Путешествие на Афон. Беседы в Обществе имени святителя Игнатия (Брянчанинова)

• Путешествие на Афон
• Разговор с отцом Андреем из монастыря св. Павла
• Духовный путь отца Владимира Цветкова
• Студенты
• Отец Александр
• Благословение
• «А не жениться — еще лучше»
• В Псковской епархии
• Средняя Азия
• Общество свт. Игнатия (Брянчанинова)
• Петербургские приходы
• Розы на могиле матушки Анны
• Лавра Саввы Освященного
• Патриарх Диодор
• Палестинцы
• Валаам

Имя отца Владимира Цветкова известно многим православным в России, и произносят они его с благодарностью. Он пришел на помощь людям в самое нужное время, когда бывшие советские граждане стали открывать для себя веру православную, переступив порог церкви. Но для многих это могло остаться только порывом, или «настроением», или на долгие годы остаться «сугубо личным делом». Отец Владимир стал первым священником, который на большую, широкую аудиторию стал говорить о необходимости обретения православного мировоззрения — о том, что вера должна быть сознательной.

Вероучительные беседы отца Владимира продолжаются до сего дня, и до сих пор они собирают большие аудитории. Батюшка привлекает людей тем, что все, что он говорит, имеет практический смысл, богословские истины в беседах преподносятся как живая реальность.

В книге публикуются две беседы отца Владимира Цветкова. Одна из них — рассказ об Афоне, который приводит, как всегда у батюшки, к обсуждению практических вопросов духовной жизни; вторая беседа — рассказ журналисту о самом себе: батюшка очень откровенно говорит о своем духовном пути. И думается, даже для духовных чад отца Владимира этот рассказ будет откровением. А для молодого поколения этот рассказ станет откровением о пути верующих интеллигентов в целом в России на протяжении полувека.

Эта книжица — первый сборник в задуманной серии публикаций обширного наследия протоиерея Владимира Цветкова — духовника Софрониевой пустыни Нижегородской епархии.

Путешествие на Афон

В Дохиар мы приехали на праздник, было очень много народу. Монастырь небольшой, и храм не очень большой, посвящен Михаилу Архангелу и Скоропослушнице. Два праздника сразу в один день. Послужили молебен на источнике, мощи все вынесли, основные, конечно. Все мощи не выносятся никогда в монастырях, и только в день памяти всех святых устанавливаются в алтаре для братии, и братия подходит прикладываться. Из основных святынь мне запомнились мощи великомученицы Марины, я даже взял кусочек ватки от мощей. Частицы там большие, не такие, как у нас, а целая глава или рука, потому что монастыри древние и мощи давно там находятся, сотни лет, к ним прикладываются паломники в огромном количестве. За прошедшее время много людей к ним прикладывалось, освящалось и исцелялось. Праздник был замечательный, и время быстро пролетело, незаметно Часы прошли, и уже закончилась литургия и все пошли на трапезу. [1]

Там два образа Скоропослушницы. Один в самом храме с левой стороны, как обычно (обычно с левой стороны в алтаре помещается чудотворная икона, если есть таковая), а другой в часовне. Когда выходишь из храма — направо часовенка, и в ней другой образ Скоропослушницы. И та и другая — чудотворные иконы. Рассказывают, что некоторые паломники приезжают, молятся Скоропослушнице, подают записки, жертвуют, кто что привез, и возвращаются сразу обратно домой. То есть они помолились Скоропослушнице, все получили, и уже в другие монастыри не заезжают.

В то время, когда мы праздновали, состоялся духовный Собор на Валааме, на котором наша женская община, которую мы условно называем скитом, была наречена в память иконы Божией Матери Скоропослушницы.

В конце, когда служба уже закончилась (служил какой-то владыка из Греции), приехал отец Рафаил с братией. У него день Ангела на Архистратига Михаила. Они отслужили службу в скиту, а потом приехали, человека три (всего у них в скиту человек двадцать). Потом мы к ним туда заезжали. В Зографе семь человек, а в скиту двадцать. Потом я узнал, что отец Кирилл (Павлов) благословил его. Они зашли к игумену после трапезы спросить, нет ли какого-нибудь скита или кельи для братии. Игумен обещал дать им. Там у каждого монастыря есть скиты, каливы, кельи, кафизмы, часто заброшенные, в которых никто не живет. Но тем не менее они принадлежат монастырю, и он может дать или не дать их монашеской общине, или нескольким монахам, или даже одному монаху. А получив соответствующую бумагу, можно ею пользоваться, и пользование это пожизненное. Если старец умирает, а у него есть послушник, то владение переходит этому послушнику. Там свое правило преемства и наследия. И игумен обещал им дать какое-то помещение, и, обнадеженные, они уехали к себе в скит. У них скит Иоанна Богослова от Зографского монастыря.

Из Дохиара мы поехали с отцом Илием, это послушник, один из трех человек, которые подвизаются на Каруле. Каруля — крайняя точка южного побережья, пустынное место с отвесными скалами, где подвизался старец Феодосий и старец Никодим. Читали, наверное, дневник старца Феодосия об Иисусовой молитве, он там подвизался, мы были в его келье. Там же подвизался старец Никодим — ученик Феодосия.

И вот Илий согласился проехать с нами по монастырям западного побережья. Утром мы сели на курсирующий там корабль, который в 10 часов утра выезжает из Уранополиса (это значит небесный город, «уранос» — небо по-гречески) и заезжает во все монастыри побережья, доезжает до Карули, а потом возвращается и везет паломников в другую сторону. Очень удобно. Знаешь примерно время, садишься на корабль и плывешь туда, куда тебе нужно. Мы доплыли до Карули и провели там день, вернее остатки дня. Мы осмотрели кельи, храмы, которые сохранились, познакомились с пустынножителями, есть там греки, есть и один русский, там подвизаются так называемые зилоты, было и с ними знакомство.

Зилоты — это те, которые придерживаются старого стиля. На Афоне все придерживаются старого стиля, а зилоты не общаются с теми старостильниками, которые общаются с новостильниками. Туда паломничают люди из Греции, которая на новом стиле, а зилоты придерживаются такой жесткой политики — не пускать их к себе и не общаться. Среди зилотов есть греки, русские, сербы. Существует зилотский монастырь, на котором написано: «Православие или смерть!» То есть если нужно, мы умрем, только не за православие, а за свое понимание православия. Но суть не в этом. Могу сказать, что по духу это очень тяжелые люди. Чувствуется внутренняя напряженность, мрачные они, и очень трудно с ними общаться. С русским тоже сложно было. Нас хотели там чаем напоить, но мы не смогли остаться, так было тяжело. Это не единственное место, где есть зилоты, но основное. В Есфигмен мы не попали, не получилось по времени. В Есфигмене, как известно, подвизался Антоний КиевоПечерский, сохранилась пещера, где он подвизался.

Мы поднимались наверх на мулах. Там на мулах поднимают дрова, припасы по очень крутым лесенкам. Практически это едва не отвесная скала, Каруля. Потом мы перекусили, выпили чай, который приготовил нам Илий. Там есть келья и храм. Есть старший, отец Стефан, и еще один иеромонах, Дионисий, кажется, но они в это время отсутствовали по причине перемены паспортов и продления виз, в Москве были. И как раз когда мы пришли на подворье московское, там служили литургию при закрытых дверях (то есть в храме никого не было), игумен с отцом Стефаном, а отец Дионисий на клиросе пел в один голос афонским распевом, а Символ веры и «Отче наш» не пел, а читал, как там принято.

Так вот, мы зашли в храм, приложились к святыням, поднялись в другой храм наверху, который ремонтировался, общий карульский, довольно большой, с притвором. Впрочем, относительно большой, но поскольку там пустынножителей немного, то все помещались. Потом мы спустились в так называемую Карулю. Это такое место, куда спускаются по цепям. Специальные цепи приделаны к скале. Совершенно отвесная скала, и спускаться можно только по ступенькам, держась за цепи. По ступеням просто так не сойдешь. Еще предусмотрен пояс, его нужно пристегивать на каждом отрезке пути, но мы им не пользовались, а так уж за Илием вместе с отцом Давидом спустились и посмотрели кельи, где жили старец Никодим и Феодосий. Черепа отца Никодима и отца Феодосия там сохранились. Видели еще совсем разрушенные кельи, храмы небольшие, стасидии полуразрушенные, иконостасы, инструменты всякие, ножницы Илий нашел, а я увидел топор с обломленным посередине кусочком, кованый, старинный. Взял его с собой, но не знал, смогу ли его провезти или нет. Удалось провезти, он такой изящной формы, а главное — с Карули, подвижники пользовались им. Келья заброшена уже была где-то в начале XX века, потому что инструменты все давнишнего изготовления. Там была лампа еще, но лампу взять было сложно. Лампа масляная над клиросом и фитиль, который подкручивают и, соответственно, свет падает на ноты и слова, которые поются. Лампа совсем ржавая, а фитиль — самая сложная часть, я взял его на всякий случай. Вдруг удастся в керосине отмочить и как-то приспособить, сделать такую собственную лампу. Хотя у него довольно сложная конструкция — масло заливается через маслопровод с воронкой, но в принципе можно изготовить.

Мы молились в этих заброшенных храмах, где когда-то молился старец Никодим. Там уже нет кельи его. Илий рассказывал о монахах, которые там подвизались, это было место подвигов известных старцев. Там был иеросхимонах Серафим. Его высказывания печатались в сборнике «Православная Русь». Это известный старец, который почил в шестидесятых годах. Русские эмигранты там селились и жили до восьмидесятых годов, они известны своими подвигами и борьбой с новым стилем. Затем мы вернулись, прочитали правило и легли спать. А утром поднялись наверх и осмотрели кельи, в которых не были. Конечно, из всех впечатлений — это наиболее меня захватившее. Может, я рассказываю не очень складно, но место удивительное. Там тепло, субтропики. Вообще вся западная сторона Афона — субтропики, зимы не бывает. Они говорят, например: «Мы капусту посадили, но она еще не созрела. Братья пораньше посадили, у них уже созрела, а у нас в феврале только будет». Там растут мандарины, апельсины, грейпфруты. В Ватопеде грейпфруты по полтора килограмма. Я взял, чтобы подержать в руках — таких не видел.

А на восточном побережье уже осень, листья падают, холодно, ветер холодный — и там никакие не субтропики, а просто осень. На западной стороне тепло, потому что полуостров Колхидика, параллельный Афону, закрывает все западные ветры, только маленький кусочек с юга остается, но там уже южные ветры.

И вот мы поднялись наверх, сначала пришли к так называемым данилеям, братство данилеев. У них был старец Даниил, который в 1924 году, кажется, почил, там есть памятник на могилке, они его почитают, поэтому и называются данилеями. Известны они иконописью и певческим искусством. А самые известные певцы на Афоне ватопедские. Там, в Ватопеде, нам (в основном не мне, а отцу Даниилу) надавали кассет. Мне досталась пасхальная. Они очень красиво поют — и те и другие, но отличаются как-то, свои особенности стиля. У данилеевских есть группа певцов, человек восемь-десять, которые путешествуют, поют на праздниках, и их очень ценят и любят. Их знают не только на Афоне, но и во всей Греции, даже по именам. Мы к ним поднялись, прошли в храм, нас приняли очень радушно, тем более что мы виделись на Панигере в Дохиаре (они там пели), открыли храм, мы приложились к мощам, которые нам вынес иеромонах, к иконам. Как-то помянули про Савву Освященного, и иеромонах вынес ковчег с мощами Саввы Освященного и другие святыни из этого монастыря и сказал, что игумен Евдокимус благословил этот мощевик для данилеев. А скит, где находится братство, освящен в честь Всех святых, у них есть своя икона и еще одна в притворе, русская, из Андреевского скита. Когда там разбирали иконы, данилеи взяли эту себе. Очень красивая русская икона XIX века, написана по золоту. Потом мы выпили то, что обычно предлагается путешествующим паломникам — воду, лукум, кофе. Затем нас пригласили в иконописную. Они писали иконы, я увидел икону Пантанассы и спросил, можно ли заказать им такую икону, но они ответили, что очень много заказов, поэтому не могут брать новые. Седовласые старцы, человек шесть, в большом светлом помещении. Иконы греческого письма, афонского, оно построже. У них же, если не ошибаюсь, была написана икона Иверская, такого стиля, как Иверская чудотворная. Потом мы помолились там, панихидку отслужили старцу Даниилу — основателю братства, и отправились вниз. И тут нас догоняет монах, уже в возрасте. Предлагает изюм и еще какие-то сласти. Видимо, в последний момент сердце что-то почувствовало и он бросился бежать — такая любовь… О чем это говорит? Это свидетельствует о любви, а любовь возникает только от молитвы. Отец Маркел объяснил, что прелесть проявляется в том, что извращаются отношения с ближними, то есть теряется любовь, усиливается гордыня, эгоизм, сластолюбие и требовательность.

Мы тут выяснили экспериментально некий комплекс, который очень трудно терпеть. Может, сейчас уместно сказать об этом, потому что когда не скажешь сразу, то потом забываешь. Есть такой комплекс в отношениях друг с другом верующих: духовных чад с духовником, в семье — жены к мужу, или мужа к жене, или в отношениях сестер в монастыре, или к старшей, или к игуменье — требование любви. Человек требует любви, хотя может и не говорить об этом, но проявляется это в том, что он постоянно предъявляет претензии тому лицу, от которого требует любви.

Требует не просто любви, а такой, которая бы его удовлетворяла, то есть чтобы терпели все его недостатки, чтобы на него не гневались, не раздражались, не предъявляли бы никаких претензий. То есть мы требуем от других того, чего сами не делаем. Мы хорошо знаем, что должен делать ближний, и мы рассказываем ему, что он делает не так, но сказать это себе нам и в голову не приходит. А почему? Потому что обычно помыслы в нашу голову приходят только от падших духов, а добрые помыслы нужно насильно внедрять. Фабрику нужно построить для выработки добрых помыслов, и то она будет вырабатывать один помысел в день или даже в неделю, а потом жди, пока еще материал подвезут. Если мы начнем различать свои духовные состояния и отделять их от себя, тогда начнется борьба с падшими духами, тогда начнется исповедание помыслов. Иногда человек приходит и говорит: «Я исповедовать помыслы хочу». А человек этот не отделяет помыслы и чувства греховные, которых помыслы являются только частью. Если мы не примем духов злобы, тогда и помыслов, соответствующих этому духу злобы, не будет. Мы не сможем раздражаться и осуждать человека, если не примем духа раздражения на него. Сначала дух входит в наше сердце, овладевает нами, мы услаждаемся им, потом начинаем озвучивать помыслы, которые этот дух нам предлагает. Мы говорим: «Что же ты сделал, то-то и то-то?» Но первое — недовольство, а потом уже слова. Повод всегда найдется. И вот это чувство мешает нам жить. Потому что мы выплескиваем на ближнего все свои эмоции, претензии, обиды и прочее. Попробуем каждый раз останавливаться и себя спрашивать: как апостол Павел говорил: а в духе ли я? В Христовом или в антихристовом? Нахожусь ли я в исполнении заповедей, в самоотвержении, или услаждаюсь тем, что мне падший дух предложил? И когда я научусь чувства греховные с помыслами вместе отделять от себя, не сразу поддаваться, или, по крайней мере, опомнившись, отсекать от себя и бороться, тогда я перестану спорить, пререкаться и разговаривать с бесами. Из этого будет вытекать следующая ступенька борьбы с падшими духами за свое спасение. Когда мы увидим, что ближний находится в состоянии одержания падшим духом и озвучивает помыслы, например: обиды, претензий, сравнений, недовольства, — то мы не будем пререкаться с ним и доказывать, что мы правы, а он неправ, а попробуем помолиться и убедить его, что в нем не Христов дух и не следует слушать его. А к человеку проявить любовь, насколько мы можем. Если это человек близкий и он находится в таком духе, а у нас есть силы пройти через это (нам же обидно, нам же больно), нужно просто обнять его и прижать к себе, если он, конечно, не отскочит от нас (потому надо аккуратно), тогда бес уйдет, он не выносит такого. Но это опасно, особенно с противоположным полом или если часто применять. Это средство детское, так с детьми хорошо себя вести или с начинающими. А если постарше, нужно просто объяснить, что это дух падший, он через тебя эти помыслы проводит, ты услаждаешься ими, а надо не услаждаться, а нужно возненавидеть это чувство ощущения правоты.

Мы совсем не умеем быть правыми, и враг нас этим обманывает. Он дает возможность ощутить себя правым, первым, лучшим, поэтому Господь учит занимать последние места, а других людей лучшими себя считать. Нужно помолиться, чтобы Господь помог этому человеку отделить от себя этот лукавый дух, попробовать помолиться с ним вместе, и этот дух отойдет, станет легко и хорошо. И человек поймет, что делать в подобных случаях. И тогда мы не только со своими проблемами сможем разобраться, но и если ближний будет находиться в малом бесновании, станем говорить не с бесами, а с человеком. Наша задача прогонять беса и приходить в себя.

Посмотрим внимательно вечером, где эти наши любимые бесовские состояния, через которые мы что-то делаем. Как на базаре. Нам что-то предлагают, нам этого и не надо, но когда навязывают, мы все-таки покупаем. Так и бес, только он не может нам навязать, а предлагает. Но если это у нас уже стало страстью и мы давно это приняли, то, когда нам опять предлагают, мы ведем себя как постоянные покупатели, а бес, как постоянный продавец, дает нам без слов, и мы берем, отдаем деньги, все налажено. Надо прекратить эту торговлю, эти покупки на демоническом базаре, и, по мере того как мы сами будем очищаться от этих духов, состояний и слов, мы сможем помогать и ближнему преодолеть их. Тогда мы войдем в другое состояние, и постепенно сможем освободиться ото всех неевангельских чувств и сопутствующих им неевангельских помыслов и слов, и спасемся. Видите, как все просто? Так что все в нашей власти. Новый век, новая жизнь, если только начнем бороться по существу. И молитва нам будет здесь помогать, и причащение, и Евангелие, и святые отцы, и ближние, которые тоже борются. Ну а если не будем бороться, то будем хоть что-то делать, и понимать, что мир во зле лежит. А Христос — наш Спаситель. От чего Спаситель? От власти падших духов.

Нужно возлюбить услаждения духовные, евангельские, и те чувства, которые являются чувствами Христовыми. Потому что мы должны в Вечную Жизнь войти, стать богами по благодати, сынами Божиими по усыновлению, если мы действительно хотим спастись, а не только говорим об этом или делаем вид в храме или на утренних и вечерних молитвах. А в остальное время вразнос живем, и все, что подворачивается, входит в голову или в сердце, и даже если молчим, все равно услаждаемся чувствами и помыслами отнюдь не евангельскими. А контроля не осуществляем: что же пришло к нам? И тогда жизнь наша потребует напряжения, борьбы, творчества, станет интересной, радостной, нам не до уныния будет, всегда мы будем заняты. Работа эта будет всегда у нас на руках, мы уже перестанем заниматься чужими грехами, у нас не будет хватать времени, чтобы разобраться с собой. А времени мало осталось, оно убыстряется. Тот век, двадцатый, быстро пролетел: Русско-японская война, революция, еще одна война, перестройка, и век кончился. А этот в три, в четыре раза быстрее промелькнет, и уже двадцать второй век. Кто там будет управлять миром?

Маленькое отвлечение. Я решил с вами поделиться нашим опытом, некоторыми открытиями, свидетельствами того, что мы можем, будучи христианами, начать жить внимательнее. Но процесс этот непростой, нужно прийти в себя, помолиться, обратиться ко Христу. Для этого нужно быть в молитве или, по крайней мере, стремиться к молитве более или менее постоянно. С первого раза может не получиться, но, потрудившись немножко, научимся. И к чему будем стремиться, того и достигнем. А наша задача — спасение. Святость, вечная жизнь, любовь, усыновление Богу, кротость, смирение. Если же мы будем услаждаться демонскими чувствами, то ничего доброго из нас не выйдет. «В злохудожную душу не внидет премудрость», — так Ветхий Завет нам говорит. Поэтому душа должна отказаться от всякого общения с падшими духами, очиститься. Чистим свое сердце и ум.

Это требует внимания, борьбы, самоотвержения — всего того, чему учит нас Церковь, что работает на нас, если мы искренне желаем того, о чем свидетельствуем. «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя…» — вот и веруй. Или «Со страхом Божиим и верою приступите», — не только к Святой Чаше, но и к ближнему, в любой момент общения. А перед общением молиться: «Господи, вразуми меня, что и как сказать, помоги мне стать полезным. Сам скажи через меня то, что полезно этому человеку для его спасения». И тогда общение станет творчеством, подвигом, очищением и утешением ближнему. Тогда жизнь превратится в непрестанный подвиг, непрестанную радость, непрестанное творчество, а не будет обыденной необходимостью. И не будет такого: «Поскорее бы с этим человеком развязаться да отдохнуть, или поделать что хочется». Тогда нам станет нескучно жить.

Общаясь с любым человеком, мы должны подвизаться, трудиться, молиться за него. Когда мы общаемся с кем-то, прежде всего должна быть молитва: «Господи, спаси и помилуй раба Твоего такого-то», — а потом уже разговаривать. Не говоря уже о том, что мы должны молиться о близких; за тех, с кем чаще всего общаемся, с кем живем в доме, видимся на работе.

Примерно на ту же тему писал архимандрит Тихон (Агриков) в книге «У Троицы окрыленные»: главный женский подвиг заключается в исполнении семейного долга. И самое страшное и сильное искривление и обольщение, которым опутывает падший дух женский пол, это принуждение не исполнять свой долг. Самый тяжкий и часто встречающийся у женщин грех — это уклонение от исполнения долга. Какой у женщины долг? Прежде всего это долг по отношению к родителям, потому что родители нас родили и воспитали. Соответственно, мы должны заботиться о них, кормить, жалеть, терпеть их недостатки, страсти, неверие, непонимание чего-то и так далее. Следующий круг долга — это долг по отношению к мужу и к детям. К мужу понятно какое отклонение от исполнения долга может быть. Ну, например, он пьяница или похуже, это становится причиной уклонения от исполнения долга. По отношению в детям. Аборт — это очень частое уклонение от исполнения долга. Господь дает ребенка, ребенок не с неба падает во чрево, а добровольно, сознательно зачинается. А потом — уклонение от обязанности родить и воспитать соответственно. А жены чем спасаются, как сказано в Писании? Чадородием, а погибают, соответственно, от нечадородия, оттого что не рожают, не хотят рожать. Семьдесят пять процентов женщин у нас делали аборты, очень страшная статистика. Восемь миллионов убиенных младенцев год, это за сто лет 80 миллионов, а за последние 50 лет 40 миллионов. За все войны двадцатого века столько не погибло людей. Существует такая война женского пола с долгом, в результате которой погибло столько людей, сколько бы не уничтожили враги…

Далее, какие еще уклонения от долга? Есть у нас работа, и там видим уклонение от долга. Есть долг по отношению к Богу, к Церкви, к собственной душе.

Но есть еще один долг по отношению к детям, кроме того, чтобы их родить: уклонение от долга их воспитать. Сейчас у меня есть основания так сказать, родители повсеместно ленятся воспитывать своих детей, не хотят. Не хотят тратить собственное время на воспитание детей. И поэтому кто их воспитывает? Улица, телевизор, школа, приятели, знакомые, книги. И читают сейчас отнюдь не Пушкина и Лермонтова, даже сказки не читают уже. А нечто иное, развращающее душу и ум.

Итак, мы видим слабость, немощь женщины. Немощный сосуд, она с трудом может понуждать себя на исполнение долга. А та женщина, которая свой долг исполнила, не немощный сосуд. Божья Матерь исполняла все виды долга. Святые, такие как Александра, Елена, Марфа дивеевские, показывают нам пример исполнения долга. Не говоря уже о мучениках. Для чего мы все это говорим? Нам очень важно увидеть свои грехи. Приходят и говорят: «А в чем мне каяться?» Вот возьми и посмотри, какой вид долга ты не исполнила. Запиши в тетрадочку все виды неисполненного долга. Где уклонилась, как это проявилось и какие имеет последствия. Это то, что касается женского пола. Про мужчин разговор дальше.

Самая главная задача мужского пола — это несение ответственности по всем параметрам, во всех отношениях. Перед всей Вселенной, перед всем Адамом, перед государством, обществом, Церковью, перед семьей, на работе, среди людей. Соответственно, если мы идем к покаянию, то должны спросить себя, какую ответственность мы должны были взять на себя, какую мы не понесли или от чего уклонились, где и на кого мы переложили ее, почему уклонились и какие из этого вышли последствия. Вот, например, аборты. Это женский грех, женщина не исполнила свой долг. А мужчина что? Не понес ответственности. Не его долг рожать, но его долг — нести ответственность за зачатого ребенка, чтобы этот ребенок родился, кормить его, воспитывать и прочее. Грех один, общий, но виды вины разные. И вот мир у нас рушится, потому что женщины не исполняют долга, а мужчины не несут ответственность. И мир рухнет, и все закончится пришествием Христовым, когда это дойдет до крайности, когда никакой долг не будет исполняться, никакая ответственность не будет браться ни за кого, ни за что.

Есть еще один вид долга — ответственность за самого себя, за собственное спасение. Долг этот начинается с собственного сердца, с собственного спасения. Потом это распространяется на ближних, семью, детей. А мы что видим? Мать не заботится о своем спасении, значит, о спасении своих детей, не воспитывает их. Муж не несет ответственности за спасение своей души, а значит, за спасение свей жены, детей. Какой он тогда глава семьи? Он ведь первосвященник своей семьи, а не верует. Представьте священника или настоятеля, который не верует. Как он будет заботиться о своей пастве? Как нести ответственность? Ну вот, например, приходим в церковь и кого осуждаем? Священников? За что? За то, что ответственности не несут. За общую исповедь, за невнимательность к прихожанам, к духовным чадам, за то, что проповедь не хочет говорить, и так далее. Взял, сел в свою машину и уехал, вместо того чтобы исповедовать день и ночь, беседовать, разбирать все проблемы, выяснять, что на душе, в семье, на работе, в общественной жизни. Можно сказать, что отчасти эти обвинения справедливы, но, с другой стороны, можно оправдаться тем, что это свойства вообще человеческого естества, а не личный грех. Но от этого не легче.

Это маленькое такое отвлечение, оно необходимо, потому что оно такое живое, острое.

Мы десять минут посидели, передохнули, приложились к мощам. Нам вынесли стопу Анны. А вот потом Филофеа. Мощи великомученицы Марины, часть ее ноги, нетленная нога, мучеников Космы и Дамиана, часть Животворящего Креста. Каракалы — часть Креста, мощи преподобномученика Харлампия, глава апостола Варфоломея, мощи великомученика Меркурия. Там мощи — так уж мощи, большие частицы. Силуана Афонского… да там в Пантелеимоновском монастыре, в храме Покровском, хранится его глава.

Да, мы приложились и почувствовали такую легкость, как будто мы не поднимались и не ходили по горам. У меня там посох был из Карули. Я нашел такую палку удобную, красивую, хорошую — ну, из Карули, какой-нибудь подвижник ею пользовался. Я ее было хотел взять, обратно пойти, но не стали возвращаться… Жалко. Но я Илию сказал — если будешь возвращаться и она лежит там — забери, в другой раз приеду, может, удастся ее забрать. Ну, что делать. Я еще думал: как же я буду в аэропорту с ней проходить? Пропустят или как? Видимо, помысел был сомнительный. Так что помыслы нельзя принимать, бороться надо с ними. Твердо.

Мы пошли вниз, там гора такая, если смотреть от Пантелеймонова, и седловина, и через эту седловину от Анны переход к монастырям западным. Все эти территории принадлежат монастырю св. Афанасия Афонского — Анна, Данилеи и Каруля, Катунаки — все эти области принадлежат Лавре св. Афанасия. А следующий — монастырь св. Павла. Мы пошли вниз искать келью старца Иосифа Исихаста. Там был указатель, но мы стрелочку эту не увидели и, вместо того чтобы идти вниз, пошли вперед и дошли чуть ли не до самого моря, а келью не нашли, и вернулись, и так и не попали туда. Без искушений просто ничего не бывает. Потом можно было пойти на место, где он похоронен, но времени было потрачено много, и мы туда не пошли. Затем зашли в монастырь св. Павла. Там нас отец Андрей принял. Мы там постояли на службе и остались ночевать. Утром после службы пообедали, а потом пообщались с отцом Андреем, иеромонахом из Молдавии. И вот тут как раз в моих путевых записках листочки идут про отца Андрея. Вот тут такие записи.

23 ноября. Вышли из Карули, там храм Святой Троицы над кельей отца Илия, где икона находится Святой Троицы на древе мамврийского дуба, чудотворная икона, небольшая. Из кельи взял топорик, он у меня там, в скиту, сюда можно взять, показать. Данилеи. Там вышло искушение. Отец Давид фотографировал из кустов одного из данилейских монахов, который на муле поднимался, а он это заметил и выразил недовольство. Потом мы примирялись двое суток, потому что потом его еще встретили в Дафни. В общем, получилась такая накладка. Отец Илий просил прощения и как-то сгладил конфликт, и прочее, но это был урок нам, потому что мы вместе путешествовали с отцом Давидом. Скит св. Анны. Правая стопа святой праведной Анны и три главы — мощи каких-то святых, но здесь не указано. Дальше идет агиа Павла. Тут у нас иеромонах Андрей. Часть Животворящего Креста, большой крест, подаренный Елизаветой Петровной, дары волхвов. Были подарены 24 пластинки золотых и 80 горошин смирны и Ливана, которые находятся все вместе. Горошины соединены в виде ожерелья. Были вынесены 8 пластинок золотых из 24-х, которые там хранятся. Трудно сказать, все ли они, которые были подарены волхвами, или только сохранившаяся часть, все узоры на них разные. Один другому не соответствует, но все красивые и, видимо, имеют какой-то смысл, но люди более духовные, чем мы, могут понять или понимали, что они означают. Дальше… Нетленная нога свт. Григория Богослова, мощи свт. Василия Великого, часть главы великомученика Пантелеймона, затем мощи св. Нектария Эгинского и рука св. Максима Исповедника, которая была отрублена, когда он боролся с монофилитами.

Вот монастырь агиа Павла. Вот тут написано, что мы поднимались на высоту 700 метров, а всего гора Афон 2000 метров с небольшим. В час — подъем, правило до трех часов, или до четырех, пяти, шести — это так там подвизаются. Вообще, я так понимаю, записка эта относится к беседе с отцом Рафаилом, а может быть, это в агиа Павла. Не так важно. Это просто у них такое афонское правило. Монахи до шести часов читают заутреню, с трех до пяти и с пяти до семи — сон, летом — с пяти до шести. Подъем в шесть, четыре часа работа. Евангелие читают один час, полчаса — Апостол, всего полтора часа. Да, это точно относится к отцу Рафаилу, к скитскому правилу. Вечером, до вечерни — один час Иисусовой молитвы. Во вторник и четверг служат литургию и причащаются. С шести до семи одна четка за утренние молитвы. В семь часов чай, когда жарко. В прохладные дни чай — баловство. Вот тут: как борются с обидой и ропотом? Вечером обязательно земной поклон друг другу, обязанность не празднословить. Сторож там отец Агафон. Обед в 11 или 12 часов (летнее или зимнее время). Келейно один час Евангелия или святых отцов, по благословению. Рукоделие — с 15 до 16 часов. Вечерня по четкам полчаса за повечерие, в 17 часов ужин. Вот такое расписание. Забегаю немного вперед, когда будем говорить про отца Рафаила, то мы вспомним, что их правило мы слышали, в чем оно заключается.

Разговор с отцом Андреем из монастыря св. Павла

Я вам рассказывал, что, когда его спрашивали о том, как жить, отец Андрей отвечал, что нужно решиться никому не говорить «нет», а всегда говорить «да». И он описывает женщину гречанку, которая решилась на такой подвиг. Господь ей открыл, и она решилась лет в пятьдесят на такой шаг — никому не говорить «нет». Она была физиотерапевтом, массажисткой, и так она попала в Ирак, в Индию, в монастырь, потом в другой монастырь, стала монахиней, старицей. И вот недавно почила, и про нее написали книгу, в которой описываются ее труды и подвиг. В таком случае совесть всегда подскажет, правильно ли ты отказал. Если совесть говорит «нет», что это что-то греховное, тогда отказываться, а если это требует усилий, подвига, тогда не отказываться. Вот мы про св. прав. Иоанна Кронштадтского читали, что, когда он принимал священство, он решил в себе никому не отказывать. Какие бы требы кто ни просил исполнить, никому не отказывать. И там рассказывается, что после службы, забот он приходит домой, и супруга говорит — давай садись, обед уже готов. Он слышит какой-то шум. Жена говорит: подожди, поешь, потом разберешься, — но он выходит, а там женщина говорит, что ее муж умирает, дети, есть нечего, и он, не раздевшись еще, идет туда, а у него осталось только 20 копеек, остальные раздал уже. И он приходит к ней в дом и видит, что действительно очень тяжелое состояние, он больного причащает, 20 копеек отдает и говорит — завтра утром приходи ко мне в храм. Потом поехал в Ораниенбаум, совершил требу и вернулся домой уже поздно ночью. А утром приходит эта женщина, он отдает ей облигацию на 1000 рублей и еще пакет с деньгами, видимо, благодетели успели ему за это время что-то пожертвовать, и вот так он ей помог.

Вот пример того, как не говорить «нет». Это всегда будет сопряжено с тем, что устал, но надо говорить «да», идти и дальше что-то делать. Самый подвиг и труд — это когда пришел с поля и, вместо того чтобы садиться и тебе служили, ты служишь господину, препоясавшись, и тут уже служишь Самому Христу. Так становились святыми. Старец Паисий тоже вспоминал, что, когда начал подвизаться, шел не в келью молитву читать Иисусову, а смотрел, кому нужно помочь, и помогал. В исихастских монастырях все так и происходит. После своего послушания идут не в келью, а смотрят, кому в чем помочь. Такой дух любви не вызывает удивления, потому что все в одном духе находятся. Иисусова молитва дает такой определенный уровень, что там нет места гневу, раздражению, недовольству. Там легко человек понуждается на какой-то труд, подвиг, терпение, если кто-нибудь что-то не так сделал, и даже если тебе замечание сделают, очень легко, потому что душа насыщена молитвой, благодатью, терпением. Это выражается доброжелательностью к ближнему и желанием продолжать творить молитву Иисусову. И когда все находятся в такой атмосфере, это никого не удивляет. Никто не будет смеяться или дерзить над молитвой, над подвигом, еще над чем-то. Это свойство иерусалимского устава, который осуществляется в реальности в Лавре Саввы Освященного и на Афоне. Когда я приехал на Афон, все время вспоминал Лавру Саввы Освященного. Все напоминало: и греческое пение, и ночная служба, и монахи. Иногда казалось, что это от отца Евдокимуса мощевик, и мне сказали — да, он часто приезжает к нам.

Да, и вот такой был совет — если я потерял мир, значит, я виноват. Монах должен хранить мир и совесть. В исихастских монастырях очень строго следят не за тем, чтобы дела правильно делать, а за тем, чтобы мир сохранять свой и ближнего. Если мы теряем мир, значит, мы впадаем в прелесть. Если нет мира, то мы уже в прелести, в обольщении, в каком-то злобном духе находимся. Мы служим уже падшим духам, мы одержимы, мы в духе антихриста. Печать будет ставиться тем, кто находится в этом духе постоянно, кто не будет знать Духа Христова. А если мы сможем его победить, преодолеть, то мы преодолеем все искушения, которые будут в XXI веке.

Дальше. Искушение не отходит, пока человек не принесет плод, пока не извлечет пользы из ситуации. Он говорит так — я ушел из монастыря (вообще-то из монастыря не нужно уходить, нужно на месте преодолевать искушения), но, видимо, мне это нужно было. Пока не ушел, плод не принес. Но искушение не отойдет, пока ты будешь ходить и скитаться по монастырям и не поймешь, что нужно на месте сидеть и смиряться. Искушение не отойдет, пока человек не поймет, почему он потерял мир или почему он искушается, в чем неправильность. Пока не разберешься, оно будет продолжаться, повторяться. Сначала как недовольство ближних и выражение их недовольства нам, потом как расстройство отношений, потом как разрушение ситуации, дальше как болезнь, тяжелая болезнь, смертельная болезнь и смерть. То есть мы сами разрушаем себя, свое здоровье тем, что из ситуации не извлекаем пользы, не ищем, в чем же мы виноваты, не признаем, что виноваты. А если бы увидели, в чем виноваты, не нужны бы нам были ни болезни, ни скорби, ни разрушения отношений и ничего другого. Тогда бы мы смирялись, каялись, боролись с падшими духами, усиливали бы молитву и спаслись.

И вот он вспоминает, что решил клумбу посадить, цветы. Но сначала нужно узнать мнение других, и если кто-то против — отказаться, и будет мир. Значит, клумбу не надо сажать, или рано сажать, или другую нужно посадить. То есть если возникает какая-то проблема, а человек хранит мир и готов говорить «да» и не говорить «нет», то он очень внимательно относится к мнению ближнего, видит в этом проявление воли Божией по отношению к себе, а не считает чужое мнение неправильным, которое надо преодолеть. Не считает, что нужно убедить ближнего, что он неправ, поругаться с ним и еще что-нибудь.

И, значит, если кто-то из братии против клумбы, то помысел неправильный, значит, он от бесов, значит, нужно прогнать этот помысел, а не доказывать правоту своего помысла, и тем сохранить мир. И важнее всех клумб мир, который мы храним. И вот что сказано: монах должен хранить мир и совесть, то есть действовать по совести и хранить мир.

Далее он говорит о двух добродетелях, которые ценятся у исихастов: ипомени — терпение, ипокои — послушание. Когда одного монаха постригали, один из братии пожелал ему ипомени и ипокои, и старец Ефрем, недавно почивший (о нем уже книжка составлена на греческом, может, и у нас когда-нибудь переведут), сказал, что брат точно говорит — вот что самое главное, вот что самое нужное.

Монах никому не должен говорить «нет» в монастыре, тогда увидит промысел Божий. Вот сакраментальное слово! Если мы хотим увидеть промысел Божий, хотим попасть в Руку Божию и оставаться в ней, пожалуйста — никому не говори «нет». Но это говорится не только про монастырь — хоть в семье, хоть где. То есть где самолюбие, гордость, любовь к покою на основании наших страстей говорят «нет», нужно отбросить это и говорить «да», и делать то, что попросят. Ну, конечно, если это не грех, но совесть всегда подскажет, да и редко такое бывает, что скажут: давай пойдем и ограбим ларек. Такие предложения поступают очень редко. Или — давай пойдем и напьемся до потери сознания, или еще что-то. В основном нам предлагают какой-то труд, подвиг, или мы просто видим немощь человеческую, которую надо потерпеть. Вот еще раз повторю, как увидеть промысел

Божий. Мы бы все хотели этого, это одно из умных деланий, одно из свойств человека, это очень важно, потому что если мы будем в промысле Божьем, то мы уже будем знать, что делать, и у нас будет мир, спокойствие, и мы будем радоваться и веселиться. Для этого нужно только решиться никому не говорить «нет».

Далее, второе — следить за своей совестью. Если я отдаю себя в волю Божию, то Господь Сам учит меня, как любить брата и что делать в монастыре, и мы сможем с дерзновением молиться Ему о себе и о ближнем.

Потом он рассказывает, как ходил к столяру — решил иконку в рамочку вставить, а столяр ругается — кто тебя благословил? Да вот, иконку решил повесить в келье, а совесть вроде обличала, да только слушать ее сразу надо. То есть если ты пришел, а тебя ругают, то ты уж волю свою — икону в рамочку вставить — отложи. Значит, нет воли Божьей, нет благословения, вот тебе и напоминает столяр — резко кричит и ругается, но он говорит правду. Иногда ближний с гневом говорит и ругается, но говорит правду, значит, нужно выслушать все и признать, что он прав, что нельзя без благословения. Если благословения нет, то какие рамочки? Рамочку откладываем, сворачиваем иконочку в рулончик и ждем благоприятного времени или благословения. Иначе поругает брат, потом старший, потом будут скорби. Если ты это искушение не пройдешь, не поймешь, что тебе Господь говорит через брата, не остановишься, будет старший ругать, затем будут скорби, болезни, а потом уже и смерть. Хотим мы этого? Тогда нужно сразу же искать причину в себе, решать проблему и предотвращать дальнейшее. Всегда рядом есть человек, у которого можно спросить. Как он скажет, так и делай.

Вот, например, послушник хочет в келью. Если спросил, ему скажут — нет, ты молодой еще, так ты и не ходи (есть монастырь, а есть кельи, то есть можно отделиться от монастыря и где-то там сидеть, молиться). По ближнему можно определиться, туда я иду или не туда, по его реакции на мой помысел, слово, дело. То есть ближний — как голос Божий. Если ближний к тебе мирно относится, спокойно, то тогда все нормально, а если возражает, ругается, значит, что-то не так. Причина в тебе, а не в том, что он раздражился.

Если ты захочешь идти по промыслу, то тебя научат, как это делать, и вот отец Андрей рассказывает свой опыт, как искать Бога, как искать промысел Божий, как решать проблемы правильно, как избегать скорбей, болезней, как приносить плод. В общежитии должна быть любовь, не должно быть соблазна ближнему. Произошел конфликт — всегда винить себя, всегда находить свою вину и исправляться. Я виноват на 100 %. Пока я не найду вины в себе, не покаюсь, не изменятся отношения. Обычно, когда конфликт возникает, мы видим вину другого, его обличаем, пытаемся доказать, что он неправ, чтобы он покаялся, исправился. А исихастская традиция, просто христианская — если возник конфликт, то это напоминание, какое-то слово вразумления, которое я должен воспринять и принести плод, то есть разрешить проблему и покаяться.

Далее, порядок вразумления: если не послушаешься совести, Господь посылает человека, если его не послушаем, посылает другого с наказанием, если и его не послушаем, то игумена, а далее — болезнь, или падение, или сильную скорбь. То есть существует некоторая иерархия вразумлений, некая школа, шкала оценок негативных. Причем это относится ко всем людям без исключения: к верующим и неверующим, к монахам и мирянам. Разница только в том, насколько кто хранит совесть, насколько кто внимателен к своей жизни. Молитва усиливает, обостряет чувствительность совести. Праздное проведение времени, празднословие, объедение, заботы житейские расслабляют. Не отягчайте сердец ваших объедением и печалями житейскими. Господь предупреждает нас в Евангелии. Но если мы захотим идти за Господом, то нам все будет благопоспешествовать во благое, и отцы нас научат, и опыт жизни, и окружающие нас люди — все будут заниматься тем, что будут учить нас приносить плод, веровать в Господа, жить по заповедям, очищаться от греха, смиряться, и прочее… Лишь бы было желание. А если не будет желания, последует система наказаний, последнее из которых — смерть и вечные мучения.

Мы должны действовать из состояния смирения, кротости, ревностного желания богослужения, богопознания, богоугождения, служения ближнему. Хочу добавить, что на Афоне находящиеся в исихии говорят не от себя, в их речах нет ничего личностного, но есть жизненный опыт. Есть разные пути, но тот, по которому идет отец Андрей, это четкая, законченная целостная система. Когда ему задавали вопросы, он на все отвечал из духа — принимай все, не говори «нет», не бойся, что там будет дальше, и так далее. Мы потом еще услышим эти вопросы.

В общежитии должна быть любовь. Если кого соблазняет мысль о деле или само дело, нужно оставить это дело. Мир дороже, и это знак, что Богу это дело неугодно. Как узнать, угодно Богу или нет? Внимательным быть к словам, к обстоятельствам, к своей совести, к отношению ближних. Не надо представлять, что если ближний неверующий или маловерующий, да еще меня обидел, то и слушать его не буду, и все, что он говорит, неправильно, а прав только я, и буду делать только так, как хочу, как представляю и понимаю, во что бы то ни стало. Но нет. Тут другой подход, мир прежде всего. Через ближнего действует Господь, Он вразумляет меня через ближнего. Непосредственно к Богу я не могу обращаться по греховности, состоянию падшести, в котором я нахожусь, но через ближнего я могу запросто узнать промысел Божий, отношение к делу, правильное оно или неправильное. Имеются в виду какие-то мелкие бытовые дела. Тогда ближний будет помогать мне спасаться. Все ближние займутся только тем, что будут меня спасать, если только я правильно буду использовать это, если буду внимательным. Правильно? Замечательно. Все становятся старцами и старицами и учат меня спасаться. А я только храню мир, и не делаю того, что мне нравится, и спасаюсь. А если они предлагают мне идти на какой-то подвиг, тотчас понуждаю себя, тружусь, и все меня любят. Старец Силуан рассказывал, что один брат ему сказал: «Отец Силуан, меня все любят». — «А почему тебя все любят?» — «Я всех слушаюсь, кто мне что скажет, я так и делаю, и меня все любят». То есть это человек, который решился никому не говорить «нет». Всех слушает и все его любят. И на сердце мир, и промысел Божий видит, и хранит мир, и дела делает только те, которые можно делать, не нарушая мир.

Дальше один вопрос был. Отец эконом спрашивает — отец Андрей, а если тебя игуменом выберут, что ты будешь делать? Он отвечает — если на то воля Божья будет, я и соглашусь, потому что если меня выберут игуменом, то и подготовка будет к этому, и, соответственно, отношение братии (на Афоне игумена выбирает братия, а когда игумен умирает, братия выбирает игумена из оставшихся), тогда и воля Божия. Игумен ведь не отвечает за каждого брата, а отвечает только за то, как он хранит совесть по отношению к своим обязанностям. А отвечает каждый брат за себя, за то, что ты можешь и должен делать и как ты это делаешь.

Отец Андрей, с которым я встретился на Афоне, признался мне, что ему нужно было переменить не один монастырь, чтобы понять истину — само место не спасает, перемена места не влияет на «спасаемость» человека, человек спасается не оттого, что на каком-то хорошем месте оказался, а от своей решимости, от своего самоотвержения, от внимательности к окружающим, к голосу Божьему, который говорит нам через ближнего, от хранения мира, от следования своей совести. Искушения нужно перетерпеть на месте, тогда созреет плод, и человек приобретет покой. Также, делясь своим опытом, он сказал: «Как исполнить заповеди? Как видеть промысел, видеть Христа в ближнем? Никому ни в чем не отказывать. Стучатся в дверь — может, ты только что вошел, только пришел — иди открывай. Зовут — иди». Вот у него какоето послушание было, зашел в келью, стучат. Всё, вставай, иди, никому не отказывай, если хочешь быть там, где Господь, если хочешь вкусить мир.

А вот с телефоном не так просто. Есть несколько вариантов. Есть мнение, что во время молитвы все помыслы от бесов, поэтому не подходить. Но все зависит от того, как мы относимся к молитве. Если я не молился уже неделю и вот, наконец, решился, встал на вечернюю молитву, а тут телефон… Для проверки можно подойти и узнать, искушение это или нет. И потом уже на последующие звонки не реагировать. Сейчас есть и технические приспособления, которые могут помочь молитвеннику. Если я упражняюсь в молитве, я отключаю телефон, а если я упражняюсь в том, чтобы никому не говорить «нет» — я бегу к телефону и делаю с молитвой то, что мне скажут. Все зависит от того, в какой добродетели я упражняюсь, что для меня главное. И то и другое можно ради Господа делать. Подходить ради Господа и не подходить ради Господа, есть ради Господа и не есть ради Господа. Но если не откликнуться на просьбу, чётку тянуть — не помогает установить мир и служить Богу. Если подошел и сказал: нет, занят, молюсь, — то молитва не пойдет, Бог не примет такую жертву. Ты должен быть там, куда тебя зовут, и делать то, что тебе сказали.

В монастыре нужно хранить отношения с братией. Можешь помочь братии — помоги. В семье тоже важно хранить отношения, а мы что делаем с ними? Бережем, дорожим, храним? Что мы храним? Документы, деньги, может быть, драгоценности. Что еще храним? Святыни храним особо. А вот отношения храним мы или нет? Нет. Надо сказать, что на Руси отношения ни во что не ставятся, особенно с ближними. А куда он денется? Все равно мы помиримся. Куда он убежит, другой квартиры-то нет. А уж развод, или куда-то уйти, это сложно, трудно и редко такое бывает. Поэтому получай все, что на сердце. А если бы мы решили бороться с помыслами, тогда мы бы могли решиться хранить отношения, беречь и дорожить ими. Я думаю, что это можно и нужно не только в монастыре.

В монастыре главное — быть всегда с братией, на подхвате, всегда быть готовым помочь. Всякие уста, открывающиеся на тебя, от Бога, от Господа, пусть это говорится и по страсти. Все, что говорится тебе, принимай как от Бога. Бывает, что монах не очень-то старый, но говорит в духе святых отцов. Просто монастырский устав, правила, послушания мозги вправляют, и душа встает на место, человек начинает действовать, работать и говорить так, что заслушаешься, прямо не отрываясь, прямо хоть в духовные чада просись. В общежитии должна быть любовь. Если кого соблазняет мысль о деле или само дело, нужно отставить, отложить это дело.

Первый страх, который приходит к человеку: а вдруг не хватит сил? Всем говорить «да» и никому не говорить «нет». Но если человек преодолеет его, то увидит, что Господь промышляет, и не дает выше сил трудов тому, кто решил не отказывать ближнему ни в чем. Если же человек поколеблется, то все, пропал, погиб. Я уже рассказывал про женщину, которой предложила какая-то протестантская организация поехать в Африку. Она пришла в келью и говорит: «Господи, ну ведь протестанты же, а я решила никому не отказывать, как же? Ну помоги, вразуми!» На следующее утро приходят протестанты и говорят: «Извините, у нас тут кое-что изменилось, и мы не можем послать вас». И — Господи, благодарю Тебя… То есть если что-то сверх сил, то Господь отменяет. Но нужно, конечно, мужество, чтобы преодолеть страх. То, что делает Бог, настолько лучше того, что хотелось и о чем мечталось! Хотелось так послужить Господу и сделать то-то и тогда-то, но все это ничто, все хуже того, что Господь готов нам послать, поставить на это место, и это Ему приятнее, а нам полезнее. Но нужно отсечь свою волю. В тот день, когда мы решимся никому не говорить «нет», в тот день погибнут «вся помышления его», то есть бесов, и мы победим их на раз до самой смерти, целиком. А если будем колебаться, устрашаться, так и будем ни там, ни сям, всегда будем не там, где Господь нас ожидает, и понесем Богу совсем не то, что Он хотел, и можем погибнуть, не дай Бог.

Я записал то, что говорил отец Андрей, и даже особенных комментариев делать не приходится. Он рассказал нам одну историю про себя: у него киста была, зуб вырвали, и там было нагноение, хотели сделать операцию, и он уже собирался идти, благословился даже. Старец сначала сказал, что не надо, но он выпросил, чтобы сделать операцию, а потом как-то не сладилось, и он смирился, решил ничего не делать и терпеть. И тут же нашелся врач, который сделал все замечательно при помощи лапароскопии, а иначе пришлось бы все вскрывать и долбить. А у другого, у которого было нечто похожее, вскрыли, и он до сих пор болеет после этого. Вот пример того, что когда доверяешься Богу, то Господь делает все лучше, чем то, что ты представляешь себе своим разумом.

Страх отдаться в волю Божию возникает от маловерия, хочется по-своему, как мне кажется хорошо, по моему мнению. И вот какой случай произошел у них в монастыре. Послали оливки собирать, а некоторые из братии подумали: лучше на службу пойду, там помолюсь, а то устану на оливках, — и не пошли. И вот что получилось: кто на оливки ходил, попал и на службу, а кто на оливки не пошел, тот и на службу не пошел. То есть страх оказался ложным. А тех, кто на оливки пошел, Господь укрепил. Послушание это очень тяжелое, оливок огромное количество, и сложно их собирать, лазать за ними.

Далее. Послушание все лечит. На Афоне об этом часто говорят, что послушанием болезни лечат лучше всего. Когда что-то болит, а тебе назначают послушание, если его исполнить — самое лучшее лекарство. Причем такое послушание, которое при этой болезни невозможно исполнить. И болезнь отходит. То есть мы отстраняем либо послушание, либо болезнь.

…Нельзя никогда смотреть на других. «Кто-то поломал руку или ногу — и я, наверное, поломаю». Ничего подобного. У каждого свой промысел. То есть сравнивать себя и смотреть на других не следует. В духовной жизни все иначе. Каждого Бог учит по-разному. Если говорят: «В нашем монастыре все хотят уйти» — не верь. У каждого свое. Тот, кто говорит, один и хочет уйти, а не все.

Что там происходит, в исихастских монастырях? Человек попадает в руки Божии и дальше все делает по воле Божией. Мы хотим попасть в руку Божию? Как птенчик, выпавший из гнезда. Хотим. Монахи рассказывают, как они этого достигают. К нам, я думаю, это тоже имеет отношение, мы так же можем действовать, вот только молиться нам приходится меньше. Но увеличить время молитвы и ревность — в наших руках, правда? Вот они всю ночь молятся, а мы ночью что делаем? Половину ночи занимаемся своими делами, то есть чем попало занимаемся, а потом спим. А они половину ночи спят, когда мы суетой занимаемся, а потом молятся. Сначала в келье 4—6 часов, а потом в храме 4–5 часов. Это по будням. Но после этого они могут и волю Божию видеть, и терпеть ближнего. Мы знаем, что нужно делать, а делаем или нет — в нашей власти.

Отец Андрей говорит, что игумен не несет ответственности за души всех братий, но за свою в первую очередь. Важно самому быть верным и исполнять добросовестно свое послушание.

Далее у нас был сложный разговор о чуде. Это он прочитал на греческом языке из Патериков и пересказал. Я думаю, что нам полезно об этом узнать.

Сначала Бог хочет сотворить чудо, а потом приходит мысль помолиться о чуде. Одному подвижнику, который сотворил чудо, Господь объясняет, что сначала Он хочет сотворить чудо, а потом дает мысль помолиться о чуде, и оно совершается, но чудо происходит не по молитве молящегося, а по промышлению Божьему. А потом некоторым избранным раскрывает технологию, то, как это происходит, чтобы тот не возгордился и не подумал, что он чудотворец. Для того чтобы тот помолился и поблагодарил Бога за то, что Господь через него, грешного, по его немощным молитвам сотворил то, что хотел.

Устав — это образ, который должен помогать и быть примером. Отец Иосиф рассказывает, что однажды, когда пришло время трапезы, приехало начальство, нужно было всех накормить. Там возникло искушение, что чего-то не хватит, но если откажешься — потеряешь благодать. Даже если придет большое количество народа и после трапезы ничего из еды не останется, Господь управит. Итак, когда всех стали кормить, благодетели привезли много еды, и всем хватило, и братии, и прочим. Так что бояться не надо. Нужно действовать по сердцу, по сердечному извещению от Бога по отношению к конкретному случаю.

* * *

Мы были на Афоне на том месте, где старцу Силуану явился Господь и дал такое назидание: «Держи ум во аде и не отчаивайся». Там стоит храм совсем маленький. А на стене изображение — Господа. Вот здесь Он явился, и такое назидание дано было старцу Силуану. О чем здесь речь? Это значит — занимай последнее место. Это есть умное делание, в котором подвижник занимает во аде последнее место, то есть рядом с сатаной. Пимен Великий, кажется, говорит: «Верьте, братие, где сатана, там и я буду». То есть он занял последнее место, даже как бы вытеснив сатану с него. И, конечно, когда человек занимает последнее место, то когда он явится перед Богом, то Господь ему скажет: «Ну, сядь выше — вот, среди великих отцов». Почему? Потому что Господь и в другом месте говорит то же самое: всяк возносящийся, то есть первые места стремящийся занимать и мнящий себя что-то значащим, смирится, то есть будет унижен, посажен ниже, и будет стыдно ему. А всяк смиряющий себя, то есть занимающий последние места, выбирающий худшее, меньшее, не являющий себя… Есть такой грех — являтельство называется.

Вот старец Федор и старец Лев, в Александро-Свирском монастыре когда подвизались, и там Император проезжал (это был Александр II), и они игумену сказали: «Возьми крест и выйди за ворота, Император прибудет». — «Да нет, не должен бы, по маршруту не предусмотрено». — «Нет, — говорят, — ты все же иди». Игумен знал, что они старцы непростые, так и сделал. Император появился. А старцы сказали игумену: «Если Император спросит про нас, скажи, что мы заболели, не можем, и прочее». И один другому сказал: «Нам надо бороться со страстью являтельства, потому что мы уже с Императором один раз поговорили, и в результате нас из монастыря выгнали. Раз мы уже пострадали от этого являтельства, давай спрячемся куда-нибудь».

Император действительно спросил про них, а их не найти нигде, они спрятались.

…Если будем смиряться, будем вознесены — но уж не на первое место. Этому посвящено Евангелие, и святые отцы так подвизались и жили, занимая последние места, выбирая худшее, оставляя лучшее другим, не завидуя, не ревнуя, не сравнивая. Значит, не беспокоясь о том, что кому-то достанется лучшее, а наоборот, заботясь, как бы попасть на самое незавидное место, а может быть, есть поменьше, и подальше, и понепочетнее. Но для этого нужно перестроить всю свою психику и направление жизни. Во всяком случае, если мы решимся на подвиг, эта проблема будет решена не в один день, а придется трудиться всю жизнь. Но Господь будет помогать, потому что каждый раз, когда нам удастся занять последнее место, то там будет Господь. И с Ним, конечно, это последнее место превратится в первое. Кто пробовал, тот знает. Если получалось хоть раз, он знает, как это на вкус.

Вот в пустыне, на Афоне, есть пустые кельи, и никакой борьбы за них нет. Никто не хочет в них жить. А такие бывают красивые! Ну чуть-чуть только подремонтировать нужно. Мы ехали как-то из Хиландара, и вот монахи смотрят не на природу, а на кельи полуразрушенные и говорят: «О, это келья в честь Святой Троицы, вот тут подремонтировать-то немножко, и сейчас еще можно ее спасти, а через год, наверное, все рухнет, уже будет не спасти. А дальше еще келья…» И там, на Афоне, нет такого, чтобы толпы рвались в эту келью, чтоб кричали: «Я!» — «Нет, я буду ремонтировать эту келью! Я тут буду жить!» Нет, очень много разрушающихся и совсем разрушенных, совсем обвалившихся… Мы там, в Карули, ходили в кельи, где подвизались старцы Феодосий и Никодим, его ученик. И там кельи совершенно разрушены, и храм келейный разрушен, и стасидии обрушились.

На Афоне никакой толпы, никакой давки, и очереди никакой: пожалуйста, столько келий свободных, столько места, идешь и считаешь: келья пустая, эта тоже, и там никто не живет. Пол-Афона, пожалуйста, если есть желающие, никаких проблем. Только благословение Божие и духовника. Почему так? Да потому что это последние места, не для выявления себя: зарабатывания денег, приобретения славы, услаждения плоти. Какая там плоть, услаждение — там пустыня, там не особо себя усладишь. Что принесешь туда, то и съешь, а это надо на себе таскать. Так и не захочешь столько таскать: «Да ну, ладно, чего-нибудь попроще, какой-нибудь крупы заварить, да соли, да чаю, немножечко сахару, и достаточно». Чем пустынножители там питаются? Каша на воде, лучше всего геркулес да чай, на праздник какие-нибудь рыбные консервы, что-то к чаю, если есть. А мы как живем?

И так мы ходили, смотрели. Один батюшка тут хорошо устроился, отец Дормидонт. Там его и не найдешь. И отец Венидикт тоже хорошо — туда и не заберешься наверх, пристань разрушена. Сель прошел, арсана сброшена в море, пристани нет, не подберешься, надо идти вокруг. Кто тут теперь пройдет? Уже немного будет паломников. Да еще лезть наверх. Кто знает, что там пещера святителя Григория Паламы? Указателя нет. Ну, значит, хорошо, тихо, спокойно. На Афоне у отца Венедикта, рядом с его кельей, пещера, где молился святитель Григорий Палама, и видел Свет, и там являлся ему святой Антоний и другие…

* * *

…Существует два разных духа, два разных направления, два образа жизни, и что самое ужасное, что оба типа живут в каждом из нас. Причем в большей степени какие принципы? Падшего естества, да? А вот евангельские принципы с трудом насаждаются в нашу жизнь, в наше сердце. А потом вянут, или растоптанные ногами на дороге, или корня не имея, на камень попав жестокосердия нашего, или в бурьян страстей, суеты, и так далее. И посмотреть на сердце, что в нем твердо укрепилось, что дает уже плоды, какое семя, какой принцип, которому мы точно следуем, в коем не поколеблемся ни вправо, ни влево, хоть нас убей. Есть хоть одна какая-нибудь заповедь, о которой мы бы были уверены, что в этом уже ни на йоту не поколеблемся? Ну, это есть все же у нас, мы уж не будем совсем-то унывать. Прежде всего — это верность православному учению, верность Церкви, всей ее догматической системе, и мы надеемся, что в этом не поколеблемся.

Одному из святых, Агафону, по-моему, говорили: «Ты, отец, вор!» — «Да, братие, — говорит, — простите, такой я вот, помолитесь». — «Отец, — говорят, — ты блудник!» — «Да, братие, простите, грешен, помолитесь». — «Отец Агафон, говорят, что ты еретик!» Он говорит: «Нет, братие, я не еретик». — «Почему ты так интересно рассуждаешь: когда тебе говорят: вор, блудник или еще что-то — ты говоришь, что грешен?» Он отвечает: «Ну, потому что это полезно мне для смирения, и я это вижу в себе, не в словах, так в помыслах, или в осуждении, или еще в чем». — «А почему ты отказываешься от того, что ты еретик?» — «Потому, — говорит, — что тогда разрушается надежда на спасение. Я не могу это признать, здесь я тверд, и этот принцип держу, и свидетельствую, и надеюсь в нем не поколебаться».

Если мы будем держаться Церкви и умрем в недрах Православной Церкви, если мы будем регулярно причащаться, соблюдать посты и покаемся в смертных грехах, и в остальном будем стараться каяться, то будем иметь надежду на спасение. Так учит нас Церковь. Поэтому мы должны держаться этой основы. Если у нас она будет, будет и надежда. И достаточно серьезная. То есть что Церковь сможет нас вымолить — наши сродники, друзья, те люди, кому мы сделали что-то доброе, или кому мы досадили, или кто-то из православных, ставших нашим врагом, и зная, что за врагов надо молиться, — будут молиться за нас, и, может быть, вымолят. Потому что друзья могут забыть, враги же не забывают. Вот мы друзей можем со временем забыть по именам, а врагов быстро назовем по именам и по фамилиям, расскажем, когда и как они досадили нам. Поэтому у нас надежды больше на молитвы врагов, если они православные и если они все же придут в себя и начнут молиться за своих врагов, в том числе и за меня. И мы должны молиться прежде всего за врагов. Святые отцы говорят: «Встав на молитву, прежде чем начать молиться о своих нуждах, помолись за врагов своих, тем самым ты покажешь себя настоящим христианином». Господь увидит, что ты исполняешь самую тяжелую и трудную заповедь — молишься за врагов, Он прислушается, — что ты там просишь, что у тебя за грехи, которые ты хочешь, чтобы тебе простили, за кого из болящих молишься, — надо послушать и обратить внимание. Поэтому имейте в виду, надежда наших врагов на нас, а у нас на наших врагов, на их святые молитвы. Поэтому при какой-то вражде мы говорим: «Спаси, Господи, и помилуй раба Твоего такого-то, и его святыми молитвами прости мои согрешения вольные и невольные». Очень сильная молитва, очень помогает. Молитва врагов — это самое лучшее лекарство от всех бед. Так что потом думаешь: «Да какой он мне враг? Да чего он такого сделал? Да подумаешь, обольстился, ну, помысел пришел, ну, сказал что-то, сделал, написал. Да это друг мне, да это чадо мое дорогое, как бы его увидеть, и к груди прижать, и облить слезами радости и, так сказать, умиления. Ежели он, конечно, согласится приблизиться. Так что наши враги — это наши врачи. Чуть-чуть, одну буковку изменить. Если к «г» маленький крючочек еще приделать, то враги превращаются во врачей! Труд маленький, а результат и эффект — потрясающий. Если мы — христиане, то так и должны действовать.

Если мы останемся в Церкви, не поддавшись ни на какой раскол, то будем иметь право исповедовать Христа. А раскол нам грозит. Нас святые и старцы предупреждают, что будет раскол в Русской Церкви, как и на Украине. Ну и вообще во всех Церквях. В Греции я видел раскольников — старостильники на Афоне. Нам надо остерегаться такого настроения.

…Однажды старцы собрались, и один из них говорит: «Вот Синклитикия — настоящая пустынножительница». А его спрашивают: «Почему?» — «А потому что она взяла самый гнилой плод из тех, что были на тарелке». Вот как действуют уже по заповеди Божьей, берут худший плод, то есть занимают последнее место. Заповедь дает нам ориентировку, как надо действовать, и тогда мы начнем смущаться, что мы жили совсем не так. И живем, и это становится нам обличением. Ну, как если в темноте что-то неприглядное происходит, а потом свет включают, то все начинают разбегаться и человеку стыдно становится, потому что все кувырком, не так, как надо, а свет показывает, что там не так. Так и заповедь — это свет, и Господь говорит: «Свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет» (Ин. 3, 19). Так вот, получается так: тьма — это когда человек не последнее место занимает, а первое, или из первых, или хоть в серединке, но не последнее. Это есть тьма. Вот как Григорий Палама молился: «Господи, просвети тьму мою».

Духовный путь отца Владимира Цветкова[2]

Студенты

Родился я в Ленинграде, где мои родители поселились после войны. Оба они были фронтовиками. Мама была религиозна, но в храм ходила главным образом за крещенской водой. Гораздо большее впечатление на меня произвела горячая вера бабушки. Мне было пять лет, когда она приехала в гости и мы пошли в Никольский собор на первое в моей жизни причастие. О том дне у меня сохранились самые яркие воспоминания. Потом, когда я учился в седьмом классе, мама нас с братом тоже водила причащаться. Но это как-то не отложилось.

После школы я поступил в университет, это была середина 60-х годов, и там у нас с друзьями образовался своеобразный кружок ревнителей православия. Мы все, пять человек, в конце концов стали священниками. Сначала, правда, заинтересовались восточными религиями, но очень поверхностно — на упражнения йогой нас так и не хватило, читали какие-то книги, перепечатанные на машинке. А потом через русскую философию пришли к отеческой вере.

Философию нам на психологическом факультете преподавали достаточно серьезно. И через Хомякова, других славянофилов, Леонтьева, затем Флоренского мы открыли для себя мир православия. Очень сильное впечатление произвел на меня «Столп и утверждение истины» Флоренского. Причем я его толком так и не прочел, но сознание того, что эта книга такая толстая (батюшка смеется. — В. Г.) и в ней есть ответы на все вопросы, и по культуре, и по философии, и по религии, что Флоренский такой умный, ученый, — это помогало. Мы «питались» теми книгами, которые получали в университетской библиотеке, и нам после них стыдно стало быть атеистами. Толком не понимая, что и как, мы пытались воцерковляться, то есть самовоцерковляться. При этом искали знающих людей, и Господь нас с ними постепенно сводил. Например, Дима Никитин (архимандрит Августин) пришел однажды в филармонию на «Реквием» Моцарта, и рядом с ним оказался священник, который дал ему текст «Реквиема». Потом это общение продолжилось, и через него Дима воцерковился.

В 1970-м мы в первый раз решили попоститься, хотя толком не знали, как это делается, и была такая мечта — причаститься. Причастились мы в Великий Четверг — как раз в тот год и в то время, когда умер Патриарх Алексий I. Постились — он еще был жив, а когда причащались — уже упокоился. Тот Великий пост очень запомнился. Приходим, например, в столовую, заказываем салат, гарнир, хлеб, компот. Бабушки, которые там работали, все понимали, спросят, бывало: «Вы что, поститесь?» «Да», — отвечаем. И они что-то приносили из своих запасов, делились с нами. Такое тогда было единение между христианами.

А когда закончился пост, мы ходили очень довольные, с чувством исполненного долга, как будто совершили какое-то очень трудное и важное дело. Так воцерковление и совершалось.

И вот однажды, в 72-м году, мой знакомый, он тоже сейчас священник, протоиерей Владимир, привел меня к своему духовнику в Князь-Владимирский собор. Привел и сказал, что здесь служит прозорливый батюшка. Это был отец Александр Козлов — Царствие ему Небесное. Замечательный священник, очень много молодежи к нему приходило еще в те времена. И в КГБ его таскали, спрашивали, что за молодежь, почему вокруг вас собирается. Он говорил: «Я их не собираю, они приходят — не могу же я их выгнать». Все это отразилось на здоровье, он умер в моем возрасте, ему еще 53 лет не было.

Так вот, Володя мне сказал, что батюшка прозорлив, и у меня тоже создалось такое впечатление, когда отец Александр начал говорить слово перед исповедью. Вдруг оказалось, что обо мне идет речь, о моих грехах. Я уже после понял, что грехи у нас у всех одинаковые. Но он, надо заметить, не просто говорил, а еще и посматривал на меня. Это было, конечно, непередаваемо ужасно.

Подхожу, слезы текут, зуб на зуб не попадает. Он спрашивает, как зовут. Я не могу ответить. Он говорит: «Ну хорошо, будешь причащаться раз в неделю». Попросил правила молитвенные вычитывать — утреннее и вечернее, 33 молитвы Иисусовы, главы Евангелия, главы Посланий апостолов — утром и вечером по главе. Сказал: «Будут вопросы — иди ко мне». Я только потом понял, что он, не спрашивая моего согласия, взял меня в духовные чада.

Тяжело, страшно мне было в первый раз у него исповедоваться. Когда батюшка понял мое состояние, зашел в алтарь, встал на колени перед жертвенником и долго горячо молился. Он просто вымолил меня. Благодаря ему, можно сказать, я и жив, и в Церкви.

Отец Александр

Это был человек выдающийся. Родился в верующей семье. Когда ему было пять лет, ходил в праздничные дни к закрытому храму и слушал пение. Только он один его и слышал. Отстаивал всю службу, а совершали ее Ангелы.

Это было в одной небольшой деревушке Псковской области. После школы батюшка поступил в семинарию, потом — в академию. Обладал колоссальными способностями, например, фотографической памятью — запоминал целые страницы текстов, знал всю литературу, которая была издана — святоотеческую, касающуюся основных проблем вероучения. У него была огромная духовная библиотека. Писал диссертацию о Фаворском свете, о Григории Паламе. Но не стал защищать ее. Митрополит Никодим сказал: «Это очень хорошая диссертация, жаль, что ты не хочешь ее защищать».

* * *

Владыка догадывался о мотивах батюшки: нежелание заниматься экуменической работой. Преподаватель, видный богослов не мог тогда этой участи миновать. Необходимо было идти на некоторое подчинение властям, ездить за границу, не всегда говорить то, что думаешь. Батюшке это было чуждо. Но он никогда не высказывался против личности владыки Никодима, он уважал его, но сторонился той деятельности, которую не одобрял — экуменической, либеральной.

Я тоже против того, что владыку Никодима сейчас грязью поливают. Знаю, что на Валаам он приезжал, брал с собой антиминс и все, что нужно, и в разрушенном храме служил литургию. Экскурсия приближалась — он успевал закончить и благодарил Бога за эту возможность — помолиться на святом месте. Он рисковал при этом как архиерей своей репутацией. А по дороге — память у него была грандиозная — пел наизусть стихиры преподобным Сергию и Герману Валаамским. И человек был, конечно, глубоко церковный. Всю жизнь отстаивал интересы Церкви, жертвуя своим добрым именем. Думаю, что сейчас он, возможно, не стал бы придерживаться экуменических взглядов, а занимался бы практической, реальной работой. Мне говорили, что он еще в те времена составил план, что надо будет сделать, если Церковь будет свободна.

Старец отец Зосима, схиархимандрит, знаю, так же относится к митрополиту Никодиму. Хотя, вообще говоря, сейчас опасно хвалить покойного владыку — окажешься под обстрелом всех «правых».

Я не сторонник экуменизма. Но экуменизм — это экуменизм, а владыка Никодим — это владыка Никодим. Мне тоже потом, как и моему духовнику, пришлось делать выбор — приблизиться к митрополиту Никодиму или избежать этого. Он был человеком очень властным: попав к нему в окружение, нельзя было двинуться ни вправо, ни влево. Либо ты отстраняешься, либо служишь тому, чему он служит. Он не был таким уж деспотом, но всех делил на единомышленников и прочих. Мой духовный отец отстранился, и я тоже.

* * *

Так вот, митрополит Никодим сказал отцу Александру, что диссертация его хорошая, но батюшка наотрез отказался ее защищать. Тогда владыка говорит: «Ты что, хочешь стать мучеником? Это сейчас немодно». На что отец Александр ответил: «А я за модой не гонюсь».

На этом его духовная и научная карьера закончилась. Отец Александр служил сначала в Александро-Невской Лавре, это было недалеко от дома, очень удобно. После того как их пути с митрополитом разошлись, его перевели в Князь-Владимирский собор, где он служил до конца своих дней. Стал простым приходским священником, хотя обладал, повторяю, огромными интеллектуальными способностями, знаниями, памятью и духовными способностями — по его молитвам, я знаю, творились чудеса. Однажды отец Александр пришел причастить одну женщину, у которой была водянка, отек легких, а врачи ему говорят — до утра эта больная не доживет. Тогда батюшка встал на колени и сказал: «Господи, или исцелишь, или с колен не встану». Вдруг у больной что-то прорывается, выходит вода, и она буквально оживает. Утром врачи находят ее здоровой и не верят в случившееся. Эта женщина стала потом самым верным чадом у отца Александра.

При этом он всегда находился под страхом перевода в глухой приход или иного наказания. Когда Патриарх Пимен приехал и оторвался немножко от своих «ангелов хранителей», то спросил у батюшки:

— Ну как, отец Александр, тебя еще не съели?

— Нет, Ваше Святейшество, пока держусь.

К сожалению, об этом времени никто воспоминаний не пишет, и я в том числе. А время ведь было удивительное, если бы оно вернулось, я бы не жалел. Мы жили как рыба в воде, потому что видно было, кто враг, кто друг. Была определенная вражда с властями, но честная. А сейчас не знаешь, на кого рассчитывать порой даже среди своих, не говоря о тех, кто вне Церкви.

Умер отец Александр внезапно — от инсульта. У него были и болезнь сердца, и сахарный диабет, и прочее. Постоянное напряжение сказалось, он умер очень молодым. Сейчас был бы, наверное, одним из старцев наших. Ревнитель стойких убеждений, великий молитвенник, творец Иисусовой молитвы.

Благословение

После знакомства с отцом Александром все во мне перевернулось. Я сказал себе: ты можешь, конечно, не откликнуться на то, что произошло, но второй раз это может не повториться.

В лице батюшки я увидел человека, который живет по Евангелию. И тогда пришла вторая мысль: «Это значит, что можно в наше время жить по Евангелию. И ты можешь этому научиться, если, конечно, пойдешь за этим батюшкой и будешь слушать его, учиться у него».

И Господь дал мне решимость сказать: «Господи, я иду. Господи, благослови».

Это произошло в начале августа 72-го года.

* * *

Священником я стал очень просто. Поскольку у меня был духовник, я был рукоположен по его благословению. В июле исполнится 26 лет со времени моей хиротонии. Это произошло через два года после нашего знакомства с батюшкой.

Впрочем, за те два года я успел пометаться в поисках духовности (отец Владимир смеется. — В. Г.). Достаточно вспомнить о моем путешествии на Кавказ, где я увидел настоящих подвижников. У меня даже было благословение владыки Илии, нынешнего Патриарха Грузии, а тогда митрополита

Сухумского, остаться в тех краях. Но не было благословления духовника. И так получилось, что я помимо своей воли вернулся в Ленинград, сохранив очень приятные воспоминания о Кавказе и его пустынножителях.

А отправился я на Кавказ вслед за одним моим товарищем, с которым вместе учились на факультете психологии. Владыка Илия назначил его моим духовным руководителем. Товарищ этот в горах уже успел некоторое время пожить, у него даже келья своя имелась. Шел 75-й год, была весна, Великий пост. Рядом располагалась келья отца Федора, такого отшельника, а за перевалом спасалась одна матушка-отшельница, которая превосходила всех своими подвигами. Например, она выходила на свет Божий не чаще, чем раз в полгода. А уровень подвижничества определялся в том числе и количеством выходов из кельи. Например, человеку вдруг приспичит сходить в Сухуми, запастись продуктами. Вроде все понятно, а на самом деле главным мотивом этого путешествия был не недостаток еды, а недостаток духовных сил. Человеку требовалась какая-то разрядка.

Вместе с моим духовным руководителем мы построили келью для меня. Сами рубили деревья, распиливали их на доски. Взаперти не сидели, путешествовали. Помню, к кельям на озере Анткел пешком ходили. Там, кстати, подвизались не только православные, но и йоги. Один сидел в позе лотоса: он дал обет молчания. Я знал его еще по Москве, мы с ним в свое время общались, а тут он ни в коем случае не хотел ничего говорить. Но эти йоги долго не выдерживали. Начиналась такая брань, что они просто перегорали. Один из них был художником, и неплохим художником, а вернувшись с Кавказа, не мог ничего писать. Навыки все исчезли, пришлось учиться заново. Христиане иногда впадают в прелесть, а йоги в ней изначально находятся.

Мы, православные, знали друг друга в горах только по именам и числу лет, проведенных в тех местах. Люди были разные, в том числе и напористые личности, и настоящие отшельники, но я так ни с кем по-настоящему и не познакомился.

Местные жители относились к нам неважно. Особенно усердствовал местный лесник. Стоило ему обнаружить отшельника, сразу бежал в КГБ. У нас с наставником тоже был такой эпизод. Наша пустынька была ограждена непроходимыми зарослями рододендрона. Никто, кроме нас, не знал, как их преодолеть. Но мы однажды вылезли наружу и нос к носу столкнулись с лесничим и сотрудником органов. Нас попросили предъявить документы, спросили, что мы здесь делаем. Мы назвались православными паломниками, сказали, что путешествуем по святым местам. Так как документы наши были в порядке, нас отпустили.

Впрочем, дело было не только в документах. Нас защищал перед КГБ и властями митрополит Илия. Он помогал пустыннослужителям чем мог, — кормил их, благословлял, поддерживал всячески. Вообще это великий подвижник, человек святой жизни. Патриархом он стал не только по избранию человеческому, но и по Божьему. Так же, как и наш Патриарх, и (из тех, кого я знаю) патриархи Павел Сербский и Диодор Иерусалимский. С блаженнейшим Диодором я был лично знаком. Мне повезло под его омофором подвизаться около трех лет в Лавре преподобного Саввы Освященного на Святой земле. Но до этого я еще дойду.

А закончилось мое отшельничество, как я уже сказал, тем, что по молитвам отца Александра против своей воли мне пришлось вернуться в Ленинград.

Это непростая история, как я учился у него послушанию. Рукоположен был лишь после того, как усвоил азы этой великой науки. Кавказ стал лишь одним из эпизодов. Затем я по «благословению» батюшки пытался поступить в семинарию в Загорске. Но не поступил.

И здесь стоит сказать, в какой форме я просил благословение. Например, испрашивал у батюшки:

— Куда благословите поступать — в Ленинград или в Москву?

— В Москву поступай, — отвечал он.

Такое вот «послушание», в кавычках.

Вместо того чтобы навязывать свои желания, следовало просто спросить:

— Что мне дальше делать, батюшка?

* * *

Но к этому я не сразу пришел. Пытался в Москве прописаться, ничего не получилось. Три месяца там промучился, правда, остались и хорошие воспоминания. Я там устроился пономарить в Покровском храме, а вместе со мной служил, тоже пономарем, Сергей Иосифович Фудель. Он дал мне прочесть рукопись своей книги об отце Павле Флоренском. Много рассказывал про свою жизнь и про жизнь отца Павла. Они встречались только однажды. Но именно книга Флоренского «Столп и утверждение истины» привела Сергея Иосифовича к вере, хотя он был сыном знаменитого протоиерея Иосифа Фуделя, друга философа Константина Леонтьева.

* * *

В общем, пометался я в Москве, а когда вернулся в Ленинград, то услышал от своего наставника — того, с которым мы на Кавказе вместе подвизались, — совет, как правильно подойти к отцу Александру. Что свою волю при этом следует начисто отсечь.

Иду, стучусь, матушка на меня смотрит такими глазами, такими глазами — мол, куда ты так поздно, одиннадцатый час! Но тем не менее пропускает. Батюшка не слишком удивляется моему визиту, говорит: «Ну, заходи».

Захожу, говорю, как меня научили:

— Простите, что самовольничал, начиная с Великого поста, когда на Кавказ поехал, и до сего времени. Благословите меня, что скажете, то и сделаю.

Это был большой риск. Он мог благословить меня жениться, например, или устроиться на работу по специальности. Я ведь незадолго перед тем диплом получил.

А батюшка обращается к иконе — у него большая икона была Богородицы — и молится некоторое время, потом обращается ко мне со словами:

— Езжай в Псковскую епархию и рукополагайся там в целибат.

— Когда ехать? — спрашиваю. — Прямо сейчас?

— Нет, сейчас уже поздно, завтра.

Отец Александр был очень немногословен. Когда к нему подходили с вопросами, он отвечал на один-другой, а потом говорил:

— До свидания, всего доброго.

«А не жениться — еще лучше»

На следующий день я выехал в Псков и попал на прием к митрополиту Иоанну (Разумову). Он меня спросил:

— Зачем вы к нам приехали? У вас ведь есть своя епархия.

— Меня благословил духовник.

«А-а-а!» — произносит владыка и приглашает к себе в кабинет. Полтора часа мы с ним беседовали. Вот что значит благословение. После этого разговора владыка отправил меня в Псково-Печерский монастырь, но там меня не приняли.

Так закончился мой первый натиск на Псковскую землю. И вернулся я снова в Москву, где у меня вещи остались. Пошел к одному старцу посоветоваться, что же теперь делать, а он вдруг меня огорошивает:

— Вот у меня духовное чадо есть, хорошая девушка, женись на ней.

— Но мне же благословлено стать целибатным священником, — отвечаю.

— Вот девушка, я тебя познакомлю, — не слышит меня старец.

Я ему опять про благословение говорю.

— Ну что ж, потом сообщишь, когда женишься, — заключает он нашу беседу.

Естественно, у меня в душе настоящая буря поднялась помышлений сумнительных. Неужели отец Александр ошибся? Стал я метаться по Москве в поисках совета. Мне порекомендовали сходить к отцу Владимиру в храм Ильи Обыденного.

— Что за батюшка такой? — спрашиваю.

— Да к нему вся молодежь ходит в Москве.

Так я попал к отцу Владимиру. Ему было где-то лет под 80, и у него в церкви действительно было много молодежи (имя отца Владимира Смирнова и сегодня чтится в Москве. Господь призвал его к служению чудесным образом. В юности у батюшки одна нога была высохшей, но от мощей сщмч. Гермогена он получил исцеление. Много претерпел в жизни. Рассказывал, например, духовным чадам, что ссылку отбывал в «богоспасаемом граде Сыктывкаре». Умер батюшка в 1981 году. — В. Г.). Отец Владимир взял меня за руку, в алтарь завел и начал беседовать. А я уже знал, что он только священников исповедует в алтаре, у жертвенника. Это было как бы пророчество. И там, в алтаре, я спросил, что же делать: сватают за меня девушку, а желания такого нет жениться. Может быть, нам жить как брат с сестрой?

— Нет, это нереально, — ответил батюшка. — Я за всю свою жизнь знаю только один случай такой удачный. Мой духовник со своей матушкой так жили. Великий был старец.

* * *

В конце концов он мне посоветовал обратиться к отцу Иоанну Калину в Серпухове. Кстати говоря, племянник отца Иоанна служил в одном их московских храмов, и я слышал об их отношениях одну занимательную историю. Батюшка Иоанн очень горячо молился, когда его племянник сдавал экзамены в семинарию, и Господь внял его молитвам. Вопросы попались на первый взгляд легкие. Первый — «что такое чаю?», второй — «что вставляют в часы?». То есть требовалось элементарное знание молитв — «Символа веры», где говорится «чаю воскресения мертвых…», и богослужения. Но у юноши все, что знал, из головы от волнения вылетело. Он ответил, что «чаю» — это когда чаю хочется. А в часы механизм вставляют. Но, несмотря на такие неубедительные и неточные ответы, его все-таки приняли в семинарию.

* * *

…И вот поехал я в Серпухов, едва нашел нужный дом, захожу, говорю с порога:

— Батюшка, благословите.

А он меня не благословляет. Захожу в комнату, и он меня еще раз отказывается благословить. Мы садимся втроем с матушкой, беседуем. Через какое-то время отец Иоанн отлучился по какому-то поводу, и матушка Стефанида мне сказала:

— Будешь священником.

— Почему?

— Видишь, батюшка тебя не благословляет.

Я не знал, как на это реагировать. Но потом уже, когда я собирался лечь спать, мы с отцом Иоанном разговорились.

* * *

Человек это был необыкновенный — батюшка Иоанн. Духоносный старец, седой уже такой, весь прозрачный, необыкновенного смирения, ясности, простоты, тихости. В свое время он сидел в лагере, и матушка очень бедствовала — как жене священника ей добывать средства было очень сложно. Было у них двое детей. Одна дочь 40 лет лежала недвижимой, а в день сорока мучеников почила. А другую, любимицу, убили на глазах у батюшки. И его тоже пытались убить, но коса священническая смягчила удар. Ранение было очень тяжелым, но прихожане вымолили своего пастыря. Когда он ходил по городу, встречал иногда убийцу своей дочери. Это было очень тяжело переносить.

* * *

Пока беседовали мы с отцом Иоанном, рассказал я ему о своих путешествиях и мытарствах. О паломничестве на Кавказ, о том, как я неудачно съездил в Псков. Я спросил его:

— Что же мне делать, батюшка, жениться или не жениться? Отец Александр одно говорит, а старец иначе.

А отец Иоанн, следует оговориться, был духовником того старца. Поглядел он на меня, потом на матушку, вздохнул и сказал:

— Хорошо жениться, — и, помолчав, добавил, — а не жениться — еще лучше. Советов много, а воля Божья открывается только через духовного отца.

Так закончил я первый класс в школе послушания.

В Псковской епархии

«Советов много, в том числе и от старцев, а благословляет духовник, — сказал мне отец Иоанн из Серпухова, — воля Божия открывается только через него».

И вновь отправился в Ленинград к своему духовному отцу. Рассказал все как есть отцу Александру: и про девушку, которую мне старец хотел сосватать, и про другие мытарства. А батюшка словно не слышал меня. Сказал: «Езжай к митрополиту Псковскому с тем же благословением».

Он знал мой путь, а все остальное было, видно, искушением. В начале февраля 1974 года я вернулся в Псков. 24 марта 1974 года был рукоположен в диаконы, а еще через три месяца был посвящен во священники и отправлен на приход. Восемь лет после этого прослужил я в Псковской епархии.

* * *

Самое ценное в православии — люди, а самые ценные люди — святые. Верно говорят — не стоит село без праведных. На первом приходе таким праведником была бывшая лютеранка Алевтина. Она приехала сюда к родственникам из Эстонии, и поскольку лютеранского храма в деревне, естественно, не нашлось, то она стала ходить в православный. Ходила регулярно на утренние и вечерние службы, на которые в деревнях не очень-то ходят. Так и стояла она одна все вечерние службы.

Батюшка глядел, глядел на ее усердие и как-то поинтересовался:

— Что же ты не причащаешься? Ходишь, ходишь, а не причащаешься?

— Да вообще-то я лютеранка, — застенчиво ответила Алевтина.

— Так переходи в православие и причащайся, — просто ответил священник.

Так Алевтина стала православной. Когда я приехал, это была самая ревностная прихожанка. И вот она как-то заболевает, у нее обнаруживается рак.

Прихожу соборовать, причащать, спрашиваю:

— Как ты терпишь (а боли у нее были ужасные)? Благодаришь Бога?

— Да, — говорит, — пусть будет больно, лишь бы не попасть в геенну огненную.

И терпела все до конца, исповедовалась, причащалась, умерла с покаянием. Я за нее скоро 25 лет как молюсь, за упокой этой светлой души. Человек совершенно простой был, но на таких вот людях и стоят приходы.

* * *

Следующий приход получил в Кобыльем Городище. Там, где курган насыпан над воинами Александра Невского. Здесь произошло Ледовое побоище, а храм в честь Архангела Михаила был построен напротив того места, где русские воины увидели над собой Ангелов. Сначала церковь была деревянная, а с 1462 года стала каменной. И там тоже были замечательные женщины.

Вспоминаю инокиню Марию, которую в 12 лет ее мама благословила в монастырь идти. Ушла она в монастырь, а когда его разогнали, поселилась в баньке, которую двоюродный брат переделал для нее как келью. Так она и прожила около 50 лет в баньке. Никогда в колхозе не работала, занималась рукоделием, свитера вязала, варежки. В келье были кровать, стол, иконочки, несколько книг и самовар. Все время повторяла, такая у нее поговорка была: «Не имею добрых дел». Воодушевляла себя таким образом на добрые дела — мол, если нет добрых дел, так стоит начать их творить. А потом все сызнова, и так без конца.

Она много рассказывала про монастырь и об одной блаженной, которая, перед тем как разогнали монастырь, легла на ее — Марии — койку и сказала: «Ой, жестко, но ничего, жить можно. Господь поможет, не беспокойся». То было пророчество — так все у Марии в жизни и вышло.

Умерла Мария на Троицу в доме при церкви. Причастилась накануне, когда плохо себя почувствовала. Когда вернулись мы со службы, стали слушать по Би-би-си проповедь митрополита Антония. Мария вышла к нам, попросилась: «Можно посидеть?» Посидела, послушала владыку Антония, потом ушла к себе, прилегла на кровать и тихонечко умерла.

Она очень беспокоилась, что причинит нам много хлопот, скончавшись в своей отдаленной келье. Поэтому и пришла, когда смерть почувствовала. Такая деликатность. Напротив алтаря мы и похоронили ее — нашу матушку.

Средняя Азия

Однажды я съездил навестить своего друга в Средней Азии. Мне там понравилось, попросил я благословение на отъезд и служил во Фрунзе шесть лет.

На всю столицу Киргизии был один собор православный. Но народ в Средней Азии очень верующий. Люди из бывших заключенных очень дружные, подвизались активно. Практически все мои прихожане были из репрессированных или эвакуированных. Мужчины там с бородами, в храме стоят справа, как положено, женщины — слева. И ко кресту подходят сначала мужчины — все очень благочинно. А главное — было общее духовное единение и братство. Мы положили собираться по понедельникам, но КГБ нас сразу вычислил, адрес узнал, где мы собирались. Стали проводить разные мероприятия. Например, подъезжала машина милицейская, у хозяйки требовали паспорт и почему-то его фотографировали. Наши спокойно к этому относились, говорили: «Месяца три назад мы бы, пожалуй, разбежались, а теперь мы уже не боимся». Преодолеть страх — это был подвиг, и они, эти замечательные люди, его совершили. У нас даже школа была воскресная в начале 80-х годов, когда это было запрещено. Такой крепкий народ был.

Однако на меня у органов были средства давления. Сначала предлагали перейти в Ош, другой крупный город.

— Я не могу, — говорю.

— Вы знаете, с кем имеете дело? — спрашивал зам. председателя Совета по делам религии.

— Если вы меня выгоните — это одно, но сам я не могу уйти. Если силой переведете, тогда у меня совесть будет чиста, — отвечаю.

Такие вот велись диалоги. Потом перевели все-таки в один горный приход. Это был уже 88-й год. Я бы там и жил, в горах, но высота над уровнем моря 1250 метров оказалась мне не по силам. Врачи сказали, что сердце не выдержит. Пришлось перебираться в Ленинград.

Общество свт. Игнатия (Брянчанинова)

Приехал я, когда в городе начинался религиозный подъем. Но именно начинался, то есть люди приходили к вере, имелось желание послужить, но непонятно было, с чего начать.

Ответ пришел после знакомства с Геннадием Украинским. Он сейчас священник, занимается в Кронштадте созданием музея в квартире отца Иоанна Кронштадтского. Однажды заговорили мы с ним об Игнатии (Брянчанинове). Я признался, что свт. Игнатия очень люблю и почитаю. Геннадий обрадовался, сказал, что тоже очень его высоко ценит. Потом спросил:

— А ты не мог бы подготовить об этом доклад?

— Хорошо, — отвечаю, — в две недели постараюсь уложиться.

Через две недели, как и обещал, я сделал доклад в музее Достоевского в Кузнечном переулке и в течение трех четвергов его читал. Народ стал собираться — к третьему разу зал был полон. И как-то захотелось откликнуться на этот интерес к святым отцам, создать общество святого епископа Игнатия, если будет, конечно, благословение.

* * *

Благословение мы получили.

В какой-то момент перестали помещаться в музее Достоевского — стали искать другие аудитории. Собирались регулярно: сначала по четвергам, потом по средам.

Занимались воцерковлением, подготовкой церковной общественности, пытаясь привить любовь к трудам святых отцов, житиям старцев, православным писателям, церковно-славянскому языку. Читали святителя Игнатия, авву Дорофея, отца Серафима (Роуза). В основном к нам шла интеллигенция, познавшая искус оккультизма, восточных религий. И нужно было помочь этим людям получить цельное православное мировоззрение. Чтобы человек мог самому себе и другим разумно, убедительно ответить с христианской точки зрения на вопросы о мире, вселенной, человеке, как возник этот мир и чем он закончится.

Приход, который мне тогда дали, находился в Новгородской области, она тогда входила в Ленинградскую епархию. Митрополит Алексий, ныне Патриарх, благословил там подвизаться. Наше общество тоже он благословил. У нас тогда появились отделения в Новгороде, Москве, Ровно. В Ровно потом из этого отделения выросло общество во имя преподобного Федора, князя Острожского. В Москве осталась группа. В Петербурге лекции читаются по сей день.

Петербургские приходы

География моего служения в Петербургской епархии была такова: после новгородского прихода мне поручили заняться открытием храма Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади. Именно там отпевали Пушкина, и его почитатели добились, чтобы им передали эту церковь. Я согласился стать настоятелем, но проводить богослужения нам дозволялось только в Пушкинские дни. Поэтому одновременно довелось служить в храме Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове, тоже, кстати, связанном с именем Александра Сергеевича. Здесь он крестил своих детей, и это была последняя церковь, которую поэт посетил при жизни, в день дуэли.

Его почитателям, впрочем, я пришелся не по душе. Они написали письмо Святейшему, и меня из храма на Конюшенной отозвали. Разногласия были самые заурядные. Пушкинисты создали общину при храме и были, как им тогда казалось, хозяевами положения. Но воцерковляться решительно не желали и представления на этот счет имели самые поразительные. Сейчас у меня с этими людьми хорошие отношения, обид не осталось. Батюшка, который заступил на мое место, их попросту разогнал, и все разрешилось.

* * *

После этого меня направили в церковь при. Серафима Саровского к отцу Василию Ермакову. С любовью мы с ним встретились и служили. Замечательный священник, старец, до сих пор его слушаюсь, обращаюсь за помощью. Солнышко такое наше петербургское. Отец Василий молится за меня и моих родителей, они там у него похоронены на Серафимовском кладбище.

* * *

Два месяца мы побыли вместе, потом Господь определил меня к другому любимому многими батюшке, отцу Василию Леснику, в Спасо-Парголовский храм. И прежде я много слышал о нем, думал, важный такой протоиерей. Оказался очень простым, искренним человеком. Он очень любил служить литургию, говорил чудесные, простые проповеди. И многих привел к священству. Около 60 священников были его духовными чадами и один архиерей. Помню, как этот владыка приходил скромно в алтарь, исповедовался батюшке, решал свои вопросы. Это было как-то очень сердечно, так ходят дети к отцу.

В молодости отец Василий защитил кандидатскую диссертацию, написал книгу о Симеоне Новом Богослове (недавно она была издана). Обладая выдающимися способностями, он мог стать одним из самых видных наших иерархов. Но полюбил девушку, женился и стал простым приходским священником. Много претерпел в жизни, его травили безбожники, запрещали в служении, писали в газетах разоблачительные статьи. Он открыл первую в Петербурге воскресную школу — очень любил детей. Не знаю, быть может, монашество в лице батюшки много потеряло, но Парголовский храм приобрел. Отец Василий был прирожденным духовником. Во всем равнялся на горячо любимого им отца Иоанна Кронштадтского. Батюшке посчастливилось иметь служебник кронштадтского праведника. Он вклеил в него молитвы, которые отец Иоанн включал в литургию, и тоже их добавлял на богослужениях. Как он служил — следовало видеть. Отец Василий имел слезный дар и плакал во время литургии.

Пока он был жив, я был за ним как за каменной стеной. Умер батюшка 6 мая 95-го года на день св. великомученика Георгия Победоносца. А меньше чем через год — 30 апреля — я оказался за штатом. Но это особая история.

* * *

В свое время отец Василий благословил меня возобновить службу на подворье Серафимо-Дивеевского монастыря в Петергофе. Три года я совмещал служение на подворье и в Парголовской церкви. Затем три месяца был в Петергофе настоятелем.

А потом к владыке поступило заявление от двух мам, которые боялись, что я отправлю их дочек в монастырь. Действительно, многие из моих духовных чад уходили в монастырь, но я никого к этому не принуждал. Просто у одних обнаруживалась такая сердечная склонность, у других — нет. Но мамы заподозрили, что для меня это вопрос решенный.

Одна из этих девушек поступила потом в институт имени Герцена, вышла замуж. А другая учится сейчас на иконописных курсах. Такие пути для них Господь избрал, и не в моей воле что-то здесь изменить.

Но я благодарен этим мамам и владыке за то, что случилось. Молюсь за них. Это уберегло меня от непоправимых ошибок и подарило несколько счастливых лет в Палестине.

Розы на могиле матушки Анны

Впервые в Палестине я побывал еще в то время, когда служил на Серафимо-Дивеевском подворье.

Приехал я в Горненский монастырь на Святую землю в день кончины прозорливой матушки Анны, постоял у ее постели, она была еще жива, и отправился к себе. А в четыре часа утра в обители 12 раз ударили в колокол, и в келье раздался телефонный звонок. Меня позвали читать Псалтирь над гробом.

С матушкой Анной была связана одна удивительная история. По ее молитвам исцелился француз-католик из монастыря Иоанна Предтечи.

Это необычный монастырь. Он поставлен на том месте, где подвизался Иоанн Креститель, и там все сейчас по-православному. Монастырь сначала принадлежал ордену францисканцев, но потом его передали группе французов, которые хотели перейти в нашу Церковь. Их уговорили не делать этого, пойти на компромисс — стать греко-католиками, то есть подчиняться Папе, но служить по православному обряду и жить по православным уставам.

Как известно, Иоанн Предтеча питался акридами и медом. И в память об этом братия разводила пчел. Кстати, Горненская обитель этот мед охотно закупала. Его разливали по баночкам и везли потом в Россию. Отношения между двумя монастырями сложились прекрасные. Монахи-французы — люди, конечно, западного воспитания, их индивидуализм, чрезмерная погруженность в себя нам не свойственны. Но они очень любят русских, принимают их у себя, в том числе и паломников из России. Я не раз бывал у них. Мы беседовали за чашкой кофе, в том числе и с отцом Василием — монахом, которого исцелила матушка Анна.

Он бывал в Горненском монастыре, быть может, чаще других своих товарищей, любил беседовать с прозорливой и иеромонахом Иеронимом, тоже человеком необычной судьбы — он и на Афоне послужил, и в Палестине. У отца Василия очень болели ноги, но матушка его вымолила. И когда она умерла, француз посадил на ее могиле прекрасный розовый куст, он и сейчас там цветет.

А вторым даром отца Василия матушке стал его переход в православие. Вместе с отцом Иеронимом они отправились в Чувашию возобновлять Алатырский мужской монастырь. А потом отец Василий стал духовником женского Алатырского монастыря. У него сейчас множество духовных чад, и все его очень любят.

Лавра Саввы Освященного

В результате того, что меня в Петербурге отправили за штат, я попал в Палестину уже всерьез и надолго — на три года. Служить мне было благословлено трапезарием в Лавре преподобного Саввы Освященного под Иерусалимом.

Принадлежит она грекам. Первое, что приходится всегда говорить, это то, что монастырь очень древний — ему полторы тысячи лет. Там великие святые подвизались — и св. Савва, и Иоанн Дамаскин, и Андрей Критский здесь начинал. Находится обитель в 10 км от Мертвого моря, за Вифлеемом в Иудейской пустыне.

Лавра — особый вид жития, который заключается в том, что вокруг Лавры селятся пустынники, живут невдалеке и относятся к ней. Приходят по воскресеньям или менее часто, передают рукоделье для продажи, некоторые и сами его продают, получают пищу, исповедуются, причащаются, возвращаются в кельи. Вот лаврское житие. Женщинам вход в обитель запрещен. Они молятся у ее стен.

Именно в Палестине зародился этот вид пустынножительства. Преподобный Савва основал 7 лавр и 8 монастырей.

* * *

Настоящая монашеская община живет молитвами старцев. Есть такой старец и в Лавре Саввы Освященного. Это ее настоятель отец Серафим. В мае ему исполнится 99 лет. Он грек, ровесник века — 1901 года рождения. Человек полный сил, очень живой. При рукопожатии во время благословения задержит иной раз твою ладонь, и не вынуть ее, пока он сам этого не захочет. Крепкий человек. А если пожелает, поцелует твою руку, хотя даже архиереи ему этого не позволяют. Настоятелем отец Серафим стал 69 лет назад. В 25 лет он ушел в монастырь, а до этого жил в Австралии, там у него было собственное кафе. Родом он с острова Кифера в Эгейском море, который полностью принадлежал его семье. На этом острове, между прочим, подвизалась некогда преподобная Элеса.

В течение первых пяти лет монашеской жизни отец Серафим находился в послушании у старца в Кастелийском монастыре, тогда еще действующем. Подвизался под руководством старца вместе с двоими другими послушниками в пустыне безлюдной. Там есть гора, древний храм пещерный, что еще надо. Затем поселенцы-евреи их вытеснили с этого места, и они ушли в Лавру. И здесь отца Серафима почти сразу избрали настоятелем. Вся греческая диаспора во всем мире его знает, постоянно раздаются звонки: кто-то умер, просят помолиться, кто-то ждет операцию, и так далее.

* * *

По молитвам старца произошел такой случай. В 1965 году он молился, плакал со слезами, умолял Бога вернуть в Лавру мощи св. Саввы. В результате Иерусалимский Патриарх Бенедикт отправил запрос Папе Римскому. А дальше и вовсе чудеса начались. Папе Иоанну XXIII является в видении сам святой Савва и просит отдать свои останки. Три раза он ему являлся, причем в третий раз пригрозил, что если Папа его не послушается, то у него будут неприятности. В результате Папа согласился, подписал необходимые бумаги. Мощи святого Саввы находились в Венеции, в соборе св. Марка. Их подняли наверх, многие католики плакали. Один так убивался, что ему сам преподобный Савва являлся и утешал: «Ты прости, в Палестине плачут мои дети, надо возвращаться в свою родную Лавру».

Из собора святого Марка мощи перенесли в православный храм. Отслужили литургию, потом на самолете отправили в Афины, оттуда — в Иерусалим. Достаточно долго они находились на Гробе Господнем, так что святой даже явился, по-моему, Патриарху, что, дескать, я хочу домой, сколько можно, тут вот и женщины ходят — а в Лавру женщин не пускают.

Когда перенесли наконец мощи в Лавру, их сопровождал отец Серафим. И есть такое предание, что прп. Савва (а мощи у него нетленные) встал, обнял старца Серафима и снова лег. Самого старца я об этом не спрашивал, но мне говорил человек, которому можно верить.

Патриарх Диодор

Там же, в Палестине, я познакомился с другим замечательным человеком — Патриархом Иерусалимским Диодором.

Духовенство на Святой земле составляют преимущественно греки, которые еще детьми были обещаны родителями Богу. Лет с 5–8 они, во исполнение обетов, находятся на воспитании в Церкви и никогда не женятся. Из числа таких мальчиков вышел и Патриарх Диодор. Он был отдан в Церковь едва ли не в пять лет. Дети, посвященные Богу, воспитываются в церковной среде, грекоязычной, и, став священнослужителями, получают зарплату от греческого правительства.

Правда, в отличие от других греческих церквей — Элладской, Константинопольской и т. д., — Иерусалимская Патриархия придерживается юлианского календаря — старого стиля. Здесь перешли было на новый стиль и стали ждать на Пасху, когда сойдет благодатный огонь. А он не сошел. Точнее, сошел, но, как всегда, по старому стилю. Это случилось в двадцатом году.

Все греческое духовенство Иерусалимской Патриархии представляет из себя орден «Филакостафос» — «Хранители Гроба» — единственный орден в православии. Он сохранился со времен крестовых походов, и все греческие священники на Святой земле являются его рыцарями. И на флаге Иерусалимской Патриархии вышиты буквы «ФТ» — «Хранители Гроба».

Как человек Патриарх очень смиренный, доброжелательный, общительный. Очень любит кофе. Сейчас он болен, с трудом передвигается, у него почки очень слабые. И он смиренно просит, чтобы избрали другого Патриарха, но никто не соглашается — он действительно ангел-хранитель Церкви.

Все греки в Палестине — греческие патриоты. Как это совмещается со служением в Палестине? Они ощущают себя представителями Византии, в которую входила некогда Святая земля. Во всех храмах можно увидеть двуглавых византийских орлов.

Палестинцы

Параллельно с греческим в Палестине существует арабское духовенство. Там все по-другому. Все женаты, у всех семьи.

Враждебности между палестинцами и греками не замечал. Хотя чуть ли не полтора года жил на подворье, которое является арабским приходом, служба там на греческом и арабском языках, прихожане в основном палестинцы. Приход этот находится на «Поле пастушков» — там, где Ангелы поведали пастухам о Рождестве Христовом. На этом месте стоит древний храм, рядом башня Иакова и православная школа. Ее учителя были нашими прихожанами, духовными чадами старца Серафима. В Палестине существует девять арабских школ типа колледжей, в каждой учится примерно по тысяче человек, обеспечиваются они сейчас греческим правительством. Но вообще первые такие учебные заведения были основаны Россией еще до революции.

Некоторое противостояние, которое сейчас существует между православными греками и арабами, искусственно провоцируется. Человек по 15–20 изредка устраивают пикеты перед офисом Патриархии, но эта идея совершенно мертворожденная. Сами же палестинцы не хотят этого. Более того, физически это очень сложно провести. У арабов совсем нет монашествующих. Это одна из особенностей их национального менталитета. Они не понимают монашества. Для них абсолютная ценность — семейная жизнь. Келейника отца Серафима, которому 35 лет, человека образованного, все спрашивали, как он, такой молодой, оказался в монастыре. Тебе бы жениться, нарожать детей — советовали арабы.

В остальном арабская религиозность очень крепкая. Палестинцы регулярно по воскресеньям ходят в храмы. Поразительно дисциплинированно себя ведут на службе, это касается даже молодежи. Носят поверх одежды кресты, плетенные из нитей. И у них не может быть никаких абортов — у них так же много детей, как и у мусульман. Если говорить о разводах, прелюбодеяниях и других «прелестях» западной жизни, то я не представляю, что это могло бы завладеть их вниманием.

Если говорить об их взаимоотношениях с иудеями, то здесь можно привести такой пример. Даже в математике иудеи не употребляют крестиков. У них вместо знака «+» употребляется значок, напоминающий нашу букву «т».

Валаам

В Лавре Саввы Освященного мне было очень хорошо, но понимание, что это не моя стезя, что мое место в России, оставалось. И я стал понемногу задумываться, в какой из обителей на родине мне поселиться.

Когда приехал я впервые на Святую землю, в Горненский монастырь, то вечером подошел к ограде, смотрю: холмы, невдалеке места, где Иоанн Предтеча подвизался, за холмом — Иерусалим. И вот такая мысль пришла: какие русские монастыри близки к этому, похожи на это место? И такой помысел был: Дивеево, Соловки и Валаам. Если выбирать самому (а вообще-то выбирает Господь через духовника), то эти три монастыря пришли на память.

На Валааме перед этим я был только один раз. Это была краткая двухдневная поездка вместе со Святейшим на праздник Сергия и Германа Валаамских. В праздничной суете впечатления были не вполне соответствующие, но тем не менее какое-то представление я получил. И когда возникла ситуация выбора, и я услышал благословение — «на Валаам», то возрадовался.

Приехал я в монастырь на Архангела Михаила, и там меня неожиданно тепло встретили. Оказалось, что там среди насельников есть люди, которые входили в наше общество свт. Игнатия (Брянчанинова). Им была известна моя деятельность в обществе свт. Игнатия.

Вообще-то я надеялся, что все это останется за пределами монастырских стен, но отец игумен послал меня на послушание в библиотеку.

Что из себя представляет библиотека Валаама? Она состоит из двух, точнее даже из трех библиотек. Во-первых, библиотека музея осталась, но ею мы практически не пользуемся — там справочная литература, техническая.

Вторая библиотека — братская, которой активно все пользуются. Там есть словари, книги по истории, а в основном — современные православные издания.

И затем есть еще собрание старых букинистических духовных изданий. Среди них попадаются и светские книги, например, «История искусств» Гнедича. Есть хорошие редкие издания, например «История российской иерархии» митрополита Евгения Болховитинова, пять томов из шести по истории монастырей, богословская литература, книги по аскетике, жития святых. Есть древние, на церковно-славянском языке. Хорошо здесь, в обители. Не хуже, чем в Лавре преподобного Саввы Освященного.

[1] Журнал «Православный летописец СанктПетербурга», №№35–36, 2008–2009 гг.

[2] Газета «Вера-эском». Встреча в пути. Записал В. Григорян. 2000, №358–359.