Оглавление
«О Промысле Божием» в аудиоформате.
По благословению Высокопреосвященнейшего ФИЛАРЕТА, Митрополита Минского и Слуцкого, Патриаршего Экзарха всея Беларуси
На мосту жизни
В далекие времена в Новгороде был страшный обычай: преступников связанными сбрасывали с моста в реку Волхов.
Однажды толпу, ведущую осужденного на казнь, встретил на мосту святой Варлаам Хутынский. Он стал упрашивать народ отдать ему приговоренного к смерти. Новгородцы, глубоко почитая святость старца, отдали ему преступника. Монах отвел его к себе в монастырь.
Прошло время. Вновь на том же мосту произошла подобная встреча. Опять разгневанная толпа новгородцев вела обвиненного ими для того, чтобы сбросить его в воды реки. Но на сей раз святой, лишь перекрестившись, прошел мимо. Приговоренный был казнен.
Желая проникнуть в мысли старца, горожане спросили, почему в первом случае преподобный Варлаам вступился за осужденного, а во втором — нет. Какой смысл таится в его поступках?
Старец ответил, что один из приговоренных был действительно преступником, а другой — невинно оговоренным.
За кого же вступился Варлаам Хутынский? Как думаешь, мой дружок? За невинного?
А как мог думать святой? Святые потому и святые, что они ни на секунду не забывают о вечности и спасении души. Своим прозорливым взглядом, данным Богом, старец Варлаам прозревал жизнь, которую прожили встреченные им на мосту. Один из них был опутан грехами, как веревками. Ему необходимо было продлить дни для покаяния, для исцеления духа. Другой уже был готов к встрече с Богом, успев преобразить себя из земного человека в небесного. Ему лишь не хватало мученического венца для великой награды.
Так за кого же вступился святой?
Мы все еще на мосту жизни. И все еще связаны грехами. Милостивый Господь по молитвам святых продлил покаянные дни. Думаешь ли, друг мой, о нашей вечной участи?
Лишняя рука
Ударил Витя Петю. За что? Он и сам не мог вспомнить через пять минут. Просто, чтоб силу показать — смотрите, какой я могучий, тем более что Петя поменьше был.
А дней через пять Витя руку сломал.
Произошло это в летнем лагере. Руку загипсовали по локоть. Витя сам ни постель застелить не может, ни одеться. Нос повесил.
Воспитатель советует:
— Попроси Петю. Он с удовольствием тебе поможет.
— Как попросить? Я же его ударил.
— А какой рукой?
Витя не понял, переспросил:
— Что — какой рукой?
— Какой рукой ударил?
— Этой! — Витя показал на сломанную.
— Как ты думаешь, случайно ли так получилось?
Совсем запутался Витя:
— Что случайно?
— То, что ты сломал именно ту руку, которой бил. Может быть, Бог и решил, что она для тебя лишняя, пока добро не научишься делать. Тебе не приходила в голову такая мысль?
Витя призадумался и, заметив, что Петя ему постель стелет, опустил голову. Значит, что-то понял.
Подарите мне свою любовь
Раздался звонок в дверь. «Наверное, Шурик, — подумала мама, — что-то рано он пришел с улицы!» — и открыла дверь. На пороге стоял сын, а рядом с ним — большой, лохматый и грязный пес. Он поджимал одну лапу.
— Мама, это Дружок, он поранил лапу. Надо промыть рану и сделать перевязку, — взволнованно произнес мальчик.
— Боже мой, кого ты привел? — воскликнула мама. — Он же весь грязный, до него и дотронуться страшно!
— Ничего, мама, мы его отмоем. И пусть он останется у нас навсегда, — вы же хотели подарить мне собаку!
Мама была недовольна выбором сына:
— Ну зачем тебе бездомная собака? Но отец принял сторону мальчика:
— Чтобы собака не была бездомной, надо, чтобы кто-то ее взял, — резонно заявил он, и судьба пса была решена.
Когда мама и Шурик отмыли Дружка и он высох, то превратился в красивого белого пса с густой шерстью и умными добрыми глазами. Шурик хотел, чтобы Дружок жил в его комнате, но мама категорически воспротивилась этому. Она постелила для собаки в коридоре коврик и строго погрозила ей пальцем:
— Будешь спать только здесь!
Дружку не надо было повторять дважды. Когда его накормили и перевязали лапу, он сразу улегся на свою постель.
Пес быстро привязался к своим хозяевам, хотя относился к ним по-разному. Он преданно любил Шурика, был готов за ним, как говорится, в огонь и в воду.
К папе относился благосклонно, с удовольствием подставлял ему спину, когда тот трепал его по густой шерсти и говорил басом:
— Ну, дружище, как дела?
И только мамы побаивался. Своим чутким собачьим сердцем Дружок помнил, что именно мама была против его пребывания в этом доме. Она ни разу не погладила пса и говорила с ним только в форме приказа.
Дружок несколько раз пытался наладить с мамой отношения. Он заходил к ней в кухню, когда та готовила обед, и смотрел на нее преданно, как бы говоря: «Ну, приласкай меня, я готов полюбить тебя и стать тебе другом!» Но, встречая ее недовольный взгляд, с виноватым видом уходил.
Однажды, проходя мимо открытой комнаты сына, она заметила, что Дружок сидит около стула мальчика, положив ему голову на колени, а тот гладит его, что-то ласково приговаривая. Она только собралась прогнать пса из комнаты, считая, что он мешает Шурику заниматься, как услышала голос сына:
— Ну все, Дружок, перерыв кончился.
Пес тут же отошел от Шурика и лег недалеко от него.
«Как эта собака любит моего мальчика и как его слушается!» — растроганно подумала мама. С этого времени ей стало небезразлично отношение к ней Дружка.
— Почему он не любит меня? — с некоторой обидой спросила как-то мама сына. — Ведь именно я кормлю его и ухаживаю за ним!
— Он любит тебя, мама, очень любит, — ответил сын, — но ты сама его не любишь, и он это чувствует.
— Ну вот, теперь еще псу нужна какая-то особенная любовь, — засмеялась мама.
— Почему особенная? — возразил мальчик. — Любовь — это любовь. Полюби Дружка, и он ответит тебе тем же.
Мама замечала, как благотворно влияет присутствие Дружка на характер сына. Он стал более покладистым и послушным.
Еще больше оценила мама Дружка, когда летом они поехали на дачу. Она теперь спокойно отпускала сына с друзьями в лес за грибами и ягодами, зная, что с Дружком они никогда не заблудятся. На прощанье она всегда говорила: Дружок, приходите домой к обеду!- — и те всегда возвращались вовремя.
— Ну и пес! — удивлялась мама. — Как будто у него на лапе часы.
Как-то зимой вся семья поехала на дачу. Шурик взял с собой лыжи и отправился с Дружком
в лес. Катаясь с горы, он зацепился за какой-то корень, упал и почувствовал боль в ноге. Он хотел подняться, но не смог.
— Дружок, беги домой! Домой! — повторил Шурик. — К папе и маме!
И тот помчался. Когда родители увидели, что пес вернулся один и с тревожным лаем кидается то к ним, то от них, как бы зовя с собой, то поняли: что-то случилось с сыном. Они поспешили за собакой, которая привела их к сидящему на поваленном дереве Шурику. Отец взял его на руки и принес домой. Осмотрев сына и убедившись, что перелома нет, мама сделала тугую повязку и уложила его в постель. Затем подошла к Дружку, обняла его и стала гладить.
— Спасибо тебе, Дружок, — ласково прошептала она, — ты действительно наш общий друг. Бог не случайно дал тебя нам.
И пес благодарно лизнул ей руку.
А вечером, когда мама сидела возле кровати сына и что-то шила, Дружок подошел к ней и положил голову на ее колени.
Сакраменто — край богатый...
Сакраменто — край богатый, Золото гребут лопатой.
Почему его туда занесло? Разве плоха Швейцария?
Ох, Иоганн, Иоганн Зуттер… За что ему дана была такая зловещая судьба? За какие мысли, желания, дела?
Прошлое его покрыто тайной. Известно, что беглец выдавал себя за капитана швейцарской гвардии. Но что же он натворил, что пришлось сбежать? О чем ему думалось, мечталось? Не звали ли его вернуться голоса предков, голос Бога? Увы, он сам выбрал свою судьбу.
Какие страсти оглушали, ослепляли его? На что, на кого надеялся? На себя? На деньги?
Да, он бежал явно не с пустыми карманами, ибо сразу приобрел много земель. И купил их не где-нибудь, а в той самой Калифорнии, где вскоре вслед за ним десятки тысяч людей постигло безумие.
Начал он бурно: построил мельницу, заводы, торговал хлебом, лесом, пушниной. Разбогател так, что смог купить Форт Росс. В этом тоже сокрыта тайна Божественного Промысла.
Казалось, все складывалось для него удачно. Он построил крепость и назвал ее Новой Гельвецией. Нанял личную гвардию. Мало того, собирался основать свое независимое государство.
Интересно: независимое от кого?
Куда только не заведут честолюбивые мечты!
Но в святой книге, которую у него не было времени читать, сказано: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (1Пет. 5:5).
Вот благодати Божией Иоганн не искал. Он жаждал лишь золота, золота — и золото потекло потоком.
На берегах реки Сакраменто, принадлежащей ему, оказались несметные золотые россыпи.
Спал ли спокойно Зуттер, узнав об этом? Его земная мечта сбылась, а небесных целей он не ставил. Лишь одно беспокоило одержимого жаждой обогащения: как сохранить тайну?
Но возможно ли это? При слове «золото», при взгляде на слитки адским огнем загорались глаза. Люди забывали совесть, долг, закон. Еще недавно послушные рабочие, разграбив фермы хозяина, зарезав скот, бешеной стаей бросились за богатством к злополучной реке.
Весть о калифорнийском золоте облетела мир. Десятки тысяч обезумевших, гонимых духом алчности людей кинулись за удачей.
Кто сочтет, сколько их погибло от болезней, от лихих пуль?
Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал.
Обезлюдели поселения Тихоокеанского побережья. Двести брошенных кораблей стояли в ближайших портах: все устремились на прииски. Возникали целые города на землях Зуттера. Его согласия никто не спрашивал. Царил открытый разбой.
Зуттер подал в суд на 15 тысяч золотоискателей! Спал ли он в эти ночи, составляя иск?
Он требовал выселить всех жителей городов Сакраменто, Сан-Франциско, Ферфильда, незаконно построенных на его земле. Требовал возмещения убытков в размере 80 миллионов долларов.
Суд состоялся. Судья Томсон признал законность требований Иоганна Августа Зуттера.
Это решение огласили 15 марта 1855 года, а 16 марта яростная толпа сожгла здание окружного суда и повесила судью Томсона.
Потом уничтожили виноградники и имение Зуттера, вздернули на деревьях его гвардейцев, убили трех сыновей. Сам Зуттер едва унес ноги из этого ада.
Господь дал ему еще двадцать лет. Для чего? О чем он думал? Вспоминал ли родину, Бога?
Увы! Двадцать лет он стучался в двери судов Вашингтона. Но кому из судей хотелось повторить судьбу коллеги Томсона?
В святой книге сказано: «Просите, и дано будет вам, стучите и отворят вам» (Мф. 7:7). Но Зуттер не к Богу стучался, не Бога просил.
В 1875 году на улице столицы Америки не выдержало сердце беглеца.
Говорят, перед смертью в сознании проносится вся жизнь. Наверно, вспоминалась ему и крепость со странным названием. Оказалось, что в переводе с латыни Гельвеция значит Швейцария.
Значит, образ земной родины жил в нем. А жил ли в нем образ Небесной, вечной родины?
Спрашивал ли он себя, для чего Господь дал ему жизнь?
Не сбежал ли он от Божественного замысла о нем, от своего Божественного предназначения?
Ты — мой новый дедушка
Но дороге шел одинокий путник. Он направлялся в монастырь. Это был известный в городе купец Петр Медведев. Удачливый и работящий, он быстро нажил состояние, приобрел прекрасный дом, где и жил счастливо с женой и сыном.
Но пришел тяжелый час. Сначала заболел сын, потом ухаживавшая за ним жена и, несмотря на усилия докторов, почти в один день Петр потерял обоих. И напала на него такая тоска, что свет стал не мил. Запустил дела — все валилось из рук.
«Зачем я живу, для кого работаю?» — спрашивал он себя и молил Бога забрать и его.
Видя состояние купца, посоветовали ему добрые люди отправиться в монастырь, где проживал прозорливый старец:
— Вот и спросишь его, как тебе дальше жить.
В монастырь Петр пошел пешком, как было принято в то время на Руси. Монахи встретили его радушно. Побыл он первый день на службе, а на второй принял его старец. Рыдая, Петр рассказал ему о своем горе. Положил старец руку на его голову и говорит:
— Господь милостив, вернется радость в твой дом. Отправляйся сейчас домой, а когда пойдешь через деревню, Богу молись да поглядывай по сторонам.
И благословил его.
Уже вечерело, и монахи предлагали Петру остаться. Но купец поблагодарил их и домой отправился. Он не хотел ослушаться старца, хотя его последние слова были не совсем понятны.
Идет он через деревню, а уже совсем темно стало. Надо искать ночлег. И вдруг видит, возле одного дома кто-то туда-сюда ходит. Присмотрелся — парнишка маленький, в коротком зипунишке да в большущих валенках — утонул в них. «Господи! — подумал, — да кто это ребенка на улицу в такую темень отпустил?» — и пошел ему навстречу.
А тот, как увидел его, закричал:
— Дедушка, дедушка! Ты за мной пришел? — и побежал. Бежит в своих валенках, падает, поднимается и опять бежит, все время повторяя:
— Ты за мной пришел, дедушка?
«Ну, — думает купец, — видно, заблудился малыш и рад, что живую душу встретил».
— За тобой, — сказал и взял его на руки. — Так где же ты живешь, парень? — спрашивает.
А ребенок смотрит на него радостно васильковыми глазенками и объясняет:
— Я жил с дедушкой, его вчера похоронили, а меня пока взяла к себе соседка, бабушка Марфа. Я весь день так плакал, так плакал, а ночью во сне пришел мой дедушка и сказал: «Не плачь, Николка, а завтра вечером выходи на улицу, за тобой придет новый дедушка и возьмет тебя с собой». Вот я тебя и дожидался.
— Неужели Бог мне внука дал? — обрадовался Петр и понес ребенка в дом.
Их встретила старая-престарая бабушка и стала ругать мальчика за то, что он убежал с печи на улицу.
— Бабушка, — оправдывался Николка, — не сердись. Я должен был встретить моего нового дедушку.
Петр раздел мальчика и уложил на печь. Николка доверчиво прижался к нему, обнял двумя руками за шею и прошептал:
— А ты завтра не уйдешь без меня? Растроганный купец ответил:
— Ну как я один уйду, если твой дедушка передал мне тебя. Спи, дружок, спи.
И мальчик спокойно уснул.
Ой-ля-ля, ой-ля-ля!
Раз в обычный вечерок девушки гадали. Надоело в «дурачка» резаться, а тут магнитофон лихо завлекает:
Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Погадать на короля!
Вот и захотели заглянуть в будущее.
Конечно, картам никто из них не верил, но когда дело касалось суженого, сердечки екали. Как-никак, без пяти минут на выданье. Да и каждая считала: что на роду написано, того не миновать. А про Божий Промысл никто из них отродясь не слышал.
Колоду с таинственным видом взяла в руки Лидия. Ей недавно старинная книга подвернулась — руководство по магии. Папе кто-то подсунул. Он даже не заглянул в нее, сжечь хотел, да времени не выбрал, словно кто-то нарочно отвлекал. Правда, дочку предостерег словами из Священного Писания: «Не касайся нечистого!»
Но запретный плод особо тянет, как и Еву когда-то тянул.
Время от времени мысль откуда-то к дочери прилетала: ну, коснись, коснись. Там ох как интересно!..
Откуда мысль, чья, зачем — не знала Лидочка. Но искусительная гостья-мыслишка являлась все чаще и чаще: открой! посмотри!
Папа все-таки собрался: с друзьями где-то в поле развели костер и бросили в огонь черную книгу. Но было уже поздно.
Успела юная Ева запретного плода коснуться, пробежал ее взгляд по магическим словам, и черные мысли уже жили в ней, порождая странные желания.
Когда же собрались подружки, да еще «маг» зловеще завлекал «погадать на короля», Лидочка и предложила бросить картишки о грядущем.
А карты все равно что сотовый телефон — мигом канал связи установят с кем хочешь. Как бесы обрадовались их звоночку, еще бы — три чистых души, три любопытствующих дурочки сами к ним на наживку клюнули. Сами! Без этого «сами» бесы бессильны.
Лидии блондин выпал. Но разве мало белобрысых на свете?! Только в их группе почти полдюжины. Попробуй, разбери — кто?
Вот и взялись уточнять заветное имя с помощью блюдечка. Пока девчата к сеансу готовились, бесы производственное совещание устроили, как бы не промахнуться, подобрать подходящую кандидатуру.
Подобрали. Блюдечко охотно указало путь к погибели, назвало имя суженого — Вадим.
Если б в эти минуты девчушка о Боге вспомнила, помолилась, Ангел-хранитель сразу бы предостерег: «Не верь, глупышка! Тебе от Бога другой путь приготовлен и имя другое…»
Но бесы свое транслировали: «Вадим твоя судьба, твой рок!»
Поверить или нет? — металась она в бессонные ночи. Вадима среди знакомых не было. Где он? Кто он? Как увидеть?
Ах, увидеть захотелось? Пожалуйста. Для падших духов это сущие пустячки. Быстренько знакомство устроили.
Парень оказался видным. Своим высокомерием любую мог сразить, словно в нем что-то таилось неведомое. Правда, папе он чем-то сразу не понравился, но Лидочка влюбилась без оглядки, всем поклонникам отказ выдала. Да что поклонникам — от фамилии своей отреклась, в загсе записываясь.
А происходила она из рода духовенства: дед священником был, прадед, дядя за священнослужение в тюрьме побывал. На все ручкой махнула дурочка. Все родные корни отрезала, взяв фамилию других истоков. А над этим родом-племенем проклятие витало за богоотступничество и кощунство, передаваемое до четвертого поколения.
Но невесте не до родословной было. О венчании и мысли не возникло. Жених снисходительно ухмылялся при словах о Боге: ну и темные же люди…
Светлый Ангел, видя очередное богоотступничество, плакал. Что делать, коль сама совершила роковой выбор?
Свобода воли, данная Господом, неприкосновенна, пока выбор не сделан. А потом…
Ой-ля-ля, ой-ля-ля!
Знали бесы, какую кандидатурку предложить. Вскоре вся жизнь в сплошной кошмар превратилась.
Суженый на абортах настаивал, боясь, что ему любви не достанется. А когда дети все-таки появились, выживал их из квартиры, которая ему как приданое досталась. Детей избивал. Они порой по подъездам чужим ночевали. У Лиды глаза от слез не просыхали. А рекомендованный бесами быстро превратился в типичного алкоголика-тунеядца.
Ой-ля-ля, ой-ля-ля!
Ведь сказано было: не касайся нечистого! Господь дает еще нам дни жизни, желая всем спасения. Может, одумаемся?
Любимая невестка
«Горько, горько!» — шумела деревенская свадьба. Валентина торжествующе смотрела на сидящих за столами односельчан.
О, она прекрасно знала, как эти старухи, бабы и даже мужики настраивали мать Николая против его женитьбы, называя Валентину гордячкой и ленивой.
— Не бывать этой свадьбе, — говорили между собой и подруги, — не сможет Валентина долго скрывать свой гонор, Николай быстро ее раскусит.
А она? Она была с Николаем доброй, ласковой, уступчивой. С его матерью в церковь каждое воскресенье ходила, стояла там как свечечка. И мать скоро только Валечкой ее и называла. Наговоры слушать не хотела и согласие на женитьбу сына дала сразу.
Вошла Валентина в дом мужа любимой женой и невесткой. Но правы оказались подруги: быстро стал проявляться характер Валентины — самолюбивый, неуживчивый.
Весь уклад жизни семьи Николая пришелся ей не по душе. В доме его родителей было всего много: молока, мяса, солений-варений, но как-то незаметно все расходилось по родственникам, друзьям, знакомым и одиноким старушкам. И Николай был воспитан так же. Получив от высокого начальства машину и именной трактор как лучший бригадир трактористов области, он на этом тракторе привозил односельчанам, и особенно старикам, дрова и сено, не требуя никакой оплаты. На том же тракторе вспахивал огороды под картошку.
Возмущал Валентину и их семейный обычай проводить воскресные дни. Еще с вечера свекровь заводила тесто и рано утром стряпала пироги. И после воскресной службы в церкви вся семья Николая, включая двух замужних сестер с мужьями и детьми, собиралась за столом в родительском доме.
Под шум самовара звучали нескончаемые разговоры, шутки, смех. Потом дочери быстро перемывали посуду, о чем-то шушукались с матерью, мужчины договаривались о вечерней рыбалке…
И только одна Валентина не принимала участия в этой оживленной суете: не ее гости, с какой стати за ними ухаживать.
Первый конфликт произошел, когда Николай получил деньги и, как всегда, вручил их матери. Валентина так на него посмотрела, что мать, заметив, сказала:
— Ну, сын, теперь у тебя есть молодая хозяйка, вам и решать, на что деньги тратить, — и протянула их Валентине.
— Уж как-нибудь разберемся! — недобро усмехнулась невестка. — Тому же Николаю куртку купим, а то он у вас ходит, как бедный родственник. А какие деньги получает!
— Что ты, Валя! У меня все есть, необходимое мама покупает, — постарался смягчить слова жены Николай.
— Я что, не вижу куда деньги уходят — по родственничкам и убогим старушонкам. Да и гости каждую неделю! — не могла уже остановиться Валентина.
— Ну это ты напрасно, Валюта! — расстроилась мать. — Ведь мы с отцом еще работаем. Тоже деньги получаем.
— Какие деньги! — отмахнулась Валентина.
— Хозяйство держим, — обиделась мать, — корову, поросят, кур вон сколько. Да и Николай без денег никогда не оставался.
Это был первый неприятный для Николая разговор. Дальше — больше… Мира в доме не стало. Все чаще Валентина поднимала вопрос о постройке для них своего дома. И родители согласились отделить сына.
Строили всем миром. Быстро возвели дом, да еще какой — двухэтажный, с балконом и верандой. Новоселье всем селом отмечали, родители поросенка забили.
Мать хотела передать невестке кое-какую живность, но та даже засмеялась:
— Вот еще, буду я с навозом возиться! Да и много ли нам надо? Купим.
— Что ты, Валя! — удивилась мать. — Да берите, сколько хотите. Чай не чужие.
Валентина не чувствовала благодарности родителям Николая, а когда мать что-нибудь приносила, вместо спасибо бросала: «Поставьте там, на столе».
Зато когда материнские продукты подходили к концу, недовольно выговаривала мужу. Тогда Николай предлагал жене пойти к родителям и взять все, что нужно.
— Вот еще, стану я просить! — отрезала она.
Николай видел, как изменилась его ласковая невеста. Валентина становилась все капризней и требовательней.
«Видно, правы были друзья и сельчане, когда отговаривали меня от женитьбы!» — огорченно думал он.
Но родился Максимка, и Николай был счастлив. Бабушка оставила работу, чтобы помогать невестке и больше быть с внуком.
Подрос Максимка, устроили его в ясли. У Валентины свободного времени прибавилось. Библиотека, где она работала, открывалась всего три раза в неделю. Хозяйством она по-прежнему не занималась. Иногда, особенно в горячую пору, даже обед не готовила: Николая в поле накормят, Максимку — в саду. Сунет мужу какой-нибудь бутерброд, и довольно…
Сама попьет чаю с булками и домашней колбасой, принесенной свекровью, и смотрит сериалы по телевизору. Так и жили.
Но случилось несчастье. Ехал Николай на тракторе по лесной дороге и вдруг откуда-то неожиданно мальчонка прямо под колеса выскочил. Николай резко повернул и врезался в дерево. Привезли его домой ни живого ни мертвого. Потом отправили в областной центр, а оттуда — в Москву.
Горько плакали две женщины, старая и молодая, обняв друг друга. Молились обе в церкви.
— Господи! — молила старая. — Забери меня, я уже пожила, но спаси сына моего!
— Господи! — рыдала Валентина. — Накажи меня, гордую и непокорную, и спаси мужа моего! Стану я новой Валентиной!
И звучал деревенский колокол — то сельчане молились о здравии Николая.
В ближайшем монастыре заказали сорокоуст, и сорок дней монахи молились о рабе Божием Николае, который не пожалел своей жизни ради спасения чужого ребенка.
А в далекой Москве врачи делали сложнейшие операции, и ангелы помогали им.
И вымолили… Через два месяца вернулся Николай живой и здоровый. Ломились праздничные столы, и радостные сельчане кричали: «Горько, горько!» Ласково смотрела на знакомые лица Валентина.
А в субботние дни теперь она заводила тесто и рано утром пекла пироги. И после утренней службы вся семья Николая, его сестры с мужьями и детьми, отправлялись к Валентине пить чай с пирогами. Под шум самовара звучали нескончаемые разговоры, шутки, смех. Потом золовки быстро перемывали в кухне посуду и о чем-то шушукались с матерью и Валентиной.
Каждый день весной, летом и осенью Валентина доила корову и относила свекрови и сестрам Николая молоко, творог и сметану. И одиноких старушек не забывала — всем хватало.
Вместе со свекровью делала Валентина всякие домашние заготовки — соленья-варенья. И не было у той помощницы лучше любимой невестки.
Вася-Василек
- Ох ты, Вася-Василек, беззаботный мотылек, — покачивала головой мама, удивляясь легкому нраву сына.
Тот и впрямь порхал, словно бабочка, не утруждая себя ничем. Детей в семье было много, да поумирали, только две сестрички в живых остались. Он будто и не замечал ничего, лишь порой взывал:
Милые родители,
Денег не дадите ли?
А что мать могла дать? Лишь крохи, ибо сама билась как рыбка о лед, малышей поднимая. Отец-то их, не переживший гонений за священнический сан, давно в иной мир перешел. Мог помочь только молитвой.
Вася, оставив мать, уехал подальше. Чтоб не вызвать интереса к своей родословной, выдавал себя за круглого сироту. Даже писем не писал родной матери.
— А‑у-у, сынок! — канул в неизвестность.
Став студентом, долго не думая, закрутил роман с Аннушкой — молоденькой вахтершей общежития. Удобно — рядышком, лишь спустись к проходной и свидание обеспечено. Когда же появилась дочка Света, хотел шуточками отделаться, но на студента алименты повесили: дошутился — расплачивайся!
Как-то в институтском коридоре незнакомый паренек мимоходом бросил:
— Зайди в первую комнату.
Сказал и исчез в толпе. Василий подумал: «Может, показалось? Что за первая комната? Зачем?» Потянул день — не пошел. На следующее утро другой парень, в упор глядя, отчеканил:
— Зайди в комнату номер один!
Куда деваться? Зашел. Там некий начальник в штатском напомнил кратенько о текущем моменте, о врагах народа, таящихся даже в соседях по койке.
— Ты же, Василий, рубаха-парень, с каждым по-свойски поговорить можешь. Тебе в любую душу заглянуть ничего не стоит. Нам такие нужны. Время требует бдительности.
Короче говоря, предложили шутнику осведомителем стать, на товарищей и педагогов сигнальчики подавать. Но Вася, какой ни был баламут-балагур, не давал согласия быть предателем. Видно, отец сильно молился за своего непутевого сына.
Да и как друзей выдавать, если даже кто по простоте души что неподходящее скажет? Жили хотя и впроголодь, но одной семьей, вместе по ночам вагоны разгружали, делились всем.
Василия каждый день таскали в ту зловещую комнату. Угрожали из института отчислить «за моральное разложение», сослать, куда Макар телят не гонял. Деньги предлагали, и немалые.
Вася-Василек прикинулся глуповатым:
— Я бы рад, но боюсь вас подвести. Недостаток у меня имеется: как выпью, болтаю без удержу. Ничего не могу с собой поделать, хоть расстреливайте.
Бились-бились да и бросили. Правда, бросили избитым: ночью встретила его группа молодчиков и так постаралась, что он еле до общежития дополз.
После института послали Василия на металлургический завод в один из уральских городков. Там разгуляться негде, все на виду. Клюнул на пельмени и самогон молодушки Варвары. Не заметил, как женили.
Жена-бухгалтер знала, какую ему зарплату начисляли, сколько алиментов удерживали. Остальное сама забирала, расписываясь за него в ведомости.
Первый ее муж сбежал от такой женушки, так у нее уже хватка имелась, как законного супруга при себе удерживать. Костюм его под замком прятала. Не пойдешь же, будучи начальником цеха, без штанов по городу. Когда же дочка Галина родилась, то Варвара еще и запугивать стала:
— Если что, я на тебя жалобу в партком подам, что семью разрушаешь, детей бросаешь. Как миленький с работы вылетишь.
Терпел. В доме, где он оказался, большое хозяйство вели: корова, свиньи, сад, огород.
Василий любил сенокосы, да и дровишек наколоть на зиму было в охотку. Но у тестя все сверх меры делалось. Он суровый был, с ним не пошутишь. Всегда недоволен чем-то, как и Варвара. Она ворчала, что алиментов много высчитывают, хотя дом и так полная чаша. Платьев, пальто вешать некуда, все шкафы, сундуки забиты. Говорит: приданое дочери.
Приходили к нему мысли о матери. Как там она младших сестричек кормит-одевает? Но завести разговор о том, чтобы денег ей выслать, боялся — тут такой шум поднимут, дойдет до особого отдела, разбираться начнут, почему о матери столько лет молчал. Вот и помалкивал.
Неизвестно, чем бы все закончилось, да война началась. Ушел Василий добровольцем на фронт, хотя и броня была как у металлурга.
В часы затишья в памяти всплывали слова отца, как завещание ему сказанные: «Высший смысл во всем ищи. Что бы ни случилось, за все Бога благодари. Он нас к спасению направляет, если мы не противимся».
Некий смысл ему, сыну священника, раскрывался, когда думал о семье своей: женился-то без благословения родительницы и Церкви, по воле своей слепой. Так чего же ждать?
Как молитвы отца его хранили, чувствовал каждой клеткой: пять раз был ранен, а вернулся домой с руками-ногами. Но жена встретила по-своему:
— Что же ты, Вася, ничего ценного не привез? Другие чемоданы с войны понавезли.
Что на это скажешь? Обидно за нее: ничего, кроме цифр, в жизни так и не увидела. Может, эпоха была такая — думать запрещалось.
А Василий, повидав на фронте смерть, на все стал смотреть иными глазами, мысли изменились, другой человек в нем рождался.
Разыскал мать, дочку Светлану, деньги им стал высылать каждый месяц.
Что в доме началось! Битвы, как на фронте. Опять угрозы пошли.
