<span class=bg_bpub_book_author>Лилия Малахова</span> <br>Панагия для атеиста

Лилия Малахова
Панагия для атеиста

(32 голоса4.3 из 5)

Все права на данное произведение принадлежат автору. Любая публикация без разрешения автора является нарушением Закона РФ от 09.07.1993 N 5351–1 “Об авторском праве и смежных правах».

E‑mail Лилии Малаховой: ksantino@yandex.ru

От автора

Роман относится к жанру так называемой альтернативной истории. Действие происходит в не распавшемся СССР в 2010 году.

СССР, Москва, 2010 год.

В пространстве большого бордово-бархатного кабинета стояла настороженная тишина. Вдоль трех его стен немым караулом стояли высокие, под потолок, шкафы, заполненные бумагой. Это было царство бумаги. Протоколы, акты, сопроводительные справки, руководства, служебные инструкции. Сотни, тысячи папок хранились во встроенных шкафах, источая пыль и свой особый бюрократический запах. Этот запах старой бумаги, впитавшийся в стены кабинета, в шторы, в мебель перебивал даже запах табака, делал воздух в помещении душным и придавал ему сладковатый привкус. Большие темно-красные стулья вдоль массивного стола с резными торцами и могучее черное кресло во главе этого парада придавали помещению торжественный и даже слегка мистический вид. Одного взгляда на величественное убранство этого кабинета хватило бы для того, чтобы понять: здесь совершались таинства — Таинства Власти. Тяжелые гобеленовые шторы были задернуты, и поэтому глаз не сразу мог выхватить из сумрака фигуру высокого широкоплечего мужчины в темном деловом костюме, словно притаившегося у окна с сигаретой в руке. Он курил и через щель в шторах смотрел на заснеженную московскую улицу, на скользящие по дороге автомобили, на быстро передвигающихся в морозном мареве людей. Метрах в тридцати от здания замерли два БТР, зловеще нацелив пушки в сторону улицы. Еще дальше группа военных числом человек тридцать в камуфляже и в масках, с автоматами в руках, разойдясь по периметру здания, следила за происходящим на улице. Памятуя о бунте 1991 года, власть берегла свой покой. Свободно пройти в городской комитет партии могли либо те, у кого был соответствующий пропуск, либо те, кто добился аудиенции у «высших» и внесен в список посетителей. Всех остальных в лучшем случае грубо отпихнут за пределы желтой линии. В худшем… Иногда звучали здесь и выстрелы. За прошедшие со времени путча без малого двадцать лет иногда доведенные до отчаяния «народные массы» шли толпой к зданию горкома, требуя то тепла в дома, то продуктов в магазины. Но на последнем рубеже их неизменно встречали дула боевых машин и автоматные очереди. В очередной раз разнеся в кровавые клочья искателей справедливости, власть еще сильнее утверждалась в своем беспределе и еще сильнее унижала народ в его бесправии. Жестокое подавление бунтов усиливало страх и у тех, кто прятался за мраморными стенами правительственных зданий, и у тех, кто голодными, полными ненависти глазами смотрел на эти здания с улицы. Струна этого противостояния была натянута до предела, какого еще не знала советская Россия. Все жили ожиданием неминуемо приближающейся катастрофы.

Обитатель кабинета затушил окурок и, чуть прищурясь, посмотрел на часы. На вид ему было за шестьдесят. Седые, коротко стриженные вьющиеся волосы подчеркивали правильные черты лица, пожалуй, чуть широковатого в скулах. Сдвинутые к переносице черные брови и волевой подбородок выдавали в нем человека, привыкшего распоряжаться. Он стоял, широко расставив ноги и расправив плечи. Выражение его лица говорили о неком внутреннем напряжении, свойственном людям, которым приходится постоянно контролировать каждое свое действие и привыкшим продумывать каждое свое слово.

Негромко прозвенел сигнал внутренней связи. Мужчина подошел к столу, нажал кнопку селектора.

– Слушаю.

– Николай Васильевич, к вам Роман Николаевич, — сказала секретарь.

– Н‑да… Пусть заходит, — хрипло отозвался хозяин кабинета, вновь отошел к окну и раздвинул шторы, впустив в помещение скудный свет серого зимнего солнца. Тяжелая дубовая дверь открылась, и в кабинет уверенной и даже несколько развязной походкой вошел молодой человек, одетый довольно богато — в теплую замшевую куртку и кожаные брюки. Ансамбль дополняли модные остроносые ботинки с меховой оторочкой по верху. Первое, что можно было сказать о нем – он был очень похож на хозяина кабинета. Высокий, со спортивной фигурой, с такими же правильными чертами лица, которое привлекало внимание редким сочетанием светлых волос и карих глаз. И в чертах лица, и в манере двигаться между ними было очень много схожего.

– Привет, па, — сказал вошедший, приблизившись к Николаю Васильевичу на пару шагов.

– Здравствуй, Карелин. Я хотел тебя видеть…

Они пожали друг другу руки.

– Пап, не называй меня по фамилии. Я её и так прекрасно помню.

– Как дела? – не обратил внимания на просьбу сына Карелин-старший.

– Хорошо.

– Работа?

– Все в порядке.

– Никто не цепляется?

– Я же говорил, папа. Все хорошо. Ты же не за этим меня вызвал?

– Да, не за этим. Поедем, прокатимся кое-куда.

Они спустились вниз и сели в черный «Роллс-ройс». Безумная роскошь по нынешней жизни, но первый секретарь горкома мог себе позволить такую машину.

– Валер, по городу, пожалуйста, — обратился Николай Васильевич к водителю. Тот кивнул. Отец поднял стекло, отгораживающее шофера от салона. Автомобиль мягко тронулся с места и неторопливо покатил по улице.

– Хорошая машина, — сказал Карелин-старший. – Когда-нибудь у тебя будет такая же.

Роман поморщился. Отец усмехнулся.

– Ты не морщись. Карьеру надо начинать с молодости, прямо сейчас, если хочешь к сорока пяти добиться более-менее серьезного положения. А у тебя и так хороший старт. Возможностей гораздо больше, чем было у меня в твои годы.

– Я знаю, папа. В мои годы ты жил в общаге и ел гречку без масла.

– И не только. В твои годы я еще и пахал, как конь, чтобы обеспечить себе достойную старость.

– Ну вот, а я в твои годы езжу на «Тойоте», живу в доме особого значения в четырехкомнатной квартире и работаю в Министерстве иностранных дел. И куда только катится молодое поколение? – с доброй иронией ответил Роман.

Отец улыбнулся и хлопнул сына по колену.

– Маму когда видел?

Роман поморщился.

– Да с месяц.

– Как она?

– По-моему, неплохо.

Карелин-старший вздохнул. Скоро уже три года, как он развелся с женой. Супруга не простила ему увлечения молоденькой машинисткой. На все предыдущие интрижки мужа она закрывала глаза: побалуется и забудет. Но с этой Леной у отца все было как-то чересчур серьезно. Он годился ей едва ли не в дедушки, но их роман быстро вышел за рамки обычного флирта. Об увлечении «первого» начали говорить в коридорах и курилках. Новость покинула пределы горкома и расползлась по городу. Дошло до матери – заботливые «доброжелатели» уведомили её о происходящем пространным анонимным письмом. Все произошло так стремительно, что, прежде чем Роман понял, насколько серьезно закрутило отца, мать объявила, что подает на развод. Николай Васильевич спохватился, уволил машинистку, порвал с ней, просил прощения у жены, но та обиженно отмалчивалась. Слишком велико было нанесенное оскорбление. Расстались они по-английски, без скандала. Отец «сделал» бывшей супруге хорошую двухкомнатную квартиру в новых домах, лично позаботился о том, чтобы ей повысили пенсию и сохранили обслуживание в спецмагазине. Имуществом он её тоже не обидел: отдал одну из двух дач, весь хрусталь, все серебро и золото, бытовую технику. Роман после развода родителей остался жить с отцом, рассудив, что домработница прекрасно обиходит и двоих мужиков, а проживание под одной крышей с матерью может сильно осложнить устройство личной жизни. Уж отец-то всегда поймет его, как мужчина мужчину. Развод «первого» держался в строгом секрете. Ради седин и прошлых заслуг отца пожалели, не стали устраивать выволочку, но намекнули, что в его положении подобные «лавстори» могут серьезно отразиться на карьере. Тот принял предупреждение к сведению и больше не допускал никаких интрижек. Если они и были, то о них никто не знал, даже Роман не был в курсе его личной жизни. Он подозревал, что отец желал бы восстановить отношения с матерью, но та не давала ему ни малейшего шанса, сурово обрезая все поползновения бывшего супруга. Сам Роман тоже попал в немилость – мать обиделась на него за то, что он остался с отцом. Карелин-младший сильно переживал из-за происшедшего, винил в разводе обоих родителей: и отца за его любвеобильность, и мать, за то, что не простила. Неоднократно он делал попытки примирить родителей, но безуспешно. А тут еще пару месяцев назад Роман случайно узнал, что у матери появился какой-то новый ухажер из генералов. Для него было неожиданностью то, что эта новость причинила ему странную щемящую боль, которой он прежде не испытывал и которую не мог объяснить: то ли это была ревность, то ли он понял, что несмотря на все его старания, мать безжалостно отрезала все пути назад и на прошлой жизни был окончательно поставлен крест. Карелин-младший не стал посвящать отца в эти подробности, решив, что ему ни к чему новые переживания, и почти перестал видеться с матерью. Отец ему стал как-то роднее и намного ближе. Он не устраивал сыну выволочек по поводу ночного отсутствия дома или по поводу количества выпитого спиртного, если Роман хотел пригласить друзей к себе, Николай Васильевич всегда разрешал, не ставил никаких условий и не приставал к ним с разговорами, которые так раздражают молодое поколение. А главное – он совершенно не лез в личную жизнь Карелина-младшего, предоставив ему в этом вопросе полную свободу действия, за что последний был безмерно ему благодарен.

«Роллс-ройс» неторопливо бежал по засыпанным снегом улицам. За окнами мелькали промороженные дома и пробегающие по своим делам, вечно куда-то спешащие «москвичи и гости столицы».

– Я тут собираюсь в командировку… — заговорил Николай Васильевич. — В Швейцарию.

Роман с интересом повернулся к нему. Предвидя его вопрос, отец отрицательно замахал рукой:

– Нет-нет… Не могу. Взять тебя не могу. Еду один, без свиты. Как-нибудь в следующий раз. Ты мне лучше скажи, что тебе привезти.

Роман недовольно надул губы.

– Корову! – саркастически хмыкнул он.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Надоело это порошковое молоко до жути. Нормального хочу.

– А, — кивнул отец. – А держать будешь на балконе?

– В ванной!

– Ладно, шутки в сторону. Что нужно?

– Я не знаю, па. Привези мне сотовый хороший, с видеокамерой, и чтобы дисплей был цветной.

– Понял. А еще что?

Роман поморщился и пожал плечами.

– Ты жениться не надумал? – спросил отец.

– Нет, а что?

– Ну, может, костюм тебе привезти, или платье девушке твоей…

– Платье… Да нет, пока не надо. Сотовый привези какой-нибудь стильный.

– А еще что? Из одежды что-нибудь?

– Да все есть, пап, шкафы ломятся.

– Ну, ты подумай, время еще есть, — Николай Васильевич немного опустил стекло. – Валера, давай-ка, заверни тут направо, там кафешечка есть…

– Понял, — кивнул водитель.

– Поедем, посидим, — со вздохом сказал отец. — Живем, вроде, в одной квартире, а видимся раз в неделю. Соскучился я по тебе, Ромка.

Водитель остановил машину метрах в пятидесяти от кафе, и, пока они шли ко входу, Николай Васильевич украдкой любовался сыном. Роман был очень похож на него, только черты его лица были более утонченные. Густые светлые кудри с естественным мелированием вздрагивали при каждом движении головы молодого человека, живые яркие карие глаза внимательные и быстрые. Губы, не пухлые и не тонкие, темные, были сложены в капризную складочку, выдававшую в нем родительского баловня. В то же время волевой подбородок с небольшой ямочкой говорил о том, что за ангельской внешностью кроется упрямый сильный характер. Карелину-старшему особенно льстило то, что единственный сын похож на него. Когда Ромка был маленьким, отец, не обращая внимания на протесты жены, баловал его, как мог. Мальчишка рос капризным, ленивым и хитрым. Когда надо было решить какую-либо проблему, он проявлял чудеса изобретательности в стремлении свести затраты собственной энергии к минимуму. Иногда это забавляло, иногда раздражало, иногда выводило из себя, но, тем не менее, отец всякий раз после очередной выходки наследника вновь и вновь убеждался: парень далеко пойдет при таком уме и таком складе характера, и тем более при хорошей поддержке. И только одна черта Романа приводила Николая Васильевича в тихий ужас: сынок превзошел его своей любвеобильностью. Когда Ромке было лет шестнадцать, мать, как-то заглянув в его школьный дипломат, извлекла из него странную, как ей показалось, тетрадь в непрозрачной полиэтиленовой обложке, на которой было написано «Химия». Открыв её, она увидела, что «тетрадь» к химии имеет, мягко говоря, косвенное отношение. Это был журнал, из тех, за торговлю которыми в Советском Союзе отправляли по этапу. Наталья Степановна пришла в ужас и обратилась к мужу с требованием поговорить с сыном по-мужски, раз уж интересы мальчика больше не ограничиваются пистолетиками и машинками. Николай Васильевич вызвал Ромку к себе в кабинет и торжественно произнес: «Сын, ты уже достаточно взрослый для того, чтобы знать о некоторых вещах…», но, столкнувшись с саркастическим взглядом отпрыска, вдруг к своему стыду понял, что безнадежно опоздал с просветительской деятельностью — тот уже давно был прекрасно осведомлен о «некоторых вещах», причем не только в теории, но и на практике. Откашлявшись и подавив смущение, Николай Васильевич отпустил юного ловеласа, взяв с него обещание не наплодить детишек от каких-нибудь буфетчиц или горничных. Когда Ромке исполнилось двадцать три, отец начал намекать, что можно уже подумать и о собственной семье, тем более что он прочил сына в дипломаты, а холостяку этой должности по советским законам было не видать, как своих ушей. Но всякий раз, заслышав разговоры о женитьбе, Ромка скисал и стремился улизнуть куда подальше, проявляя непростительное легкомыслие. Карелин-старший только вздыхал: ну, что ж поделать, каким воспитали, такой и есть. И вот обормоту уже двадцать семь, а он все еще, по выражению Николая Васильевича, «весь в лифчиках и не окольцованный». Ромка шел по жизни, меняя девушек едва ли не раз в квартал. Последние года два у него была «постоянная» подруга – Таня, девушка из интеллигентной семьи: отец научный сотрудник, мать искусствовед. Но и это не мешало Роману волочиться едва ли не за каждой юбкой, а Таня не хотела терять выгодное знакомство и терпеливо сносила любовные приключения друга, видимо, надеясь, что все же когда-нибудь он предложит ей узаконить отношения. А недавно один доверенный человек по большому секрету сообщил Карелину-старшему, что Ромка закрутил любовь с дочерью министра иностранных дел Виктора Разумовского. Эта новость сильно насторожила отца – министр был известен крутым нравом и беспощадными расправами с неугодными людьми. Амуры с его дочерью могли погубить карьеру Романа, в которую Николай Васильевич вложил немало сил и средств, нужно было срочно разъяснить наследнику политику партии, пока он не наделал глупостей – именно эту цель Николай Васильевич и преследовал, вызвав сегодня сына к себе. Занятый этими размышлениями, Карелин-старший вместе с Романом вошел в кафе.

Заведение было и впрямь неплохое. Чистенько, уютно, с претензией на хорошее качество обслуживания. Карелины заняли место в отгороженном от общего зала купе, хотя необходимости прятаться от любопытных глаз не было – кафе пустовало. К ним тут же подошла официантка, приняла заказ. Опытным глазом она сразу оценила иерархическое положение посетителей и доложила заведующей. Та выглянула из-за стойки, и буквально через полминуты на столе перед гостями появился аперитив.

– Ты за рулем? – спросил Карелин–старший.

– Да.

– А, выпей со мной. Валере скажу, довезет тебя. Ты мне вот что скажи, — спросил отец, подливая сыну вина. – До меня докатились слухи, что ты Розумовскую дочку охмуряешь.

Роман глянул на отца, вопросительно приподняв бровь.

– Это «да» или «нет»? – потребовал уточнить Карелин-старший.

– Скорее «нет», чем «да».

– Ну-ка, скажи честно – что у тебя с ней?

– Да ничего, пап. Дальше букетов дело не пошло.

– Ты мне смотри. На министра моих связей не хватит. Вылетишь из МИДа – башку оторву. А Разумовский сделает так, что тебя не то что на приличное место – дворником не возьмут.

Сын поморщился – он терпеть не мог нотаций.

– Пап, у меня есть Таня.

– Таня… Знаю я тебя. Ты с этой Таней ни Маню, ни Аню не прозеваешь. Ни одной юбки мимо не пропустил.

Отец сгреб в горсть кудри сына на затылке и покачал его голову:

– Жеребец ты некованый…

Роман с самодовольной улыбкой милостиво принял грубоватую ласку родителя – это из его уст звучало как комплимент. Он прекрасно понимал, что на самом деле отец горд его успехами и журит его для проформы.

– Как еще Танька тебя терпит?

– Терпит.

– Ну и дура.

– Па, а у тебя как с мамой? – спросил Роман, пропустив последние слова отца мимо ушей.

Карелин-старший пожал плечом.

– Как… — он вздохнул и закурил. – По-прежнему.

– А ты с ней разговаривал?

Его отец выпустил из ноздрей густую струю дыма и покачал головой.

– Нет.

– Почему?

Отец пожал плечами, стряхнул пепел с сигареты и сказал, уткнув указательный палец сыну в грудь:

– Ромка, бабы приходят и уходят, а дети остаются… Помни об этом.

Николай Васильевич положил руку сыну на плечо.

– Ты – все, что у меня есть, — вздохнул он, — и так было всегда. И никогда не привязывайся к женщине сердцем. Да и вообще к любому человеку. Будет очень больно отрывать.

Он замолчал. Роман смотрел на него и ждал еще каких-то слов. Но отец задумчиво смотрел куда-то сквозь стену и молчал.

– Слушай-ка, хочешь в Ливадию съездить? Путевку помогу достать, — неожиданно предложил Николай Васильевич.

– Мне на двоих нужно.

– На двоих не обещаю. Мне тут предложили одну, я согласился, но не поеду. Меня Швейцария ждет. А ты давай, махни на десять дней. Отпуск я тебе выбью.

Карелин-младший молчал, раздумывал. Хотелось бы, конечно, поехать с Таней… Но упускать такую возможность тоже нежелательно, он давно хотел побывать в Ливадии.

– Ну, давай, — махнул он рукой. – Когда заезд?

– Пятого. Как раз все дела утрясем. Ты в Ливадию, я в Швейцарию. Встретимся на вокзале! – улыбнулся отец.

В дом отдыха Роман все же поехал один, а Тане сказал, что отправили в командировку. Погода в Ливадии стояла дивная. Температура не опускалась ниже минус двух. В первый же день Роман познакомился с девушкой из отдыхающих, дочкой какого-то руководителя какой-то белорусской трикотажной фабрики. Катя сразу ухватилась за многообещающее знакомство. Роман в её глазах был настоящим принцем: ухаживал красиво, денег не считал, у него даже имелся сотовый телефон, невиданная вещь для простого советского гражданина. О чем еще можно мечтать провинциальной девушке? Роман не стал её разочаровывать и терпеливо принимал порой слишком навязчивые знаки внимания с её стороны. Он все понимал. Пусть помечтает. Катя оформляла свои мечты в весьма конкретные романтические вечера, ставшие неотъемлемой частью их пребывания в доме отдыха. Ужины при свете свечей и под тихую музыку неизменно переходили в более тесное и довольно бурное общение. Катя оказалась девушкой всестороннее образованной, чего Роман не ожидал от провинциалки, в итоге он ежедневно просыпал завтраки и до обеда слонялся по дому отдыха полуголодный, довольствуясь какими-то пирожками и соками из буфета. Идиллию нарушил неожиданный звонок от отца на шестой вечер в Ливадии. Они сидели за столом, Катя нежно целовала Романа, когда совершенно внезапно запиликал сотовый.

– Подожди, — сказал Роман Кате, отводя её руки в сторону, и ответил на звонок.

– Да, папа…

– Здравствуй, Рома, — поприветствовал его отец. – Сынок… Чем ты там занимаешься?

– Отдыхаю, пап. Чем же еще? – Роман насторожился: отец просто так не стал бы его тревожить.

– Понятно, — с какой-то грустью в голосе сказал Николай Васильевич. – Тебе надо приехать в Москву.

– А почему ты не в Швейцарии?

– Со Швейцарией не получилось.

– Да в чем дело-то? Случилось что-то?

– Ты должен приехать, — твердо повторил отец. – Надо увидеться.

– Что-то случилось? – опять спросил Роман, делая знак вести себя потише Кате, которая, наливая себе вина, громко стукнула бутылкой о тарелку.

– Приезжай, сынок. Я жду.

Николай Васильевич повесил трубку. Роман на миг задумался – отец неспроста вызвал его. Видимо, и в самом деле случилось что-то неординарное. Он посмотрел на часы.

– Мне нужно срочно в Москву, — сказал Карелин, застегивая рубашку.

Катя поджала губы. Похоже, что её планам не суждено сбыться — принц исчезал.

– А мы увидимся? – спросила она со слабой надеждой в голосе.

– Не могу сказать. Извини, — Роман положил на тумбочку триста долларов. – Это тебе. Прости, что так вышло.

Переплатив тройную сумму за билет, Роман через четыре часа был в Москве. Еще с вокзала он позвонил отцу на сотовый.

– Пап, а ты где?

– В «Кремлевке».

– В «Кремлевке»?! – у Романа даже перехватило дыхание. – Что случилось, папа?

– Ты не переживай… Приболел немного. Я пропуск на тебя заказал, на входе скажешь имя и фамилию… Кардиология, палата 317.

Через сорок минут Карелин-младший был в «Кремлевке». Кардиологический корпус стоял довольно далеко от входа, до него пришлось идти пешком минут десять, которые показались Карелину-младшему бесконечными. Войдя в тяжеловесное стеклянно-каменное помещение, Роман не стал ждать лифт и взлетел по ступеням на третий этаж. Он почти бежал по коридору, на мгновение задерживаясь перед дверями палат. 301… 309… 317. Вот она! Он распахнул дверь, замер на миг на пороге, чтобы успокоиться, и осторожно ступил в палату, боясь потревожить больного. Отец лежал на широкой кушетке с приподнятым изголовьем. На звук настороженных шагов Романа он повернул голову:

– Здравствуй, дорогой… — и протянул ему навстречу руку. «Боже, какая у него рука!» — ужаснулся Роман. Он давно не видел отца раздетым, несколько лет. В его памяти запечатлелся образ отца как физически сильного, накачанного мужчины с крепкими мускулами. А сейчас Роман увидел дряхлую старческую руку, с обвисшей пожелтевшей кожей, с синими веревками вен… «Он совсем старик!» В груди больно кольнуло. Роман напряженно вздохнул и подошел к кровати.

– Ну, ты подойди поближе-то, — как-то по-свойски, даже немного жалобно попросил отец.

Роман подошел вплотную, и Николай Васильевич вдруг обхватил его за шею и прижал к себе. С минуту он так держал сына в своих объятиях, не желая отпускать от себя, как будто хотел впечатать его в свое тело.

– Прости, что сдернул тебя. Садись, — отец кивнул на стул. – Приболел я некстати…

– А что случилось? Сердце?

– Врачи говорят – инфаркт. Так что Швейцария моя накрылась медным тазом.

– Инфаркт?! – глаза у Романа расширились.

– Да, малыш… Ты не переживай так, Рома. Сегодня ночью стало плохо, вызвал «неотложку», привезли сюда. Ты знаешь, — отец как-то виновато, словно стыдясь, улыбнулся, — я испугался, что больше не увижу тебя, поэтому и позвонил. Я так рад, что ты приехал… Как у тебя дела?

– Нормально. Ты скажи, что-то нужно? Деньги, специалисты, лекарства?

– Здесь все есть, — махнул рукой отец и взял сына за руку. – Знаешь, мне хочется тебе что-то сказать… Что-то очень важное, но я не могу придумать, что… — Он опять виновато улыбнулся. – Ты знаешь… ты прости, что у нас с тобой как-то не очень получалось вместе где-то бывать… Ты ко мне приходить-то будешь?

– Да, па, я каждый день буду приходить, ты не переживай, — сказал Роман, присаживаясь на стул около кровати.

Николай Васильевич грустно улыбнулся и потрепал сына по волосам:

– Да я не об этом…

– А о чем? – спросил Карелин-младший.

Отец махнул рукой:

– А, ладно…

– Что тебе принести? – спросил Роман, так ничего и не поняв.

– На твое усмотрение.

Они немного помолчали.

– Видишь как все неожиданно… — опять заговорил отец. – Вчера еще скакал, как конь, а ночью плохо стало… Так, глядишь, и туда пора.

У Романа опять кольнуло в груди. Зачем отец так говорит?

– Ты же крепкий, пап… Ты же всю жизнь спортом занимался. Обойдется. Мы с тобой еще на Байкал летом сгоняем. Помнишь, как тогда?

– Помню, помню… Эх, рыбалочка отличная у нас была… А как ты в воду упал за рыбиной, помнишь?

– Не упал, а прыгнул!

– Ну да, да… Прыгнул. Может, и правда, ничего, обойдется? – вздохнул Николай Васильевич.

– Да конечно, пап. Нормально все будет. Ты скажи, что нужно, я достану. Кому позвонить?

– Я уже позвонил, кому надо. Ты не беспокойся. Иди домой, сынок, завтра придешь. Иди, отдыхай.

– Я завтра приду обязательно.

– Я буду ждать. Иди. У тебя усталый вид. Наотдыхался, видать, там по самое некуда, – улыбнулся отец и потрепал сына по щеке. — За меня не беспокойся. Тут есть, кому за мной присмотреть.

Роман поднялся, пожал отцу руку, и в глаза опять бросилась старческая желтая кожа и синие взбухшие вены. Когда он уже был на пороге, отец окликнул его.

– Да, пап? – обернулся Роман, готовый прийти на помощь.

– Ты молодец. Я горжусь тобой.

Роман замешкался, надо было что-то ответить, но от усталости и переживаний слова не шли на ум.

– До завтра, — сказал он, закрыл дверь и пошел по больничному коридору.

– Молодой человек, вы почему без халата? – окликнула его медсестра.

– Забыл, — коротко ответил Роман, подходя к лифту. В ногах была странная слабость.

В эту ночь он спал, как убитый. Ему ничего не снилось, кажется, он даже ни разу не повернулся во сне – во всяком случае, открыв в десять глаза, он обнаружил, что лежит в той же позе, в какой и заснул. В голове был полный сумбур, он напрочь забыл о том, что было накануне. Некоторое время Роман лежал, растирая лицо руками и вспоминая, каким образом он оказался в Москве. И вдруг как раскаленным шилом: отец! Роман вскочил, наскоро умылся и прыгнул в машину.

Он открыл дверь и в недоумении замер на пороге. Палата пуста. Роман выглянул в коридор, Нет, он не ошибся номером. Но в палате никого не было, а полосатый матрац был свернут рулоном и лежал на пружинном днище кровати. Роман прошел на сестринский пост.

– Извините, — обратился он к медсестре, что-то писавшей на зеленоватых листах толстой книги. – В триста семнадцатой лежал мой отец. Его перевели?

Медсестра посмотрела на него, хотела что-то сказать, но, видимо, передумала и указала на дверь в конце коридора:

– Пройдите в ординаторскую, пожалуйста. Доктор Ковригин Андрей Васильевич. Он вам все скажет.

Ковригин не сразу ответил на вопрос Романа. Он встал, постоял немного молча, держа руки в карманах и поджимая губы.

– Ваш отец скончался сегодня в восемь утра, — наконец, сказал он.

– Как — скончался?! – Роман почувствовал, как горячая волна бросилась в лицо. – Я же с ним… вчера вечером… Все же нормально было…

– Роман Николаевич… Поверьте, мне не легко сообщать вам эту весть… К сожалению, состояние вашего отца было крайне тяжелым, — он взял со стола какую-то бумагу и протянул Роману. – Это предварительное заключение…

– Подождите… — Роман прижал к виску ладонь, пытаясь сосредоточиться. — А где он сейчас?

– В морге. Ждем товарищей из Горкома… Все же ваш отец был видный партийный работник… Видимо, будет официальная часть…

– Я могу его увидеть? – спросил Роман изменившимся голосом.

– Да, конечно. Я выпишу вам пропуск. Морг находится в пятидесяти метрах от этого корпуса. Одноэтажное серое здание. Как выйдете отсюда – налево и прямо. Его видно издали.

Подойдя к лестнице, Роман немного постоял на верхней ступеньке и повернул к лифту. Спускаясь на первый этаж, он чувствовал, как неприятно дрожат ноги и как сильно бьется сердце. Выйдя из корпуса, он несколько раз вдохнул полной грудью – холодный колючий воздух придал сил, и он пошел к виднеющемуся среди деревьев серому слепому зданию. Еще на подходе, метров за десять, Роман почувствовал отвратительный тошнотворно-сладкий запах формалина — запах смерти. Он был настолько отвратителен, что хотелось убежать подальше, лишь бы не ощущать его. Карелин открыл тяжелую, обитую оцинкованным железом дверь и очутился в холодном, до крайности неприятном помещении. Санитар, на халате которого были видны застиранные капли крови, наколол пропуск на обычную канцелярскую иглу, на которые в магазинах накалывают чеки, и впустил Карелина в убогое серое помещение с низким потолком. Здесь было еще холоднее. Обложенные серо-голубым кафелем стены усиливали ощущение холода. Металлические холодные столы отражали тусклый свет круглых матово-желтых плафонов, внутри которых темной массой покоились мертвые мухи. Эмалированные, с отколами лотки, в которых лежат хирургические инструменты, обычные магазинные весы («Интересно, зачем они здесь?»), анатомические плакаты… и всепроникающая вонь формалина. Это царство смерти наводило на Романа страх, а при виде старых выщербленных скальпелей перехватывало дыхание и появлялось ощущение нехорошей пустоты под ложечкой.

– Нервы крепкие? – спросил санитар.

– Что?

– Нервы крепкие? А то у нас тут и мужики падают.

Роман не ответил. Он, не отрываясь, смотрел на один из столов, на котором лежало тело, с головой накрытое серой застиранной простыней с выцветшим от хлорки прямоугольным штампом. Догадаться, что отец именно там, было не сложно. Других тел в морге не было. Карелин медленно подошел к этому столу. Санитар откинул простыню, и в первый момент Роман почувствовал, как замерло сердце, пропустив один или два удара. Отец… Его отец, с которым он еще вчера разговаривал, держал его за руку, который еще вчера улыбался ему и обнимал его, нагой лежал на плоском металлическом столе, стиснув посеревшие губы, застывший, какой-то желтый, с синяками под глазами, с заострившимся носом, постаревший лет на двадцать. Все это было странно и не воспринималось умом. Карелин смотрел на тело отца и невольно ждал, что тот вот-вот шевельнется или вздохнет, но тело было неподвижно. «Вот она, смерть, — подумал Роман, — тело. Тело… Пустое безжизненное тело… И это – мой отец… Посредством этого тела он дал жизнь мне… Я – его продолжение. И когда-нибудь я точно так же буду лежать, холодный и застывший…» Он осторожно коснулся плеча покойника и от неожиданности отдернул ладонь – тело на самом деле источало холод и было твердым, словно сведенным последней судорогой. Вдруг он заметил на ладони отца что-то чернильно-синее. Это были цифры, полустертые, слабо различимые. Как следует присмотревшись, Роман прочитал: 163 38 91.

– Это вы номер написали? – спросил он у санитара.

Тот глянул на цифры.

– Не‑е. Мы на клиентах ничего не пишем. У нас для этого бирки есть – он приподнял простыню с другого края и показал прицепленную к большому пальцу правой ноги бирку. «Карелин Николай Васильевич…» — успел прочитать Роман.

– А кто это написал?

– Да сам он, поди, и написал. Вон, чернила-то расплылись от пота. Значит, при жизни написано. Мы его еще не обмывали, как поступил, такой и есть. Нет, у нас тут ничего не пишут…

Карелин немного подумал. Эта странная надпись показалась ему кощунственной, как номер на руке узника концлагеря. «Зачем он это сделал?»

– А есть чем стереть?

Санитар взял какую-то губку, намылил её, потер ладонь покойного и показал Роману – надпись исчезла.

Вдруг на входе раздался какой-то странный, режущий тишину морга шум.

Роман вздрогнул. Двери открылись, и трое мужчин в черных официальных костюмах с красно-черными повязками на рукавах вошли в помещение. При виде их санитар напрягся и почти что замер по стойке «смирно».

– Карелин, первый секретарь горкома? — приказным тоном с ленцой в голосе спросил один из вошедших.

– Вот он, — угодливо, едва ли не с поклоном посторонился работник морга. Спрашивавший бросил короткий взгляд на умершего и обратился к Роману:

– А вы кто?

В его голосе улавливались нотки человека, привыкшего держать под контролем людей и события. «Ох, ё‑мое!», — подумал Роман.

– Я – сын Николая Васильевича.

– Ах, простите, не признал вас при таком освещении, — с ухмылкой отозвался тот.

– А мы разве встречались? – тоном человека, не позволяющего на себя «наехать», спросил Роман.

– Да помилуйте, — широко заулыбался чернокостюмный незнакомец. – Вы меня, может, и не помните, а я вас очень хорошо помню… Точнее, знаю, — и он издал странный, выдавленный из себя смешок, которым люди обычно дают понять, что тема исчерпана, и развивать её не рекомендуется. У Романа зачесались кулаки. Как смеет этот прыщ смеяться тут, над телом его отца?!

– А вы кто? – спросил он, чуть наклонив голову вперед и исподлобья глядя на веселого незнакомца. Тот мгновенно посерьезнел, улыбку словно смахнули с его лица, как будто другую маску надели.

– Я? Да я по официальной части… Надо же достойно проводить Николая Васильевича, светлая ему память… А я как раз занимаюсь решением таких печальных вопросов. Мы с товарищами… — Он оглянулся на двух своих спутников, маячивших за его спиной.

– По официальной? – перебил его Роман. – Так вот, я вас попрошу всю официальную часть согласовать со мной.

– Боюсь, вы опоздали со своим пожеланием, молодой человек. Дело в том, что сценарий похорон у нас для всех один и тот же. Все отработано до мелочей. Вы, конечно, как родственник, можете попросить внести какие-либо изменения… Но это не приветствуется. Гости все люди занятые, сами понимаете. Первые лица государства и города. У них каждая секунда расписана на месяц вперед. Не слесаря, поди, хороним, а видного партийного деятеля. А с другой стороны – все учтено. Прощание, митинг, погребение, салют, поминки… Чего еще-то надо? Надеюсь, — он презрительно хмыкнул, — вы в церкви его отпевать не собираетесь?

Презрительный тон незнакомца вывел Романа из себя, он с трудом удерживался от того, чтобы не накинуться на него с кулаками. Ничего не ответив, он, чтобы быстрей успокоиться, вышел из морга и вернулся в больницу – надо было забрать вещи отца. Работница камеры хранения достала полиэтиленовый пакет и выложила перед Романом одежду отца и какие-то вещи по мелочи: обручальное кольцо, сотовый телефон, очки с очечником, часы, носовой платок…

– Расписывайтесь.

Роман взял ручку, подвинул ближе к себе расписку и вдруг замер.

– Книжка.

– Что? – переспросила женщина.

– У него была записная книжка. Её здесь нет.

– Как это нет? Все на месте.

– Я же сказал – нет записной книжки. В кожаном переплете. Коричневая, корешок замшевый.

– Молодой человек, мне что передали – все тут. А вы уверены в том, что ваш отец взял эту книжку в больницу?

– Я вчера был здесь и видел её у него в палате на столе. Она была.

– Ну, так, может, забыли передать? Вы же понимаете, у нас не какая-то там забегаловка. За воровство накажут так, что мало не будет. Да и кому книжка понадобилась? Сотовый, вон, не взяли, а книжку взяли? Вы сходите в палату, может, она там и лежит. Бывает такое… В сторонку положили куда-нибудь, да и забыли.

Роман вошел в палату. Кастелянша застилала чистую постель.

– Извините, а вы сегодня убирали утром здесь?

– Я. А что случилось?

– Не видели в палате книжку записную? Кожаный коричневый переплет.

– Нет, не видела. А вы сын, должно быть, Николая Васильевича? Вы знаете, я книжку эту видела у него. Он когда поступил, я его принимала, все белье выдала ему. И видела у него эту книжечку. Еще подумала, что, наверное, из-за границы привезли, такая красивая. Он её все время держал при себе. А потом не видела больше. Обратитесь к сестре-хозяйке, она вещи его собирала, может, подскажет что.

Разговор с сестрой-хозяйкой никаких положительных результатов не дал. Она тоже подтвердила, что книжечку видела, но когда утром стала собирать вещи покойного, ее уже не было.

– Не мог он её никому передать? – спросила она.

– А кто к нему приходил?

– Список посетителей у охраны, идите к ним.

Домой Роман попал только около четырех дня. История с книжкой выходила загадочная. К отцу за полтора дня, проведенные им в больнице, судя по записям на вахте, никто не приходил. Единственным посетителем был сам Роман. После смерти отца записная книжка таинственным образом исчезла. Куда и почему? Роман никогда не интересовался содержанием этой книжки: как-то пару раз видел её открытой, и ему показалось, что это обычный личный телефонный справочник, не представляющий никакого интереса для непосвященного человека. Можно было плюнуть на него, махнуть рукой, но сейчас, когда отца не стало, каждая его вещь приобретала в глаза Романа особую ценность. Это уже дело принципа – вернуть блокнот. В больнице он дошел до главврача, который долго извинялся, пожимал плечами и вздыхал, выражая то соболезнования, то недоумение по поводу такого неприятного инцидента. Роман написал заявление по факту пропажи книжки, главврач пообещал принять все меры и наказать виновных. Карелин вернулся домой страшно уставшим от всех этих разборок, с больной головой, снял куртку, швырнул её в угол прихожей, прошел на кухню, поставил на плиту чайник, достал две чашки.

– Па, чай будешь? – крикнул он по привычке и замер, слушая тишину. Ему никто не ответил. «Его же нет». Сердце сжалось в груди с такой болью, что стало трудно дышать. Роман, цепляясь за стол, дополз до окна и открыл форточку, но поток морозного воздуха не освежил его. Дышать было больно. Он, боясь потерять сознание, буквально усилием воли заставлял себя делать вдохи, упершись кулаками в подоконник. «О, как же больно! – мысленно воскликнул он. – А я и не знал, что сердце может так болеть». Наконец, боль стала отпускать, дышать стало легче. Роман вернулся к плите, выключил зашумевший чайник, налил себе чаю и сел за стол, задумчиво глядя на две синие с золотыми драконами чашки…

Следующий день прошел в тягостном ожидании. Роман был избавлен ото всех хлопот — отца со всеми подобающими почестями хоронила родная партия. За Романом даже прислали горкомовскую «Волгу». Он приехал в «белый дом» к десяти. На фасаде здания висел огромный портрет Николая Васильевича, убранный широкими черными лентами. У входа по обеим сторонам от двери стояли большие еловые венки. Охрана горкома была усилена, «Волгу» останавливали трижды, просили предъявить пропуск на похороны, сверяли имя Романа со списком приглашенных. Один за другим подъезжали черные лимузины, из которых, прячась за спины телохранителей, выходили первые лица государства и города. Из динамиков, силясь перекричать метель, горестно выкрикивала траурная музыка. Роман прошел в здание и поднялся на третий этаж, в зал заседаний. Шторы были приспущены, и в помещении царил полумрак, разбавляемый лишь подсветкой высокого, застеленного черной драпировкой постамента. Резной лакированный гроб с открывающейся вверх крышкой и атласной складчатой обивкой скорее был похож на дорогой предмет мебели, чем на смертное ложе. Увидев отца издали, Роман был удивлен – он показался ему помолодевшим. Но, подойдя ближе, Карелин–младший разочаровался – на лице покойного лежал толстый слой грима. Даже губы были накрашены. Выглядело это отвратительно и вульгарно — отец был похож на дешевую грубо раскрашенную куклу. В зале, временно переоборудованном в траурный, тоже омерзительно пахло формалином. Не помогали даже расставленные по углам банки с какой-то замоченной травой и еловые венки. К этому запаху примешивался запах нашатыря и валидола – какая-то из женщин, пришедших на прощание, упала в обморок. Распорядитель встретил Романа и проводил его ко гробу, около которого было поставлено несколько стульев. «Для чего их столько? – подумал Роман. – Я же один». Ровно в десять двери зала открыли для посетителей. Карелин отрешенно сидел на стуле, почти не слушая бесцветные слова соболезнований, с которыми к нему обращались бывшие соратники отца. Эта напыщенная, показушно-скорбная церемония вызывала у него отвращение, ведь все можно было сделать гораздо проще, можно было обойтись без этого зала и этих огромных черных бантов, без почетного караула, без этой безликой однообразной черной толпы, непонятно что делающей здесь… Все это мешало Роману самому попрощаться с отцом так, как это надо было сделать, как он хотел, как требовала его душа. Но кругом были посторонние люди. А отец всегда учил его не показывать своей слабости.

Роман задумался и очнулся от прикосновения чьих-то рук. Он поднял голову. К нему склонилась домработница отца, Мария Федоровна.

– Ромушка, пойдем, сынок… Все уже, закрывают.

Роман встал и на занемевших ногах, поддерживаемый заботливыми руками Марии Федоровны, направился к выходу.

– Вынос завтра в десять, — сказал ему какой-то низенький мужчина в круглых ленноновских очках. – Вы должны быть здесь в половине десятого.

Роман кивнул.

Вернувшись домой, он, едва не падая от усталости, из последних сил принял душ – в волосы впитался запах формалина – и сразу лег спать, утомленный горкомовской обстановкой. Проснулся рано утром, в шесть, оттого, что замерз. Но вставать и закрывать форточку было лень. Он дотянулся до одежды, не вылезая из-под одеяла, натянул на себя свитер и опять заснул. Открыл глаза в четверть десятого, вскочил, наскоро умылся, бросил пропахший потом свитер в стирку, на ходу оделся – внизу уже ждал водитель на горкомовской «Волге», — набросил на плечи куртку и поехал в «белый дом».

В зале стояла какая-то сдержанная суета. Люди, стараясь хранить выражение глубокой скорби, сбивались в кучки по нескольку человек и шепотом переговаривались друг с другом. В этих едва слышных переговорах то и дело мелькали фамилии – партийная городская верхушка обсуждала возможные кандидатуры на освободившееся место «первого». Откуда-то снизу доносились какофонические звуки оркестра – музыканты настраивали инструменты. Наконец, в зал вошли несколько крепких мужчин в черной одежде и приблизились ко гробу. Все смолкли. Вошедшие привычным отработанным движением подняли гроб и замерли, ожидая команды к выносу.

Когда гроб под раздирающую душу музыку понесли к катафалку, у Романа закружилась голова. Ему очень хотелось уйти, но надо было держать марку, отстоять еще митинг на кладбище. На улице было холодно, от толпы валил густой пар, официальные лица потихоньку топтались на наспех установленной черной трибуне, с нетерпением выслушивая хвалебные речи в честь покойного. Роман не слушал выступающих, его взгляд то и дело скользил по толпе стоящих вокруг могилы людей. Он все же надеялся, что мать придет проститься, и может быть, хотя бы у гроба произойдет примирение. Но её не было. Наконец, дали команду прощаться с покойным. Роман подошел, посмотрел на замерзшее лицо отца и поцеловал его в ледяной лоб.

– Прости, папа… — шепнул он. Где-то в груди что-то надорвалось и зазвенело щемящим душу болезненным звоном, как лопнувшая струна.

Он стоял у могилы до последнего. Уже убрали лифт, уже насыпали холм, уже укрыли его венками, а он все стоял, пронизывая взглядом мерзлую землю. Он не плакал, но сердце разрывалось от рыданий. Хотелось закрыть глаза и провалиться куда-нибудь в лето, в весну, чтобы не видеть всего этого, не знать, не чувствовать. Кто-то взял его под руку:

– Роман Николаевич… Пора…

– Роман Николаевич!

Его почти насильно развернули и увели в машину.

В горкомовской столовой было какое-то слегка сдерживаемое оживление. Ради приличия люди еще пытались сохранять траур на лицах, но получалось не очень хорошо. Прибывшие на поминки явно расслабились – покойника схоронили, теперь можно и о своих насущных проблемах поговорить. Пару раз до Романа даже донеслись приглушенные смешки. Приглашенные уже рассаживались за столы, уже позвякивали вилки и ложки, кое-кто торопился согреться водочкой. Романа охватило чувство, что он тут лишний. На него никто не обращал внимания. Собравшимся, по большому счету, было не только не до него, но и не до своего умершего соратника. Не то чтобы Роман не знал, как себя вести среди этих людей – ему было неловко, как будто он ошибся дверью и зашел туда, где его никто не ждал, где он никому не нужен. Здесь варилась какая-то их собственная каша. Небольшой шум у дверей отвлек его от тягостных размышлений. Он обернулся. Охрана не впускала в столовую какую-то женщину.

– …Я же с ним двадцать пять лет! – умоляюще говорила та. Роман присмотрелся.

– Ромушка, скажи ты им! – повернулась к нему женщина. Это была Мария Федоровна.

– Пропустите её, она со мной, — сказал Карелин. Охранники разом отступили. Мария Федоровна, вытирая платком глаза, подошла к нему.

– Двадцать пять лет под одной крышей… Тебя растила, можно сказать… И не помянуть Николая Васильевича…

– Не расстраивайтесь. Проходите, — Роман взял её под руку и подвел к столам.

– Спасибо тебе, Ромушка…

– Роман Николаевич! Сюда, пожалуйста! – к нему подошел человек и проводил за главный стол, за которым Роман увидел нескольких людей, хорошо знакомых по телевизионным репортажам об очередном прошедшем пленуме. Некоторые из них бросили на него равнодушные взгляды и тут же вернулись к своим разговорам, другие вовсе не заметили его присутствия. Минут через десять, когда все места уже были заняты, кто-то постучал вилкой по графину, призывая к тишине. Официанты бесшумно скользили между столов, наливая в рюмки водку и раскладывая на тарелки дымящиеся блины. Роман сидел, низко склонив голову. Он не слушал, что говорили чиновники о его отце. Эти пустые, дежурные, повторяемые от похорон к похоронам слова, не наполненные ровным счетом никакими чувствами, пролетали мимо и растворялись в воздухе где-то под потолком, среди обвитых черным атласом люстр. Чья-то рука из-за спины налила в рюмку водки. Роман машинально взялся за стопку.

– Роман Николаевич, Роман Николаевич! – зашептал кто-то рядом. Он обернулся.

– Вам слово! – прошептал сидящий слева мужчина, едва не касаясь губами его уха. Роман обвел взглядом зал. Все смотрели на него, держа наготове наполненные рюмки. Он поднялся. «Из всех вас, сидящих здесь, только я один любил его, — подумал Роман. – Но что сказать? Я не знаю, что можно тут сказать. Я любил его. Но вам это по барабану. Я должен произнести что-то официальное…Что?» — Он, силясь собраться с мыслями, поднес руку к голове.

– Обморок, обморок! – услышал он чей-то крик. «У кого обморок?» — подумал Роман, хотел посмотреть, что случилось, и неожиданно провалился в серую тягучую мглу.

– Очнулся, очнулся…

Голос, произнесший эти слова, показался Роману знакомым. Он хотел открыть глаза, но не смог. Он глубоко вздохнул и почувствовал, как кто-то взял его за запястье.

– Ничего, ничего… нервное напряжение, да еще, видимо, не ел ничего, — сказал какой-то мужчина.

«Кто вы?» — подумал Роман, и на этот раз ему все же удалось приоткрыть глаза. Он понял, что лежит на диване в каком-то кабинете, рядом, держа его за руку, сидел мужчина в белом халате и медицинском колпаке, а у изголовья стояла Мария Федоровна.

– Как вы себя чувствуете? – спросил врач.

– Слабость, — только и смог сказать Роман.

– Он чувствительный очень, — стонущим голосом проговорила Мария Федоровна. – Разнервничался…

– Ничего, это пройдет. Сегодня вам следует провести день в покое. Возвращайтесь домой и ложитесь спать. Только обязательно как следует поешьте.

– А там… поминки…

– Обойдутся без тебя, Ромушка, — сказала Мария Федоровна. – Им и не до тебя. Никто внимания не оборотит, что тебя нет. Забыли уж, поди.

Врач тем временем измерил давление.

– Ну вот, циферки поползли вверх… — Он обратился к Марии Федоровне. – Вы не могли бы попросить, чтобы принесли чашку горячего чаю покрепче?

– Да-да, сейчас, — домработница ушла и вернулась через три минуты с большой чашкой в руках. Врач помог ему сесть. Непослушными пальцами Роман застегнул рубашку на груди. Мария Федоровна по глотку поила его сладким, почти приторным, обжигающим губы чаем и совала ему в рот кусочки шоколада. Роман терпеть не мог шоколад, но тут пришлось подчиниться. Морщась, он жевал горькие плиточки, едва сдерживая приступы тошноты.

– Вы спортом занимаетесь? – спросил врач.

– Да.

– Каким?

– Айкидо и плавание.

– Вам в ближайшее время надо в обязательном порядке обратиться за консультацией к хорошему кардиологу, — продолжал медик. – У вас спортивная брадикардия, могут быть проблемы. Необходимо провести суточный мониторинг работы сердца. Я полагаю, что обморок в большей степени вызван голодом, но все же сердце надо проверить. Пока вы молоды, вы можете не ощущать каких-то тревожных симптомов, а когда они проявят себя, может быть уже поздно. Вы поняли меня? – он наклонился к Роману так низко, что тот почувствовал его дыхание на своем лице.

– Да, — тихо ответил Роман. – Я схожу к кардиологу.

– Ну вот и хорошо. Как самочувствие?

– Лучше.

– Я тогда, пожалуй, пойду… С вашего позволения.

– Да, спасибо. Подождите, — Роман достал бумажник и протянул врачу стодолларовую купюру. Тот покраснел, испуганно оглянулся назад.

– Ну что вы, не стоит…– смущенно пробормотал он, пряча деньги в карман брюк.

– Да ты что ж ему столько денег-то сунул?! – ужаснулась домработница, когда врач ушел. – Дал бы ему рублей двести, хватило бы с него!

– Пусть, — махнул рукой Роман. – Наверняка семья, дети… Хоть колбасы им купит нормальной.

– Добрый ты , Рома… Не в меру добрый, — покачала головой Мария Федоровна.

– Теть Маш, такси мне вызовите, — перевел Роман тему.

– Домой поедешь? Мне поехать с тобой?

– Да нет, не надо. Ничего, все нормально будет.

– Давай, я тебе хоть поесть соберу.

– Ну, соберите.

Через двадцать минут Карелин с тяжелым пакетом в руках сел в такси. Горком с его чопорной суетой остался позади. Роман чувствовал облегчение – ему не придется сидеть на поминках до конца, не придется видеть пьяные рожи «скорбящих единомышленников», слышать тупые анекдоты и пошлые шутки. Под конец поминок они уже забудут, по какому поводу собрались, и траурная трапеза перейдет в обычное пьяное застолье. Желтая «Волга» успокаивающе скрипела покрышками по снегу, и, хотя недавние события, микрофонные речи и завывание траурного оркестра все еще прорывались в сознание, Роман даже начал подремывать на широком заднем диване автомобиля. «А мать так и не пришла…»

Таксист, остановился около полосатого красно-белого шлагбаума. Дальше его не пропустят – подъехать к домам «особого значения» могли только обладатели специальных пропусков. Карелин вышел из машины, показал пропуск и пошел к своему дому. Зайдя в подъезд, он заглянул в почтовый ящик. Пусто. Роман поднялся на лифте на шестой этаж, открыл дверь квартиры, сделал шаг в коридор и замер. Что-то было не так. Несколько секунд он стоял и осматривался, стараясь понять, что вызвало у него это чувство тревоги. Через секунду понял – в квартире тепло. Три дня назад, почувствовав себя плохо, он открыл форточку, и он совершенно точно знал, что не закрывал её. И еще более точно он помнил холод, нашедший с улицы – под утро этот холод пробрался даже под толстое мериносовое одеяло. А сейчас холода не было. Карелин прошел на кухню. Форточка закрыта. В квартире кто-то был. Роман вернулся к двери и внимательно осмотрел замок. Ни царапин, ни следов взлома. Значит, у того, кто побывал здесь, имелся ключ. Ключ! В больнице среди вещей не было ключа. Значит, пропажа записной книжки не есть досадное недоразумение. Вместе с книжкой пропал и ключ. Отец был один, уезжая в больницу, он непременно взял бы ключ с собой. Роман спустился на первый этаж, подошел к охраннику.

– Сегодня кто-нибудь меня спрашивал?

– Спрашивали. Какие-то двое, лет так по сорок-сорок пять. Как будто военные, но одеты в гражданское.

– В черном?

– В черном. А вы их знаете?

– Догадываюсь, — ответил Роман. – Они представились?

– Нет. Просто спросили, дома ли вы. Я сказал, что вас нет, они ушли.

– Видеозапись можно посмотреть?

– Да, конечно, — охранник пригласил его в свою комнатушку, отмотал запись. – Вот они.

Роман смотрел на экран. 10:15. Незваные гости точно знали, что Роман на похоронах. И они точно знали, где стоит камера – все время держатся либо спиной, либо боком к ней. «Во что я влип?» — подумал Роман. Запись ничего необычного не показала. Посетители задержались у пункта охраны ровно настолько, чтобы задать один короткий вопрос и получить короткий ответ. И ушли. «Они ушли, но затем все равно проникли в квартиру. Как? Через соседний подъезд. По крыше. Сделать это просто. Показали охраннику «корочки»… Конечно… Военные в штатском». У Романа пересохло в горле. Даже отец боялся этих «военных в штатском». Люди, обладающие реальной властью в стране. Не те, кто с Мавзолея механически машет ручкой в перчатке на параде, а те, кто незаметен в обычной жизни, мелькает незапоминающимся пятном среди встречной толпы, мимо кого проходишь и через секунду уже не можешь вспомнить – а видел ли ты это лицо, или тебе только показалось? Огромная армия хранителей безопасности системы. Собственно, они и есть система, её основа, её стержень, её структура. Гигантский, разросшийся и протянувший свои щупальца во все сферы деятельности спрут по названию КГБ.

Роман поднялся на лифте на верхний, двенадцатый этаж, подошел к металлической лесенке, ведущей на крышу. Внешне все было в порядке, но едва он тронул сетчатую дверцу, как дужка замка, блеснув сломанной петелькой, выскочила из гнезда. Так и есть. Через крышу. Карелин несколько минут в задумчивости стоял на площадке. Что делать? Позвонить в милицию? Эти структуры тесно взаимосвязаны. Милиция «ходит» под КГБ-шниками. О том, что он догадался о непрошеных визитерах, мгновенно станет известно, и это может повлечь самые непредсказуемые последствия. Не звонить? А как обезопасить себя? Посоветоваться было не с кем. Он опять с горечью подумал, что отца больше нет. Уж кто-кто, а отец дал бы нужный совет и подсказал бы, как действовать. Наконец, решив, что со звонком в милицию, что без звонка он останется одинаково беззащитен, Роман вернулся в квартиру.

На первый взгляд, все было в порядке. Того хаоса, который обычно показывают в фильмах после обысков или грабежей, не было. Вроде все стояло на своих местах, но в то же время кое-что было по-другому. Закрыта форточка. Стул чуть отодвинут от стола. Картина на стене висит, слегка покривившись. Стеклянная дверца серванта неплотно закрыта. Тот, кто не пользовался этим сервантом регулярно, не знал маленького секрета: чтобы закрыть дверцу, её надо чуть потянуть вниз, чтобы совпали магнитные замочки. Книги… В дневном свете на пыльных стеллажах отчетливо были видны свежие полоски, прочерченные корешками вытаскиваемых томов. Что они могли искать? Деньги? Роман подошел к одному из стеллажей и сдвинул его с места. Там, в стене, был замаскированный сейф. Роман кончиком карандаша набрал код. Дверца открылась. Деньги и драгоценности на месте. Или не нашли, или, скорее всего, их интересовало не это. Он закрыл сейф, вернул на место стеллаж и плюхнулся в кожаное кресло, в котором даже при своем росте тонул с головой. Вытянув вперед длинные ноги, он устало закрыл глаза. Слабость после обморока еще ощущалась в теле. Врач посоветовал отоспаться и как следует поесть. Мысли о еде несколько встряхнули Романа. Он дотянулся до пакета, заботливо собранного Марией Федоровной, и вытащил несколько свертков. Этого ему хватит на несколько дней. Печеная в сыре свинина, стопка масляных блинов, баночка черной икры, несколько лотков с какими-то салатами, нарезка из колбасы, грудинки, окорока… Заливное! Роман улыбнулся: Мария Федоровна даже хлеба положила, позаботилась. Чай вот только не налила. Наверное, не нашла, во что. Роману лень было идти на кухню. Он поел прямо тут, в гостиной, разложив еду на коленях. Оставшееся завернул опять в фольгу и понес к холодильнику. Раскладывая по полкам лоточки и свертки, он улыбался, сам того не замечая. Его мысли порхали где-то в далеком прошлом. Он видел себя на побережье Черного моря, пятилетним мальчуганом. Отец, высокий, просто огромный, «больше всех», на своих плечах несет его к зеленоватым волнам.

– Боишься?

– Боюсь!

– А ты не бойся! Я же с тобой!

…Я же с тобой… А теперь нет его. Эта мысль вернула Романа в реальность. Отца больше нет. Теперь все будет по-другому. Нет защитника, покровителя, душевного собеседника. Роман вспомнил о таинственных визитерах и осмотрелся. Что же они могли тут искать? Раз они не тронули деньги, значит, это что-то имеет куда большую ценность, чем те суммы, которые отец хранил в сейфе. Даже на бриллианты не покусились. Документы? У Карелина-старшего целая комната, рабочий кабинет, как гордо называл её отец, была отведена под стеллажи с папками. Папок были тысячи. Каждая была аккуратно подписана собственноручно отцом, пронумерована и прошита. В них Николай Васильевич хранил протоколы заседаний за все двадцать пять лет работы в горкоме. Мать, сам Роман и Мария Федоровна были убеждены, что эта гора бумаги никому никогда не понадобится, и много раз предлагали отцу избавиться от «хлама», но тот упорно отказывался. «Мало ли что, — говорил он. – А здесь все решения, все инструкции и указания… Это мое алиби». Компроматы на кого-то из партийной верхушки? Всё может быть. Интересно, нашли или нет? Карелин набрал номер отцова друга и заместителя, Геннадия Викторовича Растаманова.

– Слушаю, — рявкнул тот в трубку. Когда-то он окончил консерваторию, подавал большие надежды как бас, но карьера затянула. Из комсоргов попал в парторги, и пошло-поехало… Тогда, еще на порогах городского комитета комсомола, они с отцом и сошлись. Так уж вышло, что отец в карьере всегда на шаг опережал Растаманова, и тот за все прошедшие годы так и не выбился выше заместителя первого секретаря горкома. «Дядя Гена» частенько в шутку называл себя крестным Романа, баловал мальчишку дорогими подарками и диковинными заграничными игрушками, привозимыми из командировок. Когда Роман вырос, он стал относиться к «крестному» уже не с таким трепетом, поняв, что «дядя Гена» человек с двойным дном, и что за отношения на самом деле были между ним и отцом – не понятно. Но иногда все же Роман мог позвонить ему по своим личным делам, чтобы не загружать отца просьбами выбить еще одну сим-карту для сотового или сделать кому-то из друзей загранпаспорт побыстрее.

– Геннадий Викторович, добрый день…

– А, Рома… Слушаю тебя, — пьяным голосом (тоже был на похоронах) пробасил тот в трубку.

– У меня тут проблемка… Понимаете, я вернулся в квартиру, а в ней кто-то побывал, пока я был на похоронах.

Растаманов крякнул, хмыкнул, откашлялся. Ага, понятно. Неудобный вопрос.

– Ты это… Ром, забей. Ты же понимаешь, кем твой отец был. Обычное дело в таких случаях. Забудь. Ну, сам понимаешь… Безопасность и все такое…

– А что они могли искать?

– Рома, забудь! – повысил голос Растаманов. – И вообще, сынок, отдохни. Съезди куда-нибудь… Тебе, может, девочку посимпатичней найти? Есть, с кем ехать-то? А то подберем.

– Спасибо, не надо. Я все понял, — ответил Роман и положил трубку. Он почувствовал усталость и пошел в ванную. Теплая вода расслабила его окончательно, и, выйдя через полчаса из душа, едва добредя до кровати, он рухнул на неё и заснул, кажется, прежде чем его голова коснулась подушки.

Звонок… «Нет, еще слишком рано…» Опять звонок… Нет, это не будильник. Звонят в дверь. Роман приоткрыл один глаз и посмотрел на часы. Пол-одиннадцатого! Он сел, тряхнул головой, чтобы отогнать остатки сна, посмотрел на себя – как заснул вчера, замотанный в полотенце, так и проснулся. Он встал, бросил полотенце в корзину, наскоро накинул бархатный халат и подошел к двери. Какой-то круглый человек лет пятидесяти в норковой шапке и добротном пальто маячил перед глазком. Роман накинул цепочку и приоткрыл дверь.

– Роман Николаевич, я к вам, — немного смущенно заулыбался незнакомец. – Вы меня, верно, не припомните… Я заместителем вашего батюшки был… Можно войти?

Чуть помедлив, Карелин впустил гостя.

– Царьков моя фамилия. Евгений Петрович. Не припоминаете? – заискивающе заглядывая Карелину в глаза, говорил он.

– Смутно, — уклончиво ответил Роман.

– Простите, что побеспокоил… У вас сейчас трудное время… Примите мои соболезнования… Николая Васильевича всегда добрым словом буду вспоминать… Я, собственно, по какому делу… Простите, — он издал смущенный смешок. – Я насчет квартиры вашей.

– А что с квартирой? – спросил Роман. – Она же вроде не служебная. Я здесь прописан, съезжать не собираюсь. Какие-то трудности возникли?

Посетитель опять нервно усмехнулся.

– Трудностей никаких… Просто… Видите ли, я иду на повышение… Скорей всего, займу кабинет вашего отца… Что ж поделать, жизнь продолжается… Как ни жаль вашего папеньку, а солнце-то по прежнему всходит и заходит, страна живет… ну да ладно. К делу. Не хотите ли квартиру свою поменять? Отца вашего уже нет, вы один живете. Зачем вам четырехкомнатная? А я хорошую доплату дам. У меня двушка недалеко отсюда в новом доме. Дом кирпичный, потолки три с половиной метра. Для членов Политбюро строили. Вам доплаты этой и на побрякушки, и на женщин, и на курорты хватит не на один год.

За болтовней неожиданного визитера Роман и не заметил, как они переместились из коридора в гостиную. Карелин слушал Царькова и одновременно ловил себя на мысли, что тот тщательно осматривается по сторонам, словно хочет что-то увидеть.

– Двушка? – переспросил Роман, силясь уловить за несмолкаемым бормотанием гостя истинную цель его визита.

– Да, двушка. Дом кирпичный, новый, пяти лет нет, — повторил Царьков. — Получше будет, чем этот-то. Лепнина, камин в гостиной, печь изразцовая… Кухня большая-большая, хоть диван ставь. Можно посмотреть? – не дожидаясь разрешения, Царьков буквально отодвинул Романа в сторону и прошел в кабинет отца. Карелин изумленно приподнял брови, а гость бормотал о преимуществах предлагаемого обмена и продолжал шарить взглядом по мебели и стенам.

– А я даже с мебелью у вас готов купить. Чтобы вам с переездом не возиться. А то мебель дорогая, поколотят еще… У вас вон, гарнитур, смотрю, ореховый… — повернулся он к Роману. – Его разбирать-собирать мороки сколько. Да и плотники нынче сами знаете, какие – руки не из тех мест растут. Перепортят все, как пить дать. За мебель накину, разумеется… Что скажете?

– На повышение идете, значит… — Роман сложил руки на груди. – В двушке с такой должностью-то советскому чиновнику ютиться не пристало …

Царьков еще раз усмехнулся.

– Ну, вы же все правильно понимаете, Роман Николаевич… Большому кораблю, как говорится… Да, не пристало, — вдруг выпрямился он во весь рост, внезапно оказавшись не таким уж и круглым, и посмотрел Роману в глаза. – Аванс могу прямо сейчас дать. Сколько вы хотите?

– Опоздали вы, товарищ… — Роман сделал вид, что забыл имя гостя.

– Царьков. Евгений Петрович, – подсказал тот, возвращаясь к неестественно уважительному заискивающему тону.

– Да, Евгений Петрович… Квартирку-то я сторговал уже…

– Это когда же вы успели? – неподдельно изумился и при этом нахмурился Царьков.

– А вот вчера после похорон ко мне подошел один… тоже из ваших… кажется…

– И сколько же он вам предложил? – неожиданно жестким тоном спросил Царьков, прищурив светлые глаза.

– Ну, сколько предложил… — фыркнул Роман. — Кто ж о таком спрашивает?

– А вы мне скажите, я вам больше дам.

– Да я уж договорился.

– Ну, — махнул рукой Царьков. – Переиграть всегда можно. Скажете, что передумали. Ну? Аванс, хотите, прямо сейчас дам? Деньги при мне.

– Сказал же – нет, — начал выходить из себя Роман.

– Да вы подумайте.

– Знаете что, Евгений Петрович… Я сейчас не готов к этому разговору, — Роман начал оттеснять гостя в прихожую. — Я вас попрошу – оставьте меня, будьте добры, мне в себя прийти нужно.

Царьков поднял обе руки вверх и направился к двери.

– Ах, конечно-конечно… Прошу меня великодушно простить… Я ухожу, но все же надеюсь, что вы внемлете моей просьбе. Вот моя визитка, — он положил карточку на телефонный столик. – Позвоните мне обязательно. Даже если не захотите, все равно позвоните, чтобы я не надеялся. Ах, жалко квартирку-то… Когда такая возможность еще представится… Вы ведь единственный наследник Николая Васильевича?

Карелин не ответил, думая только об одном – как побыстрей выставить Царькова за дверь. Наконец, ему удалось выпроводить неприятного гостя и вернуться в кровать.

Роман заснул тревожным беспокойным сном, в котором все время его мысли крутились около загадочных цифр на руке отца. Ему мерещилось, что разгадка где-то рядом, но он никак не может ухватиться за неё. В этот тяжелый полубред-полусон врывались Растаманов, Царьков и врач «скорой помощи». Они все наперебой кричали, что квартирку надо продать, и повторяли одну и ту же фразу: «Так сколько вы хотите?» Проснулся Карелин около пяти вечера с тяжелой головой. Дневной сон всегда был для Романа тяжел, он по возможности старался избегать спать днем, но сегодня так сложилось, что без этого он не мог обойтись. Ополоснув лицо и виски холодной водой, он, не вытираясь, прошел на кухню, достал из холодильника остатки поминальных закусок, разогрел свинину в духовке и сел за стол. Пока ужинал, думал. Нет, квартиру продавать он не будет. Мало ли, что сейчас он один? Рано или поздно он все равно женится, заведет детей… Роман окинул взглядом свое жилье, в котором он теперь был полноправным хозяином. Квартира на самом деле была хорошей. Четыре просторных комнаты, балкон и лоджия, ванная комната – семь квадратных метров. Кухня – пятнадцать. Как-то, вернувшись из Англии, отец поведал, что там квартиры многоэтажные. Потом он несколько раз высказывал мысль, что было бы неплохо прикупить верхние над ними апартаменты и сделать лестницу… Даже как-то принес эскиз от архитектора. «Это было бы здорово, Ромка, — говорил он. – Я внизу, ты женишься, будешь наверху жить. И вместе, и никто никому не мешает…» «А, чего, собственно, Царьков суетится? – подумал Роман. — Ему же по вступлении в должность сразу дадут такую же, а то и получше. Нет-нет, тут дело не в жилье. Их интересует не сама квартира, а то, что она может скрывать». Его мысли опять вернулись к этим цифрам. Роман сложил грязные тарелки в посудомойку, постоял среди кухни. Может, это номер телефона? Может, это какой-то очень важный для отца телефон? Может, это номер его подруги? И он так просил сообщить ей о том, что случилось? Роман дотянулся до аппарата и набрал 163 38 91. Гудок на четвертый трубку подняла женщина, судя по голосу, лет так к пятидесяти, и Роман подумал, что, наверное, не ошибся в своих предположениях.

– Слушаю вас, — деловым тоном, через который сквозила усталость, ответила она.

– Извините… Я разбираю вещи отца и нашел в записной книжке этот номер. Просто хотел узнать, что вас связывало…

– А как звали вашего отца? – спросила женщина с еще большей усталостью в голосе.

– Николай Васильевич. Он умер четыре дня назад.

– Соболезную вам, молодой человек. Но помочь не могу. К сожалению, вашего отца я не знала.

– А как же ваш номер оказался у него записанным?

– Понятия не имею! – к усталости примешалось раздражение.

– Извините, — еще раз сказал Роман и положил трубку. Странно. Или эта женщина и впрямь не знакома с его отцом, или… или она великолепная актриса. Голова шла кругом. Походив по квартире, Карелин решил немного развеяться и съездить к матери.

Наталья Степановна встретила сына довольно холодно – она не упускала случая продемонстрировать ему свою обиду. Роман поставил на стол торт, постоял, прислонившись спиной к косяку, в двери, ведущей из коридора на кухню, понаблюдал, как мать наливает воду в чайник.

– Ма… — наконец, решился он. – А ты что на похоронах-то не была?

– А меня никто не пригласил, — ответила та заготовленной фразой. «Знала, что приеду и спрошу!» — с досадой подумал Карелин.

– Ну, ты, мам, не надо этого… Ты не первоклассница. Мне бы позвонила, я бы тебе пропуск сделал.

Наталья Степановна поджала губы.

– Дожила! – саркастически сказала она. – Сын мне пропуск на похороны мужа делать будет.

Роман покачал головой. Не пригласили – плохо, а предлагаешь свои услуги – тоже плохо.

– Ты знаешь, мам, ты лучше так и скажи – не хотела, — бросил он и сел за стол. – Нож у тебя где?

Мать молча подала ему ножик, Роман разрезал веревочку на торте.

– Ты знаешь, мама, мне кажется, что давно уже пора все забыть.

Мать молчала.

– Я не говорю, что ты должна была опять вернуться к нему… Хотя я этого, чего там скрывать, очень хотел… Но можно просто перестать ненавидеть?

– А кто тебе сказал, что я его ненавижу? – с вызовом спросила Наталья Степановна. – Я просто не хочу о нем слышать. Умер – ну что ж, пусть, как говорится, земля ему пухом, но рыдать и земле предаваться я не буду. Он умер для меня еще три года назад!

И она с выразительным стуком поставила перед ним чашку чая. «А отец меня еще на женитьбу подбивал!» — хмыкнул Роман. Чай они пили молча. Общих тем для разговора не было, а Карелину хотелось поговорить.

– А у меня все по-прежнему, — не выдержал он и попытался завести беседу. – Работаю… Жениться не собираюсь…

– Ты все с этой? – встрепенулась мать. – Как её… Таней?

– Да, я с ней. Ну, за что ты её так ненавидишь? Ты же с ней ни разу даже не разговаривала.

– Разговаривала один раз. И мне этого хватило!

Роман прекрасно помнил этот «разговор». Мать попросила отвезти её в поликлинику, а он возьми, да прибудь за ней вместе с Таней. Надо было видеть лицо Натальи Степановны, когда она увидела её на своем «законном» месте рядом с сыном. А Танька еще возьми, да и поздоровайся с ней. Всю дорогу оскорбленная Наталья Степановна молчала, потом устроила истерику с криками: «Ты меня позоришь, с кем ты связался!» — а потом месяца два не отвечала на звонки.

– Ты извини, мама, но обсуждать свою личную жизнь с тобой мне не хочется.

– Мог бы и посоветоваться, между прочим. Я тебе не посторонний человек!

«А ведешь себя, как посторонний», — подумал Карелин.

– Мам, мне уж двадцать восьмой, если ты не забыла. И я имею право встречаться, с кем хочу, никого не спрашивая. Неужели такие простые вещи надо объяснять?

Мать презрительно фыркнула и отвернулась. Молчание продолжалось минут десять. Потом Наталья Степановна заговорила каким-то чересчур спокойным тоном:

– Ромочка, а ты же у нас теперь богатый жених.

Карелин вопросительно посмотрел на неё, не понимая, к чему этот разговор.

– От отца же машина осталась, дача, квартира, денежные сбережения. Да и сейф, наверное, тоже не пустой.

– И что? – спросил Роман.

– Ну, как – что? Ты же, получается, единственный наследник. Я хоть и жена, но бывшая. Права ни на что не имею.

– И что?

– С мамой не хочешь поделиться? Не пришла такая мысль в голову?

«Ах, вот оно что!» Роман нахмурился.

– Мам, неужели у тебя к отцу никакого интереса, кроме денежного, никогда не было? – спросил он. Наталья Степановна вскочила с места и быстро подошла к окну – начала разыгрывать оскорбленные чувства. У Карелина пропало всякое желание продолжать разговор. Он отодвинул чашку с недопитым чаем.

– Ты знаешь, мама, я пойду.

Так и не услышав ответа, он встал, прошел в прихожую и надел куртку.

– А он, между прочим, тебя любил! – обиженно сказал он в направлении кухни и закрыл за собой дверь, не дождавшись ответа – его все равно не последовало бы.

Чтобы загасить неприятное чувство от визита к матери, Роман поездил по городу, заглянул в спецмагазин, купил бутылку хорошего коньяка, немного закуски («Вечером напьюсь!»), заехал к одному знакомому, взял у него тройку видеодисков – новинка, пришедшая на смену видеокассетам. Правда, достать их без хорошего блата было практически невозможно, а DVD-плееры отечественного производства продавали только участникам войны и ветеранам труда. Качество было помойное, но и за такими люди давились в очередях, простаивая под дверями магазина «Электроника» по двое суток. Отец два года назад привез из Германии «Sony», а дисками торговали из-под полы проверенные люди. Поэтому можно было смело сказать, что вечер удался. Роман никого не хотел видеть. Он в одиночестве пил коньяк, наслаждался своей депрессией и, роняя пьяные слезы, смотрел какой-то фильм, герои которого жили в разном времени, но при этом каким-то образом переписывались и в итоге влюбились друг в друга, но никак не могли встретиться, потому что их разделяла пара лет времени. Спать Роман завалился прямо перед телевизором и не раздеваясь.

Через два дня позвонил Царьков, решивший не дожидаться инициативы от Романа, и поинтересовался, не надумал ли Карелин что-нибудь с квартирой. Тот довольно резко ответил «Нет» и положил трубку. Еще через два дня Царьков позвонил опять, а потом еще. Это начало Романа раздражать. И, в очередной раз сняв трубку и опять услышав знакомое «кхе-кхе», он решил окончательно расставить все по своим местам.

– Слушаю вас, Евгений Петрович, — сказал Карелин, внутренне готовясь высказать Царькову все, что думает по ситуации.

– Да я все по нашему с вами вопросу…. Ну что, надумали квартирку продать?

– Нет!!! – рявкнул Роман. – Я её вообще продавать не собираюсь!

– Ах, напрасно, напрасно… Ну, а какая сумма вас устроила бы? Скажите уж прямо, сколько вы хотите?

– Нисколько. Я буду в ней жить.

– Ну, может, все же продадите? Что вы скажете о пятнадцати миллионах? И плюс двушка?

– Послушайте, товарищ Царьков… Не многовато ли за четырехкомнатную квартиру предлагаете? Да за такие деньги в Кремле жилье купить можно. Не старайтесь, я квартиру продавать не буду. Она дорога мне, как память об отце. И давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу! – Роман бросил трубку.

– Достали! – вслух сказал он.

После этого разговора наступила относительная тишина. Роман занимался бумажными делами – надо было выписать отца из квартиры, переписать на себя жилплощадь и номер телефона, забрать личные вещи Николая Васильевича из горкомовского кабинета, подписать какие-то бумаги, что он не имеет претензий к организаторам похорон, получить последнюю причитавшуюся отцу зарплату… Надо было еще заняться оградой на могиле и памятником. Он попробовал было обратиться в горком за содействием, но ему отказали:

– Наше дело похоронить, а уж ограды и памятники – ваша забота, — сказали ему. Пришлось самому искать хорошую мастерскую. Обзвонив с десяток контор, он нашел частного кузнеца, который пообещал сделать хорошую кованую ограду. Роман поехал на кладбище узнать размер. Нашел могилу. На занесенной снегом земле – ни одного следа. Никому не нужен. Отработанный материал. Роман горько усмехнулся, собрал в кучу успевшие поистрепаться и поблекнуть венки (самые дешевые закупили, сэкономили!), отнес их на помойку и положил на холм букет красных гвоздик. Постоял немного над заснеженным холмом: «Что я тут делаю?!» — в сознании никак не укладывалось, что отец теперь лежит там, внизу, под двумя метрами мерзлой земли. «Как же так, папа? Как же так?..» Роман достал рулетку, измерил приблизительный периметр, поднялся с корточек и посмотрел на холм. От рулетки на снегу отпечатались полосы, как рамка. Острая, как игла, боль впилась в грудь. Роман почувствовал, как задрожали губы. Он всхлипнул и вдруг неожиданно для себя разрыдался беззвучным тихим плачем. Через минуту с него сошло, он растер слезы по лицу, надел перчатки, еще немного постоял над могилой и, все еще хлюпая носом, пошел к выходу.

Подъезжая к дому, Карелин заметил в проезде «скорую». Обычное дело. Партийная элита представлена стариками «за шестьдесят». «Скорая помощь» регулярно наведывается к этим домам: у кого сердце, у кого почки, у кого печенка. Роман вошел в квартиру, и, не разуваясь, проследовал на кухню. Страшно хотелось пить. Он схватил графин и сделал несколько глотков. «Что такое?» — подумал он, ставя графин на место. Он почувствовал легкий странный запах. Во рту появился отчетливый привкус полиэтилена, стало трудно дышать, в горле начало першить, его затошнило. Роман сделал шаг к окну, чтобы открыть хотя бы форточку и тут все вокруг него завертелось, и он без сознания рухнул на пол.

…– Рома… Ро-омик…

В темноте кто-то звал его, нежно произнося имя. Карелину казалось, что глаза у него открыты, но он ничего не видел, кроме густой черноты.

– Рома, я здесь… Смотри на меня…

Он повернул голову на голос. Знакомый голос… Кто это…

– Бедненький, такой бледный… Ромушка…

Запахло спиртом, он почувствовал укол в руку…

– Сейчас очнется. Часто у него обмороки бывают? – мужской голос возник в звенящем пространстве.

– Я вижу первый раз.

Таня… Он, наконец, сообразил, чей это голос. Это Таня. Откуда она здесь? Он хотел что-то сказать, но язык его не слушался, и он смог только застонать.

– Ой, ой, ему больно, наверное…

– Нет-нет… Уколы в вену безболезненны. Он приходит в себя. Пульс уже хороший. Он никогда не жаловался на сердце?

– Нет. У него отец недавно умер, он переживал очень.

– А, понятно. На почве стресса у людей с тонкой психикой могут случаться обмороки. Ну-ка, ну-ка… открывайте глаза, молодой человек… Открывайте, открывайте…

Роман с усилием приподнял свинцовые веки. Через какую-то муть он различил силуэты. Один был в белом. Это врач. Совсем рядом еще кто-то… Таня. Она гладит его по голове и с тревогой смотрит в глаза. Ощущения возвращались довольно быстро. Размытые пятна скоро оформились в лица.

– Таня… — тихо прошептал Роман, протягивая к ней слабую дрожащую руку.

– Я здесь, милый… Все хорошо… Я с тобой.

– Я… упал…

– Да, хорошо, что я пришла. Вхожу, смотрю – ты лежишь. «Скорую» вызвала. Я так испугалась за тебя… С ним же все будет в порядке? – с тревогой спросила Таня врача. Тот утвердительно кивнул головой.

– Вам следует отдохнуть, отвлечься. Съездите куда-нибудь недельки на две на турбазу или в санаторий. Лучше в санаторий. Вам надо нервы подлечить. Стресс пережили… Раньше в обмороки падали?

– Нет. Хотя… На похоронах…

– Ну вот, видите. У вас слабая нервная система. Со стрессом организм не справляется. А может, вас в больничку отвезти? В невралгию? Денька на три хотя бы ляжете.

– Нет, мы лучше в санаторий. Правда, Ром? – спросила Таня. Карелин промолчал. Голова еще плохо соображала, что к чему.

– Ну, смотрите, — врач стал складывать в чемодан ампулы и шприцы. – Марина, давление еще раз проверь…

Появилась медсестра, измерила давление.

– Нормальное. Он уже пришел в себя.

– Что беспокоит сейчас?

– Слабость. И голова кружится.

– Пройдет. Вы давайте сейчас на диванчик… Давайте, я вам помогу.

Медики и Таня помогли ему подняться и довели до спальни. Там врач еще раз проверил пульс.

– Лет вам полных сколько?

– Двадцать семь.

– Имя свое помните?

– Да. Роман.

– Девушку помните?

– Конечно. Таня.

– Ну и хорошо. Сегодня лежать. Я дал вам успокоительное. Будет тянуть в сон. Не сопротивляйтесь, спите. Пища легкая, немного отварного мяса, творог… Некрепкий чай. Алкоголь и кофе сегодня не употребляйте. И обязательно в ближайшее время съездите в санаторий.

Медики пробыли с Романом еще минут двадцать. Врач то и дело проверял пульс и часто светил фонариком в глаза, а потом сделал ему еще один укол в вену. От крови Романа слегка замутило, медсестра сунула ему под нос ватку с нашатырем, похлопала по щекам. Потом, убедившись, что с пациентом все в порядке, эскулапы уехали, и Роман остался с Таней. Она сидела около него и держала за руку, участливо заглядывая в глаза.

– Как ты здесь оказалась-то? – спросил Карелин.

– Да к тебе шла. Соскучилась.

«Странно, — подумал Роман. – Я же вроде закрыл дверь, когда вошел».

– А дверь открыта была?

– Да. Ну, ты и напугал меня… Захожу – лежишь, весь белый… Я, честно говоря, подумала, что ты умер. Как закричу… А потом смотрю – дышишь вроде… Я «скорую» быстрей… Ну как ты?

– Да ничего. Слабость только…

– Ты знаешь, — продолжил Роман, немного помолчав. – Мне кажется, я чем-то отравился.

– В смысле?

– Я когда вошел на кухню, захотел пить. Выпил воды из графина… И, ты знаешь, я почувствовал какой-то странный запах. У меня во рту появился привкус полиэтилена. Как будто пакет расплавленный жую. Даже затошнило.

– А что ты ел перед этим?

– Да ничего. Я не едой отравился. Это что-то химическое.

– Ты хочешь сказать, тебя кто-то отравить хотел?

– Не знаю. Но только привкус этот очень хорошо помню. Я его до сих пор чувствую. Слабый, правда, уже… Такое ощущение, что я чем-то надышался.

– Ром, такое бывает. И тошнить может, если давление резко упало или, наоборот, подскочило. Поедешь в санаторий, полечишься. А я с тобой поеду. Куда ты хочешь?

– Я не знаю… Голова сейчас плохо соображает.

– А давай, я тебе чайку горячего сделаю? – предложила Таня. – Врач сказал, тебе полезно горячий чай для поднятия тонуса.

Роман чуть было не ответил пошлостью, но вовремя прикусил язык. Таня подвинула к кровати сервировочный столик, принесла чай и конфеты. Карелин лежал на кровати и наслаждался покоем. Очень хотелось отдыха. Чтобы никто не тревожил и чтобы ни о чем не думать…

– А я сегодня у тебя останусь, хорошо? – спросила Таня. – А то мало ли что…

Карелин кивнул.

– Ты когда-нибудь падала в обморок? – спросил он.

– Нет, — удивленно протянула Таня. – А что?

– Да знаешь… такое состояние странное… Как будто плывешь по какой-то серой реке. Я вот думаю – когда человек умирает, он то же самое испытывает?

– Ром! – с укором воскликнула Таня. – Хватит! Ты меня и так напугал до смерти!

Роман не ответил. Он думал об отце.

Через два дня Карелин купил путевки в санаторий Министерства вооруженных сил, и они выехали на север Подмосковья, в старинную графскую усадьбу, где к услугам отдыхающих в дополнение к лечебным процедурам были и конные прогулки, и дискотека, и бассейн, и куча прочих развлекалок. Здесь даже был настоящий бар, в котором обученные бармены в белых рубашках и бордовых «бабочках» прямо при тебе готовили коктейли, проявляя чудеса жонглирования бутылками и стаканами, и где можно было купить настоящие импортные сигареты. Здесь отдыхающие могли себя почувствовать чуть-чуть в другом мире, не с ненавязчивым советским сервисом, а с другим, слабой тенью западного. Контингент отдыхающих в основном был представлен ветеранами войны и генеральскими вдовами. Из ровесников Роман видел только одну пару, которая, похоже, решила отметить здесь медовый месяц, так что общаться было совершенно не с кем, но это и к лучшему. Поскольку официально в браке Таня и Роман не состояли, то их поселили в двух одноместных номерах. Но – ловкость рук плюс пакет с коробкой шоколадных конфет, сухой колбасой и «Мартини» для заведующей отделением — и в номере Романа в первый же вечер появилась вторая кровать. Придвинув её к уже имевшейся «по штату», они получили довольно сносное двуспальное ложе.

Карелин на самом деле почувствовал себя гораздо лучше уже спустя три дня лечения. Особенно хорошо действовали на него конные прогулки. Таня лошадей боялась, поэтому он ездил по лесу один, и в этом тоже был свой плюс – хотя бы час он не слышал бесконечного щебетания подруги. Таня радовалась улучшению его здоровья и порхала вокруг него хлопотливой бабочкой. Всеми силами девушка пыталась его развлечь, и Роман даже как-то, глядя на неё, вдруг подумал, а не жениться ли ему на ней? Они познакомились два года назад на Черном море. К концу отдыха Роман понял, что будет скучать без живой энергичной девушки и, вернувшись в Москву, продолжил знакомство с ней. Таня, как ему казалось, тоже испытывала к нему нежные чувства, во всяком случае, Роман видел, как неподдельно она переживет за него. Это было ценно, потому что все его предыдущие подруги прежде всего видели в нем достаток, положение в обществе и возможности вести сытую беззаботную жизнь. Сын первого секретаря московского горкома был завидной партией, кандидатки в невесты просто роились вокруг Карелина. Таня, конечно, тоже понимала, что знакомство с Романом дает ей неплохие перспективы, но, по крайней мере, это понимание не порождало в ней цинизма, который вынуждал остальных соискательниц из кожи вон лезть, лишь бы заполучить выгодного жениха. Роман как-то не особенно грузился мыслями о женитьбе, ему и так было неплохо, но вот, кажется, два года их отношений подошли к тому моменту, когда надо либо их прекращать, либо переводить в новое качество. От этих мыслей его отвлек звонок на сотовый. Звонил старый друг Толик Садовский.

– Ром, а ты где?

– Я в санатории. А что?

– В санатории? А в квартире кто? Танюха, что ли?

– То есть? – Роман встал с кресла.

– Да я тут под дверью пятнадцать минут уже толкусь. Свет в окнах горит, а никто не открывает.

Карелин почувствовал, как его прошибла испарина.

– Ты ничего не перепутал? Точно в моих окнах свет горит?

– Обидеть хочешь? Я что, окон твоих не знаю?

– Ты знаешь что… Ты уходи оттуда. Там нет никого, это точно. Я, наверное, забыл свет выключить, — болтал первое, что придет в голову, Роман.

– Да я уже понял, — ответил Толик каким-то упавшим голосом.

– Хорошо, что понял. Ты только уходи.

– Уже ушел.

Садовский сбросил звонок.

– Что случилось? – спросила Таня, зажигая большие розовые свечи.

– Надо в Москву съездить. Срочно.

Роман заходил по номеру, собирая вещи.

– Подожди… — Таня подошла к нему и положила руки на плечи. – Куда ты на ночь глядя, да еще выпивши?

– Такси возьму.

– Да ты что?! А потом в сводке новостей будет сообщение: «Найден труп молодого человека…» Нет, я тебя не отпущу. А завтра мы с тобой вместе съездим. Что там у тебя случилось? Свет горит в комнате? Три дня горел — погорит еще ночь, не разоришься. Давай, я ужин в номер принесу.

Роман колебался. Рациональное зерно в Таниных словах было. Все равно, если в квартиру кто-то проник, они не будут дожидаться его приезда. Нет смысла срываться на ночь глядя, и, Таня права – с хорошей дозой алкоголя в крови.

– А, уговорила… — он махнул рукой.

– Ну, вот и ладненько, — девушка сразу повеселела. – Я пошла, а ты готовься к романтическому вечеру! – И она упорхнула за дверь.

Ночь Роман почти не спал и сразу после завтрака начал собираться в столицу. Таня заметно нервничала, что-то ковырялась и никак не могла решить, что надеть, бестолково бродила по номеру, перебирая вещи и перекладывая их с места на место. Карелин уже начал раздражаться:

– Тань, побыстрее можно?

– Ой, сигареты закончились… Как нарочно, — Таня выбросила в ведро пустую пачку. – Не сердись, Ромик. Я сейчас быстренько сбегаю в бар, куплю сигарет, а ты меня тут подожди. И сразу поедем! – она чмокнула его в лоб и исчезла за дверью. Роман, чтобы успокоиться, сел в кресло и включил телевизор. «Нет, подожду жениться!» — подумал он. «Известия» закончились, и начался какой-то военный фильм. Карелин увлекся действом и спохватился только минут через двадцать пять. «А где же Танюшка-то?» – посмотрел он на часы. Бар находился в соседнем корпусе, но чтобы пройти в него, не было необходимости выходить на улицу – все шесть корпусов санатория соединялись переходами. Роман набрал номер сотового, но робот ему ответил, что абонент находится вне зоны обслуживания. Посидев еще с четверть часа, Роман оделся, запер комнату и пошел на выход, намереваясь пройти через второй корпус, чтобы встретить подругу по пути. Однако она нигде ему навстречу не попалась, более того, в баре её тоже не было.

– Скажите, — обратился Карелин к бармену, — к вам ближайшие минут сорок не приходила девушка в серой куртке и спортивной шапочке? Она сигареты должна была купить. Шапочка у неё желтая, со снежинками.

– Нет, — покачал головой бармен.

– Точно, или вы не знаете?

– Я все время за стойкой. Ко мне такая девушка не подходила.

– А мог ей кто-нибудь еще сигареты продать? Или вы один?

– Соня! – лениво крикнул бармен куда-то за угол. – Выйди на минуту.

Вышла рослая пухлая девушка в белой рубашке с бордовой «бабочкой» на шее.

– У тебя сейчас сигареты никто не покупал?

– Сейчас – это когда? – переспросила Соня, жуя жвачку и окидывая Карелина опытным оценивающим взглядом.

– Ну, вот говорят – минут сорок.

– Не‑а!

– А просто — заходила девушка – в серой куртке и в желтой шапочке? – спросил Роман.

– Нет. Не было таких.

– Вы точно помните?

– Абсолютно точно. Женщины сегодня сигареты у меня лично вообще не покупали и не спрашивали.

Это был фокус. Роман вышел в коридор. Выходит, Татьяна до бара не дошла? Куда же она могла деться? Сумка и вещи остались в номере, телефон не отвечает… Карелин не поленился – дошел до пропускного пункта и спросил у охранников, не выходила ли вышеописанная девушка сегодня за пределы санатория. Может, она решила купить сигареты в местном ларьке? Или решила зайти в магазин? Но охранники дружно мотали головами и были готовы поклясться, что никакие девушки в желтых шапочках и серых куртках сегодня через КПП не проходили.

– А есть другой выход отсюда?

– Есть, но через него не выпустят. Он для служебных автомобилей. А так — если только через забор, — пожал плечом охранник.

Карелин оценил размеры ограды. Металлические прутья толщиной сантиметра два и метра два с половиной в высоту. Даже ему с его спортивной подготовкой пришлось бы изрядно попотеть, чтобы преодолеть их. Что уж говорить о хрупкой девушке в сапожках на каблуках. Роман вернулся в номер, надеясь, что, может, Таня ждет его там. Но её по-прежнему не было, а телефон по-прежнему был недоступен. Карелин зашел в ванную и, пока мыл руки, бросил случайный взгляд в мусорное ведро. Что-то в нем привлекло его внимание. Он наклонился и приподнял пакет, лежащий сверху. Под пакетом обнаружилось несколько нетронутых сигарет. В полном недоумении Карелин опять сел перед телевизором. Что за шутки? Танька выкинула почти половину пачки сигарет, а потом пошла в бар, чтобы купить новых? Похоже, что ей был нужен предлог выйти из номера… Что за интрига? «Когда встречу, устрою ей разбор полетов!» — решил Роман. Он уже был здорово рассержен. Может, Таня просто не хотела, чтобы он уезжал? Понимая, что Карелин по-доброму на это не согласиться, решила прибегнуть к такому странному способу удержать его здесь? Кто поймет этих женщин…

Прошло еще с полчаса. Раздражение Карелина понемногу угасло и сменилось на беспокойство. Таня так и не появилась. Роман заглянул в комнату к медсестрам – не искала ли? Нет. Никто не спрашивал. Видя его недоуменное лицо, медсестры сочувственно спросили:

– А что случилось?

– Пошла за сигаретами в бар и не вернулась.

– И давно?

– Да уж почти два часа прошло.

Сестрички подивились, покачали головами.

– Ну, пропасть она не могла. У нас же тут санаторий все-таки… И заблудиться не могла. Может, обиделась на что и сама уехала без вас?

– И вещи оставила?

– Ну, подождите её еще. Может, придет. Может, решила в поселок выйти. Мало ли что девушке в голову могло прийти. Вы же понимаете.

– Нет, я не понимаю, — ответил Карелин. Он опять вернулся в номер и прождал Таню еще часа три. Когда уже окончательно стало ясно, что она не придет, Карелин отправился к начальнику охраны и попросил вызвать милицию. Тому идея с милицией не понравилась.

– Давайте сначала попробуем своими силами – предложил он. Конечно, естественное желание скрыть инцидент, избежать неприятностей. Скрепя сердце, Роман согласился. «Своими силами» объявили по санаторскому радио, что гражданку такую-то в её номере ожидает товарищ Карелин Роман Николаевич. Начальник охраны лично опросил подчиненных, но они ничего нового не сообщили. Никто Татьяну не видел. Её телефон по-прежнему хранил молчание. Осторожный звонок Таниной матери позволил выяснить, что и дома она не появилась. К вечеру Роман настоял на вызове милиции. Убитый непосильными трудами «козлик» подъехал минут через тридцать. Выслушав Карелина, оперуполномоченный скривился:

– По нашим законам, мы можем начинать разыскивать человека только через трое суток после его пропажи…

Роман показал ему корочку сотрудника МИДа. Тот помолчал и, достав из папки лист бумаги, недовольно буркнул:

– Пишите заявление, — и выразительно шлепнул на стол шариковую ручку.

Роман добился, чтобы в лес отправили спасателей. Сумерки уже основательно сгустились, меры надо было принимать немедленно. Однако поиски ни к чему не привели. Татьяна пропала бесследно. Роман провел бессонную ночь в своем номере, утром к нему опять приехала милиция, следователь дотошно вызнавал, что да как, упорно пытаясь свести исчезновение девушки к личной ссоре между молодыми людьми, чем вывел Карелина из себя. Он наорал на следака, пригрозил крупными неприятностями, помянул отца и его связи. Следователь, стиснув зубы, выслушал его и наконец-то всерьез принялся за работу – начал опрашивать персонал отделения. А около полудня позвонили с КПП. Слух о том, что из санатория пропала девушка, уже разнесся по поселку, и какая-то старушка принесла охранникам желтую спортивную шапочку, найденную ею на дороге, ведущей на шоссе. «У нас в поселке таких никто не носит», — убежденно сказала она. Шапочка, действительно, была Танина.

– Её похитили, — сказал Роман, с секунду подержав вещицу в руках.

– Да бросьте вы, — хмыкнул следователь. – У нас тут деревня, а не Чикаго. Никаких эксцессов.

– Как тогда её шапка оказалась на дороге?

– Потеряла, — ничтоже сумняшеся ответил следак.

– Потеряла?! – вспылил Роман, который и так уже был готов разорвать этого следователя на части. – Я понимаю, перчатку можно потерять. Но потерять шапку в двадцать градусов мороза и не заметить этого… Что вы из меня дурака делаете?! Я напишу заявление в прокуратуру!

– Спокойно, спокойно, товарищ… мы отрабатываем все версии, — следователь понимал, что пахнет очередным «глухарем», и цеплялся за любую возможность представить дело как простой побег.

– Все, кроме одной, очевидной! Её похитили! — Роман стукнул кулаком по столу.

– Если бы её похитили, то вам уже давно позвонили бы и предъявили бы требования по выкупу. Уже вторые сутки пошли, а от предполагаемых преступников никаких вестей. Вам это не кажется неувязочкой в версии о похищении? – не скрывая сарказма, спросил следователь.

Карелин на секунду задумался.

– Значит… Вывод может быть только один, — он стиснул зубы. — Если они до конца этих суток не потребуют выкуп, то требовать его не за кого. Уже не за кого.

Он поднялся, взял сумку и направился к выходу.

– Вы куда? – крикнул ему вслед следователь.

– В Москву!

– Подождите! Вы мне здесь нужны!

– Для чего? – язвительно спросил Роман. – Сидеть около вас, за ручку вас держать? Я буду искать её по своим каналам!

– А если они все же запросят выкуп?

– Я думаю, что они меня найдут, если для них это важно!

Войдя в подъезд родного дома, Карелин машинально глянул на почтовые ящики. В окошечке его ящика что-то виднелось. «Уж не записка ли?» — подумал он, отпирая дверцу. Нет, это была не записка. В ящике лежала… записная книжка его отца. «Ничего себе… Ничего себе!» — Роман вытащил её и быстро пролистал. Из страничек вывалился бумажный квадратик. Роман на лету подхватил его. «Извините, Ваша книжка нашлась. Её по недоразумению положили в вещи другого человека». Без подписи. Что? Нашлась? Он быстро поднялся по лестнице на свой этаж и вставил ключ в скважину. Стоп. Не так быстро. Тут кто-то побывал в его отсутствие. Он осторожно повернул ключ и ладонью толкнул дверь. Карелин немного постоял перед распахнувшейся дверью, ожидая, не случится ли чего. Но ничего не произошло. Ни взрывов, ни странных запахов, ни чего-либо еще. И тогда он шагнул в коридор.

Чужой дух витал в квартире. Запах какого-то дешевого мужского одеколона и энергетика посторонних людей. Эти флюиды были настолько четко ощущаемы, что Роман со стопроцентной уверенностью мог бы сказать, что здесь побывало не менее двух человек. Карелин поочередно осмотрел все комнаты и кухню, выключил свет, который, действительно, горел в двух комнатах. Картина та же, что после первого обыска. Порядок, но кое-что не так стоит, не так висит. Значит, они не нашли того, что искали. И исчезновение Тани иначе, как этими странными интригами объяснить он не мог. Видимо, через девушку они захотят заставить его выполнить какие-то действия… Роман, прячась за стенами, зашторил окна и сел в любимое кресло. Надо позвонить матери Тани и спросить как дела, нет ли новостей. Но едва он протянул руку к телефону, как раздался звонок. От неожиданности Роман вздрогнул. Он поднял трубку. Это мать девушки опередила его и позвонила сама.

– Р‑ромочка, здравствуйте, — заикаясь, сказала она. – Как, ничего не слышно о Танечке?

– Ничего. А я хотел сейчас вам звонить, может, вы что узнали…

– Нет, ничего… Милиция плечами пожимает, говорят, девчонка молодая, могла рвануть куда-нибудь и не предупредить… А я говорю – куда рвануть, у неё же сессия… Она всегда так ответственно относилась к учебе…

– Тамара Павловна, если вы что-то узнаете или вдруг Таня объявится, сразу сообщите мне, хорошо? А я, если что-то мне станет известно, скажу вам. Договорились?

– Да-да, конечно… Я вам скажу.. Надо же… У неё же сессия… — Тамара Павловна вздохнула и положила трубку. Бедная женщина. Таня была единственным ребенком в семье. Роман немного подумал и набрал номер Александра Фокина, своего друга еще со школьной скамьи, занимавшего благодаря протекции Николая Васильевича небольшую должность в одном из городских отделов КГБ. Обрисовал ситуацию, попросил содействия. Тот пообещал сделать все, что в его силах, голос у него при этом был унылый. Понятно, «в силах» не особенно много, но сейчас важна каждая мелочь. Роман слышал, о том, что пропавших людей есть смысл искать первые трое суток, по прошествии которых они либо исчезают навсегда, либо их потом находят мертвыми. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, Карелин извлек из кармана записную книжку отца. Он тщательно изучил обложку, корешок, каждый шов переплета. Ничего подозрительного. Никаких тайников. Он открыл первую страницу. Внимательно, до боли в глазах, Роман изучил каждую букву, каждую цифру. Но чем больше он читал, тем более убеждался в том, что это самый обычный личный телефонный справочник. Многих людей, чьи имена были внесены в книжку, он знал лично, многих заочно. Все они так или иначе были связаны с партийной деятельностью отца. Остальные, незнакомые, не вызывали ровным счетом никаких подозрений. Имена как имена. Ничего необычного. И того самого загадочного номера здесь не было. Так что, видимо, это все же не телефон. Прочитав последнюю страницу, Карелин убрал книжку в письменный стол, посидел, подумал. Потом достал её опять, оторвал обложку и снял кожаный переплет с картона. Ничего. Только испортил памятную вещь. Он повалялся в кресле, запрокинув голову и крепко зажмурившись, а потом минут пятнадцать глазел в потолок. Встал, подошел к тайнику, отодвинул стеллаж и набрал 163 38 91 на сейфе. Может, тут есть еще один тайник? Но нет, ничего нового не обнаружилось, сейф не открылся. Роман простучал стенки и пол. Никаких пустот. Внимательно изучил обои. Никаких меток тоже не было. «Где бы достать металлоискатель?» — подумал он, лег на диван и завис в раздумьях, уставившись в потолок и изучая взглядом лепнину. Что же это может быть? Он лежал так с полчаса, а потом встал и, повинуясь какому-то смутному инстинкту, направился в кабинет отца. Открыв дверь, он остановился на пороге, с удивлением и с болью в душе вдыхая запах, которым была наполнена комната: одеколона, табака, чего-то еще неразгаданного, но близкого и родного. Это был запах отца, к которому он уже привык настолько, что перестал замечать, и который сейчас словно открылся заново и стал последней ниточкой, связывающей Романа с отцом, создававший иллюзию присутствия того, кто уже никогда не войдет в этот кабинет. Скоро исчезнет и этот запах, и тогда не останется ничего, что могло бы так живо напомнить ему об отце… Очнувшись от печальных раздумий, Карелин обвел взглядом огромные, до потолка, стеллажи, плотно заставленные белыми бумажными папками. Если это не телефон, то, может, речь идет о папке с номером 163? Или 3891? Или полке №163? Для начала он начал пересчитывать полки, сбился на четвертом десятке, начал считать снова, помечая их фломастером, но, дойдя до шестьдесят девятой, остановился, поняв, что действует неправильно. С какой полки начинать отсчет? С верхней, с нижней? Справа, слева от окна? От двери? За этими подсчетами можно провести остаток всей жизни. Логичнее было бы найти папку №1 и ориентироваться от неё. Задача усложнялась тем, что на корешках папок отец почему-то номеров не писал. Приходилось каждую вытаскивать, чтобы посмотреть на цифры. Радовало одно – Николай Васильевич с его повернутостью на порядке раскладывал папки строго по датам составления документов и по номерам. Путем проб и ошибок Роман минут через сорок нашел все-таки хвост этого огромного бумажно-бюрократического клубка. Папка с номером 1 стояла первой в самом нижнем ряду в крайнем справа от окна стеллаже. Дальше дело пошло как по маслу. Папка № 163 нашлась на своем месте, между номерами 162 и 164. Карелин извлек её на свет, и сразу в глаза бросилась надпись, сделанная синим фломастером в правом верхнем углу: № 163 (3891). С прыгающим от волнения сердцем он развязал шнурок. Листы уже успели пожелтеть. Ну конечно… Документу лет пять… Машинописные буквы подстерлись, пришлось напрячь зрение, чтобы прочитать текст. И по мере чтения росло удивление и разочарование Романа. Это был протокол заседания комитета по делам религий, на котором рассматривалась антисоветская деятельность каких-то церковных деятелей, именуемых митрополитами. Кто такие митрополиты, Роман не имел ни малейшего представления, но догадался, что это какие-то церковные должностные лица. Речь шла о пяти таких лицах: Андрее Васильевиче Покровском (митрополит Адриан), Георгии Николаевиче Соловьеве (митрополит Гедеон), Сергее Михайловиче Косых (митрополит Власий), Сергее Александровиче Гершуни (митрополит Стефан) и Владимире Николаевиче Воронове (митрополит Антоний). Протокол содержал до тошноты знакомый набор стандартных фраз: осудить, заклеймить позором, враги советского общества, реакционеры, довести до сведения, принять меры… Чушь собачья. Он перечитал содержание папки дважды, посмотрел листы на просвет и даже попробовал читать справа налево. Ничего. Никаких тайных знаков, никаких указаний, никаких карт, где зарыты сокровища. Роман хмыкнул. Но должно же что-то быть! Не стал бы умирающий отец записывать на руке этот номер чисто ради развлечения! Чуть поразмыслив, он вытащил соседнюю папку и посмотрел на её номер. А вот это было интересно. В правом верхнем углу только № 164, и ничего больше, никаких цифр в скобочках. Он стал вытаскивать папки наобум. Ни на одной из них не было аналогичной записи. Только порядковый номер. Более того. Он стал сравнивать даты протоколов и обнаружил, что сто шестьдесят третья папка вообще стоит не в своем ряду и даже не на своем стеллаже – здесь были размещены документы других годов. Наконец, было совершенно очевидно, что листы бумаги в папке старые, а сама обложка относительно новая. Отец неспроста поместил папку именно сюда. Но что в ней такого значимого? Карелин раз десять перебрал все содержимое по листочку. Ничего, за что зацепился бы глаз. И что это за дополнительный номер – 3891? Он скользил по нему взглядом, читая цифры то по отдельности, то попарно, то через одну. Наконец, он прочитал их в обратном порядке. 1983. Это же год его рождения. Ну конечно! 163 – это шестнадцатое марта! 16 марта 1983 года! Дата его рождения. Отец просто хотел так обратить внимание на эту папку. Он знал, что Роман будет искать и дал такую подсказку. Значит, все-таки, начало следует искать в этой папке. Карелин еще раз перебрал листы, оторвал от обложки картонную полоску скоросшивателя, полагая, что, может, отец там припрятал какую-нибудь записку. Он даже пошел с папкой на кухню и подержал листы и обложку над огнем – в какой-то книге он читал, что если сделать надпись молоком, то от тепла она проявится. Ничего! Бросив папку на стол, Роман опять плюхнулся в кресло. Подумав еще немного, он включил компьютер. Интернет простым смертным был недоступен, дабы советские граждане не начитались и не насмотрелись чего такого разлагающего на зарубежных сайтах. В Советском Союзе было проще купить машину, чем обзавестись выходом в Сеть. Народных умельцев, умудрявшихся при помощи каких-то самодельных устройств наладить связь с запретной паутиной, вычисляли и сажали по обвинению в шпионаже, а некоторых даже расстреливали. Но партийным чиновникам Интернет проводили, чтобы они были в курсе мировых событий и сплетен. Каждый выход в Сеть отслеживался: кто, зачем, на какие сайты – все фиксировалось особым отделом, потому что и чиновники, как известно, тоже люди, и тоже могли чего-нибудь не того начитаться. За посещение запретных сайтов могли вызвать на ковер, а то и из партии выгнать. Скорость была отвратительная – советская спутниковая связь, как и все в этой стране, продолжала оставаться самой советской в мире. Можно было полбуханки хлеба съесть, ожидая, пока откроется страница. Пробившись с пятой попытки в Гугл, Роман поочередно набирал имена-отчества и фамилии всех «фигурантов». На каждый запрос поисковик после трехминутного раздумья выдавал не менее десятка тысяч ответов. Академики, космонавты, крестьяне каких-то уездов, рядовые Красной армии… Роман немного поразмыслил и добавил к ключевым словам слово «митрополит». На этот раз дело пошло значительно быстрее. Гугл нашел всего лишь десять сайтов, на которых упоминались такие словосочетания, три из них были англоязычные. Сведения по всей пятерке были на удивление скупы и на еще большее удивление одинаковы, как будто написанные под копирку: реакционный деятель РПЦ, известный своей широкой антисоветской деятельностью, направленной на подрыв устоев советского общества, антикоммунистической пропагандой и клеветническими выступлениями в адрес Марксизма-Ленинизма. Все пятеро в 2007 году низложены Священным Синодом за аморальное поведение. О дальнейшей судьбе митрополитов Интернет молчал. Роман выключил компьютер и опять лег на диван. Он лежал с закрытыми глазами и думал. Эти пятеро связаны одним делом. Неспроста их всех вместе вызвали на ковер в комитет по делам религий, а потом так же дружно низложили свои. Низложили… Карелин слабо разбирался в этих церковных терминах. От слова «низложили» отдавало царским режимом, переворотами и дворцовыми интригами. «Низложили», насколько ему было известно, означало отстранение от должности. Выходит, этих митрополитов тоже отстранили от должности. Такое может быть? Могут митрополита отстранить? Он стал вспоминать историю, художественную литературу. Кажется, что-то такое было… С Патриархом Никоном и еще с кем-то. Наверное, все-таки могут. Низложенных монархов, как правило, казнили политические противники. А что делают с низложенными митрополитами? «Был сослан в монастырь на покаяние», — вспомнилась ему цитата из какой-то книги. Сейчас такое возможно? Куда они делись? Надо узнать, но где? Позвонить Растаманову? Нет. Один неудобный вопрос он уже задал. Не стоит компрометировать старого партийного волка. Да и привлекать лишнее внимание к своим делам тоже не стоит. Роман встал, переписал все имена низложенных митрополитов на лист бумаги, сжег обложку, нашел новую, переложил в неё протокол, написал № 163, вернул папку на место, оделся и спустился вниз.

Поездив по городу минут сорок, он, наконец, нашел открытый храм. Войдя в церковь, Роман немного оробел. Здесь все было странно, пугающе – темные лики, строго смотрящие с икон, обрамленных тускло блестевшим золотом, незнакомый слегка затрудняющий дыхание запах какого-то ароматического вещества, мерцающие в полутьме свечи… Роман неуверенно прошел в глубь храма, не зная, к кому обратиться. В дальнем углу он увидел что-то вроде витрины, где редкие посетители покупали свечи. За прилавком стояла пожилая женщина в платочке, повязанном на старинный манер узлом под подбородком. Он направился к ней. Работница исподлобья посмотрела на него и сделала вид, что усердно раскладывает на витрине какие-то иконки.

– Извините, вы не можете мне подсказать? – спросил Роман.

Та бросила на него недоверчивый взгляд.

– Что? – недружелюбно спросила она. Ну конечно, хорошо одетый молодой человек совсем не похож на завсегдатая церковных служб. Кто его знает, зачем он сюда пожаловал.

– Мне нужно узнать, — Карелин показал женщине бумагу с именами. – Где сейчас находятся эти люди?

Свещница, прищурившись и шевеля губами, прочитала записку.

– Вам лучше у батюшки спросить.

– Чьего батюшки? – не понял Роман.

– У священника, у священника! У батюшки, — с легким раздражением сказала свещница. – Вон он идет. Отец Димитрий! Батюшка! К вам тут пришли.

Крепкий длинноволосый мужчина черном крылатом одеянии остановился и посмотрел на Романа.

– Вы ко мне?

– Наверное, — Карелин показал ему записку. – Вы могли бы мне сказать, где сейчас эти люди?

Отец Димитрий бросил беглый взгляд на бумажку и спросил, внимательно глядя в лицо Роману:

– А зачем это вам?

Тот не был готов к такому вопросу и слегка растерялся, но тут же взял себя в руки и прибег к проверенному способу – сказал полуправду.

– Мой отец умер недавно. В его бумагах я нашел эти имена, хотел узнать, что их связывало.

– Ну, знаете, молодой человек, я вам помочь не могу. Поезжайте в другой храм, а мне некогда. Я тороплюсь на отпевание.

Было совершенно очевидно, что он знает об этих опальных митрополитах, но не хочет говорить.

– Я не из «органов», — тихо сказал Роман. – Я сам. Мне очень нужно, понимаете?

– Не могу помочь, — уже на ходу бросил священник. – Езжайте в другой храм! Куда-нибудь езжайте, в деревню, там народу поменьше!

– Так что, долго сказать, что ли? – спросил Роман, но отец Димитрий уже не слушал его и исчез за дверью. Карелин растерянно стоял посередине храма и смотрел ему вслед. Тут мимо него прошмыгнул какой-то худой прыщавый парень, тоже одетый в черное, на миг задержался около него и, внимательно заглянув ему в лицо, тоже исчез. И Роман понял. «Народу много». Стукачки. Вот что хотел сказать ему священник. И вот почему этот прыщавый тип так внимательно смотрел ему в лицо. В деревню. Надо ехать в какую-нибудь деревню, где поспокойней и нет стукачей. Карелин вышел на крыльцо и нос к носу столкнулся с прыщавым. Тот стоял на паперти и чего-то ждал. Он не сразу заметил Романа, и тот смог проследить его взгляд – он смотрел на «Короллу», видимо, запоминая номер автомобиля.

– Слышь, браток, — сказал Карелин, подходя к нему. – А у тебя закурить не найдется?

Прыщавый повернулся к нему, и в тот же миг Карелин мощным ударом в челюсть отправил его в нокаут.

– Спокойной ночи, козел, — пробормотал он вполголоса, бережно укладывая прыщавого на ступеньки.

«Ну и дела у них там! – думал Карелин, выезжая из Москвы. – А я‑то всегда считал, что самые сволочи в горкомовских кабинетах сидят! А у этих та же петрушка. Хотя чему удивляться. Всегда найдется хлюст, готовый за деньги или карьеру спрятать погоны хоть под медицинским халатом, хоть под этим балахоном. Ради партии родной ничего не жалко. Однако надо заправиться», — решил он, глянув на стрелку датчика бензина. Где-то здесь должна быть заправка. Был бы бензин…

Заправка показалась километра через два. Судя по тому, как быстро отъезжали от неё машины, бензина не было. Карелин подошел к окошку кассы. «Бензина нет» — было накарябано синей ручкой на листке бумаги, приклеенном к стеклу. Он постучал в окошко.

– Нет бензина, нет, нет! – закричала, приоткрыв окошко, доведенная до бешенства бесконечными претензиями клиентов кассирша, но тут же замолкла, увидев красную корочку в руках Карелина.

– Девяносто пятый, до полного, — сказал Роман.

– Первая, — кассирша взяла деньги и захлопнула свою амбразуру. Карелин пошел к машине и тут же услыхал новый скандал – на кассира нападал мужчина из потрепанного «Москвича», которого она отфутболила буквально минуту назад.

– Бензина нет, сука?! – орал он, прыгая перед окошком.

– Нету, нету! Товарищ – особый! НЗ у них! – отбивалась, как могла, кассир, стремясь захлопнуть свою форточку, которую с другой стороны удерживал разъяренный москвичевод.

– Я те дам НЗ! – послышался отборный мат, грохот сбитой пинком урны. Роман не обращал внимания на крики, следя за стрелкой. Вдруг сзади послышалось какое-то движение. Он обернулся и едва успел отпрянуть в сторону – монтировка со свистом рассекла воздух и врезалась в корпус колонки, оставив на нем глубокую вмятину.

– Ах, ты, сучонок! – задыхаясь от злобы, шипел на него москвичевод. – Особый, говоришь? Я вас таких, особых, пачками мочил! – И он опять бросился в атаку, целя монтировкой в лобовое стекло «Тойоты». Роман отпустил пистолет, перехватил руку с монтировкой и завернул её за спину нападавшему. Монтировка звонко грохнулась на асфальт.

– Слышь, мужик… — сказал Карелин. — Кончай фигней страдать. Бензин тебе нужен? Я тебе залью. Железяку только брось свою по-хорошему. Шутить не буду, ты меня понял.

– Понял, понял, — проворчал мужик, покряхтывая от боли.

– Хорошо понял? – переспросил Роман, нажав чуть сильнее на запястье противника.

– Понял! – с бессильной злобой в голосе крикнул мужик.

– Ну, смотри, ты слово дал.

Роман отпустил его. Потирая запястье и недоверчиво косясь на него, тот подобрал монтировку и встал чуть поодаль, обиженно посапывая.

– Ну, а ты это… Бензину-то… — стесняясь, напомнил он, когда Роман повесил пистолет на место.

– Сейчас, — поморщился Роман, вытирая тряпкой руки.

Заправив «Москвича», Карелин поехал дальше. Инцидент несколько выбил его из спокойного состояния духа. Ему редко приходилось покидать свою сферу обитания. Неожиданное столкновение с миром «трудового народа» было для него, сказать откровенно, как ушат холодной воды. Если «они» все такие, то неудивительно, что партийная элита прячется за высокими заборами и милицейскими нарядами. Хотя… Роман представил себе, каково это – ехать несколько десятков километров почти на нуле и услышать, что бензин есть только для каких-то «особых»… Озвереешь тут. Он вспомнил домработницу. Отец регулярно подкидывал ей сумки с продуктами – колбаса, печенка, зефир в шоколаде… Для Карелина-младшего всегда было удивительно, почему эти подачки так радовали Марию Федоровну. Только сейчас до него дошло – эти продукты невозможно было купить в обычном магазине. Их попросту не было. Совершенно обычные для его семьи товары были чем-то запредельным для семей того самого «трудового народа», о котором так пеклась родная ленинская партия. После того, как Горбачев попытался сломать старую экономическую систему страны, в Советском Союзе наступил настоящий голод. Основная масса населения несколько лет жила по карточкам, на фоне чего, естественно, процветала спекуляция, торговля из-под полы. Устроиться на работу в магазин было невозможно – даже на места уборщиц была очередь на несколько лет вперед. Периодически то в одной области, то в другой доведенные до отчаяния люди поднимались на восстания. Бунты жестоко подавляли силами военных, зачинщиков расстреливали, рядовых участников сажали или отправляли в психушки с диагнозом «шизофрения», а с экранов телевизоров сыпались бодрые репортажи о том, как неуклонно повышается рост благосостояния трудящихся, и на сколько процентов будет перевыполнен пятилетний план под чутким и мудрым руководством коммунистической партии. До Романа это все доносилось в виде обрывков странных разговоров и коротких скупых теленовостей об очередных происках акул капитализма. Не то чтобы он не знал правду – он предпочитал её не знать. Их семья обслуживалась в одном из спецмагазинов Москвы, в котором в любое время дня и ночи и в любом количестве можно было купить хоть балык, хоть красную икру, и апельсины в нем продавали круглый год, а не только перед двадцать третьим февраля. «Как же они живут?» – думал Карелин, не замечая взглядов водителей редких встречных машин – иномарка на советских дорогах была большой редкостью. Импортная машина сразу привлекала к себе внимание – едет непростой человек. Если в Москве еще попадались «Мерседесы» и «Вольво», в основном с дипломатическими номерами, то чуть подальше в область – и уже обычная «десятка» казалась пришельцем из другого мира, а уж новая иномарка вообще была чем-то фантастическим. Даже гаишники водителей иномарок почти не трогали, понимая, что человек, сидящий за рулем такой машины, обладает большими деньгами и большими связями. Фактически они были вне закона. Если и случалось гаишнику остановить иномарочный автомобиль, то дело, как правило, заканчивалось пожеланием счастливого пути, даже если водитель превысил скорость вдвое.

Лес закончился, дорога пошла мимо деревень. Пару раз Роман видел полуразрушенные остовы церквей. Отъехав от столицы километров на пятнадцать, он остановился в большом заснеженном селе и постучал в первую попавшуюся избу.

– Кто там? – спросила женщина, не открывая дверей. В её голосе Роман уловил страх.

– Извините, я спросить хочу.

– Спрашивайте.

– А вы дверь не откроете?

– Нет, — отрезала женщина.

– Скажите, пожалуйста, здесь где-нибудь есть работающая церковь?

– А зачем вам?

Роман запнулся в первый момент, но потом нашел, что сказать:

– Бабушку отпеть.

– А, — женщина смягчилась и все же приоткрыла дверь, впившись в гостя любопытно-настороженным взглядом.

– Церковь у нас отсюда в тридцати километрах. В Желтикове. Сразу как заедете, так направо, и видно её. Колокольня у ней высокая такая. Вот туда все ездят, кому отпеть, кому покрестить. А давно умерла-то?

– Давно, — невпопад ответил Карелин и пошел к машине.

Минут через пятнадцать в лобовое стекло стали врезаться большие рыхлые снежинки, небо потемнело. Начиналась метель. Роман ехал со скоростью около двадцати километров в час. «А не повернуть ли назад?» — подумал он, но, в зеркале заднего вида была такая непроглядная мгла, что он испугался этого обратного пути и продолжил двигаться вперед. Занесенный снегом указатель «Желтиково» он увидел километров через двадцать пять. Свернул под него и попал на жуткую нечищеную деревенскую дорогу. Машину болтало из стороны в сторону, не спасала даже курсовая устойчивость. Роман сбросил газ и поплелся со скоростью пешехода, раздвигая передним бампером сугробы. Однако через километр он все равно был вынужден остановиться. Машина отказывалась ехать: напичканная электроникой железка посчитала дорогу слишком опасной для себя и заглушила двигатель. Карелин закрыл автомобиль и пошел пешком, отворачиваясь от бьющего в лицо колючего ветра и местами проваливаясь в снег почти до колен. Один раз он даже упал, попав ногой в какую-то яму. Между тем начали сгущаться сумерки. Когда через час окоченевший на ветру Роман подошел к церкви, было уже совсем темно. Окна маленького с покосившимся куполком храма были зловеще черны, но в небольшом ветхом домушке рядом горел тусклый свет. Роман поискал звонок, не нашел и просто постучал в дверь. Потом, сообразив, что стука по мягкой дерматиновой обивке в доме могут не услышать, постучал в окно. В избе мелькнул какой-то темный силуэт, кто-то выглянул в щель между занавесками, распахнулась дверь из сеней в дом, и, наконец, Роману открыли. Перед ним стоял невысокий бородатый мужчина лет сорока с лишним в уже знакомом черном одеянии, в валенках и меховой клокастой безрукавке.

– Вы ко мне? – с некоторым удивлением спросил он, щуря подслеповатые глаза и поднимая руку, чтобы осветить «летучей мышью» пришедшего.

– Наверное, к вам. Вы священник? – едва проговорил Карелин.

– Да. Умирает кто-то?

– Нет. Мне нужно с вами поговорить, — Роман прислонился плечом к косяку: путешествие отняло, кажется, все силы.

– Пройдите, — неуверенно пригласил его священник и посторонился. Карелин прошел в избу и с облегчением упал на предложенный стул.

– Что привело вас ко мне? – спросил священник, глядя на гостя пристальным спокойным взглядом.

– Как вас зовут? – спросил Карелин.

– Отец Максим. А ваше имя?

– Роман. Я не из органов, — поспешил он предупредить священника. – Я по своей инициативе.

– Да я знаю. Те по такой погоде да в такое время сюда не полезут. Как же вы добрались до меня?

– Машину оставил на дороге, отказалась ехать. Не украдут её тут у вас?

– Да нет, что вы. Некому красть. Кроме меня тут еще пять старушек, и тех снести грозятся. Деревня неперспективная. Поэтому дорогу и не чистят. Никому мы тут не нужны.

– Как же вы живете здесь?

Отец Максим заулыбался.

– А вот живем, слава Богу. Раз в неделю я на лошади в соседнюю деревню выбираюсь за продуктами. Так бабушек своих и снабжаю. А по праздникам народу сюда много приезжает. Церковь-то единственная во всем районе. Так и перебиваемся от господского до богородичного, от преподобного до мученика.

Роман ничего не понял из последней фразы, но спрашивать разъяснений не стал. Отец Максим подошел к русской печке, снял с неё чайник и стал разливать по стаканам кипяток. По комнатушке пошел аромат какой-то травы и лимона.

– Ну-ка, молодой человек, чайку давайте, а то вы совсем там замерзли, — отец Максим подвинул Роману чашку на блюдечке и розетку. – Варенье берите. Это японская айва. Дали мне кустик три года назад. Первый раз это лето плодоносила. Ягоды у неё – от лимона не отличишь. Давайте, давайте…

Некоторое время Роман не мог говорить – пил горячий чай и приходил в себя. Только сейчас он ощутил в полной мере, насколько устал и замерз. Руки и ноги его практически не слушались, в голове стоял неприятный гул, страшно хотелось спать. Отец Максим, взглянув на него, снял с него ботинки и куртку, помог надеть на ноги домашние меховые тапочки, снял с русской печки нагретую безрукавку и набросил ему на плечи.

– С‑спасибо, — едва слышно, заикаясь, проговорил Роман.

Тепло постепенно расходилось по окоченевшему телу, и он вдруг почувствовал, что в этой убогой, пропахшей старьем избенке ему безопасно и уютно, словно он приехал в гости к родственнику или старому другу. Священник с тихим спокойным голосом очень располагал к себе, с ним хотелось быть откровенным. Немного согревшись, Карелин извлек из кармана свою записку.

– Здесь написаны имена пятерых человек. Мне нужно знать, где они сейчас находятся.

– А почему вы ко мне приехали с этим вопросом? – спросил священник, изучив записку через половинку от сломанных очков.

– Я не к вам ехал. Просто искал, у кого можно спросить. Нашел вас.

– А для чего вам это знать?

– Понимаете… Это вроде завещания моего отца. Я должен разыскать этих людей.

Отец Максим задумался.

– Я не спрашиваю, кем был ваш отец, — наконец, сказал он. – И вы мне не говорите. Что касается этих людей… Вот этого и этого точно уже нет в живых, — он показал на митрополитов Гедеона и Антония.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно. Я присутствовал на их погребении. А вот об этих троих мне мало что известно.

– Я не разбираюсь в церковных делах. Если митрополита низложили, что это значит?

– Значит, выражаясь светским языком, сняли звездочки с его погон.

– Разжаловали?

– Ну, в общем, да.

– И кем он станет после разжалования?

– Простым монахом.

– Монахом?

– Монах – это как самый низший чин. Рядовой. Иногда с правом священнодействия, но чаще всего нет. Все зависит от того, за что наложено прещение.

Роман опять ничего не понял, только смутно догадывался о сути сказанного.

– И где можно найти такого монаха?

Отец Максим пожал плечами.

– Где угодно. Некоторые живут среди нас в миру, как обычные люди. Но чаще всего они поселяются в монастырях.

– А он может опять стать митрополитом?

– О! – махнул рукой отец Максим. – Таких случаев за всю историю церкви по пальцам пересчитать.

– И где же мне искать этих троих?

– А вы никому не скажете, что это я вам рассказал? – спросил священник с легкой улыбкой, заглядывая в глаза Роману.

– Нет.

– Дайте припомнить… Владыка Стефан был сослан в Питиримовскую пустынь. Владыка Адриан, если не ошибаюсь, в Троице-Сергиеву, а Владыку Власия, по-моему, отправили в Заезерскую обитель…

– Где это находится?

– Троицкая Лавра ближе всего – это Загорск. От Москвы на электричке с Ярославского вокзала… Ах, вы же на машине. На машине минут пятьдесят езды.

– А в Загорске где именно эта Лавра?

– О, вы её не прозеваете, уверяю вас! – улыбнулся отец Максим. – Она в центре города, огромный монастырь. Вы увидите её. Как с горки начнете спускаться, так сразу и увидите. Там такие большие ворота… Надо войти в них и пройти в глубь территории. Там слева будет такая будочка деревянная. Зайдете в неё, обратитесь к дежурному монаху и попросите встречи с монахом Адрианом. Запомнили? С монахом Адрианом, — тоном учителя начальных классов повторил отец Максим.

– Вам скажут, куда пройти.

– А остальные двое?

– С этими будет сложнее. Питиримовская пустынь находится во Владимирской области. Там есть такое сельцо – Питиримовка. Типа нашей деревеньки, тоже почти умершее. Если бы не монастырь, давно уже снесли бы её. А там центральный храм признан объектом всемирного наследия, иконостас в нем сохранился от тринадцатого века… Ну и властям вроде как-то стыдно этот монастырь прижимать, а то мировое сообщество будет недовольно, — отец Максим рассказывал об этом с какой-то едва уловимой усмешечкой, которой никак не мог понять Роман. То ли он над властями посмеивался, то ли еще что-то…

– Ну и село благодаря этому живет, — продолжал священник. — Оно прямо под забором у монастыря стоит. А Заезерская обитель вообще на Урале. Я там никогда не был… Подсказать ничего не могу. Но имейте в виду, что поездка ваша может быть и напрасной.

– В смысле?

– Ну… — отец Максим пожал плечами и поморщился. – Понимаете, молодой человек… Их тоже уже может не быть. Когда все это произошло, им всем уже было кому под семьдесят, кому за семьдесят… Да прибавьте еще три года… Человек яко цвет сельный, тако отцветет. Дни его семьдесят лет, аще в силах – восемьдесят лет, — со вздохом произнес священник.

– Мне все равно надо будет поехать, чтобы узнать, — сказал Роман.

– Это да…

Где-то, то ли в отдушине, то ли в трубе завыл ветер, Роман вздрогнул. Священник выглянул в окно.

– Метель разошлась. Оставайтесь у меня. Куда вы в такую погоду? Застрянете где-нибудь на дороге, замерзнете.

– А моя машина?

– А ей ничего не сделается. А завтра утром откопаем её, да Мальчиком и вывезем до дороги.

– Мальчиком? – не понял Карелин.

– Конь мой, Мальчик. Выручает… — опять мягко улыбнулся священник.

Эту ночь Роман провел на пахнущей затхлым постели. Подушка была набита соломой и шуршала при малейшем движении. По стенам с веселым писком бегали мыши, где-то под крышей на разные голоса завывал ветер. Заснуть толком не получалось, в голове у Карелина бродили беспокойные мысли. «Надо взять отпуск на работе… — думал Роман, ворочаясь с боку на бок. — Причина уважительная… Скажу, что поеду лечиться. Урал… Далеко. Но, может, повезет, ближе найду кого… Поеду на поезде. Машина слишком в глаза бросается. А там, небось, на этом Урале, и заправок-то нет… будут следить… Владимирская область… Питиримовка… Сначала туда. Нет, сначала в эту Лавру…монах Адриан…» К утру мысли начали путаться, и он все же заснул крепким сном и даже не слышал, как за стенкой пропел петух, как поднялся со своей скрипучей кровати отец Максим и пошел хлопотать по хозяйству.

Роман проснулся оттого, что кто-то, пристроившись рядом, начал пофыркивать и причмокивать. Он открыл глаза и встретился взглядом с огромным черным котом, усевшимся на постель. Кот, оценив гостя, тут же утратил к нему интерес и продолжил вылизываться, задрав к потолку лапу с растопыренными розовыми пальцами. Карелин встал и, поеживаясь от прохладцы, пошел искать хозяина дома. Он нашел отца Максима на кухоньке, подкидывающим дров в печь.

– Вот, — пожаловался тот, — живем по старинке, дровами топимся. Газа здесь нет, и, наверное, теперь уже не будет. Подумать только, какие-то двадцать пять километров от Москвы – и без газа.

«Почему двадцать пять? – удивился про себя Роман. – Все сорок…» Но вслух он ничего не сказал, чтобы не смущать священника.

– Хорошо, хоть электричество есть! Эх! – вздохнул тот, орудуя в топке кочергой. – Как Баба-Яга живу, с кочергой не расстаюсь… Умылись?

– Нет, — ответил Роман. – А где у вас тут…?

Священник улыбнулся.

– Из удобств тут только крыша. Все остальное на улице. А умыться можно в сенях, там ведро стоит. Только оденьтесь потеплее, сени-то холодные!

Карелин прошел в притвор, увидел на табурете зеленое эмалированное ведро, снял с него крышку. На поверхности воды был слой льда. Роман попробовал продавить его пальцем – не вышло. Тогда он взял кружку, стоявшую рядом, и ею разбил лед. Зачерпнув воды, он тоненькой, обжигающей холодом струйкой помыл поочередно руки и слегка умылся, боясь, как бы ледяная капля не закатилась за ворот свитера. Навестив «удобства», он понял, что в условиях деревни умрет в течение первых двух суток, и поспешил вернуться в избу. Отец Максим расставлял на столе старые пожелтевшие тарелки с зеленой надписью «общепит» по краям.

– Садитесь за стол, Роман, сейчас будем завтракать, чем Бог послал. Вы уж не взыщите, чем богаты, тем и рады, — извиняющимся тоном сказал священник.

Завтрак, на самом деле был скудный: гречневая каша с подсолнечным маслом, да чай с тем же айвовым вареньем. В другое время Роман вежливо бы отказался от такого угощения, но он был голоден, не до капризов. Мысленно выражая соболезнования своему желудку и вспоминая лежащие дома в холодильнике копченые свиные ребрышки, он был вынужден насытиться этим скромным предложением.

Метель уже улеглась, и после завтрака отец Максим вывел из хлева мощного мышцастого светло-желтого коня с седой гривой. Роман, несколько лет занимавшийся конным спортом, безбоязненно подошел к могучему животному и погладил по горбатой морде. Конь зашлепал губами, норовя ухватить его за рукав.

– Владимирец? – спросил Карелин.

– Он самый, — кивнул священник. – Когда колхоз наш разорился, его хотели на мясокомбинат отправить. А я его выкупил. Они мне его на вес, как мясо, продали. Взвесили и продали. Тонна! Я его называю «тонна о четырех ногах».

Роман держал мальчика под уздцы. Конь явно нервничал, прядал ушами, переступал с ноги на ногу и то и дело всфыркивал, настороженно косясь на отца Максима. Роман поглаживал его по бархатным ноздрям, пока священник возился с упряжью. У Карелина сложилось впечатление, что животное больше доверяло ему, чем хозяину. «Бьет его, что ли? – мелькнуло у Романа. – Не похоже, мужик, вроде, спокойный».

– Ну, поехали! – дал команду отец Максим, ловко взобравшись на спину коню. Он подал руку Роману и тот уселся сзади него. Спина у Мальчика была широкая и мягкая, похожая на диван. Степенным шагом конь тронулся в путь, осторожно проминая глубокий пушистый снег.

Минут сорок у них ушло на то, чтобы откопать превратившуюся в сугроб «Короллу». Потом отец Максим зацепил машину тросом, и Мальчик, неторопливо ступая могучими копытами, аккуратно развернул железного собрата и потянул к шоссе. Роман сидел в машине и рулил, священник ехал верхом на лошади. Было похоже на то, что конь прекрасно знал, как надо вывозить застрявшие машины, во всяком случае, опасения Романа за целостность автомобиля быстро улетучились, так бережно Мальчик обходился с «Тойотой». Минут через пятнадцать машину вывезли на шоссе. Здесь, хоть и намело за ночь, все же ехать было можно.

– Спасибо, — сказал Роман, когда они отцепили «Короллу».

– Во славу Божию, — ответил священник.

Карелин чуть помешкал и протянул ему двести долларов.

– Возьмите, пожалуйста.

К его удивлению, отец Максим даже не стал отказываться, и очень обрадовался деньгам.

– Ой, спаси вас Господи! – радостно улыбаясь и пряча деньги в карман безрукавки, сказал он. – Господь мне вас послал. А я сижу, голову ломаю, где деньги взять, киот заказать. У нас же по весне икону украли, «Казанскую».

– Мне это ни о чем не говорит, — наконец, сознался в своем невежестве Роман.

– Это икона Матери Божьей. «Казанская». Древняя, ей лет четыреста… Икону потом нашли, милиция вернула, а киот весь воры разбили, когда её доставали. Вот теперь и на киот денежки нашлись. Мастер три тысячи просит. Откуда у меня тут такие деньги? А теперь вот есть! Да еще и останутся. Дров подкуплю, а то храм топить нечем. Ну, ступайте с Богом… А вы в Бога-то веруете? – спохватившись, поинтересовался он.

– Я атеист.

– А, — понимающе и с некоторым разочарованием кивнул священник. – Да…– задумчиво протянул он и тут же встрепенулся. – Ну, идите. В Загорск, прямо отсюда?

– Да нет, домой надо вернуться, кое-какие дела утрясти.

– Ну да, ну да…

– До свидания, — сказал Роман и сел в машину. Отъезжая, он в зеркало заднего вида видел, как отец Максим с удивительной кавалерийской сноровкой вскочил на коня и рысью тронулся в обратный путь.

Отпуск на работе ему подписали, но со скрипом. Начальник немного подумал, погрыз кончик ручки и сказал, неторопливо ставя подпись в верхнем углу заявления:

– В память заслуг вашего отца… иду вам навстречу, Роман Николаевич. Отдохните, и с новыми силами за работу. Выходите тридцатого.

Карелин ничего не ответил, забрал заявление и пошел за отпускными. «Скоро они начнут меня выживать, — подумал он. – Конечно, отца нет, теперь можно меня и не бояться. Все припомнят, все мои шалости. Надо искать другую работу». Это было обидно. Лицемерие очень сильно цепляло за душу. Разумеется, в МИД его устроил отец, и то ему пришлось изрядно потрудиться, потратиться на подарки женам и любовницам правительственных чиновников, иначе без сильной протекции никто не взял бы вчерашнего студента, пусть и свободно владеющего английским, немецким и французским, в министерство даже полы подметать. А Романа уже через полгода повысили до начальника отдела. Маленького, но отдела. Лет через пять его отправили бы в консульство куда-нибудь в Европу, еще лет через пятнадцать он стал бы дипломатом, а еще лет через десять при благоприятном стечении обстоятельств он мог бы и войти в самый большой кабинет в этом здании на правах хозяина. Правда, для этого пришлось бы вступить в партию, а Роман был непростительно аполитичен для сына первого секретаря горкома. Его мало интересовали решения очередного съезда КПСС, а разговоры о политике СССР в каком-нибудь Бангладеше немедленно вызывали атрофию всего организма. «Родную партию» он вообще презирал, и даже перспектива стать министром так и не пересилила этого презрения – он не горел желанием примкнуть к рядам верных ленинцев. Но сейчас, кажется, его интересы, симпатии и антипатии не сыграют никакой роли в карьере, о которой, скорей всего, теперь можно вообще забыть.

Едва он вошел в квартиру, как раздался звонок на городской телефон. Карелин поднял трубку.

– Ромка! – пробасил знакомый голос. Карелин скривил губы — Растаманов вдруг с чего-то вспомнил о нем.

– Ну, ты как там, а? – гудел «крестный», едва ли не оглушая его.

– Да ничего, спасибо, — ответил Роман. Он открыл было рот сказать о том, что пропала Таня, но в последний момент что-то удержало его от такой откровенности.

– А ты где сейчас, дома? – продолжал трубить Растаманов.

– Дома, где ж мне еще быть? – с недоумением ответил Карелин. – А что?

– Да так, мимо еду, вспомнил, думаю, заехать проведать, что ли?

– Да мне на работу сейчас, — Роман не испытал восторга от такого прилива чувств со стороны «крестного». После последнего разговора с ним у него вообще пропало всякое желание видеться с ним.

– А, ну ты звони, если что! – гаркнул «крестный» и повесил трубку. «И чего звонил?» — с неудовольствием подумал Роман. Растаманов крайне редко сам звонил ему, Роман не мог и припомнить, когда такое было последний раз. И сейчас сложилось впечатление, что «крестный» на самом деле просто хотел узнать, где Роман находится и чем занят. Его охватило чувство, что он играет по чьим-то правилам, и что каждый его шаг уже предопределен заранее, и что исход партии давно известен, только он один ничего не знает. Роман походил по квартире, подумал о том, о сем, выпил чаю. Вспомнил про ограду на могилу, позвонил кузнецу. Тот сообщил, что эскиз уже готов и завтра начнется ковка. Карелин положил трубку, оделся и спустился на улицу.

Пока прогревалась машина, Роман изучил карту. Доехать до Загорска было довольно просто, и он, чтобы не терять времени, незамедлительно тронулся в путь. Дорога была неплохая и даже расчищена. Этой трассе, петляющей среди лесов, был присвоен статус стратегической, поэтому за ней еще кое-как следили умирающие дорожные службы, и на фоне общей разрухи она выглядела очень даже ничего. Трасса петляла среди сосняка, иногда вырываясь на открытое пространство заброшенных колхозных полей, где на фоне белых равнин зловеще чернели скелеты борщевика да разрушенные, словно после бомбежки остовы коровников. Все это производило угнетающее впечатление полной разрухи. «Неудивительно, что в магазинах нет продуктов», — думал Карелин, поглядывая на немых свидетелей краха когда-то великой страны. «Да нас сейчас голыми руками бери – не хочу. Народ голодает, есть нечего… Дождутся второй революции. Как пить дать – дождутся. И тогда всех сметут, и правых, и виноватых. Разбираться не будут. А что потом? А потом к власти придут точно такие же, и точно так же будут хапать, чтобы наверстать упущенное… А простой народ опять останется ни при чем…» Занятый этими мыслями, Роман добрался до города минут за сорок пять. Действительно, проехав к центру, он обнаружил, что шоссе идет резко вниз (вот она, «горка»!), и метрах в трехстах от начала спуска хорошо были видны старинная красная кирпичная ограда и многочисленные купола с крестами. Припарковавшись около могучих, дернутых мхом и плесенью стен монастыря, Роман обратил внимание на то, что в непосредственной близости от него находится здание местного горкома, перед входом в который, как и положено, красовался небольшой памятник «дорогому Ильичу». Ильич, прищурившись черным лицом, недобро смотрел на монастырь. «Интересно, это специально так сделали?» — подумал Карелин, выходя из машины. Он подошел к огромному входу, около которого стояли два милиционера в толстых зимних куртках. «И здесь менты», — подумал Роман, чувствуя, как блюстители порядка провожают его взглядами и, стараясь не обращать внимания на налетевших попрошаек, тянущих к нему свои кружки и забинтованные культи, быстро пошел к монастырю.

– Подай-подай-дай-дай, — неслось со всех сторон. – Христа ради… На хлебушек… Ради Христа, сынок… Убогеньким… дай-дай-дай…

Особенно отличался один из них – горбатенький уродец с изувеченным лицом. Он прыгал перед Романом, заглядывая ему в глаза с отвратительной гнилозубой улыбкой, и блеял с гаденькой усмешкой:

– По-о-о-да-а-а-ай, богатенький, пода-а-а-ай!!!

А потом ухватил Романа за руку, вцепившись в его ладонь грязными пальцами со страшными желтыми ногтями. Карелин, испугавшись подцепить какую-нибудь заразу, в ужасе стряхнул его с себя и, слыша за спиной насмешливое «хе-хе», прибавил шагу. Захватив по пути горсть снега и брезгливо обтирая им руку, он прошел в глубь территории и оказался перед огромным белокаменным собором с облезлой живописью на стенах. Будочка… Будочка слева… Он заметался. Шут их разберет, в этом их монастыре… где у них тут будочка… Он стал обходить собор слева, оказался на заметенном снегом старинном кладбище и едва не сбил с ног высокого худого мужчину все в той же черной одежде, только с высокой цилиндрической шапкой на голове, какие в мультиках рисуют боярам, с которой почти до земли спускалась какая-то черная накидка.

– Извините, я ищу монаха Адриана…

Ни слова не произнеся, встречный показал ему рукой налево и, обойдя его, пошел дальше. Роман повернул голову – из-за стволов деревьев был виден деревянный вагончик-бытовка. Он двинулся в его сторону.

В тесном пространстве бытовки стояло несколько человек, в основном женщины. Одеты они были плохо, лица у всех мрачные, никто не нарушал тягостного молчания ни словом, ни покашливанием, ни вздохом. Роман растерялся, он не представлял себе, как тут следует себя вести, что говорить. Прежде, чем он успел что-либо спросить, зазвенел телефон. Мужчина в черном (дежурный монах?) поднял трубку, выслушал абонента и сказал, обращаясь к ожидавшим:

– К отцу Кириллу…

Женщина, стоявшая в этой очереди первой, перекрестилась и прошла через бытовку на другую сторону территории, сокрытую от посторонних глаз.

– Что вы хотели? – спросил монах Романа, видимо, поняв, что тот не в своей тарелке.

– Я ищу монаха Адриана.

– Монаха Адриана? – переспросил дежурный.

– Да.

– Ждите, — он набрал какой-то номер. – К монаху Адриану посетитель… Хорошо…

Проходите, — обратился он к Карелину. – Прямо до корпусов, там спросите.

Фанерная дверь захлопнулась с сухим стуком. Карелин осмотрелся. Здесь текла какая-то совсем другая жизнь. Роман сначала никак не мог понять, чем именно она была другая, но потом все же сообразил: здесь не было суеты. По веткам спящих кустов сирени скакали воробьи и снегири, разбрасывая по снегу шелуху от семян. От здания к зданию – сетка протоптанных узких тропинок. Людей было очень мало, все в черном. Монахи передвигались степенно и бесшумно, опустив глаза к земле. Изредка при встрече они останавливались, обменивались троекратным символическим поцелуем, в лучшем случае – парой коротких фраз, и тут же расходились каждый своей дорогой. Никаких разговоров, никакого «Ну, как дела?». Складывалось впечатление, что все заняты каким-то очень важным делом. Все, кроме одного человека. Он стоял около водопроводной колонки и никуда не шел. Роман решил обратиться к нему.

– Скажите, пожалуйста, как мне найти монаха Адриана?

Тот оживился, повернул к нему плоское степное веснушчатое лицо с узкими карими глазами.

– А монах Адриан — это я! – весело ответил он.

– Вы?! – Роман был в замешательстве. Отец Максим сказал, что митрополитам около семидесяти, а этому не больше тридцати.

– Извините… Я искал другого человека. Он был митрополитом.

– А, Владыку искали… — на лице Адриана было разочарование, он, видимо, рассчитывал на что-то интересное. – Опоздали. Отошел Владыка два месяца назад.

– Куда отошел?

– К Отцу Небесному. Почил от трудов земных.

– Умер, что ли?

– Умер, умер.

Роман немного помолчал.

– Ну, я пойду, а то меня братия ждет, — вопросительно сказал Адриан, все еще надеясь, что странный гость пришел не зря.

– Подождите… — Роман достал свой листочек. – А вы не знаете, вот эти двое живы?

Адриан прочитал имена, завертел головой и крикнул какому-то монаху, проходящему мимо:

– Брат Илиодор! Ты не знаешь, Владыка Власий жив?

– Какой Власий? – чуть замедлив ход, спросил Илиодор.

– Ну, которого с нашим Владыкой Адрианом… ну, помнишь.

– А‑а… Нет, скончался он.

– Точно?

– Точно. Его отец Мафусаил за упокой поминает. Однокашники они были, в семинарии учились вместе.

– А Владыка Стефан?

– Тоже с ними который?

– Да.

– Не слышал, не знаю.

– Ну, спаси тебя Господи, — завершил разговор Адриан и вернул Роману записку. – Прости, брат. Ничем больше помочь не могу.

– Спасибо, — Роман протянул ему сто долларов. На лице Адриана отобразилось борение и мука.

– Не надо, — наконец, произнес он, жалобно заглядывая в глаза Карелину. – Нельзя нам.

– А ты не говори никому.

– Н‑н-нет‑т, не надо, — ему очень хотелось взять эти деньги, но, видимо, действительно, было нельзя. – Ступай себе с Богом, — Адриан развернулся и вприпрыжку побежал к корпусу.

– Го-о-спади, па-амилу-уй, Го-оспади, па-ми-илуй, Го-спади, пами-и-и-и-и-и-илуй!!! – донеслось до Романа отчаянное пение.

Вернувшись в Москву, Карелин выпил горячего чаю с бутербродами и рухнул спать. Поездка просто вымотала его. Проснулся утром, заказал по телефону билеты до Владимира. Владыка Стефан был последней ниточкой. Если и она оборвется, то вряд ли когда-нибудь удастся узнать, какую тайну хранили низложенные митрополиты. Пока одевался, ему позвонил Фокин и коротко сообщил:

– Надо встретиться.

Значит, есть новости о Тане, иначе он сразу сказал бы, что пусто. Встретились они в обеденный перерыв в какой-то пельменной.

– Слушай, дела такие, — говорил Александр. – Мне удалось просмотреть запись того дня. Она через КПП, действительно, не проходила. Но! – он поднял вилку с наколотым пельменем вверх. – В тот день с территории санатория выехало одиннадцать автомобилей. Из них шесть – личный транспорт отдыхающих, четыре – транспорт санатория, а один остался неопознанным. По ходу, её вывезли в нем.

– Номера проверил?

– Проверил. Летучий голландец.

– То есть?

– Эта машина была снята с учета в ГАИ два года назад. И больше нигде на учет никем не ставилась.

– Не понял. А номера?

– Ну, сам подумай. Некая коричневая «ГАЗель» была снята с учета, но продолжает спокойно разъезжать по белу свету со своими регистрационными знаками. Чуешь, чем дело пахнет? Узнаю, как говорится, брата Васю.

– Ваши?!

Александр неопределенно пожал плечами.

– Во всяком случае, тебе на такой машине кататься никто не позволит. Тут надо такую руку волосатую иметь… Я тебе ничего не говорил.

– Само собой. А где она, узнать можешь?

Фокин вздохнул.

– Не могу. Это уже выходит за рамки моих возможностей. Но предположить все же можно.

– И?

Александр наклонился к нему.

– Ром, мы с тобой взрослые люди. Никто же выкуп не попросил? А удерживать в заложниках взрослого человека ради спортивного интереса столько времени никто не будет. Прости, что говорю тебе это.

У Романа заходили желваки, глаза сузились.

– Ты уверен?

– Ну‑у… Нет. Это всего лишь мои умозаключения. Не исключено, что в нужный момент она появится, так сказать, на арене страстей, и сыграет свою роль… Бывает, бывает. Но редко. Ну ладно, мне пора, — Александр встал и положил руку Роману на плечо. – Звони, если что. Чем смогу.

Расстроенный Роман вернулся домой. Дела обстояли плохо. И суть не столько в том, что похитили, и, скорей всего, убили Таню, а в том, что он помимо собственной воли оказался ввязанным в какое-то нехорошее предприятие. Еще бы знать, о чем речь! Кого следует остерегаться, с какой стороны ждать нападения… Роман никак не мог успокоиться и ходил по квартире туда-сюда. Он не мог понять, с какой целью убили Таню. Смысла в её убийстве он не видел никакого. Логичнее было бы предположить, что девушку будут использовать как орудие шантажа. Но убить… Хотя, это могло произойти случайно. Танюха была из тех, кто дорого продает свою жизнь. Начала сопротивляться, в драке и убили… Он старательно гнал эти мысли, убеждая себя в том, что Таня жива, просто еще не настал момент, когда её захотят использовать. Видимо, он еще не нашел то, что должен был найти, после чего его можно начать шантажировать.

Вечером Карелин напился. Он долго сидел за столом, потягивая виски, и ни о чем не думал. На душе словно лежал камень. Вернулась приглушившаяся было боль от потери отца и соединилась с новой болью. И пожаловаться-то было некому. Съездить к матери? Да нет, уж она точно не разделит с ним его скорби. Таню она недолюбливала, ревновала, наверное, а говорить с ней об отце после последней встречи просто не хотелось. Роман тяжело вздыхал и подливал виски в стаканчик. Неизвестность была хуже всего. Его то охватывала печаль и согласие со смертью подруги, то он начинал мысленно протестовать, лихорадочно соображая, что еще можно сделать… В мыслях он не мог допустить, что Тани больше нет, но логика, как известно, вещь упрямая. Александр был прав: столько времени держать в заложниках и не просить выкупа… Но зачем они это сделали? Думали, что Танюшка в курсе? Или просто пугают? Дают понять, что сила за ними? Советоваться было не с кем. Просить Александра еще о чем-то опасно и для самого Александра, и для Романа. Проведя полночи в тяжелых раздумьях, Карелин решил больше вопросом похищения Тани не заниматься, и просто ждать и надеяться, что когда-нибудь эта тайна откроется сама собой.

Через два дня надо было уезжать во Владимир. Он собрал сумку с необходимыми вещами и подошел к окну. Неподалеку от подъезда за шлагбаумом стояла черная «Волга». «Неужели за мной? — удивился Карелин. — Не может быть… Хотя, почему не может. Очень даже может». Роман спустился во двор, сел в машину и опять подумал о том, что следить за ним просто – синяя «Королла» очень бросается в глаза среди замызганных «Жигулей» и «Москвичей». Ну что ж, придется поиграть в шпионов. На вокзал он не торопился. Поколесил по городу, все же заметил черную «Волгу», следующую за ним метрах в тридцати. Понятно. Роман остановился около знакомого ресторана. Пройдя в зал, он выглянул в окно. «Волга» уже была у входа. Он сел за столик, подозвал официанта. Тот подошел, держа наготове ручку и блокнотик.

– Минералки, пожалуйста… И пригласите ко мне Виталика Чауса.

Виталий подошел минуты через две.

– Здорово, Ромка, — обрадовался он, пожимая руку приятелю. – Куда пропал-то?

– Дела, дела, — уклончиво ответил Карелин. — Слушай, ты можешь мне одолжить свои «Жигули» на день?

– Ты что, решил примкнуть к рабочему классу?

– Нет, просто нужно. Заплачу.

Виталий с сомнением посмотрел на него.

– Ну, давай, — наконец, согласился он. — Двести баксов, и забирай.

– Доверенность пиши, — Роман передал ему деньги. Виталий с тяжелым вздохом написал доверенность и принес ключи и документы.

– На. Доверяю тебе, извергу, ласточку мою. Ты с ней понежнее.

– Постараюсь. Помоги мне выйти через служебный вход.

– Сто баксов.

Роман полез в бумажник, но Виталий остановил его:

– Ладно-ладно, шутка! Сусанинские услуги входят в счет! Пошли. И куда ты вляпался?

– Не вляпался. Вляпали меня.

– Совратил какую-нибудь малолетку? И теперь её братья поклялись тебя убить?

– Ой, иди ты! – отмахнулся Роман, непривычно отпирая ключом «Жигули». – Давай, пока.

– А ты мне её сюда пригонишь? – по глазам друга Роман видел, что тот очень переживает за машину.

– Я звякну тебе. Скажу, где забрать.

– Ну, мы так не договаривались…

– Заткнись, Витян. Нужно, понимаешь?

Фокус со служебным входом удался. Во всяком случае, Роман не заметил преследования. Припарковавшись у вокзала, он немного посидел в машине, убеждаясь в отсутствии «хвоста», и только потом вышел на улицу. Войдя в зал ожидания, сразу же позвонил Чаусу и сказал, где тот может забрать свою «пятерку». Повесив трубку, немного постоял в будке, оглядываясь по сторонам. Никаких подозрительных лиц вроде не видно. Получилось? И он пошел на перрон.

Поезд уже стоял на месте, через полчаса объявили посадку. Все еще оглядываясь по сторонам, Карелин помог какой-то бабке закинуть в тамбур огромные тяжеленные мешки, за что получил дребезжащее «Спасибо, сынок!», и прошел в свой вагон. Купе было пустым, в то время как плацкартные вагоны были полны. «Ну и хорошо», — подумал Роман. Никто не будет доставать с расспросами, никто не будет совать под нос бутылку дешевой водки требовательно просить «Выпей со мной!». Карелин закрыл дверь, сел у окна и, чтобы скрасить пустое провождение времени, занялся изучением своего сотового. Пролистав список абонентов, он остановился на букве «о». Здесь была всего одна запись – «отец». Роман помедлил, потянулся было пальцем к кнопке «удалить», но потом передумал и вообще выключил телефон. Он лег на жесткий диван и, подложив под голову сумку, задремал.

– …Владимир! Стоянка три минуты! Владимир! Стоянка три минуты! – молодая с задорно торчащей из-под пилотки блондинистой челкой проводница заглядывала в каждое купе. Окинув взглядом Романа, она заулыбалась.

– Владимир, — сказала она ему.

– Я не Владимир, я – Роман, — ответил он, потягиваясь со сна.

Проводница смотрела на него веселыми заинтересованными глазами.

– А я – Ксюша. А вы сюда к родственникам?

– К жене, — ответил Карелин. Проводница разочарованно качнула головой.

– Привет жене, — сказала она и пошла дальше по вагону. – Владимир! Стоянка три минуты!..

Город встретил морозом в двадцать семь градусов – по крайней мере, именно такие цифры показывал гигантский термометр над входом в вокзал. Карелин покрутился на привокзальной площади и обратился к какой-то старушке с двумя битком набитыми авоськами через плечо.

– А как мне доехать до Питиримовки?

– На электричку, на электричку, — замахала она рукой. – Одиннадцать остановок проедешь, а там на автобусе до Митрошино. А там от остановки километров семь будет пешком.

Роман пришел в ужас. Выходит, до Питиримовки он доберется где-то к полуночи… Он осмотрелся и пошел искать такси.

– Четыреста! – объявил водитель, смерив Карелина оценивающим взглядом.

– Братан, я из Москвы сюда на поезде за сто пятьдесят доехал.

– Ну, так в чем дело, товарищ? – раздраженно воскликнул таксист. – Нанимай поезд, и пусть он тебя за сто пятьдесят везет до твоей Питиримовки!

– Черт с тобой, — сказал Роман, садясь в машину.

Они ехали молча. Их знакомство, едва не перешедшее в конфликт, не располагало к болтовне, которая обычно завязывается между таксистами и их пассажирами. Роман сидел на переднем пассажирском месте и думал о том, как быть дальше, рассеянно глядя в темное стекло. До деревни было где-то около восьмидесяти километров. Значит, часа за два должны были добраться. Если монастырь в непосредственной близости от села, то это уже проще.

– Ой, ты, заяц! – вдруг воскликнул водитель.

Роман повернул голову и заметил мелькнувший в придорожном сугробе силуэт ушастого зверька.

– Плохая примета, — сказал шофер.

– Я в приметы не верю, — ответил Роман.

– А напрасно.

Эти слова прозвучали как-то зловеще, но Карелин слишком устал, чтобы заострять на них внимание. Он начал дремать, прислонившись виском к боковому стеклу, и очнулся, как будто от толчка. Осмотревшись, он понял, что машина стоит в каком-то пролеске. Водителя не было видно, но сзади доносилось какое-то сопение и возня.

– А что случилось? – спросил Карелин, обернувшись к роющемуся на заднем сиденье шоферу.

– Да незамерзайка кончилась, — ответил водитель. – Сейчас, тут у меня канистрочка была…

Роман посмотрел на часы. Половина восьмого. Еще минут двадцать-тридцать, и он будет на месте. Утомление начало сказываться, тело затекло от долгого сидения на неудобном жигулевском кресле, голова слегка побаливала в висках. Карелин потянулся, и в тот же миг у него на шее затянулась то ли леска, то ли струна. Судорожно хватая воздух ртом, Роман изо всех сил пытался пальцами ухватить удавку, чтобы хоть чуть-чуть оттянуть её от горла. В висках бешено пульсировала кровь, перед глазами поплыли черные круги. Уже почти теряя сознание, он уперся ногами в переднюю панель и невероятным усилием, обдирая кожу на шее, вывернулся из петли, как собаки выворачиваются из ошейников. Шофер со звериным рыком кинулся на него, но тут же отлетел назад, получив удар кулаком в лицо. Боясь потерять сознание, Карелин на ощупь нашел ручку двери и дернул её. Поток свежего морозного воздуха, ворвавшийся в салон автомобиля, придал ему сил. «Деньги и документы!» — мелькнуло у Карелина в голове. Схватив сумку, он вывалился на снег. Водитель настиг его и начал бить ногами. Пропустив пару ударов, Роман все же сконцентрировался, на очередной замах поймал шофера за ногу и с хрустом вывернул в бок. Нападавший упал, Карелин прыгнул ему на спину, схватил за волосы и начал бить головой о колею. Он бил и бил до тех пор, пока не увидел, что снег стал краснеть. Тут на него накатил приступ слабости, руки обессилено упали.

– Твою мать, — задыхаясь, пробормотал Роман. Он тяжело слез с неподвижного водителя, сел на сугроб, цапнул горсть снега и умыл горящее лицо. Болело все тело. Но сильней всего болело горло, было больно говорить и глотать. Отдышавшись, Роман подошел к водителю. Живой. Карелин осмотрелся. До Питиримовки километров пятнадцать. Идти пешком нет сил. Он отодрал с крыши «Жигулей» «шашечки», швырнул их подальше в снег и сел за руль. «Доеду до деревни и позвоню в милицию», — решил он.

После «Короллы» отечественная «семерка» показалась просто корытом. Задний привод, газу давать нельзя – машину начинало кидать, и пару раз он едва не улетел в сугроб. Вдобавок началась метель, а спустя километров десять двигатель вдруг начал чихать. Роман глянул на датчик бензина – ноль! Весело… Он выжал из машины все, что смог, даже проехал по инерции с уже заглохшим движком с сотню метров, лишь бы хоть как-то сократить путь. Наконец, машина умерла. Карелин еще немного посидел в быстро остывающем салоне, смиряясь с мыслью, что не миновать ему идти до деревни пешком, и вышел на дорогу. Вокруг него был какой-то сказочный пейзаж. Темный лес, заметенный снегом, переливался сотнями тысяч сверкающих огоньков. Ветер гонял по дороге каких-то диковинных снежных змей, которые ползли, извивались, сплетались, исчезали и появлялись вновь. Луна то скрывалась за облаками, то выходила из них, озаряя все вокруг призрачным синеватым светом. Было очень красиво, но красота это не радовала, а наводила тоску и мысли о собственной беспомощности. Роман повесил на плечо сумку и смерил взглядом заметенную снегом дорогу. Надо идти. Другого варианта нет.

Карелин не знал, сколько прошел километров. Дорога, белая, почти мистическая, потусторонняя дорога появлялась и появлялась из тьмы бесконечным махровым полотенцем, как будто кто-то невидимый разматывал и разматывал гигантский рулон. Шатаясь от усталости, с трудом переставляя ноги, Роман брел в метели, даже не зная, в ту ли сторону идет. Горло болело, к этой боли добавилось нехорошее жжение в груди – надышался холодным воздухом. Дикая усталость довольно быстро охватила Романа, каждый шаг давался ему с большим трудом. Судя по времени, его путь уже должен был подходить к концу. Но то ли это было не то направление, то ли он шел слишком медленно – минуло полтора часа, а впереди все было по-прежнему черно, без намека на признаки цивилизации. Наконец, ему показалось, что далеко впереди что-то блеснуло. Роман сделал еще несколько шагов и остановился. Нет, он не ошибся. Где-то впереди горели окна жилых домов, до них, наверное, километр, но сдвинуться с места не было сил. «Только не садиться! – подумал Роман. – Только не садиться! Сяду – уже не встану!» В спину ударил налетевший порыв ветра, и Карелин упал в пушистый колючий снег. «Я не хочу умирать!», – с пронзительным отчаянием подумал он, погружаясь в бесконечный смертельный сон…

– …на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и избави мя; да не когда похитит яко лев душу мою, не сущу избавляющу, ниже спасающу. Господи Боже мой, аще сотворих сие, аще eсть неправда в руку моeю, аще воздах воздающым ми зла, да отпаду убо от враг моих…

«Что это?» Слух вернулся внезапно, словно сняли невидимые наушники. Карелин прислушался к монотонному чтению.

– … Воскресни, Господи, гневом твоим, вознесися в концах враг твоих, и востани, Господи Боже мой, повелением, имже заповедал eси, и сонм людий обыдет Тя; и о том на высоту обратися. Господь судит людем; суди ми, Господи, по правде моей и по незлобе моей на мя. Да скончается злоба грешных, и исправиши праведнаго, испытаяй сердца и утробы, Боже, праведно. Помощь моя от Бога, спасающаго правыя сердцем …

«Я умер?!» … «Нет, я живой! Я слышу, значит, я живой! Не надо меня хоронить!» …

– … и в нем уготова сосуды смeртныя, стрелы своя сгараeмым содела. Се, боле неправдою, зачат болезнь и роди беззаконие; ров изры и ископа и, и падет в яму, юже содела…

«Или я все же умер… Говорят, что после смерти душа человека продолжает видеть и слышать все, что происходит вокруг… Неужели это правда? Я мертвый лежу на столе и слышу, как они что-то читают…» Роман зашарил пальцами вокруг себя. Нет, он не на столе. Под ним что-то мягкое. «Значит, я живой… Покойников не кладут на кровать… Или кладут? А зачем они читают, если я живой? Они думают, что я умер… » На Карелина напала паника. Он испугался, что его приняли за умершего и сейчас закопают в могилу. Он заметался, хотел закричать, но боль в горле не дала этого сделать, он закашлял. И тут же чтение прекратилось, чьи-то руки ухватили его, кто-то гладил по голове, к губам поднесли какое-то теплое питье.

– Тихо-тихо-тихо… — успокаивающе проговорил мужской голос. Не отрывая глаз (не было сил), Роман пил пахучую травяную настойку и потихоньку всхлипывал.

– Все-все-все… Все хорошо… — произнес тот же голос. – Отец Илий, пригласи-ка отца Мисаила.

Через минуту кто-то сильными пальцами ухватил Романа за запястье, а потом приподнял веки.

– Очнулся, слава Тебе, Господи… Пить даете?

– Да. Как вы благословили.

– Не беспокойте его сейчас. Пусть спит. Я сейчас сделаю инъекцию димедрола, он проспит до утра. Отец Иов, вам придется провести с ним тут ночь. Мало ли что.

– Благословите, отче…

…Боммм… Боммм… Боммм…

«Колокола…»

– … Вы видите меня?.. Молодой человек, вы меня видите?..

– … яко беззакония мои аз знаю и грех мой предо мной есть выну…

– … Еще рано. Пусть пьет, сколько хочет…

-… призри на мя и помилуй мя, даждь державу отроку Твоему…

– … Горчичники на грудь обязательно. Температуру мерили сегодня?…

– … восхвалю имя Бога моего с песнею, возвеличу Его в хвалении: и угодно будет Богу паче тельца юна, роги износяща…

«Какого тельца?» Роман открыл глаза. Бревенчатый потолок, старая бронзовая люстра. На стенах иконы, убранные белыми рушниками. Карелин скосил глаза, посмотрел в угол и увидел монаха, стоящего перед каким-то высоким столиком, накрытым желтым полотенцем с бахромой. Это он читает. Роман хотел спросить, где он находится, но не смог, опять начал кашлять. Чтец посмотрел на него, подошел к кровати и, заботливо приподняв его голову, дал ему все той же настойки.

– Где я? – смог, наконец, прошептать Роман.

– В монастыре святителя Питирима Тамбовского.

– П… Питиримовка?

– Да. Обождите минуту, я отца Мисаила приглашу.

Чтец быстренько убежал, Роман слышал его торопливые шаги по коридору. Очень быстро он вернулся с тучным чернявым монахом, борода которого была украшена двумя прядями серебристой седины.

– Так-так-так… — быстро проговорил отец Мисаил, слушая пульс. – Ну, молодец, молодец. Так… — он осторожно приподнял голову Карелина за подбородок и осмотрел шею. – Повезло вам несказанно, молодой человек. От удавки спастись практически невозможно. Обычно повреждается сонная артерия, кадык, а это с жизнью не совместимо. Ну, слава Богу. Значит, нужны вы на белом свете, раз Господь вас спас. Говорить громко недельку не сможете. Вот здесь в термосе я вам отварчик делаю… Пейте его, как чай. Там ромашечка, липовый цвет, крапивка, зверобой. Бронхитик у вас еще небольшой… Кушать вам сюда отец Иов будет приносить. И по мере сил старайтесь двигаться, не залеживайтесь, а то воспаление легких належите себе.

Два дня Карелин отсыпался. Отец Иов неотступно был при нем, кормил с ложечки, укрывал одеялом, поправлял подушку и поил травяным отваром. На третий день Роман почувствовал себя достаточно бодро и попробовал встать. В первый момент его повело, и он едва не упал, но вовремя подоспевший отец Иов успел подхватить его.

– Так сразу не надо, — увещевал он, сажая Карелина на кровать. – Потихоньку, вы же нездоровы.

Роман кивнул, посидел минут десять, подождал, пока перестанет кружиться голова, и сделал вторую попытку. На это раз у него получилось. Он самостоятельно дошел до стола и позавтракал. Счастливый успехами своего подопечного отец Иов собрал грязную посуду и ушел. Через пять минут в комнатушке в его сопровождении появился отец Мисаил.

– Ну, молодец, молодец! – загудел он, размахивая руками.

– Вы – врач? – шепотом спросил Роман.

– Был. Потом монашество принял. Настоятельствую вот шестой год.

– А как я сюда попал?

– А, целая история была. Это Гришанечка наш шум поднял, ему спасибо.

– Гришанечка? — переспросил Карелин, теряясь в догадках: собака? Человек?

– Блаженный наш. А ты, небось, и не знаешь, кто такие блаженные-то. Люди это такие особые, на которых Дух Божий почивает. Они и предсказать могут, и обличить, и о тебе то скажут, чего ты сам не знаешь. Ну, так вот Гришанечка-то накануне смирный был, все тихонько сидел, а под вечер разбушевался. Ну, мы сначала подумали, что к метели, у него бывают на погоду приступы. А потом как закричит: «Человека душат! Чего вы тут сидите, пропадет он совсем, молитесь, молитесь!» Мы его успокаивать, а он все кричит «Молитесь, молитесь, душа живая гибнет!». Братия на молитву встала. Имени-то не знали, так и молились о рабе Божием, имя которого Господь знает… Гришанечка-то вроде утихомирился часика на два, а потом опять в крик. Мы ему и того, и сего, а он кричит да кричит, начал требовать лошадь запрягать – «Человек-то в лесу замерзает! Быстрей, быстрей!» — все нас подгонял. Ну, я братии благословил, что ж, говорю, не впервой. Лошадь запрягли, Гришанечку с собой взяли. Вот он дорогу нам указывал, так и вывел в лес. Под снегом и обрели тебя, чуть живого.

Роман выслушал это повествование с изумлением. Отец Мисаил производил впечатление человека здравомыслящего, а тут – блаженные, какие-то прорицания, Дух Святой… Двадцать первый век на дворе, а ему тут чуть ли не о ковре-самолете рассказывают. Настоятель, видимо, по лицу Романа понял его мысли и решил, что разговор пора заканчивать.

– Но хорошо хоть, не отморозил себе ничего! – гоготнул отец Мисаил и хлопнул Карелина по плечу. Роман понял намек и слегка покраснел. Настоятель ушел, а Карелин долго еще переваривал услышанное, настолько дивным оно ему показалось. На первый взгляд, сущая сказка, ну просто русские народные былины. Но… Это «но» приводило Романа с сильное смущение. Откуда этот Гришанечка мог знать, что его душили? И каким образом он привел отправившихся на поиски монахов к тому месту, где лежал Роман? Никакого разумного объяснения таким фактам он найти не мог, кроме одного – монахи нашли его в лесу случайно, и придумали эту красивую сказку, чтобы дурить головы своим старухам. Но отец Мисаил… неужели это вполне серьезный на первый взгляд мужчина мог так просто врать? Для чего? Роман же не бабка, ему голову не задуришь такими историями. Или они уже настолько свыклись с этим враньем, что сами его не замечают и свято верят в него? Карелин не стал торопиться с выводами и решил при случае выяснить правду. К вечеру Роман уже настолько был уверен в своих силах, что смог прийти на ужин в общую столовую, «трапезную», как её тут называли. Ужин был бедный: пшенная каша, смешанная с чечевицей и жареной морковкой, по два кусочка селедочки на ломтике белого хлеба и сладкий чай с баранками. Зато братию не ограничивали в добавках. В плане количества им разрешалось брать столько еды, сколько они желали. Карелин, откровенно говоря, пришел в ужас от такого меню, гарантировавшего устойчивую изжогу, и решил при первой же возможности выбраться в поселок и купить что-нибудь в магазине. Но потом, понаблюдав за монахами, увидел, с каким аппетитом они поедали эти неудобоваримые блюда, и передумал – было бы как-то неудобно хомячить сдобные булки, когда все остальные так искренне радовались и этому скромному застолью.

Жизнь Романа в монастыре проходила довольно спокойно. Монахи мало обращали на него внимания, кроме отца Иова, приставленного к нему больше не для ухода, а для наблюдения. Отец Иов все время торчал в его комнатушке, почти не разговаривал с ним и шуршал, как мышь, своими книгами, чем очень скоро начал Карелина раздражать. Но попросить отца Мисаила убрать его он не решался. Спасался Роман от отца Иова бегством — уходил на монастырский двор. Этот двор представлял из себя прямоугольную огороженную кирпичной оградой территорию площадью примерно гектара два. Ограда была местами сильно разрушена, а прорехи из соображений экономии заделаны досками. Вообще в монастыре царила атмосфера жесточайшей экономии, что было удивительно для Карелина, который, как всякий добропорядочный советский человек, был прекрасно осведомлен о несметных церковных сокровищах. А это был какой-то неправильный монастырь: ни золотых крестов, ни алмазов с бриллиантами, ни сундуков с деньгами. Здесь не было даже водопровода – монахи такали воду ведрами с колонки и заливали в баки, из которых она по трубам расходилась на кухню и в санузлы, которых было по одному в каждой избе. Зато была «баня» — крохотная избушечка, в которой было три помещения – раздевалка, парилка и ванная комната для постирушек. Канализации тоже не было – сточные воды собирались в ямах, из которых их потом откачивали машиной. Братия, число которой Роман определил как человек пятнадцать, проживала в нескольких бревенчатых избах, топившихся дровами и углем. У каждого монаха в такой избе была своя комнатушечка, «келья», метров девять площадью, в которых они жили строго по одному. Была еще одна изба, большая, в которой жил сам настоятель, в ней же располагались кухня и столовая. Кроме изб, в монастыре было два храмика. Один, кирпичный, стоял с заколоченными окнами – службы в нем не велись. Судя по надписи на табличке, висящей на стене, это и было то самое «всемирное наследие» тринадцатого века, из-за которого не могли закрыть монастырь. Второй, деревянный, был поновее, в нем и служили.

Прошло еще два дня. Роман, все знания которого о жизни монахов были почерпнуты из комедий типа «Дуэнья», с интересом осваивал странные обычаи, порядки и слова, бывшие в монастырском обиходе. Во-первых, здесь разделяли дни не на будни и выходные, как во всем культурном мире, а на постные и скоромные. В постные дни, по средам и пятницам, полагалось питаться только растительной пищей. Скоромными днями на завтрак подавали молочные каши и яйца, на обед и ужин были блюда с рыбой, а мяса монахи не видели вообще. Роману из снисхождения к его неприспособленности к таким строгим условиям и ввиду его недавней болезни отец Мисаил велел по утрам и вечерам подавать еще по стакану теплого молока, который отец Иов приносил ему прямо в келью, чтобы «не смущать братию». Во-вторых, у монахов был очень строгий распорядок дня – подъем в пять утра, в половине шестого все собирались на общую молитву в храме, потом расходились по кельям и до семи занимались личными делами: кто молился, кто досыпал, кто штопал свои черные одеяния. В семь выходили на послушания, в девять завтракали. Потом опять расходились на послушания, в два обедали, и если не было никаких срочных дел, то до трех отдыхали. С трех до пяти опять послушания, в пять шли на службу, в девять возвращались и ужинали, а через полчаса после ужина опять собирались на вечернюю молитву. Роман поначалу испугался, что и ему придется вставать в пять и, чего доброго, еще и молиться заставят, но отец Мисаил сразу заверил его, что «на него это не распространяется», и Карелин поднимался с постели только к завтраку. В‑третьих, очень быстро Роман обнаружил, что очутился среди сообщества бородачей: все обитатели монастыря носили бороды. Бороды сильно разнились цветом, размерами и текстурой: были длиннющие и совсем коротенькие, рыжие, седые и черные, прямые и курчавые, красивые, как у деда Мороза, и страшненькие. Это произвело на впечатлительного москвича необыкновенный эффект, и Роман, поддавшись общим настроениям, тоже перестал бриться. Наконец, Карелин открыл самое удивительное и странное в монашеской жизни: все насельники монастыря были неженатыми. Более того, все утехи плоти, обычные для любого человека, для них были строго-настрого запрещены. Даже вход женщинам в монастырь был строго ограничен. Им дозволялось только бывать на службах и далее храма их не пускали. Стирались, стряпались и убирались монахи сами, включая и настоятеля монастыря: отец Мисаил точно так же таскал дрова и воду, брался за метлу и лопату, питался со всеми в трапезной тем же, что и остальные монахи. Это обстоятельство породило у Романа глубокое уважение к отцу Мисаилу.

Были здесь и свои собственные правила этикета. Вместо «добрый день» и «до свидания» здесь говорили «благослови» или «прости», а вместо «всего хорошего» — «с Богом!». Выражая радость, монахи говорили «слава Богу!», благодарность – «спаси Господи», а сочувствие — «Помоги, Господи». Не принято тут было и пожимать друг другу руки: при встрече со старшим по чину кланялись и брали благословение (подставляли под крестообразное движение рук свои ладони, сложенные «лодочкой»), если же встречались равные по положению, то они просто либо раскланивались друг с другом, либо обменивались троекратным поцелуем. Интересы братии тоже сильно отличались от интересов мужчин, составлявших обычное окружение Карелина. Здесь не было привычных разговоров о вчерашнем футбольном матче, о выпивке и о том, как вчера с одной брюнеточкой «шороху дали». Монахи вообще мало разговаривали, а если делали это, то говорили тихо, слабыми голосами, а темы их разговоров сводились к обсуждению, в какого цвета облачении будут служить на предстоящий праздник, с какого числа начнется в этом году Великий пост и благословит ли отец настоятель рыбку на Благовещенье. Поэтому, не находя общих тем даже для такого скромного общения и дивясь тому, что здоровых мужиков всерьез могут интересовать проблемы такого плана, Роман больше слушал, чем говорил. Пребывание монахов на этом странном неотмирном островке скрашивал… телевизор. Чудо техники стояло у отца Мисаила в рабочем кабинете, по воскресеньям и по праздникам он позволял насельникам смотреть «Новости» или даже какой-нибудь хороший старинный советский фильм.

Заняться в монастыре было совершенно нечем. Особенно остро Роман страдал от вынужденного безделья вечерами, когда братия уходила на молитву, а он оставался один в пустой избе. Как-то в отсутствие отца Иова он открыл одну из его книг. «Чего они там хоть читают-то?» — полюбопытствовал Роман, но его интересу было не суждено удовлетвориться: книга была испещрена каким-то странными значками, среди которых Карелин узнал несколько русских букв, но не смог прочесть ни слова. Изучение икон, висящих на стенах кельи, тоже ни к чему не привело: на одной он прочитал «гдь» и долго думал, прежде чем понял, что это, должно быть, слово «Господь». На другой он сумел разобрать «стый никола». «Никола» было еще понятно, но «стый»… Роман так и не нашел объяснения этой шифровке. Прочитав же на следующей иконе «прстыя бцы», Карелин понял, что его мозг не способен выдержать такой нагрузки, и оставил это занятие. Оставалось стиснуть зубы и дождаться утра, когда монахи выйдут во двор работать по хозяйству: только в это время Роман мог найти себе хоть какое-то занятие. Отец Мисал, увидев его во дворе в первый раз, скептически посмотрел на его дорогую куртку, на ботиночки, кокетливо украшенные мехом, и распорядился выдать Роману ватные штаны, телогрейку, толстенные шерстяные носки и высокие валенки. Роман поначалу отказался, его утонченная натура, как ему казалось, была не совместима с таким ужасным нарядом. Но холод очень быстро пробрался под итальянские джинсы, да и лазить по глубокому снегу в коротких ботинках тоже было как-то не особенно приятно, и, покрутившись во дворе с полчаса, он побежал в каптерку.

Общительный Карелин быстро перезнакомился со всеми обитателями, «насельниками» пустыни и даже брался помогать им по их ежедневным заданиям — послушаниям, как у них это называлось. Пережитые скорби немного подзабылись, и Роман стал воспринимать свою жизнь в монастыре как забавное приключение, о котором потом будет интересно вспоминать. Вместе с монахами он ходил за водой на колонку, научился колоть дрова и растапливать печь, чистил от снега дорожки и кормил монастырских кур. Попробовал он и корову доить, но не выдержал запаха навоза и позорно сбежал под снисходительную и понимающую улыбку скотника отца Хризостома. В одну из таких вылазок на свежий воздух Роман познакомился и с тем, кому был обязан своим спасением — с Гришанечкой. Перед этим он, прислушиваясь к тому, о чем говорят монахи, понял, что Гришанечка играет немаловажную роль в жизни монастыря, и что его слово здесь очень высоко ценится. Ни об одном человеке не заговаривали так часто, как о Гришанечке. О нем беспокоились, его действиям и словам придавали какой-то особый смысл, и подобно тому, как в кругу Романа интересовались погодой, так здесь интересовались, выходил ли с утра из кельи блаженный, что и кому сказал, чем занимался. Заинтригованный Роман с нетерпением ждал встречи с таким необыкновенным человеком. Из разговоров с монахами Карелин узнал, что блаженный на несколько дней уходил в «затвор», то есть запирался в своей келье и ни с кем не общался и даже не принимал пищу. Все дружно говорили, что это «к чему-то». Гришанечка появился на людях среди бела дня, предзнаменовав свое появление весёлыми воплями и кудахтаньем. Трудники, разгружавшие машину с дровами, сразу оживились, заслышав этот шум.

– Вышел, вышел, — заговорили все, кто был в этот момент во дворе. Минуту спустя и сам Гришанечка явил себя миру. Карелин был шокирован. Блаженный представлял собой странное и не очень благолепное зрелище. Это был мужчина неопределенного возраста, ему равно можно было дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет, с кривой спиной, из-за чего его рост не превышал полутора метров. Его лицо было вытянуто и асимметрично, да вдобавок еще и покрытое страшными шрамами, словно его кожа неведомым образом пришла в жидкое состояние, а потом так и застыла, навсегда сохранив на себе вздутия и воронки с торчащими среди этой багровой массы клоками рыжей щетины. К тому же он был хром на левую ногу, и поэтому, когда шел, сильно раскачивался всем телом. Одет блаженный был в драный, не по росту большой тулуп, рукава которого едва ли не волочились по земле, старую выцветшую вязаную шапку и кирзовые сапоги, отвалившаяся подошва одного из которых была подвязана бечевкой. Выйдя во двор, Гришанечка начал дурачиться, кидался в монахов снежками, пел разными голосами советские песни. Потом он привязался к одному монаху, стал прыгать около него, взмахивая рукавами, как крыльями, и кудахтать.

– Ко-ко-ко-ко-ко… Петушок курочку потопчет — пото-опчет, а она снесет яи-ичко… – нараспев говорил блаженный, продолжая размахивать рукавами. Монах раскраснелся и стал отворачиваться от блаженного, но тот не унимался, все прыгал и прыгал около него, и, наконец, под слабый смех братии, с интересом наблюдавшей за его выходками, извлек из кармана куриное яйцо.

– Курочка-то, курочка-то яи-и-ичко снесла! – каким-то язвительным и противным голосом проблеял дурачок, и, оттянув ловким быстрым движением ворот безрукавки монаха, бросил яйцо ему за пазуху.

– Будет тебе, Гришанечка, — с укором сказал отец Мисаил, таскавший вместе со всеми дрова. – Ну что ты к отцу Августину пристал?

Гришанечка как будто послушался отца настоятеля и пошел хулиганить дальше, оставив в покое пунцового от смущения Августина. Он проскакал по двору на метле, споткнулся, упал и запричитал жалобным голосом:

– Ай-ай, лошадь-то не моя, брыкается! А вот тебе, а вот тебе! – отхлестал он метлу хворостиной, забросил её подальше к забору, полез на поленницу и чуть было не сверзился с неё, а потом начал лепить снеговика. Карелин, наблюдавший за ним, никак не мог уяснить, как такой человек мог быть уважаем насельниками монастыря настолько, что те придавали такое большое значение его кривлянию и болтовне. И еще больше он не мог уяснить, как на таком человеке, явно больном на голову, мог почивать «Дух Святой», как сказал отец Мисаил. Неужто Бог не мог найти для Себя более разумного существа, чем этот полудурачок? И тут Гришанечка неожиданно смолк, разом потеряв интерес к своим забавам, неспешно проковылял через весь двор и, проходя мимо Романа, заглянул ему в лицо. Карелин был шокирован — глаза у блаженного были умные и внимательные, а взгляд выдавал человека проницательного, житейски опытного. Блаженный прошел шага на два дальше, и вдруг, остановившись, обратил лицо к небу и запел красивым раскатистым голосом:

– Мученик Твой, Господи, во страдании своем венец прият нетленный от Тебе, Бога нашего: имеяй бо крепость Твою, мучителей низложи, сокруши и демонов немощныя дерзости. Того молитвами спаси души наша!

Кто-то из монахов перекрестился, а отец Мисаил досадливо крякнул.

– Гришанечка, а чего ты мученика-то вспомнил? – крикнул вслед долговязый отец Сергий.

– А вспомнился вот чего-то, — грустно отозвался тот. – Да вы на меня внимания не обращайте. Я же полудурачок, — сказал он, делая акцент на последнем слове, обернувшись при этом на Карелина и одаривая его долгим взглядом. Роман вспыхнул. Каким-то непостижимым образом его мысль оказалась открыта блаженному! Выходит, это не сказки! Слова отца Мисаила о блаженных, к которым Карелин отнесся более чем скептически, были правдой! Выбрав момент, он разыскал Гришанечку у сеновала, подошел к нему, и, чувствуя себя ужасно неловко, сказал:

– Слушай, ты извини меня…

Тот посмотрел на него внимательными серыми глазами, потом вдруг нацелил ему в грудь указательный палец и «выстрелил»:

– Пуххх! — и тут же вскочил с места и убежал по своим дурашливым делам, а Карелин остался стоять, пытаясь осмыслить этот последний жест блаженного.

Через пару дней в обители отмечали какой-то церковный праздник. После праздничной трапезы по заведенному обычаю отец Мисаил благословил монахам «утешиться» смотрением телевизора. Романа тоже пригласили на сеанс и даже выделили ему место в первом ряду перед экраном. Не сказать, что Карелин был сильно рад такому проявлению гостеприимства: «Новости» он терпеть не мог, потому что знал, какая правда стоит за помпезными репортажами из «житниц страны» и «закромов родины». Но отказываться было неудобно, и он уставился в экран. После традиционных репортажей о заседании очередного пленума ЦК КПСС и уже набивших оскомину кадров с какой-то строительной площадки крупнейшего в Европе торгового центра стали передавать сводку самых крупных происшествий по стране. В Краснодарском крае пассажирский автобус столкнулся с тепловозом, два десятка пострадавших; в Хабаровске на стройке опрокинулся подъемный кран, погибла крановщица… Роман уже начал поглядывать по сторонам, ища возможность покинуть кабинет, как до его слуха донеслось знакомое название — Желтиково. Он напрягся и устремил взгляд на экран.

– …в своем доме был найден мертвым настоятель Михайло-Архангельской церкви священник Максим Петровский. По данным следствия, смерть наступила в результате огнестрельного ранения в голову. Причиной убийства послужило ограбление. Тело священника обнаружила жительница деревни Желтиково Таисия Калашникова. Обеспокоенная тем, что отец Максим не показывался уже несколько дней…

Монахи после небольшой паузы начали дружно креститься и бормотать какие-то молитвы. «Вот Гришанечка мученику-то пел», — услышал Роман тихие разговоры. «Господь-то открыл ему… Да, неспроста он в затвор-то уходил… блаженный, ему Господь открывает…» Монахи стали оглядываться по сторонам, ища взглядом отца Мисаила. Тот выключил телевизор, немного помолчал и сказал, поднимаясь со скамьи:

– Помянем, братия, нашего сослужителя, убиенного иерея Максима… Прости, Господи, ему вся согрешения его вольныя и невольныя и даруй ему Царствие Небесное.

Монахи зашелестели одеждами, поднимаясь со своих мест. Роман тоже встал. Он был потрясен. Отец Максим, пленивший его душевной простотой и гостеприимством, был для него первым человеком после отца, которому Карелин был готов доверять. В том, что его смерть не есть результат нападения грабителей, как сообщили в «Новостях», он даже не сомневался. Отца Максима убили, так же, как убили Таню. Это он, Карелин, принес смерть в дом священника. Выходит, каждый его шаг отслеживается. Случайно он встретился взглядом с отцом Мисаилом. Тот заметил его волнение, но ничего не сказал. Роман ушел в вою комнату и лег на кровать. А через двадцать минут настоятель пришел к нему сам.

– Ну-ка, отец Иов, ты поди-ка на кухню, помоги там отцу Сергию посуду помыть, — вдруг совсем другим, неожиданно строгим тоном сказал настоятель. Чтец поклонился и вышел, плотно прикрыв дверь.

– Ты мне, Роман, вот что скажи, — начал отец Мисаил, — ты ведь в наши края и пожаловал неспроста, да и сам ты непростой, по одеже видать. Зачем ты сюда?

Роман отыскал свою сумку и достал бумажку.

– Я ищу Владыку Стефана.

– Зачем?

– Надо мне. Отец завещал.

– Отец? Николай Карелин?

– Паспорт посмотрели? – с обидой спросил Роман.

– Ну, ты пойми меня правильно… — развел руками отец Мисаил. — Я же не могу вот так кого попало с улицы в монастырь взять. Может, ты преступник беглый, или политический какой. Мне же с властями неприятности тоже не нужны.

– Да, Николай Карелин.

– Тот самый? – спросил монах, указывая глазами к потолку.

– Тот самый.

Отец Мисаил крякнул.

– Как ты, парень, еще добрался сюда, — сказал он и вышел. Примерно через полчаса в дверь комнатушки постучали.

– Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, — сказали с той стороны нараспев. Роман уже знал этот своеобразный пароль и открыл дверь. В первый момент он невольно отшатнулся – на пороге стоял незнакомый очень пожилой монах с длиннющей белесой бородой, одетый в какое-то странное одеяние с капюшоном, разрисованное белыми крестами и черепами.

– Владыка Стефан благословил вас к себе, — степенно произнес посланник, развернулся и медленно бесшумно пошел по коридору, похожий на черное привидение. Роман двинулся за ним.

Он проследовал за своим провожатым в соседнюю избу. Тот остановился около одной из дверей и замер немым изваянием. Роман осторожно постучал.

– Бог благословит! – отозвался с той стороны старческий голос. Карелин открыл дверь и вошел в комнату. Он понятия не имел, как может выглядеть митрополит, и после последнего посещения готовился к чему-то сверхъестественному. Но все его страхи оказались напрасными. У окна стоял маленький сутулый старик в длинном коричневом платье, опирающийся на посох. На звук шагов посетителя он обернулся. Сухое, почти прозрачное болезненное лицо. Длинные желто-седые волосы резинкой собраны в хвост. Редкая слегка курчавящаяся борода почти касается широкого, плетеного из толстых нитей пояса с кистями на концах. Роман замер, не зная, как себя вести с митрополитом. А тот изучающе посмотрел на него, а потом подошел почти вплотную со словами:

– Как же ты вырос…

– А‑а… Простите… — Роман не мог подобрать нужных слов. – Вы меня знаете?

Митрополит улыбнулся безобидной доброй улыбкой.

– Я крестил тебя, Рома…

– Разве я крещеный?

– Крещеный. Тебе было два годика. А я тогда был отцом Сергием. Матушка моя жива была еще, и служил я в маленьком сельском храмике… Бабушка привезла тебя. Родителям-то нельзя было, сразу выгнали бы отца с работы… Был ты маленький, не говорил еще… Крестик на тебя надели, а ты его ручонкой цап – и целовать. Вот как Господь чистой детской души коснулся. А теперь вон какой ты вымахал. И на ручки тебя уже не возьмешь… Но это лирика, — тон митрополита неожиданно резко сменился и стал официальным. — Вы приехали сюда не за тем, чтобы выслушивать стариковские мемуары.

– Полагаю, что да. Надеюсь, вы внесете ясность в ситуацию, в которой я оказался.

– Конечно. Я думаю, что не сделаю открытия, если скажу вам, что политика правящей партии привела к экономическому и политическому краху. Идеалы рухнули. Власть, которая не может накормить людей, не сможет удержаться. А удержаться хочется. Поэтому у властей нет иного выхода, как идти навстречу чаяниям народа. Иначе нас ждет очередная революция. Бунт девяносто первого года подавили, но следующий бунт уже не подавят. Голодная армия не встанет на сторону правительства. Власть утратила свою власть, если так можно выразиться.

– Я это и так знаю. Простите, не понимаю, почему это вас занимает?

– До вас, наверное, доходили слухи о том, что сейчас Церкви даются значительные послабления. Духовенству разрешают проводить открытые богослужения. Разрешили колокольный звон… В данный момент рассматривается возможность возрождения института военного духовенства, а так же преподавания основ религиозной культуры в школах.

– Вы шутите… Зачем? – удивился Роман.

– Скажу вам по секрету, это эксперимент, первые ласточки. В правительстве в разработке находится документ, называемый соглашением о сотрудничестве между государственными структурами и Русской Православной Церковью.

– Чушь какая-то…

– К сожалению, не чушь. Наше атеистическое государство решило сменить имидж и обзавестись новым соратником.

– Да зачем?!

– Затем, что Церковь – это власть. Реальная власть и сила, способная кардинально влиять на умы и настроения наших сограждан. Удержать страну от гражданской войны сейчас в состоянии только слово с амвона. Но нельзя допустить легализации Церкви.

– О чем вы говорите? В церквях одни старухи. Что они – со своими палками на «белый дом» пойдут?

– Ошибаетесь. По данным опросов, до тридцати процентов постоянных прихожан составляют лица до сорока лет. Из них процентов пятнадцать – мужчины. А сколько еще сочувствующих, и просто тех, кому нужен лидер? Харизматик, за которым они согласились бы пойти, неважно, какого он происхождения. Пока не объявился такой вождь «родом из народа», неподконтрольный официальной власти, государство хочет предложить им лидера собственного приготовления.

– Церковь?

– Да. Народ необходимо удержать в узде. Роль этой узды власть планирует отвести Церкви.

– Интересно как? Между вами же антагонизм, по-моему, до скончания века.

– Это легко преодолеть. Что, собственно, уже и началось. Хочешь обрести раба – окажи услугу. Нет ничего тягостнее и унизительнее, чем положение должника.

– Кажется, я понимаю. Вам возвратят ваше положение, но взамен вы будете цепной собакой у Кремля. Но, может, для вас это не так уж и плохо? Цепные собаки обычно сыты и имеют крышу над головой. А если слушаться, так и бить не будут.

– А когда они перестают быть полезными, их попросту травят куском мяса с мышьяком.

– Что будет, если Церковь не справится с поставленной задачей?

– Еще лучше. Отличный компромат. И прекрасный повод окончательно покончить с идейным врагом, на законном основании изъять оставшееся церковное имущество. В любом случае они останутся в выигрыше. Государство на краю пропасти. Я думаю, что вы и сами это прекрасно понимаете. Единственный институт, который еще способен влиять на умы людей — это Церковь. Она пока еще представляет хоть какие-то идеалы для значительной части населения. К иерархам прислушиваются, им пока еще верят. Но, став соратником власти, Церковь потеряет это доверие.

– Почему вы так думаете?

– Как только власть переводит структуру из подпольной в легальную, эта структура немедленно становится частью власти. Произойдет сращение власти с Церковью. Это неизбежно. Любая власть порочна. Все пороки, присущие власти, перекинутся на Церковь и её людей. И это убьет в людях веру в последний идеал. Когда они увидят, что те, кому они доверяли, оказывается, точно такие же, как и те, кого они ненавидели, они отвернутся от Церкви, от этого последнего острова надежды. Стыд, нравственность, мораль – все будет попрано и подвергнуто обструкции. В первую очередь рухнет институт семьи. Пропаганда разврата и свободных отношений уничтожит то, что даже коммунисты считают основой общества – семью. Общество развратится до такого беспредела, который даже трудно себе представить. Порок будет возведен в добродетель, а добродетель будет предана осмеянию и представлена как скудоумие, закомплексованность и недалекость. Это будет еще хуже, чем гражданская война.

– Подождите… Я никак не могу понять… Ваши же люди называют эту власть безбожной и богопротивной… А теперь вы сами добровольно отказываетесь от сотрудничества?

– Да я же объясняю вам… — митрополит крепко сжал посох. – Главное оружие и сила церкви – благочестие. А Церковь благочестива только тогда, когда она гонима. Потому что пострадать за веру готовы только истинные чада, которые не боятся носить под майками кресты и ходить на Пасху на богослужение. Как только прекратятся гонения, в Церковь хлынет поток прилипал. Тех, кто захочет безбедно и беззаботно устроить свою жизнь на церковном хребте. Халявщики. Волки в овечьих шкурах, которые будут расхищать и развращать стадо, а истинных добрых пастырей будут изгонять и преследовать. Лучшая проповедь – это пример собственной жизни. Люди не будут верить любодеям, извращенцам, ворам, бийцам[1], стяжателям. Когда падет последний оплот нравственности, наступит хаос. Люди уверуют в свою безнаказанность и предадутся всем порокам, которые только будут им доступны.

– Кажется, я начинаю понимать… Легализовав положение Церкви, они подорвут её авторитет, и тогда уже ничто не сможет остановить развал страны.

– Именно.

– Из-за этого вас… — Роман забыл слово, — уволили.

– У нас это называется «низложили».

– Да, я это хотел сказать… Ваша верхушка за то, чтобы соглашение было подписано. Они же понимают, какой жирный кусок падает с неба.

– Этим куском подавишься.

– Давиться будут другие, а на их век хватит.

– Вы очень смело мыслите, — сказал митрополит, внимательно глядя Роману в глаза. — Вы далеко могли бы пойти, если бы в вас была бы хоть капля карьеризма.

Карелин усмехнулся.

– Отец хотел, чтобы я стал дипломатом. А потом, если все сложилось бы так, как он рассчитывал, я стал бы министром иностранных дел.

– О, ваш отец был дальновидным человеком. Это был политик с большой буквы. Но люди предполагают, а Бог располагает. Николай Васильевич скончался, и протежировать вас больше некому.

– Это точно.

– Уже столкнулись?

Роман кивнул.

– Этого и следовало ожидать. Мертвого льва можно не бояться, — митрополит отошел к окну и задумался.

– Вы тоже мертвый лев? — спросил Роман.

– Да. Мертвее не бывает.

– Те четверо и вы были против подписания соглашения?

– Да. На самом деле большая часть Священного Синода против. Но открыто озвучить свою позицию осмелились только мы.

– Понятно. И из страха перед «большим братом» была организована публичная казнь, чтобы и другим неповадно было.

– Да. Сначала нас вызвали в горком в комитет по делам религий, обвинили в антисоветской деятельности.

– Это сделал мой отец.

– У него не было выхода. Мы все всё понимали. Он не мог открыто поддержать нас. А потом, через некоторое время, видимо после настоятельных рекомендаций «большого брата», как вы говорите, был срочно созвано зеседание Синода, на котором нам предъявили какие-то нелепые обвинения. Нас лишили митрополичьего сана, наших кафедр, запретили служить… Вы представляете, что такое для священника невозможность служить? Это… — Владыка в волнении сделал кругообразное движение руками, словно хотел объять мир. – Это то же самое, что запретить птице петь.

– Любимая работа… — подсказал Роман.

– Служение это не работа. Служение – это вся жизнь. Это воздух. Нас даже сослали в разные монастыри, чтобы мы не общались друг с другом.

– Можно спросить? Что у вас за странная статья – «за аморальное поведение»?

Владыка горько усмехнулся.

– Ну вот, даже вы понимаете всю нелепость ситуации. На самом деле формальным поводом для низложения послужило семнадцатое апостольское правило.

– Я не разбираюсь в этом.

– Любодеяние.

– Вы серьезно?! — не смог скрыть удивления Роман. Он даже заулыбался – так трудно было представить этого старичка пылким любовником.

– Очень удобная статья. А, главное, недоказуемая. Если бы я кого-то убил или что-то украл, это можно доказать. Но невозможно доказать то, чего не было. Представьте себе, нас, пятерых немощных стариков, обвинили в том, что мы имеем любовниц.

– И вы не пытались защищаться?

– А какой в этом смысл? Наша судьба была определена до заседания. Это был спектакль. Нас надо было убрать, лишить возможности проповедовать и быть услышанными народом. Помнится, колоколам в свое время вырывали языки.

– Это отвратительно.

– Ничего. Хорошо, еще так… А могли вообще другую статью приписать.

– Другую? – сначала не понял Роман, но тут же сообразил. – Фу-у-у‑у…

– Да-да, в политических играх все средства хороши. Все это можно пережить. Низложение было скорее формальным. Видите, ко мне здесь по-прежнему обращаются «Владыка», — митрополит улыбнулся.

– Хорошо… — у Романа слегка кружилась голова, он никак не мог усвоить услышанное. – Чего же вы от меня хотите?

– Поскольку вы здесь, то я могу предположить, что вы нашли необходимые записи… Тот код – дата вашего рождения — это номер ячейки в одном из швейцарских банков и шифр к её замку. Там лежит огромное состояние. Украшения, камни. Это произведения искусства, настоящие сокровища. Но, самое главное, там находится Панагия Луки.

– Что такое Панагия?

– Это греческое слово, означает «Всесвятая». Так греки называют Матерь Божию. Это такой медальон, нагрудная икона, которую носят православные епископы. На ней всегда изображается Богородица. Та Панагия, о которой идет речь, по большому счету бесценна. По преданию, её сделал апостол Лука. Это же предание говорит, что тот, кто подержит её в руках без корыстных мыслей, проживет очень долгую и счастливую жизнь. Эти факты весьма сомнительны, но, тем не менее, её ценность от этого не умаляется. Возраст Панагии – примерно полторы тысячи лет. Второй такой нет, и никогда не будет. Когда-то она принадлежала Греческой Православной Церкви, потом проделала сложный путь, оказалась в России и во время революции была тайно вывезена одним монахом в Турцию, а оттуда в США. Затем она оказалась в банке в Швейцарии, где и хранится уже почти девяносто лет. Ни одному музею не под силу приобрести её. А вот частные коллекционеры могут это сделать. Один очень богатый, и, что немаловажно, благочестивый человек уже тридцать лет ждет согласия на продажу Панагии. И вот время настало.

– Для чего вы мне это рассказываете?

– Вы еще не поняли? Вы поедете в Швейцарию и передадите Панагию этому человеку.

– Я?! – Роман опешил.

– Кроме вас этого никто не сделает. Доверять некому, а мы все – немощные старики… Собственно, я остался один.

– А мне вы доверяете?

– Да.

– Почему? Вы же меня не знаете. Возьму ваши побрякушки, да и махну куда-нибудь на Канары.

– Вы так не сделаете.

– Почему вы уверены в этом?

– Я знал вашего отца.

Роман ничего не ответил. Конечно, он так не сделает.

– Почему я должен помогать вам? У меня есть право отказаться. Развернусь и уйду. И ковыряйтесь на здоровье со своими камушками.

– Да, вы можете уйти… Я не могу вас заставить заниматься этим. Но я могу предложить вам награду. Кроме Панагии там есть еще достаточно драгоценностей для того, чтобы обеспечить вам безбедную жизнь на тех же Канарах. Но вы все равно имеете право отказаться. Я должен быть честен с вами, — продолжил он после паузы, – если вы возьметесь за это дело, обратно в Россию вернуться вы не сможете. Надеюсь, что причины вам объяснять не надо.

– И куда же мне там деваться? У меня же там никого нет.

– Вам помогут. Из Швейцарии вы полетите в США, в Джорданвилльский монастырь. Пока все уляжется, переждете там. Ну, а потом – с Божьей помощью все устроится. Будете жить за границей. Вы умны, талантливы. С такими данными вы легко найдете себе применение.

Роман посмотрел в глаза митрополита. Взгляд того был спокоен, с легкой тенью грусти. Карелин опустил голову. Несколько минут он молчал, и старец не нарушал его молчания, понимая, что Роману требуется время и мужество, чтобы принять решение.

– Как я найду этого человека?

Митрополит оживился.

– Подробные инструкции вы найдете в ячейке. Перевод денег – это уже не ваша забота. Ваша задача ограничивается открытием ячейки и передачей Панагии соответствующему лицу. А покупатель сам переведет необходимые суммы на счета нескольких влиятельных лиц в правительстве, чтобы они проголосовали против легализации Церкви. Соглашение о сотрудничестве не должно быть подписано.

– Я понял… Но каким образом мой отец оказался причастен к вашим интригам? Он же всю свою жизнь боролся с Церковью. Он лет десять занимал должность управляющего комитетом по делам религий…

Митрополит улыбнулся прозрачной слабой улыбкой.

– Вы заблуждаетесь. Ваш отец сделал очень много для того, чтобы сохранить Церковь. И в этом ему помогала как раз его должность. Вы не знаете, это естественно. Его истинная жизнь была сокрыта даже от самых близких людей. Он был глубоко верующим человеком. Занять место в комитете по делам религий его благословил духовник, архимандрит Феофил. По его благословению Николай Васильевич вел светскую жизнь, ничем не отличавшуюся от образа жизни любого советского чиновника. Это был его крест, его жертва ради спасения русской Церкви. Он не мог приготовить себе преемника из сопартийцев, на него сразу бы донесли. Так что почетная обязанность завершить его миссию выпала вам. Дело это не простое, скажу откровенно: вы сильно рискуете.

– Я это уже понял.

– Побудьте тут еще недельку, пока окончательно не поправитесь. И езжайте с Богом.

– Мне кажется, что лучше не откладывать. А то вдруг сомневаться начну…

– Ну хорошо. Поезжайте, когда посчитаете нужным.

– Как я попаду в Швейцарию без вызова?

– Вызов будет. Дома подождете пару недель, и приглашение придет. Об этом не беспокойтесь. Только приглашение придет из Франции. А уже оттуда вы поедете в Швейцарию. Никаких виз для этого оформлять не нужно, у них уже давно свободная зона. Если вам нужны средства на поездку – скажите.

– Спасибо, деньги у меня есть.

– Вы поедете в Цюрих. Вам нужно найти Файзербанк на Вальхештрассе. Это легко, там, на месте, сориентируетесь. Вот ключ от ячейки, — митрополит дал ему какой-то странный медальон, сделанный из меди, на довольно толстой цепочке. Присмотревшись, Роман различил на нем выдавленное изображение иконы. Кажется, это была Богородица. Владыка показал ему маленькую кнопочку. Карелин нажал её, и медальон раскрылся. Внутри находился небольшой ключ. Роман защелкнул крышечку и надел медальон на шею.

– Не потеряйте, прошу вас, его. В противном случае вы не сможете получить доступ к ячейке. Ячейка оформлена на предъявителя этого медальона. Это указано в договоре аренды. Все, более мне нечего вам сказать.

Роман, несколько ошарашенный неожиданно свалившейся на него ответственностью, немного помолчал, и только после этого сообразил, что пора уходить.

– До свидания, — немного растеряно сказал он.

– Ступай, мой мальчик… — митрополит широким размашистым жестом благословил Романа, а потом обнял его, как сына, ухватив цепкой рукой за шею. – Бог благословит тебя… И никому ни слова! – неожиданно погрозил он Роману сухим длинным пальцем.

Выйдя от митрополита, Карелин направился к отцу Мисаилу и сказал, что ему надо срочно уезжать.

– Еще бы остался хоть на пару деньков, — сказал тот.

– Не могу.

– Нервный ты. Ну, делай, как знаешь. Попрощаться-то хоть зайди.

Карелин кивнул.

Собравшись, Роман, как и обещал, зашел к настоятелю попрощаться. Отец Мисаил ни о чем не стал спрашивать. Он был задумчив и невесел.

– Я лошадь сказал запрячь. Довезут тебя до автобуса. А там уж дальше – сам.

– Спасибо, — Роман протянул ему сто долларов. – За проживание и стол.

Отец Мисаил махнул рукой:

– Не надо! Себе оставь, пригодятся еще.

Потом подумал и сказал, поднимаясь с места:

– Дай-ка я сам тебя отвезу.

Через двадцать минут Роман сел в сани. Отец Мисаил в тулупе, ватных штанах и косоухой шапке-ушанке сидел возницей. Вратарник открыл тяжелые деревянные ворота, и гнедой конь уверенным шагом пошел по дороге, ведущей в лес. Когда они отъехали от монастыря шагов на тридцать, Романа как будто что-то кольнуло, и он обернулся. На высокой монастырской стене он увидел блаженного, широко крестившего воздух им вслед.

Гнедой, екая селезенкой, уверенной рысью шел по заснеженной дороге. Мимо мелькали высокие мохнатые елки с длинными шишками. От коня валил пар, под дугой позвякивал колокольчик, копыта бодро хлопали по снегу.

– Небось, не ездил так никогда? – спросил отец Мисаил.

– Да было пару раз. С отцом на охоту ездили на кабана, там на санях по лесу.

– А, так ты воробей стреляный… Я смотрю, закалочка у тебя такая… бойцовская. Рук запачкать ты особо не боишься.

Карелин заулыбался, припомнив свою попытку освоить навыки дойки коровы, но ничего не сказал.

– Вот здесь мы тебя нашли, — сказал отец Мисаил, когда они проехали километра с полтора от монастыря. – Замело уж всего, откапывали.

Роман поежился, припомнив, как смертельными объятиями обволакивал его всепроникающий холод, как было страшно погружаться в бесконечный сон, как отчаянно хотелось жить. Конь рысцой трусил дальше. Роман крутил головой по сторонам – скоро должно было показаться то место, где он после драки оставил бесчувственного таксиста. Но как он не старался, не смог узнать этого пролеска – они все казались ему одинаковыми. Брошенная машина тоже не попалась: или украли, или хозяин, придя в себя, отыскал её и забрал.

Километров через пятнадцать отец Мисаил свернул на какую-то боковую дорогу и спустя двадцать минут выехал в большой поселок к стоянке автобуса. Здесь он коротко попрощался с Романом, немного постоял рядом, а потом сказал:

– Поехал я, пока не завечерело. Давай. Бог тебе в помощь.

– Спасибо, до свидания, — сказал Роман.

– Ну, давай, — монах по-мужицки хлопнул его по плечу. – Бог даст – свидимся.

Настоятель сел в сани и, причмокивая и подхлестывая вожжами, пустил коня рысью в обратный путь. Роман смотрел ему вслед и вспоминал, как вот так же уезжал обратно домой отец Максим. На верную смерть.

Автобус пришел через полчаса. Доехав до железнодорожной станции, Роман сел на электричку и уже на ней добрался до Владимира. На улице было темно, фонари горели через один. Дав порядочный крюк, чтобы не столкнуться с таксистами, Карелин прибежал на вокзал за пять минут до прибытия поезда на Москву. Покупать билеты было некогда, он понадеялся на алчность проводников и приготовил сто пятьдесят рублей. Поезд подошел, двери открылись, и та же самая проводница, с которой он ехал сюда, выпрыгнула на снег.

– А, Владимир! – она узнала его и обрадовалась.

– Я не Владимир, я Роман, — сказал Карелин. – Провезешь?

Ксюша посмотрела на деньги, подумала и спрятала купюры в карман.

– Залазь, — кивнула она. – В моем купе поедешь. Если что – ты стажер.

Поезд прибыл в Москву около полуночи. Карелин сначала хотел нанять такси, но воспоминания о недавнем эксцессе были еще слишком свежи, поэтому он рядовой советский труженик поехал домой на метро. Народу на станциях было еще мало, вагоны пустовали, и Роман даже смог подремать, пока ехал до нужной остановки. Здесь он сел на автобус, и, выйдя через шесть остановок, прошел пешком до «запретного города», как именовали в народе квартал с правительственными домами, где жила вся кремлевская знать. На КПП у него спросили паспорт с пропиской, а на вахте в подъезде охранник узнал его и пропустил, не спрашивая документов.

Когда Карелин вошел в квартиру, его охватило странное чувство. Квартира стала как будто чужой. Вроде его, а вроде и не его. Словно въехал в новый дом. За десять дней отсутствия он уже успел отвыкнуть от неё. Роман прошел по всем комнатам, и, чтобы оживить воспоминания и чувство привычки, прикасался к вещам. Провел рукой по спинке кресла, по столу, потрогал занавески… Все это было таким родным, что хотелось прижаться щекой к любимой подушке и лежать, ни о чем не думая… Он поправил фотографии отца на стене, а потом, повернув голову, увидел на полке желтого пластмассового утенка с большим красным клювом. Утенку было очень много лет, он был ровесник Романа. Николаю Васильевичу его привез из Италии какой-то сослуживец к рождению сына. Между больших красных перепончатых лапок у утенка было синее кольцо. Если его вытащить, то начинала играть приятная музыка, а утенок в такт помахивал крылышками. Роман очень любил эту игрушку и не расставался с ней практически до школы. За прошедшие двадцать семь лет утенок поцарапался, слегка выгорела и поистерлась местами краска, колечко треснуло, мелодия приобрела дребезжащие нотки. Но Роман по-прежнему не желал выбрасывать его. Что-то было в этой игрушке милое, незатейливое, родное, связывавшее его с теперь уже таким далеким детством. Карелин взял утенка и вытащил кольцо. Заиграла музыка, утенок стал приподнимать крылышки… «Как же давно это было!» — с тоской подумал Роман. Мама была молодая, отец тоже… Они еще были вместе… Музыка смолкла. Карелин поставил игрушку на прежнее место, вспомнил о медальончике, снял его и припрятал в шкатулку, в которой хранил всякую дребедень: ободранные значки с лошадями, которые собирал в детстве, кусочки оплавленного стекла, монетки с дырочками «на счастье», засушенного дальневосточного крабика с отвалившимися клешнями, несколько речных жемчужин и разорванный браслет из янтаря. Когда-то эти предметы имели для него необыкновенную ценность. Сейчас это просто память о детстве, с которой было жалко расстаться. Он прошел в ванную, придирчиво осмотрел себя в зеркало и стал сбривать бородку. Во время этого занятия он приподнял голову и увидел тонкую бледную желто-фиолетовую полосу на горле. Романа передернуло от мысли, насколько близок он был к смерти. «Вот гад… — недобрым словом помянул Роман таксиста. – Ведь убил бы. Как пить дать, убил бы. Чудо, что я вывернуться смог. Думал, что москвич, значит, денег с собой не мерено. А у меня было-то тысячи полторы. Обидно за такие деньги погибать!» — подумал он. Закончив бритье, Карелин ополоснулся в душе и еще раз посмотрел на себя в зеркало. «Так лучше!» — и пошел спать.

На следующий день Роман прямо с утра позвонил Чаусу и поинтересовался, как там его «Тойота».

– Колеса сняли, — сообщил Виталий.

– А стекла целы?

– Да вроде целы.

Это уже легче. Достать колеса на иномарку куда проще, чем лобовое или боковое стекло. Роман нашел эвакуатор и отвез машину в горкомовский сервис. Колеса пообещали найти через день, и Карелин вернулся домой. Открывая дверь, он поймал себя на мысли, что входит в квартиру с опаской и принюхивается. «Доведут, — подумал он. – Скоро по собственной квартире короткими перебежками вдоль стен передвигаться буду». Он разделся, поставил чайник и включил телевизор. Передавали сводку происшествий.

– Скандал разгорелся в Питиримовской пустыни, расположенной во Владимирской области, — с иронией в голосе рассказывала диктор. – К настоятелю этого монастыря обратилась тридцатилетняя жительница села Питиримовка, в котором расположена обитель. По её словам, она находится на пятом месяце беременности, и отцом её будущего ребенка является один из насельников монастыря Августин Петухов, с которым она уже полтора года состоит в тайном сожительстве…

Роман был так шокирован этим известием, что не сразу услышал свисток закипевшего чайника. «Вот тебе и полудурачок! – думал он. – Вот тебе курочка яичко и снесла! Ничего себе! Откуда он все знает?!» Дни, проведенные в монастыре как-то отчетливо припомнились ему, особенно встреча с Гришанечкой. Как наяву он возник перед взором Карелина, сидящий на какой-то приступочке и целящийся пальцем ему в грудь. «А что, если… — Роман покачал головой, отгоняя мрачные думы. – Нет. Нет-нет… Это он просто так. Обиделся и так дал понять…»

Ожидая вызова во Францию, Роман старался не покидать квартиру. Раз уж за ним следят, то не стоит делать лишних телодвижений. Но выйти из квартиры все же пришлось – надо было забрать машину из сервиса. Приехав к назначенным четырем вечера, он прождал еще час – монтажник почему-то не торопился её отдавать, где-то слонялся и на все вопросы раздраженного Романа отвечал «Сейчас-сейчас…». Наконец, «Тойоту» разрешили забрать. Разозленный Карелин даже не дал «чаевых» монтажнику, как тот ни крутился около него с выразительным видом. Выехав на улицу, Роман поехал по более длинной дороге, по окраине – соскучился по рулю. Новая резина вела себя замечательно, диски были отбалансированы, машина шла ровненько и мягко. «Все же надо было ему дать рублей пятьдесят», — запоздало подумал Роман. Вдруг из темноты возник какой-то автомобиль и, подрезав Романа, скрылся в снегопаде. Карелин ударил по тормозам. Кажется, его задели. Он вышел из машины и присел на корточки перед левой передней фарой. Точно, на бампере были черные полосы. «Вот гаденыш, а!» – подумал Роман, ковыряя ногтем бампер. Внезапно он почувствовал движение за спиной, хотел подняться, но не успел – несколько человек навалились на него, и удар по голове лишил его сознания.

Роман открыл глаза. На лицо, медленно кружась, падали большие пушистые снежинки. Карелин сел, стряхнул снег с волос, огляделся. Машина открыта, сумка валяется на земле. Он дотянулся до сумки, заглянул в неё. Все кармашки открыты, но права на месте, бумажник тоже. «Это не воры», — сразу понял Карелин. Понятно, что нападавших интересовало нечто другое. «Я вернулся из Владимира… И они решили, что я мог привезти с собой что-то такое, что им нужно…» Роман сразу подумал о медальончике. Хорошо, что он не носил его при себе, наверняка его обыскали, и такой странный для Романа предмет сразу же заинтересовал бы преследователей. А вот дома, среди кучи прочих безделушек невзрачная вещица не привлекает никакого внимания. Карелин сел в машину, завел двигатель, глянул на себя в зеркало. На правом виске была шишка. В милицию обращаться нет смысла. «Уж не по этому ли монтажник так не торопился вернуть машину? Нарочно тянул время, чтобы эти успели подготовиться… Скорей всего», — с бессильной злобой подумал Карелин. Он минуты три сидел в машине, боясь тронуться с места – теперь он ежесекундно ожидал нападения. Но ехать было надо, и, собравшись с духом, он тронулся в путь.

Он безвылазно отсидел в квартире три дня, пока не столкнулся с банальной проблемой: закончились продукты. Пошарив по пустому холодильнику, Карелин пришел к неутешительному выводу: надо как-то добраться до магазина. Спецмагазин был неподалеку от «запретного города». Если поехать днем, пока светло, то это должно быть не так опасно… И Роман предпринял вылазку за продуктами, отдав предпочтение тем, которые могли храниться подольше. «Хвостов» за собой он не заметил, но это не значило, что их не было. Надежды на то, что КГБ-шники потеряли к нему интерес, было мало. Роман старался вести себя непринужденно, как будто ничего не произошло, хотя чувствовал себя не очень уютно. Находясь в квартире, он даже днем не раззанавешивал окна. Ему чудилось, что за ним постоянно кто-то наблюдает. Он не отвечал на звонки по телефону, не подходил к окнам, тщательно следил за тем, чтобы дверь в квартиру была заперта на оба замка. Наконец, спустя ровно две недели в дверь позвонили. Карелин крадучись подошел к двери и, таясь, посмотрел в глазок. На пороге стоял почтовый курьер в официальной синей форме.

– Кто там? – спросил Роман и подумал, что надо будет обязательно провести в квартиру домофон.

– Заказное письмо, — сообщил курьер.

– Покажите, — потребовал Роман (пуганая ворона куста боится!). Курьер поднес конверт к глазку. Убедившись, что это на самом деле письмо из-за границы, Карелин открыл дверь, расписался в получении и взял конверт. Приглашение поступило от имени какого-то Николая Николаевича Лебедева. Решив не откладывать дело в долгий ящик, Карелин на следующий день отправился в ОВИР оформлять разрешение на выезд.

– С кем едете? – сразу спросила женщина в погонах, просмотрев его документы и приглашение. Роман растерялся.

– Почему – «с кем»? – спросил он.

– Потому что по нашим законам советским гражданам разрешается выезд за границу только группой не менее двух человек.

Для Романа это была новость. Он никогда не сталкивался с процедурой получения разрешения, все всегда делал отец, и до сих пор за границу Карелин выезжал только вместе с отцом. А, оказывается, одного его бы и не выпустили!

– Со своей девушкой поеду, — сказал Роман, немного подумав.

– Фамилия, имя отчество девушки.

– Э‑э-э… Я уточню и скажу, — пообещал Роман и ушел.

Вернувшись домой, он серьезно загрузился. Так или иначе, а за границу попасть ему надо. Теперь надо найти «свою девушку». Кого? Мысленно перебрав всех своих знакомых девушек, Роман остановился на двух наиболее подходящих: Сапуновой Лере и Бергольских Марине. Сначала он позвонил Лерке.

– Лер, привет, у тебя загранпаспорт есть? – с ходу начал он.

– Есть, а что? – вяло поинтересовалась Сапунова.

– Да у меня есть приглашение во Францию, а по одному не выпускают, только парами, как в детском садике. Хочешь поехать?

– Это с тобой, что ли? – с сомнением в голосе спросила Лера. Её скептицизм был понятен – когда-то, года три назад, Роман провел с ней несколько упоительных ночей, а потом без объяснений закрутил с Галей Яблонской.

– Ну, а что? Ты что, все еще на меня дуешься? Уж забыть пора. Я тебе, между прочим, ничего не обещал. Что было, то прошло!

– Знаешь, Карелин, такое не забывают! – обиженно бросила Сапунова. – Ты просто бросил меня! Ты хоть подумал о том, что чувствовала я? Ты просто исчез! А когда я тебя снова увидела, ты шел под ручку с этой… с этой… — Лерка никак не могла подобрать подходящий эпитет для конкурентки.

– Стоп, стоп, стоп… Лер, ну прости!

«Неубедительно, — подумал Роман. – Не поверит она в мое искреннее раскаяние».

– Прости?! – воскликнула та. – Ты меня бросил, а теперь звонишь и говоришь, что тебе не с кем выехать за границу, и зовешь меня?! Знаешь, Карелин, зови свою Яблонскую! Пусть она с тобой катается. А я размениваться по дешевке не буду!

Короткие гудки в трубке окончили разговор. Роман хмыкнул и тут же перезвонил Марине. С Мариной у него тоже в свое время был роман, но расстались они неплохо и даже смогли нормально общаться после этого. Марина смотрела на жизнь гораздо проще, не так, как перфекционистка Лера, и на этот раз ожиданий Карелина тоже не обманула. Она даже не дослушала Романа до конца и восторженно защебетала:

– Ой, Ромка! Париж! Я так мечтаю побывать во Франции! А когда ехать?

«О, вот это дело », — подумал Карелин.

– Как только, так сразу. Загранпаспорт есть?

– Ой, Ромочка, ну о чем ты, есть, конечно! Ой, я тебя люблю, ты мой золотой! Ром, а мы в Лувр сходим?

– Я не знаю, у меня там дела, но ты сможешь сходить одна. Ну, ты согласна?

– Конечно, согласна! Кто ж от таких предложений отказывается?

«Некоторые отказываются!» — подумал Роман.

– Ну, хорошо, завтра я тебя отвезу в ОВИР, сдашь документы, — сказал он.

Утром Карелин заехал за Мариной и повез её в отдел. Пока они ездили туда-обратно, девушка все болтала без умолку о том, как она хочет в Париж, какие там магазинчики, и как там вообще здорово. Роман вполуха слушал её и думал о своем. «А не попробовать ли мне с ней закрутить опять? – вдруг подумал он. – А что?» — и привез её из ОВИРа к себе домой. Марина только сейчас, выйдя из машины, задумалась – а к чему это все?

– Ром, а ты что, опять со мной хочешь? – спросила она, и Роман не без удивления заметил, что на её глаза набежала влага.

– А ты против?

– Нет, но… А твоя девушка? У тебя же девушка была… Как её… Таня.

– Была, — ответил Карелин.

– Расстались?

– Да. Ну что, поднимешься?

– Поднимусь, — с готовностью ответила Марина.

Утром Карелин проснулся первый. Он лежал в постели, согреваемый теплом Марининого тела, и думал о себе и своих увлечениях. «Она чуть не заплакала вчера… Неужели влюблена до сих пор? А я даже не знал… Она никогда не подавала вида. И расстались мы так мирно…» Он никогда не задумывался о том, что чувствовали девушки, которых он немилосердно оставлял после коротких романов. А, оказывается, кому-то он разбил сердце, кого-то заставил страдать. Карелин посмотрел на Марину. У неё были очень красивые волосы. Длинные, темные, вьющиеся от природы. Он осторожно погладил шелковые пряди, поднялся, стараясь не разбудить подругу, и пошел на кухню заниматься завтраком.

Кофе в постель, цветы и шампанское вечером – Роман умел ухаживать красиво, как правило, именно таким королевским ухаживанием он и покорял девичьи сердца. Настоящий рыцарь. Да еще хорош собой и при деньгах. Марина восторженно смотрела на него и отвечала ему страстными ласками. Карелину с ней было комфортно. Она не грузила его допросами, не ревновала к каждому столбу, не требовала дорогих подарков, не говорила, что мечтает увидеть себя в белом платье. Марина была счастлива тем, что он просто рядом с ней. А он невольно часто сравнивал её с Таней. Таня была совсем другая. Она могла устроить скандал за то, что он слишком внимательно, по её мнению, смотрел на какую-нибудь девушку, постоянно рассказывала, какое колечко себе она присмотрела в ювелирном, частенько подкидывала ему журналы о свадебной моде. Но теперь это все в прошлом. Как бы печально ни закончилось знакомство Романа с Таней, он не собирался хоронить себя заживо. Он, молодой, привлекательный мужчина, желал пользоваться всеми радостями жизни, ни в чем себя не ограничивая. Таня была его прошлым. Марина… Марина, возможно, станет его будущим.

Так, ожидая разрешения на выезд, Карелин проводил время в любви и развлечениях. Его никто не беспокоил. Черные «Волги» не маячили у подъездов, не было никаких странных звонков, даже Растаманов ни разу не напомнил о себе, и Роман уже начал надеяться, что о нем на самом деле забыли. Спустя две недели разрешение на выезд было получено, билеты куплены, сумки собраны. Роман и Марина решили устроить по этому поводу небольшой праздник. Как раз приближалось время обеда, они заехали в магазин спецобслуживания, купили грудинки, баночку красной икры, винограда и апельсинов, а из спиртного Карелин выбрал «Асти». Дома вдвоем они быстро накрыли стол. Роман откупорил шампанское, наполнил фужеры.

– Ну, Марина, за успешное окончание нашего предприятия!

– Завтра утром я буду в Париже! – мечтательно сказала девушка, звонко «чокаясь» своим бокалом с бокалом Карелина.

– Ну не утром – вечером, — поправил Роман. – Хотя это не так важно.

С бутылки «Асти» их обоих немного развезло. Марина сидела и с любовью смотрела на Романа, а он раздумывал о том, как бы поинтересней раздеть Марину, и вдруг увидел, что девушка украдкой смахнула слезинку.

– Ну, девчонки! – заулыбался он. – Стоит чуть выпить, так сразу слезы…

Он погладил Марину по щеке.

– Ну что ты, Мариш?

Она всхлипнула.

– Ну что ты?

– Просто… Просто ты исчез тогда… Ничего не сказал… А потом, когда мы опять встретились, ты уже был с Таней.

Карелин вздохнул:

– Да, что-то у нас не получилось в тот раз. Даже не знаю, почему.

– Ром, а ты ведь меня опять бросишь? — Марина жалобно заглянула ему в глаза. Карелин, поддавшись теплым чувствам, нахлынувшим на него, обнял девушку и прижал к себе, зарывшись лицом в её волосы.

– Ты мне всегда нравилась, Марин. А как у нас с тобой сложится — Бог весть.

Марина с удивлением глянула на него.

– Ой, Ромка, ты Бога стал поминать? Что с тобой стряслось?

– Да… ты знаешь, я тут полторы недели жил в монастыре…

– Ты?! В монастыре?!

– Ну, так получилось… — Карелина вдруг потянуло на откровенность. — Только ты не рассказывай никому. Так вот, нахватался там от них всяких словечек… А они такие чудные — представляешь, им с женщинами нельзя. Всю жизнь проводят в одиночестве. Никакого секса.

– Что, серьезно?! — Марина, кажется, не могла решить, можно ли доверять словам Романа. — А как же они?

– Никак. Работают очень много, мне даже кажется, что им и не до этого. А вообще так — неплохие люди. Спокойные, тихие, не ругаются, не пьют, не курят.

– Совсем не пьют?

– Им по большим праздникам разрешается по рюмочке какого-то красного вина. А чтоб вот так, как мы — захотел – выпил — такого нет. И денег им не дают. Даже в руки брать нельзя. Настоятель у них там такой… Большой такой, как Карабас-Барабас. Бывший врач. А сейчас вот стал монахом.

– А разве так можно?

Роман пожал плечом:

– Выходит, можно. Я там с ними немножко познакомился: кто был офицером, кто учителем…

– А я смотрю, тебе понравилось. Ты-то в попы, случайно, не собираешься? А то уйдешь так в монастырь! – засмеялась Марина. Она со свойственным ей легкомыслием уже забыла о своих переживаниях.

– О, нет. Я на такой подвиг не способен. А потом, ты понимаешь, для того, чтобы вот такую жизнь вести, вера нужна. Нужно верить в то, ради чего ты так живешь. Они верят, что такой жизнью заслужат Рай. А я атеист. Я ни в Рай, ни в ад не верю. Хотя, ты знаешь…

Роман задумался. Он вспомнил Гришанечку и его предсказания.

– Что? — спросила Марина, не дождавшись от него ответа.

– У них там живет один тип… Больной. Физически больной, у него какие-то серьезные проблемы с позвоночником. Он такой маленький, тебя, наверное, на голову меньше. У него спина кривая. Да и весь он кривой какой-то. На лице ожог такой, от кислоты, что ли… Так ты знаешь, он угадывает мысли. Мне отец Мисаил сказал, что на нем почивает Дух Божий. А я, когда его увидел, то подумал: неужто у Бога не нашлось более подходящей кандидатуры, чем такой полудурачок. Ну, представь себе – прыгает, голосит, снежками кидается, на метле скачет… И знаешь, он вдруг пошел в мою сторону, идет, поет что-то, а потом и говорит: «Не обращайте на меня внимания, я же полудурачок» — и на меня обернулся и посмотрел.

– Да что ты? — не поверила Марина.

– Правда. Сам бы не поверил, если бы свидетелем не был. А еще он около монаха одного прыгал-прыгал и все говорил, что петушок курочку потопчет, и она снесет яичко. И яйцо ему за пазуху бросил. И представляешь — я сюда уже когда вернулся, телевизор включаю, а там в «Новостях» передают про этот монастырь, и про этого монаха, который, оказывается, с какой-то женщиной жил тайком, и она от него забеременела. А фамилия у того монаха – Петухов. Ты прикинь?

– Да, может, он просто знал, что они живут?

– Не знаю. Но тип очень странный. Они его очень слушают. Говорят, что он часто предсказывает.

– Ой, Ром, а ты меня туда свозишь?

– Зачем?

– К этому предсказателю. Может, он мне чего-нибудь предскажет?

– Я не знаю… Он же не гадалка. Он там молится, в затвор уходит… Я не видел, чтобы к нему кто-нибудь вот так приезжал.

– Ну, Ром, ну, пожалуйста! — начала умолять его Марина. – Ну они же тебя знают, пропустят!

– Вернемся — посмотрим, — расплывчато пообещал Карелин. – Давай, мы с тобой еще выпьем… За что-нибудь очень-очень хорошее.

– Давай!

Они допили шампанское и теперь уже просто сидели и смеялись пьяненькими голосами.

– Слушай, Марин, — спросил вдруг Карелин, — а если бы я вот уехал бы за границу, ну вот как сейчас, и захотел бы там остаться… Ты бы со мной осталась?

– Ой, даже не знаю, — смущенно протянула девушка. – А почему ты спрашиваешь? Ты что, в первый отдел устроился?

– Нет, просто что-то подумалось.

– Ну, ты знаешь, Ром, это же дело очень серьезное. Это же ты никогда не увидишь маму, друзей своих, свой двор, в котором вырос… Это же все перечеркнуть надо. Понимаешь? На всей своей прошлой жизни придется поставить крест. На детстве на своем. Корни перерубить. Понимаешь? Ты никогда не пройдешь по этим улицам, не посмотришь вот на это небо, на свое, родное. Голубей этих не увидишь, березки наши…

Карелин задумался. Особым романтиком он никогда не был. И, если быть до конца откровенным, над понятием «родина» даже позволял себе иногда поглумиться, добавляя к началу слова букву «у». А тут Марина взяла да и ткнула его носом в его же мнение.

– Ром, — окликнула его Марина, — родина-то, она не в газетах и не в «Новостях». Родина – она в сердце. Твоя личная родина.

– Да, ты права, — сказал Карелин. – Это непросто. И как люди уезжают…

– А мне кажется, что никуда бы они не уехали. Вынуждают их, вот они и бегут. Сам знаешь, почему. По своей воле, когда все хорошо, никто с насиженного места не снимется.

Роман подошел к окну и стал смотреть на двор. А ведь права Марина. И небо это, и двор, и качели, которые каждый год красят в патриотичный красный цвет – все это уже часть его, живет в сердце. И ведь он помнил то время, когда вон та березка была совсем маленькой и тоненькой. А теперь это могучее дерево, крона которого дотягивается до третьего этажа. А теперь еще и могила отца, здесь, на этой земле. Попробуй, оторви. Марина подошла к нему, обвила тоненькими руками шею, заглянула в глаза.

– Ты что серьезный такой? Ты, правда, собрался там остаться? Я не скажу никому.

Роман ничего не ответил, думал. Он сам выбрал свою судьбу. Он вдруг отчетливо осознал, что, сказав «Да», обрек себя на то, чтобы перечеркнуть и начать с нуля.

– Ой, что это у тебя? – вдруг удивленно спросила Марина, показывая куда-то на рубашку Романа. Он посмотрел вниз и увидел у себя на груди яркую красную точку, медленно скользящую от правого плеча к сердцу. Еще не осознав, что же именно это такое, он заорал «Ложись!» и рухнул на пол, обхватив девушку за шею.

В наступившей тишине они пролежали на полу с минуту. Потом Роман, мысленно прикинув, что снайпер вряд ли увидит их здесь, под прикрытием фронтальной стены, осторожно приподнял голову. Он долго осматривался, ища взглядом по стенам красную точку, но её не было.

– Марин, надо уходить отсюда. Марина! – он толкнул девушку в плечо, и она мешком отвалилась в сторону, запрокинув голову и устремив в потолок неподвижные глаза.

– О, Господи… — Карелин едва не вскочил на ноги, но вовремя удержался. И тут он опять увидел точку прицела, передвигающуюся по противоположной окну стене. Значит, комната хорошо просматривается. Стрелок, видимо, где-то на крыше. Роман лихорадочно прокручивал в голове возможные пути к отступлению. Они обязательно придут сюда удостовериться в его смерти. Ясно было, что из квартиры надо срочно выбираться. Но как? Через входную дверь нереально – для этого придется выйти из укрытия и пересечь комнату. Снайпер тут же засечет его. Балкон? Хорошая мысль… Балкон находится на противоположной стороне дома в другой комнате. И если… если нет второго снайпера, то можно попробовать перебраться через перегородку к соседям. Шестой этаж… Плевать. Что так, что так – верная смерть. Но в рубашке на улицу не выскочишь… Без документов, без денег, без ключей от машины. Карелин завертел головой. Сумка лежит на кресле. Куртка… А куртка тоже на кресле! Роман испытал невероятное облегчение оттого, что никогда не был повернутым аккуратистом, мог кинуть одежду, где попало, за что постоянно получал тычки от отца, страдавшего маниакальной страстью к порядку. Но как достать сумку и куртку? Кресло от него метрах в двух с половиной, чтобы приблизиться к нему, придется выйти на простреливаемое пространство. Роман стал вертеть головой по сторонам, ища хоть какой-нибудь предмет, который мог бы помочь ему выполнить эту задачу. Его взгляд упал на стоящий в углу рядом со стенкой высокий трехрожковый светильник, привезенный родителями, кажется, из Италии. Прижимаясь спиной к стене, Роман добрался до него, выдернул шнур из сети, снял плафоны и вывернул лампочки. Высота светильника где-то полтора метра. Плюс длинна руки… Должно хватить, если выбрать удачную позицию. Он осмотрелся. Красной точки не было видно. Роман попробовал дотянуться торшером до кресла – не получилось, мешала тяжелая подножка. Он посмотрел на днище – там было несколько винтов. Роман открыл нижний ящик стенки – там хранились столовые приборы. После пяти минут мучений ему при помощи ножей удалось открутить винты и освободить палку. Но кресло было слишком далеко. Не хватало где-то с полметра. Что же делать? Карелин задумался. Решение пришло неожиданно. Он отодрал шнур от подножки, просунул его обратно в трубку и сделал на конце петлю. Получилось подобие удочки. Теперь все зависело от ловкости его рук. Если ему удастся зацепить этой петлей набалдашник на подлокотнике кресла, то так можно подвинуть его ближе к себе, ведь у кресла есть колесики. Роман попробовал набросить петлю на шарообразное украшение. Получилось только с пятой попытки. Петля хорошо захватила цель. Карелин осторожно потянул «удочку» на себя. Кресло чуть посопротивлялось и сдвинулось с места. Осмелев, Роман придвинул его к себе практически вплотную. Надел куртку, накинул через плечо ремень сумки. И тут ему в голову пришла еще одна удачная мысль – выбраться в коридор под прикрытием этого же кресла. Оно толстое, каркас деревянный, из цельных досок. Пуля не должна пробить его. Роман швырнул сумку через всю комнату в дверной проем, повернул кресло к себе спинкой, и, прячась за ней, вместе с креслом развернулся к двери. И тут же увидел на стене точку прицела. Снайпер заметил движение в комнате. Ну что ж, где наша не пропадала! «С Богом!» — почему-то мелькнуло в голове у Карелина, и он лег на пол. Лежа на полу, он отползал ногами вперед к выходу рывками по двадцать сантиметров, подтягивая за собой кресло. Что-то стукнуло в спинку кресла, так, что даже в руки отдало. Роман вздрогнул. Это была пуля. Снайпер, поняв его маневр, пытался убить его через кресло. Карелин замер на несколько секунд, а потом пополз дальше. Было страшно. До того страшно, что внутри что-то сжималось, до тошноты, до головокружения. Сердце колотилось где-то в горле, во рту пересохло, руки заметно дрожали. Тук! Еще одна пуля пробила спинку кресла. Роман в наступившей тишине даже услышал, как она врезалась в стену. «В голову не попадет, — почему-то подумал он. – А в спину может». Он возобновил движение, и третья пуля сантиметрах в десяти над его головой прорвала обшивку кресла и ушла в паркет примерно на полметра за его локтем, оставив в паркете глубокое отверстие с ровными краями. Снайпер с каждым разом стрелял все точнее и точнее, ведь по мере того, как Роман отползал дальше от фронтальной стены, от стены, он выходил из слепой зоны. С замирающим от ужаса сердцем Роман подумал, что четвертый выстрел поставит точку в этой истории. Он повернулся на бок, максимально сместившись вправо, ведь по расчетам снайпера, он лежит на животе и его голова находится примерно по центру, и пополз дальше. Когда ногами он уже почувствовал порог, четвертая пуля пробила спинку спасительного кресла на пол-ладони ниже предыдущей. «Фига себе, скученность!» — мелькнуло у Карелина. Наконец, он оказался в прихожей. Кресло не проходило в одну створку двери. Роман ударом ноги вышиб вторую створку из щеколд и протащил кресло за собой в коридор. Теперь от лестничной площадки его отделяла бронированная дверь. Но как её открыть? Он не подумал о том, что за дверью его, скорей всего, тоже ждут, и что, едва открыв ее, он с таким же успехом нарвется на пулю. Роман дотянулся до сумки, достал сотовый телефон и набрал номер соседей. Только бы они были дома!

– Слушаю вас! – отозвалась Валентина Григорьевна.

– Валентина Григорьевна, здравствуйте! – голос у Романа дрожал, и ему приходилось прикладывать невероятные усилия, чтобы женщина ничего не заподозрила.

– А, Ромочка! Добрый день. Что-то случилось? – она все же почувствовала его состояние.

– Нет… То есть… Я очень прошу вас – подойдите ко мне, пожалуйста. Мне тут надо вам кое-что показать и проконсультироваться.

– О, Рома, а вы сами не могли бы подойти ко мне? – соседка, похоже, надула губы. Это понятно, шестидесятилетней женщине, супруге уважаемого партийного работника, не пристало бегать по звонкам к двадцатисемилетнему мальчишке.

– Я бы подошел, но дело в том, что я решил сварить борщ, и немного запутался в рецепте.

«Что я несу?!» Никогда в жизни он не врал так складно и так отчаянно!

– А нести к вам горячую с огня кастрюлю немного неудобно…

Экспромт удался. При слове «борщ» Валентина Григорьевна встрепенулась, как боевой конь при звуке трубы. Ни в одном ресторане мира ни один самый раззамечательный повар не смог бы сварить борщ лучше, чем она.

– Я сейчас приду! – торжественно объявила соседка и повесила трубку. Роман замер. Около двери послышались шаги, потом в квартиру позвонили.

– Валентина Григорьевна, это вы? – крикнул Роман, с ужасом думая, что он, вероятно, подставляет женщину.

– Да, это я. Вы мне откроете?

– А там рядом с вами на площадке больше никого нет?

– Нет… — удивленно ответила соседка. – А что, вы кого-то ждете?

– Да, ко мне должны были прийти… Там точно никого нет?

– Нет-нет, совершенно никого, — с недоумением в голосе заверила соседка.

Роман протянул руку, приоткрыл дверь и на четвереньках выполз из квартиры под изумленным взглядом Валентины Григорьевны. Карелин захлопнул дверь и галопом поскакал вниз по лестнице.

– Ромочка, а как же ваш борщ? – растерянно крикнула ему вслед женщина.

– Потом! – ответил он.

Карелин слышал, как Валентина Григорьевна ушла в свою квартиру. Наверняка обиделась, но ему не до неё. Он был уже на четвертом этаже, когда его посетила мысль, от которой он резко остановился. Внизу у подъезда наверняка его поджидают незваные визитеры. Нет, туда нельзя. И он, сев в лифт, нажал кнопку последнего, двенадцатого, этажа.

Замок так и не поменяли. Никто, наверное, просто не знает о том, что его сломали. Роман воспользовался трудами КГБ-шников, аккуратно, стараясь не шуметь, открыл решетчатую дверь, поднялся по неудобной металлической лесенке до двери, закрывающей выход на крышу. Эта дверь тоже была не заперта. Просто отлично. Он осторожно по-пластунски выполз на крышу, подобрался к парапету и вдруг увидел на крыше дома напротив снайпера. Это было так неожиданно, что в первый момент он упал лицом в снег и замер. Но потом сообразил, что его дом находится чуть повыше, и снайпер, который к тому же еще и увлечен наблюдением за квартирой, вряд ли увидит его. На всякий случай пригибаясь, Карелин добрался до второго подъезда, а потом, решив, что лучше выйти подальше, до третьего. Он дернул ручку двери – не закрыта. Спустился к решетчатой двери. Опять удача! И здесь замок на решетке сломан. Видимо, самые первые визитеры тоже прошли этим путем. Он дождался лифта и спустился вниз. Ему навстречу выглянул охранник.

– Кто вы такой? – сурово спросил он.

– Я живу в этом доме, — ответил Роман.

– Покажите паспорт!

Карелин показал страничку с пропиской.

– Двенадцатая квартира? Это первый подъезд, — хотя охранник и смягчил тон, но недоверие в его голосе все еще было слышно. – Как вы сюда попали?

– Через крышу. Там наверху замки сломаны. И в нашем подъезде, и в этом. Мне соседка сказала, что двери открыты, я решил проверить. Вот и проверил.

– Как – замки сломаны?

– Очень просто. Можете проверить, — деловито бросил Карелин, сбегая по ступенькам вниз.

Он приоткрыл дверь, выглянул во двор и тут же увидел, что в сторону третьего подъезда направляются два человека в штатском с военной выправкой. Видимо, снайпер сообщил, что цель покинула квартиру. Карелин заметался, и вернулся на вахту.

– Можно вас на минуточку? – спросил он у охранника. Тот вышел из своей будки, вопросительно глядя на Романа.

– Слушаю вас.

– Прости, браток, — сказал Карелин, оттаскивая нокаутированного вневедомца в будку. Он прямо поверх своей куртки надел его темно-синий френч с красной надписью «охрана» на спине и едва успел нахлобучить его фуражку. Дверь открылась, и те двое вошли в подъезд. Роман с замирающим сердцем приподнялся им навстречу. Они даже не глянули на него, отработанным движением показали «корочки» и прошмыгнули вверх. Один сел в лифт, а второй пошел по лестнице. «Грамотно работают», — подумал Карелин. Он дождался, пока охранники исчезнут из поля зрения, снял форму охранника и вышел во двор. «Королла» стояла в тридцати метрах от него. Но как до неё добраться? Прямо напротив машины стоит еще один «человек никто». Но другого пути нет. Роман с невозмутимым видом пересек двор, прошел по противоположной стороне расстояние до машины, а потом повернул прямо к ней. КГБ-шник был поглощен наблюдением за подъездом и ни разу даже не оглянулся в другую сторону. Карелин, стараясь не смотреть на него пристально, чтобы тот не почувствовал его взгляда, обошел машину, вплотную приблизился к наблюдателю, и когда тот, наконец, обернулся, услышав его шаги, нанес короткий удар в челюсть.

Особо времени прогревать машину не было. Рискуя посадить движок, Карелин тронулся с места, так и не дождавшись, когда стрелка опустится ниже единицы. Ничего не подозревающий охранник поднял шлагбаум и выпустил его из двора. Роман ликовал. Пока они хватятся, он будет уже далеко.

Нервы подводили. Роман невольно нажимал на педаль газа. Ему удалось благополучно миновать все посты ГАИ, но когда он был уже почти на выезде из города, неожиданно ему навстречу чуть ли не под колеса бросился тулуп в желтой жилетке, отчаянно размахивающий палочкой. «Тьфу ты!» — мысленно ругнулся Роман и остановился. Поста здесь не было – за сугробом пряталась милицейская машина. Гаец подошел к нему с опаской – кто знает, кто там скрывается за тонированными стеклами. Роман заметил, что гаишник слишком внимательно смотрит на номера машины, и это показалось ему подозрительным.

– Водитель, выйдите из машины! – приказал тот, на всякий случай поворачивая дуло «калаша» в сторону «Тойоты». Роман медленно открыл дверь.

– В чем дело? – спросил он. Гаишник окинул его взглядом и немного расслабился.

– Почему нарушаете?

– А я нарушил?

– Вы скорость превысили на двадцать километров! И это – в черте города.

– Ну, начальник, ну какая тут черта города? – начал спорить Карелин. – Вон, лес уже начинается!

– Считается город! – отрезал гаишник. — Документы, пожалуйста!

Роман показал ему «корочку». Тот, прочитав имя её обладателя, повел себя еще более агрессивно.

– Что вы мне корочки свои суете? Права мне давайте и свидетельство на машину!

Роман передал ему документы. «Видать, фамилию узнал, подумал он. – Наверное, у него личная неприязнь к отцу. Может, он ему в квартире отказал?» К его ужасу, гаишник убрал документы в карман и откуда-то извлек алкотестер.

– Дыхните!

– Ну, вы что, в конце-концов?! – попробовал возмутиться Роман. – Вы составляйте протокол, выписывайте мне штраф, что вы мне дудку свою под нос суете?

– Вы отказываетесь пройти тест? – строго спросил гаишник.

Роман мысленно высказал ему все, что думает о его алкотестере и о нем самом, и взял из его рук приборчик. «Такое впечатление, что он просто ищет, за что меня можно задержать. Хотя, искать особо и не нужно. Придется денег давать», — подумал он. Взглянув на циферки, гаишник, как показалось Карелину, даже обрадовался.

– Вы в пьяном виде управляли транспортным средством!

– В каком пьяном? Вы что, новых законов не читали? Сейчас можно до ноль две! – попытался соврать Карелин, но блюститель порядка разозлился еще сильнее.

– Знаешь что, умник… Лоха из меня сделать хочешь? Ну, я тебе сейчас устрою концерт по заявкам сельских тружеников. В машину быстро! – он ткнул жезлом в сторону бело-синих «Жигулей». Роман, поняв, что спорить не только бесполезно, но, может быть, и опасно, подчинился. Гаишник посадил его на переднее пассажирское место, а сам почему-то в машину не сел, а отошел на пару шагов и повернулся к автомобилю спиной. Карелин, наблюдавший за его действиями, потихоньку приопустил левое стекло.

– Да, ваш, похоже… Синяя «Королла». Номера? Номера те самые.

«Кому это он докладывает? – Роман насторожился. – Что-то здесь не так!»

– Да он пьяный… Нет, в машине у меня сидит. Хорошо!

Роман, стараясь не шуметь, открыл дверь, крадучись вышел из машины и, приблизившись к гаишнику, прыгнул ему на спину. Тот, закутанный в тулуп, сразу повалился на снег. Роман сорвал с него шапку и нанес несколько ударов по голове, метя в висок. Гаишник затих. Карелин вытащил у него из кармана свои документы, быстро прыгнул в «Тойоту» и рванул с места. Через полчаса он уже был на дороге, ведущей в Шереметьево. Вот здесь он дал газу и помчался все сто сорок, распугивая едва плетущиеся «Жигули» и «Москвичи».

Попав в аэропорт, Карелин прошел в туалет и проторчал там всю ночь, до объявления регистрации пассажиров на рейс «Москва-Париж». Чтобы не вызвать подозрений, он иногда выходил из кабинки и, спустя десять минут, занимал другую. Он даже умудрился подремать пару часиков, сидя на унитазе. Страшно хотелось есть. В сумке каким-то чудом завалялся кусок вареной колбасы, купленный к столу, но забытый им. Кое-как Карелин заморил червячка этой колбасой, запил её водой из-под крана и опять вернулся в кабинку. Больше всего на свете ему сейчас хотелось попасть в самолет. Романа колошматило, он чувствовал ненормальное возбуждение. Наконец, регистрация была объявлена, и он покинул свое убежище. Осталось самое трудное – миновать охрану и милицию. Карелин был уверен в том, что КГБ-шники уже заполонили аэропорт. Он купил газету и, стоя в очереди, делал вид, что тщательно изучает её содержание. Так, прикрываясь газетой, он подошел к столу регистрации. Девушка, изучив его документы, спросила:

– А с вами должна лететь Бергольских Марина Викторовна. Где она?

– Что-то запаздывает.

– Ну, вот когда подойдет, тогда и регистрируйтесь.

Роман отошел в сторону. Он был подавлен. Пройти через столько испытаний и тупо упереться в советскую бюрократическую стену? Карелин стоял у огромного окна и смотрел, как большой «Боинг» медленно подкатил на полосу. Они же сейчас улетят, и все. И все будет кончено. И Роман, вложив в загранпаспорт пятьсот долларов, опять подошел к регистратору.

– Где ваша спутница? – спросила девушка.

– Там, — Роман кивнул на паспорт. Девушка открыла его, несколько секунд молчала, потом ловко уронила паспорт под стол, подняла его, поставила необходимые штампики и вернула Карелину:

– Проходите.

Когда Роман проходил французскую таможню, у него в голове была только одна мысль – выспаться. Горбоносый таможенник взглянул на декларацию, спросил, не провозит ли месье наркотики, оружие или драгоценности.

– Нет, — ответил Роман, ставя сумку на конвейер, а сам подумал: «Кто ж скажет, что он наркоту везет?». Таможенник улыбнулся и жестом пригласил его пройти дальше. Он прошел в другую комнату, дождался, пока выедет на ленте его сумка, и пошел на выход. Наличности у него оставалось пятьсот долларов – за свободу он отдал регистраторше ровно половину провозимой суммы. Маловато. Правда, у него есть две кредитки отца. Но сколько там – он не знал. Карелин немного постоял на улице, подумал, что в меховой куртке в Париже явно жарковато, и направился к стоянке такси.

– В отель, пожалуйста, — сказал он водителю.

– В какой именно вы хотите? – спросил водитель.

– Я не знаю. Какие у вас есть?

– Месье, все отели делятся на дорогие и дешевые. В какой хотите вы?

– В дешевый. Но приличный.

– Понял, месье.

Таксист привез его на окраину города. Отель был маленький, двухэтажный, явно недотягивающий до пяти звезд. Но здесь было чисто, уютно, и, главное – в номере имелась отличная кровать, так манившая Романа в свои объятия. Едва войдя комнату, он бросил сумку на пол, скинул одежду и бухнулся спать. Даже голод не помешал ему заснуть. Впервые за несколько недель Роман почувствовал себя в безопасности.

Карелин проспал до следующего утра. Открыв глаза, он не сразу сориентировался — за ночь успел забыть о том, где находится и почему. Но потом пережитое за последний месяц разом нахлынуло на него, и в душе вновь появилось чувство горечи и скорби. Сразу столько утрат… Сначала отец, потом Таня, потом священник из Желтиково, Марина… Марина вообще погибла ни за что. Она ничего не знала, просто оказалась не в том месте не в то время. Собственно, она приняла пулю, предназначенную ему, и спасла его от смерти. Карелин пошел в душ. Почему-то ему всегда особенно хорошо думалось именно в душе. Он включил воду и встал под сетку, с наслаждением задирая голову и подставляя под мелко сеющие струйки лицо. Теперь надо чуть прийти в себя и двигать в Швейцарию. Интересно, как туда можно отсюда добраться? Наверняка поездом. Еще верней на машине. На самолете. Но на самолет нет денег, впрочем, как и на машину. Надо попробовать снять наличные с кредиток отца и уже после этого решать, как ехать. Но сперва – поесть!

Переодевшись и подождав, пока высохнут волосы, Роман спустился вниз. На первом этаже отеля было небольшое кафе с огромными окнами и милыми наивными занавесочками в красно-белую клеточку. Карелин посмотрел меню. Ну да, это не СССР. Борщом тут вряд ли накормят. Пока он раздумывал, к нему подошла хозяйка заведения, полная улыбчивая блондинка лет пятидесяти пяти.

– Что желаете, месье?

– Капучино, пожалуйста, блины с форелью и клубничное мороженое, — знание языков выручало.

– Не хотите попробовать наше фирменное блюдо? Я готовлю его сама.

– И что за блюдо?

– Куриная грудка с шампиньонами и овощами под сливочным соусом.

У Романа потекли слюнки.

– Да, я закажу.

– Вторая чашечка кофе бесплатно, — сообщила женщина и ушла собирать заказ.

Сытный завтрак несколько успокоил Карелина. Мороженое ему не понравилось, слишком приторное, блины были тоже непривычные, «ненашенские», а вот куриная грудка с овощами его просто покорила. Он пробовал такое блюдо первый раз. Дома в гарнир к курице обычно шли макароны или рис. К овощам Роман вообще относился скептически. Он, как и его отец, считал, что «трава» — не еда для настоящего мужчины. Но оказалось, что зеленая фасоль, морковка, картофель и сладкий перец могут быть вкусными и сытными, особенно со сливочным соусом. Карелину начало казаться, что все не так уж и плохо. Он сидел за столиком, медленно пил уже четвертую чашечку кофе и с интересом смотрел на улицу. Он объездил практически все страны социалистического содружества, был в США, в Германии, в Англии, в Бельгии, в Швеции. Францию Карелин посетил впервые. Те мифы, которые ходили на родине о французском шарме, как оказалось, были не настолько уж и мифами. Люди, проходившие мимо кафе, были одеты как-то по-особенному, стильно, смело и красиво. Женщины, даже далеко не красавицы, все равно были очень привлекательны. Тут шарфик, там береточка, туфельки – они явно относились к себе с любовью и ощущали себя прежде всего женщинами, а не «строительницами светлого будущего». Их настоящее было вполне светлым, и они не чувствовали необходимости грудью прокладывать себе дорогу в царство свободы. Роман вспомнил Марину. Она так хотела в Париж… Ему опять стало грустно.

– Как вам моя курица с овощами? – спросила хозяйка, подойдя взять расчет.

– Великолепна! – улыбнулся Роман.

– Если хотите, я буду подавать её вам каждое утро.

– Спасибо, но я вынужден покинуть вас. Скажите мне, пожалуйста, как я могу добраться до Швейцарии?

– Обычно люди едут поездом. Это не очень дорого и довольно быстро. Те, кто побогаче, предпочитают самолет. А многие едут на машине. Это подольше, зато позволяет любоваться красотой природы.

Карелин поблагодарил хозяйку и решил для начала проверить состояние счетов отца. В первом же попавшемся банкомате он взял выписки. На одной карте было около ста пятидесяти тысяч долларов, на другой – чуть поменьше десяти. Итого почти сто шестьдесят. Неплохо. Хоть что-то приятное. Он тут же снял со счета три тысячи, направился в ближайший магазин и купил себе то, о чем давно мечтал – большой красивый сотовый телефон «Самсунг» с фото– и видеокамерами, с приятным на руку прорезиненным корпусом и металлической под золото обводкой по периметру корпуса. Потом поймал такси и попросил отвезти себя туда, где можно купить хороший подержанный автомобиль. Через двадцать минут Карелин разговаривал с продавцом, который предложил ему на выбор несколько машин. Роман прокатился в каждой, попробовал их на поворотах и в торможении. Больше всего ему понравился «Ниссан Ноут». Странного вида серебристая «пучеглазая» небольшая внешне машинка внутри была довольно вместительной. Но больше всего радовала автоматическая коробка передач, которая ко всему была еще и какого-то спортивного варианта – автомобиль набирал скорость мгновенно, просто рвал асфальт. Карелин поторговался, заплатил в итоге шесть тысяч и решил поездить по городу, чтобы привыкнуть к автоматической коробке передач. На двадцать лет отец подарил ему новую «Волгу» — учиться езде. Роман честно откатался на ней пять лет, и на двадцатипятилетие Николай Васильевич сделал сыну роскошный подарок – новенькую «Тойоту». Поначалу речь шла о машине с коробкой-автоматом, но, посоветовавшись со знающими людьми, Карелин-старший все же остановил свой выбор на механике: «В России живем», — коротко пояснил он сыну. И вот сейчас Роману пришлось переучиваться – левой ногой он по привычке искал сцепление. Поколесив по закоулкам, и поняв, что на окончательную переквалификацию у него уйдет не меньше недели, он решил не тратить время понапрасну, вернулся в отель, расплатился за проживание и через полчаса покинул Париж. Ему предстояло преодолеть семьсот с лишним километров.

Японское «чудо глазастое» на дороге вело себя очень хорошо, и Роман в очередной раз порадовался за «капиталистов проклятых», которые умеют делать вот такие хорошие автомобили. Дороги тоже радовали – ни рытвин тебе, ни крышек от люков, кругом разметка и даже пояснения для особо умных, написанные прямо на асфальте. Захочешь, не заблудишься. Правда, много полицейских и много видеокамер, народ четко соблюдает скоростной режим, тут не погоняешь. Зато порядок. Роман разглядывал марки проезжающих мимо автомобилей. Это было интересно, разве в Советском Союзе увидишь такое разнообразие? Один раз ему даже попалась какая-то ярко-желтая диковинка, едва не чертившая брюхом по асфальту, похожая на гигантскую морскую рыбину. Кажется, это была «Феррари». Границу он пересек тоже совершенно свободно, без проверок, деклараций и досмотров. Это было очень странно – пересек черту на асфальте – и ты уже в другой стране. Ни брешущих овчарок, ни колючей проволоки. Пара полицейских и улыбчивый таможенник. Роман продолжил путь. К надписям на французском добавились надписи на немецком и итальянском, поменялась архитектура зданий. Интересно, природа здесь мало отличалась от российской. Даже березы были такие же. Если бы не качество дороги, то вполне можно было бы подумать, что ты не в Швейцарии, а где-нибудь в Подмосковье. От этого у Романа немного повеселело на душе. Время уже было к шести вечера, и подуставший Роман остановился в придорожной гостинице. Поел в баре, выпил живого пива, поглазел на местных жителей и поднялся в номер. «Немецкий порядок!» — хмыкнул он, обведя взглядом комнату. Роман включил телевизор, пощелкал по каналам – ничего интересного. Он принял душ и лег спать.

Карелин проснулся в четыре утра. Хлебнув кофе, сел в машину и тронулся дальше. Спать не хотелось совсем: то ли выспался, то ли начал нервничать от мыслей о предстоящем ему деле. На дороге практически никого не было, на встречной трассе машин тоже было мало. Добропорядочные бюргеры спали в своих кроватях и смотрели свои швейцарские сны, а туристов в это время года почти нет. Роман рулил одной рукой, запустив вторую в волосы, и опять вспоминал все, что произошло с ним за последний месяц. Как круто изменилась его жизнь со смертью отца. Знал ли Николай Васильевич, на что обрекает сына, оставляя ему свое последнее завещание? Наверное, догадывался. И, наверное, это было очень важное для него дело, если он отправил Романа на такое рискованное предприятие. Не мог он не знать, что стоит за всем этим. Да и действия Романа предугадал, знал, что сын не остановится и пойдет до конца. «Интересно, что было бы, если бы я не заметил эти цифры? – подумал Карелин. – Или не стал бы ничего искать? Удалось бы мне остаться в стороне? Навряд ли… Им в любом случае надо было выжить меня из квартиры. Может быть, даже пошли бы и на убийство». Он вспомнил Марину, и на душе опять стало горько. Её тело наверняка уже нашли… Может быть, даже уже и похоронили. Скорей всего, его, Романа, объявили в розыск. Есть два как минимум свидетеля. Охранник подтвердит, что Роман вместе с девушкой поднялся в квартиру. И видеозапись есть. Второй охранник скажет, что Карелин проходил мимо, потом вернулся и ударил его. А, главное, для чего-то по крыше прошел из своего подъезда в третий. Наверняка какие-то моменты тоже будут на записи. Напал на КГБ-шника, потом на гаишника. Просто готовый преступник! И никто там не будет разбираться, с какого расстояния сделан выстрел, и из какого оружия. Тело есть, пуля есть, подозреваемый есть. Тем более, если в этом происшествии замешаны спецслужбы… Куда как удобный случай расправиться с ним, с Романом! «Да, представляю, как это все выглядит… — думал Карелин. – Убийство в партийных домах. Скандал в благородном семействе». Роман представил себе довольные физиономии следователей по особо важным делам, рапортующих начальству о том, что дело раскрыто. Кому-то повезет получить повышение. А он будет гнить в камере. Карелин вздохнул. Похоже, что пути назад отрезаны. Ему, действительно, нельзя возвращаться. «Интересно, что будет с квартирой? Отойдет государству, конечно же. Отдадут её какому-нибудь Царькову. А вещи? Гарнитур, книги… Хрусталя одного тысяч на двадцать…» Карелин вздохнул. Дело было не в хрустале. В квартире, как у любого человека, остались не имеющие материальной ценности, но дорогие сердцу вещи: семейные альбомы, поздравительные открытки от родителей ко дню рождения, какие-то сувенирчики. А еще там хранилась коробка, которую собирала мама, пока Роман был маленьким. В ней хранились его первая погремушка, первые ботиночки, первые рисунки… Карелин не любил показывать это на людях, но коробка была ему очень дорога. Иногда в минуты нахлынувшей ностальгии он доставал её и перебирал вещички, хранившиеся в ней, предаваясь милым воспоминаниям. С хрусталем и мебелью, кажется, все понятно, им хозяин найдется быстро. А все вот это семейное просто выкинут на помойку… Роман вздохнул. Он был согласен оставить материальные ценности. Но с потерей памятных вещей смириться было очень тяжело. И никак не забрать их из Союза. Никак. Он теперь вне закона. И все его друзья и знакомые, с кем он попытается связаться, тоже будут вне закона.

Что-то сверкнуло сзади. Он посмотрел в зеркало. Его довольно быстро догонял какой-то автомобиль. «Странно, — подумал Роман, — я еду сто десять, а они явно превышают. Ну, нарушители есть в процветающей Европе, куда ж без них». Он едва по российской привычке не прибавил газу, чтобы не дать себя обогнать, но удержался: «Если ему надо обогнать, пусть обгоняет, а мне в полиции светиться ни к чему». Но автомобиль сбавил скорость, пристроился в хвосте метрах в тридцати и поехал за «Нисаном». Сердце сильно забилось, во рту пересохло. «Нет, не может быть… — успокаивал Роман себя. – Не могли они меня так быстро найти здесь… А почему не могли? Могли, наверное…» Он нервно кусал палец. Что делать? Прибавить газу? Или ехать спокойно дальше, как будто ничего не заметил? А может, ему это только показалось, что этот автомобиль преследует его? Ну, догнал человек машину, решил не обгонять… Может, тоже светиться не хочет? Роман включил аварийку и свернул на обочину. Черный седан, кажется, БМВ, проехал дальше, даже не снизив скорости. Карелин вышел из машины и долго смотрел на удаляющиеся красные огни. «Пропущу их на одну машину, потом посмотрим», — решил он.

Несмотря на то, что трасса была крупной, следующий автомобиль проехал только через десять минут, показавшихся Роману бесконечными. Пропустив его, он сел в «Ноут» и завел двигатель. Проехав за этой машиной километра два, он увидел на обочине огни «аварийки». Поравнявшись, он понял, что это тот самый автомобиль, который преследовал его. В зеркало заднего вида он наблюдал, как БМВ, чуть помедлив, выехала на трассу и пошла следом. Совпадение? Надо проверить еще раз. А вот и заправка на пути. Очень вовремя! Он свернул на заправку. БМВ проехал мимо. Карелин проводил его взглядом. Сейчас все выяснится. Он залил бак до полного, купил бутылку воды в магазинчике, опустошил её одним махом и сел за руль.

Когда километра через полтора Карелин миновал стоящий на обочине теперь уже без «аварийки» автомобиль, у него уже не было сомнений в том, что БМВ его «пасет». Он сбросил скорость и думал, что делать. Преследователи опять проехали мимо («Неужели они до сих пор не поняли, что рассекречены?»), чтобы дождаться Романа через несколько сотен метров и опять «сесть на хвост». Справа показался какой-то съезд. Почти инстинктивно Роман свернул.

Это была маленькая дорога, шедшая прямиком через лес. Судя по указателям, она вела к какому-то небольшому населенному пункту. Камер здесь быть не должно, Роман жал педаль в пол. Он то и дело посматривал в зеркала – не показались ли огни БМВ. Но сзади, как и спереди, была чернота. И в этой черноте Роман не сразу увидел догоняющий его черный БМВ. Ксеноновые фары вспыхнули, когда автомобиль был уже метрах в пятнадцати от «Ниссана», и этот внезапный свет в первый момент ослепил Романа. На несколько секунд он потерял ориентир, прочертил правым боком по отбойнику, вновь вырулил на трассу и помчался вперед, пытаясь уйти от погони. На какой-то момент Роману удалось уйти вперед, но это преимущество сохранялось недолго. Маленький «япончик» изо всех сил ревел двигателем, но его мощности все же было мало для того, чтобы тягаться с БМВ. Расстояние между ними сокращалось. Карелин в отчаянии свернул на какую-то боковую ветку, но тут же пожалел об этом. Место было довольно глухое, с одной стороны какой-то то ли холм, то ли небольшая гора, с другой – обрыв, глубину которого в темноте было трудно определить. К тому же дорога была просто напичкана крутыми поворотами: Роман едва успевал крутить руль, мечтая выехать на какую-нибудь трассу пооживленней. Огни БМВ быстро приближались. Черный автомобиль метнулся влево. Предугадав план преследователей, Роман тоже выехал на встречку, чтобы не дать им прижать себя к отбойнику. Так они проехали с километр, виляя по дороге. Наконец, поняв, что «Нисан» не даст себя обогнать, БМВ резко прибавила газу и въехала «Ноуту» в зад. Роман сначала ударился затылком о подголовник, а потом его резко кинуло вперед. От толчка он потерял педаль газа, в панике нашел её снова, нажал, но это оказались тормоза, и «Нисан», взвизгнув покрышками, встал колом. И тут же мощный удар сзади швырнул его метров на десять вперед. В лицо Карелину вылетела подушка безопасности, машину подкинуло, развернуло, и двигатель заглох. Пару секунд Роман находился в состоянии шока, он не соображал, что делать. Потом он схватил сумку, открыл дверь машины и выбежал на дорогу, краем глаза заметив, что из БМВ, отбиваясь от раскрывшихся подушек, вылезают как минимум два человека. Повинуясь инстинкту, Карелин перепрыгнул через отбойник и побежал вниз по склону. Ветки деревьев хлестали его по лицу, в кромешной тьме ничего не было видно. Метров через двадцать Роман споткнулся и полетел вниз кувырком, стараясь не выронить сумку. Вслед зашлепали выстрелы, но скоро все прекратилось – попасть в темноте в бегущего человека невозможно. Скорее, они стреляли по привычке. Роман начал тормозить ногами, ему удалось задержать свое падение, и он услышал торопливые шаги где-то вверху. Надо бежать! Он вскочил и изо всех сил помчался вдоль склона, постепенно спускаясь. Внезапно твердая опора под ногами исчезла, он оступился и полетел куда-то вниз.

В воду он упал спиной. Она сомкнулась над ним, он забарахтался и сумел выплыть. Вода была очень холодная, одежда мгновенно промокла, Романа охватила дрожь. Куртка, которая мгновенно потяжелела в несколько раз, тянула вниз. К счастью, Карелин тут же почувствовал под ногами дно. Стараясь не шуметь водой, он пошел примерно вдоль берега – глаза хоть и привыкли к темноте, он все равно мало что видел в этой безлунной ночи. Где-то позади послышались шум и голоса.

– Ты видишь что-нибудь? – спросили по-русски.

– Ни черта тут не видать, — отозвался второй преследователь. – Но я слышал, как он в воду упал.

– Я тоже слышал. А что тут, озеро?

– А кто ж его знает… Фонарик есть?

Слабенький огонек возник в темноте. Роман в первый момент сжался, но потом сообразил, что такой слабый луч света даже не достигнет поверхности воды, немного успокоился и потихоньку пошел дальше. Надо было добраться до берега и как можно скорей.

– Ни шиша тут не видать. Здесь прожектор нужен.

– Может, он башку себе там свернул?

– Может, и свернул. Все равно утра ждать придется. Сейчас начало седьмого…Скоро рассветет, увидим.

– Ну что, мы тут будем до рассвета торчать? Холодно.

– Пошли в машину. Далеко он из воды все равно не убежит. Если вообще еще бегать способен.

Карелин услышал, как преследователи стали подниматься вверх к дороге. Когда их шаги стихли, он потихоньку дошел до того места, где рука уперлась в камни. Берег был, похоже, отвесный и высокий. Забраться на него в темноте просто невозможно. Роман на ощупь, скользя ногами по каменистому дну, двинулся дальше. Трудно было сказать, какое расстояние он так прошел по пояс в воде. Ноги окоченели, его била дрожь, зубы стучали. Наконец, берег стал снижаться и, пройдя еще метров пятьдесят, Роман вышел на землю. Первым делом он сунул руку за пазуху, нащупал медальон: на месте. Сил не было, ноги едва слушались его, но он должен был идти, иначе, как только начнет светлеть, его заметят и попросту пристрелят. И он, в кромешной тьме, выставив вперед руку, пошел через какие-то заросли, едва успевая уворачиваться от веток, бьющих по лицу.

Вода струями стекала с куртки, и та постепенно становилась все легче и легче. От ходьбы кровь немного разошлась по телу, было уже не так холодно. Когда забрезжил рассвет, Роман обнаружил, что на самом деле находится в лесу. Ориентир он потерял полностью и не представлял себе, в каком направлении движется, и только зарозовевшие впереди облака стали для него указателем – восток там. Едва переставляя ноги, невероятным усилием воли он заставлял себя идти вперед, как можно дальше от места аварии. Утешало то, что за ним сейчас никто не гнался, и на фоне безумного бегства эта спокойная ходьба по лесу казалась просто отдыхом. Кругом стояла странная тишина, Карелину казалось, что за ним кто-то наблюдает. Тихо было не потому, что никого нет, а потому, что все притихли и смотрят на него из своих укрытий, нор и лежанок. Его предположения подтверждались: иногда где-то в нескольких шагах от него всхрустывала сломленная кем-то веточка, слышался легкий затаенный вздох. Роман вздрагивал, останавливался и замирал, настороженно озираясь по сторонам. Но, как он не присматривался, никого не мог увидеть. «Только бы не кабаны!», — подумал Роман. Несколько раз он ездил с отцом на охоту и знал, что от волка легче спастись, чем от разъяренного секача. И он продолжал свой путь, надеясь когда-нибудь да выйти к какому-нибудь населенному пункту. Один раз прямо у него над головой взмахнули невидимые крылья: какая-то большая птица снялась с дерева и призрачной тенью бесшумно пролетела в глубь леса. Подождав, пока успокоится сердце, Роман пошел дальше. Наконец, первые лучи солнца показались над лесом, окрасив все вокруг в розовые тона. «Ну вот, ночь закончилась, — с облегчением подумал Карелин. – Я еще жив. А днем тут уже не так страшно». Он остановился, разделся, стуча зубами от холода, кое-как отжал белье и одежду, проверил содержимое сумки. Все намокло. Нет смысла тащить за собой насквозь промоченную смену белья и рубашку – здесь это все можно купить в любом магазине, и достаточно дешево. Порадовали запасные носки – им каким-то чудом удалось остаться сухими. Роман поменял носки, собрал всю промокшую и теперь бесполезную одежду в узел и закопал её под кучей хвои, чтобы не давать своим преследователям подсказок. Сумка стала ненужной. Он тоже закопал её в хвою. Сотовый телефон хоть и побывал в воде, но продолжал работать. Мобильник и бумажник с документами, деньгами и кредитками перекочевали в карманы рубашки. Куртка хоть и была мокрая, но неплохо защищала от холода. Теперь Роман двигался налегке, экономя силы. Он шел и тщательно прислушивался, надеясь уловить хоть какой-нибудь отголосок цивилизованного мира. Через некоторое время он ясно услышал звук шин, шуршащих по асфальту. Значит, он все-таки шел правильно. И Карелин повернул в сторону дороги, надеясь, что, возможно, удастся поймать попутку.

К дороге он вышел примерно через полчаса и сразу наткнулся на указатель: «Шинцах-дорф 7 км». Что это за место, он не имел ни малейшего понятия, но семь километров обнадеживали. Часа за два с половиной он дойдет до этого Шинцах-дорфа и пешком. У Карелина как будто даже сил прибавилось. Он двинулся вдоль отбойника, прислушиваясь – не едет ли машина. Минут тридцать никого не было. Наконец, послышался шум мотора. Роман обернулся и тут же, как ужаленный, рванул обратно в лес – из-за поворота выехал черный БМВ с хорошо побитым передом и следами серебристой краски на расколотом бампере. Продираясь сквозь заросли орешника, он слышал, как машина остановилась и как хлопнули дверцы – его заметили и узнали.

Роман бежал напропалую, не разбирая ни дороги, ни направления. Мысль была только одна: скрыться, удрать от убийц. В том, что его хотят убить, у Карелина не было никаких сомнений – с чего бы тогда преследователи стали бы в него стрелять? Эти мысли придавали сил. Один раз он остановился и прислушался, как затравленный зверь, – где-то позади по его следам бежали. И Роман рванул дальше, едва успевая раздвигать руками ветки, несущиеся навстречу. Попавшийся на пути овраг он преодолел одним прыжком. Он уже не думал о том, куда бежит и как бы не заблудиться. Он бежал и бежал, до тех пор, пока не почувствовал, что сейчас упадет от усталости. Роман остановился. Холодный воздух разрывал легкие, в груди болело, в висках долбилась кровь. Казалось, еще чуть-чуть — и лопнет, взорвется мозг. Роман уткнулся лбом в ствол какого-то дерева, постоял с закрытыми глазами, держась рукой за медальон и пытаясь хоть чуть-чуть прийти в себя. Нет, отдышаться еще, может быть, и получится, но бежать дальше сил нет. «Ах ты, Боже Ты мой, — подумал он. – надо же столько всего пережить и сдохнуть тут, в этом проклятом швейцарском лесу… И не похоронят по-человечески… Хорошо еще, если землицей прибросают, а то ведь так кинут, чтобы волки сожрали». Ему как-то очень живо представилось, как оскаленные окровавленные клыки рвут его тело.

– Ф‑фу!.. – Романа передернуло от отвращения. Он повернулся и прислонился к дереву спиной, борясь с накатившим приступом тошноты. И вдруг все отошло на второй план. Усталость, страх смерти, боль в груди, оскаленные пасти… Потому что буквально в пятидесяти метрах от себя Роман увидел старую покосившуюся избу. Он вытер ладонью лицо, чуть помедлил, словно проверяя, не привиделся ли домишко ему с усталости, и пошел в его сторону.

Ни на первый, ни на второй взгляд сарайчик не был похож на жилой, но ради приличия на всякий случай Роман все равно постучал и подождал, не откликнутся ли хозяева. Никто не отозвался. И тогда он осторожно толкнул дверь рукой. Та медленно распахнулась и повисла на одной петле. Карелин обвел взглядом небольшое помещение. Было похоже на то, что избушку поставили не для того, чтобы в ней жить, а для того, чтобы в ней можно было переждать метель, передохнуть, согреться, перекусить. Под потолком на одной стене имелось маленькое окошко с грязным стеклом. В комнатушке было два лежака, небольшой деревянный стол, электроплитка, на полке стоял алюминиевый чайник, миски, какие-то банки. А на стене красовался фонарь «летучая мышь». Роман вспомнил отца Максима, как он вышел встречать его с таким же фонарем. И вот теперь он опять видит этот фонарь, и по его следу идут убийцы, возможно, те же самые, что расстреляли священника. Роман подошел к полкам. Все покрыто солидным слоем пыли, по углам висела паутина с запутавшимися в ней сухими листиками, сосновыми иголками и мумифицировавшимися насекомыми. Карелин заинтересовался жестяными банками – уж очень они походили на консервные, а есть хотелось страшно. Он рукавом стер пыль с них и, увидев картинку, понял, что не ошибся – из-под слоя грязи на него взглянула забавная поросячья мордочка. Роман посмотрел на дату выпуска. Э, да им и полутора лет нет! А срок годности три года! Значит, люди здесь последний раз были около полутора лет назад, и оставили тут этот скромный запас для какого-нибудь заплутавшего в лесу бедолаги. Он сунул в каждый карман куртки по банке, с тоской вспомнил выброшенную сумку – можно было забрать всю тушенку. Посмотрел по сторонам, пошарил в ящиках буфета и нашел консервный нож. В углу был умывальник. Рассчитывать на воду не приходилось, но кто их знает, этих швейцарцев? Он сделал шаг и почувствовал, как доски под его ногами прогнулись. Роман осторожно потопал каблуками по полу. Там, под досками была пустота. Он присмотрелся и увидел поперечную щель. Проследив её по периметру, Роман нашел замаскированную ручку. Решив сначала выяснить вопрос с водой, он подошел к раковине и повернул кран. Чудо! Из крана тоненькой струйкой потекла вода! Пусть ржавая, но это была вода! Роман подставил пригоршню под эту коричневатую струйку и умылся. Очень хотелось пить, но он не рискнул утолить жажду водой такого качества и поэтому только помочил губы. Потом помыл банки и консервный нож, сунул это все в карманы и вернулся к люку. Рассохшаяся крышка подалась со скрипом, открыв взору черный квадрат проема, уходящего вниз на неопределенную глубину. Пола видно не было. Роман нашел на полу камушек и бросил его вниз. Как камушек ударился о землю, он услышал, но это было так далеко и так глухо, что Карелину стало страшновато. Он хотел взять «летучую мышь», но увидел рядом с чайником обычный электрический фонарик. Наудачу передвинул кнопку и довольно улыбнулся – фонарик работал. Роман осветил довольно ярким лучом подвал и все же увидел дно – до него метров шесть. Он побросал в карманы запасные батарейки, и тут до его слуха донесся шум в лесу и крик:

– Смотри, сарай!

Роман заметался и вдруг заметил прямо под полом свернутые рулоном толстые веревки. Он вытащил их – это была канатная лестница с деревянными перекладинами. Карелин осторожно спустился метра на два вниз, прикрыл крышку люка и, чтобы не терять время, спрыгнул на землю. Поднявшись, он осветил фонариком вокруг себя. Так и есть. Довольно узкий ход был прорублен в горной породе. Роман пошел вперед, освещая свой путь фонариком. Минут через пять он до него донесся топот – это его преследователи ворвались в избушку.

– Был он здесь, смотри, следы свежие! – сказал один. Второй что-то ответил. Карелин был готов к тому, что они сейчас обнаружат люк, и погоня возобновится. Но этого не произошло. То ли они не увидели крышку, то ли увидели, но решили, что в подвале Роман прятаться не будет, во всяком случае, скоро все стихло. Карелин положил фонарик на выступ в стене, сел прямо на землю и открыл одну из консервных банок. Вилки не было, руки грязные, поэтому он ел с ножа, думая о том, в какой ужас пришла бы мать, увидев его за этим занятием — Наталья Степановна потратила немало сил, прививая сыну хорошие манеры. Ветчина была вкусной (или с голоду так показалось?). Попадался и перчик, и лавровый листик. Жира почти не было, зато была «дрожалка», загустевший мясной сок, любимое лакомство Романа еще с детства. «Попить бы еще», — подумал он, покончив с тушенкой. Но воды не было. Карелин поднялся и запустил банку по ходу своего движения. Через пару секунд он услышал, как она покатилась, подскакивая на неровном полу, и затихла в темноте, печально звякнув напоследок о какой-то камень. Роман задумался. Куда идти? Если в скале вырублен ход, значит, он к чему-то да приведет, но не факт, что на поверхность земли или в спальню к прекрасной принцессе. Это может быть ход в какие-нибудь катакомбы, в заброшенную шахту, в конце-концов… Можно повернуть назад, где от гарантированного выхода его отделяли какие-нибудь сто метров. Но идти туда не очень хотелось. Роману так и казалось, что у входа его поджидают КГБ-шники. Можно попробовать переждать здесь и потом вернуться. Не будут же они караулить его вечно? Вдруг до него опять донесся шум. Он обернулся в сторону люка и увидел, как крышка открылась – светлый столб света возник в темноте, и в этом столбе мелькнуло что-то небольшое и, кажется, круглое, и упало на пол. Через секунду раздался взрыв. Роман упал на землю, закрывая голову руками. Он почувствовал, как прокатилась взрывная волна над ним, затем его осыпало мелкими осколками породы. С выступа упал фонарик и больно ударил его по виску. Когда все стихло, Карелин робко приподнял голову. В ушах стоял гул, на какое-то время Роман перестал слышать. Он посмотрел в сторону взрыва и понял, что путь у него остался только вперед. Теперь от выхода через люк его отделял завал из породы. Роман все же подошел к завалу, попробовал его разбирать – бесполезно. Это были не камни, а что-то мелкое, твердое, режущее пальцы. Без лопаты тут делать нечего. Голыми руками такое не раскопать. На Карелина напал страх. Что, если этот ход на самом деле ведут куда-нибудь в шахту? Если это так, то он обречен на медленную мучительную голодную смерть. Уж лучше было умереть там, в лесу, от пули, чем агонизировать несколько суток в этом подземелье. Позвонить бы в службу спасения… Роман извлек сотовый и посмотрел на дисплей – вне зоны приема. Значит, надо рассчитывать только на свои силы. А их осталось не так уж и много. «Нет-нет, — поспешил он успокоить себя. – Я куда-нибудь выйду. Даже шахты должны иметь несколько выходов на случай аварии…» Так это или не так, Роман не знал, но очень хотелось верить в то, что запасной выход есть. И он пошел вперед, уходя все дальше и дальше от завала.

Очень скоро Роман потерял чувство времени. Если бы не часы, то он не смог бы с уверенность сказать, сколько он уже находится в подземелье. Узкое пространство, в котором он оказался, действовало угнетающе. Впереди, сзади, над головой, под ногами, по бокам – черная горная порода и ничего больше. Бесконечное, как космос, пространство. «А мы еще на зимнюю депрессию жалуемся, — подумал Роман. – Вот где свихнешься на вторые сутки нахождения! Мне бы сейчас эту зиму…» Не торопясь, экономя энергию, Карелин вот уже четвертый час брел по узкому коридору и иногда чувствовал, как волосы задевают потолок. Иногда он доставал из кармана сотовый и проверял — не появилась ли связь. Вот когда у него появилось время спокойно поразмыслить обо всем! Полное и беспросветное (в буквальном смысле) одиночество, скрашиваемое только тонким лучиком фонарика. В этом подземелье не было даже крыс! «Ну и влип я, — думал Роман. – Ну, банку с тушенкой можно разделить на два дня… Мало, конечно, но по сравнению с «вообще ничего» неплохо. Воды вот нет… А пить хочется. Может, тут встретится какое-нибудь подземное озерцо или хотя бы лужа? Из луж я никогда не пил. Даже не мог себе представить себя, пьющего из лужи… А теперь почему-то очень даже представляю». В подземелье пахло сырой землей, воздух был тяжелый, стоячий. Роман остановился и осветил фонариком стены. Кто-то же для чего-то вырыл этот ход? Ему припомнились зарубежные фильмы о поисках сокровищ, в которых герои то и дело попадали во всякие подземелья, где их ждали выскакивающие из стен кинжалы, самострельные арбалеты, летающие диски и прочие смертельные опасности. И непременно куча скелетов в истлевшей одежде. «Хорошо, хоть скелетов здесь нет», — подумал он и вздохнул: «А вот крысы бы не помешали бы. Их, по крайней мере, можно съесть». И вдруг то ли на самом деле, то ли почудилось – как будто слабая струя свежего воздуха появилась в коридоре. Карелин принюхался. Показалось? Глюки начались от пребывания под землей? Он сел на землю, посидел с полчасика, поменял батарейки у начавшего тускнеть фонарика и пошел дальше. Метров через триста ему опять показалось, что лицо обошла свежая струя. Карелин остановился. На этот раз он был почти уверен в том, что это не мерещится. Но у него не было ни свечки, ни даже зажигалки, чтобы проверить свои предположения. Но есть же другие способы… Он провел пятерней по волосам и посмотрел на руку – между пальцев осталась пара волосков. Он взял один за кончик, поднял на уровень глаз и осветил его фонариком. Волос слегка шевелился в руке в практически неощущаемых потоках. Значит, откуда-то сюда доходит легкий сквознячок! Выход должен быть! Карелин бросил волос и пошел вперед.

Он шел очень долго, гораздо дольше, чем хотелось бы, пока, наконец, не почувствовал, что приток свежего воздуха стал заметно ощутимей. Да и сам ход как будто расширился и приподнялся. Роман жадно вдыхал свежий воздух, который для него сейчас казался важнее, чем вода и пища. До него стали доноситься какие-то звуки. Пройдя еще метров пятьдесят, Карелин увидел брезжащий впереди голубоватый свет. Трудно сказать, что это было, но в одном Роман был уверен – этот свет искусственного происхождения. Он шел к нему, моля неизвестно кого: «Ну, пусть там будут люди! Пусть там будут люди…» Звуки становились все отчетливей, Карелин уже мог различить шум работающих механизмов, и… сомнения не было! Речь людей! «Только бы они не ушли…» — мелькнуло у него, и он прибавил шагу.

Примерно через полкилометра он вышел к концу тоннеля. Перед ним открылась большая, освещаемая мощными светильниками каменистая площадка, которая после тесного коридора показалась ему просто огромной, а яркий свет прожекторов до слез слепил глаза. В её центре было озеро почти правильной круглой формы. Сбоку Роман различил толстую трубу, выходящую из воды и поднимающуюся куда-то наверх. Где-то работал невидимый насос: судя по всему, здесь для каких-то нужд забирали эту воду. Несколько мужчин в рабочей одежде и в касках с фонариками ходили по площадке. Наверное, они следили за работой всей системы. Температура воздуха здесь была ниже, чем в тоннеле, наверное, из-за озера, от которого веяло приятной прохладой. Роман стоял и смотрел на этот островок жизни, но попасть туда не мог: его от площадки отделяла дверь из толстых металлических прутьев. Он попробовал крикнуть, но его осипший голос утонул в производственном шуме. Он попробовал пошуметь дверью – и этот металлический лязг слился с шумом. Рабочие были слишком далеко до него, метрах в пятидесяти. Нет, так они его не услышат. Надо ждать, пока кто-нибудь из них не подойдет ближе, или пока не отключат насос, если его вообще отключают. Но все равно, это гораздо легче, чем та неизвестность, в которой он провел предыдущие часы. Теперь он точно знал, что рано или поздно его заметят и помогут. Измученный путешествием Карелин сел, прислонившись боком к прутьям двери, на всякий случай – вдруг кто-нибудь глянет в эту сторону и заметит его? Роман сидел и ждал. Ему страшно хотелось пить, и мучительней всего было то, что буквально в нескольких метрах от него плещется целое озеро прохладной родниковой воды, но он не может приблизиться к нему ни на шаг!.. В тягостном ожидании прошло с полчаса. Наконец, один из рабочих направился куда-то в сторону металлической двери, но Карелина он все равно не видел. Роман встал, окликнул его как можно громче – бесполезно. Он в отчаянии заметался, потому что почувствовал, что если проведет в этой ловушке еще хоть сколько-то времени, то сойдет с ума от жажды. И тут его осенило. Он достал из кармана банку тушенки и бросил её через решетку с таким расчетом, что она покатится в сторону идущего. Этот номер удался. Банка покатилась под горку прямиком человеку под ноги, так что он едва не споткнулся об неё. Он остановился, поднял этот своеобразный сигнал бедствия, рассмотрел его и стал звать к себе остальных. К нему подбежали еще четверо. Они оживленно говорили, а потом все дружно стали вертеть головами по сторонам. Один даже посмотрел на потолок, видимо, приняв тушенку за послание свыше.

– Я тут! – крикнул Карелин по-русски – от измождения он забыл немецкий. – Я здесь, посмотрите сюда! – он начал долбить дверью о металлическую коробку. Этот лязг в сочетании с криками смог привлечь внимание рабочих. Они подбежали к решетке, их лица выражали испуг и тревогу. Один из них достал связку ключей и дрожащими руками открыл дверь. Роман мешком свалился на руки своим спасителям.

… — Господин Карелин! Господин Карелин!

Роман открыл глаза. Вокруг все белое, пахнущее чистотой, а над ним склонилась улыбающаяся чернявая женщина в медицинской форме со стетоскопом на плечах.

– Доброе утро!

«Говорит не по-русски… Так… Я в Швейцарии… Немецкий…» — вспоминал Карелин.

– Где я? – спросил он для пробы, хотя прекрасно понимал, что в больнице.

– Это госпиталь. А я – ваш лечащий врач Сандра Беруно.

«Итальянка?»

– Я болен?

– Не то чтобы вы больны… Вас надо понаблюдать, чтобы исключить возможные осложнения. У вас есть медицинская страховка?

– Я застрахован как турист.

– Хорошо. У вас есть какие-либо пожелания или жалобы?

В голове прояснилось, и Карелин зашарил рукой по груди.

– Мой медальон! – он сел на постели так резко, как будто его подкинуло пружиной.

– Он здесь, — Сандра выдвинула ящик тумбочки и достала из него вещицу.

– Дать его вам?

– Да, конечно!

Роман едва не вырвал из её рук медальон и опять повесил его на шею, не замечая несколько удивленного взгляда врача.

– Еще что-нибудь? – спросила она.

– Нет.

Сандра послушала его легкие, улыбнулась белозубой улыбкой и ушла. Роман начал дремать, но скоро услышал, как сквозь сон его опять кто-то зовет. Он открыл глаза. Рядом сидел человек лет пятидесяти в накинутом поверх военной формы медицинском халате.

– Добрый день, господин Карелин. Вы в состоянии говорить?

– Да, — ответил он.

– Комиссар полиции Данте Блум.

– Я слушаю вас, комиссар.

– Вы осознаете, где находитесь?

– Кажется, это больница.

– Вы помните, как попали сюда?

– Смутно.

– Тогда позвольте, я вам напомню. В двадцати километрах отсюда на дороге была найдена машина «Ниссан-Ноут» серебристого цвета с французскими номерами. Наши коллеги из Франции сообщили нам, что машину купили вы три дня назад. Судя по состоянию автомобиля, он попал в серьезную аварию. Вы с места происшествия скрылись. Десять часов спустя вас обнаружили рабочие в горной шахте примерно в шести километрах отсюда. Вы можете объяснить, что произошло?

– Меня преследовали, — ответил Роман. Он решил говорить правду, хотя бы частично.

– Кто вас преследовал?

– Не знаю, какие-то люди на черном БМВ.

– Вы можете сообщить номер этой машины?

– Нет, было темно, я не видел номеров. Они ехали за мной почти от самой границы, а когда я свернул на эту дорогу, он нагнали меня и ударили своим автомобилем.

– Почему вы не вызвали полицию на место происшествия?

– Я не мог этого сделать.

– Почему?

– Они стреляли в меня.

Комиссар окинул Романа пристальным взглядом. В его глазах Карелин — подозрительный тип. Прибыл из враждебной страны, за ним кто-то гнался, в него стреляли… Просто так в человека вряд ли будут стрелять.

– Как вы попали в шахту?

– Я бежал по лесу, увидел небольшой старый сарай, зашел в него и обнаружил там люк. Решил прыгнуть в него, чтобы спастись от преследователей.

– Вы уверены в том, что вашей жизни угрожала опасность?

– Абсолютно. Я же сказал – в меня стреляли.

– Боюсь, господин Карелин, что с вами захочет поговорить представитель службы национальной безопасности.

«О, опять влип…»

– Захочет, так захочет, — ответил Роман. – Я не совершил никакого преступления.

– Как минимум против вас совершено преступление. И согласитесь, просто так, из спортивного интереса, большие черные БМВ не догоняют маленьких серебристых «Ниссанов» и не бьют их в зад на полном ходу. А люди из этого БМВ не стреляют ради развлечения по водителям «Ниссанов». Вы что-то скрываете. Что ж, это ваше право. Но оно может быть использовано против вас, имейте это в виду. До свидания, господин Карелин. Думаю, что ненадолго.

Комиссар ушел. Роман вздохнул. Они, наверное, сообщат в консульство. И о его местонахождении станет известно… Надо быть готовым ко всему. Дверь в палату открылась, и вошла медсестра с подносом в руках.

– Обед, господин Карелин!

Она повернула находившийся где-то сбоку небольшой столик, поставила на него поднос и ушла. Роман посмотрел на часы. Ого, прошли уже почти сутки, как его вызволили из подземелья. Он осмотрел свои руки. На правом локтевом сгибе стоял катетер. Наверное, накачали снотворным, поэтому он столько и проспал, и до сих пор тянет в сон. Ну что ж, жизнь продолжается. Роман взялся за ложку. Отсутствием аппетита он никогда не страдал. Весь оставшийся день Роман провел в дремоте, открыв глаза еще дважды: когда принесли полдник и ужин.

Представитель службы безопасности пришел на следующее утро сразу после завтрака. Увидев его, Роман подумал, что всех сб-шников всех стран мира делают, наверное, на одной фабрике. У них у всех одинаковые лица – ничего не выражающие, сухие, с плотно сжатыми губами.

– Карл Гноссе, — официально представился гость.

Посетитель задал несколько вопросов, в основном повторив своего предшественника. Роман ответил точно так же, слово в слово.

– По законам вашей страны вы могли пересечь границу только в группе. Как вам удалось выехать из СССР в одиночку? – спросил вдруг Гноссе.

– Я дал взятку работнику нашей пропускной службы.

– Визит в нашу страну был для вас так важен?

– Да нет, — солгал Карелин. – Вы же должны знать, что сначала я был во Франции, и только потом приехал сюда.

– Во Франции вы пробыли всего лишь два дня и сразу поехали в Швейцарию, нигде не останавливаясь и никуда не заезжая. Вы миновали очень много красивых городов и не проявили к ним интереса, из чего я могу сделать вывод, что вы прибыли в Швейцарию не с целью туризма.

– Это мое право, — ответил Карелин, несколько удивленный такой логикой. – Я давно мечтал увидеть Цюрих. Вот и поторопился сюда.

Гноссе, похоже, пропустил его слова мимо ушей.

– У вас есть в Цюрихе друзья или родственники?

– Нет.

– Враги?

Роман усмехнулся.

– Нет. По крайней мере, до сегодняшнего дня не было.

– Как вы думаете, кто мог в вас стрелять?

– Не имею никакого понятия.

– Я вам подскажу. Недалеко от места аварии нами обнаружены гильзы от пистолета марки «Макаров» советского производства.

– И что?

– То, что в Швейцарии проще купить танк, чем такой пистолет. Вывод напрашивается самый простой – в вас стреляли ваши сограждане.

Роман развел руками.

– Я как-то забыл попросить их предъявить паспорта. Ничего не могу сказать.

Гноссе прошелся туда-сюда по палате, сунув руки в карманы.

– Господин Карелин, скажите откровенно – с какой целью вы прибыли в нашу страну?

«Щас тебе!»

– С целью ознакомления с достопримечательностями Цюриха.

Гноссе вскинул на него взгляд чуть прищуренных глаз. Он прекрасно понимал, что «господин Карелин» лжет, но он не мог заставить его говорить правду.

– Боюсь, господин Карелин, что наше государство не может в дальнейшем оказывать вам гостеприимство. Я вынужден обратиться с ходатайством о выдворении вас из Швейцарии.

– Почему?! – возмутился Карелин. – Я спокойно ехал в Цюрих, на меня напали какие-то придурки, обстреляли, я был вынужден бежать, едва выжил в этом проклятом подземелье, и теперь меня же хотят выслать из страны как преступника? За что?!

– Почему вы не обратились в полицию?

– В полицию?! Можно подумать, что в ваших лесах полицейские участки через каждые сто метров! – Роман даже приподнялся на кровати. – Вы смеетесь надо мной?! Посмотрите, что со мной сделали! Я лишился автомобиля, попал в аварию, почти сутки скитался по каким-то болотам и шахтам! Чуть не утонул в озере! У меня все лицо изодрано! Я в итоге оказался в больнице, и вы мне говорите, что будете добиваться моей высылки только на том основании, что где-то в лесу нашли гильзы от «Макарова»! Они там, может, уже полгода лежат!

– В таком случае, где гильзы от пистолета, из которого стреляли по вам?

– А это уж ваша работа! Или, по-вашему, я должен был вернуться на то место и поискать еще и гильзы? А, может, мне сразу уж и преступников поймать для доказательства своей невиновности?

Гноссе промолчал. На такой фонтан обвинений трудно было что-либо ответить. Роман, следуя принципу «лучшая защита — это нападение», обиженно поджал губы:

– Лучше бы вы нашли ту машину, которая ударила меня!

– Я приду к вам завтра, — пообещал Гноссе и покинул палату.

Роман досадливо фыркнул. «А ведь и правда, сообщат в консульство, — вдруг понял он. – Я им тут такой неблагонадежный не нужен. А если меня отправят обратно, то я сразу попаду в черные списки, и уже больше никогда меня из страны не выпустят. Да какое там не выпустят! Еще и дело какое-нибудь пришьют, и по этапу пойду. Обвинят в шпионаже… Да и взятку дал на границе… Все вскроется. И убийство Марины могут на меня повесить. Скажут – заманил и убил девчонку. Могут и Таню припомнить… А там и еще десяток нераскрытых убийств до кучи припишут. Маньяка из меня сделают, и к стенке к едрене фене… И в газетах напечатают, что доблестная советская милиция разоблачила опасного рецидивиста. Нет, назад мне нельзя. А что делать?» Роман осматривался в палате. Что тут можно сделать? Только сбежать. Правда, после этого на него спустят всех собак и свои, и чужие… Но другого выхода нет. Интересно, где одежда? Роман осторожно встал с кровати, попробовал для начала просто постоять. Получилось. Он подошел к маленькому шкафчику и открыл дверцу. Не ошибся. Его одежда была там, причем уже высушенная и вычищенная. Бумажник и сотовый были запечатаны в полиэтиленовый пакет и лежали в кармане куртки. «Надо отсюда делать ноги, и как можно быстрее», — подумал Карелин. Но как именно? Просто так его вряд ли выпустят. Наверняка он тут под особым присмотром. Карелин подошел к окну. Второй этаж. Стеклопакеты пластиковые, не заперты. Прыгать, конечно, высоко. Но если использовать простыню и пододеяльник… Вместе это будет около четырех метров. Эх, хотя бы еще одну простынку… Карелин выглянул в коридор. Персонал сновал туда-сюда, мимо прошла уборщица, провезла тележку с ведрами и швабрами. Роман проследил за ней взглядом, на всякий случай запомнил дверь, куда она убрала свой инвентарь – мало ли, пригодится. «Интересно, как они получают чистое постельное белье? И куда сдают грязное?.. Ну, хоть бы еще одну простынку!» Он вернулся в палату, подошел к зеркалу, осмотрел свое лицо. «Хорош!» — подумал он. Кончик носа обожгло подушкой безопасности. На лбу и щеках – царапины от веток. Мало того, все ранки были обработаны каким-то препаратом и его лицо украшали несколько зеленых пятен. Роман всегда трепетно относился к своей внешности, и всякие царапинки и ссадинки доставляли ему немалое огорчение. А тут эта леопардовая раскраска… На людях-то показаться стыдно. Он опять лег в кровать, накрылся одеялом. Надо, надо что-то изобрести… Через два часа принесли обед. Карелин изучил столовые приборы, провел пальцем по тупой поверхности ножа: «Специально тупые дают». Съел суп с колбасками, приступил к куску парового мяса, обложенного цветной капустой и обильно приправленного какой-то подливой. Ничего, вполне съедобно. Выпил апельсиновый сок, а шоколадную конфету убрал в карман куртки. Мало ли, пригодится. Его взгляд блуждал по комнате в поисках того, чем можно было бы удлинить импровизированную лестницу. «Интересно, а что в тумбочке?» Карелин открыл верхний ящик. Предметы первой необходимости… Две катушки, пара иголок, шариковая ручка, блокнот для записей… Роман немного помедлил и взял в руки иголку. Он вспомнил, как ловко Мария Федоровна иглой распарывала швы на старых тряпках. Он нашел на пододеяльнике шов и, просунув под один из стежков иглу, сильно потянул вверх. Нитка лопнула. Роман расширил отверстие и стал довольно быстро распарывать пододеяльник.

На то, чтобы превратить пододеяльник в одно длинное четырехметровое полотнище, у него ушло три часа. Швы были двойные, поэтому ему пришлось пройти их дважды. Под конец такого трудоемкого процесса у него болели пальцы и глаза. К счастью, к нему почти не заходил персонал, только однажды перед ужином ему принесли какие-то таблетки – его затея осталась незамеченной. Когда в больнице наступило относительное ночное затишье, он выключил свет в палате, связал распоротый пододеяльник и простыню, и все это привязал к ножке кровати. Госпиталь стоял в какой-то парковой зоне, окно его палаты выходило на заднюю часть двора, поэтому у него был шанс остаться незамеченным. Он стоял у окна и все никак не решался открыть его и спустить ткань вниз. Неожиданно где-то завыли сирены. В первый момент Карелин решил, что это едут за ним и сильно испугался, но потом подумал, что не та он птица, чтобы за ним отправляли несколько полицейских машин. Звук сирен приближался, Роман услышал, как по внутренней связи попросили всех свободных врачей приготовиться к приему тяжелораненых – где-то произошла катастрофа. Скоро сирены заполнили двор, сине-красные всполохи мигалок освещали окрестности. «Ну что ж, пора, — подумал Карелин. – Это мне на руку». Он открыл окно и выбросил узел на улицу. Конец закачался метрах в двух от земли. «Нормально!» — оценил Роман, сел на подоконник, обвил простыню ногами и стал осторожно спускаться вниз. Его расчет оказался верен. В суматохе его никто не заметил – весь персонал был занят приемом раненых. Он вышел с территории через центральный вход, и ему никто не задал никаких вопросов – народу во дворе было очень много, с пострадавшими прибывали родственники, поэтому на человека со ссадинами на лице никто не обратил внимания.

Роман довольно быстро вышел к стоянке автобуса. Здесь он, наконец-то узнал, где находится – это было местечко Вильдегг. Маленький городишко с единственной железнодорожной станцией. Автобусы уже не ходили, ближайший поезд, останавливающийся здесь, должен быть только в семь утра. Оставаться в Вильдегге было нельзя – его скоро хватятся и будут искать, а найти человека в таком маленьком городе для старательной швейцарской полиции – пара пустяков. Карелин вернулся на дорогу, надеясь на попутку. Ему повезло. Минут через двадцать показались огни какой-то машины. Роман махнул рукой, небольшой красный пикапчик весьма почтенного возраста включил правый поворотник, съехал на обочину и остановился. Карелин открыл дверцу.

– Я еду в Бруг! — радостно сообщил водитель, мужчина лет семидесяти в ковбойской шляпе и красной клетчатой рубашке.

– Мне туда же, — ответил Роман. – Подвезете?

– Садись, парень!

Карелин сел на жесткое, видавшее виды сиденье. Шоферу, видимо, было не с кем поговорить, и он обрадовался неожиданному попутчику.

– Ларс Винкенс, — водитель протянул Роману руку.

– Карл Гноссе, — ответил Роман, пожимая мозолистую ладонь.

– Слыхали о катастрофе? – поинтересовался Винкенс.

– Нет. А что случилось?

– Пассажирский автобус столкнулся с большим грузовиком и опрокинулся. Грузовик выехал на полосу встречного движения, кажется, водителю стало плохо за рулем.

– Это ужасно.

– Я проезжал мимо. Очень много пострадавших. Целые лужи крови на асфальте. Я очень много езжу, но не могу припомнить такого.

– Я видел машины «скорой помощи», их было очень много.

– Я слышал, что пострадало около двадцати человек. Да, тем, кто выжил, будет нелегко забыть этот кошмар.

Они немного помолчали.

– Что это у вас с лицом? – спросил Ларс, присмотревшись.

– Не поверите – катался на велосипеде и улетел в куст, — солгал Роман.

– Вы могли лишиться зрения.

– Мне повезло.

– Студент?

– Уже нет.

– Чем занимаетесь?

– Переводчик. А чем вы занимаетесь?

– Я? – Ларс усмехнулся. – Позвольте представиться: коновал!

– Коновал? – переспросил Роман, подумав, что он ослышался.

– Деревенский ветеринарный врач! — не без гордости уточнил Ларс, довольный произведенным эффектом.

– Серьезно?

– Абсолютно! Еду вот с вызова. Спасал от тимпании козу.

– Тимпании?

– Вздутие желудка. Дуреха заглотала какой-то пакет, и он закупорил выход из желудка. Козу начало раздувать. Пришлось срочно оперировать.

– Вы серьезно?

– А что?

– А не проще было избавить её от мучений и зарезать?

Ларс удивленно посмотрел на Романа.

– Как – зарезать? Она скоро поправится, и будет снова давать молоко.

«Ах, ну да… Я же не в России, — подумал Роман. – Это у нас моментом отправили бы под нож. А тут проще заплатить за операцию и сохранить удойную козу».

– Просто я далек от ветеринарии, — извиняющимся тоном сказал Карелин, — животных никогда не держал.

Ларс хмыкнул.

– Еду вот за тридцать километров из небольшой деревеньки.

– Что же, там нет своего ветеринара?

– Есть, но хозяйка почему-то каждый раз вызывает меня.

– И вы едете?

– А почему нет? Лишь бы платила! – засмеялся Ларс. — Богатая чудачка, похоронила мужа и увлеклась козами. С её состоянием она могла бы всю оставшуюся жизнь провести во всяких круизах и турне. Но она возится с козами! И ей это нравится.

– Это же хорошо, когда человек не замыкается в своем горе, а находит себе занятие по душе.

– А я и говорю, что хорошо! Она молодец, ничего никогда не держала тяжелее щипчиков для ресниц, и, представьте себе, научилась ухаживать за козами! Сама убирает за ними, лечит, принимает окоты. Только сено покупает. Но по мне – ей хозяин нужен. Женщина она еще не старая, ей пятьдесят пять… Еще могла бы скрасить одиночество какому-нибудь старичку!

– Вроде вас? – спросил Роман.

Ларс откашлялся и покраснел, это было видно даже при слабом освещении в машине. Роман про себя усмехнулся – он попал в точку.

– Сколько вам лет? – спросил Карелин.

– Мне скоро шестьдесят восемь.

«А ей – пятьдесят пять. Она, наверное, для него девчонка. Ну что ж, пусть старички развлекаются и тешат себя на закате дней вспыхнувшими чувствами», — подумал он.

– Фрау Хильда вряд ли свяжет свою жизнь с простым сельским ветеринаром…

– А вы пробовали?

– Нет, — грустно отозвался Ларс.

– Ну, так скажите ей о своих чувствах. Это непросто, но стоит попробовать. Мне кажется, что вас ждет удача. Неспроста же она вызывает вас к своим козам.

Ларс задумался на несколько минут. Судя по его реакции, эта мысль никогда не посещала его.

– Вы полагаете? – наконец, спросил он.

Роман пожал плечами.

– Ну, а почему нет? Сами посудите: будет здравомыслящий человек переплачивать вам за бензин, не имея никакой заинтересованности именно в ваших визитах?

Винкенс вновь задумался, а потом опять заговорил:

– Ну, так вот, — продолжил он. – Чуть что с её козами – она звонит мне. То бедняжка хромает на правую переднюю, то ей кажется, что одна коза какая-то грустная, то другая начинает котиться, и я должен сидеть рядом и держать её за копытце…

«Да она просто ищет повод, чтобы лишний раз зазвать его к себе!» — усмехнулся про себя Карелин.

– А кого вы еще лечите? – спросил он.

– Я веду частный прием в своей клинике. Громко сказано, конечно. У меня небольшой кабинет в пристройке к дому, операционная, помещение, где я держу тяжело больных животных и комнатушечка для выздоравливающих. В основном мелкие домашние животные – кошки, собаки. Иногда приносят попугайчиков, хомячков, морских свинок… Иногда бывают кролики. Как-то даже лечил черепаху. Она к зиме стала менее активной, а хозяева перепугались, подумали, что она больна. Ну и звонят мне. Я им говорю – привезите её ко мне в кабинет! А они говорят – мы не можем! Она сто килограмм весит! Представляете? Это была слоновая черепаха!

И Ларс засмеялся стариковским дребезжащим смехом.

– Когда я начинал, пятьдесят лет назад, все было совсем по-другому. Диагнозы ставили на нюх, по интуиции… Ах, какие были врачи! Мои учителя… Гении в своей профессии! Определяли срок беременности лошади по звуку её шагов! А сейчас – УЗИ, рентген, томография… Сейчас лечить животных гораздо проще, чем пятьдесят лет назад… Молодежь нынче избаловалась. Они не хотят лежать на грязном полу в навозе и сене и два часа распрямлять ногу теленку. Им проще разрезать корову и вытащить этого теленка через живот. Сейчас делают очень много косметических операций, особенно собакам и кошкам. Исправляем прикус, ставим уши, удаляем когти кошкам…

Когда они уже за полночь въехали в Бруг, словоохотливый ветеринар спросил:

– И куда вы сейчас?

– Даже и не знаю, — ответил Роман. – Надо поискать гостиницу.

– А знаете, что? – спросил вдруг Ларс, немного поразмыслив. – А давайте-ка, поедем ко мне. Переночуете у меня, а утром пойдете по своим делам дальше.

– Я не отягощу вас своим присутствием?

– Что вы, конечно, нет! – Винкенс вздохнул. – Видите ли, Карл, я живу один… Общаюсь в основном с животными. Они, конечно, тебя выслушают, но они не могут ответить… А иногда так хочется услышать что-нибудь в ответ на твои слова…

Роману стало жалко Ларса. Было очевидно, что он очень одинок.

– Хорошо, поехали, — согласился он.

Они пересекли почти через весь город и остановились около двухэтажного особнячка, построенного, наверное, еще до второй мировой. Это был классический европейский дом с темными деревянными балками, окруженный металлической оградой и увитый слегка прибитым морозом плющом.

– Проходите, — пригласил Ларс, открывая перед Карелиным ажурную кованую калитку. Роман прошел в дом. На первом этаже был холл, совмещавший в себе и кухню, и столовую, и зону отдыха с камином. Спальни, видимо, были на втором этаже, как принято в Европе.

– Руки можно помыть здесь, — Ларс открыл маленькую дверку и впустил Романа в небольшую ванную комнату. – Приводите себя в порядок, а я пока приготовлю ужин.

Роман долго тер лицо с мылом, стараясь смыть зеленые пятна. Получалось не очень хорошо, с рук капала зеленая пена, но пятна даже не бледнели. И тут он подумал, что ветеринар может знать, как побыстрей избавиться от этой раскраски.

– Господин Ларс! – окликнул он его, приоткрыв дверь ванной. – Вы не знаете, чем можно смыть эти пятна?

Ларс через очки посмотрел на его физиономию, профессионально поворачивая его голову за подбородок, потом на его лице появилась улыбка. Он ушел, через минуту вернулся с каким-то пузырьком с толстой стеклянной крышкой и марлевыми тампонами в руках.

– Попробуйте вот это.

Роман вновь уединился в ванной, открыл пузырек. Пахло чем-то странным, но запах был терпимый. Он намочил тампон этой загадочной жидкостью и начал осторожно тереть одно из пятен. О, чудо! Прямо на глазах пятно стало бледнеть. Минут пятнадцать стараний – и его лицо обрело более-менее пристойный вид. «Ну вот, теперь за культурного человека сойду!» — с удовольствием подумал Карелин, рассматривая свое отражение. Ссадины остались, конечно же, на месте, но это лучше, чем зеленые мазки.

Приведя себя в порядок, Карелин вернулся на кухню. В скромном хозяйстве Винкенса было заметно отсутствие женского участия. Вроде и порядок, вроде все на месте, но как-то не так, грубовато, по-мужски. «Интересно, он никогда не был женат?» — подумал Роман, но задать вопрос не решился. Ларс с полотенцем на плече хлопотал около плиты. Стол уже был накрыт. На тарелках возлежали горячие копченые колбаски, горка отварного картофеля, свежие помидоры, какая-то зелень.

– Ну, прошу к столу, — сказал ветеринар, извлекая из холодильника пиво. – Давайте, за знакомство!

Они выпили по бутылочке пива, опять разговорились. Роман обратил внимание на фотографию немолодой женщины, висевшую на стене. Ларс проследил его взгляд.

– Это моя фрау Рената… — он вздохнул. – Скоро уже пятнадцать лет, как она покинула меня, — по лицу ветеринара потекла слеза и повисла на подбородке. — Ей было всего пятьдесят…

– А что случилось?

– Её сбил пьяный мотоциклист. Она вышла в кондитерскую за вишневым пирогом. В тот день было двадцатипятилетие нашей совместной жизни… Она хотела накрыть стол… Она надела свое клетчатое пальто, беретку, приоткрыла дверь и сказала: «Винкенс, мы скоро увидимся. Не скучай». И ушла. И я уже вот скоро пятнадцать лет жду, когда мы увидимся…

Ларс всхлипнул. Роман почувствовал себя неловко. Он не знал, что надо делать в таких случаях, что говорить.

– Мне очень жаль, господин Ларс…

– А! – махнул рукой ветеринар. – Вся моя жизнь пошла под откос. Понимаете, когда ты привыкаешь за двадцать пять лет просыпаться рядом с человеком… Видеть его лицо, слышать голос… А потом – раз! – и все это исчезает в одно мгновение, и ты остаешься один… Хотите еще пива?

– Давайте, — согласился Роман.

– А у меня недавно умер отец, — сказал Карелин, отхлебнув пива.

– О, мне очень жаль. Вы были очень близки с ним?

– Да. Только понял я, насколько он был важен для меня, уже после того, как его не стало. Мне его не хватает. Как будто пустота образовалась, и ничем её не заполнить.

– Вы правы. Пустота страшней всего. Но вы молоды, у вас еще будет семья, это поможет забыть горечь утраты. Я ведь тоже похоронил родителей… И меня от тоски спасла Рената. А теперь вот и её нет… Что вам положить? Берите колбаски, они очень вкусные!

Они посидели за столом еще с полчаса, и Ларс, видя, что его гость уже клюет носом, проводил его на второй этаж в спальню. Роман быстро заснул с усталости, и в эту ночь ему приснился отец. «Папа, ты живой?» – радостно воскликнул во сне Карелин, но отец грустно покачал головой: «Я очень скучаю по тебе, сынок!» — сказал он и исчез… Роман проснулся утром не выспавшийся и с неприятным чувством тревоги. Его опять охватило беспокойство, точнее, страх, и причина этого страха крылась в ночном сне. От пожилых людей он не раз слышал, что если покойник во сне зовет к себе или говорит, что соскучился, то это к скорой смерти. Роман всегда скептически относился к подобного рода толкованиям, он не верил снам и приметам, но в нынешней ситуации все было как-то «в кассу», примета невольно приходила на ум. «Нет, — успокаивал сам себя Роман, — это на фоне вчерашнего разговора… Такого не бывает. Покойники не скучают и не зовут к себе». Но даже обычно спасавший от депрессии душ не помог ему окончательно избавиться от страха. Карелин был подавлен, и когда он вышел в столовую, Ларс сразу это заметил.

– Карл, что произошло? Вы неважно выглядите.

Роман махнул рукой.

– Сон приснился какой-то…

Винкенс понимающе кивнул.

– Вам следует обратиться к психоаналитику. Тревожные сны – повод для беспокойства.

«Да уж, мне сейчас только психоаналитика не достает!» — подумал Карелин, садясь за стол.

– Я после смерти Ренаты ходил к психоаналитику, — сообщил Ларс, намазывая на разрезанную вдоль круглую булочку клубничный джем. – Мне помогло. И я отношусь к такой помощи очень положительно. Иногда это требуется человеку. Попробуйте эти булочки, Карл. Их печет мой старый знакомый Тони Франс. Прекрасный пекарь. Рекомендую посетить его кондитерскую. А его жена делает такие изумительные пирожные! – Ларс улыбнулся, глядя на гостя поверх очков.

Роман тоже взял булочку, но, поскольку не любил сладкое, съел её просто так, без джема. Сдоба на самом деле была очень вкусной.

– Карл, если хотите, можете остаться у меня еще на пару дней, — неожиданно предложил Винкенс. – Я смотрю, жизнь у вас не очень веселая. Отдохнули бы, отвлеклись… Место у меня есть.

– Спасибо, но у меня срочное дело в Цюрихе, — ответил Роман. – А детей у вас нет? – спросил он ветеринара.

Тот вздохнул и развел руками:

– Не получилось. Сначала мы не могли позволить себе ребенка. Мы жили очень бедно, едва сводили концы с концами. Сельские ветеринары никогда не были богачами. А потом, когда положение улучшилось, как мы ни старались, ничего не получилось. Теперь вот даже не знаю, кому это все оставить.

– Вам надо жениться, — сказал Роман.

– Жениться? — смущенно улыбнулся Винкенс, подливая ему кофе. – Кому я нужен, старый пень?

– Напрасно вы так думаете. Человек всегда кому-нибудь да нужен. Я уже говорил вам – объяснитесь с фрау Хильдой. Я уверен, что она заинтересована в вас.

Винкенс смущенно улыбнулся.

– Это не так легко. Хоть мне уже и под семьдесят, и многое пережито… Но в этом вопросе я чувствую себя мальчишкой.

После завтрака ветеринар любезно показал Роману свою клинику. Помещения, и, правда, были небольшие, но чистые и уютные. Особенно умилило Романа обилие игрушек в комнате для выздоравливающих.

– Да-да! – улыбнулся Винкенс, заметив его взгляд. – Животные как дети. Любят играть, их радуют всякие мячики, хваталки, кусалки… Если животное играет, значит, оно поправляется. Знаете, очень приятно смотреть, как щенок или котенок после тяжелой болезни начинают интересоваться игрушками…

Наконец, после прогулки по саду, Роман решил, что пора покинуть гостеприимного ветеринара и стал прощаться.

– Простите меня, Карл, что вам пришлось выслушивать мои жалобы, — виновато сказал Винкенс.

– Ничего страшного, — ответил Роман. – Я очень хорошо провел с вами время. Благодарю вас за гостеприимство.

– Заезжайте как-нибудь ко мне, — попросил Ларс, заглядывая ему в глаза.

Карелину опять стало жалко старика.

– Если я буду неподалеку от вас, то обязательно заеду, — пообещал он. – До свидания. Счастливо оставаться.

Роман отошел от калитки на несколько шагов, а потом повернулся и крикнул Винкенсу:

– Пригласите её на свидание!

Покинув дом ветеринара, Роман немного походил по городу, чуть успокоился, сориентировался. Кажется, «хвостов» не было. КГБ-шники или потеряли его, или оставили, решив, что он погиб в тоннеле и пока еще не знают, что он выжил. Заметив свое отражение в одной из витрин, он поморщился: разгуливать по Швейцарии с такой ободранной физиономией нежелательно. К тому же это наверняка особая примета. Ведь побег уже обнаружен, и полиция с большой долей вероятности ищет его. Побродив по улицам, Роман увидел магазинчик, с витринами, украшенными драпировками из красного бархата, на котором красовались флаконы туалетной воды, тюбики губной помады и еще всякая всячина, которой полны женские косметички. «Ага, — подумал Карелин, — сюда-то мне и надо!» И он вошел в магазин. В помещении стоял букет парфюмерных ароматов, такой головокружительный, что казалось, переступив порог, человек попадает в какую-то сказку. Здесь все источало атмосферу праздника, торжества, радости. Роман поначалу немного растерялся в этом царстве женской красоты. За прилавком стояла молодая стройненькая девушка в костюме а‑ля стюардесса. Белые локоны спускались на плечи из-под красной пилотки, голубые глаза сияли доброжелательностью. «Ева» — прочитал он на бейдже. Роман решил, что она вполне сможет помочь ему, и подошел к прилавку.

– Добрый день. Чем я могу быть вам полезной? – обратилась она к Роману. Он посмотрел ей в лицо, и сердце у него на миг замерло. Невольно он тоже заулыбался.

– Фрейлейн, не могли бы вы мне подобрать какой-нибудь крем, чтобы замазать мои ссадины? Мне как-то неловко ходить с ними по улице, — почти автоматически сказал Роман, глядя в глаза блондинке. Девушка сделала серьезное лицо, тонкими нежными пальчиками взяла Романа за подбородок и сделала вид, что внимательно осматривает раны. От её запястья пахло каким-то парфюмом, сладковатым, с легким оттенком ванили и чего-то еще. Запах дразнил Романа, манил, и он невольно расширил ноздри, чтобы полностью насладиться им. Ева заметила это, взглянула ему в глаза, и он увидел, как увеличились её зрачки, а лицо заметно порозовело. Она смутилась, отдернула руку и опустила взгляд в витрину, её грудь высоко поднималась от взволнованного дыхания.

– Вам подойдет вот этот крем, — она, стараясь не смотреть на Романа, протянула ему какой-то пузырек с дозатором.

– Это очень хороший крем… Ничего не будет заметно, — сказала она, не глядя на Романа. Её щеки становились все более пунцовыми. Карелин достал из бумажника стодолларовую купюру. Ева вспыхнула новой волной краски, взяла бумажку, и стала поглаживать её, медленно проводя между пальцев.

– У вас нет более мелких денег? У меня нет сдачи…

– А у меня тоже нет мелких…

– Какая жалость… Что же делать?

– Может быть, можно поискать размен где-нибудь в другом месте?

От каждой произнесенной фразы разило желанием. Ева, раздувая трепещущие ноздри, едва держалась на ногах, у Романа слегка кружилась голова.

– Да, наверное… Можно поискать наверху, — она осмелилась взглянуть на него. Её глаза блестели от возбуждения, пухленькие губки были приоткрыты и звали к себе.

– Ну, так давайте поищем…

Ева заперла входную дверь, повесила табличку «Закрыто», аккуратным движением открыла какую-то незаметную дверцу за прилавком, выразительно посмотрела на Романа и стала подниматься по узкой лесенке на второй этаж. Карелин двинулся за ней.

Кто-то говорил ему, что немки в постели то же самое, что мраморные статуи. Враки! Карелин поднял бы на смех любого, кто бы такое заявил. Когда через полчаса Роман все же смог подняться с кровати, чтобы пойти в душ, он чувствовал, что ноги слегка дрожат. Ева поймала его за руку и потянула на себя. У Карелина не было сил сопротивляться, и он сел на взбитую постель. Девушка смотрела на него влюбленными глазами. Роману стало стыдно. Ведь он сейчас уйдет и больше никогда не появится здесь.

– Ты такой красивый! – нараспев сказала Ева, прикасаясь губами к его пальцам.

– Да, особенно с этими ссадинами, — улыбнулся Карелин.

– Я имела в виду не только лицо.

– О! – Роман даже смутился от такой откровенности.

– Что это? – спросила Ева, аккуратно взяв в ладошку медальон с ключом.

– Фамильная ценность. То есть ценности эта вещь не представляет, но мне она очень дорога как память.

– Здесь Дева Мария.

– Да, наверное.

– Она охраняет тебя?

Роман смущенно усмехнулся:

– Я не знаю.

– Ты веришь в Бога?

Карелин знал, какого ответа она ждала. Ему очень не хотелось её разочаровывать, но и лгать не хотелось. Он и так уже наврал ей с три короба.

– Ева… Я атеист, — сказал он и почувствовал себя так, словно провинился перед девушкой.

Она посмотрела на него удивленными глазами. Чтобы замять паузу, Роман поцеловал её и спросил:

– Где у тебя душ?

– Вон та дверь, — кивнула Ева. Ну конечно. Вход в ванную прямо из спальни. Предусмотрительно. Он ушел в ванную, а, вернувшись, сразу начал одеваться.

– Разве ты не останешься? – с тревогой спросила Ева. Роман вздохнул.

– Я не могу. Я должен ехать.

– Куда?

– Я не могу тебе сказать.

Ева погрустнела, кажется, она была готова расплакаться. Опустив голову, она стала искать на полу туфельки.

– Ева… — Роман обнял её за плечи. – Ты очень хорошая… Если бы я мог, я остался бы здесь с тобой. Я очень хочу остаться. Но у меня есть долг, который я должен выполнить.

– Какой долг?

– Я не могу сказать. Это не моя тайна.

– Ты не преступник?

– Нет. Поверь мне, я не совершил ничего противозаконного.

«Езда в пьяном виде за рулем в СССР не в счет».

– Ты – секретный агент?

– Вроде того.

– Тебя могут убить, — у неё был странный акцент, немного похожий на прибалтийский: она растягивала гласные.

– Могут, — Карелин вздохнул: «Ведь действительно — могут!»

– Ты не швейцарец, — сказала вдруг Ева.

Роман посмотрел на неё с удивлением.

– Почему ты так думаешь?

– Я объездила всю страну и нигде не слышала такого выговора. Ты очень странно произносишь букву «Р». Здесь так не говорят.

– Верно, — согласился Роман. – Я не швейцарец. Я наполовину немец, наполовину югослав. Мама хотела, чтобы я знал её родной язык, и дома мы разговаривали по-югославски. Правда, я все равно все забыл, — добавил он на тот случай, если вдруг окажется, что Ева знает югославский.

– И как тебя зовут?

Он хотел было уже сказать ей свое настоящее имя, но в последний момент передумал.

– Карл.

– Это твое настоящее имя?

– Да.

«Только бы не попросила показать документы! Если попросит – сразу развернусь и уйду без объяснений».

– Ну, а ты расскажешь мне о себе? – поспешил он отвлечь её от своей персоны. — У тебя тоже акцент.

– Да, но я настоящая швейцарка. Просто до пятнадцати лет я жила в Финляндии, а там все так говорят. Хочешь, я приготовлю кофе?

– Давай.

– Хорошо, только я сначала тоже приму душ.

Ева вышла из душа через пятнадцать минут, и они спустились на кухню. Девушка прямо на голое тело надела клетчатый передничек, сделавший её настолько соблазнительной, что Роман едва опять не потащил её в постель. Ему показалось, что она намеренно соблазняла его, чтобы так попытаться удержать около себя. Он определенно ей понравился. «Сколько ей лет? Двадцать три? Двадцать пять?» — гадал он, и с каждой секундой ему все больше и больше хотелось никуда не уходить, а остаться здесь, с Евой.

– Ева, а сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

– И ты не замужем?

– Я развелась.

– Развелась? – Роман был удивлен. Богатая биография для двадцатичетырехлетней блондинки.

– Можно узнать, почему?

– Конечно, можно, — Карелин услышал, что её голос дрогнул. – Я вышла замуж в девятнадцать лет. Томасу было двадцать. Мы прожили с ним три года. А потом я узнала, что у него есть другая женщина. Оказывается, он встречался с ней еще до меня, а на мне женился из-за денег. И я развелась.

«Она, наверное, и сейчас его любит», — подумал Роман.

– Ты, наверное, очень переживала? – спросил он.

Ева опустила глаза.

– Мне было очень больно. И я долго не могла даже смотреть на мужчин… — она чуть помолчала и добавила, глядя ему в глаза:

– После Томаса ты у меня первый.

Роман несколько смутился и решил увести разговор чуть в сторону:

– А ты, выходит, была богатой невестой?

Ева грустно усмехнулась.

– Да… Можно и так сказать. Моя мама оставила мне этот магазин и еще кое-какую недвижимость. Не то чтобы этого достаточно для того, чтобы считать меня богачкой… Но кое-какой доход это мне приносит.

– А твоя мама умерла?

– Да. Когда мне было шестнадцать. Рак. Её долго лечили, но не смогли спасти.

– Мне очень жаль.

Ева махнула рукой.

– Я смирилась. В этой жизни есть вещи, не подвластные нам. А ты женат?

– Нет. И никогда не был.

– А девушка у тебя есть?

– Нет.

«Кажется, единственная правда, которую я ей сказал».

Ева подала кофе и села напротив, грустно любуясь на своего неожиданного гостя. «Может, мне все-таки не ходить никуда? Остаться здесь? — подумал Роман. – Нет, не получится. Документов нет. Купить фальшивый паспорт? Заметут сразу. Это не Россия».

– Спасибо, — сказал он, ставя на маленькое блюдечко пустую чашку. – У тебя очень хорошо, но мне пора.

– Ты уже уходишь? – Ева подняла на него печальные глаза.

Роман вздохнул:

– Да. Прости.

– Твои ссадины… Мы забыли про них.

Девушка принесла пузырек и аккуратно замазала Роману царапины на лице, а потом подала ему зеркальце в бронзовой оправе. Ссадины были почти не заметны.

– Отлично, — оценил он и поднялся со стула. – Спасибо.

Ева накинула халатик и проводила его до дверей. На пороге они долго стояли и молчали. Роман не хотел уходить, но это было невозможно.

– Мне пора, — наконец, нарушил он тягостную тишину.

Ева вскинула на него печальные глаза.

– Ты еще придешь?

Что он мог ей ответить? Он не знал, что ждет его через пять минут.

– Приду, — ответил он. – Если буду жив, я к тебе вернусь.

– Я буду ждать тебя.

Роман стиснул зубы. Чем-то она сейчас напомнила ему Марину в их последнюю встречу, когда та открылась ему.

– Ты знаешь… Ты долго не жди. Если я через месяц не приду, значит… В общем, значит, не приду.

Ева прижала ладошку к губам, зажмурилась.

– Не плачь, — сказал Роман. – Если я смогу, я приду. Дай мне номер твоего мобильного.

Он забил в телефон номер Евы.

– Я позвоню тебе.

Поцеловав её в губы, Карелин поторопился уйти.

Роман решил добраться до Цюриха на общественном транспорте. Надо было сделать так сразу, все-таки в людных местах вряд ли на него осмелились бы напасть. Из Бруга он на автобусе доехал до Бадена, а там купил билеты на поезд до Цюриха. Поезд должен был подойти только через час, и у Романа было время немного походить по вокзалу, поизучать объявления, карты и расписание. Часто он ловил себя на том, что ведет себя, как человек, ожидающий преследования – беспокойно ходит по залу и часто оглядывается. «Надо успокоиться, — подумал он, заметив, что на него пристально смотрит полицейский. – Я так могу привлечь внимание полиции, а мне это совсем не надо». Ожидая прибытия поезда, он купил газету и встал с ней в угол, чтобы можно было обозревать все пространство перед собой и не бояться нападения сзади. Вокзал был довольно-таки пустой. Карелин вспомнил, как однажды отец решил отправить его на поезде в Сочи. Поезд был «особый», для работников «аппарата», но отходил-то он с самого обычного вокзала! Огромная мечущаяся от перрона к перрону разношерстная толпа просто шокировала Романа. Тут были и мамаши с плачущими детьми, и ветераны с клюками, и какие-то тетки с грязными баулами через плечо. Толпа ревела и стонала – кто-то не мог найти нужный перрон, кто-то потерял родственников в этом столпотворении, у кого-то в подошедшем поезде оказалось два человека на одно место… Скандалы, истошные крики, рыдания – все эти звуки слились в единый гул человеческого страдания. Находиться среди этих охваченных переживаниями людей было настолько тяжело, что Карелин долго еще не мог заставить себя пользоваться железнодорожным транспортом. Но здесь все было совсем иначе. Люди совершенно спокойно ходили по вокзалу. Их не беспокоило, что поезд вдруг может не прийти, или что в составе не окажется какого-то вагона. Как это – поезд, и не придет? Как то – нет вагона, в который проданы билеты? Такого не бывает. Особенно удивительно Роману было смотреть на пенсионеров – никаких баулов, никаких авосек, замызганных плащей и выцветших пальто. Бабушки были с прическами, модно одеты, с макияжем – даже в свои семьдесят-восемьдесят лет они чувствовали себя женщинами. Старички тоже не отставали от своих жен – держались с достоинством истинных бюргеров. Едва переставляя ноги, опираясь на тросточки, они передвигались с гордо поднятыми головами – они отработали положенное, и теперь наслаждались заслуженным отдыхом. Молодежь целовалась на скамейках, люди среднего возраста в основном почитывали прессу. «Ё‑мое! – подумал Карелин. – Загнивающий Запад! Да чтоб я так гнил! Да жизнь моего папаши, первого человека в городе, была куда хуже, чем жизнь любого из этих стариков!» Неожиданно его глаз среди людских фигур выхватил какое-то мрачное пятно, которое тут же исчезло, затерялось в глубине вокзала. Роман напряженно всматривался – показалось или нет? Группа из нескольких молодых людей, стоявшая шагах в двадцати от него, расступилась, и Роман понял – не показалось. В дальнем углу вокзала стоял человек в плаще неопределенного темного цвета. Плащ советского производства. Роман глубоко задышал. Они все-таки нашли его. Но как? Если Гноссе сообщил в консульство, а он наверняка сообщил, тем более что Карелин сбежал из госпиталя, то путем нехитрых логических заключений можно прийти к единственному правильному выводу – Карелина надо искать на пути в Цюрих. Вполне вероятно, они знают, что в указанный город он еще не прибыл. И, наверное, выставили своих людей на всех ближайших вокзалах. «Ну зачем я сказал Гноссе правду? – с досадой подумал Роман. — И вычислить меня легко – русскую рожу везде узнаешь. Интересно, он тут один?» Карелин вышел на привокзальную площадь. До прибытия поезда еще полчаса. Он нашел магазин одежды и купил драповое полупальто и шарф. Бросать куртку было жалко, это была дорогая австрийская вещь, тоже привезенная отцом из командировки. «Но, — рассудил Роман, — зачем она мне здесь? В Россию мне все равно дороги нет. А нужно будет – куплю другую», — и оставил её в ближайшем мусорном баке. В новой одежде он выглядел непривычно для себя, зато так было проще слиться с толпой и проскочить мимо соглядатаев. Они же ориентированы на мужчину, одетого в черную кожаную куртку.

Роман вернулся на вокзал и сразу понял, что КГБ-шник его «потерял». Тот стоял на перроне и вертел головой по сторонам. Карелин прошел мимо него в паре метров и краем глаза с удовлетворением заметил, что тот даже не посмотрел в его сторону. Объявили о прибытии поезда. Люди зашевелились, народу на перроне резко прибавилось, но все равно такого сумасшествия, как на московских вокзалах, не наблюдалось. Кто-то готовился встретить приехавших, кто-то начал прощаться. Прощались они тоже спокойно, без истерических рыданий и криков «Зиночка, пиши!!!» Карелин украдкой поглядывал на КГБ-шника, стараясь не потерять его из вида. «Интересно, он тоже сядет в поезд?» — Роман намеренно встал в хвост небольшой очереди. Проводница с улыбкой вернула ему билет и жестом пригласила пройти в вагон. Роман прошел на свое место. Отсюда он уже не видел перрона. Через десять минут поезд тронулся. Роман с облегчением вытянул ноги. Кажется, удалось оторваться. Ему вспомнилась Ева и утро, проведенное в её постели. Честное слово, он вернулся бы к ней! Она была какая-то хрупкая и беззащитная, и этой беззащитностью Ева напомнила ему Марину. Роман стал смотреть за окно. На родине сейчас зима, метели. А тут – едва присыпано снегом. На многих деревьях сохранилась пожелтевшая листва, аккуратные ели радовали глаз сочной зеленью. «Даже елки у них тут какие-то… Правильные!» — с досадой подумал Роман, чувствуя обиду за родную державу. Швейцарские пейзажи один в один походили на те, которые он видел на рождественских открытках, что отец привозил из командировок. От них веяло сказкой, уютом, запахом воска и камина, но они были чужие, не родные. И ему страшно захотелось домой. Захотелось так, что защипало глаза. Он и не думал, что когда-нибудь будет тосковать по этому многоэтажному муравейнику особого значения с чопорными соседями, охранниками на входе и шлагбаумами на выезде. Да, Марина была права. Родина, действительно, не в «Новостях» и не в газетах, она в сердце.

Звук открывшейся двери вагона отвлек его от ностальгических размышлений. Роман посмотрел в проход и увидел, как через весь вагон, глядя поверх голов пассажиров, прошел худой среднего роста человек в до боли знакомом совдеповском плаще. Он вроде бы и не посмотрел в сторону Карелина, но Роман всей кожей почувствовал флюиды, исходящие от незнакомца в свою сторону. «Не оборачиваться! Не оборачиваться!» — Карелин напряженно вслушивался. Благо, швейцарский поезд – не рязанская электричка. В вагоне было относительно тихо, многие пассажиры или спали, или читали газеты, а если и переговаривались, то вполголоса. Роман услышал, как открылась, а потом закрылась смежная дверь. Кажется, КГБ-шник перешел в другой вагон. Или нет. Он, скорее, остановился в тамбуре и наблюдает за происходящим в вагоне. Он будет пасти его до самого Цюриха. Надо что-то делать… В вагоне он, конечно, на него вряд ли нападет. Будет ждать, когда он выйдет. Возможно, проследует за ним до гостиницы. Надо как-то его обмануть. В Цюрих поезд должен прийти через сорок минут, и на этом отрезке сделает еще две остановки. «Успокоиться. Я должен успокоиться. Все нормально, обстоятельства на моей стороне. По крайней мере, я не в лесу». Через пятнадцать минут поезд сделал первую остановку. Роман уронил на пол сотовый телефон, и, нагнувшись за ним, осторожно посмотрел в сторону тамбура. За стеклом двери он увидел наблюдателя. Понятно. Роман встал и пошел в сторону противоположного тамбура. Он вышел на перрон, а потом, смешавшись с толпой, вернулся назад в вагон. Когда поезд тронулся, он посмотрел в окно и увидел, как КГБ-шник, оглядываясь по сторонам, растерянно стоит на перроне.

Карелин покинул поезд на следующей остановке, в городишке Клотен. Наверняка они будут ждать его в Цюрихе. До него отсюда семь километров. Можно поселиться здесь и по делам ездить в Цюрих на автобусе. Роман нашел недорогую гостиницу и снял номер. Портье протянул ему ключ с какой-то неприятной, слишком любезной улыбкой. Наверное, хотел побольше чаевых. «Противный мужик, — подумал Роман. – Глаза как у рыбы. И чего такого на это место взяли? Нет бы, девчонку какую-нибудь посадить посимпатичней». Он опять вспомнил Еву и признался себе в том, что юная блондиночка не выходит у него из головы. «Надо было задержаться у неё хотя бы на пару дней!» — с запоздалым сожалением подумал Роман.

Гостиница была полупустая. Клотен — местечко тихое, малонаселенное, туристы обычно проезжают мимо таких городков, у которых единственная достопримечательность – городская ратуша. Роман нашел ресторанчик, поел, вернулся в гостиницу. Как же теперь быть? Как незамеченным попасть в Цюрих? Не увидев его на вокзале, они поймут, что он сошел на другой остановке. На какой именно, догадаться несложно, их всего две. В таких маленьких городишках отыскать нужного человека – раз плюнуть. «Надо поменять одежду», — решил он и опять вышел в город. На этот раз он купил зимний спортивный костюм, кроссовки и толстую стеганную крупной клеткой куртку. Здесь многие ходят в таких. Переодевшись, Карелин сел на автобус и поехал в Цюрих, рассчитывая выиграть на опережении.

Прибыв в Цюрих, Карелин немного походил по городу, оказавшимся не таким уж и большим, как ему представлялось. Таксист привез его на Вальхештрассе. Однако тут Романа ждало разочарование. Банк был закрыт. На дверях висело объявление, что банк указанного числа не работает в связи с переустановкой компьютерной системы, и, естественно, приносит клиентам свои извинения и приглашает их зайти в любое другое удобное для них время. Карелин злобно фыркнул и побрел по улице, рассматривая здания и магазины. Настроение было просто ужасным. Во-первых, он терял драгоценное время, и вместе с ним терял фору перед преследователями. Во-вторых, ему было нечем заняться до завтрашнего утра. Он хоть и не был работягой, но сидеть, сложа руки, особо не любил. Сейчас дома он замутил бы вечеринку, пригласил бы друзей, посидели бы, повеселились, поболтали бы за жизнь… Острая тоска по прежней жизни охватила его. Где, где это все?! Где его легкомыслие, беззаботность? Что стало с душой компании и любимцем девчонок Ромкой Карелиным? В кого он превратился? В затравленное животное, скрывающееся от охотников. Несколько раз с отцом он выезжал на зимнюю охоту на волков. Зверя окружали растянутыми на веревке красными флажками и гнали в угол. И Роман очень хорошо помнил, как веселились охотники, наблюдая за мечущимся в тщетной попытке убежать от преследования могучим хищником, ведь исход поединка был предрешен. И сейчас у Карелина возникло ощущение, что исход и этого поединка предрешен. Вопрос только во времени. «Не могу поверить… Я, никогда не знавший никаких хлопот, сейчас ломаю голову над тем, как спасти свою жизнь, как будто я беглый преступник», — Роман остановился, поднял голову и посмотрел на небо. Оно было низким и затянуто серой мглой, как толстой мохнатой тканью. Карелин достал сотовый и открыл список имен. Запись здесь была одна-единственная, и он не сразу решился нажать кнопочку вызова.

Она подняла трубку мгновенно, не успел закончиться первый гудок.

– Ева, это я.

– Карл? – в голосе девушки было столько радости, что у Романа едва не потекли слезы. Он даже закусил палец, чтобы не начать всхлипывать.

– Где ты? – спросила Ева.

– Я далеко от тебя…

– Ты приедешь?

– Пока нет. Я еще не закончил со своим делом.

– А потом ты приедешь?

– Я постараюсь. Ева, я очень хочу приехать… Я хочу увидеть тебя. Ты – мой самый близкий человек.

– Я очень скучаю по тебе, Карл.

Роман немного помолчал. Нет, он не может больше лгать ей.

– Ева, я обманул тебя.

– Ты? Обманул меня? – в голосе разочарование и непонимание. Только бы она выслушала его!

– Ева, только не клади трубку… Я не хотел обидеть тебя. Прости. Меня зовут не Карл. Меня зовут Роман. Я русский.

– Ты русский? Зачем ты сказал неправду?

– Я не хотел ничего плохого. Просто, понимаешь, меня преследуют… Меня хотят убить.

– Тебя хотят убить? Ты должен идти в полицию и делать заявление!

– Нет, полиция мне не поможет. Здесь такие структуры замешаны, что полиция не сможет их остановить. Ты прости меня, я сейчас всем лгу.

Телефон молчал.

– Ева! Ты слышишь меня? Прости меня, пожалуйста!

– Мне все равно, как тебя зовут… Я хочу видеть тебя. Я люблю тебя, Роман!

В трубке раздались всхлипывания. «О, Боже мой!» — Карелин прислонился спиной к какой-то стене.

– Ева, не плачь.… Не плачь… — Он отключил телефон и несколько минут стоял, закрыв лицо руками.

– Проклятье… — наконец, выговорил он. Собрав нервы в кулак, Роман пошел дальше.

Он шел по улице, низко опустив голову. Клубок эмоций душил его. «Ненавижу! Ненавижу! — вертелось у него в голове. – Все ненавижу. Страну эту идиотскую, людей этих… Ну почему, почему я не могу просто нормально жить? Живу, как бездомный пес… Мотаюсь по этим постоялым дворам, убегаю от пуль, в чужой стране, под чужим небом… Куда, куда я влез? Зачем я согласился? Дернуло меня тащиться в этот монастырь… Оно мне надо?» Карелин остановился и обернулся. Где-то не очень далеко прозвучал гудок поезда. «Сейчас сяду и уеду в Бруг к Еве. Устал, не хочу больше, не могу. С документами придумаю что-нибудь. Порошу политического убежища. Плевал я на этих попов, и на проблемы их плевал. Хотят спасать народ – пусть без меня этим занимаются. Почему я должен рисковать жизнью ради какого-то быдла, которому мое существование глубоко безразлично? Никто из них даже не задумается над тем, кто и что для них сделал… Никто не задумается. Зачем мне думать о какой-то стране, которая меня же хочет замочить? Мне все равно назад не вернуться. Да пусть сгорит она синим пламенем!». И Роман быстро зашагал в сторону вокзала.

– Билет до Бруга, пожалуйста, — сказал он кассиру.

– Извините, машинисты поездов только что объявили забастовку. До завтрашнего утра поезда ходить не будут. Вы можете воспользоваться автобусом, чтобы доехать до Бруга.

Эта новость так ошарашила Романа, что он с минуту стоял перед кассой в полной прострации. Было ощущение, что его не отпустили. Как будто некто посторонний вмешался в ход событий и лишил его возможности оставить это дело. Кассир вопросительно посмотрела на него:

– Могу я вам чем-то помочь?

– Нет, спасибо, — бесцветным голосом ответил Роман, медленно развернулся и ушел с вокзала. Он вернулся на стоянку автобуса и поехал в Клотен.

Карелин вошел в гостиницу. Рыбоглазый портье, любезно улыбаясь, протянул ему ключ. Все-таки неприятная морда. Роман поднялся на второй этаж, открыл дверь, шагнул в номер, повернулся, чтобы найти выключатель, и в тот же миг сокрушительный удар по затылку поверг его в беспамятство.

…Ш‑ш-ш… Ш‑ш-ш… Ш‑ш-ш… Что это? Прекратилось. И опять – ш‑ш-ш… Ш‑ш-ш… Тихо.

– Ты сходи, посмотри, он дышит там вообще? – каждое слово, произнесенное громовым голосом, отдавалось дикой болью в затылке.

Знакомый голос… Через гул и боль в голове Карелин пытался напрячь мысли и вспомнить, где он его слышал.

– Да дышит, что ему сделается.

– Что сделается… Ты ему череп чуть не проломил. Говорил же – тряпкой биту оберни. А если он кони двинет, что делать?

– Не двинет.

«Только не показать вид, что очнулся!»

Пауза. Приблизились чьи-то шаги, кто-то наклонился над ним, попыхтел рядом и удалился.

– Живой. Дышит.

– На, под голову ему подложи чего-нибудь.

Пыхтящий приблизился опять, досадливо вздыхая, приподнял Роману голову («Ай, черт, как же больно!») и через секунду опустил её на что-то мягкое. И опять тишина. Карелин тщательно прислушивался. Кто-то откашлялся, хмыкнул, прочистил горло. Да где же он это слышал?! К тому же не один раз… Судя по всему, он в каком-то сумеречном помещении. Лежит на полу. Роман аккуратно, чтобы не заметили, ощупал поверхность, на которой лежал. Похоже на ковер. «Как же болит голова!» Он не выдержал и застонал.

– Очухался, что ли? – спросил тот же громовой голос. К Роману подошли, довольно бесцеремонно ухватили цепкими пальцами за подбородок и повернули голову к источнику света. Он невольно сомкнул веки плотнее.

– Ну да… Зашевелился.

– Ну, пускай полежит еще. Здорово ты долбанул его, почти час в отключке был. Иди-ка, водички принеси стаканчик, попить ему, а то, поди, в горле пересохло.

Странная забота. Ах, да, им же нужно, чтобы он мог говорить.

Роман губами почувствовал холодный край стакана. Он не хотел пить, несмотря на то, что во рту, действительно, было сухо, но уже знакомая цепкая рука так больно скользнула по затылку, приподнимая его голову, что он слабо вскрикнул, и тут же ему в рот полилась вода. Он закашлял, начал отворачиваться, расплескивая воду на себя.

– Ладно, ладно, а то захлебнется еще, — раздраженно сказал бас. Карелин наконец-то открыл глаза. Опять послышался шелест, издаваемый плащом, к нему подошел большой грузный человек и присел рядом на корточки.

– Ну, здравствуй, дорогой.

Роман посмотрел ему в лицо и отвернулся. Ну конечно…

– Вы…

– Мы, мы, король Франции. Не ожидал, небось?

Роман не ответил. Глупый вопрос. Как такого можно было ожидать? Растаманов тяжело поднялся, ушел в глубь комнаты и сел в кресло. В двух шагах от Романа стоял, пристально наблюдая на ним, худощавый человек неопределенного возраста с сухим, ничего не выражающим лицом. Они находились в номере Карелина. Роман на миг зажмурился. Надо же было так глупо попасться. Где же им еще его ждать, как не в его же номере? А портье, гадина, видно, в сговоре. Ничего не сказал, не намекнул, и еще и улыбался, скот. Карелин с трудом сел и несколько секунд молча сидел, закрыв лицо руками. Голова болела страшно. Наконец, он смог отфильтровать все ощущения, отделить боль от всего остального. Да, болит. Затылок просто ломит. Перед глазами все плывет, слегка подташнивает. И, кажется, волосы в крови, а по шее тоже текут липкие струйки, неприятно стягивающие кожу. Он провел ладонью по голове. Точно. Кровь. На волосах уже успела засохнуть.

– Эх… — опять с досадой крякнул Растаманов, как будто жалел Карелина. – Рома-Рома…. Говорил же я тебе – забудь. Ты же умный парень. А? Ну куда ты влез, куда? А! – «крестный» махнул рукой.

– Наворотил ты дел, Ромка. По самое некуда. И сам вляпался, и меня вляпал. Но я‑то ладно, отверчусь. А ты вот…

Растаманов вздохнул.

– Воды дайте, — едва ворочая языком, попросил Роман.

– Дай, — мотнул головой Растаманов своему подельнику. Тот поднес Карелину стакан. Роман обратил внимание на тонкие длинные, с ухоженными розовыми ногтями пальцы незнакомца. В полной тишине он пил воду, чувствуя, как она холодным потоком спускается в желудок. Растаманов подождал, когда он вернет стакан, и спросил:

– Ну что, говорить надо, чего я от тебя хочу, или догадался уже?

– Книжку отцову вы сперли?

– Ну, не я собственноручно… Ну да, по моему приказу.

– А потом подкинули.

– Да.

– И обыски в квартире тоже вы делали.

– Мои люди.

– Отца подозревали?

– Отец твой давно «под колпаком» был. Только не было на него ничего. Идейный коммунист, борец за идеалы марксизма-ленинизма… Вроде все чисто. Но агентура докладывала, что он виделся с некоторыми церковниками частными образом, не по долгу службы. Вот и попал под подозрение и мое пристальное внимание. Но мы так и не ухватили его. Умный мужик был, придраться не к чему. Ни разу ни в чем не прокололся. А потом агентура доложила, что церковники ищут гонца в Швейцарию. Зачем? Страна банков. Понятно, за деньгами. Не за дырками же от сыра! – гоготнул Растаманов. – А что там за деньги, самое богатое воображение не представит.

«Кажется, он ничего не знает о Панагии», — подумал Роман.

– И на гонце все и заглохло, — продолжал откровенничать Растаманов. — Ехать должен был твой отец. Да вот взял, да и помер. Улегся. И все. И у нас ни одной зацепки не осталось. Где искать, что искать? Думали, в книжке хоть что-то найдем. Ничего не нашли. Всех проверили – никто ничего, ни сном, ни духом. Весь кабинет перерыли. И в квартире, понятное дело, в первую очередь искали.

– Понятно, — сказал Роман. – Поэтому меня так Царьков допекал с этой квартирой. Вам нужен был свободный доступ в неё.

Растаманов хмыкнул.

– Нужен был. Ты же мне сказал, что ты все понял. Ну что ты уперся? «Память об отце, память об отце»… Чего с ней делать-то, с памятью этой? На стенку повесить? Я уж думал, обойдется, ну сообразил пацан, что НАДО квартиру продать… Тем более, когда такие бабки предлагают… Тут уж последний дурак сообразит, что НАДО.

Карелин задумался. Да, он чувствовал неладное с этим Царьковым… Но не думал, что все настолько закручено. Ему отчетливо припомнился привкус полиэтилена во рту.

– Постойте… Это вы меня отравили!

Растаманов хихикнул.

– Пришлось! Надо же было тебя как-то из квартиры выселить хоть на пару недель! Искали мы, искали, понимаешь? В отдушину поставили распылитель. «Скорая» стояла во дворе. Потому что опоздай на три минуты – и положили бы тебя рядом с папенькой.

«Скорая»… Карелин вспомнил, что видел машину, подъезжая к дому. Все было спланировано заранее…Стоп. Таня! Она, выходит, вошла в квартиру немедленно после того, как он потерял сознание! Значит…

– А Таня?

– Таня? – Растаманов усмехнулся. – Переживаешь, небось, до сих пор. Напрасно. Шлюшка эта мизинца твоего не стоит. Это я тебе её подсунул. Верней, под тебя, — он опять гоготнул. – Думал, может, ты ей проболтаешься где-нибудь в перерывах между оргазмами. А ты и сам-то ничего особо не знал. А когда ты в Москву срочно засобирался, я ей приказал любым путем тебя в санатории задержать. Вот и разыграла она «похищение». И шапку подбросила. Особо не задержала, но нам этих суток хватило всю грязь за собой подчистить.

Пожалуй, Роману больнее всего было выслушать это неожиданное признание. Девушка, в которую он был влюблен, на которой даже подумал жениться, выходит, была дешевой партийной проституткой и обвела его вокруг пальца так просто и так примитивно… И так подло с ним поступила. Он покачал головой.

– А чего ты хотел, милый мой? – спросил Растаманов. – Секс – оружие пролетариата! Соображать надо. А, хотя о чем я. У любого мужика при виде таких сисек мозги отключатся.

– И где она сейчас?

– Где? А кто ж её знает, где? Гниет где-то в подмосковных лесах.

«Крестный» помолчал и опять продолжил:

– Мы-то поначалу не думали, что ты за это дело возьмешься. Не для тебя оно, да и не мог Василич сына на плаху послать… Все внимание на соратников папаши твоего обратили, думали, из них кто полетит сюда. А когда ты по монастырям ездить стал, то уж поняли, что вместо отца ты полетишь. Ну и глаз с тебя не спускали. Вывел ты нас все-таки в нужном направлении. Ну, ладно, это все пустая болтовня. Приступим к делу. Я так полагаю, что раз уж ты сюда прибыл, то знаешь, куда и за чем идешь. И думаю, что ты готов поделиться со мной этой информацией.

Карелин соображал. Понятно, что как только ячейка будет открыта, можно проститься с жизнью. Надо тянуть время. Как можно дольше, пока не найдется способ избежать смерти.

– А что именно вас интересует?

– А ты говори все, что знаешь! – хмыкнул «крестный». — Только не вздумай дуру валять, — предупредил он.

– А чего валять? И так все ясно, — ответил Карелин. – Есть банк, в банке деньги.

– И что за банк?

– Файзербанк на Вальхештрассе. Только сейчас на ночь глядя вы все равно никуда не попадете. Банки-то уже закрыты.

– Номер ячейки?

– Я не знаю.

Растаманов сощурил серые глаза под лохматыми бровями.

– Ты, милок, шутки не шути, — в его голосе отчетливо слышалась угроза. – Мы тебя на раз говорить заставим.

Он взглянул на худощавого, тот профессиональным жестом выбросил длинное лезвие охотничьего ножа, и, прежде чем Роман успел что-либо сообразить, схватил его за волосы, уперевшись ногой ему между лопаток, и оттянул его голову назад. Карелина пробрала дрожь, когда холодное острие ножа коснулось горла.

– Эй, поаккуратней! – вскрикнул он. – Вам же меня еще в банк вести! Вы же не хотите, чтобы вас полиция замела!

– А на кой мне тебя в банк вести? – насторожился Растаманов.

– На такой, что только я могу получить доступ к ячейке.

– Это почему?

– А потому, что там биометрический пароль.

– Что за хрень?

Роман ухватился за спасительную ниточку.

– Определение личности человека по сетчатке глаза.

Удачный ход! Сказал бы: по отпечатку пальца – отрубили бы палец. А глаз выдрать они точно не смогут. Так что он сумел оттянуть время своей кончины как минимум на двенадцать часов.

Растаманов шумно выдохнул, Тищев убрал нож и отошел от Романа.

– Ты мне смотри, — пригрозил «крестный», — я же тебя по кусочкам резать буду, пока ты мне правду не скажешь. Если завтра в банке ты меня дурить начнешь, или попытаешься полиции сдать, я тебя своими руками на части раздеру.

– Наручники надень на него, — приказал «крестный» подельнику. – Коли, Рома, нам с тобой тут ночь коротать, обезопасить себя хочу. Парень ты спортивный, здоровый… Я хоть и сам не дистрофик, но, как говорится, и на старуху бывает проруха.

– Руки за спину, — спокойно приказал худощавый, раскрывая тускло блеснувшие в сумраке наручники. «Ему все равно, что со мной сделать, — с ужасом подумал Карелин. – Скажут наручники надеть – наденет. Скажут зарезать – зарежет. Я для него вещь».

– А… Можно туда сначала? – спросил Роман, показывая в сторону санузла.

– Святое дело. Конечно, можно, — Растаманов мотнул головой. – Тищев, проверь, окна там, то-се… Чтобы не сбежал.

Тищев исчез, потом через минуту вернулся.

– Проверил. Все заперто. Вставай, — обратился он к Роману и, довольно грубо подхватив его под руку, помог подняться.

Спустив воду из бачка, Карелин подошел к раковине и с удовольствием подставил руки под теплую струю. Кто бы мог подумать, что простая вода может доставлять столько радости? Он поднял глаза и посмотрел в зеркало. Да уж… Всклокоченный, бледный, под глазами темные круги… Волосы на макушке в крови, слипшиеся и засохшие, торчат, как иголки.

– Я душ приму! – крикнул он, чтобы Тищев слышал его через дверь, разделся и встал под сеющую мелкими струйками сетку. Хорошо…. Он расправил плечи и задрал голову, подставляя под воду лицо. Здесь можно прийти в себя и подумать. Можно попробовать вырубить Тищева… Растаманов грузный и тяжелый, ему не хватит ловкости справиться с молодым противником. Но Тищев… Опытный взгляд Романа сразу определил в нем человека, владеющего восточными единоборствами. Пластика движений, манера держать руки, сложение… Одолеть его будет непросто, ведь и Карелин не в лучшей форме после всего перенесенного. К тому же Растаманов вряд ли ограничится созерцанием драки и захочет помочь своей шестерке. А двое на одного – это уже много. Карелин опустил голову и в первый момент ужаснулся – по его телу стекали грязно-багровые струи, это начала отходить запекшаяся кровь. Аккуратно, стараясь не причинить себе боли, он стал промывать волосы.

– Ну, ты долго там? – спросил Растаманов, подойдя к двери.

– Нет, скоро все уже. Кровь смываю, вы же меня такого в банк не поведете.

Он услышал, как Растаманов, матерясь вполголоса, удалился в глубь комнаты. Карелин обвел взглядом ванную комнату. Попытался открыть окно – заперто. Расколотить и выпрыгнуть? Второй этаж. Не менее четырех метров высоты. Нет, сейчас, после удара по голове, он на такой прыжок не способен. Да и пока разобьешь стеклопакет, Тищев с Растамановым успеют выломать дверь, и тогда… Второго шанса сбежать ему точно не дадут. Он порылся в тумбочках. Салфетки, полотенца, шампунь, женские прокладки, презервативы, бритвенные принадлежности… Потрясающий набор. Хоть бы отвертку положили! Роман повертел в руках одноразовый «Джиллет». «Да, — усмехнулся он, — с такой бритвой в драку не полезешь. А все же жаль, что прошло время стальных бритв». Маникюрные ножницы. Ну хоть глаз выколоть сойдут. На всякий случай он сунул их в карман. Что еще… Ничего из того, что можно было бы использовать в качестве серьезного оружия. Карелин еще раз обвел взглядом комнату, пытаясь запечатлеть как можно больше предметов и их расположение, и вышел из ванной. Растаманов окинул его недоверчивым взглядом.

– Что вы так на меня смотрите? – спросил Роман.

– Да погонял ты нас, Ромка. Тебе надо было не в МИД идти, а в школу разведчиков! Хорошо у тебя получается. Смотри, сколько нас за нос водил. Всех обставил, и профессионалов, и нас, любителей. Весь клубочек раскрутил. Мы ведь ничего не знали. Знали только, что об очень больших деньгах речь, и что в Швейцарии они. Думали, что в квартире ключ или код от ячейки. Все перерыли — глушняк. А ты вот как-то понял, в каком направлении двигаться надо. Подсказочка у тебя была. Папенька, поди, перед смертью на ушко шепнул? Ну, скажи хоть сейчас-то, в чем загвоздка? Ведь уже все равно. Как ты на церковников-то вышел?

– Да какая разница, — нахмурился Роман. — Раз уж сейчас уже все равно.

– Ишь ты… — хмыкнул Растаманов. – Мальчиш-Кибальчиш. Солдатик оловянный… Весь в папашу своего покойного… Тот тоже был хмырь. Если не хочет говорить — хоть пили тупой пилой — слова не скажет.

– А вы мне скажете? Почему вы-то этим делом занимаетесь? Это же прерогатива КГБ, насколько я понимаю.

– Они – сами по себе, а я сам по себе.

– Так если вам всем так деньги нужны, то почему ваши люди хотели меня убить?

– Мои люди? Не-ет, — протянул «крестный». — Убить тебя хотели гебисты. Им надо было, чтобы ты до банка не дошел. Их задача, чтобы договор не сорвался. А моя задача — наоборот, тебя прямехонько к сейфу сопроводить в целости и сохранности. Мне нужны деньги, которые там лежат. А на договоры эти чихать я хотел.

– А потом? — спросил Роман.

– Что потом?

– После того, как я вас к сейфу провожу… Что вы сделаете со мной потом?

Растаманов крякнул.

– Рома, ты ж не мальчик… Что тебе объяснять? Ты — свидетель, причем опасный.

«Этого следовало ожидать. Нет, это вполне предсказуемо. Эх, Ромка, двадцать семь всего! Думай, думай!»

– Слушайте, а может, мы с вами договоримся? Там на всех хватит. Ну, возьмете себе побольше, мне поменьше…

«Крестный» презрительно фыркнул.

– Дурачок ты, Ромка. Такими деньгами не делятся.

– Значит, прикончите меня, да и концы в воду?

– Ты пойми меня правильно… У меня другого выхода нет. Ты думаешь, Ромка, мне тебя мочить охота? Я ж крестный твой. Помнишь, как я тебе из Канады «Лего» привозил? Ты ж вот такой еще был, — Растаманов показал ладонью метр от пола. — Так и прыгал около меня. «Дядь Ген, дядь Ген, а ты мне что привез?» Эх, мать-перемать, как жизнь повернулась… Ромка-Ромка, куда ты влез…

«Сволочь, ты, крестный!» — подумал Карелин и спросил:

– Ну, если вам меня так жалко, кто ж вас заставляет меня убивать? Забирайте эти ваши побрякушки, да и езжайте себе на все четыре. А я тут останусь, политическое попрошу.

– Так я тебе и поверил! Что такие сокровища в руках подержишь и забудешь о них? Нет, Рома, прости старика, не могу.

«Козел ты старый», — подумал Роман, протягивая руки Тищеву под наручники.

– В таких делах свидетелей не оставляют… – опять заговорил Растаманов, как будто оправдываясь перед Карелиным. – Сам понимать должен.

– Отца Максима зачем убили? Безобидный человек был.

– Отца Максима? Такого я не трогал. Это не я.

– А кто же?

Растаманов хмыкнул.

– Так гебисты, поди. Кто ж еще. Я для себя стараюсь. Мне на интриги эти политические наплевать. Пожить хочу нормально, понимаешь? Как здесь живут, а не в этом долбанном сесеере.

Роман покачал головой.

– Мне кажется, что ваша жизнь там ненамного отличалась от жизни людей здесь. У

вас же все есть. В очередях не давитесь, ездите на иномарках, личный шофер, квартиры — мечтать о таких. Простые люди такое жилье только в кино видят.

– А я, может, яхту хочу? Я на Гавайях, может, побывать хочу? Баб тамошних полапать, — у «крестного» похотливо разгорелись глаза. «Вот старый пень, — брезгливо подумал Роман. – Сколько ему? Ровесник отца, а все на экзотику его тянет. Мечта, наверное, всей его жизни какую-нибудь негритоску оседлать».

– Что? – спросил Растаманов, поняв его мысли. – А ты бы не хотел?

Карелин покачал головой.

– Я об этом никогда не думал. Мне своих хватает.

– А мне вот не хватает. Свободы мне не хватает, понимаешь, — свободы! – начал орать «крестный». — Чтоб жить и не бояться, что завтра за злоупотребления заметут! Чтоб никому не докладываться, а встать утром и идти, куда хочешь, а не куда надо. И чтоб не отчитываться ни кому, не пресмыкаться! Я всю свою жизнь подотчетный! Достало уже, в печенках сидит! – Растаманов громко стукнул кулаком по столу, но тут же стих, видимо побоявшись привлечь ненужное внимание. И оказался прав. В номер постучали. Растаманов приоткрыл дверь, загораживая своим могучим телом проем.

– Господин Растаманов, не могли бы вы вести себя потише? – услышал Роман раздраженный голос, который он сразу узнал – тот самый рыбоглазый портье.

– Вы же не хотите, чтобы сюда нагрянула полиция? Вам тут не Москва!

– Пшел от сюда вон! – гаркнул Растаманов. – Там, где я, там Москва! Ты деньги за что получил? Чтобы сюда ни одна ищейка нос не сунула! Вот иди и отрабатывай!

– он захлопнул дверь, и, поминая всех родственников этого портье, вернулся в комнату.

– Ладно, спать пора! – сказал он, видимо, все же приняв доводы портье к сведению. — Тищев, свет на ночь не выключай, бра вон там оставь. А то он хитрый, подлец, улизнет и не заметишь. И дверь запри на ключ.

Похоже было на то, что ночью ни один из постояльцев этого номера не спал. Роман лежал на полу, скованный наручниками, и слушал, как тяжело ворочается на кровати Растаманов и как настороженно дышит Тищев. Время утекало, как вода сквозь пальцы. Скоро рассвет. Надо было думать, как избежать смерти. Голова по-прежнему гудела. Пакет со льдом, милостиво разрешенный к использованию Растамановым, почти не облегчил боли. Вдобавок заведенные за спину руки к утру начали конкретно затекать, а плечи ломить. Однако рассчитывать на милосердие тюремщиков особо не приходилось, и Роман даже не стал унижаться и просить снять оковы. Около семи утра терпение, похоже, лопнуло у всех. Первым поднялся Растаманов, бросил хмурый взгляд на Романа и прошел в ванную. Следом, как верный пес, поднялся с кресла, в котором провел ночь, Тищев. Ожидая, пока вернется хозяин, он не сводил взгляд с Карелина, застыв в рассветных сумерках в позе лотоса немой полупризрачной фигурой. «Медитирует, гад, – подумал Роман, неловко поднимаясь с пола в сидячее положение. – Хоть бы встать помог, сволочь!» Наконец, Растаманов вернулся, Тищев быстренько, видимо, опасаясь надолго оставлять хозяина один на один с Карелиным, сбегал в ванную и вернулся.

– Ну, ты наручники сними с него, ему ж тоже до ветру надо, — сказал Растаманов. Щелкнули замки. Роман даже охнул от боли, прострелившей плечи. Руки не слушались. С минуту он просто сидел на полу, разминая кисти. Потом не очень уверенно поднялся и прошел в ванную. Прежде, чем закрыть дверь, он на мгновение задержал взгляд на ручках. Они были металлические и соединялись между собой простеньким механизмом запора. Быстро, по-солдатски приведя себя в порядок, он устремил взгляд на две ниши по бокам ванной, в каждой из которых стояла настольная лампа с симпатичным салатовым абажуром, обшитым кружевами.

– Геннадий Викторович! – крикнул Роман из ванной, доставая маникюрные ножницы. – Вы пока пиццу закажите, что ли. Есть ведь хочется! Там на столе телефон на визитке.

Из комнаты до него донеслась возня и приглушенные голоса. Видимо, Растаманов с Тищевым обсуждали начинку. Жрать всем охота. И идейным коммунистам, и беспартийцам.

Спустя двадцать минут Роман услышал, что в номер постучали. Это привезли пиццу.

– Иди, зови его, — донесся приглушенный голос «крестного». И тут же в дверь ванной аккуратно стукнули пару раз.

– Ты что там застрял? – голос Тищева прозвучал у самой двери.

– Я… Мне с головой плохо… — слабым голосом отозвался Роман. – Я упал, встать не могу.

– Что там? – рявкнул из комнаты Растаманов.

– Говорит, плохо ему, упал, что ли. С головой что-то.

– Ну, так посмотри, что там! – заорал Растаманов. – А то сдохнет еще!

Дверь содрогнулась от рывка, и в тот же миг завоняло паленой кожей, чем-то еще. Сосчитав до десяти и решив, что достаточно, Роман выдернул из розетки два сплетенные воедино шнура от настольных ламп, оголенные концы которых были прикручены им к дверной ручке. И через секунду услышал звук падения тела.

– О, твою мать! – раздался рев Растаманова. Карелин рывком распахнул дверь, в два прыжка настиг «крестного», уже схватившегося за ручку входной двери, и набросил ему на шею провод.

Они катались по комнате несколько минут. Карелин боялся, что если вдруг Растаманову удастся подмять его под себя, то в этой схватке он проиграет – тот задавил бы его своим весом. Роман вертелся, как уж, не позволяя противнику навалиться на себя. Наконец, ему все же не удалось сесть Растаманову на спину и закрутить шнур так туго, что тот захрипел. Карелин все натягивал и натягивал провод, пока не осознал, что противник уже не хрипит, и что его голова повисла на шнуре. Он отпустил концы. Большая лохматая голова «крестного» упала, громко стукнувшись лбом об пол. Карелин отвалился на спину, тяжело дыша и глядя в белый потолок. Потом он встал, пошатываясь, добрел до ванной, умылся, руками пригладил растрепавшиеся волосы. Рана на затылке опять начала кровить, видимо, в драке задел обо что-то. Он достал из морозилки пакетик со льдом, завернул его в полотенце и, морщась от боли, приложил к затылку. Вернулся в комнату, сел за стол, открыл еще не успевшую окончательно остыть коробку с пиццей и стал жадно есть, удивляясь внезапно пробудившемуся зверскому голоду. Он не мог припомнить, когда еще был так голоден. Уничтожив пиццу почти целиком, Роман словно очнулся и посмотрел вокруг себя. Мебель раскидана, с кровати сдернуто покрывало, осколки какой-то посуды валяются на сбитом ковре. И в этом хаосе — два мертвых тела. «Что со мной происходит? — подумал Роман. — Я, элита советской молодежи, золотой медалист спецшколы, обладатель красного диплома МГУ, интеллигент по природе, пожираю пиццу, находясь в одной комнате с двумя трупами людей, которых я сам же и убил… Я убил двоих людей! И спокойно сижу и жру пиццу над их телами!» Его вновь накрыла волна отвратительной вони паленой плоти, к горлу подкатила тошнота. А буквально в метре от его ног лежал Растаманов, повернув к нему страшное синее лицо с закатившимися глазами и вываленным из распахнутой пасти окровавленным раздутым языком. Карелину стало дурно. Он едва нашел в себе силы отойти на шаг от стола, ноги подкосились, и он опустился на карачки. Его вырвало несколько раз подряд. Ужасный запах паленого стоял в горле, вызывая новые приступы рвоты, и уже пустой желудок еще несколько минут продолжал извергать желчь и пену. Немного придя в себя, Роман дотянулся до графина, хлебнул воды, прополоскал рот, сплюнул на ковер, сделал несколько глотков и, все еще борясь с тошнотой, быстро оделся и вышел из номера. Он вставил ключ в скважину со стороны комнаты, кусочком коробки от пиццы прижал язычок замка и закрыл дверь. Когда он выдернул картон, замок закрылся. Карелин повесил на ручку ярлык с надписью «Не беспокоить» и, накинув на голову капюшон, спустился вниз. На ресепшене был уже другой портье, который не обратил на него никакого внимания.

Было около девяти утра. Карелин быстрым шагом шел в сторону вокзала, соображая, сколько времени у него в запасе. Трупы, скорей всего, обнаружат, когда пойдет запах. Это, будет, наверное, только завтра. Может, чуть пораньше. В любом случае, конца сегодняшнего дня он свободен. Наверное, свободен. Это время необходимо использовать для того, чтобы попасть в банк и связаться, хотя бы связаться с покупателем. Лучше бы, конечно, успеть с ним встретиться… Но Карелин даже не знал, где живет этот человек. Только бы спокойно добраться до ячейки… Роман купил билет и вышел на перрон. Тут он почувствовал, как по шее опять потекла кровь. «Нет, только не это…» Он подошел к охраннику и спросил, есть ли здесь медицинская комната.

– О, да, конечно. Налево, и там увидите указатель. Если хотите, я провожу вас.

– Спасибо, не надо, — Карелин пошел в указанном направлении.

Медицинский кабинет он увидел издали: огромный красный крест на двери не оставлял сомнений в том, что именно здесь расположено. Роман постучал.

– Прошу вас, — отозвались с той стороны.

Женщина лет тридцати пяти в голубой форме надела тонкие медицинские перчатки и осмотрела его рану.

– Надо накладывать швы.

– Вы можете это сделать?

– Вообще-то, с такими случаями мы отправляем в больницу.

– У меня нет времени. Вы можете здесь наложить швы?

– Могу. Но меня могут уволить, если вскроется, что я нарушила служебные инструкции.

– Я не буду на вас жаловаться. Помогите мне, пожалуйста.

– Ну, хорошо. Придется сбрить волосы около раны.

– Сбривайте. Только побыстрее, через сорок минут у меня поезд.

Роман почувствовал, как какой-то спрей обильно облил затылок.

– Это обезболивающее, — пояснила медик. – Теперь надо подождать десять минут.

Когда Роман увидел изогнутую иглу с болтающейся ниткой, он едва не потерял сознание. Врач несколько раз ущипнула его за мочку уха и дала подышать кислородом.

– Не бойтесь. Больно не будет. Расслабьтесь.

Расслабьтесь… легко сказать. Роман стискивал зубы всякий раз, когда игла протыкала кожу. Боли он не чувствовал, но было очень неприятно. Особенно неприятные ощущения возникали, когда женщина протаскивала нить. У Романа всякий раз заходилось сердце, и ему казалось, что еще чуть-чуть, и он попросту грохнется в обморок.

– Где вы получили эту рану? – спросила врач, закончив операцию.

«Скажу, что на меня напали – может вызвать полицию».

– Я торопился на вокзал и поскользнулся на лестнице. Ударился о перила.

– И когда это было? – медик, вытирая руки, пристально смотрела на него. Кажется, происхождение травмы ей было очевидно. Лучше не врать.

– Вчера вечером.

– Почему вы не обратились к врачу?

– Не знаю. Так получилось. Я очень торопился.

Она выбросила бумажное полотенце в урну.

– Три дня старайтесь не мочить швы. Желательно два-три дня провести в покое. И я бы на вашем месте обратилась в больницу. У вас может быть сотрясение мозга.

– Я обращусь. Как только покончу с делами, сразу обращусь, — заверил её Роман.

– Можете идти.

В поезде Карелин дергался от каждого более-менее громкого звука. Ему казалось, что сейчас откроется дверь, и в вагон ворвутся КГБ-шники или Растаманов со своим тощим Тищевым. И всякий раз он старательно убеждал себя в том, что они оба уже мертвы и лежат там, в этом гостиничном номере, неподвижные и теперь не представляющие опасности. К этим переживаниям добавлялось плохое самочувствие – у Романа слегка кружилась голова, хотелось спать после бессонной ночи, побаливали виски, швы на затылке давали неприятное ощущение стянутости. А скоро еще должно отойти обезболивающее… В детстве Роман перенес небольшую операцию – залез на дерево и, спускаясь с него, распорол о какой-то сучок бедро. Рана была сантиметров десять, тоже накладывали швы. И он очень хорошо помнил, как дико болела нога после того, как закончилось действие анестетика. От всех этих мыслей и ожиданий сердце начинало отдавать болью в левую лопатку. «Так инфаркт получить можно, — подумал Карелин. – Помру на пороге банка». Но сегодня он добрался до Цюриха без приключений. На этот раз банк, как и было обещано, работал. Здание произвело на Карелина впечатление: мрамор, широкие лестницы, какая-то священная тишина, изредка нарушаемая шелестом одежды и легкими шагами. Настоящее святилище. Карелин подошел к клерку и сказал, что хочет воспользоваться своей ячейкой. У него спросили имя и фамилию.

– Эта ячейка оформлена на предъявителя вот такого медальона, — Роман расстегнул ворот и показал медальон.

Служащий порылся в компьютере, попросил показать медальон ближе. Карелин наклонился и боковым зрением заметил на дисплее компьютера изображение медальона. Клерк взял вещицу в руки, как-то по-особому повернул его и стал сравнивать, разглядывая что-то его на боковой части. Наверное, там был какой-то тайный знак. Удостоверившись в оригинальности «ключа», он мило улыбнулся Роману и спросил:

– Желаете, чтобы я проводил вас?

– Да.

Они спустились на лифте вниз, кажется, на подземный этаж. Хранилище было открыто. Роман впервые находился в святая святых банка. Здесь было все так, как он видел в зарубежных фильмах: толстенная круглая дверь, отверстия под могучие стержни замков в стенах, видеокамеры, солидная, внушающая мысли о незыблемости и надежности решетка.

– Прошу вас, — клерк подвел его к ячейкам. Роман нашел дверку с номером 163, вставил в маленькую скважину ключ и открыл сейф. В ячейке хранился еще один, поменьше, на крышке которого был кодовый замок. Клерк показал ему на кабинку.

– Вы можете пройти туда, чтобы произвести необходимые действия

– Да, хорошо… — Роман извлек из ячейки маленький, но очень увесистый сейф, вошел в кабинку, закрыл дверцу. Он набрал код и поднял крышку. Внутри он увидел несколько черных бархатных мешочков, заполненных чем-то тяжелым. Развязав один из них, он запустил в него руку и вытащил на свет горсть колец, крестов и цепей. Все это переливалось под светом ламп, завораживало игрой всех цветов радуги. Роман немного посмотрел на это великолепие и убрал их назад. На ощупь он перебрал все мешочки и в одном обнаружил нечто плоское и тяжелое. Панагия! Карелин развязал мешочек и перевернул его. Ему на ладонь медленно выпал большой медальон. Это была икона Божьей Матери. Даже Роман понял, что этому предмету много сотен лет. Изображение было довольно темным и в то же время полупрозрачным, подчеркивающим этой прозрачностью неземную сущность Панагии. На несколько грубоватой золотой оправе, представлявшей собой переплетенные ветви, были отлично видны следы ручной обработки. Оправа была украшена разноцветными камнями разных размеров. На каплеобразной подвеске красовался крупный прозрачный камень размером с лесной орех, обрамленный, как рамкой, мелкими цветными камнями. Роман был готов спорить, что это был бриллиант. Драгоценность производила впечатление, что тот, кто создавал её, вложил в это произведение все свои знания, все тепло своей души, всю свою любовь и уважение к Той, чей Лик был изображен на медальоне. Цепь тоже была ручной ковки. Карелин держал на ладони Панагию и смотрел на темный строгий лик. Он чем-то необъяснимым притягивал его. Богородица вроде смотрела в сторону, но как бы Роман не повернул медальон, казалось, что Она смотрит прямо в глаза, и это немой взгляд был строг и торжественно-печален. Какое-то странное чувство охватило Романа. Перед глазами замаячило мертвое лицо «крестного», на Карелина накатил приступ тошноты. Минуты две он стоял, закрыв глаза, делая глубокие размеренные вдохи. Отпустило. Он еще раз посмотрел на медальон и аккуратно убрал его обратно. «Сначала я должен связаться с покупателем. Неразумно таскать с собой такую вещь, — подумал Роман. – А покупателя я приведу сюда и передам ему Панагию прямо здесь». Инструкции. Владыка сказал, что вместе с Панагией должны лежать инструкции. Он выложил мешочки на стол (они, действительно, были увесистыми!). Под ними на дне лежал лист старой бумаги. Роман развернул его. Номер телефона и ничего больше. Он хотел было взять его с собой, но потом подумал, что лучший способ хранения информации – держать её в голове. Несколько раз повторив на память номер, Роман убрал все назад в сейф, закрыл его, сейф поместил в ячейку и запер последнюю на ключ.

Выйдя в холл банка, Роман набрал номер с листочка. Почему-то ему казалось, что ничего не произойдет. Владыка Стефан говорил, что этот человек ждет Панагию уже тридцать лет. Может, это старый номер? Может, его уже и не существует? Однако пошли гудки и после третьего ему ответили.

– Слушаю вас, — голос явно принадлежал человеку пожилому и степенному.

– Здравствуйте, — Роман не знал, что сказать и сказал самое первое, что пришло в голову:

– Я звоню насчет Панагии.

На том конце возникла пауза. Человек немного помолчал. А потом сказал:

– Я слушаю вас очень внимательно.

– Я должен передать её вам. Как мне это сделать?

– Вы можете привезти её ко мне.

– Я не могу. За мной следят. Меня пытаются убить.

Его собеседник опять помолчал.

– Я готов выслушать ваши предложения, — сказал он после некоторых раздумий.

– Может быть, вы смогли бы приехать в банк, и я прямо здесь передал бы вам Панагию?

Покупатель опять выдержал довольно долгую паузу. Видимо, он тщательно обдумывал каждую фразу. Оно и понятно — такие дела наобум не делаются.

– Где вы сейчас находитесь?

Карелин подумал, что и тут может быть подвох. Прекрасная возможность проверить собеседника на причастность к делу.

– Я в данный момент нахожусь непосредственно в банке.

Опять пауза.

– Видите ли, я живу в Берне. Если вас это устроит, я мог бы прибыть к вам часа через два.

– Хорошо, я подожду вас.

– Встретимся в банке.

– Как я узнаю вас?

– Я буду с охраной. В руке у меня трость с набалдашником в виде головы леопарда. Мне шестьдесят три года, зовут меня Анастасис Фотиади.

– А меня зовут Роман Карелин.

– Карелин? — переспросил Фотиади. – Вы, должно быть, сын Николая Карелина?

– Да. А вы знали моего отца?

– Прекрасно знал. Очень жаль, что он так рано покинул нас. А как я узнаю вас?

– Ну, если вы прекрасно знали моего отца, то вам будет легко меня узнать. Жду вас в банке.

Роман сбросил звонок и растянулся на диванчике, блаженно закрыв глаза. «Неужели все? Митрополит сказал, что мне помогут… Может, мне не обязательно лететь в Штаты? Фотиади, видно, человек влиятельный. Попросить его сделать мне гражданство? Буду жить у Евы. Женюсь, наверное… Почему нет? На худой конец, предложу Еве лететь со мной в Америку… Осталось только дождаться Фотиади. Два часа…» — Роман посмотрел на настенные часы. Сейчас самое главное для него — не покидать банк. «Он даже не спросил, в каком я городе и в каком банке. Значит, он все знает. Нет, здесь должно быть все чисто. Анастасис Фотиади. Грек, что ли? Митрополит говорил, что Панагия принадлежала Греческой Церкви… Может, они хотят её вернуть? Но меня это, собственно, не касается. Мое дело отдать ему Панагию и устроить свою дальнейшую жизнь».

Время тянулось очень медленно. Так бывает всегда, когда ждешь, и чем сильнее ждешь, тем медленнее движутся стрелки часов. Большие заквадраченные часы на стене как будто нарочно замедлили ход. Роман несколько раз поднимался с диванчика, ходил по холлу, рассматривал отделку, несколько раз покупал в автомате кофе и конфеты. Он, конечно, с большей охотой прошвырнулся бы по улице, зашел бы в какое-нибудь кафе перекусить, но было страшно покинуть здание банка и снова попасть в лапы КГБ-шников. Роман тщательно изучил все элементы отделки стен, понаблюдал за работой клерков, за тем, как ведут себя клиенты. Потом он случайно поймал на себе взгляд охранника. «Не подумают ли они, что я планирую ограбить банк?» – подумал Карелин. Он приготовился к тому, что в конце-концов его спросят, что он тут делает столько времени, но охранники не обращали на него внимания и даже больше ни разу не посмотрели в его сторону. Видимо, он не первый, кто проводил тут часы в ожидании. От волнения у него опять разболелась утихшая было голова. Наконец, спустя два с половиной часа к банку подъехал черный «Роллс-ройс», точно такой же, какой был у отца. Его сопровождал большой, похожий на замершую перед прыжком пантеру джип «Ауди», тоже черный. Из него вышли три человека, одетые во все черное, окружили «Ройс», осмотрелись по сторонам, и после этого открыли пассажирскую дверь. Карелин обратил внимание на то, что дверь открылась очень тяжело, видимо, была бронированная. Из автомобиля вышел представительный мужчина в пальто с меховым воротником и тростью в руке. Рукоять у трости была выполнена в форме леопардовой головы. Роман наблюдал за ним из окна. Фотиади, не торопясь, прошел к дверям банка. Двое охранников вошли в холл, окинули взглядом помещение, вернулись и открыли двери хозяину. Тот, все так же не торопясь, вошел в банк и остановился, присматриваясь к находящимся в холле людям. Заметив Романа, он заулыбался и направился к нему.

– Здравствуйте, дорогой мой! – Фотиади обнял Карелина. — Вы были правы. Вас трудно не узнать. Вы очень похожи на своего отца. Рад знакомству, очень рад.

– Я тоже очень рад, — ответил Роман. Он был совершенно искренен в этих словах, потому что эта встреча означала, что его несчастья закончились.

– Идемте, — сказал Карелин. Ему не терпелось передать Панагию.

Охранники двинулись было за ними, но у лифта грек жестом повелителя остановил их. Они разошлись по сторонам и замерли у дверей лифта, как горгульи на стенах католического собора, а Карелин и Фотиади спустились в хранилище. Роман извлек из ячейки сейф, и они прошли в кабинку. Карелин открыл сейф и передал его покупателю. Тот пересмотрел содержимое мешочков, нашел Панагию, несколько минут молча любовался на неё, потом извлек из кармана увеличительное стекло, которым пользуются ювелиры, и тщательно осмотрел драгоценность.

– Ну что ж, — сказал он, пряча мешочек с Панагией в карман. – Вы можете быть свободны. Вы свою функцию выполнили. Все остальное сделаю я сам.

– Митрополит Стефан сказал, что вы мне поможете. Я не могу вернуться в СССР. Меня или убьют, или посадят.

– Да, конечно, мы обговаривали этот момент. Вас должны переправить в США в Джорданвилльский монастырь. Вам есть, где остановиться, пока буду решать вопрос с документами?

– Я мог бы снять номер в отеле, но… этой ночью меня едва не убили в гостинице.

Фотиади задумался, постукивая пальцем по леопардовой голове своей трости.

– Хорошо. Вы поедете со мной, пока будет решаться вопрос с вашим выездом в США, поживете у меня. А то вас, чего доброго, и, правда, убьют.

Роман стал убирать драгоценности на место. Коллекционер несколько мгновений молча наблюдал за его действиями, а потом спросил:

– Разве вы ничего себе не возьмете? Вам предлагали оплату за ваши труды?

– Предлагали, — смущенно улыбнулся Роман. – Но… Как-то рука не поднимается. Не могу. Не приучен брать не свое.

– Почему не свое? Вы вполне заслужили награду. Возьмите хотя бы часть. Это все равно останется лежать здесь мертвым грузом.

Роман немного подумал и покачал головой:

– Я не могу. У меня есть кое-какие сбережения… Пока хватит. А это пусть останется здесь. Мало ли, какие времена настанут. Это тоже может понадобиться.

Фотиади приподнял одну бровь, как бы говоря «Дело ваше, но…» и молча направился к выходу. Роман запер ячейку и пошел за ним.

– Молодой человек едет со мной, — бросил коллекционер охране.

Карелин сел в автомобиль, и охранник закрыл дверь. Водитель «Роллс-ройса» подождал, пока телохранители загрузятся в «Ауди», и тронулся с места. «Богатый человек, — подумал Роман, — если он в качестве расхожей машины использует Q‑7».

– Как обстоят дела в Советском Союзе? – спросил Фотиади.

– Плохо, — ответил Карелин.

– Ну, если уж представитель золотой молодежи говорит, что плохо, значит, так и есть! – с улыбкой констатировал Фотиади.

– Почему я – представитель золотой молодежи? – не понял Роман.

– А кто же вы? Не рабоче-крестьянский класс, ведь так?

– Наверное, — Роман был несколько смущен.

– Расскажите мне, как живут люди в вашей стране. Все так же плохо?

Карелину припомнился водитель «Москвича», едва не убивший его монтировкой.

– Очень плохо. Бензина нет, продуктов нет, за всем большие очереди. Носки купить невозможно.

– Помоги, Господи, — печально отозвался коллекционер. – Удивительно, такая большая страна, с такими богатыми ресурсами и не может прокормить себя. А партийная верхушка по-прежнему прожигает жизнь? Купается в сливках и спит на красной икре?

Роману стало немного не по себе. Он же, пусть косвенно, но тоже как бы принадлежал к этой верхушке и пользовался всеми благами, которые открывало положение отца. Но он не мог сказать ни об отце, ни о себе, что они купались в сливках.

– Большинство – да. А вы, судя по всему, тоже не бедствуете? – довольно резко ответил Роман.

– Не обижайтесь на меня, молодой человек, — примирительно сказал Фотиади. – Я, видимо, затронул ваши сыновние чувства. Ваш отец принадлежал к правящей элите, я понимаю… Но вы все равно любили его. Это хорошо, что даже среди ваших правителей еще есть люди, которые способны любить и могут научить этому своих сыновей.

Роман промолчал.

– Как Владыка Стефан? – перевел тему разговора коллекционер. — Вы, как я понял, виделись с ним лично?

– Он живет в маленьком монастыре. Я еле добрался до него. Не знаю, что сказать вам. Он произвел впечатление человека с характером.

– О, этого ему не занимать. Но я имел ввиду другое – он не болен?

– Я бы не сказал. Во всяком случае, когда мы виделись, он был на ногах.

– Это хорошо, — одобрительно кивнул Фотиади. – Всегда приятно слушать хорошие новости о людях, о которых давно ничего не слышал. Последний раз я видел его за год до низложения.

– Из тех пяти митрополитов он остался последний. Остальные умерли.

Грек печально закивал головой.

– Царство им Небесное. Для них лишение сана было слишком тяжелым ударом. А вы не скучаете по России?

Роман чуть помедлил с ответом.

– Иногда да.

– Вы еще не вкусили всех прелестей иммиграции. Тоска по родине не проходит, — вздохнул грек. – Ты можешь привыкнуть к людям, к языку, к обычаям… Но эта страна все равно останется для тебя чужой.

– Вы давно в Швейцарии?

– Мне было двадцать восемь лет, когда я приехал сюда. Вам, наверное, сейчас столько же. Отец хотел для меня лучшей жизни, хотя мы и в Греции не были бедны. Поначалу интерес к новой жизни заглушил ностальгию. Но потом с возрастом жажда приключений угасает, и тебе все чаще начинает сниться родная улочка. Мне уже седьмой десяток. И знаете… В завещании я написал, что хотел бы быть похороненным в Греции.

– А почему вы не вернулись в Грецию?

Фотиади грустно усмехнулся.

– Понимаете… Обрастаешь связями, друзьями, имуществом. А если вернуться, то практически все надо начинать сначала. Я бываю в Греции два раза в год – на годовщину смерти родителей и на Пасху. Мне это очень помогает, но в то же время… — коллекционер замолчал, не зная, как выразить свои чувства.

– Вы и там уже чужой? – спросил Роман. Фотиади заглянул ему в глаза.

– Да. Меня там никто не помнит. Те, кто там жил, когда я уезжал, уже умерли. А их дети и внуки меня не знают. Идешь по улице – родные дома, родные лица… А поговорить с людьми не о чем. Вы меня понимаете?

– Вполне. У меня такое было даже на родине. Сын первого секретаря горкома. Пооткровенничать особо не с кем, нельзя. Друзья, конечно, были… Но и при них иногда чувствовал себя одиноким.

Как по согласию, они замолчали, каждый предался личным воспоминаниям. Так, в тишине они преодолели оставшийся путь.

Кортеж остановился на окраине Берна перед ажурными коваными воротами. Створки медленно открылись, машины въехали в большой ухоженный парк. Здесь была все, как в фильмах про старинные английские поместья: большая клумба перед парадным входом, каменный двухэтажный особняк, в котором спокойно могла разместиться средняя московская школа, стриженые кустарники и газоны, широкое крыльцо с каменными вазами. Навстречу Фотиади из особняка, растянув рыжие губы в подобии улыбок, выскочили два черных добермана. Роман поначалу замер, но псы даже не заметили его: униженно виляя бесхвостыми задами, они подхалимски свернулись перед хозяином в кольца. Тот с милостивой улыбкой погладил собак по глянцевым бокам, что-то говоря им на незнакомом Роману языке. Получив порцию ласки, доберманы вскочили и умчались в глубь сада. Когда Карелин и грек поднялись по крыльцу наверх, у открытой двери их встретил дворецкий.

– Добрый вечер, господин Фотиади! – поклонился он с учтивой улыбкой.

– Добрый вечер, Маркус. Господин Карелин поживет у нас. Покажите ему комнату, в которой он будет жить.

– Вы имеете в виду гостевую?

– Нет. Проводите его в комнату, которая находится рядом с моей. Там, где охотничьи гобелены.

– Прошу вас следовать за мной, — обратился к Роману дворецкий.

– Маркус! И прикажите подавать обед, — сказал ему вслед Фотиади, тяжело поднимаясь по лестнице.

– Да, господин Фотиади, — с легким поклоном ответил дворецкий.

Романа проводили в большую, обставленную скромными, но, сразу видно, дорогими вещами, комнату. Два больших кресла, стол, ножки которого заканчивались какими-то мордами, бархатные темно-зеленые шторы с тяжелой бахромой, подвязанные толстыми шнурами с большими увесистыми кистями. На стенах висело три гобелена на охотничью тему. Кровать… Увидев её, Карелин даже заулыбался. Это было поистине царское ложе, убранное шелковым покрывалом и дававшее возможность её владельцу спрятаться от любопытных глаз за нежным, но непрозрачным пологом. Когда-то в детстве Рома мечтал спать именно на такой кровати – он хотел быть принцем. Ну вот, мечта сбылась, правда детство давно позади, да и принцем он быть уже не хочет.

– Господин Карелин, обед будет подан через тридцать минут. За вами придет горничная и проводит вас в столовую, — залюбовавшийся на паланкин Роман даже успел забыть о присутствии в комнате дворецкого и вздрогнул от его голоса.

– Хорошо. Скажите мне, где я могу принять душ?

– Здесь, — дворецкий открыл дверь, которую Роман сразу не заметил, так удачно она была вписана в интерьер.

– Спасибо.

Дворецкий ушел. Карелин повернул щеколду замка. «Интересно, с меня не потребуют к обеду смокинг и черную бабочку?» — усмехнулся он, вешая куртку в гардероб. Из любопытства он открыл вторую створку и обнаружил на полочках свежее белье, носки и рубашки разных размеров. Отлично! Карелин поставил на телефоне будильник на полчаса, скинул с себя одежду, пробежал по толстому и очень приятному ковру в ванную комнату, отвернул краны, нашел на полочке пену и вылил чуть ли не полпузырька на дно, а потом лег в ванну. Он, конечно, предпочел бы душ, но голову нельзя мочить еще дня два. Ничего, в ванне тоже нормально. Можно растянуться во весь рост и в свое удовольствие понежиться в теплой воде. Пена приятно ласкала тело и источала миндально-ванильный аромат. Но на душе у Карелина не было ожидаемой легкости от сознания того, что такое сложное и опасное дело подошло к концу. Он опять вспомнил Клотенскую гостиницу, номер, провонявший паленым, и синее лицо Растаманова. К горлу опять подступил комок. «Я должен это забыть, — сказал Роман сам себе. – Они хотели меня убить, я был вынужден защищаться. Иначе сам бы сейчас дохлый лежал в этом номере». Роман положил голову на борт ванны и, рисуя в своем воображении картины морского побережья, попытался расслабиться.

Телефон запищал не вовремя. Они всегда пищат не во время. Пора вылезать из ванны. Карелин ополоснулся, оделся, отпер дверь комнаты, и тут же в неё постучали. Он открыл. На пороге стояла женщина в темно-синем платье, белом переднике и с белым чепчиком в волосах.

– Господин Карелин, прошу вас проследовать в столовую.

«С удовольствием!» — подумал Роман и пошел за горничной.

Столовая была тоже точь-в-точь, как в фильмах – большая длинная комната с огромным столом, убранным цветами и двумя рядами стульев с высокими спинками. Заметив удивленный взгляд Романа, Фотиади улыбнулся.

– Простите старого чудака. Играю вот в аристократию. Прошу вас, — он жестом пригласил Романа занять место рядом с собой.

– Помолимся, — сказал вдруг коллекционер и встал со своего стула. Роман последовал его примеру.

– Патер имон

о ен тис уранис

Ааиастито то онома су

эльтато и василиа су… — начал на память читать Фотиади.

«Патер… Отец…Отче наш?» — гадал Роман, вслушиваясь в слова молитвы.

– Ке аес имин та офейлимата имон

о ке имис афикамен

тс офилетес имон

ке ми исенекис има ис пирасмо

аля ррие има апоту пору, — закончил Фотиади и перекрестился. Карелин стушевался, видя, как старательно накладывают на себя крестное знамение и дворецкий, и горничная, и тоже перекрестился – не сделать этого значило проявить неуважение к хозяину.

– Ангела, будьте добры, подайте господину Карелину хлеба, — распорядился хозяин, садясь на свое место. Горничная тут же поставила перед Романом тарелочку с ломтиками ржаного и пшеничного хлеба.

– В России все блюда, кроме десертов, едят с хлебом, — улыбаясь, сказал Фотиади. – Я хочу, чтобы вы хоть немного почувствовали себя на родине.

– Спасибо, — поблагодарил Роман. Он посмотрел на столовые приборы, разложенные вокруг тарелки. Ему приходилось бывать на всякого рода званых вечерах, некоторое представление о правилах этикета он имел. Но там, где много народу, внимания на тебя особо никто не обращает, и если что-то сделаешь не так, вряд ли это заметят. А здесь он оказался один на один со светским львом, перед которым чувствовал себя не очень уютно. Фотиади понял причину его смущения и поспешил его ободрить:

– Не смущайтесь. Я, кажется, напугал вас этой помпезностью. Кушайте так, как вам удобно. Я, признаться, сам путаюсь в этих ложках и вилках. Ангела! Оставьте нам, пожалуйста, по одной вилке и по одной ложке, а все лишнее уберите. Так будет проще, — он подмигнул Роману.

Тут Фотиади присмотрелся к его лицу и воскликнул:

– Друг мой, да вам здорово досталось! У вас все лицо в царапинах!

– Да, пришлось бежать через лес.

– А что это у вас с головой? – присмотрелся коллекционер к его затылку.

– Получил удар бейсбольной битой.

Глаза Фотиади округлились.

– Вы правы, — сказал он после небольшой паузы. – В Россию вам возвращаться нельзя. Вы очень бледны. Может быть, пригласить врача?

– Я думаю, что не стоит. Мне надо просто отоспаться.

– Сон – лучшее лекарство, — закивал головой Фотиади – Но все же стоит подумать над тем, чтобы показать вашу голову медику.

– Швы мне уже наложили, но сказали, что возможно, есть сотрясение мозга.

– Ну так тем более, вам необходимо проконсультироваться у врача!

– Я подумаю, — пообещал Карелин.

На первое был суп с бараниной, на второе подали жаркое с овощами. Взглянув на кусок мяса, Роман почувствовал головокружение: перед глазами опять возникли кошмарные видения, и он отвернулся и зажмурился.

– Вам дурно? – спросил Фотиади.

– С вашего позволения я пойду к себе, — сказал Роман. – Прошу меня простить.

– Да-да, конечно. Может быть, все-таки послать за врачом?

– Нет, не надо. Я лягу спать.

– Если вам будет плохо, сразу скажите.

– Да, спасибо.

Роман с трудом дошел до своей комнаты и лег в постель. Голова гудела, тошнота стояла в горле. «Наверное, у меня на самом деле сотрясение, – подумал он. – Таблетку бы снотворного…» Дома он тайком иногда пользовался отцовским тазепамом, если после бурно проведенной ночи долго не мог заснуть. Но сейчас придется успокаиваться самому. Покрутившись в постели, Карелин, наконец, нашел своему телу оптимальное положение и начал медитировать, насколько позволяло головокружение. В конце-концов, его мысли стали прерываться, и он заснул.

Утром Карелина едва добудились к завтраку. Фотиади, встретив его в столовой, в первую очередь поинтересовался его самочувствием.

– Благодарю вас, мне уже лучше, — сказал Роман. Голова и впрямь, болела куда меньше, да и в целом он чувствовал себя отдохнувшим.

– Слава Богу, — ответил Фотиади и дал знак подавать завтрак.

– Я уже позвонил, кому следует, по вашему вопросу, — начал хозяин. – Пообещали посодействовать. Билет на самолет вам купят, разрешение на въезд в США сделают.

– Разрешение? Они же все время кричат о том, что у них свободная страна.

– Она свободная. Как клетка. В пределах клетки вы абсолютно свободны.

– Понятно.

– Дело в том, что еще десять лет назад все было проще. Но сейчас все боятся террористов, спецслужбы запугивают угрозами терактов, да и коммунистическая угроза… Поэтому введены очень строгие меры под предлогом отсева всяких нежелательных визитеров.

– К которым отношусь и я? – с горькой усмешкой спросил Роман. – Я же «коммунистическая угроза».

– Я думаю, мы утрясем этот вопрос.

– А я не мог бы остаться в Швейцарии?

Фотиади бросил на него внимательный взгляд.

– Боюсь, что остаться здесь вам будет еще труднее, чем попасть в Штаты. Швейцария — очень разборчивая страна. Они не хотят иметь дело ни с какими неблагонадежными личностями, в число которых, увы, мой друг, попали и вы. Меня уже уведомили о ваших приключениях. Боюсь что, войдя в конфликт со службой государственной безопасности, вы поставили жирную точку на возможности стать швейцарцем. Кроме того, подать заявку на получение гражданства можно только после непрерывного пребывания в этой стране на протяжении не менее чем десяти лет. А вас уже хотят выслать. Или вы должны жениться на швейцарке, прожить с нею не менее трех лет, при чем не менее года из этих трех — в Швейцарии.

При последних словах глаза у Романа загорелись. Фотиади заметил это.

– У вас здесь личный интерес? – спросил он.

Роман слегка покраснел.

– Да.

– Понятно. Все равно это не повлияет на решение властей выслать вас. Так что и этот путь бесперспективен.

– А я могу попросить политическое убежище?

– Сейчас это называется получить статус политического беженца. Теоретически можете. Но поскольку вы в конфликте с властями, то вряд ли вам его предоставят. Кроме того, вам надо будет представить доказательства того, что на родине вас преследуют за религиозные или политические взгляды. Вы сможете это сделать?

– Вряд ли.

– Ну вот.

– А я мог бы уехать в США со своей девушкой?

– Она швейцарка?

– Да.

– А вы с ней говорили на эту тему?

– Еще нет.

– Дело в том, что она может ехать, куда хочет. Если она согласится последовать за вами – ей никто не воспрепятствует. Но какое-то время вы будете жить раздельно, потому что до того времени, пока вся эта история не уляжется, вы будете находиться в Джорданвилльском мужском монастыре, а женщин в мужские монастыри на жительство не допускают. Если она согласится на это, то никаких проблем.

– Значит, мне нужно с ней встретиться.

– Разумеется. Я предоставлю вам эту возможность, но чуть позже. Давайте переждем хотя бы несколько дней. Вас ищут, да и вы нездоровы. Отдыхайте, восстанавливайте силы для встречи со своей швейцаркой.

После завтрака Роман походил по особняку. Дом, или точнее, дворец, в котором жил грек, был построен по чертежам английских домов восемнадцатого века. Длинные коридоры, гостиничное размещение комнат, большая кухня на первом этаже – такой оснащенности техникой позавидовал бы иной ресторан. Рядом с кухней располагались служебные помещения и комнаты для прислуги. На втором этаже жил Фотиади. Сам коллекционер довольствовался двумя комнатами, остальные помещения пустовали. Грек жил в таком огромном доме один. Побродив по дому, Роман вышел на крыльцо. К нему тут же подскочили доберманы и замерли в шаге от него, подергивая большими глянцевыми мочками мокрых носов. Карелин не то чтобы не любил собак… Он их побаивался. Поэтому при виде четвероногих охранников встал по стойке смирно. Те постояли, покрутили носами, настороженно фыркнули и умчались куда-то в глубь сада.

– Вам не следует их бояться, — раздался за спиной голос Фотиади. – Они очень хорошо воспитаны и никогда не нападут на человека без достаточного для этого повода. А вообще они довольно мирные.

– Вид у них угрожающий.

– О, да, с этим не поспоришь. Но они еще ни разу никого не покусали. Ну, как вам мое поместье?

– Красиво, — оценил Роман. – Места много. Вас не тяготит одиночество? Такой большой дом, и вы в нем один…

Фотиади улыбнулся.

– Пора бурной молодости прошла. Сейчас больше хочется тишины, созерцательности… Но вообще я – человек самодостаточный, всегда любил одиночество. Поэтому я не женился.

– И не жалеете об этом?

Грек пожал плечами.

– Это был мой выбор. И я всегда следую своему принципу: о собственных решениях не жалеть. Что сделано – то сделано.

– А если бы вы женились, и поняли, что не на той женщине, вы сохранили бы верность своему принципу?

Фотиади сначала задумался, потом усмехнулся.

– Вот поэтому я и не женился! – воскликнул он.

– А я следую другому принципу: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть, — сказал Роман.

– Каждый выбирает для себя то, что принесет ему наибольший душевный комфорт. Вам легче жить так, мне легче жить по-другому. Главное – не осуждать человека за другую позицию. А я пришел за вами, — неожиданно заговорил о другом Фотиади. — Хочу вам кое-что показать, если ваше здоровье позволяет вам.

– Я в вашем распоряжении.

– Идемте, — позвал Фотиади. – Я покажу вам свое хранилище.

Роман прошел следом за ним по коридору. Коллекционер остановился около одной из дверей, снял с шеи ключ и отпер её.

– Прошу вас, — он пропустил Романа вперед.

Карелин оказался в большой комнате, скорее даже зале, все стены которой были увешаны иконами и каким-то незнакомыми ему предметами, имевшими, судя по всему, отношение к религии. Здесь были золотые древние кресты, сосуды, какие-то странные предметы, назначение которых Роману было непонятно. Настоящий музей.

– Я выкупаю у частных лиц святыни восточного христианства, — пояснил Фотиади. – Представляете, их умудряются выставлять на аукционах. Вот здесь, — он показал на стеклянный куб, стоящий на высокой подставке, — святая глава мученика Христофора. Её хотели продать из-за золотого оклада.

Роман с недоверием посмотрел на округлую золотую, украшенную чеканкой и камнями шапку, увенчанную небольшим крестиком.

– Вы хотите сказать, что здесь голова человека?

– Именно. Голова человека, жившего почти тысячу восемьсот лет назад. Он принял мучения за исповедание христианства. Для верующих это великая святыня.

– А где голова-то? – не понял Роман.

– Она внутри этого ковчега. Видите вот эти маленькие створочки? Они открываются, и тогда можно увидеть лобную часть главы. Я сейчас покажу вам, чтобы вы имели представление.

Грек с величайшей осторожностью снял куб, переставил его на небольшой стол у стены и открыл створки. Роман увидел в проеме кость. В том, что это была кость, не возникало никаких сомнений. Но цвет и вид её был какой-то странный – она была желтая, словно из застывшего меда, полупрозрачная и совсем не страшная. Роман наклонился, чтобы получше рассмотреть её, и ощутил тонкий аромат свежести, как будто кто-то внес в комнату только что срезанный букет цветов.

– Что это? – спросил он. – Чем так пахнет?

– О, вы ощущаете божественный аромат, молодой человек. Этот запах неземного происхождения. Так Господь почтил кости Своего мученика, даровав им источать такое необыкновенное благоухание.

– Вы хотите сказать, что это череп так пахнет? – спросил шокированный Роман. «Да что они тут все, спятили, что ли?» — подумал он и тут же осекся, припомнив Гришанечку. Вдруг и этот грек тоже какой-нибудь блаженный?

– Именно, Роман, этот запах исходит от черепа, — с улыбкой, довольный произведенным эффектом, сказал Фотиади.

– И его ничем не мажут?

– Абсолютно ничем. Я и не смог бы этого сделать – глава заделана в ковчег так, что её невозможно извлечь, не повредив ковчега.

Карелин молчал. Он был потрясен еще больше, чем тогда, когда Гришанечка открыл ему его же мысли. «Этого не может быть, — думал он. – Но это есть! Я вижу это, ощущаю, могу прикоснуться… Это называется чудо. Да, это чудо»…

Фотиади накрыл главу кубом.

– А вот и Панагия. Теперь это самый ценный экспонат в моем хранилище.

Коллекционер подвел его к стеклянной витрине, укрепленной на стене, под которой висел уже знакомый Роману медальон. Ему показалось, что изображение как будто просветлело, стало более четким.

– Говорят, что того, кто подержит её в руках, и не будет иметь при этом корыстных мыслей, Матерь Божия благословит долгой счастливой жизнью. Так что, Роман, вам очень повезло, — сказал Фотиади. – Почему-то мне кажется, что у вас в жизни все будет хорошо.

– Я надеюсь, — ответил Роман. – А что будет с тем, кто возьмет её с корыстными целями?

– О, того ожидает суровое наказание свыше, — снисходительно улыбнулся коллекционер. — А вообще у этой реликвии очень странная судьба. Говорят, что она сама выбирает, кому быть её хозяином, точнее, хранителем. Она приходит туда, куда хочет и уходит оттуда, откуда хочет. Были даже самые невероятные случаи, когда тот, в чьих руках она оказывалась случайно, передавал её новому владельцу, но она каким-то образом спустя некоторое время возвращалась и оставалась у этого человека до его смерти или до того момента, когда она уже не могла более у него оставаться. Несколько раз она исчезала из поля зрения, её считали безнадежно утраченной, но наступало время, и Небесная Царица вновь являла Свой образ людям. Пару раз её пытались украсть, но обе попытки провалились. Она не дает себя в обиду. Первый раз воры вынесли её из ризницы, но внезапно лошади, на которых они думали бежать, взбесились и затоптали их. Второй раз один монах покусился на эту ценность и похитил её, но едва он переступил порог комнаты, в которой хранилась Панагия, как был поражен молнией и умер на месте.

– Это сказки, — изрек Роман.

– Кто знает, кто знает… Теория такова, что её создал сам апостол Лука. Не всю, конечно, а только изображение. Якобы он сам носил её на своей груди, чтобы всегда иметь перед глазами образ Господа и Его Матери. Это Панагия Элеусса, что в переводе с греческого означает «Всесвятая Милующая». Обрамление датируется примерно шестым веком нашей эры. Исследователи всегда были единодушны в том, что само изображение старше, некоторые указывают первый век, максимум – второй. Впервые она упоминается Евгарием Схоластиком наряду с саваном Христа в описании осады Ефесса, бывшей в 544 году от Рождества Христова. Трудно сказать, прикладывал ли апостол Лука к ней свою руку, возможно, что сейчас мы видим только более позднюю пропись… Но все равно – перед нами редчайший экземпляр древнего христианского искусства. Я очень долго ждал возможности приобрести её. Я, как вы, наверное, догадались, грек. А эта Панагия принадлежала Греческой Православной Церкви. Затем её передали в дар одному из русских царей, а он передал её Русской Православной Церкви. После революции, когда началось изъятие церковных ценностей, её тайно вместе с другими святынями вывезли из хранилища, и она оказалась за границей. И вот теперь она снова возвратится на свою историческую родину.

– Но она же у вас.

– Все эти предметы я завещаю Греческой Православной Церкви. После моей смерти они будут переданы греческому Патриарху.

– Как вы не боитесь держать это все у себя в доме?

– Мне некого бояться. Здесь охрана, собаки, сигнализация… Маловероятно, что сюда кто-нибудь сунется, — улыбнулся коллекционер. – Посмотрите, какие уникальные вещи здесь находятся. Такого вы не увидите ни в одном музее мира.

Карелин с интересом переходил от стенда к стенду. Даже ему, неспециалисту, было очевидно, какие древние экспонаты представлены в этом собрании. О некоторых предметах неизвестного для него назначения он спрашивал. Фотиади с достоинством, несколько красуясь своей осведомленностью, отвечал на его вопросы, обнаруживая потрясающие глубиной знания истории, а потом спросил сам:

– А вы, как я вижу, совсем, далеки от религии?

Роман пожал плечом.

– Вы же знаете, кем был мой отец. Какая религия? Хотя, как мне сказали, он был очень верующим человеком, воспитывать меня в вере он не мог. Это сразу же обнаружилось бы.

– Верно. Но теперь вас не надо воспитывать. Вы способны сами делать выводы.

– Я пришел к выводу, что верующие люди не просто темные необразованные старики, как я думал раньше… Их взгляды надо уважать. Но на данный момент я не в состоянии принять какое-либо религиозное учение. Хотя это все, сознаюсь, впечатляет. Но лично для меня этого недостаточно, чтобы стать верующим.

– Пути Господа неисповедимы, — сказал коллекционер. – Многие язычники становились христианами, наблюдая, как твердо исповедуют свою веру апостолы, и сами тут же шли на казнь, получая от Творца нетленные венцы. Кто знает, кем вы станете в дальнейшем, что с вами случится, как изменятся ваши взгляды на жизнь.

– Конечно, — согласился Роман скорее ради приличия, решив, что надо этот разговор заканчивать. – Я благодарен вам за экскурс, было очень интересно, но прошу меня простить: у меня разболелась голова.

– Ах, да. Конечно. Идемте. Вам следует лечь в постель.

Роман на самом деле почувствовал себя не очень хорошо. Он лег, ему удалось задремать, но примерно через час он проснулся оттого, что к его руке кто-то осторожно прикоснулся. Он открыл глаза и увидел рядом со своей кроватью пожилого человека в сером костюме с торчащими из нагрудного кармана дужками стетоскопа. Карелин не любил врачей, но деваться было некуда. Пришлось уважить заботу Фотиади.

– Вот ваш пациент, господин Шульце, — сказал грек. — Он получил удар бейсбольной битой по голове. Да еще у него, как видите, изодрано лицо.

Шульце, интеллигентного вида мужчина лет около шестидесяти, надел очки и внимательно осмотрел голову Романа.

– Как давно вы получили травму? – строго спросил он.

Роману пришлось напрячь память.

– Два дня назад.

– И вы не обратились к врачу?! Это непростительная безответственность, — поджал тонкие губы Шульце. – Вы знаете, чем это может закончиться? Если произошло кровозлияние в мозг, у вас может случиться инсульт!

Карелин от таких слов немного струхнул, но Фотиади поддержал его:

– Не ругайте его, профессор. Господин Карелин выполнял очень важное поручение, дело государственной важности, можно сказать. У него не было времени заниматься здоровьем.

– Если обойдется всего лишь сотрясением, то можно сказать, что молодой человек родился в рубашке, — ответил Шульце и продолжил осмотр. Попросил показать язык, посветил фонариком в глаза, послушал сердце, долго мял сильными пальцами живот, так что Роману было больно.

– Вас беспокоит тошнота, рвота, головокружение? — наконец, спросил он.

– Бывает.

– Угу… В глазах не двоится, не темнеет?

– Было пару раз.

– Шум в голове, в ушах?

– Есть.

– Постоянный?

– Нет. Начинается, если я долго на ногах.

– Что еще вас беспокоит?

– Головная боль приступами, особенно, если нагнуться. Заснуть тяжело.

Профессор кивнул.

– Кто наложил вам швы?

– Обратился в «Скорую».

– Вам предлагали остаться в больнице?

– Да. Но я не остался.

Карелин ожидал, что Шульце спросит, почему, но тот, видимо, был удовлетворен рассказом грека о деле государственной важности и ничего не стал спрашивать.

– Господин Фотиади, я настаиваю на обследовании вашего подопечного в моей клинике. Необходимо сделать рентген, чтобы определить наличие трещин в черепе и смещение шейных позвонков. Я почти уверен в том, что мы имеем дело с сотрясением мозга. К сожалению, в домашних условиях поставить точный диагноз невозможно. Кроме того, у него расшатана нервная система. Полагаю, что это результат пережитого стресса.

Фотиади посмотрел на Романа и развел руками:

– Надо ехать.

Карелин тяжело вздохнул и стал одеваться. Надо, так надо.

Романа отвезли в какую-то клинику, где, едва он переступил порог, его усадили на кресло на колесиках, и молодой человек в медицинской форме стал возить его по кабинетам. К немалому облегчению Романа и, как ему показалось, разочарованию Шульце, было диагностировано сотрясение мозга второй степени без травм черепа и позвоночника.

– Я назначаю вам, молодой человек, успокоительное, болеутоляющее и препараты, улучшающие работу головного мозга. И полный покой три дня. Никаких поездок, никаких стрессовых ситуаций, никакого телевизора и никакой музыки, — строго выговаривал профессор Роману. — Вы курите?

– Нет.

– Отлично. Кофе пить нельзя, от алкоголя тоже следует воздержаться. Ничего тонизирующего и возбуждающего. Никакого спорта, ездить на машине тоже нельзя, ходить медленно, не прыгать и беречь голову от ударов. Сон, теплые ванны на ночь, как можно больше лежать и два раза в день прогулки по саду, по полчаса для начала. Постарайтесь отвлечься от пережитого. Если вы хотите, то позднее я запишу вас на прием к психоаналитику.

– Посмотрим, — ответил Роман.

– Что касается мелких ссадин на лице, то некоторые уже хорошо зажили, их лучше не трогать. А свежие надо обработать антисептиком, что я сейчас и сделаю, с вашего позволения.

– Я опять буду ходить в зеленых пятнах? – спросил Роман.

– О, нет, — заверил Шульце. — Это бесцветный препарат. Специально для открытых участков тела. Будет щипать, но вы ведь потерпите?

Романс кривил губы и подставил лицо под пластиковую трубочку распылителя.

– Через три дня я навещу вас и проверю ваше состояние, — пообещал Шульце через минуту, пряча септик в саквояж. – Очень прошу вас выполнить мои рекомендации.

– Я постараюсь, — ответил Роман, морщась: ранки на лице пощипывало.

– Я совершенно серьезен, молодой человек, — настойчиво повторил профессор. – Поймите простую вещь — сотрясение мозга — очень опасное заболевание.

– Я понял, — ответил Карелин.

– Сейчас вас отвезут домой. Надеюсь, когда мы увидимся в следующий раз, ваше состояние улучшится.

Когда Роман вернулся в особняк Фотиади, грек подробно расспросил его о результатах обследования. Карелин терпеть не мог лечиться и всегда считал, что рекомендациями медиков можно пренебрегать. Фотиади, видимо, по выражению его лица понял это.

– Придется вам послушаться профессора, господин Карелин. Господин Шульце не любит непослушных пациентов. Мигом назначит вам уколы, — сказал он.

Роман сдался. Аргумент в виде шприца был очень весомым. Покой так покой. Все равно торопиться теперь некуда. Он хотел позвонить Еве, но потом подумал, что пусть его приезд будет сюрпризом для неё, и провел следующие три дня в тишине и относительном покое. Фотиади сопровождал его на прогулках по парку, показывая свои угодья. На вскидку в его распоряжении было не менее трех гектар земли, которые частично были заняты посадками, частично отведены под лужайки. В глубине парка стояла конюшня с двумя лошадями, что очень обрадовало Романа. Ездить верхом ему сейчас было нельзя, и он надевал на одну лошадь уздечку и гулял с ней по парку, как с собакой, получая от общения с животным не меньше удовольствия, чем от верховой езды.

Профессор пришел проведать своего пациента, как и обещал, на третий день. Еще раз осмотрев Романа, он удовлетворенно кивнул.

– Больной идет на поправку. Это очень хорошо. Вас больше не тошнит?

– Нет. И голова тоже перестала болеть. Почти перестала.

– Отлично. Еще неделька такой жизни, и я могу быть за вас спокоен. Вы принимаете препараты, которые я вам прописал?

– Да.

– Я слежу лично за тем, чтобы он вовремя принимал лекарство, — вмешался в разговор Фотиади.

– Это обнадеживает, — все так же строго сказал Шульце. – Я разрешаю вам с завтрашнего дня увеличить время прогулки вдвое. С активностью будьте поосторожней. Помните о том, что вам необходимо беречь голову.

– А верхом можно ездить? – с надеждой в голосе спросил Роман.

– Нет. Хотя бы потому, что есть риск падения. Придется потерпеть. Ну что ж, наша следующая встреча состоится через пять дней. Всего вам хорошего.

– Зануда, — фыркнул Карелин, когда за профессором закрылась дверь.

– Что вы сказали? – переспросил Фотиади, подумав, что не расслышал сказанного Романом.

– Я сказал «До встречи», — не моргнув глазом, ответил тот.

Кажется, еще никогда в жизни Роман не чувствовал себя так беззаботно. Он спал, сколько хотел, гулял, проводил время в блаженном лежании на кровати. Никто ничего от него не требовал, никуда не надо было торопиться. Все складывалось наилучшим образом. Фотиади сообщил ему, что скоро будет готово разрешение на въезд в США. Эта новость вдохновила Романа на новые подвиги: он при помощи бараньих ребрышек втерся в доверие к доберманам господина Фотиади – Мастеру и Флёге. Грозные внешне собаки оказались вполне дружелюбны и были не прочь поиграть с Романом в свободное от «службы» время. Хозяин не возражал против общения своих питомцев с гостем и даже посмеивался, глядя, как вполне взрослый мужчина валяется по земле и рычит, пытаясь отобрать у собак палку. Мастер и Флёге выматывали Карелина полностью, но сами при этом хоть и вываливали горячие языки на сторону, сохраняли еще значительный запас сил и готовы были играть сколько угодно долго. Роман был так очарован этими грациозными и в то же время сильными созданиями, что как-то, умаявшись возней с ними, сказал:

– Устроюсь, женюсь и заведу добермана.

– Роман, вы ребенок, — как приговор, изрек в ответ Фотиади. – Большой избалованный ребенок. Сколько вам лет?

– В марте будет двадцать восемь.

– О! – качнул головой грек. – Да, вам пора жениться.

– Кстати, господин Фотиади… Раз уж речь зашла о женитьбе – мне бы хотелось повидаться со своим «личным интересом», как вы выразились.

Грек окинул Романа хитрым взглядом, от которого тот слегка покраснел.

– Я думаю, что на этот счет вам следует посоветоваться с Шульце. Если он вам разрешит, то я тем более не против и готов помочь. Он ведь сегодня должен был навестить вас?

Профессор пришел после обеда. Осмотрев рану на голове, он снял швы, померил давление, послушал сердце.

– Ну что, молодой человек? Готов спорить, что вы чувствуете себя здоровым.

– Да, — подтвердил Роман.

– А это не так. Восстановление после такой травмы в среднем занимает месяц. То есть еще две недели вам следует принимать лекарство и ограничивать свою активность. Гулять можете, сколько хотите, но спортом вам заниматься пока нельзя.

– Профессор, а вы отпустите меня к девушке? – спросил Роман.

Шульце смерил его оценивающим взглядом.

– К девушке вам рановато. Но если вам уж так хочется… Придется отпустить. Но, прошу вас — не переусердствуйте.

Роман покраснел и расхохотался.

– Не вижу ничего смешного, – обиженно отрезал Шульце. – Повысится давление, — он погрозил Карелину пальцем, — и вам опять будет плохо.

– Я понял, — кивнул тот.

– Завтра я вас отпущу! – шепнул Фотиади, когда Шульце вышел из комнаты.

Грек сдержал свое слово. На следующий день после обеда Роману предоставили автомобиль с водителем и охранником, и он наконец-то смог отправиться в Бруг.

По прибытии в город им пришлось немного поколесить по улицам – Карелин не знал адреса Евы. Пришлось обратиться к полицейскому, который указал им правильный путь. Через десять минут Роман увидел знакомые витрины, и за окном мелькнул тоненький силуэтик в костюме стюардессы.

– Это здесь, — сказал он. Охранник собрался было идти за ним, но Роман его остановил.

– Проводите меня до дверей, в магазин идти не надо. И можете ждать меня в машине. Я часа на два как минимум.

Дойдя до магазина, Роман подождал, пока охранник вернется в машину, и открыл дверь. С прыгающим от волнения сердцем он вошел в магазин. Ева что-то показывала покупательнице. Карелин не стал мешать и сделал вид, что рассматривает товар на витрине у стены.

– До свидания, фрау Риц, — услышал, наконец, он, как Ева прощается с покупательницей.

– До свидания, фрейлейн Ланген.

– Благодарю вас за покупку. Приходите к нам на следующей неделе, у нас появятся новинки.

Звякнул колокольчик на двери, легкий стук каблучков послышался за спиной.

– Чем я могу вам помочь?

Роман выдержал паузу – слишком уж широкая улыбка была у него на лице – и чуть справившись с эмоциями, повернулся к Еве.

Первое, что он отметил – у неё очень грустные глаза. Голубые, словно кусочек неба, и как будто светящиеся какой-то бездонной грустью. Она была так поглощена своим горем, что даже не сразу осознала, кто перед ней. А потом ахнула и бросилась ему на шею:

– Роман!

Она целовала его лицо, его руки и плакала.

– Ева, Ева… — он почувствовал себя неловко от такой реакции девушки на его появление.

– Не надо плакать, Ева. Не надо.

Он взял её теплые подрагивающие ладошки и прижал к своим губам.

– Ты… ты не звонил, — заикаясь, — проговорила Ева. – Я думала, что…

– Я не мог позвонить.

– Ты жи-во-ой… — простонала она, поднимая на него залитое слезами лицо.

– Живой, только, кажется, получил сотрясение мозга.

– Тебя ранили?

– Нет, ударили битой, — Роман наклонился и показал ей затылок. Ева ахнула, закрыв лицо руками, у неё из глаз опять брызнули слезы.

– Мой дорогой, что они с тобой сделали…

– Теперь все позади. Я все сделал.

– Все? – Ева сначала немного недоверчиво посмотрела на него, но по его взгляду поняла: это правда.

– И теперь что ты будешь делать?

– Для начала я хотел бы подняться наверх…

Ева заулыбалась, заперла двери магазина и, махнув рукой, поманила его пройти в уже знакомую дверь. Едва переступив порог спальни, Роман сгреб девушку в охапку и, целуя, повлек на постель. На ходу они срывали друг с друга одежду, расшвыривая её по всей комнате. Предостережения доктора Шульца были напрочь забыты.

Роман лежал на постели, обнимая Еву. Её голова покоилась у него на груди. Девушка задумчиво водила пальчиком по его ключице.

– Ну что ты затихла? — спросил Роман.

– Я слушаю, как стучит твое сердце.

Он вздохнул и посмотрел на часы.

– Ты опять уйдешь? – спросила Ева.

– Я хотел с тобой поговорить. Обстоятельства сложились так, что после всего мне придется уехать в Америку на год или два. Ты поедешь со мной?

– С тобой в Америку? – она приподняла голову и посмотрела на него с легким удивлением.

– Да. Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной. Ах, да, я не с того начал, — спохватился он, видя её замешательство. – Выходи за меня замуж.

– Ты делаешь мне предложение?

Роман утвердительно кивнул. На какой-то миг ему показалось, что Ева опять заплачет, но девушка совладала с собой.

– Ты согласна?

– Это не шутка? – она не верила ему.

– Мне не до шуток. А потом, такими вещами не шутят.

– Прости, пожалуйста… Я не хотела тебя обидеть.

– Лучше ответь мне: ты согласна стать моей женой?

Ева посмотрела ему в глаза, словно хотела увидеть в них ответ на какой-то свой вопрос.

– Я люблю тебя, — тихо сказала она. – Я выйду за тебя замуж.

– А я люблю тебя, — прошептал Карелин. – Сильно-сильно… И хочу быть с тобой всегда. Мы поедем в Штаты, а потом я добьюсь получения гражданства в Швейцарии, и мы вернемся сюда. И ты будешь заниматься своим магазинчиком. Хотя нет, ты будешь воспитывать детей. А магазинчиком займусь я.

– Ты же ничего не понимаешь в косметике! – засмеялась Ева.

– Ничего, научусь.

– О, ты мой герой! – она взяла его за волосы и покачала его голову. Роман охнул от боли.

– О, прости! Я забыла! – воскликнула Ева. – Тебе очень больно?

– Нормально! Скажи мне, как у вас тут происходит женитьба.

– Ты иностранец, я не знаю, как в этом случае регистрируют брак.

– Я узнаю и скажу тебе.

– А ты сейчас уйдешь?

– Да. Не сейчас, чуть попозже. Надеюсь, ты не откажешь мне в чашечке кофе?

Они никак не могли расстаться. После кофе они каким-то образом опять оказались в постели, свидание грозило затянуться, но внезапный приступ головной боли остудил пыл Романа. Он, зажмурившись, плюхнулся на подушки и прижал обе ладони к голове.

– Роман, Роман, тебе плохо? – испугалась Ева.

– Ничего, сейчас пройдет. Доктор говорил, что такое может быть… Не надо было пить кофе. Давление подскочило.

– Тебе надо успокоиться и полежать.

Ева приоткрыла окно, вернулась к Роману, села рядом и стала потихоньку гладить его по вискам.

Голова успокоилась только через полчаса. Пора было уезжать. Карелин с тяжелым вздохом попрощался с Евой, ему на самом деле не хотелось расставаться с очаровательной швейцаркой. Она смотрела на Романа с такой любовью в глазах, что у него начинало щемить сердце всякий раз, когда он ловил её взгляд.

– Ну, так ты поедешь со мной в Штаты?

– Поеду, — просто ответила Ева. – А ты вернешься?

– Я вернусь, — пообещал он. – Теперь я точно вернусь.

– Возвращайся, Ро-оман! – нараспев сказала она и притронулась пальчиком к его носу. Карелин легонько куснул её за палец, она отдернула руку и засмеялась.

– Я буду ждать, — сказала она.

Роман вернулся в Берн окрыленный. Фотиади посмотрел на него, пряча улыбку, выслушал соображения по поводу женитьбы и сказал:

– Боюсь, у вас не получится. Потому что вам придется для регистрации брака привезти ряд документов из России. Кроме того, по туристической визе вам не разрешат жениться. Но! – он поднял вверх указательный палец. – Вы сможете зарегистрировать брак в США. В некоторых штатах эта процедура очень проста. Власти Швейцарии в обязательном порядке признают ваш брак действительным. Это упростит вам жизнь. Я понимаю так, что ваша подруга согласилась лететь в Штаты?

– Да.

– Ну что ж, пользуясь случаем, поздравляю вас с окончанием холостяцкой жизни. Мне кажется, что у вас сложится. Свидание прошло более чем успешно, судя по вашему довольному виду.

Роман хмыкнул. Грек не стал развивать тему и приказал подавать ужин, что было очень кстати – после дневных развлечений Карелин чувствовал сильный голод. Коллекционер только едва заметно улыбался, наблюдая, как его гость поглощает яичницу с брынзой.

– Ангела, — обратился Фотиади к горничной, — у вас есть что-нибудь мясное?

– Да, господин, — ответила горничная. – Есть свиные отбивные, есть баранина на ребрышках.

– Подайте господину Карелину и того, и того. И обязательно как следует разогрейте.

– Да, господин.

Роман смутился, но Фотиади, желая ободрить его, сказал:

– Вы молоды, вам требуется много энергии. В вашем возрасте еще можно и даже рекомендуется есть на ночь мясо.

Карелин посмотрел на него – легкая улыбка скользила по губам грека. Видимо, на него нахлынули воспоминания молодости.

После ужина Карелин вернулся в свою комнату несколько усталым, но полностью удовлетворенным. Чего еще надо мужчине? Он плюхнулся в кресло, включил телевизор. Советских каналов, естественно, не было. Зато показывали какой-то неплохой боевик. Досмотрев его, Роман выключил телевизор, потянулся, ощущая приятную тяжесть в желудке, и вдруг подумал, увидев свое отражение в зеркале: «Так и пузо вырастет. Стану толстым и ленивым, как кот, буду покрикивать на детей, пить пиво по вечерам в местном баре и слушать болтовню соседей. А там и старость придет…» С этими мыслями, все еще бредя встречей с Евой, он заснул.

Карелин сам не понял, почему он проснулся среди ночи. Он открыл глаза и несколько минут смотрел в темный потолок, пытаясь вспомнить, что разбудило его. В особняке стояла тишина, но в этой тишине присутствовало что-то тревожное, заставлявшее сердце биться быстрее. И вдруг он вспомнил. Он проснулся от лая. Это был голос Мастера, Роман уже научился различать доберманов по голосам. Это Мастер брехал на кого-то, озлобленно, с придыханием, переходя на рык. Но почему он так внезапно замолчал? И почему никто не проверяет, что случилось? Карелин, стараясь не шуметь, встал с постели, подошел к окну и увидел, что фонари, освещавшие по ночам подъезд к дому, не работают. Дрожа от ночной прохлады, Роман быстро оделся. Лучше перестраховаться. Он опять посмотрел в окно и, к своему ужасу, увидел странную темную фигуру, перебежавшую дорожку и скрывшуюся в тени. Теперь можно с уверенностью сказать – что-то происходит. Собаки молчат, кто-то, таясь и пригибаясь, бегает по саду… И эта тишина. Что делать? Фотиади спит в соседней комнате. Надо как-то сообщить ему о случившемся. Почему молчит охрана? И тут Роман понял – охрану перебили. Собак, наверное, тоже. Вот почему так неожиданно резко умолк Мастер. Он нашел сотовый и позвонил на номер Фотиади Не отвечает. Что же делать? Роман походил туда-сюда по комнате, потом осторожно повернул щеколду, прячась за стенкой, толкнул рукой дверь и прислушался. Вроде тихо. Он проскользнул в коридор. Дверь в комнату грека приоткрыта. Карелин опять прислушался. Сначала было тихо, но потом до него донесся едва слышный слабый стон. Роман на корточках прокрался в комнату коллекционера и едва не споткнулся о его тело, распростертое на ковре. Карелин наклонился к нему.

– Господин Фотиади!.. Господин Фотиади! – зашептал он.

– Роман… — едва слышно отозвался тот. – Бегите, Роман, вас тоже убьют…

– Они пришли за Панагией?

– Да… Спасите её, Роман… деньги… Я не перевел… Она наказала меня…– это были последние слова грека. Он затих, его голова безжизненно запрокинулась назад. Карелин пошарил у него на груди, нашел ключ от хранилища и снял его. Вдруг в коридоре послышались приближающиеся шаги. Роман метнулся в сторону ванной комнаты, лег на пол и залез под ванну, благо, она была на довольно высоких ножках. Он слышал, как кто-то вошел в комнату Фотиади, несколько раз мелькнул луч карманного фонарика. Человек ходил по комнате, открывая ящики комода и дверцы шкафов. «Он ищет ключ!» — понял Роман. Тут шаги приблизились к ванной, дверь открылась. Роман увидел ноги в черных кожаных ботинках. Советских ботинках. Он замер, стараясь даже не дышать. Ему казалось, что даже его сердце колотится слишком громко, и что его услышат. Человек рылся в тумбочках, поочередно открывая каждый ящик. «Только бы он не заглянул под ванну!» Через пять минут ночной визитер ушел. Роман слышал, как он спускается по лестнице на первый этаж. Карелин выбрался из своего убежища и галопом помчался к хранилищу. Толстые мягкие дорожки милостиво гасили звук его шагов. На ощупь Роман вставил ключ в замок, открыл дверь и бросился к саркофагу с Панагией. Он аккуратно снял стекло, взял Панагию и хотел сначала положить её в карман, но потом, побоявшись потерять, надел её на шею. «Ну, охраняй меня, если ты такая необыкновенная!» — мысленно обратился он к Панагии и выглянул в коридор. Никого не видно, но кто-то быстрыми шагами поднимается по лестнице. Роман вынырнул из хранилища, запер дверь и, стараясь производить как можно меньше шума, нырнул обратно в свою комнату. Он услышал довольно громкие удары по двери хранилища. Видимо, грабитель пытался вскрыть её подручными средствами. Карелин посмотрел в окно. Да, здесь высоко. Потолки в особняке почти по четыре метра. Он потрогал гардины. Ткань слишком плотная, крепко связать такую не получится. Но есть и другой вариант. Под окнами второго этажа проходит небольшой карниз. Можно попробовать по нему добраться до балкона, а с балкона спуститься на землю по сетке для плюща. Роман открыл окно и не удержал створку – она громко ударилась о стену, стекло разбилось, и осколки посыпались вниз. Боясь, что звон разбитого стекла может привлечь грабителя, Карелин выбрался на карниз и, прижимаясь телом к грубым камням, цепляясь пальцами за неровности, осторожно передвигая ноги, медленно пошел в сторону балкона, думая о том, услышал ли его грабитель и кинется ли он в погоню. Но даже эти мысли занимали его не так, как боязнь сорваться. Карниз был шириной сантиметров сорок, но этого все равно было мало, чтобы Роман чувствовал себя на нем уверенно на семиметровой высоте под порывами ветра. Несколько раз он останавливался и думал, а не спрыгнуть ли вниз? Но земля казалась такой далекой, что каждый раз сердце замирало от вида пропасти под ногами, его охватывал страх покалечиться, и он продолжал свой путь. К его удивлению, ему удалось преодолеть расстояние до балкона незамеченным. Роман перебрался на каменные перила, спрыгнул на балкон, немного отдышался, подождал, пока пройдет дрожь в ногах, и стал искать сетку. Она была рядом, только не внушала доверия, уж очень ненадежной она казалась. Роман прикинул вес плюща, плетущегося по ней. Растение очень раскидистое, летом наверняка очень тяжелое. А сейчас, зимой, плющ сильно высох, фактически превратился в солому. По идее, должна выдержать. И он перелез через перила. Когда он ставил ногу на сетку, что-то цокнуло о мраморный пол. Роман обернулся и увидел, что из открытого окна высунулся человек. И в туже секунду Роман увидел вспышку – выстрел. Он машинально пригнулся, и услышал, как свистнула пуля где-то над головой. «Они на самом деле свистят!» — мелькнуло у него. И тут же его нога сорвалась с сетки, и он, изо всех сил цепляясь за жесткие стебли плюща, обдирая ладони, покатился вниз. Роман разжал руки метрах в двух над землей и упал на спину. Первые несколько секунд он не мог дышать от удара, обожженные скольжением руки горели и саднили. Но надо было бежать! Он вскочил и кинулся в глубь сада. Через несколько метров на своем пути он увидел что-то черное, валяющееся на земле. Это было тело одного из доберманов. Роман перепрыгнул через него и помчался по дорожке дальше, туда, где среди рододендроновых деревьев находилась маленькая калиточка. Здесь была невысокая каменная ограда, перелезть через которую не составляло труда. Скорей всего, те, кто напал на Фотиади, воспользовались именно этим путем. Роман с разбега преодолел ограду и тут же столкнулся с человеком, стоявшим рядом со стеной. Они сцепились и покатились по земле. Страх смерти придавал Роману сил. Ему удалось стряхнуть с себя противника и от всей души пнуть его ногой в живот. Тот крякнул и застыл на земле в позе эмбриона.

Карелин бежал по тропинке в сторону дороги. Затеряться хоть где-нибудь! Ночь, не работают магазины… В центре города, скорей всего, открыты супермаркеты. Надо попробовать попасть туда, ведь с толпой проще слиться. Дважды он останавливался и оглядывался – погони не было. Вдруг прямо перед ним вспыхнули красные и синие огни. Роман, ослепленный их светом, остановился. Это была полиция.

– Пожалуйста, остановитесь и приготовьте документы для проверки! – сказал из темноты невидимый полицейский. Карелин, прикрывая глаза ладонью, смотрел на машину. От неё отделилась фигура и направилась к нему. Полицейский на всякий случай держал руку на расстегнутой кобуре.

– Не стреляйте, — сказал Роман. – Вы должны поехать в дом господина Фотиади. На него кто-то напал. Там перестреляли всю охрану и собак.

– Откуда вы это знаете? – спросил полицейский.

– Я… Я жил у него несколько дней. Сейчас мне пришлось бежать через окно. В меня стреляли.

– Покажите ваши документы.

Роман протянул ему паспорт.

– Карелин Роман? – переспросил тот, посмотрев имя.

– Да.

– Русский?

– Да.

– Эй, Уве, — обратился полицейский к напарнику. – Похоже, мы задержали того русского, который сбежал из госпиталя в Вильдегге. Господин Карелин, вы должны проследовать за мной в машину.

– Я не сделал ничего плохого! – попробовал защититься Роман.

– Наше дело – доставить вас в участок. А что вы натворили – будет разбирать национальная служба безопасности.

– А если я откажусь?

– Этим вы сильно осложните себе жизнь. Руки, пожалуйста! – и полицейский защелкнул у него на запястьях наручники. — Пройдите в машину.

– Я – иностранный гражданин! Вы не имеете права надевать на меня наручники!

– В машину! – повторил полицейский таким тоном, что Карелин понял – лучше не сопротивляться. Он подчинился. Сейчас лучше иметь дело с полицией, чем с согражданами. По крайней мере, его не попытаются убить.

– Уве, выйдем-ка на минуту, — сказал вдруг полицейский, задержавший Романа. Они вышли из машины и начали о чем-то говорить, так тихо, что Карелин не мог их слышать, а со скованными руками не было возможности открыть стекло или дверь. Минут через пять полицейские вернулись в машину. Карелин отметил, что оба выглядят мрачными. Первый полицейский завел автомобиль, и они поехали по шоссе.

Роман ожидал, что его повезут в Берн, ведь они находились всего в паре километров от черты города. Но неожиданно машина свернула на какую-то ветку и довольно быстро покатила по шоссе.

– А куда вы меня везете? – спросил Роман.

– В Вильдегг.

– Почему в Вильдегг?

– Потому что сбежали вы оттуда.

Роман замолчал. Его не покидало ощущение, что они движутся не в том направлении. Он пытался припомнить дорогу из Вильдегга. Нет, определенно, это не та трасса. Может, это какой-то более короткий путь? Беспокойство все сильнее овладевало им. Наконец, когда машина километров через десять остановилась на обочине, он уже не сомневался – везли его совсем не в Вильдегг и ни в какой не в полицейский участок. Да и полицейские ли это? Тот, который арестовал его, вышел из машины. Он кого-то ждал. Уже было понятно, что он что-то задумал. Уве несколько мгновений наблюдал за напарником, а потом повернулся к Карелину и тихо сказал:

– Слушай, парень… Мы с тобой сейчас выйдем из машины, я сниму с тебя наручники, и ты беги без оглядки. Он хочет сдать тебя русским.

– Ага, а вы пристрелите меня в спину?

– Даю слово, я стрелять в тебя не буду. Я не зверь.

Уве вышел из машины, открыл заднюю дверцу, выпустил Романа, снял с него наручники и, взяв под руку, повел к кустам на обочине.

– Эй, вы куда? – окликнул их первый полицейский.

– Ему нужно в кустики.

– Глаз с него не спускай!

– Не учи. Сам знаю.

Когда они отошли от машины метров на десять, Уве отпустил Романа.

– Держи, — Уве протянул Роману паспорт.

– Спасибо.

– Ударь меня, — сказал полицейский. Карелина не пришлось просить дважды. Он нанес полицейскому удар в челюсть и, не оглядываясь, побежал в лес.

Начинало светать. Роман шел по лесу, стараясь держаться дороги. Возвращаться в Берн нельзя. Куда бежать? В Бруг к Еве? Они могут найти его и там. И тогда Еву тоже убьют. Нет, к ней нельзя. Фотиади мертв, деньги он не перевел. Хотел просто заполучить Панагию? Роман вспомнил предание, о котором ему говорили и Владыка Стефан, и сам Фотиади. Фотиади держал Панагию в руках, но его убили. Может быть, предание верно? Куда бежать? Сдаться полиции? Его отправят в Россию. Уехать обратно во Францию? Виза заканчивается через три недели. Все равно придется уезжать домой. Попробовать махнуть в США, а оттуда в Мексику? Что там делать в этой Мексике… Ева. Роман остановился. Он никогда больше не увидит Еву. Он обещал, но он не придет. Что же делать? Ева завладела его сердцем с первой встречи, мысли о том, что, скорее всего, им больше не суждено увидеться, причиняли невыносимые муки. И было стыдно перед Евой за обман, пусть невольный, но она же не узнает об этом! И будет думать, что он предал её, будет переживать и плакать. Или еще хуже, будет ждать его всю оставшуюся жизнь и лишит себя семейного счастья. Роман вздохнул. Позвонить бы ей, предупредить, но кто знает, не наведет ли он этим звонком на неё своих преследователей? «Если уже не навел», — вдруг с ужасом подумал он. Вполне могло быть и так, что КГБ-шники уже навестили девушку, и тогда… Роман усилием воли отогнал от себя эти мысли. Он остановился, осмотрелся и понял, что ушел далеко от дороги. Покрутившись на месте, он обнаружил, что потерял ориентир. Деревья вокруг были высокие, небо все розовое и определить, где восток, не представлялось возможным. «Подожду, пока рассветет полностью, и сориентируюсь по солнцу», — решил Роман. Он присел на корточки, прислонившись спиной к стволу дерева. Было прохладно. «Разжечь бы костер… Хотя нет, огонь могут заметить. Я опять в лесу… Все началось сначала». Внезапно совсем рядом за спиной хрупнула веточка. Карелин вздрогнул и поднялся. Его обдало какой-то отвратительной вонью, он попятился, уперся спиной в другое дерево и замер. Прямо на него из-за сосны вышел огромный бурый медведь. Зверь смотрел на Романа маленькими свинячьими глазками и жадно внюхивался. «Сейчас же зима…шатун?!» Карелин много раз слышал и читал о том, что при сильном страхе у человека на голове могут шевелиться волосы. Сейчас он понял: это не образное выражение. Он чувствовал, как по коже головы словно проходят волны, и волосы на самом деле шевелятся. Роману и раньше приходилось пару раз видеть медведя достаточно близко, но он был вооружен и находился в компании охотников, готовых в любую минуту оказать помощь. Сейчас же зверь, способный одним ударом своей лапы оторвать ему голову или переломить позвоночник, стоял буквально в трех метрах от него, безоружного и совершенно беззащитного. «О, Господи!» — Роман чувствовал, как от страха холодеет тело. Кажется, даже сердце замедлило свои удары. Медведь хрюкнул и подошел еще ближе. Воняло от него ужасно – тухлятиной, пометом, грязной шерстью, еще чем-то. Убежать от медведя невозможно — он может и лошадь догнать. Лезть на дерево тоже нет смысла – достанет и там. «Это моя смерть, — подумал Роман. – В образе тупой всежрущей скотины…Боже Ты мой, только не так… ну только не так… Не куском мяса… Я ведь для него просто кусок мяса!» Медведь подошел практически вплотную и с интересом обнюхивал Романа, едва не теряющего сознание от страха. Он ждал смертельного удара, и это ожидание было мучительней всего. Роман смотрел в маленькие, ничего не выражающие глазки и не мог отвести от них взгляд. А медведь все нюхал и нюхал его одежду, а потом приподнялся на задних лапах и потянулся гадкой вонючей мордой прямо к его лицу. Роман отвернулся от зловонного дыхания. Его трясло так, что стучали зубы. Страшен был даже не сам факт смерти, а то, что ему предшествует: дикая боль от когтей, раздирающих тело. Неожиданно до Романа дошло, что он машинально теребит пальцами в кармане куртки что-то шуршащее. Он вспомнил – это была та самая шоколадная конфета, которую он припрятал в вильдеггской больнице. Он снял с неё бумажку и медленно, чтобы не спровоцировать медведя, вытащил руку из кармана. Зверь втянул воздух, учуял конфету и потянулся носом за его кулаком, в котором она была зажата. Роман, боясь, как бы медведь не схватил его за руку, осторожно кинул конфету подальше от себя. Медведь чуть помедлил, с сопливым сопением вдыхая воздух, развернулся и неторопливо пошел искать угощение, затерявшееся в жухлой листве. А Карелин, стараясь не шуметь, на подкашивающихся ногах двинулся в другую сторону, чувствуя, как по спине стекают струйки пота. Отойдя метров на двадцать, он побежал так быстро, как только мог.

Показавшееся над лесом зимнее сероватое солнце указало ему нужное направление. Через полчаса ходьбы он, совершенно обессиленный, вышел к шоссе, ведущему в сторону Цюриха, и присел на отбойник. Идти дальше он не мог. Даже если бы сейчас из леса выскочил бы этот медведь, он не смог бы сделать ни шагу. Минут через десять показался серый «Опель». Роман махнул рукой, машина остановилась. За рулем сидела женщина лет сорока пяти.

– Эй, тебе куда? – крикнула она Роману.

– Туда же, куда и вам, — ответил тот. Женщина приглашающее махнула рукой. Очень скоро Роман заметил заинтересованные взгляды, которые она бросала на него, особо и не пытаясь их скрыть. Посадив в машину молодого смазливого парня, она, видимо, надеялась интересно провести время. У Карелина даже заболела голова – ну сколько же можно, проблема за проблемой? Когда они доехали до какого-то придорожного отеля, женщина сказала:

– Я пойду, сниму номер.

– Извините, леди, — ответил Роман. – Я не смогу отблагодарить вас.

Она обиделась и посмотрела на него довольно злобно.

– Я тебя напрасно везла?

– Извините, — еще раз сказал Роман. – Я не могу.

– Ты что, голубой? – спросила она.

Карелин не ответил, вышел из машины и двинулся дальше по дороге пешком. Примерно через километр его нагнал огромный бензовоз и, поравнявшись с ним, начал притормаживать.

– Эй, парень, в ногах правды нет! – окликнул его водитель через опущенное стекло двери. – Садись, подвезу.

– Спасибо, — поблагодарил Роман, залезая в высокую кабину.

– В свое время сам намотался по дорогам… И таких бедолаг, как ты, стараюсь подвозить. Тебе куда?

– Мне вообще-то в Цюрих.

– Ну и занесло тебя, браток! Я еду немного в другую сторону, высажу тебя на повороте в Ольтене.

– Меня устроит и это.

– Ты что, из леса? У тебя в волосах иголки торчат.

Роман стряхнул рукой мусор с головы.

– Да.

– Не спрашиваю, как ты туда попал.

Роман промолчал – от усталости, пережитого испуга и холода он с трудом мог говорить.

– Ты с лесом тут поосторожней, — сказал водитель. — Передавали по телевизору, что медведь-шатун объявился. Уже убил одного человека. Говорят, что полиция с охотниками завтра будет собирать облаву на него.

– Спасибо, — ответил Роман. Он все еще не отошел от встречи со зверем. От понимания того, что чудом избежал жестокой смерти, временами накатывала слабость в ногах.

– У вас нет чего-нибудь попить? – спросил он водителя.

Тот, глянув на него, молча пошарил где-то сбоку и протянул ему бутылку воды.

– Спасибо, — Роман сделал несколько глотков.

– Эй, парень, на тебе лица нет, — сказал водитель. – Что с тобой случилось?

– Со мной? – растеряно переспросил Роман. – Я сейчас этого медведя встретил.

Водитель присвистнул и покачал головой.

– Видать, у тебя сильный ангел, если ты живой остался. Я могу отвезти тебя в полицию. Тебе нужна помощь.

– Не надо. Просто отвезите меня в Ольтен.

– Как скажешь.

В Ольтене Карелин решил остановиться на ночь – сил продолжать путь не было совсем. Он чувствовал себя разбитым настолько, что стал бояться умереть от усталости. На этот раз он выбрал гостиницу подороже, надеясь, что в солидном заведении портье не будет пропускать в номера непонятных личностей. Приняв душ, Роман пошел в ресторан. Есть почти не хотелось, хотелось выпить чего-нибудь покрепче. Он заказал коньяк и фрукты. От спиртного аппетит все же появился, Роман немного подумал и попросил официанта подать что-нибудь мясное. Ему подали жареную грудинку с картофелем и фасолью. Карелин ел медленно, скорее машинально – он был занят своими невеселыми мыслями. Один, в чужой стране, разыскиваемый КГБ, полицией и службой безопасности Швейцарии. Единственный человек, который мог помочь, убит. Назад, в Россию нельзя. Роман даже не знал, к кому можно обратиться за помощью. Фотиади не сказал, кого именно он просил о разрешении на выезд в США. Никаких ниточек. Может, добраться до Берна и попросить политического убежища в США? А уже потом как-нибудь связаться с Евой и вызвать её к себе? Роман достал сотовый. Ему очень хотелось услышать голос Евы, но он не решался позвонить ей. Немного поразмыслив, Карелин все же не выдержал и отправил ей сообщение: «Я тебя люблю». И отключил телефон. У него не хватило бы духу сказать ей, что он не сможет прийти, как обещал. Пусть она хотя бы узнает, что он жив. Еще немного посидев за столом, Роман ушел в свой номер, заперся и лег спать.

Утром он никак не мог проснуться. Организм, обессиленный стрессами, требовал отдыха. И Роман подчинился его требованиям – проспал аж до двух дня. А открыв глаза, никак не мог встать, долго лежал, а потом долго сидел на кровати, прислушиваясь к своему телу. Потом, наконец, поднялся и прошлепал в ванную. Подойдя к раковине, Роман снял Панагию и посмотрел в зеркало. У него на груди красовался четкий отпечаток Панагии – заснул он, не сняв её, побоялся. Он стоял перед зеркалом и смотрел в глаза своему отражению. Взгляд у него был какой-то погасший, безжизненный. Все рухнуло. Все, к чему он шел с такими трудами, с такими жертвами, с таким риском для жизни, оказалось напрасным. Роман увидел лежащий на полочке сотовый телефон – так устал вчера, что забыл его в ванной. Он взял его в руки, повертел, понажимал кнопки и с горькой усмешкой положил на место. Еще недавно он мечтал о таком телефоне, просил отца привезти его из Швейцарии, воображал, как будет красоваться им перед друзьями. И вот он лежит перед ним, его мечта. С видеокамерой, с фотокамерой, с голосовым набором, стильный и красивый… Только он ему ни к чему. Звонить некому. И ему никто не позвонит. Мечта превратилась в бессмысленную побрякушку. Роман повернул кран, умылся, расчесал спутавшиеся кудри, еще раз посмотрел на свое отражение. Его роскошная шевелюра утратила свой вид. И, что интересно, быть красивым даже не хотелось. Первый раз в жизни ему было все равно, как он выглядит. Роман вздохнул, стал одеваться и подумал, что сейчас спустится в ресторан и совсем не удивится, если увидит там уже знакомые совдеповские плащи и ботинки. Его охватило чувство какого-то злого рока, словно проклятие нависло над ним, чья-то злая воля. Как будто какой-то невидимый кукольник дергал его за веревочки, заставляя делать то, чего он не хочет делать, быть там, где он не хочет быть. И все это было так беспросветно, так по-черному безнадежно и так фантастически ужасно, что Роману стало казаться, что все это происходит не с ним, что он просто спит и никак не может очнуться от кошмарного сна. «Я должен разорвать этот круг, — сказал он себе. – А разорвать его можно, только избавившись от Панагии». Он взял в руки медальон, с горькой усмешкой посмотрел на него, сунул в карман и вышел из ванной. Роман взялся было за ручку входной двери, постоял перед ней, развернулся и ушел к окну. Есть не хотелось совсем. «Наверное, я заболею от всего этого и попаду в психушку. Но, может быть, это даже и не плохо. В швейцарских психушках должно быть хорошо», — он стоял, опершись руками о подоконник, и смотрел на улицу через свое прозрачное отражение в стекле. День был неплохим, солнечным, снег, выпавший за ночь, красиво убрал карнизы и крыши домов, присыпал деревья и переливался под лучами нежного европейского солнца. Картинка за окном была до боли уютная, казалось, что тем, кто живет там, не ведомы никакие горести, что они постоянно находятся в какой-то не проходящей рождественской сказке. Но сейчас эта волшебная красота не трогала Романа. Он скользил по ней отсутствующим взглядом и думал о своем. «Как же быть? – размышлял он. – Куда девать Панагию? Через границу с ней меня не пропустят. Еще и в убийстве Фотиади обвинят. А еще и нападение на полицейского и побег… Натворил я дел. Просто ходячее ЧП. Может, её просто выкинуть? Нет, выкидывать нехорошо. Столько людей из-за неё погибло. Отнести её в какой-нибудь музей? Вариант… Хорошо бы передать Владыке Стефану, но как? Написать ему письмо? Но за три недели он не успеет ничего предпринять, письмо даже, наверное, не успеет дойти, а виза у меня уже закончится. Вернуть её в банк? Ключ от ячейки отправить в Россию по почте? Может не дойти», — взгляд Романа блуждал по крышам домов. Вдруг он заметил какое-то здание с высоким готическим шпилем, увенчанным четырехконечным крестом. Церковь. «Интересно, здесь есть православные церкви? Можно передать Панагию туда, а они уже разберутся, что с ней сделать», — Роман надел Панагию на шею, спрятал её под одежду и спустился в ресторан. Заморив червячка скромным обедом, он пошел в том направлении, где видел здание с крестом.

Идти пришлось довольно долго. Церковь оказалась в нескольких кварталах от гостиницы, и Карелин добрался до неё только через сорок минут. По пути он постоянно оглядывался, боясь преследования, даже заходил в попадавшиеся магазины и через окна наблюдал за улицей, но все было спокойно. Церковь произвела впечатление величественными устремленными ввысь формами. Издали она не казалась такой высокой, как вблизи. Роман никогда не интересовался архитектурой религиозных зданий, но тут по наитию понял, что храм католический. Выполненный из известкового камня, украшенный богатой резьбой и многочисленными башенками, храм навевал какие-то романтическо-балладные вспоминания из детства, что-то из Дюма и Скотта. Карелин немного постоял перед крыльцом, рассматривая каменный декор, потом поднялся по широким ступеням ко входу, осторожно открыл высокие с витражами двери и вошел внутрь. С той стороны у дверей стояла какая-то большая мраморная чаша на высокой ножке. Роман заглянул в неё – вода. Чуть замешкавшись, он припомнил, как Портос в «Трех мушкетерах» окунал руку в такой сосуд со святой водой, и осторожно прикоснулся к поверхности воды пальцем. На него вдруг напала боязнь, что что-нибудь случится – или вода закипит, или собор рухнет, или палец отвалится. Но ничего не произошло, он стряхнул воду с руки и едва ли не на цыпочках прошел в храм. Помещение внутри было столь же величественно, как и снаружи. Те же вытянутые формы, витражи на окнах, резные расписные скульптуры в рост человека, выполненные настолько натуралистично, что на руках были видны вены, и только при самом тщательном рассмотрении можно было понять, что одежды тоже выполнены из дерева, а не из настоящих тканей. Пустые длинные скамьи вдоль всего помещения, огромный золотой крест над небольшим возвышением, как будто парящий среди золотых облаков и лучей. Все это производило должное впечатление и заставляло двигаться осторожно, чтобы не нарушить благоговейной тишины храма. Роман посмотрел по сторонам – никого. Он прошел вперед и увидел деревянную кабинку, сокрытую в небольшой нише. «Это, наверное, сюда заходят для исповеди», — вспомнил он фильмы. В фильмах обычно, стоило человеку зайти в такую кабинку, как тут же в ней появлялся священник. Карелин направился к исповедальне и вошел в неё. Спустя буквально несколько секунд с той стороны открылась другая дверца, и во вторую часть кабинки вошел человек в темной одежде, тут же растворившийся в полутьме. Роман слегка растерялся.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — произнес человек.

«Что он сказал?» – с ужасом подумал Роман. Его знания латыни ограничивались четырьмя словами, три из которых были непристойными, а четвертое — союзом.

– Я слушаю вас, сын мой, — сказал священник по-немецки. Карелин облегченно вздохнул: он уж испугался, что здесь разговаривают только на латыни.

– Извините, — обратился он к священнику, — я не для… — он запнулся. Как будет «исповедь» на немецком?

– Я не для разговора. У меня к вам вопрос.

– Я слушаю вас, — совершенно спокойно ответил его невидимый собеседник.

– Вы не могли бы мне сказать, здесь где-нибудь поблизости есть…

Роман опять запнулся. Как сказать «православный» по-немецки?

– Здесь есть русские храмы?

– Вы имеете в виду восточное ортодоксальное христианство?

– Наверное. Я не знаю, как это будет по-немецки. По-русски это называется «православный».

– Да-да, я понял вас. Вы православный?

Роман смущенно усмехнулся.

– Я атеист. Но так получилось, что… В общем, мне надо найти какого-нибудь православного священника.

– Сын мой, католическая и православная церкви – сестры. В вопросах веры между нами больше схожего, чем различного. Здесь, в Ольтене, нет православных церквей. Если я могу помочь вам чем-нибудь, то я с радостью вас выслушаю.

– Это не вопрос веры. Я не могу сказать вам, в чем дело, это не моя тайна. Помочь мне вы можете только одним – если подскажете, где я могу найти православного священника.

Его собеседник немного помолчал и ответил:

– Подождите в храме, я сейчас подойду к вам.

Роман вышел из исповедальни и присел на скамейку. Через минуту он увидел, что в его сторону движется человек в длинной черной сутане с белым воротничком. Карелин встал ему навстречу. Тот приблизился, окинул его внимательным взглядом и сказал:

– Меня зовут отец Симон.

– А меня зовут Роман.

– Вы русский?

– Да.

– Вы плохо выглядите. Вам нужна медицинская помощь?

– Спасибо, нет. Дело в том, что… Меня хотят убить.

– Кто?

– Все, кому не лень. Наши спецслужбы, например. Даже медведь в лесу хотел меня убить.

Отец Симон пристально посмотрел на Романа, и тот понял его мысль.

– Я не сумасшедший. Я выполняю поручение одного православного священника, это очень важно. Дело в том, что того человека, который должен был мне помочь, убили, все планы разрушены, за мной следят, и я не знаю, куда мне деться.

Кажется, ему удалось убедить отца Симона.

– Мы можем дать вам временное пристанище, но ненадолго.

– Я понимаю. Мне лучше найти православного священника. Мне нужно кое-что передать ему.

– Все равно, кому?

– Наверное, да. В моей ситуации не до выбора. В Швейцарии есть вообще православные церкви?

– Есть, но прямо сейчас я не могу вам сказать, где именно они находятся. Пройдите за мной, я провожу вас в келью, где вы поживете несколько дней. А потом подумаем, где искать для вас православных священников.

Они прошли через какую-то боковую дверь, попали в большое здание, видимо, административного значения. Отец Симон проводил Романа в одну из комнат, на вид – что-то вроде весьма скромного гостиничного номера, на двери которой висело небольшое деревянное распятие.

– У нас здесь монастырь Святого Креста. Насельников мало. Вам тут будет спокойно. Прошу вас, располагайтесь. Вы голодны?

– Нет, благодарю.

– Отдыхайте. Ужин в шесть часов, за вами придут.

Священник закрыл дверь, и Роман остался один. «Опять монастырь! — подумал он, обводя взглядом келью. – Ну да ничего, кое-что я уже знаю». Обстановка довольно аскетическая. Односпальная кровать, тумбочка, стеллаж с книгами, какой-то столик на высокой ножке, на котором лежат Библия и большие четки. Стул. Стола нет. Над кроватью – деревянное распятие сантиметров семьдесят высотой. Нет, здесь, конечно, не так дремуче, как у отца Мисаила. Роман снял кроссовки, куртку и лег на кровать. Все время хотелось спать. Он глянул на сотовый. Половина четвертого. До ужина два с половиной часа. Можно и подремать.

Его разбудил настойчивый стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Роман, поднимаясь. Дверь приоткрылась, и в келью бочком вошел высокий симпатичный парень лет двадцати, тоже одетый в сутану.

– Меня прислал отец Симон. Вас приглашают к ужину, — сказал он, с интересом разглядывая Карелина.

– Да, спасибо.

– Прошу вас следовать за мной.

Роман надел кроссовки и пошел за проводником. Они прошли по коридору, спустились на этаж ниже, потом поднялись на этаж выше и оказались в большой зале, удивительно похожей на советскую столовую – с десяток столов, по два стула за каждым. Что-то типа прилавка с перилами из реек и стопка подносов. Карелин даже улыбнулся: только полуторацентнерной буфетчицы не хватает. Разве что большое распятие на стене говорит о том, что здесь монастырь. В трапезной находилось человек семь духовенства, два мальчика лет по тринадцать в обычной одежде и…кот. Толстый серый кот ровного дымчатого окраса слонялся по столовой от человека к человеку, обтираясь о ноги большой круглой головой. Парень, который провожал Романа, взял поднос и оглянулся на Карелина, чтобы узнать, понял ли он смысл действия. Роман тоже взял поднос и встал в небольшую очередь к прилавку. Служка в белом халате и поварском колпаке ставил на подносы тарелки с едой. На подносе у Романа оказались три тарелки: с картофельным пюре и отварной рыбой, с рисом и овощами и третья с каким-то десертом вроде пудинга. К этому прилагалось сто граммов красного вина. Роман вспомнил Питиримовскую пустынь с её пшенно-селедочными ужинами. Да, капитализм — он и в церкви капитализм. Монахам бы отца Мисаила хоть бы раз так поужинать! Он занял место за одним из свободных столов. К нему никто не подсел, видимо, у каждого из монахов было свое собственное место. Только кот, обиженно щуря зеленые глазищи, мягко плюхнулся на стул напротив, поводя темно-серым носом. Ужин проходил в полном молчании, но Роман заметил, что сотрапезники бросают в его сторону любопытные взгляды. Особенно заглядывался на него тот самый молодой человек, который провожал его сюда. «Наверное, им интересно, что происходит в Союзе. Надо быть готовым к расспросам», — подумал Карелин. Но никто к нему так и не подошел и не задал ни одного вопроса, и даже не попытался заговорить, и он решил, что и здесь, наверное, все тоже делается «по благословению». После ужина Романа опять потянуло спать, он немного походил по келье, посмотрел в окно, выходящее во двор монастыря, никого там не увидел, спрятал под подушкой Панагию и лег на кровать. Заняться было совершенно нечем, так хоть уж отоспаться.

В этом монастыре жизнь была еще более скучной, чем в Питиримовке. Если там Роман еще находил себе занятия по хозяйству, то здесь, в цивилизованной Европе, вообще было некуда приткнуться. Научно-технический прогресс полностью вытеснил физический труд. Здесь не надо было носить дрова, кормить кур и чистить за коровами, вода подавалась, как и положено у нормальных людей, водопроводом, даже снега не выпадало столько, чтобы было необходимо браться за лопату. Из всех занятий у монахов были только молитва да литье толстых светло-желтых свечей. На что они тратили все свое свободное время, для Романа осталось загадкой. Ознакомившись на следующий день с монастырем, он понял, что остается только один способ времяпровождения – спать. Закончился ужин, и Карелин вернулся в свою комнатушку. Лежа на кровати, он вспоминал все, что случилось с ним за последние полтора месяца, и никак не мог отделаться от чувства, что все эти события из области чего-то нереального, фантастического. За окном стали сгущаться сумерки, Роман начал засыпать и сквозь сон слышал, как басовито загудел колокол, созывая насельников на вечернюю молитву. До него доносилось не особенно слаженное пение мужских голосов, потом кто-то прошел по коридору, обсуждая какого-то понтифика… В дверь постучали. Роман вздрогнул. Он сел на кровати, прислушался. Осторожный стук повторился. Карелин подошел к двери и приоткрыл её. На пороге стоял его давешний провожатый.

– Тебе чего? – спросил Роман, плохо соображая спросонья.

– Да там все разошлись по кельям, а мне что-то не спится. Можно? – парень проскользнул в дверь. Роман отошел на шаг, не понимая цели визита неожиданного гостя.

– Как тебя зовут? – спросил тот, рассматривая висящую на стуле одежду Романа.

– Роман.

– А меня – брат Йохан. Ты, правда, из Советского Союза?

– Правда.

– А, правда, что у вас по улицам медведи ходят?

Карелин вспомнил позавчерашнюю встречу в лесу.

– Ты знаешь, в России, чтобы увидеть медведя, надо ехать за тысячи километров в тайгу, а у вас тут я зашел на километр в лес и нос к носу встретился с медведем.

– О, как интересно! – Йохан прошелся по келье и вдруг уселся на кровать Романа, закинув ногу на ногу и подавшись назад. Карелин, ничего не понимая, смотрел на гостя, а тот нагло рассматривал его, стоявшего посередине комнаты в одних трусах. «Что за шут гороховый? Его что, прислали последить за мной? Разузнать, зачем я здесь и зачем мне нужен православный священник? Надо его выпроваживать».

– Слушай, брат, я поспать хотел…

Йохан посмотрел на него каким-то непонятным взглядом и странным для мужчины жестом загладил назад свои красивые длинные волосы.

– И не скучно тебе тут?

– Да ничего, нормально, — ответил Карелин, не понимая, к чему весь этот цирк.

– А мне вот не спится одному, — вдруг сказал Йохан, покачивая ногой.

– Что? – Карелин даже подумал, что ослышался.

– А у тебя красивое тело, — продолжил Йохан.

У Романа отвисла челюсть. Мало, что его хотела снять сорокапятилетняя тетка, так теперь еще его пытается соблазнить какой-то смазливый католический пацан! Справившись с изумлением, Карелин сказал:

– Ты, брат, не по адресу. К своим иди.

– А я с тобой хочу.

– А ну-ка, вали отсюда! – сжав кулаки, Роман стал наступать на него. – Я тебе сейчас всю морду твою смазливую под хохлому раскрашу! – добавил он по-русски.

– Но-но! – обиженно воскликнул Йохан, боязливо отклоняясь в сторону. – Что ты так агрессивен? Тебе надо расслабиться!

– Молочка тебе с огурчиками расслабиться! – рявкнул Карелин, хватая Йохана за шиворот. Тот в ответ уцепился за его плечи, они минуту боролись, наконец, Роман пнул противника коленом в живот и оттолкнул от себя. Тот не устоял на ногах и упал.

– Вот гаденыш! – Роман почувствовал, как на плечах заныли царапины. – И дерется-то как баба!

– Ты меня ударил! – сказал Йохан, поднимаясь с пола, глаза у него горели от злобы.

– И ударю еще раз, если сунешься ко мне! – пригрозил Роман. Ему очень хотелось отвесить Йохану пинка, но такое поведение грозило сложностями с отцом Симоном, а тогда помощи от него вряд ли дождешься. Йохан ничего не ответил, открыл дверь, и, прежде чем уйти, окинул Романа многообещающим взглядом. «Вот сволочь! – Карелин тяжело дышал и никак не мог успокоиться. – Вот гаденыш! Я наставил ему синяков или нет? Если наставил, то плохо. Может ведь наплести с три короба Симону… Хотя он, наверное, знает. Не может быть, чтобы не знал. Ха! А если и сам Симон такой же? Может, у них тут братство голубых? Вот влип… Талант у меня, несомненный талант влипать во всякие истории! Надо валить отсюда побыстрее!»

Роман запер дверь и заснул с тоскливым чувством ожидания неприятностей. Но утро не принесло никаких сюрпризов. На завтрак его позвал другой монах, немногословный, как надгробное изваяние. Брат Йохан ходил по столовой злой и нервный и на Романа даже не смотрел, но Карелин чувствовал, что тот что-то задумал, уж очень бодро он себя вел. Во избежание эксцессов Роман не выходил из кельи. Он все время ждал, что что-то случится, и поэтому, когда после обеда в дверь опять постучали, просто подскочил на месте. Но и на этот раз ничего страшного не случилось. В келью вошел отец Симон с листочком бумаги в руке.

– Я узнал, о чем вы просили. Ближайший православный приход находится в Цюрихе. Вот адрес. Там служит священник Леонид.

– Спасибо.

– Еще есть приходы в Женеве, но это в пять раз дальше. Почти триста километров. Подумайте, куда вам лучше обратиться. Если поедете в Цюрих, то я к вечеру смогу вас отпустить. Нам вернут машину из сервиса, и отец Якоб вас отвезет. Если же вы изберете Женеву, то вам придется подождать до утра, иначе отцу Якобу придется провести в дороге всю ночь.

– Сколько времени у меня для размышлений?

Отец Симон посмотрел на часы.

– Два часа есть. Сообщите мне о своем решении, хорошо?

– Да, конечно.

– Моя келья находится в конце коридора. На двери висит золоченое распятие.

– Хорошо, я приду.

Роман думал довольно долго. Он валялся в постели и следил взглядом за черным паучком, ползущим по потолку. Цюрих был гораздо ближе, это выглядело заманчиво, да и банк там же, если что – можно без особых хлопот вернуть Панагию в ячейку. Но его преследователи знают, что, скорее всего, он появится именно в Цюрихе, и поэтому будут ждать его там, возможно, прямо на подходе к банку. Женева? Трехсоткилометровый путь пугал Романа. К тому же, кто знает, насколько хорошо водит машину этот отец Якоб. Может, попроситься за руль самому? Паучок остановился, видимо, не зная, куда направиться. «Поползет направо – Цюрих, налево – Женева», — загадал Роман и уставился на насекомое. Но паучок, как назло, сидел на месте и никуда не полз. «Заснул, что ли? Эх, и тут облом!» — с досадой подумал Роман. Он хотел уже было отвернуться, как вдруг паук зашевелился и пополз налево. «Спасибо. Значит, Женева». Карелин поднялся с кровати, сунул ноги в кроссовки и вышел в коридор. Келью отец Симона он нашел без труда. На всех остальных дверях распятия были простые, и только на этой – позолоченное. Он постучал.

– Входите! – отозвался священник. Роман вошел. Обстановка в келье точно такая же, как и у него, только у окна стоит письменный стол.

– Вы приняли решение?

– Да. Я решил ехать в Женеву.

Роман ожидал, что отец Симон начнет отговаривать его от столь долгого пути, но тот ничего не высказал против, только кивнул головой.

– Завтра после завтрака поедете.

– Спасибо.

Роман хотел было уйти, но священник остановил его.

– Вы не могли бы мне помочь?

Карелин насторожился. После всего происшедшего он ожидал чего угодно.

– Вы не могли бы перевести на немецкий вот эту брошюру? – отец Симон показал ему маленькую книжечку зеленого цвета. «Выдержки из писем святителя Игнатия Брянчанинова», — прочитал название Роман. Он взял брошюрку, пролистал.

– Я попробую. Не уверен, что получится. Я хоть и неплохо знаю немецкий, тут могут встречаться специфические слова, которых я не знаю. Это же религиозная литература.

– Меня устроит любой перевод. Если вам не сложно – займитесь этим в моей келье. Я включу компьютер, чтобы вы смогли сразу печатать текст.

Карелин, радуясь, что нашлось хоть какое-то занятие, сел за компьютер. Книжечка была маленькой, и к ужину он закончил перевод. Работа здорово утомила его, уж очень сложные словосочетания и обороты встречались в тексте, пришлось изрядно поломать голову над тем, как наиболее точно перевести их. Отец Симон очень обрадовался, получив перевод. Карелин как-то не ожидал от него такого проявления эмоций. Сам он в брошюре мало что понял. Это были цитаты из писем какого-то «святителя» каким-то людям, но для отца Симона, видимо, эта книжечка была очень важна.

– Искренно вас благодарю! – он даже заулыбался и пожал Роману руку.

– Не стоит благодарности.

– Я уже предупредил отца Якоба о предстоящей поездке. Если не произойдет ничего неожиданного, завтра будете в Женеве.

Роман кивнул:

– Я могу идти?

– Да, конечно. Сейчас уже пора на ужин.

– Можно спросить?

– Да, все, что угодно.

– Вы искренно верите в то, что Бог есть?

Отец Симон несколько смутился вопросом.

– Да. Я верю в то, что Бог есть. А вас что-то смущает?

Роман пожал плечами.

– Я не знаю, как сказать… Я в России почти две недели жил в монастыре. У них там много общего с вашим монастырем, кое-что по-другому, но в целом похоже. Они работают, молятся… Я хотел спросить о молитве. Я не понимаю, как можно разговаривать с Тем, кого не видишь и не слышишь?

– Это же вера. Она потому и называется верой, что мы верим, не имея материальных доказательств. Я вижу, что вы не понимаете.

– Да, я не понимаю.

– Тогда скажите мне, вы верите в любовь? В то, что она есть?

– Да, — твердо ответил Роман.

– А вы можете описать её? Какой у неё вкус, цвет, запах? Форма?

– Нет…

– Но ведь она есть.

– Да.

– Теперь вы понимаете?

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать. Но все равно не могу разделить вашу точку зрения.

– И не надо. В свое время милость Господа коснется вас, и вы это почувствуете. И тогда бытие Божие станет для вас очевидным и несомненным.

– Любовь хотя бы можно почувствовать. А Бога я не чувствую вообще никак.

Отец Симон улыбнулся:

– А я чувствую Бога сердцем.

Роман не стал спорить дальше, чтобы не обижать его. «Откуда нам знать, не плод ли это нашего воображения? Человек может внушить себе что угодно, и будет искренне уверен, что это и есть настоящие ощущения», — подумал он.

– Наверное, вам это открылось. Лично мне пока еще нет, — ответил он и пошел в столовую.

За ужином Карелин несколько раз замечал, как брат Йохан украдкой бросает на него взгляды. Эти взгляды горели ненавистью, и Роману становилось немного не по себе. Этот мозгляк определенно что-то задумал. Но что? Что он может сделать? «Прокрадется ночью в комнату и задушит подушкой!» — с грустной усмешкой подумал Карелин. Когда они выходили из трапезной, Йохан нарочно протиснулся мимо Романа, толкнув его плечом, и что-то пропел по-латыни звонким мальчишеским голосом. «Нет, он что-то задумал!», — еще раз убедился Роман. От этих мыслей его отвлек монах лет сорока с небольшим, крепкого сложения, с добрым спокойным лицом и внимательными серыми глазами.

– Прошу меня простить… Меня зовут отец Якоб.

– А, да, отец Симон говорил мне о вас.

– Я завтра отвезу вас в Женеву.

– На какое время назначен выезд?

– Планируем после завтрака, где-то часов в одиннадцать. А там – как Господу будет угодно.

– Хорошо.

– Я приду за вами.

Роман с утра нервничал, ему хотелось побыстрее уехать подальше от всяких братов Йоханов, и он с большим нетерпением ждал отца Якоба. В окно он увидел машину, на которой им предстояло ехать – это был видавший виды синий «Мерседес» лет так семи от роду. Карелин был готов к выезду в любую минуту, но отец Якоб почему-то не торопился. Давно уже минуло одиннадцать, потом и двенадцать, а от отца Якоба не было никаких вестей. Наконец, около часу дня он постучал в дверь кельи Романа.

– Прошу меня простить… Случилась непредвиденная неожиданность. Машина опять сломалась. Если я успею починить её до темноты, то мы поедем в Женеву, а если нет, то придется подождать следующего дня.

Роман развел руками – что уж тут поделаешь? – и завалился спать.

Наступил вечер, отец Якоб опять зашел к Роману и сообщил, что автомобиль приведен в исправное состояние, но поехать в Женеву они теперь смогут только завтра, потому что уже поздно.

– Хорошо, поедем завтра, — без особой инициативы ответил Карелин и пошел на ужин. Ему уже начало казаться, что он никогда не покинет стены этого монастыря. Сидя за столом, он поймал на себе взгляд Йохана. Тот нехорошо улыбнулся и поспешил отвернуться. Роман вздохнул и покачал головой. Вот противный малый! После ужина он заперся в келье и интереса ради взял Библию. Она была на немецком. Роман начал читать, но, дойдя до слов «Ирад родил Мехиаеля; Мехиаель родил Мафусала; Мафусал родил Ламеха», понял, что окончательно запутался в потомках Адама и решил, что еще не готов к чтению такой серьезной книги. Он вернул её на столик, плюхнулся обратно в кровать и, закинув руки за голову, уставился в потолок. Физически и морально он чувствовал себя лучше. Все-таки сон хорошо реанимирует человеческий организм. Еще бы недельку такой жизни, и можно считать, что Ромка Карелин в полной боевой готовности. Он вспомнил Еву. Как она там? Наверное, получила его послание и поняла, что что-то не в порядке. Бросил бы он сейчас все и помчался бы к ней… Карелин вздохнул, вспоминая нежные руки Евы. Нет, о ней лучше сейчас не думать, не стоит травить себе душу. Потом… Он обязательно позвонит ей и все объяснит… Ища, чем поразвлечься, Роман поискал взглядом на потолке паучка, но его уже не было. Карелин положил руку себе на грудь и почувствовал ладонью твердую поверхность медальона. После истории с Йоханом он боялся, что тот в его отсутствие проникнет в келью, найдет Панагию и украдет её. От такого типа можно ожидать чего угодно, и теперь Роман на ночь не снимал медальон. Спать с ним было не очень удобно, но другого выхода не было. Роман выключил бра и закрыл глаза.

…– Роман! Роман! Откройте! Роман, открывайте скорее!

Стук в дверь и тревожный голос отца Симона вырвали его из сна. Карелин вскочил, как ужаленный, бросился к двери.

– Что случилось?

– Роман, там, у ворот монастыря какие-то странные люди. Они ищут вас. Я сказал, что не знаю вас, но они не верят, и, кажется, собираются перелезть через ограду.

Роман кинулся одеваться.

– Я уже поднял отца Якоба, он разогревает машину. Быстрее одевайтесь, он ждет вас внизу, чтобы отвезти вас в Женеву прямо сейчас.

– Тогда лучше ехать в Цюрих, будет быстрее, — сказал Роман, выскакивая за дверь. Мимоходом он успел посмотреть на часы в коридоре – половина двенадцатого ночи. Отец Симон бежал за ним вприпрыжку, приподняв полы своего одеяния. Неожиданно из какой-то двери прямо на них выскочил Йохан. Едва взглянув на его торжествующую физиономию, Роман все понял. Он остановился, развернулся, в один прыжок настиг предателя и смачно вмазал ему по зубам. Йохан взвыл, прижав руки к разбитым губам, у него по пальцам потекла кровь.

– Что вы делаете?! – ужаснулся отец Симон.

– Это он сдал меня! – ответил Роман, нагоняя его.

Священник покачал головой.

– Сюда! – он распахнул какую-то дверь. Роман нырнул в коридор и побежал за священником вниз по лестнице. Лестница вывела их в подземный гараж, в котором Карелин увидел уже знакомый «Мерседес» с отцом Якобом за рулем.

– Спасибо вам! – повернулся Роман к отцу Симону. Тот махнул рукой:

– Нет времени на любезности! Езжайте, езжайте быстрее! – и побежал открывать монастырские ворота.

Роман прыгнул в автомобиль, захлопнул дверь.

– Пристегивайтесь, — сказал отец Якоб и поддал газу. Роман не сразу попал скобой в замок ремня безопасности, так прыгала машина по кочкам. Наконец, они выехали на дорогу. Карелин оглядывался по сторонам, но никого не видел. Может, им удалось покинуть монастырь незамеченными?

– Отец Якоб, давайте в Цюрих, — сказал Карелин.

– Цюрих, так Цюрих, — с готовностью ответил монах и круто развернул автомобиль. «Ого, — подумал Роман, едва успев ухватиться за ручку, — его фамилия не Шумахер, случайно?»

«Мерседес» катил по ночной дороге. Роман с беспокойством поглядывал на спидометр – шестьдесят. Километров через пятнадцать он не выдержал и спросил:

– А здесь нельзя ехать быстрее?

– Нет, — ответил отец Якоб. – Здесь повсюду ограничения скорости. Мы же не хотим, чтобы нас остановила полиция?

Роман ничего не ответил. Он боялся погони, но ограничение скорости – святое дело. Монах, скорее, сдастся в руки бандитам, чем превысит скорость, еще, небось, и мучеником себя будет чувствовать. Да и встречаться с полицейскими тоже как-то не хотелось. Карелину не оставалось ничего другого, как терпеливо сидеть на месте и посматривать в зеркала – не видна ли погоня. Наконец, они выехали на участок дороги, где было разрешено движение со скоростью девяносто километров в час. Роман облегченно вздохнул. Примерно через полчаса он будет в Цюрихе. Неожиданно сзади показался свет фар. Роман напрягся, всматриваясь в зеркало. Через четверть минуты у него не осталось сомнений: автомобиль их нагоняет. Местные так не ездят. Значит…

– Они нас догоняют! – воскликнул Карелин. Отец Якоб на миг обернулся и нажал на газ. «Мерседес» неохотно стал набирать скорость.

– А он не может ехать быстрее?

– К сожалению, автомобиль сильно потрепан. Боюсь, что на большее он не способен.

Роман посмотрел на монаха.

– Отец Якоб… Если они нас догонят, то будут стрелять.

Тот вздохнул и вдавил педаль в пол. Машина взревела и заметно прибавила скорости. Неожиданно прямо перед глазами что-то вспыхнуло.

– Что это? – спросил Роман.

– Нас сфотографировала видеокамера, — пояснил отец Якоб. – Штраф пришлют на монастырь.

– И много?

– Я не знаю. Я еще ни разу не нарушал.

Роман посмотрел в зеркало. Преследователи находились метрах в трехстах от них. Мелькнул указатель: «Цюрих – 20 км». «Еще немного осталось, — подумал Роман. – Успеть бы въехать в город, там будет проще». На дороге они были практически беззащитны. Карелин опять посмотрел в зеркало. Фары преследующего автомобиля приближались.

– Они догонят нас, — сказал Роман. Отец Якоб не ответил. Карелин слышал, как он изо всех сил жмет педаль в пол, но «мерин» упорно отказывался ехать быстрее, держа скорость на отметке «100».

– Послушайте, отец Якоб, — сказал Карелин. – Мне надо вам кое-что рассказать. Вас они, возможно, не тронут. Я русский, меня зовут Роман Карелин. Я приехал сюда по просьбе нашего епископа Стефана. Я должен был передать покупателю Панагию Луки. Но его убили. Панагия тут, со мной, — он приложил руку к груди. – Я хотел вернуть её в банк или передать на православный приход. Я не взял её себе. И еще… В Бруге живет девушка. Ева Ланген. У неё косметический магазин, адреса я не знаю. При возможности передайте ей, пожалуйста, что я очень люблю её, и очень хотел бы быть с ней, но… у меня не получилось.

Роман замолчал, кусая губы.

– Я все передам, — сказал отец Якоб. – Но будем надеяться, что вы сами скажете ей о своей любви.

Карелин кивнул и на мгновение зажмурился. «Я должен сражаться до конца! — сказал он себе. — Я еще жив».

Автомобиль приблизился метров на двадцать. Кажется, это был «Ауди». Отец Якоб стал очень серьезным. Он «вилял» по дороге, не давая преследующей машине занять место сбоку. И тогда те прибегли к уже проверенному способу – чуть отстали, поддали газу и боднули «Мерседес» в задний бампер. Машину сильно тряхнуло, Роман услышал, как звенят по асфальту осколки фар. «Ауди» опять немного отстала, а затем Роман услышал, как взревел двигатель и засвистели покрышки. Он уперся руками в переднюю панель. Этот удар был значительно сильнее первого. «Мерседес» развернуло почти попрек дороги. Отец Якоб быстро выкручивал руль. Секунда – и он уже ехал в обратном направлении. «Ауди» лихо развернулась, свистя покрышками, и рванула за ним. Погоня продолжалась минут десять. Битый «Мерседес» плохо слушался руля – удары сказались на нем, машину сильно вело вправо, отцу Якобу стоило больших усилий удерживать её на дороге.

– У вас есть сотовый телефон? – спросил он Романа.

– Да.

– Звоните в полицию. Лучше полиция, чем бандиты.

Роман набрал номер, но тут «Ауди» обошла их слева и стала прижимать к отбойнику. Отвратительный скрежет рвущегося металла заложил уши. Роман инстинктивно подался влево, боясь, что отбойник лопнет и разорвет машину. От очередного толчка он выронил сотовый. Отец Якоб ударил по тормозам и опять развернулся. «Ауди» пролетела вперед метров тридцать, тоже развернулась и опять начала преследовать их. И тут Роман услышал знакомые хлопки. Выстрелы. Карелин услышал, как взорвалась покрышка, как заскрежетал об асфальт диск. «Мерседес» закрутило в какой-то сумасшедшей пляске, швырнуло на отбойник, отбросило опять на дрогу. Перед Романом вспыхнул свет фар и затем раздался страшный скрежет, заглушивший визг тормозов и звон битого стекла. Карелина швырнуло вперед, и он, ударившись головой обо что-то твердое, потерял сознание.

Роман открыл глаза. Голова гудит, в висках звонко пульсирует кровь. Он посмотрел на отца Якоба. Монах сидит на водительском месте, безжизненно запрокинув голову, а по его лицу течет кровь. Перед лобовым стеклом темный силуэт «Ауди» с белеющими полусдутыми подушками безопасности. Так это с преследователями они столкнулись. Роман отстегнул ремень безопасности и тут же заметил в «Ауди» какое-то движение. Карелин выскочил из машины и побежал к деревьям. Сзади был слышен топот нескольких ног. Преследователи начали стрелять, но на бегу промахивались. Роман вбежал в какой-то то ли парк, то ли лес. Неожиданно на него навалился человек. Они покатились по земле. Очень быстро Роман понял, что его соперник ловкий и спортивный человек, с которым не удастся легко справиться. Наверное, никогда в жизни Роман не дрался с таким остервенением. Он бил не ради того, чтобы побить, а чтобы убить. Он лупил напропалую и руками, и ногами, бил противника коленом в живот, рвал на нем одежду. Но и его враг не уступал ему в желании одержать верх. Роман пропустил несколько очень сильных ударов и задыхался от боли в боку. Они нещадно молотили друг друга, стараясь нанести противнику как можно более серьезную травму. В какой-то миг КГБ-шник оказался сидящим у Романа на животе. Воспользовавшись ситуацией, он мгновенно сжал пальцами горло Карелина. Роман, у которого перед глазами шли черные круги, из последних сил шарил рукой по земле, надеясь найти какой-нибудь камень или палку. И вдруг хватка КГБ-шника ослабла, и он снопом свалился на землю. Роман в горячке выбрался из-под него и откатился в сторону. Сначала он не понял, что произошло, но спустя секунду увидел, что висок у упавшего разворочен пулей. Сомнений не было – кто-то выстрелом убил нападавшего. Карелин слегка отдышался, неуверенно приподнялся, сплюнул кровь, и стал всматриваться во тьму, желая увидеть человека, от которого пришла неожиданная помощь, но никого не было видно. Он встал на еще дрожащие ноги и хотел уже уйти, но едва уловимое движение, послышавшееся за спиной, заставило его повернуться и напрячь зрение. Его взгляд был прикован к стволу дерева шагах в пяти, за которым кто-то скрывался.

– Кто здесь? – хриплым голосом спросил Роман. Ответа не последовало. Карелин стоял на месте, боясь повернуться, но потом с нехорошим ощущением пустоты под ложечкой все же медленно развернулся и сделал шаг. Но тут опять послышалось легкое движение. Кто-то вышел из-за дерева. Роман обернулся и несколько мгновений всматривался в появившегося перед ним человека.

– Вы?! – изумленно воскликнул он, рассмотрев его лицо. Это явление было столь удивительно, что он даже забыл об опасности, которой подвергся буквально минуту назад. Перед ним стоял отец Максим. Только теперь он был без бороды и не щурился.

– А разве вы больше не священник? – спросил Карелин и подумал, что более глупого вопроса он задать не мог.

– Да, собственно, я им никогда и не был, — ответил тот тихим голосом, так располагавшим к доверию.

– А кто же вы?

– Полковник КГБ Валерий Груданов – представился гебист.

До Романа только сейчас дошла полнота всей картины.

– О, Боже мой… — вырвалось у него.

– Да нет, всего лишь полковник, — цинично пошутил Груданов.

Роман шумно выдохнул и приложил ладонь ко лбу.

– Вы убили священника и заняли его место…

Роман припомнил коня, его странное беспокойство. Вот, в чем дело! Вот почему волновался Мальчик! Его запрягал незнакомый человек, а не хозяин. И вот почему оговорился псевдосвященник – он не знал точного расстояния до Москвы и вместо сорок сказал двадцать пять километров!

– Пришлось, — как-то по-простецки пожал плечами Груданов. — Несговорчивый попался. Все о совести что-то лопотал. Зато потом все пошло как по маслу. Такого лошка, как вы, вокруг пальца обвести – даже удовольствия не доставило. Разыграл вас мастерски. Жаль, зрителей не было, аплодисментов не сорвал.

– Как вы узнали, что я именно в эту церковь поеду?

– Да каждый ваш шаг… да что там – каждый ваш вздох отслеживали. Когда нам сообщили, в каком направлении вы движетесь, мы ко всем церквям своих людей кинули. И попали вы, как и ожидалось, на меня. А остальное – дело профессионализма. Всегда любил театр!

– У вас хорошо получилось. Я вам поверил.

– Ну, еще бы. Я два года в семинарии отучился. Пока не выгнали за отсутствие веры.

– Зачем же вы в семинарию шли, раз вы неверующий?

– Папенька хотел. Он у меня священником всю жизнь. Насмотрелся. Лавку эту ненавижу просто. Кстати, от нашей мало чем отличается.

Роман покачал головой.

– Вы…

Он даже не мог словами выразить всю степень чувства омерзения, охватившего его.

– Как же вы живете? У вас же ничего святого нет.

– А оно мне и не нужно. Мне так проще. Руки развязаны, что хочу, то и делаю.

– Нет. Так жить нельзя. Это путь к саморазрушению.

– Да бросьте вы, Роман Николаевич. Можно подумать, у вас что-то святое есть. Вы-то кто? Сынок первого секретаря горкома? Элита, использующая свои связи и возможности только для того, чтобы кусок пожирнее урвать. А вы думали о том, как живут простые люди, такие, как я? Вы хоть знаете, как это – ложиться спать и не знать, что ты будешь есть утром? Удастся тебе купить завтра хлеба в магазине или нет? А такие как вы в это же время жрут копченые колбасы и пьют французские вина! «По-о-о-да-а-а-ай, богатенький, пода-а-а-ай!!!» — вдруг совсем другим голосом проблеял он, и Роман невольно подался назад.

– Да-да, Роман Николаевич! – нервно усмехнулся полковник. – И это тоже я.

Груданов замолчал, взял себя в руки и продолжил уже более спокойным голосом:

– Признаться, удивлен. Не думал, что такой папенькин сыночек способен составить мне достойную конкуренцию. Я думал, что вы сдохнете гораздо раньше: или сбежите, поджав хвост, или умрете от первой же пули. А вы столько дел наворотили… Я вас даже в пример своим подчиненным ставил. Примите как комплимент. И за Растаманова, кстати, спасибо. Мою задачу облегчили. А то придурок этот чуть не испортил все.

– И зачем вы мне помогли сейчас?

– Вам? Ну что вы. Я вам не помогал. Я просто убрал конкурента.

– Конкурента? — Роман посмотрел ему в глаза, и они поразили его холодной жестокостью и равнодушием. – И у вас там конкуренция?

– У нас? Я на себя работаю. Мне на контору нашу плевать. Тут такие деньги – маму родную не пожалел бы.

– Почему же вы не убили меня в этом Желтикове? Ведь место подходящее – лучше не придумаешь.

– Я же сказал – я на себя работаю. Из всей этой компании только я один знал, за чем именно вы едете в Швейцарию. Я ведь на определенном этапе даже помогал вам. Это мне вы «спасибо» должны сказать, что вам удалось во Францию вылететь. Кто бы вас выпустил? Пришлось по ложному следу погоню пустить. Строгача из-за вас схлопотал. Так что вы еще и должны мне. Если бы я позволил вам умереть там, то кто бы тогда привел меня к Панагии? Она ведь при вас сейчас?

Роман инстинктивно отступил на шаг.

– Почему вы… сейчас меня… не убили? – спросил он.

Груданов опустил глаза и хмыкнул.

– Да это дело поправимое. Поверьте мне, смерти вам не миновать. А почему сразу не убил… Даже и не знаю, что сказать. По большому счету мне все равно, проживете вы на три минуты меньше или на три минуты больше. Наверное, очень мне хотелось высказать вам в лицо все, что я о вас думаю. Ненавижу я вас таких, у которых все есть. Ненавижу! И с большим удовольствием буду смотреть, как вы мучаетесь перед смертью.

Роман увидел, как Груданов неторопливо поднял руку. Черное дуло пистолета глянуло на него через глушитель холодным глазом смерти. Выстрел прозвучал почти неслышно. Роман упал на спину. Грудь горела, разорванные легкие клокотали, каждый вдох причинял мучительную нечеловеческую боль. Груданов постоял над ним, наблюдая, как он хватает воздух ртом, хрипя и захлебываясь кровавой пеной, а потом нагнулся и откинул в стороны полы его куртки. Рукой в черной кожаной перчатке Груданов взял Панагию, обтер с неё кровь, полюбовался игрой камней в тусклом свете луны, снял медальон с шеи Карелина и убрал его в карман.

– Прощайте, Роман Николаевич, — сказал он, поднимая пистолет для последнего выстрела.

* * *

Цюрих. Институт комы. Восемь месяцев спустя.

– Извините, доктор… Есть новости?

– Сожалею, ничего. Он в глубокой коме. Из этого состояния люди крайне редко возвращаются к жизни. Это всего лишь тело, в котором еще работает сердце. Он должен был умереть сразу – его травма не совместима с жизнью. Но он не умер. Мы можем поддерживать в нем жизнедеятельность неопределенно долгое время… Но его мозг вряд ли проснется.

– Спасибо, доктор…

Двери большого лифта бесшумно раскрылись, и из него вышла невысокая хрупкая девушка. Она медленно пошла по коридору, тяжело перемещая вес с ноги на ногу – ей скоро рожать. Она проделывает этот путь каждый день, от лифта до двери одной-единственной палаты, в которой сосредоточена вся её жизнь. Она тихонько открыла дверь, прошла в палату и села на стул около большой кровати, на которой лежит молодой мужчина, опутанный проводами датчиков и трубками капельниц. Некоторое время она молча сидела около него, а потом нежно взяла за руку хрупкими тонкими пальчиками.

– Здравствуй, милый… Я так соскучилась по тебе. Как ты?.. Я каждый день мечтаю о том, как когда-нибудь ты откроешь глаза, и мы сможем обнять друг друга, поговорить… Знаешь, я решила продать свою недвижимость и оставить только магазин, потому что так я смогу оплачивать твое лечение. Сегодня утром звонил отец Якоб. Он тоже очень переживает за тебя. Сказал, что молится вместе с отцом Симоном, чтобы ты вышел из комы.

Она на минуту замолчала, поглаживая пальцы своего возлюбленного, а потом продолжила:

– У нас все хорошо. Он уже совсем большой, — девушка осторожно положила руку лежащего на свой живот. – Чувствуешь, как он шевелится? Скоро он родится. Я так хочу, чтобы ты увидел его… Я решила назвать его в твою честь Романом, — девушка смахнула слезы и вновь заговорила:

– Ты знаешь, я вчера ездила в русскую церковь. Я приняла веру твоей страны. Я молюсь за тебя каждый день Деве Марии и прошу не оставлять нашего малыша без отца. Я люблю тебя, Роман. Я очень люблю тебя… Пожалуйста, услышь меня и отзовись… Дай мне знак, что ты здесь, со мной… Хоть какой-нибудь знак… Пожалуйста…

В палате тихо. Ева, задумавшись, сидит около кровати. Она не замечает слез, бегущих по её лицу. Скоро вечер, ей надо собираться домой. Вдруг дверь приоткрылась, и в палату неслышными шагами вошла высокая, величественного вида женщина в странном темно-бордовом одеянии. Она прошла к больному, взглянула на него и коснулась ладонью его лба, там, где кожа стянута багровым операционным рубцом.

– Кто вы, фрау? – с легким беспокойством спросила Ева.

– Он работал на меня. И я ему кое-что задолжала, — спокойно ответила женщина и повесила на спинку кровати большой медальон старинной работы в золотой оправе. И она так же неслышно, как и вошла, направилась к двери.

– Как вас зовут, фрау? – опять спросила Ева.

Женщина на миг остановилась, и прежде чем скрыться за дверью, ответила:

– Панагия Элеусса.

Реквизиты для пожертвований автору:

Карта Сбербанка России: 639002409014245969
Яндекс-кошелек: 41001855920713

Примечание

[1] Бийцы – так на церковном языке называют людей, склонных к рукоприкладству.

Комментировать

Добавить комментарий для Дмитрий Отменить ответ

*

5 комментариев

  • Дмитрий, 08.03.2014

    Здравствуйте!
    К сожалению, книга не скачивается ни в формате FB2, ни в формате EPUB.

    Ответить »
    • Кирилл, 09.03.2014

      Проверили, всё хорошо скачивается.

      Ответить »
  • Дмитрий, 09.03.2014

    Спасибо! С 5‑ого раза всё прошло.
    Было бы неплохо, думаю, если переписку по поводу скачивания удалили.

    Ответить »
  • Тамара, 17.08.2014

    есть над чем задуматься ещё раз.спасибо за такие книги. СПАСИ ВСЕХ ГОСПОДИ.

    Ответить »
  • Ирина, 25.01.2017

    Спасибо! Пресвятая Богородица, спаси нас грешных!

    Ответить »
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки