы появились, но не на долго. Потом Богородица в храме подарила Свою икону, да какую! «Аз есть с вами и никтоже на вы»! Снова полегчало. Моя благодарность к Ее заступлению не сходила с моих уст. Только вскоре случился пожар и ты, моя милая деточка, задохнулась. Пока открывали двери, ты стала свободной. Ты лежала на холодном мартовском снегу, а я стояла рядом на коленях. Вцепившись руками в свои волосы я только одно смогла выдавить их себя «Ну почему, Боженька, почему?» До прихода следователей, пожарники занесли тебя в маленькую кухню нашей крохотной квартирки. Положили на пол, ничего не велели трогать. Никогда не забуду тех странных минут. Ты лежала на полу, я стояла в изголовье, а Данилка, еще совсем маленький, и двух лет не было, трепал меня за юбку и хныкал: «Мама, кушать хочу». Я тут же повернулась и стала варить борщ. Жизнь продолжается. В тот момент я поняла, как все глупо, жестоко и в то же время невероятно естественно. Так, ничего особенного, кто-то родился, кто-то ушел, а ты, не смеешь остановиться ни мыслью, ни движением. Только путь, на который поставил тебя Бог, и ты должна идти, чтобы не случилось.

Денег не было, занять негде. Пока в морге омывали твое девичье тело, я шила тебе самый красивый, из белого атласа саван, пела молитвы и умывалась водой, что текла из уставших глаз. Он и вправду получился самый прекрасный, потому что шила тебе его я, твоя мать.»

Прошло это горе или засело глубокой занозой в моем сердце, только теперь не важно. Надо жить. Надо! Вскоре заболела младшая, Танюша. После прививки началась аллергия. Руку разнесло, она покраснела, и кость ломило так, что дочка уснуть не могла. Несколько дней мучилась. Но вдруг днем, смотрю, притихла моя девочка. Подхожу, она спит. Я ушла на кухню хозяйничать. Вскоре прибегает ко мне моя Татьяна и кричит:

- Мама, мама, ко мне сейчас Олечка приходила! Я как-то нечаянно уснула и вижу ее, такая красивая. Веночек беленький на голове и в том самом саване. Я ей говорю: «Олечка, как у меня ручка болит», а она улыбнулась, подошла и до руки тихонько дотронулась. Боли не стало в тот же миг, смотри, совсем не болит. Я хотела прощения у нее попросить, что обижала ее часто, но она уже ушла.

На следующий день рука моей дочери была совершенно здорова. Вот так мы и живем. Радуемся чудесам, а еще тому, что все хорошо, все живы. Слава Богу за всё!

Дорогая Олечка
Милая Олёнка
Называла так я
Своего ребенка
Милое созданье
Как же так случилось
В ветхом этом зданье
С тобой мы разлучились.
Оля, Ольга, Олечка
Убежало солнышко,
С легкостью, как перышко
Унеслась ты ввысь.
Мне ж осталось горюшко
Ком навечно в горлышке
С памятью жестокою
Приходится мне жить.

Время тишины

Тишина — это такое состояние, когда меня нигде нет.

Случаи из жизни

Талант

Хотелось бы вспомнить, с чего все началось. Вспомнить, как я стала писать и почему. Но, может быть, я не угадаю. В школе, предметы русского языка и литературы вела у нас Мария Тимофеевна Кольцова, по совместительству директор, хотя скорее наоборот. Ох, до чего ж прекрасный она была человек! Строгость и доброта сочетались в ней удивительным образом. Никогда с ее стороны не было в наш адрес ни оскорблений, ни унижений. Мы ее не боялись, а очень уважали и любили. Детей она не разделяла и не выделяла, но так могла направить интересы ученика, что было и незаметно и не обидно для остальных. Если кто-то плохо читал, она не спрашивала его, а читали только те, кто действительно это умел. Так и повелось, кто умел рассказывать, тот рассказывал, кто любил стихи, тот читал стихи, кому давался русский с его упрямыми спряжениями и падежами, тот и отвечал у доски. И получалось, что на ее уроках все были умные и талантливые. У меня лучше всех выходили сочинения, и Мария тимофеевна читала их всему классу. Но кроме школьных сочинений, я ничего не писала. Уже когда я стала мамой троих детей, со мной произошел такой случай.

Той зимой мы снимали маленький домик на окраине города. Детки в тот вечер пораньше улеглись спать, а я осталась ждать мужа с работы. Комнаты были проходные, поэтому я выключила свет, чтоб не тревожить их сон. Стоя в зале у окна, все сил ьнее чувствовался страх темноты. Это было действительно страшно. Свет включить было нельзя, на улицу выйти – там также темно и пустынно. А страх все рос и рос, пока я, как маленькая не улеглась в постель. Я с головой укрылась одеялом, и вслух, очень быстро читала «Господи, помилуй». Через некоторое время страз стал куда-то уходить, мне становилось все спокойней. Осмелев, я высунула голову из-под одеяла, поудобней легла на подушку и закрыла глаза. Вдруг я почувствовала, что начинаю слушать мысли, а там, кто-то неведомый читал мне сказку о страхе, о зайчике, который живет на Луне. Слушая этот сказочный рассказ, я не только совсем забыла о страхе, в моей душе разливалась тихая радость, покой. Сказка кончилась быстро, но именно после этой чудной истории, я уснула спокойным детским сном. С тех пор я темноты не боюсь, но этот рассказ я записала в свою первую розовую тетрадь. С той самой поры я слушала такие сказки, беседы о человеческих пороках, истории незнакомых мне людей, которые становились героями «моих» произведений. Так же появлялись стихи. Но я не все записывала. Иногда для этого не было времени, иногда негде или нечем, иногда просто не записывала. Но та тетрадка в розовой обложке была исписана почти вся. Там были не только рассказы, но и мои мысли, рассуждения. Я никому эту тетрадь не показывала, но и беречь особо не берегла. Так, лежала себе и лежала.

Шло время. Происходили разные события, и настал тот день, когда Бог забрал к Себе моего первого сыночка Димочку. На девять дней Господь послал мне духовного отца Григория. Замечательного священника, который действительно относился ко мне как к дочери. Поддерживал, наставлял , легонько ругал и, конечно, благословлял. Именно ему я решила показать свою удивительную, как я считала, тетрадь.

В конце воскресной службы я подошла к нему, протянула записи.

– Вот, отец Григорий, прочтите, пожалуйста.

– Что там? — строго спросил он. Я смутилась.

- Здесь мои мысли, размышления, рассказы…

– Сожги! ‑резко одернул батюшка. У меня аж сердце зашлось.

– Как?!- только и смогла я вымолвить. А он снова строго посмотрел, повторил — сожги — и ушел к прихожанам.

Вот те на! — думаю,- как это сжечь? Да где ж я все это снова возьму? Я ж не смогу восстановить!

Было больно, признаюсь, и обидно. Все думала, может он не понял, может снова сходить, показать… Думала, думала, сидела над тетрадкой как кощей над златом и.… сожгла. Батюшка сказал, значит так надо. Только с этой тетрадкой я сожгла то, что душе моей не нужно было. Не знала я тогда об этом, а отец Григорий знал! И как он углядел? Потом были другие тетради, писать очень хотелось и тянуло непреодолимо, но вот в чем разница. Когда я писала в розовой тетради, ко мне однажды подошла дочь Танюша и спросила:

– Мам, а зачем ты все это пишешь?

– Вдруг кто-нибудь прочитает? ‑отвечала я. Но прошло время, я снова стала писать. А однажды решила убрать подальше от моих глаз и рук исписанные тетради. Опять подошла Татьяна и вновь спросила:

- Мам, а зачем ты их прячешь? Я совершенно искренне ответила: «Да, ну, вдруг кто-нибудь прочитает». Изменилось отношение, изменился результат. Пришло время, когда я отложила в сторону ручку и тетрадь. Не писала я очень долго, на протяжении нескольких лет. Все это жизнь. Переезды, бесконечные трудности всякого рода. Да и молитва не всегда была. Помню, жили мы в одном доме, там у нас была маленькая комнатка. Сделали мы в ней домашнюю церковь. Вы не представляете, как это здорово и замечательно! В этой церкви мы не жили, а только молились. Получился маленький храм. Вот как только дверь этой церковки откроешь, сердечко сразу так затрепещет и ты уже готова к молитве. На столе стоял подсвечник, на стенах иконы, а еще там было два горшочка искусственных цветов. Так вот за то время, пока мы там молились, эти цветочки так ладаном пропитались, что стали пахнуть как живые. В других домах и квартирах не было такой возможности маленький храм создать, а потому и молитва совсем другой была, а то и вовсе не было. Чужой дом намолить трудно. Только цветочки эти с нами еще долго путешествовали и о храме том напоминали. Истории и рассказы возвращались ко мне только тогда, когда я постоянно читала утреннее и вечернее правило. Постоянно я стала писать, когда немного с жильем определились. Тогда уже тяга к записям этим настолько выросла, что не писать не могла. Стала думать «а дальше что? Опять в стол?» Решила я судьбу этих произведений Богу доверить. Написала письмо Ксении Петербургской, отправила и стала ждать, что дальше будет. К отцу Григорию идти боялась. Проходит неделя, другая, идет жизнь своим чередом, ничего вроде бы особенного не происходит. В праздничный день Крестопоклонной недели пришла я в храм целителя Пантелеймона. А там столько народа, даже на паперти люди стоят. Войти в храм нет никакой возможности. Расстроилась немного и спустилась по ступенькам на нижний этаж, где церковная лавка. Здесь тоже очередь. На столике, возле иконы Богородицы лежал журнал. Я подошла, открыла его, села на стульчик, стоявший тут же, и.….. оказалась на святой горе Афон. Несколько страниц прочла на одном дыхании. Так хорошо стало и немного грустно, что не могу там побывать по-настоящему.

– Интересно, кто ж это так здорово пишет?- думала я. И тут же в конце статьи читаю: Протоиерей Сергий (Баранов) настоятель храма Георгия Победоносца г. Орск. Меня, как холодной водой облили.

– Вот это да! Батюшки святые! В одном городе со мной живет человек, интереснейшей жизни, писатель, да еще священник! А я, глупая баба, до сих пор о нем ничего не знаю! Шок, потрясение, восторг, не знаю, как точно назвать то состояние, что я испытала. Вот тебе Наталья и ответ. Иди, знакомься. Ах, Ксенюшка, милая ты моя молитвенница! Спасибо тебе, Андрей Феодорович, за предстательство, за надежду! Слава Богу за все!

Что ж, дело-то прояснилось, да как замечательно! Пошла в храм к отцу Сергию. А его там нет. Уехал, говорят, по делам. Пришла в другой раз, опять нет. Пришла в третий, а он уехал на Афон. Да что ж думаю, такое. Иди, говорят, и тут же не пускают. Не пойму в чем дело. Время идет, а я все не догадаюсь. Однажды стою на службе, отец Григорий проповедь говорит, и меня вдруг осенило — благословение! Ах, я, непутевая, кто ж так делает? Сначала нужно благословение взять. Ай, ай, ай, да у кого? У отца Григория! У меня аж в глазах потемнело. Все, думаю, конец пришел моему творчеству. Чуть ли не со слезами ушла из храма, даже не попрощалась с моим любимым батюшкой. Мучилась я так, мучилась, пока не смирилась. Трудно было. Но наконец, созрела.

- Деваться мне все равно некуда, идти надо. Скажет снова сжечь, ну и сожгу. Все равно будет как Бог захочет, так чего ж противиться? Своей волей еще никто не спасся.

Договорились с батюшкой о встрече. Приехали с мужем на машине, и я пошла решать свою судьбу. Честно скажу, ноги дрожали. Пригласил он меня в свой кабинетик. Я на стульчик села, он напротив. До чего ж я любила этот стульчик, на который он всегда приглашал меня сесть, и его добрый, приветливый взгляд.

- Ну, здравствуй Наталья, чего у вас опять стряслось?

– Нет, отец Григорий, ничего не случилось. Только есть у меня один вопрос, вернее благословение ваше получить хотелось бы,- и выложила все, чем душа моя так долго мучилась. Опустила глаза, думаю все, конец мне. А он так возрадовался! Я сначала и глазам своим не поверила.

– Иди, говорит, к отцу Сергию, у него и газета есть, он тебя научит и поможет, это очень хорошее дело. Теперь я за тебя спокоен буду. Книги не только писать, но и читать будешь, все время возле Бога. Это хорошо. Благословляю! Только сразу скажу тебе, о деньгах забудь. Где дело Божье, там денег нет! С Богом.

Как могу я передать, что со мною сталось! Столько радости. Спасибо Боженьке! Все домашние за меня очень переживали и теперь радовались вместе со мной. Праздник был, словно родился кто. Но было тогда еще более важное дело, о чем я еще не знала. Отец Григорий не просто так всякие статейки писать к нему направил, а передал меня с рук на руки этому замечательному священнику, по воле Божьей, как духовнику. А сам батюшка Григорий уехал к своим деткам, тоже священникам, вместе рядом быть, да Богу служить. Он так давно просился и вот ведь, как Боженька устроил, расстались мы с ним день в день через восемь лет дружбы. Одну меня не оставил, о моей душе побеспокоился. Теперь под покровом Божьим руководит моими путями, дорогой отец Сергий. Первый свой рассказ я принесла ему в конверте, написанный от руки. Он тогда был на Афоне. С легким сердцем оставила в лавке, чтоб передали. Прошло какое-то время и рано утром, еще не было восьми, зазвонил телефон.

– Здравствуйте. Это отец Сергий. Я прочел ваш рассказ…

– Ах,- только и смогла я сказать, чуть не выронив из рук телефон. Так началась наша дружба с отцом Сергием.

Родственник

Одно время, жили мы в деревне. Приехал к нам родственник. Так-то неплохой мужичек, да только как выпьет, остановиться не может и дебош устраивает. Понятное дело, ком понравится? Я его гоню в шею, а он не уходит, пока все нервы не вымотает. Когда трезвый — и добрый, и смекалистый, работает. Вот однажды, зимой это было, приходят ко мне деревенские девчата и говорят:

- Твой там, по деревне мыкается, мужиков жизни учит. — Все думаю, мне конец. Супруг в городе, я одна с детьми. Проводила гостей, и к иконам.

- Матушка Богородица, Боженька милосердный, Ангел мой Хранитель — помогите, заступитесь. Не слажу я с ним, помилуйте меня грешную, да деток моих.

Уже стемнело. Еще больше тревога сердце томит. Каждого стука боюсь, каждого шороха. Дети уснули. А я все под образами стою, Ангела молю.

- Ангел Хранитель, хоть бы он не пришел сегодня, хоть бы не пришел. Боялась, боялась да и уснула. Зимой солнце поздно встает. А народ еще затемно. Проснулась и я, успокоенная. Слава Богу, ночь прошла. Печку затопила, засуетилась по хозяйству. Часам к десяти, гляжу в окно, идет, родственник. Мама дорогая, без шапки, без куртки, без сапог, босой! Пришел, трясется весь.

- Ты чего, совсем с ума сошел? Где вещи-то? — А он горячего чаю хлебает, руки греет, молчит и трясется. Смотрю на него и тоже молчу. Отогрелся он немного, в себя пришел и говорит:

- Все, Наталья, пить бросаю. Ни в жисть больше в рот не возьму. Не улыбайся ты, я серьезно. Вчера со мной такое случилось, до сих пор страшно. Слушай. Пошел я значит вчера по деревне. Туда зашел — выпил, к другому зашел — выпил, потом с друганом на бугор пошли — там еще выпили и с собой прихватили. Ходим гурьбой по деревне, пьянющие. У друганов языки да ноги не ворочаются, а я как бы и не пил вовсе, как раздвоился и за собой со стороны наблюдаю. Чего говорю, что делаю — удивительно и страшно. Потом стемнело уже, не знаю, сколько времени было, только как будто уже ночь совсем. Все мои друзья попадали кто где, а я чего-то, помню, разозлился и думаю, домой надо идти, пока драки нет и пошел. Домой иду — точно домой, только кто-то меня разворачивает и в другую сторону направляет. Я пройду два-три дома, повернусь, и оп на свою дорогу, к дому пройду несколько шагов, и ноги мои сами собой вкруговую и в другую сторону. Я ж говорю тебе, смотрю как со стороны, что руки делают, куда ноги идут, ничего не понимаю, а как будто трезвый. Так и увели меня ноги на другую дорогу потом — бац, все, отключился и ничего не помню. Проснулся сегодня, в пустом брошенном доме, на окраине деревни, на полу. Замерз, дрожу весь, не пойму где я. Смотрю на себя. Ни куртки, ни шапки, даже носков нет. А что самое страшное, у меня «барсетка» была со всеми документами. Там и паспорт, и военный, и права водительские и денег было немного, но было. Ничего нет. Что делать? Допился. Что делать-то? А?

Посмотрела я на него, и пошла молча к детям. Вечером муж из города приехал, узнал обо всем, рассердился. Только сердись не сердись, а документы искать надо. Пошли oни вместе с нашим горемыкой по деревне. Все дороги исходили, в каждый дом стучались, никто ничего не видел и не знает. Сели за стол — думу думаем. Без документов не в каждой деревне проживешь. А нашему красавцу только повод дай, бутылка найдется.

- Как я теперь жить-то буду?

- Молиться надо — ответила я.

Он как вскочит, махнул на меня рукой, у виска покрутил и в крик:

- Чего, совсем штоль. Документы пропали, чего молиться?! Чокнутая. — Я не обиделась, привыкла к такой реакции.

- Не веришь, и не надо, а только я молиться все равно буду. Вот увидишь, найдутся твои документы.

- Ай, тебе делать нечего, вот и молись.

Я не зря о молитве-то говорила. Только я знаю, о чем речь, а он не знает. Прошедшая ночь тому свидетельство. Еще у меня книжечка есть, там молитва Иоанну Воину, кто н молится ему — зря. Такой хороший помощник и заступник. Хотя нет такого святого, кто г помогал бы своим предстательством перед Богом. Ему-то в скорби своей мы и молимся, а Он через святых нам отвечает. Так и стала я молиться угоднику Божию Иоанну, чтоб нашлась пропажа, а больше для того, чтоб родственник наш через эту неприятность, хоть какую-то веру приобрел. Прошло чуть больше месяца. Ранним утром пришли к нам в дом две женщины, принесли «барсетку». Не таясь, отдали в руки, и попросили хоть немного «вознаграждения». До чего ж мне смешно было на них смотреть, когда они сказали «за вознаграждение».

Какое в деревне вознаграждение? Бутылка — и вся награда. С другой стороны грустно, все в литрах измеряется. Здоровье, семья и целая жизнь. Но я сейчас об этом не думал Мне было так радостно от того, что есть связь, такая открытая и такая таинственная. Что любой из святых может тебе другом стать. Какое счастье, какая радость, хоть иногда отрываться от земли и жить совершенно другой жизнью. Кто научится молитве, общению, тот уж не захочет вернуться назад, к прежней жизни, потому что поймет, нет здесь на земле того, за что можно держаться и чем можно жить. Земля только для тел; душа только в храме живет, если нет храма, в молитве. Радость моя и радость родственника была разной. Надежда на появление в нем веры не имела успеха. В этом грусть. Видно не тот случай или не то время. Хотя столько чудес. И все же, слава Богу, нашему, Иоанну воину искреннее благодарение. Надо будет елея купить к иконе «Всем святым».

Сегодня Великая пятница

Сегодня Великая пятница. Мне грустно. Хочется тишины, совершенной.

Читали Евангелие страстям Христовым. Слезы застилают глаза и невидно букв. Скатившись по щекам, они падают на святые страницы. Конечно, это великая радость, что Господь победил смерть, открыл для нас дверь спасения, но как тяжело сознавать, что люди, за которых он страдал, кричали ему ” Распни! Распни Его!” Милая, нежная, любимая моя Богородица! Как же Ты все это вынесла! Как претерпела! Я часто думаю, где бы я была тогда, в те скорбные часы? И мне всегда хочется быть среди жен-мироносиц.

