Оглавление
Записки Вахо Антивируса
Хатуна
Всем привет! Я — Вахо по кличке Антивирус. Просматривая в Интернете чужие блоги, решил начать свой. Не знаю, как выйдет, но там разберёмся.
Где-то попалось мне изречение «Жизнь самого неинтересного человека по-своему интересна». Вот и будет случай это проверить.
Начну для приличия с биографии. 1970 года рождения, тбилисец, отец — грузин, мать русская, школа, институт — полный комплект, как у многих. 16 лет без официальной работы. Несколько лет перебиваюсь сантехникой компов: переустанавливаю винду, вставляю драйверы и антивирусы, чищу кейсы и т.д. Хожу из дома в дом по вызову и, стуча по клаве, наблюдаю жизнь разных типов на манер видеокамеры. Прикольные бывают штуки, скажу я вам.
Начать писать меня подтолкнула Хатуна, моя клиентка. Это потом мы с ней скентовались, а до того попал я к ней на общих основаниях, а значит, по объявлению. Мой мобильник принял вызов и через некоторое время я сбивал костяшки пальцев о её некрашеную дверь, т. к. звонка не наблюдалось. (Уже ясно, что клиенты мои — «труждающие и обременённые».)
Открыла мне дверь высокая приятная женщина. Рядом крутились две девочки: одна школьница, другая ещё меньше.
Шагнул я прямо в брошенный на полдороге ремонт, потом под Хатунин поток извинений оказался в единственной жилой комнате 3х5. Тут тебе и спальня, и кабинет, и столовая. В углу торчал старый комп с громоздким монитором. Напротив вся стенка увешана бумажными иконками. Перед ними горящая лампада. Я сразу смекнул: раз лампада, значит, состав церковный, а не просто свечки жгут на «чтобы повезло».
Начал я с компом разбираться. Слышу, как Хатуна шёпотом дочку в магазин посылает:
- Возьми на запись пирожные и кофе. Неудобно, он первый раз у нас в доме.
Через 10 минут около меня красовалась тройка эклеров. Что тут скажешь, уже ясно: хозяйка малость с приветом. Сейчас даже маляров на ремонте мало кто кормит — лишняя возня, а про таких, как я, и вовсе речи нет.
Возился я долго: машина — старьё, одно мученье.
Хатуна сочувственно вздыхала мне в затылок:
- Я понимаю, очень старый, но на новый никак не соберу…
Я молча клацал по кнопкам, злясь на весь свет и чувствуя, что застрял здесь надолго.
- …Нам этот компьютер Шеварднадзе подарил.
Я повернулся к ней всем корпусом:
- Сам лично?
- Представьте себе, — подтвердила Хатуна, — молюсь за него, как за благодетеля.
Я невежливо хмыкнул, просто не смог сдержаться. Вся Грузия при этом имени плюётся, а эта блаженная молится. Наверное, от нищеты крыша едет.
Хатуна безо всяких оскорблённых стоек продолжала:
- Всё, что нужно, само приходит. Мне очень нужен был компьютер для моих девочек. На репетиторов у меня денег нет, на книги тоже. Одно спасение — Интернет.
У моей старшей в школе была выставка её рисунков. Она и правда прекрасно рисует. В школу пришла какая-то светская комиссия во главе с Шеварднадзе. Посмотрели её рисунки и дали первое место с призом — компьютером.
- И всё у вас в жизни так ловко выходит? — подъязвил я.
Хатуна и на этот подкол не среагировала. Ответила без всякой напряги:
- Я же говорю: всё, что действительно надо… Я когда мужа похоронила и осталась одна с двумя дочками, думала, с ума сойду. Как видите, не сошла, даже наоборот. У меня много планов на будущее. Вот хочу в мэрии кредит взять и маленький магазинчик открыть.
- И чем торговать будете? — я пытался скрыть свою иронию, но голос выдавал. Нет, положительно эта женщина меня с ума сведёт. Ведь торговля — дело тонкое.
- Мамао («отче, духовный отец» (груз.). — М. С.) благословил сигареты и жвачки — самое ходовое. Другое здесь не пойдёт. На улице и так три магазина. Только сказал, чтоб молилась за каждого покупателя.
Я заткнулся. Представил себе, какая это морока — молиться за каждого. Я бы точно не потянул, без того нервы ниже нуля…
Короче, разговорились мы с ней о том о сём. Много чего она мне рассказала. Слушал я и балдел про себя. Нет, не про то, как получаешь нужное из разных рук, — такое со всяким бывает. Тут в другом фишка. Как ей удаётся такой настрой годами сохранять?
Ведь был и я когда-то человеком. Тоже мамао имел, на службы ходил. Сперва на крыльях летал, потом (даже сам не заметил, когда именно) потух и бросил всё это. А всё из-за осуждения. Да это дело прошлое…
По словам Хатуны вырисовывалась такая картина маслом.
В начале 90‑х годов она увлекалась политикой, бегала по митингам, искала своё место в национальной идее. Потом, как и все, мужественно переживала ледниковый период в Грузии. (Как такое забудешь, сам шишки в парке собирал — на дрова денег не было.) Поздно вышла замуж за своего свана. Хатуна и сама сванка, другого в мужьях и представить себе не могла (вот они, стереотипы, что с людьми делают).
Её Нукри оказался совершенно дремучим типом. Только и знал: сколько настоящий грузин в день литров вина должен выпить и сколько это будет в водочном эквиваленте. Да ещё пару подобных истин. В голодные 90‑е годы жили тем, что продавали барахло из дома. Работать Нукри не шёл и жену, разумеется, не пускал. Хатуне только оставалось втихую плакать у икон. Разводиться она не собиралась, ругаться с двухметровым амбалом тоже — себе дороже.
Вот с такого кислого старта началась её цепочка чудес, переросшая в уверенность, что каждая встреча неслучайна и всё необходимое само придёт. Таким же макаром сам собой в её жизни мамао Михаил нарисовался, а потом и нужные духовные книги, квартиранты на одну комнату (это всё уже после смерти мужа было) и т. д.
Меня поставь в такую ситуацию — муж из 17-го века, безденежье, — я бы до поножовщины дошёл, а Хатуна, извините за затёртое, духовно воскресла.
Расставались мы на такой ноте:
- Вахо, вы на свою жизнь повнимательней посмотрите — удивительные вещи увидите в себе самом и вокруг…
Свои 20 лари я не взял, хоть она мне и пыталась их всучить. Дело в том, что верующих я видел пачками, а Хатуна — эксклюзив.
Короче, решил после этого записывать, если что будет интересное…
Радость одна на всех
Кажется, это было так…
- Эй, Вахо, постой!
Я уже заходил в подъезд, но оглянулся на крик. Смотрю, у скамейки дядя Вася, сосед мой, маячит и рукой меня подзывает.
Я подошёл. Видок у него был ещё тот: рубашка непонятного цвета, седые волосы с одной стороны дыбом стоят, а с другой будто корова лизнула. Ну, и всё прочее соответственно. Как тётя Шура умерла — всё, покатился старик.
- Просьба у меня к тебе, — начал дядя Вася после обмена приветствиями. — Завтра Пасха. Покрась мне три яичка луком, чтоб коричневые были. Соседи у нас в корпусе почти все новые. Не хочу их дёргать. А ты свой, на моих глазах вырос, знаю, не откажешь.
- Зачем коричневые? — не понял я. — Что, война, что ли? Мама в хендро (корни растения, которые при варке дают красный цвет. — М.С.) красит. Выходят ярко-красные, как в рекламе.
Руки у старика затряслись от нервов. Паркинсон у него уже лет 10.
- Да ты не тарахти! «Рекла-ама», — передразнил он меня. — Я же тебе говорю русским языком: мне коричневые яйца надо. Для меня цвет — главное. Я Нино помянуть хочу.
«Ясно, — соображаю, — откуда ветер дует. Наверно, любовница его». Как моя мать говорит: голодной куме всё хлеб на уме. И я подмигнул ему, стараясь не выходить из рамок приличия:
- Что, дядь Вась, не терялись вы в своё время на женском фронте, а?
- Тьфу ты, — разозлился старик. — Я ему про Ивана, а он про болвана.
- Всё, всё, молчу, — я тормознул. — Будут вам коричневые яйца. Нет проблем, — и пошёл ва-банк: — А что за Нино, если не секрет?
Дядя Вася смягчился:
- Это ещё на фронте было. В 44‑м воевала моя часть на Украине. И вот как-то весной смотрю: наша связистка Нино три яичка в котелке в луковой шелухе варит. Удивился я. «Чего, — говорю, — ты тут делаешь?» «Сегодня Пасха, — отвечает, а сама вся сияет. — Вчера хотела покрасить, да не вышло».
Она тем временем выудила одно яичко, подала мне ещё горячее в тряпке и говорит: «Кристе ахсдга!» «Чего-чего?» — не понял я. Тогда я эти слова впервые услышал. Вот уж не думал не гадал, что после войны в Грузии осяду и буду слышать их каждый год.
А Нино мне со смехом переводит: «Христос воскрес!» «Тише, — струхнул я за неё. — Вот политрук покажет тебе, кто воскрес». Она лишь рукой махнула: «Пускай, — говорит, — слышит. Сегодня день такой!»
- Красивая была? — поинтересовался я.
Дядя Вася помедлил, пожевал губами, оценивая, потом выдал:
- Обыкновенная. Из себя невысокая, глаза задумчивые.
- Ну, а дальше что было? — поторопил я его, ожидая развития «лав стори».
Старик поднял на меня подслеповатые глаза в красных прожилках и глухо закончил:
- В тот день её немецкий снайпер застрелил.
Я закашлялся. Что называется, «не ждали».
Дядя Вася помолчал немного, потом сказал:
- Этой ночью видел её во сне, как тебя сейчас. Будто стоит передо мной и коричневое яйцо мне протягивает. И я ей точно такое же даю и слова ответные говорю: «Воистину воскресе!»
Он исподлобья глянул на меня и заключил совсем уж не вяжущимся:
- Умру я в этом году, Вахо, вот помяни моё слово. И так уж зажился.
- Да что вы, дядя Вася, — стал я его успокаивать. — Живите сто лет.
- Что я, ворона, что ли? — он только криво усмехнулся.
- Вы мир от фашизма спасли, — сказал я немного картинно. Более умного на тот момент в голову не пришло.
- Спас, ну да, конечно, — иронично отозвался дядя Вася. — Вон на днях Лаша, Нугзара сын, болтал что-то с пацанами по-английски во дворе. Я ему сказал: «Ты хоть знаешь, кто Вторую Мировую выиграл?» Он эти… проволоки из ушей вынул, сперва не понял. Потом лоб наморщил и говорит: «Американцы, кажется, а что?»
- Ну, каково, а? — дядя Вася хлопнул себя кулаком по колену. — Это чему ж их в школе учат, Вахо?
- Да нормально их учат, — говорю я. — Просто этот лоботряс и на уроках в наушниках сидит, понятия не имеет, что там учительница говорит. Что с них взять? Американское поколение. Дальше своего фейсбука мозги не работают.
Дядя Вася искоса поглядел на меня, глубоко, как конь на водопое, вздохнул и закруглил общение:
- В общем, нет у меня слов, нет слов! — и зашаркал к подъезду.
«Нет слов» — это потому что на нынешнее время у дяди Васи заслуженный большой зуб. По политическим убеждениям он слепо стоит за Путина (Медведева вообще не воспринимает). Причём руководствуется своей железной логикой: «На 9 мая Путин на Красной площади парад сделал, а Саакашвили что? 100 лари в зубы, которых нет, и чахлый венок на могилу солдата?»
А то, что на эту самую Красную площадь его, русского, без визы не пускают, — это вообще кровоточащая рана, но боль эту он носит в себе, не афиширует.
И вот смотрел я на эту сгорбленную удаляющуюся спину, и такое зло меня взяло, что просто слов нет.
Побежал я к себе наверх и сходу набил сообщение на личный сайт Саакашвили: «Миша, будь человеком, верни ветеранам льготы на свет и газ! История не простит!» И подписался полным ФИО.
Отправил и задумался: что этим изменишь? Да в принципе, ничего. Васе самому уже эти льготы до фени, он как лунатик ходит. Ему нечто другое нужно.
Но я должен был что-то сделать. Душа горела…
* * *
Сегодня бежал я по лестнице на вызов, Нугзар меня тормознул:
- Слыхал новость? Фронтовик-то наш, дядя Вася… всё, вошёл в историю.
И видя, как я туго соображаю, дополнил:
- Скончался сегодня утром.
Я чуть не поскользнулся на крутых лестницах, только и сказал:
- Царство Небесное.
И понёсся дальше. По дороге прикинул даты. Ровно 40 дней прошло, как ему связистка Нино знак подала.
Наверняка теперь дядя Вася в светлом месте, там, где визовый режим и льготы на коммуналку без надобности, а только одна постоянная радость. Потому что для всех «Христос воскресе».
Поездка в Бари
Пришёл я вчера домой, а мать мне, психуя, докладывает:
- Вампириха твоя из Италии приехала. Просила зайти.
Не любит она Бэлу — мою однокурсницу, просто на дух не переваривает. Вампирихой её прозвала за то, что она по часу со мной на телефоне висит — душу изливает.
Бэла — своя в доску типша, доброты в ней, как полноты, хоть отбавляй — 150 или 170 кг будет. И от того, и от другого она в вечном томлении. Лишний вес мобильность снижает, а доброта — все вокруг проехаться норовят. При таком раскладе причин для жалоб на жизнь бывает выше крыши. Бэла убеждённая атеистка — и в то же время постоянно требует от Господа Бога отчёта: почему, мол, этот мир так плохо устроен? Само собой, связь с Небом у неё не налажена и претензии всегда остаются без ответа. Вот потому и нервы у подруги моей ниже нуля и волны депрессии её захлёстывают. В такие моменты, а это бывает частенько, Бэла хватает телефон и звонит мне.
Помню, два года назад позвонила и давай на подругу Лину жаловаться, которая её «кинула на деньги» (долг не вернула) и с каким-то парнем в Италию укатила:
- И везёт же этой негодяйке! Как везёт! Такого мужика отхватила!
Мужики для Бэлы — больная тема. Сколько экспериментов было, а толку — ноль. Всё альфонсы попадаются.
Из трубки тем временем доносились хлюпающие звуки:
- Вахо‑о… Я тебя как брата прошу, найди мне кого-нибудь. Ты же в церковь ходишь, может, там какой-нибудь тип подвернётся.
Я мысленно перебрал «типов» и представил рядом Бэлу. Мозаика однозначно не складывалась.
- Там глухой номер. Во-первых, мужиков мало, да плюс все нормальные давно разобраны.
- Вахо, ну придумай что-нибудь, — гнула своё Бэла. — Когда там у вас общий сбор?
Я понял, что от неё так просто не отвяжешься, и сказал нехотя:
- Соборование в этот четверг. Будет куча народу.
Хлюпанье тут же прекратилось.
- А это что? — заинтересовалась Бэла.
- Прощаются невольные и забытые грехи, — бормотнул я скороговоркой.
- Подходит! — загорелась Бэла. — Иду!
- Ты ж неверующая, — говорю.
- Да иди ты! Очень даже верующая. Лишь бы толк был. Ты на себя посмотри. То ходишь в церковь, то сачкуешь.
Я молчал. Крыть было нечем.
- Лучше скажи, кто там из святых помогает замуж выйти хорошо.
- Вроде Николай Чудотворец, — сказал я первое, что пришло на ум.
- Я буду работать в этом направлении! — трубка чмокнула от восторга.
Тогда ни я, ни она не представляли, во что выльется это её «направление».
В церковь Бэла явилась без опоздания, вооружённая каким-то бедуинским покрывалом с верблюдами, и объявила мне вместо приветствия:
- Это чтоб бабки не цеплялись.
И сразу взяла быка за рога:
- Так. Где тут клиенты?
Народу уже собралось порядочно, в основном новые лица. Пустил кто-то слух, будто соборование для здоровья хорошо. Вот и повалил народ семьями, с грудными детьми. Благо платить обязаловки нет — сколько дашь.
Бэла оглядела критически поле деятельности:
- Да, негусто… — и сразу подвела безнадёжный итог: — На сто баб один прораб.
Но тут же наметила объект:
- Вахо, тот лысый справа — чем дышит?
- Оставь его, пьёт часто. Теперь тсс: уже Евангелие читают.
Бэла зажгла метровую канделябру и нацепила на свои обесцвеченные кудри полотно с верблюдами. Через пять минут из-под её маскировки донёсся шёпот:
- А тот, впереди, борода как у неандертальца?
- Его не тронь, — зашипел я углом рта. — В монахи готовится.
- Серьёзно, что ли? — и тут же «диагноз» поставила: — Мне с поехавшей крышей не надо.
Тут к ней поворачивается впереди стоящая Ольга и шамкает, грозно вращая глазами:
- У‑у, блудница вавилонская! Давай уматывай отсюда! Совсем стыд потеряли… Уже в церкви клеются…
Я от греха подальше спешно вывел Бэлу во двор. Знаю, она если разозлится — совсем без тормозов…
Какое-то время мы не общались. Потом Бэла первая позвонила. Восторг бил фонтаном из трубки:
- Вахо, поздравь меня, я к лютеранам втёрлась!
Я будто лимоном подавился.
- Зачем тебе это? Опять варианты ищешь?
- Ты совсем от жизни отстал! — Бэла прямо соловьём заливается. — Я гигантское дело пробила. Теперь мою дочку, если воскресную школу не пропускать, в Германию бесплатно пошлют. Я там ещё в дьякониссы пролезла.
- Куда?! — окосел я. Чего-чего, а такой прыти точно не ожидал.
- Уши прочисти! В дьякониссы. Обо мне в их церковном вестнике написали. Известная личность я теперь. Усёк, Вахо?
- А с дьяконисс ты что будешь иметь?
- Всё просчитано, Вахунхула. Для особо почётных прихожан у них богадельня имеется и пайки дают приличные. Я уже всё продумала. Дочку в Германию пошлю задарма, за это время она как раз немецкий подучит в этой воскресной школе. Она замуж выскочит. А у меня, на худой конец, будет там своя тёплая гавань на старости лет в их богадельне. Так, на всякий случай. Ну что? Всё гениальное просто! — торжествующе заключила Бэла свой бизнес-план с лютеранским уклоном. А потом ещё и подвела неожиданный итог: — Это мне Николай Чудотворец помогает.
Я невольно возмутился:
- Тебе? Николай Чудотворец?! Ну, знаешь, всему есть свой предел.
На том конце последовал взрыв возмущения:
- Уж не вы ли, ортодоксы, везде свои рамки устанавливаете?..
(«Ого, уже лютеране потрудились», — отметил я про себя.)
- Ишь, оборзели вконец, — понесла Бэла в своём обычном тоне, — уже на святых монополию объявили. Кто болтал, что ему даже мусульмане молятся и всё, что надо, он исполняет? А я что, рыжая, что ли?
Я стал в тупик и заткнулся. Бэла тоже слегка поутихла:
- Цель у меня, понимаешь, Вахо. Из долбанного Тбилиси вырваться. А то совсем я здесь загнила… — в её голосе послышались лирические нотки. — Опять же, мечта у меня. Жить в Германии или Италии, иметь свою ферму с розовым забором и свинюшек разводить. Свои цветы сажать…
- Заведи всё это здесь. Подумаешь, мечта.
- О, что ты понимаешь. То Европа, а это Грузия. Одно слово чего стоит. В лом мне всё здесь, понял? Потому и прусь я к этим лютеранам каждое воскресение в 9 утра, как на работу, и уукаю.
- Чего делаешь?
- Уукаю. Там поют какие-то гимны, а я подвываю — фон создаю. Там активность надо проявлять, а то попрут.
В общем, поговорили мы так, распрощались. Через некоторое время произошло нечто такое, что и я в заступничество святителя поверил.
- Вахо, ты там стоишь? — звонит Бэла через неделю. — Ты сядь, сядь. А то рухнешь.
Я сел, так как понял, что предстоит длинный пересказ последних новостей.
- Мне Линка из Италии звонила, — выпалила Бэла и замолчала, наслаждаясь эффектом.
- Чё хотела?
- Извинялась и в трубку ревела. Чуть, говорит, в Италии в ящик не сыграла. И от страха Богу клятву дала, что мне деньги вернёт. Потому и звонила.
- Ну, тогда с тебя бутылка, — говорю.
- Это ещё что! — Бэла приберегла основой шок напоследок. — Она ведь знает мою головную боль. Обещала мне там жениха найти. «На наших баб там большой спрос», — говорит. Ну, как, Вахо, не зря я свечки ставлю?
- И правда найдёт? — не поверил я таким совпадениям.
- Сердцем чувствую, найдёт! — Бэла дышала в трубку, как лошадь на финишной прямой. — Я ей уже и свою фотку на фоне соседской крутой мебели выслала, чтоб марку поднять…
Через месяц Бэла позвала меня «на шампанское» и гордо выложила на стол итальянскую визу от какого-то пенсионера Джованни.
- А где живёт твой суженый? — поинтересовался я, листая формуляр.
- На «Б» городишко какой-то, — безразлично дёрнула могучим плечом Бэла. — Да мне плевать. Тут главное, он деньги на дорогу уже выслал.
Тем временем я нашёл точный адрес и не поверил глазам. Там значилось: Бари.
- Э‑э, ты что замер? — встревожилась без пяти минут невеста. — Жуткая дыра, да?
- Там рака с мощами святого Николая.
Бэла восприняла это как само собой разумеющееся.
- Ну как, утёрся, монополист православный?
Я напрягал своё серое вещество, пытаясь осознать такие фантастические совпадения. Потом спохватился:
- Марику ты куда денешь?
(Марика — это Бэлина дочка-двенадцатилетка.)
- Всё схвачено, Вахо! Её Гоча везёт в Хони, к своей третьей жене.
(А Гоча — это Бэлин четвёртый гражданский муж.)
- А ему эта обуза зачем?
- Я ему отцовский парашют обещала. Лет двадцать назад отец его из аэропорта потихоньку вынес. В подвале у меня гнил.
Я взвыл от таких переключений:
- Зачем ему, шофёру, дохлый парашют?
- Да ни к чему. Для понта. Я ему сказала: «Ни у кого в Грузии личного парашюта нет, даже у президента, а у тебя будет». Вот он и клюнул. Обещал: «За Марикой как за царицей Тамарой будут смотреть».
Весть о том, что Бэла с Плеханова-94 едет в Бари, быстро облетела общих знакомых и соседей. Было удивление с нескрываемой завистью:
- На ней печати негде ставить, а такое счастье. Тут люди как монахи живут и во Мцхета лишний раз не могут съездить — денег нет, а этой (нелестный отзыв) всё как на заказ! — ораторствовала Бэлина заклятая врагиня Этери во дворе.
Свечей ей нанесли — кучу. И у всех одна просьба:
- Зажги там Николаю Чудотворцу за нас!
Короче говоря, Бэла за месяц вызубрила от корки до корки итальянский разговорник и отбыла в Италию устраивать свою личную жизнь.
* * *
Вот такая была предыстория.
Узнав, что моя боевая подруга уже на родине предков, я бросил все дела и помчался к ней.
Бэла встретила меня в своей крошечной балконной кухне. На подоконнике по ту сторону окна виднелся её «огород» в старых кастрюлях — лук, укроп и жёлтая роза.
Покорительница Италии явно сбросила 20 кило.
- Вау, ты классно выглядишь, — успел я вставить, пока на меня сыпался град поцелуев вперемежку со слезами. — Когда свадьба?
Я тут же был отпихнут из объятий на колченогую табуретку и услышал:
- Не будет никакой свадьбы. Я вернулась домой, Вахо. Понимаешь? Домой! Хочешь верь, хочешь нет, я когда из аэропорта нашего вышла, бухнулась на колени и наш заплёванный асфальт поцеловала.
- Неужели тебе там было так отвратно?
- Как тебе сказать, — Бэла задумалась, пытаясь поточнее сформулировать свои мысли. — Джованни ничего мужик. Конечно, и хуже бывает. И понравилась я ему, и замуж меня звал. Официально, всё честь по чести. Я там изощрялась, грузинскую кухню ему готовила. Сациви, чахохбили, хачапури аджарские пекла. Он чуть тарелку следом не съедал. Короче, всё тип-топ. Сам, правда, жмот редкий. Меня кактусами кормил, на постном масле поджаренными. К спагетти, говорит, очень подходит. А сам бекон наворачивал. Но не в этом дело. После Гочи-афериста меня вообще ничем не удивишь. Смогла бы я и с Джованни поладить.
- Что, итальянцы не понравились?
- Не, — вздохнула Бэла, — макаронники вроде наших грузин. Такие же шумные и шикануть любят. На всю Италию только Джованни экстражмот. Его же братья мне кучу подарков надарили. Нормально всё. Пожила я там и поняла: хоть и хорошо там у них, а не моё это. Не буду я там счастлива. Кстати, была я у Николая Чудотворца, поклонилась ему. Свечки ваши в той церкви оставила. У католиков их перед иконами не жгут — наверное, пожарная безопасность или ещё чего. Не принято, короче. Постояла я там у мощей и сама себе говорю: «Неужели святой Николай сюда меня привёл, чтоб я поняла, где моё счастье?»
- И где же оно, Бэл? Колись!
- Вот оно, — она повела рукой на маленький дворик за окном с бельём на верёвках и краном 19-го века, по бокам заросшим мхом.
- Всё, что мне в жизни надо, — это дочь Марика, мой садик с луком, пыльный воздух Тбилиси, Мтацминда с телебашней, мои друзья и, конечно, ты, Вахо!
Что говорить, тут и меня прошибло:
- Бэл, я всегда знал, что у тебя золотое сердце.
- Да иди ты! — она пихнула меня округлым локтем в бок и, отвернувшись, заплакала от избытка чувств…
г. Тбилиси, 2011–2012 гг.
Обыкновенная история
Вызвал меня на днях новый клиент, назвался Отаром. В назначенное время я сидел возле его компа и выяснял причину зависаний — то ли вирус в системе засел, то ли просто программный сбой. Вообще-то я в городе известен как спец по антивирусной защите, почему и прозвище заслужил — Антивирус. Чаще всего причины зависаний у клиентов оказываются самые банальные… Вот вожусь я с компьютером и по ходу дела кошусь по сторонам: куда на сей раз меня занесло?
Комнатка 2 на 5 метров. Мебели минимум, 60‑х годов. Прямо над моей головой висит полка с книгами. Пригляделся — все, как на подбор, духовного содержания. Причём на корешке шрифт церковнославянский. Над полкой вполне логично прикреплена небольшая икона. А на противоположной стене — бумажный плакатик антитабачной рекламы. В круге перечёркнутая сигарета и надпись для особо тупых: “No smoking“. Видно, этот Отари не шутит. Симбиоз салона «Боинга» и кельи меня заинтересовал. И стал я между делом задавать всякие вопросы вокруг да около, как, мол, ты дошёл до жизни такой.
Отари сперва мялся, отвечал односложно. Потом всё же разговорился, начав так:
- Обыкновенная история… Моя семья пришла в храм после 9 апреля 1989 года, когда спецназ разогнал демонстрантов перед Домом правительства. Мне тогда было 15 лет, крутился среди взрослых и чуть сапёрной лопаткой по спине не получил. Спецназовец за мной гнался, я взмолился: «Господи, спаси!» — и он отстал. На другой день мы всей семьёй отправились в Сиони. Отец рассказал священнику о моём спасении и поинтересовался, как нам поблагодарить Господа: «Резать барана или кого побольше?»
- Отец кто по специальности? — встрял я.
- Экономист. Но образование тут ни при чём. Просто когда человек сталкивается с чем-то необъяснимым, то обращается к народным поверьям.
- И священник как ответил?
- Что не надо никого резать. «Жертва Богу дух сокрушен. Лучшая благодарность, — сказал он, — если все начнёте жить церковной жизнью». И мы стали ходить всей семьёй на службы, читать, вникать. Родители вскоре повенчались. Так сказать, восполнили пробел. А я в церкви познакомился с ребятами, моими ровесниками. Они тоже, как и я, стихийно пришли к вере после 9 апреля. Вначале из чувства протеста против коммунистов. Потом втянулись и обнаружили, что именно этого не хватало в прежней жизни. Как видишь, ничего интересного…
Отари посмотрел на меня, желая поставить точку, но я кивнул на заинтриговавшую меня полку:
- А где такие антикварные книги достал?
- Из Москвы в своё время привёз.
Я ещё раз скользнул взглядом по его боинговой келье. Особо не развернёшься. И для одного тесновато. Думаю так про себя, но что на уме, то и на языке:
- Жениться не собираешься?
- У меня уже есть сын, — последовал равнодушный ответ.
- Развод, значит? — уточняю.
- Это значит искушение, — мне в тон ответил Отари, потирая идеально выбритый подбородок. Как я заметил, мой собеседник — вообще весь из себя аккуратист, спортивного телосложения. Приятное исключение при общей расхлябанности.
- Тоже «обыкновенная история»? — поддел я его, настраиваясь на лав стори. И тут же стал раскручивать: — Ото, по-братски, это была безумная любовь, да?
Тяжёлый вздох.
- Я уже сказал, что… Ладно. Вот я тебе говорил про ребят, с кем в церкви познакомился. Зовут их Дато и Вано. Мы вместе ездили по святым местам, обсуждали книги, которые удавалось достать. Исповедовались у одного и того же священника. Потом возникла у нас идея принять монашество. Но не где-нибудь в Грузии, а на самом Афоне. Здесь, как мы считали, везде очень мягкий устав. Ни много ни мало хотели мы «возродить» Иверский монастырь, который, если ты помнишь, много веков был грузинским. Потом наших оттуда греки вытеснили…
Видя мою не очень понимающую физиономию, Ото стал подробно излагать, как основал Иверон в 981 году Торнике Эристави, о том, как в библиотеке монастыря до сих пор хранится его кольчуга.
Перечисление исторических дат нагоняло скуку, и я вернул его к лав стори:
- Ты про девчонку свою расскажи.
- Я и говорю всё по порядку. Пошли мы с идеей монашества к мамао. Наивные такие были, — Ото усмехнулся своим мыслям. — Думали, он обрадуется и сразу нас к Патриарху поведёт. Он нас выслушал и говорит: «Ребята, лучше женитесь и живите, как все. Хорошую семью создать не менее трудно, чем быть монахом. Для меня Иверон тоже больной вопрос, но это целое международное дело». Ушли мы от него разочарованные. У нас душа горит, а он: «Будьте как все». Решили мы от своей идеи не отступать, а пожить какое-то время во Мцхетском монастыре. Сделать себе генеральную репетицию. Обговорили время. А я незадолго до того познакомился с Натией. Стали встречаться. Короче, меня понесло. Ребятам я сказал, что пока не еду, езжайте без меня, и даже не звонил им больше. Месяц был как в тумане. Очнулся, когда она мне объявила: «Я беременна».
Пошёл я к Вано посоветоваться, а заодно и узнать, что у них нового. Начал рассказывать своё, смотрю — у него глаза округляются. «Вот так фокус, — говорит он. — Знаешь, у меня один в один как у тебя. Я тоже тогда до монастыря не доехал, девчонку подцепил. Сейчас встречаемся. Надо мне с ней срочно порвать, пока она мне такой же сюрприз не устроила!»
Позвонили мы Дато, чтоб вызвать его на совет. Он пришёл, послушал наши новости и поставил диагноз: «Это типичное искушение, чтоб отвести нас от задуманного. Я читал, такое бывает. А со мной по-другому вышло». И рассказал он свои приключения: «Приехал, значит, я в монастырь. Очень хорошо меня приняли, но в первую же ночь на меня такой страх напал, что я бежал оттуда в чём был».
Дато стал нам цитировать святых отцов, объясняя причины нашего падения. Недаром он среди нас самый умный. А у меня голова пухнет: что мне делать? Идти к духовнику за советом? И так ясно, что скажет: «Женись».
Этот вариант я сразу отмёл. Она ещё до меня была не девушка, через полгорода прошла. Как такую в дом привести? Все в меня пальцем будут тыкать: «После меня взял!» Ребята мне от души сочувствовали, но ничего толкового придумать не смогли.
А время идёт. Натия на меня давит: «Мне деньги на аборт нужны. Давай шевелись. Достань где хочешь». Еле-еле отговорил её от этого. Поклялся: «Жениться на тебе не могу, а помогать буду».
Сказать сказал, но я‑то без копейки. Учился тогда на платном юридическом. Само собой, отец оплачивал. Пришлось ему объявить, что скоро дедушкой станет. Дома жуткий скандал был. Отец орал, что я идиот, что испортил себе жизнь. Потом, немного остыв, предложил через знакомых врачей устроить искусственные роды или что-нибудь такое подобное. Я упёрся: «Своего ребёнка не убью».
Пока я разбирался со своим делом, узнал, что у Вано похожая история. Он решил жениться (у его девчонки хоть репутация была нормальная, но всё-таки не та партия, чтобы родители одобрили), а потом поймать момент и развестись.
- И чем всё кончилось? — поторопил я рассказчика.
- Отец скрипя зубами оплатил роды. Всё-таки его первый внук. Дальше известный конвейер: памперсы, детское питание. Отец опять отдувался. Так и живём: она у себя, я у себя. Сын ко мне по воскресеньям приходит. Сейчас я работаю. 200 лари — не деньги. Часть идёт на ребёнка. Школа — это бездонная бочка. Куда мне жениться? — тоскливо подвёл итог Ото. Потом попытался улыбнуться: — Так что зря ты на книги глаз положил. Мама с них просто пыль стирает…
Пока я мысленно проводил аналогии между собой и моим клиентом, Ото встрепенулся и опять вернулся к своей больной теме:
- Знаешь, я сейчас думаю: хорошо, что тогда не доехал до монастыря… — и осёкся.
Я понял его без слов. Моя правдолюбивая мать высказалась бы в этом случае примерно так: «И оттуда загремел бы под фанфары…»
Свой - чужой - свой
Отари у меня долго не шёл из головы. И положительный, и серьёзный, и верующий, а надо же — на менталитете споткнулся.
Вот думаю: «И чего люди глупят, пытаются себя, свою жизнь обмануть?» На днях в журнале «Тбилиселеби» за 2012 год прочитал письмо 60-летнего читателя по имени Лексо. Ну прям продолжение истории Отари! Вот оно:
«Иногда хорошо быть обманутым… Полюбил я одну женщину — из тех, о которых говорят “с большим прошлым”. Все мои родственники во главе с братом восприняли её в штыки. Все уши мне прожужжали: рассказывали, когда и с кем она в городе была, и стыдили, что у меня нет мужского самолюбия, раз я её привёл. Поругался я с ними: меня не интересовали её прошлые грехи (тем более что и я сам не белокрылый ангел). А в настоящем мне с ней было очень хорошо. Так она за мной ухаживала, что о большем и мечтать невозможно.
Пожили мы так три года с небольшим, ребёнка не заимели. Лия стала меня обрабатывать: “Я родить уже не смогу. Давай усыновим кого-нибудь. Что за дом без детей”.
Я, поколебавшись, согласился. Впереди маячила никому не нужная старость. Лия сама пошла в детдом, оформила все необходимые документы и потом показала мне выбранного мальчика пяти лет по имени Гио.
Мальчик оказался очень сообразительным и лёгким в общении. Скоро выяснилось, что у него прекрасный голос. Одним словом, я его полюбил как родного сына. Лия тоже очень музыкальная, и когда они вдвоём с Гио пели народные песни — это было получше любого концерта.
Потом Гио стал спрашивать: “Если я ваш сын, почему я был в детском доме?” Я говорил ему, что мы на какое-то время выехали из Грузии, а его временно оставили там. Но малыш твердил: “Я хорошо помню, как меня мама туда привела”, — и показывал пальчиком на Лию.
Чем больше рос Гиоргий, тем больше походил на Лию и мимикой, и лицом, и манерой разговора. Я стал задумываться. А может, он и правда её сын? Потом сказал жене о своих догадках. Услышав это, она окаменела, потом заплакала и призналась, что все эти годы обманывала меня. “У меня в жизни был очень тяжёлый период, — сказала она, — и потому я оставила ребёнка в детдоме. Если бы ты тогда не согласился его усыновить, я бы развелась с тобой и всё равно бы взяла моего сына к себе”.
Несколько месяцев я переваривал эту новость. Многие на моём месте выгнали бы такую жену из дома за аферу. Потом мне очень понравилось, что материнство для неё важнее было личного счастья и положения в обществе. И я откинул свои амбиции в сторону. Ведь я счастливый человек. У меня красавица жена и любящий сын.
Впоследствии проявился у Гио такой талант, что его без экзаменов приняли в консерваторию. Сейчас он ездит по всему миру с концертами, а я горжусь своим сыном».
Простое решение
Потерпи, уступи и прости -
Так святые отцы нас учили,
Чтоб на жизненно верном пути
Злые силы с дороги не сбили…
Потерпи. Уступи и прости -
И тебе всё простят и уступят.
И на жизненно важном пути
Доброта обоюдно проступит.
(Н. Заболоцкий)
Воздаяние за прощение обид
превосходит воздаяние всякой иной добродетели.
В прихожей хлопнула дверь, и через минуту на кухню к Медее влетела запыхавшаяся дочка-семиклассница Нинчо.
- Ма, мне Эка сегодня математику дала списать!
- Слава Богу! — только и смогла сказать её мать, оседая на стул.
Эти простые для непосвящённого человека слова означали для Медеи одно: долгая война и в самом деле закончилась…
* * *
Почему жизнь одним преподносит корзину наливных яблочек, а другим — только жалкий огрызок, из которого ещё и выглядывает червяк, нагло показывая язык горе-хозяину?
Такие мысли всякий раз приходили в голову Медее Тогонидзе, когда она наблюдала со своего балкона выход в свет своей соседки по корпусу Кетино.
Каждое утро повторялось одно и то же. Кетино (неизменно в хорошей форме) выходила со своими тремя детьми и неторопливо садилась в новенькую «Мазду». И весь процесс посадки в машину совершался без суеты и бестолковости, как обычно бывает при публичном выходе с разнокалиберными «цветами жизни». Дальше Кока, её муж, плавно трогал иномарку с места и вёз семейство по одному и тому же маршруту: дочек в школу, сына в детский сад, а жену — к ней в клинику.
Хоть Медея эхоскопист не хуже Кетино, а второй год прочно сидит дома. Работу по специальности найти — одна головоломка, да и здоровье уже не то: доконали её женские болячки.
И вот ведь какое этой Кетино везение со всех сторон! Сколько хочешь таких профессионально состоявшихся, но либо на личном фронте проблемы, либо дети-«подарки» кровь пьют.
У Кетино и здесь всё на пять с плюсом.
Старшая дочка Эка, круглая отличница, через годик-другой компьютер из рук мэра получит за свою показательность по всем статьям. Она с Нинчо за одной партой сидит. Сравнение, прямо сказать, сразу в глаза бьёт. Таких антиподов ещё поискать надо.
Уж что только Медея не делала: и репетиторов дочке нанимала, и сама с ней уроки учила (не зря же в своё время была золотой медалисткой), а толку — ноль десятых. Всё равно её принцесса из троек не вылазит. Да ещё и язык отсюда до послезавтра. Учителя жалуются.
- Второй такой наглой во всей школе не найти!
Соседи, конечно, по-своему сочувствие выражают:
- Генетика — страшная вещь. Не знаешь, где себя покажет. Уж лучше бы ты в своё время собаку завела вместо этой цанцарки[1]!
Кому оно нужно, такое сочувствие?
О том, что Медея взяла Нинчо из детского дома, когда той было пять лет, знали все. Такое не спрячешь.
Нинчо и сама помнила, как её дважды пытались усыновлять, а потом возвращали назад. Три разные мамы за первые пять лет жизни — этого так просто из памяти не выкинешь. Вот Медея и делала скидки, на многое закрывала глаза.
Похоронив отца и оставшись совсем одна, Медея долго взвешивала все «за» и «против», потом решила рискнуть.
Первые три года их совместного жития были сплошной беготнёй по врачам, начиная от терапевта и кончая психологом, на фоне взаимной притирки. Потом всё как-то более или менее утряслось, но возникла новая проблема — его величество переходный возраст.
Прошлый год (Нинчо кое-как дотащилась до шестого класса) был совершенно жутким.
Во-первых, состояние Медеи резко ухудшилось, пришлось бросить работу и кое-как жить на деньги квартирантов. Во-вторых, Нинчо перегрызлась со всеми девчонками в классе. А те объявили ей эмбарго, то есть по-простому бойкот, но политизированным девицам это слово «больше поправляло».
И… пошло-поехало. Что ни день, то новые сводки с «линии фронта». То Нинчо раскокала Экин мобильник и устроила драку, то девчачья коалиция рассовала всем мальчишкам какие-то записки. Нинчо пришла тогда домой вся в слезах и вырезала ножом на кухонном столе размашистое «I hate school!!!»[2].
Пыталась Медея «влиять», но выходило только хуже. Нинчо запиралась у себя в комнате и делала всякие глупости.
Медея с ума сходила — не знала, как подступиться к этому «айсбергу». Пыталась даже искать концы через Кетино — вызвала её к себе на разговор.
Кетино — врединой её никак не назовёшь — пришла и, оглядевшись, тут же приступила к делу.
- Не обижайся, Медико, — начала она с прелюдии, — как сестре тебе говорю. Все твои проблемы — и со здоровьем, и с ребёнком — из-за того, что не ведёшь церковный образ жизни. Это тебя Господь призывает через скорби к Себе, а ты ослом упираешься, не идёшь…
И так далее в том же нравоучительном духе.
Медея слушала не перебивая. Теория её соседки выглядела вполне логично. Особенно грели сердце преимущества церковного воспитания детей.
Решили начать с главного.
- Приходите завтра на вечернюю службу на исповедь, — Кетино со знанием дела намечала план поэтапного воцерковления. — Я вам очередь займу. Послезавтра утром причаститесь и начнёте новую жизнь. Скоро пост. Про меню я тебе отдельно объясню. Насчёт болячек твоих тоже не переживай. Завтра же я тебе литровую банку постного масла с могилы мамао Габриэла принесу. У меня целых три. Всё как рукой снимет…
Медея сдержанно запротестовала:
- Кети, генацвале, я как-то не верю в эти исцеления от масла. Если бы было всё так просто. Я, в конце концов, медик…
- А я кто, уборщица, что ли? — тут же отпарировала Кетино, продолжая с не меньшим оптимизмом. — Ты, главное, веруй, и всё. Вот я тебе одну историю расскажу…
Медее очень хотелось лечь. Аудиенция явно затянулась, а Кетино и не думала уходить, горя просветительским огнём. Тут, к счастью, в дверь ввалилась Нинчо. (Один вид её кого угодно с ума сведёт. До неприличия рваные джинсы, на руках несколько безвкусных резиновых браслетов. Один клок волос зелёнкой вымазан. Это она всё готами какими-то бредит.) Еле поздоровавшись, она тут же нырнула в холодильник. Потом с шумом бабахнула дверью:
- Ма, а где нормальная еда?
Кетино вздохнула и заторопилась к выходу.
Чего Медее стоило уговорить Нинчо сходить на исповедь — один этот подвиг стоил бы педагогического трактата!
В итоге дошли. Но червяк из яблочного огрызка и тут своё «я» показал.
Очередь была приличная. Медея сидела на скамейке, а Нинчо переминалась с ноги на ногу на занятой позиции, всем своим видом демонстрируя: «Как вы меня достали!»
Наконец-то их очередь почти подошла. Вдруг женщина впереди них, стоя возле священника, заохала-запричитала:
- Ой, что я наделала, страшный грех совершила! Бельё в воскресенье повесила!
Нинчо фыркнула и заржала на всю церковь. (Сколько ей Медея выговаривала не смеяться так, чтоб люди на улице оборачивались, — и вот опять то же самое!)
Священник цыкнул на неё, грозно сдвинув брови:
- Выйди отсюда. Ты к исповеди не готова.
Нинчо накрутила зелёную прядь на указательный палец, одарила мамао красноречивым взглядом и гордо направилась к выходу.
Медея пошла за ней, спинным мозгом чувствуя осуждающие взгляды прихожан…
В общем, идею воцерковления пришлось отложить в очень долгий ящик.
Жизнь вяло текла дальше, не принося ничего обнадёживающего.
И вдруг само собой выплыло основание злополучного «айсберга».
Пошла как-то Медея мусор выбрасывать и столкнулась с 4‑летней соседкой. Та лениво сосала чупа-чупс, потом ни с того ни с сего брякнула:
- Тётя Медико, ты когда умрёшь, Нинчо в какой бункер выбросят? В тот или в этот?
Медея чуть не села вместе с кульком прямо на асфальт:
- Что ты такое говоришь, Кесо?
Кесо лизнула шарик на палочке и уточнила:
- Это не я, это все так говорят.
Медея, придя в себя от шока, провела целое расследование, и всё стало на свои места.
В тот исторический день, когда Эке подарили навороченный мобильник, Нинчо без реверансов схватила его посмотреть и тут же швырнула на пол. Эка, разозлившись, выкрикнула самое больное:
- Подожди, скоро твоя Медико умрёт и ты снова угодишь в мусор, откуда тебя и взяли.
Нинчо полезла в драку. А дальше, как пишут в газетах, пошла «эскалация напряжённости». К конфликту подключились все девчонки, и получился ремейк фильма «Чучело» в грузинском стиле.
Беднягу буквально затравили.
Выясняя подробности, Медея просто не могла понять, откуда у ребят из благополучных семей столько злости. Тогда, в 80‑е годы, посмотрев нашумевший фильм Быкова, она приписала это русскому менталитету. А теперь, через столько лет, поняла, что ошибалась. Все мы — братья по разуму, а точнее, по неразумию, независимо от места под солнцем.
Нинчо всё это время держалась геройски, ничего не говоря дома.
Выяснение подводных контуров конфликта ничего не изменило в донельзя напряжённой ситуации в классе.
В тот памятный день Нинчо заявилась из школы в совершенно диком виде. Швырнула рюкзак на пол и заявила:
- Всё! Я больше в школу не пойду!
И, не дав матери опомниться, хлопнула входной дверью. Потом юркнула в лифт и через пять минут исчезла со двора.
Медея лихорадочно соображала: «Что делать? Звонить в патруль? И что сказать? Пять минут назад дочка убежала из дома в неизвестном направлении. И слушать не станут. Звонить одноклассникам? Допустим, выяснится: 41‑й по счёту конфликт. Опять тупик…
И куда побежала эта несносная девчонка? К Куре топиться или бить кому-то морду?»
Медея упала на диван и разрыдалась:
- Господи, за что мне всё это? Я больше не могу! Хоть бы эта идиотка с собой что-нибудь не сделала!
Выплакавшись, она нашла Соломоново решение: ждать вечера, а потом звонить в патруль…
К вечеру дверь тихо открылась и появилась Нинчо. Вид у неё был намного осмысленней, чем днём.
Она как ни в чём не бывало начала инспектировать холодильник:
- Ма, что у нас поесть?
- Где ты была? — безучастно спросила Медея.
- В церкви.
- Издеваешься, да?
Нинчо перестала греметь крышками и вдруг сказала:
- Знаешь, ма, я поняла: их надо простить.
- Кого «их»? — как робот, повторила Медея.
- Эку и весь состав.
Медея напряжённо вглядывалась в лицо дочери, ожидая, что она сейчас опять засмеётся своим хамским смехом.
Нинчо залезла с ногами на стул (сто раз ей говорилось, что это неприлично и вредно для кровообращения — никакой реакции).
Медея робко спросила, почему-то понизив голос до шёпота:
- Тебе там, в церкви, видение было?
Новоиспечённая верующая фыркнула в своём обычном стиле:
- Ма, и ты тоже, как Экина мать, — пискляво передразнила соседку: — Видение, знак свыше… В вашем возрасте это что, климакс такой?
- Нино, думай, что говоришь.
- О’кей, ма, не обижайся. Это я так, на нервах.
Медея покачала головой: «Нервы у неё, надо ж понимать».
- Я, короче, зашла туда… м‑м-м, не знаю зачем, — Нинчо явно не хотелось раскрывать все карты. — Там место было у Распятия. Я сидела и думала о себе, обо всём, что было.
- И дальше?
- И ничего дальше, — резко закруглилась Нинчо. — Я просто поняла, что их надо простить. Иначе так дальше жить нельзя… — и, желая замять щекотливую тему, капризно надулась: — Я не поняла, ма, ты сегодня ничего не готовила?
Говорить, что Медея уже не надеялась видеть её в живых, было крайне непедагогично.
- Мне плохо было, — и Медея направилась в спальню.
Нинчо подошла к ней сзади, обняла и потёрлась щекой:
- Ма, не бери в голову…
* * *
С того дня в классе пошло потепление.
И сегодня, услышав про списанную контрольную, Медея окончательно уверилась: наконец-то мир.
Для кого-то пустяк, а для Медеи тогда произошло что-то из ряда вон выходящее. Потому и подумала о самом сокровенном: «Господи, дотянуть бы ещё шесть лет, до её совершеннолетия».
Заикаться о большем было бы нарушением биологических законов. Медик не может обмануть себя. Необратимый процесс в её организме набирает обороты. Но иногда время может растягиваться.
г. Тбилиси, ноябрь — декабрь 2012
Робик приехал!
- Робик приехал! — вопила в трубку Бела вне себя от радости.
Робик Б. — это наш однокурсник. 20 лет назад он уехал в Европу. В настоящее время живет в Германии. За эти годы пробил себе гражданство, в совершенстве освоил немецкий и заимел чистую высокооплачиваемую работу с медстраховкой вкупе. Словом, выбился человек в люди.
Не буду долго описывать, какой Робик классный тип. Вспомню лишь один эпизод из нашего общего с Белой прошлого.
Несколько лет назад Робик позвонил из Мюнхена Беле и сказал телеграфным текстом, экономя марки по всем правилам скупердяйства:
- Бел, по-братски: досмотри мою тетку Аревик. Турбинная, 17. Она на меня свою берлогу записала. По 100 евро буду высылать каждый месяц. Больше не смогу. Кризис. Подключи Вахо. За мной не заржавеет. Всё. Целую.
Бела в то время погибала от депресняка, глотала пачками всякую дрянь и три раза в день звонила вашему покорному слуге, чтобы утопить его в своих слезах.
Несмотря на это, Бела взяла себя в руки, и в десять утра на другой же день мы с ней стали барабанить в указанную дверь. На шум вышли соседи, открыли апартаменты Аревик, а дальше — картина маслом.
На грязной кровати в тряпье лежала высохшая старуха. Рядом на расстоянии вытянутой руки — тарелка с объедками, телефон и сковородка, сами знаете для чего.
Для нас с Белой настали веселые деньки. Готовка еды, борьба с пролежнями, стирка загаженных простыней и т.д. Всё это под командные окрики Аревик. Она прошла всю Отечественную и была какой-то шишкой на республиканском уровне среди ветеранов.
Депресняк у Белы исчез сам собой, «как сон, как утренний туман».
Бывали моменты, когда мы с ней доходили до ручки, и Бела, стиснув зубы, шептала:
- Ради Робика!
Я пытался говорить ей о воздаянии за добрые дела после смерти, но был обруган:
- Отвали, Вахо. Это вы, с понтом, верующие, всё «дашь на дашь» делаете. А я делаю просто ради нашего Робика. И всё.
Робик, и правда, в свое время посеял столько хорошего, что ради этого стоило терпеть вонь и капризы умирающей Аревик. Потом была еще целая хатабала с ее похоронами и оформлением кладбища. Но это отдельная история.
И вот, услышав про приезд Робика, я побежал на место встречи. Оно было назначено у Белы, чтобы спокойно поговорить без чужих ушей.
Я пришел, когда Бела ставила на стол последние заначки для особо важных случаев, а Робик ждал только меня, чтоб начать уничтожать смотрящую на него вкуснятину.
Первые полчаса прошли во взаимных эмоциях, тостах и прочей чепухе. Я во все глаза смотрел на старого друга. Он полысел и располнел. А в основном это был тот самый хохмач Робик, которого мы так любили.
В то же время было что-то неуловимо чужое. Сначала я списал это на «налет европейской жизни». Безукоризненные ногти, странный запах одеколона, ухоженное лицо, мягкие жесты. И самое главное: у него изменился голос. Верзила Робик говорил явно женским голосом. В то время как у Белы, для сравнения, был мужской прокуренный баритон.
Робик, хитрая морда, сразу просек, что я его сканирую, и подмигнул мне:
- Что, Вахо, не понял до сих пор?
А потом сказал просто, как сообщают о редкой профессии:
- Да, я голубой.
Мы замолчали на полуслове. Бела фыркнула в стакан с вином, который собиралась выпить «за всех любящих нас!»
- Чего мне скрывать от вас?! — продолжал Робик без тени смущения. — Ближе тебя и Белы у меня нет никого на всем свете. Мои родители лежат здесь, на Кукийском кладбище. Ереванские родственники давно забыли про меня. Жены и детей у меня не будет.
Мы в шоке переваривали услышанное. Робик, пользуясь паузой, достал пачку фото и начал комментировать:
- Это мы с Мартином на нашей свадьбе. Этот, этот и вон тот тоже наш состав. А вот еще наши ребята.
Я сидел без движения. Бела минут десять машинально скользила взглядом по незнакомым рожам. Потом рывком встала, пошла к серванту и достала бутылку водки. Водку она давно не пьет: давление подскакивает. А тут она с шумом поставила бутылку на стол и бросила мне:
- Наливай, Вахо. Не могу больше. Душа горит.
Я налил. Робик прикрыл рюмку рукой:
- Берегу здоровье.
Бела одним залпом осушила дозу и заголосила:
- Это что ж делается?! А? Нормальные мужики скоро совсем на ноль сойдут. Один голубой. Другой, — кивок в мою сторону, — как монах живет. На фейсбуке огороды какие-то идиотские разводит. А я? А мне что делать? Весь Интернет перелопатила: одни шизоиды попадаются. Это куда мы катимся? А?
Тут Робик взял на себя партию первой скрипки:
- Да вы загнили тут в своей Грузии! За нами весь мир идет!
И давай перечислять, кто у них в Германии самые знаменитые голубые. Я так понял, у них там что-то типа гриппа.
Через три минуты Бела заткнула уши и треснула ладонью по столу:
- Перестань! Достал уже! Вас лечить надо!
Робик разошелся не на шутку. Видно, больная тема.
- Это вас, отсталых гоблинов, лечить надо! Видел я по Интернету, как 17 мая[3] ваши монахи НАШИХ — он выделил это слово — палками разгоняли. Стыд и позор XXI века!
- Ты монахов не тронь! — сказал я нехорошим голосом.
- А то что? Это они извращенцы! — кипятился Робик.
- Ты своей меркой других не меряй! — озверел я, вставая из-за стола, хотя сам недавно возмущался, увидев по телику, как при разгоне кучки митингующих геев на них двинулась негодующая 10-тысячная толпа и в ход пошли кулаки. Но тут меня как заклинило:
- Если этот мир еще как-то держится, то только потому, что монахи молятся за нас!
- Да с тобой невозможно цивилизованно разговаривать! — орал Робик, по-бабьи размахивая пухлыми руками. — Ты посмотри на себя!
В тот момент я готов был его придушить. Тут Бела встала между нами.
Короче говоря, я расплевался с Робиком и ушел домой дико злой на весь мир.
Потом, через две недели, позвонила Бела и попросила:
- Робик сегодня улетает. Пойдем проводим, а? Не будь свиньей. Прошу тебя ради нашей дружбы.
Я засунул свою гордость в карман и поехал в аэропорт.
Мы стояли у перил перед входом в таможню. Я спросил у Робика:
- Скажи, о чем ты мечтаешь?
Он задумался. Потом ответил с грустью:
- Я хотел бы усыновить мальчика.
- Чтобы он стал твоим повторением? — докончил я с нескрываемым отвращением.
Робик не среагировал на мою издевку:
- Мартин не хочет. Говорит, что лучше завести собаку. Меньше возни.
Бела только вяло покрутила пальцем у виска. За две недели общения с Робиком у нее, видимо, притупилась реакция. Только вздохнула:
- Сколько больных на свете.
Робик чмокнул Белу и кисло пошутил:
- Не бойся, у меня СПИДа нет, — потом еще тише добавил: — Пока.
Кивнул мне и пошел к вертушке с приготовленным паспортом.
Бела зарыдала и уткнулась мне в плечо:
- Вахо‑о, что они с ним сделали!
Я обнимал Белу и думал: первое, что я сделаю, придя домой, это разошлю на фейсбуке статьи против голубых. Разъясню популярно на всех языках, что это грех и однозначный тупик. Это будет моя война за Робика.
Бела всё это время мочила слезами мне куртку и несла что-то бессвязное:
- Совсем мужиков не осталось. Вымерли, как мамонты. А‑ва-ва!
Под боком нарисовалась какая-то старая перечница и, слушая завывания Белы, посочувствовала:
- Брата, наверное, проводили.
Я, помедлив, ответил:
- Да, брата.
И вдруг почувствовал острую боль от потери — ведь был у меня когда-то близкий друг и брат.
* * *
«Мы добиваемся не победы, а возвращения наших братьев, разлука с которыми терзает нас», — писал святитель Григорий Богослов. И сказано это, думается, не только о сектантах.
18 сентября 2013 г.
Кому хуже
В то утро я проснулся с четким настроем начать новую жизнь. Но, как точно заметил Игорь Губерман, «к завтраку это проходит». Все-таки я выполз в 8 утра в парк бегать и качать свои киселеобразные бицепсы.
У входа наткнулся на опухшего бомжа. Борода лопатой, костыль, т.к. нет руки и ноги, прикид соответственный, воображайте по вкусу. Он окликнул меня.
— Эй, брат, закурить есть?
Узнав, что нет и выразившись очень кратко, но образно по этому факту, задал второй вопрос.
— А что есть?
Я молча выгреб ему лар с мелочью. За что и был удостоен косого взгляда с ухмылкой.
— Чего уставился? Брезгуешь, понятно. И я раньше бы не подошел к такому клиенту. Я до абхазской войны тоже был, такой как ты: руки-ноги в полном комплекте. Только кэмел курил. Жизнь — лестница. У тебя тоже есть шанс стать таким, как я… Все бывает…
Ему нельзя было отказать в логике.
— Так что, садись, брат, поболтаем, — предложил он более миролюбиво.
Я посчитал, что уйти в этот момент было бы слишком позорно и присел рядом.
— Покажу тебе что-то…
Ветеран извлек откуда-то из глубин своих тряпок засаленный бумажник, а оттуда в свою очередь мятую цветную фотку парня в комуфляже.
— Вот какой я был джигар — Вахтанг Нижарадзе, — сказал он, любовно разглаживая свою реликвию. Потом обернулся ко мне.
— Как твое имя, брат?
— Вахо.
Он довольно хохотнул, обнажая остатки клыков.
— Тезки, значит. Ты воевал тогда?
— Нет. Меня не было в Грузии.
(Говорить, что я тогда удачно прятался от мобилизации было явно не к месту. Тогда, в 1993 я знал, что исход войны за «территориальную целостность Грузии» был заранее предрешен. У Солженицына в «Круге первом» есть такое место: «… Герцен спрашивает, где границы патриотизма. Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство. Пособлять ему и дальше губить народ.» Теперь, в 2011 году на ту войну многие смотрят по другому, скажут, что это было бессмысленное кровопролитие. Хотя найдутся и такие, что будут с пеной у горла утверждать о долге каждого мужчины воевать с сепаратистами. Не для того, мол, царь Давид Строитель собирал грузинские земли, чтобы в 20‑м веке их разбазаривать. Впрочем, я отвлекся.)
Мой тезка, настроенный на волну воспоминаний, продолжал.
— Я в «Мхедриони» был… — Тут он оттянул ворот и показал на груди личный жетон. — На той войне я много себе грехов на шею повесил. Потому, наверное, на мине подорвался и, вот, полюбуйся, — Вахтанг кивнул на культи. — Чуть живого меня в Тбилиси повезли на ампутацию в Республиканскую. Пришла ко мне жена-стерва. Прямо в лоб мне сказала: «Я с инвалидом жить не буду.» Послал я ее и говорю: «Хоть пачку сигарет принеси с улицы». Она повернулась и ушла. Больше я ее и сына не видел.
Потом полгода я такой бухой был, ничего не помню. Квартиру пропил. В себя пришел, когда на улице оказался. Друзья мои все как на луну вдруг улетели. С тех пор так и живу, часто в лесу ночую.
— А не страшно? — Подал я голос впервые за весь его монолог.
— Таких, как я, Бог до конца срока хранит…Что я у других отнимал, то и у меня сплыло. Хочу, не хочу надо через все это пройти. Другой бы на моем месте давно бы откинулся только от жрачки такой, а я живучий, как таракан.
Иногда думаю, хорошо, что мой сын меня не знает. Зачем ему такой отец, с которым сидеть рядом и то — в облом. Я тебе удивляюсь, как ты столько времени здесь проторчал. Давай, иди, дорогой, не бери в голову, что я тебе сказал.
Я встал, пожелал ему всего хорошего и отвалил.
Бегать и накачивать мускулы мне резко расхотелось. Застряли во мне его слова. Все-таки мы тезки, ровесники.
Вышел я на проспект. Проходил мимо церкви. Смотрю, у входа бабка в черном стоит. Глаза полубезумные, белые лохмы из-под платка веером торчат. Твердит, как заводная.
— Помогите, чем можете. «Мхедриони» всю семью вырезал.
Дал я ей 10 тетри и поразился совпадению. 18 лет прошло, а эхо той войны — вот оно, в 500 метрах друг от друга. Если столкнуть их вместе, бабка и кинуться может на того калеку, только на название среагировав. Так что еще вопрос, кому хуже, несмотря на внешнюю уравниловку — оба стоят и просят. Бабке подаст вся Грузия, а Вахтангу — далеко не каждый.
После своего неудачного моциона звякнул я Хатуне — рассказать про встречи и ее послушать, кому, мол, больше не повезло. А Хатуна мне и выдала в своей обычной манере.
— … Я в себе иногда разобраться не могу. А тут такие глобальные вещи. Ты, что мог, сделал. А все остальное — демагогия.
И рассказала мне, как Антоний Великий спрашивал у Бога почему некоторые умирают в младенчестве, а другие — в глубокой старости. И ответ, который он получил. «Это судьбы Божьи. Ты в себя смотри.»…
Суд человеческий
…Пришел я домой после работы, а мама мне докладывает.
— Тебе Эка звонила, просила зайти.
Эка — это моя соседка — студентка с первого этажа, на моих глазах выросла. Я у них там не гость, а «свой человек». Впрочем, у Наны, матери Эки, таких «своих людей» выше крыши — весь день их двери хлопают, впуская и выпуская новые партии посетителей. Но об этом потом, тем более, что Нана стоит того, чтоб ее здесь описать.
Эка звонила, значит, ее комп опять вирус поймал или прочно завис. Тоже старье порядочное, но не о нем тут речь.
Прихожу к Эке, смотрю, ее подружка Маико тут же пасется. Ага, значит, Нана опять в Кахетию уехала сельхозработами заниматься, потому как эти двое вместе никогда не стыкуются. И вот почему.
Маико и Эка одноклассницы. Причем всю школу Нана усиленно воевала, чтоб они не общались, с понтом, Маико на Эку «плохо действует». У девчонки, мол, «распутные глаза», учится плохо, одни мальчишки на уме. Война эта привела только к обратному результату. Эка и Маико, вроде, дали друг другу какую-то страшную клятву, стали «неразлей вода» и даже после школы продолжали смситься и встречаться, когда Нана отправлялась в свою любимую деревню.
Последний раз я видел Маико несколько лет назад и подумал, что Нана не зря на нее бочку катит. Очень уж неприятно резал уши босяцкий смех, анекдоты одного уклона да в довершение каждые пять минут лопались гигантские пузыри от жвачки. Руки чесались дать по шее этой наглой пустышке.
А тут… Я поразился перемене. Вместо специально порванных на упитанных коленках джинсов — длинная черная юбка, жвачки нет и в помине, а лицо…
Хотите верьте, хотите нет, от лица исходил какой-то внутренний свет.
Нечто похожее я видел за всю жизнь считанные разы у 2–3 священников и нескольких прихожан. Это при моем-то круге общения!
Сам я, грешным делом, после воцерковления, помню, внимательно изучал свою физиономию в зеркале, надеясь узреть нечто похожее. Увы, никаких изменений после года церковной жизни не обнаружил. Оно и понятно. Мое внутреннее болото пребывало в состоянии благополучного покоя.
Вернемся к двум подружкам. Короче, поздоровался я, уставился по-бараньи на Экину гостью и не утерпел, спросил-таки.
— Ва‑а, Маико, это ты?
Девчонки, переглянувшись, захохотали. Потом Эка выдала.
— Правда, круто, Вахо?
(Мы с ней на «ты», 20 лет разницы — ерунда. Тем более, что я терпеть не могу обращений с приставкой «дядя». Забыл сказать, что Эка на мне свой русский оттачивает, а потом своих однокурсников шокирует своими глубокими познаниями в жаргоне. Тем остается только балдеть и завидовать, сами-то в большинстве своем двух слов связать не могут. Маико только исключение, у нее, кажется, бабка русская.)
Эка пояснила:
— Все так спрашивают. Маико теперь в церковь как на работу ходит и по воскресеньям в хоре поет.
Певунья покраснела.
— Ты еще по телевизору объяви.
Я забыл зачем пришел и стал расспрашивать с чего это вдруг «такие люди в Голливуде». И Маико довольно скомканно поведала мне вот что.
— К нам в школу в 7 классе пришел священник мама Антоний, — тут же уточнив скороговоркой. — Его покровитель Антоний Марткопский. Сказал, что, если у кого какие-то внутренние проблемы, давайте, мол, приходите в такую-то церковь, всегда с радостью выслушает. Мне тогда очень нравился один парень из параллельного класса, который на меня никак не реагировал. Вот я и решила сходить, посоветоваться. Мы тогда, наверное, 2 часа проговорили с мамао о том, как властвовать собой, уметь слушать своего Ангела-хранителя, потом мамао о себе рассказывал. Короче, стала я бегать к нему советоваться на разные темы, то родители на меня давят, то в школе конфликты. Мама Антоний во все вникал, где надо, советовал, а о том, что на службы надо ходить и правило читать и намека не было. Это все как-то само пришло.
— А чудеса какие-нибудь были? — Я жаждал услышать что-то сногсшибательное, а этим вроде не пахло.
Маико посмотрела на меня, как на туго воспринимающего.
— Нет, ничего, такого не было. Думаю, само ожидание чего-то сверхъестественного настраивает человека на то, что ему кто-то что-то должен. Так, в итоге и от церкви можно отпасть.
— А что ты Эку в церковь не ведешь?
Девчонки опять переглянулись и захохотали.
— С меня хватит того, что мама в туда в детстве водила, — фыркнула Эка.
(Я и сам наблюдал яростные попытки Наны в этой области не так уж давно.)
Маико тактично постаралась закрыть скользкую тему.
— Эка пока не готова туда идти. Я за нее подаю просфоры, этого достаточно. Может, когда-нибудь созреет.
Я подивился про себя, как у этой хохотушки-толстушки хватает ума не завязнуть в типичных неофитских перекосах, когда так и подмывает спасать человечество, еще не разобравшись с собственной помойкой. Помню себя. Уверовав, я только и делал, что лез ко всем подряд с непрошенными проповедями. И какая была обратная реакция. Сейчас об этом стыдно вспомнить.
Эка не переставала язвить.
— Моя мама там уже, наверно, тонну просфор за меня передала. Так что ты не очень напрягайся.
Маико и тут не спасовала.
— А тебе не по ногам? Расслабся. Я за своих родителей-атеистов подаю, и тебя пишу за компанию. Большое дело.
— Ну, как? Есть результат? — Вскинулся я.
Маико, несмотря на рубенсовские формы, легко подпрыгнула и, вытянувшись в стойке, отрапортовала.
— На западном фронте без перемен. — Потом уже в своей обычной манере добавила. — Было бы странно, если бы что-то координально изменилось. Я, что, вам великая святая, чтоб кого-то вымаливать. Я же говорю, в церковь не ради чудес хожу.
Я вошел в раж. Неужели ничего от ее прошлых увлечений не осталось в этом жизнерадостном колобке.
— Маико, а как у тебя на личном фронте, если не секрет?
— Лучше всех! — у нее засверкали глаза.
Эка ответила за нее.
— Приколись, Вахо! У Маико официальный жених! Учится в семинарии. Сейчас эти двое шизов чувства на прочность проверяют. Саба, как попугай, ей твердит: ” Учти, быть женой священника — тяжелый крест!». Ух, с каким удовольствием я бы придушила эту зануду!
— У тебя нулевые шансы! — смеется будущая попадья.
Я балдел от Маико все больше и больше. Классная девчонка. Везет же тому семинаристу. Но дело даже не в этом.
Я не верю в координальное человеческое изменение. Конечно, меряю всех своей меркой. А тут был факт на лицо. Передо мной был другой человек. Бесспорно, в ее метаморфозе не обошлось без участия мамао, нет, скорее, кого-то повыше. По любому надо запастись адресочком этого священника. Не удивлюсь, если он и раковых больных лечит.
Пока я анализировал свои чувства, Эка активизировалась.
— Маико, как мне тебя жаль. Ясно, выйдешь ты замуж за своего святошу, штук пять детей родите, а потом ты превратишься в такую тетку, как моя мать. У меня уже аллергия на этих верующих.
— Вайме, Эка, имей совесть, — взорвалась Маико. — Тетя Нана божий человек, трудяга и жертвенная мать.
— Ты прекрасно знаешь, что этот божий человек тебя не любит и говорит про тебя гадости. Я за объективность.
— Подумаешь, большое дело. Это из-за моих прошлых ошибок. Достойное по делам своим приемлю, — проговорила она заученно соответствующую грузинскую фразу. — Это ее право. В моих глазах она все равно глубоко верующий человек.
— Этот глубоко верующий человек, — Эка скребла длинными ногтями с черным маникюром скатерть на нервах, — типичная шовинистка. Она никого не любит, кроме грузин. Терпеть не может армян и китайцев.
— А кто поехал в Спитак раздавать гумманитарку после землетрясения, — влез я с партией защиты. — Да, у Наны свои тараканы в голове, но она для меня была есть и будет символом Матери-Грузии. Спроси у тех, кто с ней был, как она рыдала, там на развалинах.
— Кто дал тебе право ее осуждать, — наседала с другой стороны на эту максималистку Маико, сверкая своими бархатными карими глазами. — Ах, подумаешь, она тебе запрещает болтать по скайпу с этим французским арабом. Боится. чтобы ты не сделала глупости. Мои родители тоже фырчат на счет моих походов в церковь. Боятся, чтоб у меня крыша не поехала. Посмотрим, какая ты будешь мать в свое время.
— Не ори на меня, — окрысилась Эка, нервно поправляя свои светлые пряди. — По крайней мере я не буду заниматься таким идиотизмом, как «деревня будущего»! — И крикнула мне. — Что, Вахо, молчишь? Признай, что это была супер тупость.
Я только глубоко вздохнул, т. к. был полностью согласен, но, чтобы прекратить этот суд человеческий над Наной, резко сменил пластинку.
— В итоге, что там у тебя с компом?
Девчонки прекрасно поняли мой трюк, и, хлопнув друг друга по рукам, поставили мне диагноз.
— Вот, аферист!
Я, напустив на себя сверхзанятость, углубился в свое дело, грея в душе то чувство новизны, которое подарила мне Маико.
Американец угощает!
В эту субботу я исполнял роль вьючного осла: мать дала список и отправила меня на Навтлугский базар отовариваться. Обвесился пакетами и присел у входа, чтобы упаковать поудобней. Слышу, под ухом кто-то смачно матюгается и выдает следующее.
- …Я на эти арбузы смотреть не могу. Из-за них виноградник своими руками вырубил. Какие теперь цены на вино? Смех да и только. Эх, Шах-Аббас[4] не смог виноградники уничтожить, а тут я сам… Тьфу, кто я после этого?…
Глянул я на этого самобичевателя. Вполоборота ко мне стоял типичный кахетинец в кепке-аэродроме, носяра, наверное, полкило весит, под носярой усы, как обувная щетка, топорщатся, необъятный живот и обвислые штаны — вот полный его портрет. Наверное, в жизни одной газеты до конца не прочитал. И перед этим карикатурным субъектом — куча арбузов на прилавке.
Тут к арбузнику подскочил коричневый от загара цыганенок. И сходу в карьер.
- Дядя, дай 20 тетри.
В ответ кахетинец разразился такой тирадой из сплошных согласных, что мальчишку как ветром сдуло.
Я уже собрался уходить, но вижу, прямо к нам идет группа американцев с переводчиком. Один из них ткнул пальцем на арбуз. Переводчик тут же среагировал, будто его кто за нитку дернул:
- Сколько стоит?
Кахетинец насупился и брякнул несусветное:
- 100 долларов.
Переводчик вытаращил глаза:
- Ты что с ума сошел?! Так и перевести?
- Так и переведи! От тебя что? Убудет? Не видишь, он на меня, как на обезьяну, смотрит! — развоевался хозяин арбузов. — 100 долларов и точка! Меньше никак нельзя.
Переводчик, заикаясь, сказал, что было велено.
Американец достал купюру, протянул ее совершенно обалдевшему продавцу, забрал покупку, и вся компания двинулась дальше. Все, кто наблюдали за этой сценой, медленно приходили в себя. Первым очухался сосед по прилавку и с плохо скрываемой завистью бросился поздравлять конкурента.
- Ва‑а, молодец, Мито! Бывает же такое счастье! Такие деньги люди за весь урожай еле-еле собирают.
Тут Мито и отмочил номер, — он сорвал с себя кепку-аэродром, шмякнул ее об прилавок и заорал крутившимся неподалеку цыганятам:
- Эгей! Виришвилебо![5] Американец вас угощает! Аба, быстро, забирай все!
Местных гаврошей не пришлось дважды звать. Они за секунду очистили весь прилавок от товара. А Мито, шевеля толстым задом, направился к выходу.
Сосед бросил ему вслед:
- Мито, зачем мне эти арбузы не дал? Кто тебе эти грязные мальчишки?
Мито лишь оглянулся и через плечо бросил:
- Эх, Васо! Человек для радости живет.
И двинулся дальше. Вот тебе и кахетинский ишак. Я‑то, несмотря на свое образование и начитанность, не способен на такие души прекрасные порывы. Въевшийся прагматизм мешает.
Мемуары дипломированной уборщицы
После развала Союза осталась я с новеньким институтским дипломом энергетика, но без рабочего места и каких-либо сбережений. После долгих проб и ошибок подвернулось место уборщицы в одном доме у «новых грузин», и с тех пор я в этой должности уже 15 лет. И, по всей видимости, буду пожизненно, пока сил хватит. Не думайте, что за эти годы только и есть что вспомнить, так это чужие кастрюли да блеск унитазов. Жизнь прекрасна во всех проявлениях. Как пел Кикабидзе: «Мои года — мое богатство».
Хозяева мои Заза и Ирма (все имена в рассказе изменены) — хорошие люди. Работы много, но без нервотрепки. У них всегда много народа. Только успевай кофе всем разносить и посуду мыть. Не говоря уж о генеральных уборках. Чего только не увидишь и не услышишь на моем рабочем месте. Хотя дело даже не в их светском окружении. Сюрпризов в жизни всегда хватает.
Январь 2013 года
Жужа из Парижа
Свою первую клиентку я помню так же прочно, как первую любовь. Я называла ее про себя Жужа из Парижа за ее постоянный блеф, который она начинала с таких слов:
— Когда я была в Париже… — дальше шли различные вариации, в зависимости от ситуации.
В реале ее звали Кетино.
Познакомились мы так. Моя соседка решила меня осчастливить.
— Сегодня на улице к нам одна странная женщина пристала. На моего сына глаз положила, что ли, чуть ли не до дома нас довела. Болтала, что косметолог. По-моему, вранье все это, но чувствуется, что женщина при деньгах. Хочешь, я тебя к ней уборщицей пристрою. Хоть немного вздохнешь.
В 1992 году я была в таком денежном ауте, к тому же в Тбилиси тогда было так неспокойно и бедно, что я схватилась за это предложение, не раздумывая.
Через день смотрины состоялись. Кетино, знойная дама 45 лет, была точно как упитанный кот в сапогах. В любую погоду она носила черную мушкетерскую шляпу с пером (интересно, где выкопала такой антиквариат?), ботфорты выше колен такого же цвета и, вдобавок, темное пончо. На фоне всего этого ночного мрака в глаза бросались ярко-рыжие волосы, стриженные под каре, и светофорная помада. На улице не хочешь, да заметишь.
Первый рабочий день до сих пор не теряет своей неповторимости.
— Так, — скомандовала она, как только я переступила порог, — ты мне сделаешь ручную стирку.
И, тут же схватив меня за руку, потащила в ванную, как лодку на буксире.
Быстро вывалила кучу белья в раковину-тюльпан, сыпанула туда полпачки стирального порошка и басовито приказала, точь-в-точь как судья на ринге:
— Аба, начали! — и махнула рукой.
Я начала.
— Кто так стирает?! — завопила она через секунду. — Надо вот так! — и, выхватив у меня что-то из одежды, стала яростно тереть об раковину.
Через пять минут мы обе были в мыльной пене, а по полу бежали ручьи и выливались в коридор. Громоподобные приказы следовали один за другим.
— Быстро собирай воду! Внизу совсем свежий ремонт! Выжимай тряпку! Тряпку надо выкручивать в другую сторону! Беги на балкон! Найди запасное ведро. Если его там нет, беги к соседям справа! Те, что слева — редкие жмоты. Я с ними не разговариваю.
Потом, порядком утомившись от такого галопа, Кетино дала отбой.
— Быстро беги на улицу за красным мальборо! Деньги на столике. И не задавай глупых вопросов!
Я принесла просимое и остановилась у двери в ожидании дальнейших распоряжений.
Кетино возлежала в своих неизменных ботфортах на белоснежной кровати и стряхивала пепел прямо на пододеяльник. Увидев меня, она дала новый залп:
— Что ты стала там, как швейцар. Быстро подай пепельницу и не спрашивай: «Где?»! Сядь сюда! Я буду читать свои стихи о Боге. У меня прилив.
Я села.
Кетино стала декламировать на грузинском в стиле Маяковского свои вирши. Смысл был такой: «Вот я, а вот икона. Мы смотрим друг на друга и мне хорошо». Но в стихотворной форме это сотрясение воздуха заняло добрые полчаса.
Потом, устав надрывать горло, она поручила мне уборку шкафа. Опять приказы в диком темпе, и один другого самоисключающие. Устав вопить, она в сердцах запустила в меня пепельницей. Окурки веером рассыпались по ковру.
Короче говоря, это был безумный день. В итоге она кинула мне деньги и отдельно 100 рублей (тогда в обороте были купоны и русские деньги, на 100 рублей на базаре давали 3 кило картошки, мелкой, как горох. Я была рада и этому), как моральную компенсацию за полет пепельницы. На прощание мне было сказано:
— В общем, я тебя беру, хотя ты редкая бестолочь. Но у меня уборщицы долго не держатся. Я немного не в себе. Но, прошу тебя, потерпи мои бзики, в деньгах тебя не обижу…
Я продержалась у нее с превеликим трудом год. Каждый день был как на линии фронта. Крик, ругательства, летающие чайники попеременно с пепельницами, потом слезные извинения. С другой стороны за Жужей было интересно наблюдать и анализировать ее поведение. До того мне не приходилось видеть столь наглядно борьбу светлых и темных сил в конкретном человеке. К тому времени я уже где-то вычитала, что в зависимости от того, как мы себя ведем, можно сделать вывод, кто на нас влияет в этот момент: Ангел Хранитель или его соперник.
… А когда к Жуже приходили мужчины, мне надо было входить в спальню с подносом и выдавать какую-нибудь гоголевскую фразу, типа: «Кушать подано, моя госпожа». А Жужа непременно начинала хвастать мною перед очередным красавцем: «Вот, мол, мне дипломированная уборщица в постель кофе подает».
Эка, розовощекая 16-летняя дочка Кетино, только тихо плакала у меня на плече, не в силах что-либо изменить в этой ситуации.
— Что она делает? — всхлипывала дочь моей непосредственной начальницы. Между нами была разница в пять лет. Отношения у нас были самые что ни на есть доверительные. Эка никогда не пользовалась своим положением хозяйской дочки, чтобы хоть как-то унизить меня или прибавить работы, когда мать отсутствовала. Наоборот, она всячески защищала меня во время приступов гнева Кетино.
— Я же из-за нее замуж не выйду, — плакалась мне в плечо Эка. — Все будут думать про меня, что я такая же, как моя мать, или стану такой в будущем.
— Давно это с ней? — спросила ее я как-то.
— Уже несколько лет. Абортов много сделала, наверное, от этого. Никакие мои просьбы не действуют.
После приступов гнева или загулов у Кетино обычно наступало раскаяние. Она плакала, просила прощения у икон (их было всего две: святой Великомученик Георгий и Преподобный Серафим Саровский), у Эки и даже у меня. В такие моменты ее барская фанаберия начисто исчезала.
Помню один из таких монологов, когда Кетино плакала навзрыд и говорила:
— Ты, наверное, осуждаешь меня, что я такая. Поверь, мне ужасно стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. Как будто кто-то мне приказывает. Меня отец и в психушку клал, и уколы мне делали. Ничего не помогает…
О слезном покаянии я читала только в житиях святых. И сейчас, вспоминая распухшее и красное лицо моей хозяйки, думаю, что ни до, ни после, я никогда не плакала так о своих грехах. И фраза, вычитываемая во время подготовки к Причастию: «О, горе мне грешному! Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне; даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько», — не была мной прочувствована до самых глубин.
Наплакавшись, Кетино выбегала на улицу и по наитию пыталась «творить плоды достойные покаяния». Читала ли она об этом где-нибудь? Вряд ли. В то время в Грузии духовной литературы почти не было. Да и я никогда не видела книг в ее руках. Она могла бросить весь кошелек первому встречному нищему или забежать в ближайшую церковь, купить на все деньги пучок свечей, а потом вернуться пешком домой взмыленной от непривычки к пешим марш-броскам.
Иногда ее обуревала жажда деятельности. Начинала печь какой-то торт или готовить сациви по всем правилам. Время от времени ей стукало в голову желание быть независимой от своего отца-спонсора, и она начинала вопить на меня своим прокуренным боцманским голосом:
— Быстро натри кусок мыла! Принеси оливковое масло. Добавь шафран. Сейчас я приведу клиентов для моей чудесной мази.
Я делала наспех вышеуказанную кашу-малашу, и через десять минут Кетино появлялась в сопровождении трех-четырех светских дам, выловленных ею на улице с помощью нехитрой саморекламы:
— Я только что из Парижа. Уникальная мазь от Шанель. Единственная в Тбилиси лицензия…
Жужа царственным жестом раскладывала бурду по майонезным банкам и называла дикую цену в несколько долларов за порцию. Клиентки с замиранием сердца принимали эту косметическую панацею от всех бед, рассыпались в благодарностях и уходили восвояси. Жужа, находясь в приступе великодушия, швыряла мне доллар или два и шла наяривать что-то бравурное на пианино. Получалось у нее очень даже неплохо.
Вообще все, за что она бралась, у нее получалось на пять с плюсом. Удивительно, как много хорошего было в этом человеке и как моментально все исчезало во время приступов ее болезни.
Приступы эти становились все чаще и чаще. А потом произошла трагедия. Эка отравилась грибами и умерла. Жужа от этого впала в невменяемое состояние. Срочно прибыл из Средней Азии ее отец-делец, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Я благополучно перешла в другой дом и больше не видела моей бедной Жужи.
… Приснилась мне как-то Эка, смеющаяся и радостная, как бы в противовес тому, что много плакала в этой жизни от своей непутевой матери.
— Тебя ж нет, — удивилась я.
— Как нет. Вот же я, — ответила Эка, пояснив: — У Бога все живы.
Сегодня, оглядываясь назад, думаю о своем уборщицком дебюте, как об одном из теплых моментов моей жизни.
20 июля 2013 г.
Великопостное искушение
Старушка интеллигентного вида стоит у прилавка на базаре и перебирает турецкие макароны. Потом спрашивает.
— Скажите, пожалуйста, эти макароны постные?
— Постные, — бурчит пузатый, заспанный продавец, не глядя в ее сторону.
— А почему тут «eggs» — «яйца» — написано по-английски? — не унимается потенциальная покупательница.
— Слюш, — взрывается толстяк с пол-оборота, — туркам веришь, а мне, своему, грузину, не веришь? Кто тебе туда яйца положит?!
— Но написано ведь! — твердит старушка, широко раскрывая детские наивные глаза.
— Ва‑а! — продавец от избытка чувств и недостатка слов трескает кулаком о прилавок. — Если я напишу, что это мясо, ты поверишь?
— Нет, — робко пятится от него старушка.
— Покупать не хочешь, только нервы мои мотаешь!
— Искушение, — шепчет про себя старушка и отходит от нервозного продавца.
— Что она сказала? — скривившись, переспрашивает толстяк у соседа. Тот переводит на грузинский малоупотребительное слово очень точно, проявляя избыток образованности.
Толстяк окончательно выходит из себя.
— Смотри на нее! Это я «искушение»? С утра десятая на эти макароны спрашивает: «Постные?». Как будто эта турецкая дребедень их в рай не пустит! Других проблем в жизни нет?! Я, может, тоже неделю уже на посту. Макарон видеть не могу! — Потом умоляюще смотрит на соседа. — Брат, посмотри за товаром. Пойду, выпью, а то, чувствую, скоро на людей кидаться начну.
И он торопливо идет в другой конец базара, где продают разливное вино — принять успокоительный допинг.
Недаром пост называют подвигом. Не каждому он по силам.
Ангел Хранитель уберег
Это было в начале 90‑х годов. Я перебивалась случайными уборками, когда Маквала Гоциридзе сделала мне фантастическую протекцию.
Маквала — это подруга моей мамы, одинокая пенсионерка-хромоножка. Я иногда заходила к ней и оказывала маленькие знаки внимания в силу моих скромных возможностей. К ней так многие ходили и совали, кто буханку хлеба, кто — мелкие русские деньги, соседи заносили по тарелке супа. Иначе она, будучи не в силах преодолеть крутую лестницу, давно бы умерла от голода на свои 14 лар «шеварднадзевской» пенсии.
И вот как-то Маквала мне говорит.
— Мария, я хочу отплатить тебе за твою доброту. Я пристрою тебя в хороший дом.
У меня, наверное, загорелись глаза.
Маквала, воодушевленная моей реакцией, начала от Ноева ковчега.
— … Я позвоню Цисо — крестной моей соседки с первого этажа, она в свое время была одноклассницей Мерико Жгенти, которая потом вышла замуж за подпольного цеховика и прервала связи со старыми ненужными друзьями. Но Цисо она не откажет. Короче говоря, ты будешь работать в доме N, — она назвала фамилию известного парламентария, и только попросила:
— Не опозорь меня, моя девочка…
Через неделю я драила паркет в 200-метровой квартире «народного избранника».
Место и правда было хорошее: кормили тем, что сами ели (!), платили, как договорились, рабочий день не удлиняли. Просто предел мечтаний.
Кстати, там я впервые увидела, как маленький ребенок играл с купонами, на которые 90 процентов тбилиссцев в то время отоваривали хлеб в огромных очередях, и рвал их по своей детской непосредственности.
Проработала я таким образом месяц и чуть было не погорела на ерунде.
Дело было так. Положила я глаз на большой пакет от стирального порошка. Порошок только что кончился, и я спрятала пустой пакет себе в сумку. Пакеты в то время были дорогие, и я даже зашивала старые, чтоб подольше хватило.
Вдруг в мозг стали поступать какие-то приказные импульсы:
— Положи пакет на место!
Я пыталась не обращать на них внимания, но диктат усиливался. Мне и раньше приходилось сталкиваться с подобным явлением. В итоге, не в силах сопротивляться, я положила пакет на место.
Через пять минут заходит в ванную моя хозяйка Мерико и спрашивает:
— Пакет из-под порошка уже освободился? Он мне нужен для мусора. Иди, скажу, что положить.
Как бы я опозорилась, если бы мне пришлось вытаскивать злополучный кулек из своей сумки.
У них, у «новых», логика известная. Раз уборщица на мелочь польстилась, возьмет при случае и большее. Вслух они ничего не выскажут, а ручкой сделают. А тут еще бы и Маквалу опозорила за протекцию.
Спасибо Ангелу Хранителю, уберег!
Может, кому-то это мелочью покажется, а для меня тогда это был жизненно важный вопрос.
Жертвы имиджа или вынужденный обет
Сегодня была у моей хозяйки Ирмы телевизионщица Марика. Она относительно недавно вышла замуж (тетушки наконец-то нашли приличную партию). Сейчас в положении. Мне кажется, она за этого Валерия только потому вышла, чтоб имиджу соответствовать. Может, я не права…
Смотрю исподтишка, Марика какая-то не такая, как обычно. Но не могу понять, в чем дело.
Ирма привычным жестом подвинула ей пепельницу и достала кофеварку. Это известное дело у них, у телевизионщиков, день немыслим без 10 чашек кофе, помноженных на двойное количество сигарет.
Марика помялась и выдала нечто сверхъестественное:
— Я больше не курю.
— Ва‑а, неужели бросила?! — блеснула Ирма своей голливудской улыбкой. (Я‑то знаю, что у нее свой антитабачный интерес. Мы с ней на пару изнываем от постоянных гостей курильщиков. А сказать ничего нельзя. Правила игры обязывают).
— Не спрашивай, — Марика хрустнула своими тонкими аристократическими пальцами с накладным зеленым маникюром. — Я перенесла жуткий стресс. Какой-то сюжет для психологического триллера. Вай, как курить хочется! — она судорожно схватилась за виски. — С ума можно сойти!
— Умоляю, расскажи, — Ирма уже придвинула ей кофе и уселась слушать. — Как раз отвлечешься.
Я тоже превратилась в слух, стараясь потише выжимать тряпку. Хорошо, что батареи длинные, можно будет спокойно послушать. Тем более, что мое безсловесное присутствие гостей не смущает. Для них я что-то вроде неодушевленного предмета.
И сейчас я не удивилась, когда услышала многообещающее начало не для чужих ушей.
— Вчера была я у гинеколога, — так начала Марика свой триллер. — Надо было выяснить какие у меня анализы.
— Надеюсь, все в норме? — последовал приличествующий отклик со стороны Ирмы.
— Вот слушай. Эта врачиха в очках покопалась в своей папке, нашла мои бумаги и говорит с улыбкой:
— У вас все в порядке! Ой! — у нее глаза на секунду к носу сошлись. — У вас СПИД!
Брах! — Ирма уронила ложку на пол.
— Вот-вот. Я тоже чуть тогда не упала со стула! — подтвердила Марика.
— И как же ты теперь? — Ирма перешла на шепот, инстинктивно отодвигаясь подальше от собеседницы.
— Нет, ты подожди! Я по порядку. Все как было… Как я пришла домой, не помню. Полная амнезия. У меня все внутри кипело. Каков этот Валерий! Такое сделать со мной и с нашим ребенком. У меня кроме него никого не было!
(Я полировала радиатор и твердила себе: «Не суди по наружности!». Всегда была уверена, что Марика эта — дама с «богатым интимным прошлым», а выходит, это только работа на публику. У них там, на рабочем месте, целомудрие не котируется, да еще в 35 лет. Просто поразительный артистизм с ее стороны.).
— … Этот мой муж часами мог рассказывать о своих похождениях… Как только он пришел с работы, я кинулась на него, как тигрица. Стала кричать:
— Ты заразил меня СПИДом!
Я представила себе эту сцену из «Отелло» наоборот. Ее супруг, на вид похожий на плюшевого медведя, слабо отбивался. Потом медленно сполз на пол. Ему с сердцем стало плохо. Только пролепетал:
— Это ты меня заразила, развратная женщина. У меня кроме тебя никого не было. — И потерял сознание.
Я не поверила своим ушам. Этого не может быть! А как же его похождения? Значит, врал он мне все про свои влюбленности.
(Ну, думаю, слушая Марикины откровения, вы редкая пара сапог в этом человеческом море).
— … Смотрю я на этого медведя и не знаю, что делать дальше, — Марика явно подошла к развязке. — Тогда я в отчаянии что-то вроде обета дала. Подошла к иконе. Перекрестилась и говорю: «Господи, избавь меня от этого непонятно откуда взявшегося СПИДа, и я брошу курить!».
Потом я стала думать, как привести в чувство слабонервного Валерку. Просто поразительно, насколько мужчины слабее нас.
В общем, бегаю я вокруг этой его распластанной туши, брызгаю на него святой водой, щиплю его за щеки. В этот момент звонит мобильник. Беру. А это мой гинеколог из консультации.
— Марика, я очень извинюсь, я ошиблась. Это были не твои анализы!
Я уронила и разбила свой недавно купленный айфон.
Короче говоря, я теперь без айфона и без сигарет.
— Я тебя поздравляю! — Ирма бросилась ее обнимать и целовать.
Марика, чувствовалось по ее кислому виду, не разделяла ее бурных восторгов. Видимо, перед ней стояла новая нерешаемая проблема.
— Я тут у одного священника спрашивала, может, мой обет не считается. Я его дала в экстремальной обстановке и в состоянии аффекта. А он строгий такой попался, еще на меня пущего страха нагнал: «Скажите спасибо, что отделались легким испугом. Все это…» Слово какое-то специфическое употребил. Первый раз его слышу.
— Промыслительно, — подсказала Ирма. Недаром она, несмотря на светский образ жизни, все посты держит и причащается. Это я вам говорю. От уборщицы ничего не скроется.
— Вот-вот, — схватилась Марика за неологизм. — Представляешь, что он мне сказал? «Исполните, что обещали. А то хуже будет!» Это на мою-то незащищенную психику беременной женщины!
— И вот я теперь лезу на стенку без сигарет, — горько заключила Марика и разревелась самым нетелевизионным образом, некрасиво размазывая косметику. — Мне срочно нужен психотерапевт! Но только курить я уже ни за что не буду.
Ирма пообещала поспрашивать насчет психотерапевта по своим каналам.
Обет — вещь ответственная. Как не посодействовать.
Июль 2013 г.
Удачный удар
«Блаженны некрасивые, неталантливые, неудачники — они не имеют в себе главного врага — гордости, так как им нечем гордиться».
Священник Александр Ельчанинов
По телевизору крутилась надоевшая реклама. Бодрый голос за кадром внушал: «Покупайте лотерейные билеты «Игблиани дарткма» («Удачный удар») , потому что самое главное в жизни — сделать удачный удар!» При последнем слове футбольный мяч на экране точно влетал в ворота под оглушительные крики болельщиков.
… В реальной жизни иногда неплохо побыть в роли сетки ворот.
Иду по улице, а мне навстречу плывет вразвалочку моя одноклассница Тамрико, которую я не видела лет двадцать точно. На лице, конечно, ее неизменная «улыбка до ушей, хоть завязочки пришей».
— Как дела? — спрашивает после того, как от души измазала меня помадой, осыпав градом поцелуев.
— Да так, — говорю, — ничего особенного.
А сама стараюсь закруглить побыстрее в рамках приличия эту ненужную встречу. Что интересного может поведать мне Тамрико, в жизни не рассказавшая ни одного мало-мальски забавного анекдота? Из вежливости все же приходится выдавить из себя:
— А ты как?
— О! У меня всё шикарно! — сама всё семечки щелкает и продолжает улыбаться. А потом прибавляет: — У меня муж умер!
Не успела я принять соболезнующую мину, как Тамрико опять улыбнулась.
— Представляешь, я теперь вдова!
… Меня всегда поражало ее постоянно хорошее настроение. Невольно сравниваю с собой: тут вроде всё у меня есть, а вечное недовольство, как неотъемлемая часть моего существования, отравляет жизнь. У нее всё наоборот.
… В школе эта бедолага была записной «дурочкой». По устным предметам ее не спрашивали, зная, что ответ затянется на пол-урока, да и кроме безсвязного «эканья» от нее ничего не добьешься. В точных науках Тамри и вовсе застряла между вторым и третьим классами, едва осилив таблицу умножения. Ее просто переводили из класса в класс, чтобы сбагрить потом в ПТУ.
Наша заводила Эка время от времени давала Тамри звучный щелбан и потешалась.
— Какая акустика! До чего же пустая тыква!
Все смеялись, а Тамрико громче всех.
— Вот дурочка! — ставила Эка диагноз в сотый раз и переключалась на кого-то другого. Как дразнить человека, если он не обижается? Неинтересно.
Когда заходили между девочками разговоры о супружеских планах, Эка иногда вспоминала свою постоянную жертву.
— Ты, наверное, одна-одинешенька останешься. Кто на тебе женится? Ты даже ходить красиво не умеешь.
Тамрико смеялась вместе со всеми, потом бурчала:
— Как могу, так и хожу!
Ей и в голову не приходило менять свою косолапую шаркающую походку, да и вообще улучшать свой внешний вид. Чего стоили эти неизменные колготки гармошкой и мешковатая куртка!
Но в пятнадцать лет Тамри влюбилась в какого-то парня, жившего по соседству. Узнали мы эту новость из первых рук. Пришла ее мать и стала рассказывать нашей классной руководительнице этот хит сезона так громко, что ее было слышно даже во время перемены.
— … Я сама медсестра. По блату ее к нашему профессору повела, чтоб тот сделал рентген мозгов. Почему она так рано влюбилась? Рентген показал, что с головой все в порядке…
Короче говоря, с Тамри было весело.
И вот теперь, спустя столько лет, она предлагает мне поулыбаться над ее вдовьим статусом, начав от печки свою семейную сагу.
— … Он, мой Кока, такой же глупый, как и я…
Меня подмывает ляпнуть какую-нибудь фразу на этот счет, мол, «подобное стремится к подобному». Но молчу — слишком долго придется объяснять ей смысл сказанного.
— … Он меня украл в восемнадцать лет. То пил, то меня лупил. Вот, посмотри, два зуба мне выбил, — подняв губу, показывает пустоты в зубном ряду.
— Таким людям надо руки за это поотрубать! — сурово говорю я.
Тамри прыскает в кулак с семечками.
— Тогда пол-Тбилиси безрукими останутся. Кто же детей будет кормить… Потом я двух мальчиков родила. А Кока вскоре «колоться» начал. Я ему говорила: не надо. Кто меня слушал… Потом меня мама к себе с детьми взяла.
Я выразительно смотрю на часы, но Тамри не понимает намека. Продолжает в своем неспешном стиле.
— Через год звонит мне золовка и говорит: «У Коки цирроз от пьянки. Приходи посмотри за ним!».
— Ты, конечно, не пошла.
Тамрико вскинула на меня свои голубые круглые глаза и похлопала коротенькими ресницами.
— Почему? Я пошла. Муж все-таки. Жалко. Тем более умирает.
Я напряглась, представляя себя в такой ситуации. Богатое воображение отказывалось работать. Не простила бы мужу выбитых зубов. А еще и досматривать умирающего — и вовсе какой-то высший пилотаж из житий святых. Хотя Тамрико в религиозных вопросах так же не очень-то сведущая, как и во всех остальных науках. Но эта самая Тамрико, которую никто никогда не воспринимал всерьез, даст мне сто очков вперед в реальных делах веры, даже сама того не замечая.
— И что было дальше? — спрашиваю уже с интересом.
— Да ничего. Умер Кока. Я поплакала на похоронах. А спустя три дня меня золовка обратно к маме выгнала, чтобы квартиру не делить.
— Ты к юристу ходила?
— Да прям! Я что знаю-то, чтоб по юристам ходить? Потом мама заболела. Денег совсем не было. Я на уборки подъездов и квартир пошла…
Дальше мне было неинтересно. Стало жалко себя. Учить столько формул в институте, до сих пор помнить все физические постоянные, необходимые для инженера и — быть уборщицей. А рядом Тамри, которая даже не догадывается о существовании дробей. Вот он, несправедливый общий знаменатель — мы обе уборщицы, «коллеги», а значит, еще и конкуренты.
Я только спросила напоследок:
— Умоляю, Тамри, никак не пойму. С какой стороны у тебя «всё шикарно»?
В ответ опять известное хихиканье.
— Ты совсем не изменилась. Всё быстро-быстро хочешь… Иду я недавно по Нахаловке. И вдруг на меня джип наехал — бабах! Я упала и лежу. Нога — тклац! Смотрю, кость торчит, как в кино. А из джипа такой светский мужчина вышел. Галстук, костюм — всё при нем. Я сразу подумала — депутат. А он, представляешь, и правда депутат оказался! Меня на руки схватил и в больницу повез. Говорит: «Я вам квартиру куплю, только никому ничего не говорите! У меня это, как его… на «и» начинается…».
— Имидж, — подсказываю я.
— Вот точно! — и Тамрико на радостях стукнула меня по плечу. — Ты у нас всегда такая умная была. Надо же, и сейчас умной осталась.
— В итоге чем все кончилось? — тороплю я ее. Чтобы не уточнять, что тоже тружусь уборщицей — хотя и «такая умная».
— Он мне по правде квартиру купил. Я ее теперь сдаю, и на эти деньги живем. На уборки ходить не надо. Вот сумку себе в секонд-хенде купила. Нравится? — и тычет мне в лицо какую-то жуткую пестрятину.
— Умереть не встать, — киваю, не глядя.
— Мне мой сын Датошка сказал: «Мам, этот депутат — наш «удачный удар». Как будто мы в лотерею выиграли!». Вот я и говорю, что у меня всё шикарно! — Тамрико наконец-то добралась до заключительной точки в своей балладе о фортуне. И потому сочла аудиенцию законченной. — Я пошла. Пока. Звони!
И двинулась от меня всё той же неторопливой развалочкой совершенно счастливого человека.
Я смотрела вслед на ее колготки гармошкой и думала, что мне никогда не достичь ее простоты. Даже если я перечту труды всех святых отцов. Потому что такой Тамрико надо родиться.
г. Тбилиси, 6 ноября 2013 г.
Открытые небеса (невыдуманные рассказы)
Рассказы про Варвару
«В искушении никто не говори: «Бог меня искушает»;
потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но
каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью»
Случалось ли вам, читатель, встречать несерьезных людей? Если нет, то вот вам такой экземпляр — Варвара многогрешная и, само собой, любопытная. Короче, в вере не тверда, страстями обуреваема, духом противоречия гонима. Грехов много, а спасительного покаяния — ноль с копейками, со смирением тем паче — полная напряженка.
Круг общения у любопытной Варвары самый, что ни на есть, от церковной ограды далекий. А потому сбываются на ней слова псалмопевца Давида: «Со избранными избран будеши, а со строптивым развратишися» (Пс. 17:27). Поэтому, если какое крепкое словечко ввернет, не обессудьте.
Словом, Варвара — ходячее недоразумение и сплошной соблазн. Люди новоначальные, читайте осторожно, в голову особо не берите, но на ус мотайте. А вы, рабы Божьи, в вере утвержденные, сотворите молитву о грешнице. Авось в разум истинный придет, иначе беда.
Меморандум
Туман висел над головой, как косматая папаха, — в двух метрах ничего не видно. Пила упрямо не хотела грызть мокрое бревно, а норовила пройтись по пальцам. Время от времени опилки фонтанчиком падали на ватники и сапоги пильщиков. Варвару распирала злость на весь мир: на гнилую погоду, на зубатую железяку, изгибающуюся змеей, и на всех верующих в целом. С того конца пилы раздался тихий совет-наставление.
- Варя, работай с молитвой. Даже в этом тебе гордыня мешает.
- Да при чем здесь гордыня? — огрызается Варвара, хотя в более спокойной обстановке легко бы согласилась со своей духовной матерью. — Вы тут жилы из себя тяните, а вашим братьям и сестрам во Христе до лампочки. Вот вы полжизни церкви посвятили, и что?
Ходят взад-вперед зубья по дереву. С того конца опять медленный и взвешенный ответ Елены:
- Достойное по делам моим приемлю. Значит, я тоже в свое время кому-то не помогла. Все, что Господь посылает, надо принимать со смирением.
- Ну, ничего себе! — взрывается Варвара. — Почему сейчас нет в церкви общего имущества, как у первых христиан? Только на словах «возлюбим друг друга», а на деле, ах, они, видите ли, молятся.
- Не греши и перекрестись лучше! Это тебя темные силы смущают.
Зубцы злобно рвали древесину. Варвара не унималась:
- Во, научились все на масонов да на темные силы сваливать! Вот погодите, я открытое письмо напишу. Меморандум!.
- Ты устала, наверное, бедная, — вздыхает Елена, опуская пилу. — Отдохни лучше. Я уж как-нибудь сама потом закончу
Спор этот был давний и по-своему обоснованный. Вот уже два года Елена мужественно тянула лямку беспросветной жизни на безлюдной горе в окрестностях Тбилиси — ухаживала за парализованной матерью и инвалидом-отцом. Единственным источником существования было стадо из шести-семи коз.
Несмотря ни на что, Елена не унывала, да еще и посмеивалась:
- Мы как отшельники. Молитвы читаем при керосинке, воду с крыши по желобу собираем. Сами пьем и скотинку поим, — и, помешивая кочергой головешки в проржавевшей печке, неизменно утверждала — Слава Богу за все!
Варваре суемудрой такое смирение и не снилось. Вместо спасительной веры в промысл Божий в голове совсем другие мысли роятся: как бы в церкви мужичков подловить и на гору к Елене заманить, чтоб женщина на непосильной работе не надрывалась. Но, увы! Представители сильного пола, во-первых, все наперечет, а во-вторых, готовы помочь лишь на словах. Как услышат о Елене, только охают:
- Как она там, бедная? Передайте Елене — мы молимся о ней.
Вот, на эту кислятину глядючи, и решила Варвара написать открытое письмо — призыв к решению общих проблем в приходе. Наспех накатанный меморандум выглядел так:
«Дорогие братья и сестры во Христе! Мы долгое время ходим в один и тот же храм, но не знаем ни адресов, ни конкретных нужд стоящих рядом. Как же нам исполнить закон Христов, не нося бремени друг друга? Чем мы хуже евреев, католиков, иеговистов, имеющих налаженную систему сведений друг о друге?
Поэтому предлагаю:
1. Сдать наши адреса священнику с кратким описанием, кто что может делать, чтобы выявить самых беспомощных и прикрепить их по месту проживания к дееспособным.
2. Сдавать всем 10% заработка или другого рода доходов в общую кассу на решение общих проблем.
3. Вывесить в притворе еженедельное сообщение о событиях прихода и возникающих проблемах.
4. Собираться после воскресной службы для обсуждения того, что надо сделать».
И так далее, все в том же духе. Вручила Варвара это рукописание священнику. Тот ознакомился с хартией и сказал:
- Что ж, зачитаю я это на проповеди. Посмотрим, что будет.
Сказано — сделано.
Прихожане в относительной тишине прослушали меморандум Варвары, не выразив особых эмоций. Священник в заключение вызвал инициатора из толпы, перекрестил и сказал:
- Благословляю тебя, Варвара, на это богоугодное дело.
Основная масса слушателей тут же спокойно разошлась, логично рассудив, что это конец проповеди. Никому и в голову не пришло сдавать свои адреса. Подошли только две бабки и один мужик с недавно отпущенной бородой. Пенсионерки с ходу стали излагать свои беды.
- Вот я, — жаловалась первая, — в прошлом годе как руку сломала, полгода дома валялась. Ко мне ни одна живая душа из церкви не пришла. Спасибо, соседи-мегрелы кормили, а то не знаю, что бы я делала.
- А у меня дом сгорел, — дребезжащим голоском докладывала вторая. — Беднее меня никого здесь нет. Запиши, деточка: Валентина Ивановна Сундукова. И никто-то обо мне не думает. У соседей второй год из милости живу.
Варвара в темпе накалякала координаты страждущих, обнадежив их, что «как только, так сразу», и приготовилась выслушать бородача в очках. Медленно выговаривая каждое слово, бородач, он назвался Семеном, сообщил фантастическое:
- У меня есть лишние деньги. Не подскажете, кому их дать?
Варвара оценила рыцарство. Надо же, одет человек в какой-то жуткий плащ «времен очаковских и покоренья Крыма», а туда же — «есть лишние деньги». Денег, правда, тут же не стало: их разделили между собой давешние пенсионерки «во славу Божью».
В последующие недели ничего интересного не произошло. Иногда подходили старушки, диктовали свои адреса (среди них кто-то пустил утку, будто Варвара главная по «гуманитарке»). Семен продолжал рассовывать по карманам их кофт свои лишние капиталы.
Варвара еще пыталась раскочегарить среднее поколение, но неизменно наталкивалась на туманные рассуждения:
- Сейчас время такое. Всем трудно.
Короче, меморандум Варвары порос мхом забвения.
Можете себе представить, в какое уныние впала Варвара из-за крушения своей великой идеи? Елена, улыбаясь, успокаивала ее:
- А ты не скорби. Кого надо, Господь Сам приведет. Сейчас времена последние. Никого осуждать нельзя. У меня и так есть два Симона Киринейских — Элисо да ты. Чего же больше? — и знай себе керосиновую лампу надраивает. — Когда я в последний раз в Троице-Сергиевой лавре была, архимандрит Кирилл мне мое сегодняшнее положение предсказал. Увидел вьяве, что меня ждет, и даже зажмурился. Но потом утешил: «Милость Божия все покроет». Так что все в порядке. Комфортно спастись невозможно.
В одно из воскресений Семен отправился с Варварой к Елене. Внял, бесхитростная душа, ее увереньям: «Там от тебя будет наибольшая польза».
По дороге, увязая в снегу, рассказывал неторопливо:
- Я очень Ксению Петербургскую почитаю, она мне всегда с работой помогает. И еще Николая Чудотворца… Я в свое время институт иностранных языков окончил. Как Союз развалился и работы совсем не стало, я пристроился окна в офисах мыть. Потом в азербайджанские деревни ездил лук собирать.
- Не страшно было туда с армянской фамилией ехать?
- Они на мою работу не жаловались, а я — на их гостеприимство. Ездил, молился. Мне на хороших людей везет. Именно азербайджанцы меня подтолкнули фотоделом заняться.
Так, с пространными разговорами дошли до ворот с проволочной оградой. Глядь, у порога Елена в ватнике стоит, собак унимает.
- Христос посреди нас! — приветствовала гостя с улыбкой. А улыбка у нее такая, что голливудские стандартные ухмылки перед нею — ничто.
Семен растерялся с непривычки:
- А что мне сказать?
Елена рассмеялась:
- Скажи: «Был, есть и будет всегда!»
Семен послушно повторил. (Потом признался, что именно это приветствие произвело на него огромное впечатление.) Елена тем временем повела его в дом с родителями знакомить, по пути поясняя:
- Мы здесь живем по-простому, все в одной упряжке. С Каркушей нашей, — кивая на Варвару, — ты уже знаком. Тайн друг от друга никаких не держим. Друг дружке помыслы открываем, чтобы темные силы искусить не могли.
Семен это слушал, слушал, а как переварил, оглоушил выводом:
- Раз я к вам сюда попал, то и у меня и никаких тайн от вас не должно быть. Можно я вам про свою личную жизнь расскажу?
Тут Елена растерялась. Потом перекрестилась, быстро сказав: «Пусть Господь это примет как исповедь». И Семен стал подробно докладывать про свои пробные браки и кто когда от него аборты сделал. От такого послужного списка Елена пригорюнилась и спросила:
- Ты сколько лет в церковь ходишь?
- Лет четырнадцать.
- А на исповеди в этом каялся?
- Нет. А что, разве надо? Я там про другое говорю, про то, что мало молюсь.
- Обязательно на исповеди батюшке скажи, чтоб он тебя от греха разрешил.
В общем, уходил Семен от Елены какой-то обновленно-радостный:
- Сколько лет в церковь хожу, а такой женщины не встречал, — пояснял он Варваре на обратном пути.
После этого Семен стал у Елены бессменным помощником и со своими многочисленными талантами и трудолюбием был просто незаменим.
Княжна-дровосек
Эту квартиру Варвара всегда старалась обходить стороной. Что хорошего можно ждать от хозяев, если в окне, в глубине комнаты виднеется огромное бордовое знамя республики. «Националисты, наверное», — думала Варвара, поминая недобрым словом митинги времен Гамсахурдиа с их бешеным дыханием ненависти.
И вот как-то Нино, хозяйка бордового стяга, зазвала Варвару на огонек. Пьет Варвара чай из сушеного инжира и удивляется, как с Нино легко говорить. Веселая, общительная, лицо открытое, со здоровым крестьянским румянцем во всю щеку. И не скажешь, что шестой десяток разменяла. А логически ожидаемого национализма и в помине нет.
Нино тем временем стала расспрашивать, откуда у Варвары царапины и мозоли на руках. Пришлось рассказать про Елену — отшельницу поневоле.
- Они кто, грузины? — заинтересовалась Нино.
- Нет, русскоязычные.
- А‑а, значит, им вдвойне тяжело. Родственников, наверняка, нет. Кто мог, уже давно уехал.
Чем больше Нино вникала в ситуацию, тем больше переживала.
- Да как они вообще там живут? — и тут же предложила. — Давай в это воскресенье туда сходим!
- Это далеко, — отнекивалась Варвара. — От Мухиани пять километров пешком.
- Ну и что? Я геолог, меня этим не напугаешь. Только продукты соберу, и пойдем.
«До воскресенья, небось, сто раз забудет», — подумала Варвара и не стала ее разубеждать.
В воскресенье в семь утра Варвару разбудил звонок.
- Где ты? Я уже готова, и все собрала.
Под «все собрала», как выяснилось, подразумевалась внушительная спортивная сумка, под завязку набитая хачапури, чурчхелами, пхали и вином.
- Куда столько? — скривилась Варвара. — Не на свадьбу идем.
- Неудобно в первый раз с пустыми руками идти, — пояснила Нино. — Это все мое, из деревни, не покупное.
Пока преодолевали крутые ухабы, Нино рассказывала про свою деревню в Кахетии. Подразумевалось, что это лучшее место на земле.
- Она находится недалеко от Кварели — родины Ильи Чавчавадзе. Обязательно тебя к себе на лето заберу. Увидишь, какая там красота. До Алазани рукой подать, а вокруг голубые горы уходят верхушками в небо. Именно о них Илья Праведный сказал: «Родные горы, Ваш сын покидает вас…»
И давай дальше наизусть шпарить. Варвара, сделав умное лицо, слушала недоумевая: «И не лень было учить?»
- Мне от мужа несколько ульев досталось, — продолжала Нино. — Со мной там недавно один случай вышел. Шла я как-то с моими односельчанами на пасеку. Дорога пролегала через ущелье. Ребята перешли по перекинутому через него старому дереву и ждут меня на той стороне. Двинулась и я за ними. В какой-то момент мой рюкзак перевесил, и полетела я с 10-метровой высоты вниз, прямо на огромные валуны. Знаешь, будто меня кто-то подхватил и мягко на землю опустил. Мои друзья в ужасе сверху кричат: «Нино, что у тебя сломано? Спина цела?» А у меня ни царапинки!
Я это к тому отношу, что в этот день Богородичное правило полностью прочитала. Где-то слышала, что святой Серафим Саровский — я его так люблю! — говорил: кто «Богородице Дево, радуйся» 150 раз в день читает, с тем удивительные вещи происходят.
Варвара не переставала удивляться: «Вот тебе и сельская жительница со знаменем в обнимку». На минуту представила себе объем работ в деревне — даже дурно стало неженке-горожанке. Вот и предложила:
- Может, лучше продать этот дом с виноградником? Возни много, а толку мало.
Благодушие Нино как ветром сдуло. Ястребом кинулась она к Варваре, только что за грудки не схватила, и — в крик:
- Как продать? Зачем продать? Как мне, грузинке, без своего вина? Шах-Аббас не смог до конца уничтожить наши виноградники! А ты хочешь, чтоб я, княжна, кому-то продала свою землю? Вот, смотри, — и она выставила вперед свои широкие, шершавые руки. — Я ведь все сама делаю: и опрыскиваю, и окучиваю, и обрезаю свой виноградник. А знаешь, как правильно надо обрезать лозу весной? Каждую веточку надо перебрать с молитвой: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!», а четвертый отросток срезать.
- И сколько литров вина в год выходит? — не унималась наша акула капитализма, уже прикинув про себя, что вино хороший бизнес и можно получить барыш.
- Когда 200, когда 500 литров получается. Это все для дома. У меня каждый день гости.
Так, кипя и бурля эмоциями, дошли до пункта назначения. Елена выбежала за ворота на лай собак.
- Христос посреди нас!
- Аминь! — просияла Нино, подтверждая приветствие троекратным поцелуем.
Варвара только хмыкнула: вот бы правителям такую любовь и единомыслие, как этим двум политическим противникам. Нино всей душой за независимую Грузию времен Давида Строителя, а Елена — за Союз нерушимый республик свободных, но без коммунистов.
После трапезы Нино приступила к бревнам. Огромный топор, который Варвара еле-еле могла оторвать от земли, летал как молния в ее руках. Хрясь-хрясь — и через минуту кругом лежали ровно разрубленные поленья. Дядя Коля, баюкая парализованную нерабочую руку, даже прослезился:.
- Нино, родненькая, кто тебя научил так рубить? Это, поди, не каждый мужик сможет.
А Нино только улыбалась и яростно крушила остатки пней и коряг. Остальные наблюдатели еле успевали таскать дрова. Само собой, княжна-дровосек прочно вписалась в общий состав.
Сердце, надрезанное ножницами
1999 год. Пасхальная служба закончилась. Все спешно кинулись разговляться яйцами, сыром и только что освященными куличами. Голубоглазая высокая девчонка кивнула Варваре:
- Ну, чё? Христос Воскресе! — и с готовностью протянула руку с малиновым пасхальным яйцом.
«Наш кадр», — растаяла Варвара. Слово за слово, Лика, как звали новое приобретение, нравилась Варваре все больше и больше. Ни тебе показных молитвенных поз, ни благочестивого елея в речах, а вместо этого простой современный базар. Разговор перекинулся на общих знакомых по церкви и на Елену, «по жизни в скорбях пребывающую». Лика навострила уши.
- А чё? Если надо помочь, я с удовольствием. Все равно от скуки дохну. Я медик! Чесслово! Я раньше в русском госпитале работала. Ты не смотри, что я шкиля-макарона. Я там, знаешь, каких бугаев ворочала! Короче, когда пойдем?
На место встречи Лика явилась в полной экипировке: на спине рюкзак, с ремня на плече завывает транзистор, в руках альбом с рисунками, который был тут же вручен Варваре с пояснениями:
- Здесь душа моя и моя жизнь поломатая.
На черном фоне было нарисовано ярко-красное сердце, надрезанное ножницами. По лезвию стекала кровь. Второй рисунок был еще абстрактнее. Белая и черная полосы. На белой — черные следы, ведущие в никуда.
- Это моя клиническая смерть. Когда я на том свете была, — бойко продолжала Лика тоном экскурсовода, — вышла моя душа из тела, а эти черные меня к себе тащили. И звуки такие: чав-чав. Будто кто по грязи шлепает. У меня такое два раза было.
Варвара слушала зачарованно. Хотела уже сунуться с советом продать абстракции подороже, но интерес к потусторонней жизни взял верх:
- И как там? На том свете?
- Ничего конкретно сказать не могу. Меня скоро назад вернули. По чьим-то молитвам. Наверное, матушка Аскитрия за меня молилась. Помнишь такую?
- Помню. Всегда у Георгия Победоносца стояла. Тихая такая, со светлым лицом.
- Во-во! А добрая, слов нет. Сама голодала, на хлебе и луке сидела, а последний кусок тебе могла отдать. И, прикинь, никогда не жаловалась. Мы за ней ухаживали, когда она заболела, а она нам свою однокомнатную отписала… Матушка мне столько всего про веру рассказывала, что я в церковь пришла. Царство Небесное, — и Лика перекрестилась.
Тем временем доплелись до ворот с изображением креста. Вышла к ним Елена с уставными словами:
- Христос посреди нас!
А потом почему-то стала молитву читать:
- Отрицаюсь от тебя, сатана, гордыни твоей, служения тебе и сочетаюсь Тебе, Христе, во имя Отца и Сына и Святого Духа.
И только после этого нас, лягушек-путешественниц, в дом завела. Транзистор, впрочем, сразу попросила выключить, чтобы «молитвенному настроению не мешать». Ликуша ошалело таращила глаза, но потом быстро освоилась и начала генерировать идеи:
- Чем помочь? Давайте я навоз у козочек почищу.
Варвара стала попутно тарахтеть про Ликины посмертные приключения, а сама участница дополняла их новыми душераздирающими подробностями. Елена слушала, не перебивая. Потом обратилась к Лике:
- Ты понимаешь, какая на тебе ответственность? Это большая редкость, чтобы человека два раза назад возвращали.
Лика почему-то скисла и вздохнула:
- Знаю.
- Впрочем, — продолжала Елена, — с меня тоже двойной спрос будет. В тридцать лет у меня был инсульт. Моя душа тоже вышла из тела. Я хорошо помню, как меня поднял белокрылый ангел и понес куда-то.
- А какого размера был ангел? — встрепенулась Варвара, любительница подробностей.
- Сейчас мне трудно сказать. Но явно выше человеческого роста. Он поставил меня перед иконой Казанской Божьей Матери. Больше ничего не помню. Потом пришла в себя.
- При чем тут икона? — спросила Лика.
- Я родилась на Казанскую, — как бы не слыша вопроса, рассказывала Елена. — Потом сама стала всем этим интересоваться, так к Богу и пришла. Мне, как инженеру-программисту, много чего вначале казалось странным: догматы, молитвы на церковнославянском языке. Потом постепенно все в голове улеглось, и появилось восхищение логичностью Божьих законов. Я их сравнивала с моей любимой математикой.
Много чего еще было тогда рассказано, и в результате Лика при прощании стала обговаривать время следующего похода.
На второй поход Лика явилась под градусом и сразу ошарашила Варвару требованием:
- Дай денег!
Получив просимое, Лика тут же купила бутылку пива и опустошила половину. Дальше стало твориться что-то невообразимое: песни и пляски народов мира по всему маршруту следования. Временами репертуар сменялся слезами. Ликуша, вращая совершенно безумными глазами, несла околесицу:
- Это они меня заставляют… Я ведь слово давала… Что же я делаю? — слезы тут же сменялись яростью, и она начинала боксировать воздух.
- Они, красноглазые твари, мне жизнь поломали! Порвать бы их на части.
Елена, увидев перекошенные лица гостей, бросилась кропить их святой водой. Кое-как Лика утихла и заснула. А, проспавшись, уже рассказывала более или менее связно.
- Стоит мне стопку выпить, все — мозги набекрень. Не могу с собой совладать. Матушка Аскитрия это знала и всячески меня поддерживала. Только с ней мне было хорошо. У нее, наверно, аура такая.
- Благодать, — тихо поправила Елена.
- Поговоришь с ней — и уходишь другим человеком. Если бы вы знали, как мне ее не хватает! Искала я таких людей в церкви, да куда там: каждый сам по себе. Батюшки-то у нас хорошие, но занятые очень. Причащаться, мне говорят, почаще надо. А у меня когда получается, когда нет. Нервы на нуле. Чуть что — психую, с родителями грызусь, а потом плачу. А у вас, Елена Николаевна, мне нравится. Спокойно… Можно, я к вам приходить буду? Даже после этого?
Елена кивнула и, глядя куда-то вдаль, задумчиво сказала:
- Тебя ко мне явно матушка Аскитрия привела. В свое время она и мне помогала в моих бедах и скорбях. А когда я узнала о ее переходе в вечность, то все думала: кто же ее досмотрел? Она же была совершенно одинокая. Оказывается, за ней ухаживала ваша семья. Не устаю поражаться, как мы все незримо связаны, — и, доставая свой пухлый синодик и ручку, спросила: — Как, говоришь, твоих родителей зовут?
Лика назвала. А Варвара уже знала, если Елена кого в свой список занесет, то это на всю оставшуюся жизнь.
Так собиралась общинка дорогих Варваре людей. Почему-то тянулись к Елене такие несхожие, а иногда странные люди.
Благоразумный разбойник
Однажды у Елены на даче появился новый человек — Гоча. И была с ним такая история.
У Гочи было уже две дочери-школьницы, когда Мерико снова забеременела. На эхоскопии узнали, что будет девочка. «Зачем нам третья дочь, вот если бы сын, тогда другое дело», — решил Гоча, давая «добро» на аборт. И вдруг кто-то сказал Мерико, что у нее родится богоизбранный ребенок, и нельзя его убивать. Так это было или иначе, но родилась у Мерико и Гочи удивительная дочь.
- Кого ты больше любишь, маму или папу? — приставали к ней взрослые.
- Бога, — отвечала двухлетняя кроха, выросшая в неверующей семье.
Это сейчас, когда Гоча уверовал вБога, он уже не удивляется, что его младшенькая любит молиться и бегом в церковь бежит. А тогда ему было странно — почему эта кроха к иконам тянется и откуда ей ведом Бог?
- А Гоча-то сам чем дышит? — приставала к Елене с вопросами любопытная Варвара, как всегда жадная до всего нового.
- Гоча раньше был бандитом, долго сидел, — неохотно отвечала Елена, избегая осуждения ближнего. — Было у него всякое.
- Ну и?… — давила на нее прилипала.
- Потом Господь ему послал отца Лаврентия, и человек начал новую жизнь.
- Вот бы расспросить его подробно! — загорелась Варвара новой идеей.
- Не вздумай приставать к человеку, — встрепенулась Елена, зная, чем обычно кончается такой азарт. — Неисповедимы пути Господни. А любопытство — грех. Все никак твой зуд журналистский не выветрится! Ты молилась бы лучше, а?
Прошло какое-то время, и на горе начался сенокос. Явился и Гоча — высокий черноволосый мужчина лет пятидесяти — запасать сено для своей коровы. Варвара, улучив подходящий момент, поспешила к Гоче утолить свое любопытство:
- Как вы, батоно Гоча, к Богу пришли?
- А так и пришел, — не удивляясь беспардонному вопросу, с ходу ответил Гоча. — Мне Бог до сорока пяти лет всю земную мерзость показал. Когда я этим во так объелся, — полоснул он рукой по горлу, — тошно стало. Захотелось другого.
- А какие конкретно мерзости вы наблюдали?
- Вот сидел я как-то в Минске за грабеж, — начал, было, Гоча, опершись на косу.
Варвара уже приготовилась услышать нечто супердетективное, но тут подоспела Елена в сбившейся косынке, с тяжеленной охапкой сена на спине и бросилась извиняться за сестру во Христе.
- Прости ты ее, родной, и не обращай внимания. Она ко всем вот так, со своими вопросами… Никак не отучится.
Гоча только засмеялся и рукой Варваре махнул:
- Потом как-нибудь расскажу. Меня хлебом не корми — дай потрепаться. Я же лентяй неисправимый, не люблю работать! — и пошел косить.
Не вышло, в общем, в этот день интервью с покаявшимся разбойником…
В осаде
Осень сменила лето и принесла новые проблемы. На соседней горе появились экологические беженцы — хевсуры — с огромной отарой овец, которую пригнали сюда со своих снежных вершин на зимовку. Овцы, как саранча, сжирали остатки жухлой травы, не оставляя ничего для Елениных коз. Но это было еще полбеды. Вокруг овец носились огромные кавказские овчарки. Приходить к Елене стало невозможно. Медведеподобные монстры кидались на каждого прохожего, норовя порвать на куски. Все просьбы привязывать их хотя бы в течение дня оставались без отклика.
Елена с огромным трудом и, призывая на помощь всех святых, теперь редко спускалась в город, чтобы причаститься и закупить продукты. Все, кто был в курсе этой истории, смотрели на ее измученное лицо, жалостливо охали и качали головами:
- Ну, как вы там? Вот искушенье-то!
- Помоги тебе Господи!
- Может, в полицию заявить?
Елена терпеливо выслушивала бесполезные советы и только смиренно отвечала:
- Господь выше сил креста не дает. Иду с молитвой «Да воскреснет Бог» и двумя палками от собак отбиваюсь. Кое-как прохожу.
Поохав и поругав хозяев овчарок, прихожане мирно расходились, дескать, «что тут поделаешь, каждому свое». А те, кто не уходил, предлагали разное. Элисо, как и подобало верующей со стажем, говорила:
- Надо усилить молитву. Давайте Псалтырь читать все вместе.
Семен, и в хорошее время немногословный, теперь просто убито молчал. Тамара, как человек здравомыслящий, робко заикнулась:
- А может, коз продать и в город спуститься? Хевсуры там надолго.
Но Елена грустно вздыхала:
- На что мы жить будем? У меня на это нет благословения.
- Нет, потому что не умеете настоять своем, — влезла бесцеремонно Варвара. — Надо Гочу к этой разборке привлечь! Куда он, кстати, делся?
- Гоча очень серьезно постится. На хлебе и воде сидит. — Елена осенила себя крестом. — Грехи замаливает. Его беспокоить сейчас никак нельзя. Первый пост его жизни. Он очень ослаб и дома лежит.
- Нашел время лоб расшибать?! — разозлилась Варвара. — Лучше бы вам помог на гору хлеб таскать и хевсуров на место поставил. Фанатизм какой-то!
Тут еще Лика — одного ума с Варварой — свой вариант вывалила:
- Давайте, Елена Николаевна, я своих ребят-гвардейцев приведу. Они им живо рога обломают! А чё? Чем плохо?
Елена замахала на них руками:
- Да что с вами, девочки? В Рождественский пост и столько грехов набирать? Я уж как-нибудь сама, с Божьей помощью.
А тут еще Элисо подлила невзначай масла в огонь, шепнув кому-то: «У Гочи от старой жизни где-то пистолет припрятан». Варвара неуемная это запеленговала и давай вперед с новой идеей:
- Вот и шикарно! Пусть меня стрелять научат. Я всех собак перебью, раз хозяева без понятия. А Гоча, нехай себе, пусть дальше постится.
Елена чуть не заплакала с досады:
- Да что ты несешь сегодня? При чем здесь бедные животные? Всё! Кончено! Пусть все будет, как было. От своего креста не побегу, — взвалила она на спину набитый хлебом рюкзак, перекрестилась на алтарь и пошла к выходу.
Состав болельщиков долго, так и сяк рядил, пока не пришел к консенсусу: ждать Рождества, когда Гоча окрепнет. А потом собраться кучей, закупить продуктов, сколько можно на себе унести, вооружиться палками и идти на прорыв через собак.
Так и все и вышло.
После Рождества пошли сначала в полном боевом порядке к Гоче на его гору. Варвара, мало надеясь на свои кособокие молитвы, прихватила кухонный нож подлинее. Элисо и Нино запаслись дубинками. Только Лика была без оружия, но угрожающе-нервно сжимала кулаки.
Для Элисо, которая панически боялась тараканов, петухов, а уж собак тем более, такая экспедиция была верхом героизма. Вот уж, воистину, любовь сильнее страха. А для Нино, привыкшей в своей деревне с собаками воевать, наоборот, плевое дело.
Гоча, как увидел их у ворот своей фазенды, расцвел майской розой:
- Ва‑а! Мои сестрички пришли! Давайте заходите.
Зашли. Небольшая комната, железная печка в углу, дощатые крашеные полы, у окна грубо сколоченный стол и вокруг него табуретки. Мерико-молчунья быстро выставила на стол самодельный сыр, только испеченное мчади (кукурузные лепешки), домашнее вино и зелень.
И пошло-поехало. Гоча дорвался до тостов:
- За Рождество!
- За Грузию — удел Божьей Матери!
- За всех хороших людей, где бы они ни были!
Чем дальше, тем цветистее:
- Хочу этим маленьким стаканом выпить за то, чтобы Господь дал нам такую большую веру, как у Марка Афонского. Помните, как он объяснял одному монаху силу молитв: «Если скажу горе: «Двинься к морю» Тут оба видят — гора стала двигаться. — «Э‑э, остановись, — говорит святой Марк, — я не с тобой, а с братом разговариваю». И гора послушно застыла.
Для Варвары это было последней каплей. (Грузинское застолье — это вам не русское, на скорую руку «Будем здоровы», хлобыстнул и пошел. Люди тут часами сидят. За каждый тост надо в отдельности выпить да еще что-то свое красивое сказать). А торопливой Варваре уже было невтерпеж. Вот и ляпнула она, прервав Гочу:
- Пока мы здесь время теряем, лучше бы у Елены лишнее бревно распилили.
Тут уже взвились Нино с Элисо:
- Тамаду перебивать — последнее дело! Совсем в тебе веры нет. Конечно, где твоим армянским мозгам оценить наши грузинские обычаи и вино, которое человек от души выставил. Постыдилась бы!
Варвара на это окрысилась:
- Предпочитаю еврейскую деловитость с немецкой пунктуальностью! — и Лике-немке по-свойски подмигнула.
Сестры во Христе недобрым словом помянули христопродавцев и масонов. Чуть было склока не началась, да хорошо, Гоча со смехом разнял:
- Я сам наполовину армянин. Вы меня, девочки, тормозите, если начну много болтать. Никак не могу свое многословие преодолеть. От многого Господь меня избавил, а от сигарет и «ля-ля-фа-фа» — пока нет.
В общем, с канителью, но все же вышли из дома, и через час, миновав собачий кордон, были у Елены. У отшельницы при виде каравана с «большой земли» радостно засияли голубые глаза. Толстушка Элисо — бессменный казначей — с порога стала рапортовать о закупках и тратах. Елена отмахивалась от дотошной Элисо: «Потом, потом» — и жадно выспрашивала:
- Что нового в храме? Как наши батюшки? — и, поворачиваясь к Гоче, — Как отец Лаврентий в Сиони?
Ей отвечали вразнобой. Много чего при «встрече на Эльбе» было рассказано, обсуждено и осуждено в горячем, до хрипоты споре. Причем Лика с Варварой за свой экстремизм неизменно оказывались в греховном меньшинстве…
Позже было еще несколько таких экспедиций во всеоружии. Словом, общими усилиями дождались весны, а там — самоликвидации пришельцев с овчарками, ушли они восвояси.
Маляр Вова
После Пасхи Елена затеяла делать в своей хибарке ремонт, чтоб хоть как-то удалить кровь на стенках — недобрую память, оставшуюся от нападения грабителей в 1998 году, когда лишь чудом не убили всю их семью. Гоча привел мастера — хронического безработного Вову, щуплого маляра тридцати лет. Варвара с Ликой поглядели на его неторопливые пируэты с кистями, вывели Елену во двор и загалдели в унисон:
- Гоча что, зря в тюрьме сидел? Не научился в людях разбираться? Для чего вам этот алкаш?
- Да он у вас деньги выманит, и все — ку-ку, Джузеппе! — ярилась Лика. — Какой из него маляр? Как Айвазовский задумчиво краску кладет!
- Девочки, перекреститесь, ну, опять вы с осуждением! — возмутилась хозяйка. — Господь никого на мою гору просто так не приводит. Либо для моей духовной пользы, либо для пользы людей. А деньги не мои. Это Господь мне их на время дает. И если Вове они нужнее, значит, так надо. Дело ведь не в ремонте. Вдруг гонения на православных будут? Время-то тревожное. Может, мы гонение будем здесь пережидать? Заберем сюда, на гору нашего дорогого батюшку, а священнику в келье чистота нужна. Здесь будет женская келья будет, там, подальше — мужская: для Семена, Гочи, Вовы и еще кого Бог пошлет. Нет, какие же вы маловерные!
Время, непредвзятый судья, доказало относительную правоту обеих сторон. Ремонт одной комнаты затянулся на год, обошелся хозяйке весьма кучеряво, а из-за «высокого качества», как утверждал Вова, не продержался и двух лет. Зато Вова за это время дошел до церкви, с интересом прослушал службу, допытываясь у Елены:
- Это что там играет за воротами (в алтаре)? Магнитофон?
Елена пояснила, что это «живой эфир».
- Круто! — восхитился Вова.
На том его хождение в церковь и закончилось. Вскоре он благополучно запил и исчез с горы в неизвестном направлении. Елена продолжала упорно поминать его на утреннем правиле, поясняя скептикам:
- Авось одумается. У него душа добрая. Сына он мне чем-то напомнил.
Елена в больнице
Однажды Варвара в споре так перегнула палку, что долготерпению Елены пришел конец. И в один прекрасный день Элисо поставила Лику с Варварой перед фактом:
- Нет вам благословения ходить к Елене. Но она просит, чтобы вы почаще ходили в церковь и исповедовались.
Для обеих, что называется, «треснул мир напополам». Кинулись с расспросами, но Элисо отвечала загадками:
- Раз вы сами не понимаете, тем хуже для вас. Никакого желания исправиться у вас нет, только искушаете всех.
Пошли со своими недоумениями к духовнику, но выяснилось, что он никому подобных благословений не давал. Бес гордыни был тут как тут и давай нашептывать: «Вы для Елены тельняшки рвали, а вас взяла и кинула!» Само собой, обе кукушки смертельно обиделись. Лика стала утешать Варвару, доставая трясущейся рукой сигарету:
- Да наплюй ты. Они же фанатики!
- Как наплевать? — растерянно спрашивала Варвара. — Елена мне как духовная мать. Кому тогда верить?
В общем, переживали они так сильно, что Нино, не выдержав, отправилась к Елене восстанавливать мир:
- Да как же так? Разве можно в людях любовь убивать? Ну, не святые они, конечно. Такие же грешные, как и мы. Но мы должны быть все вместе!
Мир кое-как был восстановлен. Попросили друг у друга прощенья, но прежняя радость общения куда-то исчезла. Что-то сломалось. Осталась только дипломатическая вежливость при встречах.
Прошло время.
Широко распахнутые глаза Нино смотрят с испугом на Варвару:
- Елена в больнице! Элисо только что звонила! Совсем плоха!
- ?!
- Несколько дней ничего не ела, постоянная тошнота. Глаз вылез из орбиты. Гоча, как узнал, помчался за отцом Лаврентием. Взял его из церкви, быстро в машину и — к Елене домой. Потом прямо в больницу повезли.
- Да что с ней?
- Опухоль в мозге. Нужна срочная операция. Это все от неподъемных тяжестей. Доконала себя, несчастная.
На больничной замызганной койке безо всякого намека на белье лежала исхудавшая Елена с багрово-красным лицом. Неестественно огромный левый глаз был закрыт. Правый с трудом раскрылся — взглянуть, кто пришел. К Варваре потянулась слабая рука, которая тут же упала:
- Умираю я, родная. Прости меня Христа ради… Сообщите всем нашим. Попрощаться хочу.
Рядом всхлипывала Элисо. Снаружи, у дверей палаты собрались все остальные, потрясенные случившимся. Рассматривали томографический снимок, на котором было видно небольшое, 3 на 4 сантиметра, затемнение — опухоль, давящая на глаз. Обсуждали вытекающий отсюда расклад. Срочная трепанация стоит около 2000 долларов. Каждый день пребывания в больнице обходится больше ста долларов. Для всех, стоявших у дверей, это были нереально огромные деньги. Выяснилось также, что пока Елена лежит здесь как бы нелегально, из уважения к отцу Лаврентию. Платить не надо, но и лечить ее, пока не появятся реальные деньги, тоже никто не кинется.
Вот и плакали от бессилия матушка Лали и Элисо:
- Господи, Ты Сам управь! Не отнимай ее от нас!
- Давайте акафист Божьей Матери читать! — предложили Нана, Гочина дочка.
А Варвара по своему греховному обыкновению злилась:
- Не молиться тут надо, а действовать! Почему эти козлы, врачи, ей даже болеутоляющего не дают?!
На нее привычно фыркали:
- Помалкивай. Ты как неверующая! Раз отец Лаврентий ее сюда привез, значит, врачи верующие. Надо просто ждать.
А Варвара уже помчалась к эскулапам — права качать:
- Почему вы ее не лечите? Она от боли уже говорить не может!
Зеленые халаты отфутболили ее с умным видом:
- Мы делаем, что можем.
Как после этого не озвереть? И Варвара понеслась за «тяжелой артиллерией» — Верой. Уж она-то наведет здесь гвардейский порядок. Человек пятнадцать лет в уличной торговле провел, всякое обращение знает. Где надо, и гавкнуть может, плюс в медицине разбирается.
- Ах, скотобаза какая! — разразилась «тяжелая артиллерия» первым залпом, сразу вникнув в суть дела. — Они ее точно в гроб загонят!
И вскоре железные ступеньки старинной больницы, гнулись под ее поступью. Вера рванула дверь в палату, оставив за собой удивленно-испуганных посетителей, упала на обгрызенный стул у койки и заголосила:
- А‑ва-ва, это что за беспредел такой! Что с тобой сталось?! И куда Бог смотрит? А? Сколько тварей по земле ползают, и никакая холера их не берет! А‑ва-ва, а ты, такой Божий человек, и…
За дверью сестры возмущенно зашипели на Варвару:
- Зачем нам здесь неверующая? Да еще и такая? — намекая на моральные устои Веры.
А Вера вышла, утерла слезы и, оглядев заплаканных сестер, изложила свой стратегический план:
- Значит, так. Я буду уколы делать, чтоб санитаркам даже пять копеек не перепало. Буду жрачку готовить, а эта (кивок на Варвару) таскать. На большее она все равно не способна. Буду раньше всех с утра приходить и врачей за глотку брать. Тут без контроля нельзя!
В общем, кое-как все утряслось. Вера приходила первая, сменяла бессменную ночную дежурную Нану. Дальше приходили по уговору, кто когда мог. Элисо вела переговоры с сыном Елены в Москве на предмет денег. Гоча с Семеном по очереди пасли коз. Дважды в день приходил отец Лаврентий причастить и проведать Елену.
Ко всем приходящим у Елены была одна просьба — постоянно читать акафист, а из съестного приносить виноград. Вот и читали посетители, почти не переставая, акафист. Вера в этом благом деле по неверию не участвовала, шушукалась с Варварой:
- Состав еще тот, я тебе скажу! Я для нее все, что хочешь, сделаю, но вот эти «ижи еси на небеси» выше моих мозгов! А Гоча ничего из себя, видный клиент. Жалко, верующий, а то бы пообщались.
В день операции произошло неожиданное. Варвара была на работе, когда ее выловила Нана и, с перепугу путая грузинские и русские слова, сообщила:
- Елену воруют с операции! Срочно звони ее сыну в Москву!
Варвара набрала номер Элисо и узнала от нее, задыхающейся от слез и обиды, подробности «воровства»:
- Пришла Капитолина с Александро-Невской церкви и переубедила Елену делать операцию. Святые отцы, дескать, не благословляют вскрывать черепную коробку. И Елена отказалась. Мы попытались спорить, и отец Лаврентий как священник пытался воздействовать. Но Капитолина подняла крик: «Вам лишь бы человека под нож положить. Вы убийцы! Зачем привели сюда грузинского священника? Пусть русский батюшка этим делом займется!» Мы стояли, как оплеванные. Это мы-то убийцы? Мы ли ночей не спали из-за Елены? И нас еще в национализме обвинять?
Из трубки доносился долгий тихий плач, потом Элисо продолжила:
- Откуда нам взять русского священника, если их раз-два и обчелся? Кроме того, отец Лаврентий специально к отцу Филарету ходил советоваться. Ты же сама видела, как отец Лаврентий свою паству бросал и к Елене спешил.
- Что же вы ей морду не набили за поклеп на батюшку? — разъярилась экстремистка Варвара. — С Елены спрос не велик. У кого крыша не поедет перед лицом смерти?
- Что ты, — убито отвечала Элисо. — Мы просто онемели от обиды. Капитолина тут же забрала Елену к себе домой. «Я, — говорит, — буду ее мазями лечить». Но это не поможет. Опухоль огромная. Сама не рассосется. Теперь не знаем, что делать. А Вера сказала, что будет ездить к Капитолине домой и делать Елене болеутоляющие уколы. Сама-то, самоучка с мазями, не умеет.
Через две недели из Москвы приехал сын Елены и, поговорив с врачами, повез мать на операцию в ту же больницу. Несмотря на обиду, у дверей операционной собрались все участники этой истории. Варвара с удивлением узрела рядом с отцом Лаврентием «пропавшего» маляра Вову. Он, как ни в чем не бывало, рассказывал:
- Я, как тогда с горы ушел, набухался где-то и попал в аварию. Меня Елена еще до этого предупреждала: «Бросай пить, а то пошлет тебе Господь испытание, чтобы отвести от греха». В общем, попал я в больницу без сознания. Там как узнали, что у меня никого нет и платить за меня некому, — так не то, что врачи, даже санитарки ко мне не подходили. Елена и Гоча каким-то макаром узнали про меня и пришли. Елена каждый день меня кормила и обмывала, а Гоча с врачами разбирался, чтоб они меня хоть как-нибудь да лечили. Короче, собрали меня по кускам. А теперь во какое дело: ей самой плохо, а я ничем помочь не могу.
Варвара, слушая маляра, напряженно пыталась вспомнить, кто это так точно и будто про Вову сказал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».
Как только Елена отошла от наркоза, к койке хлынула куча народа. Открылся один глаз, и слабая улыбка появилась на бескровных губах.
- Дорогие мои! — голос то и дело прерывался. — Я молилась перед операцией: «Господи, молитвами Богородицы и всех любящих меня людей продли мне жизнь!» И вот я с вами.
Знатоки благодати
Из алтаря уже вынесли записки и выгрузили их шуршащей кучей на стол в притворе. Варвара пыталась сосредоточиться на словах, которые пел хор. Но куда там. Тверди не тверди себе: «Любопытство — грех», а против натуры не пойдешь. Борется Варвара с грехом, повторяя Иисусову молитву, а уши, как локаторы, ловят каждое слово из разговоров в храме.
За спиной Варвары шло тем временем живейшее обсуждение.
- Вчера на вечерне такая благодать была — слов нет! — говорит одна прихожанка и от избытка чувств закатывает глаза к потолку.
- Когда отец Павел служит, всегда такое испытываешь, — поддакивает другая.
- А вот когда отец Георгий служит, пустота какая-то. Как мертвая домой ползешь, — жалуется третья.
- Нет, это вы зря на отца Георгия наговариваете, — вмешивается дама с хорошо поставленным голосом, видимо, учительница или бывший партработник. — Я от его служб наполненная выхожу.
Все. Это было последней каплей. Природное желание всюду совать свой нос взяло вверх над насильно прививаемым смирением, и Варвара нарушила эту идиллию:
- Объясните подробней, что в вашем понимании «благодатная служба»? Я, например, ничего не чувствую.
У обсуждавших на лицах — весь спектр эмоций: удивление, недоумение, подозрительность и желание отойти от греха подальше.
- Как? Ты не чувствуешь благодати?
- Не чувствую, — подтвердила Варвара, получив тут ворох объяснений.
- Благодатная служба — это когда ты в хорошем настроении выходишь из церкви.
- И усталости не чувствуешь!
- Благодать, например, есть у отца Филарета. Он идет, и от него как теплый шар отходит.
Варваре эти объяснения про «теплый шар» ясности не прибавили. Наоборот, только смущение усилилось, тем более, что со знатоками благодати ей приходилось сталкиваться и раньше.
* * *
Однажды случилось вот что. Звонит Варваре подружка Катя (было время, когда Катя за ней, как теленок на веревочке, в церковь пришла, правда, не надолго). Позвонила, короче, и оглоушила новостью:
- У меня дом сгорел!
- Шутки шутишь?
- Да нет, — сказал в трубке убитый голос. — Керосинку зажженную заправляла. Она возьми и полыхни до потолка. Еле выскочить успели, в чем были, — тяжелый вздох. — Ты же знаешь мое цыганское счастье. Чтоб на святую Нину у человека дом сгорел?!
Цыганское счастье было налицо. Месяц назад Катя, выкладываясь из последних сил, отремонтировала свою хибару — самострой у мусорной свалки. Земляной пол застелила досками, стены заштукатурила, а крышу новой жестью обили соседские ребята «из уважение». И на тебе — вместо дома куча углей.
- Где ты сейчас?
- У девочек с нашей улицы. Они тут же примчались и забрали к себе меня, мать и Бэлу. Шмотки дали — у кого что нашлось.
- Молодцы девчонки! Они как теперь — все в том же амплуа?
Трубка невесело хмыкает.
- Да, без изменений. Работы-то нет. Не всем же, как тебе, в уборщицы идти.
(Амплуа было той самой древнейшей профессией.)
- Скажи там нашим в церкви, что у меня беда, — Катя поспешила закруглиться. — Ладно, пока. С чужого телефона звоню, а тут другим надо звонить.
Сестры во Христе, узнав про Катину беду, естественно, ужаснулись, поохали и вскоре успокоились. На все, дескать, воля Божья.
Через месяц Катя появилась в церкви — и прямиком к одной из наших прихожанок с просьбой:
- Пустите нас к себе на один месяц. У вас ведь все равно квартира закрытая стоит. Вы не бойтесь, мы ничего не испортим. Я ручаюсь. Потом через месяц мы снова к моим подругам перейдем. У них сейчас временные проблемы.
Просьба застала врасплох.
- Ты не обижайся, — последовал ответ. — Не могу я вас пустить. У меня квартира освященная, а твоя мама курит, Бэла вообще не церковный человек. Вся благодать из-за вас отойдет!
Ясное дело, продолжать просить было бессмысленно. Катя извинилась и отошла. Но потом с удивлением спросила Варвару:
- Это правда, что благодать из-за нас отойдет?
Нашла, у кого спрашивать! У Варвары и так голова гудит от вопросов: почему «девочки с улицы» пришли на помощь погорельцам, а благодатные люди — нет? «Помоги, Господи, не осуждать никого», — молится Варвара. И опять срывается в осуждение: где же наше церковное братство? Меморандум, что ли, опять написать?
Благословение
Служба уже закончилась. Несколько человек, каждый со своим делом, ждали у алтаря отца Филарета. Задняя часть очереди оккупировала скамейки у стены. Варвара скучающе разглядывала очередь и, по обыкновению, препиралась с Еленой и Элисо:
- Неужели нельзя поехать в этот Ольгинский монастырь без благословения? Только зря время теряем.
Елена, поблескивая очками, строго сказала:
- Нет, никак нельзя. Сколько раз тебе повторять: прежде, чем начать какое-то дело, надо взять благословение, а тем более на поездку в монастырь.
Элисо подтверждающе кивала. У нее, в отличие от Варвары, никаких таких сомнений не возникало. Раз надо, значит, надо. И точка.
Варвара — новичок в церкви — и раньше наблюдала эти смиренные подходы к священнику с руками, сложенными лодочкой. «И зачем эта проформа?» — протестовало все в ней. А теперь ради «проформы» надо стоять в очереди, томиться и, неведомо сколько, батюшку ждать. И все-таки Варвара решила не возникать — уж очень ей хотелось поехать в монастырь. Вон Елена побывала во многих монастырях России и так интересно рассказывала о них. Но до России далеко, как до Луны. А тут под носом, во Мцхета, единственный русский женский монастырь в Грузии — Ольгинский. Просто грех не поехать.
Неожиданно из алтаря появился отец Филарет, держа крест и Евангелие. К нему навстречу рванулась фигурка в берете, известная всем под названием «маленькая Нонна в черных очках». (Фамилий друг друга никто не знает, вот и описывают по приметам типа «Лида с пером» или «Валя с цветочками».) Нонна схватила священника под руку и зашептала театральным шепотом:
- Ой, батюшка, у меня опять смертельное искушение. Благословите в дом котеночка взять. Я женщина одинокая. Мне общение, как воздух, нужно! Все же тварь живая. Мяукать будет.
- Возьми.
- Значит, благословляете мне котеночка, батюшка? В утешение?
- Возьми, возьми, — заторопился о. Филарет, увидев, как прихожане красноречиво поглядывают на часы.
- А если котенок у меня святую воду выпьет? — не унималась Нона. — Вот грех какой страшенный выйдет!
- Тогда не бери.
- Но если я его не возьму, жестокосердие с моей стороны выходит. Котеночек-то уличный, кушать хочет. Все ж тварь Божья.
- Тогда возьми.
- Взять-то недолго, — тянула свое Нонна. — Я же, знаете, все по благословению делаю, с духовным рассуждением. А вдруг котенок в доме пакостить начнет? Или, не дай Бог, святое Евангелие порвет? Меня аж в жар бросает от одной мысли!
- Тогда не бери, — терпеливо отвечал ей батюшка.
В очереди уже изнемогают — когда же конец? А Нонна еще двадцать минут выясняла участь «бедной животинки», пока не отбыла домой. Радостно вздохнув, Елена кинулась с поклоном к отцу Филарету:
- Благословите нас в Ольгинский съездить.
- Бог благословит! — ответил он и, взглянув на набычившуюся Варвару, добавил. — И ее с собой возьмите. Полезно будет.
Елена поблагодарила и повела сестер к выходу, а Варвара скептически бубнила ей в спину:
- Ну и что? Какой толк от этого благословения — мне что, от него ума прибавится или денег?
Елена весело взглянула на непутевую сестру и засмеялась счастливым смехом:
- Почему ты, как Фома неверующий? Раз батюшка благословил, значит, поедем. В общем так, встречаемся в воскресенье в семь утра на Боржомском вокзале.
- У меня денег на дорогу нет, — буркнула Варвара и отвернулась.
- Ах, какая ерунда! — отмахнулась Елена и заверила. — Господь подаст.
Потом наскоро поцеловала сестер и побежала к метро.
Вечер пятницы пролетел быстро. У Варвары еще была надежда — может, кто из старых клиентов позовет ее на уборку в субботу (другого заработка не было). Увы, телефон молчал. Прошла половина субботы, и Варвара с горечью заключила: «Все глухо, как в танке. Туфта это все — благословение».
В ответ на ее мысли тренькнул телефон.
- Вы можете прийти ко мне помыть окна после ремонта прямо сейчас? — прозвучал в трубке незнакомый женский голос и начал диктовать адрес.
Через полчаса она уже мыла окна, разглядывая квартиру, куда попала. Шкаф, набитый медицинской литературой, говорил сам за себя. Рядом полка с духовными книгами: тисненые издания Дьяченко, Феофана Затворника. Над полкой несколько икон. Разговорившись с клиенткой, выяснила: Этери — потомственный врач, лет десять ходит в соседний с Иоанно-Богословской церковью Лурджи Монастыри (грузинская церковь св. Андрея Первозванного).
На прощанье Этери вынесла Варваре обговоренные «оконные» деньги и добавила лишнее от себя:
- Возьмите, вам они больше пригодятся, чем мне.
Потом достала деревянный крестик:
- Мне несколько штук с Афона привезли. Вот, последний остался. Возьмите в честь нашего знакомства. Мы же сестры во Христе.
На другой день Варвара, обнимая рюкзак, тряслась в электричке в обществе Елены и Элисо. За окном уходили в небо величественные голубые горы. И только тут запоздало она догадалась: «лишние» деньги Этери — это точная цена билета туда и обратно, и Бог воистину благословил ее в путь. Нет, благословение священника — это серьезное дело.
* * *
Вот так и живет Варвара, набивая синяки и шишки и постепенно обретая духовный опыт. Самое главное, у нее есть общинка близких ей людей, где, бывает, спорят и ссорятся, а только связаны они незримой нитью — любовью, дарованной нам во Христе.
Открытые небеса
«Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился: отверзлось небо, и Дух Святой нисшел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: Ты Сын Мой возлюбленный; в Тебе Мое благоволение!» (Лк. 3:21-22)
- Где ты пропадаешь? У нас тут чудо самое настоящее произошло, — такими словами встретила меня моя соседка на Крещение и принялась за рассказ.
- Утром, значит, стою я, глажу и в полуха телевизор слушаю, московский канал. Вдруг ведущая говорит: «Сегодня Православная Церковь отмечает праздник Крещения и во всех церквях состоится освящение воды. По поверью, в этот день открываются небеса, Дух Святой сходит на воду и вся вода освящается».
Ох, думаю, чего не выдумают! — и глажу себе дальше. А ведущая продолжает: «Раньше верили, что если кто увидит раскрытые небеса и успеет сказать свое желание, то оно непременно исполнится. Внимание, посмотрите на небо. Сейчас с минуты на минуту небеса должны раскрыться, и только после этого священники начнут водосвятие». Бросила я утюг, подошла к окну и вижу: на небе от края до края появилась сверкающая золотистая линия, будто самолет пролетел. Я скорей детей звать. «Идите, — кричу, — сюда, смотрите, что творится». Они прибежали. «Давайте, — говорю, — загадывайте желание».
А тут линия эта сама собой стала раскрываться все шире и шире, словно ее Кто-то руками растягивает. И откуда-то совсем сверху стал струиться необыкновенный золотистый свет. Красота неописуемая. Тут дочка вопит во всю глотку: «Барби хочу! Три новых Барби хочу!»
«Дура! — говорю. — Мало, что ли, у тебя этого хлама валяется? Ты что-нибудь нужное проси!»
А сама нервничаю, на эту красоту глядя. Чего ж загадать-то? — думаю. В голову все материальное лезет. Белье постельное вроде надо. Тут такой момент — и вдруг белье. Это не считается, думаю. Работа чтоб нормальная. Опять не то. В этой жизни кроме работы и так ничего нет. Никак не могу сосредоточиться. А тут еще под ухом моя дочка про Барби выкрикивает. Чуть не отлупила я ее тут же: «Не засоряй, говорю, эфир ерундой».
Тут этот проем в небе стал сужаться, становясь все уже и уже. Ой, думаю, подождите, я и загадать-то толком ничего не успела». Но на небе уже все закрылось, превратилось обратно в полосу, как вначале, потом и полоса эта исчезла, будто ее и не было. Все это быстро произошло. Примерно минут десять длилось. Сын мне потом сказал: «Надо было о здоровье просить». «И то правда, — говорю, — самое нужное вечно из головы выскочит». Ты спроси у своих там, в церкви, видел ли кто-нибудь такое и к чему это нас троих обязывает. И выясни точно, когда следующее Крещение, чтобы мне заранее желание подготовить и это дело не пропустить.
* * *
«Свои там, в церкви» отвечали, как сговорясь:
- Это известное дело, что небеса на Крещение раскрываются. А вот видеть нас не сподобил Господь. Да и как увидишь, когда в десять часов всегда в это время служба идет и в церкви надо быть.
- А те, кто видел, им что делать?
- Милость Божья… Сейчас время такое, Господь всех в церковь зовет для покаяния.
* * *
Что же касается исполнения желаний, то в том же году подарили Тамрико сразу три Барби разные люди. Сейчас она выросла и в куклы уже не играет. Что загадал ее старший брат, так и осталось секретом.
Что касается их матери, то через год на Крещение у нее была срочная работа, некогда было на небо смотреть.
Произошло в 1995 г.
Записано 15 декабря 1999 г.
О силе креста
«Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас спасаемых сила Божия» (1Кор. 1:18).
- Недавно со мной такая история произошла, если бы кто рассказал, я бы сам не поверил, — говорит мне при встрече один из наших прихожан. — Ты же знаешь, я одну старушку навещаю время от времени. Это мать моих одноклассников. Оба ее сына, близнецы, умерли несколько лет назад от голода. Оба были неженатые, так что их мать осталась совсем одна. Чтоб самой как-то жить, записала она свою трехкомнатку на соседей, чтобы за ней смотрели и кормили. Те, конечно, особенно не перетруждаются, но все же дают какие-то продукты. И разумеется, ждут не дождутся, когда ее похоронят.
Очень им не нравится, что я ее проведываю. Знают, что она не одна. Рассказал я как-то всю эту ситуацию моему духовнику. А он говорит: «Будь осторожен, а то они и тебя убьют». Он ведь так просто ничего не говорит. Удивился я, конечно, но и как предупреждение это не воспринял.
Так вот, прихожу я к этой старушке на какой-то церковный праздник. Она достала откуда-то бутылку вина. «Давай, — говорит, — моих ребят помянем». Ну, я, естественно, от вина никогда не отказываюсь. «Давайте», — говорю. И что-то мне эта бутылка не понравилась. Я ее взял и перекрестил по всем правилам. И что ты думаешь — вино цвет поменяло! У нас на глазах! Стало каким-то мутно-красным.
- Откуда, — говорю, — у вас эта бутылка?
- Соседи, — отвечает, — давно дали. Все как-то не было случая открыть.
Что за вино было, мы так и не выяснили, но и пить его тоже не стали. Береженого Бог бережет.
Я потом этот случай моему духовнику рассказал. Но он такие вещи воспринимает как само собой разумеющееся. «Хорошо, что перекрестил!» — говорит.
Это произошло в 1998 году.
О Причастии
Моему брату дважды рассказали этот случай совершенно разные люди: один в автобусе, другой на работе. Поэтому думаю, что это правда. В общих чертах смысл был такой: во время этого Великого поста в Калветской церкви шло Причастие. Люди по очереди подходили к Чаше. Вдруг девочка лет пяти стала смеяться. Это привлекало к себе внимание, и мать попросили вывести ребенка во двор. Во дворе ребенок заплакал и рассказал, что во время Причастия на Царских Вратах сидел голубь. Когда священник подносил лжицу со Святыми Дарами ко рту очередного причастника, голубь подлетал к некоторым и сам вкладывал в род частицу, а от некоторых уносил в клюве вверх, то есть не давал причащаться. Эта картина и рассмешила малышку.
Конечно, голубя этого физически никто не видел. Зрение незримого было дано только одному, думала я, чистому сердцем.
Великий пост 2002 г.
Неотданные деньги
Пропал для вечности тот день, в который ты не сотворил милостыню.
Я человек жадный и в то же время не атеист, то есть знаю, что предстоит мне дать ответ Создателю за каждый свой поступок. Знаю также, что «не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24). А жадность от такого знания меньше не становится, только благовидными предлогами прикрывается.
Пришла мне как-то в троллейбусе мысль: не платить десять тетри водителю, а подать их какому-то нищему. Выхожу с задней двери и иду, выглядываю нуждающегося. Стоит мужик средних лет с шапкой. «Этот на бутылку себе собирает», — думаю. Дальше смотрю, женщина с ребенком. «Эта, думаю, на мафию работает, как в «комсомолке» недавно писали». Дальше, смотрю, бабка согнутая с трясущейся рукой. «Жалко, думаю, но вдруг впереди еще кто хуже нее стоит». Захожу в метро на эскалатор. Заглядываю, задумываясь, в свой «кошелек» — пакет целлофановый с мелочью — а он возьми и лопни! Все, что было в нем — лар мелочью, — вниз, в эскалатор провалилось, не соберешь. Ни мне, ни нищим. А все жадность.
Записано 7 марта 2000 г.
Бумеранг
«Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» (Лк. 6:38).
Встреча после двух-трехнедельного перерыва.
- Где ты? Как ты?
- Мама в больницу попала. Я за ней ухаживала. Прединсультное состояние.
- С чего это вдруг? Еще молодая для инсульта.
- Да так. Сама говорит: «Бог наказал». Несколько месяцев тому назад мы одолжили у соседей сто долларов на проценты. А они потом попросили свое назад. Мама пошла, отдала деньги и, подходя к их дому, пожелала: «Чтоб вам эти деньги на лекарства ушли!» Вскоре ее замучило давление. Что ни делали, никак не могли сбить. Пришлось уложить ее в больницу. Лекарства, врачи. Пришлось опять в долг брать. В общем, двести лар ушло, пока мы ее оттуда вывели.
Удивительно, что точно такая сумма, как она для других пожелала, ушла на ее лечение.
12 декабря 2001 г.
Даже святые не были свободны от последствий собственных ошибок.
В житии преп. Пимена Палестинского (память 9 сентября н. ст.) можно прочесть следующее…
…Он жил в VI веке в пещере пустыни Рува.
Однажды зимой к нему пришел для наставления инок Агафоник и остался ночевать в соседней пещере. Утром он рассказал святому, что очень страдал от стужи. Преподобный Пимен ответил, что был наг, но не ощущал холода, потому что к нему пришел лев, который лег рядом и согревал его. «Однако, — добавил подвижник, — знай, что я буду съеден зверями, потому что когда я жил в миру и был пастухом овец, мимо моего стада проходил человек; на него бросились мои псы и растерзали его. Я мог бы спасти его, но не сделал этого. Мне было открыто, что я сам умру такой смертью».
Так и случилось: спустя три года стало известно, что святой пустынник Пимен Палестинский был растерзан дикими зверями.
9 октября 2005 года.
Сегодняшняя встреча стала дополнением на эту тему.
…Разговор крутился вокруг и около платных родов.
- …В городе должна быть хоть одна бесплатная больница, — доказывал муж жене (он недавно вернулся на родину из России).
- Нету, ты понимаешь, нету бесплатных, — втолковывала ему беременная жена. — Вот два года назад какой случай произошел. Один таксист, курд, увидел на улице мальчика, истекающего кровью, и привез его в 9‑ю больницу. Его даже принимать не хотели. Медсестры вокруг бегают, охают и ничего не делают. Врач и не думает подходить. Какой, говорит, смысл делать операцию? Вдруг он умрет, кто мне тогда заплатит? И сидит себе в кабинете, не спускается.
- А что, сестры сами не могли кровь остановить? — хмыкнул супруг, не отрываясь от голубого экрана.
- Значит, не могли, — продолжает рассказчица. — Тогда курд снял золотую цепь с крестом и говорит: «Вы люди или кто? Вот вам! Пусть хирург придет!»
Пока врач спустился, мальчик скончался от потери крови. Когда врач к нему нагнулся и всмотрелся — узнал собственного сына…
- Бывает, — повел плечом телезритель.
Кошка
«Всякое дыхание да хвалит Господа» (Пс. 150:6).
Живет у нас во дворе одноногий сапожник дядя Александр. Каждый день сидит и стучит молотком в своей будке-каморке. Как-то раз зашел у нас с ним разговор о животных. Точнее, о том, какие сейчас дети растут жестокие, насмотрятся этих видиков, а потом кошек, собак мучают. А зачем мучают — и сами не знают.
- …Хуже всего то, что за это потом придется отвечать, — продолжил мою мысль дядя Саша, не прекращая работы. — А что потом за животных Бог строго спрашивает, это я тебе по собственному опыту могу сказать. Ногу-то я потерял из-за кошки.
- Как это?
- Да вот так, — и поведал следующее. — Я рано остался без матери. Рос у тетки. У нее была корова. Благодаря этой корове мы и жили. Каждый день делали мацони и продавали соседям. Перебивались кое-как. Повадилась как-то к нам соседская кошка мацони слизывать. Приготовит тетка, к примеру, десять банок, покроет их бумажными крышками, чтобы пыль не садилась, и выйдет на минутку. А кошка тут как тут. И давай действовать. Добро бы одну банку портила, так нет, у всех верхушки слизывала. А кому потом такое мацони продашь? Зарал (убыток — авт.) полный, да и только. Стал я эту кошку караулить. Долго мне не удавалось ее застать. Кошка как будто чувствовала, что я целью задался ее поймать. И вот однажды успел я окно и дверь закрыть, когда она в комнату заскочила, и принялся ее ловить. Битых полчаса ловил. Озверел прямо-таки. А когда поймал, подвесил ее к дереву за задние лапы и забил ремнем насмерть. Как сейчас помню, кошка качалась из стороны в сторону и дико выла.
Потом началась война. Мне было 18, и меня тут же призвали. Попал на передовую. В первом же бою мне изрешетило ноги. В правую семь пуль, в левую — две. Я хоть и был тогда атеистом (нас так воспитывали), а почему-то в тот же момент сразу понял, что это мне — за кошку. Сразу как-то вся эта картина в голове всплыла. Правую ногу мне ампутировали и отправили домой на инвалидность. Может, кому-то это жестоко покажется — в 18 лет одноногим остаться из-за кошки. Да, видно, у Бога свои весы.
Записано 15 августа 1999 г.
Причины бесплодия
«Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева» (Пс. 126:3).
Первый рассказ на эту тему мне пришлось услышать в 1994 году. Не помню, да и не важно, чем он был вызван. Привожу его с того места, какое помню.
- …Как все-таки важно уметь прощать. Ведь неспроста одно из прошений в «Отче наш» сформулировано именно так: «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим». Яркий пример — это история с моей соседкой. Верующая девушка, в 29 лет вышла замуж. Проходит три года, а детей нет. Я ее как могла успокаивала, утешала. Теоретически у нее не должно быть препятствий к деторождению: оба физически здоровые, оба более или менее верующие, венчались, по возможности постятся. Стала я за них молиться, и было мне как-то на молитве открыто, что причина в ее муже. Какая-то у него очень сильная непрощеная обида. Я сказала об этом соседке, а она, в свою очередь, — мужу. Он стал вспоминать, и выяснилось, что он никак не мог простить своего отца, давным-давно оставившего жену и его, маленького, на произвол судьбы. М. парень думающий, поразмыслив, он согласился, что пока не простит своего отца, Господь не даст ему самому стать отцом. Видно, в душе его произошла какая-то внутренняя работа. Вместе с женой сходил он к отцу Элизбару, исповедовался. И вскоре моя соседка ощутила признаки беременности. С тех пор прошло лет пять. У них уже двое детей, — подытожила рассказчица этой истории…
Второй рассказ поведал другой человек зимой 2000 года.
- Мы с подругой вышли замуж почти одновременно, одиннадцать лет назад. Она часто приходила ко мне и время от времени спрашивала, почему-то волнуясь: «Ты еще не беременная?» Я так особенно не нервничала и скоро, спустя пять месяцев после свадьбы, ощутила первые признаки того, что я в положении. Родился мальчик. Потом, спустя два года, — девочка. А у подруги пять лет не было детей. Она ужасно переживала. Потом и у нее родился ребенок. Тогда она рассказала мне то, о чем молчала столько времени. Оказывается, во время свадебного путешествия они с мужем были в Ленинграде. Моя подруга специально зашла там в церковь, зажгла свечку перед иконой Божьей Матери и попросила мысленно: хоть бы сейчас не забеременеть. Она считала, что во время путешествия, переездов из гостиницы в гостиницу это вызовет лишние проблемы.
Когда ее желание продолжало исполняться и в Тбилиси, она очень испугалась и не сразу поняла, в чем дело. Спустя четыре года ей пришлось специально поехать в Ленинград, искать ту самую церковь и перед той же иконой просить уже о рождении ребенка. Только после этого она забеременела, — закончила рассказчица.
Моя память, как продолжение этой темы, воскресила давно забытый было эпизод 1994 года.
…В училище пожилая кассирша раздавала сотрудникам зарплату. Очередь была небольшая — человек пять учительниц.
- Как там твой внук? — спросили у кассирши.
- Спасибо, растет. Слава Богу! — ответила она. — Наконец-то мы дождались. Ведь моя невестка четыре года не могла забеременеть. Кто-то из знакомых подсказал им повенчаться. Мои так и сделали, пошли в церковь на Мтацминда. И что вы думаете? На десятый день моя невестка ощутила, что она в положении. После того как родился мальчик, мой сын пошел в эту церковь и стал там прислуживать то звонарем, то псаломщиком. Теперь все свободное время там проводит. Да и вся наша семья стала туда ходить. Хотя это далеко от нас и надо в гору подниматься… — и кассирша снова углубилась в платежную ведомость.
Лишь спустя несколько лет, просматривая «Жития Святых», мне стала понятна причина выбора именно этой церкви. Ее основателю, преподобному Давиду Гареджийскому, обычно молятся о даровании детей.
Записано 8 марта 2000 г.
Молитва по соглашению
«Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного» (Мф. 18:19).
Неказистый дом в Нахаловке (старый район Тбилиси). Сад с вечно распахнутой калиткой. Поблизости кто-то выводит нетвердым голосом: «Банда из Ростова прибыла в Одессу совершать бандитские дела…» В тени на плитке жарятся бадриджаны.
- Ты знаешь, я залетела, — сообщает мне Лида, кладя новую партию на шипящую сковородку. — Придется аборт делать.
- А может, не надо? Родишь второго.
- Сергей психует, не хочет. «Зачем мне этот ребенок? — говорит. — Я еще молодой». Да и куда рожать. У него работа то есть, то нету. Ты же видишь — жить негде. Одна конура эта три на четыре метра. Этот братан его, прямо зла не хватает, опять вчера к нам с топором ломился. Я вся на нервах. Этого-то пацана не знаешь, как воспитать. Весь в отца. Двух лет еще нет, а уже матюгается. Да и мне после первого кесарева пока рожать нельзя.
- Да, но раз Бог посылает ребенка, будет и возможность, и место, где его вырастить. Все управится.
- Что управится? Проблема на проблеме. Как будто я хочу. Просто выхода нет. Пойду завтра договариваться. И не говори мне про Бога ничего. Без тебя знаю, что грех.
- Может, именно этого ребенка вам потом будет не хватать.
- Ох, перестань, пожалуйста. Нервы-то не железные. Мой-то как начнет психовать, когда напьется, так тут все летает. Слышишь, вон папаша его концерт очередной выдает. Иди имей дело с алкашами. У них это в крови. Объяснишь им, как же, что грех, а что нет.
Мы разошлись, оставив проблему самой себе.
Редкое счастье в наше время — знать духовно грамотного человека, у которого можно получить ответ на вопрос или объяснение трудной ситуации. И вот иду я к моей сестре во Христе именно с этой целью и рассказываю суть дела. Чем дальше она слушает, тем больше ее глаза переполняются сопереживанием.
- Господи! — крестится на образ Спасителя. — Останови Ты ее! Сохрани эту жизнь! — потом поворачивается ко мне. — Этого аборта ни в коем случае нельзя допустить. Ведь она себе потом этого никогда не простит, — голос ее звенит. — Скажи ей, что когда супруги уничтожают вот так своих детей, их брак духовно умирает. И дело кончается разводом. Расскажи ей мою историю. Про мои аборты и чем мне пришлось расплачиваться.
- А можно? Удобно ли это?
- Дело тут не в стеснении. Если это ее удержит от греха, то это и мои падения хоть как-то прикроет. Мне ведь это до конца жизни надо замаливать.
- Все это будет бесполезно. Она уже все решила. Да и срок после кесарева очень маленький — полтора года.
- Ну и что? Я знаю нескольких женщин, каждый год рожавших кесаревым — и все было благополучно. Знаешь, не теряй времени, обзванивай всех наших и давайте все вместе в девять утра читать молитву по соглашению, чтобы Господь отвел их от этого убийства. Ведь этот ребенок уже существует и все чувствует, просто его пока не видно. И на вот тебе деньги, подай завтра же на Литургию. Я верю, что Господь сотворит чудо. Тут нужна просто наша общая молитва.
Я спешу уйти. Проходит день, другой. Предупрежденные, их четверо-пятеро, читают молитву по соглашению о человеке, которого не знают, зная только о том, что просят все одновременно, каждый у себя дома.
Прошла неделя, и я снова во дворе с незапирающейся калиткой. В пристройке слышна чья-то разборка с непечатными выражениями. Выходит Лида. Смотрю, вся светится.
- Ну наконец-то, — обнимает меня. — Я тебе новость скажу, ты сейчас больше меня обрадуешься… Я оставляю!
- Вот это да! И как ты решилась?
- После твоего ухода я долго думала, говорила про себя: «Господи, сделай что-нибудь».
Потом пошли с Сергеем к врачу, уже и деньги достали. А там плакат во всю стену, как будто ребенок пишет: «Мама, не убивай меня». Я заплакала и мужу показываю: «Смотри, — говорю, — сил моих нет». Ну он, конечно, свое: «Да пошла ты…» А врач, который нас на операцию ждал, вдруг начал с моим-то разговаривать, объяснять, что, может, у нас вообще детей больше не будет, и уговорил оставить. Сергей как-то притих и согласился… Теперь говорит: «Девочку хочу».
После этого разговора прошло несколько месяцев, и была целая серия чудес. Изнемогавшую от постоянных пьянок-гулянок во дворе Лиду сестра пригласила рожать к себе, в Россию. Зимой, когда у маляров мертвый сезон, Сергей достал деньги на дорогу и отправил жену самолетом. Доехала она до Иванова нормально. Рассказывала потом, как совершенно незнакомые люди помогали в дороге. Роды прошли благополучно. И как-то утром, читая уже привычное «по соглашению», чувствую внутри: «Читать больше не надо. Она с детьми уже дома». Бегу узнать — и правда.
- Поздравь меня! — кричит мне Лида. — У меня девочка. А как ты узнала, что я приехала? Я же не звонила. .
Чудеса от молитвы по соглашению мне приходилось наблюдать не раз. Напишу то, что произошло прямо на глазах.
Зима. Мы вдвоем заходим в жарко натопленный дом. За перегородкой из старой раскладушки мычит, тужится коза.
- Ой, как хорошо, что вы пришли, а у меня тут коза 5 часов мучается — родить не может — встречает нас хозяйка.
- Давайте, сейчас же прочтем по соглашению.
Не раздеваясь, мы читаем, повернувшись к иконам:
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Ты бо рекл еси пречистыми усты Твоими: Аминь глаголю вам яко аще два от вас,совещается на земли от всяцей вещи,еяже аще просита, будет има от Отца Моего, иже на небесах:идеже бо еста два или трие собраны во имя Мое, ту есмь посреде их.
Непреложны словеса Твоя, Господи, милосердие Твое безприкладно и человеколюбию Твоему несть конца. Сего ради молим Тя: даруй нам рабам Твоим (тут мы называем свои имена) согласившимся просить Тя («помоги созданию Твоему родить»), исполнения нашего прошения. Но обаче не якоже мы хотим, но якоже Ты. Да будет во веки воля Твоя. Аминь. — звучит хором.
- Ме‑е — вторит тут же родившийся козленок.
Примечания
[1] Цанцарки — легкомысленный, несерьёзный человек (груз.).
[2] «I hate school!!!» — «Я ненавижу школу!!!» (англ.).
[3] 17 мая 2013 года на проспекте Руставели в Тбилиси должен был пройти гей-парад. В этот день на главной магистрали города встретились два лагеря: 10 000 православных и 20 представителей сексуальных меньшинств. Межу ними был кордон полиции. Сначала шел диспут поверх барьеров. Затем возмущенная толпа прорвалась через кордон, и началась свалка. Полиция успела вывезти нетрадиционалов на автобусе за пределы города. В догонку автобусу понеслась лавина молодежи с палками, круша всё на своем пути. Пострадали 28 человек, в том числе журналисты, которые вели репортажи.
На разгоне гей-парада больше всех отличились архимандрит Антимоз (Бичинашвили) и игумен Иофан (Басилая). Евросоюз резко осудил действия нападавших, требуя ареста особо активных священников. В ответ на это епископ Якоб сказал с амвона: «Мать-Церковь никого не звала на разгон гей-парада. 10 тысяч пришли сами. Надо будет, выйдет миллион на защиту наших нравственных ценностей и традиций».
Священников оправдал суд. Но Синод на некоторое время запретил их в служении.
[4] Абба́с I, Шах-Аббас (27 января 1571–19 января 1629) — шах Ирана (с мая 1587) из династии Сефевидов. Отличался особой жестокостью. Предпринял несколько разорительных походов на Грузию в 1613, 1616 и 1617 гг. Кызылбаши разрушили церкви и монастыри, вырубили сады и виноградники, разорили села и деревни. 200000 грузин было угнано в рабство в Иран.
По его приказу была замучена царица Кетеван, отказавшаяся принять мусульманство, и были обезглавлены 600 монахов в Гареджи на Пасху 1616 г.
[5] Сыны осла (гр.).
Комментировать