И вдруг тестя паралич разбил. Теща и жена его с ложечки кормили. Омывать приходилось Василию. Тесть грузный мужик был. Его хоть домкратом поднимай. Полтора года лежал без движения. Господь дал время взглянуть на свою жизнь, переменить ход мыслей, но кроме ропота от него ничего не слышали.
После его смерти тещу паралич разбил, да так, что слова сказать не могла, лишь мычала. Василий и за ней, как за малым ребенком, ухаживал, с улыбкой, с шуткой. Она все понимала. Плакала, когда он уезжал в командировки, радовалась, как дитя, его возвращению. Да и он тосковал о ней, думал: «Как там без меня теща?» Подарки ей привозил. И так шесть лет. Может, долг сыновний отдавал?
Только схоронили тещу, паралич жену разбил. Какой-то не то что рок, но непостижимый смысл витал над родом этим. Пути Промысла Божия — тайна великая. Наше дело лишь молить: «Господи, научи меня исполнять волю Твою, а она в любви к Тебе да к ближнему».
Случилось так, что Господь скоро забрал Варвару из этого мира. До последних минут все о приданом дочери беспокоилась. Боялась, что Василий чем-либо обойдет ее. А Василий как только схоронил Варвару, дом на дочку Галину переписал. Она тут же замуж вышла. Сразу новая родня нагрянула, и, быстро освоившись, заявила:
— Вы бы, Василий, себе какую-нибудь комнатку где сняли. Дом-то теперь — наш!
Это было сказано при дочке родимой, а та промолчала, словно и не слышала.
Ну что ж? Пошел Вася на завод, поведал: так-то и так. Выделили ему как фронтовику и ветерану-металлургу двухкомнатную кооперативную квартиру. Благо, деньги были, чем заплатить. Оказался в ней Вася-Василек один бобылек. Решил на новоселье старую любовь, вахтершу Аннушку, дочку Свету с мужем пригласить. Встреча была трогательной, рады были найти друг друга. Все плохое забылось. Решили с Аннушкой одной семьей жить. Обвенчались. И тихая радость пребывала с ними.
Не зря отец-батюшка молился за них, не зря. Да и Василий молился до последнего вздоха. Аннушка ему:
— Ты бы поспал, отдохнул. Он едва слышно:
— Хорошо, хорошо.
Глаза закрыл, губы что-то шепчут. Потом замер. Она подумала — уснул. А Вася-Василек к Богу отошел, молясь.
Свадебный Сервиз
Умерла бабушка, и я осталась совсем одна. Как жить дальше? Ведь всего восемнадцать лет. Плакала каждый день и молилась, вспоминая ее слова:
— Ты, внученька, проси Божию Матерь и Господа, Они не оставят тебя, сироту, в беде.
Почти сразу после похорон зашел ко мне Андрей Васильевич, директор завода, на котором бабушка пятьдесят лет проработала, и ласково сказал:
— Ну, Катерина, беру тебя в бухгалтерию, кассиршей будешь. Год поработаешь, приглядишься, а потом на бухгалтерские курсы тебя пошлем. О деньгах не беспокойся, завод не бедный. Платить за обучение будем, стипендию выделим. Пусть бабушка твоя на том свете успокоится. Ты только старайся!
Я и старалась. Завод был небольшой, человек шестьдесят всего. Зарплату выдать да за деньгами в город в банк съездить, вот и вся работа. Вначале машину давали, а как та сломалась, на электричке ездить стала, она недалеко от нашей деревни останавливалась. Я даже рада была: все-таки по городу походишь, что-нибудь купишь себе, да и заказов много давали подружки, сотрудницы бухгалтерии. Как откажешь?
Однажды перед праздником поехала я за деньгами. Заказов много было, ну и задержалась.
Опоздала на электричку, а следующая — через два часа. Ждать пришлось. Снег метет, холодно. Села в пустой вагон. Шалью укрылась, чтобы согреться. В окно смотрю, темно совсем. Как дойду, думаю. Страшновато с деньгами. И тут в самую последнюю минуту перед отправлением парень в вагон заскочил. Высокий такой, красивый. Очень он мне понравился.
Плюхнулся рядом со мной и заговорил весело:
— Ну что, бабуся, поехали?
— Сам, — говорю, — дедуся.
И шаль сняла, будто снег стряхнуть. Косы так и рассыпались.
— Ба, девка!.. Как звать, куда едешь?
— Екатерина. — И назвала свою деревню.
— А я Николай. И сразу запел:
Что ты, Коля-Николай,
Делаешь с Катюшей!
А потом как-то удивленно посмотрел на меня и загадочно спросил:
— И куда это ты, Катюша ездила? Уж не за деньгами ли? То-то до меня донеслось, что на вашем заводе симпатичная кассирша появилась… И сумка тяжелая, — он попробовал ее на вес. — Видно, денег много везешь? — и странно засмеялся.
Вдруг мне сделалось страшно. И уже не казался он мне красивым и веселым. Смотрит как-то подозрительно, будто решает что-то. И руки здоровенные — такими ухватит за шею, враз задушит.
— В какой банк? За продуктами ездила, — ответила я и сумку к себе придвинула.
— В такую-то погоду? Ну что ж, за продуктами, так за продуктами.
И вновь запел ту же песню.
Тут, как нарочно, моя остановка. Вскочила я, сумку схватила и к выходу. Николай догнал меня, сумку отобрал и говорит:
— Придется мне, Катя, тебя до завода проводить.
Пошли по дороге. Слева небольшой лесок. Он направился в него.
— Быстрее дойдем, — сказал.
А как вошли в лес, сумку поставил и на меня играючи поглядел:
— Ну вот и дошли… Надо мне, Катюша, все-таки посмотреть, что в твоей сумке такое тяжелое.
И в карман полез. За ножом — решила я. Да как закричу:
— Мамочки! — и кинулась через лес к дороге. Потом остановилась: а сумка как? Ведь там деньги!
Он кричит:
— Катерина, вернись, ты что, с ума сошла! Пошутил я, пошутил.
А я еще сильней припустила. И тут вспомнился бабушкин совет: «Ты, внученька, за все Бога благодари, и за хорошее, и за плохое».
«Слава Богу, — думаю, — жива осталась».
Успокоилась немного и стала прикидывать, как расплачиваться с заводом буду. Деньги у меня имелись, «свадебные», как их называла бабушка. Она перед смертью наказывала:
— Береги их, пусть у тебя, сиротинушки, свадьба будет, как у добрых людей.
Машинка швейная еще осталась, старинная. Соседка Мария все подговаривала — продай да продай. Но я не соглашалась. Шить на ней бабушка научила, говоря:
— Будет тебе кусок хлеба на черный день.
И еще был у меня сервиз на 64 персоны — прабабушкин. Им всего три раза и пользовались: на свадьбу прабабушки, бабушки и мамы. Теперь таких не делают.
Жена директора завода, Анна Николаевна, очень хотела его купить:
— Зачем он тебе, продай.
— На свадьбу, — ответила. А она смеется:
— Какая тут свадьба? Где женихи-то?
Но я все-таки верила, что Бог не оставит меня. И молитву девушки о замужестве часто читала. В церкви просила Господа дать мне мужа верующего, непьющего, доброго.
Вот и деревня. На первом этаже завода, там, где бухгалтерия, свет горит. Беспокоятся, видно, никогда так поздно не возвращалась. Захожу… И первое что увидела — сидит на скамейке Николай, а у ног его сумка моя стоит. Как я кинулась к нему, обняла и давай целовать. А он прижал меня к себе да поцеловал прямо в губы…
Тут я опомнилась.
— Что это ты себе позволяешь! — сказала строго.
Все смеются, и громче всех Николай.
— Ну что бы я за парень был, если такая красивая девушка меня целует, а я бы растерялся?!
Пошел он провожать меня домой. А как открыла я дверь, ногу на порог поставил.
— Что же ты, Катюша, домой меня не приглашаешь, чаем не напоишь? Да и путь у меня до моей деревни далекий — видишь, совсем ночь.
И так мне обидно стало, даже слезы еле-еле сдержала.
— Убери ногу, — крикнула, — и не приходи больше никогда!
Он отступил и как будто даже обрадовался.
— Не сердись, Катюша, шутник я.
Так и расстались. Полночи не спала, все думала: вдруг и вправду не придет… Но Николай пришел и стал заходить почти каждый день. И в банк за деньгами со мной ездил.
А через несколько месяцев, когда год прошел после бабушкиной смерти, мы поженились. Обвенчались, свадьбу сыграли. Ох как пригодился тут сервиз на 64 персоны!
И старенькая машинка кстати пришлась — у нас уже два парня и девчушка: все горит на них. Всех обшиваю. Разве накупишься? И Коле своему шью такие рубашки, что парни спрашивают: где покупаешь?
Вот уже десять лет вместе прожили, а как десять дней — так мне хорошо и радостно с ним…
Пока это наша тайна
Был воскресный день. Петр Петрович вышел из церкви. Последний год он стал частенько сюда заходить. Вся атмосфера храма, песнопения, иконы вносили мир и покой в его душу. Петра Петровича привлекали и проповеди молодого священника. Его звучный голос, глубокий и добрый взгляд и неожиданный поворот в объяснении, казалось бы, простых вещей заставляли Петра Петровича задумываться. Сегодня священник говорил о любви к ближним как о смысле жизни.
«Но ведь ближние, по понятиям Церкви, — рассуждал Петр Петрович сам с собою, — это не только жена и дети, это люди, которые тебя окружают. А если у меня таких ближних девятьсот, а может быть, уже и тысяча? Я многих даже в лицо не знаю, и у каждого своя судьба, свои проблемы…
Через полгода, дом, который строим, будет готов. Уже сейчас горы заявлений на моем столе, очереди на прием, назревают конфликты… А в доме всего 80 квартир — как распределить? Все равно будут обиженные. И чаще всего самые скромные, которые не умеют требовать. Вот и будет тебе любовь к ближним».
И тут он вспомнил, что хотел зайти к своему молодому референту Михаилу Павловичу, который взял на выходные годовой отчет, чтобы закончить к понедельнику. «Полистаю его вечерком», — подумал Петр Петрович и направился к дому референта.
Он шел, продолжая рассуждать: «Михаил Павлович хороший парень, работаем вместе уже три года, но что я о нем знаю? Ну, умный, внимательный, исполнительный, всегда вежливый. А как он живет? Кажется, женат… Есть ли дети, сколько их? Какой он в семье: такой же покладистый, как на работе, или, может быть, деспот?»
Он поднялся по лестнице и позвонил. Дверь открыла миловидная молодая женщина.
— Михаил Павлович дома? Я Петр Петрович, вы, наверное, меня заочно знаете?
— Заходите, заходите, — приветливо сказала женщина и провела его в комнату. — Я сейчас позову мужа, он ушел ненадолго к соседям. А это наш сын Ваня, — продолжала она, указав на сидящего в углу белоголового мальчика лет трех-четырех, который строил что-то из кубиков.
— Ваня, это начальник папы — Петр Петрович, — обратилась она к сыну и торопливо вышла из комнаты.
Ваня встал, забрался на стул и стал внимательно смотреть на Петра Петровича. Пока тот придумывал, о чем бы поговорить с малышом, Ваня спросил:
— Дедушка Петя, ты начальник моего папы?
— Начальник.
— А почему? — последовал странный вопрос.
— Что почему?
— Почему ты начальник, а не мой папа? Ведь он молодой и красивый, а ты старый и седой.
«Вот детская логика!» — усмехнулся Петр Петрович.
— Видно, потому, что старый и седой. Значит, прожил дольше и знаю больше.
И тут мальчик снова спросил:
— Дедушка Петя, ты любишь моего папу? «Ну с этим малышом не заскучаешь!» — подумал Петр Петрович и ответил:
— Люблю, конечно.
— Я так и думал, — задумчиво сказал Ваня. — Когда я кого-нибудь люблю, мне так не хочется, чтобы он уходил. Вот и ты, наверное, тоже не хочешь отпускать папу домой. Папа приходит поздно, говорит, что устал, и не хочет играть со мной. Уж ты, дедушка Петя, отпускай его пораньше.
«Вот и получил от ребенка ответ, что такое любовь к ближним. Малыш даже помыслить не может, что я задерживаю Михаила Павловича из-за своей черствости и равнодушия. Он думает, что я люблю его папу и не хочу с ним расставаться!»
— Хорошо, — ответил он серьезно Ване, — я обещаю больше твоего папу не задерживать.
— Вообще мой папа очень хороший. Только он тюфяк.
— Как-как? — засмеялся Петр Петрович.
— Тюфяк! — повторил Ваня. — Так его мама называет. — Ты для других, говорит, все готов сделать, а для себя ничего не можешь потребовать. А твой старый сухарь и знать не знает, в чем ты нуждаешься.
Петр Петрович совсем развеселился.
— Ну а папа что?
— Рассердился на маму, сказал, что тебя очень уважает и не вправе занимать своими личными проблемами. Но ты не сердись на маму, — смущенно сказал мальчик. — Это она из-за квартиры так говорит. Мама считает, что сюда нельзя привести еще одного мальчика или девочку. А мне так хочется братика или хотя бы сестренку!
Только теперь оглядел Петр Петрович небольшую комнату, всю заставленную мебелью.
— Что, у вас одна комната?
— Да нет, — возразил Ваня, — есть еще кухня и коридор. Я уже говорил маме, что пусть братик спит на моей кровати, а я буду в коридоре, а она почему-то не согласилась и заплакала.
«Наверное, меня сюда Бог послал!» — подумал Петр Петрович, а вслух торжественно промолвил:
— Этой беде можно помочь. Будет тебе брат или сестренка, а твоей маме — новая квартира. Я обещаю. Но пока это наша с тобой тайна. И давай скрепим это мужским рукопожатием.
И маленькая ручонка Вани утонула в большой ладони Петра Петровича.
В это время вошел Михаил Павлович с женой. Все уселись за стол пить чай. Ванюша сразу залез на колени Петра Петровича, который был необычно весел, шутил, рассказывал смешные истории, иногда подмигивал Ване.
— Просто чудеса, — сказала мама, — вы, Петр Петрович, за несколько минут, пока нас не было, покорили нашего сына.
— Я дедушку Петю, — обратился Ваня к родителям, — сначала немножко не любил, а потом полюбил. — И к ужасу мамы добавил: — И совсем, мама, дедушка Петя не старый сухарь. Он обещал мне, что будет у меня братишка или сестренка, а у тебя — новая квартира. Но это пока наша тайна. Правда, дедушка?
Прижимая малыша к себе, Петр Петрович весело рассмеялся.
Финал впереди!
Ослеп мужичок, совсем света Божьего не видит. Раньше тоже его не замечал. В основном на молодушек заглядывался. Да уж, если правду сказать, ходок был лихой.
А сейчас кому он такой нужен? Для чего теперь жить? Совсем нос повесил, бедняга.
Жена его за руку к самым знаменитым врачам водила. Те как сговорились: можем вернуть зрение, но нужен чей-то глаз.
Нужен-то нужен, а где его взять? Кто согласится свой отдать?
Повздыхала, поохала дорогая да и согласилась. Операция прошла успешно.
Теперь оба видят — и муж, и женка, хотя оба одноглазые. Видят-то видят, но что? Мужичок все налево косит. Воспрянул, ходит по поселку, как петух бравый. Соседки в гости зазывают.
А он смотрит на свою суженую — что-то некрасивая стала, кривая какая-то… Другие вон и помоложе, и покрасивше. Думал-думал да и ушел к соседушке.
Точку ставить рано. Продолжение, как говорится, следует. А финал недалек — лишь миновать перекресток жизни и смерти.
Там все, что прожито, как в телесериале, покажут. Но изменить что-нибудь будет уже поздно.
Когда же прозреем?
Два человека смотрят в мир, и вот один видит Бога, другой — не видит.
И. А. Ильин
Оленька ослепла в три года. Девочка, конечно, плакала. Она помнила, как выглядят бабочки, васильки, бездонное небо…
Теперь солнце для нее погасло и наступила непроглядная ночь. Навсегда. Малышка и без того была сиротой, а тут такая беда.
Что делать? Как жить? Учиться? Но в селе нет школы для слепых.
Как не впасть в отчаяние, не возроптать? Лишь впусти гибельный помысел, и грех уныния завладеет душой. Кто знает, какие мысли возникали в детской головке? А ведь возникали. Не могла же она не думать…
Старшие сестры утешали как умели. Но и им не дано было разгадать замысел Божий о малютке. Оставалось только всю надежду возложить на Господа и Божию Матерь.
Сестры научили Оленьку молиться. Молитва стала для нее спасением, главным делом, содержанием жизни. Молилась она с любовью, почти беспрерывно. Молилась не только за себя и близких, но и за весь мир. Ее учили: пока на Земле творится молитва, жизнь сохранится.
Оленька молилась всем сердцем, всей душой. За ее усердие Господь дал ей дар прозорливости.
И если телесные глаза девочки оставались слепы, то духовные очи видели невидимое. Оля стала нужна людям. Многие приходили к ней, прося ее молитв, так как ей открывалось и будущее. Она даже знала, кто и с чем придет к ней завтра.
Однажды во сне ей явилась Сама Божия Матерь и поручила:
— Оля! Возьми Меня к себе. Меня топчут! Оленька знала: в соседнем селе Коробейникове в прекрасном храме находилась особая святыня — икона Казанской Божией Матери, данная Богом для прозрения народа, для спасения.
Село Коробейниково славилось трудолюбием, совестливостью, набожностью. Без имени Господа глаз не открывали по утрам. Миром такой храм построили, каких нигде в округе не было.
Но знала Оля, что и времена наступили страшные, времена всеобщего духовного ослепления. Храм в Коробейникове был превращен в загон для скота. Иконы либо забирали и продавали за границу, либо рубили для топки печей в сельсовете.
Казанскую икону Богоматери бросили у порога, чтобы входящие попирали ее ногами.
Почему Бог попустил такое? — невольно возникал вопрос. Кто мог объяснить? И вот вместо ответа девочка ночью слышит голос Богородицы:
— Оля! Возьми Меня! Меня топчут! Ольга спросила:
— Божия Матерь! Как я возьму? Я ведь слепая.
— Скажи людям!
Утром Оля передала услышанное племяннице. Та перепугалась:
— Ты что?! Там же сторож.
Да, за такое бы не помиловали. Последнего священника угнали по этапу, а сколько расстреляли?! Если же поймают при краже иконы, то… подумать страшно. Племянница не осмелилась.
Но в следующую ночь Божия Матерь вновь повелевает:
— Скажи чужим!
До утра молилась Ольга, пока не пришла соседка. Та с радостью согласилась. Решилась и племянница, хотя, конечно, трепетала вся. И пошли они вдвоем, поручив Оле молиться за них…
Сторожа на месте не оказалось. Спрятали икону в мешок — и домой.
Икона вся сплошь была покрыта грязью. Вдруг от нее прозвучал голос, обращенный к Оле:
— Наклони Меня на левую руку, а правой помой.
Когда омыли, обнаружилось, что икона сильно повреждена. Лики Богоматери и Младенца едва виднелись.
Оля шептала:
— Божия Матерь! Ты за нас страдала, за нас терпела, по Тебе ходили…
И опять от иконы прозвучал голос:
— Все, все согрешили!
И тут из глаз Божией Матери потекли слезы.
Это чудо видели многие односельчане, пришедшие поклониться Богоматери.
Оленька молилась беспрестанно. И совершилось новое чудо — лики Богоматери и Младенца обновились, исчезли трещины и царапины. Икона стала гладкой, засияла яркими красками.
Ольга всю жизнь не расставалась со святыней, став ее хранительницей всюду, куда бы ни забрасывала ее жизнь, Богоматерь всегда была Путеводительницей для слепой.
Когда умерли сестры, Оля не пришла в отчаяние, а спрашивала, молясь:
— Божия Матерь! Как мне доживать одной? После долгих молитв услышала:
— Завтра придут мужчина и женщина. Будут звать тебя жить с ними. Не бойся, иди, они тебя досмотрят и похоронят. Икону Мою возьми с собой.
И действительно, утром за ней пришли добрые люди — Варвара и Феодор Шилкины. Оля рассказала, какой у них дом, потом добавила:
— А жить я буду в той комнате, где одно окно и проживу у вас около 11 лет.
Все так и было. Дано было ей жизни земной еще 10 лет и 10 с половиной месяцев — до 1982 года.
Хотя и в эти годы Оленька оставалась слепа, но ее духовному взору открывались многие чудеса Божией Матери. Видела она, как менялся Ее лик, когда приходили помолиться благочестивые православные люди — икона тогда покрывалась золотыми звездочками. Когда являлись неверующие поглазеть на диво из праздного любопытства, звездочек не было.
Удивительно: даже цвет образа менялся, светлел, когда молились от сердца.
Теперь храм в Коробейникове восстановлен и святыня вновь там. Но в памяти по-прежнему звучит упрек: «Все, все согрешили!»
Разве не все? Не продолжаем согрешать? Исполняем ли замысел Божий о нас?
Господи, благослови!
Над семенами прозвучали проклятия. Никому они зла не причиняли. Никто не хотел им за что-то отомстить. Это делалось ради познания, ради науки. Взяли семена растения арабидопсис и прокляли, чтобы узнать последствия злого слова. Бедные семена погибли, как будто над ними пронесся ураган в сорок тысяч рентген. Те, которые уцелели, дали потомков-уродов.
Потрясенные ученые повторили опыт над водой. Ее тоже подвергли проклятию. И она — основа жизни — превратилась в яд.
Тогда ученые стали отбирать самые добрые слова. Долго искали и наконец нашли. Ими оказались благословения: слова, несущие в себе Дух Божий, дух любви.
Облученные тысячью смертельных доз радиации, семена арабидопсиса благословили. Они ожили, жизнь в них воскресла! Они давали здоровое потомство. Но такое достигалось лишь тогда, когда сам благословляющий пребывал в духе любви, сам трепетно произносил имя Господа.
Проклятие передается из рода в род, из поколения в поколение. Страдает от него и сам проклинающий. Благословение освящает жизнь и благословляющих, и благословляемых, и их потомков, лишь бы благоговейно принимали Божий дар.
Когда у княжны Варвары Александровны Нарышкиной смертельно заболел сын, врачи были бессильны спасти его.
Варвара бросилась в церковь святого мученика Трифона и молила чудотворца исцелить сынишку. Мать дала слово: если сын выздоровеет, она посвятит его Богу. Мальчика звали Борис, но Варвара сказала: если сын сподобится стать монахом, то будет носить имя Трифон.
Бог исцелил малыша. Счастливая Варвара повезла его в святое место — Оптину Пустынь. Она хотела получить благословение у знаменитого старца Амвросия. К нему стекались люди со всей Руси. Пробраться сквозь толпу было невозможно.
И вдруг сам старец оказал:
— Дайте дорогу, архиерей идет.
Люди расступились, ожидая увидеть священника высокого сана. Но увидели скромную женщину с младенцем на руках.
Старец Амвросий ласково их принял. А когда Борису исполнилось 25 лет, он по благословению старца стал его послушником, потом монахом с именем Трифон. Трифон окончил Московскую духовную академию, стал епископом.
Он оставил духовное завещание — благодарственный акафист «Слава Богу за все»:
Слава Тебе, призвавшему меня к жизни.
Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной.
Слава Тебе, раскрывшему предо мною небо и землю как вечную книгу премудрости.
Слава Твоей вечности среди мира временного.
Слава Тебе за тайные и явные милости Твои.
Слава Тебе за каждый вздох грусти моей.
Слава Тебе за каждый шаг жизни, за каждое мгновение радости.
Слава Тебе, Боже, вовеки.
Что сбудется в жизни со мною?
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник.
Эти пушкинские строки порой сами звучали в памяти. И хотя Глебу они казались просто сказкой, их хотелось повторять и повторять.
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Кому из нас в юности не хотелось узнать о грядущем! Зачем, надо ли? — такой вопрос даже не возникал. Хотелось — и все.
Как-то Глеб, встретившись с бывшими одноклассницами, остановился на площади возле храма. Впрочем, церкви никто из них не замечал: так, старинная архитектура, и только. И тут, ощупывая палкой дорогу, к ним подошел нищий слепой старик. Глеб знал, что в потрепанных карманах ничего, кроме дыр, не найдешь. Время было военное, голодное. Он сам мечтал о ломте хлеба или картофелине. Сообща какие-то медяки наскребли. Нищий, перекрестившись и поблагодарив, ушел.
Глеб, чтобы все не окоченели, проводил подружек до их крыльца. И вновь к ним подошел тот же нищий.
— Дедушка, да мы вам только что давали, — простодушно напомнил Глеб.
— Ой, извини, извини, мил человек, — виновато закивал головой старик. — А ты напрасно так легко одетый ходишь, — предостерег он подростка. — Это кажется, что тепло, а на самом деле и простудиться можно. Вот и характер у тебя какой: ты вспыхнешь — и остудишься, вспыхнешь — и остудишься.
Глядя в какую-то даль, слепой словно читал в неведомой книге страницы пережитого Глебом в детстве: ломал ногу, рано лишился отца, остался один с матерью… Все было поразительно точно.
Но особенно удивительными оказались слова о будущем.
— Скоро ты уедешь отсюда. Навсегда.
Как так?! Ехать сироте из родного города было некуда. Да и на какие шиши?! Ерунда!
Тем не менее предсказанное запало в душу. О нем думалось, думалось. Но шли дни, а Глеб не видел никаких намеков на перемены.
Однажды у хлебного магазина он опять встретил загадочного старика. После минутного колебания Глеб подошел к нему:
— Дедушка, вы говорили, что я скоро уеду…
— Уже скоро, скоро, — обнадежил слепой, видящий будущее.
И действительно, совершенно неожиданно Глеб покинул родные места и, как оказалось, навсегда.
Быстро промелькнули годы в погоне за призрачными целями. Увы, красота не спасает мир — этот горький вывод стоил ему нескольких десятилетий.
В поисках сокровенного смысла он по восточным книгам истязал себя тренингами, стоял почти по полчаса на голове, созерцал некие точки, шепча мантры: «Я — центр! Вокруг меня вращается мой мир… Я!»
Но Бог миловал: как по какому-то мановению интерес к чужеродным учениям внезапно пропал. Вместо мантр, разжигающих гордыню, сердце потянулось к молитвам: «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице, надеющийся на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христианскаго». Глеба звал храм.
Горы перепечаток о переселении душ в насекомых или свиней Глеб предал огню. Как будто растворились шлюзы, хлынул поток христианских книг. Глеб жадно читал, перепечатывал, вопрошал: «Какой я центр? Загляни в свое сердце. Что там? Лишь самолюбивое «я». Пустота. И только? А вот святой апостол удивленно спрашивал: «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; а этот храм — вы».
Учила и жизнь. Случилось так, что Глеб на несколько дней оказался в родном городе. Надо было забрать к себе состарившуюся мать. Он прошелся по улицам детства и забрел на знакомую площадь. Его взор устремился к церкви, той самой, возле которой он когда-то встретил слепого нищего.
В памяти всплыли предсказания, смысл которых он не мог постигнуть все эти годы. Старик предвещал: «Ты будешь говорить людям слово, от которого им будет лучше жить».
Что значит — людям будет лучше жить? Да и о чем я могу говорить другим, если сам не знаю такого слова? Чушь какая-то… Сплошная чушь! Но необычная фраза время от времени всплывала в сознании, хотя и оставалась неразгаданной. Чем бы ни пробовал заниматься Глеб — сочинял, преподавал, руководил, все было явно не то, и никому от таких самонадеянных попыток не становилось ни легче, ни светлее.
Тем не менее стрелки его земного бытия уже приближались к пенсионной отметке. Где же оно, предсказанное?
…Могучему князю обещались многие победы, и они действительно были. Но была предречена гадателем и страшная смерть «от коня своего». Когда Олег узнал, что его любимец давно мертв, он грустно вздохнул:
«Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.
Хочет… Язычник-Олег не ведал ни о Боге-Создателе, ни о Его замысле о каждом из нас, ни о спасительных молитвах. По волнам жизни его носили ветры желаний.
Вот едет могучий Олег со двора,
С ним Игорь и старые гости,
И видят на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
Князь усмехнулся:
«Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змея,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
«Так что же — неужели есть рок, неотвратимость судеб, и правы говорящие: „Что на роду написано, того не миновать”? — размышлял Глеб. — Но коль от нас ничего не зависит, то жизнь теряет всякий смысл… Зачем она, если нет выбора?!»
Глеб по крупицам собирал мысли святых отцов о непостижимой тайне Божиего Промысла. Что это, как не забота о нашем спасении, забота невидимая, сохраняющая Божественный дар свободы воли?!
Вся суть в том, куда мы направим этот дар, захотим ли стать наследниками вечного царства любви?
Дни шли своим чередом, а между тем обнаружились проблемы с мамой. Она порой роптала на Бога за свою трудную долю. Часто, по пустякам поминала темную силу. Убеждения и просьбы не помогали. Тогда Глеб дал ей книгу о Божией Матери.
Что произошло в ее душе — одному Богу известно. Мама не выпускала книгу из рук. И даже когда случилась беда, она уже не роптала.
Беда пришла немалая: мама сломала ногу и лежала в гипсе по пояс. Глеб уже понимал, что в мире нет ничего случайного. Мальчишкой он тоже лежал, закованный в гипс, и также со сломанной именно левой ногой. Теперь ему предстояло ухаживать за беспомощной матерью, как когда-то ухаживала за ним она.
Сбылось и данное им еще в голодном детстве обещание кормить маму белыми булками.
Но главной пищей — духовной — оказалась святая книга о Богородице.
Мама внезапно захотела исповедаться и причаститься. И хотя в те времена это было опасно, Глебу удалось позвать священника на дом.
Уходя, тот сказал:
— Я вашу матушку примирил с Богом.
И действительно, к маме снизошла благодать. Она мысленно примирилась со всеми, кто когда-то обидел ее.
Завершала раба Божия земные дни с миром в душе. Слава Богу, духовно прозрела.
А многие ли хотят увидеть себя, смысл бытия, признать Отца Небесного?
Предложил известный врач Федоров бесплатную операцию группе слепых, чтобы они стали зрячими. Как ни странно, они отказались. Привычные мерки оказались сильнее, им не захотелось увидеть небо.
А кроме видимого мира есть и невидимый, духовный мир. Глеб почти каждому встречному повторял слова старцев: «Беды всего мира — от отсутствия богопознания». Но все лишь снисходительно улыбались и за глаза называли его «не от мира сего».
И вот Глеба попросили вести беседы для слепых. Архипастырь дал благословение. Опыт личных поисков оказался востребованным, все накопленные архивы — необходимыми. Беседы записывались на кассеты и звучали в цехах, общежитиях, Воскресных школах, семьях.
Так спустя полвека сбылось предсказание слепого старца: Глеб нес людям слово, не свое, но данное ему Божественное слово, от которого людям становилось лучше жить.
Кудесник предсказывал смерть, Господь лишь Ему ведомыми путями ведет чад Своих к вечной жизни.
Погибель таится в ложных надеждах.
Господи, помоги исполнить Твой замысел о нас!
Комментировать