Стоять рядом с Божьей Матерью, Марией Магдалиной у распятого Христа и плакать вместе с ними. Почему-то именно там мне всегда хочется быть. Но я здесь, далеко от лобного места длиной в две с лишним тысячи лет. Но стоит закрыть глаза и я снова вижу эту икону, и хочется сказать: ” Я с Вами”. Но могу ли я быть там? мне никак не удается победить в себе страсти, зло, раздражение. Не могу вовремя отсекать противные мысли. Они лезут и лезут, а я их слушаю. Бороться тяжело. Не одного доброго дела не сделаю без искушений. Опять мысли о моей хорошести, внимательности к людям. Ничего чистого у меня нет. Ничего. Иногда посещает отчаяние. С ним тоже бороться тяжело. Знаю, что Господь меня любит, что дает силы преодолеть испытания, но именно сейчас, в сию минуту, кажется, что горе задавит, не оставит во мне ничего. Ползу к иконам, еле передвигая ноги, будто иду против сильного ветра. Дохожу, падаю и рыдаю. И тут снова лезут мысли, хотят, чтобы я обругала, обидела Бога. Помогает Ангел-хранитель. Молчу. Кланяюсь. Но сказать “Да будет воля Твоя” так и не получается. Когда же я выиграю это сражение, длинною в жизнь. Выиграю ли? Помоги мне Господи! Дай мне столько сил, что бы хоть во сне, чуть-чуть постоять рядом с Матушкой, с Марией Магдалиной у твоего Распятья.

Радость

Опять настали тяжелые времена. Ни вздохнуть, ни помолиться. Была в храме, виделась с родными: Татьяной Николаевной, отцом Сергием. Нет, легче не становится. У них радость, едут по святым местам. Татьяна Николаевна в Дивеево, к батюшке Серафиму, отец Сергий на Афон. Я все та же — радости не разделяю.

Все разъехались. Тяжко. Сынок что-то двоек нахватал. Еще чего? Ну да, муж к своей «святыни» потянулся. Ушел, на десять дней. Вовремя. Дочка звонила. В ее семье настали трудные времена. Животы подтянули до упора, сынок плачет, а прораб мужу зарплату не выдает. Говорит, нет денег. Рабочие думают, что обманывает. А я что могу ей дать? Сердечко мое отяжелело.

– Молись, доченька. Матушке Богородице. Вспомни, как она тебе родить помогала, помолись. Все это хорошо, молиться научишься. Поймешь скорее, что нужны вам Родители небесные. А я у себя помолюсь.

Дочка простилась и выключила телефон. А мне помысел:

– Что молись? Придет время, помолится. Ты ей денег дай!

Тут же осеняю себя крестом и прошу:

– Матушка, спаси, погибаю. Очисти мя от всякия скверны.

Почти прошла суббота, завтра воскресенье, а у меня нет денег даже на проезд, сына в церковь свозить. Трудно одной-то.

Прошел день, еще один. Я частенько лежу на кровати и думаю, что сейчас умру. Унываю.

Вечер. По привычке иду в домашнюю церковь на вечернее правило. Открываю дверь. Захожу, встаю возле стола. Поднимаю измученный взгляд и тут.….….

Словно кто-то сказал мне через мои глаза — смотри. И как в первый раз я оглядываю стену и ВИЖУ — сколько икон! Сколько святых!

А над ними Милосердный Господь с Его Пречистой Матушкой! И чувствую, как становиться живым и легким мое сердечко, и как легонько начинает трепетать, словно птичка.

– Мамочка дорогая! Да как же я могла! Господи, сколько же ты можешь терпеть мою слепоту! Милый Мой Боженька, прости меня, прости, пожалуйста! Когда ж я стану верным Твоим воином! -

Мои глаза опускаются, и вижу на столе маленькую книжицу, на которой словно огромными буквами написано «От Меня это было»! Кольнуло в сердце. Осторожно открываю страничку, гляжу и СЛЫШУ:

«Думала ли ты когда-либо, что все, касающееся тебя, касается и Меня? Ибо касающееся тебя, касается зеницы ока Моего. Ты дорога в очах Моих, многоценна, и Я возлюбил тебя, и поэтому для Меня составляет особую отраду воспитывать тебя. Когда искушения восстанут на тебя, и враг придет, как река, Я хочу чтоб ты знала, что ОТ МЕНЯ ЭТО БЫЛО.

Ни один твой вопль, ни одно твое стенание, ни один твой тяжкий вздох, ни одну каплю слез — ничто, что страдало и трепетно билось в усталом сердце твоем, Я не оставил втуне. Мои милости окружали тебя именно в такие минуты жизни твоей, когда ты их не ожидала и поэтому не замечала. По грехам своим. Они порой и явно свидетельствовали о заботе Моей о тебе…»

Шок, волосы зашевелились на голове моей и слезы, как реки полились из глаз. Из сердца словно вырвался стон, и я, упав на колени, кричу: «Господи-и‑и! Господи! Прости. Я снова обидела Тебя, прости!»

И пошла молитва, настоящий разговор с Тем, Кто всегда со мной, всегда рядом. Покаяние из сердца о том, что я опять «сбилась с курса»; сознание того, что вернул меня к себе Отец, вновь поддержал и исцелил. Печаль и тяжба ушли так легко и незаметно, буд-то их и не было. Сердце забыло, а мозг помнит. В этот вечер я снова «помирилась» с Серафимушкой. Подошла к его иконе, и мы долго беседовали. Я немного поплакала. Радом стояла икона Божьей Матери. Сердце потянулось к Ней.

– Странно, Она всегда здесь, а я и не замечала. Взяла образ в руки, приложилась. И последний камешек печали растворился в Божьей Любви. Матушка, как же икона Твоя называется? Читаю: Явление Богородицы на войне.

- Какая необычная икона. И почему именно она?- пробежало в мыслях.- Опять мозги, вы снова мешаетесь. Какая вам разница? Это не ваше дело, это дело сердца. Замечательно, что икона вновь чудотворная. Эх, я, тетя Мотя.

Держу в руках маленькую святыню, а по сердцу разливается радость. Сегодня здесь, на земле, ничего не изменилось. По-прежнему у сына двойки. Как не было, так и нет денег ни у меня, ни у дочери. Все так же пропадает муж, но там, в душе, произошло великое событие, встреча Отца и Матери с уставшей, грешной и каявшейся душой.

Я не прочитала сегодня вечернего правила, но я помолилась!

Наступила ночь. Время отдыха от трудов и успокоения для тела. После ночной молитвы, я уснула и вижу как еду на такси к своей церкви. На руках у меня Илюша, но такой легкий и необычно милый. Обратив на это внимание, поняла, что во мне сейчас много радости. Подъехали к храму. Мы вышли и оказались перед высокими и узкими вратами. Они были очень красивы. Подумалось, какой все-таки замечательный художественный вкус у нашего батюшки. Возле этих ворот стояли машины, люди, но никто не входил. Я не стала интересоваться, почему они стоят здесь, открыла ворота и вошла. Осеняя себя с сыном крестным знамением, я подняла голову, чтобы видеть на куполах крест. И замерла от восхищения. Купола на новом храме сверкали так, как зимой искрится снег. Просто величественная красота. Повернувшись направо, я увидела что все изменилось. Множество клумб благоухали цветами, между ними, по плиточным дорожкам, бегали дети. В храме было много людей. На амвоне стоял священник и говорил проповедь. А в притворе меня встретила духовная подружка, Светлана. Обнялись, какая встреча! Столько радости! Мы мало говорили, только наслаждались тем великолепием и благодатью, которое окружало нас. Вскоре я, попросив прощения, отошла к окошку, чтоб записать родных для поминания, но этого окошка не оказалось. На этом месте была небольшая лестница в коридор, который соединял оба храма. В этом коридоре по обеим сторонам были высокие арочные окна, украшенные витражами. Было очень красиво. Справа от лестницы находилась небольшая комната. Пройдя вперед, я увидела посередине круглый стол, за ним сидели священники. Среди них я узнала отца Сергия и отца Александра.

- Как же здесь Отец Сергий, ведь он сейчас на Афоне?- подумалось мне,- наверное, что-то очень важное, если он приехал. Тут батюшка меня увидел и улыбнулся. Жестом пригласил зайти. Мне было неловко, и я осторожно прислонилась к стеночке возле двери. Отец Сергий, через священников передал мне книгу, и снова улыбнулся. Я взяла книгу и, поклонившись, вышла. Снова подошла к Светлане и мы вместе посмотрели название. На обложке было написано:

Лука Войно-Ясенецкий. Я очень обрадовалась, потому что люблю этого святого и подумала, нужно будет перечитать его книгу, наверное, здесь что-то важное для меня. Мы с Илюшей собрались уходить. Света пошла нас провожать. Подойдя к чудесным воротам, я сказала:

– Как жаль, что все это только во сне.

– Во сне?- удивилась подружка.

– Да, милая, это все только сон.

В это время я проснулась, очень удивленная тем, откуда я знала, что это сон? И немного огорчилась, но чувство красоты, благодати и радости не покидало меня весь день.

Днем позвонил муж.

– Мне бы отлежаться, в себя прийти. Один не смогу.

– Приходи.

Через час с небольшим, дети встречали отца. Радовались искренно, соскучились. Им было все равно, что от него дурно пахнет, это был их отец, они просто любили его. Я вздохнула о себе.

Жаль, что я не такая, как мои дети. Что меня всегда побеждают какие-то правила, законы, обязанности. А нужно просто любить. Как-то на улице, у детей спросили, что такое любовь? Удивительны и неожиданны были их ответы. Один ребенок сказал:

– Любовь, это когда папа сидит в туалете, мама это видит и ей не противно!

Может быть, это не совсем прилично, но как точно. Не противно. Так и у нас. Моим детям не противно, а для меня он «дурно пахнет».

Прошли на кухню, сели за стол. Немного помолчали.

– Кушать будешь?

- Нет. Знаешь, я вчера в интернете захотел что-нибудь про войну почитать. Картинки стал смотреть. Там был один снимок могилы, которую раскопали, ну, те, кто ищет захоронения, чтоб пропавших без вести найти. Так вот там, лежали кости советских и немецких солдат, рядом. По каскам, по оружию различали, по одежде, что осталась. И подумалось мне, вот были когда-то люди, неважно какой национальности и на каком языке говорили. У каждого была своя жизнь, своя история, может быть любовь, может ненависть. О чем-то думали, мечтали, строили планы. А все закончилось одинаково. Здесь. В могиле. Даже лежат они рядом. Противники. Тогда что же такое есть жизнь? Что такое вообще сам человек? И вот я думал и смотрел, смотрел и думал. Как все неправильно, в смысле нашей жизни. Когда-нибудь и я буду так лежать, а что от меня останется? Неужель только эти кости? Страшно. Правда, страшно. На работе разруха, дома разруха, денег я так и не накопил. А как старался! Дети растут как сироты. Это же катастрофа! Моя катастрофа! Я все хвалился «сделаю вашей машине такой салон, только один в городе будет»! Ко мне и начальники приезжают, и крутые парни, и «Мерсы», «Джипы», всё могу и всем! И что? У меня как ничего не было, так и нет, а они продолжают ездить на «Мерсах», на «Джипах». Они на своем месте, а я где? Я как тот уличный башмачник, и царю обувь чищу и городовому. Они-то кто, а я им только башмаки чищу. Вот и получается, я никто, дать ничего не могу и надежды для меня мало. Если вообще есть.

Исповедь закончилась, а я сижу и как свечка таю. Мой дорогой, да ведь ты спасаешься! Милостивый Господь не отвернулся и дождался твоего покаяния. И я дождалась. Какая радость! Может, ты и еще раз напьешься, да только верую, теперь потихоньку исправишься. Так хочется сейчас подойти, погладить тебя по головке, как маленького и сказать: «ничего, Евгений, пробьемся. С нами Бог». И уже не чувствую дурного запаха, вроде и не мылся, а только покаялся. Все просто — любовь просыпается. Значит она еще жива, просто немного задремала.

* * *

После вечернего правила подошла к иконе Серафима Саровского. Присела на стульчик.

– Здравствуй, батюшка. Прости меня, что так долго не вспоминала о тебе. Совсем закрутилась. Ты только не забывай, помни в своих молитвах обо мне, о семье моей. О детках. А к тебе родственница моя поехала, Татьяна Николаевна. Да ты знаешь. Как она там? Хорошо ей у вас, наверное. Я бы тоже к тебе хотела. А что, вот закрываю глаза и я уже там. Вижу, Татьяна Николаевна в храм заходит, по ступенькам поднимается, и я за ней. Вот она по канавке идет, и я за ней. Только немного отстала, вспоминаю, какие большие деревья там растут, и молиться надо Богородице 150 раз. Иду, за оградку держусь и читаю: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою.…». Закончилась канавка, ко кресту подхожу, кланяюсь, целую. Вот теперь небольшой домик, здесь дают святые Серафимовы сухарики. Только почему-то сейчас закрыто. Помню в прошлый раз, отстояли очередь, дали нам кулечек таких сухариков. Мы отошли с Татьяной, дочкой моей, в сторонку и благополучно их тут же съели.

– Ничего так, вкусные.

На следующий день опять подходим. А монахиня говорит:

– Так я вам вчера давала.

– Мы вчера их и съели.

Монахиня улыбнулась, смотрит на нас «ну, догадайтесь». А мы глядим с дочкой друг на друга и вдруг понимаем, что-то не так мы сделали. Сестрица видит, что дошло и до нас прозрение, подает еще кулек.

– Негоже лекарство кульками кушать. Все смеемся. Оказия. Теперь иду в тот храм, что сразу у ворот. Захожу. Тут много святых мощей. Вот один гроб, вот другой, вот третий. Только почему-то в храме никого и мощи закрыты. Выйдя из храма подхожу к дереву, где покоится тело Мотовилова, тут же крест. Приложилась. Обхожу храм, а вот и могилки блаженных. Все прекрасно, все ухожено. А где ж Татьяна Николаевна? Где-то потерялась, пусть простит. Открываю глаза. Сижу на стульчике возле иконы Серафима, как глупая, а он такой добрый смотрит на меня и улыбается. Вот тебе и путешествие. А мы Христовы все блаженные. Поклонилась святому образу, приложилась и пошла, а радость со мной.

Серафимушка

Сегодня первое августа. Очень большой и многими любимый праздник. День Серафима Саровского. Я не знаю такого человека, который бы не любил этого великого молитвенника. В моей жизни самыми первыми святыми были Серафим Саровский и Ксения Петербургская. Я тогда еще совсем ничего о христианстве не знала, но попался в руки журнал, в котором я с ними познакомилась. Очень хорошо помню, что сердце мое дрогнуло, тогда я решила для себя, что эти святые пройдут со мной рядом всю мою жизнь. Так поныне и есть. Еще вериться, что не я их выбрала, а они меня, чему очень радуюсь. Как бы во свидетельство вспоминается мне случай. Помню даже число — 6 апреля. В то утро, как обычно, муж собирался на работу. Тихо попил чаю и пошел заводить машину. Было прохладно. Галька возле двора кое-где покрылась льдом. Чтобы выехать со двора, нужно было преодолеть небольшую горку, а там уже дорога. Сквозь сон я услышала щелчок закрывшейся двери, через короткое время звук работающего мотора и еще через несколько минут визг прокручивающих шин.

- Застрял что ли, — подумала я, не открывая глаз, и, наверное, вновь забылась сном. Почему-то в то утро я никак не могла проснуться. Сон одолевал. Прошло время, вновь услышала визг колес.

- Надо идти толкать, ‑думала я. Кое как встала, с полуоткрытыми глазами накинула плащ, боты, шаркая вышла на веранду. Подняла глаза, вижу, ко мне спиной стоит старец, немного сгорблен, опирается на палочку. Я совершенно не удивилась нечаянному гостю, только всматривалась в него, пытаясь понять — кто это?

- Очень похож на какого-то святого, только сильно напоминает моего дедушку. Дед умер полгода назад и с палочкой никогда не ходил. Что за притча? — думалось мне.

– Что ж Вы тут стоите, холодно. Проходите в дом. Я сейчас мужу помогу и вернусь,- вышла, так и не увидев лица. Все еще полусонная подошла к машине. Слышу мужа как издалека, — толкни. — Я толкаю, легко, словно пустую телегу, машина выезжает на дорогу.

– Ничего себе! Чего ж ты раньше не вышла? Полчаса здесь толкусь. Поехал я, а то опоздал уже. Спасибо.

В той же полудреме возвращаюсь в дом. На веранде никого нет, в доме тоже. Доплелась до кровати, плюхнулась и мгновенно уснула.

Проснулась я около девяти. Села на кровать и начинаю приходить в себя. Лихорадочно заработали мысли, по телу пробежал непонятный озноб.

- Кто же приходил? Куда ушел? И вообще, что это было? Умылась, поставила чайник, переоделась, а мысли стучат, стучат «кто это, и причем тут дедушка?»

В этот день я была, как не своя. Вечером с работы пришел муж. Не утерпела, рассказала все, что было утром, но так ничего и не прояснилось. Уже глубоким вечером взяла молитвенник, чтоб прочитать правило. Открыла книгу.

- Ой, а я сегодня утром даже не молилась,- взяла поминальный листочек,- и никого не помянула. Взгляд мой упал на имя деда, Ермил, екнуло сердце.

- Ой, как это?

- Что с тобой?- заволновался муж.

- Смотри, у меня в листочке за упокой написано Ермил! Это же мой дедушка! Только его зовут не Ермил, а Вениамин! Ермилов это его фамилия! Ну и ну! Это ж сколько времени я поминала его прозвищем! Ой, ой, ой! Встревоженная взяла ручку, зачеркнула ненужное слово и написала- Вениамин.

- Причем тут Ермил?

- Когда-то давно, я еще в школе училась, жила у бабушки с дедушкой. Надо тебе сказать, что я его совсем не любила, потому что из-за него, моя мама, ой сколько горя хлебнула. Но жить где-то надо было и я жила у них. К нам заходили его друзья, они с дедом шли на кухню, запирались, а я уходила на улицу. Однажды к нам пришел его сослуживец. Мне он был незнаком. Я впервые его видела. Спросил деда. Я ответила, что еще не пришел с работы. Из комнаты вышла бабушка и велела ему в коридоре подождать. Я стала собираться на улицу, а незнакомец начал со мной говорить.

– Ты кто ж такая будешь?

- Внучка.

- Большая уже. А знаешь кто твой дед? Он у нас, у монтажников, большой человек! Бригадир! Только почему-то его по имени отчеству никто не зовет. Кличку ему дали. Вон, говорят, Ермил, идет.

Тут зашел дедушка. Мы с незнакомцем переглянулись и я ушла гулять. Больше никогда и ни от кого этого слова, Ермил, я не слышала, человека того никогда не встречала и, казалось, в тот же миг забыла о странном разговоре. Но прошло более десяти лет.

Умер дед, и какую шутку сыграла со мной память. Когда я записывала его в поминание, была совершенно уверена в том, что пишу. Напрочь забыла о имени и фамилии. Как могло такое произойти? Хоть я его “поминала”, но не простила, в храме записочки за него не подавала. А в церкви мне указали бы на ошибку. Такая некрасивая история получилась.

Еще долго беседовали мы о чудесах и “нечаянностях” всякого рода. Далеко за полночь улеглись спать.

Следующий день так же не остался без чудес и откровений. Проснувшись, сразу направилась в домашнюю церковку. Встала у стола, зажгла свечи, открыла книгу. Чтоб собраться с мыслями подняла голову. Взгляд упал на икону Саровского чудотворца.

- Серафим! Это же ты! Родненький, спасибо тебе, что молишься о нас. И если уж ты пришел исправить ошибку о поминании деда, которого не люблю, то как же я, грешная, смогу дальше носить в себе тяжесть обиды, хотя и за маму! Сегодня Благовещенье Богородицы! И в этот день, через полгода, я впервые помяну своего деда по имени! Страшно, радостно и совсем понять невозможно, как сильно нас любит Боженька! Спас нас обоих. Слава Богу за все, Его Пречистой Матушке и моему любимому Серафимушке!

Радость (2)

Вечером, уложив детей спать, обрела долгожданную тишину. Прошла в свою комнату, включила компьютер. Нужно еще раз посмотреть диск, где отец Сергий на Афоне. Постараться услышать то, что может быть, не услышала в прошлый раз. Вообще всегда полезней слышать, чем слушать.

Удивительные места, удивительные встречи, Благодатная усталость, очищение мыслей от суеты, радость для души. Который раз смотрю и в который раз вздыхаю.

– Эх, жаль, что нам, женщинам туда нельзя.

– Тогда бы не было Афона,- ответили мне. И то правда. Наверное, в каждом человеке есть стремление обязательно все покорить, что можно и чего нельзя. Особенно хочется чего нельзя. Но Афон — это другое. Этот удел Божьей Матери один из немногих, что остался еще на нашей земле чистым, благодатным. Я никогда не была на Афоне, и одновременно была. Смотрела очень много видеофильмов, слушала старцев, встречалась с теми людьми, кто там был. А теперь Бог дал еще награду, я могу видеть их каждый день. Прежде всего это конечно отец Сергий, мой духовный наставник.

Вот и сейчас смотрю, как он, опираясь на палочку, поднимается в очередной монастырь. Уже устал, говорит переводя дыхание, но счастлив. Вновь и вновь, когда смотрю это видео, открывается что-то для души, это здорово. Раньше, я спрашивала себя, зачем ездить туда каждый раз, ведь это так далеко. Есть и у нас в России много прекрасных мест. Теперь же, только посмотрев запись, начинаю понимать, что для каждого человека есть свое святое место, где он оставляет кусочек своего сердца и наполняет душу Божьей мудростью. Кому-то прекрасна и удивительна Оптина, кому-то Дивеево, а кому-то Афон.

Усталость. Надо же, и она бывает разная. Но что более удивительно, что только поработав Богу, можно ощутить отдых. Здесь очень важно понять, что не после той работы, какую мы исполняем в обычной жизни, а во время усталости ради Бога душа получает какой-то особый отдых. Именно этой усталости и не хватает в обычной жизни. Здесь можно работать ради куска хлеба, какой-нибудь одежды или даже поездки на море, но никогда не будет того отдыха. Его получаешь от трудов ради Господа. Наверное, это и есть блаженство. За этим и едем, кто на Афон, кто в Дивеево, а кто в Оптину. Ни в коем случае не отрицаю других святых мест, может более скромных и даже заброшенных, где именно там найдет душа молитву и благодать. Это промысел Божий.

Идет священник по камушкам, по камушкам, на высокую гору. Каждый шаг посвящен Богу и Его Любви. Мысли уже сами вторят Иисусову молитву, дыхание прерывается и открывается настоящая жизнь для души, ибо тело словно уступило дорогу. Идет священник по камушкам, по камушкам, пробирается сквозь заросли высоких кустарников, по извилистой и узкой тропинке вверх. Ко кресту. А я за ним.

3000 поклонов

По пути к Богу постоянно встречаются всякие духовные болезни, искушения. Для того, чтоб хоть как то поменьше страдать, нужно иметь духовного руководителя. Так советуют святые отцы. Своим опытом довольно трудно. Вначале моего пути, когда только начала учить молитвы, случилась со мной история. Мне неприятно, конечно, ее вспоминать, но может быть, в назидание кому то, рассказать надо. Первыми моими святыми, то есть, о ком я узнала, были Серафим Саровский и Ксения Петербургская. Читая жития этих угодников, у меня невесть откуда появилась навязчивая мысль быть на них похожей. Но как? Тут, однажды на исповеди, рассказывала о своих грехах, священник слушая мою первую в жизни исповедь сказал, что наложит на меня наказание в виде поклонов, которые должна буду исполнять полгода. Я этим не смутилась, только тогда совершенно не знала, что такое иерейское наказание, и что такое послушание. Первое время назначенные мне двадцать поклонов, я выполняла исправно. Только мысль о святых подвигах меня не оставляла. Перечитывая житие Серафима, я обратила внимание, что он делал ежедневно по тысячи поклонов.

– Вот это да! Тысяча поклонов! А мне всего двадцать надо делать. Я тоже буду кланяться тысячу раз, у меня грехи тяжелые,- думалось мне. И со следующего дня стала в полном смысле слова изнурять себя этими движениями. Это действительно были какие то непутевые, нездоровые движения, поклонами их назвать совершенно нельзя. Ни о каком благоговении, благодарности Богу и речи быть не могло, я вся ушла в дикое делание тяжелых упражнений. Вместе с «поклонами», пришла ко мне неприязнь, гордыня росла как на дрожжах, взгляд стал мутным. Все это замечали сослуживцы, друзья, а мама, глядя на мое делание, говорила: «Что-то тут не так». Конечно, я никого не слушала. Думала, что все это из зависти, что я такая супер-христианка. Куда им до меня! Между тем, я уже делала по три тысячи поклонов ежедневно, и, слава Богу, что Он вовремя меня остановил. Честно сказать — спас. Как бы параллельно происходили в моей жизни такие события, одни из которых толкали меня в пропасть, другие направляли к спасению. С одной стороны у меня начались проблемы на работе, я со всеми переругалась, и в конце концов уволилась. Почти все друзья от меня отвернулись, а иные даже перестали здороваться.

– А ну, кто знает что у нее на уме, сектантка какая-то,-шептались знакомые. Я твердо верила в свое дело, думая, что тем угождаю Богу и Святому.

– Конечно, христиане всегда как кость в горле, это нормально.

С такими мыслями я продолжала ходить в храм. Покупала книги, читала их, это было с другой стороны. Так, по Божьей воле я купила две книги, которые отрезвили меня и наставили на путь истины. Это были маленькая книжица Игнатия Брянчанинова «о ереси и расколе», и письма игумена Никона «Нам оставлено покаяние».

Вчитываясь в слова святых отцов, по милости Божьей, я поняла, что натворила. Дерзость, прикрытая благочестием, заставила меня кланяться бесам. Они и силы давали и смеялись на до мной. Серафимушка делал тысячу поклонов, а я не сделала ни одного! Там, где нет послушания, там нет христианства. Там, где есть «Я», там не может быть Бога.

Честно скажу, после прозрения болела. Не телом, хотя ему тоже досталось, а душой. Все внутри томилось и ныло так долго потому, что никак не могла на исповеди сказать о содеянном. Но вновь Бог укрепил, и я сказала священнику, что делала три тысячи поклонов.

– Ах!- воскликнул он, и немедленно, не спрашивая о других прегрешениях, накинул на голову епитрахиль, с сердцем читая молитву. Исцеление началось.

Через какое-то время я зашла на свою бывшую работу к подруге. Долго не виделись.

– Привет.

– Привет,-сухо ответила Света. Помолчали.

– Хочешь, анекдот расскажу, — предложила я, чтоб разрядить обстановку.

- Анекдот?!

– Да, а что?- я улыбнулась.

- Слава Тебе Господи, улыбается! Мы уж тут думали ты того,- покрутила пальцем у виска,- крыша поехала. А ты улыбаешься, как же я рада. Ну, давай анекдот!!

В этот день мы не расставались допоздна. После работы пошли к ней в гости, где все ее домашние встречали меня словно с войны. Жизнь налаживалась. Этот опыт дал мне понять, что христианство не игрушка, не театр, а жизнь. Что все очень глубоко и очень серьезно. Поэтому и нужен руководитель, но прежде нужно послушание. Это как узда, которая не дает разгуляться мыслям, гордыне, своеволию. Послушание воспитывает характер, человек приобретает силу духа. Как-то мы с детьми немного поспорили на эту тему.

– Почему мы должны тебя слушать? У нас тоже есть свое мнение!

- Потому что так хочет Бог. А насчет мнения, то у меня больше опыта, я просто им с вами делюсь.

– Ха, а вдруг ты попросишь подслушать кого-нибудь, или с крыши прыгнуть, что, тоже слушаться?

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Не хотите, не слушайтесь меня, но тогда выучите заповеди Божьи и всегда и везде слушайте только Бога.

На этом наш диспут в этот раз был закончен, хотя и согласие пока не победило. Дело времени, труда, ошибок. Хотелось бы закончить словами игумена Иоанна: «…послушание есть гроб собственной воли и воскресение смирения».

Ирина

Жизнь наша, короткая или долгая, угодившая Богу или отрешённая от Него, когда либо, в назначенный час кончается и переходит в другое состояние и другое место, которое опять же, определит Бог. Что-то сегодня думается о тех, кого уже нет с нами рядом, кто исполнил свое предназначение на нашей грешной земле или пытался исполнить. Вспоминается мне удивительный рассказ молодой девушки Лены. С ее семьей, отцом, матерью и сестрой, познакомились в Казахстанской деревне, где мы прожили не больше года. Семья была удивительно гостеприимной. Девочки Алена и Олеся довольно послушны, а мать и отец с виду являли собой чудесную супружескую пару. Но было между ними что-то такое, от чего невыносимо страдала жена Ирина. Она молча носила в себе тяжелые обиды и укоры мужа Якова. Яшенька — так искренне ласково называла она его, заглядывала в озорные глаза, словно искала в них любовь, прощение и почти никогда не находила. Невыносимые муки, которые Ирина таила от всех, отравляли ей жизнь так сильно, что порой она доходила до отчаяния. После знакомства с нами, ей стало как будто легче. Мы часто ходили, друг к другу в гости, и в одной из наших встреч, ей приглянулась икона Божьей Матери. Это был обычный плакатный образ, который мой муж бережно наклеил на доску, вставил стекло и сделал ей рамку. Именно эту икону мы подарили Ирине по ее робкой просьбе. Икона была для них первой и впоследствии стала очень дорогой. Теперь, встречаясь с Ириной, я заметила в ней некоторую перемену. Ей стало значительно легче. Как говорила она сама, что только от иконы брала силы для своей нелегкой жизни.

Шло время. Границу с Казахстаном закрыли, и наша семья уехала в Россию, а вскоре разъехалась и почти вся деревня. Русские и украинцы вернулись в Россию, немцы уехали в Германию. В деревне осталось только несколько домов с коренными жителями этой страны.

Прошло несколько лет, прежде чем мы снова встретились. Много воды утекло за это время. Кто-то уже оставил эту грешную землю, кто-то родился. Вот и в нашей семье умерла моя мама. Перед праздником пасхи, когда земля уже подсохла и стали распускаться почки проснувшихся деревьев, мы с мужем решили проверить могилку мамы; посмотреть в каком состоянии она после зимы. Поехали на своей машине привычной для нас дорогой, но оказалось, что на одном участке начался ремонт, и мы поехали в объезд. Именно здесь, проезжая по улице частных домов, мы встретили Лену.

Встреча наша была воистину радостной и желанной. Леночка приглашала нас в гости, но мы отказались, объяснив причину нашей поездки. Тут мы узнали ужасную новость, что нашей милой и доброй Ирины больше нет. Как же больно было перенести такое известие даже физически. Лена попросилась с нами, обрадовавшись, случаю посетить могилку своей мамы. После недолгих сборов она выбежала из своего дома, мы разместились в машине и поехали «на встречу» к любимым матерям. Могилка моей мамы выглядела довольно неплохо. Муж кое-где подправил землю, я заменила прошлогодние цветы на свежие, немного постояли в тишине и поехали к месту погребения Ирины. Могилка выглядела прекрасно, делать ничего не нужно было. Елена положила цветы, и мы сели за столик, стоявший тут же. Лена не плакала. Тень лёгкой грусти недолго огорчало ее прекрасное девичье личико. Вдруг что-то вспомнив, она светло улыбнулась и начала свой дивный и печальный рассказ.

- Знаете, тетя Наташа, я и раньше любила свою маму какой-то особенной любовью, а сейчас я вообще не знаю, есть ли еще где-нибудь такие матери, как моя. Сколько же было в ней какой-то внутренней силы. Я всегда удивлялась, как может помещаться в ней столько любви, особенно к отцу..

Что такое было между ними я до сих пор не знаю. Сколько раз я чувствовала, что мама хочет со мной поделиться чем-то очень сокровенным, но она так и не смогла этого сделать. Потом, когда вы подарили ей икону Богородицы, она уже перестала пытаться открыть мне свою тайну. Стала больше улыбаться, и знаете, кажется, будто у нее открылось второе дыхание. Мама много времени проводила возле этой иконы, я даже думаю, что она вообще не могла без нее жить. Частенько встанет перед ней, глядит, глядит на нее и молчит, потом перекрестится, поклонится и отойдет с улыбкой. Сначала мама в зале ее поставила, потом перенесла к себе в спальню. Да, эта икона была для нее как воздух. Я даже немного грустила, что теперь мама меньше рассказывала о своих переживаниях. Когда мы переехали сюда из деревни, отец устроился шофером в автоколонну, и ему дали две комнаты в общежитии. Одну на первом, а другую на втором этаже. Верхняя комната была моя и Олеси, внизу — родительская. В ту ночь, когда случился этот кошмар, Олеся видела сон. Видит себя спящую на кровати и вдруг в окно влетает наша мама. Такая маленькая, как птичка. Подлетает к ней, такая грустная и говорит:

– Олеся, милая, как же я тебя люблю, как люблю!- А она буд-то проснулась уже и отвечает маме: «Мам, ты чего в окно-то, через дверь бы зашла. Случилось что?» и тут же проснулась по-настоящему. Сердце колотится, ей плохо. Она халат накинула и спустилась вниз. Смотрит, все бегут куда-то, она тоже вышла. У нас перед домом площадка была, детская. И видит Алеся, что лежит наша мама на земле, на шее веревка, другой ее конец к какой-то толстой доске привязан, а эта доска лежит на маме. Мама умерла, только от веревки совершенно никакого следа нет. Она просто была накинута, даже не затянулась.. Я и сказать не могу что с Олесей тогда было, я то тогда уже замужем была, в другом доме жили. Отец последний пришел. Потом, когда все это расследовали, свидетелей опрашивали, мы узнали, что соседи слышали за дверью негромкий, но серьезный разговор наших родителей. Потом отец маме что-то сказал и она, схватив веревку, вся в слезах выбежала на улицу. Что между ними произошло, мы так и не узнали. Когда мама в морге лежала, икону Богородицы поставили на подоконник, так она оттуда все время падала. Стекло, закрывавшее образ разбилось. Мы уж и подпирали, окна и двери закрывали, она все равно падала. Поставим ее, подопрем, выйдем из комнаты, приходим, она на полу. Уже со счета сбились, сколько раз так было, пока отец не убрал ее на шифоньер. Потом я эту икону с собой забрала, в свой дом. Она сейчас не такая как вы подарили. У нее от ока Богородицы прямо до конца иконы вниз проходит красная полоса, словно от слезы. На Нее просто так смотреть невозможно, все внутри переворачивается. Папа очень сильно изменился. Почти не улыбается, постарел сразу лет на двадцать. Говорит, что мама часто к нему во сне приходит. Сядет возле его кровати на корточки, или на край возле ног, гладит его и говорит:

- Яшенька, как же я тебя люблю, так сильно, очень сильно люблю. Посидит возле него немного и уходит. Я, говорит, уже спать боюсь. Что только не делаю, все равно засыпаю, и она приходит. Грустная такая, скажет что любит, посидит и уходит. А однажды, папа рассказывал, уснул измученный и вижу, говорит, мужчину высокого, в белой длинной рубахе до земли, волосы тоже длинные, и Сам такой светлый весь, аж в глазах больно. Идет ко мне, кругом много света, а Он светлей всего. Возле меня останавливается, садится на какой-то большой камень и говорит:

– Я знаю кто Ирину убил,- и начинает на песке тростиночкой писать чье-то имя. Я спрашивала у папы, чтоб он имя мне сказал, а он молчит. Через несколько дней после этого сна с ним инфаркт случился. Врачи говорили, чудом жив остался. По всему умереть должен был, а выжил. Теперь инвалид, пенсию получает. Вообще другой человек стал. Все молчит, о чем-то думает. Когда мама жива была, я на папу обижалась, а теперь мне его жалко, только с какой стороны не подойти, везде закрыто, и чувствую, накрепко закрыто.

– Лена, а маму отпевать разрешили?

– Да, нам сначала батюшка запретил, но сказал, что надежда есть. Посоветовал написать письмо митрополиту, и рассказать все как ему. Если разрешит, то все по-христиански сделаем. Мы отправили письмо, ответ пришел очень быстро. Отпевать разрешили. Тогда мы сорокоуст заказали. Мне бумажечку дали, до какого числа поминать будут. Потом, говорят, когда число подойдет, вы придите обязательно и продлите до года. Я тогда очень рада была, только про то число забыла. Бумажка куда-то задевалась, я успокоилась, что с мамой все хорошо и забыла. А тут однажды ночью во сне приходит ко мне мама и говорит:

– Спасибо вам, доченька, что помогли, спасли меня. Нас тогда всех на тачки такие огромные погрузили и повезли к какой-то яме. Ох, много нас было, Леночка, ох много. Привезли и стали нас в эту яму вываливать, как мусор, и полетели мы все вниз, а там огонь. И я полетела. Только я до низа не долетела, вы спасли меня. Все бы хорошо, только что бы мне совсем хорошо стало, нужно еще одно дело сделать, еще одно, Леночка.

Что сделать, мама, что?- и тут я просыпаюсь. Разволновалась, хожу туда сюда, какое ж дело сделать? Подошла к маминой Богородице и тут вдруг вспомнила, сегодня же тот день, когда нужно поминание до года продлить. Побежала в церковь, сделала все как надо. Теперь спокойна. Слава Богу и Его Пречистой Матушке, что спасли нашу маму.

Вот такая грустная и замечательная история. Заходили мы с мужем к Леночке в гости, видели ту икону. Действительно, смотреть невероятно тяжело. Я хотела отнести эту икону в храм, показать священнику, но Лена не разрешила.

– Боюсь, и не могу с ней расстаться. Лучше я потом, сама как-нибудь.

С тех пор опять жизнь закрутила и увела за собой. Где теперь наша дорогая Лена? Что стало с ее отцом? Хотелось бы, чтобы любовь Ирины спасла его. Если не здесь, то хотя бы там. Где ее молитва так близка и угодна Богу.

В детстве у меня была подружка

В детстве у меня была подружка Лариса. Жила я тогда у бабушки в панельном доме на втором этаже, а Лариса на третьем. Кроме школы мы почти всегда были вместе, но чаще всего я гостила у них. Интересна была эта семья. Добрейшая тетя Галя и не менее добрейший дядя Дима. Надо сказать, что они заложили в мою душу много ценного, хотя ни чему никогда меня не учили. Просто жили, а я смотрела, как они живут. Почти всегда брали меня с собой, куда бы не поехали. Я была с ними, когда они, собравшись с сестрами, ездили к своей матушке, была с ними на речке, в парке, праздновала с ними семейные праздники, ходила на демонстрации 1 и 9 мая. Встречала с ними Новый год. Так получилось, что нечаянно их семья стала моей. Работали Ларочкины родители на заводе, и ближе к вечеру мы с Ларисой и Лилей, ее сестрой, ходили на трамвайную остановку их встречать.

Когда родители приезжали, девчонки бежали к ним на встречу и кричали:

– Мама! Папа!

А я стояла в сторонке и мечтала, когда я вырасту у меня тоже будет семья и мои дети так же будут меня встречать.

Во время праздников или дня рождения, всегда в зале ставили столы, а мы с Ларисой их накрывали. Еды было много и всегда вкусной, потому что тетя Галя готовила превосходно. Интересно, что Лариса, почему-то любила не тот достаток, что был всегда в ее доме, а черный хлеб с чаем, который я ела у себя. Приходя к нам, она всегда просила отрезать ей кусочек «черненького». Так вот, на праздниках у них никогда не было пьянства. Взрослые пили и водку и вино, только делалось это как-то спокойно. А мы, дети, сидя с ними за одним столом, совершенно не обращали на это внимания. Надо сказать, что никогда в этом доме еда или питье не были какой-то целью, была умеренность, поэтому праздники получались настоящие. Тетя Галя, тетя Нина, дядя Дима и все приглашенные взрослые пели хорошие песни, а мы, дети всегда слушали, никуда не убегали. Нам было очень интересно и уютно. Конечно, в их доме были споры, но не было истерик, криков; мокрых платков и обвинений. Такой я видела эту семью, такой она осталась в памяти моего детства.

При всем при этом Дядя Дима все ж любил выпить. Но какой же чудесный был этот «пьяница». Почти каждый день он приходил домой навеселе. Бывало, постучит в дверь, тетя Галя пойдет открывать. Заходит ее муж в коридор, а в нем самом столько счастья. Тетя Галя посмотрит на него и скажет:

- Эх, Митька, ты мой Митька, когда ж ты налакаешься!- тюкнет его легонько кулаком в лоб, и пойдет себе на кухню дальше кухарничать. А он, прямехонько к нам, девчонкам. Войдет в спальню, поднимет вверх руки, начнет крутить ладонями туда-сюда, ходить по кругу пританцовывая, и поет:

- Капьяр нагаюн, санжар нагаюн, и хожу я как дурак, среди девок, среди баб.- Мы все хохочем, и он с нами. А Лариса, гонит его, ей стыдно, что ее отец чудачит.

- Ну, пап, чего ты опять, иди, не мешай нам.

– Ладно, ладно, ухожу, ухожу, ухожу,- оставляя нас в замечательном настроении, идет к жене ручки целовать.

- Иди, уж, неугомонный,- ласково прогонит мужа тетя Галя, и он, уделив всем внимание, скрывается в своей комнатке, и уж больше его никто не слышит, не видит.

Прошли годы, мы выросли, разъехались, и много лет друг друга не видели. Но все-таки встретились, когда мы вернулись из Казахстана. Узнала, что Лариса со своей семьей живет с родителями, и я некоторое время ходила к ним в гости.

Однажды сидим на кухне, приходит ее отец, и вот я вижу, что днесь он все тот же. Опять его улыбка, его смешные песни, и все то же счастье. Тогда мне вдруг подумалось, неужто так может быть, столько лет прошло, а он все счастлив? Но тут произошло то, что дало мне ответ на мой нечаянный вопрос. Сидя за столом,

Лариса стала рассказывать, как она недавно ходила на почту. Прибежала за пять минут до закрытия, а почтальонша, не отвечая на ее просьбы обслужить ее, закрыла перед ней дверь. Подружка была так обижена, что какой день в себе переживала такую несправедливость.

– Как она могла! Это ее работа!

– А может быть, у нее было очень важное дело, — спокойно вступил в разговор дядя Дима.

– Какое дело, мне и нужно-то было всего отдать документ и расписаться.

– Она же об этом не знала.

– Да я пыталась ей объяснить, но она меня не слушала.

– А может быть, у нее ребенок дома голодный и ей срочно во время перерыва нужно его покормить.

– Какой ребенок, чего ты сочиняешь.

– Может не ребенок, но что-нибудь другое, не менее важное. И тут дочь строго посмотрела на своего отца и сказала:

- Ну почему ты всегда и всех хочешь оправдать!

Для меня стала совершенно ясна причина его счастья. Казалось, для меня самой открылась очевидная истина! Как здорово, носить в себе добро и не терять его, оправданием умножать любовь к людям и мир в своем сердце. Как же я благодарна Боженьке, что Он промыслил мне встречу с такими людьми.

С новым нашим переездом мы вновь расстались, но каждый раз, вспоминая свою юность, я вспоминаю эту семью. От этой памяти становиться тепло и уютно, как тогда в детстве.

Вечер Страстной недели...

Вечер Страстной недели Великого понедельника. Что-то сегодня рановато уснули мои младшие деточки. Сынок с папой задерживаются. Суп быстро съели, обычно не едят. Пойду, хоть картошки пожарю. Я зашла на кухню, прикрыла дверь, начала готовить ужин. Через некоторое время вошла Татьяна. Мельком глянув на дочку, поняла, будет разговор. Таня села за стол, поджав ноги, обняла коленки, и стала неподвижно глядеть на пол.

- Что-то мучает?- поинтересовалась я.

- Нет,- сухо ответила дочь.

- Я же вижу.

- Как всегда спиной.

– Расскажешь?

– Нет.

– Как хочешь,- спокойно ответила я и продолжила готовить.

- Вот ты всегда такая, видишь, ребенку плохо, даже не пожалеешь!

Я улыбнулась.

- Просто я хочу одно дело сделать, а ты мне не разрешишь!

- И поэтому ты такая сердитая?

– Да! И вообще ты мне ничего не разрешаешь, а я между прочим, уже выросла! Юбку короткую не носи, колготки слишком расписные, мелироваться нельзя, красить волосы тоже нельзя, из-за пирсинга вообще чуть не поссорились, ты мне даже ногти красить не разрешаешь! В кого ты меня превратила! У меня, между прочим, даже парня нет! Целоваться с мальчиком — о, как это ужасно! До свадьбы ни-ни. Конечно, кому я такая нужна? Вон, в классе девчонки, у них почти у всех парни есть, а у некоторых и не по одному! А вдруг он мне не подходит, как же я узнаю, если не буду встречаться?

– Остановись и успокойся. С чего сыр-бор?

- А то, что я хочу сделать татуировку, а ты мне не разрешишь!

– А‑а, тогда продолжай, потому что я действительно не разрешу.

– Вот-вот, я же говорила! Ты меня вообще в угол загнала! Скоро паранджу оденешь!

Я отложила приготовление ужина, села рядом.

– Тань, давай успокоимся. Постарайся меня выслушать. Представь себе, что все это я тебе разрешала. И сейчас твою новую просьбу выполню. Теперь прокрутим пленку твоей жизни немного назад и постараемся увидеть тебя такой, какой ты хочешь быть. Сначала красим волосы, делаем мелирование. Затем красим ногти в разные цвета, надеваем короткую юбку, колготки красные в крупную клетку, красим губы, пирсинг в пупок, еще в нос давай поставим и теперь татуировка. Где бы ты хотела? На плече? На спине? На ноге? А может сразу и там и там? Так, теперь подходим к зеркалу, что мы там видим?

- Ого-го — чистый и звонкий смех разнесся по квартире, побеждая недовольство и грусть.- Неужели я была бы такой?!

– Конечно. Просто это случилось бы с тобой постепенно, незаметно для тебя самой. Сначала привыкла бы к одному образу, потом к другому, и достигла бы того, что сейчас увидела в своем воображении. Только ты не могла увидеть перемен твоей души, характера. Поверь мне, это было бы хуже, чем внешнее.

Поэтому и не разрешаю. Я очень тебя люблю, и хочу тебе только жизни, а ты, нечаянно к смерти стремишься. Не о физической утрате я сейчас говорю, а о духовной. Поэтому, если я что-то тебе не позволяю, не значит, что я эгоистичная, злая. Не все можно объяснить и понять вот так сразу. Лучше просто поверить.

- Прости, мам, давай я помогу тебе картошку порезать.

Слава Тебе, Боженька, что Ты вновь победил! Помогай и дальше воспитывать Твоих деточек.

Сегодня, в праздничное воскресенье...

Сегодня, в праздничное воскресенье Светлой седмицы, на утреннюю службу я поехала одна. Так сложились обстоятельства. Как всегда умилительно пел хор, а привычные для меня слова богослужения звучали торжественно. Всё шло чередом. Пели «Верую», потом, «Отче наш». Затем было причастие, проповедь, и в конце подходили к кресту. Проповедь. Никогда еще не было такого случая, чтобы слова священника проходили мимо меня. Всегда, если была какая-то проблема, как поступить, или еще что-то, то во время проповеди я всегда слышала ответ, либо подсказку к своим обстоятельствам. Сегодняшний день не был исключением.

– Ну, как на службе? — Встречая меня, спрашивала дочь Татьяна.

- Как всегда. Хорошо-о‑о. Проповедь была интересная.

- Расскажешь? — забирая пальто, допытывалась дочка.

- Конечно. Батюшка говорил о нашем поведении в церкви, о наших чувствах к тем или иным событиям, происходящим в храме. И знаешь, мне очень понравилась одна его фраза. Он сказал так: «Если вы знаете богословие и не знаете своего места в храме — вы ничего не знаете». Здорово и очень точно.

- А как это мама? Это о том, где ты стоишь в церкви?

Подавая матери горячий чай, Таня села за кухонным столом, приготовилась слушать.

Ты знаешь, совсем недавно со мной в церкви произошел такой случай. Был понедельник страстной седмицы. Я вместе с другими прихожанами старалась внимательно слушать литургию. Уже к концу службы подошла женщина с маленьким ребенком, и встали у дверей. Когда открылись царские врата, священник провозгласил «Со страхом Божиим приступите…» те, кто исповедался, пошли причащаться, а мама с ребенком не двинулась с места. Я и еще одна женщина подошли к ней, и как две сороки начали предлагать ей пойти причастить дитя. Родительница отказывалась. Мы настаивали. В эту минуту подошла служительница храма и сказала нам, что мама правильно делает, во время поста детей причащают только в субботу и воскресенье. Мы разошлись. Было стыдно. Видишь ли, в чем дело, Танюша. Когда человек уже не первый год ходит в храм, читает святые книги, знает, предположим, всю литургию, и другие службы, он уже берет на себя какие-то учительские обязанности. Думает, что уже может предсказывать, направлять, на путь истинный. Но при этом он очень часто теряет смирение. Вот мне бы стоять, склонив голову, слушать священника, да молчать, а я во время причастия вон чего устроила. Вроде были «добрые намерения». Сама, между прочим, в этот момент оказалась совершенно не ученой. Не компетентной так сказать. Жена в церкви да молчит — сказано в евангелии. И еще. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!» Вот моя молитва должна быть. А раз грешная, то кайся, а не учи. Если Богу будет угодно, то мамочка без причастия не останется, только мы своим ненужным рассуждением все время забываем, что все принадлежит Ему. И все в Его власти, а наше дело молиться о своих грехах, каяться и молчать. Вот я так поняла сегодняшнюю фразу священника. Это очень верно, если человек будет знать все Богослужение, а вести себя неподобающе, то это будет говорить лишь о том, что он не слышал не одной фразы из этой службы.

Наверное

Наверное, каждый христианин знает, как трудно помолиться.

Желание есть, а молитвы нет. Такое бывает, увы, частенько. Святые отцы пишут, когда лучше всего нужно молиться, например, ночью. Но наша плоть, наш «хозяин», видите ли отдыхать желает, как его ослушаться? Труд, борьба, и еще раз труд.

Святые, чтоб победить свои желания, разными способами пользовались. Например, один, чтоб научиться смирению, себе на руку ленточку привязал. Как только захочет он с чем-нибудь не согласиться, или поспорить, посмотрит на руку, и сразу вспомнит, что на все воля Божья, промолчит, так потихоньку и привыкает. Другой поститься себя учил. Захотел однажды рыбки, а нельзя. Но плоть требует, все сильней. Тогда святой пошел и купил рыбы, но кушать не стал. Положил ее на стол, а сам делами занялся. Лежит она день, другой, святой иногда на нее смотрит, а есть ее, себе не позволяет. Вот уже и запах пошел, и червячки появились, тогда только монах сел возле нее и говорит себе:

- Ну вот, хотел рыбки, кушай. — А тело, что-то отказалось. С тех пор, было у святого свое средство, как себя на пост настроить. Захочется чего-нибудь для себя вкусненького, сразу про рыбку вспоминает. На войне, как говориться, все способы хороши. Но вот как с помыслами бороться? Какое средство найти? Бывало, читаешь утреннее правило, там и прошения, и покаяние, а я все думаю: «Интересно, а где сейчас мой маленький сынок, куда опять залез и что вытворяет? Что-то подозрительно тихо». Оставляю книгу, иду проверять. А он спит себе на диванчике. Прихожу, и понимаю, опять увел, окаянный. В другой раз нужда. Только в уборную заходишь, а тут и молитва в мыслях звучит. Что за искушение. Так и бегаешь то к ней, то от нее. Тогда Батюшка меня учил.

– Как же ты, христианка, про крест забыла? Перед тем, как начать ЛЮБОЕ дело, крестом себя осенять нужно,- улыбается, а мне хоть сквозь землю провались, стыдно.- Они чего угодно придумают, а ты бодрствуй и крестись.

В тяжелые времена гонения, сажали в тюрьмы и священников и монахов. Давали им самые мерзкие работы. Так один писал своему наставнику:

- Отче, помолись обо мне грешном, сил нет терпеть, а еще и оружия лишился, крестного знамения. Заставили меня нечистоты убирать, так я даже перекреститься не могу, сам от себя бежать готов. Спаси отче! — А наставник ему отвечает: «Не унывай, на, все воля Божья, и крест у тебя не отнят. Мысленно крестом себя осеняй и веруй».- Так и спасся тот монашек. И ты спасайся.

Вот вспоминаю, как однажды я «молилась». Лето. Как прекрасно, тепло, птички щебечут. В огородике плоды, ягодки. Всему душа радуется. Зашла я в свою церковку, взяла молитвенник, открыла. Подняла голову, смотрю в окно: «Что за денек сегодня! Красота!» И тут словно сама себе говорю: «чего это я все дома да дома, на улице тоже молиться можно. Буд-то к Богу поближе». Беру книгу, выхожу на крыльцо. Встала у стенки сарая и начала: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» А солнышко пригревает, прямо в глаза светит, приходится жмуриться. «Вон, смотри, как виноград разросся, какая лоза шикарная, и от солнца утреннего закрывает». Иду к винограду, встаю, начинаю. Только после первых слов, чувствую, что виноград как-то странно пахнет. Ах, он же здесь и посажен, чтоб туалет прикрыть. Оказия какая! Ухожу обратно, на старое место. Встаю, начинаю снова. Но солнце слепит еще сильней, печет еще жарче. «Может там встать, под крылечком. Там и солнышко пока не достает, и ничего странного нет». Пошла. Встала. Начала вновь. Только что-то здесь слишком сыро. Даже прохладно. Вон и кожа как у гуся. Надо бы на солнце, погреться. Выхожу на солнышко, подхожу к сараю, начинаю оглядывать места моего путешествия, и тут вдруг до меня доходит, что произошло. Ай-ай-ай, эх, ты, тетя Мотя! Закрыла книгу и вернулась в дом. Вновь зашла в свою церковку, но уже печальная. Так в это утро молитвы и не получилось. Подумала, что все это и хорошо и плохо. Плохо, что не помолилась, но хорошо, что есть опыт. Слава Богу, что дано было понять, кто и зачем меня по двору гоняет. Сказано-бодрствуйте! Что ж, это наша жизнь, наши ошибки, наши уроки. Но ничего, главное всегда вставать после падений, продолжать верить и молиться, а Бог не оставит.

Крестный ход

Этим летом я решила заняться бизнесом. Поговорила с друзьями, определили фронт работы и поехали в Москву покупать необходимое. Еще перед отъездом меня спросили, в какой обуви я собираюсь бегать по Москве. Я показала свои босоножки, меня подняли на смех.

– Ты что? Там в такой обуви нельзя. Нужно что-нибудь очень легкое.

Я не стала спорить, пошла на рынок, купила шлепки, походила дома туда сюда, вроде ничего, удобно, и не сильно страшные, все-таки Москва! Приехали в столицу поздно вечером, а утром, конечно, эти масштабы меня удивили. Началась беготня, по фирмам, рынкам. Везде нужно было успеть. Кроме метро мы везде ходили пешком, поэтому к вечеру третьего дня я совершенно осталась без ног. Натертые мозоли на пальцах полопались, при движении кожа собиралась в «гармошку», от чего становилось невыносимо больно, но надо было идти. Появившиеся кровь склеивала пальцы. Дома все зажило, но один шрам так и остался. К чему я все это говорю, не для того чтоб к себе жалость вызвать, просто подумалось – ради чего это? Голодная не бываю, одежда есть, крыша над головой имеется, дети обуты, одеты. Игрушки время от времени покупаем. Тогда зачем? Все в мире купить невозможно, денег никогда не хватит, если только сам себя не остановишь. И потом, неужели ради чего-то лучшего обязательно нужно здоровья лишиться? Не понравилось мне такое. Когда работать начали, почти перестала молиться. Утром пока ребенка в школу отвезешь, потом на работу, слишком рано надо вставать, а вечером уставшая, приходила иногда в одиннадцать вечера. Какая молитва, доплестись бы до кровати. Начались на работе ссоры, несогласие, еще и мир душевный потеряла. Все кувырком. Нет молитвы, у детей нет матери, на душе тяжесть, это так я собираюсь жить? Злой дядька этот бизнес. Ему, как страшному чудищу слишком много жертв надо, самых дорогих. И семью сожрет, и детей, и здоровье. Друзей во врагов превратит, душу в цепи закует. А Боженька семью созидает, детей поднимать помогает, кормит, одевает, душу в раю поселить желает. Не зря сказано « Кто кем побежден, тот тому и раб». Нельзя на печи лежать, работать необходимо! Только мера должна быть, ценности сохранять нужно. Почему, например, про землю забывают? Сколько деревень погибло, огородов брошено!

– Зачем мне эта возня, я все куплю, — говорят. А ведь огород не только экономия для семьи, это и радость общения с Землей. Детки к труду хорошо приучаются. Правда нет здесь тех миллионов, что так сильно желает наше общество. Еще один важный момент. Что бы на рынке место занять, нужно очень рано туда приехать, в храм на службу никак не получается. На базаре стоишь по восемь часов, а в храме полтора часа — сил нет. Заболеешь, лежишь, встать невозможно; только скажут: «иди, там деньги тебе получить надо», и ведь встанешь, и пойдешь, а вечернее правило прочитать двадцать минут — как же, я больна, не могу. Вот я о том и рассуждаю, что ноги свои ради денег измучила, а что я ради Господа сделала такого, чтоб хоть на чуточку здоровье потерять? Никогда Он этого не хочет. А вот вам и случай.

В сентябре месяце ради иконы Богородицы был крестный ход. К четырем часам наша семья собиралась на праздник. Еще утром, глядя на свои «Московские» шлепки, подумала: «Ну вот, вас-то я и надену. Если ноги натру, то пусть ради Боженьки».

К назначенному времени все кто хотел, пришли в храм. Тут и мы втроем, я , муж и сын. Волнение торжества. Вот выносят икону. Пропустив вперед святыню, и весь священнический чин, православный народ потихоньку выстраивался сзади. Под пение молитвы шли к Покровскому храму. Тут пошел легкий, ласковый дождичек.

- Мама, эта песня священная? — спрашивает меня сынок.

- Священная.

- Ее священник поет?

– священник.

– А если мы священную песню вместе со священником поем, значит, мы тоже священники?

– Освященные, ‑улыбнулась я.

– И дождик священный?

– Священный, сынок.

– Ух, ты, никогда не видел столько священства!

– Балаболка ты моя, иди молча, да радуйся.

– Как же можно такому священству молча радоваться?

Тут все увидели огромную радугу. Это событие еще больше прибавило христианского счастья. Кто-то даже заметил, что начинается радуга, как раз над нашим храмом, а заканчивается над Покровским„ куда мы должны были прийти. Чудеса! Мы шли по центральной дороге. Машины, пропуская торжественное шествие, останавливались на обочине. Кто-то злился, что не дают проехать, а кто-то грустил, что противные дела не отпускают, не дают пожить духовной жизнью. Я смотрела на их лица, и словно читала то, что творилось у них на душе. Так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь закрыл свою машину, и пошел вместе с нами. Уже подходя к воротам храма, мы на мгновение остановились. Я зачем-то посмотрела на свои ноги, и…О, Боже! На моих ногах красовались старые рваные тапки! Ведь я же хотела… Ах, Боженька! Ах, Матушка! Как же не считать Вас Отцом да Матерью! Не только о душе моей грешной заботитесь, и ножки мои бережете. Да, с Богом везде и всегда легко. Не нужно ему жертв, милости хочет. И хочется мне откликнуться на Его любовь, всем сердцем, всем, что в нем есть, большим или маленьким, но непременно всем.

Если бы была в действительности золотая рыбка, и дала она мне три желания, я бы сказала:

- Не нужно три, дай только одно, чтоб никогда, не за какие мои прегрешения Боженька с Богородицей не оставляли меня.

Крестное знамение

Мама читала утреннее правило, сидя за кухонным столом. Рядом сидел ее восьмилетний сын.

- Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Данила сотворил на себе что-то похожее на крестное знамение, мать отложила молитвенник.

- Сынок, а как ты думаешь, кто сильней, ты или бесы?

- Конечно, я! — мама на такой ответ улыбнулась.

- Хорошо, а ты мог бы никогда не спать?

- Нет.

- А бесы могут. Мог бы ты всегда работать, не прерываясь даже на секунду?

- Нет, конечно.

- А бесы могут. Тогда, как же ты сильнее их?

- Выходит, они сильнее, — загрустил ребенок.

- А может быть, ты знаешь, кто сильнее их?

- Наверное, Бог — смутился сын.

- Не наверное, а сильнее. И для того чтобы помочь нам, людям, бороться и побеждать бесов, Господь дал нам оружие, это крест, крестное знамение. А чтобы оружие было действенным, Он дал нам веру. Вот, то, что ты сейчас сделал, это не крестное знамение. Такого махания руками и муха не испугается. Крест должен быть правильным и сильным. Это не от напряжения мышц, а от силы твоей веры. Чем сильнее вера, тем страшнее для бесов крестное знамение.

- Да, мама, я понял, — мама снова улыбнулась. Взяв в руки молитвенник, продолжила утреннее правило.

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Сын медленно, с серьезным видом перекрестился. Улыбка коснулась материнского сердца.

«Сладость» греха

Все, что я собираюсь здесь написать, это совсем не плод моей больной фантазии. Это жизнь, или нет, скорее борьба за жизнь. Борьба добра со злом, ненависти с Любовью. Враг изобретателен и очень хитер. Довольно часто, отказываясь от греха, мы не до конца закрываем «дверь», оставляя ему хоть небольшую, но лазейку. Не отдавая себе отчета в том, что от размера этой щели не зависит его власть над нами. Эта власть остается такой же огромной и беспощадной.

На той встрече с духовной сестрой, я получила огромный урок для своей души. Ее рассказ заставил меня вновь серьезно пересмотреть мои привычки, правила жизни, взгляды. И захотелось от всего сердца сказать:

– Господи, да минует меня чаша сия. Сохрани меня в моей немощи.

* * *

– Знаешь, тот вечер был такой же, как и все, даже лучше. Вместо обычной ссоры, мы с мужем бросили друг другу пару колючих фраз и разошлись в разные комнаты. Причина, медленно, но верно разрушающая нашу любовь и семью была все та же — его родители. Их власть над мужем, детьми, являла собой страшное рабство. Постепенно их ненависть ко мне приобрела цель уничтожения всего доброго и светлого в наших отношениях, в воспитании детей. Мои попытки оградить их непорочные души, казались такими ничтожными по сравнению с их действиями, что становилось ясно: я уже не жена, ни мать, и само мое существование постепенно превращалось в огромный вопрос. Слова и поступки его родителей воспринимались как заповедь, нечто «святое». Мои молитвы, надежды на Божье милосердие таяли как весенний снег. И наступил тот вечер, как непременное следствие нашей жизни, моих мыслей. Наш дом был построен таким образом, что из веранды одна дверь вела в дом, другая в баню. Это являлось большим удобством особенно зимой, когда нужно было купать маленьких.

Саша, не подозревая о моих намерениях, пошел ополоснуться перед сном, взяв чистое белье. Странно, но догадывалась ли я сама о «моем намерении»? Дети уже спали, и я взялась выполнить совсем «обычное» дело, уйти из жизни. Вся моя сущность находилась в странном покое. Не было страха, сожаления, истерик. Мое действие походило на что-то само собой разумеющееся. Я встала на стул, привязала веревку, надела на шею петлю. Оставалось последнее, сойти. По привычке произнесла вслух:

– Господи, благослови!

В этот самый момент, я услышала плачь младшей дочки.

– Мама, где моя мама, я хочу спать с ней. Мамочка, где ты?

Ее крик на мгновение остановил меня, но не «разбудил». Открылась дверь бани, поспешно вышел муж, обтираясь полотенцем. Увидев меня, так же спокойно освободил от петли, взял на руки и посадил тут же в кресло. Он не произнес ни слова, просто открыл дверь, собираясь успокоить малышку.

– Хорошо, я подожду,- думала я,- сейчас ты уложишь нашу любимицу спать и как обычно уснешь сам. А я продолжу, ведь не доделала.

Уже почти закрыв за собой дверь, Саша вернулся. Подошел. Четко и размашисто перекрестил, и ушел к ребенку.

– Ну вот и все. Сейчас я встану и закончу эту жизнь раз и навсегда.

Но что со мной? Я совершенно не могу пошевелиться! Крест, огромный, тяжелый словно придавил меня. Я чувствовала его четкие грани, казалось я могу дотронутся до него, провести ладонью по нему, но руки не двигались. Не двигались ноги, тело, только мысль: «Как он тяжек!»

Саша не уснул. Он вернулся. Имея власть снять с меня действие тяжести, бережно взял меня под руки, и увел. Власть креста оставалась на мне. Уложив на кровать, как одну из наших детей, Саша бережно накрыл меня одеялом, и остался тут. Но я уже не осознавала его присутствие, я летела куда-то в ночь, глубоко в сон.

Может это странно, или нет, но в то время, мы не произнесли друг другу ни слова. Не было упреков, оскорблений, воспитательных фраз. Молчание, только оно понималось мной как единство, любовь. Только оно дало мне шанс поверить в то, что я все еще жена, мать, и как бы там ни было, имею семью.

Лишь на следующий день, наступило сознание, что могло произойти! Я вдруг ясно поняла, что мое мнимое одиночество оказалось ложным и опасным, что я по-прежнему не оставлена ни Богом, ни мужем. Становилось страшно. Горько. Очень горько. И я побежала. Побежала в церковь. Боясь не успеть покаяться, вымолить прощения за свое малодушие и сомнение в Его милосердии. Буквально обливаясь слезами, я влетела в храм. Но сегодня он был пуст. Как я жила эти дни, до службы? Я могу сравнить это с прикосновением к адским мукам. Во мне все ныло, стонало, рождало страх предательства. Нестерпимая дрожь вызывала во мне болезнь и опять, опять чувство одиночества. Богу было угодно дать мне время для слез, обильных, покаянных. А после испытать на исповеди радость прощения.

Еще знаешь, я четко понимаю теперь, что получила не просто урок, а опыт. Ведь в тот момент было необъяснимое чувство чего то «сладкого», неестественно притягательного. Вроде бы ты в сознании, все понимаешь, но сделать с собой ничего не можешь. Нет даже намека на сопротивление. Может быть, так чувствует себя лягушка, которая сама лезет в открытую пасть змеи? Может быть. Это на самом деле очень страшно. Но именно тут, на краю моей гибели, присутствует Бог, Всемогущий и Всеобъемлющий. Он до самой мельчайшей доли знает мою меру и дает ее именно столько, чтоб не погибнуть. Сознание Его величия и милосердия, затмевает собой страх присутствия нечисти, нейтрализует и дает жизнь, в этот момент именно ЖИЗНЬ. Какое счастье и какой опыт! Только Любовь может превратить любое зло на благо. Я так хочу благодарить Его. За то, что бережет, любит, за то, что я у него не последняя, а первая, за то, что после падения мы встаем, и какими! Я уже не раз убедилась в том, что Бог ни когда нас не оставляет. НИКОГДА!

Это мы отворачиваемся от Него. Вера, она крепнет только в испытаниях. Слава Богу за все!

Я слушала рассказ своей сестры, и сердце мое таяло как свечка. Не было призрения или чего-нибудь отталкивающего, нет. Я чувствовала присутствие любви, ко Господу, а через Него и к ней. Этот случай, рассказанный мне, заставляет благодарить ее за мужество. Не каждый сможет открыть свою немощь, все хотят казаться сильными и в этом тоже человеческая слабость. Сколько раз за свою жизнь мы испытываем чувство беспомощности и ничтожности. Это самое главное лекарство для нашего прозрения Божьей силы. Его благодати и любви. Даже самый богатый человек превращается в ноль пред умирающим сыном или дочерью. То, что он имеет, в один миг становится никчемным и бесполезным. Ни власть, ни богатство, ничего не поднимет с одра смерти милого дитя. И сколько еще таких примеров.

Не зря пишутся жития святых. Читая о их жизни, искушениях, падениях, мы учимся верить, любить Бога, пользоваться их опытом. Значит, падения даны не только ему или мне, они даются через определенного человека всем нам. И благо нам, если мы это не только понимаем.

Пришло время расставания. У нас обоих на душе царил мир и тихая радость. Горя и печали не было. Да и откуда ему взяться, когда в сердце живет Любовь.

Пасха

В храме шла литургия. Церковь не могла вместить желающих помолиться. Не войти, не выйти, столько народа. Это пасха! В эту ночь кто только не празднует победу, верующие и неверующие, сытые и голодные, усердные и беспечные… Пасха для всех! Ходит вокруг храма блаженный, Василий. Увидел меня, поспешил навстречу.

– О, о, мамка, мамка! — Мы радостные кланяемся друг другу. Я достаю из сумки его “долю”, осеняя крестом, подаю.

– О, о, мамка, мамка! Давай, давай, спаси тебя Бог!- И тут же начинает тыкать меня своей палкой в спину, да приговаривать:

– Чего тут, чего тут, ты иди, иди давай. В храм-то иди!- Я смеюсь.

– Нет, Василий, сейчас будет крестный ход. Обойду вместе со всеми, потом зайду, Часто кланяясь, Василий уходит. Вскоре показались хоругви, священники в праздничном облачении, дьяконы, пономари. За ними, тесно-тесно, только что не наступая на пятки, спешит православный народ. Со всех сторон, словно маленькие ручейки, собираются христиане в одну большую, огромную реку под знамя победы, знамя Христа.

– Христос воскресе!- возглашаёт иерей.

– Воистину воскресе!- отвечает народ. Кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то, чувствуя священное торжество, серьезен. Но все ликуют. Сколько раз встречала я пасху и никак не могу привыкнуть к особенности этой службы, этой ночи. Все другое. Ну хоть что делай, а нет в моих чувствах сравнения с чем-то другим, даже с прошлой пасхой. Всегда особенно. А с душой что творится.… Эх, кто чувствует, тот знает.

Бежит Василий, светится как лампочка, махает своей палкой.

– Мамка! Мамка! Христос-то, Христос воскрес!

– Воистину воскрес,- вытирая слезы, отвечаю я. И бежит дальше, объявляя всем, кто еще не слышал: «Христос воскрес!»

Эх, Василий, разные мы с тобой, а душа одна. Только болезнь души страшна, а тело.…да что с ним, коль душенька радуется. Сегодня Бог прощает сугубо, спасибо Ему. Жаль, что нет в нас возможности сохранить торжество. Счастье, чувство милости к ближним. Но не смотря на это, помню, что война продолжается. Я беру псалтырь и читаю “Славьте Господа…” Чтоб подольше сохранить в себе свечу Христовой радости, которая тает, тает и скоро погаснет в жизненной суете. Память вернет и хоругви, и Василия, а свечу духовной радости зажжет только новая пасха.

Христос Воскресе!

Вчера было 9 января

Вчера было девятое января 2009 года. С утра прочитала я утреннее правило. Потом в мою комнату пришла дочка Таня, старшая моя любимица. Как это обычно бывает, разговорились. Тут Татьяна достает из серванта икону Богородицы «Целительница», и рассказывает мне, что именно эту икону она привезла из Дивеева, с любимого ею источника Пантелеймона. И еще ей хотелось бы иметь эту икону у себя в комнате в новом доме. Поговорили, повздыхали, поставили икону на полочку, и вышли из комнаты. Мы с мужем пошли на кухню, а Татьяна подошла к маленькому, двухлетнему Илье. Взяла его понянчить, а малыш чего-то расплакался. Сестра посадила его в коляску и стала катать, но ребенок все равно плакал.

– Уже который день куксится, плачет и плачет,- сказала я мужу,- что с ним такое? В этот момент забегает дочка и говорит:

- Мама, папа, посмотрите, что у Илюше в ротике! Он сейчас плачет и плачет, я ему в ротик заглянула, а там такой кошмар! Десну слева вверху словно размололи! Хотела пальчиком потрогать, а он как закричит.

Мы вышли, малыша под лампу посадили, чтоб света больше было, зеркальце маленькое нашли и заглянули. Действительно, десна сверху, где должен расти зуб мудрости, была темно бардового цвета, опухшая и словно рваная рана.

- Вот почему он плачет! Что ж теперь делать? Нужно лекарство, винилин, а завтра к врачу.

Лекарство нужно, а где денег взять? Начали проверять все карманы. Там десять рублей, там двадцать. После вчерашних покупок семьдесят рублей осталось. Насобирали сто двадцать рублей. Малышу дали обезболивающее, он успокоился и уснул, а я в аптеку побежала. Бегу по дороге, а сама Богу молюсь, что бы только денег на лекарство хватило. Бог милостив, денег было достаточно. Пришла домой, Илюша спит. Будить не стали. Пока занимались домашними делами, ребенок проснулся. Я к лекарству.

- Таня,- говорю,- держи Илью, а я мазать буду. Налила тягучей жидкости на вымытые руки и пальчиком хотела помазать, а…

- Тань, где мазать-то?- Дочка заглянула в.ротик, посмотрела на меня и улыбнулась.

- Чего ты хихикаешь? Где рана-то?

- Нету.

- Как нет, а где?

- Не знаю,- и снова смеется.

- Таня, что за шутки?!

- А я‑то здесь причем?- смеется Татьяна. Заглядывали слева, справа, вверх, вниз, нет ничего. Десна чистые, совершенно никакого следа, что могло бы хоть намекнуть о ране. Целый день заглядывали — нет ничего. Вот так чудо! Таня говорит, может нам показалось?

- Что, всем троим? И Илье?

Слава Боженьке и Матушке Богородице! Только вот о чем подумалось. Как мы совершенно не готовы к чудесам. Молимся, плачем, стенаем, просим — исцели, помоги,- а когда это происходит, совершенно не можем принять. Начинаем искать объяснения, думаем о галлюцинациях, и даже массовых. Как страшно обидеть Божью милость, оскорбить своим неверием милосердие Пречистой Богородицы! Зачем так ожесточены наши сердца, что всю работу хотят отдать уму! Само сердце работать духовно не может или не желает? Всякие бывают испытания, теперь я знаю, что еще бывают испытания чудесами. Каждый день говорю Богу,- верую, а как чудо совершилось,- показалось. Боженька милосердный, Матушка родная, простите нас, грешных!

Жизнь идет

Жизнь идет, чудеса продолжаются. Иначе никак. Сколько милости Боженька посылает на нас грешных через своих избранных, а уж через Богородицу и счесть нельзя. Нам очень повезло, что в нашем храме есть чудотворная икона «Скоропослушница». Поистине это великое чудо! Сколько благодарных слез пролито пред этим образом, сколько подарков приносят от чистого сердца, всё, что можем дать Ей мы, грешные и немощные создания. В небольшой книге с акафистом, устаешь читать о телесной помощи Богородицы, а о духовной как посчитать? Только мне, моей семье сколько раз она помогла! У нас дома есть Ее образ и даже два. Первый появился, когда в храм, при котором учиться мой сын, монахини привезли эту икону. Тогда Данила попросил, чтоб мы купили «Эту Красавицу». Второй был подарен мне на день рождения. В то утро я приехала в храм с цветами для Владычицы, чтоб поблагодарить за то, что милостью Ее и Божьей прожила еще один непростой год. Зашла в церковь, подошла к чудотворному образу Скоропослушницы, передала цветы свечнице. Как обычно перекрестилась и приложилась к иконе, но почему-то сегодня не почувствовала ее жизни. Сердечко ёкнуло, а что делать? Загрустила о себе, подумала, наверняка где-нибудь согрешила. Немного отпустило, когда выйдя из храма, встретила своего духовного батюшку, а потом поднялась по приглашению к духовным родственникам. Для меня грешной поставили чаек, и купили торт. Нестыковка получилась в моей душе. Богородица вроде как опечалилась на меня, а тут и батюшка и торт. Но вскоре, все встало на свои места. Татьяна Николаевна вынесла из комнаты образ Скоропослушницы и предложила мне в качестве подарка! Конечно, не выдержала, тут и слезы и радость!

– Я‑то думаю, за что же моя Матушка обо мне печалиться, а Она просто здесь меня встречает! — Удивление, счастье и чувство дома. Естественно весь день как крылья за спиной. На душе так светло и спокойно, что этот свет на лице оставляет улыбку, особую. Такой улыбкой о земном не улыбнешься. Не получиться. Принесла домой святыню и подумала, как только чудо свершиться от Нее, так я к иконе сразу цветочек прицеплю, как еще одно, так еще цветочек, но вот ведь какое во мне окаянство, столько чудес, а цветочка ни одного! Печально и скверно. Нужно срочно исправиться. А чудеса от Богородицы происходят постоянно. Вот и теперь своей любовью достигла сердца моей дочери.

В свое время Татьяна встретила парня, полюбили друг друга, и как раньше говаривали, затяжелела. Ходила плохо, все время болела. Тут и в больницу положили. Отлежала, только выписали, . побыла дома два дня и снова зачахла. Лежит, температура 39,7, не ест, не пьет, только стонет. На «скорой» отвезли в больницу, там не принимают, ее в другую, не принимают, в третьей оставили кое-как и положили в коридоре. Одни сутки к ней никто не подходит, вторые.

– Мама, я больше не могу, сгорю скоро. Прошу, хоть укол сделайте, а они говорят: «лежи». Что делать, я к иконе.

– Матушка Богородица, Милая, спаси дочь и младенца, прости грехи наши, не дай погибнуть невинному ребеночку.

Молилась, конечно, плакала, да разве есть молитва без слез? Но не звонит мне моя девочка сутки, другие. А я ей звоню — не доступна. Только к вечеру третьего дня позвонила. Голос бодрый.

– Ты как? Где?

– Мам, не волнуйся, я все это время спала. Температура как-то разом спала, теперь только 37. Мне хорошо, я поела, а еще меня в другое отделение перевели, положили в палату. Здесь очень хорошая врач и девчата веселые …

Как жить, когда Богородица, Наша Матушка, милует, оберегает и любит? Только счастливо! Иногда радость зашкаливает от таких новостей, потому что Бог дает, а ты не можешь вместить. Слава Богу и Богородице! Нечего сказать более, так как язык очень скудный бывает.

Но и на этом покров Родительский не исчез. Пришло время родов. Татьяна на приеме врача, и говорят ей, что ребенок опустился, уже низко, скоро появиться на свет. День, два, не больше. Но ребенок не родился ни через день, ни через два, ни через неделю! Татьяна плачет, не может понять, что происходит. От печали не ест, ни спит, только ждет, а роды все не наступают.

- Мама, завтра опять к врачу пойду, она на меня кричать будет, как я устала. Делать нечего, идти надо.

- Вы? Как это? Почему еще не в роддоме! Быстро на кушетку. Да что такое? Я же знаю, что ребенок у тебя низко был, а теперь поднялся? Да как такое может быть? Если до двадцать седьмого не родишь, я тебя в больницу положу, будем кесарево делать.

Пришла Татьяна домой грустная, села в коридоре на лавочку, смотрит на меня как котенок, слезы в глазах стоят.

- Мам, ну почему так?

– Доченька, можешь обижаться на меня, или нет, только я каждый день за тебя молюсь, а ты родить хочешь без причастия? Посидели на кухне за чаем, поговорили.

– Ладно, мам, завтра пойду.

На следующий день приехала на службу, исповедалась, но священник пока не допустил, потому, как Татьяна молитовки не читала.

– Давай-ка, ты сегодня помолись, а завтра на службу приходи.

Дочке уже легче, исповедалась. На другой день, как велено было, после молитв причастилась. А ночью позвонила по телефону,

– Мама, пора. Спасибо тебе.

Вот и дело, вот так и ладно, — подумалось мне. С радостью и волнением отвезли в больницу, началось ожидание. Пять часов проходит, мучается дочка, шесть — никак. Десять часов уже прошло, но ребеночек не может родиться. Таня просит врачей, сделайте что-нибудь, хоть кесарево, у меня больше нет сил.

Я дома возле иконы Богородицы. Канон прочла, акафист, прошу Матушку помочь. Позвонила в храм, чтоб на чтение акафиста пред чудотворным образом Скоропослушницы, подали записочку о Татьяне. Сама дочка «вдруг» нашла на подоконнике палаты икону Божьей Матери, которая помогает при родах, и стала читать написанную на обратной стороне молитву.

Через некоторое время пришел другой врач, указал акушерам на их ошибки, сам все исправил, научил Татьяну правильно тужиться. Акафист Богородице начинают читать в три часа, а через пятнадцать минут у моей дочери родился сын. На бирочке, что висит на Таниной кровати так и написано: «время рождения 15–15». Конечно, мы очень благодарим всех, кто помогал нам своими молитвами, но более всего низким поклон Божьей Матери. Через несколько часов после появления младенца на свет, разговаривали с Таней по телефону. Когда разговор зашел о молитвах Богородице, дочка серьезно сказала:

- Да, мам, я очень тебя прошу, не откладывая, сходи в храм, купи серебряную цепочку, крестик и повесь возле иконы Скоропослушницы. И еще, обязательно закажи Ей благодарственный молебен, я не скоро смогу в храм прийти. — Милые вы мои, если бы вы знали, как сладостно мне было это слышать. Вот оно, восстание через скорбь, возвращение на Родину Отца и Матери, приобретение настоящей веры через боль. Теперь вижу ясно, милостью Матушки открылся пред ней путь христианки. Какая радость! Мальчика решили назвать Николай, в честь Николая чудотворца. Сами решили, вот чудес сколько!

Величаем Тя, Пресвятая Дево, и чтим образ Твой святый, имже точиши исцеления всем, с верою притекающим.

Недавно со мной...

Недавно со мной произошел интересный случай. Зашла ко мне соседка Лида, попросила подшить шторы. Живут они с мужем в соседнем подъезде. Работают, денежки «куют». О Боге они либо не знают, либо не хотят знать. Живут так себе, серьезно ни о чем не задумываясь. Я шью, она рядом сидит. Разговариваем о том, о сем.

- Что-то ты устало выглядишь, работы много?

– Нет, работа как работа, просто Володька уехал к своим, в деревню. А я ни с того, ни с сего спать перестала. Всю ночь ворочаюсь, хоть глаз коли.

– Может, переживаешь?

– Прям! Чего мне за него переживать! Хоть отдохну. А спать чего-то перестала. Я уж и баранов считала и ворон. Таблетки купила. Только одни сильные, боюсь привыкнуть, а другие не помогают. Может у тебя есть какое-нибудь средство?

А в это время, я как раз по благословению духовного отца, училась ночью читать Иисусову молитву. Слушая ее, мне сразу вспомнилось, как мне наоборот трудно было не уснуть. Вот я и сказанула.

– Есть! Тысячу процентов, что уснешь.

– Да ты что! Лекарство? Дорого?

– И лекарство и нет, стоит даром, и пить ничего не нужно.

– Ой, блин, может, скажешь, а?- Я смотрю на нее, улыбаюсь.

- Ладно, запоминай. Только мужу не говори, хотя бы пока.

– Не, нет, не скажу.

– Тогда запоминай. Когда ляжешь спать, начинай шепотом, или про себя говорить: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную». Запомнила?

– Нет, давай лучше запишем. Я нашла листочек, ручку и Лида записала молитву. — Только ты этот листочек никуда не бросай, если не нужен, то сожги или мне принеси.

- Ух, ты, мне аж страшно.

– Ну, если боишься, тогда давай листочек и забудь.

– Не-е-ет. Ты чего! Я попробую.- А я про себя подумала, что так, что эдак — все польза. Не поспит, так помолиться. Пока я заканчивала подшивать ее шторы, она все читала и читала молитву, стараясь вдуматься в смысл слов.

- Слушай, а вот тут написано, «…помилуй мя, грешную.» Это что, значит, я как бы грешная?

– Почему «как бы»?

– А чего, грешная, что ль? Как ты?- Ох, я и смеялась. Подавая ей сделанную работу, успокоила:

- Да нет, не как я.

– Фу, я уж испугалась. Ладно, попробую. Возьми листочек, я уже запомнила.

– Вот и хорошо. Теперь иди, благословит тебя Господь.

– Ух, ты, прям целый ритуал!

– Иди, иди — хохотала я.

Лида ушла, а у меня на целый день хорошее настроение. Не виделись мы с ней недели две. Однажды, выходя из машины во дворе дома, встретились.

- Ой, привет!- подходя, поздоровалась соседка.

- Здравствуй,- улыбнулась я.- Как лекарство?

– Какое? Ах, да. Знаешь, мне и читать не надо было. Весь день твердила себе под нос твою молитву, чтоб запомнить получше, а вечером и читать не пришлось, только до подушки и все — сразу уснула. Теперь я нормально сплю. Только тут смех один со мной был. Я эту молитву вспомню и хожу талдычу себе под нос.

Потом забуду, потом опять вспомню, и опять шепчу. Так все время. Тут мой Володька приезжает. Поехали мы с ним в магазин. Заходим, а я на ступеньках оступилась и чуть не упала. Схватилась за мужа и говорю «Господи, помилуй!»

Он на меня глаза как вытаращит, я на него такими же глазищами смотрю, только испуганными. Я же матерюсь обычно, а тут такое.

- Ты че? Обалдела что ли? Или испугалась так? Посмотрел на меня как на дурочку, ладно хоть у виска не покрутил. А я думаю «Эх, Лида, надо быть бдительной!» Ой, побежала, мой идет, поедем. По делам.

Уже убегая к своей машине, она крикнула:

– Как-нибудь зайду, поболтаем!

– Заходи,- тихо ответила я.

За яблоками

Было время, когда у нас не было своего жилья. За восемнадцать лет кочевой жизни, где только не пришлось побывать. Каждый дом или квартира оставляли какой то след в нашей душе. Естественно, ведь это наша жизнь. Помнится, переехали мы в один дом, небольшой, но возле него был настоящий сад. Три яблони, вишня, красная и черная смородины, крыжовник, виноград, клубника, всякие травы. Ранней весной цвели ландыши, а глубокой осенью из-под снега все красовались хризантемы.

– Здесь моя бабушка жила. Я забрала ее к себе, а дом теперь пустой,- говорила хозяйка. — А бабушка моя настоящий Мичурин, видели какой сад подняла? Всё она, растения, то выпишет откуда-нибудь, то поедет на «кулички», да оттуда за большие деньги саженец привезет. Очень любит она этот сад, даже уезжать не хотела. Кто, говорит, мой виноград весной поднимать будет. Мы действительно оценили ее труд, плоды были необычайно вкусные и крупные, и красота конечно, необыкновенная. Так и жили мы потихоньку, молились, работали, да поминали бабушку за ее райский уголок. Потихоньку пришло время урожая. К осени яблочки поспели. Да еще какие! На всех трех яблонях сорт разный, но до чего они вкусные. В одно такое прекрасное утро, пошла я плоды собирать. Укладывала их в ящики, потому как поддеревьями всё было просто усыпано яблоками.

Собираю, душа радуется, песенки пою. Набрала ящиков пять или шесть, собралась отдохнуть. И тут вдруг взгляд мой упал на забор, что разделял наш участок от соседнего.

Забор был редкий, можно сказать чисто символический, а там, на той стороне, много яблок нападало с «нашего» дерева.

– Ух, ты, непорядок,- подумалось мне. Встала я на коленочки и полезла, окаянная, яблоки у соседей собирать. И до чего ж повредилась от такой красоты, что на вытянутую руку плоды достать пыталась. В этот момент с дерева яблоко упало, да прямо мне по макушке. Так больно, что я возле заборчика так и присела.

– Ох, ты, Господи, чего это со мной? Прости, Боженька, не буду больше. Вот сейчас же все на место положу,- и посыпала в щель заборную наливные яблочки.

– А хочешь, я вот еще от себя прибавлю. Подбежала к ящикам и давай яблоки в подол отгребать. Тут с ветки опять плод сорвался и прямо в мою пустую голову, я повалилась, да так меж ящиков и застряла. Сижу, шишки свои почесываю.

– Ничего себе, сходила за яблочками! Эх, я непутевая, увлеклась, однако.- Тут муж вышел, смотрит, я меж ящиков валяюсь. Подошел и удивленно смотрит.

- Это чего? Осчастливилась?

- Да уж, есть маленько.- И в смех. — Только теперь не знаю, яблоки ходила собирать или шишки. Хотя везде урожай.

Повеселились и в дом пошли, а ящики так под деревом оставили.

Каким же надо быть к себе внимательным, повсюду нас подстерегает душевредная всячина. Радуешься — берегись, плачешь — тоже берегись. И молитва бывает в уме звучит, а кое-кто и тут тебя запросто поймать может. А еще грустно от того, что другими мы стали. Вроде не жадные, а жалеем, добрые, а о ближнем забываем. Вот раньше как люди огороды сажали, с молитвой, да какой!

«Боже! Устрой и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и произволяющего, благословляющего и неблагодарного! Аллилуйя! Аллилуйя, Боже мой!» До чего ж умилительно. А еще с верхушек дерева плодов не снимали, так оставляли в зиму, что бы птички не голодали. Какая забота!

Какое сердце! Какой дух! И верится мне, что не оскудела наша Русь таким духом, она ж и по сей день святая.

А яблочки Боженька пристроил через меня грешную. Пришла в гости Баба Ксения, соседка. Увидела ящики и стеснительно попросила вкусных плодов. Конечно, я насыпала ей сумочку.

– А может, и Риточке дашь, уж больно у Вали яблоки добрые.

– Конечно, пусть приходит. Вышла Баба Ксения, а через некоторое время соседки с сумками появились.

– Ксения сказывала, что ты яблоки Валины раздаешь. Не обидь, пожалуйста нас, уж больно мы ее яблоки уважаем. Она нас тоже всегда угощала.

Так и разошлась Божья милостыня, а мне грешной, доброе слово и память. Лучше добро собирать, чем шишки.

Сегодня с мужем решили сходить в гости

Сегодня с мужем решили сходить в гости. Вернее, нас пригласили. Я собираюсь потихоньку, а он скоро на машине приедет. Сидя на диване, за мной наблюдает Татьяна.

– Мам, а почему ты не носишь украшения.

– Украшения? А разве можно украсить прекрасное?- Обе рассмеялись.

– Нет, правда. Одела бы там бусы, сережки, колечки.

– Не люблю.

– А надо,- снова смеемся.

– Ну почему, правда.

– Когда была молодой, как ты сейчас, хотелось их носить, одевала. Но больше трех дней не выдерживала. Не знаю, что и сказать, не мое это, слава Богу. Одной страсти меньше.

– Причем тут страсти? Просто красиво.

- Помню, у моей бабушки была такая коробочка, в ней лежали всякие такие штучки. Когда ко мне приходила подружка, она всегда просила: «давай посмотрим». Откроет коробочку и возится там и возится, как сорока. Мы с ней злились всегда друг на друга. Она на меня, что я такая непутевая, а я на нее, что время для игры на ерунду меняет. Начинали ссорится.

– Давай лучше чего-нибудь поделаем. Что на ерунду время тратить.

– Это твои дела ерунда, а это украшения.- Так и не можем решить, что на самом деле ерунда. Смешно. А моя мама никогда ничего не носила и не покупала. Ей это не нужно было. Наверное, я в нее.

- Ладно, может, тогда дорогие украшения купить? Одела бы, может понравилось.

– Ой, Танюшка, думаешь, у меня никогда не было золота? У папы спроси, как он меня приучал золотые перстни носить. Намучился, бедолага.

– Расскажи,- смеясь, попросила дочка.

– Было такое время, когда мы находились в окружении богатых людей. Вот наш папа и решил, под них, так сказать, подстроиться. Заказал себе печатку на 12 грамм с шарами, а мне купил перстень, тоже крупный, полпальца закрывал.

Машины своей не было, и мы ездили на трамвае. Заставит дома надеть эту штуку. Я одеваю. Выходим. Садимся в трамвай. Я давай свою руку прятать. Засуну ее между сидений, а он мне:

- Вытащи руку.- Тогда я ее другой ладонью прикрою. Он опять

– Открой руку.- Тогда я ее в сумку спрячу, как буд-то так надо, он снова:

– вытащи руку. Так мы с ним и гуляли, и в гости ходили. Потом сжалился, говорит:

- ладно, уж, сними. Так он этот перстень и продал.

– А свою печатку куда дел?

– Тоже продал, только много позже. Когда понял, что ерунда все это. Больше всего страданий принес мне этот перстень в церкви. Пришли мы на службу.

Стоим. В храме креститься надо, а у меня такой «наболдажник» на руке. Мама дорогая! Все крестятся, я же не могу руки поднять. Такое искушение и для меня и для окружающих. Тут у бабульки на свечку денег нет, а я со своей прелестью. Сняла перстень, и такое чувство, что только сейчас в храм пришла. Легко, свободно. Слава Богу, что у нашего папы против меня терпения не хватило.

– Ну, ты мам, правда, чудачка.

– Да ты сама такая будешь, вот увидишь. Ой, папулька наш приехал, ладно, пока. Татьяна закрыла дверь, мы сели в машину, а мне подумалось:

– Ведь и правда, слава Богу, что у меня нет влечения ко всяким украшениям. Может быть, Боженька меня от большой беды избавил, кто знает.

Как Алеша Бога искал

Чудны дела Твои Господи! Как велико и славно Имя Твое!

Начиная эту необыкновенную историю величанием Всевышнего, я действительно, от всего сердца благодарю Создателя за Его милость, терпение и, конечно же, любовь к нам, грешным.

Произошло это обыкновенным вечером, когда к моей дочке, пятнадцатилетней девице, опять нагрянула куча друзей. Девчонки и мальчишки, человек семь, сразу завалились на кухню. Татьяна у меня любит гостей, поэтому сразу всех на чай пригласила. Что же — я не против. Сколько наблюдаю за их компанией, все больше убеждаюсь, что ребята очень хорошие. И сила есть у них, и радость, только дела нет. Им бы заняться чем-нибудь, серьезным, и даже очень…

После чая, веселой гурьбой отправились в комнату Татьяны.

– Мам, уберешь со стола,- состряпав умоляющее лицо, просила дочь, ‑пожа-а-луйста.

– Ладно, иди уж.

– Я тебя люблю, я тебя люблю,- и поскакала как козочка в комнату за остальными.

– Теть Наташ, я вам помогу, — убирая чашки, предложил Леша. Этот мальчик был среди них самый маленький. И ростом меньше всех, и лет ему было только тринадцать. Но по уму — далеко не последний.

– Это же ваш Бог?- разглядывая икону над столом, спросил Алексей.

– Да, а у тебя другой?

– У меня вообще нет. Вернее я в Него не верю. — Он сказал это, внимательно всматриваясь в образ Спасителя, словно хотел найти ошибку в своих чувствах.

- Ты меня, извини, но твои слова прозвучали как-то неубедительно.

– Неубедительно?

– Да. Словно летом ты не веришь в снег, а зимой в зеленые листья на деревьях.

– Смешно, — улыбнулся Леша.- И все-таки, как можно верить в Него, когда вокруг столько горя и слез? Я всегда хотел быть президентом. Думал, что когда я им стану, обязательно все исправлю. И все будут только счастливы.

– А что же теперь?

– Теперь я стал взрослым, и так уже не думаю. Знаете, теть Наташ, я бы очень хотел в Него верить, если бы точно знал, или хотя бы надеялся, что у Него это получится. Но я не уверен, и с каждым днем все больше.

– Леша, у тебя доброе сердце. И скажу тебе больше, ты в Него веришь. Только твоей вере не хватает крепости, в прямом и переносном смысле. Мне кажется, ты не там Бога ищешь.

– Как не там? А где же искать?

– Вернее даже не искать, а видеть.

– Ну, нет! Смотреть на икону и знать, что Он есть, так что ли?

– Нет, конечно. Ты ищешь Его в отношениях между людьми. Почти всегда видишь зло, оскорбления, унижения, и поэтому начинаешь сомневаться. Но ты не учитываешь то, что люди меняют свои чувства, взгляды, настроение. Например, у тебя на глазах твой одноклассник избивает младшего. Ты делаешь вывод, что он чудовище. Но совсем скоро видишь маленькую девочку, у которой разодран портфель, а «чудовище» вытирает рукавом своей рубашки ее кровавый нос. Что же теперь, из чудовища он вдруг превращается в героя. И ты делаешь другой вывод. Как же только здесь, в этом примере найти Бога? Или другое. Настало лето. Одно дерево покрылось прекрасной зеленой листвой, зацвело, потом дало плоды. А другое, как стояло голым с зимы, так и стоит. Так что же? Смотря на первое дерево, говорим, что Бог есть, а смотря на другое- Бога нет? И мы даже не знаем, сухое ли оно на самом деле, или зазеленеет на следующий год?

Видишь, все это внешнее, и ты, ничего не зная, делаешь выводы, и на этих примерах строишь свою веру. Если ты все время будешь носить строительные материалы к соседу, разве ты сможешь построить свой дом?

– Ну, вы меня совсем запутали. Так Он есть или Его нет?- Мы вместе рассмеялись.

- Леха! Ты чего там застрял? Посуду моешь?- послышалось из дальней комнаты. Скоро в кухню заглянула Татьяна.

– У‑у-у! Понятно. Леша, я тебе сочувствую и поздравляю одновременно. Сегодня все твои сомнения исчезнут, я тебе обещаю,- и, смеясь, закрыла дверь.

– Насмехается?- спросила я, кивая головой в сторону дочери.

– Не, теть Наташ, никогда. Мне вообще с друзьями повезло. Так вы не ответили.

– Да, мы говорим о видении. Как ты Его видишь или не видишь. Конечно же, Он есть. Ты когда-нибудь читал Библию?

– Нет. Вернее пробовал, но так ничего там и не понял.

– Ты снова прав, открыть библию, это совсем не значит открыть в себе Бога. Вот я почти и проболталась. Бога нужно видеть в себе, внутри. То есть смотреть на мир не глазами, а сердцем. Ну, например. Наверняка ты со мной согласишься, если я скажу что вор в любом человеке видит вора, убийца живет страхом о собственном убийстве, у доброго человека и другие все добры, у злого — все злые и так далее. Честный всегда всем верит, его часто обманывают, а он все равно верит.

– Ну и как же здесь увидеть Бога?

– У вора и убийцы в душе всегда страх и смута, здесь нет Бога. А у доброго и честного в душе радость и счастье — здесь есть Бог. Только внутреннее состояние человека определяет состояние внешнее. Опять замудрила?

– Нет, теть Наташ, я понял. Если тебе хорошо, то и солнце яркое, а если плохо, то его вообще нет.

– Ну, где-то так,- улыбнулась я. — Да, ты знаешь, когда человек начинает Его видеть, я имею ввиду Его действие, тогда сможет найти Бога абсолютно во всем.

– Во всем? И в вещах?

- Конечно. Не в них самих, а через них. Не понятно?

- Нет.

– Например…: я начала обводить взглядом кухню,- например в холодильнике.

– В холодильнике? — искренно удивился Алексей.

– Интересно? Вот мы открываем дверь, и что же видим?

– Продукты.

– Конечно, но они лежат в определенном порядке. Мясо обязательно в морозильнике, иначе пропадет, ему нельзя быть в тепле, а фрукты внизу, если мы их заморозим, то потом просто выкинем.

– Ну и …: волновался Алеша.

- Так же и с людьми. Господь знает, какие условия для души каждого человека самые подходящие. Одному нужны суровые, а другому ни в коем случае, иначе погибнет. Бог всех бережет, всех спасает. У Него для всех и всего особый порядок. Теперь понятно?

– Да, не ожидал. Теперь я понимаю, почему наша тетя Полина, бедная, даже нищая, но такая добрая. Всегда улыбается. Хоть и условия у нее, как вы говорите, суровые. Просто ее Бог спасает, вот ей и легко. Я бы не смог так, как она. Я, наверное, хлипкий.

- Почему хлипкий, просто веры в тебе еще мало. Сила наша только от нашей веры зависит. Видишь, как Бог все устроил, ты просто пришел к подруге в гости, а нашел для своей веры хоть какое-то подкрепление. И так во всем. Бог каждую минуту, секунду, тебя бережет, спасает, хотя ты и не видишь никакой опасности.

Дает тебе именно таких друзей, какие тебе действительно нужны.

Ты говоришь, что повезло, а на самом деле, это от Господа, Его благодарить нужно. В коридоре поднялась суета. Ребятня засобиралась на улицу.

– Ладно, теть Наташ, спасибо вам, было интересно, правда.

– Слава Богу,- улыбнулась я.

– О, Леха, мы тут нечаянно твою одежку потрепали,- поднимая с пола грязную куртку, произнес Андрей.

– Э, вы чего,- возмутилась Татьяна, — а ну дай сюда. Не расстраивайся, Леш, я ее сейчас почищу.

– Вот, блин, повезло! Сама Танюха ему куртку почистит!

Леша застеснялся, и, посмотрев на меня, спросил:

- Опять Бог?

Я кивнула.

- Я понял, и мне это нравится.

– Еще бы тебе не понравилось,- ребята дружно смеялись.

Скоро в доме все стихло. Подойдя к иконе Спасителя, я перекрестилась. И, совершив земной поклон, с чувством благодарности произнесла:

- Спасибо Тебе Боженька, за Твою любовь!

О кошках

Наверное, только добрые люди и звери должны быть достойны пера. А мне чего-то захотелось о злой кошке рассказать. Ох, и зверь я вам скажу, совершенно к воспитанию не расположена, потому как настойчиво отвергала любовь и заботу человеческую.

Мой сынок, Данилка, подобрал ее на улице, когда она была совсем крошечной. Она даже кушать толком не могла, но окруженная лаской быстро поправлялась и росла. Довольно скоро мы стали замечать ее озлобленность, и даже дикость, чему немало удивлялись. Помня о том, что мы все ж люди, относились к ней снисходительно, как к существу меньшему и беззащитному. Но не тут-то было. Думать о ее беззащитности явилось для нас заблуждением, которое чуть не закончилось в нашей семье трагедией.

Как только кошка подросла, стало понятно, что умом ее Бог не обидел. С первого раза ходила в отведенное для нѐе место. Вела себя словно царица, никому не позволяла до себя дотронуться, мгновенно выпуская когти. Если все-таки Данилка хотел поиграть с ней, взяв в руки соломинку от веника, или фантиком на ниточке, тогда это «чудо» делает вид что согласна, пригнется, выжидая момент, а после как кинется на руку, которая водит игрушкой; да так исцарапает, что ребенку не до игры, сдержать бы слезы. Из-за такого ее характера, мы не смогли придумать ей имя, так и была -«Кошка». Однажды, войдя в зал, увидела ее, вальяжно лежащей на диване, словно он только для нее и создан. Я подошла поближе и позвала:

– Кошка!- она тут же едва приоткрыв один глаз, стала шлепать хвостом по дивану, буд-то отвечая «не подходи!»

– Эх, ты, глупое животное. Не уж-то тебе самой нравиться так жить? Не принять любовь не можешь, ни дать, какая бессмыслица. Вот дождешься, выкинем тебя на улицу, будешь знать. Тем более что с твоими когтями ты там не пропадешь.

Но кошка продолжала шлепать по дивану, подглядывая за мной одним глазом. Можно было смириться с ее соседством, если бы она не взялась мучить младшего моего сына. По отношению к ней он один не проявлял никакого внимания, буд-то ее нет. Даже на кухне, увидев на своем стуле кошку, садился на другой. Такое непозволительное поведение четырехлетнего Илюши, видимо было для нее ужасным оскорблением; и она стала время от времени кусать его за ноги, когда он проходил мимо, или кидаться на руки, когда спокойно играл на полу. Я стала на нее шикать, а она от меня прятаться. Однажды, пока пили на кухне чай, Илья спал в комнате. Вдруг слышим детский крик. Мы сломя голову бросились в комнату сына и видим, Илья сидит на полу, неутешно плачет, а на лице начиная со лба и кончая щекой ужасный след от кошачьих когтей. Зверюга спряталась хорошо, потому что, если бы я ее нашла в этот момент, то мы обе жалели бы о встрече. Прошло время, ярость моя остыла, и кошка вышла из убежища. Как ни в чем не бывало, запрыгнула в кресло и развалилась барыней. Я подошла к ней, сунула ей под нос кулак и сказала:

– Только сделай так еще раз!- она спорить не стала, быстренько юркнув под диван.

Прошло время, царапины у Илюши зажили, и, казалось, кошка стала другой. Но одним вечером, я читала книгу, сидя на кровати. Рядом на полу играл Илья. Тут в проеме двери показалась голова кошки. Я насторожилась, но не успев оценить обстановку, уже видела, как эта пантера одним прыжком достигла ребенка, четырьмя лапами вцепилась ему в руку, и со всей кошачьей силой срывала кожу с кричащего младенца. Я не уступила ей в прыткости, уже держа мертвой хваткой это чудовище, защищая ребенка, шарахнула ее об стену. Этого хватило, чтоб лишить ее правой передней лапы. На трех конечностях она убежала в свое логово. На душе было скверно. Плачь ребенка вызывал ненависть, сломанная нога животного — жалость. Все в доме были возмущены, какая-то тварь тиранит всех живущих в квартире, а люди это терпят, из-за каких-то высших идей! Но и теперь убрать кошку из дома не представлялось возможным. На улице, которую она от роду видела один только раз, трещал лютый мороз, и потому, что у нее была повреждена лапа. Несколько дней ее совершенно не было видно, хотя, по миске, было заметно, что приходила и есть и пить. Потом потихонечку стала мелькать. Через неделю, запрыгивать на диван и нежиться там, как прежде. А через две, вновь стучала хвостом и выпускала с поврежденной лапы когти. Вот уж поистине девять жизней! Но теперь, я совершенно не желала лицезреть это чудо природы. Того и гляди прибью, какой грех на душу. Поэтому наша кошка поехала на работу к мужу жить учиться. Там, в округе частного дома «кошаков» много, может чему и научиться. А Данилке папа сказал:

- Вот так, сынок, не все можно подбирать, что на земле валяется. — Но мне совсем не хочется ставить на этом точку. Это случай скорее исключение, чем правило. В основном кошки, это замечательные создания, любвеобильные, терпеливые, великолепные няньки и прекрасные лекари. Помню, у моей бабушки была кошечка, звали ее Псурка. Умная, добрая, и даже интеллигентная. Но так как интеллигенты долго не живут, то и Псурка после того как родила двух замечательных котят, нечаянно поела тараканьей отравы. Вскоре издохла, после чего с почетом и скорбью была похоронена под липой. А котята ее прекрасно жили, ходили в туалет на унитаз, и пили воду лапой из под крана. Имена у них были не менее странные, чем у их матери. Кошку звали Пищелка, а кота Батярин. У дедушки любимицей была кошка, у бабушки кот. Бывало, сядет бабушка на диван смотреть телевизор, тут кот появляется. Она постучит себя легонько по ноге, позовет:

– Ботя, Ботя,- и кот тут же расположиться у бабули на коленях. Она начнет его гладить, легонько потреплет, и оба счастливы до «не могу». У деда другая радость. Когда к нему приходят гости, он, желая показать таланты дрессировки, зовет кошку. Та немедленно является. Тогда дедуля с гордостью и выражением произносит:

- Пищелка, выщелкнись!- и Пищелка ложиться на ковер, начинает об него тереться, выгибаться, тянуться и выделывать всякие кренделя. Гости в восторге, а дед от удовольствия аж краснеет. После представления она забирается к нему на колени, и он благодарит свою любимицу лаской, а то и на кухню пойдут, угоститься чем-нибудь вкусненьким.

Еще много бывает чудесных кошек, может и нас какая-нибудь из них осчастливит. Это естественно когда животные и люди чувствуют необходимость друг в друге. Так должно быть во всяком случае.

Павлик

В прошлом году мы лежали в областной больнице. Напротив нашей кровати, лежал мальчик десяти лет. Павлик. Уже сразу, на первый взгляд, его нельзя было сравнить с другими детьми. Необычно тих и скромен, почти всегда сидел или лежал на своем больничном месте. Никто из других палат не заходил к нему, чтоб позвать для игры. Павлик жил в каком-то своем мире, куда он не то чтобы не пускал, дети сами в него не заходили, почему то им было не интересно.

Казалось ребенок терпеливо ждал того человека, друга, кто захотел бы остаться с ним, в его мечтах и интересах. Однажды, когда пришло время обеда, мальчик тихонько пошел рядом с нами в столовую. Там, взяв себе тарелку супа, он взглядом стал искать наш столик.

– Павлуша, мы здесь, ‑крикнула я, подняв руку. Мальчик радостно поспешил к нам. С тех пор началась наша дружба. Необыкновенная и для меня очень дорогая. Из нашего общения я узнала, что он почти не умеет ни писать ни читать. Он был не дурачок, просто науки совершенно ему не давались. Именно это являлось причиной того, что каждые полгода, мама ложила его в больницу на «обследование».

– Павлик, почему к тебе никто не ходит?

– мама далеко, не может приехать, только на выходные. Обещала в это воскресенье сводить меня в парк.- Лицо мальчика осветилось улыбкой.

– А что у тебя в руках? Какая красивая игрушка.- Это был маленький слоненок, вполне помещавшийся в его детской руке.- Как настоящий.

– Это я сам.

– Что?

– Я сам слепил. У меня дома их много. Из пластилина могу, из глины, хлеба.

– Ты сам делаешь такие вещи?!

– Да, только мама иногда сердится, что я писать не умею. Посмотрит на меня, на них, и говорит, что лучше бы я писать или читать умел. Хотя она у меня добрая. Мне ее жалко. Хотите, я в воскресенье принесу кусочек пластилина, слеплю что-нибудь.

– Конечно!- Теперь Павлик стал ждать воскресенья не только из-за парка, он ждал того момента, когда сможет заняться любимым делом, хоть чуть-чуть. Каждый день, по нескольку раз. Он предлагал все новые и новые идеи того, что собирался слепить. Я улыбалась и соглашалась с его предложениями.

В воскресный день, вечером, Павлик влетел в палату раскрасневшийся, с радостным волнением.

– Тетя Наташа, я сейчас, я покажу…

- Ты не волнуйся, а то я что-то тоже волноваться начала.

Он подошел, сел рядом на кровать и начал лепить. Я не могу вам передать, насколько этот ребенок преобразился в своей работе! Он не лепил, он создавал! Для него все имело значение. Глазки, ножки, складки на коже. Довольно скоро я поняла, что он лепит собачку. Это была не статуя, не поделка, это была больная, хромая собачка, с живым взглядом, характером. В ней я увидела самого Павлушу. Столько же любви, сколько в нем самом, и так же, как и он была отвергнута обществом. Сердце мое сжалось от боли. Милый Павлуша. Сколько еще предстоит тебе потерпеть за свой дар.

- Вот, ‑на маленькой ладони сидела, прижав потрепанный хвост, дворняга. Ее взгляд был полон тоски и тревоги.- Это она, та собака, что в парке. — Я не могла ничего сказать. Чувства сострадания, и восхищения перемешались между собой.

Я словно онемела. Миг, и Павлик снова закрыл ладонь, сжал ее, и снова открыл. На детской ладони лежал бесформенный кусок пластилина.

- Ах!- воскликнула я,- Зачем же!?

- Это никому не нужно.- Резко повернувшись, он ушел на свое место.

- Павлик, я понимаю, тебе тяжело. Но знаешь, все талантливые люди всегда несчастны, если у них доброе сердце. Ты очень талантлив, тебе нужно все это развивать, много работать. А люди не понимают тебя потому, что ты особенный. Ты не сердись на них, они правда не понимают твой мир, ведь ты художник. То, что ты умеешь, очень нужно, очень, только еще не время. Тебе обязательно встретится такой человек, который поймет тебя, поддержит. Это тоже будет художник. Тогда все станет на свои места. Ты взрослый и очень сильный. У тебя все получится. Ты должен в это поверить. Обязательно. Вера даст тебе и силы и уменье. У тебя очень много друзей, на самом деле, просто ты еще их не знаешь. Да, так бывает. А собачку, правда, жалко.

Конечно не совсем, но немного мальчик успокоился. Только больше он ничего не лепил. Попросить его я боялась, но дружить с нами он не перестал. Вскоре нас выписали. Если честно, я ждала какого-нибудь подарка, но Павлик ничего не подарил.

- Что ж, до свидания. Я рада, что у меня есть такой друг, как ты. Мы с Илюшей будем вспоминать твою собачку.

- До свидания. ‑Выйдя во двор больницы, я подняла голову посмотрела на окна четвертого этажа, где была наша палата. Сверху на нас глядел Павлик. Мы помахали друг другу, затем с Илюшей повернулись к улице и пошли на автобус.

Как трудно бывает найти именно те слова, которые ждет от тебя человек, особенно ребенок. Любви Божьей хватит на всех, и у Павлика обязательно все наладится. Не зря дан ему такой огромный талант, значит он у Боженьки избранный.

Таинства

Никогда ничего о себе не думайте

Никогда ничего о себе не думайте, хороши вы или плохи. Этого не бывает, чтоб человек был только хорош, либо только плох. Вы не можете судить ни о чем, даже о себе, потому что не знаете, не можете знать по естеству, для чего нужно то или иное дело, тот или другой поступок. Вы и себя совершенно не знаете. Этого не дано. Бывало так, проснусь утром, умоюсь, пройду в комнату и увижу, что дети нашалили, я в крик — а сама думаю, ого, я сегодня злая. Или опять натворят что, может весть недобрая, а я спокойна, и опять думаю — ах, какая я сегодня молодец, вот всегда бы так. Чудно, а правда. Сколько наблюдаю за собой, за посторонними, почти все живут как роботы. Все у нас не согласовано. Знаем, что нельзя, а делаем, уже сыты, а глаза не довольны, еще бы ели, сначала говорим, потом думаем, дело делаем, а затем не знаем как исправить. Одно только нас отличает от роботов — чувства. Попробуйте так, для интереса, посчитать сколько их. Пальцев не хватит. И тоже все перемешано в нас, худые чувства и добрые. Чаще всего, а то и постоянно они руководят нами, а мы только наблюдаем, как со стороны и их слушаем. Что сделал с собой человек! Или почему ничего не делает? Трудно? Не знает как? Лень? Каждому свое. Но по сути нужно сначала желание, а потом помощи просить у Боженьки, иначе никак. Ребенка на прогулке за руку водим, бережем, знаем куда ступить должен, а где и на руки возьмем, чтоб лужу прейти. А когда дитя вырвется, что бывает? Мы и есть те непослушные дети. Не хотим, чтоб Боженька нас за руку вел, потому с нами всякое и случается. А после нет, чтоб за своеволие прощения попросить, мы еще и бранимся, обвиняем Его. Разве вы не знаете, что Бог любит нас, что Он Сам и есть Любовь. В Нем только счастье истинное, настоящее. Сам Бог и есть Истина.

Все это, обратите внимание, чувства. Власть, что это — чувство, а ненависть, зависть? Это только малая часть, а сколько в них силы! Ужас — тоже чувство, все это сильней нас. Если человек все это в себя примет — страшно и представить. Но есть Боженька, есть Любовь! Подумайте, неужели Любовь не победит власть?

Или ненависть, или страх? Любовь своей нежностью так легко все исправит и покроет, дивись только! Веруй! Будь с Боженькой. Будешь в Любви, будешь счастлив — истинно!

Соборование

Не перестаю удивляться Божьему о нас попечению. Смотрите сколько таинств дано для спасения нашего. Крещение, миропомазание, покаяние, причастие, венчание, священство, соборование. Но через нашу духовную пустоту, небрежность и непонимание, так много мы теряем благодати. Жаль, очень жаль. Да что там, просто скорбь. Я такая же как все, неуемная в своей “правде”, не смиренная и много чего еще во мне живо.

Мне хотелось бы рассказать об одном случае, однажды происшедшем со мной в церкви. Случай этот произошел во время соборования. Шел пост и мы, кто хотел о душе своей грешной особых молитв, в назначенное время пришли на это таинство. Нас было много, хотя все относительно, и в храме стало тесновато. Встали рядочками, зажгли свечи, и священники начали молитву. Их было трое, но мне больше всего хотелось, чтоб помазал меня именно отец Григорий, мой духовный батюшка. Когда наступало это время, до меня быстрее доходил другой священник. Мазал елеем лоб, грудь, ладошки с обеих сторон, а ушки не мазал. Я чувствовала смущение, но сказать об этом священнику не смела. А он спокойненько отходил к другому молящемуся. Сказав о молящихся, я истинно видела их состояние, которого, увы, совершенно не было у меня. Как же, я об ушках переживала. Тем более что в другой раз он опять про них “забыл”. Да что ж такое, отец Григорий вновь не успевает, а другой подходит и ушки не мажет. Стою вся в упреках, внутри все кипит, а священник меж тем в последний раз идет и опять НЕ МАЖЕТ! Не выдержала я такого, взяла со лба маслица, да сама себе ушки помазала. В этот миг откуда-то появился ветер, такой нежный и такой сильный, качнул меня серьезно, пропал, и слышу:« Я хотел тебе ушки помазать, но если ты сама…»

Ох, милые мои, в этот момент я почувствовала себя такой ничтожной! Словно стою я вокруг святых, самая грешная, самая грязная, самая противная даже самой себе.…

Священники закончили молитвы, молящиеся потушили свечи, а я все стояла на месте, не зная, что же мне теперь делать? А потом, как побитая собака поплелась из храма. Не берусь судить ни о чем, но память об этом случае много раз останавливала от осуждения, и не только священников. Вновь есть радость. Не о себе, а о Нем. Так прекрасно, что происходят такие истории, лишь бы это было замечаемо. Слава Тебе Господи за все и прости меня, грешную.

Вот и опять новый день

Вот и опять новый день. Смотрю, как встает солнце. Поднимается все выше и выше, но уже не согревает. Я прочла утреннее правило. Сегодня лучше, чем вчера. Книгу закрыла, а состояние беседы осталось. Хочется исповеди. Давно заметила, что исповедь — состояние летучее. Может, мгновенное. Когда эти минуты совпадают с исповедью в храме, тогда и причастие принимаешь глубоко. Теперь и вы понимаете, что это редко. Боженька показывает и молитву настоящую, и причастие. Все тайны потихонечку открывает, но бывает только один раз. А потом бежишь молиться, чтоб было как вчера, но сегодня совсем не так. Завтра вновь возьмешь в руки молитвослов с надеждой на Божье откровение, но опять только читаешь. А той молитвы нет, есть только память о ней. Память гонит — молись, вдруг сегодня получится. Господь коснется твоей души и придет молитва, вот она, та самая, как тогда. Теперь можно жить дальше, месяц, другой.… пока вновь не поможет Бог. Исповедь это и есть молитва. Еще глубже, еще таинственнее. Когда она получается, весь мир становится другим. Это дар. Не бесплатный, а выстраданный. Бывает, люди плачут на исповеди в храме, а кто-то стесняется. Но если так, это уже не исповедь. Тот, кто видит людей, боится их оценки, тот не видит перед собой Бога, значит, исповедь не состоялась. А когда все внутри ходуном ходит, когда тебе уже все равно кто и что о тебе подумает, лишь бы все уже выкинуть из уставшей души, освободиться, тогда исповедь получилась. А люди, их как сейчас — просто нет. Говорят: ” Это ж как надо нагрешить, чтоб так замучило?” Такому человеку трудно объяснить. Ведь он еще не чувствует Божье присутствие. Иногда ты и не знаешь, что грешишь, а сердце начинает томиться, мучить. Ты спрашиваешь себя “Да что ж такое?“и не можешь себе ответить.

Тогда надо идти в храм. Не отпускает — на исповедь, к священнику. Бывает и после исповеди не отпускает, значит, молитвы не было. Бог обязательно сделает так, что ты свой грех узнаешь, но нужно пройти определенный путь. Вот когда узнаешь его (грех), тогда и покаешься, а покаешься — освободишься. Вернее Бог простит. Приходилось мне видеть, как люди на исповедь идут. Однажды я готовилась ко причастию, но что-то не клеилось, никак не получалось собраться. Все-таки вечером вычитала правило кое-как, подумала, может завтра в храме все измениться? Пришла. Впереди стояла женщина. Я ее спросила: «извините, вы на исповедь?»

– Да, ‑отвечает, и всю меня начинает оглядывать. Я слегка смутилась. Отошла чуть в сторону и пытаюсь собраться, чтоб не забыть какой-нибудь грех. Повторяю про себя и пытаюсь вспомнить еще. Ничего не получается. Мысли уловить трудно, какое-то сопротивление. Пытаюсь не сдаться.

Тут эта женщина вновь оглядывает мою одежду, волосы под платком, обувь. ‑Да что ж такое,- начинаю злиться, потом полушепотом повторяю:

– Господи, помилуй,- и закрываю глаза, чтоб никого не видеть. Начинаю успокаиваться. Но с закрытыми глазами не видно своей очереди. Открываю. Тут эта женщина подходит ко мне и говорит:

– У Вас на платье шов порвался,- берет ниточку и тянет, дырка стала еще больше.

– Ой, извините.- Злость вспыхнула во мне, как порох. Поворачиваюсь и ухожу. Исповедь не получилась и есть шанс остаться без платья. Пришла домой расстроенная. Платье-то зашить можно, а вот почему со мной такое случилось?

Молюсь день, другой, и только к концу следующей недели Бог дал понять, почему. С одной знакомой было у нас тогда несогласие, и я в мыслях все время с ней ругалась. Теперь, когда смогла простить, за мыслями строго следить стала, исповедь получилась. Слава Богу за все.

Помню еще один случай. Причастила я своего четырехлетнего сына, и вышли одеваться. Справа дверь в иконную лавку. Мы вошли, а там борьба. Две молодые женщины тянут за руки третью и говорят:

– Иди, тебе надо! Иди!- Та, что есть сил, вырывается и уже кричит:

- Не могу я, как вы не поймете! Да что ж вы делаете? Я НЕ МОГУ‑У!

Лишь теперь они отпустили ее, и женщина выбежала, вся в слезах. Все перевернулось у меня в душе. Так больно стало. И подумалось, ведь и у меня есть то, что я не могу рассказать даже на исповеди. Бог это знает, конечно, и еще кое-кто. Живу с этим, маюсь. Как камень на душе лежит, неподъемный. Уже тридцать лет его ношу, а выкинуть нет сил. Рассказывала я про свой случай духовному батюшке, да только все равно не отпустило. Знаю почему — не могу простить. Теперь прошу Господа помочь мне забыть и простить, или наоборот — простить и забыть. У каждого есть такой камень, тайный, далеко в уголочке своей рваной души запрятанный. Там темно, там нет света, потому что не прощен. Помоги нам Господи!

Бывает еще, человек испытывает такие трудности в жизни, которые вырабатывают в нем столько смирения, что со стороны и умом не унести. Это жизнь блаженных. Они для меня всегда особое место занимают. Люблю их. А может, это они меня? И Серафим Саровский их любит, а я его. Вот такое у нас сообщество получается.

В то время у меня было два сына и две дочки. Двое больных и двое здоровых. Ксюше пять лет, Илюше — три. Начинается сезон. Это когда круглыми сутками дети падают без сознания. В тот день, совсем обычный, после бессонной ночи, сижу за столом, пью чай. Устало, задумчиво, без слов. После нескольких глотков слышу крик старшей, Татьяны:

- Мама, Ксюша! Неловко поставленный стакан падает, разливая недопитый чай. Вбегаю в спальню, где дочь периодично бьется о бетонный пол, разбивая себе лоб. Подхватываю, но не успеваю. Огромная шишка под кожей наливается кровью и растет как гриб.

– Таня, быстро, лед!- кричу я. Но она уже и сама знает, прибегает быстро. Лед делает свое дело, и все же на переносице и под глазами появляются синяки.

Дочь успокаивается и засыпает. А в другой комнате, Илью держит Данилка. Но Даниле всего семь, он не может разжать ребенку зубы. Илья прокусывает язык и его рот наполняется кровью. На “скорой” увозим Ксюшу к хирургу. Со лба выкачивают кровь. Приезжаем домой.

Старшие тихо сидят на диване, младшие спят. Чтоб не сойти окончательно с ума, нужно его, этот ум, немного отключить, на время. Я негромко включаю музыку и начинаю танцевать. Неумело, коряво придуриваясь, корча рожицы и смешно ломая тело. Данилка подхватывает, смеется:

– Мама, я с тобой. Давай вместе. Танцуй! Танцуй!- Таня смотрит серьезно, улыбки нет.

– Мам, хватит. Мама, не надо!- просит дочь. Но Данилкин хохот подзадоривает, я стараюсь сильнее, изображая движениями страшные фигуры.

– Мама! Прекрати!- кричит дочь, ‑страшно же! Мы останавливаемся. Я выключаю музыку, молча ухожу в комнату. Без сил падаю на подушку и тихо, чтоб не разбудить детей, вою:

- Господи! Ну, прости-и‑и, ну пожалуйста-а‑а. — Закрываю подушкой рот, чтоб неслышно было моих воплей и плачу, плачу, плачу. Это тоже исповедь.

Исповедь блаженных, не таких как признанные, а таких как я, еще грешных, еще нераскаянных.

Буду превозносить Тебя, Боже

“Буду превозносить Тебя, Боже мой, Царь мой, и благословлять имя Твое во веки и веки .… ” Так сегодня начинается день. Душа моя поет и радуется тем изменениям, которые происходят в моей жизни. Вчера был праздник Пресвятой Богородицы, а в храме Покровского монастыря шла великая служба. Приезжал Владыка Валентин, епископ Ириней и священники наших храмов вместе с ними служили литургию. Какая была молитва! А сколько верующих! Река! Мне не довелось помолиться до конца службы, дома маленький ребенок, но к началу я все ж успела. Всю ночь мучилась, не зная как попасть в два храма одновременно, нужно было причастить больного малыша и хотелось на службу к владыке. Не каждый день он приезжает. Но Боженька с Богородицей все устроили. Ребенок проснулся непривычно рано, и мы везде успели. Именно вчера, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, мне передали поясок Владычицы, и гостинцы от Серафима Саровского. Мирские дела тоже порадовали. Позвонили и предложили забрать оборудование, которое сама я попросить не смела, была причина.

То, что два с лишним месяца не давало мне покоя, решилось милостью Божьей Матушки. Глядя на все эти события, вспоминаю, что накануне праздника приобщилась Святых Таин, как на исповеди священник спросил: «Всем прощаешь?» И вдруг стало так ясно сердцу, это именно то, что мне нужно сейчас сделать — простить! Не словами, а всей душой простить тех, из-за кого был потерян мир, не вдаваясь в причины, не рассуждая, просто простить

– Прощаю,- искренне ответила я.

Поэтому и сегодня в душе продолжается праздник. Подумалось, что с Богом невозможно что-нибудь потерять. Когда тебя чего-то лишили, не огорчайся. Боженька вернет все, только с другой стороны, если не вещественно, то пониманием твоей жизни, твоих поступков, что гораздо ценней. Обидели — это сигнал состояния твоей души, ведь обидеть можно только того, кто умеет обижаться. Умер ребенок — нет, он стал Ангелом, и теперь как никогда близок к тебе, это приобретение. Все, абсолютно все козни врага, Боженька превращает в добро, только смотри, только чувствуй. Поэтому все люди счастливы, но большинство из них не знает об этом. Когда открываешь дверь и входит беда, помни, что первый заходит Бог — встречай!

Исповедь

Случилось со мной однажды происшествие. Честно сказать я и не знала точно, грех это или нет. Да уж, бывает и такое. Думала, думала, мучилась, мучилась, а потом сама себе и говорю — «Да что это я? Пойду на исповедь, там всё как есть священнику и расскажу. Чего мучиться?» Попостилась, вечером каноны все прочитала, а с утра на службу. Как только в храм пришла, что-то не спокойно на душе стало, и это беспокойство все росло и росло, пока не превратилось в совершенное для меня мучение.

Люди стоят, молятся, а я места себе найти не могу. Да и дело-то странное, не знаю, как этот грех назвать, а то, что это грех, поняла уже в храме. Так вот смущала я своим поведением прихожан, пока не подошла к иконе Серафима Саровского.

- Серафимушка, помолись за меня грешную. Уже к батюшке идти надо, а я никак не соберусь. Постояла немного и пошла исповедаться. Подошла к аналою, назвала свое имя и начала перечислять грехи, какие мы каждый день делаем. Уста говорят, а мысли думу думают, как же грех этот сказать?

Все перечислила, стою, молчу, больше рот не открывается, словно замок повесили. Я молчу, и священник молчит, словно ждет от меня чего-то. А я никак. Вздохнул он, спросил еще раз мое имя, прочел молитву. Я поцеловала крест, евангелие, взяла благословение и отошла.

- Батюшки, что ж это делается со мной сегодня. Все кувырком, исповедь называется. — С такими мыслями опять подошла к Серафимушке.

- Что со мной? Дорогой мой Серафим, как же к причастию идти, это ж ужас какой-то! Вот искушение! Что теперь-то? Стою, со святым разговариваю, а саму всю колотит как от холода.

- Иди снова — услышала я мысли.

- Как идти?! Стыдно! Это ж исповедь! Что сказать-то?

- Иди снова — повторилась мысль.

Я, тяжко вздохнув, пошла опять.

- Нет, не могу, не знаю, что я говорить-то буду. — уже отвернулась, чтобы уйти, но тут батюшка за спиной, как громом прогремел

- Кто еще исповедаться?! — я аж вздрогнула. Повернулась, как в школе подняла руку.

Он глянул на меня и спокойно повел к аналою.

- Простите батюшка, Прости Господи! Не могла в первый раз сказать, .. не смела … я согрешила … согрешила … — и тут такой грех выпалила, у самой глаза округлились. А уж сказано. Стою, притихшая, словно не милости, а казни жду.

- Ох — вздохнул священник — Что ж ты, такой грех! — и снова молчание.

Невозможно было в таком вакууме стоять, слезы полились из глаз, да такой рекой!

- А вы, батюшка накажите меня за это, ‑просипела я.

- Наказать? Нет, не могу. Могу только посоветовать делать по сорок поклонов каждый день. А если как наказание тебе это назначу, то вдруг ты делать не станешь, еще хуже тебе будет. Так только, советую. Иди с миром. И снова молитва.

- Спаси Господи, батюшка.- Только отошла и опять мысли, — а сколько времени исполнять? Спрошу, может год или два, вот удивится такой к себе строгости. Подошла, исповедующихся больше нет, а он не уходит, так и стоит за аналоем.

- Простите, меня грешную, а сколько времени поклоны делать? Год? Может два?

Он грустно на меня глянул, вздохнул, и произнес так твердо, словно печать поставил: Всю жизнь!

- Слава Тебе Господи. — сказали мои уста, ум не соглашался с суровым наказанием, а сердце таяло. — Исповедь получилась. Настоящая!

- Слава Тебе, Господи — уже сказала я сознательно и радостно. Ко причастию подошла с легким трепетом и спокойным сердцем! Слава Боженьке!

Что было, то было, что случилось, то случилось. На все воля Божья. А Он плохого не попустит. Верую.

В таинстве великого причастья
Обретаю добрые потери
Слезы неизведанного счастья.
В теплый май уводят от метели
В доме у меня сегодня праздник
И душа родных своих встречает
Хворь не жалит, лишь тихонько дразнит
Но от радости меня не отлучает
Вот и Вера — как ты повзрослела
Вот Надежда — как ты посвежела
С Вами я блаженна и легка
Лист под дуновеньем ветерка.
Суета в дверях, я открываю
Услыхала тихий мирный стук
От родных волненья не скрываю
Может он, обиженный мной друг?
На пороге робко и стесняясь
Конечно тот, печаль моя и кровь
Шепнул — прости — букетом заслоняясь
И узнаю, пришла ко мне Любовь.

Комментировать

Добавить комментарий для наталья Отменить ответ

*

22 комментария

  • Екатерина, 22.11.2016

    Потрясающая книга! Всем советую! Особенно тем, кто жалуется на жизнь

    Ответить »
  • Алла, 23.03.2017

    Спаси Вас Господи, Наталья, за Ваш труд.
    Прочитала книгу на одном дыхании.
    Некоторые места книги не могла читать без слез.
    Как же мы с Вами похожи- внутренне. Иной раз прочитав — я удивлялись — как будто это не Вы, а я думаю, не Вы, а я грешу. Только Вы уже научились видеть во всём проявление Бога, а я еще нет (постоянно ищу какие-то логические объяснения чудесам, или не выдерживаю испытаний и робщу)

    Ответить »
  • Ирина, 31.03.2017

    Спаси вас Господь, Наталья! Спасибо за Ваш труд духовный и физический на пользу нам! Помолилась о Вас и Ваших близких. Помолитесь и обо мне- р.Б. Ирине.

    Ответить »
    • наталья., 09.04.2017

      спасибо Вам огромное, что Вы так сердечно откликаетесь на мою писанину. очень вам благодарна, и запишу Вас в мой синодик.

      Ответить »
  • Наталья, 14.05.2017

    Наталья, я потрясена. Я не писатель, я — читатель, поэтому высказывать чувства не умею. Спасибо.

    Ответить »
  • Татьяна, 18.06.2017

    Наталья! Огромное спасибо за книгу. Вы помогли мне найти ответы на многие вопросы. Многое о чем Вы пишите мне очень близко и понятно. Но на многие вопросы мне еще надо самой найти ответ. Непереставайте писать. Ваши рассказы очень нужны нам.

    Ответить »
  • наталья., 07.07.2017

    спасибо вам, дорогие мои читатели. я постараюсь так же правдиво рассказывать о своих ошибках и чувствах на пути ко Христу. надеюсь что этот путь у меня все-таки есть. спасибо вам за вашу поддержку.

    Ответить »
  • полина, 29.09.2017

    Удивительная книга. Просто нет слов. 

    Истинно — обижаться умеет лишь тот.кого можно обидеть.

    Спасибо.Наталья

    Помогай вам Бог во всех благих делах

    Ответить »
  • Людмила, 11.10.2017

    Очень впечатлила Ваша книга, Наталья! Сколько же пришлось лиха на Вашу жизнь, но радует, что не озлобились, полны оптимизма. Читается очень легко, обычно я через строчку слежу за сюжетом , а тут все подряд читала. Дай Бог радостей побольше Вам и семье, здоровья! Пишите ещё, с удовольствием буду следить за новинками! С уважением, теперь Ваша почитательница.

    Ответить »
    • наталья., 13.10.2017

      Дорогие мои. спасибо вам за ваши отзывы. они действительно мне очень помогают. но сейчас я пишу очень мало, потому что мой Илюша очень болеет и забирает у меня не только время но и силы. очень надеюсь на ваши молитвы и конечно на Божье милосердие, которое не только жду, но и ощущаю в каждом дне и в каждой ночи. Бог как всегда со мной, я в это верю, иначе .…

      Ответить »
  • Анна, 28.10.2017

    Дорогая Наталья! Так много хочется вам сказать. Слава Богу, за ваш талант. Ваша книга — чудо! Ее хочется перечитывать снова и снова! И слезы катятся градом и сердце разрывается от боли. Помоги вам Господи и Илюше скорейшего выздоровления!!! Сил вам и терпения!!!

    Напишите пожалуйста свой email чтоб можно было писать вам письма.

     

    И огромное спасибо!

    Ответить »
  • наталья, 04.11.2017

    спасибо вам всем! мне так нужна ваша поддержка. ведь жизнь идет и чудеса и испытания продолжаются. мой адрес: ntalja47@mail.ru

    Ответить »
  • Екатерина, 01.12.2017

    Наталья, уже 3ю ночь читаю ваши рассказы! Очень проникновенные. Спасибо большое за ваш труд. Помоги Господь.

    Ответить »
  • баба Таня, 19.12.2017

    Дорогая Наталья, как бы хотелось встретиться с тобой обнять тебя и расцеловать. Низкий поклон тебе. Дай Бог тебе сил и терпения. Пиши по возможности. Что с Илюшкой. Может чем могу помочь?

    Ответить »
  • Елена, 31.01.2018

    Наталья, мне думается ‑Ваше послушание, публичная исповедь в рассказах приносит Вам самой великую отраду и помощь духовного роста. А нам, читателям, пример женского покаяния и обретения покоя и радости духовной. Благодарю за смелость и веру нелицемерную.

    Ответить »
    • наталья, 01.02.2018

      Дорогие мои, драгоценные читатели! как же я вам всем благодарна за ваши отзывы и желание помочь. скажу сразу, что вторая моя книга почти готова, в смысле написания, но я не знаю, как я буду ее издавать. конечно есть проблемы и вы догадываетесь какие. ничего просить не смею, буду ждать Божьего руководства. Илюше сейчас 11 лет. А здоровье его” не очень, то шерсть сыплется, то хвост отваливается”. Это я так шучу. плоховато,конечно. Все время прошу Бога, чтоб дал мне сил с достоинством выдержать это испытание. Пока справляемся, но очень тяжело. А ваши обнимашки я принимаю, и чувствую. Сама вас всех люблю. Пишите на почту. Всем радости.

      Ответить »
  • Елена, 19.02.2018

    Спаси Вас БОГ, Наталия! Плакала.

    Ответить »
  • Ольга, 28.02.2018

    Наталья, низкий поклон Вам за Вашу книгу. До слез . Так много всего читала и только благодаря Вашей книге поняла, как это жить с Богом, каждый день, каждый вздох. Храни всю вашу семью Господь! Пишите, обязательно пишите, на пути к Богу так нужны Ваши слова. Спасибо, спасибо, спасибо.

    Ответить »
  • наталья, 12.03.2018

    Дорогие мои читатели, сестры и братья о Господе. Спасибо вам за все, не перестаю с благодарностью читать ваши комментарии. спасибо еще раз. Насчет новых рассказов могу сказать, что я их пишу, по вашим просьбам и по вдохновению и конечно по благословению своего духовного батюшки. теперь мы пока решили рассказы не печатать. а выкладывать их на ютубе в виде аудио рассказов. хотя бы так послушаете, а когда денежки соберуться, может издадим вторую книгу, о которой я обязательно вам сообщу. Спаси всех Господь и всем радости! низкий вам поклон.

    Ответить »
  • Наталья, 26.04.2019

    Очень хорошая книга, плакала. С нетерпением жду следующих рассказов. Спасибо Вам.

    Ответить »
  • Ольга, 09.01.2020

    Как вовремя Господь послал мне эту книгу, несколько раз я видела слова “Читайте Белым по черному”, “Почитайте Белым по черному”, “А вы прочтите книгу Белым по черному” так и мелькали у меня эти слова то в одних комментариях, то в других! Т вот я увидела отрывок из предисловия этой книги, зашла дочитать его до конца, но чудом открылась вся книга, остановиться было уже невозможно! На одном дыхании сквозь слёзы ее прочла! Слава Богу за все! Прости меня Боженька! Наталья, спасибо за такую хорошую книгу, много чего поняла. ВСЕГО САМОГО ДОБРОГО ВАМ И ВАШИМ БЛИЗКИМ! Спасибо, спасибо, Спаси Господи!!! Чудны дела Твои, Господи! 

    Ответить »
  • Наталья, 26.08.2021

    Дорогие мои читатели. С глубоким уважением и трепетом читаю ваши отзывы. Спасибо вам огромное. И сегодня в инстаграмм я открываю новую страничку своих рассказов. Если вам хочется вновь почитать интересные истории, приглашаю вас https://www.instagram.com/ty4kowa/. всем еще раз спасибо..

    Ответить »
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки