Светлой памяти рабы Божией Валентины,
первому редактору моих книг,
по совету которой написана эта повесть…
Часть первая. Выгодное дело
Глава первая. Беглецу — всё к лицу!
1
…Связываться с милицией никак не входило в его планы.
И на опаздывающие поезда тоже опаздывают…
В этом Стас Теплов с удивлением убедился, спрыгнув с вагонной подножки на заснеженную платформу. Несмотря на то, что поезд пришел на два часа позже и, едва приостановившись, тронулся с места, по тропинке через поле к нему бежал человек. Слегка прихрамывая, он размахивал над головой красно-синей сумкой и кричал:
— Стойте! Подождите!..
Можно было, конечно, вернуться и сорвать стоп-кран. Но Стас не стал делать этого. Зачем лишние неприятности? Да и связываться с транспортной милицией никак не входило в его планы. Равно, как и приезжать в Покровку уже засветло. К счастью для бегущего, поезд, заскрипев тормозами, неожиданно остановился. Дверь последнего вагона распахнулась, и проводница, впуская мужчину, с удивлением покачала головой:
— Надо же… Будто вас дожидались!
«И тряслись лишних два часа! — хмуро добавил про себя Стас. — Не считая того, что приехали, когда теперь всякий может меня увидеть!»
Он надел черные очки, надвинул на самые брови вязаную шапочку и только собрался спрыгнуть с платформы, чтобы ближайшим путем через поле пройти в село, как услышал позади голос:
— Простите!
— Это вы… мне? — испуганно оглянулся Стас и увидел одного из немногих сошедших с поезда пассажиров. Это был пожилой мужчина с лицом очень больного человека.
— Вам-вам! — подтвердил он. — Скажите, где мне найти здесь отца Тихона?
— Отца Тихона?! Но ведь он давно уже умер! — удивился Стас.
— Да-да, я знаю и спрашиваю про его могилку…. — виновато улыбнулся мужчина. — Как мне пройти к ней?
— Не знаю! Я не местный! — буркнул Стас и вдруг услышал знакомый голос:
— Зачем пройти, когда можно проехать? Идемте, я подвезу вас!
Он скосил глаза и увидел того, кого меньше всего хотел бы сейчас встретить: соседа по купленному родителями под дачу дома — Григория Ивановича.
К счастью, тот сразу не узнал его… Это взрослые почти не меняются со временем. А в его возрасте и за месяц можно так вытянуться и возмужать, что и сам себя в зеркале не сразу узнаешь. А тут прошло целых три… даже, если точнее, три с половиной года! Тем не менее, на всякий случай Стас ссутулился еще больше, отвернулся и обогнал Григория Ивановича, поведшего мужчину к стоявшему у вокзала грузовику.
— А вам, юноша, не мешало бы повежливей разговаривать со старшими! — прозвучало ему вослед.
— А мне все равно! — буркнул под нос Стас и спрыгнул с платформы.
Все приехавшие на скором поезде люди уехали на машинах или направились в Покровку по дороге.
Он один шел через открытое поле. Резкий, колючий ветер, сдерживаемый до этого лесом, вырвавшись на свободное пространство, казалось, срывал на нем все свое зло. Налетал, толкаясь, порывами. Перебегал, змеясь поземкой, тропинку, быстро заметая следы прошедшего на станцию мужчины. Словно досадовал, что тот все же успел на поезд. Но и Стас, под стать ему, не отличался добротой. Он тоже мысленно срывал свое зло на оставшихся в Москве родителях.
«Все равно… все равно… — мстительно повторял он, пряча лицо от встречного ветра. — Они у меня этот Новый год на всю жизнь запомнят!..»
Ветер согласно выл, радостно взвизгивал, наверное, оттого, что не один такой злой на земле. Он и рад был согреть Стаса, если бы мог… Впрочем, юношу и без него грели новые мысли:
«Я им еще докажу… Посмотрим, что они будут говорить, когда увидят по телевизору, как сыну будут вручать Нобелевскую премию, — мечтательно щурился он. — И Звезду Героя России, и не только России, но и Америки, Англии, Франции — всех стран!..»
Вдалеке, в низине, показался коттеджный поселок: трех, четырехэтажные дома. А в центре — настоящий дворец, в стиле средневекового замка.
«Понастроили тут хоромы! — возмутился Стас. — Что — хорошо, уютно, тепло? Ну, ничего, придет время, я вам всем покажу!..»
В конце тропинки был выход на дорогу, ведущую через село, и, весь в сугробах, окружной путь — задами.
Стас выбрал его и, утопая почти по колено в снегу, пошел огородами.
Здесь были видны следы сегодняшнего новогоднего торжества: обгоревшие петарды… ракеты… пустые бутылки… В одном из огородов стояла украшенная гирляндой и качающимися под порывами ветра шарами — живая елочка. Дойдя до нее, он, припоминая нужное направление, взял правее и, наконец, добрался до небольшого деревянного дома.
Перед его воротами валялись гильзы от ружейных патронов.
Во дворе заливался лаем посаженный на цепь у калитки пес.
— Цыц! — прикрикнул на него Стас. — Видишь ведь, что все равно не достанешь — зачем зря лаять?
Он прошел к дому, и увидел, что в двух окнах горит свет.
— Или еще не ложились, или уже встали… — понял он и, усмехнувшись банальности такой мысли, осторожно постучал в дверь.
В сенях послышались шаги, и вышла укутанная в серую шаль девушка.
— Простите… — опешил, увидев ее, Стас и растерянно оглянулся: но нет, он не ошибся — дом был тот самый. — А… Ваню или Лену можно?
— Так я и есть Лена… — удивленно посмотрела на него девушка.
— Ленка! Ты?! — ахнул Стас. Разве можно было узнать в этой девушке маленькую сестру его деревенского друга? — А я Стас! Ну — Стасик! Не узнаешь, что ли?…
— Ой, и правда, Стасик?!.. — обрадовалась девушка. — Только совсем рослый, почти уже взрослый! Здравствуй! Откуда ты?.. С Новым Годом!
— С Новым, с Новым! — задеревеневшими на морозе губами проворчал Стас. — И со старыми друзьями!
— Да ты ведь совсем продрог, в смысле — замерз, друг! — засмеялась Лена, и Стас окончательно убедился в том, что перед ним была та самая Ленка. Только она умела так переиначивать слова!
— Тогда почему ты меня тут держишь? — не понял он.
— А потому что мне дома лужи не нужны, точнее, не лужны! У меня и без них дел хватает!
Девушка взяла стоявший у крыльца веник и принялась колотить им Стаса со всех сторон, приговаривая:
— На улице не снегопад, а смехопад… А он прямо как снеговик заявился!
— Да я через поле шел, а потом огородами… — начал объяснять Стас и умолк, наткнувшись на недоверчивый взгляд Лены.
— Прятался, что ль, от кого? — тоном учительницы на экзамене, уточнила она.
— Нет, к вам так спешил! Ну и слегка заплутал… — чтобы снять с себя всякие подозрения, немного приврал Стас.
— Эх, ты, следопут! Вот теперь заходи! — засмеялась девушка.
Стас быстро взбежал на крыльцо, но на пороге помялся:
— Отец-мать дома? — на всякий случай уточнил он.
— Нет, — покачала головой Лена. — Папка с утра в лес пошел, чтобы лесогубы елки не воровали. Новый год встретили, но впереди ведь еще — Рождество. А мамка с ночи в медпункте. У нас тут один парень все лицо себе самодельной ракетой пожег! Тоже мне — конструктор-безруктор, мастер-безумастер! — строго поджала она губы.
— А Ванька? — останавливая ее, уточнил Стас.
— Ваня дома.
— Слава Богу!
Стас вошел в дом и, блаженно щурясь в тепле — да, это не Москва, хорошо, когда в доме есть настоящая деревенская печка! — заторопил:
— Ну, что стоишь? Зови его поскорее!
Но Лена неожиданно отрицательно затрясла головой:
— Не могу!
— Как это? Почему?! — не понял Стас.
— А он сейчас — молится!
— Ну и что?
— А то, что он даже родителям запрещает в это время заходить к нему в комнату! Ведь молитва — это разговор человека с Богом. Так сам отец Михаил говорит!
— Какой еще отец Михаил?
— Бывший Макс! Помнишь?
Стас зябко передернул плечами:
— Еще бы…
— Так это он и есть! В монастыре при постриге в монахи ему дали новое имя, потом рукоположили в священника, в монашестве это — иеромонах, и теперь он — отец Михаил, настоятель нашего храма!
— Ах, да… Ваня мне как-то писал об этом! — припоминая, кивнул Стас. — Я еще тогда удивился: Макс — и вдруг священник!…
— О‑о, он знаешь, каким теперь батюшкой стал! А в своих проповедях такое говорит, что на всю жизнь потом запоминаешь!
Лена сказала это с какой-то особенной радостью и даже немного торжественно. В другой раз Стас, может, и согласился бы с ней, но сейчас ему было не до бесед на духовные темы.
— Мамка-то скоро вернется? — на всякий случай осторожно уточнил он.
— Да уж должна быть… Сейчас увидитесь!
— Этого мне только не хватало… — озадаченно пробормотал Стас, с тревогой поглядывая на дверь, и, чтобы поддержать разговор, спросил:
— Как Новый год встретили? Хотя, что у вас тут может быть интересного… Телевизор, наверное, смотрели всю ночь?
— Нет! У нас елевизор… — вздохнула Лена и, поймав недоуменный взгляд Стаса, пояснила: — В смысле еле-еле показывает. Старый совсем. Ванька все прошлое лето работал, думал, купим новый, но все деньги ушли на ремонт дома… А Новый год встретили как всегда скромно и не скоромно. Пост ведь сейчас. Папка несколько раз выстрелил из ружья на улице. Поели селедку под шубой, картошку с грибами, запили брусничным морсом! Вот и весь праздник… И потом Ваня говорит, со слов старцев, конечно, что кто в пост всякие там развлечения по телевизору смотрит, тот все равно, что не постится! Хотя сам время от времени концерты глядит и даже сериалы подсматривает… — язвительно сообщила она и с любопытством посмотрела на Стаса:
— А чего это ты такой приехал?
— Какой — такой? — насторожился тот.
— Ну… как будто прячешься от кого-то!
— С чего это ты взяла?
— Я?! Да ты в зеркало на себя погляди! Эта шапка, очки, все время оглядываешься, говоришь шепотом! Ты, наверное, проступник, да?
— Что? — не понял Стас.
— Ну — когда взрослые совершают преступления, их называют преступниками — снова принялась терпеливо объяснять Лена. — А ты, наверное, какой-нибудь проступок сделал, да?
— Да ничего я не делал!
Стас отмахнулся от Лены и хмуро сказал:
— Мне, собственно, от вас только ключ от моего дома нужен был. Ну… и еще одно важное дело к Ване. Так что, как только он освободится, скажи ему, чтобы сразу бежал ко мне!
— А как же ты без ключа в дом попадешь?
— Ничего! Как-нибудь в окно влезу — там, помнится, гвозди старые были! — направился к выходу Стас.
— Подожди, Стасик, он уже скоро! — попыталась остановить его Лена. Но тот, не слушая, хлопнул дверью.
Лена, не долго думая, принялась нарочито громко кашлять и греметь посудой. Это не раз помогало ей привлечь внимание брата. Выручило и сейчас. Не прошло и минуты, как Ваня вышел из своей комнаты. На лице у него был свежий рубец от подушки, весь его вид свидетельствовал о том, что он не молился, а явно спал. Но он умело сделал серьезное, озабоченное лицо и, зевнув в сторону, спросил:
— Кто там еще приходил?
— Ты даже представить себе не можешь! — радостно ответила ему Лена. — Стасик!
— Какой еще Стасик?
— Ну, Стасик из Москвы — наш старый друг! Помнишь?
— Стасик?! — поперхнулся новым зевком Ваня. — И… где он теперь?
— Где-где? Убежал! Ни здравствуйте, ни до свидания, словно не из Москвы вовсе, а из наших соседских Кругов. Посидел, чуть погрелся и сразу — домой! Он вообще какой-то чумной приехал. Все они в Москве что ли такие? Я попыталась его остановить, но куда там!..
— Что ж ты меня сразу не позвала? — торопливо принялся надевать полушубок и шапку Ваня.
— Так ведь ты сам сказал, что даже ангел-хранитель не мешает человеку, когда тот молится… — напомнила Лена.
— Правильно сказал! — кивнул Ваня и с досадой посмотрел на сестру: — Ну, а если б, к примеру, наш дом загорелся, ты бы что — тоже молчала?
— Ну ты сравнил…
— А с чем мне еще сравнивать? Ведь там сейчас пострашнее пожара начаться может!
— И правда… я ведь совсем забыла…
Лена тоже бросилась к вешалке одеваться и беспомощно посмотрела на брата:
— Ой, Ванечка, что же теперь будет?..
2
— Кто здесь? Что вы тут делаете?! — отбиваясь, прохрипел Стас.
Отворачиваясь от редких прохожих, Стас к своему немалому облегчению совершенно незамеченным добрался до улицы, на которой стоял его дом.
И надо же — когда все опасности, казалось, остались позади, на углу он вдруг натолкнулся на двух женщин у колодца. Сколько времени прошло, как он не был в Покровке. А они, казалось, так и не уходили отсюда с тех пор. И разговор у них все также шел о том, что по-прежнему пьют мужья, что они никак не починят разваливающиеся дома, и говорили они все также, не слыша друг друга, отчего их беседа напоминала две параллельные линии, которые, как известно, никогда не пересекаются.
Только увидев его, они ненадолго сошлись в одном мнении:
— Все едут, едут…
— Наверное, и правда, у них там еще тяжелее, чем здесь!
— Бедные…
— Да уж богатые бы сюда на заработки не поехали!
Так и не поняв, о чем это они и о ком, — главное, что они тоже его не узнали! — Стас подошел к своему дому, обогнул его и, подойдя к окну детской комнаты, прямо через шапочку озадаченно почесал затылок.
Окно было приоткрыто!
— Странно… — пробормотал он. — Это еще что за новости в старом доме? Ничего не понимаю!
Первой мыслью было то, что Ваня с Леной, вопреки обещаниям следить за их домом, так за ним смотрят, что их давно уже обокрали и даже забыли закрыть окно.
Но когда он, положив на подоконник портфель с компьютером, вскарабкался на него сам — в лицо пахнуло теплым и даже каким-то спертым воздухом.
«А не догадались ли мои предупредить Григория Ивановича о том, что я поехал сюда? — мелькнула вторая мысль. — И он сначала протопил дом, а потом ездил встречать меня, да только не узнал и повез того мужчину на могилку отца Тихона…»
Стас оглянулся на дом соседа и увидел, что около него уже стоит грузовик, который он видел на станции.
«Нет, это не Григорий Иванович! — понял он. — Да и откуда мои могли узнать, что я поехал в Покровку?»
Успокоив себя этим, он спрыгнул в комнату и вдруг почувствовал под ногами не твердый пол, а что-то упругое и… живое.
— Кошка? Брысь! — в испуге вскричал Стас.
Но это была не кошка, а человек.
— Вай-уляй!! — завопил он. И тут же из всех углов и из родительской комнаты послышались встревоженные крики на непонятном Стасу языке.
Какие-то люди со всех сторон налетели на него и принялись в темноте искать его руки, чтобы заломить их ему за спину.
— Кто здесь? Что вы тут делаете?! — отбиваясь, прохрипел он и услышал в ответ:
— Ми тут живем! Это ти кто такой?
— Воровать пришел, да?
— Сейчас ми тебе покажем, как по чужим домам ходить!
— Это я — по чужим?! — возмутился Стас.
У него была еще возможность выскользнуть и пробиться к выключателю. Но зажечь свет — значит, привлечь внимание к дому. А этого он боялся еще больше, чем этих незнакомцев, в планы которых тоже, судя по их поведению, не входило включать свет…
Оставался только один путь — назад, к окну.
Стас изо всех сил рванулся обратно, кого-то оттолкнул, по чему-то стукнул локтем, тут же получив ответный удар кулаком в глаз, после которого его уже без труда скрутили сильные, привычные к тяжелой работе руки…
И тут… неожиданно стало светло.
Стас, заморгав от яркого света, огляделся и увидел, что вокруг него сгрудилось, наверное, не меньше десятка смуглых мужчин, судя по всему, узбеков или таджиков. Тяжело дыша, они цепко держали его.
На пороге комнаты стоял Ваня. Из-за его спины выглядывала перепуганная Лена.
— Вот! Вора поймали, хазаин! — кивнув на Стаса, сообщил Ване, очевидно, самый старший, или лучше других разговаривавший по-русски.
— Вора? Хозяин?! — пораженно воскликнул Стас, переводя взгляд с него на Ваню.
— Погоди, я тебе сейчас все объясню… — попросил тот и обратился к непрошенным квартирантам: — Ребята! Это вовсе не вор! Он — мой друг и настоящий хозяин этого дома! Тут просто небольшое недоразумение…
— Ничего себе небольшое!.. — Стас подошел к зеркалу, посмотрел на свое лицо и, увидев, как быстро начинает краснеть у него под глазом, возмутился: — Значит, так: с тобой, Вань, мы еще поговорим. А этих, — он кивнул на замявшихся таджиков. — Чтобы через минуту и духа здесь не было!
— Но, Стасик!.. — попыталась вступиться за покорно начавших собирать свои матрасы и нехитрые пожитки людей Лена. — Куда же они пойдут? На улице мороз, а они южные люди!
— Ага, скажи еще — нежные! — мрачно усмехнулся Стас, прикрывая ладонью саднивший глаз, и сказал, как отрезал: — Ничего не хочу знать! Мне все равно… Я сказал — вон! — крикнул, в конце концов, он, окончательно теряя терпение.
Таджики, с последней надеждой посмотрев на Ваню, поняли, что тот ничем не сможет помочь им, и один за другим потянулись из дома.
Дверь захлопнулась. Стас подошел к окну, взял с подоконника портфель, бережно положил его на стол. Затем невольно потер глаз и застонал.
Наступило неловкое молчание, которое прервала Лена.
— Дай хоть посмотреть, что там у тебя? — попросила она, подходя к Стасу, и сокрушенно покачала головой: — Ого! Вань, погляди, какой красняк…
— Да, скоро большим синяком будет! — тоном знатока подтвердил Ваня и внезапно сорвался с места. — Погоди, я сейчас!
На полках кухни что-то загрохотало, полетело, разбиваясь, на пол… Затем снова послышались быстрые шаги, и вернувшийся Ваня протянул большую монету красноватого цвета.
— Что это? — покосился на нее Стас.
— Две копейки! Старинные! — слегка заискивая, сообщил Ваня. — Я их в огороде, там где мы — помнишь — серебряный рубль с тобою нашли, откопал! Специально для тебя у вас дома хранил. Спрятал так, чтобы никто не нашел! Это тебе мой подарок. Между прочим, чистая медь, очень хорошо от синяков помогает!
Стас, морщась от боли, приложил монету к месту удара и одним глазом взглянул на Ваню:
— Ну, а теперь говори — что все это значит?
— Видишь ли… — помявшись, не сразу ответил тот. — Это нелегалы. Приехали к нам без виз и работают на строительстве коттеджей. Но, по первой же просьбе, помогают храму за то, что живут здесь. Ну и, если честно, приплачивают нам с Ленкой немного за это…
— Значит, они не только южные, но и нужные! — передразнивая Лену, усмехнулся Стас и, поразмыслив, махнул рукой: — Ну хорошо, о том, что они вам платили — забудем! Но чтобы больше я здесь их никогда не видел!
— Ладно… — нехотя пожал плечами Ваня.
— И не дуйся. Дело не только в том, что они жили здесь без моего на то разрешения и напали на меня.
— А в чем?
— Сейчас объясню… Только сначала погаси свет!
— Хорошо!
Ваня зажег свечу, стоявшую на столе и щелкнул выключателем. В комнате снова стало почти совсем темно.
— Значит, так… — уже деловым тоном начал Стас. Но тут у него в кармане громко заиграла музыка.
— Ой, что это у тебя там? — обрадовалась Лена. — Плеер?
— Да нет… мобильный телефон!
— А почему ты не отвечаешь?
— Не хочется!.. — достав из кармана, Стас бросил на кровать продолжавший надрываться телефон и буркнул — И вообще, мне — все равно!
— Безподобная мелодия! — похвалила Лена и пояснила: — В смысле, без всякой бесовщины. И даже не мелодия, а малодия, — вздохнула она, — только начинается и сразу всё… Стасик, сделай, пожалуйста, громче! И, если можно — чтоб до конца!
— Нечего! Сама говорила — пост! — оборвал ее Стас.
Отняв пятак от все равно заплывавшего глаза, он — здоровым — с любопытством осмотрел монету и одобрительно покачал головой:
— Надо же — 1789 год! И сохранность отличная. Тебе не мешало бы пройтись с миноискателем по всему вашему огороду!
— Да где же его взять-то? — удивился Ваня и вдруг обрадовано воскликнул: — Хотя стой! Можно отца попросить, чтобы в лесничестве попросил. Он ведь у нас лесником работает, — горячо принялся объяснять он. — А в лесу и особенно на лугах за ним, знаешь, какие бои шли! Мало ли, мины или снаряды какие неразорвавшиеся с тех пор остаться могли. Там отец молодняк высаживать собирается, так что, вроде как для проверки безопасности можно взять, а заодно и наш огород прочесать…
— Если найдешь что-нибудь интересное, сразу же сообщи мне! — предупредил Стас и только собрался продолжить начатый важный разговор, как из телефона снова грянула музыка. Стас бросил на него подушку, и Ваня, наклонившись к нему, шепнул:
— А что это ты какой-то странный приехал?
— С чего это ты взял?
— Да вон, Ленка говорит, ты зимой в черных очках заявился, оглядывался все время, будто боялся, что тебя кто заметит. И меня почему-то сразу заставил поскорей выключить свет!
— А это у меня глаза… то есть глаз от него режет! — попытался отшутиться Стас, но Ваня с укором посмотрел на него:
— Хватит тебе притворяться…Что я не вижу, что ты прячешься от кого-то?
— Да ни от кого я не прячусь! — с вызовом начал Стас, но тут же испуганно втянул голову в плечи: в сенях вдруг послышался звук открываемой двери и чей-то взрослый голос строго спросил:
— Есть кто живой?
— Есть! Есть! — отозвался Ваня.
— Кто это? — бледнея от страха, шепнул ему Стас.
— Участковый! — тоже чуть слышно отозвался тот. — Видно, на свет в окне прибежал… Сигналы-то на таджиков уже были!
— Ему повышение обещают, в город перевести, вот и выслеживается, в смысле, выслуживается!.. добавила Лена и громко крикнула. — Не беспокойтесь, дядя Сережа, это я, Лена Будко с братом!
— А вот мы это сейчас и проверим! — громко пообещал строгий голос, и вслед за ним послышались тяжелые приближающиеся шаги.
Стас испуганно вскочил, заметался по комнате, собрался залезть под кровать, но передумав, бросился к шкафу, залез в него и перед тем как закрыть за собой дверцу, умоляюще предупредил:
— Эй! Что бы там ни было — меня нет дома!
3
— У‑у! — разочарованно откинулся на спинку стула Ваня.
Визит участкового продолжался не больше минуты, ровно столько, чтобы он смог обойти все комнаты и даже, как сообщили потом Ваня и Лена, заглянуть под кровать. Все обошлось без осложнений, если не считать, что пыли в шкафу накопилось так много, что оттуда вскоре послышалось предательское: «Апч-хи!». К счастью, не отличавшийся обычно быстрой сообразительностью, Ваня тут же начал тереть нос, будто это чихнул именно он.
— Будь здоров! Смотрите мне тут… — строго погрозив пальцем, предупредил милиционер и вышел.
Как только хлопнула входная дверь, Стас вылез из шкафа и друзья, обступив его, устремили на него испытующие взгляды.
— Ну, и теперь ты будешь говорить, что не трусёшься — то есть, никого не боишься? — словно взрослая женщина, подперев кулачками бока, насмешливо уточнила Лена.
— Да, — подтвердил Ваня. — Нам-то хоть можно правду сказать? Мы же ведь все-таки твои друзья!
— Скажу-скажу… — пообещал Стас и, выигрывая время, чтобы сообразить, какую часть правды он может приоткрыть им, попросил принести воды. После драки с таджиками и волнений с участковым это выглядело вполне убедительно, и Лена без тени сомнения направилась на кухню.
— Совсем выросла! — кивнул ей вслед Стас. — Слушай, а сколько ей лет?
— Да уж скоро тринадцать!
— Разве? — Стас с удивлением покачал головой. — Я, когда ее первый раз увидел, думал ей лет семь-восемь, не больше! А ей уже, считай, сейчас столько, сколько было нам, когда мы с тобой познакомились!
— А у нас в роду все поначалу мелкие, зато потом так набираем, что одежду не успеваешь менять… Вот, гляди! — Ваня картинно распрямил плечи и предложил Стасу пощупать на его руке мускулы.
— Сила есть, ума бы надо! Ты, Стасик, лучше спроси у него, сколько будет дважды два! — послышался насмешливый голос Лены. Но Стас выполнил просьбу друга.
— Да! — ощутив под пальцами твердые, как булыжники, шары, с уважением подтвердил он. — Тебя прямо хоть сейчас в цирк на Цветном бульваре — гирями жонглировать!
Ваня довольно кивнул и пренебрежительно хмыкнул:
— У нас и без того тут работы хватает! И потом, поглядел бы я на этих циркачей после того, как они стог сена набросают. Без задних ног упадут рядом. А мы еще на дискотеку после этого бегаем!
— Это кто тут в пост на дискотеку собрался? — спросила, появляясь в комнате, Лена. Она подала Стасу кружку с водой и, не давая возмущенному Ване открыть рта, отмахнулась: — Знаю-знаю все, что ты хочешь сказать! И что подслушивать и подглядывать — грех. И чем любопытство от любознательности отличается! Давай лучше Стасика слушать!
Стас, продолжая размышлять, надолго приложился к кружке, но, сколько воду не пей, она все равно когда-нибудь кончится… И он, наконец, шумно выдохнув, хмуро сказал:
— Да ничего особенного — от своих я удрал!
— От папы с мамой?! — во все глаза уставилась на него Лена, и даже Ваня с каким-то ужасом посмотрел на него:
— Навсегда?!
— Что я больной, что ли? — усмехнулся Стас, и Лена с Ваней, перебивая друг друга, принялись уточнять:
— А почему именно к нам, в Покровку?
— Это ж одни только билеты сколько стоят!
— Мог бы и у друзей денек-другой перебыть!
— Или таких, как мы с Ленкой, в Москве у тебя нет?
— Почему? Друзей много — да денек-другой мало! — усмехнулся Стас. — И потом у меня одно очень важное дело в Покровке. Кстати, оно и тебя касается — ты даже можешь на нем неплохо заработать! — он испытующе посмотрел на друга, и тот с готовностью подался вперед. Во-первых, ему не терпелось узнать тайну странного поведения Стаса, а, во-вторых, вопрос возможного заработка заинтересовал его не на шутку.
— Дело в том, что еще на четырнадцать лет, когда я получил паспорт, родители сделали мне подарок: вручили дарственную на этот дом! — Стас с видом хозяина обвел рукой потолок и стены. — Ну, а вчера, когда мне вдруг понадобились деньги, и я захотел его продать, они не разрешили. И денег не дали, которые мне позарез были нужны. Вот я от них и сбежал! Теперь ты мне поможешь по-быстрому продать его, и за это получишь свой процент!
— У‑у! Быстро не получится. Да и не быстро тоже… — разочарованно откинулся на спинку стула Ваня. — Я думал, ты мне что-нибудь дельное предложишь…
— А это тебе почему не нравится? — с недоумением посмотрел на него Стас.
— Потому что у нас продать дом так же трудно, как у вас в Москве не купить его! — с усмешкой ответил Ваня. — А что касается родителей… — он осуждающе посмотрел на друга и покачал головой. — Так разве из-за этого сбегают?
— Почему только из-за этого? — растерянно пробормотал Стас, начиная понимать, что, оказывается, не так-то просто будет осуществить свое желание. — Я на них еще и обиделся!
— А обижаться на родителей — вообще грех! — наставительно заметил Ваня. — Пятая заповедь гласит: чти отца и матерь твою, да благо ти будет, и долголетен будеши на земли!
— Почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе хорошо было, и чтобы ты долго жил на земле! — тут же перевела его слова на современный язык Лена и со страхом взглянула на Стаса: — Неужели ты хочешь, чтобы тебе было плохо, чтобы ты болел и рано умер?!
— Ленка точно сказала, это я тебе, как другу, говорю! — подтвердил Ваня. — Каждое слово Бога — правда. Это, если ты помнишь, нам еще отец Тихон говорил. А тут, шутка ли — Заповедь!..
— А что ж они меня тогда — подлецом обозвали? — запальчиво начал было Стас, но тут из-под подушки снова заиграла музыка.
Стас достал телефон и усмехнулся:
— Вот, теперь трезвонят, не переставая. Уже сорок три вызова! Ничего, пусть поволнуются…
— Ты что — даже не сообщил им, где ты, что с тобой и куда едешь?! — не поверила Лена.
— Конечно! — как ни в чем не бывало, кивнул ей Стас.
— Уехав в ночь под Новый год?!
— Ну да! Собственно, это вторая часть моего плана: немного повоспитывать их. За это время они остынут, и на радостях, что я жив и здоров, простят и выполнят любое мое желание. А оно такое, что я даже вам сказать пока не могу…
Лена обошла вокруг телефона и снова уставилась на Стаса:
— Так вот, значит, какая у тебя музыка…
— А ты как думала? Неплохой я придумал план, верно?
— Скверно! — хмуро отозвалась Лена и попросила: — И вообще выключи ее, она у тебя самая что ни на есть бесподобная — то есть, подобная бесам!
— Тебе надо, ты и выключай! А мне все равно!… — махнул рукой Стас.
— Думаешь, не сумею? — взяла телефон Лена. — У моей подружки точно такой!
— Только на кнопку ответа не нажми! Вдруг как раз опять вызов пойдет! — не вставая с кровати, предупредил Стас.
Лена занялась телефоном, и он просительно посмотрел на Ваню:
— Может, попробуешь все-таки кому-нибудь предложить дом? Ну, пусть не за полную цену, хотя бы за полцены… Правда, и процент твой тогда будет меньше…
Ваня подумал и неопределенно пожал плечами:
— Спросить-то я, конечно, спрошу… Только разве я с друга процент возьму? Никогда!
— А куда ты денешься? — удивился Стас. — Иначе уже с моей стороны будет не по-дружески. Теперь все берут.
— Это верно… то есть, как говорит Ленка, скверно! — подумав, вздохнул Ваня.
— Да и лишние деньги вам не помешают!
— И это правда! В Покровке особо не заработаешь… У нас, тут, считай, как в Средние века, натуральное хозяйство: что огород дает, то и в рот… А купить что-нибудь — вкусное или красивое — ни-ни… С чего бы? Отцу постоянно зарплату задерживают. Мамка вообще, как говорит Ленка, рублевые копейки получает. Ну ладно, — Ваня взглянул на свои старенькие часы с простым черным ремешком и потянулся к полушубку и шапке. — Ленка тут тебе все приберет, помоет, завтрак приготовит, а мне пора!
— Уже пошел узнавать? — обрадовался Стас и неожиданно услышал:
— Нет, сначала на службу — в храм!
— Так ведь сегодня же Новый год!
— Ну и что? — удивленно пожал плечами Ваня. — Новый год это — по светскому календарю. А у нас свой, церковный. И вообще сейчас пост. Конечно, мы тоже отметили — но немного. Как говорится, воздали — кесарево кесарю…Ну а теперь — надо и Божие — Богу!
— Так все равно ведь — праздник! Вся страна отмечает! — попытался возразить Стас.
Но Ваня был неумолим.
— Главный праздник — это Рождество! — назидательно заметил он и как-то по-особенному, значимо посмотрел на друга: — Хотя… толку-то для человека от того, что родился Христос, если Он не родится в его душе?
— Это отец Михаил в своей проповеди на прошлое Рождество говорил! — вставила Лена.
— Да! — согласился Ваня, но, все-таки решив, что последняя точка в столь важном разговоре должна быть за ним, добавил: — А до него это еще святые отцы сказали!
Выполнив, как он посчитал, свою духовную миссию до конца, Ваня ушел, и Стас огляделся по сторонам, думая, чем бы заняться…
Неожиданно в окно постучали, и послышался зычный голос Григория Ивановича:
— Эй, работнички!
Лена собралась открыть форточку и все объяснить соседу, но Стас отчаянно замахал ей руками, чтобы она ни в коем случае не делала этого. Он подбежал к окну и, старательно подделываясь под восточный акцент, отозвался:
— Да, хазаин!
— Калым есть! Церковную ограду подновить надо!
— Каращо! Всо сдэлаэм!
— Тогда поехали, подвезу! — позвал Григорий Иванович, на что Стас, якобы сожалея, ответил:
— Вах-вах! Нэ можем, хазаин!
— Это еще почему?
— А у нас этот… как его там… — прошептал, припоминая, Стас и, вспомнив, крикнул: — Намаз!
— А‑а, — с уважением одобрил сосед. — Молитва — дело святое. Не смею мешать! Но как только закончите — приходите!
С облегчением выдохнув, Стас принялся бесцельно бродить по комнатам, пока подметавшая пол Лена не выдержала:
— Слушай! Шел бы и ты тоже в храм, а? — взмолилась она. — Мешаешься тут только… Да и грех теперь на тебе такой, что туда не просто идти, а бежать надо!
— Да я‑то, может быть, и пошел! — подумав, пожал плечами Стас. — А… что если узнают? В шапке-то ведь в храме стоять нельзя?
— В шапке нельзя! — согласилась Лена. — Зато в очках можно. Теперь ты в них, можно сказать, на вполне законном основании, — она протянула черные очки Стасу и язвительно усмехнулась: — Иди-иди, беглецу — все к лицу!
— Что ты хочешь этим сказать? — вспыхнул Стас, прекрасно понимая, что Лена намекает на поговорку: «подлецу все к лицу».
— А то, что твои родители правы! Разве можно так с ними? — осуждающе глядя на Стаса, сказала девушка и с болью в голосе добавила: — Горя ты просто не знал, Стасик, и отца не терял, как мы с Ваней, когда его, невиновного, посадили… И не пьет он у тебя…
— Ну, знаешь… — Стас даже задохнулся от гнева. — Было у меня в Покровке два друга. Точнее, друг и подруга. А теперь, кажется, остался только один!
И, надев очки, выскочил вон на улицу…
4
— О, Боже! — всплеснула руками мама.
«Зачем я сюда бежал? Чтобы и здесь выслушивать то же самое?!» — думал Стас, идя там, где было меньше людей, к храму. Пока он не продаст дом, в его планы никак не входило быть обнаруженным в Покровке. А то ведь родители, узнав от того же Григория Ивановича, что он здесь, могут помешать ему сделать это через контору, и все его мечты лопнут, как мыльный пузырь.
Вспомнив о родителях, он нахмурился до рези в подбитом глазу и, что есть сил, пнул валявшийся посреди улицы камень.
Все началось с того, что часа за три до встречи Нового года мама, как всегда, не вытерпев, по секрету шепнула, что они с папой решили подарить ему новую игровую приставку.
Бедная мама! Уверенная в том, что несказанно обрадовала этим сына, она побежала к духовке, где у нее пекся пирог. А Стас с вытянутым от разочарования лицом остался стоять перед своим, на зависть московским приятелям, мощным, но уже явно не устраивавшим его, ноутбуком.
Зачем ему нужна была какая-то игрушка, если он решил с этого Нового года начать дело, которое в итоге принесет ему славу, деньги, а главное, власть едва ли не над всем, а может, как знать, и над всем миром? То есть все то, о чем он мечтал с того момента, как здесь, в Покровке, впервые задумался о смысле жизни!
Его тайна, о которой он не мог пока сказать Ване с Леной, в нескольких словах выглядела так: как сказал учитель информатики и подтвердил преподаватель физики, оба пораженные его быстрым, нестандартным умом, Стас Теплов непременно поразит науку небывалыми открытиями. И он, действительно, собирался сделать это. Но что именно — ни информатик, ни физик даже представить себе не могли!
Стасу не было никаких дел до новых формул или программ… Нет! Он изобретет… — только тс-сс! — качественно новый вирус, перед которым окажутся бессильными все антивирусные программы. Конечно, его еще надо придумать. И пусть на это уйдут долгие годы. Может быть, целая жизнь. Но овчинка стоила выделки. Тогда все банки, все учреждения, да что там — все государства будут платить ему дань, чтобы он этим вирусом не уничтожил разом интернет — эту паутину, которая так опутала землю, что без нее уже практически невозможна никакая серьезная деятельность. Пусть, пусть пока опутывает еще крепче — тем большей будет ему эта дань!
Безусловно, вместе с этим надо будет придумать нечто качественно новое, чтобы самому при этом оставаться необнаруженным. И решить еще массу различных проблем и вопросов. Но он был уверен, что в итоге справится со всем этим. Главное — начать! Дело оставалось за мощной техникой. Но разве можно всерьез добиться чего-то на ноутбуке? И он так надеялся, что отец с матерью выполнят давнюю его просьбу, на которую он постоянно намекал им последние месяцы: купят ему настоящий профессиональный компьютер. Ну, а он на его основе сделает из него то, что необходимо хотя бы для первых шагов на пути к цели. И вдруг вместо этого — игровая приставка!..
Нужно было срочно что-то предпринимать. И тогда Стас направился прямо в кабинет отца. Несмотря на то, что тот, как всегда, работал, он подошел к нему и осторожно спросил:
— Пап, к тебе мож…
— Да, и без всяких… «но»! — не прекращая писать, разрешил отец. Была у них такая давняя игра — доканчивать друг за друга слова. Особенно, когда отец был в хорошем настроении.
Ободренный этим обстоятельством, Стас смело вошел в кабинет, сел на диван и полуобиженным, полупросительным тоном сказал:
— Пап, ну зачем мне какая-то игровая приставка? Я же просил у вас хороший компьютер…
— Не удержалась все-таки! — недовольно покачал головой отец, покосившись в сторону кухни, и затем недоуменно взглянул на сына: — А в чем, собственно, причина твоего недовольства? Я ведь отдал тебе свой ноутбук. А он, поверь мне, не из самых дешевых и слабых! Скорее, даже наоборот! Это подарок от одного моего очень состоятельного пациента.
— Я знаю… — согласно кивнул Стас и придал своему тону самые умоляющие, на какие был только способен, нотки. — Но мне нужен настоящий, мощный компьютер… Причем такой, чтобы на него можно было поставить как минимум семь винчестеров!
— Сколько-сколько?!
— Ну, для начала хотя бы — пять… — поняв, что сболтнул лишнее, поправился Стас.
— Для чего? — внимательно посмотрел на него отец.
Стас промолчал. Не мог же он сказать всей правды! Иначе бы сразу такое началось, что у него ноутбук, и тот бы отобрали, причем, немедленно и без всяких там «но»!
Отец ждал. Стас молчал.
И тогда отец, с досадой бросив авторучку на недописанный лист бумаги, прошел к маме на кухню и сказал, что у него к ней срочный серьезный разговор. Серьезный, потому что касается их сына, а срочный, потому что хотел бы раз и навсегда оставить его в уходящем году. Мама, попросив Стаса дорезать сыр, с упреком покачала головой: зачем, мол, ты выдал меня, и направилась вслед за отцом.
Из зала, где, как повелось с самого детства, стояла наряженная елка и уже начал заставляться всякими вкусными блюдами праздничный стол, послышались их голоса.
— Вполне естественно, что наш мальчик захотел то, что ему нужно для развития его творческих способностей! — сразу же встала на сторону Стаса мама и, как всегда, принялась упрекать отца: — С твоим талантом, клиентурой и, главное, результатами мы давно могли бы жить, ни в чем не нуждаясь! Другие бездарности, только изображая из себя великих светил, давно уже живут во дворцах, для них персональные клиники открывают, у них миллионные счета в крупнейших банках мира, а ты…
— А я не могу потакать каждой прихоти сына! — принялся отстаивать свое мнение отец. — Тем более, когда он не может аргументировать свои весьма серьезные просьбы!
— Ну, разве это такая уж серьезная просьба — новый компьютер?
— Не просто новый, а мощный, и даже сверхмощный! А что если он нужен ему для того, чтобы стать каким-нибудь хакером?
— Ну ты, Сережа, как всегда преувеличиваешь!
— Да нет, боюсь, что на этот раз даже преуменьшаю! Ты до сих пор видишь в нем нашего маленького, доброго Стасика. А мне кажется, что он уже дошел до весьма плачевного состояния! Я в последнее время наблюдаю за ним и все чаще вспоминаю слова покойного отца Тихона Ивановича, что из нашего сына может вырасти или великий ученый, или великий преступник! Так вот я не хочу, чтобы с ним случилось последнее!
Услышав это, Стас так неловко повернулся, что тарелка с сыром упала на пол и разбилась вдребезги.
— Сервизная! — вбежав на кухню, ахнула мама, но — Новый год есть Новый год — только рукой махнула и попросила: — А ну-ка наклонись, чтобы я хоть смогла дать тебе подзатыльник…
— Подставь табуретку и дай, если это тебе так надо! — буркнул Стас. — А мне все равно!
— Да как ты с матерью разговариваешь? — возмутился отец и, подойдя сыну, сам дал ему совсем не сильную, но получившуюся неожиданно звонкой и потому особенно обидной, затрещину.
— Вот спасибо! — обиженно воскликнул Стас и хмуро уточнил: — Это мне что — вместо тех денег, которые я у вас просил?
— Ну нет их сейчас у нас! — сразу смягчился отец. За все почти пятнадцать лет он лишь три или четыре раза позволил себе шлепнуть сына, хотел даже однажды выпороть его ремнем, кстати, в этой самой Покровке, и то не вышло… Он виновато посмотрел на Стаса и развел руками: — Да если бы были, разве бы я не дал?
— Нет, говоришь? — с дрожью в голосе переспросил Стас и уточнил: — А как же та пачка денег, которую ты доверил мне хранить маме на шубу? Мне бы их, как раз, на компьютер хватило!
Отец мгновенно посуровел и укоризненно покачал головой:
— А вот это уже совсем не по-мужски. И у кого ты только научился выдавать чужие секреты?
— А у тебя! — выкрикнул, будучи уже не в силах остановиться, Стас.
— У меня?! — изумился отец и, словно призывая в свидетели маму, растерянно посмотрел на нее: — Да я никогда в жизни не выдавал ничьих секретов. Это у меня профессиональное! Этого мне просто никогда не позволяла врачебная этика, совесть, тайна болезни пациента, наконец!
— Тайна болезни, говоришь? Никогда? А как же тогда Макс?
— Какой еще Макс? — не понял отец.
— Бывший кик-боксер в Покровке! Помнишь, он однажды пришел к тебе, чтобы узнать, как ему откосить от армии, а ты сказал, что он весь такой больной, что его и так забракует любая комиссия?
— Ну, положим, припоминаю нечто подобное…
— А потом, когда он ушел, ты еще сказал, что у него настолько больная почка, что стоит по ней даже слегка ударить, и наступит такой шок, из которого он может не выйти!
— Может, и сказал… не помню уже… — честно признался отец. — Это ведь несколько не по моей специальности!
— Вот видишь, ты уже даже не помнишь! — запальчиво упрекнул его Стас. — А я, между прочим, тогда из-за этого чуть было его не убил!
— Как это — ты?!
— Сережа, Стасик… остановитесь! — умоляюще посмотрела на сына с мужем мама.
— Нет-нет, пусть продолжает! — разрешил отец.
Но Стаса и без этого уже трудно было остановить.
— А вот так — именно я! — с вызовом заявил он.
— Постой-постой! — попытался остановить его отец. — Но ведь, насколько я помню, Макса ударил сын нового русского, если не ошибаюсь, — Никита! Или, как вы называли его — Ник…
— Если бы Ник! — усмехнулся Стас. — Это я так подстроил, чтобы все на него подумали. Узнав, что он обещал убить Макса за то, что тот требовал с него денег, я дождался, пока Ник в толпе встанет с ним рядом — и ударил кулаком Макса в то самое место, о котором ты говорил!
— О, Боже! — всплеснула руками мама. — А если бы он, действительно, умер?!
— Да разве об этом сейчас надо говорить, тем более что парень тогда выжил, пусть чудом, по молитве Тихона Ивановича! — остановил ее отец и с горечью оглядел Стаса, будто бы видел его в первый раз: — Самое страшное то, что, оказывается, наш с тобой сын — подлец!
— Что?! — ошеломленно переспросил Стас и с последней надеждой повернулся к маме.
Но всегда защищавшая и встававшая на его сторону мама на этот раз ничего не возразила отцу. То есть, выходило, что она молчаливо согласилась с ним.
Не помня себя, Стас пулей вылетел из кухни. Ворвался в свою комнату. Здесь, задыхаясь от обиды, досады, что все вышло совсем не так, как ему хотелось, он схватил портфель с ноутбуком… бросил в карман паспорт с вложенной в него дарственной на дом в Покровке — решение поехать сюда появилось позднее, когда он уже брел по начинавшей отмечать Новый год Москве…
И — выбежал из квартиры…
5
«Если бы это было так просто!» — усмехнулся Стас.
В храме было тепло, торжественно и покойно. Стас пристроился в самом уголке, чтобы его не так было заметно, и огляделся. Ничто не напоминало здесь о том, что за стенами — суматошный и шумный Новый год. Отец Михаил то подавал возгласы за закрытыми Царскими Вратами, то появлялся перед ними. Трудно было признать в нем того самого бывшего кик-боксера Макса, которого в свое время так панически боялся Стас. В церковном облачении, с бородкой он выглядел совсем взрослым и… каким-то совершенно другим. Хотя в движениях отец Михаил по-прежнему был быстр и подвижен, службу он совершал неторопливо и как-то особенно благоговейно, хотя в храме было совсем немного народу, человек десять-пятнадцать, не больше.
Самым приметным из них был старик-инвалид в кресле-каталке, за которым стоял охранник. «Не иначе как обитатель коттеджей!» — решил Стас. Еще бросалась в глаза очень красивая женщина, в роскошной шубе, лет сорока пяти, стоявшая в другом конце храма, тоже, наверное, жившая там.
Кроме прихожан был еще хор из трех старушек, а за прилавком, где продавались свечи и иконы, стояла одна из женщин, которую Стас видел сегодня у колодца. Подходившие к ней покупатели называли ее Натальей Васильевной.
Мало-помалу Стас отмякал — и телом в тепле, и душой в этом умиротворяющем даже самые злобные и мстительные мысли месте…
Служба тем временем шла своим чередом. Ваня в красивом облачении выносил из алтаря перед отцом Михаилом длинную свечу, громко читал по большой книге с расшитой закладкой послание святого Апостола Павла.
Старушки пели тонко, слегка дрожащими голосами, но слаженно и красиво. Из всех слов понятно было лишь часто повторяющееся «Господи, помилуй!» Все остальное звучало на незнакомом церковнославянском языке. Стас прислушался, и вдруг его охватило странное чувство: он, вроде, ничего не понимал умом, но каким-то непостижимым образом словно бы чувствовал сердцем, как что-то до боли забытое, свое, родное…
Потом все, кто был в храме, хором запели «Верую…»
Затем, когда Стас уже стал перебирать затекшими с непривычки от долгого стояния на одном месте ногами, — «Отче наш»…
После этого отец Михаил причастил старика-инвалида, которого охранник подвез к Чаше… И, наконец, выйдя на амвон с большим напрестольным крестом в руках, сказал:
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
— Аминь… — дружно откликнулись люди.
Отец Михаил оглядел их, ненадолго задержался глазами на втянувшем голову в плечи Стасе и продолжил:
— Дорогие братья и сестры! Поздравляю вас с Новым годом и приближающимся Рождеством Христовым! Все мы с вами живем в миру и поэтому так или иначе связаны с ним, а, следовательно, и с некоторыми светскими правилами и обычаями. Однако не будем забывать, что мир, в котором мы живем — это бурное житейское море, полное греха, пороков и соблазнов. К счастью, у нас есть корабль — это Святая Церковь, Кормчий у которой — Сам Иисус Христос.
Отец Михаил перекрестился, и голос его стал строже:
— Будем помнить и то, что сейчас — время поста. А ведь пост — это одно из важнейших духовных средств в деле спасения души. Причем, суть поста не в том, чтобы есть определенную пищу. Если вы не едите мясного и молочного, но просиживаете часами перед телевизором — это не пост. Если во время поста ходите по дискотекам и часами ведете пустопорожние беседы — это тоже не пост. Если вы сами воздерживаетесь от скоромного и развлечений, но осуждаете других за грехи и ошибки и вообще за их нерадивую жизнь — это тем более не пост. Что же такое пост?
Отец Михаил сделал паузу, словно подчеркивая, что скажет сейчас то, что следует не только услышать, но и запомнить, и сказал:
— Пост — это воздержание от всего, что может вставать между человеком и Богом. Это особенно благоприятное время для того, чтобы задуматься о своей жизни, произвести переоценку ее ценностей и свернуть с соблазнительных и красивых, но ложных дорог, ведущих в ад, на единственно тесный, узкий путь, ведущий в рай, к Богу! Аминь!
Проповедь закончилась.
Стас, несколько раз бывший в московских храмах, знал, что сейчас люди подойдут к кресту, поцелуют его и разойдутся. И действительно, в храме началось движение, но отец Михаил остановил его.
— А теперь, — громко сказал он, — встретив Новый год, давайте возблагодарим Господа нашего за те милости, что Он явил в году минувшем, и помолимся о ниспослании нам благодати в грядущем году!
«Что это, — не понял приготовившийся уже уходить Стас. — Еще не конец службе?»
Все объяснил Ваня. Поставив рядом с храмовой иконой раздвижной аналой, он подбежал к Стасу и прошептал:
— Сейчас еще будет молебен! Это недолго, но очень полезно. Получишь благословение на целый год, и все твои проблемы и беды будут уже решаться с Божьей помощью!
«Если бы все это, действительно, было так просто!» — усмехнулся про себя Стас, но на всякий случай решил остаться.
Молебен, и правда, прошел очень быстро. Но опять подбежавший Ваня сказал, что ему еще надо помочь батюшке отслужить панихиду на могилке отца Тихона.
— Что же ты сразу-то не сказал? — нахмурился Стас и услышал в ответ:
— Да я и сам не знал!
Ваня кивнул на красивую женщину и сказал:
— Оказывается, наша благотворительница неожиданно приехала в Покровку, зашла на службу и заказала панихиду. Она знаешь, как храму помогает! У нее дом то ли в Америке, то ли в Англии, а здесь — коттедж. Хочешь, иди домой, а то, может, давай вместе сходим?
Стас помялся, вспомнив, что дома у него Ленка, с которой ему теперь не то, что общаться, но даже видеться не хотелось, и решил:
— Мне все равно! В принципе, можно и сходить…
— И правильно! — одобрил Ваня. — С отцом Тихоном хоть повидаешься…
— Как это? — недоуменно посмотрел на него Стас. — Ведь его давно уже нет!
— Да ты что! — в свою очередь удивился Ваня. — Он и сейчас, как живой!
— Разве такое бывает?
— Еще как! Знаешь, что Серафим Саровский говорил шедшим к нему людям? «Как умру, приходите ко мне на могилку, словно к живому, и я, как сейчас, буду выслушивать вас и помогать!» Так и к отцу Тихону теперь со всех городов едут, горе свое выплакивают, помощи просят.
— И что — помогает?
Ваня осуждающе посмотрел на своего друга, уловил недоверие в его глазах и только рукой махнул:
— Да что я тебе буду говорить, только время зря тратить? Идем, сам все увидишь!
6
— Да ну! — не поверил Стас. — Это же противоречит всем законам физики!
Женщина оказалась не только красивой и богато одетой. У нее еще был и очень дорогой, даже по московским меркам, автомобиль. Она подвезла их на нем к кладбищу. Стас было заупрямился, но Ваня буквально впихнул его в машину и прикрыл собой. К тому же отец Михаил, все время глядя вперед, ни разу не обернулся, и Стас так и остался незамеченным. А дальше они пошли пешком. Отец Михаил с женщиной впереди. Ваня с чемоданчиком, Стас и несколько паломников, отправившихся на кладбище заранее, — сзади.
Все вместе они вошли за ажурную металлическую ограду, где был заснеженный бугорок и стоял большой белый крест с овальной керамической фотографией отца Тихона.
Несмотря на то, что знакомых лиц здесь не было видно, Стас снова пристроился в самом неприметном месте. Вдруг его все же заметит отец Михаил? Но тот, наверное, как и положено настоящему монаху, словно вообще ничего не замечал вокруг. Взяв у Вани чемоданчик, он привычно положил его на столик перед скамейкой и достал кадило. Ваня бросил в него черную таблетку древесного угля, чиркнул зажигалкой, раскалил докрасна уголь, затем положил на него несколько розовых кусочков ладана, и панихида началась.
Отец Михаил читал нараспев длинные заупокойные молитвы.
Старушки вместе с паломниками подпевали ему.
Красивая женщина неотрывно смотрела на фотографию.
«Не иначе, как из тех, кто тоже выплакал ему свое горе, и он вот как щедро помог ей!» — подумал о ней Стас. И невольно стал вспоминать, как виделся, общался с отцом Тихоном и однажды даже успел поговорить с ним на самую важную тему, которая только может быть для любого человека: о смерти, жизни и вечности…
Вспомнив об этом, он невольно огляделся и вдруг с удивлением подумал, что находится на кладбище и совершенно не испытывает чувства страха.
Страх смерти, точнее, животный ужас перед ее неизбежностью, мучавший его с раннего детства до встречи с отцом Тихоном, исчез после разговора с ним раз и навсегда. Главное, что он понял — смерти нет, и даже если бы он пожелал, умереть навсегда ему все равно не удастся!
Правда, была еще вторая часть беседы, когда отец Тихон сказал, что после смерти человека ждет либо вечная счастливая жизнь, либо такая, что лучше, и правда, было бы умереть. Но серьезно подумать об этом у Стаса как-то ни разу не удалось.
Он и вспомнил-то об этом только здесь и сейчас!
После панихиды люди стали подходить к кресту и целовать его.
Отец Михаил заговорил с красивой женщиной, в их беседе слышались какие-то цифры, сроки… Воспользовавшись этим, Ваня подошел к Стасу и показал глазами на старушку лет восьмидесяти:
— Видишь ее?
— Ну! — кивнул в ответ Стас.
— Это баба Маша из нашего райцентра. Два месяца назад она сломала руку в запястье. Врачи сделали рентген и сказали — гиблое дело: место такое, что и у молодого человека долго срастается, а тут такой возраст… А рука уже чернеть начала, — Ваня показал на ремешок своих часов и уточнил: — Чернее этого ремешка была! Тогда она приехала сюда, приложила руку к кресту, помолилась о упокоении отца Тихона, попросила его помочь, и что бы ты думал?
Ваня, подражая отцу Михаилу, сделал паузу, словно предупреждая, что сейчас последует самое важное, и торжествующе перечислил:
— Через неделю чернота спала, через две недели прошла боль. А еще через месяц врачи, сделав повторный рентген, только руками развели. «Этого не может быть! — заявили они. — Даже если бы вам было восемнадцать лет, и вам сделал бы операцию самый опытный хирург, все равно так быстро и точно, как по линейке, не смогло бы срастись!..»
Ваня взглянул на уже внимательнее, но все еще с прежней долей недоверия слушавшего его друга и предложил:
— Не веришь, сам у нее спроси! Хочешь, подзову?
— Да неудобно как-то, … — подумав, отказался Стас. Хотелось, конечно, услышать о чуде от того, с кем оно произошло — так сказать, из первых уст. Но он ведь все равно не видел ее руку черной. Да и отец Михаил мог заметить…
— Не хочешь, не надо! — не стал настаивать Ваня. — Если хочешь знать, тут к чудесам уже как будто привыкли! Иной раз, говорят, даже свечи здесь зажигаются сами собой!
— Ну это ты уже совсем загнул! — отмахнулся Стас. — Такое противоречит всем законам физики! А с ней, прости, не поспоришь!
— Сам не видел, врать не буду! — честно признался Ваня. — Но слышал это уже не от одного человека! Отец Михаил, правда, не приветствует, когда на могилку ставят свечи. Но все равно приносят… И поэтому говорят об этом обычно шепотом. А недавно тут вообще один мужчина от гангрены излечился!
— Да ну? — с нескрываемой усмешкой посмотрел на друга Стас. — Ты что, забыл, что я сын врача?
— Ничего я не забыл! У меня, между прочим, тоже, если помнишь, мама — медсестра! И когда она осматривала его, только еще приехавшего на костылях откуда-то из Сибири, то сказала, что гангрена такая, что даже если отнять ногу, его уже не спасти. А он пришел сюда, сделал брение из земли и снега с могилы, обмазал ногу, и так повторял целую неделю!
— И что же?
— А ничего! Исцелился, куда только его гангрена девалась! Сегодня утром уехал! Видел бы ты его: снова красивый, молодой, счастливый… — снова радостно перечислил Ваня. — Да ты его даже мог на нашей станции видеть — он с такой яркой сине-красной сумкой был!
— Постой-постой… С красно-синей сумкой? — вдруг остановил его озадаченный Стас. — Высокий, в темном пальто?
— Ну да!
— Точно, видел. Только… уже без костылей!
— Правильно, их Григорий Иванович себе забрал! — кивнул Ваня.
— Зачем? — машинально спросил Стас.
— Как реликвию! И чтобы таким, как ты, Фомам неверующим, показывать!
Ваня заметил, что отец Михаил закончил разговор с красивой женщиной, и виновато сказал:
— Ты прости, но мне еще надо на полчаса в храм заехать. Чемоданчик завезти, помочь отцу Михаилу в алтаре немного прибраться…
— Поезжай, я тут при чем? — пожал плечами Стас.
— А ты?
— А я постою еще немного здесь — и домой.
— Тогда давай так… — предложил Ваня. — Я после храма забегу в контору… ах ты!.. — вдруг спохватился он. — Она же сегодня закрыта! Ну тогда прямо к той женщине, которая там работает, да узнаю, как нам быстрее продать твой дом! А потом заскочу в магазин и куплю тебе что-нибудь поесть. Только… — Ваня замялся и переступил с ноги на ногу.
Стас сразу все понял и, порывшись в кармане, протянул ему деньги. Подумав, добавил еще:
— А это вам от меня с Ленкой! Купите себе что-нибудь вкусное или красивое, одним словом — новогоднее!
Ваня начал было отказываться от денег, но Стас сам зажал их в кулаке друга. И тот, почему-то сразу засуетившись, направился к столику укладывать в чемоданчик священническое облачение и кадило.
Стас со вздохом понимания и сожаления посмотрел ему вслед, но тут произошло такое, что заставило его забыть о друге…
Оставшись одна — отца Михаила, как только он освободился, сразу окружили паломники — красивая женщина подошла к кресту и стала целовать фотографию отца Тихона, что-то сбивчиво и горячо шепча ему, действительно, как живому… Казалось, никто и ничто не сможет оторвать теперь ее от этого креста. Но неожиданно из-за ограды послышался удивленный мужской голос: «Настя?!» Женщина мгновенно оглянулась, и на ее лице появился страх.
Стас невольно проследовал за ее взглядом и увидел высокого человека, с жестким волевым лицом, какие бывают у отрицательных героев в фильмах, одетого по самой последней европейской моде.
— Настя! — удивленно повторил тот. — Я еду мимо, гляжу, твоя машина около кладбища. Что ты тут делаешь?
Он направился к калитке, но красивая женщина порывисто вскочила с колен и, загораживая фотографию собой, заторопилась навстречу мужчине, не давая ему даже войти за ограду.
— Кто тут похоронен? — кивнул тот на крест.
— Да так — одна… монашка… — почему-то солгала красивая женщина. — Говорят, она очень помогает просящим у нее помощи. Видишь, сколько паломников к ней приезжает со всех концов страны? Вот и я тоже решила присоединиться к ним!
— Да тебе-то о чем просить? — удивленно спросил мужчина. — У тебя и без того все, кажется, есть…
— Ну… мало ли какие секреты могут быть у женщины?
Красивая женщина просительным тоном сказала, что отвезет в храм священника и оттуда — сразу домой.
Мужчина, недовольно кивнув, ушел, и женщина, с облегчением выдохнув, стала дожидаться, когда отец Михаил ответит на многочисленные вопросы паломников.
«Странно… Почему она солгала ему?» — подумал Стас, и как только Ваня снова подошел к нему, показывая на красивую женщину, шепнул:
— Знаешь, мне кажется, с ней связана какая-то тайна…
Ваня с усмешкой поглядел на него и ответил:
— Мне неизвестно, что там связано с Анастасией Семеновной. Но точно знаю одно. Как только ты появляешься в Покровке, так у нас, действительно, сразу же начинаются какие-то тайны. Ты что их — собой, как магнитом, притягиваешь, что ли?..
7
— Да… — только и смог покачать головой Стас.
Дома было чисто, проветрено и как-то очень светло. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Лена раздвинула шторы. И вообще уже окончательно наступил день. Точнее, почти полдень.
А еще пахло чем-то удивительно вкусным. Причину этого запаха Стас сразу увидел, войдя в родительскую комнату. Здесь, на обеденном столе стояла тарелка с жареной картошкой и миска, доверху наполненная квашеной капустой. Вспомнив, что он ничего не ел со вчерашнего вечера, если не считать пирожка с чем-то, который он купил на вокзале, Стас сел за стол, набросился на еду и вдруг с изумлением увидел свой телефон.
Только тут он вспомнил, что забыл его дома. Вот что значит Покровка! В Москве и минуты без него не смог бы пробыть!
Не прекращая есть, Стас просмотрел последнюю информацию. Вызовов стало больше, но в основном, от друзей. А вот денег на счету… Он вгляделся внимательней и обомлел: его счет был почти обнулен, хотя вчера он положил кругленькую сумму на тот случай, если с этим возникнут проблемы в Покровке…
— Ленка! — с подозрением в голосе окликнул он.
— Да! — отозвалась та из кухни.
— Ты случайно не звонила кому-нибудь, пока меня тут не было?
Вместо ответа Лена принесла аппетитных маринованных маслят, тарелку с нарезанным батоном, подчеркнуто сухо извинилась, что забыла сразу подать хлеб, и только после этого с вызовом пожала плечами:
— А хоть бы и звонила! Ведь ты сам говорил, что тебе все равно!
После храма, кладбища и той немалой работы, что проделала в доме Лена, у Стаса уже не было чувства той острой враждебности к ней, с которой он уходил. Но Лена не изменилась, и он тоже подчеркнуто вежливо сказал:
— Я, собственно говоря, и сейчас не против. Но надо было хотя бы разрешения попросить и… как-то знать меру! Кому звонила-то хоть?
Лена промолчала.
Тогда он нажал несколько кнопок и удивился:
— Надо же — все стерла! Действительно, разбираешься! Что, решила, пользуясь случаем, всех своих подруг поздравить с Новым годом?
— Ну, положим, не всех… и не только подруг… — уклоняясь от прямого ответа, буркнула Лена и, переводя разговор в другое русло, посмотрела в окно: — Что-то Вани долго нет…
— Да он, наверное, уже в магазине! — предположил Стас.
— В магазине? Зачем? — сразу насторожилась Лена.
— А я ему денег дал, чтобы он мне чего-нибудь поесть купил. Откуда я знал, что ты здесь столько всего наготовишь? Ну и еще там немного — вам на подарки!
Стас ожидал, что Лена обрадуется, и оценит его благородный шаг: все-таки поругались, а он и ей дал на подарок, но она только покачала головой и безнадежно махнула рукой:
— Ну тогда его скоро не жди!
— Это еще почему? — удивился Стас и услышал в ответ короткое, но с явным упреком:
— Играет!
— Во что?
— А у нас в магазине — игровой автомат недавно установили. Ох, вредная штука! И так у людей денег нет, так он и последние отбирает, если вдруг заведутся!
— Что ж ты его тогда никак по-другому не назвала?
— Зачем? — не поняла Лена. — Он и так от слова — автоматически, то есть, не думая, деньги проматывать. У нас уже многие рады от него избавиться, да как?
— А вы попросите дядю Андрея, он его стукнет разок и все! — с усмешкой посоветовал Стас, вспоминая самого рослого и сильного мужчину в Покровке. — У него ведь не кулак, а кувалда!
— Этот испортим — новый поставят! — нахмурилась Лена. — Да и дядя Андрей после болезни совсем изменился и уже не дядя Андрей, а дядя Хандрей. Какая там кувалда — он и ведра с водой теперь не поднимет. Слушай! — в упор посмотрела она на Стаса, — Ваня говорил, ты писал, что с электроникой чуть ли не на «ты». Или только хвастал?
— Почему хвастал? — пожал плечами тот. — Кое в чем, и правда, соображаю. Первые места на олимпиадах за глаза, что ли, дают?
— А раз так, то сделай что-нибудь! Такое, чтобы его убрали от нас раз и навсегда!
— Да что тут можно сделать? — пожал плечами Стас и вдруг почесал висок — любая технически сложная, а еще лучше, невыполнимая задача вызывала у него интерес. — Хотя, подумать, конечно же, можно!…
— Подумать! — набросилась на него Лена. — Да этот автомат без хлеба скоро многих оставит, а он — подумать! И Ваньку до добра не доведет! Он же ведь после него просто ненормальным становится…
В правдивости слов Лены Стас смог убедиться сам, когда через час, грохнув дверью, в доме появился Ваня. Он был весь какой-то возбужденный, взъерошенный, огорченный и очень виноватый.
— Что, опять проигрался? — подбоченясь, встретила его Лена и осуждающе покачала головой: — Финздрав предупреждал!
— Отстань, не до тебя! — отмахнулся от нее Ваня.
Пробормотав что-то невнятное, он положил на стол банку рыбных консервов в томатном соусе, две пачки самой дешевой быстроразвариваемой вермишели, которую Лена еще три года назад с презрением называла «ври-мишелью», и протянул сестре… копеечный леденец.
— Это тебе, от Стасика… подарок на Новый год! — пробормотал он и, отводя глаза от удивленно смотревшего на него друга, добавил: — А свой я по дороге сюда уже съел…
— Да… — только и смог покачать головой Стас.
Лена была права.
Денег, что он дал Ване, хватило бы, по крайней мере, ему на хорошие пельмени, сыр, колбасу, а им — на пару коробок самых дорогих конфет… Еще бы и на куклу Ленке осталось!
«Хотя… какая теперь ей кукла? — усмехнулся про себя Стас, видя, как Лена ставит перед братом тарелку и заботливо накладывает в нее картошку с грибами. — Сама уже вон какой хозяйкой становится!»
Присоединившись к Стасу, Ваня постепенно пришел в себя и, снова став прежним, деловито сказал:
— Значит, так. Был я у той женщины из конторы. Не контора у них, а самая настоящая контра, как называет ее Ленка. В общем, как я и предполагал, ничего у тебя не получится с продажей этого дома, даже если на него и найдется покупатель!
— Это еще почему? — едва не выронил вилку от огорчения Стас.
— А потому что ты еще несовершеннолетний!
— Но у меня же ведь паспорт есть! И дарственная, заверенная нотариусом!
— Все равно, до восемнадцати лет куплю-продажу могут осуществлять только родители! — жестко сказал Ваня, и Стас жалобно простонал:
— Зачем тогда паспорта-то дают в четырнадцать?
— Не знаю… — недоуменно пожал плечами Ваня. — Наверное, чтобы билеты на поезд, как ты, сами могли брать. Или, как я слышал, чтобы девчата в известных случаях могли раньше времени замуж выйти! — строго посмотрел он на стыдливо покрасневшую Лену. —
А чтобы продать или купить дом, машину или еще серьезное что-то сделать… — он отправил в рот несколько раз упрямо соскальзывавший с вилки грибок и безнадежно развел руками: — Так это нет — никак невозможно.
Ваня сочувственно положил ладонь на плечо донельзя огорченного Стаса и вздохнул:
— А с людьми я и говорить даже не стал. Во-первых, сам видишь — без толку. А, во-вторых, здесь дома никому не нужны. Когда вы этот купили, в Покровке целых полгода эта новость — номер один была. Те, кому тут дома по наследству достались, знаешь, как тому, кто его вам продал, завидовали? Вон и сейчас один неплохой дом у пруда предлагают, за копейки считай, и то никому не нужен!
— Да там хозяева такие буяницы — в смысле, буйные пьяницы и лентяи, что так им и надо! — презрительно поджала губы Лена, и Ваня, с упреком посмотрев на нее, строго сказал:
— Между прочим, сегодня во время проповеди отец Михаил говорил, что тот, кто осуждает других во время поста, то словно и не постится!
— Точно! — подтвердил Стас.
— А я не осуждаю, а обличаю! — с вызовом начала было Лена, но Ваня остановил ее:
— Ладно, слышал уже и не раз…
Он встал из-за стола, поднес руку ко лбу, чтобы перекреститься, но не найдя в углу иконы, осуждающе покачал головой, перекрестился просто так и сказал:
— Ты, Стасик, давай отдыхай с дороги. А нам с Ленкой пора и честь знать! Да, чуть не забыл! — одеваясь, вдруг вспомнил он: — Отец Михаил велел тебе тетрадь отца Тихона передать!
— Он что меня — видел?! — сразу насторожился Стас, но тут же вспомнив о том, что услышал от Вани, махнул рукой: — А впрочем, какая теперь разница…
— Есть разница! Он не только тебя видел, но и спросил, почему ты к нему не подошел. А тетрадь эту, как он сказал, — протянул толстую общую тетрадь Ваня, — тебе сам отец Тихон велел передать!
— Когда?! — недоверчиво покосился на нее Стас.
— Когда еще был жив!
Стас, ничего не понимая, посмотрел на Ваню:
— Ты, наверное, что-нибудь путаешь?
Но Ваня был совершенно уверен в том, что говорил.
— Да ничего я не путаю! — даже возмутился он. — Все передаю точно со слов отца Михаила. Когда отец Тихон давал ему перед смертью распоряжения насчет вещей в своей монастырской келии, то так прямо и сказал: «А тетрадь отдашь Стасу, когда он снова приедет в Покровское. Пусть прочитает ее и разберется…»
— А, понимаю — во всем том, что тут написано? — уточнил Стас, видя, что тетрадь состоит из большого текста и обрывочных записей.
— Да нет — в самом себе! — отрицательно покачал головой Ваня и, перехватив удивленный взгляд Стаса, добавил: — Это не я, а отец Михаил, точнее сам отец Тихон сказал…
8
Стас взял со стола тетрадь и раскрыл ее…
Закрыв за друзьями дверь на защелку, Стас принялся ходить по пустому дому.
Здесь все было так, как и в его последний приезд в Покровку. Тот же скрипучий деревянный пол. Маленькие окна с широкими подоконниками. Гулкие сени.
Как будто ничего не изменилось.
И, тем не менее, чего-то явно не хватало. Причем, самого главного. И он вдруг неожиданно понял, чего. Голосов отца и матери в родительской комнате.
Вспомнив о родителях, он вздохнул, но чтобы не омрачать себе и без того далеко не новогоднее настроение: в конце концов, ведь это они обидели его, а не он их, махнул рукой:
— А мне все равно!
И упав прямо в обуви на кровать, принялся осматривать свою давно забытую комнату.
Вся стена над кроватью была в журнальных и газетных вырезках. Фотографии президентов, генералов, министров, известных бизнесменов, курсы валют… Он приклеил их здесь, когда еще совсем мальчишкой размышлял, по совету отца, о смысле жизни. То есть, выбирал, как и для чего будет жить дальше. Кто-то из этих, самых известных тогда людей, теперь уже был в отставке, кто-то скрывался от правосудия, кто-то сидел в тюрьме, кого-то вообще уже не было на этом свете…
— Надо же — и эти люди были для меня когда-то кумирами! — с усмешкой подумал Стас — Ничего, скоро они сами будут завидовать мне! Конечно, те, что еще живы…
Мысль о том, что некоторые из тех, кто безучастно смотрел на него со стены, уже умерли, а Гиппократа, под скульптурным портретом которого он три года назад приписал «Император Деций», и вовсе нет уже больше, чем две тысячи лет, несколько омрачила его. Толку-то стараться, стремиться к власти, зарабатывать все больше и больше денег, наслаждаться жизнью, если все равно это когда-то закончится? Вернее, не кончится, а только начнется…
Но он сразу постарался отогнать и эту мысль:
— А мне все равно!
Эта фраза всегда успокаивала его. Услышав ее от кого-то из старших приятелей, он уже год или два защищался ей, словно щитом, от всего, что не устраивало или раздражало его.
Но на этот раз она прозвучала как-то неуверенно, и это озадачило Стаса.
— Все равно! — решительнее повторил он, поднялся с кровати, включил портативный компьютер и, через свой мобильный телефон, подключился к интернету.
— Ну, Ленка, ну Ленка… почти совсем обнулила счет… Теперь только бы денег хватило… — бормотал он, быстро, почти не глядя, нажимая на клавиши и, наконец, выдохнув: «Уф‑ф!!», с облегчением откинулся на спинку стула. Денег на счету опять было столько, что можно разговаривать хоть с заграницей. Этому научил его один из старших дружков — знакомый программист. Он не то, что, перекидывал деньги с чужого счета на свой телефон, но и по-крупному зарабатывал, как сам говорил, взламывая небольшие банки.
«Да, узнал бы отец, что я сейчас сделал… — усмехнулся он и зябко передернул плечами.… — А мама, наверное, вообще бы с ума сошла! И — то ли еще будет дальше? Хотя, конечно, с банками, то есть с законом, связываться я никогда не буду! Моя задача — только глобальный вирус! Иначе папа с мамой точно до славы своего сына не доживут!»
Вспомнив снова родителей, Стас посмотрел на телефон, у которого Лене удалось-таки отключить звук, и озадаченно хмыкнул.
Новых вызовов почему-то не было… Вернее, были, но — от забывших поздравить его друзей.
Он хотел сказать: «А мне все равно!», но вслух неожиданно для него самого вырвалось:
— Ничего не понимаю…
Стас принялся ходить по пустым комнатам, пытаясь отвлечься. Можно, конечно, было выйти на улицу. Толку-то теперь дальше скрываться! Но там было холодно, скучно, неуютно…
Мысли о родителях, о том, что ему еще предстоит держать перед ними ответ за побег, о том, что зря он сюда приехал, наконец, о той же Вечности, смешались, словно в калейдоскопе, который, как ни крути — каждый раз увидишь что-нибудь новое. Только там все узоры красивые, а тут — один мрачнее другого!
В игры на компьютере играть не хотелось. Стас вообще не любил их, считая это детской забавой, недостойной его внимания, особенно учитывая цель, которая перед ним стояла.
И тогда он решил прибегнуть к уже испытанному здесь, в этой самой комнате, средству. Почти три года назад, он тоже, чтобы отвлечься, начал читать повесть, написанную отцом Тихоном учительском почерком в тетради, очень похожей на ту, что передал ему сегодня Ваня…
Он взял со стола тетрадь и раскрыл ее.
Да, обложка была та же. Но сама тетрадь — совсем другой.
В ней тоже была рукопись исторической повести или романа, но ее первые страницы, а потом все поля и кое-где обратные стороны мелкими-мелкими строчками покрывали дневниковые записи, чужие цитаты и собственные мысли отца Тихона. Речь шла о хорошо знакомом Стасу большом подмосковном городе, о школе, которые везде одинаковы, о нумизматическом клубе в Москве, где он частенько бывал, после того как получил паспорт, о домашних делах и жизненном пути отца Тихона, тогда еще учителя истории Василия Ивановича Голубева…
И — удивительное дело: записи были совсем короткие, но все такие точные и ясные, что Стас без труда стал зримо восстанавливать события, которые, по странному совпадению, начались, судя по первой указанной дате, с того самого года, когда он появился на свет!
Глава вторая. «Выгодный» заказ
1
Разошедшуюся не на шутку женщину трудно было остановить…
…Было еще темно, и в редких окнах отсыпавшегося после рабочей недели большого подмосковного города только-только начинал загораться свет, когда к автобусной остановке подбежал худощавый мужчина лет тридцати пяти. Самый первый автобус, с хрустом наехав на подмерзшую за ночь лужу — начинался апрель, уже не зима, но еще не весна — принял редкого в этот час пассажира и помчался дальше по пустынной дороге.
Оглядевшись в поисках кондуктора, мужчина увидел, что женщина с большой черной сумкой, из которой высовывались разноцветные змейки билетов, дремлет в высоком боковом кресле. Он показал двум старушкам с пушистыми веточками верб десять копеек, что, мол, готов заплатить за проезд. И, с трудом переводя дыхание, сел у окна.
Одет мужчина был в короткую шубку из искусственного каракуля или, как называли такие, «на рыбьем меху». На голове потертая кроличья шапка. На ногах — ботинки, подошвы которых давно нуждались в срочном ремонте.
Минут пять он ехал спокойно, но вдруг привстал и с озабоченным видом принялся рыться во всех карманах. Наконец, отыскал маленький бумажный пакетик и развернул его. Там находилась почти такая же по размерам, как и приготовленная к оплате монетка. Мужчина с облегчением выдохнул, сел и, крепко зажав ее в кулаке, снова блаженно закрыл глаза…
Очнулся он от грубого толчка в плечо.
— Эй! — раздался над головой хрипловатый со сна женский голос. — А за проезд кто будет платить?
Не открывая глаз, мужчина протянул заранее приготовленные десять копеек, задержал ладонь, чтобы получить билет со сдачей, но вместо этого услышал возмущенный крик:
— Нет, вы только посмотрите на него! Думает, раз бабка старая, то ей уже можно все, что угодно, подсовывать?!
Мужчина, открыв глаза, посмотрел на то, что осталось у него руке и, увидев, что кондуктор размахнулась, чтобы вышвырнуть отданное им в открывшуюся на остановке дверь, испуганно ахнул:
— Что вы делаете?! Погодите!!!
Он всунул в ладонь кондуктору десять копеек, схватил уже готовую полететь в лужу монетку, и виновато принялся объяснять:
— Простите!.. Я вам по ошибке дал совсем не то, что хотел!
Однако разошедшуюся не на шутку женщину уже трудно было остановить.
— Вот народ! — на весь автобус продолжала шуметь она. — То дореформенные двадцать копеек, то медные кружочки, а то и пуговицы вместо денег всучить норовят! И еще сдачи с них требуют! И‑эх! А еще интеллигентный с виду человек!
— Какие кружочки? Какие пуговицы! — мужчина, вспыхнув, прижал к груди ладонь, то ли успокаивая сердце, то ли заверяя кондуктора в правоте своих слов. — Да вы даже представить себе не можете истинной ценности этой монеты! Она… дороже этого автобуса!.. А то и всего вашего автопарка! Мне теперь и сдачи-то никакой не надо!
Но женщина, как была, так и осталась при своем мнении.
— Положено, значит берите! — отрезала она. И насильно всунув сдачу в руку продолжавшего отказываться пассажира, с чувством исполненного долга удалилась на свое место.
Мужчина растерянно посмотрел на новенькие пять копеек 1988 года, не зная, что теперь с ними делать. Заметив, что старушки поднялись, чтобы выйти на площади, около которой была церковь, он подошел к ним и попросил:
— Тогда уж поставьте, пожалуйста, на них свечку, что ли…
Одна из старушек с доброй улыбкой взяла пятак, а другая строго спросила:
— Как звать-то?
— Кого? — не понял мужчина.
— Ну, вас или того, за кого ее ставить!
— А‑а… Василий Иванович! — понимающе кивнул мужчина и на всякий случай добавил: — Голубев.
— Для Господа Бога достаточно и одного имени! — заметила строгая старушка и деловито уточнила: — О здравии или упокоении?
— Зачем за упокой? Конечно, о здравии! — испугался мужчина и просительно улыбнулся: — И… если можно, еще — на удачу!
— Это не скачки на ипподроме, чтобы на что-то ставить! — с укором начала стыдить его строгая старушка, но та, что добрее, успокаивающе шепнула:
— Поставим-поставим… Не сомневайтесь — Господь поможет!
Трогательно помогая одна другой, старушки спустились по ступенькам. А Василию Ивановичу Голубеву еще нужно было ехать две остановки до вокзала, где, как можно скорее выскакивать из автобуса, и снова бежать, чтобы успеть на первую электричку…
2
Василий Иванович никак не мог согласиться с этим…
Прислонившись к холодному стеклу едва протапливаемого вагона, Василий Иванович снова прикрыл глаза и, прикрывая ладонью рот, сладко зевнул. Больше всего в жизни он не любил ранних подъемов и больших скоплений народа, когда, как говорится, яблоку негде упасть. Поэтому рыбалки и футбол на стадионах были не для него. Нет худа без добра — из-за больного сердца не пришлось служить и в армии, с ее многолюдной казармой и ежедневным криком дневального ни свет ни заря: «Рота, подъем!»
Но вот ведь порой как бывает в жизни: уже скоро год, как эти две самые ненавистные вещи раз в неделю становились для него самой большой, долгожданной радостью. Да что радостью — настоящим праздником!
Все дело было в том, что каждое воскресенье Василий Иванович ездил в Москву, в клуб нумизматов.
Василий Иванович достал из нагрудного кармана листок бумаги, в котором с вечера записал, что нужно сделать сегодня, и принялся изучать его. В нем было всего три записи. Первая гласила: «Передать д. Т. — А. Т.»
«д. Т» — означало денарий римского императора Тиберия. «А. Т.» — Ашоту Телемаковичу, одному из самых известных и уважаемых в стране собирателей монет времен античности.
Крупные коллекционеры, как правило, не обменивались напрямую друг с другом. Они предпочитали иметь между собой дела через посредников. То ли былые конфликты были тому причиной. То ли нежелание показывать что-либо из своей коллекции. А может, виной всему была обычная человеческая зависть…
Появление в клубе честного, порядочного учителя истории, не требовавшего ничего за свои услуги, сразу привлекло внимание этих людей. Они стали совершать обмены через него и в качестве благодарности — Василий Иванович принципиально отказывался от денег — дарили ему по дешевой, как правило, неколлекционной античной монете. Но он был рад и этому. В отличие от настоящих нумизматов, ценивших кладовые монеты отличной сохранности, Василий Иванович даже любил такие — потертые и с царапинами. Они живо будили его фантазию. Да и как иначе? Ведь на них были следы того, как их роняли на мостовую рассеянные эллинские философы и поэты… небрежно швыряли на столы таверн гулявшие на суше моряки… деловито клали на прилавки трудолюбивые ремесленники… осторожно протягивали посланные за покупками рабы… крепко держали в испещренных шрамами руках при получении жалованья от суровых командиров греческие гоплиты, македонские фалангисты, парфянские лучники, римские легионеры…
На настоящие коллекционные монеты, цена которых достигала порою астрономических сумм, он любовался от нескольких минут до целой недели и затем без особого сожаления расставался с ними, передавая законным владельцам.
Василий Иванович еще раз полюбовался денарием, спрятал его поглубже в карман и перевел глаза на вторую строку записки:
«Подготовить рассказ для комиссии из Москвы».
Это была тоже приятное и совсем необременительное задание.
Все началось несколько лет назад. Однажды Василий Иванович принес в класс две копейки 1812 года и, когда до конца урока оставалось минут десять, пустил эту монету по рядам, рассказав тут же, на ходу придуманную историю. С тех пор и повелось: каждый раз он приносил в класс такие материальные подтверждения событиям и лицам, о которых шла речь на уроке, и ученики ждали этих рассказов, как самого настоящего праздника. Они готовы были задержаться даже на всю большую перемену, если их любимый учитель не успеет вовремя дойти до конца. А директор школы, естественно, приводил к нему на урок все комиссии, и те оставались в полном восторге. Еще бы: учитель истории — кандидат наук, да еще и такие интересные рассказы!
Вот и вчера директор подошел к нему и сообщил, что будет серьезная комиссия из Москвы.
— Уж не подведи нашу матушку школу, — попросил он, наполняя речь поэтическими словесами, так как подменял в эти дни заболевшую учительницу литературы. — Очаруй, их, заворожи, чтобы не заметили у нас недостатков!
И предложил использовать один из самых лучших, уже опробованных на прежних уроках, рассказов.
С этим Василий Иванович никак не мог согласиться.
— Не могу я рассказывать ребятам одно и то же! — решительно возразил он. — Придумаю что-нибудь новое!
— Ладно! — зная несговорчивый характер своего историка, вынужден был сдаться директор и предупредил. — Но только, чтобы это было не хуже прежних!
«Не будет!» — улыбнулся Василий Иванович.
К счастью, нумизмат, совершавший обмен с Ашотом Телемаковичем, подарил ему в прошлое воскресенье большую бронзовую монету римского императора Максимина Фракийца. Даже по портрету на ней было видно, что этот бывший крестьянин был провозглашен легионами после убийства законного императора, благодаря своей огромной физической силе и непомерной жестокости.
Можно будет взять за основу исторический факт, что, придя к власти, Максимин Фракиец первым делом приказал умертвить всех, кто знал о его низком происхождении. Ну, а дальше — полный простор для фантазии. Посланные во фракийскую деревню воины казнят всех его родных и знакомых. И только племянник, который находился в это время в другом городе, узнав, что его дядя стал императором, спешит к нему, в надежде получить почести и богатство…
Чем больше трудностей будет претерпевать он на своем пути, тем интереснее получится рассказ, в который можно будет уместить много, казалось бы, скучных деталей о жизни и быте Древнего Рима.
Конечно, девочки, как впечатлительные натуры, станут переживать, зная, что племянника ждет неминуемая смерть. Поэтому конец надо сделать счастливым. Скажем, ему все же удастся добраться до ставки императора. Но… когда Максимина уже сверг очередной претендент на пурпурный императорский плащ…
3
Особенно Настя любила его рассказы…
Третью запись Василий Иванович прочитал уже в метро, сидя в пустом, словно отдыхавшем после будничных часов пик, вагоне. Она была сделана тоже учительским, только женским, почерком и напоминала заехать в магазин и купить немного недорогих продуктов и пачку хорошего чая.
Это было хоть и не самое простое из всех трех, но очень приятное для него дело.
Прочитав запись, Василий Иванович улыбнулся и вздохнул: Настя…
Полгода назад эта совсем молоденькая, ослепительно красивая учительница, бывшая в составе одной из очередных комиссий из Москвы, подошла к нему и, стесняясь, попросила остаться еще на один урок. Разумеется, он не мог отказать ей. За этим уроком последовал еще один, потом еще — последний, на тот день для Василия Ивановича. Они вдвоем вышли из школы, он предложил проводить красивую учительницу домой и неожиданно услышал в ответ, что это невозможно, потому… что у нее нет дома. Это потом уже он узнал, что она сбежала после развода от своего мужа, преуспевающего, как их теперь называют, предпринимателя… А тогда, сам ужасаясь своей наглости, сказал:
— Тогда позвольте мне проводить вас… к себе!
И, опережая все вопросы, отказы и сомнения, решительно добавил:
— Дело в том, что у меня двухкомнатная квартира. И одна из комнат — отныне в вашем распоряжении!
Так Настя осталась у него дома. Женой ее можно было считать только по паспорту. Они расписались лишь для того, чтобы она поменяла фамилию и могла затеряться для своего бывшего мужа. Но даже после этого Настя никому не открывала дверь, не устраивалась на работу и старалась как можно реже выходить из дома.
Ей хорошо, спокойно было у приютившего ее человека. Она отогревалась у него, словно птица, едва не замерзшая во время стужи. Особенно она любила его рассказы, которые он повторял ей после уроков, и готова была слушать их без конца. А сам Василий Иванович, как это бывает у цельных натур, впервые в жизни и навсегда полюбил Настю.
В конце концов, у нее тоже появилось серьезное чувство к нему, но она пока тщательно скрывала его, словно еще боясь чего-то. К тому же она была свидетелем сердечных приступов, которые время от времени бывали у него, и как только могла, берегла от любых тревог и волнений.
Сам же Василий Иванович во время этих приступов, засыпая после укола скорой помощи, каждый раз мысленно прощался с Настей. Он с трудом скрывал от нее свой страх перед возможной для него в любой момент смертью. Точнее, не самой смертью, а того, что после нее его больше не будет никогда. Ни-ког-да!.. Какое безжалостное, жуткое и леденящее слово! Его разум отказывался принимать то, что он может навсегда исчезнуть, и никак не мог смириться с этой страшной несправедливостью, какая только может быть для венца творения природы — человека…
Как мог Василий Иванович сказать о своем чувстве Насте со своей болезнью, которая началась еще в Покровке?.. Еще в детстве, несмышленым мальчишкой он, разгоряченный (забирался на купол храма, чтобы помочь взрослым сорвать него крест) выкупался в реке и после этого заболел жесточайшей ангиной, давшей осложнение на сердце и… инвалидность на всю жизнь. Да и вправе ли он был даже мечтать о полноценной семье, с детьми, когда даже на подработку у него не всегда хватало сил?..
Так они прожили полгода, с трудом дотягивая от зарплаты до зарплаты. И каждое воскресенье Настя, пользуясь случаем, просила Василия Ивановича купить в Москве на целую неделю самых дешевых продуктов, но при этом никак не могла отказаться от приобретенной за время жизни с бывшим мужем привычки к дорогому хорошему чаю…
Доехав до станции «Улица 1905 года», Василий Иванович вышел из вагона и поднялся наверх. Дорога шла через сквер. Год назад он даже и не подозревал о ней. До этого у него была всего лишь горстка старинных монет, оставшаяся еще от детства. Он собирал их, выменивая у друзей — Гришки, Андрея и Юрки — на почтовые марки и голубей…
Самой старой среди них была полушка 1735 года. Он гордился ей, но почему-то всегда втайне желал иметь в коллекции монету Ивана Грозного. О более ранних он и мечтать не смел. Казалось, что такие монеты, если и существуют, то находятся только в музеях….
И вдруг однажды все изменилось. Он случайно узнал, что в городе есть место, где собираются местные коллекционеры. Как ему сказали, не меньше двадцати человек. Он приехал туда, но, увы! Половина из них занимались собиранием значков и почтовых марок. А у нумизматов же были точно такие монеты, что и у него самого. Однако на его счастье, в тот день к ним зачем-то приехал коллекционер из Москвы. Тоже — лет тридцати пяти, как и Василий Иванович, только солидный, красивый, весь старинного интеллигентного склада. И материал в его альбоме-кляссере был солидный, красивый: большие рубли Екатерины Второй, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и даже Петра Первого.
— А монет Ивана Грозного у вас случайно нет? — полюбовавшись на них, спросил Василий Иванович и услышал в ответ:
— Увы! Столь простого материала у меня не бывает. А вас что, интересует Иоанн IV Васильевич?
— Да не столько он, как просто давно уже хочется приобрести или хотя бы увидеть что-нибудь подревнее!
— А, ну тогда посмотрите вот это! — охотно предложил москвич и достал из прозрачного кармашка альбома медную монету с женским профилем. — Я с ней еще не разбирался, но как мне сказали при обмене, это — шестой век!
— Шестой век?! — только и смог ошеломленно переспросить Василий Иванович. Но то, что услышал он после, лишило его всякой надежды на приобретение этой монеты. Оказалось, что она стоила больше половины его месячного заработка. К тому же на руках у него была всего треть этой суммы….
С непередаваемым сожалением он протянул монету обратно, и нумизмат из Москвы вопросительно взглянул на него:
— Что, не подходит?
— Нет, почему, подходит! И даже очень… — со вздохом ответил Василий Иванович и признался: — Просто у меня нет сейчас таких денег…
— Да разве это вопрос? Не извольте беспокоиться! — неожиданно с пониманием улыбнулся москвич, и сам предложил рассрочку: — Я оставлю вам свой телефон, отдадите, как только сможете!
Обмениваясь номерами телефонов, они разговорились и узнали, что, оказывается, коллеги: оба кандидаты исторических наук. Только Владимир Всеволодович был археологом.
Радости Василия Ивановича не было границ. Шутка ли — шестой век! Но оказалось, это — еще только начало!
Покопавшись в своей домашней библиотеке, он, сладко холодея от неожиданного открытия, вдруг определил, что монета не шестого, а второго века, причем не нашей, а — до нашей эры!
Несмотря на поздний час, Василий Иванович немедленно позвонил в Москву и, извинившись, сказал, что у него возник очень серьезный вопрос по приобретенной сегодня монете. В ответ послышался слегка недовольный голос: а в чем, собственно, дело? Тогда он объяснил, что продавший ее Владимир Всеволодович даже не представляет, насколько она древнее и, следовательно, дороже! Разумеется, он готов доплатить. Но — тоже по частям. Хотя бы в течение года…
В ответ на это трубка надолго замолчала. Как сказал потом Владимир Всеволодович, его до глубины души потрясла такая честность и порядочность позвонившего ему человека. До этого он, по собственному признанию, за одним-двумя исключениями, имел в нумизматических кругах дела с такими людьми, которые сами не стеснялись говорить, что встречаются в основном для того, чтобы обмануть друг друга… Наконец, он заговорил, и уже теплым, радушным голосом пригласил своего коллегу в ближайшее воскресенье в Москву, где повел в клуб нумизматов, в котором оказалось множество монет времен античности, и до которого в это раннее апрельское утро Василию Ивановичу оставалось сделать всего несколько шагов…
4
Василию Ивановичу стало как-то не по себе…
Заплатив на входе рубль, Василий Иванович с трудом дождался, пока дежурный запишет данные его паспорта, и вошел в зал. Он не случайно приезжал сюда в самое раннее время. В памяти с детства остались слова: «Кто рано встает, тому Бог дает!» Нельзя сказать, чтобы он верил в них, но и не считаться с этим почему-то не мог. Тем более, что уже несколько раз, опередив таким образом других, он необычайно дешево купил почти коллекционные монеты.
Клуб еще только начинался. Его завсегдатаи выносили раскладные столики, образовывавшие длинные ряды, и выкладывали на них свои кляссеры.
Василий Иванович теперь уже совершенно спокойно шел мимо монет шестого, пятого, четвертого веков, и уж тем более копеек Ивана Грозного, которые, как оказалось, были совсем крошечными, размером с мизиничный ноготь, серебряными монетками.
— У вас ничего античного нет? — без особой надежды на что-нибудь новенькое, спрашивал он у каждого из владельцев столиков, слыша одно и то же:
— Пока нет!
И вдруг старичок-искусствовед, от которого он никак не ожидал услышать положительного ответа, потому что тот собирал только настольные медали, неожиданно сказал, протягивая большую серебряную монету:
— Есть — афинская тетрадрахма[1]. Пятый век до Рождества Христова. Классический период. Лежала у меня для красоты лет тридцать, да вот срочно понадобились средства — на приобретение и реставрацию иконы!
— Как! Вы собираете иконы? — дожидаясь, когда старичок достанет из портфеля монету, удивился Василий Иванович. И услышал в ответ еще более удивленное:
— Да разве их собирают?
— А что же вы с ними делаете?
— Спасаю, мил-человек! — искусствовед испытующе взглянул на покупателя — можно ли с ним так откровенничать? — и, поняв, что можно, добавил: — От варварства и уничтожения!
— Но потом ведь все равно вешаете на стену и смотрите на них? — продолжал стоять на своем Василий Иванович.
— Да разве же на иконы смотрят? — старичок-искусствовед достал, наконец, монету, с сожалением посмотрел на нее, потом — почему-то с еще большим сожалением на Василия Ивановича и сказал:
— Перед ними — молятся… Вот, извольте полюбоваться!
Красота монеты потрясла Василия Ивановича. Профиль Афины и сова на оборотной стороне были настоящим произведением искусства. На его ладони лежало свидетельство высшей точки развития античной культуры — живописи, скульптуры, театра, истории, философской мысли. Время Сократа и Платона, Геродота и Гиппократа, Эсхила, Софокла, Перикла, Фидия…
Все в этой монете было превыше всяких похвал, если бы не цена… Узнав, что она стоит столько, сколько он не заработает и за год, Василий Иванович бережно, словно хрустальную, положил ее на столик, благодарно кивнул искусствоведу и… сам не зная зачем, купил у его соседа за десять рублей совсем затертый асс[2] императора Октавиана Августа.
«Что я наделал? На какие деньги я теперь Насте чай куплю? — сделав это, принялся ругать себя он. — Опять у Володьки до получки занимать придется!»
Слегка успокоенный этой мыслью, Василий Иванович, уже ничего не спрашивая и просто рассматривая монеты, двинулся дальше по рядам.
Клуб понемногу наполнялся людьми.
Ашот Телемакович как всегда запаздывал. Ему не было надобности ходить по рядам и заглядывать в чужие кляссеры. Если у кого-нибудь появлялась монета, достойная его внимания, тот сам подходил к нему и предлагал ее. Вспомнив Ашота Телемаковича, Василий Иванович невольно улыбнулся. Несмотря на то, что ему было под шестьдесят, он был как большой добрый ребенок. И монеты свои любил, словно детей. Когда Василий Иванович первый раз был у него дома, жена Ашота Телемаковича по секрету шепнула, что с некоторыми из них он не может расстаться ни на минуту и даже кладет их перед сном под подушку. А если какую-то вдруг приходится продавать, то после этого он по-настоящему болеет целую неделю, а то и больше…
Василий Иванович в ожидании Ашота Телемаковича посмотрел на входную дверь и увидел Владимира Всеволодовича. Тот шел к нему не свойственным для него быстрым шагом и при этом загадочно улыбался. Он сразу отвел друга к окну, где было меньше народа и, сказал:
— Есть один очень выгодный заказ. Сын министра, сам, как их называют теперь, предприниматель, очевидно не зная, куда девать деньги, хочет собрать коллекцию античных монет. Все подробности он изложит тебе сам. Я же, зная тебя, скажу только одно — не вздумай отказываться от денег! Такой заказ может быть только раз в жизни!
Василий Иванович внимательно выслушал Владимира Всеволодовича и с недоумением посмотрел на него:
— А почему ты сам не возьмешься за него?
— Честно скажу — хотел! — признался тот. — Но у меня скоро защита докторской диссертации, потом надо готовить археологическую партию. Словом — некогда. К тому же, они хотят именно тебя!
— Почему? Я ведь без году неделя в античной нумизматике…
— Откровенно говоря, я и сам поначалу был несколько удивлен этим. Однако потом понял, что они, кажется, навели все необходимые справки о нашем клубе, и ты подошел им больше, чем остальные. Тем более, им нужны не только монеты, но и, как они сказали, художественный сертификат к ним. То есть — твои рассказы! Ну так что, согласен?
— Спрашиваешь…
— Тогда идем!
Владимир Всеволодович вывел друга из клуба и кивнул в сторону большого, тогда еще непривычного для Москвы, мерседеса:
— Вон они! Дальше иди сам… И помни, что я сказал!
Около машины стояли два элегантно одетых молодых мужчины. Один — рослый, с добродушным лицом и толстыми губами, с начальственным видом выслушивал другого, у которого, наоборот, было волевое и жесткое, хотя и красивое лицо. Как понял из разговора Василий Иванович, он предлагал своему начальнику под видом низкосортного горбыля вывозить из страны в Германию первоклассную древесину и заверял, что все проблемы с таможней на границе он берет на себя: вагоны будут опломбированы еще в Москве!
Заметив подошедшего Василия Ивановича, предприниматели замолчали.
— Вы — Голубев? — с какой-то странной усмешкой осмотрев его с головы до ног, уточнил невысокий.
— Да, Василий Иванович, — подтвердил тот.
— Соколов! — почти не глядя, протянул мягкую ладонь сын министра.
— Градов, — здороваясь, назвал себя его подчиненный. — Мне самому все объяснить, Олег Романович, или…
— Я сам! — остановил его сын министра и, не терпящим возражений тоном, сказал: — У моего отца скоро юбилей, и мне хочется порадовать старика чем-то оригинальным, а главное, чтобы это было ему по душе! Картины на стены, охотничьи ружья — все это ему уже дарили и подарят… А он у меня, только это, разумеется, строго между нами, верующий. Есть у него такая странность. Иконы я ему уже дарил, причем, две из них, как говорят, чудотворные. А тут недавно Градов презентовал отцу несколько юбилейных рублей, смотрю, он обрадовался даже такому пустяку. И тут мне подумалось, вернее, опять же он предложил, — кивнул он на Градова, — а что если подарить отцу коллекцию античных монет, связанных с христианством, снабдив их пояснительным текстом, лучше всего в художественной форме?
— Да, — вставил Градов. — Это наше первое условие.
— Ну, думаю, оно не самое сложное! — улыбнулся Василий Иванович. — Я постараюсь написать к каждой монете по небольшому рассказу а, может быть, даже удастся сделать сразу на все — одну общую повесть…
— Мне кажется, большая, содержательная повесть — лучше коротких рассказов! — немедленно ухватился за это предложение Градов.
— Пожалуй, да, — согласно кивнул Соколов и уточнил. — Тогда дело остается за монетами! Сколько их будет всего в нашей коллекции?
— Не знаю… — растерялся Василий Иванович, пока еще смутно представлявший себе тему, за которую ему предлагали взяться. — Может быть, десять, или даже пятнадцать!
— Шестьдесят! — снова вмешался в разговор Градов, и Соколов опять согласился с ним:
— Да-да, это ты хорошо придумал — как раз по числу лет отца!
— Шестьдесят, так шестьдесят… — согласился Василий Иванович. — Между прочим, одна уже есть! Вы представляете, я, словно специально, купил сегодня для вас, простите, для вашего отца, монету Октавиана Августа. Как раз в годы его правления, согласно библейской легенде, родился Христос… — принялся объяснять он, показывая поочередно сыну министра и его подчиненному монету, истертую и побитую до такой степени, что в ней с трудом можно было различить профиль римского императора.
Соколов, едва взглянув на нее, равнодушно кивнул, но Градов неожиданно возмутился.
— Да вы что, не понимаете, для кого предназначена эта коллекция?! Вас что, не предупредили, кем является отец Олега Романовича? — почти с ужасом спросил он. — Нет, так дело не пойдет! Нам известно, что вы имеете связи с самыми крупными нумизматами. И поэтому наше второе условие: все монеты должны быть идеального качества, более того — самыми лучшими в стране!
— Например, как эта? — уточнил Василий Иванович и показал денарий Тиберия.
— Вот это совсем другое дело! — одобрил Градов, но тут же с сомнением посмотрел на монету: — А она — подлинная?
— Конечно!
— Но ей ведь — тысячи лет, а она, глядите, совсем как новенькая! — поддержал своего заместителя сын министра.
— Потому что из клада! — улыбнулся Василий Иванович и принялся объяснять: — А в кладе, как известно, старались класть самые лучшие, то есть, настоящие и полновесные монеты. Еще лучше, которые и в обращении почти не были! У нумизматов есть даже термин: закон сохранения кладов!
— А‑а, ну это совсем другое дело! — сразу успокоился Соколов. — Я по этому закону и сейчас живу. Тоже предпочитаю оставлять себе только самые проверенные и новые доллары! А, кстати, что это за монета?
— Денарий римского императора Тиберия!
— Того самого, при котором, как, говорил мне отец — распяли Христа? Он называл его еще «денарием кесаря»! Отлично-отлично! Это как раз то, что и нужно!
— Но, простите… — замялся Василий Иванович. — Этот денарий я должен отдать его новому хозяину, а он вряд ли согласится его продать!
— Не согласится за большие деньги, продаст за очень большие! — словно о само собой разумеющемся сказал сын министра.
— Вот именно! — подхватил Градов. — Без этой монеты, сами понимаете, нам теперь никак нельзя!
— Так что начало, как говорится, положено, — довольно заметил Соколов и кивнул Градову: — Кстати о деньгах…
Тот расстегнул свою сумочку и протянул Василию Ивановичу, который просто глазам своим не поверил — целую пачку сторублевок.
— Мы даем вам для начала десять тысяч рублей, — сказал Соколов. — Девять тысяч на приобретение монет, а тысяча вам, в качестве аванса. Как только понадобится еще, Градов доставит столько же. Нужно будет, привезет еще. А вы, после выполнения заказа, учитывая его сложность и срочность, получите еще пять… даже шесть тысяч рублей!
На этот раз Василий Иванович отказался верить и собственным ушам.
— Вы хотите сказать, что — в итоге — я заработаю семь тысяч рублей?! — изумленно переспросил он.
Вместо ответа Соколов презрительно усмехнулся и строго предупредил:
— Денег на монеты не жалеть! Мне для отца — ничего не жалко!
— И отсюда, наконец, наше последнее, но самое главное условие, — словно дождавшись своего, подхватил Градов: — Вы должны уложиться ровно в один месяц!
— В один месяц?! А если не успею?.. — на всякий случай уточнил Василий Иванович.
— Тогда придется заплатить неустойку! Скажем, вашей кооперативной квартирой… Думаю, ее хватит, чтобы покрыть наши затраты и тот моральный ущерб, который понесет Олег Романович, не сделав своему отцу столь достойный подарок на юбилей! — усмехнулся Градов, и по его лицу было не понять, шутит он или говорит серьезно.
Василию Ивановичу неожиданно сделалось как-то не по себе. Но он тут же отогнал от себя худшее. Не отказываться же ему было от всего этого! Правду сказал его друг: такой заказ может быть только раз в жизни…
— Ладно, — не раздумывая больше, сказал он. — Я — согласен!
— Тогда, как говорится, время пошло! — уже по-деловому пожал ему руку Соколов и, словно забывая о Василии Ивановиче, обратился к Градову: — Так ты определился с местом нашего первомайского отдыха?
— Пока нет! — виновато ответил тот. — Где мы уже были, вам неинтересно. А в новых местах — если охота хорошая, то рыбалка плохая, если рыбы много, то наоборот зверя почти нет…
— А вы поезжайте в Покровку! Это недалеко, на Смоленщине, — неожиданно для самого себя предложил Василий Иванович. — Я оттуда родом, не был там, правда, с самого детства. Но наши места всегда славились и тем, и другим!
— Слышал? — уточнил у Градова Соколов. — Запиши на всякий случай адрес и все проверь. Ну, а теперь я домой. А ты?
— А я, с вашего позволения, задержусь немного! — отозвался тот. — Тут у меня еще кое-какие дела!
Попрощавшись с начальником, Градов направился к своей машине, которая стояла неподалеку.
Соколов сел в мерседес, и тот мягко и важно поехал по улице.
А Василий Иванович с суммой, на которую можно было купить такую машину, заторопился обратно в клуб…
5
— А, собственно, в чем дело? — насторожился Василий Иванович.
Все то, что было дальше, происходило словно в сказочном сне, какие бывают разве что только в детстве. Первым делом Василий Иванович подбежал к старичку-искусствоведу и купил у него на половину аванса афинскую тетрадрахму. Затем нашел Владимира Всеволодовича и рассказал ему о результатах переговоров с Соколовым.
Тот внимательно выслушал его и озадаченно покачал головой:
— Да, брат, таких жестких условий на Руси не было, пожалуй, со времен татаро-монгольского ига!
— Ничего! — улыбаясь, беспечно махнул рукой Василий Иванович: — У меня еще целый месяц на повесть и четыре воскресенья на поиск монет!
— Три! — поправил его Владимир Всеволодович.
Василий Иванович с недоумением посмотрел на него, и тот объяснил:
— Пока тебя не было, объявили, что следующего клуба не будет!
— Это еще почему?
— Так ведь — Пасха!
Улыбка сразу сползла с лица Василия Ивановича.
— Вот новости… Пасха — это дело верующих, а мы тут при чем? — возмутился он и услышал в ответ:
— А так у нас каждый год. Многие по традиции поедут на кладбище, поминать умерших родственников. Народу будет мало, выручки за входные билеты тоже, а какой смысл руководству клуба зря платить за аренду помещения?
Владимир Всеволодович посмотрел на донельзя расстроенного друга и успокаивающе положил ему руку на плечо:
— Ничего, я обзвоню, а если понадобится, обойду всех знакомых нумизматов. Они с тобой и без всякого клуба встретятся!
— Спасибо! — обрадовался Василий Иванович и озадаченно покрутил головой. — Честно говоря, я даже не знаю, с чего и начать! Просто понятия не имею, какие монеты нужны, о чем писать…
— От кого я это слышу: от кандидата наук или от своего первокурсника? — с легким удивлением посмотрел на него Владимир Всеволодович и посоветовал: — Сходи в библиотеку, возьми литературу о христианстве. Конечно, все эти атеистические книги мало что общего имеют с наукой, — поморщился он, — но, тем не менее, по ним ты сможешь хотя бы изучить географию, чтобы знать, монеты каких государств были связаны с христианством. А вот для повести, чтобы все было достоверно и правильно, лучше всего обратись к первоисточникам!
— Это к Библии, что ли?
— К Евангелию, — уточнил Владимир Всеволодович. — Изучи все, что касается древней Иудеи… Погоди! — перебивая самого себя, радостно воскликнул он. — Кажется, я знаю, кому можно позвонить прямо сейчас! Мой начальник, Исаак Абрамович, узнав, что ему заплатят хорошие деньги, не то, что приедет, а просто примчится сюда! А уж монеты древней Иудеи у него, наверняка, есть в коллекции!
— А они — лучшие в Союзе?
— О, брат! У него все самое лучшее! Это такой золотой жук, что…
Василий Иванович проводил благодарным взглядом отправившегося к телефону-автомату друга и только тут заметил, что около него стоит, не сводя с него внимательных глаз, пожилой мужчина, опиравшийся на трость. Все знали его, как просто Юрия Ильича, но Василию Ивановичу случайно было известно, что это — помощник генерального прокурора.
— Простите, у меня к вам небольшой разговор! — сказал он.
— А, собственно, в чем дело? — насторожился Василий Иванович, почему-то вспомнив явно противозаконные предложения Градова своему начальнику. Сразу в памяти всплыли знакомые по кинофильмам слова «свидетель», «соучастник» и даже «обвиняемый»… Но оказалось, что помощник генерального прокурора в клубе был тоже — всего лишь азартным коллекционером.
— Это вы купили монету древних Афин? — с трудом скрывая волнение, спросил он.
— Да! — постепенно обретая уверенность, ответил Василий Иванович. — А что?
— Дело в том, что я уже несколько лет желал приобрести ее, и вот — поздновато сегодня пришел… — объяснил Юрий Ильич и предложил: — Может, возьмете за нее отличную серебряную египетскую монету? Разумеется, с небольшой доплатой с моей стороны…
— Зачем мне Египет? — удивился Василий Иванович, ощущая в руке нагретую монету. — Нет, простите, Афины я купил исключительно для себя!
— Жаль… — с искренним огорчением развел руками Юрий Ильич и протянул визитную карточку, на которой были только имя и отчество с приписанным внизу от руки номером телефона. — Но если вдруг надумаете, вот мой телефон. Звоните в любое время дня и ночи!
Едва помощник генерального прокурора отошел, как вернулся Владимир Всеволодович.
— Сейчас приедет! — улыбаясь, сообщил он. — Обещал привезти сразу две монеты: одну древней Иудеи, причем, как раз того года, когда был распят Иисус Христос и вторую — Антиохии.
— А ее-то зачем? — не понял Василий Иванович.
Владимир Всеволодович внимательно посмотрел на него и покачал головой:
— Слушай, мне кажется, ты совсем от радости голову потерял! Тебе нужны монеты, связанные с христианством?
— Да!
— Тогда это именно то, что тебе и нужно! По словам Исаака Абрамовича, а в том, что касается истории, ему можно верить безоговорочно, именно в Антиохии христиане впервые стали называться христианами! — терпеливо объяснил Владимир Всеволодович, и все терпение его на этом закончилось. — Ну, а теперь мне давно пора пройтись по рядам! Тем более что тебя, говорят, Ашот Телемакович везде уже обыскался!
6
Увидев вошедшего вслед за мужем чужого мужчину, Настя изменилась в лице…
Из клуба Василий Иванович вышел в самом прекрасном настроении с двумя первыми монетами для отца Соколова. Не испортило это настроение ни то, что Исаак Абрамович оказался не жуком, а самым настоящим скорпионом, затребовав тройную цену. Ни то, что Ашот Телемакович, получив долгожданную монету, (как оказалось с крайне редким изображением на обороте) в ответ на робкое предложение продать ее, сказал, что охотился за ней больше десяти лет и теперь не продаст ни за какие деньги…
«Ничего страшного! — мысленно махнул он рукой на это. — Найду другой денарий Тиберия! Может, и не такой редкий, но еще более красивый!»
Многие нумизматы после закрытия клуба направились в сквер, чтобы продолжать свои обмены. Василий Иванович обычно всегда присоединялся к ним. Но на этот раз он впервые за весь год не стал оставаться. Владимир Всеволодович был прав: нужно было, не теряя времени, садиться за изучение совершенно чужой и незнакомой ему темы. Да и хотелось как можно скорее порадовать Настю. К тому же начало давать о себе знать сердце — с таким, как у него, радоваться и то следовало осторожно. И он медленно направился к метро, как вдруг услышал, что кто-то зовет его, оглянулся и увидел… выглядывавшего из поравнявшейся с ним машины Градова.
— Садитесь, Василий Иванович! Подвезу! — приоткрывая дверцу, позвал он.
— Но я ведь не из Москвы… — растерялся Василий Иванович и услышал настойчивое:
— Садитесь-садитесь, мне все равно по пути!
— Как это? — не понял Василий Иванович, усаживаясь в машину.
— А у меня… дача по вашему направлению! — слегка замявшись, ответил Градов.
Василий Иванович понимающе кивнул, по привычке потянулся в карман за запиской, чтобы проверить, все ли дела сделал в Москве, и только тут вспомнил о поручении жены…
— Простите, но мне еще нужно зайти в магазины! — взялся он за ручку дверцы с явным намерением выйти.
Однако Градов не дал ему сделать этого.
— Заедем и в магазины! — успокоил он и, мельком взглянув на него, добавил: — У вас очень болезненный вид, и это когда на руках такая сумма денег! Да я просто обязан довезти вас домой!
— Даже не знаю, как вас и благодарить! — устраиваясь удобнее, благодарно улыбнулся Василий Иванович.
— Соколову спасибо скажите, — усмехнулся в ответ Градов: — Я ведь у него не только заместитель, но и начальник охраны! Включая не только его личной персоны, но и так сказать, всех интересов! Итак, с какого магазина начнем?
Василий Иванович хотел было назвать адрес магазина, в котором обычно покупал продукты, но, вспомнив про полученный аванс, беспечно махнул рукой:
— С любого продовольственного!
На машине они за десять минут сделали то, на что ему потребовался бы час, если не больше. Градов повсюду сопровождал его так, словно был сейчас его начальником охраны. Одно только покоробило Василия Ивановича, случайно перехватившего в зеркале взгляд Градова. Даже несмотря на то, что на этот раз он брал далеко не самые дешевые продукты, тот смотрел на него с плохо скрываемой усмешкой.
— Все! — наконец объявил Василий Иванович и ахнул: — Самое главное чуть не забыл! Мне ведь еще хороший чай купить надо…
Он принялся рассматривать пачки чая на витрине, но тут Градов, окончательно не выдержав, остановил его:
— Хорошего чая здесь нет, и никогда не было. Если вам нужен, действительно, хороший чай, то сейчас я завезу вас в магазин, где продают такой, что, поверьте, ваша жена будет просто счастлива!
Что касается чая, Градов оказался полностью прав — лучшего вряд ли можно было найти во всей Москве. А вот что касалось Насти…
Увидев вошедшего вслед за мужем чужого мужчину, она вздрогнула и так изменилась в лице, что Василий Иванович испугался и принялся ругать себя за то, что не догадался хотя бы предупредить ее с дороги звонком.
«Еще бы не испугаться, когда полгода сидишь взаперти и вдруг такой сюрприз!» — подумал он, понимая состояние жены, и виноватым голосом предложил:
— Познакомьтесь! Это тов… господин Градов. — поправился он, показывая на заместителя Соколова. — А это — моя жена — Анастасия Семеновна!
Настя, едва подав руку, сразу извинилась и не то, что ушла — ускользнула в свою комнату.
— Простите ее! — попросил Василий Иванович. — Она у меня не привыкла к гостям. А вы, может, чаю с дороги попьете?
— Нет! — решительно отказался Градов, у которого тоже вдруг ни с того, ни с сего испортилось настроение, и, со знакомой уже усмешкой оглядев с порога квартиру, заторопился уходить: — Я лучше пойду!
Проводив гостя, Василий Иванович бросился к комнате Насти. Дверь у нее впервые за весь год оказалась закрытой на защелку.
— Настя, прости! — крикнул он. — Я даже не думал, что это так тебя испугает! Как ты там?
— Где ты с ним познакомился? — вместо ответа послышался из-за двери приглушенный голос.
— В клубе!
— Он что — тоже нумизмат?
— Нет! Это помощник предпринимателя Соколова, который решил собрать коллекцию античных монет для своего отца.
— И ты… взялся помогать им?!
— Да! Ты даже не представляешь, какой это выгодный заказ! Один только аванс — тысяча рублей! А всего мы заработаем на нем — целое состояние…
Дверь тут же открылась, и на пороге появилась бледная Настя.
— Умоляю тебя, откажись от этого заказа и вообще держись подальше от этого человека!
— Погоди… — растерялся Василий Иванович. — Ты что, знаешь Соколова и Градова?
— Я просто хорошо знаю таких людей, — уклоняясь от прямого ответа, с болью в голосе ответила Настя. — Общение с ними не принесет нам добра! Прошу тебя, немедленно откажись от этого заказа, каким бы он выгодным ни был!
— Хорошо… ладно… Я поговорю с ним, как только опять увижу его…
— Нет, сделай это прямо сейчас!
— Но как? Он ведь уже уехал…
— Да нет, стоит еще во дворе! — усмехнулась Настя и, перехватив недоуменный взгляд мужа, объяснила: — Я видела в окно.
— Наверное, что-то с машиной… — предположил Василий Иванович.
— Какой же ты у меня… — с невольной улыбкой покачала головой Настя и сказала: — Запомни: у этих людей никогда не бывает ничего «наверное» или «случайно», у них всегда все — наверняка! Ради Бога, отнеси все то, что ты у них взял и попроси раз и навсегда забыть дорогу к этому дому!
— Ради Бога и не подумал бы! Но ради тебя… для твоего спокойствия… — Василий Иванович согласно кивнул Насте и выскочил из квартиры.
Машина Градова, действительно, еще стояла во дворе. Сам Градов сидел в ней с каким-то потерянным, злым лицом.
— Что это? — недоуменно взглянул он на протянутые Василием Ивановичем деньги и небольшой пакетик.
— Девять тысяч рублей и три монеты, — ответил тот. — Правда, одна не совсем по теме, но такая, что вы без труда сможете обменять ее на то, что вам нужно…
— Мы?! — недоуменно взглянул на него Градов.
— Ну, не сами, конечно, а тот, кто займется вашим заказом. А я… отказываюсь от него!
— Как это отказываетесь? — Лицо Градова снова стало волевым и жестоким. — У нас не отказываются. А если кто вдруг решится…
Он распахнул кожаный плащ, словно ища в карманах сигареты, и Василий Иванович увидел у него за поясом — отливающий вороненой сталью пистолет…
Убедившись, что Василий Иванович заметил его, Градов напоследок знакомо усмехнулся, захлопнул дверцу и, не прощаясь, на бешеной скорости — хорошо хоть детей на пути не было — помчался прочь со двора.
Василий Иванович только и успел проводить его машину не на шутку встревоженным взглядом.
Настя была права. Дело было намного опаснее, чем он мог даже предположить. Теперь ему оставалось только одно: как можно быстрее выполнить этот заказ…
7
— Простите, — слегка растерялся Василий Иванович. — Это вы… мне?
Рано утром, не выспавшийся, пошатывающийся спросонок Василий Иванович вышел из своей комнаты и направился в ванную комнату — умываться.
— Опять почти до утра занимался? — с упреком встретила его Настя. — Совсем себя не бережешь!
— Ты, между прочим, тоже всю ночь не спала! — откликнулся тот.
— Я другое дело — у меня сердце здоровое! — заметила Настя и, подойдя к зеркалу, не без тревоги уточнила: — Что, по лицу заметно?
— Да нет, — улыбнулся Василий Иванович. — Просто и у тебя сквозь дверные щели свет видно!
Когда они сели завтракать, уже окончательно проснувшийся и посвежевший, он бодро перечислил то, что ему удалось сделать:
— Поднял всю домашнюю библиотеку, изучил по научным и художественным книгам все, что касается древней Иудеи, так что детали быта для сбора монет и написания повести мне теперь более-менее понятны. Осталось только просмотреть религиозный материал и придумать сюжет.
Настя подала ему бутерброд с красной рыбой — лакомство, которого в этом доме у них еще не было, и сказала:
— Придумаешь! Ты же ведь у меня умница! Только, пожалуйста, не задерживайся и… береги себя!
Первый раз Василий Иванович слышал от Насти такие слова. Да после них он не то, что какой-то заказ выполнить, целые горы свернуть был готов!
В школе все прошло, как нельзя лучше.
Одно только слегка омрачило его настроение. То, что он солгал, причем, впервые в жизни. Когда он пока просто так, для показа, пустил по рядам тетрадрахму Афин, кто-то из учеников уронил ее на пол…
— «Осторожнее!» — испуганно вскричал он и потребовал немедленно вернуть монету, чтобы ее не разбили…
И это была ложь. Потому что такая монета просто не могла разбиться…
А в остальном все было прекрасно. Рассказ о Максимине Фракийце понравился комиссии так, что ее председатель долго тряс ему руку, говорил, что не видел и не слышал ничего подобного и заверял непременно заехать еще раз, с представителем из министерства.
— Талант! Самородок! — только и слышалось со всех сторон.
— Такой прекрасной популяризации истории не было со времен книг Яна и Немировского!
— Вам надо непременно все это записать и издать!
— Да кому все это нужно? — вяло отговаривался смущенный Василий Иванович и слышал еще более дружное:
— Как это кому? Им! Нам! Всем!
Кто-то просил Василия Ивановича поделиться своим опытом через центральный учительский журнал и газету.
Кто-то обещал посодействовать публикации всех его рассказов…
Директор, подменявший теперь заболевшего учителя математики, с чувством заявил, что оценка комиссией всей работы школы была прямо пропорциональна качеству прекрасного рассказа!
В конце концов, устав от похвал, Василий Иванович после уроков забежал в школьную библиотеку. Здесь он взял «Забавную Библию» и еще несколько религиозных, точнее, как он сразу определил, пролистав их, — антирелигиозных книг. То же самое повторилось и в городской библиотеке. На его вопрос, нет ли у них настоящей Библии, библиотекарь с опаской оглянулась на дверь, затем на выбиравших книги читателей и строго сказала:
— Простите, мы ТАКОГО не держим!
— Где же мне тогда ее отыскать? — искренне огорчился Василий Иванович.
Любому другому библиотекарь во избежание неприятностей с гневом указала бы на дверь, но этот читатель был хорошо знаком ей, она знала, что перед ней кандидат наук и порядочный человек, всегда возвращавший книги в срок, и поэтому, знаком попросив его подойти ближе, шепнула:
— Конечно же, в храме!
Пришлось Василию Ивановичу последовать ее совету.
Сев в автобус, он доехал до центральной площади, около которой находился не закрывавшийся даже в самое трудное для веры время собор, вошел в открытую калитку и растерялся, не зная, куда дальше идти.
К счастью, как раз в это время из церковных дверей вышел старенький священник. В руках у него была небольшая темная книга с серебристым крестом на обложке. Василий Иванович собрался было обратиться к нему со своим вопросом, но тот сам опередил его.
— Ага! — словно сам себе тихо сказал он, будто убеждаясь, что перед ним именно тот, кто ему нужен, и приветливо улыбнулся: — Ну, здравствуй… здравствуй, пропащая душа!
— Простите, — слегка растерялся Василий Иванович. — Это вы… мне?
— Тебе, тебе! — кивнул священник. — Сейчас многие, хоть и с оглядкой, идут сюда. Все-таки — такой юбилей!
— Какой юбилей? — не понял Василий Иванович и принялся лихорадочно перебирать в памяти все подходящие даты. 600-летие Куликовской битвы отметили уже давно, 200 лет победного штурма Измаила еще будет в следующем году… А в этом… разве что 70-летие возобновления Патриаршества в стране? Как раз сугубо церковный праздник. Но нет. Оказалось, что есть куда более важная дата.
— Год тысячелетия крещения Руси! — назвал ее священник и с сожалением покачал головой. — Вот ведь до чего мы дошли… Детей истории учим, а самого главного в ней и не знаем! Ну да ладно, не все сразу! Ты ведь сюда за этим пришел? — спросил он, показывая книгу.
— Да! — опешил Василий Иванович. «Ну, ладно, допустим, он мог где-то видеть меня и знать, что я учитель истории — но откуда ему известно, что именно мне нужно?!»
Однако времени на обдумывание ответа не было. Священник уже протягивал ему книгу.
— Тогда держи!
— Вот спасибо! — обрадовался Василий Иванович. — Я постараюсь, как можно быстрей изучить ее и вернуть!
— А вот этого как раз и не нужно! — священник улыбнулся и положил свои почти невесомые пальцы на его руку: — Это подарок. А приходить — приходи. Особенно, когда у тебя созреют вопросы и начнутся трудности! Спросишь отца Пафнутия…
Он еще раз приветливо улыбнулся и снова скрылся в храме. Будто его и не было…
«Странный старичок! И о каких это вопросах и трудностях, интересно, он говорил?» — подумал Василий Иванович. Но долго размышлять над этим у него не было времени. Не терпелось как можно скорее заглянуть в необходимую для начала работы над заказом книгу…
8
В голосе Владимира Всеволодовича послышалась тревога…
Выйдя из калитки, Василий Иванович присел на лавочку, на которой во время воскресных служб сидели нищие, и нетерпеливо стал листать полученное от священника Евангелие. Привыкший еще со времен работы над диссертацией читать очень быстро, он только успевал переворачивать страницы. Внезапно что-то встревожило его, и он начал листать с начала — уже медленнее. Еще медленнее… еще… И все равно никак не мог найти то, что хотел.
Прошел час, другой… Спохватившись, Василий Иванович заспешил на остановку, сел в автобус и уже в нем продолжил чтение, не замечая, что кто-то смотрит на него, читающего книгу с крестом на обложке, с усмешкой, а кто-то и с явным осуждением… В конце концов, он так увлекся, что проехал несколько нужных остановок и вернулся домой, когда Настя, судя по ее виду, уже совсем заждалась его.
— Ну, наконец-то! — встретила она мужа, хотела по привычке взять портфель, но он не позволил ей сделать этого: уж слишком тяжелым был тот сегодня из-за книг.
— Мне никто не звонил? — как обычно спросил он и как обычно — у Насти с этим строго было всегда — услышал в ответ:
— Все дела потом. Сначала давай пообедаем, точнее, поужинаем!
Василий Иванович ел, рассказывая, как было в школе, и что он делал потом в библиотеке.
Настя слушала, подперев кулачком щеку, и только после того, как он допил кисель, пожаловалась:
— Представляешь, он уже дважды звонил!
Василий Иванович сразу понял, о ком идет речь, но все же на всякий случай уточнил:
— Кто — он?
— Кто-кто… Градов! Я оба раза трубку бросила, но он успел сказать, что ваш договор с Соколовым остается в силе, и завтра он привезет тебе еще десять тысяч рублей.
— Благодаря этому, у нас хоть деньги появились, и теперь я могу себе новую коллекцию составить! Качеством — под стать этой монете!
Василий Иванович, достав из кармана, с любовью погладил афинскую тетрадрахму.
— А прежние тебя чем не устраивают?
— Понимаешь, рядом с ней они уже как-то перестали смотреться!
Настя с удивлением посмотрела на мужа. Но тот, поглощенный рассматриванием монеты, даже не заметил этого и рассеянно продолжил: — Да и вообще, все это, кажется, даже интересно… Одно мне только с этим заказом пока не совсем понятно… То есть не понятно совсем…
— Ты это о чем? — с тревогой взглянула на него Настя.
Поняв, что проговорился, Василий Иванович задумался, как теперь сказать жене о том, что так насторожило его во время изучения Евангелия, но тут в коридоре раздался телефонный звонок.
— Опять звонит… — нахмурилась Настя и умоляюще посмотрела на мужа. — Пожалуйста, сделай так, чтобы он передал тебе деньги где угодно, только не здесь!
— Хорошо! — успокаивающе кивнул ей Василий Иванович, с самым решительным видом поднял трубку, но, услышав знакомый голос, радостно крикнул: — Это Володька!
Настя из деликатности прикрыла дверь на кухню, и Василий Иванович мог теперь поделиться с другом неожиданно возникшими у него опасениями по поводу заказа.
— Понимаешь, — сказал он. — Я тут пролистал все Евангелие и обнаружил, что в нем упомянуто всего три-четыре города, в которых могли чеканить монету: Иерусалим, Тир, Сидон, Рим… Ну, с учетом того, что я в спешке, наверняка, что-нибудь пропустил, максимум семь. А откуда же тогда брать еще пятьдесят три?
— Я как раз тоже над этим думал. Скажи… — в голосе Владимира Всеволодовича послышалась тревога. — Они не ограничили тебя историческими и географическими рамками?
— Нет, — припомнив разговор, ответил Василий Иванович. — Я точно помню: Соколов сказал, что ему нужна коллекция античных монет, связанных с христианством.
— Слава Богу! — обрадованно воскликнул Владимир Всеволодович. — Этим они полностью развязали нам руки. Ведь тогда это могут быть монеты почти всех государств первого века и даже гораздо позже!
— Как это? — не понял Василий Иванович и услышал:
— Очень просто! После воскресения Христова его апостолы обошли с проповедью едва ли не весь тогдашний античный мир! Дошли до Египта, до Афин… Кстати, у тебя есть прекрасная тетрадрахма, можно отдать и ее!
— Нет! — словно испугавшись, воскликнул Василий Иванович и поспешно пояснил: — Я решил оставить ее себе…
— Ну, как знаешь… Нам и без нее монет теперь хватит! — слегка удивленно согласился Владимир Всеволодович и продолжил: — Ведь апостолы дошли до Британии, Испании, даже Индии… Кроме того, тогда нам подойдет император Нерон, который начал первые гонения на христиан. И, наоборот, Константин Великий, при котором христианство стало государственной религией. Наконец, золотые византийские монеты десятого-одиннадцатого веков с изображением Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы! Материала — хоть отбавляй. Лишь бы только у них денег хватило!
— Чего-чего, а с этим проблем у них, кажется, нет! — усмехнулся Василий Иванович. — Завтра еще обещали привезти.
— Тогда так, — уже деловым тоном сказал ему Владимир Всеволодович. — Я займусь организацией поиска монет, а ты пока нажимай на повесть!
— Не беспокойся, за этим дело не станет! Спасибо тебе! Что бы я без тебя делал?
— Что-что… Жил бы спокойно! Ведь это же я тебе такой заказ сосватал. Значит, и ответственность за него тоже несу я. По крайней мере, перед тобой! Но помни, что я сказал в клубе: к повести на такую тему надо отнестись очень ответственно, даже если она пишется и для одного человека. Хоть мы с тобой не филологи, но должны знать пословицу «То, что написано пером, не вырубить топором!». Вдруг он захочет ее опубликовать? Представляешь, какая тогда на тебя ляжет ответственность, а если точнее сказать, грех за возможные неточности?
— Ты говоришь так, будто бы сам веришь в Бога! — с удивлением заметил Василий Иванович.
— Как бы тебе сказать… — даже слегка растерялся Владимир Всеволодович. — Не так, чтобы очень, но скажем так — как ученый историк, вполне доверяю! А ты?
— Я? — в свою очередь тоже не нашелся, что сразу ответить Василий Иванович. — Вообще-то я всегда считал, что вера — это удел старушек в храме, которым нечем уже больше жить, и которые лишь заглушают этим страх перед скорой смертью! Двух таких я постоянно встречаю в автобусе, когда еду в клуб. Представляешь, сегодня дал им пять копеек на свечку и…
— Алло! Алло! Что замолчал?
— Да так — случайное совпадение…
— И все же?
— Представляешь, дал сегодня пять копеек на свечку и вот — получил этот заказ! Но давай лучше по существу. О чем мы с тобой говорили?
— О том, веришь ты сам или нет!
— Если по правде, то просто никогда не задумывался над этим всерьез… — уже прямо признался Василий Иванович.
— Вот и у меня вечно не хватает на это времени! — согласно вздохнул Владимир Всеволодович. — Учеба, преподавание, то одна диссертация, то вторая, и еще каждое лето — раскопки… Все, не смею тебя больше отвлекать! — оборвал он себя на полуслове. — И себе самому не советую отвлекаться!
Настя тоже, давая возможность мужу заняться работой, не стала донимать его обычными вечерними разговорами. Даже не попросила повторить ей рассказ про Максимина Фракийца.
Уединившись в своей комнате, Василий Иванович разложил на столе взятые в библиотеках книги и принялся изучать их одну за другой.
Все в них, на первый взгляд, казалось, было логично и правильно. Но его опытный взгляд ученого историка сразу уловил, что с научной точки зрения здесь было явно что-то не то. Одни и те же цитаты. Одни и те же формулировки. И выводы одни и те же. Книг много, а все в них одно и то же. Будто хор под управлением одного дирижера…
Когда же он решил на всякий случай перепроверить цитаты по первоисточнику, то возмущению его не было границ. Одна цитата была искажена до неузнаваемости. Вторая оборвана на половине, что придавало ей прямо противоположный смысл. А третья… третьей не было вообще!
Закончилось все тем, что Василий Иванович бросил эти книги обратно в портфель и снова принялся за Евангелие.
Все здесь было чуждо и непонятно ему. Более того — вызывало резкий протест, ведь он с детства не верил ни одному слову, которое говорилось тут. И, тем не менее, давняя привычка больше доверять первоисточникам, чем составленным на их основе книгам, невольно взяла верх, заставляя продолжать чтение Евангелия…
Рядом, напоминая о повести, лежала открытая тетрадь с авторучкой. Нужно было найти хотя бы название. И тут его глаза остановились на словах: «Во время оно…» Когда-то он уже слышал их. Но когда, где?.. И вдруг вспомнилось: все в том же самом детстве! В единственном на всю округу храме, куда однажды возила его из Покровки соседка бабушка Поля.
Смутно припомнились темные лики икон, свечи… крестившиеся и кланявшиеся люди, много людей — судя по всему, наверное, это был какой-то большой церковный праздник. И громкий, протяжный, на весь храм голос священника: «Во время оно…». То есть, в то самое время, если перевести эти слова на современный язык.
Сомнений больше не оставалось. Вот он — готовый заголовок!
Василий Иванович быстро вывел на листе: «Время оно» и усмехнулся:
— Как говорили древние римляне, тот сделал половину дела, кто уже начал его!..
9
— Ну, ты сравнил! — даже задохнулся от возмущения Василий Иванович.
Однако, прошел вечер, ночь, за ними — день, другой, третий…
Новая комиссия еще больше хвалила Василия Ивановича и обещала пригласить на урок заместителя министра образования.
— Твои рассказы произвели эффект взрыва сверхновой звезды! — сообщил подменявший заболевшего учителя астрономии директор. — Приезд замминистра в нашу школу встревожил все областное начальство, но только не меня. Лично я так же бесконечно уверен в тебе, как бесконечна наша расширяющаяся Вселенная!
Василию Ивановичу и впрямь позвонили из столичного журнала и попросили прислать его рассказы в машинописном виде, через два интервала. Владимир Всеволодович тоже то и дело сообщал, что у них все больше и больше нужных монет. Беда пришла оттуда, откуда ее не ждали.
Прошло еще два дня, миновала неделя, а лист как был, так и оставался чистым.
— Начинай! — умоляла его Настя.
— Пиши! — требовал Владимир Всеволодович.
С Настей было проще: он обещал ей непременно успеть с повестью в срок и даже делал вид, что что-то пишет. А что касается друга, то его провести было куда сложнее…
— Ну не могу я писать, не веря в то, что пишу! — признался он, наконец, шепотом, чтобы не слышала Настя, в телефонную трубку и услышал в ответ недоуменное:
— Но ведь сочиняешь же ты без труда прекрасные рассказы о Гомере, Пифагоре, Сократе…
— Ну, ты сравнил! — даже задохнулся от возмущения Василий Иванович. — Это ведь реально жившие люди. А тут — легендарная личность!
— Ты так считаешь? — задумчиво переспросил Владимир Всеволодович. — А я вот читал в очень серьезных научных журналах, изданных, правда, за рубежом, — тут он сам перешел на шепот, словно боясь, что его тоже могут подслушать, — что надежных доказательств историчности Иисуса Христа в десятки, сотни раз больше, чем доказательств реальности существования того же, к примеру, Сократа…
— Сократа?!
— А почему бы и нет? Ведь, если разобраться, то о Сократе мы знаем лишь из трудов Платона. Да и то по рукописям времен Средневековья! А уж то, что касается Пифагора, Гомера и многих других, в ком мы уверены, что они жили, то тут вообще наши знания основываются подчас на одной-единственной строке, причем, порой из весьма сомнительных источников! А тут — свидетельства римских, иудейских, греческих писателей, современников Христа и, наконец, — Евангелие. Кстати, многие великие ученые нисколько не сомневались, да и сейчас не сомневаются в этом!
— Например?
— У тебя есть минутка?
— Да хоть целый день!
— Тогда подожди…
День не день, но прошло не меньше получаса, пока в трубке снова послышался торжествующий голос Владимира Всеволодовича:
— Вот, нашел! Надеюсь, тебе, как историку, имя академика Бузескула о чем-нибудь говорит?
— Еще бы![3] — даже слегка обиделся Василий Иванович.
— Тогда слушай. Вот что он пишет: «Воскресение Христа подтверждено историческими и археологическими находками с такой несомненностью, как и существование Иоанна Грозного и Петра Великого»… Далее: «Если отрицать воскресение Христа, то нужно отрицать (причем, с гораздо большим основанием) существование Пилата, Юлия Цезаря, Нерона, Августа, Траяна, Марка Аврелия, русских князей Владимира и Ольги, Александра Невского, Ивана Калиты, Даниила Галицкого, Юрия Долгорукова и многих других». Алло! Алло! Что замолчал?
— Я не молчу, я слушаю… — только и смог сказать Василий Иванович, и его друг, пошелестев страницами, продолжил: — А вот тебе и другие имена самых умных людей всех времен и народов, которые верили в Бога: Коперник и Кеплер, Паскаль и Ньютон, Ампер, Вольт, Кювье… Причем они не только не скрывали свою веру, но и открыто проповедовали Бога. Например, какими, знаешь, были слова самой первой телеграммы, переданные азбукой Морзе?
— Какие?
— «В начале сотворил Бог»! Однако, я немного отвлекся. Далее следуют: Ламарк, Максим Планк, основоположник генетики Мендель, Чарльз Дарвин…
— Дарвин?! Но ведь он… — с возмущением начал было Василий Иванович, но Владимир Всеволодович с несвойственной ему нетактичностью перебил:
… был глубоко верующим человеком. И когда у него однажды спросили, а кто, собственно, стоит у основания созданной им теории эволюции, он, не задумываясь, ответил: «Конечно же, Бог!» Вообще вся эта теория, заметь, теория, а не закон, с ее ничем и никак не доказанным происхождением человека от обезьяны, которая принадлежит не столько Дарвину, сколько его ученикам, — тема особого разговора. А сейчас я лишь продолжу: — Ломоносов, Софья Ковалевская, изобретатель радио Попов, Менделеев, академик Павлов, великий педагог Ушинский, который писал, что человека, не верящего в Бога, нельзя близко подпускать к ученикам, Фридрих Энгельс…
— Как… и он тоже?!
— Да, в конце жизни даже он вынужден был признать, что факт воскресения Христа следует считать неоспоримым. Правда, эти его слова ни разу не были переведены на русский язык, но я читал их в подлиннике.
— Вот тебе и удел старушек! — озадаченно протянул Василий Иванович и, подумав, сказал: — Ладно, поверю тебе на слово, но предупреждаю: при первой же возможности — проверю!
— Непременно проверь, — охотно согласился Владимир Всеволодович. — Я тебе даже ссылки на нужные книги и журналы дам, чтобы ты зря не терял время! Только давай, не тяни!
— Сегодня же начинаю писать! — твердо пообещал Василий Иванович.
Однако прошел еще день, а работа так и не началась. Застигнутый Настей перед чистым листом тетради, он, разводя руками, признался еще в одной трудности:
— Никак не могу понять — как увязать в повести воедино все города и государства, монеты которых будут в коллекции?! Ведь их — несколько десятков!
— А ты введи какого-нибудь вымышленного героя и отправь его в путешествие! — не долго думая, предложила Настя.
— Легко сказать! — усмехнулся Василий Иванович и вдруг прищурился: — Постой-постой, а ведь в этом что-то есть… Только зачем тогда ограничиваться одним путешествием? Можно написать о том, как главный герой всего за несколько лет проходит путь, который прошло человечество за несколько тысячелетий в поисках истины. Для этого он и ездит по всему миру. И в конце концов приходит к Христу. Но — что побудило его к этому?.. Что заставило стронуться с места?..
— А ты начни писать, и у тебя сразу же все получится! Обязательно! Непременно! — с непреклонной уверенностью в голосе сказала Настя. — Ведь ты у меня — настоящий клад!
— Как ты сказала — клад? — как-то странно взглянул на нее Василий Иванович и, с криком «Эврика!» впервые обняв, закружил по комнате. Потом, застыдившись, опустил на пол и сказал: — Конечно же, клад! Будет для увлекательности и клад, и пираты! Все будет! И как я до этого сам не додумался?!
Он сел за стол и взял в руки купленную для отца Соколова лепту — зеленую от патины медную монетку древней Иудеи, как раз того самого года, когда был распят Христос… На одной ее стороне были имя и титул императора Тиберия, на другом две греческие буквы, обозначавшие время его правления, по которым и определялся этот год.
Настя потихоньку, на цыпочках вышла из комнаты. А Василий Иванович отложил монетку, взял авторучку и, то и дело заглядывая в Евангелие, старательно принялся покрывать первый лист аккуратным учительским почерком…
ВРЕМЯ ОНО[4]
«С высоты мраморной лестницы римский трибун хмуро наблюдал за подчиненной ему когортой. Сотня легионеров, в полном вооружении, красных плащах, готовилась сопровождать к месту казни группу бунтовщиков. Остальные центурии усеяли двор роскошного замка в надежде позабавиться дармовым зрелищем.
Осужденных на смерть было четверо. Троих уже вывели из узилища и, не снимая цепей, окаймили шеренгами воинов. Метровые наконечники пиллумов-копий сверкали на солнце так, что было больно глазам. На четвертого, приговоренного к распятию несколько минут назад, сыпались удары бича с вплетенными в сыромятную кожу стальными колючками. По обычаю, каждый конвоир мог принять участие в обязательном перед самой позорной казнью бичевании, и мало кто отказал себе в удовольствии блеснуть перед соратниками удалью.
Щелкал бич. Бряцало оружие. Стучали молотки — прямо под лестницей, на глазах осужденных сколачивались кресты. Все это трибун видел и не раз. Он зевнул и с раздражением посмотрел на ворота, за которыми, ни на миг не успокаиваясь, бушевала толпа, на дышащее зноем небо. Солнце палило, словно был не апрель, а середина лета. Оно, кажется, было готово запечь его в собственных доспехах, как эвксинского угря на раскаленных камнях!
«И чем я прогневал богов, что они заслали меня сюда? — говорил его блуждающий по сторонам взор. — Эта невыносимая, с пустыней за ней страна, ее дикий, не управляемый даже единственным их богом, народ… А моя когорта? Разве это боевые легионеры — сирийцы, финикияне, каппадокийцы, одно слово: вспомогательные войска!»
Презрительно усмехнувшись, римлянин приосанился — пальцы правой руки легли на круглый набалдашник меча, кулак левой картинно уперся в бок. Золотой лик Горгоны на груди, где рядовые воины носили простую бронзовую пластину — «защитницу сердца», пурпурный плащ, дорогой шлем с орлиным оперением подходяще смотрелись, по его мнению, на фоне замка, напоминавшего крепость. Когда откроют ворота, он предстанет толпе, точно живая статуя бога войны — Марса!
— Лонгин! — окликнул он возвращавшегося от ворот центуриона. — Чего еще хочет эта толпа?
Коренастый, в перекрытом кожаными ремнями панцире командир отряженной для конвоя сотни остановился и поднял изуродованное шрамами лицо:
— Они требуют скорее открывать ворота и казнить осужденных!
— Свои — своих?!
Такого трибун не встречал в местах своей прежней службы. Там, наоборот, старались выкупить преступников. Если не получалось — отбить силой. А тут, не хитрость ли? Может, уловка, чтобы усыпить бдительность?..
— Сказал, что слышал! — огрызнулся центурион. — Особенно они жаждут смерти того, что мы взяли сегодня ночью!
Он указал глазами на столб, к которому за обе руки был привязан истязаемый. Несколько минут римляне неотрывно смотрели на бичевание. Так глядят на костер, не в силах отвести глаз от пламени.
Осужденный держался стойко, снося удары без единого стона.
— Ставлю сто денариев против десяти, что он взвоет, когда к нему приложится вон тот, похожий на Геркулеса, солдат! — предложил пари трибун.
— Келад?
Трибун нехотя отвел взгляд от окровавленной спины, осмотрел ворота, подступы к замку. Ворота были бронзовые, литые, не всякий таран возьмет. Подступы — лучше не придумать: гладкие, поставленные под уклон плиты. По таким и на локоть не подняться — сразу поедешь вниз.
— Боишься? — с усмешкой спросил он. — А может… этого пожалел?
— Я?! — отпрянул центурион, понимая, что даже сочувствие к приговоренному может иметь плачевные последствия. — Нет! Хотя… если честно, сегодня ночью он удивил меня — как лекарь! Клянусь Марсом, он в мгновение ока исцелил раненого при попытке взять его силой! Кстати, услыхав его голос, многие из храмовой стражи пали перед ним ниц, а некоторые бросились наутек. Верными долгу остались лишь мои легионеры. Потом… он сам сдался!
— Эх‑х! — увидев, что и самый страшный удар осужденный перенес молча, с досадой хлопнул по рукояти меча трибун. — Твоя взяла!..
— А еще… — центурион, казалось, даже не обрадовался выигрышу, равному полугодичному заработку. — Я слышал, как он сказал, что если бы захотел, то получил в подмогу от своего отца… — он приблизил губы к уху трибуна: — Двенадцать легионов! Клянусь небом и землей! А что, если он, действительно, царь или сын какого-нибудь царя?
— Может, самого цезаря? — с угрозой спросил трибун. — Что сдался — хорошо. Что врач — тоже неплохо, будет теперь кому лечить подагру старику Харону! А что касается царя, ха-ха, — засмеялся он. — Пожалуй, ты прав! Смотри!
Центурион последовал взглядом за пальцем трибуна и покачал головой. Пока они беседовали, воины свободных центурий набросили на плечи осужденного старый солдатский плащ, надели на голову венок из росшего в расщелинах плит кустарника, отломили сухую ветку иссопа и, вложив ему в руки, издевались над ним. Они кланялись, падали на колени, словно перед настоящим базилевсом и, поднимаясь, плевали в лицо, отвешивали звонкие оплеухи, вырывали из стянутых веревками рук иссоп и били им по голове…
Осужденный, казалось, не обращал на них никакого внимания. Взор его был устремлен в небо. Искусанные во время бичевания губы шевелились — было видно, что он творил неслышимую издали молитву. Из-под устрашающе длинных колючек венка, вонзившихся в лоб, ползли ручейки крови.
— Разреши мне лично заняться им! Толпа… — не выдержав, напомнил сотник.
— Мягкий ты для центуриона человек, Лонгин! — поморщился трибун. — А, впрочем… может, ты и прав. Его ведь еще надо довести до места казни!
Расценив эти слова как согласие, центурион заспешил к столбу, на ходу подавая команды. Воины, которые не воспринимали приказы в момент подобных занятий, как и следовало ожидать, пропустили их мимо ушей. Тогда Лонгин угрожающе замахнулся ивовой тростью. Это был уже не шутовской знак власти, как из иссопа. За поломку жезла центуриона рядовому воину полагалась смертная казнь. Такая мера мигом остудила даже самых горячих воинов.
Не прошло и минуты, как два легионера повели к строю бледного, в натянутом на изуродованную спину хитоне бунтовщика. Кусок синей ткани был кое-как наброшен на его плечи. Шел он спокойно, стараясь держаться прямо.
«Ишь — гордый! — удивился трибун, с недовольством ловя себя на мысли, что думает о нем с уважением. — Мы, римляне, и то не всегда идем на казнь с таким благородством!..»
— Эй, ты, посмотри на меня! — окрикнул он.
Стараясь угодить начальнику, воины схватили приговоренного за плечи, развернули в сторону лестницы. Один крепкой рукой пригнул его в почтительном поклоне. Второй приподнял грубой солдатской пятерней подбородок:
— Так стоять! Это же — трибун!
Римлянин с любопытством взглянул на стоящего перед ним человека. С измученного лица на него смотрели внимательные, вопрошающие глаза — в них не было и тени страха. Зато было нечто такое, что трибуну стало не по себе. Он вдруг отвел взгляд и знаком велел поскорее уводить бунтовщика.
Лонгин поднес к губам витой рожок, каким подают в боевом лагере сигналы знаменосцам, и, глядя на солнце, уверенно разделил день на две половины…»
10
Стас посмотрел на Григория Ивановича и осекся…
…За окном послышался морозный скрип шагов, потом раздался грохот обиваемых о крыльцо сапог, затем звук открываемой двери и, наконец, по всему дому загулял зычный голос Григория Ивановича:
— Эй, работнички!
Стас мигом вскочил с кровати и испуганно заметался по комнате…
Первым его желанием было выскочить в окно. Но тут он вспомнил, что его верхняя одежда висела на вешалке в прихожей. Да и дом все равно уже не продать, а значит, и прятаться теперь незачем!
Он сразу же успокоился и с самым независимым видом — насвистывая, руки в карманах — вышел навстречу гостю.
Тот уже был на кухне.
— Что же вы это не пришли? Я вас ждал-ждал… Пришлось самому все делать! — с упреком начал он и вдруг увидел перед собой Стаса. — Ничего не понимаю! А где….
— Таджики, что ли? — как можно небрежнее уточнил Стас и беспечно махнул рукой за окно: — А они съехали!
— Как это? — не понял Григорий Иванович.
— Очень просто! Взяли свои вещи и тихо-мирно ушли.
— Когда?
— А когда темно еще было!
— Не может быть! Я хорошо помню, что уже посветлу с ними разговаривал!
— Да не с ними вы разговаривали, а со мной! — буркнул Стас и, посмотрев на ничего не понимающего Григория Ивановича, усмехнулся: — Не вэриш хазаин, Лэнку, спроси! Она тут была, всьё слишала!
— А‑а, вон оно что! — сообразил, наконец, Григорий Иванович и внимательно посмотрел на Стаса: — Погоди! А ты, случайно, не… Стасик? Не хозяйский ли сын будешь?
— Он самый!
— Надо же, как вырос! — как взрослому затряс руку Стаса Григорий Иванович: — А родители где — в магазин пошли?
— Ага! В ГУМ!
— В какой еще ГУМ?
— В Московский, разумеется! Или у вас в Покровке тоже есть Государственный универсальный магазин?
— Так ты что — один, выходит, приехал?! — Григорий Иванович вопросительно посмотрел на Стаса: — Что молчишь?
— Так я вам все взял да сказал! — насупился тот.
— А почему бы и нет? — удивился Григорий Иванович.
— Так вы же им сразу позвоните, если всю правду узнаете!
— Да нет, — пообещал гость и почему-то вдруг хитро улыбнулся: — Не буду я им звонить!
— Честно?
— Сказал же — не буду.
Стас набрал полную грудь воздуха, чтобы разом высказать всю ту обиду, которая заставила его отказаться от праздничного стола и в новогоднюю ночь сломя голову помчаться сюда, но, встретив серьезный, участливый взгляд Григория Ивановича, вместо этого лишь вздохнул:
— Сбежал я от них!
— Сбежа-ал? Ну, брат, дела…
Григорий Иванович покачал головой, обвел взглядом дом, задержался глазами на вешалке, где одиноко висела куртка Стаса, со свисавшей из кармана шапочкой и прищурился:
— А не тебя ли я видел сегодня утром на станции? Точно — тебя! Только тогда, кажется, этого синяка не было. Когда успел?
— С таджиками познакомился…
— Поня-ятно… — протянул Григорий Иванович, хотя по тону ему еще было многое неясно в этой истории. — А я им тут огурчиков соленых, помидорчиков маринованных опять же принес. Еще вот сухофруктов с курагой и изюмом…
— Зачем? — удивился Стас. — Они ведь вас так подвели!
Григорий Иванович с недоумением посмотрел на Стаса:
— Ну и что? Люди же! По дому скучают. Думал, компот будут пить, так будто бы дома побывают… Жаль, что все так получилось! Куда хоть они съехали-то?
— Да не съехали они. Выгнал я их!
Сам не понимая почему, Стас вдруг захотел говорить только правду, чего давно уже с ним не было. На душе был такой груз, который уже не под силу было нести одному. А тут — чужая деревня… чужой человек… Почему не пооткровенничать? К тому же взгляд Григория Ивановича — был такой понимающий, добрый, что просто невольно располагал к этому…
И он честно, без утайки рассказал Григорию Ивановичу всё. Даже то, что утаил от Вани с Леной — про глобальный вирус.
Григорий Иванович молча слушал. Он не осуждал, не ругал и, только когда Стас замолчал, лишь вздохнул:
— Да, зря ты, конечно, так с ними… Ну да ничего, ты попросишь прощения, они порадуются, узнав, что ты жив-здоров, на том и помиритесь!
Он утешительно потрепал Стаса по плечу и спросил:
— Одного только не понимаю: а этот грипп тебе для чего?
— Не грипп, а вирус! — невольно усмехнулся Стас.
— Да какая разница… Одно слово — зараза! Зачем он тебе?
— Как зачем? — изумился Стас. — Чтоб власть иметь. Да не над какой-то областью, как вы когда-то, а над всем миром. А еще чтобы заработать много денег, очень много денег, столько — чтобы всю жизнь жить в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь! Что вы так на меня смотрите? Теперь все об этом мечтают!
— Передо мной сейчас не все, а один только ты! И я смотрю на тебя так, потому что никак не могу понять — и откуда только у тебя такие мысли?
— Как откуда? — В Стасе вновь заворочалось что-то мстительное, чужое, и он со злорадной ухмылкой сказал: — От вас!
— От меня?! — отшатнулся, как от удара, Григорий Иванович.
— Ну да, это ведь вы меня этому научили!
— Я?! Когда?!!
— Три года назад на этой самой кухне! Вы здесь сидели, а я тут! — для большей убедительности принялся показывать руками Стас. — И когда я спросил, в чем смысл жизни, вы мне сказали, что это — власть! Что ради нее одной и стоит жить!
— Я… это… говорил?!!
— Не верите, сходите в мою комнату! Там вся стена в портретах генералов и президентов. Я их сразу после нашего разговора из журналов вырезал и повесил, разве что не молился на них! С тех пор и висят! Можете сами полюбоваться!
— Господи, помилуй!
В голосе Григория Ивановича послышался ужас. Он положил ладонь на грудь. Стас вспомнил, что у Григория Ивановича было больное сердце, из-за чего он тогда и приходил к его отцу-кардиохирургу, хотел остановиться, но уже не мог удержать себя.
— Тогда я даже подражать вам сразу начал. И вообще с тех пор к власти стремлюсь. И не только к ней. Потом здесь, на вашем месте сидел дядя Андрей. Он сказал, что жить надо только для удовольствий, для чего, собственно, и дана нам жизнь. Затем я посмотрел, как живет отец Ника — Игорь Игоревич и понял, что подражать нужно и ему… Вот так мало-помалу я и пришел к своей идее глобального вируса! А чего мелочиться?
Стас посмотрел на Григория Ивановича и осекся, увидев его глаза. Они были наполнены болью и сожалением.
— Ну и намешали мы, взрослые, каши в твоей голове… — сокрушенно покачал головой гость и тихо сказал: — Ты вот что… Ты прости меня и постарайся забыть тот наш разговор. Поверь, я теперь думаю совершенно иначе!
Стас растерялся.
Первый раз перед ним всерьез, по-настоящему извинялся взрослый человек. Но на всякий случай — ведь речь шла об очень важных для него вещах — уточнил:
— И что — если бы вам теперь опять предложили должность губернатора, то вы бы от нее — отказались?
— Разумеется!
— А… премьер-министра?
— Само собой!
— И даже президента?!
— Ну разумеется!
Стас озадаченно покрутил головой:
— Надо же… Вы совсем как тот император Диоклетиан, о котором мы тогда говорили! Вы еще сказали, что не можете понять, почему он, обладая такой властью, какой не имел до него ни один римский император, вдруг решил сам, добровольно отказаться от нее. А теперь, значит, поняли?…
— Да, — подтвердил Григорий Иванович. — И знаешь, почему? Толку-то теперь ему от этой неограниченной власти. Она вместе со всем земным давным-давно для него закончилась. Главное — где его душа теперь и что с ней? Ведь он такое гонение на христиан устроил! В одной только Никомидии двадцать тысяч христиан сжег в храме! Впрочем, ты, наверное, и без меня это знаешь!
— Я? Откуда?!
— Ну, хотя бы из школьной программы!
— Да вы что! У нас совсем другие предметы!
— Как! — не поверил Григорий Иванович. — Неужели самому главному до сих пор не учат в школе?!
— Нет! Нам там до сих пор говорят, что человек произошел от обезьяны! — засмеялся Стас и, вспомнив тетрадь отца Тихона, решил щегольнуть полученными из нее знаниями: — Хотя это всего-навсего никем не доказанная теория, а не закон!
— Надо же… — огорченно вздохнул Григорий Иванович. — А я думал, что только наш директор Юрий Цезаревич делает все для того, чтобы не допустить на уроках ни одного упоминания о Боге!
— Ну почему, у нас иногда упоминают! Батюшка приходил раза два, и учительница пения — она в церковном храме поет — нам много о Нем рассказывает…
— Слава Богу, хоть у вас понемногу начинают говорить правду!
Стас согласно кивнул и с любопытством взглянул на Григория Ивановича:
— А правда у вас костыли есть?
— Зачем? — удивился тот. — Рано мне еще, вроде, на них становиться!
— Да я не про вас! — быстро поправился Стас и объяснил: — Ванька сказал, что тут на днях один мужчина от гангрены, у могилки отца Тихона, исцелился, и вы его костыли, как реликвию, у себя оставили!
— А‑а, вон ты о чем! Все верно! Зачем ему было их с собой брать? А нам они для укрепления веры еще пригодятся. В этом, то есть в духовном, смысле, эти костыли нам еще, ой, как нужны! Многие, брат, еще, хромают… От них же первый есмь аз…
Григорий Иванович помолчал, задумавшись о чем-то своем, потом вспомнил о Стасе и спросил:
— Обратно-то когда думаешь ехать?
— Не знаю… — пожал плечами Стас и просительно взглянул на соседа: — А вы мне с билетом поможете?
— Конечно же, помогу!
Григорий Иванович вновь помолчал и заговорил об отце Тихоне, о паломниках, а потом — о церковных делах. Внешне он совсем не изменился, разве что сильно похудел. Стас смотрел на него и начинал понимать, что он, действительно, живет теперь совсем другим. Все его мысли были о храме. То нужно, этого не хватает, того не забыть приобрести… Собственный дом заброшен… Помидоры и огурцы покупные — своим огородом заняться некогда…
Перед уходом он поставил на стол банки с маринованными огурцами, помидорами и кулек с сухофруктами.
— Так что извини — все из магазина, не свойское! Компот-то себе сам сваришь?
— Не знаю! Не пробовал… — беспомощно развел руками Стас.
Григорий Иванович только и вздохнул на это:
— Да, избаловали, как я гляжу, тебя родители! Надо будет сказать им, чтобы были с тобой построже.
— Ну вот, — расстроился Стас. — А говорили, не позвоните!
— Конечно, не позвоню, — кивнул Григорий Иванович. — Во-первых, я же ведь обещал. А, во-вторых, — снова хитро прищурился он, — даже если бы и захотел, не смогу: у меня ведь нет номера их телефона. Это я им при встрече скажу, если они сюда снова приедут. Очень хотелось бы повидаться. Хорошие они у тебя. Поверь, тебе очень повезло на них. Я тут в райцентре приют для трудных подростков курирую и на таких, с позволения сказать, «родителей» насмотрелся… А у тебя отец — кандидат наук…
— Доктор… Уже профессор. Говорят, академиком скоро будет! — не без гордости уточнил Стас.
— Вот видишь! И мама в тебе души не чает! Ну, ладно! Оставайся и подумай-ка о смысле жизни еще раз. С учетом того, о чем мы только что говорили. А компот тебе и Лена сварит!
«…Долгожданный звук трубы заставил кричащих на площади людей умолкнуть на полуслове и разом податься вперед.
Ворота медленно открылись. Взорам предстал широкий, темный проем. В нем, словно зубы акульей пасти, блестя доспехами и остриями копий, стояла центурия кесарийского гарнизона. Посередине ее, на гладком языке мрамора — четверо бунтовщиков.
Крестов было только три.
Глаза людей устремились на трибуна.
Тот надменным — поверх голов — взглядом обвел площадь и, взвешивая слова, точно меняла то золотые, то медные монеты, объявил:
— Согласно римскому обычаю, в честь вашего праздника, прокуратор милостиво дарует прощение и отпускает на свободу Иисуса… — он заглянул в услужливо поднесенный скрибой лист папируса, — вар-Авву!
Глашатаи принялись переводить сообщение на арамейский, но толпа уже поняла, в чем дело, и подняла торжествующий рев.
Опытный Лонгин, свесившись с коня, дал команду воинам быть начеку. Он знал, что из четырех осужденных на казнь двое носят распространенное в Палестине имя Иисус: один — мятежник, подстрекавший народ выступить против Рима и считавшийся здесь героем, вроде римского Сцеволы, и другой — поразивший его лекарь, как многие говорили — пророк. Некоторые называли его даже «Богом», о чем он не рискнул доложить трибуну.
Услыхав свое имя, мятежник зажмурился, веря и не веря сказанному, с трудом дождался, пока тюремный кузнец собьет с него оковы, и, протягивая изуродованные пытками руки, бросился к толпе, которая тут же поглотила его.
Легионеры, возложив кресты на спины оставшимся бунтовщикам, снова сомкнули строй.
В этот момент на балконе дворца появился римлянин в белой тоге с красными всадническими полосками. Это был сам прокуратор Иудеи — Понтий Пилат. Его глаза оглядели площадь, не упуская, казалось, ничего.
Толпа вновь зашумела, заволновалась, узнав ненавистного прокуратора. Трибун поискал глазами Лонгина и увидел, что тот сам поднимается к нему по ступеням, ведя за собой иудея в голубом священническом виссоне.
— У него к тебе важное дело! — доложил он.
— Что может быть важнее решения прокуратора, объявленного им? — нахмурился трибун. — Чего тебе нужно, жрец?
— Ты велел вести преступников по главной улице, через весь город? — с подчеркнутой вежливостью уточнил иудей, отводя взор от богини на груди язычника.
— Да, чтобы всем неповадно было!
— Прошу тебя, вели гнать их кратчайшим путем и как можно быстрее!
— Странная просьба! — вслух удивился трибун и с подозрением покосился на иудея: — Зачем это тебе?
— Мне? Нам!
Священник обвел рукой площадь и с горячностью зашептал:
— Здесь собрались истинные друзья римского цезаря! Но если о приговоре узнают те, кто называет царем этого… — его тонкий, холеный палец указал на согнувшегося под тяжестью креста Иисуса. — То ни твое оружие, ни мой сан не спасут нас! Чтобы не дать совершиться непоправимому, синедрион заседал всю ночь, утро, принял все меры безопасности! — Иудей пробежал глазами по табличке, которую, ухмыляясь, обмотал вокруг горла Иисуса скриба, и ахнул: — Что это «Царь Иудейский»? Позволь сделать в этой надписи одно уточнение!.. Пусть напишут, что это Он сказал, что Он — царь иудейский!
— Лонгин, веди центурию кратчайшим путем! — скомандовал трибун. — А что касается титулума, жрец… — Он со значением показал глазами на опустевший балкон. — Его заполнял лично прокуратор, с ним и разговаривай!
Снова запела труба. Раздались подстегивающие окрики конвоиров. На площади хорошо было видно, как приподнялись, заколыхались кресты.
Самих приговоренных не было видно. Их закрывали рослые легионеры первой шеренги. Они шли, не торопясь, звеня доспехами — подлаживались под нетвердые шаги несущих кресты.
Жители Иерусалима и приплывшие, приехавшие, пришедшие со всех концов Ойкумены на праздник паломники — иудеи, финикияне, эллины — вставали на цыпочки, некоторые даже подпрыгивали. Но видели лишь красные плащи и шестигранные щиты, украшенные связками молний…»
[1] Тетрадрахма — древнегреческая серебряная монета.
[2] Асс — медная монета Древнего Рима.
[3] Академик В. П. Бузескул (1858–1931 гг.) — один из крупнейших в мире знатоков античности.
[4] Полностью этот исторический роман можно прочитать в Серии «Православная библиотека приключений», которую выпускает издательство «Духовное преображение».
Комментировать