Пьер Жильяр
Император Николай II и его семья

• Полный текст
• От книгоиздательства «Русь»
• Предисловие
• Предисловие автора
• Глава I. Мои первые уроки при Дворе (осень 1905 г.)
• Глава II. Алексей Николаевич Поездки в Крым (осенью 1911 г. и весною 1912 г.) и в Спалу (осенью 1912 г.)
• Глава III. Мои первые шаги в качестве наставника. Болезнь цесаревича (август 1913 г.)
• Глава IV. Императрица Александра Феодоровна
• Глава V. Распутин
• Глава VI. Жизнь в Царском Селе. Мои ученики (зима 1913–1914 г.)
• Глава VII. Влияние Распутина. Вырубова. Мои воспитательские недоумения (зима 1913–1914, продолжение)
• Глава VIII. Путешествия в Крым и Румынию. Посещение президента Пуанкарэ. Объявление войны Германией (апрель-июль 1914 г.)
• Глава IX. Царская семья в первые дни войны. Путешествие в Москву (август 1914 г.)
• Глава X. Первые шесть месяцев войны
• Глава XI. Отступление русской армии. Государь принимает на себя Верховное командование. Увеличивающееся влияние Государыни (февраль-сентябрь 1915 г.)
• Глава XII. Император Николай II Верховный Главнокомандующий. Приезд Цесаревича в Ставку. Поездки на фронт (сентябрь-декабрь 1915 г.)
• Глава XIII. Государь и Дума. Галицийская кампания. Наша жизнь в Ставке. Растущее недовольство в тылу (1916 год)
• Глава XIV. Политическое напряжение. Смерть Распутина (декабрь 1916 г.)
• Глава XV. Революция. Отречение Николая II (март 1917 г.)
• Глава XVI. Император Николай II
• Глава XVII. Как смотрели на революцию в Александровском дворце. Возвращение Государя в Царское Село
• Глава XVIII. Пять месяцев заключения в Царском Селе (март-август 1917 г.)
• Глава XIX. Наше заключение в Тобольске (август-декабрь 1917 г.)
• Глава XX. Конец нашего тобольского заключения (январь-май 1918 г.)
• Глава XXI. Екатеринбург. Кончина Царской Семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 г
• Глава XXII. Обстоятельства преступления, установленные следствием
• Заключение
• Примечания

— Вы, однако, обу­ча­ете моих доче­рей стран­ному под­бору слов!

Я запу­тался в сму­щен­ных объ­яс­не­ниях, но Госу­дарь рас­хо­хо­тался и пере­бил меня:

— Бросьте, не сму­щай­тесь, я отлично понял все, что про­изо­шло, и ска­зал моей дочери, что это стра­ница славы фран­цуз­ской армии.

Татьяна Нико­ла­евна, от при­роды, ско­рее, сдер­жан­ная, обла­дала волей, но была менее откро­венна и непо­сред­ственна, чем стар­шая сестра. Она была также менее даро­вита, но иску­пала этот недо­ста­ток боль­шей после­до­ва­тель­но­стью и ров­но­стью харак­тера. Она была очень кра­сива, хотя не имела пре­ле­сти Ольги Николаевны.

Если только Импе­ра­трица делала раз­ницу между дочерьми, то ее люби­ми­цей была Татьяна Нико­ла­евна. Не то, чтобы ее сестры любили мать меньше нее, но Татьяна Нико­ла­евна умела окру­жать ее посто­ян­ной забот­ли­во­стью и нико­гда не поз­во­ляла себе пока­зать что она не в духе. Своей кра­со­той и при­род­ным уме­нием дер­жаться она в обще­стве затем­няла сестру, кото­рая меньше зани­ма­лась своей осо­бой и как-то сту­ше­вы­ва­лась. Тем не менее, эти обе сестры нежно любили друг друга; между ними было только пол­тора года раз­ницы, что есте­ственно их сбли­жало. Их звали «боль­шие», тогда как Марию Нико­ла­евну и Ана­ста­сию Нико­ла­евну про­дол­жали звать «малень­кие».

Мария Нико­ла­евна была кра­са­ви­цей, круп­ной для сво­его воз­раста. Она бли­стала яркими крас­ками и здо­ро­вьем; у нее были боль­шие, чуд­ные серые глаза. Вкусы ее были очень скромны; она была вопло­щен­ной сер­деч­но­стью и доб­ро­той; сестры, может быть, немного этим поль­зо­ва­лись и звали ее «le bon gros Toutou» («доб­рый тол­стый Туту»);[18] это про­звище ей дали за ее доб­ро­душ­ную и немного меш­ко­ва­тую услужливость.

Ана­ста­сия Нико­ла­евна была, наобо­рот, боль­шая шалу­нья и не без лукав­ства. Она во всем быстро схва­ты­вала смеш­ные сто­роны; про­тив ее выпа­дов трудно было бороться. Она была балов­ница — недо­ста­ток, от кото­рого она испра­ви­лась с годами. Очень лени­вая, как это бывает ино­гда с очень спо­соб­ными детьми, она обла­дала пре­крас­ным про­из­но­ше­нием фран­цуз­ского языка и разыг­ры­вала малень­кие теат­раль­ные сцены с насто­я­щим талан­том. Она была так весела и так умела разо­гнать мор­щины у вся­кого, кто был не в духе, что неко­то­рые из окру­жа­ю­щих стали, вспо­ми­ная про­звище, дан­ное ее матери при англий­ском дворе, звать ее «Sunshine» — «Сол­неч­ный луч».

В общем, труд­но­опре­де­ли­мая пре­лесть этих четы­рех сестер состо­яла в их боль­шой про­стоте, есте­ствен­но­сти, све­же­сти и врож­ден­ной доброте.

Мать, кото­рую они обо­жали, была в их гла­зах как бы непо­гре­шима; одна Ольга Нико­ла­евна имела ино­гда пополз­но­ве­ние к само­сто­я­тель­но­сти. Они были полны оча­ро­ва­тель­ной пре­ду­пре­ди­тель­но­сти по отно­ше­нию к ней. С общего согла­сия и по соб­ствен­ному почину они устро­или оче­ред­ное дежур­ство при матери. Когда Импе­ра­трице нездо­ро­ви­лось, та, кото­рая в этот день испол­няла эту дочер­нюю обя­зан­ность, без­вы­ходно оста­ва­лась при ней.

Их отно­ше­ния с Госу­да­рем были пре­лестны. Он был для них одно­вре­менно Царем, отцом и товарищем.

Чув­ства, испы­ты­ва­е­мые ими к нему, видо­из­ме­ня­лись в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств. Они нико­гда не оши­ба­лись, как в каж­дом отдель­ном слу­чае отно­ситься к отцу и какое выра­же­ние дан­ному слу­чаю подо­бает. Их чув­ство пере­хо­дило от рели­ги­оз­ного покло­не­ния до пол­ной довер­чи­во­сти и самой сер­деч­ной дружбы. Он ведь был для них то тем, перед кото­рым почти­тельно пре­кло­ня­лись мини­стры, выс­шие цер­ков­ные иерархи, Вели­кие Кня­зья и сама их мать, то отцом, сердце кото­рого с такой доб­ро­той рас­кры­ва­лось навстречу их забо­там или огор­че­ниям, то, нако­нец, тем, кто вдали от нескром­ных глаз умел при слу­чае так весело при­со­еди­ниться к их моло­дым забавам.

Исклю­чая Ольгу Нико­ла­евну, Вели­кие Княжны были довольно посред­ствен­ными уче­ни­цами. Это отча­сти про­ис­хо­дило оттого, что несмотря на мои неод­но­крат­ные просьбы, Импе­ра­трица не захо­тела взять фран­цуз­скую гувер­нантку, не желая, оче­видно, видеть кого-нибудь между собой и дочерьми. В итоге полу­чи­лось то, что, читая по-фран­цуз­ски и любя фран­цуз­ский язык, она нико­гда не научи­лись на нем сво­бодно гово­рить[19].

При­чи­ной несколько небреж­ного вос­пи­та­ния ее доче­рей было болез­нен­ное состо­я­ние здо­ро­вья Импе­ра­трицы. Болезнь Алек­сея Нико­ла­е­вича мало-помалу исто­щила ее силы. В минуты кри­зи­сов она рас­хо­до­вала их без счета, с изу­ми­тель­ной энер­гией и муже­ством. Но как только опас­ность про­хо­дила, при­рода предъ­яв­ляла свои права: она неде­лями лежала на кушетке, подо­рвав свои силы пере­не­сен­ным напря­же­нием. Ольга Нико­ла­евна не оправ­дала надежд, кото­рые я воз­ла­гал на нее. Ее живой ум не нахо­дил в окру­жав­шей ее обста­новке необ­хо­ди­мых эле­мен­тов для сво­его раз­ви­тия и вме­сто того, чтобы рас­цве­сти, ско­рее, блек­нул. Осталь­ные сестры нико­гда не про­яв­ляли осо­бого вкуса к заня­тиям и были, ско­рее, ода­рены прак­ти­че­скими качествами.

