^ Часть I
^ Глава 1
…Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячи уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет…
…Ходить бывает склизко
По камешкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим….
Алексей Толстой
Суббота, июнь 2005 года, С.-Петербург
Хорошо, когда у тебя есть дом. А уж роскошный ли это особняк, квартира в городе или покосившаяся от времени избушка на окраине деревни — уже вопрос количества и качества. Главное, что он — есть. Есть то место, куда ты можешь возвращаться со своими радостями и невзгодами. Куда можешь приглашать друзей. Где можешь набраться сил после изматывающего дня. Дом, который отделяет тебя от быстротечного и — чаще всего — безумного мира. Дом, где все устроено тобой и для тебя. Дом, где тебя ждут или, наоборот, где ты можешь скрыться от всех. Дом, о котором вздыхал еще старик Хайям: «О, если б каждый день иметь краюху хлеба, над головою кров и скромный угол, где бы ничьим владыкою, ничьим рабом не быть — тогда благодарить за счастье можно небо» …
У Сергея Онисина тоже когда-то был дом. Много лет назад, его родители — военные специалисты — получили распределение в Латвию, в местечко под названием Лиепая. Там он вырос, окончил юрфак РГУ и получил должность оперативного уполномоченного в рижском УВД. А дальше было до банального просто. Горбачев и Ельцин весело и умело развалили Союз, взвалили вину друг на друга, и удалились со страниц истории в строгом соответствии с формулировкой Шиллера: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». А порубленный на республики Союз начал учиться жить «по частям» И «учеба» эта была не легкая. Латвия первая вышла из состава СССР. И, наслушавшись стенаний западных пропагандистов о «тюрьме народов», для начала впала в крайний национализм. Лишившись финансирования как со стороны России, так и тут же утратившего к ней всякий интерес Запада, страна стала деградировать, как экономически, так и демографически. С 1991 года было принято решение считать гражданами страны только родившихся на территории Латвии до 1941 года, а также их прямых потомков. Все прочие автоматически превращались в «не граждан», со всеми вытекающими отсюда правами и возможностями.
Как отличному специалисту, да еще и профессионально занимающемуся единоборствами спортсмену, Онисину поначалу предложили возглавить (а проще говоря — создать из ничего) один из батальонов «Земессардзе» — военизированного подразделения минобороны. Он преподавал в учебном центре города Цесис, но вскоре сверху начали давить, требуя пройти натурализацию. В связи с «особыми заслугами» эта процедура могла стать для него не такой уж и сложной, но… Происходящее вокруг как-то… угнетало. Разделение людей на категории булгаковской «первой и второй свежести» везде малопочетно, а уж у русского офицера, чьи предки воевали с нацистской Германией, и вовсе вызывало неприятные ассоциации. И Онисин решил возвращаться в Россию. Однако и здесь все оказалось не так уж просто. Страна, прошедшая двенадцатибалльное «перестройкатрясение», кардинально изменилась, но одно осталось неистребимым: четкое и монументальное расслоение на «государство» и «Родину». Со времён крепостного права появилась в России одна болезненная, как неправильно сросшаяся кость, особенность: население страны жило своей жизнью, власть — своей. Были они практически несовместимы, друг друга не понимали, и — чего уж греха таить?! — активно недолюбливали. После «перестройки», когда разделение на богатых и бедных вновь приблизилось к уровню приснопамятного крепостного рабства, это отчуждение вновь стало для страны болезненным. И те, и другие мечтали о взаимной замене друг друга… Как ни странно, но у малочисленной группы «властьпредержащих» шансов для этого было больше. Рабочих они предпочитали набирать из эмигрантов, на которых тратиться не надо, а если какой-то безумец посмеет заикнуться об условиях труда или уровне жизни, то с доступной двадцать первому веку скоростью отправится обратно в свой Узбекистан-Казахстан — Белоруссию. А вот миллионам «русскоязычных», возмечтавших после развала СССР вернуться в «родные Палестины», вид на жительство давать не спешили. Впрочем, русофобии в этой мерзости не было: в любой стране мира в последнюю тысячу лет власть мечтала, как гласит народная мудрость, чтобы народы: а) — паслись и б) — паслись молча. Странно только, что стоило каким-то чудом кому-то из «народа» подняться во власть, как он тут же забывал о причинах своей былой ненависти к «проклятым толстосумам» и занимал позицию диаметрально противоположную. Дураки связывали этот парадокс со «всемирным заговором» набирающих во власть лишь своих, хитрые уверяли, что они справятся лучше предшественников, романтичные шептали о «вампирской инициации новообращенных», а умные… они могли бы в тысячный раз напомнить о том, что законы должны быть высечены в бронзе и обязательны для всех, о социальной справедливости и о том, что государство — это не сарай, который можно бесконечно перестраивать, а, скорее, дерево, за которым надо ухаживать и оберегать, поколением за поколением, но уж больно не хотелось повторять одно и то же, подобно попугаям…
Как бы там ни было, но благодаря этой ситуации Онисин и оказался на тонкой льдине ограниченных возможностей посреди двух берегов. Устроиться на приличную работу даже такому специалисту, как он, без гражданства было невозможно. Бешеные цены на жилье заставляли ютиться в крохотной комнатушке на окраине Петербурга, а шаткое положение и неопределенность погружали во все большую тоску и депрессию. Разумеется, были у него в Петербурге и дальние родственники, и столь же «дальние» друзья, но существенно повлиять на сложившуюся ситуацию они не могли. И кто знает, куда бы повернула судьба, если б не звонок старого сослуживца. Их отцы вместе заканчивали училище и вместе были распределены в Латвию. Дружили семьями. Хотя отношения у Сергея с отпрыском Гуриных — Дмитрием нельзя было назвать дружескими. Дима Гурин был из тех, кого в народе называют «слишком ушлыми» и любое общение с ними почему-то заканчивается значительными потерями в финансах и репутации. Еще в Латвии он проворачивал свои небольшие коммерческие дела, именовавшиеся в ту пору «спекуляцией» и «фарцовкой», а уж во время «перестройки» и вовсе стал одним из тех, кто чувствовал себя в переходном периоде, как рыба в воде. Больших денег или положения не добился — «серьезные люди» прекрасно видели, с кем имеют дело, и близко к себе не подпускали, но на ногах он стоял твердо. По приезде в город Онисин встречался и с ним, но оказалось, что Гурин занимается довольно экзотическим «бизнесом» — контролирует (а точнее, попросту отбирает львиную долю прибыли) петербургских нищих. Какие-то «большие люди» (Онисин так и не понял — чиновники это были, милиция или бандиты), оказывали поддержку, и «бизнес» Гурина приносил весьма ощутимые плоды. Несколько станций метро, пара рынков, вокзал и две-три церкви были заповедниками его охоты. Он сам подбирал для этого попавших в безвыходное положение бедолаг, держал их в ежовых рукавицах и о размерах своих доходов не говорил даже родственникам. «Даже если б я взял тебя к себе замом, — сказал тогда Гурин, — ты же у нас «идейный»… или как это? Брезгливый… Сам не пойдешь. Там ведь надо кулаки в ход пускать через день. С этой публикой иначе нельзя… Сможешь? То-то… Так что — извини, но…» И вдруг этот звонок с предложением о встрече и намеком на решение всех проблем. Онисин хорошо знал бывшего сослуживца и к его «предложениям» относился с опаской, но… Положение становилось все хуже и хуже, а силы продолжать борьбу за выживание были уже на исходе…
В кафе Гурин широким жестом сделал немалый заказ и без долгих прелюдий перешел к делу.
— Вот, взгляни, — положил он перед Сергеем старую фотографию, изрядно потертую и осыпавшуюся. — Что скажешь?
На фотографии был увенчанный орденами священник, важный и седобородый.
— Странное фото, — признал Онисин. — Орденов, как у моего деда, — полная грудь… Но дед от Питера до Берлина с боями дошел, а откуда ордена у священника? Это же «Анна» и «Владимир»? Я в степенях не разбираюсь… Боевой батюшка был… По дате — конец 19-го века, значит — война с Турцией… И что?
— На обороте читай.
— Тут все практически стерто… Надо восстанавливать… Полагаю, у тебя уже есть перевод. Давай, не заставляй глаза портить.
Гурин усмехнулся, достал из кармана листок и прочитал:
— «В день башни, вещающей Риму и галлам,
Встань там, где укажет То, Что Хранит,
И облаченье жены Откровенья
Сокровищем храма тебя одарит».
— Какое-то напутствие церковное? Фольклор? — предположил Сергей.
— Нет, брат, все интереснее… Куда интереснее! — азартно заверил Гурин. — Несколько дней назад приехал в наш город молодой олух откуда-то из глубинки. Дед его был сторожем в монастыре и дружил с каким-то монахом. Монах этот еще во времена царя Гороха служил при воинском соборе и помогал прятать от большевиков сокровища. Тогда он был то ли священником, то ли диаконом — я так и не понял. Главное, что был молодой, полный сил и сумел выбраться из страны. Остальных большевики расстреляли. Клад они где-то надежно замуровали, а местоположение зашифровали на обратной стороне этой фотографии. После войны священника того выдали комунякам, и отсидел он в лагерях больше, чем служил до этого. Времена были такие… Суровые. Но дед оказался крепкий, выжил, клад не выдал, после заключения перебрался в монастырь под Москвой и только перед самой смертью открыл тайну товарищу, прося передать фото тем, кто будет служить в соборе, когда тот откроется. То ли мечтал, то ли и впрямь прозорлив был, да только через год после его смерти началась «перестройка» и собор возвратили Церкви. Но у старика-сторожа к тому времени уже отнялись ноги, и сам поехать он никуда не мог. Отдал фото вместе с накопленными на поездку деньгами внуку-раздолбаю. А тот, попав в большой город, для начала исползал все злачные места и в собор приехал, когда служба уже закончилась и все разошлись. Поезд его уже готовился к отправлению, денег не осталось, в общем, подставил деда раздолбай… Но один из моих «орлов», по счастливой случайности, на скамеечке с друзьями дневное подаяние усердно пропивал. Увидел бегающего вокруг собора в панике клоуна и подошел лишнюю денежку срубить, тот ему и рассказал о своей проблеме: так, мол, и так, надо кое-что передать, поезд уже «под парами» стоит, домой хочется, а нагоняй от деда получать не хочется. Ну, мой — опытный «разводчик» пообещал за пол-литра передать что угодно кому угодно. Мол, всех знает, как родных, чуть ли не сам служит, в общем, забрал у дурака и фото, и пол-литра. А алкаш мой, хоть и до цирроза допился, но ума хватило мне позвонить. Я приехал, глянул… И запищала моя интуиция, как тот металлоискатель. Нюх у меня на деньги, Сережа, как у гончей — на зайца. Алкаша своего, чтоб языком не трепал, я на другую «точку» перевёл и запретил сюда даже нос показывать. За усердие еще пол-литрами наградил… С него и хватит… Ну, а нам осталось аккуратненько золото-бриллианты из собора изъять и, подобно тому Робин Гуду, разделить между бедными, но достойными… то бишь — между нами…
— А я-то тебе для этого зачем?
— Не был бы нужен — сам бы все сделал. Есть несколько загвоздок… Большевики этот собор в конце тридцатых закрыли, потом под свои нужды переоборудовали как могли. Потом — война, опять рушили — ремонтировали… Потом забросили. В запустении долго стоял, «без окон без дверей»… Сейчас церковь восстанавливают, но за все это время тайник не находили — я узнавал. Даже работяг, что на стройке работают, мои люди аккуратненько проверяют — мало ли кто что нашел и делиться не пожелал, но… Видать, хорошо тайник сделан. Ты эту громадину видел? Двести лет назад самый большой собор России был, представляешь, сколько там тайников можно устроить? Может, в стену вмурован, может, под каменными плитами, может, в подвале, может, под куполами, может, в дымоходе или в паперти… Шифр ты сам видел — с наскоку не разберёшься. Я показывал его одному надежному человечку, знакомому с церковной тематикой… Кое-какие догадки есть, но тебе сейчас о них говорить не стоит, чтоб на ложный след не навести ненароком. Церкви, Серега, они не все одинаковые, везде свои особенности. Убранство там, названия приделов — это такие «малые алтари», прочие непонятные штучки… А записка эта явно привязана к конкретному месту в конкретном соборе. Отсюда вытекает, что кое-какую работу проделать еще предстоит. И предстоит тебе туда устроиться, все разузнать, во всем разобраться, восстановить все по деталям — как было до революции и на момент сокрытия клада, и — место это отыскать…
— Да как же я туда устроюсь?! — опешил Онисин. — Кем?! Где я, и где церковь?!. Нет, я, конечно, предполагаю, что Бог, может быть и есть, но… Я же родился и вырос в Союзе, родители — военные, сам служил… Я муллу от далай-ламы не отличу…
— Придется поднапрячься, брат, — твердо сказал Гурин. — Уж ради этого стоит поднапрячься. Ты даже не представляешь — что на кону. Собор этот был одним из знаменитейших в России. Покровительствовали члены императорской семьи. Для Измайловского полка лично Николаем Первым построен, и князья шефами полка за честь называться считали. Подарки дарили богатые. Представляешь, какие богатства там хранились?! Эрмитаж! Лувр! Форт Нокс! И припрятали они,наверняка самое ценное: всякие камешки, брюлики — изумруды… Антиквариат… Это сотни тысяч долларов, а может, и больше… И дам я тебе за труды аж целую десятую часть.
— Дима, но все это… не мое. Я в этом ничего не понимаю… Это как сапожника просить пирог испечь.
— Смотря сколько сапожнику за труды заплатить, — возразил Гурин. — Хорошо отстегни — он и обучится, и такое приготовит, что лучшим рестораторам не снилось… Ладно, уговорил — четверть от найденного даю! И буду доплачивать тебе каждый месяц на карманные расходы и всякие там архивные изыскания-консультации. Зарплаты у работающих в церкви, мягко говоря, невеликие. Они же там все фанатики, им деньги — второстепенны. А мы с тобой приоритеты правильно понимаем. Рассуди сам: получишь большой куш — все свои проблемы одним махом разрешишь. Захочешь в России остаться — сунешь чиновникам на лапу, и они тебе не только за два дня паспорт выдадут, но еще на серебряном блюдце вынесут со стопкой водки и вприсядку. Коррупция, она, брат, для людей с деньгами существует. Закон — для лохов… А захочешь — с такими деньгами тебя в любой стране мира как родного примут. Что ты теряешь? Жить тебе негде. Нормальную работу без прописки не найдешь. А на случайных заработках долго не протянешь. Вид-то у тебя, братец, далеко «не ахти» стал. Видно, что укатали сивку крутые горки. А это — шанс! И, если вдуматься, даже для такого моралиста, как ты, это не «капкан» для совести. Что мы плохого делаем? Мы ведь собор не грабим… Хотел бы я посмотреть на того идиота, которому подобная мысль в голову придет. Мало того, что у них связи немалые — я видел, КАКИЕ люди в собор этот приходят, так еще недавно сам Президент им древнейшую икону подарил. А значит, собор у него в памяти остался, и, если что… Я, за деньги, многое могу. Очень многое. Но Президента нервировать как-то не готов… А мы с тобой просто аккуратненько изымем то, о чем давно все позабыли и, если судьба нам улыбнется, о чем никто и никогда не узнает. Ты поработаешь, освоишься, во всем разберёшься — ты у нас дотошный! — и… Бинго! Работать нам больше не придется. Если только для собственного удовольствия.
— И как я туда устроюсь? Кем?!
— Ты, сынку, слухай папку. Папка умный, папка все придумал, — самодовольно сообщил Гурин. — Был там у них один сторож, до вина больно падкий. Так я ему за последние два дня такой праздник для души устроил… Исключительно из абсента. Абсент — штука сама по себе опасная, а уж в таких дозах, как сторож тот потребляет, и вовсе галлюциногенная. Бедняга так чудить начал, что его в срочном порядке отстранили — и это ему еще повезло. Сейчас место свободно. Завтра с утра надеваешь парадный мундир или что там у тебя из приличных вещей осталось, и, весь такой бравый и красивый, летишь устраиваться сторожем. Найдешь настоятеля. Его узнать легко: мои попрошайки зовут его «белый батюшка». Он весь седой, как серебро. Зовут его отец Варфоломей.
— Что за странное имя?
— А его отец тоже был священником. С войны вернулся, и сан принял. Если мне память не изменяет, Варфоломей был одним из Апостолов. Помнишь, у нас в городке костел святого Бартоломея стоял? Это для нас «бартоломеевы» — «варфоломеевы» уху не привычны, а для церковников — обычное дело… К слову: я тут недавно узнал, что Зоя Космодемьянская — та самая! — тоже из рода священнослужителей. Ее деда–священника большевики расстреляли и в пруду утопили. Оказывается, церковная фамилия, от святых Космы и Демьяна, а я в детстве все гадал: что за странная фамилия… Ладно, к делу. Найдешь настоятеля, расскажешь ему свою историю — тут тебе даже придумывать ничего не надо. Он на вид строгий, а сам добрый — пожалеет… К тому же, если вдуматься, то бывший офицер, тренер по карате, сыщик — и чтоб на должность сторожа не подошел? Только к завтрашнему утру ты все же пару молитв выучи. Скажешь, что после такого количества бед начал о Боге задумываться… Ну, и все такое…
— Но как я так быстро о вакансии узнал?
— Я же тебе говорил: у меня все продумано. Скажешь, что заходил в собор помолиться, разговорился с нищими, они тебе и подсказали. Нищих я уже предупредил. Если что — они подтвердят. Впрочем, не думаю, что до этого дойдет…
— А сам что не хочешь? Или тебя уже знают?
— Знают, и не слишком любят, — усмехнулся Гурин. — Настоятель из-за нищих переживает… Уже делал мне «тысяча первое китайское предупреждение»… Ага, щаз, разбегусь только… Что он мне сделает? Мои доходяги претензий не имеют и жаловаться не побегут. А то что я их охраняю и организую и за это свой маленький гешефт имею, так это наше с ними дело. Они как-то не возражают… И самое забавное, что из всех своих знакомых я могу в этом деле положиться только на тебя. Ты у нас «идейный», на деньги меня кидать не станешь. Никогда не думал, что скажу это, но, оказывается, честность тоже иногда может приносить доход. Считай это редким подарком судьбы. Я не могу представить для тебя шанс лучше.
— А если так случится, что ничего не найдем? Будем стараться, прикладывать все силы, но… Чекисты изъяли потихоньку, чтоб ажиотаж среди верующих не вызывать. Или дед тот в старческий маразм впал и желаемое за действительное принял. Или просто не найдем. Сам говоришь: все перестроено многократно… Что тогда?
— Нет, — после короткого раздумья отверг Гурин. — Найдем. Моя интуиция меня еще не подводила. Я деньги шестым чувством осязаю. Ты, главное, ищи со всем усердием…
— Но…
— Чтоб тебе спокойней было, скажу: деньги, которые тебе доплачивать буду, — отдашь, если только найдем тайник. За год все определится. Эту потерю я как-нибудь переживу, а ты в любом случае в выигрыше. По-моему — золотое предложение. Я сам от себя в шоке, но… Таков уж я… Или у тебя какие-то лучшие планы на ближайшее будущее?
— Нет, — вздохнул Онисин. — Перспективы у меня весьма плачевные… Честно говоря, я уже на грани…
— Ну вот, а тут я, весь такой в белом… Ну что, по рукам?
…Склонив голову, настоятель слушал рассказ Онисина. Сергей говорил сбивчиво: уж больно строг был вид седовласого настоятеля храма, но это было даже на пользу — создавалось впечатление, что волнуется человек оттого, что останется без куска хлеба и крова над головой.
— Что ж, — после небольшой паузы сказал настоятель. — Давайте попробуем. Когда сможете приступить к работе?
— Да хоть сейчас, — сказал Онисин. — Я полностью располагаю своим временем.
— Хорошо. Документы принесите завтра, я их посмотрю, а пока что… Отец Григорий!
По храму к ним шествовал священник. Именно «шествовал». Важно, неторопливо, можно даже сказать — обстоятельно. Роста и комплекции он был средней, но из-за солидности, с которой он ступал по плитам храма, казалось, что по собору плывет нечто фундаментальное, как флагманский корабль эскадры. Вот только глаза его не вязались со столь «презентабельным» обликом — умные, веселые, любопытные (и, если б не почтение к сану, можно было бы добавить — шкодливые).
— Слушаю, отец настоятель.
— Познакомьте молодого человека с Иваном, — распорядился отец Варфоломей. — Он будет работать у нас смотрителем.
Настоятель ушел, а священник склонил голову набок, рассматривая Онисина, то ли прицениваясь, то ли прицеливаясь.
— Угу, — наконец вымолвил он. — Значит, новый гвардеец…
— Почему «гвардеец»? — не понял Сергей.
— Ну как же? Собор лейб-гвардии Измайловского полка, вы, вне всяких сомнений, — бывший военный, значит, все сходится. Собор набирает гвардию. Это хорошо. Что ж, идите за мной.
В углу, за столом с табличкой «Смотритель собора», сидел плотный человек средних лет с небольшой русой бородой.
— Знакомьтесь, — предложил священник. — Этот молодой человек — наш новый смотритель, а это — наш заслуженный мастер Йода.
— Чего это я «мастер Йода»? — фыркнул смотритель. — Он — маленький и зеленый, а я вроде как вполне упитанный и даже розовый.
— Ну как же? Ты сколько лет новых «джедаев» обучаешь?
— Лет десять уже…
— Значит, все сходится. Вот тебе «джедай». Обучай, — и неспешно двинулся дальше в обход владений.
— Тогда давай знакомиться, — сказал смотритель. — Зовут меня Иван. Фамилия — Непьющенко.
— Сергей Онисин. Признаюсь честно: по специфике ничего не знаю вовсе, так что объяснять надо, как пятилетнему. Вроде, дураком не называли, схватываю быстро, но первичных знаний — ноль.
— Ничего удивительного, — вздохнул Иван. — Семьдесят лет Церковь была в стране под запретом, так что у нас в девяноста случаев из ста «первичных знаний — ноль». Большевики ведь самую духовность из народа изъять пытались, чтоб работала страна, как единый механизм, без всяких там раздумий о «бытие в вечности»… А изучать в этом случае придется немало. Наша работа строится как раз на знании множества «специфик». Начну с обязанностей. Настоятель сейчас возрождает одну любопытную традицию. Ты, наверное, уже заметил, что называемся мы не сторожа, а смотрители.
— А разве не одно и то же? Нет, звучит-то приятнее, но…
— Не только звучит, — сказал Иван. — Обязанности иные. Ладно. Начнем с самого начала. Люди часто путают понятия «Церковь» и «храм». «Церковь» — это «собрание людей». А История храмов началась со скинии…
— Чего?
— Чем больше будешь перебивать, тем больше будет вопросов. — предупредило Иван. — Просто слушай. Скрижали с данными Моисею для людей Законами были положены в так называемый «ковчег». Он, как и «скиния» — шатер, в котором хранился ковчег, возносились молитвы и приносились жертвы, — был подробно описан Моисею Самим Богом. Позже, по образу скинии, Соломон построил первый храм. Туда могли заходить только жрецы. Это вообще долгая и интересная история, но сейчас я не буду ее рассказывать, иначе придется тебе вообще все Писание и все Предание изложить, а я физически не готов к такому подвигу. Заинтересуешься — сам узнаешь. Важно понимать, что Бог — Он Вездесущ, это только языческие бесята «привязаны» к идолам и прочим капищам. Но про храм Бог обещал Соломону: «Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут Очи Мои и сердце Мое там во все дни». И отношение к храму было соответствующее: люди молились у его стен, взирая на него, как на святыню. Первый храм был построен по образу скинии, а первые синагоги, что в переводе означает «дом собраний», — по образу храма, но храмом не являются. Их можно сравнить в этом смысле с нашими часовнями. Христианские храмы — иное дело. Их дал нам Сам Бог, назвав «домом молитвы». Храм у иудеев был один, и он, как известно, утрачен. Так вот, при первом храме уже были смотрители. Они назывались «шамес», или «шаммаш», — по наименованию седьмой, «рабочей», свечи в «меноре», светильнике, от которой зажигались другие свечи. Их выбирают из числа наиболее знающих и ответственных прихожан общины. Эти люди убирают храм, охраняют его, разворачивают свитки для служб, продают (и дают на время) книги, чинят мелкие неполадки, приглашают священнослужителей к прихожанам. Тут важно знать, что шамес не должен подменять собой священника. Он не отвечает на «духовные» вопросы, а вызывает священника. В православии эти обязанности частично были возложены на диаконов. В реальности, все зависит от величины общины. В маленьком храме батюшка, как правило, делает все сам… Иногда даже сам ремонтирует и строит. В храмах побольше — ему помогают диаконы, старосты, свечницы. В больших храмах или соборах уже нужны смотрители. Ты еще не раз будешь мечтать о тихом храме в небольшом городке, без алкашей, воинственных атеистов, душевнобольных и туристов с фотоаппаратами, но… Церковь привлекает огромное количество народа, и народ этот разный. Ты можешь встретить здесь ворожею и бесноватого, любопытного буддиста и психопата, решившего высказать священнику свое «важное мнение»… Главная же задача смотрителя такова: представь себе, что в соборе стоит женщина с большой бедой и молит Бога о помощи. Так вот твоя задача — указать ей икону, которую она ищет, сделать так, чтоб ее молитве никто не мешал, и, при необходимости, позвать священника. Ты не должен обидеть вошедшего в храм впервые и не умеющего себя вести, но ты и не должен дать ему помешать другим людям… Постарайся не обидеть их. Они просто не знают. Будь добр к людям. Прежде всего — добр… Это — люди, Сергей. А люди — они разные…
— По собору и обязанностям понял. Как к священникам обращаться?
— Тут тоже надо нырнуть в историю. Как говорил Кузьма Прутков: «Зри в корень»! В иудаизме слово «раввин» переводится как «учитель». В христианстве священника издревна почитали как еще одного отца. Есть родной отец, есть крестный, есть — Небесный, а есть заботящийся о нашей душе — тот, кто отпускает нам грехи и учит не делать новых. Недалекие люди говорят: «Зачем мне посредник, я и сам, «напрямую», с Богом поболтать могу». Вот только в Библию они не заглядывали. Апостолы получили от Бога дар не только проповедовать, но и отпускать грехи на земле, чтоб не тащить их на Суд. Возможность уникальная! Разумеется, если раскаяние искренне… Поэтому в православии так и обращаются к священнику: «отец Никодим», «отец Спиридон»… У католиков — «святой отец», но наши батюшки несколько скромнее. У нас святые — это все же Николай Чудотворец и Сергий Радонежский. Слово «поп» кстати, — от греческого «папюс» — «отец». У нас в соборе четыре священника и настоятель. Настоятеля и отца Григория ты уже видел. Он здесь с первого дня возрождения собора. Еще окон и дверей не было, сквозь дыры снег падал, а они — служили. Надевали под облачения пуховики, натирали руки гусиным жиром (чтоб священные сосуды не прикипали от мороза к рукам) и — служили! Профессор. Личность колоритнейшая. Помню, лет десять назад, в начале девяностых… Тогда если кто из приходящих в храм хотя бы две молитвы знал — уже обнять и расцеловать хотелось… И вот приходит в собор старушка, несет сверток, словно младенца. Подходит к отцу Григорию и протягивает ему… кота! «Причасти, — говорит, — батюшка, котика! Уж такой хороший котик, такой умный, ну почти как человек! Только старый стал, болеет… А вот как без причастия помрет… Причасти!».А ведь причастие — одно из важнейших христианских Таинств. Человек на какое-то мгновение становится сопричастен с Богом. Тут для человека — и то не всегда возможно такое событие. Для христианина отлучение от причастия на какой-то срок — страшное наказание. Потому и готовятся к причастию с таким усердием: постятся, исповедуются, чтоб не нести на эту встречу в своей душе скверного. А тут — котика… Смотрю, думаю: «Как выкручиваться будет?» Отец Григорий голову этак привычно набок склонил, очки на кончик носа спустил, спрашивает: «А сколько ж лет твоему котику будет?» «Да почти двадцать. Старый совсем.» «Тогда сама рассуди, матушка: котик твой аж двадцать лет не исповедовался — как же я его причащать стану?» Что скажешь? Типаж! Чем-то на булгаковского профессора Преображенского похож. Есть еще один профессор и протоиерей — отец Кирилл. Известный в городе проповедник. Книги пишет, на радиостанциях выступает, в Академии преподает. Добряк. Обязательно слушай его проповеди и лекции в Воскресной школе — интереснейшие факты изыскивает. Вот только вопросами тебе помучить его не удастся: его прихожане, как сказано у классиков, «окружали тесным кольцом, и сжималось оно все теснее и теснее». А кто сказал, что проповедникам легко? Два священника помоложе — отец Василий и отец Александр. Вдумчивые, доброжелательные. Тебе все они понравятся. Ну, и настоятель… Про него рассказывать не буду — сам увидишь. Здесь очень сильный клир. Что ни священник — индивидуальность… Здесь интересно, Сергей… Еще вопросы есть? Только дозируй, а то скоро прихожане на службу собираться будут, у нас найдется чем заняться.
— Да, есть один. Специфика собора… Уж больно удивительно — воинский собор… Странно: церковь — и… воинская…
— Когда-то этот собор был одним из известнейших в России, — вздохнул Иван. — А потом… Это большевикам «спасибо» сказать надо. Многого они людей лишили, но главное — веры… А без веры России нет. Никогда свою историю не поймём и выводов не сделаем, если уберем фундамент религии. И в завтрашнем дне ничего хорошего ждать не стоит, если веру, как знамя, не поднимем… Это воинский собор знаменитого Измайловского полка. Храбрецы, отличившиеся при Бородино, Шипке, Кульме, Горном Дубняке, Аустерлице… Здесь молились Герои… Верующему человеку необходима и молитва, и Таинства… А если он в опасности или в длительном путешествии, то это необходимо вдвойне. Вот и шли рядом с солдатами священники, месили грязь дорог, так же шагали под пулями, вытаскивали раненых с поля боя, причащали, отпевали…
— Вот это понятно, — с удовольствием согласился Сергей. — Это правильно. Как офицер, бывавший в передрягах, я двумя руками — «за»!. А почему на куполах шестиконечные звезды? Это же православный собор…
— Вот этот вопрос ты и будешь слышать от прихожан по пять раз в день, — усмехнулся Иван. — Первый признак того, как плохо люди знают религию, историю и символику… Шестиконечные звезды были весьма распространённым символом в христианстве из-за легенды, связанной со строительством храма Соломона. Эта «звезда Давида» имеет еще одно название — «печать Соломона» Но в нашем соборе этот символ имеет еще одно значение… Звезды велел изобразить на куполах император Николай Первый, более двадцати лет бывший шефом Измайловского полка. Сейчас эти звезды ассоциируются у людей с Израилем, но двести лет назад, как ты помнишь, никакого Израиля еще не было. Христианство спокойно принимает Ветхий Завет — предысторию прихода Спасителя. Как верно сказано: «Новый Завет без Ветхого не имеет истории, Ветхий без Нового — смысла». И псалмы Давида постоянно читаются на богослужениях. Матерь Божья, как известно, была из рода Давидова. Это уже само по себе достаточное основание, но в нашем случае все куда интереснее. Этот символ называется «маген Давида» — «щит Давида». Да-да, воинский щит. По преданию, в те века у евреев было два вида щита: большой, закрывающий все тело, называемый «цинна», и малый, с острыми краями для нанесения ран противнику, — «маген». По легенде, изобрел его сам Давид, «составив» из двух треугольных щитов, отсюда и название. Его сын, Соломон, в память об отце принял этот символ в свою печать, и пометил им первый, закладной, камень при строительстве первого Храма. Николай Первый, педантичный и дотошный, выбрал для украшения собора именно этот символ, так как он несет множество смысловых нагрузок и является по-настоящему воинским… Ну не мечами же Гедеона было купола украшать, в конце-то концов?! А так и указание на воинский храм, и напоминание о Вифлеемской звезде, и о псалмах Давида, и о Божьей Матери, и о закладке первого Храма… У этого символа еще много разных значений, но Николай Первый выбрал его именно по тем причинам, о которых я рассказал. Видишь над «царскими вратами» крест и надпись: «Сим знаменем победишь»? Этот «штрих» оформления собора — тоже идея Николая Первого. Перед решающей битвой Константин Великий (тогда еще не христианин) увидел во сне повеление начертать на щитах своих воинов крест. Проснувшись, так и сделал, и тогда в небе появился крест и эта надпись… Николай Первый хотел, чтоб у молящихся солдат перед глазами был символ того, за что они сражаются, ради чего рискуют жизнью… А вот эти странного вида кресты, разбросанные и на фасадах собора, и внутри, называются «георгиевскими»… Их символику объяснять не надо? Из истории религий символы часто воруют всякие «каббалисты» и сектанты, но что ж теперь, в их байки верить? Люди плохо знают историю и религию, от незнания и предрассудки… Хочешь, покажу пару примеров «отформатированности» сознания — тупыми фильмами и книгами?
— Ну, попробуй…
— Ты знаешь, что на троне Папы Римского изображен перевернутый крест?
— Да ладно… Он же все-таки католик, а этот символ…
— Чего? — заинтересованно спросил Иван. — Фильма про сатанистов? Вот поменьше и смотри такие фильмы, а то в Дэна Брауна превратишься… Перевернутый крест — это символ Апостола Петра, распятого вниз головой. Глава Католической Церкви считает себя его преемником, вот и использует его символ… А я тебя еще помучаю. Вот скажи мне, сколько будет десять раз по сто грамм?
— Литр, — вздохнул Онисин, уже зная, что за этим последует.
— Для христианина — килограмм, — в тон ему «вздохнул» Иван. — А теперь думай, как сознание от «перестройки» освобождать будешь… Ладно, пошутили и будет. Мне сейчас надо отойти. У нас есть комната с мониторами, пожарной сигнализацией и прочими «благами цивилизации». Надо все проверить. Постарайся остаться в живых хотя бы пятнадцать минут…
Оставшись один, Онисин огляделся. Да, этот собор способен был вызвать восхищение. Выполнен он был в виде равностороннего креста, изнутри и снаружи окрашен в белый цвет и из-за этого казался еще светлее и огромней. Создавалось впечатление, что находишься не в сумрачном Петербурге, а в какой-нибудь солнечной Греции. С двух сторон от центрального входа стояли огромные статуи Архангелов: Михаила с копьем, попирающего змея, и Гавриила с крестом в руках. Выполненный в стиле «ампир», он казался дворцом из далекого прошлого. Впечатление несколько портили ремонтно-строительные леса, «скрадывая» немалую часть пространства…
Где-то рядом пронзительно заверещал телефон. Ярко накрашенная дамочка далеко «послебальзаковского» возраста радостно сообщила в трубку:
— Да я уже на подходе… Заскочила в церковь свечку поставить… А я тебе рассказывала, Сонечка, что…
— Простите, — подошел к ней Онисин. — Но в соборе по телефону…
Дамочка демонстративно повернулась к нему спиной:
— …мой Колька учудил? Это что-то…
Онисин зашел с другой стороны:
— Простите великодушно, но в храме по телефону не…
— Вы что, не видите, что я разговариваю?! — вскинулась она. — Что за бескультурье?!
— Но в соборе не принято говорить по телефону.
— Что мы, в средних веках?! Что за дикость? Вы не видите, что времена изменились?!
— Времена-то изменились, — послышался за спиной Сергея голос. — А вот люди остались теми же…
Женщина прожгла подошедшего отца Григория взглядом, и, не отрываясь от телефона, направилась к выходу:
— Извини, Сонечка, на меня тут какие-то неандертальцы напали, сейчас выйду, дораскажу…
И тут же, в другом конце храма, запищал еще один мобильный… и еще один… и еще… День клонился к вечеру, люди возвращались с работы, и — виват, цивилизация! — у всех были телефоны, и у всех были неотложные дела и заботливые супруги, которые звонили на эти телефоны. Петербург считается культурной столицей, поэтому горожанин не ответить на звонок просто не может, где бы он ни находился — в церкви, в концертном зале или на похоронах. Исключение делалось лишь для кинотеатров и стадионов — там за это могут банально набить морду другие жители «культурной столицы».
Склонив голову набок, отец Григорий с любопытством наблюдал, как Онисин носится по храму «от мобильника к мобильнику». Люди, завидев приближающегося смотрителя, только быстрее начинали говорить по телефону и ускоряли шаг, торопясь договорить начатое-неотложное-наиважнейшее-архисрочное… Налюбовавшись этой игрой в «кошки-мышки», отец Григорий громко и как-то даже торжественно объявил:
— Все звонящие в храме телефоны будут погружаться в святую воду!
В изумительной акустике собора эти слова прозвучали как «глас свыше». Беготня в соборе прекратилась, словно по команде «замри». Люди осторожно, словно разряжая гранаты, начали отключать сотовые.
— Да не за что, — сказал священник благодарно взирающему на него Онисину. — Это чтоб ты не начал оправдывать римлян…
И с достоинством удалился.
— Ну, как ты? — спросил вернувшийся Иван.
— Знаешь… — задумчиво сказал Онисин, — а ведь инквизиция — не такое уж мерзопакостное изобретение… Есть в ней что-то… Вот сердцем чую в ней какие-то очень положительные черты…
— Вот поработаешь полгодика, и это «неясное чувство» перерастет в страстное желание, — уверенно пообещал Иван. — Пора расставлять скамейки. Скоро Воскресная школа. Отец Кирилл — человек начитанный, а потому, если заставим его ждать, то и нагоняй будет изысканным… Ты человек военный, ты у нас быстро привыкнешь.
— Потому что собор — воинский?
— Потому что священники опытные. Разницу между «добрым» и «добреньким» — знаешь? «Строгий настоятель — веселый клир, добренький настоятель — клир в ересях и в печали». У солдат служба, и у нас служба, у солдат пост, и у нас — пост… Устав, послушание и строгий распорядок… Знакомо?
…Отец Кирилл был роста среднего, улыбчив и порывист в движениях. В собор он не вошел, а вбежал. Впоследствии Онисин не раз замечал за ним эту странную особенность: чем больше народа было на крещениях, чем больше паствы собиралось в его Воскресную школу, тем энергичнее, стремительнее, бодрее он становился. Во время большого скопления людей он аж летал по храму, и риза его развевалась, как плащ крестоносца. Зато когда служба подходила к концу, батюшка на глазах «соловел», моргал все медленнее и медленнее и с неприкрытой тоской посматривал на деревянные скамейки, явно казавшиеся ему сейчас пуховыми перинами. Позже Онисин узнал, что священник, помимо служения в храме, пишет книги, ведет православный сайт в интернете, выступает на православных радиостанциях, преподает семинаристам, записывает передачи-лекции, возглавляет паломнические поездки, а если учесть наличие аж четырех детей (как своих, так и приемных) и каждодневного изучения исторических и духовных трудов, то оставлялось только удивляться, когда он вообще умудряется спать. Был он добр, терпим к «разномыслию, дабы появились искусные», но к Слову относился строго даже в мелочах, болезненно воспринимая даже оплошности. Как-то раз он привел в собор своих семинаристов, по очереди читавших перед службой Евангелие. Краем глаза Онисин заметил, как наливается недобрым огнем лицо священника, занятого в этот момент разговором с какой-то прихожанкой. Наконец, не выдержав, священник жестом подозвал к себе Сергея и отчеканил: «Скажите в алтаре, чтоб отозвали… чудака! Нельзя так коверкать Слово!» Это был единственный раз, когда Сергей видел священника рассерженным. Даже в спорах он не повышал голоса, а лез в толстые словари и показывал собеседнику точное определение смысла оспариваемого. «Древние говорили: прежде чем спорить, надо условиться о терминах, — любил повторять он. — Мы слишком часто не понимаем смысла сказанного, трактуя его так, как нам «кажется»… Доходит до того, что говоришь одно, а понимают… в меру своих знаний. Даже поговорка появилась: «Я в ответе за то, что говорю, а не за то, как вы меня понимаете»… Если б вы знали, как сложно говорить «с римлянами на римском», если они и римского не знают, а лишь «албанский»… Смотри в суть слова — и все станет ясно. Ведь все так просто, если при этом… думать!»
— Прежде чем спорить, надо условиться о терминах, — традиционно начал урок Воскресной школы священник. — Вы часто задумываетесь о самых простых словах, используемых каждодневно, привычно, «походя»? Вот что такое, к примеру, «религия»? Увы, подавляющее большинство даже на этот вопрос ответит неверно. Произошло слово от латинского «привязывать», «связывать», а по своей сути, является «обратной дорогой к Богу». Когда-то, немыслимо давно, Бог сотворил этот мир. И был у Него на этот мир Великий Замысел. Он создал Себе помощников, которых мы называем сегодня ангелами, и, как вершину Своего творения, создал уникальное по своей природе и месту в этом Замысле существо — человека. Создание, связывающее в себе и материю, и душу. Даже сейчас, спустя тысячелетия, мы так и не можем осознать сами себя, понять, какое же это чудо — человек. Смутно догадываемся о его уникальной роли в бескрайней Вселенной, но по-прежнему отдаем предпочтение лишь одной из ипостасей — телесной. Не смогли понять этого Замысла и некоторые из ангелов. Вечные и почти всесильные, они посчитали себя выше этого странного создания и по той же гордыне просто поверить своему Создателю и дождаться плодов работы не пожелали. Помните историю Адама и Евы? Большинство, зная ее поверхностно, считают, что они «съели какое-то яблоко и были изгнаны из рая». Все куда сложнее, интереснее и страшнее. Плод с древа, несущий в себе знания о добре и зле, люди должны были получить из рук Бога, словно первое «причастие». А получили из рук нечистых, завистливых, горделивых и озлобленных, становясь «причастными» уже этому «дарителю». И первые результаты не замедлили сказаться… Вы можете себе представить Адама и Еву? Это не «эталоны» быстро меняющихся вкусов красоты. Это были два Идеала Мужчины и Женщины, созданные друг для друга. Идеальная пара, созданная Самим Творцом. Шедевр Вселенной. А познав нечто новое, они вдруг начинают укутываться друг от друга в одежды, стесняясь взгляда любимого человека, словно чужих глаз… Но и это можно было бы исправить, ведь Богу доступно все. Но Ева, вместо того чтобы просто попросить прощения за слабость и тщеславие, сваливает вину на змея (ибо понимание добра и зла в них уже отравлено ядом змея), а Адам пошел еще дальше, сообщив: «Это меня Ева соблазнила… Та Ева, которую Ты мне дал», не только предав жену, но и попытавшись сделать соучастником своей глупости Самого Бога…. Вот этот трагический момент, называемый «первородным грехом», мы и пытаемся исправить из поколения в поколение. Учимся верить не только «в Бога», но и Богу. Не переваливать вину на других, отвечать самим за свои действия. Поступать правильно. Жить духовной жизнью не меньше, чем телесной… Соответствовать Замыслу Творца о нас. Теперь это сложнее. Теперь мы должны еще и преодолевать тот самый «змеиный яд» тщеславия, гордыни, своеволия, попавший в нас когда-то. Увы, не все вообще понимают кто они и зачем это делать, а те кто понимает, зачастую ленятся, но что ж тогда обижаться, что не все дойдут до конца этого пути? Мы прекрасно понимаем, что даже на Олимпийских соревнованиях побеждают лишь самые тренированные, не жалевшие сил и времени для получения результатов, и не возмущаемся, почему и всем нам не дали золотые медали, ведь «тренера такие добренькие, может, дадут?». Бог дал человеку еще один шанс. Но и Сам Он не остался в стороне. Древние говорили, что иногда Бог отходит от человека, чтоб человек понял, как плохо ему без Бога. Ведь настоящий отец — не тот, кто вечно служит «костылями», а тот, кто учит обходиться без костылей. Человек — такое существо, которое может прожить безо всех и без всего. И без друзей, и без детей, и без отца с матерью, и даже без Бога… Может, может! Просто с некоторыми его жизнь становится… другой. А без Бога человек и вовсе теряется во вселенной. Он чувствует себя в ней неуютно. Его подсознательно тянет Домой… И эта тоска, с которой мы смотрим на звезды и просторы океана, — тоска по Дому. Вот с тех пор люди и ищут «дорогу обратно», идут по путям религии. Каждый выбрал свою Дорогу. У иудеев она — своя, у православных — своя, у мусульман — своя, буддисты вообще просто хотят «уйти в великое ничто»… Если подойти к вопросу беспристрастно, то какая дорога правильная, какая ведет кружным путем, а какая к погибели — мы узнаем лишь после смерти. Но объединять эти «дороги», как советуют глупцы, — нельзя, иначе получится такой «лабиринт», что выйти из него не сможет вообще никто. Нам же Путь указали не жрецы и не пророки, а Бог, сказав: «Я есть Путь». Две тысячи лет назад Бог стал человеком на краткие тридцать три года, чтоб рассказать людям о возможности возвращения и Своей Жизнью, Смертью и Воскресением исправить людскую ошибку тысячелетней давности. «Бог стал человеком, чтоб человек стал Богом», — говорили древние. Теперь мы причащаемся «из рук» Бога и пытаемся идти указанной Им Дорогой. Существовало множество пророчеств о приходе Бога в мир людей. В самой мистической книге Библии — «Иов», — после множества перенесенных страданий и несчастий, праведный Иов, по сути, вызывает Бога… на суд! Он говорит: «Ты немыслимо сильнее и умнее меня, знаешь будущее и Всемогущ, но поэтому Ты не можешь понять меня, слабого, как мне страшно и тяжело… Я не в силах осознать все Твое Величие, но и Ты не понимаешь, как мне страшно и одиноко… Нет между нами того, кто придет, положит нам руки на плечи и рассудит обоих…» Все эти наивные стенания закончились, когда он предстал перед лицом Того, в чьем присутствии вопросы уже не нужны… Но и Бог пришел к людям, чтоб показать, КАК можно прожить жизнь даже на земле… 33 года жизни… Но КАКОЙ?! Жизни, перевернувшей мир. Вы осознаете, как велик и уникален Замысел? Какие жертвы приносятся ради нас и какие шансы даются, чтоб мы, наконец, заняли свое место во Вселенной? И не только во Вселенной… Что космос? Вы даже не представляете, Что будет, когда этот этап закончится и все изменится… Какие приключения, какие удивительные миры и интереснейшие труды ждут тех, кто пройдет этот Путь… Мудрецы говорили, Что Бог не создавал человека смертным или бессмертным, а создал его способным и к тому, и к другому… Вы задумывались когда-нибудь над уникальным парадоксом: человек создан по образу Божьему, Бог, зная будущее, изначально создавал человека по образу грядущего Христа, давая человеку возможность стать не только Его образом, но и подобием! Поэтому в нас изначально заложена возможность быть христианами… если мы захотим этого. Греша, человек как бы опять пытается сделать Бога «соучастником» своих деяний, «ведь все во власти Бога, тогда почему Он допустил», или — «я убил-ограбил-изнасиловал, но Ты потерпи, не заметь, допусти»… Грех — противоречие Замыслу Бога о мироздании и человеке. Поэтому не грешить — естественно, хоть и трудно, благодаря «подаренным» нам Адамом и Евой склонностям. Человек не «часть мира». Это в человека Бог вложил весь мир. Не искажай его, и ты будешь — естественным. Это несложно друзья мои. Соответствуй Замыслу о тебе, и ты вернёшься Домой, где тебя ждут… А там — интересно… Там немыслимо интересно, ведь смерти нет, есть только завершение работы над собой. Потому-то Спаситель и предупреждал: «В чем застану, в том и судить буду». Какими мы придем к Нему? Да, самостоятельно не получится, только с Его помощью, но чтоб Он помогал, надо хотя бы начать идти… Как кто-то сказал: «Мы это сделали, потому что мы в это верили». И если вы в это верите — у вас получится. Потому что Бог поможет, а Ему возможно все…
Увы, дальше дослушать Онисину не дали. Сначала он помогал Ивану выводить какого-то весёлого моряка, вознамерившегося под влиянием «субботних возлияний» станцевать в соборе «камаринского мужика», затем бегал по храму за звенящими телефонами, как кот — за солнечными зайчиками (и — увы! — с тем же успехом), потом три раза объяснял любопытным — почему на куполах изображены шестиконечные звезды, вновь бегал за «звенящими прихожанами» …Так прошел первый день…
— В Эфиопии, — сказал Иван, запирая собор, — официально принявшей христианство третьей по счету страной, до сих пор такое строгое отношение к вере, что люди молятся у стен храмов, как молились у стен храма Соломона. Гостей кормят из своих рук, единоверца считают братом, религия считается смыслом жизни… Дикая страна, да? У нас не Эфиопия… У нас — прогресс и эти… как их… «демократические свободы»…
— Ничего, терпимо, — улыбнулся Сергей. — Зато в нашем «разнообразии» если уж человек делает выбор, то это действительно — его выбор…
— Ну да, свобода воли, — согласился Иван, вглядываясь куда-то. — А вот это он зря…
Онисин проследил за его взглядом. Сначала он обнаружил застывшего в изумлении отца Георгия. И уже по его взгляду отыскал выходящего из алтаря юношу. (Позже он узнал, что это был Алексей — парень очень хороший и добрый, но совсем еще юный, а потому неопытный. Опытность от неопытности отличается количеством шишек, набитых граблями, по которым довелось пройти. А юность… она летит к завтрашнему дню с такой энергией, что… вскоре этот опыт приобретает…)
Алексей по случаю летней жары переодевшийся в легкомысленные шорты и футболку с какой-то «рокерской» эмблемой, весело выскочил из алтаря, не замечая священника… Что-то забыв, вернулся… снова выскочил… Онисин подумал, что отдал бы часть из причитающегося на его долю клада, лишь бы получить фотографию отца Григория в этот миг. Сергей как-то видел сидящего на подоконнике соседского кота — важного и солидного, с другой стороны оконного стекла взирающего на воробья. Воробей был совсем юный, еще желторотый, и в блестевшем на солнце стекле кота не замечал, радостно прыгая взад-вперед по подоконнику. Кот, не веря своим глазам, лишь поворачивал голову, приоткрыв от изумления рот, и словно даже потряхивал головой, пытаясь сбросить это невообразимо-нахальное наваждение…
Придя в себя, отец Григорий быстрым, бесшумным шагом догнал голоногого «птенца» и поволок за собой в алтарь.
Онисин с Иваном напрягли слух. Из-за врат доносилось глухое урчание, рычание и едва слышное попискивание… Несколькими минутами спустя вновь появился отец Григорий, что-то с хрустом дожевывая.
— Он его что… съел?! — с ужасом спросил Онисин.
— Иоанн Владимирович, друг мой, не найдется ли глоток воды, таблетку запить? — попросил отец Григорий.
Иван пошел к баку со святой водой, налил.
— Спасибо… Там, кстати, тебе Алексей помочь вызвался. Мусор убрать, собор пропылесосить, или что там у тебя еще по хозяйству… Очень просился что-нибудь полезное для храма сделать. Ты уж не обижай его в этом благом стремлении — дай потрудиться на славу… Ну, как вам у нас? — повернулся он к Онисину.
— Интересно, — только и нашел что ответить Сергей.
— А будет еще интересней, — пообещал священник.
И не ошибся…
14/27 мая 1905 года, Желтое море, район острова Цусима.
…— Скоро начнется, — уверенно сказал матрос Новиков. — Видишь, как японцы вокруг нас рыщут…
— Неужто не побоятся на этакую-то силищу напасть? — изумился первогодок Самохин. — От них же только мокрое место и останется…
— Стало быть, быстрее все и закончится. Цари наши замирятся, а мы — по домам. С наградами да почетом… О! Вот и батюшка наш на охоту вышел.
На палубу, щурясь от солнца, вышел священник. Отец Григорий был иеромонахом и гордостью флагманского корабля эскадры. Корабельные священники всегда были, если так можно выразиться, «особой кастой» даже среди военного духовенства — специфика жизни среди бравых моряков все же накладывала особую печать, — но даже на их фоне отец Григорий оставался редчайшим экземпляром.
Старший офицер крейсера, капитан второго ранга Павел Иванович Македонский шёпотом рассказывал в кают-компании, что дома у него живет редкий персидский кот породы «экстремал», так вот, он не только внешне, но и по всем «тактико-техническим характеристикам» — вылитый отец Григорий.
— Нет, ну посудите сами, господа, — доказывал он. — Спокойный, важный, ходит повсюду, все изучает… Потом вдруг как подпрыгнет, как схватит муху… и снова — само спокойствие, важность, вальяжность… Любопытен: пока все не исследует и не изучит — не успокоится. И уж такое в этом упорство проявляет — куда там господам Пржевальскому с Тянь-Шанским. Голос слышится редко, зато такое ощущение, что, где бы ты ни был, он за тобой наблюдает… Иногда даже страшно становится. Только вы ему, господа, мои слова не передавайте, а то вдруг он меня… как ту муху… Я, знаете ли, их обоих побаиваюсь… Одного дома, другого на корабле… А ведь вроде никогда в «робком десятке» не числился…
Зато именно к священнику шли и матросы, и офицеры за советом в вопросах житейских. Был он невероятно начитан и опытен. Впрочем, была у батюшки одна странная особенность. При всей своей образованности и жизненных познаниях, свое личное мнение предпочитал он хранить втайне, не высказываясь от себя лично ни по одному вопросу. Ссылался на Писание, святых отцов, примеры из истории и жизни своих знакомых, но как только вопрос ставился: «А что лично вы, отче, по этому поводу думаете?» — сразу запирался за «вывеской»: «Я ничего не знаю. Знаю, где молельня, где котельня, где камбуз, тоже ведаю… А больше — ничего!» И пробить эту стену было невозможно.
Днем, после службы, он важно обходил весь корабль, с любопытством заглядывая в самые удаленные уголки. Очки делали его глаза еще более большими и удивленными. Казалось, священник видит каждый раз корабль заново и пребывает в радостном изумлении от этого достижения современной науки. Молодежь подшучивала над этими «обходами владений», не подозревая, насколько цепко и внимательно священник подмечает малейшие изменения — выражения лиц офицеров, взаимные обиды и затеи моряков… Если б иеромонах по стечению обстоятельств надумал в юности податься в сыскную полицию, то слава Пинкертона и Шерлока Холмса была бы безжалостно задвинута на задворки истории. В голове священника словно работала сложнейшая вычислительная машина, подмечающая и анализирующая всю картину жизни корабля. За нарочитой неторопливостью движений притаились недюжинная энергия и острый ум. Даже офицеры корабля не знали о своих матросах столько, сколько знал священник. Да что там офицеры?! Бывало, и сам человек не ведал о себе то, что давно приметил в нем острый глаз иеромонаха. Корабль отец Григорий считал «своей территорией» и порядок на нем поддерживал ненавязчиво, но твердо. В отличие от прочих кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, на флагмане практически не было «политических» и атеистов. Эта «латентная тирания» была не проявлением деспотизма, а, скорее, неким аналогом «Домостроя». Священник считал не только корабль своей вотчиной, но и всех находящихся на нем — от кока до адмирала — своей паствой, за которую отвечает, которой руководит и с которой пойдет хоть до Цусимы, хоть до райских врат. И были у него веские причины радоваться, что его «приход» чаще всего подолгу оторван от реалий и настроений остальной России.
— Почему «на охоту»? — спросил Самохин.
— Видел когда-нибудь, как кот амбар обходит, мышей высматривая?
— Ну…
— Что «ну» ?! Ничего не напоминает?
— О чем?
Новиков посмотрел в наивные, доверчиво распахнутые глаза матроса, и пришла ему на ум одна идея.
— Слушай, Сашка… Давно хотел его спросить, да стесняюсь… Почему священнику можно жениться, а монаху — нельзя? Священник-то, чай, не менее благочестив… Да и Бог дал человеку «вторую половинку» неспроста… Сказано же: «плохо человеку быть одному» …Будь другом: спроси его, а?
— Да я как-то…
— Спроси, я в долгу не останусь. Беги, а то уйдет!
— Батюшка! — припустил вслед за священником матрос. — Благословите, батюшка…
— Бог благословит, — приветливо ответил священник. — Чего тебе, чадо?
— Вот вы — аэромонах…
— Кто? Я?! — изумился иеромонах. — Ну… тогда уж скорее — аквамонах… И что?
— А почему у вас нет… нет… э-э… второй половинки?
Священник сдвинул очки на кончик носа, пристально посмотрел на простоватое лицо моряка, отыскал взглядом прыскающего в кулак со смеху Новикова и, вздохнув, ответил знакомыми с семинарской скамьи стихами:
— Жизнь ударит обухом — ты поймешь потом:
Лучше быть под клобуком, чем под каблуком…
Выдержал театральную паузу, и закончил:
— А другу своему передай, что ему лучше вовсе не жениться, ибо если жена подстать ему попадётся, то эти «две половинки» не семью будут напоминать, а задницу!
И степенно удалился, оставив Самохина в бесплодных попытках понять смысл сказанного.
В кают-компании, за накрытым столом, собрались офицеры. В связи с боевой обстановкой блюда были поданы все разом, но к ним почти никто не притрагивался.
— Что, Василий Васильевич… назревает? — спросил священник капитана Игнациуса.
— Похоже, сегодня все решится, отец Григорий, — капитан сделал небольшой глоток из бокала с шампанским, огладил седой ус. — Против 12 японских броненосцев — 12 наших. Крейсера… У них корабли новее и скорость больше, но… что они с такой громадой сделают? Мы же как крепость плавучая идем… Проучим японцев, вернемся, и воплотим нашу с вами мечту, а?
(Капитан 1 ранга эскадренного броненосца «Князь Суворов» Василий Васильевич Игнациус был инициатором строительства «Храма спасения на водах». Он мечтал увековечить на его стенах имена всех моряков, погибших в боях за все время существования русского флота… Храм был построен и освящен в 1911 году, но уже в честь моряков, погибших при Цусимском сражении… Большевики взорвали его, как и бесчисленное множество других…)
— Даст Бог — воплотим, — согласился иеромонах. — Дело-то хорошее…
— Все хотел спросить вас, отче, вы читали повесть графа Толстого «Воскресение»?
— Читал
— И что скажете?
— Толстой — талантливый писатель и обстоятельно сбившийся с пути человек. В нем, как с кораблем, что-то с компасом случилось… И это страшно, при его-то таланте… Он стольких людей вместе с собой, как флагманский корабль, с верного курса увести может, что и подумать страшно… Увы, но талантливый писатель не всегда хороший человек, и в этом случае книги его куда опаснее, чем книги бездаря… Все его последние книги подчинены рекламе его «видения христианства», а это уже совсем не христианство, это извращение его, искажение, подмена… У Толстого и Христос — не Бог, и Троицы нет, и непорочного зачатия нет, и искупления, и воскрешения из мертвых… Чего ни хватишься — всего нет… Все растерял… Надергал из Библии то, что «ему подходит». Это и есть «ересь», в ее изначальном смысле. «Выборка». Это — возьму, а вот этого не понимаю, или тяжело, а потому — не приемлю… Его «Воскресение» следовало бы назвать «Отпадением» — точнее бы было…
— Помните, когда мы были на службе Иоанна Кронштадтского, там участвовал молодой священник… как же его… Отец Георгий. Так он Толстого защищал…
— Отец Георгий может иметь свое личное мнение, — сухо сказал иеромонах, — а Церковь свое мнение высказала, отлучив графа, вместе с его «видением» от своих рядов подальше. Если б он эту чушь где-нибудь за обедом высказывал, можно было бы попытаться вразумить, так он же свою «религию» изобрел и неокрепшие умы увлекает…
— То есть, ваше личное мнение…
— У меня нет «личного мнения», — твердо сказал иеромонах. — У меня есть Писание и Предание. А я лично знаю только, где церковь и где камбуз, а более — ничего…
Отец Григорий опять ушел от ответа, и на то была причина. Капитан невольно попал в самое больное место иеромонаха. Именно в упомянутом капитаном священнике, отце Георгии, носящем звучную фамилию Гапон, и в графе Толстом и была причина странностей его характера и поведения.
…С конца семидесятых годов девятнадцатого века Лев Толстой впал в духовный (да и, пожалуй, что — душевный) кризис. Вопрос «Для чего и зачем я живу» столь мучил его, что все чаще посещали мысли о самоубийстве. Он перестал даже брать с собой на охоту ружье, опасаясь поддаться слабости пустить себе пулю в рот, стал прятать от себя веревки и даже шнурки. Пытался найти ответы на мучившие его вопросы в богословии, но целиком принять Учение не мог — вырывал отдельные кусочки, отрицая целое. Бегал по священникам и монахам, учился у известного московского раввина с Минора (отрицание Божественности Христа, Троицы и Воскресения — скорее всего, результаты именно этих уроков: в иудаизме всего этого нет). Тесно сошелся с различными сектантами, помогая им деньгами… Но еще в «процессе поисков» ему рекомендовали молодого, но весьма перспективного священника, коим и оказался иеромонах Григорий. Понять-то мучающую графа немочь священник понял, а вот одолеть ее не смог. Граф уже перестал быть писателем, превратившись в «проповедника своих идей путем творчества». Лучшие умы своего времени пытались убедить его, но ни авторитет Иоанна Кронштадтского, ни Константина Леонтьева, ни оптинских старцев не возымели на графа влияния. Отец Григорий вряд ли бы смог лучше них воздействовать на тщеславие Толстого, одержимого созданием «нового учения» и нашедшего в этом «смысл жизни» но все же винил в неудаче прежде всего себя: взялся и не смог… И за «авторитетом писателя» потянулись массы. Отец Григорий сам стал свидетелем того, как молодой и перспективный священник Георгий Гапон на глазах превращался в «профсоюзного лидера», все больше сближаясь с революционным движением и превращая пастырское служение в политическое влияние. «Так как я хочу!» — перенятое им у Толстого и возрастающее тщеславие уводили его все дальше от Церкви. Беседы иеромонаха с властолюбивым священником привели лишь к тому, что Гапон стал избегать их встреч… Увы, но в те годы многие священники излишне удалились от проповедей в сторону создания многочисленных кружков «трезвости», «грамотности», «рабоче-крестьянских досугов»… Как уже после революции будут с болью вспоминать многие из них: «Мы говорили о важном, а надо было о Вечном!» Отец Григорий, находясь от столицы за тысячи километров, не знал, да и не мог знать, что 9 января 1905 года, поведя за собой народ на демонстрацию с выставлением императору требований, Гапон попытается прорвать оцепление солдат и послужит инициатором одного из самых трагичных и далеко идущих по своим последствиям события, названного в истории «Кровавым воскресением». Сбежит, скрываясь за границей, вернется, униженно умоляя о снисхождении, и будет убит эсером Пинхасом Рутенбергом из-за возникших подозрений в связях с полицией…
Порвавший с христианством Толстой незадолго до смерти «дошел» до привычной всем сектантам мысли, что «все религии в мире ложны, и лишь его — избранная и истинная», записав в 1909 году: «Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, чтоб были браманисты, буддисты, конфуциониты, таосисты, магометяне и другие». В ночь на 28 октября 1910 года он, тайно от жены и детей бежал из дома, чтобы «жить соответственно своим идеям». В дороге заболел и умер. Вопреки его воле, семья нашла для его отпевания согласившегося нарушить запрет Синода священника. Странным совпадением было то, что на тот момент этот священник и сам находился под следствием за убийство в нетрезвом виде крестьянина и вскоре был лишен сана… «Случайности не случайны»…
Последним «штрихом», завершившим становление характера корабельного священника, стало личное общение с императором Николаем Вторым. Император, как известно, любил проводить время в обществе гвардейских офицеров, нередко просиживая в их собраниях ночи напролет. В одном из таких собраний и повстречал его приглашенный гвардейским полковником иеромонах Григорий. Император был изрядно «навеселе», излишне разговорчив, и составить его психологический портрет проницательному монаху было нетрудно. О своих выводах отец Григорий никогда и никому не рассказывал (Да и что бы это дало? В лучшем случае — малоприятные последствия?). Интеллигенция (в лице графа Толстого), «обновленчество» (в лице попа Гапона) и правительство (в лице императора) дали священнику слишком обильную информацию о происходящих в России изменениях. Мощный интеллект иеромонаха обработал информацию, просчитал возможные варианты развития событий, и… На «своем» корабле отец Григорий установил своеобразную «тиранию», не допуская в среду доверенной ему паствы ни современной литературы, ни политики, ни «гапоновщины». Понимая, что долго сохранить свой «островок ортодоксизма» от влияния мира он все равно не сможет, священник взял для себя философский девиз: «Делай, что должен, и будь что будет» и на все разговоры о политике и литературе, отвечал хрестоматийным: «Я знаю, где церковь, знаю, где камбуз, а больше, я, человек простой, ничего не знаю!»
… От продолжения неприятного для священника разговора спас тост капитана Македонского:
— Господа! Сегодня исполнилось ровно десять лет восшествия на престол нашего Императора Николая Александровича! В этот замечательный день я хочу предложить тост за здоровье Государя Императора и Государыни Императрицы! За Россию!
Дружное «Ура!» в кают-компании было заглушено звуком боевой тревоги… Цусимское сражение началось…
… Броненосец пылал. Никогда еще морские сражения не знали столь разрушительной силы огня. Разработанные японцами снаряды были сокрушительны. По словам очевидцев, они взрывались от малейшего соприкосновения с чем бы то ни было. «Поручень, бакштаг трубы, топрик шмопбалки — этого было достаточно для всесокрушающего взрыва. Стальные литы бортов и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей, железные трапы сворачивались в кольца, пушки срывало со станков, — так описывает этот ад офицер броненосца Владимир Семенов. — Снаряды сыпались беспрерывно — один за другим… За шесть месяцев на артурском эсминце я все же кое к чему пригляделся — и шимоза, и мелинит были, до известной степени, «старыми знакомыми», — но здесь было что-то совсем новое! Небывалая высота температуры взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Временами в бинокль ничего не было видно — так искажалось изображение от дрожания раскаленного воздуха…»
Временный перевязочный пункт установили в самом (как казалось на тот момент) безопасном месте — на верхней батарее, под иконами броненосца.
Судовой врач и священник перевязывали новых и новых раненых и обожжённых
— Батюшка! — окликнули от входа. — Вы здесь?! Не уплыли со штабом?
Матрос Новиков бережно, стараясь не тревожить лишний раз, положил на стол залитого кровью, обгорелого Самохина. — Миноносец сумел к нам пробраться, часть штаба спасли… Вас искали…
— А я прячусь хорошо, — задыхаясь от дыма, пояснил священник. — Что у тебя с ногой? Все в крови… Иди-ка сюда…
— Некогда, отче… Там такое наверху… Побегу к ребятам… А вы Сашку спасайте, у него вся брюшина разворочена… Прощайте! Не поминайте лихом!
— Вот оно как сталось, — слабым голосом сказал склонившемуся над ним священнику Самохин. — Не быть мне, батюшка, ни под клобуком, ни под каблуком…
— Ты что такое говоришь?! — сдвинул брови иеромонах. — Ты что, думаешь: глаза закрыл, и все кончилось?! Да там знаешь сколько друзей, работы, любви, приключений! Место, где нет боли и глупости… Или ты «насовсем» умереть собрался?! Или ты не христианин?! Да разве ж так я вас учил?!
— Простите, — белеющими губами прошептал парень. — Смалодушничал… Просто обидно, что здесь… не успел ничего…
— Как не успел?! — еще больше взвился священник. — Пришел на землю совершить подвиг! А теперь… Силой и властью, данной мне…
Взрыв от попавшего в помещение снаряда отбросил его к стене. Чудом уцелевший доктор бросился к нему, поднимая. Изо рта священника толчками выплескивалась кровь.
— Потерпите, отче! — оглушенный доктор кричал: — Сейчас я…
Священник оттолкнул его, поднимая руку с зажатым крестом, и, захлебываясь кровью, продолжил:
— Силой и властью Его, мне данной… прощаю и разрешаю… во брани убиенным…
И только тогда потерял сознание…
…Он очнулся от глухих ударов, сотрясавших корабль (японцы расстреливали уже неподвижный корабль торпедами). С трудом поднялся, прижимая к залитой кровью епитрахили крест, огляделся… Помещение было разнесено взрывом. Всюду валялись разбитые столы, стулья, куски человеческой плоти, под ногами хрустели осколки стекла… Но прямо перед ним висела абсолютно целая корабельная икона, и необъяснимым чудом перед ней горела лампада… На бледном лице священника появилось некое подобие улыбки. Он перекрестился и, не в силах больше стоять на ногах, медленно сполз по стене, не отрывая взгляда от огонька лампады… Прислушался к мертвой тишине корабля, разрываемой лишь взрывами торпед…
— Теперь и мне… можно, — тихо прошептал он. — Теперь и я… за вами, ребятки… Ныне отпущаеши…
Закрыть ему глаза было уже некому — иеромонах Григорий покидал свой корабль последним…
^ Глава 2
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку-
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы,
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе…
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе…
Юрий Левитанский
Суббота, август 2005 года, С.-Петербург
Прошло два месяца. Онисин начал понемногу обживаться в этом новом и необычном для него мире. Как и большинство людей, которых большевики лишили возможности узнать о религии с детства, он подсознательно чувствовал, что одним «материализмом» этот мир не ограничивается, но к церкви подходить то ли стеснялся, то ли считал, что в его годы познавать эту сторону мира уже поздно… Волею судьбы очутившись в самом центре жизни церковной, да еще и присутствуя при восстановлении одного из самых знаменитых соборов Петербурга, он понемногу начинал понимать смысл происходящего вокруг. Община, сложившаяся при храме, состояла, вопреки заблуждениям, отнюдь не из «суеверных бабушек» и «витающих в облаках девиц». Что интересно, люди в ней были преимущественно умные. Режиссёры, писатели, актрисы, бизнесмены, офицеры, политики и даже госчиновники… Для Онисина было забавно узнавать, что Леонардо да Винчи активно интересовался именно православием и даже учил языки, чтобы читать богословские трактаты в подлиннике. Что 53 ведущих ученых современного мира, заслуженные профессора в области физики, химии, анатомии, математики и прочих наук, совместно написали книгу «Мы верим», где делились своей уверенностью в «Божественном устройстве» этого мира. Что Эйнштейн, вопреки коммунистическим байкам, высказывался вполне определенно: «Чем больше я изучаю мир, тем крепче моя вера в Бога». Что православие — это действительно религия умных людей… Атеисты — по сути, очень суеверные люди. Они верят в то, что всем управляет «случайность». «Случайно» образовалась Вселенная, «случайно» на Земле возникла жизнь, «случайно в этой жизни зародился разум… Этакая разумная, обладающая волей и чувством юмора «случайность». Он многое узнавал из уроков Воскресной школы, которую вел отец Кирилл, из бесед со священниками, из книг, которые начал осваивать уже самостоятельно.
И, честно говоря, Онисину было по-человечески приятно видеть стоящих на службе плечом к плечу, рабочих и бизнесменов, ученых и строителей, актеров и домохозяек… Люди, совершенно различные по социальному статусу, полу, возрасту, финансовому достатку, знаниям и навыкам, были объединены стремлением узнать о мире то, что на десятилетия было похищено у них, люди, стремящиеся найти свою «звездную родину». Он был свидетелем одной интересной сцены. К отцу Кириллу пришла женщина, спросившая: «Я христианка, последнее время часто хожу в ваш собор. Чем я могу быть вам полезна?» «Кто вы по профессии?» «Юрист. Адвокат». «Замечательно! — обрадовался священник. — У нас много людей, которым не по карману даже консультация у адвоката, не то что ведение дел. Если б вы могли помогать им по приемлемой цене или… хоть кому-то… бесплатно…» И женщина протянула ему пачку визитных карточек. Вот это внушало надежду. Беда русских — в их уникальной индивидуальности. Эта страна вообще какой-то «инкубатор для самородков», но, как говорил Губерман: «…чем отчетливее личность — тем одиноче человек…». Как тут не вспомнить горькие слова Вознесенского из «Юноны и Авось»: «Нас мало, нас адски мало, и самое страшное, что мы — врозь!». Индивидуальности вообще редко сходятся друг с другом, потому, наверное, и объединяет русских, как правило, лишь беда и война… А здесь такой удивительный и достойный повод. У каждого человека есть свой, индивидуальный талант, которым он может послужить Богу и людям. Да, люди не «равны», и это замечательно. О «всеобщем равенстве» говорят диктаторы и жулики, мудрецы же говорят о «единстве в разнообразии». Люди помогают друг другу своими талантами в миру и общей молитвой — в соборе. Собор не зря переводится на греческий как «синод», т.е. «со-путствие», «идущие вместе». В соборе снимаются социальные маски и роли, люди снова становятся просто людьми, помогающими друг другу своими дарованиями… Онисин начал понимать, почему большевики так рьяно боролись с религией. Не в «предрассудках» дело, нет! Вера объединяет людей, а коммунисты использовали иезуитский принцип «разделяй и властвуй».
Иван обучал его «премудростям» работы смотрителя. От многолетней работы с хулиганящими прихожанами характер у Ивана стал философски-флегматичный. (Злые языки даже утверждали, что Иван страдает «застарелым пофигизмом», но сам «мастер Йода» называл это — стрессоустойчивостью.) А вот работы в соборе было много. Огромный «дом», да еще с такой «спецификой», требовал серьезного обслуживания. И чтобы найти, подобрать специалистов, готовых работать не за страх, а за совесть, за весьма небольшую по городским меркам зарплату, — для этого тоже требовался немалый талант. Достаточно представить, сколько одной проводки должен проверить в такой громадине электрик! На какую высоту должен подняться для устранения неполадок рабочий! Сколько вошедших в храм человек должен одновременно держать в поле зрения смотритель! Сколько свечей, ладана, просфор должна отпустить за день работница свечной лавки и сколько должна принять поминальных записок для богослужений (и это если не брать в расчеты столпотворения в праздничные дни)! Какой объём территории надо ежедневно вымести и вымыть! Как должен работать регент хора, учитывая, что его подопечные не на каком-то «утреннике» выступают, а участвуют в Богослужении. Кстати, для Онисина было интересно узнать, что вся история музыки так или иначе несет на себе религиозные оттенки. Пение псалмов Давида было в древней Иудее частью храмового ритуала. Переведенные на греческий и латынь, они же легли в основу христианских богослужений. Величайшие композиторы мира никогда не проходили мимо библейской тематики. И даже сами ноты — от «до» до «си» — были введены в обиход монахом-бенедиктинцем Гриво де Ареццо и означали первые слоги слов молитвы к Иоанну Крестителю: «Дай нам чистые уста, святой Иоанн, чтобы мы могли всей силой своего голоса свидетельствовать о чудесах твоих деяний». А вот когда Онисин спросил регента хора: «Юрий Евгеньевич, почему у католиков в богослужениях используется орган и клавесин, а у нас инструментов нет?», регент, не мудрствуя лукаво и не вдаваясь в сложные богословские определения этой традиции, ответил «мудростью народной»: «Да потому, голубчик, что настоящий талант не пропьешь… А вот орган с клавесином — как «здрасте!». Хор Троицкого собора почти на сто лет был старше каменного собора и когда-то гремел в литаврах славы на весь Петербург, приглашаемый на все крупные богослужения и освящение церквей. Императоры часто приглашали его в Зимний дворец, а последним регентом перед закрытием в 38 году, был знаменитый Николай Дмитриевич Успенский, впоследствии — крупнейший российский специалист в области церковной истории, исторической и систематической литургики, древнерусского церковно-певческого искусства, восточно-христианской гимнографии, преподаватель Ленинградской консерватории, профессор Духовной академии, доктор церковной истории и магистр богословия, специалист с мировой славой…
А трапезная?! Какой фарисей, рассказывая о церковной и монастырской жизни, умолчит о трапезной?! В монастырских уставах говорится четко: «трапеза есть продолжение богослужения»! Большинство далеких от Церкви людей считают «пост» — садомазохистской выдумкой фанатиков, морящих себя голодом… Пост, в понимании христианина, — это время, когда он, подобно военному-часовому на таком же «посту», более внимательно следит за безопасностью своей души, уделяя больше времени духовному, чем «плотскому». Иначе говоря, хотя бы на какой-то срок меняет жизненные приоритеты. Суть не в куске мяса, как в самоцели, ведь бесы вовсе не едят, а творят такое, что ни одному чревоугоднику не снилось. Если б дело было только в еде, все язвенники давно бы стали «праведниками»… Но у каждого — свое послушание. И задача трапезной — показать свое искусство как в самый строгий пост, так и в день Пасхальный. И ведь показывают!
Ах, милейший Михаил Афанасьевич, не тем, не тем вы пытались впечатлить советских москвичей! Какой там «Грибоедов» с его вычурной «нэпманской» кухней?! Нет давно элитных ресторанов для писателей, да и сами писатели давным-давно влачат существование ничтожнейшее, подрабатывая сторожами да дворниками, а оклады сиих почтенных профессий, как известно, в рестораны не влезают… Понимаю: не могли вы в те годы воздать хвалебный гимн кухне православной, являющейся, по существу, кухней русской. Какие там «филейчики из дроздов» и «вальдшнепы по сезону»?! Заедете вы в любой, самый крохотный монастырь на Волге — и одна только «рыба по-монастырски», приготовленная по старинным рецептам, заставит вас забыть о московских «яйцах-кокот»! А «Гурьевская каша», заляпавшая императора во время знаменитого железнодорожного крушения 1888 года? А «мясо по-монастырски» с сыром чаддер и щепоточкою карри? А щи с грибами, под стопку плачущей от ледникового холода водки? А крохотные пирожки с румяной корочкой, начиненные всеми изысками кулинарной фантазии? А фаршированная рыба, запеченная в печи? А десятки видов «живых» квасов, морсов и киселей, по сравнению с которыми современные «соки» — неумелое творение ленивого подмастерья? А томленные в сливках овощи? А блины, столь разнообразные по рецептам и вкусам, что не родился еще тот энциклопедист, который набрался бы сил увековечить их в истории? А медовая кутья с изюмом и лесными орехами? А нежнейший суп из угря и салат из раков? А «расстегай по-московски» и клюквенный мусс? А бережно хранимые рецепты древней Иудеи? Византии? Греции? Кто бы отказался попробовать чечевичную похлебку, мятное мясо и хлеб «Крылья жизни», которыми питались еще ветхозаветные Иаков и Давид? Кто бы не хотел узнать, что было доступно столам Николая Чудотворца и монастырской трапезной Исаакия Далматского? Что подавали к столу святителя Филарета Московского и что готовят в Афонских монастырях? Да одно только медовое варенье стоит доброй половины «моссалитовской кухни»! Кто не пробовал монастырской трапезы — тот не вправе считаться ценителем изысканных блюд. Эти рецепты совершенствовались столетиями, и эти блюда подавались на стол царям… Священник или монах могут аскетически ограничить себя стаканом воды с кусочком хлеба, но настоящий мастер, работающий послушником в трапезной, ограничивать свой талант не может, ибо его послушание — это «молитва делом».
…Гурин звонил Сергею раз в неделю. Дважды приезжал, вызывая его из собора через нищих. Но сильно не торопил: понимал, что даже для простой адаптации требуется время, не говоря уже о серьезном и вдумчивом поиске. Пока что никаких привязок в соборе к зашифрованному посланию Онисин не находил. Настоятель восстанавливал собор в точном соответствии с дореволюционной планировкой (разумеется, за исключением проданных большевиками за границу икон), так что теоретический шанс найти «отправную точку» для поисков существовал. Требовалось лишь время и знание исторических подробностей. Онисин потихонечку готовил для этого плацдарм: узнавал, в каких архивах может храниться информация о соборе и священниках, где можно достать фотографии «интерьеров» собора, где встречается подробное описание расположения полкового музея и книга описи церковного имущества… А пока… Пока он слушал очередную проповедь отца Кирилла в Воскресной школе.
Свою лекцию священник начал необычно:
— …Сегодня, дорогие мои, я хочу сказать о наболевшем. Нет слов, чтобы передать, как я рад видеть вас, слушающих мои рассказы, но все же заботит меня одна мысль…Только ли здесь вы слушаете и думаете о Боге? Только ли здесь познаете эту интереснейшую и поучительную историю отношений человека и Бога? На первых порах птенцы тоже сидят, раскрыв клюв, и ждут пока родители не принесут им спасительную пищу, но проходит время — и оперившиеся птенцы покидают гнезда, чтобы искать пропитание самостоятельно. У людей иначе, мы не птицы и не животные, забывающие отчий дом, заведя собственный. Мы удерживаем дорогие нашему сердцу связи, но мы не должны ограничивать и успокаивать себя тем, что «и так ходим на проповеди священника». Жизнь христианина неразделима. Нельзя быть христианином — в церкви, рабочим — на заводе, отцом — дома, другом — на встрече одноклассников… Христианин — это постоянная, основополагающая суть человека, дающая ему «точку отсчета» и «систему координат» во всех жизненных ситуациях. И я решился, выражаясь метафорически, угостить вас сегодня… «солянкой». Краткими мини-набросками на интересные темы, которые вы, если заинтересуетесь, можете узнать лучше уже самостоятельно…
Вот с дара проповедничества мы и начнем. Кто такой проповедник? Оглянитесь вокруг, дорогие мои: вы видите окружающие вас иконы. Это все великие проповедники. Да-да! Не только славный апостол Павел, не только мудрые Василий Великий и Иоанн Златоуст, несущие людям Слово Божие, но и Николай Чудотворец, Исаакий Далматский, Спиридон Тримифунтский, Ксения Петербургская, Серафим Саровский, Александр Свирский и Александр Невский — тоже великие проповедники! Проповедующие дело Божие своими жизнями, своим примером. Это высочайшая проповедь. Ведь проповедников-то много, а вот праведников — мало. Как говорили мудрые: «подражай хотя бы одному из сих, кои лики ты видишь здесь, — и ты будешь велик перед Богом и человеком». На Руси самой любимой книгой была «Жития святых». Истории удивительные, восхищающие, подчас мистические, но всегда зовущие к добру своим примером. Иконы, как говорили древние, — это Библия, написанная не словами, а красками. Мы смотрим на них и вспоминаем их деяния, получаем от их опыта советы на все случаи жизни… Борис Раушенбах как-то сказал: «Как ученый, могу сказать: икона обращается к разуму человека, живопись эпохи Ренессанса — к чувствам, а модернизм — к подсознанию. Это явная революция от человека к обезьяне… Мировая живопись не создала ничего выше русской иконы 15-16-го веков!». Проповедник — не писатель! Писатель говорит от себя, он может позволить себе роскошь быть талантливым или даже гениальным. Проповедник же только передает сохраненное веками, но это сохраненное — выше гениальности, ибо он передает слова Бога. Апостол Павел говорил: «…если я благовествую, то в этом нет для меня похвалы, это для меня необходимость: ибо горе мне, если я не благовествую». Знаете ли вы, что большинство христианских книг и даже музыкальных произведений на Руси не подписывались? Творящие на христианские темы писатели и композиторы считали нечестным приписывать себе данное им свыше. Человек, увидевший Чудо, просто бежит и радостно показывает его людям, говоря «я нашел», а не «я создал». Так, в кампанию 1812 года, священники, совершавшие подвиги на поле брани, награждались крестами с надписью: «Не мне, не мне, а Имени Твоему!» Проповедник не сочинительствует от себя, а лишь зовет к Тому, Кто Говорит. Посмотрите на икону Спасителя. В одной руке Он держит Евангелие, а другую поднял в жесте, который не многие смотрящие понимают. Это не просто благословение. На языке древних ораторов этот жест означал: «Я пришел и говорю. Молчите и слушайте». Он — Учитель, а я всего лишь пытаюсь повторить сказанное. И насколько это у меня получается, настолько я радив как ученик. В древнегреческих школах было принято вывешивать изображение основателя этой школы. И, глядя на Лик Христа, надо не только просить у Него благ, но и думать — ученик ли ты Его или турист, заглянувший ради любопытства. Анри де Любак сказал замечательно: «Нам не было поручено сделать так, чтоб истина восторжествовала. Нам было поручено лишь свидетельствовать о ней». И здесь я прерву сам себя. Если вас хоть что-то заинтересовало — не ленитесь, узнайте об этом больше. Заинтересовало — ищите, и найдете удивительное!
Меня часто спрашивают: в чем отличие христианина от обычного, очень хорошего человека, живущего за правилам морали и нравственности. Ну, во-первых, сначала узнайте, откуда взялись эти истоки морали, а во-вторых… главная беда «общечеловеческих ценностей» в том, что они неспособны излечить мир от «общечеловеческих подлостей». Христианство — исцеляет, преображая человека…. На монетах кто-то, излишне усердный, изобразил Георгия Победоносца… Оставите ли вы эти «жалкие десять копеек» валяться в пыли — или поднимете не ради денег, а ради сбережения святыни? Что вы скажете суеверному трусу, боящемуся поднять чей-то утерянный крестик из страха, что «возьмет на себя чужой крест»? Как вообще переводится слово «суеверие», и почему православные не суеверны? Интересно — изучайте, думайте… Милостыня… Как правило — пара-тройка рублей, на которые голодный и хлеба не купит, зато амбиции — словно храм построил, и при этом «утешающие» мыслишки: «Ничего, что мало дал, — он все равно пропьет или вообще меня обманывает, я же читал «расследования журналистов», что нищие — это подпольные миллионеры»… Ну, во-первых, когда ты разжимаешь ладонь, отпуская эту монету, ее берут ангелы, как добрый дар от сердца, а уж на что она пойдет потом — не твоего ума дела. А во-вторых… В одном из храмов России произошел страшный случай. Человек ворвался в церковь и открыл стрельбу по прихожанам. Патронов у него было много, но погибли только двое — монахиня, вызывавшая полицию, и нищий, просивший до этого милостыню на паперти. Когда началась стрельба, он пошел на безумца, пытаясь обезоружить. Получил пулю в ногу. Упал. Поднялся, снова пошел. Получил вторую пулю… Пополз к убийце… Третью… Четвертую… Четыре пули, предназначенные для других… Четыре пули. Четыре жизни. Жизни тех, кто давал ему хлеб… Что такое милостыня? Сколько надо дать? Кому? Думайте…
Вспомним Пимена Великого: «Сделал великое дело, и если от демонов искушения нет — Богом не принято». Так делать или не делать? Бояться последствий, ждать какой-то награды, похвалы, признания? Делать добро только близким родственникам, потому что «на всех не напасёшься, всех не пережалеешь»?
Почему Бог не является нам каждый день в небе, громовым голосом требуя соблюдать Его Законы, а лишь ждет проявления воли самого человека, не желая насиловать эту волю? Почему люди, зная, как поступать хорошо и что это было бы полезно для всего мира в целом, все равно продолжают поступать плохо, даже когда ведают что творят? И почему монахи предпочитают отдавать свою волю — Богу?.. «Обряд» — в переводе на русский — «одежда». Так почему люди больше тянутся к обрядам, не желая заглянуть за эти «одежды», в суть? Почему человек считает себя самого единственно верным каноном и мерилом всего? («Канон» — это палка, применявшаяся строителями, что-то вроде нашего «метра», которым измеряют предметы для приведения их к единым стандартам.) Оценивая «хорошо» или «плохо» лишь априори, а то и вовсе — по своему комфорту? Знаете ли вы, что Христос почил на Кресте с молитвой, которой учила его мама? Эту молитву дети читали в древнем Израиле? Что это за молитва?
Почему Бог не создал всех людей с одинаковыми способностями, умом и силой? И почему необходимы общины, в которых люди совершенно разных способностей и дарований могут помогать друг другу данными им талантами и возможностями? Почему Библия, по вразумлению Духа Святого, написана самыми разными людьми — от царя до раба, от священника до воина, от богача до нищего? Да, я мог бы спросить вас об авантюрных головоломках и тайнах, будоражащих незрелые умы столетиями, но спрашиваю о сущности и ошибках человека. О возможностях его и страстях… Кто мы? Что можем? Для чего родились? Сложные вопросы? Если будете думать — найдете ответы. Главное — ищите…
Убрав за ушедшими слушателями Воскресной школы скамейки, Иван ушел по делам, а Сергей направился было к столу, но дорогу ему преградил здоровый как дуб и столь же «одеревеневший» от выпитого бугай.
— Ты смотритель? — тяжело дыша, спросил он.
— Я, — вздохнул Сергей, прикидывая, что сейчас начнется. До начала вечерней службы оставались считанные минуты, а этот «гость» явно настроен был на нешуточный скандал. Вывести такого богатыря из собора незаметно не получится. Онисин как профессиональный боец мог бы вырубить его одним хорошим ударом… если б не находился в соборе… Приближалась явная беда…
— Тебя как зовут?
— Сергей.
— А меня — Коля… Серега! — с надрывом зарычал бугай. — Что мне делать?! Я спать не могу! Ты думаешь, я пьяный?! Да! Я — пьяный! Я ведь стаканами пью, забыться пытаясь… Сегодня третий день пошел… Не сплю… потом словно в пропасть проваливаюсь, но ни отдыха… ни даже просто забыться не могу… одно и то же, одно и те же, как пластинка заезженная… Я воевал… Людей убивал… Столько лет прошло… Врачи… Что врачи?! Что они могут… А я уже не могу… Просто не могу… Для вас я тоже враг, да?! Раз воевал, убивал…
— Что ты орешь, как пароход в тумане?! — перебил его Онисин. — Видишь икону? Это — Александр Невский. Вояка был получше твоего! Однако его икона здесь висит… Потому что он людей защищал…
Здоровяк замер, переводя взгляд со смотрителя на икону.
— И случится война, ты опять возьмешь автомат и пойдешь! —- продолжал чеканить Сергей. — А если не ты, то кто?! Или ты хочешь, чтоб вместо тебя бабы с вилами да коромыслами на врага вышли?
— Ну… как бы…
— Это — воинский собор. Здесь молились герои! Они Отечество защищали. Женщин, детей, веру, храм этот… Да, по канону Василия Великого, солдат, проливший кровь, на три года от причастия отстраняется, но и это — часть его жертвы за людей. И солдатам этим и священники, и мирные жители в ноги за их подвиги кланялись, как спасителям, своей жизни ради других не жалеющих…
Трезвеющий на глазах верзила окинул Онисина цепким взглядом:
— Ты ведь тоже служил?
— Служил.
— И здесь работаешь?
— Работаю…
Неожиданно дебошир громко зевнул и сам удивился:
— Ты смотри… И что мне делать?
— Трезвей. Приходи на исповедь к священнику, он тебе дальше все расскажет… Только обязательно приходи.
— Приду, — сказал он, повернулся и пошел к выходу, но у самых дверей обернулся: — Ты это… Спасибо…
— Не за что, — ответил Сергей, повернулся и увидел стоящих в двух шагах от него настоятеля и Ивана.
— Ну что, Иоанн Владимирович, — сказал настоятель, — может, пора уже нашего «стажера» на полноценное дежурство переводить? С ночными дежурствами и, так сказать, утверждением в должности? Как думаешь?
— Воля ваша, — сказал Иван. — Я могу лишь рекомендовать… Но я бы рекомендовал.
— Стало быть, на том и порешим, — сказал отец Варфоломей. — Примите мои поздравления, Сергей Николаевич, теперь вы — смотритель собора….
* * *
5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года — устье реки Непрядва
Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.
По узкой, едва заметной в траве тропинке шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держаться выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни с повадками… Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы, скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца — своего от чужого не отличишь… Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания — шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями… Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды, и разглядеть ничего было нельзя — лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову, и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить — так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба… И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом:
— Что ты хочешь и чего ищешь, чадо?
— Господь посреди нас, — поздоровался пришедший.
— И ныне, и вовеки.
— Мое имя Александр, я инок небольшого монастыря, что в Радонежском Бору, недалеко от Москвы. Ищу часовню в этих краях, что посвящена святому Димитрию Солунскому. И того инока, что живет возле нее… Преподобный Сергий, игумен нашего монастыря, меня к нему послал… Имени его только не сказал…
— Знаю, кого тебе надо… Ступай за мной.
Александр поклонился, благодаря, и направился за монахом, почтительно отставая на шаг.
— Какой у тебя посох необычный, брат, — не оборачиваясь сказал монах. — Таким и медведя зашибешь, не только разбойника.
На лице Александра промелькнуло что-то вроде тени стыда или досады.
— Настоятель приказал… благословил, — еще более негодуя на себя за «военную» оговорку, неловко пояснил он. — Я давно зарёкся оружие в руки брать… Будь то нож или палка…
— Именно зарекся?
— Ну… для себя решил, — видно было, что тема эта для Александра неприятна и отвечает он лишь из вежливости, явно пересиливая себя.
— И что же ты за послушание в обители нес, если инструментом не пользовался?
— За яблоневым садом ухаживал. Там все голыми руками наловчился делать. А настоятель распорядился одну яблоньку… в этот посох переделать.
— Хм, — в голосе монаха проскользнуло что-то вроде смешинки, что было совсем уж необычно — дико было даже представить себе этого отшельника улыбающимся. — Стало быть, изменил твой игумен ее предназначение? Была яблонька, а стало… Впрочем, в мире вообще предопределенности нет — на все воля Божия… Человек по одному видит, думает и предполагает, а у Господа планы иные… Стало быть, взял отец Сергий яблоньку, и… А ты как это понял?
— Я — монах, — сказал Александр. — Мне оружия не надо…
— Только потому что монах? А что такое — монах?
— Посвятивший себя Богу всецело, без остатка, — твердо сказал Александр. — Мир на жажду Царствия Небесного сменивший.
— Небо нельзя купить ни богатствами, ни даже самой праведней жизнью, — вздохнул старец. — Все одно обмен неравнозначный будет, проживи ты хоть сто лет безвинно, как ангел. Вечность с Богом за крохотные сто лет земной жизни?
— Но ведь это все, что может дать человек. Для Бога это — миг, а для человека — все, что имеет, без остатка… И по милости Божей…
— Это так, — согласился монах. — А почему оружие для тебя так болезненно?
— Простите, забыл спросить, как ваше святое имя?
— Нарекли Димитрием. Говори, что наболело, брат. С самого больного и начинай. Сначала надо лечить самую опасную рану.
— Когда-то… в другой жизни, я был боярином из знатного рода. Меня готовили к жизни ратной, и я… я не разочаровывал своих учителей… Были сражения… Поражения и победы… снова поражения… Вы ведаете, что творится на Руси… И этот мир стал мне немил своей жестокостью… Я знаю, что молод, но я повидал много нехорошего… И сам был… хорошим бойцом… И я ушел из этого мира в другую жизнь, мне дали иное имя… А потом князь Московский решился на противостояние с Ордой. Митрополит был в Константинополе, у Патриарха, и Димитрий Иванович приехал за благословением к нашему игумену, прося дать ему хотя бы двух людей из «войска Сергия», для укрепления духа воинства… Настоятель благословил Ослябю и меня. Ослябю — это понятно, он из рода, давно уже охраняющего митрополитов и духовенство в их опасных странствиях… Брат Родиона — Андрей, даже сейчас с митрополитом Дионисием в Константинополе… А я-то кто? Для мира я умер… Настоятель перед отправкой постриг меня в великую схиму и дал имя — Александр… Но все три святителя, чьи имена я носил, не могут просветить мой темный ум… Оружие я брать не могу — я же монах… Мои молитвы… Что мои молитвы?! В обители есть такие молитвенники, по сравнению с которыми я — ничто… Значит… Отец Сергий просто отослал меня? Значит, я — плохой монах и ему просто не нужен? Я ведь умер для мира… И вновь отправлен в мир… Видать, плохой я монах, — повторил он с тоской.
— Плохой, — охотно согласился с ним старец. — Один раз не по твоему вышло, и ты уже отчаялся. Ты хотел в монастыре, подальше от людей грехи замаливать да Богу молитвы возносить, а тут начальник, тебя, мудрого, не спросив, на послушание отправил… И сразу мир плохим стал, слюни-сопли до земли… А настоящий монах должен быть готов в любое время, в любом месте, хоть в печи огненной, хоть на поле брани, хоть посреди бурлящего океана — Верить и волю Его исполнять! Ты еще даже не представляешь, какими интересными дорогами ведет нас Бог…
— Пути Господни неисповедимы…
— Для большинства, — уточнил монах. — А верным Ему Бог обещает: «Откройте мне сердца ваши, и глаза ваши будут наблюдать пути Мои» …Дай-ка я тебя еще спрошу… Уж прости старика: давно людей не видел, по живым словам соскучился… Вот когда ты был боярским сыном и копьем, как своими пальцами, владел, что бы ты сделал, как увидел, что татары твой дом разоряют? Жгут, убивают?
— Ведомо что: порубил бы нечисть.
— А сейчас?
— Попробовал бы увещевать, но… скорее всего погиб бы, во славу Божию… И с молитвой…
— «Во славу Божию»? — вздохнул старик. — Да еще и с молитвой… Ошибаешься ты в отношении себя, брат. Хороший ты монах. А вот как человек… Как можно назвать того, кто имел возможность помочь, и не помог? Кому даны таланты хранить и защищать, а он попускает убийство близких, лишь бы спокойно спать по ночам? Убьешь — будешь мучаться. Ночами не спать. В ночи выть, аки волк замерзающий… Может, пить будешь. Может, с ума сойдешь… Не знаю… Но если не встанешь на пути врагов, целый народ желающих из мира Божьего стереть… то тогда КАК жить будешь?
— Но я…
— …монах, а не священник. Вот и не бери на себя больше, чем дано. Это священник приносит Богу жертвы, и потому руки его должны быть чисты. А ты — христианин, живущий особой жизнью, и этой жизнью свое желание в стороне отсидеться не оправдывай.
— Но как же «не убий»? «Вложи меч в ножны»?
— Потому что смерть — это не нормально. В Божественном замысле нет места ни смерти, ни болезни, ни разрушению. Это все наша «заслуга». Но пока не настало Лето Господне и на земле есть зло, нужны такие, как ты: умеющие отличать добро от зла и защищать первое от второго… Ты сейчас идешь к часовне Димитрия Солунского. Что ты ведаешь о нем?
— Был большим начальником в Солуни… Вроде наших князей… Христианин с детства. Проповедовал, защищал единоверцев. За это был убит. Про то ж каждый знает: Димитрий Солунский и Георгий Победоносец — покровители воинов.
— И все? Та история куда поучительнее. Когда разгневанный император прибыл в город и велел заключить Димитрия Солунского в темницу, он решил еще наказать и унизить христиан в городе. Был у него невероятно сильный и умелый воин, германец по имени Лий. Император приказал устроить гладиаторские бои, силой принуждая христиан биться с непобедимым воителем. Побежденных сбрасывали с помоста на копья. И никто ничего не мог сделать… И тогда пришел в темницу к Димитрию молодой христианский воин по имени Нестор, прося у Димитрия благословения на поединок с германцем. И Димитрий дал это благословение. Потому что если Лия никто бы не остановил, он убивал бы одного христианина за другим, внося в души людей страх и смятение. Наутро, в схватке, Нестор сбросил Лия на копья с помоста. Разгневанный император приказал убить Нестора, Димитрия и уехал из города, раздосадованный потерей редкого бойца.
— Отец Димитрий, я уже понимаю, что вы меня к чему-то ведете… Говорите прямо, я пойму….
— Дошел до меня слух, что татары, собираясь к нам на сечу, наняли за большие деньги удивительного поединщика. Ходит молва, что он печенег и провел чуть ли не триста поединков… Ну, триста не триста, а воин он и впрямь редкий. Я бы сказал — непобедимый…Силы и мастерства необычной… Да и копье у него чуть ли не на метр длиннее обычного… А ведь все знают, что длинным копьем владеть тяжелее, чем малым: чуть что не так — можно плечо сломать…
— Отец Димитрий… Вы ведь были когда-то воином, да?
— Сейчас не обо мне речь… Представь себе, что одолеет он нашего поединщика…
— У князя Димитрия хорошие воины…
— Не против этого… И поражение это сломает дух всего воинства. К чему это может привести — догадываешься… А теперь еще одно. Ты без меня знаешь, что Мамай — не потомок Чингизидов и власть держит лишь хитростью и удачей. Но на его место давно метят претенденты по праву крови. Не надо быть мудрецом, чтобы понять, что он поднимет оброк… а Русь и без того истощена… И знающие люди говорят, что после битвы собирается он принести на Русь магометянскую веру… Это может укрепить его позиции в Орде… Православные же храмы будут разрушены, священники и верные Богу… в лучшем случае — изгнаны…
— Тем более, отче! Это ж какая ответственность! Тут великий воин нужен, а я кто? Я недостоин…
— А достойных вообще нет. Это я тебе как знающий говорю. Есть смелые. Бог не любит робких…
— Но даже если… То… Как?! Ты же сам говоришь — он непобедим…
— Это правда. Но и Голиаф был куда лучше Давида в ратном деле. И если ты готов положить душу за други своя… я подскажу тебе возможность.
— Я готов, отче.
— Печенег силен и опытен. У него лучший конь, лучшие доспехи, лучшее копье… Но оно, как тебе известно, — ломкое. Как и у каждого конного поединщика, длинное копье ломается, ранив противника или выбив его из седла, иначе его владелец рискует остаться одноруким или потерять его — в зависимости от силы, с которой он его держит.
— Я это знаю.
— А отчего оно ломается?
— От удара о доспехи…
— А если доспеха не будет?
— То, проткнув соперника, оно даст на мгновение возможность приблизиться вплотную, — глухо сказал Александр.
— Да… И второе копье не должно быть ломким. Это должна быть мощная рогатина с крепким и острым клинком, способным пробить доспехи…. И тогда, как бы непобедим и ловок он ни был, поделать все равно уже ничего не сможет… Это — смерть, брат. Но эта победа. Так иногда бывает: умерев — побеждаешь… Страшно?
— Смерти? Нет, смерти я не боюсь. Для мира я все равно умер… Страшно, что при встрече Создатель скажет…
— Вот потому-то и говорится о душе, положенной за други, а не о кошельке, здоровье или даже жизни… Мы пришли. Преподобный Сергий отправил тебя ко мне… Но это ты уже понял. Я сказал тебе то, что был должен сказать. Теперь думай сам. Выбор за тобой. Твоя воля, тебе ей и распоряжаться.
— Но где я возьму коня, оружие?
— Коня тебе даст князь, когда ты вызовешься на поединок… Хорошего коня, ни у кого такого нет… А оружие… Постой здесь…
Старик повернулся и пошел куда-то в лес. Александр посмотрел на небольшой сруб, увенчанный грубо сколоченным крестом. Потемневшее от дождей и времени дерево создавало иллюзию монолитности, словно не изба перед ним стояла а старинный склеп из черного камня… Инок неожиданно улыбнулся:
— Изменил предназначение яблони, — вслух припомнил он. — Значит… не считает меня плохим монахом…
— Не считает, — подтвердил, вернувшсь, старик. — Вот, возьми Нашел неподалеку… Я-то этих железок не боюсь…
В тряпицу был завернут изумительной работы наконечник копья. Широкий, как лезвие меча, двусторонней заточки, из твердого и легкого — явно нездешнего — металла…
— Где ж нам древко взять? А ну-ка, примерь на посох! Подходит? Хорошее совпадение… А поручень будет служить противовесом. Заклепаешь, и будет тебе славное оружие… Но помни, что это всего лишь оружие. Его-то всегда изыскать можно… Не оно главное…
— Я знаю, отче…
Александр смотрел на отшельника теперь как-то иначе. Было видно, что он хочет о чем-то его спросить, но… удерживается.
— Развязывай свою котомку, — сказал отшельник, — нечего схиму беречь. Это она тебя беречь должна. А ты боялся, что как худого монаха спровадили… Лучшую одежду обители дали — броню небесную…. Тебя ведь отец Сергий Пересветом называл? Чистый свет, значит… А теперь у меня к тебе просьба будет. Передай эту икону и мое благословение князю Димитрию… Скажи ему: все будет хорошо…
— Отче! — не выдержал Александр. — Знаю, что тороплюсь, но… Скажите: как ТАМ?
Лица отшельника под куколем видно не было, но Пересвету почему-то показалось, что он улыбается.
— Там — хорошо, — сказал отшельник. — И там все иначе… Но довольно пустых разговоров. Ничего не бойся, сынок. Господь с тобой. А теперь становись на колени, я благословлю тебя…
… Когда даже сама гора, на которой стояла часовня, скрылась из вида, Александр все же не выдержал и развернул завернутую в тряпицу икону. На потемневшем от времени дереве был изображен Димитрий Солунский в ратных доспехах. В левой руке он держал копье, а в правой — налитые солнечным светом янтарные четки…
Татарское войско вышло на брань, едва рассеялся утренний туман. Впереди, на могучем, покрытом богатой попоне коне, восседал лучший воин, которого можно было найти за немалые богатства Востока. Спокойный, уверенный в своей непобедимости, затянутый в редкие и дорогие «пластинчатые» доспехи, он даже не удосужился взять щит, вооруженный лишь длинным копьем, чтоб сбросить врага на землю, и прикрученной к седлу палицей, чтоб добить поверженного.
Отступающий туман явил его взору странного противника. Высокий и широкоплечий поединщик, облаченный в странный, покрытый крестами балахон с остроконечной «шапкой», издалека напоминающей шлем. В руках воин держал короткое копье с широким наконечником.
Желтые, «тигриные» глаза половца под металлической «личиной» цепко пробежались по фигуре и оружию противника. Под устрашающей маской не было видно выражения его лица, но коня вперед он послал уверенно и властно, явно не собираясь затягивать схватку… Темник Мамай лично просил его преподать русским жестокий и показательный урок. Яса Чингиз Хана прямо запрещала поединки, но половец не был мусульманином, а спасение души Мамая было личным делом правителя…
Кони стремительно сближались. От встречного ветра схима на груди русского всадника плотно облегала тело, демонстрируя отсутствие доспехов.
Глаза половца расширились — он был опытным воином и успел все понять… Но было уже слишком поздно…
Летописи говорят, что никогда еще на Руси не было столь страшной и кровавой битвы. Мамаю победа нужна была любой ценой: наследники «чингизидов» не простили бы ему поражения. Русские, дерзнувшие бросить вызов непобедимой Орде, знали, что в случае поражения пощады не будет никому. Это была битва не на жизнь, а на смерть…
Дальнейшее знает каждый. Войска Мамая были разбиты, и «темник» бежал. Он еще пытался собрать новое войско для реванша, но потомок «чингизидов» Тохтамыш не дал ему шанса на реабилитацию, разбив его войска и захватив власть. Мамай бежал в Крым, где чуть позже был убит воинами хана.
Русские, одержав тяжелую победу, были так ослаблены, что спешившие на помощь Мамаю отряды литовского князя Ягайло сумели добить множество раненых и ослабленных воинов, захватив немалую часть добычи…
Об этой битве писали далеко за пределами Руси. А для самих русских она была судьбоносна по множеству причин. Ослабленная Орда уже не сумела восстановить былое влияние (хан Тохтамыш вскоре потерпел сокрушительное поражение от среднеазиатского полководца Тамерлана, основателя новой династии «тимуридов»). И, несмотря на еще долгое пребывание под изнурительным игом и разорительные набеги, Русь постепенно не только избавилась от зависимости татарской империи, но и со временем поглотила большинство ее земель… Княжество Московское, бывшее организатором противостояния, закрепило за собой роль лидера и «собирателя» земель русских. Ослабло и другое враждебное Руси княжество — Великое Литовское, сильное союзом с Ордой и вечно соперничающее с Русью за влияние в Восточной Европе. Русские сохранили православную веру, что определило основу ее духовности на многие столетия вперед… Можно сказать, что «у них получилось потому, что они верили, что у них получится». Подвиг Пересвета, пожертвовавшего собой ради «други своя», послужил основанием для этих событий. Говорят, что голос одного не слышен за рокотом мира, но если с этим «одним» — Бог, то математика перестает быть точной наукой. Особенно, если знаешь, что «нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други…»
^ Глава 3
Упасть бы на древние плиты,
К прекрасному Богу воззвать
И знать, что молитвами слиты
Все чувства в одну благодать!
И храм, как корабль огромный,
Несется в пучине веков,
И парус духа привольный
Все ветры изведать готов.
О. Мандельштам
Суббота, октябрь 2005 года
День выдался дождливый. Прихожан в храме было немного: две старушки, капитан погранвойск и девушка в синем дождевике.
Онисин уже замечал, как поразительно меняются лица женщин, заходящих в собор. У мужчин, как правило, лица строгие, сосредоточенные. А вот женщины преображаются кардинально. В глазах появляется какой-то внутренний свет надежды… Отблески свечей делают их черты словно неземными, сказочными. И вот что интересно: скрывая под платками дорогостоящие прически и роскошные локоны, они «оставляют» лишь глаза, и эти-то глаза и делают их лица такими прекрасными…
А вот настроение у Сергея было пресквернейшее. Может, виновата в этом была петербургская осень, а может, недавний инцидент наложил свой отпечаток… Утром в храм вошла явно «болящая» прихожанка, кривляясь и что-то бормоча, долго бродила вдоль стен, «разговаривая и споря» с иконами, но вела себя тихо и Онисин лишь пытался держаться от нее поблизости на случай «вспышки активности». Наконец женщина остановилась возле одной из икон и надолго замерла. По стечению тех случайностей, которые «неслучайны», в придел вышел настоятель, провожавший какого-то посетителя, и как только он остановился рядом с женщиной, она схватила подсвечник и с грохотом потащила его по каменным плитам храма.
— Голубушка! — возмутился настоятель. — Вы что делаете?! Сергей Николаевич, а вы куда смотрите?
Онисин уже ставил отобранный подсвечник на место. Женщина, как ни в чем не бывало, пошла к другой иконе.
— Почему я должен за вас вашу работу в храме делать?
— Простите, отец Варфоломей! Ну вот честное слово: «хвостиком» за ней ходил — все было нормально, вела себя тихо, молилась… А как только вы вышли… Как назло…
— Я вышел «как назло»? — усмехнулся настоятель.
— Нет… Она… Ну…
— Ладно, не переживайте, бывает… У меня тоже был случай… Я тогда был Секретарем Петербургской епархии. Докладывают: «К вам пришел посетитель… только он странный». «В каком смысле?» — уточняю. «Говорит, что он Сам Иисус Христос и хочет видеть Секретаря»…
— Ну, а вы?
— А что я? — вздохнул настоятель. — Сказал, что слишком незначительная персона, чтоб принимать столь высокого гостя…В большом городе людей разных хватает. Что уж тут поделаешь… Но вы все же повнимательнее…
Собор был огромный — посетителей десятки и сотни, и уследить за всеми было непросто. Две недели назад пришлось выводить из собора пьяных подростков, зашедших в храм с бутылкой вина и старательно задувавших свечи перед иконами. Пришлось попросить их удалиться (параллельно защищая балбесов от прихожан, собиравшихся устроить над «заблудшими овцами» «суд Линча»). Выдворенные за пределы храма, они стояли на улице и орали на весь проспект:
— Бога — нет! Вы же знаете, что Бога — нет!
Пока дворник собора Слава — человек бывалый и потому умеющий объяснять внушительно, не приобнял их за плечи и, ласково глядя тигриными глазами, пообещал:
— А еще раз такое услышу, и вы с Ним встретитесь…
Увы, но нападения на храмы и на священников были во всем мире не редкость. Онисину доводилось читать страшную статистику по Франции, Германии, Америке… В России газеты время от времени сообщали о поджогах церквей и убийствах священнослужителей, но статистики по данной тематике в России Сергей не находил… Видимо, дело обстояло совсем печально… Только по официальной статистике, в Петербурге действовало около четырехсот сект. Из крупнейших тоталитарных: 70 тысяч человек насчитывала секта «сайентологии», 3 тысячи — мормонов, 2 тысячи — «Церковь Христа», 200 человек были вовлечены в секту Муна, 12 тысяч «свидетелей Иеговы, 10 тысяч из международного «духовного университета Брахма Кумарис», 300 человек из секты Виссариона и сатанистов «различной направленности» присутствовало около трех тысяч человек… Беда была еще и в том, что люди, мало образованные в церковной жизни, «адептов» всех этих мунов-виссарионов-иеговистов так же считали «христианами» и переносили свои впечатления от встреч с ними на всех верующих. Многочисленные мошенники обирали людей, выставляя в снятых на время помещениях «мощи» разных святых, собирали пожертвования, вовлекали в свои аферы… А если учесть количество психически травмированных горбачёвской «перестройкой» и последующими «реформами правительства», то жизнь в Петербурге 21-го века была, мягко говоря, необычной. Двери собора открыты для всех… И заходили туда «всякие»… Так что работы смотрителям хватало…
Впрочем, может, и не погода, и не мелкие происшествия были причиной его дурного настроения… Онисину не давала покоя мысль о злосчастном договоре с Гуриным. Все чаще появлялось чувство, что он предает что-то хорошее, и играть в «Штирлица» и «Индиану Джонса» уже не хотелось… Не первый месяц Онисин по кусочкам, по крохам собирал историю собора, разбросанную революцией по архивам, музеям и частным коллекциям. Архивы открывали свои глубины неохотно (мало того, что закон разрешал публикацию документов лишь через определенный срок, так еще требовалась куча времени для их сортировки, обработки, копирования). Многое было уничтожено, многое продано в частные коллекции и за границу. И все же, постепенно, понемногу, перед Онисиным открывалась величественная история воинского собора. Овеянного славой, наполненного чудесными иконами и славным своими прихожанами. Сергей облазал собор сверху донизу и только сейчас осознал, как малы его шансы найти тайник. В громаднейшем храме, «пронизанном» туннелями вентиляции, труб для подогрева стен и полов, акустических выемок и печных дымоходов, можно было спрятать сокровища приличного музея. Электрик, второй служивший в соборе с начала ремонта, шутил, что, когда он прокладывал проводку, случайно вскрыл одно из таких отверстий, и оттуда ринулся спертый воздух, в котором явственно различался запах пота Стасова и портянок Николая Первого. Но шутки шутками, а собор нравился Онисину все больше и больше. Знание его истории делало собор еще значительнее, еще величественнее. Здесь венчались Достоевский и Анна Сниткина, Пушкин вел по этим плитам под венец свою сестру Ольгу, здесь отпевали знаменитого композитора духовных опер Антона Рубинштейна, постоянным прихожанином, еще деревянной церкви, был поэт Державин… По этим плитам ступали все императоры и все знаменитости Петербурга, жившие в городе с момента открытия храма и до закрытия его большевиками…
Ночью Онисин подолгу ходил по храму, рассматривая иконы в мерцании светильников и прислушиваясь к эху шагов. Это было совершенно особое чувство, словно собор находился вне времени и пространства и за его стенами не было какого-то конкретного века и конкретного места. Словно Сергей находился в храме, вокруг которого простиралась Вселенная, а ангелы у входа смотрели в бесконечные звездные просторы…
По утрам в собор спешили лишь настоящие христиане, доброжелательные и улыбчивые. Еще не было ни пьяниц, ни туристов, ни зевак с фотоаппаратами — собор до середины дня оставался тем, чем был — «Домом молитвы», прообразом Царства Небесного и хранителем святынь. Солнце заполняло белоснежный храм, играло на окладах икон, священники читали молитвы, и жизнь казалась радостной и насыщенной… После обеда начинали «заскакивать» торопливые люди, в процессе разговоров по телефонам суетливо покупающие свечи и диковато косящиеся на священников (словно не понимая, что эти «бородатые люди» делают в том месте, где они «свечки ставят»?). Приезжие, несмотря на предупреждающие таблички, вовсю щелкали фотоаппаратами (причем старались сфотографироваться так, чтоб в кадре они стояли «рядом» с Апостолами или ангелами… (Видимо, считая, что достойны такой компании…) Особенно тяжело было во время венчаний: невзирая на проводящих обряд священнослужителей, люди неслись между ними и раскрытыми вратами… (Особенно «умиляли» старушки: догадываясь, что между возносящим молитвы священником и алтарем бегать не стоит, они низко-низко наклоняли голову и… неслись во всю прыть, полагая, что, раз они ничего не видят, то и сами для других — незаметны… Сергей потом подмечал, что так же эти бабки перебегают дорогу перед мчащимися «Камазами»: не вижу — значит, не собьет… А вот смотрителям, заботящимся о ненарушимости службы, приходилось практически «играть с ними в регби».) Онисин завидовал характеру Ивана — смотреть на эгоизм людей, нарушающих службу, потому что «вы что, не понимаете: мне свечку поставить надо!», было непросто. Но эти «забежане» были не самым страшным злом — они хоть просто не ведали, что творят. А вот с наступлением сумерек, в храм начинали вползать уже совсем не «долгожданные гости»… Пьяницы, после пятого стакана возжелавшие, чтоб их «поняли и простили», нагловатые бродяги, хватающие прихожан за руки и требующие денег, возбужденные восходящей луной «болящие»… Нет-нет, так было далеко не каждый день, но Петербург — многомиллионный город, а церкви, как известно, притягивают к себе взгляды разные… Иногда, как и предсказывал Иван, Онисин начинал мечтать, чтоб собор вдруг перенесся в тихий и доброжелательный городок, где все друг друга знают, а с редкими алкашами уже давно проведена «отческая беседа о правилах поведения в церкви»… Но собор стоял в центре Петербурга, и Онисин был его смотрителем, а потому об изменении ситуации можно было только мечтать…
И все же Онисин любил этот собор. И потому ему было стыдно за тот «контракт» с Гуриным. Вроде все логично: о кладе никто не знает, он уже давно никому не принадлежит… А все равно — стыдно…Тем более, что часть головоломки он уже разгадал. Это было несложно. «Облаченье жены Откровения» имело только одно значение, известное каждому христианину. В Откровении Иоанна Богослова упоминалась «жена, облаченная в солнце». Богословы трактовали это значение как символ гонимой Церкви, но Онисина интересовал лишь «практический» контекст. Учитывая, что собор был постоянно наполнен светом, солнечными «зайчиками» и отражающимися от обильной позолоты лучами, нетрудно было предположить, что, встав в определенный день, в определенном месте, надо было следить за солнечным лучом, укажущим место тайника. Оставалось узнать, что обозначало это странное «то, что хранит» и что это за башня такая, «вещающая Риму и галлам». Священников, по понятным причинам, Онисин расспрашивать не хотел… Да и, положа руку на сердце, вообще не спешил с выполнением этой своей «миссии». Хотя сама по себе загадка была интересной и манящей. Сначала Онисин присматривался к куполам собора и расположенным на них башенкам (что было самым логичным), но скоро пришел к выводу, что их символизм к его загадке отношения не имеет. Купола имели свою символику, знаменуя Спасителя и Апостолов (форма куполов тоже имела свое значение), но только по своему числу, без конкретизированных привязок, поэтому найти «башню» Евангелиста, проповедовавшего в Риме и во Франции (впрочем, галлы жили еще и в Швейцарии, Германии и Северной Италии, но это уже детали), не представлялось возможным…
Погруженный в невеселые думы, Онисин даже не заметил, как подошел к нему отец Василий.
— О чем так глубоко задумались?
Сергей поднялся со стула, уныло махнув рукой:
— Да так…Погода… Дождь… Сплин и хандра…
— Понятно… Сергей Николаевич, сейчас ко мне должны прийти три роты солдат, у них будет молебен перед учениями. Вы объясните командиру, что расставить их надо вот так, вот так и так…
— Понятно, — кивнул Онисин. — Каре.
— Что?
— Почти квадрат, — пояснил смотритель. — Военное построение. Использовался для сохранения пехоты от атак конницы. Такой «хранящий» квадрат или прямоугольник часто использовали русские во время войны с турками.
— «Хранящий квадрат»? — улыбнулся отец Василий. — Почти скрижали. «То, что хранит».
— Что вы сказали? — не поверил своим ушам Онисин.
— Так иногда называют Скрижали Завета, на которых Бог начертал Закон для верующих в Него. Поэтому в старину их и называли в разговорном языке: «то, что хранит» …
— Понятно, — грустно сказал Онисин. Еще одна загадка раскрылась. Но это его почему-то не радовало…
…После молебна офицер отпустил солдат осмотреть храм (хотя, скорее, он просто пережидал усиливающийся дождь).
Онисин расставил скамейки для Воскресной школы и, увидев вбегающего отца Кирилла, развел руками:
— Непогода, батюшка… Почти никого нет…
— Знаете, как говорят: «Если во время молебна в храме мало прихожан, то его заполняют ангелы», — жизнеутверждающе заявил священник. Огляделся, близоруко рассматривая бродящих по собору солдат. — А у нас тут не только ангелы… Господин капитан, можно вас попросить на пару слов?..
И уже через пять минут мест на скамейках не хватало. Солдаты рядами заполнили придел, и довольный проповедник начал:
— Дорогие мои! Вы когда-нибудь задумывались: почему бессмертные и неуязвимые ангелы изображаются в доспехах? Доспехи на них — это символ Божественной благодати, защищающей надежней любого панциря. Ангел с греческого языка переводится как «посланник», «вестник». Они были созданы раньше материального мира, и то, что ты называем «материей» и «расстояниями», для них не преграда. Есть ангелы — наши союзники и есть ангелы — наши враги. Мы не знаем, как они выглядят (ведь даже бесы принимают иногда облик светлый и величественный, поэтому мудрые рекомендуют испытывать — от Бога ли они). По именам лишь трое из них названы в Ветхом завете: Михаил, Гавриил и Рафаил, да еще в книге Еноха упомянуты четверо. О внешнем их облике мы не знаем ровным счетом ничего. Символически ангелов принято изображать в виде юношей (символ вечной молодости), в сияющих диаконских облачениях (символ служения), с крыльями за спиной (символ скорости исполнения поручения) или же в доспехах (символ противостояния злу). Но древние книги описывают, что ангелы могут принимать вид разнообразный. К примеру: символ четырех евангелистов взят именно с облика такого ангела, явившегося Иезекиилю и названного тетраморфом. У него было четыре лика: человека, льва, быка и орла. Помните песню «Рай», которую поет Гребенщиков: «Под небом голубым есть город золотой… гуляют там животные невиданной красы…». Кстати, этому ангелу посвящена «церковь четырех живых существ» Эфиопской Церкви. Она находится на верхнем пролете лестницы Храма Гроба Господня в Иерусалиме.
В России многие десятилетия существовало предание: ангелы, изображенные на иконах храмов, записывают в небесные книги имена входящих, их поведение, помыслы и стремления, поэтому люди хотя бы в церкви старались вести себя… как подобает людям. Ангел — не только заступник и исполнитель Воли Божьей, он еще и пример послушания для нас. Апостол говорил: «Женщина в церкви носит платок не только как символ замужества, но и ради ангелов». Это — знак смирения. Богу можно приносить разные дары, и смирение — не худший из них. А если женщина нарушает эти правила, значит, считает, что выше ее собственной воли в храме нет ничего… Платок — не просто обычай, это символ. Многие же смотрят на эти обычаи, как на «средневековые пережитки». Но Церковь — это не «бюро ритуальных услуг», это — сама жизнь! И каждое действие в ней — неспроста и исполнено смысла. У нашего собора есть редкая особенность: только здесь вы можете увидеть скульптуры ангелов, охраняющих вход в храм — Михаила, попирающего змея, и Гавриила с крестом веры… Не слишком правильно изображать ангелов в виде греческих «амурчиков» — маленькими карапузиками в тоге. Это ведь существа, несоизмеримо более мудрые, сильные и знающие. Один ангел или бес вполне мог бы уничтожить землю, будь на то воля Божия. Помните историю про Содом и Гоморру? А тут такое «панибратство» …Для чего я рассказываю вам все это? У каждого из вас есть ангел, защищающий, и демон — искушающий. Они не могут вас заставить или обидеть — это им запрещено. Они могут лишь помогать в том, что вы делаете, на той стороне, которую изберете… Есть такая притча. Умирал старый монах, и молодой послушник просил ему открыть воли и выбор человека. Старик сказал: «Представь себе, что в каждом человеке борются два одинаково сильных, умных и опытных зверя — добро и зло… Так вот: победит из них тот, которого ты будешь кормить». Примерно так же и здесь. Один хочет спасти человека, другой — погубить. И спасение не всегда комфортно для человека, и погибель иногда так сладостна и желанна… Дьявол давно не запугивает людей и даже уже не подкупает. Он дал человеку огромную панель телевизора, мягкий диван и ящик… нет! Два ящика пива… И пало больше, чем от угроз и подкупов. Кстати, «Антихрист» — ведь это не просто «против Христа», или «враг Христа». По сути, это, скорее, «вместо Христа» — обманщик, маска, шулер, сбивающий с пути, соблазняющий чудесами и говорящий «правильные» слова, но творящий зло и беззаконие. Бесы не выносят смеха над ними. Они ведь так горды собой, так тщеславны, так уверены в своей гениальности, правоте и исключительности, так «велики», что даже не представляют, как можно над ними смеяться…
Вы находитесь сейчас в воинском соборе. Десятки лет отсюда уходили на войну и возвращались сюда православные воины. Но надеялись они не на «броню», они знали, что есть защита куда надёжнее… Много тысяч лет назад, когда столкнулись в решающей битве войска Иисуса Навина и Амалика, Моисей стоял на горе, над битвой, и молил Бога о даровании победы. Это был в прямом смысле вопрос жизни и смерти для ведомых им людей. Когда, уставая, он опускал руки, начинали побеждать солдаты Амалика, когда воздымал их в молитве — побеждали воины Навина… Двое священников помогали ему, поддерживая, и их молитвы были услышаны: Навин победил… Это и есть служение военного священника: куда паства, туда и он… Но как он — так и паства… Иначе молитвы бессильны. Разве мог Наполеон не победить? Разве мог Гитлер потерпеть крах? Любой компьютер, анализирующий ситуацию, ответит — невозможно. И иго татар, и нашествие половцев, и многое, многое другое, смертельно опасное для России, — исчезало, потому что эта территория — территория Веры… Как говорил Иосиф Бродский: «Не ведал Ирод, что, чем он сильней, тем верней, неизбежнее чудо…» Библия рассказывает о Гедеоне (кстати, в Православной Церкви он числится в сомне святых). Готовясь на бой с огромным войском, он отобрал лучших солдат, но Господь повелел ему оставить лишь 300, обещая, что с Его помощью и трехсот будет достаточно. Так и случилось. Напав ночью на врага, коих было, как «песка на берегу моря», солдаты Гедеона разбили превосходящие силы. Кто-то скажет: «библейские сказки»? Но подобные случаи повторялись и позже. Все вы слышали о подвиге 300 спартанцев, бившихся против армии персов… Но дело в том, что это именно спартанцев было триста, а в Фермопильском ущелье им помогали еще тысячи иноплеменников. Да и узкое ущелье оборонять все же легче, чем «чисто поле». Зато про более славный, но — увы! — замалчиваемый подвиг 300 русских солдат, победивших армию персов как раз «в чистом поле», мало кто знает. Когда войска Наполеона вторглись в Россию, этим решили воспользоваться персы для захвата Кавказа. Найдите и почитайте о беспримерных подвигах отрядов полковника Корягина и генерала Котляревского, малыми силами сражавшихся и побеждавших многотысячные персидские войска — вы будете поражены! В мировой истории вы не найдете подобных примеров, подобных примеру Гедеона и православных солдат. Увы, наши писатели и режиссёры предпочитают снимать совсем иные «Дозоры»… Но русский солдат никогда не бился ради славы или денег. Есть такая замечательная заповедь: «Лучше быть, чем казаться». Вы должны быть достойны того, чтоб молитвы священника за вас были услышаны и ангелы встали у вас за спиной. Хороший проповедник отец Димитрий Смирнов как-то сказал: «Духовная жизнь — это не цирк: могу не спать, могу не есть. Хоть подвиги телесные и восхищают нас… это не цель. Цель духовной жизни не ходить по воде, это уже следствие, цель — приблизиться к Богу, жить с Ним одной жизнью!» Будьте христианами: не творите зла, защищайте слабых, берегите веру и Отечество, выполняйте данное вам Родиной послушание, как ангелы исполняют волю Отца Небесного, и будет вам чудо! Триста одолеют тысячи! Поднимите головы и взгляните на слова, начертанные под крестом: «Сим знаменем победишь!». И помните: смерти нет. Есть лишь та сторона, которую вы выбрали…
* * *
12/24 октября 1877 года. Крепость Горни-Дубник (Горный Дубняк).
Завидев приближающегося священника, диакон Иосиф выбежал навстречу, пытаясь принять тело бесчувственного солдата, которого тот нес на руках.
— Не надо, — сказал священник. — Лишний раз раны потревожишь… Придерживай плот…
— Что там? — спросил диакон.
— Смертоубийство там, — сказал отец Василий, осторожно спускаясь по мокрой земле к переправе. — Пушки с большого редута наших как косой выкашивают — близко не подобраться… Убитых, раненых — сотни… если не больше… Гибнут люди…
Шагнул в холодную, октябрьскую воду, аккуратно опуская тело на бревна плота.
— Плохая рана, — покачал головой диакон, разглядывая раненого. — Эх, жаль, Авраам Платонович стар стал, он бы его быстро на ноги поставил. Теперь в Петербурге оперирует, а какой лекарь был…
— Никифор Дмитриевич не хуже, — священник вытер со лба пот, надел очки со сломанной и кое-как перевязанной дужкой. — Ты, главное, довези бойца до него. Не мешкай, отец Иосиф…
— Отец Василий, вернулся бы ты в госпиталь, а? — безнадежно взмолился диакон. — Там ведь тоже есть и кого перевязывать, и кого причащать…
— Там священник Финляндского полка.
— То-то и оно, что Финляндского — там… А ты опять на рожон лезешь… По ранжиру ты где находиться должон? В переднем госпитале. Какой… ангел… тебя под пули несет?! Ведь пуля — дура, сам про то знаешь. Ей все равно: священник — не священник… Я уже извелся тебя уговаривать. Вот подожди: пойду генерала упрашивать, чтоб разрешил тебя на время боя за ногу к лазарету привязывать…
— Как коня? — слабо улыбнулся отец Василий.
— Сказал бы я, как кого… Да сан пощажу…
Были они погодками, и это был их далеко не первый поход. Отец Иосиф сполна оправдывал саму суть своего диаконства: помогал священнику при богослужениях, тащил с ним по бесконечным дорогам тяжелые церковные пожитки, готовил еду, не полагаясь на вечно опаздывающую полковую кухню, штопал и стирал одеяния и уже дважды выхаживал отца Василия после ранений. В общем, в прямом и переносном смысле «заботился о столах», предоставляя священнику возможность не отвлекаться от проповедей и богослужений. Но был категорически против таких вот «вылазок» отца Василия на передний край сражения. Ворчал, ругался, обещал привязывать батюшку к шатру походной церкви и нажаловаться настоятелю собора… В общем, был он хорошим диаконом и хорошим другом.
Отца Василия вообще любили в полку. Из священников Троицкого собора был он самым молодым, и потому именно его отправляли с полком в походы. Старым священникам куда тяжелее было переносить все тяготы походной жизни. Высокий, с длинными, чуть вьющимися каштановыми волосами, был он статен — вровень с молодцеватыми богатырями-гвардейцами, но близорук от огромного количества прочитанных при плохом освещении книг. (А где вы в семинаристской келье, затем в крохотной и самой дешевой квартирке, и потом в походных условиях найдете «хорошее освещение»?) Вид у него был все время слегка отрешенный, словно он все время думал о чем-то важном и далеком. Отец Иосиф как-то спросил: какого рода эта «сосредоточенность» — молитвенная или так… по характеру. Священник немного подумал и сформулировал необычно: «Ненавижу смерть». И диакон не стал уточнять…
Согласно штатному расписанию, священнику предписывалось находиться при лазарете, но он уходил много дальше безопасной полосы, не дожидаясь, пока малочисленные санитары вытащат раненых с поля боя. И никакого «героизма» в этом не видел. Просто, если ты прошагал с солдатами от Бородина до Парижа или от Шипки до Горного Дубняка, то ваши отношения переходят совсем в иную форму. Такие отношения бывают у сельских батюшек с прихожанами, живущими бок о бок не одно десятилетие, переживая вместе праздники и невзгоды, радости и скорби. Отец Василий знал всех «своих» гвардейцев по именам, помогал писать им письма домой, иногда разбирал их нехитрые тяжбы и споры. Офицеры шутили, что не знают, кто в полку главнее: они или батюшка. «Когда на богослужении он стоит впереди нас и молится, а за его спиной три тысячи человек сплотились в едином порыве… тут поневоле задумаешься о старшинстве, — шутил командир первого батальона полковник Клевензаль. — Ведь согласно табели о рангах он приравнивается только к ротному, а вот по сути…» — Помнишь, что говорил Иоанн Златоуст? «Причастившихся перед смертью окружают ангелы и забирают в рай ради принятых ими Таин», — сказал диакону священник. — Не тяни время, отец Иосиф, я все равно возвращаюсь, а солдату надо к врачу. Иди с Богом. Не волнуйся. Все будет хорошо.
Что-то ворча себе под нос и недовольно качая головой, диакон вошёл в студеную воду по пояс и с усилием принялся толкать плот через переправу, а священник пошел вспять, прижимая к боку сумку, в которой хранил набор для причастия и подаренный офицерами полка напрестольный крест.
Был пятый час, и смерть гуляла вокруг Горного Дубняка уже с девяти утра. Из-за ошибок командования, штурм укреплений начался не с четырех сторон одновременно, а вразнобой, что позволяло туркам с большей эффективностью отражать атаки. Турецкие пушки выкосили картечью немало храбрецов еще на дальних подступах к редутам. Зачистив на 700 метров пространство вокруг редутов, турки оставили сложенные охапки кустарника как ориентиры и теперь расстреливали наступающие русские полки прицельно и беспощадно. Измайловский полк был вызван из резерва и введен в бой около двух часов дня… и уже оставил на пропитанном кровью поле почти четверть своих солдат. Но его потери были куда меньше, чем у других полков. Согласно правилам, офицеры вели своих солдат на врага цепью, строевым шагом — старая тактика, заставляющая солдат бояться не вражеской пули, а «непопадания в ногу». Но это сильно облегчало задачу турецким стрелкам и артиллеристам. Полковник Клевензаль, вояка опытный, видя бессмысленную гибель соседних полков, на свой страх и риск, впервые применил невиданную для того времени тактику: повел солдат на редут не строевым шагом, подобно мишеням, а перебежками от укрытия к укрытию, что позволило сохранить большую часть полка и приблизиться к неприятелю вплотную. Но все же потери были огромны. Захлебнулась третья атака, и в наступающих сумерках русские пушки смолкли, опасаясь в темноте покалечить своих.
Горный Дубняк (точнее было бы «Горний», т.е. «Верхний», так как был еще и «Нижний», с менее мощными укреплениями) являлся мощным препятствием к окружению и блокаде Плевны — стратегически важного пункта затянувшейся войны. Отлично укрепленные цитадели обеспечивали защиту шоссе, по которому доставлялись в Плевну боеприпасы и продовольствие. Взятие Горного Дубняка означало бы окружение и капитуляцию… Но об этом помнили и в Плевне. Затягивающаяся атака русских грозила дать возможность плевненскому гарнизону послать на помощь несколько отрядов (или, как их называли, «татаров»), и тогда огромное количество солдатских жизней, принесённых в жертву, могли оказаться напрасными…
Священник неторопливо шел по полю, время от времени склоняясь над окровавленными телами. Части гвардейских корпусов давно перемешались, и «измайловцы» лежали рядом с солдатами Финляндского полка, а саперный батальон обрел свой покой рядом с «семеновцами»… Живых он не находил. Кто был ранен легко — сам отошел в тыл или, перевязав рану, продолжил бой, кто тяжело — уже эвакуирован или скончался от боли и потери крови. Священник все шел и шел вперед, всматриваясь в лица погибших, когда кто-то внезапным броском опрокинул его в неглубокий окоп.
— Вы что, отче?! Пулю ищете?! — в сердцах обругал его молодой поручик. — Здесь каждый дюйм простреливается, а вы как по Невскому гуляете… Турки, как известно, священников не жалуют, или не видели, что они в городах творят?!
Судя по знакам отличия, он принадлежал к практически полностью перебитому Финляндскому полку.
— Ну, судя по всему, у вас к моему сану немногим больше уважения, — вздохнул священник, подбирая сбитые очки. — Совсем дужка отломалась… И стекло треснуло… Где я теперь новое достану?
— Простите… Просто испугался за вас… Очки что… Очки новые изыщете, а вот вторую голову вам вряд ли даже в Петербурге выдадут…
— Здравствуйте, батюшка! — третьим обитателем окопа оказался солдат Измайловского полка. — Опять гусарствуете?
— Иван Морозов, — узнал его священник. — Нет, отрок. Не «гусарствую», а исполняю свой пастырский долг.
— Так и в других полках исполняют, но не так же… Нас стыдят, что мы вас не бережём….
— Что ж меня все корят-то сегодня, — вздохнул отец Василий, пряча сломанные очки в сумку. — В семинарии за год так не бранили, как за половину сегодняшнего дня…
— А сами не видите — что творится? — сказал поручик. — Надо ж все-таки и рассуждение иметь: где — в штыки, а где обежать… У нас всех офицеров выбило. А знаете, почему? По русской, гусарско-залихватской традиции, офицер идет впереди солдат… И получает первую пулю. Солдаты, дисциплина которых оттачивалась годами, без командира теряются. А у тех же немцев и англичан офицер идет позади атакующих и сохраняет подразделение организованным, а значит — боеспособным. Давно пора нам менять эту дурную тактику. Все боятся, что в трусости обвинят, а в результате — потерь вдвое больше…
— Ну простите меня великодушно, что смутил вас своим поступком, — смиренно сказал священник. — Я это все понимаю…
— Но на рожон лезу, — понимающе закончил за него офицер. — Морозов, не спи! Видишь, опять целятся…
Солдат пристроил ружье поудобнее, прищурил глаз… Выстрел — и по склону редута покатилось чье-то тело…
— Каков молодец! — не удержался поручик. — Даст Бог — выживу, так лично пойду к твоему командиру просить за тебя. Награды достоин! Только представьте, батюшка: что ни выстрел, то попадание!.. Это — талант! У нас штабс-капитан Гольдберг первым по меткости числится, но, полагаю, ваш орел ему еще и фору даст… Если б не он… Вон, видите, солдаты наши к самому укреплению подобрались и ступени для атаки в земле роют? Турки пытаются их сверху перестрелять, но ваш чудо-стрелок уже добрую дюжину в мусульманский рай проводил…
— И это тоже человеческие жизни, — тихо сказал священник. — Да, враги, да, творящие немыслимое, но… Люди, которых просто неправильно воспитали…
— Вы видели, что турки творили здесь с христианами? — дернул рыжим усом поручик. — Даже татары так на Руси не зверствовали… Массовые убийства, изнасилования, пытки, резня беременных и младенцев… У меня были неплохие преподаватели истории, но подобных зверств — по пальцам пересчитать….
— Знаю, — сказал священник. — Я все это видел и слышал… Просто я смотрю на это… Представьте себе, как мы выглядим в глазах Бога… У Него ведь все — дети… и одни убивают других тысячи и тысячи лет….
— Да уж, — согласился поручик. — Двадцатый век приближается. Люди осваивают океаны, учатся подниматься в воздух, строят сложнейшие машины… А здесь — жуть, средневековье…
— Вот поэтому вы, воины, и нужны, — сказал священник. — Я ненавижу войну, ненавижу смерть… Но если безумие не остановить — мир уничтожит сам себя… Бог разрешает защищать и защищаться. Я не могу представить мир, где победили бы варвары, заставляющие отказаться от благочестия и целомудрия и жить, подобно животным, лишь наслаждаясь пороками… Лучше самая мучительная смерть, чем такая жизнь… Идет бесконечная борьба между духовным и телесным… И если победит телесное, история этого мира закончится, как грустная книга с печальным концом…
— Плохо дело, — перебил его поручик, с тревогой вглядываясь в быстро сгущающиеся сумерки. — Сейчас подадут приказ отступать… А ночью к туркам придет подкрепление и мы окажемся у разбитого корыта. И сегодняшние жертвы будут напрасными, и новые атаки тысячи жизней унесут… Будет, как с Плевной… Сколько жизней загубим… Нельзя… Эх, была не была! Ну-ка, Морозов, прикрой!
Поручик встал во весь рост и крикнул:
— Ребята! Последние шаги остались!
Морозов выстрелил, и по насыпи покатилась красная феска.
— Один рывок — и все закончено!
Еще выстрел — и чей-то звериный вой в отдалении…
— За мной! Все ра…
Турецкая пуля все же нашла поручика. Он грузно откинулся на спину — вместо лица было кровавое месиво.
Священник положил на него руку, что-то шепча.
— Их слишком много, — виновато сказал Морозов. — Уже не боятся… Чуют: подкрепление скоро… эх, ваш бродь… Что теперь делать, отче?
Священник беззвучно молился.
— Последнего офицера убили, — приглушенно послышалось вдали. — Командиров нет…
— Что делать-то будем, братцы?
— Ждать!
— Чего ждать? Луны? Отступать пора… Командиров нет — отходим!
Священник закончил молитву, достал из сумки напрестольный крест и поднялся во весь рост.
— Вот ваш Командир! — громко сказал он, вздымая распятие с изображением Христа. — И ныне, и во веки!
И медленно пошел вперед.
— Куда, отче?! — заорал Морозов и тут же, с колена, уже не таясь, принялся палить куда-то вверх, в едва заметные в вечернем сумраке укрепления.
Священник шел вперед неторопливым, выдержанным шагом, как шел когда-то в Царские врата… Вокруг, словно злые пчелы, жужжали османские пули. Сильный удар сотряс руку — пуля ударила в распятие. Вторая царапнула бок…
Дойдя до земляного вала, он встал на первую ступеньку, вырытую солдатами, и так же неторопливо начал подниматься по склону. Стрельба с обеих сторон стояла оглушительная…
У какого-то турка не выдержали нервы: с визгом он бросился вниз, направив пику в грудь священника… Удар солдатского штыка отбросил ее, и тут же приклад ружья с тошнотворным хрустом впечатался в висок врага. Спасший священника солдат пробежал пару шагов вперед и пал, изрешеченный пулями. Турки бросились вниз толпой. Уже свыкшиеся с мыслью о конце боя, ожидавшие подхода помощи из Плевны, они прекрасно видели — кто повел солдат в эту атаку и всеми силами старались добраться до него… Но идущего вперед батюшку уже обегали, обгоняли устремившиеся за ним солдаты. Отбивали штыки, ятаганы, пики, закрывая своими телами священника, словно полковое знамя, клином входя в турецкие ряды…
… И завязалась рукопашная схватка. Схватка страшная, беспощадная, выигрышем в которой был один приз — жизнь…
…Диакон нашел отца Василия лишь утром. В рассеивающемся тумане священник шел вдоль выложенных в одну шеренгу тел и читал молитву. Голова его была перевязана чем-то белым, в рясе отчетливо различимы дыра от скользивших рядом пуль и ятаганов, на лице — запекшаяся кровь, шрам от пули он будет носить на своем лице до последних дней…
Отец Иосиф остановился, с трудом сглатывая подступивший к горлу ком.
— Главное — жив, — сказал сидевший неподалеку, на вязанке хвороста, солдат. — Я, признаться, уже и не чаял…
— А ты, братец, кто будешь?
— Иван я, Морозов… Я его перевязал. Потом тела переносили, — солдат достал трубку и кисет, неторопливо набил ее табаком, прикурил. — Вишь, какая знатная вещь, — похвастался он, — Англицкая спичка… Трофей… Хорошо турок англичане снабжали… Оружие, припасы… Не помогло…
— Как он? — спросил диакон.
— Я перевязал бок и ногу, — сказал солдат. — Бок — ничего, заживет… А вот ногу врачу показать надо…
— Опять выхаживать, — вздохнул диакон. — Заштопывал-заштопывал, а он все вперед лезет… У всех священники как священники, а у меня… решето какое-то…
— Славный батюшка, — согласился Морозов. — Ты мне вот что скажи… Он ведь, вроде, темный волос имел? Нет?
— Ну… вроде того… А что?
— Как убиенных-то носить закончили, смотрю — а у него седины на пол-головы…А вроде не старый еще… Хотя после такого… С крестом против ружей и ятаганов… Оно, конечно…
Он ошибался. Седина покрыла голову священника не тогда, когда он шел по неприятельскому укреплению. Седина высеребрила его виски, когда он шел вдоль бездыханных тел, читая «разрешительную молитву» и называя их по именам… Их было много… очень много тех, кого он когда-то исповедовал и причащал, чьи письма писал матерям и женам, чьи простые и глубокие истории слушал на привалах у костра. Тех, кто стоял за ним на службе перед Распятием… Тех, кто шел за ним в бой… Тех, кто называл его отцом…
… И было ему в тот год 29 лет…
…Захватив Шипкинский перевал и укрепления Горнего Дубняка, русская армия вынудила к сдаче засевшие в Плевне турецкие войска. Перейдя Балканы, разбили остатки гарнизонов, перекрывавшие путь на Константинополь, турки вступили в переговоры о капитуляции, но… Вмешательством вечной ненавистницы России — Англии затянули и сильно откорректировали их в пользу Османской империи. Англия предприняла попытку психологического давления на Россию, введя в Дарданеллы свою эскадру. Русские, в ответ, пообещали захватить Константинополь, и эскадра отошла назад. Подписанные предварительные «Сан-Стефанские соглашения» были оспорены Англией и Австрией (требовавшими себе немалых выгод от итогов Русско-турецкой войны), и был подписан новый, «Берлинский трактат». Россия возвратила себе Бессарабию и получила Карскую область, населенную православными армянами и грузинами.
Вскоре, благодаря значительному ослаблению Турции, Болгария полностью вернула себе независимость. Османская империя была вытеснена с Балкан, не угнетая более православные народы, и постепенно превратилась во второстепенную европейскую державу…
С того времени и по сей день во время Литургии во всех православных храмах Болгарии поминается русский царь Александр и все его воины, сложившие головы на поле брани за освобождение православных народов от турецкого ига. На территории Болгарии до сих пор находится почти 400 памятников русским солдатам. В столице России, у Свято-Троицкого собора Измайловского полка, был воздвигнут памятник «Колонна славы», сложенный из шести рядов пушек, отбитых у турок. Русско-турецкую войну в те годы по всему миру называли «самой справедливой войной 19-го века».
Русские потери в этой войне составили от 16 до 30 тысяч убитыми и от 7 до 15 тысяч умершими от ран и болезней солдат… (По некоторым данным, число умерших от ран и болезней приблизилось к 80 тысячам…)
Эту войну в мире называли «последней справедливой войной»…
^ Глава 4
…Есть слова — словно раны, слова — словно суд,—
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести…
В. Шефнер
4 августа 2006 года, Санкт-Петербург
Есть в религии основополагающая тема, пронизывающая всю ее суть, которую, тем не менее, затрагивать больше всего и не любят. Именно на ней спотыкаются и обжигаются как опытные, так и неофиты. Именно она влечет «гностиков всех мастей» и будоражит умы (как правило, ничего в ней не понимающих) писателей. Именно о ней чаще всего шепчутся суеверные бабки по углам и впечатлительные подростки на многочисленных «бежиных лугах». Именно она привела сотни тысяч людей к Истине (начиная от первоапостолов и мудрейшего Павла) и толкнула тысячи в бездну ересей, спиритизма и магизма (наверное, именно поэтому эту тему и не любят затрагивать широко, понимая, что для незрелых она — искушение, а для опытных — повседневность). Но обойти ее невозможно. Она словно один из указующих камней на длинной Дороге, с предупреждающей надписью: «Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — голову потеряешь, прямо пойдешь… о камень стукнешься, дурень!» Умные идут «направо», понимая, что жертвы в долгом пути неизбежны, глупые (традиционно) ходят налево, ну, а суеверные… Что говорить: вы наверняка сами видели этих «ушибленных» суевериями… Да, я говорю о мистике религии. О чуде. Так наденем же, друзья мои, акваланги православия и погрузимся в бездны таинственного.
Мистика (что в переводе с греческого означает «скрытое, тайное») — это и вера в существование не поддающегося нашему разуму, и религиозная практика (даже молитва к Богу — уже общение с Силой, не поддающейся человеческой логике), и сложнейшая философская система, которую лишь пытались осмыслить лучшие умы человечества, но… (Умница Пифагор говорил, что «мудрецом» не может называться ни один человек — для этого надо знать ВСЕ. А это доступно лишь Богу, поэтому мы можем называться лишь «философами», т.е. — «любящими мудрость». Поэтому смешно, когда какой-то человек утверждает, что знает, как устроен мир — «с Богом или без Бога»… Ученый должен знать пределы своей компетенции».)
На этой почве всегда и возникали разногласия между пророками, ведущими людей по Пути, указанному Богом, и людьми, желающими жить так, как им заблагорассудится. Пророки, кои внимали словам «откройте мне сердца ваши, и глаза ваши будут наблюдать пути Мои», редко ошибались, но слушали их еще реже, будучи уверенными что «все обойдется». И сколько бы Кассандра ни вещала: «Будете воевать — вашу Трою даже Шлиман с трудом найдет» — народ упорно лез на рожон. (По этому поводу есть замечательная православная притча: Люди, устав от войн, взмолились: «Господи! Мы не хотим войны!» «Точно не хотите?» «Точно не хотим!» «Так не воюйте…»). Старцы (опытные наставники, а не суетное понимание их людьми) все время твердят: «Живите по заповедям, и получите больше, чем ждали. Не делайте зла — оно возвращается…». Люди же упорно ждут каких-то «индивидуальных» чудес. Но Бог не хочет насиловать волю человека. Человек должен найти дорогу сам, а не быть приведенным, как баран в стойло. В рай насильно не тащат. Монахи говорят: «Для мирян «Чудо» — это когда Бог исполняет волю человека… А по нашему разумению, «чудо» — когда человек исполняет волю Бога». Интересно вспомнить один диалог. Женщина пришла к священнику и потребовала: «Мой внук не хочет креститься… Как его заставить?» «Именно — заставить?» — уточнил тот. «Заставить!» «Это просто, — с грустной иронией ответил опытный батюшка. — Возьмите ружье и ведите… А если ружье будет еще и двуствольное, то, полагаю, вам и священник не откажет». Так вот чудо — то же «ружье». Человек не сам принимает решение, его ему навязывают. Потому-то древние и предупреждали, что больше всего «чудес» будет во времена антихриста, когда воля человека будет подавляться. Да и долговечно ли чудо? Ты увидишь, расскажешь — но многие ли тебе поверят? И даже если чудо увидят все разом, то… Дети и внуки будут считать это сказками, требуя уже чуда для себя лично… Не так мы относимся к чудесам, о которых читаем в Библии? Но суеверные упорно требуют чудес и придумывают их сами. Или, как смеялся Трофимов: «верят в Христа, счастливое завтра и лешего с Бабой Ягой». А вот люди опытные и «чудеса» давно считают за обыденность, не придавая им особого значения. Как шутил мудрый Иоанн (Крестьянкин): «Ну какие же мы «старцы»? Мы — в лучшем случае, опытные старички…». Суеверный пытается «дать Богу» свечу за сто рублей, в обмен на «здоровье-счастье и пару миллионов евро», а опытный возжигает ее как символ горения души перед Славой Господа. Глупый боится, что его «будут отслеживать через ИНН и сотовый телефон», а опытный говорит: «И хорошо! Путь видят, как я живу: я жизнью своей свидетельствую о вере». Бог подарил человеку свободу воли и не отбирает этот подарок даже на время. Как-то Николая Бердяева спросили: «Если Бог всемогущ — может ли Он создать камень, который Сам не сможет поднять». Он ответил гениально: «Может, и давно создал: этот камень — человек». Чудо — как правило, «сигнал тревоги». Это значит, что что-то идет не так и это можно исправить лишь вмешательством свыше. Но иногда Бог (хоть и неохотно, по упомянутой причине) все же творит чудеса — от великих до… представьте: просит нищая старуха, чтоб ее старенькие штиблеты продержались хотя бы еще один сезон… И тот, кто творит Галактики и владеет временем, «укрепляет» ее подметки… А может воскрешать и являть непостижимое… Тот, Кто владеет временем и пространством, может исправить все, а мы даже этого не заметим… Он знает будущее, но самое главное — Он знает, что лучше для нас, даже вернее, чем мы можем мечтать… А мы все своевольничаем: «Дай! Покажи! Отсыпь еще немного…» У наших поступков есть причина, но есть и следствие. И чаше всего, человек ох как не хочет, чтоб наступало «следствие его поступков». И просит избавить от этого логического конца. Как метко подметил Тургенев: «наши просьбы и молитвы по сути являются просьбой; Господи, сделай так, чтоб дважды два равнялась… пяти!». Честертон как-то сказал: «Из-за того, что я немного разбираюсь в мистике, меня не могут одурачить дилетанты. Истинные мистики не прячут тайн, а открывают их». (К примеру: модное ныне «обустраивание дома по фен-Шую» берет свое начало от обычая восточных религий устраивать могилы так, чтоб мертвые были «довольны». Любой востоковед знает, что на Тибете день начинают с молитвы… злым духам (чтобы умилостивить их). Поэтому, если «добрые» знакомые советуют вам превратить ваше жилище в «склеп» по фен-шу… Посоветуйте оставить им «тибетских бесов» — себе). Православие — Дорога, в которой нет спрятанных от христиан «учений». Священники знают то же, что и прихожане, а если где-то началась мышиная возня вокруг «тайны для избранных» — значит, «муны» и «виссарионы» изобретают «личное учение». Это уже не Путь к Богу. Это «личная тропинка» проходимцев для заманивания дураков. Дорога в теософию, синкретизм и прочие, многочисленные «каббалы».
Православные Тайны — иные. Например священники — носители Божественной благодати, передающейся рукоположением со времен Схождения на Апостолов Святого Духа — неподвластным логике способом наделены даром «превращать» обыкновенную воду — в святую. Ученые-атеисты, подтверждая необычные свойства этой воды, обычно ссылаются на то, что все дело в «ионах серебра креста или сосуда, контактирующего с водой». На что Церковь отвечает вопросом: «Сколько ионов серебра содержится в литре крещенской воды, если освящение проводилось в проруби, вырубленной на середине реки, которая имеет глубину 20 метров, скорость течения — 5 км в час, а крест, которым деревенский батюшка освящал воду, по бедности церкви — деревянный?» Таинства Крещения, отпевания, исповеди и соборования — вот Чудеса православия. А соборы и даже крохотные церквушки — разве не пример умного чуда? После разрушения храма Соломона, где хранился Ковчег и где в облаке славы слышен был Глас Божий, синагоги иудеев, вполне естественно, стали выполнять лишь функции «домов собраний». Христианские же «Дома молитвы» — дело совсем иное, где «очи Бога» по-прежнему «пребывают во все дни». Джулиан Верне как-то сказал: «Один собор стоит сотни теологических доказательств существования Бога». Именно поэтому одержимые большевики так иступленно взрывали храмы по всей стране… И именно поэтому люди так усиленно пытаются восстановить их снова… Храм — то место, где совершаются Таинства и открываются Тайны…
…Онисин задумался обо всем этом после странного происшествия, случившегося с соборе утром. Буквально через полчаса после того, как он принял у Ивана дежурство, прибежала напуганная уборщица и сообщила, что «Голгофа» (крест с фигурой распятого на нем Спасителя, перед которым молятся в память об усопших) — мироточит. Сергей подошел к «Голгофе» посмотрел на обильно выступившие масляные капли и пошел докладывать о происшествии священнику.
Дежуривший отец Григорий, оторвавшись от толстенного тома «иллюстраций к Библии Густава Доре», выслушал сбивчивый доклад, печально посмотрел на смотрителя поверх очков и изрек:
— Ну, мироточит… Ну, бывает… Кто его знает: к добру ли, к худу ли… Подождем… Подумаем… А вообще… Две тысячи лет назад Бог стал человеком. Вот это — Чудо… А все эти «странности»… Они такие «странности»…
И вновь углубился в книгу, с любопытством разглядывая гравюры. Онисин передал его слова служащим собора, взволнованно поджидавшим его у солеи, и люди как-то сразу успокоились, рассматривая блестевшие на солнце капли уже с любопытством, а не суеверием… Вот этот «особый взгляд» на мир (следствие «особого мышления») и импонировал Сергею в православии. Как-то раз он прочитал у одного из православных философов (кажется, это был св. Феофан Затворник), интересный взгляд на «существование иных миров в космосе». Богослов, словно пожимая плечами, спрашивал: «Ну, хорошо: может, они есть, может, их нет… Вопрос в другом: что нам это даст? Нам, лично? Новую технику? Знания? Это — здорово. А для души? Станем ли мы после этого «контакта» лучше или хуже? Изменим ли мораль и нравственность? Что нового почерпнем? Думать надо…» И вот эта рассудительность православия нравилась смотрителю. Атеисты, увлеченные поисками «Несси» и снежного человека, «паранармальными явлениями» и «альтернативной историей», по сути, были в десятки раз суевернее христиан (разумеется, не считая пришибленных суевериями бабушек-сказочниц) … Православие — религия умных людей, и даже к чудесам у них отношение — умное. Они идут к главному чуду своей жизни, не отвлекаясь на второстепенные. Именно поэтому христиане — не суеверны… И все же собор был — удивительный…
С улицы прибежала испуганная женщина: «Там человека убивают! Вызывайте милицию!» Онисин взял телефон и вышел на паперть.
В небольшом скверике, рядом с собором, Гурин бил человека. Бил жестоко, профессионально. Стараясь нанести такие увечья, после которых подняться будет уже непросто. Сергей стремительно сбежал по ступеням, бросился к ним, разнимая (вернее — оттаскивая Гурина от окровавленного и уже переставшего сопротивляться человека).
— Ты что, с ума сошел?!
— Уйди! — в запале рявкнул на него Гурин. — Не лезь!
— Убьешь, дурак!
— Не расстроюсь! — все еще пытался вырваться тот. Онисину пришлось взять его кисть в захват.
— Ай! Ты что — дурак?! Мне же больно!
— Ему больнее, — лаконично ответил Сергей.
— Это же наркоман! Нелюдь! — горячился Гурин. — Сначала ко мне пришел — просил взять его на работу, подаяния собирать… Но я таких знаю и не связываюсь, чтоб нервы себе не трепать… Тогда он у моих попрошаек начал деньги отбирать. Тут еще где-то его дружок был… Сбежал, наверное…А я их предупреждал! Но они не успокоились… Вот я и «успокаиваю» …Отпусти руку, сломаешь!
Окровавленный человек, приподнялся и, шепелявя (Гурин выбил ему передние зубы), зло пообещал:
— Я тебя мочкану, гад! Ты Михая плохо знаешь!
— Что ты сказал?! — вновь бросился на него Гурин, но Онисин перехватил его и крикнул уже избитому:
— Да уйди ты, наконец! Что нарываешься? Калекой хочешь стать?
Тот с трудом поднялся и пошатываясь побрел прочь. У поворота оглянулся, крикнул:
— Убью! Выслежу и мочкану! Жди!
Невзирая на гневные вопли, Онисин подержал Гурина еще пару минут и только тогда отпустил.
— Ты зачем вообще влез?! — набросился на него Гурин. — Кто тебя просил?! Это деньги, Сережа! Тут нет места соплям и жалости! Теперь любой бомж будет считать, что меня можно кинуть и сбежать! Угрожать и остаться живым!
— Ты его чуть не убил…
— Убил бы — отмазался. Не твоя забота. У тебя своя задача есть. Что с нашим делом? — разозленный Гурин явно шел на конфликт. — Я тебе почти год деньги плачу. Где результаты?!
— Пока ничего…Ты посмотри на собор — махина! Тем более столько лет прошло, все изменилось… Может, кто-то выкопал этот клад давным-давно… А может, и не было его вовсе…
— А может быть, это ты решил меня кинуть? — прищурился Гурин. — Я как дурачок все нашел, все устроил, а ты потихоньку деньги изъял и свалил в теплые страны, а?!
— Я ищу, — сказал Онисин. — Разгадал две трети надписи, но без основной привязки… Что это за «вещающая башня»? Ты знаешь, так скажи… Скажешь — найдем. Нет — не ори!
— Как у тебя все ловко получается, — оскалился Гурин. — Нет, брат, со мной так не пройдет… Ты уж извини, но у меня тоже свои принципы. Один раз дашь себя кинуть, и тебя тут же еще десять раз кинут.
— Что ты от меня хочешь? Не нравится моя работа — я могу уйти…. Ищи того, кому веришь…
А кто даст гарантию, что ты уже не нашел и только и ждешь возможности смыться с деньгами? Ты думаешь, раз у тебя семьи-дома нет, то тебя и прижать не за что? Нет, брат, я тебя знаю. Тебе же здесь нравится. Ты дорожишь этим местом. Проникся, так сказать… Но, видишь ли, любая привязанность — это еще и слабость…
— А собор-то здесь при чем?! — вскинулся Онисин.
— А я так решил, — сказал Гурин. — С тебя-то что взять? Ты билет на поезд купил — и ищи тебя по свету… А собор — вот он. Никуда не убежит.
— Попробуй только, — тихо сказал Сергей.
— Не «попробую» — сделаю! — пообещал Гурин. — Ты же офицер, ты прекрасно знаешь, на что способны зажигательные пули. С любой крыши, в любой день…
— Не стоит так, -начал было Онисин, но Гурин не дал ему закончить:
— Вот и со мной — не стоит! Я тебя ни о чем невозможном не просил. Все было обговорено до мелочей. Теперь ты явно стараешься соскочить. У меня другого выхода нет. Не выполнишь свое обещание, я выполню свое. Даю три дня. И без обид: это не я до крайности довел…
Расстроенный Онисин вернулся в собор. Зная шкодливый и мстительный характер бывшего однополчанина, в том, что он осуществит свою угрозу, можно было не сомневаться. С «зажигательными пулями» он, конечно, загнул… Хотя… Кто знает, какой «арсенал» он успел собрать за эти годы…
Три дня… Что он успеет за три дня? Господи, вразуми…
…Отец Кирилл, знающий про утреннее происшествие с мироточением, явно неспроста избрал темой проповеди — суеверия. Собрав, помимо прихожан, практически всех работников храма, он начал:
— «Ересь» — от греческого слова «выбор», «выборка». Ты берешь что-то, подходящее для тебя лично, и отвергаешь все учение целиком, искажая его суть и смысл. Так, многие незрелые умы видят в христианстве только чудеса и «знаки». Я не раз уже говорил, и буду повторять, что это — лишь следствие! Человек должен идти к своей цели, не отвлекаясь на мелочи. Вы знаете, как сейчас много буквально одержимых вопросами «ИНН», «Распутина», всякой ерунды вроде «знаков» и «пророчеств». Зацикливаясь на них, люди потихоньку уходят с основной Дороги… Вот это и называется — «искушение». Надо оставаться христианином в любых условиях, в любое время и посреди любых событий, ибо события — минут, а душа вечна, и не стоит разменивать ее на временное. Суетно верующие всё «знамения», всё каких-то старцев ищут, явно путая их с Гендальфом и «дедом Морозом». Вот, к примеру, сегодня мы празднуем день памяти святой равноапостольной Марии Магдалины. Классический пример, как умного и верного подвижника окружили стеной из суеверий и небылиц — от добрых до совершенно глупых и злых. Она была той, кто сопровождал Спасителя, слушая Его проповеди, кто принес миро к его гробнице, кому Он первой явился по Воскресении, кто проповедовал о Нем до самой смерти… Но людям мало этого подвига, они хотят «лубочных историй». Откуда-то пошли байки, что она была блудницей и позже раскаялась… Где об этом сказано? Что за глупец вздумал «дополнять» Писание?! Спаситель изгнал из нее семь бесов — видимо, она болела, но это совсем иное… Другие называют ее «невестой Иоанна Богослова», третьи путают с Марией Египетской… Почему мало просто подвига?! Она проповедовала в Риме, о чем свидетельствует послание Апостола Павла. Во Франции ее считают своей покровительницей, так как верят, что она проповедовала и галлам…
Онисин замер, не веря своим ушам.
— Святитель Димитрий Ростовский прямо указывает на то, что не могла она быть блудницей хотя бы потому, что ненавидящие Христа не прошли бы мимо такого шанса оклеветать Спасителя, — продолжал чеканить священник. — Как заставить глупцов не добавлять от себя ничего даже из «лучших побуждений»? Хотя одна сказка из народного фольклора про Марию Магдалину мне нравится. Все вы знаете о традиции красить на Пасху яйца. Якобы Мария Магдалина сообщила императору Тиберию о Воскресении Христа, когда тот обедал. И, держа в руке яйцо, император заявил, что скорее куриные яйца станут красными, чем человек может воскреснуть. И яйцо в его руке тут же покраснело… Мало кто знает, что в Римской империи тогда вообще был страшный кризис, намного превосходящий кошмары наших «перестроечных» лет. Императору было просто не до далекой провинции с ее религиозными спорами… Тогда еще никто не мог даже подозревать, что именно там решается судьба мира… Но сама сказка красивая, и обычай тоже приятный и красочный. В нашем храме есть придел Марии Магдалины. Как вы знаете, прозвище она получила по названию города, из которого была родом — Магдалы, что близ Капернаума. Название этого города переводится как «крепость» или «башня»….
Онисин повернулся и пошел в придел Марии Магдалины. Отыскал глазами над Царскими Вратами изображение вызолоченных Скрижалей Завета, перевел взгляд на солнечное пятно, которое они отбрасывали на плиты собора… Все еще не веря, подошел и встал прямо на него. В самом центре второго яруса отсюда отчетливо виднелся упиравшийся в стену луч из окна за его спиной. Он пробежался взглядом по стенам. Во всех приделах собора были видны отверстия дымоходов, когда-то закрываемые латунными задвижками, и лишь в том месте, куда указывал луч, была глухая стена…
— В день Башни, вещающей Риму и галлам,
Встань там, где укажет То, Что Хранит,
И облаченье жены Откровения
Сокровищем храма тебя одарит, — прошептал он.
Загадка была крайне простой, но разгадать ее мог только хорошо знающий собор человек.
Онисин нашел тайник… И это был самый неприятный день за минувший год…
* * *
1914 год, 31 августа/ 12 сентября, Галиция
— …И все же вначале было Слово! Вы только вдумайтесь, мой дорогой: КАКОЕ это было СЛОВО! В нем была Музыка… Божественная, неповторимая, рождающая мир… В нем была Суть, Смысл, Истина, Доброта… Такого слова мы не можем даже представить, но мы еще услышим его, когда мир преобразится…
— Ну, а до тех пор — это все же вторично, — безапелляционно заявил юноша. — Человек вполне может обойтись без книг. Может, и, как правило, обходится. Вон, треть России даже читать не умеют, и ничего, живут… А вот вреда от ваших книг больше, чем пользы. Посмотрите, какое брожение по Европе идет. Любой дурак, освоивший грамоту, начинает изливать свои «бесценные» рассуждения в публику, словно он — истина в последней инстанции. Нет, отец Константин, я — военный человек и люблю людей дела. Немногословных, профессиональных… А от обилия современной информации одно умопомрачение и разброд…. Марксисты, дарвинисты, социалисты, нигилисты… И каждый — свое… Надоело…
Уложенная в ящики полковая церковь уже покоилась на двух телегах. Священник, отец Кирилл, и сопровождающий его церковник — верный помощник во всех странствиях Александр Иванович Генералов, аккуратно закрывали дерном и мхом место стоянки, как и предписывалось при переезде на новое место.
Молодой подпоручик стоял, прислонившись к сосне, и неторопливо раскуривал короткую, «пажескую» папироску. Был он истинное дитя зарождающегося 20-го века, смотрел на все исключительно с «высоты» своего опыта, войну почитал почти за благо, как возможность блеснуть героизмом. Приказом командира охранять обоз священника он был слегка раздосадован: путь неблизкий (русская армия стремительнее наступала, тесня австрийцев со скоростью примечательной), а вместо хорошего собеседника — эти двое… Особенно возмущали его слова полковника: «Батюшка у нас героический, так что держитесь его и не пропадете». Подобный совет был непонятен и даже обиден.
Попыхивая папироской, он рассматривал «героического батюшку», с кряхтением застилавшего землю дерном. Небольшого роста, улыбчивый, уже «переваливший» на пятый десяток, близорукий. Поручик с трудом сдерживал улыбку, представляя себе священника скачущим в атаку на вороном коне… «Героический» …
— Так-то оно так, — не стал спорить священник. — Человек вообще безо всех и безо всего прожить может. Вопрос в том — какой это будет человек. Вера без дел — мертва, но духовное все же первично. На чем вы будете основывать свои дела и замыслы? Это как с памятником: нельзя ставить его пьедесталом вверх — конфуз получится. Надо иметь правильную точку отсчета и систему координат, иначе с вашими делами такой же «конфуз» выйдет. Во всем: хоть в быту, хоть на войне, хоть в семье… Вы читали произведение господина Гете «Фауст»? Там герой, перевирая библейский текст, написал: «Вначале было дело», и рядом моментально возник материализовавшийся бес. Без духовной платформы вы будете строить на песке…А такое здание недолго простоит. Знания — великая сила. Они дают людям опыт тысяч и тысяч людей, учат думать, анализировать, видеть примеры и последствия. Без них человек основывается лишь на своем, небольшом опыте и делает ошибку за ошибкой, которых вполне мог бы избежать, имей перед глазами примеры… А еще духовность формирует нас — ни больше, ни меньше… Вы вдумывались когда-нибудь в слово «образование»? Это ведь не только синоним «обучения». Образование городов, образование рек, лесов, образование гор и континентов, образование цивилизации… Образование человека…
— Только что может ваше слово против немцев и австрийцев? — отмахнулся подпоручик. — Творят что хотят, хотя тоже европейцы, и даже, с какой-то стороны, христиане…. А англичане? Это вообще ни в какие ворота… Нет, батюшка, ни одна книга, ни одна пьеса еще не сделала человека лучше. Человек, по своей природе, эгоистичен, свободолюбив и ни в какие рамки не умещается…
— Пока сам того не захочет, — тихо заметил священник, поднимаясь с земли. Отряхнул перепачканную рясу, вздохнул:
— Опять стирать придется… А она все ветшает… Сколько уж раз просили Синод: разрешите хоть во время переходов гражданскую одежду носить… Нет… А попробуй в рясе на лошади… Или осенью, по распутице…. Все ломается, рвется… А цены сейчас… ох-хо-хох…
— Вот видите, — усмехнулся подпоручик. — Это тоже — материальное… Вы же духовное лицо, вы же вообще не должны обращать внимания — что едите, что носите…
— Ваша правда, голубчик, — вздохнул священник. — Не должен… А быт заедает… У меня дома жена и четверо детей. Если б вы только знали, как мысли к ним часто убегают… Забот много: одевать, кормить… Образование надо дать… Они замечательные, умненькие. Двое своих и двух я в семью взял… Все — родные… за всех душа болит…Вот только резвые слишком: бегают, одежку рвут… А где напасёшься… Так что, в чем-то вы и правы…. Простите, запамятовал ваше имя-отчество?
— Семирядов, — представился подпоручик. — Сергей Ипполитович.
— Так что в чем-то вы правы, Сергей Ипполитович, — повторил священник. — Материальное — давит, настигает… Но приоритеты менять все равно нельзя… Вот мы с Александром Ивановичем совершенно, знаете ли, не военные люди. Я откровенно теряюсь во всем этом…Наверное, тут нужен какой-то особый… бравый священник, а я… Но нам сказали, мы и идем… Ой, помогите, пожалуйста, — колесо застряло, подтолкнуть бы…
Подпоручик перевесил винтовку на другое плечо, уперся, и общими усилиями они вытащили телегу из рытвины.
— Тут все — армейское, — переведя дух, продолжил священник. — Собирай церковь, разбирай… Устанавливай… Потом опять… То ли дело в городе… У нас такой собор славный, аж дух захватывает… А главное: собирать-разбирать не надо… Знаете, как замечательно, когда придешь вечером домой, сядешь с чашечкой чая над томиком Иоанна Златоуста… А тут — взрывы, пули… Шумно, страшно…
— Нет, не знаю, — гордо сказал юноша. — Для меня это — жизнь… А вы, батюшка, простите, но — человек прошлого века. Все эти ваши книжки, разговоры о Боге, семья-чай… Сейчас время другое.
— Какое? — с любопытством спросил священник.
— Прогрессивное! Вот покончим с немцами да австрияками и построим такой корабль, который до самых звезд долететь сможет… Тогда и посмотрим: где ваш Бог и есть ли Он вообще…
— Не найдете, — сказал священник.
— Это еще почему?!
— А Он — не хочет…
— Ну, знаете ли… это — не аргумент…
— Аргумент, — возразил священник. — Если вы Его уж здесь найти не можете, то и дальше не сумеете… Он — везде. Но человек по своему «хотению», найти Его, разумеется, не может. Бог Сам приходит и Сам призывает. К тому же, боюсь, что человек, совершенствуя технику, не к звездам ее направит, а на обслуживание личных потребностей… и далеко не духовных. А полеты к звездам отложит на далекое-далекое «потом» …
— То есть, вы — противник прогресса?
— Я?! Да я очень даже «сторонник» Чем быстрее человек поймет, как устроен этот мир, тем быстрее сообразит, что все это не могло возникнуть «само по себе».
— Да леший с ними, с этими звездами и прогрессом, скажите мне лучше вот что… Я тут краем уха слышал одну байку… Говорят, как-то во время службы к вам в церковь снаряд залетел, так вы его перекрестили и службу продолжили. А после вынесли и в речке утопили… Врут?
— Ах, если бы… Такую дыру в шатре проделал… Мы с Александром Ивановичем штопали-штопали, да куда там. Если списал, спасибо настоятелю — помог… Иначе бы вовек не расплатиться… Полтыщи рублей — откуда такие деньжищи?!
— И не страшно было?
— Конечно, страшно… Я же не военный человек… Они, наверное, не боятся, а я боюсь… Но — надо…
— А то, что к награде вас представили за какое-то дело, где вы раненых вытаскивали с поля боя, а вы от награды отказались — это уж точно вранье?
— Да вы что, голубчик?! — всплеснул руками священник. — Зачем мне эта награда?! Это ж расходы какие! За орден отдай от 15 до 40 рублей, а если, не приведи Господь, кому-то, по милосердию своему, вздумается к наградному кресту представить — это ж 107 рублей, да еще 80 копеек в кассу внеси! У меня дочери на выданье, пацанята сопливые, а я такими деньжищами разбрасываться буду?! Да и зачем мне еще один крест? У меня свой есть… Награда, конечно, лестно, но…
— Понятно, — вздохнул подпоручик. — С военным делом у вас и впрямь… не того… Как вас вообще на фронт занесло?
— Бог сподобил… Я пошел, — вздохнул священник. — Людям здесь священник очень нужен… Значит, надо идти…
Подпоручик покосился на священника. Тот семенил рядом с нагруженной телегой, придерживаясь рукой за борт… Явно прикладывал усилия, стараясь не отставать, но было видно, что эти переходы даются ему с трудом. Юноше даже стало жалко этого умного и начитанного человека, попавшего в столь неестественное для него состояние, как война.
— Ладно, — сказал он. — Не беспокойтесь ни о чем, батюшка. Доставлю я вас по месту назначения. Можете не сомневаться.
— Спасибо, — искренне сказал священник. — Я знаете, что думаю…
Договорить он не успел: преграждая путь, из леса на дорогу шагнули четверо солдат.
— Австрийцы! — ахнул подпоручик, срывая винтовку с плеча.
Но в спину ему уже уткнулся штык, а из-за деревьев все выходили и выходили вражеские солдаты.
Красного от злой беспомощности подпоручика обезоружили, лошадей взяли под уздцы. Семирядов насчитал не менее двух дюжин окружавших их человек.
И тут священник распрямился, словно став выше на голову, и прихлопнул по повозке ладонью, то ли гневаясь, то ли привлекая внимание. Не менее десятка ружей тут же вскинулись в его сторону, лязгнули затворы…
Не обращая на них внимания, отец Кирилл извлек из глубин повозки икону «Спаса Нерукотворного», поднял над головой, и, перейдя на немецкий, заговорил…
…На эту «колонну» выбежал смотреть весь полк. Впереди шел Александр Иванович, ведя в поводу лошадей. Рядом с повозкой, держась за нее рукой, едва поспевая, шел священник, смущенно улыбаясь приветственным крикам. А за ним, в колонну по двое, чеканили шаг сложившие в церковную телегу оружие австрийцы, возглавляемые двумя офицерами. И замыкал это шествие растерянный Семирядов.
Когда пленные были сданы полковым офицерам, а церковник повел обоз к отведенному для полковой церкви месту, подпоручик не выдержал:
— Слушайте, отец Кирилл… Что это сейчас было?!
— Слово, — пожал плечами священник. — Маленькое, человеческое, но все же слово… Только, голубчик, у меня к вам огромная просьба… Вы уж возьмите на себя труд, скажите, что это вы их… ну это… пленили, а? Очень неловко мне будет, если меня опять попытаются… Ну, вы поняли… Мне сейчас денежные расходы ну никак не ко времени… Я у вас в долгу буду…
— Ну уж нет! — возмутился подпоручик. — Я, может, конечно… но все-таки… И вот что, отец Кирилл… Вы же сейчас опять будете дерн для своего шатра рвать… Позвольте я вам помогу. Я все же помоложе… И, уж простите, поздоровей…
— Значит, с австрийцами не выручите? — грустно вздохнул священник.
— И не подумаю! — заверил Семирядов. Чтоб такой анекдот в тайне оставить? Да за это не сто… Триста рублей не жалко! Идемте, батюшка, а то за разговорами до вечера не управимся. Слово, оно, конечно, хорошо, но дело делать тоже надо…
…Отца Кирилла все же представили к награде: золотому наперсному кресту на Георгиевской ленте. Деньги на его покупку собрал среди полковых офицеров поручик (!) Семирядов…
^ Глава 5
…О, Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны и зарю…
Пускай мученья мне грозят, —
Благодарю за этот миг,
За все, что сердцем я постиг,
О чем мне звезды говорят…
Дмитрий Мережковский
Не говори, что нет спасенья,
Что ты в печалях изнемог;
Чем ночь темней, тем ярче звезды,
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.
Аполлон Майков
23 августа 2006 года, С.-Петербург
Онисин обходил закрывающийся собор, выключая свет и запирая двери. В небольшой пристройке у «черного» хода, где хранился нехитрый дворницкий инвентарь, сидели два славных человека.
Протодиакон Сергий — колоритнейший, даже несколько эпатажный, явственно выделяющийся хоть в стенах храма, хоть за его пределами. Роста среднего, но из-за мохнатой, «разбойничьей» бороды и густого баса производящий впечатление монументальное, наподобие Хагрида из знаменитой саги о Гарри Поттере. Голос его, от которого во время служб дрожали даже крепкие соборные стены, вызывал восхищение, а доброта, тесно переплетенная с детской наивностью, — симпатию. Выходя из собора, он надевал черную каску, садился на велосипед или мопед и вводил останавливавших его гаишников в ступор. До прихода в Церковь он был физиком и даже возглавлял какой-то секретный отдел. Ко всем своим достоинствам, он еще писал удивительные по образности рассказы (их можно было бы сравнить с рассказами Шукшина, если б они не были так индивидуальны).
Вторым был столяр собора Василий Иванович, сибиряк, своими руками создавший практически все киоты и деревянные детали приделов собора. Был он столь же бородат, как и отец Сергий, и столь же добр.
Как известно, добрые люди воспринимают несправедливость, творящуюся в мире, куда острее людей «терпеливых», а уж если они еще и эмоциональны…
Василий Иванович только что вернулся из поездки на свою «малую родину», постепенно уничтожаемую дующим из Москвы «ветром перемен», а отец Сергий — из Грузии, бурлящей страстями, а потому от «эмоций» в подсобке подпрыгивали метлы и лопаты и жалобно позвякивали мелко вибрирующие ведра… После каждой турпоездки отца Сергия две, а то и три недели громыхали восторженные рассказы о том, какие замечательные люди эти тибетцы-грузины-греки-осетины-китайцы, и только прищуренный глаз настоятеля удерживал эмоционального добряка от балансирования на грани экуменизма. Сейчас же он до краев был переполнен эмоциями по поводу происходящих в Грузии событий… Седлавшего свой «байк» протодиакона догнал покидающий собор с нерастраченными эмоциями Василий Иванович, и взрыв впечатлений состоялся…
— Предательство! — стучал кулаком отец Сергий по лежащей на скамье каске. — Вот худшее из плодов человеческих! Треть Ангелов отпали, предав… Адам с Евой, ради тщеславия, предали Создателя… Иуда нашел причины предать Спасителя…Все грехи ведут к одному итогу — предательству! Себя, друзей, Бога, страны… Столько причин предавать… А не предавать лишь одна… Просто не предавать — и все! Ты посмотри, Василий Иванович, что творится: люди сходят с ума, словно в эпидемию! Такие прекрасные отношения были! Такие люди замечательные! Жили одной семьей: грузины, украинцы, белорусы, татары, русские… А теперь?! Украина сходит с ума, пытаясь доказать, что Адам был хохлом, а обезьяну, от которой произошел человек, звали «Маруся». Прибалты, всю жизнь находившиеся под игом то немцев, то шведов, переполнены ненавистью не к ним, а к России… Грузины творят что-то абсурдное… Мало нам русофобии Запада, так те, кто столетиями бок о бок преодолевал горе и войны, теперь готовы в глотку друг другу вцепиться…А ведь люди, по сути своей, — замечательные. И грузины! И украинцы! И белорусы!.. Что творится? Откуда взялась эта «арийская» гордыня?! Почему хорошее забылось, словно не было, а любая мелочная дрянь словно на скрижалях выбивается? Что происходит? Почему братья грызут друг друга хуже врагов?!
— А я тебе скажу — почему! — яростно накручивал свою бороду на кулак Василий Иванович. — Я вот только из Сибири вернулся… Не узнать! Вообще не узнать! Раньше люди жили в ладу с природой, спокойные были, доброжелательные, миролюбивые… Леса вырубаются, дороги разрушены, люди разъезжаются, а оставшиеся… В общем, Москве лучше не знать… Свои живут как нищие, а государство все деньги каким-то «братским странам» переводит, земли раздает да миллиардные долги прощает… Ты видел, что творится с Псковской областью, Ивановской, прочими, «малоинтересными» правительству? И люди от безысходности, с перепугу от неуверенности в завтрашнем дне, начинают сходить с ума… Кто себя губит, спиваясь, кто винит в бедах соседа, готовый на него с кулаками напасть… Вот ты-то должен помнить эту историю, отец Сергий… Когда на Руси правил князь Андрей Боголюбский, Русь развивалась такими темпами, каких не было ни до, ни после, потому что это развитие было прежде всего — духовным, а уж потом — территориальным, экономическим, военным… Отстраивались шедевры зодчества, поражающие по сей день… Говорят, резиденция князя вообще была одним из красивейших городов мира… Боголюбский ввел на Руси праздник Покрова, «прививал» православным рыцарское отношение к Божьей Матери…Развивались города, ремесла… Сильнейшие королевства Европы дружили как никогда: Англия и Франция поддерживали с Россией теснейшие отношения, а Фридрих Барбаросса и вовсе называл Боголюбского «братом». Они должны были заключить пакт, являющийся прообразом нынешних ООН и НАТО. Барбаросса вел тогда войну с Папой Римским, и Боголюбский должен был прийти с войсками к нему на помощь… Вся Европа была бы православная, но… Боголюбского убили как-то уж очень вовремя для католиков, и объединение не состоялось. Это была бы непобедимая коалиция, способная изменить мир… А через несколько лет на Русь нахлынули татары… Но самое страшное в другом… Когда князя убили, привычный, казавшийся нерушимым, мир изменился в одночасье, а завтрашний день стал пугать… Люди словно сошли с ума. Летописи говорят, что сосед резал соседа и брат отнимал хлеб у брата… Грабежи, насилие, убийства… Через несколько дней на улицы вышли с иконами священники и стали молча ходить по дворам, заглядывая людям в глаза… Только тогда все стало стихать… То же было и в «перестройку» …Помнишь? Банды, насилие, рэкет, пытки, убийства, коррупция… Люди, сходили с ума, словно животные, пытаясь отнять у слабого кусок пожирнее и спрятать в свою нору, чтобы обеспечить «завтрашний день» …
— Инстинкты, — лицо протодиакона скривилось, словно от зубной боли. — Страх превращает человека в животное, если у него нет стержня… А «стержень» этот может быть только духовностью. Нельзя быть «христианином» в благополучные дни и «выживающим животным» в дни беды… Эх, люди, люди… Всегда ищут виновного на стороне, пытаются выжить за чужой счёт… Как потом будут жить с этим? А ведь вчера еще были людьми… Но есть звери и хуже, Василий Иванович… Расчетливые, циничные. Они тоже забивают свои закрома «на завтрашний день» за чужой счет, но делают это масштабнее, глобальнее…
— Да с этими-то бесами как раз все ясно, — отмахнулся столяр. — Этих во все века и времена хватало… Меня обычные люди пугают… Они-то как поддаются?
— Если Бог хочет наказать человека — лишает его разума, — сказал протодиакон.
— И совести, — добавил столяр. — Ну как так можно: у тебя дела плохи, а ты за чужой счет их поправляешь… И у всех веские причины… Как будто это — оправдание…
Онисин стоял, закусив губу. Этот эмоциональный диалог о происходящих на постсоветском пространстве бедах он принимал на свой счет. У него ведь тоже была беда… и он тоже собирался восполнить ее за чужой счет… И причины у него были для этого весомые, но… предательство есть предательство…
— Самим нужно становиться лучше, а не внешних виновников искать, — басил протодиакон. — «Спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся». Одни во время кораблекрушения свои спасательные жилеты детям отдают, а другие, ради спасения своей задницы, женщин из лодок выпихивают… А ведь раньше во время беды мы объединялись: русские, украинцы, грузины… Что с нами? Обидно, аж сердце рвется…. «Эпоха перемен»… Олигархи, предатели, политики… Запад нас ненавидит именно за православие, учащее придерживаться твердых принципов и оставаться верными Законам Бога. Они требуют(!), чтоб мы приняли диктатуру толерантности, при которой права «сексуальных меньшинств» защищены лучше прав большинства, и называют это «позитивной дискриминацией». А мы говорим: «Хватит кадить толерантности! Аллилуйя верности Богу!» И их корежит от этого…Они подменяют своими законами Законы небесные, а ведь это и называли древние «антихристом» = подменяющим Христа… «Антихрист» — это вообще не личность, это, скорее, должность и мировоззрение… Материальное преобладает над духовным многократно! А ведь еще Льюис напоминал: «Ты не человек, у которого есть душа», ты — «душа, у которой есть тело»! Но все это временно! Бывали времена и хуже — 1812-й, Смутное время, революция, Гитлер… Чем темнее ночь — тем ближе рассвет…
— Уверен? — горько спросил Василий Иванович.
— Нет, — честно ответил отец Сергий. — Просто это — единственная надежда. Чтоб все это прекратить, люди должны понять, что духовное важнее материального… и тогда у них будет и материальное… Ну как можно променять душу на богатства?! Не в тот дом и не те богатства тащат…Все материальное рано или поздно исчезнет, изменится, преобразуется, а это всё, — он обвел рукой вокруг себя, показывая на собор, — останется во веки веков… Хотя и «веков» тоже не будет… Как не будет времени. А вот настоящий Дом, Дом, где тебя любят и ждут, — останется… И душа останется… Как можно этого не понимать?!
Махнул рукой, и, не дожидаясь ответа, укатил на своем «байке», расстроенный. Следом ушел и Василий Иванович. Онисин запер двери и вернулся в храм.
Мощные стены отрезали уличный шум. Сергей с тоской огляделся. С икон на него смотрели те, кто не предавал. Те, кто сделал выбор между материальным и духовным. Те, кто обрели уже свой Дом и говорили на одном языке, не ведающем разногласий и брани…Дом, так не похожий на этот мир…
В кармане завибрировал телефон.
— Слушаю.
— Открывай, — сказал Гурин. — Я у черного входа.
Он был весел и деловит. Продемонстрировав Сергею большую и тяжелую сумку, пояснил:
— Для тебя старался… Вот ты, наверное, думаешь: Димка— гад, угрожает, заставляет… А я тебя, дурака, из болота вытаскиваю. Вот сейчас вскроем тайник, золотишко или что там есть, аккуратненько изымем, дырку тщательно заделаем и никто никогда ничего не узнает. Я цемент принес, инструменты, белила — даже следа не останется. И будешь ты работать здесь, как раньше, только жить в собственной квартире и с пропиской, как полноценный человек, а не как гастарбайтер азиатский… Семью заведешь… Ну, показывай, куда идти…
Они поднялись на второй этаж и прошли по «балкону» до придела Марии Магдалины.
— Где?
— Вот здесь, — показал Онисин. — Только делай все это сам…
Гурин с усмешкой посмотрел на него:
— Понимаю… Партизанов немцам сдал, а на спусковой крючок нажимать брезгуешь… Логично… Серега, не устраивай комедию, хорошо? Потерпи полчаса, и все кончится. Ладно, стой, смотри, я все сам сделаю… И клад достану, и деньги принесу на блюдечке с голубой каёмочкой… Эх, не ценишь ты меня!.. Это не они, а я твой «ангел-хранитель» …
— Скорее уж змей-искуситель, — мрачно сказал Онисин.
— Да как угодно, — пожал плечами Гурин. — Ну-с, приступим…
Онисин отвернулся, морщась от звука ударов. И ненавидел себя еще больше: смелости не хватало даже просто смотреть на дело рук своих…
— Ага! — радостно сообщил Гурин. — Здесь какая-то ниша… Сейчас расширим… Есть! Серега, здесь что-то есть! Ну-ка…
Пачкаясь кирпичной крошкой, он осторожно, двумя руками извлек полуистлевший мешок, осторожно опустил на пол.
— Что-то маловат сверточек, — проворчал он, тщетно шаря рукой в отверстии. — И больше — ничего? Надеюсь, там хоть камешки?
Он развернул тряпки и изумленно-обиженно уставился на Онисина:
— Это что? Вот ради этого весь сыр-бор?
Сергей присел на корточки рядом с ним, разглядывая несколько орденов и крест.
— Даже крест не золотой, — раздраженно комментировал Гурин, вертя его в руках, — Да еще и поломанный, с дыркой какой-то… Вот еще один, медный… Что-то написано…
— «Не нам, не нам, но имени Твоему», — не читая, сказал Онисин. — Это наградной крест 1812 года… А на втором — дырка от пули… Это награды священников полка, полученные ими в походах… Скорее всего — часть полкового музея. То, что успели спрятать от большевиков…
— А не могли они что-то поценнее спрятать?! — раздраженно спросил Гурин. — Что за бред?! Разве это — клад? Здесь ошибка какая-то… Там же четко сказано: «Сокровищем храма тебя одарит»! Это что — сокровища?!
— Сокровища бывают разные, — заметил Онисин.
— Все у них не как у людей, — покачал головой Гурин. — Написали бы: «церковная дребедень», и я бы даже не стал огород городить…
Он взял в руки один из орденов, повертел…
— Фирма «Николс и Плинке», — с некоторым облегчением констатировал он. — Ну, хоть что-то… Хоть затраты на эту авантюру оправдаю… Что ты делаешь?
Онисин взял у него из рук ордена, сложил в ветхую мешковину, аккуратно свернул… и убрал за пазуху.
— Не понял? — отреагировал Гурин.
— Я тебе так скажу… Было бы «золото-бриллианты» — …я бы, наверное, все же сделал подлость… Наверное, плохой я ученик… Еще работать над собой и работать… Но это — совсем другое… Это все оплачено кровью… И даже больше того… Это — воинский храм, Дима. Здесь молились Герои… И такие же Герои молились за них… Ты же офицер… Неужели не понимаешь?
— Я — бизнесмен! — с тихой угрозой сказал Гурин, поднимаясь. В руке он держал острое зубило. — Ты сам-то себя слышишь? У тебя крыша поехала?! Ты, Сережа, завязывай с такими шутками, а то я могу тебя неправильно понять…
— Ты меня правильно понял, — твердо сказал Онисин. — Ты искал клад. Клада нет. Есть ордена священников и пробитый пулей крест… Это не наше, Дима. Давай не будем делать паскудства больше, чем сами можем вынести…
— Отдай, — протянул руку Гурин. — Отдай, и забудем этот разговор…
— Давай просто —забудем, — предложил Онисин. — Деньги, что ты мне давал, я верну… Не сразу… но верну до копейки… если хочешь — с процентами… А ордена не отдам.
— Сережа, я ведь тебя в порошок сотру, — пообещал Гурин.
— Твое право. Пытайся. А сейчас… бери сумку и уходи.
Гурин долго смотрел ему в глаза, сжимая рукоятку стамески так, что побелели даже костяшки пальцев, но ударить так и не решился: помнил, что на учениях по рукопашному бою этого ему не удавалось ни разу.
— Это твое последнее слово?
— Да.
— Ладно… Тебе жить…
Гурин зло покидал инструменты в сумку и молча пошел к выходу. Уже переступив порог, оглянулся:
— Вот что я тебе твердо обещаю, — сказал он. — так это то, что ты будешь жалеть об этой ночи всю свою оставшуюся жизнь…Со мной так нельзя. Я думал, ты это понял… Ты свое слово сказал, теперь ответ за мной…
Онисин закрыл за ним дверь, вернулся в собор, положил сверток на стол и сел на скамейку. Он знал, что Гурин выполнит свое обещание. Что, скорее всего, настоятель, после рассказа о том, каким образом попали ему в руки эти ордена, уволит его. Что у него снова не будет ни дома, ни работы, ни надежды, зато будут неизбежные и опасные неприятности. Но почему-то на душе у него было хорошо и спокойно…
* * *
20 декабря 1937 года, г. Ленинград.
Сторож вынул из кармана часы и откинул серебряную крышку. Зябко кутаясь в старую шинель, поставил на буржуйку чайник и принялся расставлять оставшиеся от чайного сервиза чашки.
В этот день он чувствовал себя даже хуже, чем обычно. Болезнь явно взялась за него всерьез и выходила на решающую стадию. Впрочем, если смотреть глубже, то смерть играла с ним уже долгих 20 лет и он даже как-то свыкся с ее присутствием, воспринимая каждый день как драгоценный подарок судьбы.
По паспорту он значился как Георгий Несторович Львов, служащий, холост, 56 лет от роду. Но кроме двух последних пунктов, все было ложью. Настоящая фамилия его была Касаткин, был он штабс-капитаном Измайловского полка, и судьба его заслуживала того, чтоб остановиться на ней подробнее, ибо это была судьба многих и многих гвардейских офицеров, переживших революцию семнадцатого года…
Родился он в семье небогатого дворянина, с отличием окончил престижный Пажеский корпус, и, выпущенный по первому разряду, подал прошение о зачислении его в Измайловский полк, в котором уже когда-то служили его дальние предки. Благодаря успехам в конных упражнениях (особенно в опаснейшей «парфорсной» охоте), был замечен Его Императорским Высочеством Великим Князем Константином Константиновичем, и после небольшой проверки на личные дарования в области словестных искусств был приглашен в комитет знаменитого на весь Петербург «Измайловского досуга». Эту удивительную традицию ввел в обиход лично Великий Князь, как средство от безделья и скуки расквартированных на «зимних квартирах» офицеров. Как писал о той поре один из офицеров: «…Служба в полку была нетрудна, проходила как-то незаметно. В частной жизни — театры, концерты, вечера у знакомых, товарищеские пирушки. Жилось весело и беззаботно…».
Но золотые времена кончились с началом войны. Измайловский полк отбыл на Юго-Западный фронт, где в знаменитой «Галицийской битве» Касаткин получил Георгиевский крест и первую рану. В «Брусиловском прорыве» 1916 года он вновь отличился, получив второй крест и второе ранение. Ведя солдат в атаку, он был посечен осколками немецкого снаряда и в звании штабс-капитана отбыл в Петербург, в полевой госпиталь. По выздоровлению приказом по запасному батальону Измайловского полка был назначен начальником учебной команды.
…С осени 1916 года Петроград из столицы Российской империи превратился в один большой болезненный фурункул. Пока войска исполняли свой долг на фронтах, в столице были организованы многочисленные «резервные батальоны», солдаты которых категорически не желали воевать и готовы были на все, лишь бы как можно дольше оставаться в Петрограде. Город наполнялся беженцами, спасающимися от ужасов войны. Среди рабочих, «подзуживаемых» многочисленными диссидентами, зрело глухое недовольство, выражавшееся пока лишь в стачках и забастовках. Люди не понимали ни смысла войны, ни ее необходимости вообще. «Договор с союзниками» императора не был «договором народа», а недавнее поражение в столь же непонятной народу войне с Японией лишь усиливало это недовольство. Царская семья, дискредитировавшая себя целым рядом скандалов, была предметом самых разнообразных, но всегда нелицеприятных слухов. Газеты исходили желчью, «интеллигенция» погружалась в мистику, дворяне — в повальное пьянство и разврат, депутаты Думы традиционно занимались разрушительской работой и издавали глупейшие законы. Город словно был охвачен эпидемией безумия. Под влиянием сладкоязычных агитаторов всевозможных «партий» и «комитетов» все хотели «свободы», но чаще всего понимали под этим словом «вседозволенность». Касаткину запомнился один трагикомичный случай, получивший в Петрограде широкую известность и разнообразную трактовку. На сцене была поставлена знаменитая «революционная» опера «Фенела», ранее запрещенная Николаем Первым и только что вновь разрешенная пустившейся во все тяжкие цензурой. Эта опера была печально известна тем, что, где бы ее ни ставили — в Испании, Бельгии, Мексике, Италии, — тотчас происходили сильнейшие народные волнения и даже революции… Кшесинская танцевала бесподобно…. А через несколько дней в Петрограде начался «голодный бунт»… Рабочие, солдаты, матросы, «Думцы», «интеллигенция» и даже часть священников — все требовали «перемен». Забастовки солдат и рабочих выплеснули на мостовые первую кровь. Солдаты отказывались подавлять народные волнения. Жандармов начали убивать повсеместно (уж они-то прекрасно были знакомы со стоящими за беспорядками «господами революционерами», и знали, чего от них ожидать). Солдаты уже начали убивать офицеров, и общественность поощряла это как «борьбу с тиранией». Одного такого убийцу даже наградили «георгиевским крестом», и портрет его, с обесчещенной наградой на груди, красовался посреди витрин Невского проспекта. Понятия «хорошо» и «плохо» перемешались… Из тюрем были освобождены уголовные и политические элементы. Вскоре стало известно, что император предпочел отречься, а у власти встало какое-то «Временное правительство» из членов-горлопанов Госдумы. Измайловский полк, по сути уже состоявший из резервистов, распропагандированных агитаторами во главе с Климом Ворошиловым, двинулся к Думе с музыкой и факелами… И так же радостно приветствовал ее скорое свержение. Большинству жителей, уставших от перемен, было уже все равно, кто у власти: царь, временное правительство, большевики, хоть баба Яга в ступе — лишь бы закончилась эта «эпоха перемен» и наступила хоть какая-то стабильность… Но, воспользовавшись этим «гражданским безразличием», к власти пришли срочно вернувшиеся из-за границы, словно падальщики на добычу, Троцкие-Бронштейны, и началась гражданская война, голод и красный террор. Беда была еще и в том, что все эти захватившие власть Урицкие-Радомыльские-Сольцы-Розенфельды-Губельманы —Шацкины не только ненавидели саму Российскую империю и православие, но мечтали куда о большем. Им, одержимым «организацией нового мирового порядка», требовалось установить свою власть над всем миром, а Россию они рассматривали лишь как «хворост для разжигания мировой революции»… Они говорили о «коммуне» как о всеобщем благе, но если в «коммуне» тех же монахов действовал принцип: «все мое — наше», то эти новоявленные «коммунисты» ставили вопрос иначе: «все твое — наше». …Психология Шарикова под руководством Швондера: «отнять и поделить» — прививалась повсеместно… Но, охваченные пьянящим запахом вседозволенности, люди пока об этом не знали…
Счастливо избежав двух покушений на него своих же солдат и одну попытку ареста «новым правительством», штабс-капитан покинул безумный город и вступил в под командование юного офицера-измайловца Василия Парфенова в Добровольческую армию… Потом его кидало по всей стране. Был голод, холод и горькое отчаяние от бездарной политики не способных договориться между собой лидеров «Белого движения». Император подложил немалую «свинью» защитникам монархии, лишив их своим отречением сплоченности… и сам сгинул в мрачных подвалах Ипатьевского дома, поневоле обязав к той же участи несчастных дочерей и сына. «Красные», оккупировавшие центральные части России, с куда более заселенными территориями, крепли день ото дня, а бывшие «союзники» по Антанте, как обычно, предали Россию при первой возможности, предпочитая иметь дело с щедро раздающими национальные богатства большевиками. Премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж прямо сказал: «Следует признать власть большевиков, ведь торговать можно и с людоедами». Власть денег опять возобладала над разумом и честью. Пользуясь этим попустительством мировой общественности, большевики проводили широкомасштабною зачистку «инакомыслящих». Дворяне, офицеры, священнослужители вырезались повсеместно и беспощадно, с нарочитой, призванной шокировать, жестокостью…
Но в начале 1924 года умер Ленин, и путем сложнейших интриг и комбинаций к власти пришел не слишком известный человек с грузинской фамилией Джугашвили. У него был свой взгляд на молодую республику, и «завоевание мира» на данный момент не входило в его планы. Недовольных этим «предательством идеалов» сторонников Троцкого он по-революционному быстро перестрелял и пересажал и занялся укреплением уже завоеванного, не распыляясь на мечты о мировом господстве.
Касаткин упорно отказывался уезжать в эмиграцию и, надеясь на чудо, скитался по стране под чужими документами. Но к середине тридцатых годов штабс-капитан вынужден был смириться с мыслью, что происходящее в России — надолго. И, одновременно, узнал о своей страшной болезни. Теперь терять ему было нечего и надеяться не на что. И он принял решение вернуться домой. Город уже назывался Ленинградом, в честь кровавого монстра, подобно сказочному вампиру, покоящемуся в мавзолее на Красной площади Москвы. Город изменился неузнаваемо. Уже ничто не напоминало ту величественную столицу, которую он покинул 20 лет назад. По улицам шли веселые юноши и девушки в красных косынках. Кинотеатры зазывали плакатами «Депутата Балтики» и «Человека с ружьем». В павильонах продавались соки и мороженое. Звенели пролетающие трамваи… Это был незнакомый ему мир. Он понял, что идти ему больше некуда. И он пошел в Троицкий собор Измайловского полка. Пришел, вызвал настоятеля и рассказал ему все, словно на исповеди. Настоятель, худощавый, седовласый протоиерей, с умным, немного настороженным взглядом, долго молчал. Касаткин уже собирался повернуться и уйти, но отец Варфоломей молча кивнул, приглашая следовать за ним. В подвальных помещениях собора он выделил штабс-капитану комнату и дал отоспаться пару дней. За это время, используя свои обширные связи, сумел добыть новые документы на имя бывшего рабочего Кировского завода, и Касаткин остался при соборе сторожем.
Если б он только знал, каким опасностям подвергал настоятеля и сам собор, то вряд ли решился на эту службу. Все эти двадцать лет в городе шли непрекращающиеся «чистки», а проще говоря — аресты, пытки и расстрелы всех «бывших».
Население Ленинграда значительно обновлялось, в город ехали все новые и новые люди, и «квартирный вопрос» стоял весьма остро. В Троицкий собор уже приходили инженеры: присматривались — нельзя ли переоборудовать его под жилые помещения. Собор никак не давал большевикам покоя. Во-первых, это было величественное и демонстративное напоминание об императорской гвардии, о победах русских солдат во имя «Веры, Царя и Отечества», о том, что и до большевиков была история России, и история — славная… Во-вторых это был Собор! Еще Ленин приказывал уничтожать священников повсеместно, а церкви закрывать, превращая их в склады и овощехранилища. За расправы над священниками были положены премии. Но народ, в массе своей, косо посматривал на подобные святотатства, и большевики волей-неволей все же были вынуждены учитывать мнение населения. И церкви закрывали постепенно, «втихаря». Велась грандиозная антицерковная пропаганда. Моисей Израилевич Губельман, взявший себе псевдоним Емельян Ярославский и бывший еще одним из первых «птенцов гнезда Ленина-Бронштейна», организовал активный и щедро финансируемый правительством «Союз воинствующих безбожников», насчитывающий около 5 миллионов человек. Никита Хрущев позже вспоминал, что Губельмана называли «красным попом», ибо он был главным идеологом, организатором и вдохновителем антицерковности государства… За всю христианскую историю в целом не было убито столько священников и исповедников, сколько за первые годы советской власти. Каждый второй священник был расстрелян. Остальные, за редчайшим исключением, прошли через лагеря, тюрьмы и ссылки. Из 54 тысяч действовавших до 17-го года церквей, по всей стране сохранилось чуть больше тысячи. На свободе пребывали лишь четыре правящих архиерея. Только с восемнадцатого по тридцатые годы были убиты 42 тысячи священнослужителей. Знаменитый Казанский собор «воинствующие безбожники» использовали под «музей истории и атеизма». Церковное имущество, мощи и бесценные иконы изымались, и большей частью продавались за копейки в иностранные коллекции, меньшей — отдавались в музеи (по сей день рьяно борющиеся за свое право хранить краденое, согласно завещанию Губельмана). Кстати: организовывал продажу бесценных сокровищ за границу один из организаторов расстрела царской семьи Пинхус Лазаревич Вайнер, взявший себе псевдоним Петр Войков…. И все же, во время переписи населения 37-го года, в открытых(!) анкетах две трети сельского и одна треть городского населения называли себя христианами, прекрасно понимая, чем это может для них обернуться…
Свято-Троицкий собор Измайловского полка был в это время кафедральным собором Ленинграда. Невзирая на неистовую пропаганду, количество прихожан не уменьшалось, а напротив, из-за повсеместного закрытия церквей — возрастало… На клир собора и настоятеля шли бесконечные (и крайне глупые даже для чекистов) доносы. Вот пример подлинного доноса на настоятеля Троицкого собора в 1937 году: «…Настоятель скрывает свою шкуру и сует свое поповское рыло в рабочий огород. Что хочет, то и творит. А посему просим гражданскую власть свернуть поповское рыло, не скрывать его под рабочей полой…»
В 37-м году Маленков докладывал Сталину о Церкви как о «широко разветвленной, враждебной советской власти, легальной организации в 600 тысяч человек по всему СССР». На что Сталин заметил: «Пора поприжать церковников», и это было равносильно приказу. Провокации шли одна за другой. Если б в соборе нашли скрывающегося белогвардейского офицера, пострадать мог весь клир, и немало способствовало бы закрытию собора. Почему настоятель решился на этот рискованный шаг — теперь уже не узнать. Может, пожалел умирающего человека, понимая, что оставалось тому немного… А может, просто решил спасти хотя бы еще одного прихожанина… Так или иначе, Касаткин остался при соборе. Отпустил бороду, и теперь в этом похудевшем, болезненного вида человеке уже невозможно было узнать когда-то бравого гвардейского штабс-капитана. Он топил печи (недавно устроенное центральное отопление работало из рук вон плохо, не в силах обогреть огромный храм), убирал снег с паперти, подметал территорию, помогал в масштабных ремонтных работах по собору, затеянных настоятелем.
Для большевиков это было как плевок в лицо: целые комиссии денно и нощно обсуждали поводы для закрытия кафедрального собора, а храм в это время белили, красили, ремонтировали мостовую, меняли электропроводку и систему водоснабжения… Именно тогда большевики приказали замазать золотые звезды на куполах… Слишком уж издалека виден был этот вызывающий «собор под звездами».
Странно, но отпущенного судьбой времени у штабс-капитана оказалось несколько больше, чем он рассчитывал. То ли крепкий организм солдата был тому причиной, то ли спокойная обстановка храма сдерживала болезнь, то ли судьба берегла его для чего-то. За эти два года он узнал от священников историю собора, слышал много проповедей и имел возможность подолгу беседовать с клиром на богословские темы. Но особенно прекрасны были ночи в соборе. Когда усталые священники расходились, двери запирались за последними прихожанами, гасли свечи и большинство лампад, наступало волшебное время. Эти ночи чем-то напоминали ему Рождественские, столь ожидаемые им в детстве. Нарядная елка, блеск игрушек, приглушенный свет и ожидание какого-то огромного, светлого праздника. Шаги под сводами собора звучали слишком гулко, и он садился на ступени солеи, размышляя обо всем на свете. Это были совсем иные мысли совсем иного человека. Теперь он все видел с совсем иной точки зрения, иными глазами. Если б у него была возможность, он прожил бы жизнь совсем иначе, но… История не имеет сослагательного наклонения. И все же он ни о чем не жалел. Собор вселял в него какое-то спокойное умиротворение, и близость смерти уже не страшила. Ах, если б вот так можно было жить и жить… Обретенный Дом… Умные и доброжелательные люди вокруг… А там, за пределами этих стен, — безумный и столь жестокий мир… Штабс-капитан впервые в жизни стал понимать монахов и философов-затворников…. Ему было уютно здесь. Впервые, за много лет…
Послышались грузные шаги, и Касаткин невольно заулыбался, даже позабыв про тянущую в боку боль. Это к вечернему чаю спускался отец Сергий-старший. Протодиакон Сергей Васильевич Крестовский был, пожалуй, самой красочной фигурой из служителей собора. Огромного роста и соответствующей силы, с гривой черных волос и лохматой «разбойничьей» бородой, обладатель редкого по звучанию и не менее уникального по «громоподобности» баса, всегда веселый и даже чуть хулиганистый. Ранее он служил при церкви Семеновского полка, но после гибели настоятеля в подвалах «зиновьевской» ЧК и закрытия церкви был принят в Троицкий собор. До революции он был ответственным за благотворительные организации при церкви — ночлежный дом, столовую для малоимущих, два приюта и прочее, уничтоженное большевиками. «Старшим» его называли потому, что вторым диаконом собора был молодой диакон Сергий, не побоявшийся принять сан в годы, для Церкви непростые. До этого он был неплохим коммерсантом в недолгое «нэпмановское» время, но неожиданно для всех продал все имущество и надел рясу. Или, как он посмеивался: «Продал землю, чтобы купить небо».
Собранный настоятелем клир вообще был «отборным». Для этого — увы! — были широкие возможности: сотни замечательных священников и дьяконов остались не у дел, изгнанные из закрытых большевиками соборов и церквей. А теперь, под благовидным предлогом «паспортизации», их вообще изгоняли из города. Позже историк А.А. Бовкало, проведя исторические исследования, подсчитает, что на 1 мая 1937 года в ведомстве митрополита Ленинградского Алексия (Симанского), числилось 1262 священника, из которых 758 человек были расстреляны, судьбу около 300 человек установить не удалось, и все они, за редким исключением, подвергались арестам. В 1937 году в Ленинграде оставались открытыми всего 34 храма (25 — «тихоновских» и 9 — «обновленческих», в которых служило 79 и 43 члена притчта соответственно.) …А вскоре церквей станет вдвое меньше… Получить паспорт, позволяющий остаться в городе, было практически невозможно. Кафедральному собору, как мог, помогал митрополит Алексий, чей предок — Лука Симанский, был когда-то одним из командиров Измайловского полка. И все же большевики подбирались к собору все ближе и ближе…
— Добрый вечер, отец протодиакон, — приветствовал вошедшего Касаткин. — Как служба?
— Народа полный собор! — довольно пробасил Крестовский. — Помяни мое слово, Дмитрий Ляксандрыч: ничего у большевиков не выйдет. Ни сейчас, ни через сто лет. Человек без Бога не может. Человек — создание разумное, а потому атеизм — это для дураков. Во все века и времена люди знали о существовании Бога, а тут пришли какие-то «огрызки» и… «отменили». Вот просто взяли и отменили! Ну скажите на милость: есть у них разум?
— Боюсь, что они знают, что Бог есть, — сказал Касаткин. — Даже наверняка знают…Это ведь не «атеисты», батюшка. Атеистам безразлично: есть Бог или нет… Это — «богоборцы». Они столько натворили за свою жизнь, что сейчас им смертельно хочется, чтоб Бога не было…. Вот они и пытаются Его «убить»… Боятся…
— А я про что говорю? — пожал плечами протодиакон. — Дурни! Как можно без Бога? Это без конечностей прожить можно, а без Бога — как без головы… Вот у них головы-то и посносило… Человек всю жизнь к Богу идет, и после смерти с Ним встречается. А если атеистом помрешь, то что? «Здесь похоронен атеист, одет хорошо, а пойти — некуда»? Вокруг собора, как падальщики, кружат… А собор какой славный: самый светлый, самый солнечный собор Петербурга — не символично ли это? Помните, как трактуется символ Откровения: «жена, облаченная в солнце» — «слава гонимой Церкви». Вот как пророчества и в частных случаях сбываются…
— Да, храм солнечный, — улыбнулся Касаткин, вспоминая. — Помню, как первый раз пришел на службу в собор с полком. Мое место было в приделе Марии Магдалины, и служба как раз на день ее памяти пришлась… И вот какая конфузия случилась… Солнечно, все в храме блестит и от икон отражается, даже когда в императорских покоях караул нес — и то так солнечно не было… И вот все солнечные зайчики словно решили на мне попрыгать. От барельефа, что Скрижали Завета изображает, прямо на меня свет падает — там же большая поверхность, гладкая, почти как зеркало…. А от латунной задвижки дымохода, что на втором ярусе, такой свет отражается, словно я под прожектором стою… По окончании службы ко мне священник подходит и грозно так спрашивает: «Ты почто, служивый, мне два часа рожи корчил?! Или тебя от молитв корежит?! Чтоб я этого больше не видел!» … И смех, и грех…
В дверь заглянула перепуганная свечница:
— Отец Сергий! Там опять хулиганы в соборе! Бесчинствуют… Прихожан задирают… Комсомольцы, наверное…
— Пойду, гляну, — грузно поднялся протодиакон. — Ты, Дмитрий Ляксандрыч, лучше здесь оставайся… Ни к чему тебе лишний раз… Да и выглядишь ты что-то… не очень…
Касаткин пару минут колебался, но все же последовал за священнослужителем.
И как раз успел застать начало провокации. Один из троих безобразничавших в храме мужиков, повернувшись на замечание отца Сергия, с размаху залепил протодьякону пощечину.
Отец Сергий аж губы закусил от обиды, но сдержался.
— Это за что мне? — спросил.
— Хочу посмотреть, как ты теорию в жизнь воплощаешь, — нагло улыбнулся мужик. — В Писании сказано: «ударили по правой щеке, обрати и другую».
Опешившие поначалу от такого бесчинства прихожане начали окружать обидчиков с видом отнюдь не «всепрощающим», но тут протодиакон мощной затрещиной, опрокинул наглеца навзничь.
— А еще там сказано: «Какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет», — ровным голосом пояснил отец Сергий. — Евангелие от Матфея.
— Отец Сергий! — окликнул его вбежавший в храм настоятель. — Вы что делаете?!
— Писание толкую, — кротко ответил протодиакон. — Мог бы с историческими примерами и богословскими подробностями, но… так доходчивее.
В собор уже входили чекисты, словно только и ждавшие этого инцидента. К удивлению собравшихся, задерживать никого не стали, только переписали имена участников конфликта и нескольких свидетелей, после чего удалились. С ними ушли и зачинщики скандала.
Настоятель, который взглядом уже не только отчитал, но практически отпел, непокорного протодиакона, сделал к нему шаг:
— Вот что, отец Сергий…
— Простите, отче… Просто я его знаю… Это Мордехай Симонюк… правда, теперь он зовется «товарищ Гурин» …Чекист… Я его еще пацаненком знал, он в соседнем дворе жил…Если б я ему… не отвесил, то прихожане бы их помяли, а ведь это явная провокация была… Они бы так и так своего добились: иконы бы крушить стали, или еще чего… Вопрос лишь в том, кого за это на Литейный потащат: меня или прихожан… Вот я и выбрал… Если б прихожане вступились, это можно было бы трактовать почти как бунт, а так всего один дурак-протодьякон в ответе…
Настоятель вздохнул и немного поник. Касаткин давно заметил эту интересную особенность: в обычной жизни настоятель был добр, улыбчив, очень внимателен, и внешне походил на убеленного сединами ученого или доктора, но, выходя в богослужебном одеянии, преображался неузнаваемо: был торжественно-строг и величествен. Касаткин невольно сравнивал его с Александром Суворовым: фельдмаршал тоже в обыденной жизни был добродушен и прост, но когда доходило до дел ратных… И, судя по тому, как погрустнел настоятель, Касаткин понял, что «атака на крепость» мятежного протодьякона — отложена…
— Отец Сергий, — сказал настоятель. — Соберите приходской совет через полчаса…
…Выслушав рассказ о происшествии, члены совета помрачнели. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: чекисты устроили провокацию, и ее последствия могли помешать подготовке к празднику Рождества Христова.
— Вы уж простите меня, Христа ради, — тихо сказал протодиакон.
— Да вы -то здесь при чем, — отмахнулась казначей собора Елена Александровна. — Они бы погром устроили, но своего добились… Когда Иоанна Кронштадтского такие же паскудники по щеке ударили, он кротко стерпел… Но если б такая же ситуация была… Кто знает… Характером-то проповедник бывал весьма резок, благо что терпелив…
Члены приходского совета невольно заулыбались. У Елены Александровны уже имелся опыт борьбы с чекистскими провокациями. Но тогда окончилось все курьезом… Точно рассчитав, что в таком огромном соборе, да еще во время ремонта, бухгалтерия — лакомый кусок для хитроумных трактовок, чекисты решили нанести удар именно в этом направлении. Беда была лишь в том, что интеллигенцию большевики давно пересажали, а уж про первоклассных специалистов в столь сложных областях, как бухгалтерские аудиты, и говорить не приходилось. Помог лично Секретарь Ленинградского обкома и горкома товарищ Жданов. Был он сыном инспектора народных училищ и внуком ректора Московской Духовной семинарии, считаясь «революционно-демократическим интеллигентом», а потому среди его родственников и знакомых все же нашелся один весьма заслуженный профессор математики. Был он стар, мудр и дал согласие помочь только после некоторого давления на его семью. Прибыл в собор в сопровождении двух чекистов и направился в кабинет казначея. Елена Александровна была женой священника, высланного за пределы Ленинграда и лишенного всяческих средств к существованию, а потому любила чекистов куда меньше любой аудиторской проверки. А уж если эти два «счастья» прибыли в ее кабинет одновременно… В общем, чекисты принялись раскладывать на столе какие-то санкции и предписания, а профессор, достав пенсне, углубился в изучение небольшого плаката над рабочим столом, гласившего: «Если результат не зависит от способов решения — это математика. Если зависит — бухгалтерия. Поэтому бухгалтерия — триумф разума над математикой!»…
Один из чекистов начал было с формального:
— Вы — казначей Троицкого собора, Андреева Елена Александровна?
Елена Александровна неторопливо заперла сейф, демонстративно спрятала ключ куда-то в глубины платья, подошла вплотную к растерянно замолчавшему следователю и, заявив:
— А вот это тоже еще надо доказать! А я пока в храм… служба, знаете ли, начинается, — величественно удалилась.
Профессор задумчиво посмотрел ей вслед, еще раз перечитал плакат и, решительно взяв порывающихся броситься за казначеем чекистов под локти, вывел их из собора, благо родственник Жданова мог позволить себе такую роскошь. Что было в его отчете о не состоявшейся «карательной экспедиции», мы уже никогда не узнаем, но в бухгалтерию чекисты больше не совались…
— Ладно, — вздохнул настоятель. — На все воля Божия… Елена Александровна, что у нас с подготовкой к Рождеству?
— Свечи и просфоры на епархиальном складе я заказала. С елками сложнее… Есть одна возможность, но… Дмитрий Александрович, что с вами?!
Сквозь тянущий его куда-то в сторону липкий туман Касаткин успел расслышать: «К врачу его надо! Срочно!», и хотел было возразить, что нет нужды, что это не впервой и он отлежится, а перед праздником каждая пара рук дорога, но… Сознание милосердно покинуло его, хотя бы на время освобождая от боли…
…Его приютил у себя на квартире прихожанин собора хирург Красницкий, бывший участник «Пироговских съездов», не принявших Октябрьский переворот, а потому попавших под репрессии. Врачу столь высокой квалификации сделали исключение, оставив жить и работать в Ленинграде (хотя в картотеке на Литейном он и числился в «неблагонадежных»). Он ухаживал за умирающим, не имея никакой надежды. Однако странный «измайловец» и в этот раз оказался крепче смерти. Касаткин пришел в себя в самый канун Рождества Христова. Очнувшись в пустой квартире (хирурга срочно вызвали в больницу — кому-то из высокопоставленных начальников требовалась операция), он, невзирая на слабость, оделся и направился в собор. Шел медленно, почасту останавливаясь и отдыхая. К счастью, хирург жил недалеко от собора, иначе это безумство могло закончиться для штабс-капитана, едва начавшись. На него никто не обращал внимания: кутаясь в пальто и шубы, люди привычно торопились по своим делам. Собор напугал его темнотой в окнах. В хорошую погоду собор был виден за 20 километров, а теперь едва проступал в сгущающихся сумерках. Касаткин как-то пытался разгадать замысел Стасова: зачем над куполами собора он поместил маленькие башенки с выходящими на четыре стороны света окнами — гений архитектуры никогда ничего не делал просто так, но не сумел найти ответа. Как-то раз он даже забрался туда, но если в четырех башнях куполов были хоть и небольшие, но все же свободные помещения, то в пятой, основной, находились крепления для венчающего собор креста, и поместить в ней что-либо было попросту невозможно. Касаткин тогда прикинул, что если на башне центрального купола зажечь лампу, то она будет видна даже далеко за пределами города. Но Стасов уже давно не мог ни подтвердить, ни опровергнуть его догадку…
Возле паперти столпились встревоженные старухи. Касаткин слышал отрывистое: «запретили», «не откроют», «специально под Рождество», «священников жалко», и уже догадывался, что ему предстоит увидеть.
Открыв своими ключами дверь черного хода, Касаткин вошел в собор. Шаги гулко раздавались в тишине.
— Дмитрий Александрович, — тихо окликнули его. Из-за колоны вышел диакон Сергий-«младший».
— Не чаял вас увидеть, — признался он. — Как вы?
— Я, как видите, здесь… Что случилось?
— Открыли дело по «антисоветской деятельности в Троицком соборе». Арестовали священников, членов «двадцатки», несколько прихожан. Были обыски… Настоятель успел меня предупредить — послал какого-то мальчишку… Просил кое что сделать и уезжать… Вот…
Диакон протянул Касаткину вещмешок.
— Это все, что удалось в свое время спасти из музея собора. Напрестольный крест, с которым священник вел за собой солдат, тот самый, простреленный, несколько орденов, крест за Бородинское сражение, несколько фотографий… Просил спрятать для потомков… Каких потомков? — голос диакона дрогнул. — Чьих? Надо ли им это будет? Поймут ли вообще…
— Что со священниками — узнавали?
Диакон молчал, глядя в сторону.
— Да не тяните же, отец Сергий!
— Я пытался через прихожан… Членов «двадцатки», вроде, планируют выселить в Казахстан А священников…Есть у этих нелюдей привычка расстреливать священников в большие праздники…Чтоб больней было, злобней… У них ведь все давно готово было, «следствие» — лишь формальность… А это значит, что…
— Сегодня, — догадался Касаткин.
— Да. Я поэтому сегодня в собор и пришел… Помолиться…
— И… где?
— Не знаю… Да и к чему это знание? Вы же не собираетесь угнать броневик и освободить их… Это невозможно… Летом расстреливали на полигоне в Левашово. Сейчас зима… Зимой они, чтоб землю не копать, выводят приговоренных на лед Финского залива, и… Помните, до революции рядом с нами красивейший храм был — святого Андрея Критского? Там был чудесный настоятель, друг Иоанна Кронштадтского — отец Философ Орнатский, позже — настоятель Казанского собора… Расстреляли на дамбе вместе с сыновьями, тела сбросили в воду… Настоятеля Адмиралтейского собора отца Алексия Ставровского расстреляли на льду залива и так же сбросили в воду… Говорят, в Москве тоже начались большие «чистки» …Страна впала в безумие… Я попытаюсь уехать… Туда, где еще можно служить Богу… Как думаете: что делать с этим? — указал он на вещмешок. — Взять с собой я не могу, а здесь они все перевернут в поисках «сокровищ»… А какие «сокровища» — все давно конфисковано…
— Значит, надо спрятать так, чтоб даже они не нашли, — сказал Касаткин. — Есть у меня одна идея, но нужна ваша помощь… Я неважно себя чувствую, одному не справиться…
— Все что угодно, — заверил дьякон.
Они спустились в подвал, где в подсобных помещениях хранились материалы для ремонта, замесили в ведре цементный раствор, сложили в мешок с десяток кирпичей, прихватили баночку «английских» белил, мастерок, кисть…
— Несите все это за мной, — сказал Касаткин.
— И куда?
— Над приходом Марии Магдалины есть отверстие дымохода, там большая ниша, места хватит. Снимем заслонку и заложим кирпичами. После побелки не найдут, хоть ломом простукивать будут.
— Почему именно там? Дымоходы везде есть…
— Надо же не только спрятать, но и потомкам место указать… Есть у меня одна идея… Не зря же я состоял в комитете «Измайловского досуга», мои стихи ведущие поэты Петербурга хвалили… Оставим намек, чтоб сведущий человек смог найти и через сто и через двести лет… Если они собор не взорвут… Но тут уж мы бессильны… Мы же сделаем все, что можем, а там — как Бог даст… Только записать не на чем…
— А вот на фотокарточке и запишите, — нашелся отец Сергий. — Это фото одного из настоятелей собора… Пусть он и хранит подсказку…
— Хорошая идея, — согласился Касаткин. — Дайте мне пару минут…
Некоторое время он стоял молча, формулируя и рифмуя мысль, затем быстро и без помарок набросал на обратной стороне карточки четыре строчки.
— И что это значит? — сказал диакон, прочитав.
— Вот в дороге голову и поломаете, — улыбнулся штабс-капитан. — Вам проще, вы знаете, где тайник, поэтому быстро сообразите, а вот постороннему человеку, плохо знающему собор, придется трудно… Не потеряйте фото… Мало ли что…А теперь — за работу…
…Закончив, они простились.
— Куда вы теперь? — спросил Касаткин.
— Не знаю… Туда, где можно служить Богу…Попытаюсь перейти по льду Финский залив… Регент Финляндии Маннергейм — бывший русский офицер, принимает беженцев… Если дойду… Буду молиться за вас…
— Спасибо, батюшка. Удачи вам.
— И вас — храни Бог…
Диакон еще раз окинул взглядом собор, перекрестился и вышел.
(Молодой и сильный, он сумеет обмануть чекистов и добраться до Финляндии… Через три года будет рукоположен в сан священника… И еще через четыре года арестован «СМЕРШем» под Выборгом во время службы, когда советские войска войдут в город. Чудом выжив в лагерях, будет принят в Троице-Сергиевой лавре, где и окончит свои дни, окруженный братией, в мире и уважении… Предчувствуя смерть, он найдет способ передать бережно хранимую фотографию с посланием в Троицкий собор, выполнив обещание, данное много лет назад…)
Дмитрий Александрович вынул часы, откинул крышку и посмотрел на стрелки. Приближалась полночь. Он вновь спустился в подвал, отыскивая в многочисленных комнатах фонарь, открыл дверь на винтовую лестницу, ведущую на купола, и стал подниматься. Идти ему было тяжело. Он часто опускался на ступеньки передохнуть. Злился, коря себя за слабость, поднимался и снова шел…
— Догоню, — твердил он непонятное. — Все равно догоню… Успею…
Пот заливал лицо, в висках стучало, в голове нарастал гул. До башни главного купола, куда он стремился, оставалось метров пятьдесят… Еще два, ну три мучительных перехода, и он зажжет фонарь, который будет виден далеко за пределами города… Он сделал еще шаг и тяжело рухнул навзничь, прижимая к груди заветный фонарь…
Шофер остановил хлебный фургон, переоборудованный под «автозак», и сообщил:
— Дальше не проедем. Сами видите.
— Дойдем, — весело сказал товарищ Гурин. — Не в первый раз. Семенов, открывай дверь, выводи осужденных.
Чекист снял навесной замок с двери и скомандовал:
— На выход!
Окоченевшие священники с трудом выбрались из промерзшего грузовика. Из машины сопровождения вышел отряд одетых в тулупы чекистов. Было заметно, что все уже изрядно пьяны, но время от времени все равно прикладывались к фляжкам. В последние месяцы работы палачам прибавилось: приходилось расстреливать по сто человек в день. Один из чекистов достал из машины канистру с одеколоном — запах крови и пороха шел от них такой, что, по воспоминаниям одного из них, «даже собаки от нас шарахались, а если и лаяли, то — издалека».
Священникам связали руки за спиной проволокой, последовала команда: «Вперед!».
Первым шел настоятель, за ним протодиакон Крестовский, три священника собора и псаломщик. Небо было затянуто тучами, дул леденящий морской ветер, громко хрустел под ногами снег… И тут протодиакон запел. Пел он тропарь Рождеству с некоторым усилием — у него были разбиты губы и выбит зуб, но пел он громко и радостно.
— Молчать! — крикнул сзади Гурин. — Молчать, а не то…
— А то что? — прервался на минуту отец Сергий. — Что ты теперь-то со мной сделаешь?
— Умереть по-разному можно, — сказал чекист. — Ох, как по-разному…
— Значит, страстотерпцем буду! — отрезал протодиакон, но после секундного раздумья поправился: — Хотя нет… Раз ты здесь, то — мучеником…
— А в чем разница? — полюбопытствовал Гурин.
— Да в том, что мученикам приходится помирать в окружении таких козлищ, как ты! — отчеканил протодиакон.
— Отец Сергий! — окликнул настоятель.
— А я чё? Я ему Писание растолковываю…
— Я не про то, — строго сказал настоятель. — Ты не отвлекайся. Пой.
Протодиакон продолжил, а чекист лишь сплюнул и решил потерпеть, благо оставалось недолго.
У слегка подмерзшей проруби остановились. Один из чекистов привычными ударами прорубил тонкий лед.
Священников выстроили в ряд. Настоятель, с плотно сжатыми губами, смотрел куда-то в темное небо. Гурин проследил за его взглядом.
— А! — догадался чекист. — Рождественскую звезду ждешь? Извини, папаша, — не судьба… Сказки кончились. Собор ты тоже зря ремонтировал — закроем.
— Когда-нибудь откроют, — сказал настоятель.
— Взорвем!
— Отстроят…
— Да некому отстраивать-то будет. Через пятилетку-другую в России верующих не останется. Ни одного!
— Будут, — уверенно сказал настоятель, все еще глядя куда-то вверх.
— Не будет сегодня звезд, — заверил Гурин. — Не судьба! Твой Бог даже над погодой не властен…
— Обернись.
…Над окутанным мраком городом ярко горела звезда…
Рука Гурина невольно поползла к кобуре.
— Ты в нее и впрямь стрелять собрался? — улыбнулся отец Варфоломей. Покрытые инеем и снегом священники улыбались белыми губами.
Гурин опомнился, скомандовал одному из бойцов:
— Это в соборе! Кто-то из недобитков… Взять машину! Привезти сюда! Быстро! А вы что радуетесь?! — повернулся он к священникам. — Это — не звезда!
— Это — звезда, — твердо сказал настоятель. — Уж вы их и закрашивали, и переворачивали, и переделывали, а все не выходит, да? А тебе такой звезды вовек не увидеть…
— Вы со своим фанатизмом совсем ума лишились, — покачал головой Гурин. — Это — свет на башне!..
Настоятель улыбался и смотрел вверх. Падающий снег покрывал его седые волосы.
— Это свет на башне! — крикнул Гурин. — Просто свет!.. Да что я с вами вообще разговариваю?!.. Взвод! Слушай мою команду! Становись… Готовсь… Целься… По чужому и вредному для нашей власти элементу… Огонь!..
…Дмитрий Александрович еще раз проверил, надежно ли закрепил фонарь. Удовлетворенно кивнул, глядя в окно на ленинградскую мглу, и начал спускаться вниз. Боль отступила. Он знал, что это — ненадолго, но ему должно было хватить. В своей каморке он слегка подогрел воду и сбрил бороду и усы. Достал чистую рубашку, переоделся…
Подошел к дверям собора и своими ключами открыл замок. Широко распахнул двери перед остолбеневшими от радости старухами:
— Входите, матушки… С Рождеством Христовым!
И, сделав шаг в сторону, встал рядом со скульптурой ангела, пропуская устремившихся в собор людей…
^ Эпилог
Пустота. Но при мысли о ней
Видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что, чем он сильней,
Тем верней, неизбежнее чудо…
Иосиф Бродский
25 августа 2006 года. С.-Петербург.
…Пожар начался во время службы. Первые языки огня заметили идущие по улице прохожие. Предупредили собравшихся в храме. Священники все же довели службу до конца и только тогда начали эвакуацию имущества. Иконы, книги, алтарные святыни и все, что возможно было вынести, относилось подальше от храма.
Пожар разгорался стремительно. Со строительных лесов языки пламени перебрались на главный купол, проникли на чердачные перекрытия. Горящие оконные переплеты рушились вниз, разбиваясь о пол собора взрывами искр. Каменный свод раскалился докрасна, готовый вот-вот обрушиться, и тогда…
Один из самых больших соборов Петербурга пылал, как факел, видимый на многие и многие километры. Десятки добровольцев, рискуя жизнью, раз за разом бросались внутрь, отнимая у огня все, до чего еще можно было дотянуться. На улицах и проспектах вокруг собора люди останавливались, пораженные этим трагическим зрелищем, крестились, не в силах оторвать глаз от огня. Многие плакали…
Пожарные машины прибыли только через час, вертолеты — и того позже. А вот люди… Обычные люди, многие даже далекие от христианства, спасали то, на что покушался огонь. Пошел дождь… Совсем небольшой, он не мог остановить пламя, бушующее с такой силой, но люди, стоя на коленях, молившиеся у собора о дожде, словно получили ответ: не бойтесь, вы услышаны… Затаив дыхание, все ждали: устоит ли, выдержит ли храм… Впоследствии обследовавшие собор специалисты с восторгом говорили об уникальных технологиях инженерного мастерства, примененных Стасовым на случай пожара, которые и уберегли собор. Гениальный архитектор, построивший храм, спас его и через 200 лет… Купол выдержал…
Онисин, мокрый от дождя и пота, сжав кулаки, стоял рядом со служащими собора и твердил только одно: «Я найду тебя… я тебя найду!..». Но это уже было не в его воле. Через несколько дней от работников местного РУВД он узнает, что в день пожара его бывший сослуживец Дмитрий Гурин был убит наркоманом — тем самым молдаванином Михаем, которого он так энергично «отваживал» от храма. Задержанный по горячим следам Михай признается в убийстве, объяснив его мотивы «личной неприязнью», и на допросе покажет, что, нанеся не менее десятка ножевых ударов, забрал из карманов убитого кошелек с деньгами, ракетницу без патронов и сотовый телефон. Ракетницу и телефон он выкинул в реку а деньги потратил на водку и на наркотики. Пустой кошелек он отдаст следователю добровольно…
Священники стояли плечом к плечу и смотрели на возвышающийся посреди языков пламени крест.
…На седые волосы настоятеля падал пепел, и казалось, что он смотрит на купола сквозь летящий снег… Рядом застыли священники, все еще державшие в руках то, что успели вынести из храма…
…Мокрый от пожарных брандспойтов отец Григорий, прижимавший к груди дарохранительницу…
…Отец Кирилл, не выпускающий из рук образ «Спаса Нерукотворного» …
…Отец Александр, словно копье, державший хоругвь с изображением святого Сергия Радонежского…
… Отец Василий, сжимавший в руках напрестольный крест…
Они стояли и смотрели на огонь, вновь пытавшийся уничтожить их Дом… Утром следующего дня они уже вновь будут вести службу, вынеся Престол прямо на паперть пострадавшего храма. Завтра настоятель, усилием воли запретив себе тратить время на скорбь, снова начнет планирование восстановительных работ. И, несмотря на настоятельные советы городских чиновников, приходская жизнь собора не остановится. И вновь (даже больше, чем ранее!) найдутся люди, жертвующие на восстановление храма. Вновь поднимутся ввысь золотые кресты и покроются небесной синевой купола, заблестят золотые звезды… И люди, приходящие в собор, будут говорить: «Раз бесы так атакуют… Значит, быть этому храму славным!» …А потом…
В 2016 году Церковь будет отмечать 300-летие военного духовенства России. Если б не пожар, собор завершил бы свое восстановление раньше, но, как говорил мудрый Тертуллиан: «Случайности не случайны!», и храм проявит «самоволие», словно «пожелав» открыться именно в эту, символическую для него, дату. Он откроется, когда архивы отдадут всю информацию о служивших в нем священниках, их подвигах и судьбах. Когда многие, и слыхом не слыхивавшие доселе о «военном духовенстве», благодаря пожару узнают, что такое — воинский собор, освящение погон и знамен, о бессребрениках-священниках, в жару и стужу, под пулями и осколками, следующих за своей паствой. Откроется вопреки всем изначальным планам, в строгом соответствии с Законом: «Да будет на все Святая Воля Твоя. Не как я хочу, но как Ты хочешь, Господи…»
И в престольный праздник Иван и Онисин вновь распахнут перед людьми двери храма… Им предстоит еще много нелегкой (и даже опасной) работы по поискам следов похищенных большевиками сокровищ собора, утаиваемых по запасникам музеев и частным коллекциям. Но это, впрочем, уже совсем другая история…
И священники вновь будут молиться и проповедовать о том, что когда-нибудь исчезнут время и галактики, все материальное и суетное, и останется только один большой «Собор», наполненный красотой и гармонией, удивительными приключениями, интереснейшей работой и… людьми. Теми людьми, что научились верить, любить и творить еще здесь, на земле. И уже не странными покажутся слова Клайва Льюиса: «Мы сохраним в вечности свою сущность, вспоминая галактики, словно старые сказки» …
…Радуйся, путник: есть Дом у тебя.
Там ждут твоего возвращенья.
Сквозь окна-иконы зовут тебя те,
Кто дарит надежду прощенья.
Мы — эмигранты на этой земле,
Но сердце укажет дорогу:
Чем ближе ты к Дому, тем ярче оно,
Само уже светит другому.
Небо без звезд, без надежды Зари,
Не небо, а мрачная бездна.
Ты стань отраженьем Светила Любви,
Стань миру и людям полезным.
Во мраке Вселенной так много сердец
Угасло, сливаясь со мглою…
Неси этот свет ты как отблеск небес,
Стань сам путеводной звездою…
Другим покажи, где находится Дом, —
В том Доме есть комнат немало —
Не дай заблудиться во мраке ночном
Гонимым, бездомным, усталым…
…И, как бы ни била злая судьба,
Радуйся, путник: есть Дом у тебя!..
Стихи Д. Леонтьева
^ Часть II. «Чтобы помнили»
Или приложение, которое само по себе могло бы стать увлекательнейшей историей…
Читатели, знакомые с моими книгами, знают, что я уже не в первый раз использую приложение как отдельную и практически самостоятельную часть романа. Дело в том, что в «художественную» часть просто физически невозможно вместить весь собранный за время работы над книгой материал. Это было бы нелепо и с точки зрения эстетики, и с точки зрения меры, и с точки зрения уважения к читателю (ну, я же не поучать собираюсь, а поделиться тем интереснейшим, что удалось найти). Однако оставлять «за бортом» удивительные, а подчас уникальные факты было бы глупо и, опять же — невежливо по отношению к читателю: я не считаю читающих мои книги глупее меня и не думаю, что человек берет в руки книгу только для того, чтобы убить время. То, что преподносит нам история, намного занимательнее того, что способно создать человеческое воображение. «Художественная» часть способна пробудить в человеке любопытство, эмоции, заинтересованность глубже и обширнее погрузиться в описываемое время и тематику. Лично мне кажется, что работа писателя, помимо «развлекательного» аспекта, состоит еще и в том, чтобы отыскивать на просторах истории и людских судеб то занимательное и поучительное, на поиски которого у обычного человека просто не хватает времени. И писатель, как метко заметил Маяковский, изводит не только «тысячи тонн словесной руды ради единого слова», но и перебирает сотни судеб, событий, фактов, перелистывает десятки и десятки воспоминаний, мемуаров, отчетов, документов, чтобы радостно нестись со своей находкой к читателю: «Смотрите, что за чудесную историю удалось найти! Какой удивительный факт! Какая поучительная и прекрасная судьба!». Может быть, я ошибаюсь, но лично мне именно такие истории хотелось бы слушать, сидя долгими зимними вечерами у камина.
Ну признайтесь же, друзья мои, что не многие из вас слышали о таком необычном явлении, как военное духовенство. А если краем уха и слышали, то не ударялись в подробности. К своему огорчению, за время работы над повестью я не нашел в художественной литературе произведений о военных священниках (не исключаю, что где-то они и есть, но…) Священники с глубокой древности сопровождали воинство в боевые походы, но официально военное духовенство России стало отмечать свой праздник с момента опубликования воинского устава, утверждённого Петром Первым 30 марта 1716 года при Данциге. Пожалуй, стоит привести выписку из этого документа. Признаюсь, некоторые места без улыбки я читать не мог, ибо годы идут, времена меняются, а люди остаются все теми же…
«…Артикул 9. Служба божия имеет отправлятися по вся утра и вечеры и полдень (как о том установлено уже и публиковано в печатных молитвах) с пением и молением, в лагерях. И дабы при том все духовные присудствовали: того ради надлежит, как при начинании, так и при окончании службы божия, в трубы у командующаго генерала над войском, знак дать, и потом от полку до полку барабаны бить, или на трубах трубить, и тако службу божию начинать и оканчивать.
Артикул 10. Есть ли офицер без важной притчины при молитве присудствен не будет, тогда надлежит за каждую небытность по полтине штрафу с него в шпиталь брать, а редового в первые и вдругоредь ношением ружья, а в третие заключением в железа на сутки наказать.
Артикул 11. Когда офицер при молитве пьян явится, а чрез оное пиянство другим соблазн учинит: тогда оный имеет в первые и вдругоредь арестом у профоса наказан, а в третие на несколько времяни от службы отставлен, и рядовым учинен быть.
Артикул 12. А рядовой, которой в таковом же образе обрящется, имеет быть в железа посажен.
Артикул 13. Всем офицерам и рядовым надлежит священников любить и почитать. И никто да не дерзает оным как словом, так и делом досаду чинить, и презирать, и ругатся. А кто против того погрешит, имеет по изобретению его преступления вдвое так, как бы то над простолюдином (над другим) учинил, наказан быть.
Артикул 14. Насупротив того учрежденныя священники в гарнизонах и при полках и везде должны прилежать к непорочной, трезвой и умеренной жизни. А есть ли который из священников обрящется в своей науке, животе и поступках нечестив и беззаконен, и другим жизнию своею соблазн чинит, оный имеет за сие к духовному суду отослан быть, и от онаго, по изобретению вины наказан, чина и достоинства своего лишен.
Артикул 15. Когда священник без знатной причины (а имянно; разве за болезнию и таковыми подобными) службу божию отправлять не будет, тогда имеет, вместо наказания, за каждое свое отбытие по 1 рублю в шпиталь дать. А ежели оный во время службы божия пиян будет, тогда оный имеет в первый и другий раз от начальнаго священника при войске жестокого за то наказан. А в третий к духовному суду отослан, и потом своего чина и достоинства лишен быть.
Артикул 16. Сколь скоро к молитве и службе божией звычайный знак дан будет, имеют тогда все маркетентеры, купцы, харчевники и шинкари лавки свои запереть, и отнюдь никаких товаров, ни пива, ни вина, не продавать. Разве когда больной для своей нужды требовать будет. Кто против того погрешит, онаго все товары отписаны будут, и из тех едина часть в шпиталь, а другая евалтигеру, который будет над тем надзирание иметь, дастся.
Артикул 17. Банкеты и все суетныя излишния забавы надлежит во время службы божия отставить. Кто против того преступит, оный имеет штрафу несколько денег в шпиталь дать…»
Русские священники сопровождали свою паству во всех опасностях и бедах, делили и грязь дорог, и пули, и непогоду. И священники лейб-гвардии Измайловского полка не были исключением. Вот лишь несколько примеров… Священник Иоанн Георгиев — участник Русско-турецкой войны и взятия Очакова. Священник Симеон Ушкалевич — участник русско-шведской войны 1741 года, иерей Иоанн Алексеев — участник битвы при Аустерлице и войны 1812 года Иерей Антипа Гаврилович Гаврилов — участник многих военных походов, герой Бородинской битвы, дошел до Парижа; награжден золотым крестом на Георгиевской ленте от Священного Синода, за сражения при Пирке и Кульме награжден орденом св. Анны 2-й степени, в дальнейшем — скуфьей и камилавкой. Протоиерей Громов Петр Антонович — награжден наперсным крестом от Священного Синода за отличие и мужество в походах 1812–1815. иерей Иоанн Алексеевич Топогрицкий — участник Бородинской битвы, битвы при Малоярославце, заграничных походов; награжден золотым наперсным крестом. Протоиерей Федор Дмитриевич Раевский — за мужество, проявленное в походах полка, награжден орденом св. Анны 3-й степени с мечами, золотым крестом на Георгиевской ленте и камилавкой; участник войны 1812 года. Протоиерей Александров Симеон Александрович — с Измайловским полком принял участие в походе 1828, был при осаде крепости Варна, участник похода 1831 в Польшу. Награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте, орденом Св. Анны 2-й степени. Протоиерей Назаров Иоанн Антипович, известный богослов, — в Крымскую войну, уже в престарелом возрасте участвовал с полком в охране берегов Финского залива. А вот еще пример замечательного священнослужителя: протоиерей Невдачин Иоанн Иоаннович —
После революции большевики не пощадили ни его звания, ни заслуг. По пути в собор (на тот момент он служил в Кронштадте) был арестован и через несколько дней расстрелян и сброшен под лед Финского залива…
Или — протоиерей Грифцов Василий Николаевич. За мужество в русско-японскую войну был награжден орденами Св. Анны 2-й и 3-й степени (с мечами), орденом св. Владимира 4-й степени с мечами, золотым крестом на Георгиевской ленте (позже— главный священник Юго-Западного фронта 1 мировой войны). Расстрелян красноармейцами в 1918 году.
А это — отец Александр (Филаретов) с офицерами Измайловского полка в городе Сафракой (в 15 (!!!) километрах от Стамбула (Константинополя), в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг. (За подвиги при Горном Дубняке и при Телише протоиерей Филаретов награжден золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте.) Это только малая часть удивительных людей, служивших в Свято-Троицком соборе Измайловского полка. Огромное количество прошедших войну, награжденных… расстрелянных… