Глава девятая
I
При нашем приезде в Москву она уже начинала обстраиваться, но все-таки была еще ужасная картина. Весь город по сю сторону Москвы-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов: где стоят только печи, где лежит крыша, обрушившаяся с домом; или дом цел, сгорели флигеля; в ином месте уцелел только один флигель… Увидев Москву в таком разгроме, я горько заплакала: больно было увидать, что сталось с этою древнею столицей, и не верилось, чтоб она когда-нибудь и могла опять застроиться.
Но нет худа без добра: после пожара она стала гораздо лучше, чем была прежде: улицы стали шире, те, которые были кривы, выпрямились, и дома начали строить больше все каменные, в особенности на больших улицах.
Дома обоих моих братьев уцелели, и мы решили, что пристанем у брата Николая Петровича, который и приглашал нас, а невестка хотела послать о нашем приезде распоряжение к себе в дом, так как они жили в Покровском, а дом их на Знаменке был пустой. Вот, приехав в Москву, мы и отправились прямо на Знаменку. Выходит к нам человек, живший в доме, и говорит нам: «Я принять вас не смею, потому что, уезжая, господа не приказали никого принимать».
Я говорю ему: «Да ведь я сестра Николая Петровича, и невестка хотела писать, что мы поселимся здесь первое время, пока мы не наймем дома».
— Не смею, сударыня, а писем не было.
Это меня очень оскорбило…
— Ну, свои не принимают, — сказал мне Дмитрий Александрович, — поедем к чужим, к моему другу Дмитрию Николаевичу Щербачеву: он хоть и не родня, а примет нас с распростертыми объятиями; я за это ручаюсь.
Так мы со Знаменки и поехали назад за Москву-реку на Пятницкую, где жил Щербачев, который действительно нам очень обрадовался, и как ни тесно у него было, а для нас нашлось место. Щербачев был товарищем Дмитрия Александровича по корпусу, был с ним всегда очень дружен и любил его, как родного брата. Он был человек очень добрый, ласковый и приветливый для всех, а для нас был как самый близкий родственник, готовый на всякую услугу и одолжение.
Он и тут, мало того, что приютил нас, спрашивает еще у моего мужа:
— Дмитрий Александрович, твой дом сгорел, не нужны ли тебе деньги? Ты, пожалуйста, не стесняйся и скажи мне, я всегда готов тебе предложить, сколько могу, и счел бы за обиду, если бы, помимо меня, ты стал занимать у других.
Добрый и хороший был человек.
Так мы у него и заняли сколько-то тысяч; взяли еще у Полуденского, у князя Шаховского и начали опять помышлять о построении нового дома на месте сгоревшего, а для покрытия долгов, в которые нам пришлось войти, мы решили продать, не спеша, наше тамбовское имение, если выищется настоящий и хороший покупатель, потому что ценили наше имение, — где была и усадьба, и земли немало, и почва прекрасная, — не менее, как тысяч в двести или более, разумеется ассигнациями, как тогда считали.
Говоря о пожаре Москвы, о перестройках и переменах в городе, расскажу, кстати, о том, как я застала Москву и что припомню о переменах, на моей памяти происшедших.
Около Кремля, где теперь Александровский сад, я застала большие рвы, в которых стояла зеленая вонючая вода, и туда сваливали всякую нечистоту, и сказывают, что после французов в одном из этих рвов долго валялись кипы старых архивных дел из которого-то кремлевского архива. Сады стали разбивать после 1818 года. В Кремле тоже внизу под горою вдоль стены был пустырь. Говорят, прежде, при царях, там были сады и царские парники, а потом все это упразднили, и долгое время там было очень неопрятно, в особенности же после неприятеля, когда туда сваливали всякий хлам и мусор от взрывов.
Каменный мост я застала с двойною башней наподобие колокольни; он был крытый, и по сторонам торговали детскими игрушками. Самые лучшие из игрушек были деревянные козлы, которые стукаются лбами. Были игрушки и привозные, и заграничные; их продавали во французских модных лавках, и очень дорого. Василий Блаженный, или Покровский собор на Рву, был на холме, который ничем не был обнесен. Набережная была только местами вымощена, а берега реки камнем стали обкладывать при императрице Екатерине II и в 1790-х годах; до тех пор они были и изрыты, и часто весной обваливались.
Воспитательный дом достраивали и доделывали на моей памяти, в то время, как я была еще ребенком. На его построение пошел материал, приготовленный для загородного дворца Петра II где-то в окрестностях Москвы, в имении, бывшем прежде за князем Меншиковым и отобранном потом в казну. {Село Люберцы, или Либерцы, в 15 верстах от Москвы по Коломенскому шоссе. Там был деревянный дворец, в котором при императрице Елизавете Петровне целое лето жили великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна. Там был липовый регулярный сад, остатки которого видны и теперь. Дворец был разобран за ветхостью, сады мало-помалу запущены, и не осталось и следов прежней роскошной усадьбы светлейшего князя и дворца, в котором живал Петр II, потешавшийся в том месте охотою.} Много было разных суждений насчет Воспитательного дома: кто осуждал, а кто и одобрял, и последних было более. Одни говорили, что не следует делать приюта для незаконных детей, что это значит покрывать беззаконие и покровительствовать разврату, а другие смотрели на это иначе и превозносили милосердие императрицы[1], что она давала приют для воспитания несчастных младенцев, невиновных в грехе родителей, которые, устыдившись своего увлечения, чтобы скрыть свой позор, может статься, прибегли бы к преступлению и лишили бы жизни невинных младенцев, не имея возможности ни устроить их, ни утаить их, ни воспитать. И в сам деле, до учреждения Воспитательного дома такие ужасные несчастные случаи повторялись очень нередко. Потому хваливших императрицу было более, чем осуждавших.
Стена, которая идет по набережной, и теперь уцелела только частью; до 1812 года была вся вполне.
Я застала еще Тверские ворота, Пречистенские, Арбатские, Никитские, Серпуховские; некоторые были даже деревянные и очень некрасивые. В те времена, когда в Москве было несколько стен городских, понятно, что нужны были и ворота; потом стены обваливались, их сломали, а ворота оставили, и было очень странно видеть, что ни с того ни с сего вдруг, смотришь, стоят на улице или на площади ворота; многие стали ветшать, их и велено было снести; это было в 1780-х годах. Теперь осталось на память одно только название.
Я помню, когда была в Москве речонка Неглинная и через нее было несколько мостиков: Боровицкий деревянный, другие — каменные. Я слыхала от батюшки, что он застал мельницы на Москве-реке, и одна из них была около Крымского брода, в месте, что называют Бабий городок. Некоторые старожилы в мое время помнили, что была мельница на Неглинной. Речку помню, а мельниц я уже не застала; их было три: 1) у Водяной башни, 2) у Троицких ворот и 3) у Боровицких. На Кузнецком мосту точно был мост и налево, как ехать к Самотеке, целый ряд кузниц, отчего и название до сих пор осталось. Мост был хотя и не деревянный, но преплохой, и сломали его гораздо после французов.
Улица, называемая Кузнецкий мост, издавна была заселена иностранцами: были французские и немецкие лавки. Теперь говорят «ехать на Кузнецкий мост», а в наше время говорили «ехать во французские лавки». Там торговали модным товаром, который привозили из чужих краев; были и свои мастерицы в Москве, но их обегали, и кто побогаче, все покупали больше заграничный привозный товар.
На Ильинке за Гостиным рядом и за Гостиным двором были нюрнбергские лавки и голландский магазин. Там мы все больше покупали шерсти для работ и шелки; чулки шерстяные и голландское полотно, которое было очень дорого, но было хорошее, ручного изделия и без бумаги; торговали и батистом, и носовыми платками, и голландским сыром. Сарептский магазин был где-то далеко, за Покровкой и за Богоявлением: вот на первой неделе, бывало, туда все и потянутся покупать медовые коврижки и пряники, каких теперь не делают. Целая нить карет едет по Покровке за пряниками. Потом сарептскую лавку перевели на Никольскую и думали, что будет лучше, а вышло, что стали торговать гораздо хуже.
Я чуть-чуть помню, как стали селиться немцы (из Моравии) в Сарепте;[2] это было при императрице Екатерине. Сначала их было, говорят, пять-шесть семейств, которые первые приехали и выбрали место за Саратовом, поблизости от Царицына, а после чумы приехало несколько сот семейств, так что в 1780-х годах было уже, сказывали, более 3000 человек. Они какой-то особенной лютеранской ереси, {Так называемые гернгутеры.[3]} но очень строгой и хорошей жизни. Эти немцы, говорят, выстроили себе прекрасную молельню и завели школу для мальчиков и для девочек.
Стали сеять горчицу, которая и теперь считается у нас самою лучшею, и занялись разведением табака особых сортов, и сарептский табак был одно время в большом ходу; кто там бывал, говорит, что Сарепта стала потом как большой город, очень красивый и совершенно отличный ото всех русских городов.[4]
Около города вал, стена и все очень хорошо содержано. Там всякие мастерские, много разных заводов и фабрик, и все изделия очень хороши отделкой и прочностью. Во время Пугачева казаки это местечко разграбили и разорили, но императрица бедным немцам помогла, и они опять оправились. Теперь эта маленькая колония очень распространилась и расползлась, и около Саратова во многих местах живут немцы маленькими колониями и отдельными семьями в своих мызах.
II
Московский Большой театр начали строить в двадцатых годах, а до тех пор он был в другом месте, деревянный и преплохой. Содержал его от себя некто Медокс[5]: было ли ему на то дано право от казны, или тогда можно было обойтись без этого и дозволялось частным лицам содержать театры, этого я хорошенько не знаю. Помню только, что когда старый театр сгорел (это было очень давно, в моей молодости),[6] то временно был устроен театр в доме Воронцова, на Знаменке,[7] в том самом доме, который впоследствии принадлежал брату Николаю Петровичу, а после того князю Сергею Ивановичу Гагарину. {По смерти князя Сергея Ивановича Гагарина дом этот перешел по наследству дочери его Бутурлиной.} Ну, конечно, было и тесновато; впрочем, по-тогдашнему было хорошо и достаточно, потому что в театр езжали реже, чем теперь, и не всякий… Теперь каждый картузник и сапожник, корсетница и шляпница лезут в театр, а тогда не только многие из простонародья гнушались театральными позорищами, но и в нашей среде иные считали греховными все эти лицедейства.
Но была еще и другая причина, что наша братия езжала реже в театры: в Москве живало много знати, людей очень богатых, и у редкого вельможи не было своего собственного театра и своей доморощенной труппы актеров.
У. Шереметева было два театра:[8] в Кускове отдельным зданием от дома;[9] и в этом театре была императрица Екатерина, когда граф Петр Борисович делал для нее у себя праздник, стоивший ему более двух миллионов рублей;[10] другой театр был в Останкине в доме и, вероятно, цел еще и теперь.[11] У графа Орлова под Донским, при его доме,[12] тоже был театр; у Мамонова, у Бутурлина в Лефортове,[13] у графа Мусина-Пушкина на Разгуляе, у Голицына Михаила Петровича[14], у Разумовского в Петровском (Разумовском),[15] и в Люблине, и в Перове; потом у Юсупова в Архангельском[16] и у Апраксиных и в Москве, и в Ольгове.[17] Деревенский театр в Ольгове был отдельно от дома, так же как и в Кускове и в Архангельском, а в московском доме на Знаменке был театр с ложами в три яруса, очень хорошенький, и на этом театре игрывали все знаменитости, посещавшие Москву, и была одно время итальянская опера, и мы тогда были абонированы. В Ольгове на театре играла у Апраксиных своя крепостная труппа, и был свой оркестр, а в Москве часто бывали спектакли для любителей: игрывали всего чаще Гедеонов, Яковлев, Кокошкин. Некоторые пьесы шли очень хорошо; помню, что играли по-французски «Севильского цирюльника» (Бомарше), из Мольера которые-то комедии[18] и еще разные другие пьесы, приличные для благородного театра. Раза два или три мне случилось видеть на сцене и саму Апраксину; она никогда, бывало, своей роли хорошенько не запомнит; забудет, что следует говорить, подойдет к суфлеру, тот ей подсказывает, а она не слышит, остановится и спрашивает его: «Comment?» {«Как?» (франц.). — Ред.}
Содержатель театра Медокс был англичанин, как говорили, но я думаю, что, должно быть, из жидов, большой шарлатан и великий спекуля-тор. У него была дача где-то верстах в пятнадцати или в двадцати от Москвы по Каширской дороге и, кроме того, дома и обширный сад за Рогожской, и он там устроил у себя для публики всякого рода увеселения: вокзал,[19] гулянье, театр на открытом амфитеатре в саду, фейерверки и т. п. Многие туда езжали в известные дни, конечно, не люди значительные, а из общества средней руки, в особенности молодежь и всякие Гулякины и Транжирины. Между тем у Шереметева в Кускове бывали часто праздники и пиры, на которые мог приехать кто только хотел, и были, говорят, не доезжая до Кускова, два каменных столба с надписью: «Веселиться как кому угодно».[20] Это барское гостеприимство и хлебосольство приходились не по нутру жадному Медоксу, и он многим жаловался на Шереметева, что граф у него отбивает публику.
Кто-то и говорит Шереметеву:
— Есть человек, недовольный вашим гостеприимством, граф…
— Кто же это, отчего? — спрашивает граф.
— Да вот Медокс, содержатель театра, плачется на вас, что вы у него отбиваете публику…
— Скорее же это я могу жаловаться на него, что он меня лишает посетителей и мешает мне тешить даром людей, с которых он дерет горяченькие денежки. Каждый, кто ко мне пришел, тот мой и гость, милости просим, веселись всякий, как ему хочется: я весельем не торгую, а гостя своего им забавляю. Для чего же он моих гостей у меня отбивает? Кто к нему пошел, может статься, был бы у меня…
Этот Медокс по Москве расхаживал в красном плаще, и потому его прозвали кардиналом. Он был искусный механик, сделал премудреные часы с разными штуками, с музыкой и с фигурами, которые двигались и плясали.[21] Эти часы были потом у известного в свое время менялы Дмитрия Александровича Лухманова, который ценил их очень дорого.
Когда приезжал в Москву из Персии известный Хозрев-Мирза, он был в лавке у Лухманова и торговал часы, давал за них какую-то очень большую сумму, Лухманов не отдал, и после того эти часы так у него и остались; куда они девались — не знаю.[22]
Директором казенного театра около двадцатых годов был Ф. Ф. Кокошкин, женатый на падчерице (моей троюродной сестры) Е. А. Архаровой, на Варваре Ивановне; ее мать была сама по себе Щепотьева. Этого Кокошкина я видала и у Архаровых, и у Апраксиных. Потом, когда он овдовел, он женился вторично на какой-то актрисе[23] и имел детей, а от Архаровой детей не осталось.
До двенадцатого года театр был на Арбатской площади, построен в виде ротонды.[24] За год или за два до неприятельского нашествия приезжала в Москву известная трагическая актриса мамзель Марс и там играла.[25] Мне довелось ее видеть раза два или три; мы ездили с Титовыми и дивились прекрасной игре ее. Этот Арбатский театр во время французов сгорел, а временно устроили театр на Никитской, в доме Познякова[26] (принадлежавшем после того князю Юсупову). Кроме того, был после французов театр в Пашковом доме, но не в том прекрасном, который и теперь стоит на углу Знаменки, а в другом, который был на углу Никитской и Моховой. Этот дом потом купили в казну, сломали и выстроили на его месте, после первой холеры, новый университет.[27] Помещение было очень скудное, и сравнить нельзя с апраксинским театром. Теперешний театр начали строить при императоре Александре Павловиче, {В 1821 году.} а отделали, когда его уже не стало, в конце 1825 года.[28]
III
Я слыхала от стариков, помнивших императриц Анну Ивановну и Елизавету Петровну, что в 1740-х и 1750-х годах дом для комедии был где-то на Басманной,[29] где тогда живало много знати, а итальянцы, которых вызвали в Москву, чтобы потешать Елизавету Петровну, когда она подолгу живала в Москве, давали свои представления в особом здании у Красного пруда.[30] Прошу покорно, в такую даль тащиться! После того и русские пьесы стали давать на этом театре, и известный в то время стихотворец Сумароков, быв в милости у императрицы, заправлял этим театром, и присылал в Москву актеров, и писал свои трагедии,[31] которые они разыгрывали. Эти пьесы интересны, а итальянские оперы, по-моему, ничего не стоили. Когда итальянцы снимали театр у Апраксиных, для меня тоска, бывало, как придется ехать в оперу: я пущу своих барышень на перед ложи, а сама уйду в темный угол, сижу себе и дремлю; прескучные были эти итальянцы…
Вообще я не скажу, чтоб я была большая любительница театров, да в наше время и не езжали так часто по публичным театрам, как теперь, оттого что приличнее считалось бывать там, куда хозяин приглашает по знакомству, а не там, где каждый может быть за деньги. У кого же из нас не было в близком знакомстве людей, имевших свои собственные театры?
Мне было лет четырнадцать, когда я в первый раз была в театре Медокса, и хотя зала была очень грязновата, тесна и невзрачна, но, не видав лучшего, мы и этим были довольны. Детей прежде не возили так часто в театр, как теперь. Батюшка об этом судил очень строго:
— Вырастут большие, — говаривал он матушке, — успеют всего наглядеться и всем натешиться, а то как начнут спозаранок всюду разъезжать, скоро все надоест и прискучит. Теперь пусть сидят за грамоткой да за рукодельем, а в летах будут, ну, тогда и забавляйся…
В наше время тоже бывали и для детей забавы: качели и балаганы; насажают нас в кареты и пошлют смотреть, как паяцы кривляются. Приехали какие-то итальянцы с кукольным театром, и это нас больше забавляло, чем трагедии и комедии.
Я тоже своих девочек не любила таскать по театрам и не хотела их везти до пятнадцати лет, года за два пред тем, как их вывезу в свет. В мое время прежде восемнадцати, девятнадцати лет на балы не езжали, потому что вывези рано — сочтут невестой, а это девушек старит. Довольно с них и танцевальных уроков: напрыгаются со своими подругами, чего же еще?
Дети мои учились танцевать у Иогеля.[32] Он считался в свое время лучшим танцмейстером; был еще другой, Флагге, но этот не имел такой большой практики;[33] а Иогеля всюду приглашали. Он бывал у Архаровых, у Неклюдовой, у Львовой, у Рожновой, у Шаховских, словом — везде, куда я детей возила.
IV
Прекрасный дом Пашковых на углу Знаменки и Моховой был строен Александром Ильичем Пашковым. Эти Пашковы, говорят, выходцы из Польши. Их пращур был шляхтич, приехавший служить в Россию, обрусевший и оставивший потомков. Один из них, Александр Ильич, женился на дочери Мясникова, богатого золотопромышленника, за которою взял несколько заводов и 20 000 душ крестьян, а так как сестра его жены Дарьи Ивановны Екатерина Ивановна была за Козицким, статс-секретарем императрицы Екатерины, пользовавшимся ее милостями, то и Пашков попал в почет.
Пашковы имели еще загородный двор с большим садом и прекрасным домом где-то около Крестовской заставы.
Пашковы жили всегда весело и открыто, так как имели очень большое состояние и, кроме того, и родством считались со знатью. Один из сыновей Александра Ильича был женат на графине Толстой, сестре графа Петра Александровича Толстого (бывшего послом при Наполеоне I) и, стало быть, тетке синодального обер-прокурора графа Александра Петровича; он был чем-то значительным при дворе.
Я помню, когда дом Пашковых был во всем блеске, свежий и новый, как с иголочки. Пред домом били фонтаны; по саду расхаживали разные птицы: павлины, фазаны; было несколько пребольших сетчатых птичников из золоченой проволоки; иногда в саду играла их собственная крепостная музыка; у них бывали зачастую театры и праздники; ну и, конечно, в таком доме и с большим состоянием можно было хорошо и весело жить.[34]
Мы домами никогда не были знакомы, но одну из внук Александра Ильича я нередко видала у моей невестки (Марьи Петровны Корсаковой), которая ей приходилась золовкой, потому что Пашкова была замужем за князем Владимиром Петровичем Долгоруковым; ее звали Варварою Ивановною. Она была почти одних лет с моими дочерьми, и я застала ее еще молодою девушкой; очень была недурна собой и добрая и милая женщина: ей было с небольшим двадцать лет, когда она умерла, а ее муж умер через год, и единственный их сын Петруша {См. выше, гл. VII. Он жил последнее время за границей, где и умер; был известен в обществе под названием: Долгорукий — le bancal (хромой (франц.). — Ред.) умный был человек, но очень резкий на язык, собой нехорош и прихрамывал.[35]} воспитывался у своей бабушки, княгини Анастасии Симоновны, братниной тещи, которая и жила все у брата в доме, и Петруша рос на моих глазах.
Одна из сестер Варвары Ивановны была за Хвостовым, другая за Сушковым,[36] а еще одна осталась старою фрейлиной.
Мать этих Пашковых была сама по себе Яфимович и жила где-то очень далеко на Чистых прудах, в своем доме, и тоже любила жить весело и открыто.
Пашковский дом на Знаменке принадлежал, кажется, меньшому из братьев, Алексею Александровичу, тому, который не был женат. Во время французов дом этот обгорел и долго оставался не обновленным: {Ныне в этом доме Румянцевский музей.} должно быть, новому поколению не под силу было и поправить даже того, что дедушки могли вновь построить и отделать. Был и третий городской дом Пашковых, неподалеку от Каменного моста, рядом с церковью Похвалы Пресвятые Богородицы; он потом был куплен в казну для дворцовой конторы. Этот принадлежал второму из братьев, Василию Александровичу, женатому на графине Толстой. Его дочь Татьяна Васильевна была за Илларионом Васильевичем Васильчиковым. Эти Пашковы мало живали в Москве, а все больше в Петербурге.
Сестра Дарьи Ивановны Пашковой Екатерина Ивановна, вышедшая за Козицкого, имела свой дом в Москве на Тверской, напротив церкви Димитрия Селунского. Дом был большой и прекрасный. У Козицкой было несколько дочерей, из которых одна вышла за князя Белосельского-Белозерского, и к ней-то перешел дом ее матери Козицкой. По фамилии Козицкого и переулок, которым дом этот отделяется от гостиницы Шевалдышева, прозван Козицким.[37] Одна из сестер этого князя Белосельского (Александра Михайловича), Наталья Михайловна, была замужем за братом княгини Анны Николаевны Долгоруковой, за бароном Сергеем Николаевичем Строгановым, а другая, Евдокия Михайловна, за матушкиным двоюродным братом Василием Петровичем Салтыковым. Он умер за несколько лет до французов, а жена его была еще в живых в 1822 году, когда мы ездили в Петербург, и ей было тогда лет семьдесят пять; года через два после того и она скончалась.
Теперь не упомню, за которою именно из этих княжон Белосельских в своей молодости ухаживал Федор Сергеевич Лужин[38] (бывший впоследствии нашим соседом и хорошим приятелем мужа). Он был очень милый и любезный человек, видный собою, но от оспы очень сильно помечен. Он служил в гвардии и имел весьма небольшое состояньице, а молодая и богатая княжна ему очень нравилась. Он долго собирался с духом сделать ей предложение, наконец решился. Что ему княжна ответила — не сумею сказать, только на следующий день ему утром подают записочку, и он читает:
Господин Лужин,
Княжне вы не нужен,
Но вас зовут на ужин.
Он, скрепя сердце, поехал ужинать к Белосельским; за ужином пили за здоровье княжны и жениха ее, за которого ее просватали; можно себе представить неловкое положение, в котором был этот отверженный воздыхатель. Он вскоре после того вышел в отставку, уехал жить в деревню и умер старым холостяком, вспоминая о прекрасной княжне; однако после него оставалось две ли, три ли воспитанницы, которые приходились ему близко сродни. Так как я коснулась Лужиных, то про них и буду продолжать.
Их имение, сельцо Григорово, было от нашей подмосковной верстах в девяти или десяти: версты с четыре далее Дьякова. Именьице небольшое, но хорошенькое, премилый домик с мезонином и деревянная церковь во имя Спаса нерукотворенного образа. Она была не приходская, а приписная к приходу, селу Шукалову, принадлежавшему в ту пору Шокареву.
Лужиных было два брата: Дмитрий и Федор Сергеевичи и сестра Марья Сергеевна, да старушка мать. Летом они все живали в Григорове, а по зимам в Москве в своем собственном доме.[39] Григорово досталось по разделу меньшому брату Федору Сергеевичу, а старшему Дмитрию другое имение, тоже в Дмитровском уезде, в сторону от Троицкого шоссе, верстах в пятидесяти от Москвы и в двадцати от Дмитрова, село Воронино. Старший брат был мот и свое имение спустил с рук потихоньку от матери, чтобы не огорчить старушки, а может статься, он ее и прибаивался, — говорят, была с душком. Братья были дружны между собой, и чтоб еще лучше скрыть от матери, что Воронино уже в чужих руках, они и положили, когда приезжали каждую неделю в Москву подводы с припасами, с сеном, с дровами, говорить старушке, что привозится все это то из Григорова, то из Воронина; так старушка Лужина и умерла, не знала, что Воронино продано и что вся семья только и существует, что Григоровом да московским домом.
Дмитрий Сергеевич был женат; жену его звали Елизавета Васильевна, предобрая и премилая женщина; я с ней была очень дружна, и мы часто видались, когда, по смерти мужа, она живала в Григорове. У нее было три дочери и сын. Старшая из дочерей, Анна Дмитриевна, вышла потом замуж за Семена Николаевича Шеншина (родного брата Владимира Николаевича, женатого на моей племяннице Марье Сергеевне Неклюдовой); Варвара Дмитриевна была за Озеровым, а Марья Дмитриевна за пензенским помещиком Николаем Васильевичем Ховриным. Марья Дмитриевна была очень хороша собой и весьма умная и приятная женщина. {Скончалась в Москве в 1877 г.}
Племянник Федора Сергеевича Иван Дмитриевич, — не знаю, где он сперва учился, — потом был записан в службу и жил в Петербурге. Старик-дядя и тетка очень его любили и во всем себе отказывали для того, чтобы побольше можно было послать ему денег. Он был молодец видный и красивый из себя и очень полюбился Иллариону Васильевичу Васильчикову (тогда еще не князю и не графу, брату княгини Татьяны Васильевны Голицыной {Жена московского генерал-губернатора, князя Дмитрия Владимировича Голицына.}. Молодой Лужин пришелся по мысли дочери Васильчикова, Екатерине Илларионовне, и она за него вышла замуж. Это было, думаю, около 1830 года, и, кажется, стариков Лужиных — ни дяди, ни тетки — уже не было в живых. {Иван Дмитриевич Лужин в 1845–1854 гг. был московским обер-полицмейстером, потом губернатором в Курске и Харькове, а затем почетным опекуном; во втором браке женат на вдове Николая Васильевича Орлова-Денисова Наталье Алексеевне, урожденной Шидловской.}
Еще одна из сестер Пашковой и Козицкой была выдана за Бекетова,[40] а другая за Дурасова. Бекетов был весьма известный в свое время человек, очень ученый и имевший свою собственную типографию,[41] что тогда было диковинкой. Одна из дочерей этого Бекетова была за Балашовым,[42] долгое время бывшим в Москве обер-полицмейстером; кажется, вслед за ним и поступил известный Шульгин.[43] Другая дочь Бекетова, Екатерина Платоновна, была за Кушниковым; мы были знакомы домами, и я не раз дочерей своих возила к ним на балы, которые были прехорошенькие. Сестра Бекетова была за Дмитриевым, и ее сын Иван Иванович, бывший впоследствии министром, прославился своими стихами и баснями.[44]
Дочь Дурасовой Степанида Алексеевна была за двоюродным братом дядюшки графа Степана Федоровича Толстого, за графом Федором Андреевичем Толстым, которого единственная дочь графиня Аграфена Федоровна вышла замуж за Закревского. Вот почему она и была так богата: это все еще мясниковское наследство, а так как Дурасову звали Аграфена Ивановна, то и графиня Толстая была названа в честь своей бабушки Аграфеной.
Дурасов Михаил Алексеевич имел дочь Аграфену Михайловну, которая была за Писаревым, и ей принадлежало Люблино, {Ныне Люблино принадлежит купцам Голофтееву и Рахманину;[45] туда перевезена деревянная церковь, бывшая в Москве на политехнической выставке в 1872 году.[46]} загородный дом с садом за Спасской заставой, очень хороший, просторный и совершенно необыкновенной наружности, построенный в виде креста. Люблино принадлежало одно время графине Разумовской Марье Григорьевне, той самой, которая, будучи за князем Александром Николаевичем Голицыным, от живого мужа вышла за графа Льва Кирилловича Разумовского. Кажется, она-то и продала Люблино Дурасову. Чье было имение это прежде — не знаю, но там, говорят, бывали большие праздники и был особый театр.[47]
V
Батюшка был очень серьезного характера и большой нелюбитель всяких гуляний и катаний, потому мы и не езжали по публичным гуляньям, хотя иногда весной и оставались еще в Москве.
Гулянье 1 мая в Сокольниках очень давнишнее. Говорят, что еще Петр I, в ту пору, как в своей молодости живал в Москве, езжал в Сокольничью рощу и любил пировать там с немцами и другими иноземцами, для которых расставлялись длинные столы. От этого Сокольничья роща и называлась долгое время «Немецкие столы», и в мое время говаривали еще: гулянье в «Немецких столах», то есть в Сокольниках. Туда очень много езжало и порядочного общества, и так как езжали многие цугом и в золоченых каретах, лошади в перьях, то гулянья бывали самые нарядные, совсем не то, что после того. Некоторые знатные люди посылали туда с утра в свои палатки поваров; пригласят гостей, обедают в одной палатке, а потом пойдут в другую сидеть и смотреть на тех, которые кружатся по роще в каретах.
Вот так, конечно, может статься, и не скучно, а ездить битые два-три часа в карете — скука одолеет… Дач в Сокольниках в прежнее время не было; только за Красным Селом (куда потом перевели от Пречистенских ворот Алексеевский девичий монастырь) был загородный дом с большим старинным садом очень богатого человека, некоего господина Яковлева, по имени назвать не умею, но только из настоящих, древних Яковлевых (которые от того же племени, от которого были и Захарьины). Не знаю, существует ли этот загородный яковлевский дом?[48]
Там же неподалеку где-то была дача и у графа Ростопчина, и он там живал в летнее время; но своя ли была эта дача или генерал-губернаторская, казенная, этого не знаю.[49]
Гулянье в Семик бывало очень большое в Марьиной роще, за Крестовскою заставой, не доезжая Останкина, {Останкино принадлежало прежде князю Черкасскому, который там и выстроил прекрасную церковь, и поступило в приданое его дочери, княжне Варваре Алексеевне, вышедшей за графа Петра Борисовича Шереметева.} принадлежащего графу Шереметеву; в особенности же, если гулянье 1 мая от дурной погоды не бывало или не удалось, то в Семик[50] в Марьиной роще народа бывало премножество и катались в каретах.
В Духов день[51] гулянье во дворцовом саду в Лефортове, больше для купечества и для Замоскворечья. В саду гулянье было для пеших, и щеголихи с Ордынки и Бог весть откуда являлись пренарядные, в бархатах и атласах, с перьями, цветами, в жемчугах и бриллиантах. Так как это ужасная даль от той стороны Москвы, где мы живали, то мне и пришлось всего только один раз там побывать. Я думаю, и потому туда мало господ езжало, что гулянье это летом, когда уже многие по деревням разъедутся, а купечество всегда живало в своих домах в городе, а не по дачам, как теперь. Бывали еще гулянья в некоторые храмовые праздники около монастырей на площадях, и тут ярмарки, качели и народное гульбище. Так, в Рождество Богородицы[52] — пред Рождественским монастырем на площади; в Иванов день, Ивана постного, 29 августа, — за Солянкой у бывшего Ивановского монастыря ярмарка и гулянье; в Ильин день[53] у Ильи пророка на Воронцовом поле и во многих других местах.
Прекрасное гулянье было в Лазареву субботу на Красной площади в Кремле. По Волхонке, мимо Василия Блаженного к Иверским воротам, кареты тянутся, бывало, на несколько верст; едешь, едешь — конца нет. Вдоль кремлевской стены, напротив гостиных рядов, расставлены палатки и столы, вроде ярмарки; торговали вербами,[54] детскими игрушками и красным товаром. Это было большое детское гулянье. Потом Кремлем не велено было ездить по причине ворот — происходили замешательства.
Другое гулянье, в день Прохора и Никанора,[55] на Девичьем поле: ярмарка, качели и катанье в экипажах по Пречистенке, иногда по Арбату и до Кремля. Также и на Святой неделе в пятницу бывало большое гулянье из Подновинского по Пречистенке на Арбат, по Поварской и опять к Подновинскому. Когда после французов мы опять выстроили свой дом на Пречистенке, то в пятницу на Святой неделе к нам съедутся, бывало, наши знакомые обедать, а после и сидим все у окон и смотрим, как катаются в экипажах.
Петровского парка в прежнее время не было. Было в семи верстах от Москвы за Тверской заставой село Всесвятское. При императрицах Анне и Елизавете Петровне и до времен Екатерины там был подхожий стан и деревянный дворец, в котором эти императрицы обыкновенно и останавливались до своего въезда в Москву пред коронованием.
В селе Всесвятском был, говорят, обширный сад и в День всех святых[56] большое гулянье; потом Всесвятское было пожаловано императрицею Екатериною грузинскому царевичу,[57] а также и Пресненские пруды, за которыми была церковь Георгия в Грузинах,[58] и я еще застала деревянный дворец грузинских царевичей с большим садом[59]. До французов в Грузинах было множество домов, принадлежавших князьям и дворянам, выехавшим из Грузии.
По рассказам старожилов, при императрице Екатерине был большой праздник, который для нее устраивал граф Румянцев[60] по случаю заключения мира с турками.[61] Это было вскорости после казни Пугачева.[62]
Праздник этот был устроен на Ходынском поле с большими затеями: построены были разные крепости и города с турецкими названиями: где был театр, где зала для обеда, другая бальная, разные беседки и галереи. Торжество начиналось с утра и продолжалось весь день до поздней ночи, несколько дней сряду, с неделю, что ли. Все постройки были сделаны на турецкий лад, с разными вычурами: башни, каланчи и высокие столбы, как при мечетях, и чего-чего, говорят, не было. Были построены триумфальные ворота, и граф Румянцев имел торжественный въезд на золотой колеснице, наподобие римских. Тут были на поле ярмарки, базары на восточный манер, кофейные дома, даровой обед и угощение кому угодно, театральные представления, {Нечто вроде рыцарского турнира, на котором сражались благородные девицы.} канатные плясуны. Места для зрителей были устроены на подмостьях, в виде кораблей с мачтами, с парусами; и это в разных местах, которые названы именами морей: где Черное, где Азовское и т. п. Императрица и великий князь с супругой[63] каждый день бывали и подолгу оставались на этом празднике.
Тут, говорят, государыня облюбовала место и приказала строить для себя новый загородный дворец, который и был после того назван Петровским, потому что место, на котором его поставили, было прежде во владении Петровского московского монастыря. Дворец выстроен наподобие замка, в виде кружала, со многими башнями, и с тех пор он сделался подгородным подхожим станом, и пред коронованием, начиная с императора Павла, все государи там останавливаются и живут до торжественного въезда в столицу.[64] Парка такого, какой теперь, прежде не было, а были рощи и пустыри.[65] Самые давнишние дачи, какие я там запомню, были: апраксинская, княгини Волконской, князя Михаила Петровича Голицына и одной очень богатой женщины, по имени Лобковой. Потом, когда после первой холеры в 1832 и 1833 годах стали разводить парк в том виде, как он теперь, там были дачи у Настасьи Николаевны Хитровой, у княгини Натальи Сергеевны Трубецкой. Стали раздавать от казны земли, кто желал, и по пяти тысяч рублей на обстройку. Тогда сестра Анна Николаевна Неклюдова взяла себе участок на самом шоссе, Озеров Семен Николаевич, Иван Александрович Нарышкин и очень многие, и сделалось модным иметь дачу в Петровском. Устройство парка препоручено Александру Александровичу Башилову, сенатору, начальнику московской комиссии строений и любимцу великого князя Михаила Павловича. Башилов устроил ресторацию и сдал ее французу. Чтоб еще более оживить Петровское, там построили деревянный театр и поручили Башилову выстроить вокзал[66] неподалеку от дворца, и было ему выдано от казны 150 000 рублей ассигнациями; это было в 1836 или 1837 годах. Тут и стали все, кто только мог, покупать и строить себе дачи в парке, и начались гулянья по воскресеньям и по праздникам, театры и балы в вокзале.
Башилов был премилый и прелюбезный человек. Я встречала его еще молодым человеком у Апраксиных и у Голицыных, то есть у князя Дмитрия Владимировича и у княгини Татьяны Васильевны, когда они живали у нас по соседству, в Рождествене. Он был превеселого характера, большой шутник но без примеси злословия, приятный собеседник и душа общества. Не знаю, когда он умер, но с его смертью, говорят, и Петровский парк стал было приходить в упадок. {Когда начали разводить Петровский парк, я был еще так мал, что этого не помню, но с 1838 года я там бывал. Пред вокзалом, на лугу, были устроены детские игры: качели, коньки, бильбоке[67] и т. п., и мне случалось не раз там играть. Будучи молодым человеком, я бывал нередко в вокзале и в театре, где раз или два в неделю играли французские актеры тогда бывшей в Москве постоянной труппы,[68] а по воскресеньям бывал русский спектакль. Мимо вокзала было гулянье в экипажах и много гуляющих пешком. Пока был жив Башилов парк процветал, и это продолжалось более пятнадцати лет. После вокзал начал ветшать и в пятидесятых годах пришел в упадок. Внук.}
Прежде чем возник Петровский парк, в моде было Нескучное, принадлежавшее в прежнее время графу Орлову, а после него его дочери, графине Анне Алексеевне. Рядом была дача князя Дмитрия Владимировича Голицына, а за его дачей — дача князя Шаховского. Когда покойный государь Николай Павлович купил Нескучное у графини Орловой за 800 000 ассигнациями, Голицын купил участок у Шаховского и просил государя принять от него в дар обе дачи, и таким образом Нескучное, названное Александрией, очень расширилось.
Александровский дворец — это тот самый дом, в котором живал граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, давал праздники и пиршества для забавы своей единственной дочери и для утешения всей Москвы в начале восьмисотых годов.[69] Дом так и остался в том виде, как был; конечно, его приспособили к царскому обиходу.
В Нескучном долгое время был воздушный театр, то есть прекрасная крытая галерея полукружием, а самую сцену приспособили так, что деревья и кусты заменяли декорации. Не могу сказать, был ли этот амфитеатр остаток орловского великолепия, или нарочно был выстроен от дирекции театров для забавы московской публики;[70] только два раза в неделю, в воскресенье да еще в какой-то день, там бывали представления, и зрителей собиралось довольно. В эти дни бывало гулянье, а после театра очень часто пускали фейерверк. Когда устроили Петровский парк и там выстроили театр, а в Нескучном бывший стал ветшать, то его упразднили; начали ездить больше в парк, и Нескучное пришло в забвение.
Точно так же было время, когда посещали дачу князя Гагарина за Трехгорною заставой, то, что теперь называется Студенец, а тогда называли Гагаринские пруды[71]. {По всей вероятности, владельцем Студенца был или князь Матвей Петрович Гагарин, казненный при Петре[72] (17 июля 1721 г.), или сын его Алексей Матвеевич; впоследствии дача эта принадлежала графу Федору Андреевичу Толстому, от него перешла к его дочери графине А. Ф. Закревской и долгое время называлась дача Закревского. Граф Закревский пожертвовал ее в казну, и с тех пор там помещается Общество любителей садоводства.} Туда тоже съезжались на гулянье, были разные забавы: ходили по канатам, представляли разные фокусы, играла музыка, были песельники, пускали фейерверки. Но этого в мое время уже не было, а было в царствование императрицы Елизаветы.
Летом обыкновенно все дворяне живали у себя по именьям, конечно, исключая тех, которые, будучи при дворе или по службе, не могли отлучиться из города, и потому у многих богатых бар были не дачи, а загородные дома в отдаленных частях Москвы, вошедших потом в состав города. Поблизости от Кремля всего более избирали места на Девичьей поле, около Хамовников, у Крымского брода. Так, по левую руку Девичьего поля, едучи к монастырю, был загородный дом князя Голицына,[73] потом перешедший по наследству к князю Долгорукову, женатому на его воспитаннице Делициной; теперь это дом Олсуфьевых, с прекрасным и обширным садом, с оранжереями, совершенно сельская барская усадьба; подальше был дом князя Трубецкого, тоже с большим садом и рощей, и подалее, рядом с церковью, еще чья-то дача, теперь князя Вадбольского. На Воробьевых горах был потешный деревянный дворец, тот самый, который во время праздника, устроенного графом Румянцевым, находился на Ходынском поле. Этот дворец поставлен был на каменных подклетях, остававшихся от прежних царских теремов. Кругом был большой сад и аллеи.
По правой стороне Девичьего поля, у Саввы Освященного в переулке, был загородный дом и у моего свекра Янькова: сад спускался к Москве-реке, дом был деревянный, просторный, но одноэтажный. Я его уже не застала: он был продан до моего замужества. Немного подалее был дом князя Михаила Ивановича Долгорукова на Пометном Вражке с очень большим местом частью под палисадником, частью под пустырями, и я думаю, что Долгоруковы более ста лет владели этим загородным двором. По этой же стороне был дом Прозоровского, и так вплоть до Зубова всё загородные дворы.
У Крымского брода — загородный двор графа Орлова, брата Алексея Григорьевича.[74] За Крымским бродом—дача Голицына (Голицынская больница),[75] а село Васильевское, бывшее в последнее время за графом Мамоновым, находилось прежде во владении известного князя Долгорукова-Крымского.[76]
Почти во всех концах Москвы, у заставы или поблизости от города, были эти загородные дворы знатных господ. У Демидова за Покровкой у Никиты Мученика; у графа Разумовского еще дальше, к Гороховому полю, был совершенный дворец, и во время коронации императора Николая там жительствовала, кажется, вдовствующая императрица[77], а великая княгиня Елена Павловна жила в Кускове.
Словом сказать, вся Москва была окружена загородными дворцами и подгородными поместьями, а теперь едва ли и двадцатая часть уцелела и находится еще в руках дворян, уж я и не говорю, чтобы в руках потомков прежних владельцев: что перешло в казну под разные заведения, что куплено богатым купечеством.
VI
Дворянское собрание в наше время было вполне дворянским, потому что старшины зорко смотрели за тем, чтобы не было какой примеси, и члены, привозившие с собою посетителей и посетительниц, должны были отвечать за них и не только ручаться, что привезенные ими точно дворяне и дворянки, но и отвечать, что привезенные ими не сделают ничего предосудительного, и это под опасением попасть на черную доску и чрез то навсегда лишиться права бывать в Собрании. Купечество с их женами и дочерьми, и то только почетное, было допускаемо в виде исключения, как зрители в какие-нибудь торжественные дни или во время царских приездов, но не смешивалось с дворянством: стой себе за колоннами да смотри издали. Дом Благородного собрания был издавна на том месте, где он теперь, только сперва этот дом был частный, принадлежал князю Долгорукову. {Долгорукову-Крымскому.} Основателем Собрания был Соймонов, человек очень почтенный и чиновный,[78] к которому благоволила императрица Екатерина; он имел и голубую (Андреевскую) ленту[79] и в день коронации императора Павла получил где-то значительное поместье. Жена его была сама по себе Исленьева. Вот этот Соймонов-то и вздумал учредить Собрание для дворянства, и лично ли или чрез кого из приближенных входил о том с докладом к государыне, которая дала свою апробацию и впоследствии приказала даже приобрести дом в казну и пожаловала его московскому дворянству. Дом был несравненно теснее, чем теперь.
Я помню по рассказам, что покойная матушка езжала на куртаги,[80] которые были учреждены в Москве: барыни собирались с работами, а барышни танцевали; мужчины и старухи играли в карты, и по желанию императрицы для того, чтобы не было роскоши в туалетах, для дам были придуманы мундирные платья по губерниям, и какой губернии был муж, такого цвета и платье у жены. У матушки было платье: юбка была атласная, а сверху вроде казакина или сюртучка довольно длинного, из стамеди стального цвета с красною шелковою оторочкой и на красной подкладке.
Императрица приехала в Москву, в котором это было году — не знаю, но думаю, что до 1780 года зимой, и пожаловала сама на куртаг; тогда и матушка ездила… Намерение-то было хорошее, хотели удешевить для барынь туалеты, да только на деле вышло иначе: все стали шить себе мундирные платья, и материи очень дешевые, преплохой доброты, ужасно вздорожали, и дешевое вышло очень дорогим. Так зимы с две поносили мундирные эти платья и перестали. Так как батюшка был владельцем в Калужской губернии, где был и предводителем, и в Тульской губернии, то у матушки и было два мундира — один стального цвета, а другой, помнится, лазоревый с красным.
Собрания в наше время начинались с 24 ноября, со дня именин императрицы, и когда день ее рождения, 21 апреля, приходился не в пост, то этим днем и оканчивались собрания. Съезжались обыкновенно в 6 часов, потому что обедали рано; стало быть, 6 часов — это был уже вечер, и в 12 часов все разъезжались по домам. Танцующих бывало немного, потому что менуэт был танец премудреный: поминутно то и дело, что или присядь, или поклонись, и то осторожно, а иначе, пожалуй, или с кем-нибудь лбом стукнешься, или толкнешь в спину; мало этого, береги свой хвост, чтоб его не оборвали, и смотри, чтобы самой не попасть в чужой хвост и не запутаться. Танцевали только умевшие хорошо танцевать, и почти наперечет знали, кто хорошо танцует… Вот и слышишь: «Пойдемте смотреть — танцует такая-то — Бутурлина, что ли, или там какая-нибудь Трубецкая с таким-то». И потянутся изо всех концов залы, и обступят круг танцующих, и смотрят как на диковинку, как дама приседает, а кавалер низко кланяется.
Тогда и в танцах было много учтивости и уважения к дамам.
Вальса тогда еще не знали и в первое время, как он стал входить в моду, его считали неблагопристойным танцем: как это — обхватить даму за талию и кружить ее по зале…
Одно время Собрание помещалось в доме бабушки Аграфены Федотовны Татищевой возле Пашковского дома на Моховой, потому что дом Собрания переделывался, и хотя зала была очень невелика, но в ней кое-как теснились.
Собрание в том виде, как оно было потом, устроили в 1811 году; его переделали, расширили и расписали. Очень всем не нравилось, что на потолке в зале представлен был орел с распущенными крыльями, окруженный темно-синею тучей, из которой зигзагами выходит молния. Многие тогда видели в этом дурное предзнаменование, которое и сбылось,[81] и императору Александру Павловичу, посетившему тогда Собрание, должно быть, это не очень полюбилось, потому что он, взглянув на потолок, спросил: «Это что же такое?» — и, говорят, нахмурил брови. Он был довольно суеверен и имел много примет… В 1812 году дом Собрания обгорел, его должны были отделать вновь, а денег у дворянства не было; тогда государь и пожаловал на обновление более ста тысяч.
Благородное собрание было очень посещаемо, и дамские туалеты всегда очень хороши и несравненно богаче, чем теперь, потому что замужние женщины носили материи, затканные серебром, золотом, и цельные глазетные. Мужчины тоже долгое время до воцарения императора Александра продолжали носить французские кафтаны различных цветов, довольно ярких иногда, — атласные, объяринные, гродетуровые и бархатные, шитые шелками, блестками, и серебром, и золотом; всегда шелковые чулки и башмаки: явиться в сапогах на бал никто и не посмел бы, — что за невежество! Только военные имели ботфорты, а статские все носили башмаки, на всех порядочных людях хорошие кружева, — это много придавало щеголеватости. Кроме того, пудра очень всех красила, а женщины и девицы вдобавок еще румянились, стало быть, зеленых и желтых лиц и не бывало.
С утра мы румянились слегка, не то что скрывали, а для того, чтобы не слишком было красно лицо; но вечером, пред балом в особенности, нужно было побольше нарумяниться. Некоторые девицы сурмили себе брови и белились, но это не было одобряемо в порядочном обществе, а обтирать себе лицо и шею пудрой считалось необходимым.
При императоре Павле никто не смел и подумать о том, чтобы без пудры носить волосы или надеть то уродливое платье, которое тогда уже начинали носить во Франции. Сказывали, что кто-то попался ему в Петербурге в новомодном платье. Государь ехал, приказал остановиться и подозвал модника. У того от страха и ноги не идут, верно почуял, в чем дело. Государь приказал ему повернуться, осмотрел его со всех сторон, и так как был в веселом расположении духа, то расхохотался и сказал своему адъютанту: «Смотри, какое чучело!»
Потом спросил франта: «Что ты — русский?» — Точно так, ваше величество», — отвечает тот, ни жив ни мертв…
— Русский — и носишь такую дрянь: да ты знаешь ли, что на тебе? Республиканское платье! Пошел домой, и чтоб этого платья и следов не было, слышишь… а то я тебя в казенное платье одену — понял?..
А в другой раз велел кого-то посадить на гауптвахту.
При Павле все ухо востро держали. Пудру перестали носить после коронации Александра, когда отменили пудру для солдат,[82] что было очень хорошо: где же солдату завиваться и пудриться? А с пудрою вместе, конечно, и французский кафтан попал в отставку.
Когда молодой государь перестал употреблять пудру и остриг волосы, конечно, глядя на него, и другие сделали то же. Однако многие знатные старики гнушались новою модой и до тридцатых еще годов продолжали пудриться и носили французские кафтаны. Так, я помню, некоторые до смерти оставались верны своим привычкам: князь Куракин, князь Николай Борисович Юсупов, князь Лобанов, Лунин и еще другие, умершие в тридцатых годах, являлись на балы и ко двору одетые по моде екатерининских времен: в пудре, в чулках и башмаках, а которые с красными каблуками.
Теперь многие даже и не поймут, что такое красные каблуки (les talons rouge). Не все ли равно, что красные, что черные, — это одна только мода. Может быть, кто и не зная нашивал красные каблуки, но, конечно, не таковы были Юсупов, Куракин и подобные им. Они понимали значение и потому-то и продолжали вопреки моде одеваться и обуваться по-своему.
Красные каблуки означали знатное происхождение; эту моду переняли мы, разумеется, у французов, как и всякую другую; там, при версальском дворе, при котором-то из их настоящих последних трех королей,[83] вошло в обычай для высшего дворянства (la haute noblesse) {положение обязывает (франц.). — Ред.} ходить на красных каблуках. Это очень смешное доказательство знатности переняли и мы, и хотя сперва над этим и посмеивались и критиковали, однако эту моду полюбили и у нас, в особенности знатные царедворцы: разве им можно не отличиться от простого люда? Княжна Прасковья Михайловна Долгорукова до старости своей все ходила на красных каблуках и продолжала ездить в двуместной карете, которая имела вид веера (en forme d’éventail). Княжна была, я думаю, самая последняя в Москве старожилка, которая, имея от роду почти девяносто лет (она умерла в 1844 году), все еще одевалась, как при императрице Екатерине II.
Батюшка до кончины своей носил французский кафтан синего цвета, всегда белое жабо, белый пикейный камзол, чулки и башмаки. Он носил парик и пудрился и только за год до смерти снял парик и стал седым старичком. Давно уже все перестали пудриться, и я стала носить чепец из тюля, а Дмитрий Александрович все ходил с пучком и слегка пудрился; братья мои Корсаковы и двоюродные братья Волконские над ними трунили. Он все еще крепился, наконец в тамбовской деревне он однажды приходит ко мне и несет что-то такое в руке и говорит:
— Посмотри-ка, Елизавета Петровна, что я тебе принес, угадай.
Я была близорука смолоду и не вдруг разглядела, потом вижу, он держит отрезанную свою косу!
Безобразие тех чепцов и шляп, которые пошли после двенадцатого года, себе нельзя представить, и, однако, все это носили; говорили, что мода уродливая, а следовали ей. Платья были самые некрасивые: очень узенькие, пояс под мышками, спереди нога видна по щиколотку, а сзади у платья хвост. Потом платья совсем окургузили, и вся нога стала видна, а на голове начали носить какие-то картузы. Много я видала этих дурачеств; застала фижмы, les paniers: носили под юбками нечто вроде кринолина, мушки, и пережила отвратительные моды 1800 и 1815 годов, когда все подражали французам, а французы старались на свой лад переиначить одежды римлян, туники, то есть, с позволения сказать, чуть не просто рубашки. Разумеется, порядочные люди не доходили до таких крайностей, держались середины, а все же дурачились.
VII
Князь Николай Борисович Юсупов был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве, один из последних старожилов екатерининского двора и вельможа в полном смысле. Прадед его был знатный мурза татарского происхождения, принявший православие. Отец, Борис Григорьевич, был женат на Зиновьевой и при Елизавете Петровне был важным сановником, {Князь Борис Григорьевич Юсупов, тайный советник, был с 1736 по 1741 год московским губернатором; в 1742 году назначен президентом Коммерц-коллегии.} но в особенности выдвинуло молодого Юсупова вперед расположение, которым он некоторое время пользовался при императрице Екатерине. Говорят, у него была даже прекрасная картина, на которой под видом мифологических изображений Венеры и Аполлона были представлены Екатерина и он сам, смолоду весьма красивый. Эта картина была в его спальне. Император Павел знал про эту картину и при восшествии своем на престол приказал ее убрать, но моему двоюродному брату, графу Петру Степановичу Толстому, служившему при князе Николае Борисовиче, довелось не раз ее видеть. Так как Юсупов был восточного происхождения, то и не мудрено, что был он великий женолюбец: у него в деревенском его доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался.
Жена князя Юсупова была родная племянница светлейшего князя Потемкина, Татьяна Васильевна, урожденная Энгельгардт, дочь сестры Потемкина;[84] в первом браке была за своим родственником Потемкиным и, овдовев, вышла за князя Юсупова. У них был только один сын. Супруги не очень ладили и хотя не были в ссоре, но разъехались и вместе не жили: князь умер в тридцатом или тридцать первом году, а жена его лет десять спустя. Он хотел, чтоб его схоронили в небольшом его именьице — в селе Котове, которое у него было верстах в двадцати от Москвы, по Рогачевке, немного в сторону. Это была родовая вотчина, где погребен и отец его. У князя Николая Борисовича было несколько сестер; одна из них, говорят, была ослепительной красоты, она вышла замуж за курляндского герцога Петра Бирона (сына известного злодея, свирепствовавшего при Анне) и после двух-трех лет замужества умерла в очень молодых летах. После смерти жены своей Бирон прислал на память Юсупову ее парадную постель и всю мебель из ее опочивальни: все серебряное, обивка голубая атласная; все это хранится в селе Архангельском. Другая княжна Юсупова была за князем Голицыным Андреем Михайловичем, сыном фельдмаршала,[85] имевшего от двух жен семерых сыновей и десять дочерей; одна из них была за графом Румянцевым-Задунайским. Третья сестра Николая Борисовича Юсупова была за Измайловым, и дочь ее, Евдокия Михайловна, вышла за князя Сергия Михайловича Голицына, но тотчас же после венчания отказалась из церкви ехать с мужем, никогда с ним не жила вместе[86] и, постоянно живя в чужих краях, занималась науками и там умерла в конце сороковых годов.
Князь Николай Борисович Юсупов был очень по своему времени образованный человек, получивший самое блестящее воспитание. Он был при Екатерине II где-то {В Турине.} посланником и потому долгое время жил при иностранном дворе. Император Павел при своем короновании пожаловал ему Андреевскую звезду[87] и очень к нему благоволил. При Александре Павловиче он был недолго министром уделов и в большом почете, а при императоре Николае — начальником Кремлевской экспедиции, и под его ведением перестраивался малый Николаевский кремлевский дворец. Он имел все российские ордена, портрет государя,[88] алмазный шифр,[89] и когда не знали уже, чем его наградить, то была ему пожалована одна жемчужная эполета.[90]
Князь Юсупов был очень приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу, опасающегося уронить свое достоинство; с дамами отменно и изысканно вежлив. Когда, бывало, в Знакомом ему доме встретится ему на лестнице какая-нибудь дама, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. Когда летом он живал у себя в Архангельском и гулял в саду, куда допускались все желающие гулять, он при встрече непременно раскланяется с дамами, а ежели увидит хотя по имени ему известных, подойдет и скажет приветливое слово. Подчиненные его очень любили, и брат Петр Степанович (граф Толстой) его всегда очень хвалил и говаривал, что с ним очень легко быть и приятно беседовать. Вдовствующая императрица Мария Феодоровна к нему была очень благосклонна и на балах всегда танцевала, то есть ходила, «польский». При этом он снимал обыкновенно с правой руки перчатку и клал ее на два пальца (указательный и средний) и подавал их императрице, которая протянет ему тоже два пальца, и так они идут польский, а чтобы к императрице не обращаться плечом, что, разумеется, было бы непочтительно и невежливо, он как-то откинется назад и все идет боком. Не знаю, посещала ли императрица Екатерина князя Юсупова в его московском старинном доме, у Харитонья в Огородниках[91] (пожалованном его деду),[92] но отец его[93] принимал в этом доме императрицу Елизавету, а князь Николай Борисович был не раз удостоен высочайших посещений в Архангельском, где императрица Мария гащивала по нескольку дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал. Принимая царственных своих гостей, Юсупов делал праздники, и последний, которым он заключил все пиры своей долголетней жизни, был великолепный праздник, данный им после коронования покойного государя императора Николая. Тогда было много иностранных послов, и все дивились убранству дома, местности, потому что местоположение Архангельского замечательно хорошо, и великолепию приема русского вельможи. Праздник этот был самый роскошный изо всех праздников, которые тогда были; обед, театр, бал с иллюминацией во всем саду и великолепный фейерверк.
Князь Юсупов был весьма богат, любил роскошь, умел блеснуть, когда нужно, и, будучи очень даже щедр, был, однако, с тем вместе и весьма расчетлив.
Он не знал на память всех своих имений, потому что у него были почти во всех губерниях и уездах, и я слыхала, что у него с лишком сорок тысяч душ крестьян. Когда у него спрашивали: «Что, князь, имеете вы имение в такой-то губернии и уезде?» — он отвечал: «Не знаю, надо справиться в памятной книжке». Ему приносили памятную книжку, в которой по губерниям и уездам были записаны все его имения, он справлялся, и почти всегда оказывалось, что у него там было имение. Он был богат как по себе, так и по своей жене, которая, как все племянницы Потемкина-Таврического, имела несметное богатство. {Сестра князя Григория Александровича Таврического, Марфа Александровна, была замужем за Василием Андреевичем Энгельгардт; у них дети: сын и пять дочерей.[94] По смерти князя Потемкина им досталось все его наследство, и говорят, что будто бы на долю каждой пришлось по восемнадцати миллионов, кроме недвижимых имений и движимости, стоившей многих миллионов. Графиня Браницкая не знала в точности своего капитала, но говаривала: «Мой капитал увеличился, и я думаю, что у меня должно быть миллионов двадцать восемь или немного более».}
Он очень любил картины, мраморы, бронзы и всякие дорогие и хорошие вещи и собрал у себя в Архангельском столько всяких ценных редкостей, что подобного собрания, говорят, ни у кого из частных лиц нет в России, разве только у Шереметева. По его милости разбогатели известные в Москве менялы: Шухов, Лухманов и Волков, которые все начали торговать с рублей и имели потом большие «капиталы и огромные собрания. В Архангельском есть очень большая библиотека, занимающая весь второй этаж дома, несколько больших комнат; говорят, там после смерти князя оказалось около тридцати тысяч книг, все более нерусские.[95]
Многие из иностранных ученых были с Юсуповым в переписке; он дружески был знаком со стариком Вольтером, не раз бывал у него в поместье Фернье, находился с ним в переписке и на память о нем велел изваять точное его изображение и поставил у себя в библиотеке.[96]
Еще прежде чем сделаться посланником,[97] он в молодости своей много путешествовал по Европе, что тогда было очень редко. Он любил вспоминать то время, когда, будучи во Франции, он посетил версальский двор и заветный Трианон в полном еще блеске.[98] Он представлялся королю и прекрасной молодой жене его Марии-Антуанетте, обворожившей его своим приветливым обхождением, и как гость он немалое время прогостил в Версале и успел досыта насмотреться на все то, что чрез несколько лет уже не существовало.[99]
Сам вельможа, хотя и чужестранный, но воспитанный совершенно по-европейски, он всех удивлял своим умом, любезностью, познаниями и великолепием и между вельможами держал себя с большим тактом и достоинством. Он уезжал из Версаля, надеясь еще там побывать, но немного времени спустя и двор переехал в Париж, и начались смуты, окончившиеся революцией и смертью добродетельного короля и королевы.
Юсупов был в Англии, но она ему не полюбилась; ездил в Испанию, в Вене представлялся Иосифу II и подолгу с ним беседовал об его сестре[100] и о дворе версальском.
В Берлине он застал еще в живых старика Фридриха Великого и неоднократно бывал у него, но король был уже ветх и видимо разрушался[101].
Вот что Юсупов хранил в своих воспоминаниях; очень жаль, что не осталось писанного его дневника: много любопытного мог бы передать этот вельможа, служивший более шестидесяти лет при четырех государях, видевший три коронации, знавший стольких иностранных королей, вельмож, принцев и знаменитостей, живших в течение более полувека.
Последние годы своей жизни старичок Юсупов провел в Москве, и все его очень уважали; за обходительность он был любим, и если б он не был чересчур женолюбив, то можно было бы сказать, что он был истинно во всех отношениях примерный и добродетельный человек, но эта слабость ему много вредила во всеобщем мнении. Впрочем, за это нельзя его судить слишком строго, потому что он родился и был молод в такое время, когда почти и сплошь да рядом все вельможи так живали и, считая себе все дозволенным, не очень-то строго наблюдали за своею нравственностью, не считая даже и предосудительным, что не могли обуздать своих порочных слабостей. То, что они делали хорошего, да послужит им в искупление за их дурные увлечения.
Вот еще прекрасная черта его характера, доказывающая благородство его души: он был в дружественных отношениях с графом Ростопчиным, но почему-то у них вышла размолвка, и они перестали некоторое время видаться. Один меняла из их общих знакомых, желая подслужиться, вздумал Юсупову говорить дурно про Ростопчина; он остановил злоязычника на первом слове: «Вот что, мой любезный, я скажу тебе: хотя мы с графом теперь и не в ладах, но я не потерплю, чтобы мне кто-либо про него злословил, и я вполне уверен, что и он тоже этого не допустит; не теряй времени даром у меня, и если хочешь бранить его, ищи себе другого места, а в моем доме его нет для злоязычников».
Насмотревшись на спекуляцию Вольтера, который под старость сделался торгашом,[102] вздумал было и Юсупов пуститься в аферы: завел у себя зеркальный завод, потому что в ту пору зеркала были все больше привозные и очень в цене; однако эта спекуляция ему не удалась, и он остался в большом накладе. Видя, что князю не приходится торгашничать, он тотчас прекратил зеркальное свое производство. Мне про Юсупова много рассказывал брат Петр Степанович, который у него бывал каждый день; он был ему очень предан, и когда он умер, имея с лишком восемьдесят лет от рождения, брат провожал его тело в подмосковное его имение,[103] где его схоронили в особой каменной палатке, пристроенной к церкви, рядом с его отцом.
По смерти старика Юсупова сын его князь Борис Николаевич {Князь Борис Николаевич, гофмейстер, родился 9 июня 1794 года, скончался 25 октября 1849 года. Первая его жена, княжна Прасковья Павловна Щербатова, родилась 6 июля 1795 года, умерла 17 октября 1820 года; вторая, Зинаида Ивановна Нарышкина, родилась в 1810 году; во втором браке за иностранцем графом де Шево; от первого брака сын князь Николай Борисович родился 12 октября 1827 года.} никогда не живал подолгу в Архангельском, и ни разу никто у него там не выпил и чашки чаю. Он был очень скуп и начал было многое оттуда вывозить в свой петербургский дом,[104] но покойный государь Николай Павлович, помнивший, что такое Архангельское, велел сказать князю, чтоб он Архангельского не опустошал.
До Юсупова Архангельское принадлежало князю Николаю Алексеевичу Голицыну, женатому на Марье Адамовне Олсуфьевой, которая и продала это имение, смежное с Никольским, по сие время оставшееся еще за Голицыными. За Архангельское просили с чем-то сто тысяч ассигнациями — это было в начале 1800-х годов. Тогда сестра моя Вяземская искала купить имение; она ездила туда с князем Николаем Семеновичем осматривать, и они нашли, что имение недорого, но слишком для них великолепно, требует больших расходов для поддержки, и поэтому и не решились купить, и купил его за сто тысяч Юсупов, для которого это была игрушка и забава, а Вяземские искали имения посолиднее, для дохода; они купили вскоре после того в Веневском уезде село Студенец, по разделу доставшееся потом князю Андрею и перешедшее к его дочери Лидии Иордан.
В Архангельском, говорят, одних картин было собрано более чем на миллион рублей ассигнациями,[105] кроме всего прочего редкого и ценного.
Купив имение за сто тысяч, Юсупов продал много лесу и употребил, может быть, еще в два раза столько же на постройки и украшения дома и сада. Там прекрасные оранжереи, и между померанцевыми деревьями одно такое большое и толстое (купленное, кажется, после Разумовского за три тысячи рублей ассигнациями), что другого подобного нет в России, и только большие два померанцевых дерева, находящиеся в версальской оранжерее, его превосходят. {Вероятно, эти два упоминаемые дерева — известные два версальские померанца: «Le Connétables» и «Montmorenci»,[106] которое-то из них было посажено семечком в 1420 году, и, следовательно, ему теперь почти 460 лет. Смутно помню я, что слышал от гр. Петра Степановича Толстого, что Юсупов купил все померанцевые деревья в Люблине и заплатил за все 10 000 р. чссигн., и в том числе большое вышеупомянутое. Внук.} Это дерево не столько высоко, сколько удивительно по своей толщине и по обширности кроны. В прежние годы все померанцы выставлялись в Архангельском пред домом на средине двора, а этот всегда ставился в средине этой громадной клумбы; не знаю, продолжают ли и до сих пор так делать.
В очень пространном саду в Архангельском много было мраморных статуй и ваз; неподалеку от дома есть особое здание — театр, по-видимому, поместительный, но внутри мне не приходилось быть и потому ничего не могу о нем сказать.
В саду есть дом, называемый «Каприз». Рассказывают, что в то время, когда Архангельское принадлежало еще Голицыным, муж и жена поссорились, княгиня не захотела жить в одном доме с мужем и велела выстроить для себя особый дом, который и назвала «Капризом». Особенность этого дома та, что он стоит на небольшой возвышенности, но для входа в него нет крылец со ступенями, а только отлогая дорожка, идущая покатостью к самому порогу дверей.[107]
Мать княгини Марьи Адамовны Голицыной, Марья Васильевна, была дочь Василия Федоровича Салтыкова, родного дяди деда моего, князя Николая Осиповича Щербатова, и, следовательно, приходилась ему двоюродною сестрой, а Марья Адамовна, выходит, была матушке внучатою сестрой. Она была гораздо ее моложе и скорее мне, по своим летам, была ровесницей, и я застала ее еще в девушках. Мы считались родством и были знакомы, но только не домами. Она любила жить весело и открыто и сделала порядочную прореху мужниному кошельку. Муж ее умер до двенадцатого года, а старший из ее двух сыновей был убит под Бородином;[108] сама она умерла около 1820 года.
Примечания к главе девятой
[1] Императрица — Мария Федоровна.
[2] Сарепта (Сарпа) — немецкая колония в Саратовской губернии. Была основана в 1765 г. гернгутерами. Екатерина II даровала Сарепте освобождение от всех налогов на 30 лет, предоставила ей свободу торговли, самостоятельное управление, суд и другие блага. Земля была дарована колонистам бесплатно и в вечное владение.
[3] Так называемые гернгутеры. — Гернгутерами (или Моравскими братьями) называли членов религиозной секты, выходцев из Чехии (в XV—XVIII вв.). Секта возникла во время гуситских войн. Ее члены отвергали присягу, гражданскую и военную службу, церковный брак.
[4] …Сарепта стала потом как большой город… совершенно отличный ото всех русских городов. К XIX в. Сарепта насчитывала 6 тыс. жителей; с проведением Тихорецко-Царицынской железной дороги она стала дачным местом жителей Царицына. Производила Сарепта горчицу, сахар и мыло.
[5] …некто Медокс…— Меккол (Михаил) Георгиевич Медокс, по происхождению англичанин, в 1766 г. приехал в Россию для преподавания математики наследнику Павлу Петровичу; впоследствии он начал театральную деятельность в качестве фокусника (в Петербурге). С 1776 г. Медокс переехал в Москву, где вместе с московским губернским прокурором князем П. В. Урусовым взял на содержание театр, ставя спектакли в доме Воронцова на Знаменке. После пожара, уничтожившего этот театр, Медокс построил (на средства Урусова) новый театр на Петровке, получивший название Петровского (в 1780 г.; см.: Чаянова О. Театр Маддокса в Москве. М., 1927). В «Воспоминаниях старого театрала» С. П. Жихарев писал о Медоксе как о человеке «необыкновенно умном, знатоке своего дела и отличном директоре театра, который умел находить и ценить таланты» (Жихарев, с. 567).
[6] …когда старый театр сгорел… давно, в моей молодости)… — Петровский театр сгорел в 1805 г.
[7] …временно был устроен театр в доме Воронцова, на Знаменке… — До постройки Петровского театра труппа Медокса и Урусова давала спектакли в доме графа Р. И. Воронцова на Знаменке (ныне ул. Фрунзе, д. 12; дом перестроен).
[8] У Шереметева было два театра… — У П. Б. Шереметева было три театра — в Москве, в Кускове и Останкине.
[9] …в Кускове отдельным зданием от дома… — «В Кускове, помимо постоянного театра, существовала еще воздушная сцена в саду из липовых шпалер с большим амфитеатром <…> Кусковский театр был первый из русских барских театров <…> Стоял он у одного угла рощи; еще в пятидесятых годах нынешнего столетия видно было обветшалое здание его с фронтоном и порталом <…> Три яруса лож и особенно авансцена были отделаны со всею роскошью и грандиозностью итальянской архитектуры. Театр был построен в полгода французским архитектором Валли <…> Спектакли у Шереметева бывали по четвергам и воскресеньям, на них стекалась вся Москва, вход для всех был бесплатный <…> театр <…> у современников стяжал громкую славу как отличным исполнением богатого репертуара, так и счастливым выбором главных исполнителей, число которых было весьма немногочисленно, но зато хорошо массою танцовщиц и особенно превосходным оркестром и хором певчих» (см.: Пыляев, Старая Москва, с. 162). Здание театра не сохранилось.
[10] …для нее у себя праздник, стоивший ему более двух миллионов рублей… — См. примеч. 9 к Главе четвертой.
[11] …в Останкине… цел еще и теперь. — Останкинский театр П. Б. Шереметева, достигший своего расцвета при Н. П. Шереметеве, помещался во втором этаже роскошного барского дома (при театре было даже машинное отделение); в труппе его, насчитывавшей около 200 крепостных актеров, играли крепостные актрисы П. И. Ковалева-Жемчугова, Т. В. Шлыкова и др. В репертуаре театра было свыше 100 опер и балетов. Обучали крепостных сценическому мастерству П. Н. Плавильщиков, С. Н. Сандуков и др. (подробнее см.: Елизарова Н. А. Театры Шереметевых. М., 1954; описание некоторых спектаклей театра см. в кн.: Пыляев, Старая Москва, с. 176–182; театр сохранился).
[12] У графа Орлова под Донским, при его доме… — См. примеч. 8 к Главе шестой.
[13] …у Бутурлина в Лефортове… — «Почтовая ул., д. No 2 (теперь, в 1952 году), во дворе, рядом с Лефортовом» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 205).
[14] …у Голицына Михаила Петровича… — «…в Пехре — Яковлевском по Владимирскому шоссе, на Ново-Басманной, рядом с церковью Петра и Павла» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 205).
[15] …у Разумовского в Петровском (Разумовском)… — См. примеч. 26 к Главе седьмой.
[16] …у Юсупова в Архангельском… — Этот театр был построен в 1817–1818 гг. по проекту архитекторов П. Г. Гонзаго и О. И. Бове и вмещал 400 зрителей. Гонзаго же писал декорации.
[17] …у Апраксиных и в Москве, и в Ольгове.— См. примеч. 13 к Главе шестой и примеч. 23 к Главе первой.
[18] …из Мольера которые-то комедии… — Пьесы Мольера шли в Москве еще в 1702 г. на сцене «Комедиальной храмины» на Красной площади. И позднее в столице ставились «Дон Жуан», «Жеманницы», «Мещанин во дворянстве», «Мизантроп», «Мнимый больной», «Мнимый рогоносец», «Пурсоньяк», «Скапеновы облака», «Скупой», «Тартюф» и «Ученые женщины» (названия даны те, под которыми пьесы шли на сцене в России).
[19] Вокзал — здесь: место развлечения для широкой публики (преимущественно средних слоев); позднее — синоним гуляния. Название происходит от имени французского предпринимателя Во, открывшего в середине XVIII в. в Лондоне увеселительный сад (Waux-Hall) для высшего общества. Модный «английский вокзал» Медокса находился «близ Рогожской заставы и Дурного переулка». Здесь «был устроен красивый летний театр: тут играли небольшие комические оперетки и такие же одноактные комедии. За представлением на театре следовал бал или маскарад, который заканчивался хорошим ужином <…> По обыкновению сюда стекалось до пяти тысяч человек и более. Вокзальный театр был приготовительным для молодых артистов» (см.: Пыляев, Старая Москва, с. 506–507).
[20] …были, говорят, не доезжая до Кускова, два каменных столба с надписью: «Веселиться как кому угодно». — «На выезде из кусковской земли в сторону Пер нова и Опекунова, при повороте к Тетеркам, стоял деревянный столб с надписью, приглашавшей посетителей Кускова «веселиться как кому угодно, в доме и в саду»» (Пыляев, Старая Москва, с. 171).
[21] …сделал премудреные часы… двигались и плясали. — Вот описание часов Медокса, со ссылкой на записи Жиркевича о фельдмаршале графе М. Ф. Каменском: «Во второй гостиной (Н. М. Каменского. — Т.О.) <…> стояли большие часы, купленные <…> у известного московского антрепренера Медокса за 8 000 руб., игравшие, когда часовая стрелка показывала 11 минут 3-го пополудни, «со святыми упокой» и в 4 часа тоже пополудни известный польский «Славься, славься, храбрый Росс». Первый бой означал, что в этот час найдено тело убитого фельдмаршала, а другой бой — момент рождения на свет самого графа» (Пыляев, Старая Москва, с. 376).
[22] …куда они девались — не знаю. — М. И. Пыляев, использовав рассказ о часах Медокса в своей книге (без ссылки на Благово), расширил его некоторыми данными: «…он (Медокс. — Т. О.) сделал часы с полным оркестром музыки и различными фигурами, приходящими в движение, подобно механизму известных страсбургских часов <…> Одно время они стояли в Москве у известного антиквария г-на Лухманова; на них съезжалась смотреть вся Москва. Часы эти впоследствии купил сын фельдмаршала графа Каменского» (Пыляев, Старая Москва, с. 122–123).
[23] …Ф. Ф. Кокошкин… женился вторично на какой-то актрисе… — О Ф. Ф. Кокошкине см. примеч. 10 к Главе шестой. Очевидно, здесь речь идет об актрисе Малого театра Марии Дмитриевне Львовой-Синецкой (1795–1875). Благодаря Кокошкину она, провинциальная актриса (из Костромы), переехала в Москву, где в 1824 г. была принята в московскую императорскую труппу на первые роли в драме и комедии.
[24] …театр был на Арбатской площади, построен в виде ротонды. — Арбатский театр был построен в 1808 г. по проекту архитектора К. И. Росси. Он открылся 13 апреля 1808 г., в 1812 г. сгорел (ныне на его месте памятник Н. В. Гоголю).
[25] За год или за два до неприятельского нашествия… мамзель Марс и там играла. — Французская актриса Марс (наст, имя и фамилия — Анн Франсуаз Ипполит Буте; 1779— 1847) состояла в труппе «Комеди Франсез» сначала на амплуа инженю, а затем первых любовниц, кокеток, субреток в комедиях Мольера, Мариво, Этьенна, Делавиня и др.
[26] …временно устроили театр на Никитской, в доме Познякова… — На сцене частного театра в доме П. А. Познякова (ныне это д. 26 по ул. Герцена; перестроен) играли и русская и французская труппы. М. И. Пыляев заметил, что «театр П. А. Познякова <…> славился своею роскошью, зимним садом <…> Спектакли <…> считались первыми в Москве…» (Пыляев, Старая Москва, с. 146). В 1812 г. здесь устраивались спектакли для французов. «Объезжая правую сторону обширного пепелища, — вспоминал в своих записках «Двенадцатый год» кн. А. А. Шаховской, — я заехал в уцелевший дом Познякова, где жил вице-король Италии и давались оставшимися в Москве французскими актерами спектакли <…> Во внутренности дома не только все уцелело, но еще было нанесено множество фортепьян и не принадлежащих к нему зеркал и мебелей, а за сценою домашнего театра брошены остатки священнических риз, из которых выкроены кафтаны и костюмы для комедий, разгонявших тоску жертв Наполеонова властолюбия» (РА, 1886, No 11, с. 387). М. И. Римская-Корсакова так писала о состоявшемся в этом театре 13 мая 1813 г. бале-маскараде: «…хотя Москва и обгорела до костей, но мы в радости не унываем, а торжествуем из последних копеек <…> Позняков дал маскарад-театр. И каково же, что через полтора года мы торжествуем тут, где французы тоже играли комедию…» (см.: Гершензон, с. 50).
[27] …и выстроили… после первой холеры, новый университет. — Университетское здание на Моховой улице (ныне просп. Маркса, д. 18), построенное по проекту М. Ф. Казакова в 1786–1793 гг., сгорело в 1812 г.; было восстановлено через четыре года под руководством архитектора Д. И. Жилярди, сохранившего основные объемы и внутреннюю планировку, но перестроившего фасад. В дальнейшем здание существенно не перестраивалось.
[28] Теперешний театр… отделали… в конце 1825 года. — Большой театр, сооруженный в 1821–1824 гг. архитектором О. И. Бове (с использованием проекта проф. А. А. Михайлова), был открыт 7 января 1825 г.
[29] …дом для комедии был где-то на Басманной… — До 1733 г. в Москве еще существовал «Комедиантский дом у Никольских ворот», строительство которого было начато по повелению Петра I (см.: Забелин, с. 336–342). В начале 1700-х гг. «комедии» ставились в «большой столовой палате» Лефортовского дворца.
[30] …итальянцы… давали свои представления в особом здании у Красного пруда. — Театр у Красного пруда был построен в 1756 г.; здесь выступали итальянская и русская труппы (подробнее см.: Пыляев, Старая Москва, с. 117–118).
[31] …Сумароков, быв в милости у императрицы, заправлял этим театром, и присылал в Москву актеров, и писал свои трагедии… — Первый постоянный русский театр был основан по указу Елизаветы Петровны от 30 августа 1756 г. «Дирекция того русского театра поручается от нас бригадиру Александру Сумарокову», — гласил этот указ (см.: Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830, т. 14, с. 613, No 10599). В годы директорства Сумароков написал лишь одну трагедию — «Димиза» (1756), позднее переделанную в «Ярополка и Димизу», и драму «Пустынник» (1757).
[32] …учились танцевать у Иогеля. — О. С. Павлищева (сестра А. С. Пушкина) писала о их детских годах: «…родители возили <…> на уроки танцевания к Трубецким <…>, Бутурлиным <…>, Сушковым, а по четвергам на детские балы к танцмейстеру Иогелю, переучившему столько поколений в Москве» (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1974, т. 1, с. 47). (Танцмейстер жил на Бронной в собственном доме). Иогель вел танцевальные классы в доме Грибоедовых (в Новинском, в приходе Девяти мучеников; ныне ул. Чайковского, д. 17); у него учились Д. Н. Свербеев, Н. И. Новиков, И. И. Дмитриев (см.: Записки Д. Н. Свербеева, т. 1, с. 211).
[33] …Флагге… не имел такой большой практики… — Сведений об этом учителе танцев обнаружить не удалось.
[34] …дом Пашковых был во всем блеске… хорошо и весело жить. — Этот дом на старом Ваганьковском холме строился в 1784–1786 гг. архитектором В. И. Баженовым для гвардии капитан-поручика богача П. Е. Пашкова (1721–1790). «К Александру Ильичу дом перешел в 1802 г.; к бригадиру Алексею Александровичу в 1810; в 1839 г. к его дочери Дарье Алексеевне Полтавцевой» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 208). Рассказывая о своей матери Е. П. Ростопчиной, Л. А. Ростопчина писала: «Она родилась <…> в доме своего деда с материнской стороны, Ивана Александровича Пашкова, в роскошном жилище <…> В доме Пашкова помещалась многочисленная семья <…> четыре молодые семьи, дочь, неженатые сыновья и целый пансион детей, присланных родными в Москву из провинции для образования» (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 162). П. И. Бартенев назвал дом Пашковых «изящнейшим зданием в России» (см.: Жихарев, с. 729), а современники называли его «волшебным замком». После пожара 1812 г. здание подверглось значительным переделкам. С 1861 г. в доме размещался Румянцевский музей и публичная библиотека (ныне — одно из зданий Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина). Подробнее о здании см.: Потапова Н. А. Изобразительная история «Пашкова дома». — В кн.: Панорама искусств. М., 1987, вып. 10, с. 91–98.
[35] Он жил последнее время за границей… собой нехорош и прихрамывал. — О П. В. Долгорукове см. примеч. 16 к Главе седьмой.
[36] …другая за Сушковым… — Речь идет об отце поэтессы Е. П. Ростопчиной Петре Васильевиче Сушкове, женатом на Дарье Ивановне Пашковой.
[37] …прозван Козицким. — Этот переулок прежде назывался Успенским» «но с тех пор как статс-секретарь Екатерины II Козицкий выстроил на Тверской дворец для своей красавицы жены, сибирячки-золотопромышленницы Е. И. Козицкой, переулок стал носить ее имя и до сих пор так называется» (см.: Гиляровский Вл. Москва и москвичи. М., 1981, с. 192).
[38] …Федор Сергеевич Лужин… «был в 1795 г. Дмитровским предводителем дворянства» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 210).
[39] …в Москве в своем собственном доме. — «…на Малой Дмитровке под No 7» (Экз. В. К- Журавлевой, с. 210).
[40] …одна из сестер… была выдана за Бекетова… — Речь идет о Елене Петровне, вышедшей замуж за Платона Петровича Бекетова.
[41] Бекетов был весьма известный в свое время человек, очень ученый и имевший свою собственную типографию… — Платон Петрович Бекетов (1761–1836), председатель Московского общества истории и древностей российских, двоюродный брат поэта И. И. Дмитриева (см.: Дмитриев, с. 70), открыл в Москве в 1801 г. собственную типографию, в которой печатал сочинения русских авторов; он получил широкую известность как издатель портретов — изданием «Пантеона российских авторов» и «Собрания портретов россиян, знаменитых по своим деяниям»; у него в одном из флигелей дома была организована книжная лавка, «сборный пункт всех московских писателей того времени» (Пыляев, Старая Москва, с. 392).
[42] Одна из дочерей… была за Балашовым… — Речь идет о Елизавете Платоновне Бекетовой, вышедшей замуж за министра полиции Александра Дмитриевича Балашова (1770–1837).
[43] …известный Шульгин. — Имеется в виду Дмитрий Иванович Шульгин (1786–1854), который в 1825–1830 гг. был обер-полицмейстером Москвы, а впоследствии получил-чин генерала от инфантерии и должность с.-петербургского военного генерал-губернатора.
[44] …ее сын Иван Иванович, бывший впоследствии министром, прославился своими стихами и баснями. — Поэт и баснописец И. И. Дмитриев (1760–1837) был сыном помещика Дмитриева. Печататься он начал в 1777 г. В 1795 г. вышел сборник «Мои безделки», в 1796 г. — «Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен». Его трехтомные «Сочинения» вышли в 1803–1805 гг. «Дмитриев, гвардейский офицер, уволенный в отставку во времена имп<ератрицы> Екатерины, в начале царствования Павла был обвинен как заговорщик, но, признанный невиновным, определен в гражданскую службу, с большими преимуществами. Из московских сенаторов он в 1810 г. был назначен министром юстиции <…> Он оставил службу с пенсионом в 10 тыс. руб. и принял на себя, в Москве, обязанности директора тайной полиции», — читаем о нем в «Записках графа Ф. В. Ростопчина», с. 654.
[45] Ныне Люблино принадлежит купцам Голофтееву и Рахманину… — В описываемое время в Люблине жили родственники Ф. М. Достоевского, и в 1866 г. здесь жил на даче сам писатель. Племянница его, М. А. Иванова, позднее писала о владельцах Люблина, купцах первой гильдии Голофтееве и Рахманине: «Одного из них звали Петр, другого Павел. 29 июня, в Петров день, именинники устраивали большое торжество, с званым обедом, увеселениями и фейерверком. Съезжалось богатое московское купечество; дачники, жившие в Люблине, также получали приглашение. Такое приглашение вместе с Ивановыми получил Достоевский. Сестра <…> очень уговаривала его пойти на обед, он отказывался, наконец согласился с условием, что скажет в качестве спича приготовленные стихи. В. М. Иванова захотела заранее знать, что он придумал, и Достоевский прочел:
О Голофтеев и Рахманин!
Вы именинники у нас.
Хотел бы я, чтоб сам граф Панин
Обедал в этот день у вас.
Красуйтесь, радуйтесь, торгуйте
И украшайте Люблино,
Но как вы нынче ни ликуйте,
Вы оба все-таки…!
На торжественный обед Достоевский не пошел…» (см.: Достоевский в воспоминаниях современников. В 2-х т. М., 1964, т. 1, с. 365).
[46] …на политехнической выставке в 1872 году. — Политехническая выставка была устроена московским Обществом любителей естествознания, антропологии и этнографии с целью превратить ее впоследствии в выставку постоянную.
[47] Чье было имение это прежде — не знаю, но там, говорят, бывали большие праздники и был особый театр. — В начале 1800-х гг. подмосковное Люблино принадлежало «великому хлебосолу» помещику Михаилу Алексеевичу Дурасову (1760–1818). Оно славилось пространными оранжереями, «наполненными померанцевыми, лимонными и лавровыми деревьями и несметным количеством роскошных цветов <…> совершенное царство Флоры, <…> сад Армиды». Здесь хозяин «в продолжение всей зимы» устраивал обеды для друзей. В люблинском пруду разводили стерлядей и судаков; «чудовищные раки ловятся в небольшой протекающей по Люблину речке» (см.: Жихарев, с. 36–38). М. А. Дурасов приходился родным дядей графине А. Ф. Закревской. М. И. Пыляев писал о театре Дурасова: «…на сцене и в оркестре его появлялось около сотни крепостных людей <…> Самый театр и декорации были очень нарядны и исполнение актеров весьма порядочное. В антрактах разносили подносы с фруктами, пирожками, лимонадом, чаем, ликером и мороженым. Во время представления ароматические курения сожигались в продолжение всего вечера» (Пыляев, Старая Москва, с. 157).
[48] …только за Красным Селом… был загородный дом… очень богатого человека, некоего господина Яковлева… существует ли этот загородный яковлевский дом? — Речь идет о доме брата отца А. И. Герцена камергера Александра Алексеевича Яковлева (1762–1825).
[49] …дача и у графа Ростопчина… или генерал-губернаторская, казенная, этого не знаю. — У Ф. В. Ростопчина была одна собственная дача — Вороново. Его внучка писала позднее, что после смерти Павла I ее дед, попавший в опалу, «поселился в 62-х верстах от Москвы в великолепном имении Воронове, купленном им у графа Алексея Воронцова». «Здесь он прожил, — продолжает мемуаристка, — с 1801 г. по 1812, переезжая на зиму с 1805 г. в Москву…» (Ростопчина, Семейная хроника, с. 24). В данном же случае речь идет о «казенной» генерал-губернаторской даче. Здесь у Ростопчина жил в 1812 г. H. M. Карамзин, выехавший из Москвы в день вступления в нее французов. А. Я. Булгаков, прибывший к генерал-губернатору с известиями из действующей армии, писал: «С утра другого дня (27 августа) был у графа, жившего тогда в Сокольничьей роще на даче своей, пред тем графу Брюсу принадлежавшей…» (Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 98–99).
[50] Семик (или зеленый четверг) отмечается церковью весной, в день поминовения умерших; приходится он на 46-й день после пасхи.
[51] Духов день (или пятидесятница) приходится на понедельник, 50-й день после пасхи.
[52] Рождество Богородицы отмечается церковью 8 сентября.
[53] Ильин день приходится на 20 июля.
[54] …гулянье было в Лазареву субботу… торговали вербами… — М. И. Пыляев писал об этом празднестве: «У Лобного же места бывало самое раннее весеннее гулянье в Лазареву субботу; называлось оно «Под вербою». Здесь была небольшая ярмарка, на которой продавалась верба для наступающего праздника Ваий, или Входа в Иерусалим; придельный храмовый праздник этого дня был в Покровском соборе, известном более под именем Василия Блаженного» (Пыляев, Старая Москва, с. 73). Лазарева суббота отмечается накануне вербного воскресенья, которое в свою очередь предшествует пасхальному.
[55] …день Прохора и Никанора… — День памяти св. Прохора, приходится на 4 января и 28 июля; день памяти св. Никанора — на 4 января, 28 июля и 28 декабря. Здесь речь идет о 28 июля.
[56] День всех святых приходится на первое воскресенье после троицы, которая в свою очередь следует на 50-й день после пасхи.
[57] …Всесвятское было пожаловано императрицею Екатериною грузинскому царевичу… — Еще ко двору царя Алексея Михайловича Теймураз I послал в знак верности своего внука, царевича Ираклия, в сопровождении матери, воспитателя и большой свиты. Образовав в Москве первую грузинскую колонию, царевич возвратился в Грузию, а многие из его свиты навсегда остались в Москве, вступив в родственные связи с русскими родами. Колония значительно расширилась с приездом в Москву в 1685 г. царя-поэта Арчила II, проведшего здесь три года. Его сын, царевич Александр, с десятилетнего возраста (с 1684 г.) воспитывался в Москве и с детства был другом будущего Петра I. Петр предоставил ему в ведение Донской монастырь. В 1697 г. Петр взял царевича с собой за границу, а в 1700 г. назначил Александра генерал-фельдцеймейстером (руководителем всей русской артиллерии) и закрепил за ним подмосковное село Всесвятское. Александр попал под Нарвой в плен к шведам, и все попытки Петра I вернуть его из плена оказались тщетными. Так он и умер пленником в 1710 г. Усилиями царя останки его были перевезены в Москву и захоронены в Донском монастыре. Здесь же в 1713 г. был похоронен и Арчил. И здесь же, в монастыре, продолжали жить его жена и дочь. Монастырь стал центром притяжения для грузин, живших в Москве и приезжавших из Грузии. В 1724 г. в Россию приехал бывший картлийский царь Вахтанг VI с семьей и свитой, в которую входило свыше 1200 человек. Они жили в основном на Пресне (нынешняя Большая и Малая Грузинские улицы). Среди вновь приехавших были государственные и общественные деятели, ученые, поэты и книгоиздатели (подробнее см. в кн.: Сквозь столетия. Художественные произведения. Документы. Статьи. Очерки. Мемуары. Письма. Речи / Сост. Вано Шадури. Тбилиси, 1983, с. 40–52).
[58] Грузины. — В XVII в. подмосковное село Воскресенское было подарено Петром I картлийскому царю Вахтангу VI, и с этого времени здесь возникла грузинская слобода, давшая новое название всей местности. Контуры б. Грузин ныне обрисовываются Пресненским и Грузинским валами и Б. Грузинской улицей.
[59] …с большим садом. — На территории б. села Воскресенского был старинный «государев сад».
[60] …при императрице Екатерине был большой праздник, который для нее устраивал граф Румянцев… — Вот описание этого «необыкновенно торжественного» празднества: «Государыня шла в малой короне под балдахином, рядом с ней наследник престола в адмиральском мундире с бриллиантовыми эполетами, перед государыней шел Румянцев, по сторонам процессии шли кавалергарды в своих богатых красных с золотом кафтанах, в шлемах с перьями; процессию замыкали статс-дамы и первые чины двора, залитые в золото и бриллианты. С первых шагов процессии началась пушечная пальба, загремели трубы и литавры и раздался со всех сторон колокольный звон…» (Пыляев, Старая Москва, с. 50–52).
[61] …по случаю заключения мира с турками. — Речь идет о Кючук-Кайнарджийском мире 1774 г.
[62] Это было вскорости после казни Пугачева. — См. примеч. 34 к Главе первой.
[63] …великий князь с супругой… — Речь идет о наследнике престола Павле с первой женой: с 1773 г. он был женат на гессен-дармштадтской принцессе Вильгельмине, по принятии православия названной Натальей Алексеевной (ум. 1776).
[64] Дворец выстроен наподобие замка… въезда в столицу. — О Петровском дворце см. примеч. 21 к Главе четвертой.
[65] Парка такого… не было… и пустыри. — Петровский парк был разбит в 1827 г.
[66] …поручили Башилову выстроить вокзал… душа общества. — «У Башилова было несколько дач. Он же построил в парке огромное деревянное здание, названное им «вокзалом». В этом вокзале пели цыгане, играла музыка и давались танцевальные вечера, а в саду, где по воскресеньям давались фейерверки, были устроены для детей качели, деревянные горы и разные игры. Одна из улиц парка была названа в честь устроителя вокзала Башиловкою. В Петровском парке находился театр <…>, построенный моим отцом (M. H. Загоскиным. — Т. О.) в бытность его директором московских театров <…> Малонаселенный парк был в то время действительно приятным и спокойным местом летнего пребывания семейных москвичей. <…> Башилов был остроумный, веселый и добрейший старик-холостяк. Своими шутками и забавными рассказами он приобрел расположение великого князя Михаила Павловича и в последние годы своей жизни проживал в его дворце на Остоженке, где и умер» (Загоскин, No 1, с. 61).
[67] Бильбоке (от франц. bilboquet) — игра по названию шарика, прикрепленного на длинном шнуре к палочке. Его подбрасывают и ловят на острие на одном конце палочки или в чашечку на другом.
[68] …французские актеры тогда бывшей в Москве постоянной труппы… — См. выше, примеч. 26.
[69] Александровский дворец — это… дом, в котором живал граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, давал праздники… в начале восьмисотых годов. — Этот эпизод буквально переписал М. И. Пыляев (см.: Пыляев, Старая Москва, с. 190). Александровский (нужно: Александрийский) дворец был «построен в 1756 г. для П. А. Демидова его крепостным архитектором Ситниковым по плану архитектора Яковлева» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 218). Один из праздников-балов описан С. П. Жихаревым (см.: Жихарев, с. 170, 175–176).
[70] В Нескучном долгое время был воздушный театр… выстроен от дирекции театров для забавы московской публики… — Нескучный сад, образованный Дворцовым ведомством из садов, принадлежавших князьям Голицыным, кн. Н. Ю. Трубецкому и миллионеру-заводчику П. А. Демидову, был предназначен для устройства летней резиденции Екатерины II. Здесь в 1796 г. находился «Летний домик» А. Г. Орлова. Впоследствии здесь было имение кн. Л. А. Шаховского (до 1826 г.). Летом 1830 г. здесь, на террасе сада, устроили «воздушный» (т. е. открытый) театр на 1500 мест — с обширной сценой из натуральной зелени и деревьев, рядом лож, партером и даже райком (ныне на этом месте часть Центрального парка культуры и отдыха им. А. М. Горького).
[71] …что теперь называется Студенец, а тогда называли Гагаринские пруды. — Студенцом называли ручей, на берегах которого в XVIII в. находилась одноименная усадьба князей Гагариных. Здесь был парк с прудами; на одном из островов была установлена памятная колонна в честь Отечественной войны 1812 г.
[72] …князь Матвей Петрович Гагарин, казненный при Петре I (17 июля 1721 г.)… — Приближенный Петра, М. П. Гагарин, в 1711–1719 гг. был сибирским губернатором и в течение своего правления нажил хищениями огромное состояние. Царь не раз вызывал его в Петербург и даже отдавал под следствие. В 1718 г. Гагарин проходил по делу царевича Алексея Петровича, но был отпущен в Сибирь, затем вновь вызван в Петербург и казнен повешением. Современники по-разному толковали причину казни: одни уверяли, что за хищения, другие — за .намерение сделаться в Сибири независимым от России владетелем; единодушны они в одном: Гагарин не признался ни в одном из своих «явно доказанных преступлений». «Он был повешен перед окнами юстиц-коллегии, в присутствии государя и всех своих знатных родственников» (см.: Пыляев, Старая Москва, с. 289–290).
[73] …загородный дом князя Голицына… — В этом доме у масона кн. Ивана Дмитриевича Трубецкого (ум. 1827) бывал А. С. Пушкин (ныне ул. Усачева, д. 1).
[74] …брата Алексея Григорьевича. — Речь идет о Ф. Г. Орлове.
[75] Голицынская больница была построена по проекту архитектора М. Ф. Казакова на средства кн. Д. М. Голицына и открыта в 1802 г. (ныне — Ленинский просп., д. 8).
[76] …известного князя Долгорукова-Крымского. — Речь идет о Василии Михайловиче Долгорукове (1722–1792), еще в тринадцатилетнем возрасте отличившемся во взятии Перекопской крепости (в 1736 г.). Позже он участвовал в Семилетней войне (см. примеч. 27 к Главе первой), а в 1762 г. стал генерал-аншефом. Титул «Крымского» Долгоруков получил за участие в русско-турецкой войне 1768–1774 гг., во время которой он командовал 2-й армией. На ее долю выпала задача овладеть Крымом. 25 июня армия захватила Перекоп, а затем при поддержке Азовской флотилии адмирала А. Н. Сенявина заняла Крым. За эту операцию кроме титула «Крымского» Долгоруков получил орден св. Георгия 1-й ст.
[77] …вдовствующая императрица… — Речь идет о вдове Александра I Елизавете Алексеевне.
[78] …Соймонов, человек очень почтенный и чиновный… — Навигатор и гидрограф Федор Иванович Соймонов (1682–1780), с 1739 г. исправлявший должность вице-президента адмиралтейской коллегии, при Бироне попал в опалу и по делу А. П. Волынского был сослан в каторжные работы в Охотск. При Елизавете Петровне он был возвращен из ссылки и вскоре получил назначение на губернаторство в Сибири. С 1763 по 1766 г. Соймонов состоял сенатором в московской сенатской конторе.
[79] …голубую (Андреевскую) ленту… — См. примеч. 47 к Главе первой.
[80] Куртаг (от нем. Kurtag) — прием или приемный день в царском дворце.
[81] …дурное предзнаменование, которое и сбылось… — Речь идет о наполеоновском нашествии 1812 г.
[82] Пудру перестали носить… отменили пудру для солдат… — Имеется в виду пудреный парик.
[83] …при версальском дворе… последних трех королей… — Версаль в 1672–1789 гг. был резиденцией французских королей. Названные в книге «настоящие последние три короля» — это Людовик XIV, Людовик XV и Людовик XVI. Первый из них сделал версальский двор центром великосветской жизни.
[84] …дочь сестры Потемкина… — Сенатор, член Государственного совета князь Николай Борисович Юсупов (старший, 1750–1831) был женат на Татьяне Васильевне Энгельгардт (1767–1841), младшей дочери сестры Г. А. Потемкина М. А. Энгельгардт (ум. после 1767). С 1783 г., следом за старшими сестрами (первая из которых вышла замуж за гетмана коренного Ксаверия Браницкого; она была подругой Екатерины II и создательницей огромного состояния Браницких и Воронцовых), Татьяна Васильевна стала любовницей своего дяди (см.: Шумигорский Е. С. Графиня А. В. Браницкая. — ИВ, 1900, No 1, с. 172— 178; см. также ниже, примеч. 94).
[85] …сыном фельдмаршала… — Речь идет о генерал-фельдмаршале Михаиле Михайловиче Голицыне (1675–1730), знаменитом петровском военачальнике.
[86] …дочь ее, Евдокия Михайловна… никогда с ним не жила вместе… — Здесь допущена неточность в отчестве: речь идет о Е. И. Голицыной, получившей прозвище «princesse Nocturne» («Ночная княгиня, или Полуночница»), с мужем она «разъехалась» после 2 лет совместной жизни. «По рассказам, она боялась ночи, так как ей когда-то известная девица Ленорман предсказала, что она умрет ночью… Салон этой русской г<оспо>жи Рекамье посещали все знаменитости того времени, как приезжие, так и отечественные. Беседы у княгини отличались большой свободой и непринужденностью <…> В числе многих известных поклонников княгини были: наш поэт Пушкин, Карамзин, М. Ф. Орлов и князь И. М. Долгоруков…» (Пыляев, Старый Петербург, с. 46).
[87] Андреевская звезда — один из знаков ордена Андрея Первозванного (см. примеч. 13 к Главе четвертой), представлявший собою серебряную звезду, в середине которой, в золотом поле, был изображен двуглавый орел, увенчанный тремя коронами, а в середине орла Андреевский крест. Вокруг звезды, на голубом поле, вверху был вписан золотыми буквами орденский девиз («За веру и верность»), внизу — две связанные лавровые ветви; носили звезду на левой стороне груди.
[88] …портрет государя… Портретами назывались наградные медали, на лицевой стороне которых помещался портрет царя (или царицы).
[89] …алмазный шифр… — См. примеч. 19 к Главе седьмой.
[90] …жемчужная эполета.— Эполеты — это парадные погоны офицеров, генералов и адмиралов. Они, как правило, украшались позументами, бахромой и т. п. Жалованная же эполета (носили и одну эполету), как и наградное оружие, могла быть украшена жемчугами или бриллиантами.
[91] …князя Юсупова в его московском старинном доме, у Харитонья в Огородниках… — Речь идет о доме Н. Б. Юсупова на Большой Хомутовке, входившей в бывшую Огородную слободу (ныне — Большой Харитоньевский пер., д. 21). По словам М. И. Пыляева, дом этот «представлял редкий памятник зодчества конца XVII века <…>. Каменные двухэтажные палаты <…> с пристройками к восточной стороне стояли на просторном дворе; к западной их стороне примыкало одноэтажное каменное здание, позади каменная кладовая, далее шел сад <…> и в нем был пруд <…>. Первая палата о двух ярусах <…>, над палатой возвышается терем с двумя окнами, где, по преданию, была церковь» (Пыляев, Старая Москва. с. 286). Здесь в одном из флигелей в конце 1801 г. поселилась семья Пушкиных (см.: Волович Н. М. Пушкинские места Москвы и Подмосковья. М., 1979, с. 22–23).
[92] …пожалованном его деду… — В 1727 г. Петр II пожаловал бывший дом боярина-Алексея Волкова генерал-лейтенанту, члену Государственной коллегии князю Григорию Дмитриевичу Юсупову (1667–1730).
[93] …отец его… — Т. е. Борис Григорьевич Юсупов (1696–1759), московский вице-губернатор (1738), затем губернатор (1740), президент Коммерц-коллегии (1741) и, наконец, директор Сухопутного шляхетского корпуса (1750–1759).
[94] …сын и пять дочерей. — В семье М. А. Энгельгардт (см. выше, примеч. 84) было два сына и шесть дочерей. Наследство после смерти Г. А. Потемкина осталось «…громадное: одних драгоценных камней было на сумму более миллиона рублей; движимого и недвижимого имущества было на 7 миллионов <…> Казна купила от наследников дома, заводы, драгоценные вещи на сумму в 2 600 000 руб.». На наследство претендовали племянник князя А. Н. Самойлов и А. В. Браницкая (она представляла и интересы остальных племянниц). Процесс закончился в пользу Браницкой. О характере ее капиталов можно судить по ее предсмертному распоряжению (она умерла в 1838 г.). «На помин души она пожертвовала 200 000 рублей для выкупа должников из тюрем и около 300 000 рублей с тем, чтобы проценты с этого последнего капитала ежегодно употреблялись на поддержание благосостояния крестьян <…> в бывших ее 217 имениях…» (см.: Шумигорский Е. С. Графиня А. В. Браницкая. — ИВ, 1900, No 1, с. 183–202).
[95] большая библиотека… около тридцати тысяч книг, все более нерусские. — В числе этих книг, по свидетельству историка города, были «редчайшие эльзевиры и Библия, отпечатанная в 1462 году» (Пыляев, Старая Москва, с. 279). Современные авторы пишут: «Наиболее ранней из сохранившихся описей этой библиотеки является каталог 1800. года <…>. Здесь числится более 10тысяч томов <…>. Издания на французском языке составляли более девяноста процентов всей коллекции, а раздел «Российские книги» содержал только 864 экземпляра <…>; здесь было несколько уникальных изданий. В их числе «Острожская библия» — один из лучших образцов русского книгопечатания конца XVI века, выпущенная Иваном Федоровым в 1581 году <…>. К 1828 году библиотека <…> выросла почти вдвое. Как отмечалось в одном из журналов того времени, она является сейчас самой крупной коллекцией в Москве» — см.: Булавина Л., Рапопорт В., Унанянц Н. Архангельское. М., 1981, с. 74–75. О современном состоянии библиотеки см. здесь же, с. 71–77.
[96] …велел изваять точное его изображение и поставил у себя в библиотеке. — Эта «персона» Вольтера из папье-маше и сейчас находится в библиотеке Архангельского.
[97] Еще прежде чем сделаться посланником… — Н. Б. Юсупов до своего назначения посланником в 1783 г. несколько лет путешествовал по Европе с целью самообразования, а в 1782 г. он находился в свите цесаревича Павла Петровича и его супруги, путешествовавших по Европе. Новая его деятельность началась с назначения чрезвычайным посланником и полномочным министром в Турин, ко двору сардинского короля Амедея III, в этом же году он ездил к неаполитанскому двору короля Фердинанда I, а в следующем — в Рим к папе Пию VI и в Венецию «в качестве уполномоченного при венецианском правительстве. Здесь, отстаивая интересы своего отечества, Юсупову пришлось бороться с происками, направленными в ущерб России Англиею и Австриею» (см.: Русский биографический словарь. Щапов — Юшневский. СПб., 1912, с. 353).
[98] …заветный Трианон в полном еще блеске. — Речь идет о знаменитых версальских дворцах — Большом Трианоне (1687–1688; архитектор Ж. Ардуэн-Мансар) и Малом Трианоне (1762–1764; архитектор Ж.-А. Габриэль). В 1830 г. эти дворцы были превращены в музей.
[99] …что чрез несколько лет уже не существовало. — См. примеч. 2 к Главе шестой, а также выше, примеч. 83.
[100] …беседовал об его сестре… — Речь идет о младшей дочери покойного австрийского императора Франца I и императрицы Марии-Терезии французской королеве Марии-Антуанетте (см. примеч. 2 к Главе шестой).
[101] …застал еще в живых старика Фридриха Великого… ветх и видимо разрушался. — Фридрих II Великий, король прусский (1740–1786) прожил 74 года (1712–1786). Общение «короля-философа» со многими образованными и учеными людьми его времени, его занятия историей, философией и поэзией привлекали к нему внимание таких современников, как Вольтер и Руссо. Н. Б. Юсупова, без сомнения, влекла к себе и знаменитая резиденция короля.— дворец Сан-Су си близ Потсдама.
[102] Насмотревшись на спекуляцию Вольтера, который под старость сделался торгашом… — Речь идет о часовой мануфактуре, основанной Вольтером в 1776 г. в Фернье (это из его мастерских вышли знаменитые швейцарские часы). Екатерина II была одной из первых оптовых покупательниц Вольтера: в Россию отправили партию часов на 8000 р. (см.: Акимова А. Вольтер. М., 1970, с. 331–332).
[103] …подмосковное его имение… — Имеется в виду село Спасское-Котово на реке Клязьме.
[104] …в свой петербургский дом… — Дом князя Б. Н. Юсупова на Мойке был одним из «богатейших барских домов в Петербурге по внутренней роскоши» (см.: Михневич Вл. Петербург весь на ладони. СПб., 1874, с. 246).
[105] В Архангельском, говорят, одних картин было собрано более чем на миллион рублей ассигнациями… — Художественное собрание Н. Б. Юсупова считалось одной из лучших частных коллекций в Москве. Его картинная галерея насчитывала более 500 картин, среди которых были полотна таких мастеров, как Рембрандт, А. Ван Дейк, Клод Лоррен, Дж.-Б. Тье-поло, Ф. Буше, Ж.-Б. Грез, Ж.-Л. Давид и мн. др. (см. в кн.: Булавина Л., Рапопорт В., Унанянц Н. Архангельское. М., 1981, с. 70–72).
[106] …»Le Connétables» и «Montmorenci»… — Названия деревьев символичны: один из представителей старинного дворянского французского рода Монморанси герцог Анн (1492— 1567) был коннетаблем (главнокомандующим) у Франциска I.
[107] …дом, называемый «Каприз»… дверей. — Малый дворец «Каприз» был построен на рубеже XVIII—XIX вв. и «выглядел изящной игрушкой в глубине большого регулярного парка» (подробное его описание см.: Булавина Л., Рапопорт В., Унанянц Н. Архангельское, М., 1981, с. 78–80).
[108] Муж ее умер до двенадцатого года, а старший из ее двух сыновей был убит под Бородином… — Генерал Борис Владимирович Голицын (1769–1813) был тяжело ранен в Бородинском сражении и умер через год. Генерал от кавалерии князь Дмитрий Владимирович Голицын (1771–1844) в 1794 г. участвовал в штурме Праги, в 1807 г. — в сражении при Прейсиш-Эйлау, в 1812 г. командовал кирасирским корпусом, отличившись в сражениях при Бородине и Красном. С 1820 г. до конца дней был московским военным генерал-губернатором.
[2] ...Терард один из первых в России завел сахарный завод... — Первый свеклосахарный завод в России был основан в 1802 г. генералом Е. И. Бланкеннагелем в селе Алябьеве Чернинского уезда Тульской губ. (см.: Рейсер А. С. Опыт сопоставления некоторых главнейших хронологических дат в области истории сахара и его производства. — Сб. статей по сахарной промышленности. М., 1925, вып. 6–7, с. 343).
[3] Мелюс, или мелис — дешевый сахар из белой патоки, продукт с не доведенной до конца переработкой; часть его шла на продажу.
[4] ...за Василия Николаевича Толмачева. — «Жил в 1826 г. в собственном доме на Арбате, No 28» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 430).
[5] ...подтверждали этот рассказ его. — «П. В. Долгоруков относит это к брату Юрия Владимировича Василию Владимировичу» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 432).
[6] ...смертоносною болезнью — холерою... — См. примеч. 2 к (Предисловию).
[7] ...все обошлось в Москве благополучно, не так, как в Петербурге, где было возмущение народа... — Речь идет о холерном бунте в Петербурге в июне 1831 г. Очевидец, описывая картину бунта и эпизод «усмирения» его Николаем I, так передает слова императора, обращенные к народу: «Что вы это делаете, дураки? С чего вы взяли, что вас отравляют? Это кара Божия. На колени, глупцы! Молитесь Богу! Я вас!» (см. в статье: Герцен А. И. Николай как оратор. — Колокол, 1865, 1 декабря, л. 209; Герцен, т. 18, с. 472).
[11] Фомина неделя — 2-я неделя после пасхальной.
[12] ...принятия святых Христовых Тайн. — См. примеч. 16 к Главе первой.
[13] ...сестры известного князя Егора Александровича)... — Речь идет о князе Е. А. Грузинском (1762–1852), владевшем крупными поместьями в Нижегородской губернии и отличавшемся жестокостями и самодурством. В этом качестве он был упомянут А. И. Герценом в «Былом и думах» — в части Второй «Тюрьма и ссылка» (см.: Герцен, т. 8, с. 241).
[14] Падчерица... за графом Потемкиным... — Речь идет о Елизавете Петровне Потемкиной (рожд. княжне Трубецкой; 1796–1870-е гг.), сестре С. П. Трубецкого. Она вышла замуж за С. П. Потемкина в 1817 г., и жили они на Пречистенке (ныне ул. Кропоткинская, д. No 21). На свадьбе А. С. Пушкина она была посаженой матерью со стороны H. H. Гончаровой.
[15] Марья Алексеевна Ганнибал (1745–1818), бабушка А. С. Пушкина по матери. По словам П. И. Бартенева, она «любила вспоминать старину, и от нее Пушкин наслышался семейных преданий, коими так дорожил впоследствии» (см.: Летописи Государственного литературного музея. Кн. 1. Пушкин. М.; Л., 1936, с. 451).
[16] ...у Грибоедовых. — Речь идет о семье родителей А. С. Грибоедова.
[17] ...Визапуром... (потому что он был сын арапа... — Визапур — имя эмигранта-мулата, женатого на дочери купца Сахарова; в 1812 г. он был расстрелян как французский шпион (см.: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников. М., 1912, с. 74–76). Имя Визапура стало нарицательным для обозначения арапа (или, например, прически «под арапа» — см.: Жихарев, с. 123).
[18] ...она жила счастливо... — Брак Марии Алексеевны с флота артиллерии капитаном 2-го ранга О. А. Ганнибалом (1744—-1806) счастливым не был: последний, оставив семью, в 1779 г. женился на У. Е. Толстой, представив фальшивое свидетельство о своем вдовстве; когда это обстоятельство вскрылось (в 1784 г.), второй брак его был признан незаконным. М. А. Ганнибал с дочерью Надеждой Осиповной поселилась у своей матери, С. Ю. Пушкиной, в Липецке.
[19] ...Пушкины жили... Бутурлиных. — Один из мемуаристов свидетельствует, что Пушкины в это время жили «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме, в близком соседстве с Бутурлиными» (см.: Волович, с. 21). Бутурлины — это семья графа Дмитрия Петровича Бутурлина, находившаяся в родственных и дружеских отношениях с Пушкиными (см. там же, с. 32–34).
[20] ...с Пушкиной девочкой... — Речь идет об Ольге Сергеевне Пушкиной (в замуж. Павлищевой; 1797–1868).
[21] ...с Грибоедовой... — Имеется в виду Мария Сергеевна Грибоедова (в замуж. Дурново; 1792–1856), впоследствии талантливая музыкантша (арфистка).
[22] ...(сестрой того, что в Персии потом убили)... — Речь идет об А. С. Грибоедове, убитом 30 января 1829 г. толпой персидских фанатиков в Тегеране во время истребления русского посольства (ср. стр. 359).
[23] ...бывали еще тут девочки Пушкины... — О них см. ниже, примеч. 29.
[24] Мальчик Грибоедов, несколькими годами постарше его... — Точная дата рождения А. С. Грибоедова неизвестна: в литературе называются и 1794 и 1790 гг. — в любом случае он был старше Пушкина, родившегося в 1799 г.
[25] Года за полтора до двенадцатого года Пушкины переехали на житье в Петербург, а потом в деревню... — В Петербург семья Пушкиных переехала в 1814 г., а до их приезда, в июле 1811 г., сюда был привезен будущий поэт для поступления в Царскосельский лицей. Лето Пушкины обычно проводили в подмосковном имении Захарово, принадлежавшем М. А. Ганнибал.
[26] ...Василий Львович... на Капитолине Михайловне... — Поэт, автор поэмы «Опасный сосед» (1811) и сборника стихотворений (СПб., 1822), В. Л. Пушкин (1766–1830) с 1806 г. был женат на К. М. Вышеславцевой (1778–1861).
[27] ...Панина... — Здесь и ниже ошибка. Нужно: Панова.
[28] Самую старшую... бывшую за Евреиновым... — Речь идет о Екатерине Федоровне Евреиновой; но старшей была не она, а Анна Федоровна.
[29] Пушкиным Львовичам они были сродни... — Семье А. С. Пушкина сестры Пушкины были лишь однофамилицами (см.: Тюнькин К- И. «Нет, не черкешенка она...» — Прометей. М., 1975, No 10, с. 176–181).
[30] ...Устинова. — Речь идет о коллежском советнике Адриане Михайловиче Устинове (1802—после 1882) и его жене Анне Карловне (рожд. Шитц), знакомых Пушкина и Гончаровых (см.: Шилов К. Московский адрес. — Прометей. М., 1975, No 10, с. 85–99).
[31] ...зачем он позволил неистовой черни растерзать Верещагина... говорят, не виновного...— Сын московского купца 2-й гильдии Михаил Николаевич Верещагин (1790— 1812) был обвинен Ростопчиным в переводе и распространении «Письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене», напечатанных в «Гамбургских известиях»; однако сам граф в беседе с князем А. А. Шаховским признавался, что смысл жестокой казни был в назидательности: что якобы Верещагин, "...угоревший от чада новопросвещения, был масоном <...> пустился переводить, толковать и распускать в народе Наполеоновы прокламации, когда он сам уж был под Москвою, где начали появляться другие Верещагины и верещать по-заморскому; <...> должно было, чтоб узнать своих и показать чужим русскую ненависть к их соблазнам, предать одного народной казни и ее ужасам, если не образумить, то хотя устрашить прочих сумасбродов" (Двенадцатый год. Воспоминания князя А. А. Шаховского. — РА, 1886, No 11, с. 399). О самой же казни Ростопчин писал: «Я объявил ему (Верещагину. — Т. О.), что он приговорен сенатом к смертной казни и должен понести ее (по словам другого мемуариста, Ростопчин "держал речь к толпе" с крыльца «великолепного дома на Лубянке». — Загоскин С. М. Воспоминания. — ИВ, 1900, No 2, с. 518. — Т. О.), и приказал двум унтер-офицерам моего конвоя рубить его саблями. Он упал, не произнеся ни одного слова" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 723). Более подробно суть «верещагинского дела» была изложена в записках А. Ф. Брокера, в это время московского полицмейстера. Он писал: "Верещагин знал хорошо французский и немецкий языки; он прочитывал у сына почтдиректора иностранные газеты и журналы. Такое противузаконное дело производилось следующим образом: цензоры, прочитав журналы и отметя запрещенное в них карандашом, по одному номеру приносили в кабинет почтдиректора для просмотра; сын Ключарева брал их, может быть, не с ведома отца, и делился с легкомысленным Верещагиным. В кофейных и других публичных домах полиция давно замечала молодого человека, который либерально разглагольствовал о политике иностранной и внутренней. В то время зорко следили за подобными явлениями; наконец в июле 1812 года появилась во многих экземплярах переведенная на русский язык, переписанная одною рукой, хвастливая и дерзкая прокламация Наполеона о походе его в Россию. С этой бумагой схвачен был в кофейной Верещагин и представлен к главнокомандующему. Немедленно пошли розыски; обнаружилось, что и другие экземпляры писаны тою же рукою, что писал их Верещагин; дознано знакомство его с Ключаревым. Пылкий граф, наблюдавший строго за волнениями в городе, заподозрил масонское влияние. Его особенно огорчало, что в эпоху нашествия явился русский изменник, и он конечно бы повесил его без суда и следствия, если бы не остановило его желание разъяснить корни разврата. Граф сам допрашивал Верещагина. К чести молодого человека нужно сказать, что он упорно скрывал источник, из которого черпал политические свои знания; графу неизвестны были запрещенные цензурою речи Наполеона; это и погубило Верещагина. Он счел его за сочинителя пасквилей и за шпиона французов, так как из докладов полиции знал о либеральных его толкованиях в кофейных. Раз запирательство его до того озлобило графа, что он схватил ножницы, которыми режут бумагу, и хотел заколоть ими Верещагина. Во всяком случае, заметя в юноше развращенный ум и сердце, он готовил русского изменника на поругание и казнь.
[32] ...написал книгу — «Правду о пожаре Москвы»... — Речь идет о брошюре «Правда о пожаре Москвы. Сочинение графа Ф. В. Ростопчина. Перевел с франц. Александр Волков. М;, 1825» (дата, проставленная самим автором в конце книги: «Париж, 5 марта 1823»). В «Записках о 1812 годе» С. Глинка, бывший в курсе всех действий Ростопчина и ночевавший у него в доме накануне вступления французов в Москву, писал: "...в этой правде все неправда. Полагают, что он похитил у себя лучшую славу, отрекшись от славы зажига-тельства Москвы" (Записки о 1812 годе, с. 55). Вторил ему и А. Л. Витберг: «Еще страннее и непонятнее поступок его, что он, живя в Париже, отрекся (написав ничтожную брошюрку) от пожара Москвы — он, Ростопчин!» (см.: Герцен, т. 1, с. 442).
[33] Извиняться пред врагом не следовало... если совесть не корит. — Очевидно, имеются в виду следующие слова из брошюры Ростопчина: «Когда пожар разрушил в. три дни шесть осьмых частей Москвы, Наполеон почувствовал всю важность сего происшествия и предвидел следствие, могущее произойти от того над русской нацией, имеющей все право приписать ему сие разрушение <...> Он надеялся найти верный способ отклонить от себя весь срам сего дела в глазах русских и Европы и обратить его на начальника русского правления в Москве: тогда бюллетени Наполеоновы провозгласили меня зажигателем; журналы, памфлеты наперерыв один перед другим повторили сие обвинение и некоторым образом заставили авторов, писавших после о войне 1812 года, представлять несомненно такое дело, которое в самой вещи было ложно» (Правда о пожаре Москвы, с. 8).
[34] ...человека, достойного лучшей участи... — Неблагоприятными переменами в своем положении после 1812 г. Ростопчин был во многом обязан А. А. Аракчееву. Рассказав в своих записках о том, как после чрезвычайно удавшегося ему в июле 1812 г. сбора пожертвований среди московских жителей Александр I ласково поцеловал его «в обе. щеки», Ростопчин продолжал: «Аракчеев поздравил меня с получением высшего знака благоволения, т. е. поцелуя от государя. "Я, — прибавил он, — я, который служу ему с тех пор, как он царствует, — никогда этого не получал". Балашов просил меня быть уверенным, что грг. Аракчеев никогда не забудет и не простит мне этого поцелуя. Тогда я посмеялся этому, но впоследствии получил верное доказательство тому, что министр полиции говорил правду и что он лучше меня знал гр. Аракчеева" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 676–677). Однако по смерти Александра I и незадолго до собственной кончины он писал по-иному: «Мне досадно, что я не испытываю никакого сожаления ни как русский, ни как верноподданный, преданный слуга своего царя. Он был несправедлив ко мне; я не просил себе награды, но мог ожидать большего, чем равнодушие и принесения моей службы в жертву низкой зависти, которую я никогда не мог, не умел и не хотел щадить...» (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 69).
[35] Жена его, племянница екатерининской камер-фрейлины Протасовой... — "...знаменитая графиня Анна Степановна Протасова, взявшая племянниц к себе, чтобы воспитывать их на своих глазах, была по матери племянницей Григория Орлова, фаворита. Она родилась в 1745 году и с ранней молодости состояла фрейлиной при Екатерине II. Близость и привычка скоро сделали ее необходимой для императрицы, питавшей к ней величайшее доверие. Такая дружба государыни, непостоянной в любви, но сохранявшей неизменное расположение к своему другу, создала для Протасовой весьма видное положение при дворе, где она вскоре получила звание кавалерственной статс-дамы, имевшей право носить портрет (портрет императрицы, осыпанный бриллиантами, носился на левом плече) <...> При короновании Павла <...> она была награждена орденом Екатерины 2-й степени, а при коронации Александра <...> получила графский титул..." (Ростопчина, Семейная хроника, с. 85–86).
[36] ...хотела было и меньшую... обратить в латинство... умерла в православии. — У Ф. В. Ростопчина было четверо детей: сын и три дочери: "...старшая, Наталья <...>, Софья, будущая графиня де-Сегюр, знаменитый автор иллюстрированной библиотеки, и Лиза, чудная красавица, чья преждевременная смерть свела отца в могилу" (см. также примеч. 18 к Главе восьмой). Лиза Ростопчина умерла 1 марта 1824 г. Обстоятельства смерти ее были поистине трагичны. Вот описание этого события со слов очевидца — племянницы горничной в доме Ростопчиных, которая «спала в комнате бонны, рядом с комнатой, где угасала Лиза Ростопчина»: «В ночь ее смерти, услыхав странный шум, она (бонна. — Т.О.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е. П. Ростопчину. — Т. О.), крепко державшую при помощи <...> компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой». Рассказ о последующих событиях записан мемуаристкой со слов ее матери, Евд. П. Ростопчиной. Накануне графиня обманом отправила Ф. В. Ростопчина спать, уверив, что дочери лучше. «Утром она разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество <...> Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она.была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом — оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф. В. Ростопчин. — Т. О.) уведомил о событии уважаемого митрополита, приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении, как не появлялась впоследствии на панихидах, выносе и похоронах мужа...» (Ростопчина, Семейная хроника, с. 113–115).
[37] Он запретил хоронить себя с пышностью... один приходский священник... — Очевидец смерти Ф. В. Ростопчина передает слова графа исповедовавшему и причащавшему его священнику: «Батюшка, совершайте погребение одни, пусть гроб будет простой и пусть меня похоронят рядом с дочерью Лизой, под простой мраморной плитой с надписью: "Здесь покоится Федор Ростопчин" без всякого другого титула" (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 75).
[38] ...обеих императриц... в постоянной переписке и очень его любили. — Речь идет о Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне. Об отношениях Карамзина с ними и переписке см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 112–118.
[39] В начале декабря месяца... отправился во дворец к императрице... говорил много с жаром... пробыл во дворце. — В начале декабря месяца «Карамзин ездил всякий день во дворец» и постоянно беседовал с императрицей Марией Федоровной и наследником престола Николаем Павловичем. 14 декабря он также провел во дворце и события этого дня подробно описал в письме к И. И. Дмитриеву (см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 461–468).
[40] ...у нового государя места для службы при итальянском дворе... выдать... особый фрегат... — Карамзин просил у Николая I должности русского резидента во Флоренции и, по возвращении в Россию, разрешения поселиться в одном из зданий Таврического дворца. Царь предложил ему отправиться в Италию на специально выделенном для него фрегате.
[41] ...своего лейб-медика (не помню фамилии)... — В последние дни жизни Карамзина его посещал доктор Риттих (см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 474— 501).
[42] ...в последних днях мая месяца. — Карамзин умер 22 мая 1826 г., не дожив до шестидесяти лет.
[43] ...в разных концах России... и Москве. — Возникновение первой декабристской организации — Союза спасения (Петербург) относится к 1816 г.; в 1817 г. в Москве возникла вторая организация — Военное общество; затем был основан Союз благоденствия с управами в Петербурге, Москве и Тульчине; после его ликвидации (в 1821 г.) были образованы Северное и Южное общества, непосредственно занимавшиеся подготовкой восстания (Нечкина, Движение декабристов, т. 1, с. 141–343). Крым назван безосновательно.
[44] ...в 1822 доходили до меня смутные слухи... пустить глубокие корни... — Уже в мае 1821 г. правительство получило донос члена Коренного совета Союза благоденствия М. К. Грибовского, в котором назывались десятки имен декабристов, но Александр I, приняв ряд репрессивных мер по отношению ко многим названным декабристам, решил не предавать огласке факт существования самого тайного общества (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 1, с. 348–351).
[45] ...начались следствия, составлена следственная Верховная комиссия... — 17 декабря 1825 г. начал действовать «высочайше учрежденный тайный комитет для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества». 26 мая 1826 г. «комитет» был переименован в «комиссию», председателем которой был назначен военный министр А. И. Татищев.
[46] ...были они разделены на сколько-то классов. — В результате работы Следственной комиссии был составлен «Список лиц, кои по делу о тайных злоумышленных обществах предаются по высочайшему повелению Верховному уголовному суду...». Все декабристы были разделены на XI разрядов и одну внеразрядную группу, в которую входили «государственные преступники, осуждаемые к смертной казни четвертованием» (Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 405).
[47] Донесение комиссии было потом напечатано, как и список лиц виновных... — Речь идет, очевидно, о «Донесении следственной комиссии» и о «Росписи государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям» (см.: Верховный уголовный суд над злоумышленниками, учрежденный по высочайшему манифесту 1-го июня 1826 г. СПб., 1826; здесь же на с. 27–52 напечатана упоминаемая «Роспись...», а также Указ Верховному суду (с. 53–58) и «Выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11-го июля 1826 года». Возможно также, что был известен «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному высочайше учрежденною 17 декабря 1825 г. следственною комиссиею. Составлен 1827 года», составителем которого был А. Д. Боровков — правитель дел Следственной комиссии с первого дня ее учреждения, т. е. с 17 декабря 1825 г. (подробнее см.: Восстание декабристов. Материалы. Л., 1925, т. 8, с. 5–17).
[48] ...государь послушался их советов. — Николай I нашел приговор Верховного суда «существу дела и силе законов сообразным», однако внес в него некоторые изменения, состоявшие в передвижке приговоренных из одного разряда в другой и в изменении сроков каторги. Эти изменения были перечислены в указе Верховному уголовному суду от 10 июля 1826 г. Что же касалось осужденных по внеразрядной группе, то в протоколе Верховного суда от 11 июля 1826 г. о них говорилось: «Сообразуясь с высокомонаршим милосердием <...> Верховный уголовный суд по высочайше предоставленной ему власти приговорил вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаиле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, — сих преступников за их тяжкие злодеяния, — повесить». Приговор был приведен в исполнение 13 июля рано утром на кронверке Петропавловской крепости (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 408–409).
[49] ...смягчил приговоры Верховной комиссии... их только сослали... облегчения. — Для осужденных по I разряду смертная казнь была заменена вечной каторгой (для нескольких лиц срок ее был уменьшен до 20 лет с последующей ссылкой на поселение). Всем осужденным по II и III разрядам вечная каторга заменялась 20-летней с лишением чинов и дворянства и последующей ссылкой на поселение; по IV— 15-летняя каторга заменялась 12-летней с последующей ссылкой на поселение и т. д. (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 407–408).
[50] Отец Пестеля... в деревне в великой скудости. — Речь идет о действительном статском советнике, члене Государственного совета, бывшем сибирском генерал-губернаторе Иване Борисовиче Пестеле (ум. 1845), отставленном от службы в 1822 г. и жившем в своей деревне Васильево (под Петербургом). И. И. Дмитриев писал о нем: "...человек умный и, вероятно, бескорыстный, но слишком честолюбивый, наклонный к раздражительности и самовластию, в короткое время пребывания своего в Сибири сделался грозою целого края, преследуя и предавая суду именитых граждан, откупщиков и гражданских чиновников. Он уничтожал самопроизвольно контракты честных людей с казною, ссылал без суда за Байкальское озеро; служащих в одной губернии отправлял за три тысячи верст в другую и отдавал под суд тамошней Уголовной палаты <...>, новый сибирский генерал-губернатор M. M. Сперанский получил повеление исследовать о всех злоупотреблениях сибирского начальства. Истина восторжествовала. Виновные преданы суду, а бывший генерал-губернатор отставлен вовсе от службы" (Дмитриев, с. 188–189).
[51] ...меньшого сына, брата повешенного, взял к себе во флигель-адъютанты. — Речь идет о Владимире Ивановиче Пестеле (ок. 1798–1865). На следствии некоторые из декабристов (Трубецкой, Фон-Визин, Матвей Муравьев-Апостол) показали, что он был членом Общества с 1816 г., «но давно отстал», другие (Оболенский и П. И. Пестель) утверждали, что он «о Тайном обществе не знал». «Комиссия оставила сие без внимания» (см.: Алфавит декабристов, с. 148). Ко времени восстания В. И. Пестель был полковником; 14 июля 1826 г. его произвели во флигель-адъютанты. К 1845 г. он был уже генерал-лейтенантом, к 1855 г. — сенатором, а через 10 лет — действительным тайным советником (см.: там же, с. 374–375).
[52] Кто был Рылеев: сын ли или родственник, бывшего при императрице Екатерине II петербургского губернатора или убитого в 1812 году генерала и на ком он был женат... — К. Ф. Рылеев был сыном Ф. А. Рылеева (ум. 1814), «бригадира екатерининского времени» (см.: Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1980, т. 2, с. 8), «служившего главноуправляющим имениями княгини В. В. Голицыной» (Алфавит декабристов, с. 391). В 1819 г. К. Ф. Рылеев женился на дочери воронежского помещика Наталии Михайловне Тевяшевой (ум. 1853).
[53] ...несколько человек детей, мал-мала меньше. — Сын Рылеевых Александр (род. 1823) умер младенцем в 1824 г.; кроме него в семье была еще дочь Анастасия (род. 1820).
[54] Вдова его от горя... тронулась в уме... отвергла милостивую заботливость государя... ни для детей. — По воспоминаниям Д. А. Кропотова, «вдова Рылеева <...> получила семь или шесть тысяч рублей вспомоществования...» (Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1980, т. 2, с. 22). По воспоминаниям другого мемуариста, известие о казни мужа она перенесла «твердо» (там же, с. 57). В 1833 г. она вышла замуж во второй раз.
[55] ...и двух его братьев... — Кроме С. И. Муравьева-Апостола по делу декабристов проходили его младший брат, прапорщик Ипполит (1806–1826), член Северного общества, участвовавший в восстании Черниговского полка; он был ранен и застрелился (см.: Алфавит декабристов, с. 131, 358), и его старший брат, отставной полковник Матвей (1793–1851), один из основателей Союза спасения и Союза благоденствия, член Южного общества; участвовал в восстании Черниговского полка. Был осужден по I разряду, но по конфирмации приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок был сокращен до 15).
[56] ...Михаила Никитича... женатого на Екатерине Федоровне... умер до двенадцатого года... молодых лет. — M. H. Муравьев умер в 1807 г.; его жене было в это время 36 лет (она умерла в 1848 г.). По делу декабристов проходили их сыновья Никита (1796–1843) и Александр (1802–1853). Первый, капитан, был членом Союза спасения и одним из основателей Союза благоденствия. Осужден по I разряду, но по конфирмации приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок сокращен сначала до 15, а затем до 10 лет). Александр, корнет-кавалергард, член Северного общества, был осужден по IV разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу на 12 лет (срок был сокращен до 8 лет; Алфавит декабристов, с. 132–133, 354, 357–358).
[57] ...женился на... дочери графа Григория Ивановича... — H. M. Муравьев женился в 1823 г. на А. Г. Чернышевой (ум. в 1832 г. в Петровском заводе).
[58] ...Захар Григорьевич... сослан в Сибирь. — Ротмистр кавалергардского полка граф З. Г. Чернышев (1796–1862) был членом Южного общества; осужден по VII разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу на 2 года (отправлен в Нерчинские рудники).
[59] ...двоюродный брат Муравьевых... сослан. — Речь идет о подполковнике Михаиле Сергеевиче Лунине (1787–1845). Его отец, Сергей Михайлович Лунин, был женат на Феодосии Никитичне Муравьевой. Лунин был членом Союза спасения, а затем Союза благоденствия и Северного и Южного обществ. Его арестовали в Варшаве и осудили по I разряду. По конфирмации он был приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок сократили до 15 лет; подробнее см.: Алфавит декабристов, с. 346–347).
[60] ...от смертной казни ее племянника Чернышева... — См. выше, примеч. 58.
[61]...нянчиться со внукою на старости лет. — Речь идет о Екатерине Никитичне Муравьевой (1824–1870), воспитывавшейся Е. Ф. Муравьевой. Она страдала «ослаблением умственных сил» (см.: Алфавит декабристов, с. 358).
[62] ...князь Волконский... граф Чернышев... — Речь идет о генерал-майоре, бригадном командире 19-й пехотной дивизии князе Сергее Григорьевиче Волконском (1788–1865); штабс-капитане лейб-гвардейского Московского полка князе Дмитрии Александровиче Щепине-Ростовском (1798–1859); корнете лейб-гвардейского конного полка князе Александре Ивановиче Одоевском (1802–1839); двух князьях Оболенских: поручике лейб-гвардейского Финляндского полка Евгении Петровиче (1796–1865) и поручике лейб-гвардейского Павловского полка Константине Петровиче (1798–1865); полковнике, дежурном штаб-офицере 4-го пехотного полка князе Сергее Петровиче Трубецком (1790–1860); камер-юнкере князе Валерьяне Михайловиче Голицыне (1803–1859); подпоручике гвардейского Генерального штаба графе Петре Петровиче Коновницыне (1-м); поручике лейб-гвардейского Финляндского полка бароне Андрее Евгеньевиче Розене (1800–1884) и графе З. Г. Чернышеве (о нем см. выше).
[63] ...женатого на Кашкиной)... — П. Н. Оболенский был женат на Анне Евгеньевне Кашкиной вторым браком. «Их дом был на Новинском бульваре (теперь No 13 по ул. Чайковского; сохранился)» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 412).
[64] ...один из главных зачинщиков... сослан в Сибирь. — Е. П. Оболенский был членом Союза благоденствия и Северного общества. По аресте его доставили в Петропавловскую крепость «под строжайший арест, без всякого сообщения» (см.: Алфавит декабристов, с. 366). Он был осужден по I разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу навечно. Срок этот был сокращен до 20 лет. Оболенский был в оковах отправлен в Иркутск, затем поступил в Нерчинские рудники; на поселении жил сначала в Иркутской губернии, затем в Тобольской и в Ялутаровске.
[65] ...беда над Мировичем... под суд... — См. примеч. 24, 25 к Главе пятнадцатой.
[66] ...он... был уже генерал-губернатором в других губерниях... — Речь идет о Евгении Петровиче Кашкине (1737–1796). В начале 1780 г. он был назначен губернатором в Выборг; в этом же году получил назначение исправлять должность генерал-губернатора в пермском и тобольском краях, получивших статус губерний; в 1788 г. он был назначен наместником ярославским и вологодским и в 1790 г. произведен в генерал-аншефы с последующим назначением наместником тульским и калужским.
[67] ...Владимир Сергеевич... не миновал ссылки. — Прапорщик Московского пехотного полка В. С. Толстой (1806–1888) был членом Северного общества; осужден по VII разряду и по конфирмации приговорен к каторжным работам на 2 года (срок был сокращен до 1 года). По высочайшему повелению был отправлен прямо на поселение в Иркутскую губернию, а затем рядовым на Кавказ.
[68] ...Александр Вяземский... запутался в этом деле... — См. примеч. 31 к Главе пятнадцатой.
[69] ...князь Андрей... охраняя государя и наследника. — Сведений об этом факте не обнаружено.
[70] Во время турецкой кампании... был под Адрианополем... — Речь идет о русско-турецкой войне 1828–1829 гг. Победоносный штурм Адрианополя, предпринятый армией И. И. Дибича, происходил 7 августа 1829 г.
[71] Был у меня еще один родственник... просидел шесть месяцев в крепости... — Речь идет о титулярном советнике Павле Ивановиче Колошине (1799–1854), женатом с 1824 г. на графине Александре Григорьевне Салтыковой (1804–1871). Он был членом Союза благоденствия; доставлен в Петропавловскую крепость с предписанием «посадить под строгий арест, где удобно»; отставлен от службы коллежским асессором с запрещением въезда в столицы; поселился в своем имении во Владимирской губернии; в 1831 г. получил разрешение жить в Москве (под строгим секретным надзором), где и поселился в 1849 г. В сведениях о нем от 1843 г. сообщалось, что он уже был совершенно слеп (см.: Алфавит декабристов, с. 327).
[72] Старший его брат... вышел сух из воды... ревизовать губернии. — Коллежский советник Петр Иванович Колошин (1794–1849) был членом Союза благоденствия; с 1825 г. служил в Департаменте внешней торговли; в 1829 г. был назначен членом Департамента уделов; с 1832 г. стал вице-директором Комиссариатского департамента; с 1841 г. состоял по Военному министерству, был членом Совета министра государственных имуществ и умер в чине тайного советника.
[73] ...в Саровской пустыни... отец Серафим. — Старец-пустынножитель и затворник Серафим (в миру П. С. Мошнин; 1759–1833), иеромонах Саровской пустыни, куда он поступил еще послушником в 1778 г. (подробнее см.: Русский биографический словарь. Сабанеев—Смыслов. СПб., 1904, с. 343–344).
[74] ...два брата Волконских)... попал в беду и был сослан. — Генерал-майор князь Сергей Григорьевич Волконский (1788–1865) был членом Союза благоденствия и Южного общества; осужден по I разряду и по конфирмации приговорен на каторжную работу на 20 лет (срок сокращен до 15 лет). Отправлен в Нерчинские рудники, а затем переведен на поселение (Алфавит декабристов, с. 297–298).
[75] ...Анна Ивановна Анненкова (рожд. Якобий; ум. 1842) была вдовой отставного капитана лейб-гвардейского Преображенского полка, советника Нижегородской гражданской палаты А. Н. Анненкова и дочерью иркутского генерал-губернатора И. В. Якобия.
[76] ...одна француженка... или гувернантка... — Речь идет о П. Е. Анненковой (рожд. Гебль). В 1823 г., будучи простой модисткой, Полина Гебль приехала из Франции в Москву и поступила продавщицей в модный магазин. Член Южного общества Иван Александрович Анненков (1802–1878) женился на ней в Петровском заводе.
[77] От этого брака у Анненковой были две ли, три ли внучки, которые воспитывались у бабушки... — В семье Анненковой было шестеро детей. Из них 4 девочки: первенец семьи, дочь Аннушка, умерла на пятом году жизни; Александра (род. 1826); Ольга (род. 1830); Наталья (род. 1843).
[78] «Христос воскресе». — См. примеч. 30 к Главе восьмой.
[79] ...государь и государыня... — Николай I с супругой Александрой Федоровной (дочерью прусского короля Фридриха-Вильгельма III Шарлоттой).
[80] Императрица ехала с великим князем наследником... — Речь идет об Александре Федоровне и наследнике цесаревиче Александре Николаевиче (будущем императоре Александре II).
[81] ...брат императрицы прусский принц... — У Александры Федоровны было четыре брата — Фридрих-Вильгельм (с 1840 г. король прусский); Вильгельм (с 1861 г. король прусский), а также Карл и Альбрехт. О ком из них идет речь, неясно.
[82] ...августа 15, в Успеньев день... большой праздник и разговенье... — Успенский пост продолжается с 1 по 15 августа; 15-го празднуется окончание поста и происходит разговенье.
[83] ...вслед за Иваном Великим... — Речь идет о кремлевской колокольне.
[84] ...из того рода Стрешневых, из которых была вторая жена царя Михаила Федоровича.— Михаил Федорович Романов (1596–1645) первым браком был женат на Марии Владимировне Долгорукой (ум. 1625), вторым (с 1626 г.) на Евдокии Лукьяновне Стрешневой (ум. 1645). От этого брака родился будущий царь Алексей Михайлович.
[85] Портрет. — Об этой награде см. в примеч. 88 к Главе девятой.
[86] ...у главнокомандующего... — Речь идет о Д. В. Голицыне.
[87] ...в Останкине у Шереметева... — Речь идет о графе Дмитрии Николаевиче Шереметеве (1803–1871).
[88] ...к преподобному Сергию... — Т. е. в Троице-Сергиеву лавру (см. примеч. 22 к Главе первой и примеч. 3 к Главе седьмой).
[2] ...Терард один из первых в России завел сахарный завод... — Первый свеклосахарный завод в России был основан в 1802 г. генералом Е. И. Бланкеннагелем в селе Алябьеве Чернинского уезда Тульской губ. (см.: Рейсер А. С. Опыт сопоставления некоторых главнейших хронологических дат в области истории сахара и его производства. — Сб. статей по сахарной промышленности. М., 1925, вып. 6–7, с. 343).
[3] Мелюс, или мелис — дешевый сахар из белой патоки, продукт с не доведенной до конца переработкой; часть его шла на продажу.
[4] ...за Василия Николаевича Толмачева. — «Жил в 1826 г. в собственном доме на Арбате, No 28» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 430).
[5] ...подтверждали этот рассказ его. — «П. В. Долгоруков относит это к брату Юрия Владимировича Василию Владимировичу» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 432).
[6] ...смертоносною болезнью — холерою... — См. примеч. 2 к (Предисловию).
[7] ...все обошлось в Москве благополучно, не так, как в Петербурге, где было возмущение народа... — Речь идет о холерном бунте в Петербурге в июне 1831 г. Очевидец, описывая картину бунта и эпизод «усмирения» его Николаем I, так передает слова императора, обращенные к народу: «Что вы это делаете, дураки? С чего вы взяли, что вас отравляют? Это кара Божия. На колени, глупцы! Молитесь Богу! Я вас!» (см. в статье: Герцен А. И. Николай как оратор. — Колокол, 1865, 1 декабря, л. 209; Герцен, т. 18, с. 472).
[11] Фомина неделя — 2-я неделя после пасхальной.
[12] ...принятия святых Христовых Тайн. — См. примеч. 16 к Главе первой.
[13] ...сестры известного князя Егора Александровича)... — Речь идет о князе Е. А. Грузинском (1762–1852), владевшем крупными поместьями в Нижегородской губернии и отличавшемся жестокостями и самодурством. В этом качестве он был упомянут А. И. Герценом в «Былом и думах» — в части Второй «Тюрьма и ссылка» (см.: Герцен, т. 8, с. 241).
[14] Падчерица... за графом Потемкиным... — Речь идет о Елизавете Петровне Потемкиной (рожд. княжне Трубецкой; 1796–1870-е гг.), сестре С. П. Трубецкого. Она вышла замуж за С. П. Потемкина в 1817 г., и жили они на Пречистенке (ныне ул. Кропоткинская, д. No 21). На свадьбе А. С. Пушкина она была посаженой матерью со стороны H. H. Гончаровой.
[15] Марья Алексеевна Ганнибал (1745–1818), бабушка А. С. Пушкина по матери. По словам П. И. Бартенева, она «любила вспоминать старину, и от нее Пушкин наслышался семейных преданий, коими так дорожил впоследствии» (см.: Летописи Государственного литературного музея. Кн. 1. Пушкин. М.; Л., 1936, с. 451).
[16] ...у Грибоедовых. — Речь идет о семье родителей А. С. Грибоедова.
[17] ...Визапуром... (потому что он был сын арапа... — Визапур — имя эмигранта-мулата, женатого на дочери купца Сахарова; в 1812 г. он был расстрелян как французский шпион (см.: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников. М., 1912, с. 74–76). Имя Визапура стало нарицательным для обозначения арапа (или, например, прически «под арапа» — см.: Жихарев, с. 123).
[18] ...она жила счастливо... — Брак Марии Алексеевны с флота артиллерии капитаном 2-го ранга О. А. Ганнибалом (1744—-1806) счастливым не был: последний, оставив семью, в 1779 г. женился на У. Е. Толстой, представив фальшивое свидетельство о своем вдовстве; когда это обстоятельство вскрылось (в 1784 г.), второй брак его был признан незаконным. М. А. Ганнибал с дочерью Надеждой Осиповной поселилась у своей матери, С. Ю. Пушкиной, в Липецке.
[19] ...Пушкины жили... Бутурлиных. — Один из мемуаристов свидетельствует, что Пушкины в это время жили «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме, в близком соседстве с Бутурлиными» (см.: Волович, с. 21). Бутурлины — это семья графа Дмитрия Петровича Бутурлина, находившаяся в родственных и дружеских отношениях с Пушкиными (см. там же, с. 32–34).
[20] ...с Пушкиной девочкой... — Речь идет об Ольге Сергеевне Пушкиной (в замуж. Павлищевой; 1797–1868).
[21] ...с Грибоедовой... — Имеется в виду Мария Сергеевна Грибоедова (в замуж. Дурново; 1792–1856), впоследствии талантливая музыкантша (арфистка).
[22] ...(сестрой того, что в Персии потом убили)... — Речь идет об А. С. Грибоедове, убитом 30 января 1829 г. толпой персидских фанатиков в Тегеране во время истребления русского посольства (ср. стр. 359).
[23] ...бывали еще тут девочки Пушкины... — О них см. ниже, примеч. 29.
[24] Мальчик Грибоедов, несколькими годами постарше его... — Точная дата рождения А. С. Грибоедова неизвестна: в литературе называются и 1794 и 1790 гг. — в любом случае он был старше Пушкина, родившегося в 1799 г.
[25] Года за полтора до двенадцатого года Пушкины переехали на житье в Петербург, а потом в деревню... — В Петербург семья Пушкиных переехала в 1814 г., а до их приезда, в июле 1811 г., сюда был привезен будущий поэт для поступления в Царскосельский лицей. Лето Пушкины обычно проводили в подмосковном имении Захарово, принадлежавшем М. А. Ганнибал.
[26] ...Василий Львович... на Капитолине Михайловне... — Поэт, автор поэмы «Опасный сосед» (1811) и сборника стихотворений (СПб., 1822), В. Л. Пушкин (1766–1830) с 1806 г. был женат на К. М. Вышеславцевой (1778–1861).
[27] ...Панина... — Здесь и ниже ошибка. Нужно: Панова.
[28] Самую старшую... бывшую за Евреиновым... — Речь идет о Екатерине Федоровне Евреиновой; но старшей была не она, а Анна Федоровна.
[29] Пушкиным Львовичам они были сродни... — Семье А. С. Пушкина сестры Пушкины были лишь однофамилицами (см.: Тюнькин К- И. «Нет, не черкешенка она...» — Прометей. М., 1975, No 10, с. 176–181).
[30] ...Устинова. — Речь идет о коллежском советнике Адриане Михайловиче Устинове (1802—после 1882) и его жене Анне Карловне (рожд. Шитц), знакомых Пушкина и Гончаровых (см.: Шилов К. Московский адрес. — Прометей. М., 1975, No 10, с. 85–99).
[31] ...зачем он позволил неистовой черни растерзать Верещагина... говорят, не виновного...— Сын московского купца 2-й гильдии Михаил Николаевич Верещагин (1790— 1812) был обвинен Ростопчиным в переводе и распространении «Письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене», напечатанных в «Гамбургских известиях»; однако сам граф в беседе с князем А. А. Шаховским признавался, что смысл жестокой казни был в назидательности: что якобы Верещагин, "...угоревший от чада новопросвещения, был масоном <...> пустился переводить, толковать и распускать в народе Наполеоновы прокламации, когда он сам уж был под Москвою, где начали появляться другие Верещагины и верещать по-заморскому; <...> должно было, чтоб узнать своих и показать чужим русскую ненависть к их соблазнам, предать одного народной казни и ее ужасам, если не образумить, то хотя устрашить прочих сумасбродов" (Двенадцатый год. Воспоминания князя А. А. Шаховского. — РА, 1886, No 11, с. 399). О самой же казни Ростопчин писал: «Я объявил ему (Верещагину. — Т. О.), что он приговорен сенатом к смертной казни и должен понести ее (по словам другого мемуариста, Ростопчин "держал речь к толпе" с крыльца «великолепного дома на Лубянке». — Загоскин С. М. Воспоминания. — ИВ, 1900, No 2, с. 518. — Т. О.), и приказал двум унтер-офицерам моего конвоя рубить его саблями. Он упал, не произнеся ни одного слова" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 723). Более подробно суть «верещагинского дела» была изложена в записках А. Ф. Брокера, в это время московского полицмейстера. Он писал: "Верещагин знал хорошо французский и немецкий языки; он прочитывал у сына почтдиректора иностранные газеты и журналы. Такое противузаконное дело производилось следующим образом: цензоры, прочитав журналы и отметя запрещенное в них карандашом, по одному номеру приносили в кабинет почтдиректора для просмотра; сын Ключарева брал их, может быть, не с ведома отца, и делился с легкомысленным Верещагиным. В кофейных и других публичных домах полиция давно замечала молодого человека, который либерально разглагольствовал о политике иностранной и внутренней. В то время зорко следили за подобными явлениями; наконец в июле 1812 года появилась во многих экземплярах переведенная на русский язык, переписанная одною рукой, хвастливая и дерзкая прокламация Наполеона о походе его в Россию. С этой бумагой схвачен был в кофейной Верещагин и представлен к главнокомандующему. Немедленно пошли розыски; обнаружилось, что и другие экземпляры писаны тою же рукою, что писал их Верещагин; дознано знакомство его с Ключаревым. Пылкий граф, наблюдавший строго за волнениями в городе, заподозрил масонское влияние. Его особенно огорчало, что в эпоху нашествия явился русский изменник, и он конечно бы повесил его без суда и следствия, если бы не остановило его желание разъяснить корни разврата. Граф сам допрашивал Верещагина. К чести молодого человека нужно сказать, что он упорно скрывал источник, из которого черпал политические свои знания; графу неизвестны были запрещенные цензурою речи Наполеона; это и погубило Верещагина. Он счел его за сочинителя пасквилей и за шпиона французов, так как из докладов полиции знал о либеральных его толкованиях в кофейных. Раз запирательство его до того озлобило графа, что он схватил ножницы, которыми режут бумагу, и хотел заколоть ими Верещагина. Во всяком случае, заметя в юноше развращенный ум и сердце, он готовил русского изменника на поругание и казнь.
[32] ...написал книгу — «Правду о пожаре Москвы»... — Речь идет о брошюре «Правда о пожаре Москвы. Сочинение графа Ф. В. Ростопчина. Перевел с франц. Александр Волков. М;, 1825» (дата, проставленная самим автором в конце книги: «Париж, 5 марта 1823»). В «Записках о 1812 годе» С. Глинка, бывший в курсе всех действий Ростопчина и ночевавший у него в доме накануне вступления французов в Москву, писал: "...в этой правде все неправда. Полагают, что он похитил у себя лучшую славу, отрекшись от славы зажига-тельства Москвы" (Записки о 1812 годе, с. 55). Вторил ему и А. Л. Витберг: «Еще страннее и непонятнее поступок его, что он, живя в Париже, отрекся (написав ничтожную брошюрку) от пожара Москвы — он, Ростопчин!» (см.: Герцен, т. 1, с. 442).
[33] Извиняться пред врагом не следовало... если совесть не корит. — Очевидно, имеются в виду следующие слова из брошюры Ростопчина: «Когда пожар разрушил в. три дни шесть осьмых частей Москвы, Наполеон почувствовал всю важность сего происшествия и предвидел следствие, могущее произойти от того над русской нацией, имеющей все право приписать ему сие разрушение <...> Он надеялся найти верный способ отклонить от себя весь срам сего дела в глазах русских и Европы и обратить его на начальника русского правления в Москве: тогда бюллетени Наполеоновы провозгласили меня зажигателем; журналы, памфлеты наперерыв один перед другим повторили сие обвинение и некоторым образом заставили авторов, писавших после о войне 1812 года, представлять несомненно такое дело, которое в самой вещи было ложно» (Правда о пожаре Москвы, с. 8).
[34] ...человека, достойного лучшей участи... — Неблагоприятными переменами в своем положении после 1812 г. Ростопчин был во многом обязан А. А. Аракчееву. Рассказав в своих записках о том, как после чрезвычайно удавшегося ему в июле 1812 г. сбора пожертвований среди московских жителей Александр I ласково поцеловал его «в обе. щеки», Ростопчин продолжал: «Аракчеев поздравил меня с получением высшего знака благоволения, т. е. поцелуя от государя. "Я, — прибавил он, — я, который служу ему с тех пор, как он царствует, — никогда этого не получал". Балашов просил меня быть уверенным, что грг. Аракчеев никогда не забудет и не простит мне этого поцелуя. Тогда я посмеялся этому, но впоследствии получил верное доказательство тому, что министр полиции говорил правду и что он лучше меня знал гр. Аракчеева" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 676–677). Однако по смерти Александра I и незадолго до собственной кончины он писал по-иному: «Мне досадно, что я не испытываю никакого сожаления ни как русский, ни как верноподданный, преданный слуга своего царя. Он был несправедлив ко мне; я не просил себе награды, но мог ожидать большего, чем равнодушие и принесения моей службы в жертву низкой зависти, которую я никогда не мог, не умел и не хотел щадить...» (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 69).
[35] Жена его, племянница екатерининской камер-фрейлины Протасовой... — "...знаменитая графиня Анна Степановна Протасова, взявшая племянниц к себе, чтобы воспитывать их на своих глазах, была по матери племянницей Григория Орлова, фаворита. Она родилась в 1745 году и с ранней молодости состояла фрейлиной при Екатерине II. Близость и привычка скоро сделали ее необходимой для императрицы, питавшей к ней величайшее доверие. Такая дружба государыни, непостоянной в любви, но сохранявшей неизменное расположение к своему другу, создала для Протасовой весьма видное положение при дворе, где она вскоре получила звание кавалерственной статс-дамы, имевшей право носить портрет (портрет императрицы, осыпанный бриллиантами, носился на левом плече) <...> При короновании Павла <...> она была награждена орденом Екатерины 2-й степени, а при коронации Александра <...> получила графский титул..." (Ростопчина, Семейная хроника, с. 85–86).
[36] ...хотела было и меньшую... обратить в латинство... умерла в православии. — У Ф. В. Ростопчина было четверо детей: сын и три дочери: "...старшая, Наталья <...>, Софья, будущая графиня де-Сегюр, знаменитый автор иллюстрированной библиотеки, и Лиза, чудная красавица, чья преждевременная смерть свела отца в могилу" (см. также примеч. 18 к Главе восьмой). Лиза Ростопчина умерла 1 марта 1824 г. Обстоятельства смерти ее были поистине трагичны. Вот описание этого события со слов очевидца — племянницы горничной в доме Ростопчиных, которая «спала в комнате бонны, рядом с комнатой, где угасала Лиза Ростопчина»: «В ночь ее смерти, услыхав странный шум, она (бонна. — Т.О.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е. П. Ростопчину. — Т. О.), крепко державшую при помощи <...> компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой». Рассказ о последующих событиях записан мемуаристкой со слов ее матери, Евд. П. Ростопчиной. Накануне графиня обманом отправила Ф. В. Ростопчина спать, уверив, что дочери лучше. «Утром она разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество <...> Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она.была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом — оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф. В. Ростопчин. — Т. О.) уведомил о событии уважаемого митрополита, приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении, как не появлялась впоследствии на панихидах, выносе и похоронах мужа...» (Ростопчина, Семейная хроника, с. 113–115).
[37] Он запретил хоронить себя с пышностью... один приходский священник... — Очевидец смерти Ф. В. Ростопчина передает слова графа исповедовавшему и причащавшему его священнику: «Батюшка, совершайте погребение одни, пусть гроб будет простой и пусть меня похоронят рядом с дочерью Лизой, под простой мраморной плитой с надписью: "Здесь покоится Федор Ростопчин" без всякого другого титула" (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 75).
[38] ...обеих императриц... в постоянной переписке и очень его любили. — Речь идет о Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне. Об отношениях Карамзина с ними и переписке см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 112–118.
[39] В начале декабря месяца... отправился во дворец к императрице... говорил много с жаром... пробыл во дворце. — В начале декабря месяца «Карамзин ездил всякий день во дворец» и постоянно беседовал с императрицей Марией Федоровной и наследником престола Николаем Павловичем. 14 декабря он также провел во дворце и события этого дня подробно описал в письме к И. И. Дмитриеву (см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 461–468).
[40] ...у нового государя места для службы при итальянском дворе... выдать... особый фрегат... — Карамзин просил у Николая I должности русского резидента во Флоренции и, по возвращении в Россию, разрешения поселиться в одном из зданий Таврического дворца. Царь предложил ему отправиться в Италию на специально выделенном для него фрегате.
[41] ...своего лейб-медика (не помню фамилии)... — В последние дни жизни Карамзина его посещал доктор Риттих (см.: Карамзин, Материалы для биографии, ч. 2, с. 474— 501).
[42] ...в последних днях мая месяца. — Карамзин умер 22 мая 1826 г., не дожив до шестидесяти лет.
[43] ...в разных концах России... и Москве. — Возникновение первой декабристской организации — Союза спасения (Петербург) относится к 1816 г.; в 1817 г. в Москве возникла вторая организация — Военное общество; затем был основан Союз благоденствия с управами в Петербурге, Москве и Тульчине; после его ликвидации (в 1821 г.) были образованы Северное и Южное общества, непосредственно занимавшиеся подготовкой восстания (Нечкина, Движение декабристов, т. 1, с. 141–343). Крым назван безосновательно.
[44] ...в 1822 доходили до меня смутные слухи... пустить глубокие корни... — Уже в мае 1821 г. правительство получило донос члена Коренного совета Союза благоденствия М. К. Грибовского, в котором назывались десятки имен декабристов, но Александр I, приняв ряд репрессивных мер по отношению ко многим названным декабристам, решил не предавать огласке факт существования самого тайного общества (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 1, с. 348–351).
[45] ...начались следствия, составлена следственная Верховная комиссия... — 17 декабря 1825 г. начал действовать «высочайше учрежденный тайный комитет для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества». 26 мая 1826 г. «комитет» был переименован в «комиссию», председателем которой был назначен военный министр А. И. Татищев.
[46] ...были они разделены на сколько-то классов. — В результате работы Следственной комиссии был составлен «Список лиц, кои по делу о тайных злоумышленных обществах предаются по высочайшему повелению Верховному уголовному суду...». Все декабристы были разделены на XI разрядов и одну внеразрядную группу, в которую входили «государственные преступники, осуждаемые к смертной казни четвертованием» (Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 405).
[47] Донесение комиссии было потом напечатано, как и список лиц виновных... — Речь идет, очевидно, о «Донесении следственной комиссии» и о «Росписи государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям» (см.: Верховный уголовный суд над злоумышленниками, учрежденный по высочайшему манифесту 1-го июня 1826 г. СПб., 1826; здесь же на с. 27–52 напечатана упоминаемая «Роспись...», а также Указ Верховному суду (с. 53–58) и «Выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11-го июля 1826 года». Возможно также, что был известен «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному высочайше учрежденною 17 декабря 1825 г. следственною комиссиею. Составлен 1827 года», составителем которого был А. Д. Боровков — правитель дел Следственной комиссии с первого дня ее учреждения, т. е. с 17 декабря 1825 г. (подробнее см.: Восстание декабристов. Материалы. Л., 1925, т. 8, с. 5–17).
[48] ...государь послушался их советов. — Николай I нашел приговор Верховного суда «существу дела и силе законов сообразным», однако внес в него некоторые изменения, состоявшие в передвижке приговоренных из одного разряда в другой и в изменении сроков каторги. Эти изменения были перечислены в указе Верховному уголовному суду от 10 июля 1826 г. Что же касалось осужденных по внеразрядной группе, то в протоколе Верховного суда от 11 июля 1826 г. о них говорилось: «Сообразуясь с высокомонаршим милосердием <...> Верховный уголовный суд по высочайше предоставленной ему власти приговорил вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаиле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, — сих преступников за их тяжкие злодеяния, — повесить». Приговор был приведен в исполнение 13 июля рано утром на кронверке Петропавловской крепости (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 408–409).
[49] ...смягчил приговоры Верховной комиссии... их только сослали... облегчения. — Для осужденных по I разряду смертная казнь была заменена вечной каторгой (для нескольких лиц срок ее был уменьшен до 20 лет с последующей ссылкой на поселение). Всем осужденным по II и III разрядам вечная каторга заменялась 20-летней с лишением чинов и дворянства и последующей ссылкой на поселение; по IV— 15-летняя каторга заменялась 12-летней с последующей ссылкой на поселение и т. д. (см.: Нечкина, Движение декабристов, т. 2, с. 407–408).
[50] Отец Пестеля... в деревне в великой скудости. — Речь идет о действительном статском советнике, члене Государственного совета, бывшем сибирском генерал-губернаторе Иване Борисовиче Пестеле (ум. 1845), отставленном от службы в 1822 г. и жившем в своей деревне Васильево (под Петербургом). И. И. Дмитриев писал о нем: "...человек умный и, вероятно, бескорыстный, но слишком честолюбивый, наклонный к раздражительности и самовластию, в короткое время пребывания своего в Сибири сделался грозою целого края, преследуя и предавая суду именитых граждан, откупщиков и гражданских чиновников. Он уничтожал самопроизвольно контракты честных людей с казною, ссылал без суда за Байкальское озеро; служащих в одной губернии отправлял за три тысячи верст в другую и отдавал под суд тамошней Уголовной палаты <...>, новый сибирский генерал-губернатор M. M. Сперанский получил повеление исследовать о всех злоупотреблениях сибирского начальства. Истина восторжествовала. Виновные преданы суду, а бывший генерал-губернатор отставлен вовсе от службы" (Дмитриев, с. 188–189).
[51] ...меньшого сына, брата повешенного, взял к себе во флигель-адъютанты. — Речь идет о Владимире Ивановиче Пестеле (ок. 1798–1865). На следствии некоторые из декабристов (Трубецкой, Фон-Визин, Матвей Муравьев-Апостол) показали, что он был членом Общества с 1816 г., «но давно отстал», другие (Оболенский и П. И. Пестель) утверждали, что он «о Тайном обществе не знал». «Комиссия оставила сие без внимания» (см.: Алфавит декабристов, с. 148). Ко времени восстания В. И. Пестель был полковником; 14 июля 1826 г. его произвели во флигель-адъютанты. К 1845 г. он был уже генерал-лейтенантом, к 1855 г. — сенатором, а через 10 лет — действительным тайным советником (см.: там же, с. 374–375).
[52] Кто был Рылеев: сын ли или родственник, бывшего при императрице Екатерине II петербургского губернатора или убитого в 1812 году генерала и на ком он был женат... — К. Ф. Рылеев был сыном Ф. А. Рылеева (ум. 1814), «бригадира екатерининского времени» (см.: Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1980, т. 2, с. 8), «служившего главноуправляющим имениями княгини В. В. Голицыной» (Алфавит декабристов, с. 391). В 1819 г. К. Ф. Рылеев женился на дочери воронежского помещика Наталии Михайловне Тевяшевой (ум. 1853).
[53] ...несколько человек детей, мал-мала меньше. — Сын Рылеевых Александр (род. 1823) умер младенцем в 1824 г.; кроме него в семье была еще дочь Анастасия (род. 1820).
[54] Вдова его от горя... тронулась в уме... отвергла милостивую заботливость государя... ни для детей. — По воспоминаниям Д. А. Кропотова, «вдова Рылеева <...> получила семь или шесть тысяч рублей вспомоществования...» (Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1980, т. 2, с. 22). По воспоминаниям другого мемуариста, известие о казни мужа она перенесла «твердо» (там же, с. 57). В 1833 г. она вышла замуж во второй раз.
[55] ...и двух его братьев... — Кроме С. И. Муравьева-Апостола по делу декабристов проходили его младший брат, прапорщик Ипполит (1806–1826), член Северного общества, участвовавший в восстании Черниговского полка; он был ранен и застрелился (см.: Алфавит декабристов, с. 131, 358), и его старший брат, отставной полковник Матвей (1793–1851), один из основателей Союза спасения и Союза благоденствия, член Южного общества; участвовал в восстании Черниговского полка. Был осужден по I разряду, но по конфирмации приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок был сокращен до 15).
[56] ...Михаила Никитича... женатого на Екатерине Федоровне... умер до двенадцатого года... молодых лет. — M. H. Муравьев умер в 1807 г.; его жене было в это время 36 лет (она умерла в 1848 г.). По делу декабристов проходили их сыновья Никита (1796–1843) и Александр (1802–1853). Первый, капитан, был членом Союза спасения и одним из основателей Союза благоденствия. Осужден по I разряду, но по конфирмации приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок сокращен сначала до 15, а затем до 10 лет). Александр, корнет-кавалергард, член Северного общества, был осужден по IV разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу на 12 лет (срок был сокращен до 8 лет; Алфавит декабристов, с. 132–133, 354, 357–358).
[57] ...женился на... дочери графа Григория Ивановича... — H. M. Муравьев женился в 1823 г. на А. Г. Чернышевой (ум. в 1832 г. в Петровском заводе).
[58] ...Захар Григорьевич... сослан в Сибирь. — Ротмистр кавалергардского полка граф З. Г. Чернышев (1796–1862) был членом Южного общества; осужден по VII разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу на 2 года (отправлен в Нерчинские рудники).
[59] ...двоюродный брат Муравьевых... сослан. — Речь идет о подполковнике Михаиле Сергеевиче Лунине (1787–1845). Его отец, Сергей Михайлович Лунин, был женат на Феодосии Никитичне Муравьевой. Лунин был членом Союза спасения, а затем Союза благоденствия и Северного и Южного обществ. Его арестовали в Варшаве и осудили по I разряду. По конфирмации он был приговорен в каторжную работу на 20 лет (срок сократили до 15 лет; подробнее см.: Алфавит декабристов, с. 346–347).
[60] ...от смертной казни ее племянника Чернышева... — См. выше, примеч. 58.
[61]...нянчиться со внукою на старости лет. — Речь идет о Екатерине Никитичне Муравьевой (1824–1870), воспитывавшейся Е. Ф. Муравьевой. Она страдала «ослаблением умственных сил» (см.: Алфавит декабристов, с. 358).
[62] ...князь Волконский... граф Чернышев... — Речь идет о генерал-майоре, бригадном командире 19-й пехотной дивизии князе Сергее Григорьевиче Волконском (1788–1865); штабс-капитане лейб-гвардейского Московского полка князе Дмитрии Александровиче Щепине-Ростовском (1798–1859); корнете лейб-гвардейского конного полка князе Александре Ивановиче Одоевском (1802–1839); двух князьях Оболенских: поручике лейб-гвардейского Финляндского полка Евгении Петровиче (1796–1865) и поручике лейб-гвардейского Павловского полка Константине Петровиче (1798–1865); полковнике, дежурном штаб-офицере 4-го пехотного полка князе Сергее Петровиче Трубецком (1790–1860); камер-юнкере князе Валерьяне Михайловиче Голицыне (1803–1859); подпоручике гвардейского Генерального штаба графе Петре Петровиче Коновницыне (1-м); поручике лейб-гвардейского Финляндского полка бароне Андрее Евгеньевиче Розене (1800–1884) и графе З. Г. Чернышеве (о нем см. выше).
[63] ...женатого на Кашкиной)... — П. Н. Оболенский был женат на Анне Евгеньевне Кашкиной вторым браком. «Их дом был на Новинском бульваре (теперь No 13 по ул. Чайковского; сохранился)» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 412).
[64] ...один из главных зачинщиков... сослан в Сибирь. — Е. П. Оболенский был членом Союза благоденствия и Северного общества. По аресте его доставили в Петропавловскую крепость «под строжайший арест, без всякого сообщения» (см.: Алфавит декабристов, с. 366). Он был осужден по I разряду и по конфирмации приговорен в каторжную работу навечно. Срок этот был сокращен до 20 лет. Оболенский был в оковах отправлен в Иркутск, затем поступил в Нерчинские рудники; на поселении жил сначала в Иркутской губернии, затем в Тобольской и в Ялутаровске.
[65] ...беда над Мировичем... под суд... — См. примеч. 24, 25 к Главе пятнадцатой.
[66] ...он... был уже генерал-губернатором в других губерниях... — Речь идет о Евгении Петровиче Кашкине (1737–1796). В начале 1780 г. он был назначен губернатором в Выборг; в этом же году получил назначение исправлять должность генерал-губернатора в пермском и тобольском краях, получивших статус губерний; в 1788 г. он был назначен наместником ярославским и вологодским и в 1790 г. произведен в генерал-аншефы с последующим назначением наместником тульским и калужским.
[67] ...Владимир Сергеевич... не миновал ссылки. — Прапорщик Московского пехотного полка В. С. Толстой (1806–1888) был членом Северного общества; осужден по VII разряду и по конфирмации приговорен к каторжным работам на 2 года (срок был сокращен до 1 года). По высочайшему повелению был отправлен прямо на поселение в Иркутскую губернию, а затем рядовым на Кавказ.
[68] ...Александр Вяземский... запутался в этом деле... — См. примеч. 31 к Главе пятнадцатой.
[69] ...князь Андрей... охраняя государя и наследника. — Сведений об этом факте не обнаружено.
[70] Во время турецкой кампании... был под Адрианополем... — Речь идет о русско-турецкой войне 1828–1829 гг. Победоносный штурм Адрианополя, предпринятый армией И. И. Дибича, происходил 7 августа 1829 г.
[71] Был у меня еще один родственник... просидел шесть месяцев в крепости... — Речь идет о титулярном советнике Павле Ивановиче Колошине (1799–1854), женатом с 1824 г. на графине Александре Григорьевне Салтыковой (1804–1871). Он был членом Союза благоденствия; доставлен в Петропавловскую крепость с предписанием «посадить под строгий арест, где удобно»; отставлен от службы коллежским асессором с запрещением въезда в столицы; поселился в своем имении во Владимирской губернии; в 1831 г. получил разрешение жить в Москве (под строгим секретным надзором), где и поселился в 1849 г. В сведениях о нем от 1843 г. сообщалось, что он уже был совершенно слеп (см.: Алфавит декабристов, с. 327).
[72] Старший его брат... вышел сух из воды... ревизовать губернии. — Коллежский советник Петр Иванович Колошин (1794–1849) был членом Союза благоденствия; с 1825 г. служил в Департаменте внешней торговли; в 1829 г. был назначен членом Департамента уделов; с 1832 г. стал вице-директором Комиссариатского департамента; с 1841 г. состоял по Военному министерству, был членом Совета министра государственных имуществ и умер в чине тайного советника.
[73] ...в Саровской пустыни... отец Серафим. — Старец-пустынножитель и затворник Серафим (в миру П. С. Мошнин; 1759–1833), иеромонах Саровской пустыни, куда он поступил еще послушником в 1778 г. (подробнее см.: Русский биографический словарь. Сабанеев—Смыслов. СПб., 1904, с. 343–344).
[74] ...два брата Волконских)... попал в беду и был сослан. — Генерал-майор князь Сергей Григорьевич Волконский (1788–1865) был членом Союза благоденствия и Южного общества; осужден по I разряду и по конфирмации приговорен на каторжную работу на 20 лет (срок сокращен до 15 лет). Отправлен в Нерчинские рудники, а затем переведен на поселение (Алфавит декабристов, с. 297–298).
[75] ...Анна Ивановна Анненкова (рожд. Якобий; ум. 1842) была вдовой отставного капитана лейб-гвардейского Преображенского полка, советника Нижегородской гражданской палаты А. Н. Анненкова и дочерью иркутского генерал-губернатора И. В. Якобия.
[76] ...одна француженка... или гувернантка... — Речь идет о П. Е. Анненковой (рожд. Гебль). В 1823 г., будучи простой модисткой, Полина Гебль приехала из Франции в Москву и поступила продавщицей в модный магазин. Член Южного общества Иван Александрович Анненков (1802–1878) женился на ней в Петровском заводе.
[77] От этого брака у Анненковой были две ли, три ли внучки, которые воспитывались у бабушки... — В семье Анненковой было шестеро детей. Из них 4 девочки: первенец семьи, дочь Аннушка, умерла на пятом году жизни; Александра (род. 1826); Ольга (род. 1830); Наталья (род. 1843).
[78] «Христос воскресе». — См. примеч. 30 к Главе восьмой.
[79] ...государь и государыня... — Николай I с супругой Александрой Федоровной (дочерью прусского короля Фридриха-Вильгельма III Шарлоттой).
[80] Императрица ехала с великим князем наследником... — Речь идет об Александре Федоровне и наследнике цесаревиче Александре Николаевиче (будущем императоре Александре II).
[81] ...брат императрицы прусский принц... — У Александры Федоровны было четыре брата — Фридрих-Вильгельм (с 1840 г. король прусский); Вильгельм (с 1861 г. король прусский), а также Карл и Альбрехт. О ком из них идет речь, неясно.
[82] ...августа 15, в Успеньев день... большой праздник и разговенье... — Успенский пост продолжается с 1 по 15 августа; 15-го празднуется окончание поста и происходит разговенье.
[83] ...вслед за Иваном Великим... — Речь идет о кремлевской колокольне.
[84] ...из того рода Стрешневых, из которых была вторая жена царя Михаила Федоровича.— Михаил Федорович Романов (1596–1645) первым браком был женат на Марии Владимировне Долгорукой (ум. 1625), вторым (с 1626 г.) на Евдокии Лукьяновне Стрешневой (ум. 1645). От этого брака родился будущий царь Алексей Михайлович.
[85] Портрет. — Об этой награде см. в примеч. 88 к Главе девятой.
[86] ...у главнокомандующего... — Речь идет о Д. В. Голицыне.
[87] ...в Останкине у Шереметева... — Речь идет о графе Дмитрии Николаевиче Шереметеве (1803–1871).
[88] ...к преподобному Сергию... — Т. е. в Троице-Сергиеву лавру (см. примеч. 22 к Главе первой и примеч. 3 к Главе седьмой).
Комментировать