Обсто­я­тель­ства рано при­учили всех четы­рех доволь­ство­ваться самими собой и своею при­род­ной весе­ло­стью. Как мало моло­дых деву­шек без ропота удо­воль­ство­ва­лось бы таким обра­зом жизни, лишен­ным вся­ких внеш­них раз­вле­че­ний! Един­ствен­ную отраду его пред­став­ляла пре­лесть тес­ной семей­ной жизни, вызы­ва­ю­щей в наши дни такое пренебрежение.

Глава VII. Влияние Распутина. Вырубова. Мои воспитательские недоумения (зима 1913–1914, продолжение)

В то время, как болезнь Цеса­ре­вича тяж­ким бре­ме­нем угне­тала Цар­скую семью, и рас­по­ло­же­ние к Рас­пу­тину, под­дер­жи­ва­е­мое тре­во­гой, про­дол­жало уси­ли­ваться, дни шли в Цар­ском Селе своим обыч­ным чередом.

Я был тогда еще очень плохо осве­дом­лен насчет старца и пытался всеми спо­со­бами найти ука­за­ния, на кото­рых мог бы обос­но­вать вер­ное суж­де­ние о нем; лич­ность его меня сильно интри­го­вала. Однако это было нелегко. Дети не только нико­гда не гово­рили со мною о Рас­пу­тине, но даже избе­гали в моем при­сут­ствии вся­кого намека, кото­рый мог бы обна­ру­жить его суще­ство­ва­ние. Я пони­мал, что они дей­ство­вали так по при­ка­за­нию матери. Импе­ра­трица боя­лась, веро­ятно, что я, как ино­стра­нец и не пра­во­слав­ный, не в состо­я­нии понять чув­ство, кото­рое она и ее семья питали к старцу и кото­рое застав­ляло их чтить его, как свя­того. При­нуж­дая моих уче­ниц к мол­ча­нию, она предо­став­ляла мне воз­мож­ность игно­ри­ро­вать Рас­пу­тина или давала понять свое жела­ние, чтобы я дер­жал себя, как чело­век, ничего о нем не зна­ю­щий; она пре­ду­пре­ждала таким обра­зом вся­кую воз­мож­ность с моей сто­роны воору­житься про­тив чело­века, самое имя кото­рого пред­по­ла­га­лось мне неизвестным.

Я мог убе­диться, впро­чем, как ничтожна была роль Рас­пу­тина в жизни Алек­сея Нико­ла­е­вича. Док­тор Дере­венко несколько раз рас­ска­зы­вал мне забав­ные рас­суж­де­ния Цеса­ре­вича насчет Рас­пу­тина. Лич­ность его зани­мала его дет­ское вооб­ра­же­ние и воз­буж­дала его любо­пыт­ство, но вли­я­ния на него Рас­пу­тин не имел никакого.

После выступ­ле­ния Тют­че­вой Рас­пу­тин нико­гда не под­ни­мался в ком­наты Вели­ких Кня­жен и захо­дил к Алек­сею Нико­ла­е­вичу лишь в очень ред­ких случаях.

Оче­видно боя­лись моей встречи с ним, потому что ком­наты, кото­рые я зани­мал во дворце, были смежны с поме­ще­нием Цеса­ре­вича. От при­став­лен­ных к нему слу­жа­щих я тре­бо­вал отчета обо всех мело­чах, касав­шихся жизни Цеса­ре­вича, и таким обра­зом эти встречи не могли состо­яться без моего ведома[20].

Дети видали Рас­пу­тина у своих роди­те­лей, но его посе­ще­ния дворца были уже очень редки. Про­хо­дили часто недели, а ино­гда и месяц без того, чтобы его позвали. Все больше и больше вхо­дило в при­вычку при­гла­шать его к г‑же Выру­бо­вой, жив­шей в малень­ком домике совсем близко от Алек­сан­дров­ского дворца.

Госу­дарь и Наслед­ник туда почти нико­гда не ходили, и даже там встречи про­ис­хо­дили все­гда с довольно боль­шими промежутками.

Как я уже выше ска­зал, г‑жа Выру­бова слу­жила посред­ни­цей между Импе­ра­три­цей и Рас­пу­ти­ным; она пере­да­вала старцу письма и при­но­сила во дво­рец ответы, всего чаще устные.

Отно­ше­ния между Ее Вели­че­ством и Выру­бо­вой были очень близки, можно ска­зать, что не про­хо­дило дня, когда она не побы­вала бы у Импе­ра­трицы. Эта дружба вос­хо­дила к дав­ним годам. Г‑жа Выру­бова вышла замуж очень моло­дой. Ее муж, чело­век пороч­ный, зако­ре­не­лый пья­ница, сумел с самого начала вызвать в ней лишь глу­бо­кое отвра­ще­ние[21]. Они разо­шлись, и г‑жа Выру­бова ста­ра­лась найти при­ми­ре­ние и уте­ше­ние в рели­гии. Несча­стие сбли­зило ее с Импе­ра­три­цей, кото­рая сама испы­тала стра­да­ния, и кото­рую все­гда при­тя­ги­вало чужое горе; она любила уте­шать дру­гих, ею овла­дела жалость к моло­дой жен­щине, на долю кото­рой выпало такое тяже­лое испы­та­ние; она при­бли­зила ее и при­вя­зала ее к себе на всю жизнь той доб­ро­той, кото­рую она ей выказала.

Сен­ти­мен­таль­ная и склон­ная от при­роды к мисти­цизму, г‑жа Выру­бова вос­пы­лала к Импе­ра­трице бес­пре­дель­ной пре­дан­но­стью, кото­рая была опасна бла­го­даря своей пла­мен­но­сти, лишав­шей ее ясного созна­ния дей­стви­тель­но­сти. Импе­ра­трица в свою оче­редь все более и более под­да­ва­лась этой столь страст­ной и искрен­ней пре­дан­но­сти. Будучи цель­ной по при­роде в своих при­вя­зан­но­стях, она не допус­кала, чтобы ей можно было при­над­ле­жать не цели­ком. Она дарила своей друж­бой лишь тех, в гос­под­стве над кем была уве­рена. На ее дове­рие надо было отве­чать, отда­вая ей всю душу. Она не пони­мала, как неосто­рожно было поощ­рять выра­же­ния такой фана­тич­ной преданности.

Г‑жа Выру­бова сохра­нила склад души ребенка; ее неудач­ные опыты жизни чрез­мерно повы­сили ее чув­стви­тель­ность, не сде­лав ее суж­де­ния более зре­лыми. Лишен­ная ума и спо­соб­но­сти раз­би­раться в людях и обсто­я­тель­ствах, она под­да­ва­лась своим импуль­сам; ее суж­де­ния о людях и собы­тиях были не про­ду­манны, но в той же мере не допус­кали воз­ра­же­ний. Одного впе­чат­ле­ния было доста­точно, чтобы у нее соста­ви­лось убеж­де­ние — огра­ни­чен­ное и дет­ское; она тот­час рас­пре­де­ляла людей по про­из­ве­ден­ному ими впе­чат­ле­нию на «доб­рых» и «дур­ных», иными сло­вами на «дру­зей» и «вра­гов».

Не руко­во­дясь ника­ким лич­ным рас­че­том, но из искрен­него чув­ства к Цар­ской семье, и искрен­него жела­ния прийти ей на помощь, г‑жа Выру­бова ста­ра­лась осве­дом­лять Импе­ра­трицу, рас­по­ла­гать ее в пользу тех, к кому она имела пред­по­чте­ние, или про­тив тех, кто вызы­вал ее предубеж­де­ние, и через Импе­ра­трицу вли­ять на реше­ния Двора[22]. На самом деле она была столь же послуш­ным, сколь бес­со­зна­тель­ным и вред­ным ору­дием в руках кучки без­за­стен­чи­вых людей, кото­рые поль­зо­ва­лись ею для своих про­ис­ков. Она не в состо­я­нии была иметь ни соб­ствен­ной поли­тики, ни про­ду­ман­ных видов, неспо­собна была даже раз­га­дать игру тех, кото­рые ею поль­зо­ва­лись. Будучи без­вольна, она все­цело отда­лась вли­я­нию Рас­пу­тина и стала самой твер­дой опо­рой его при Дворе.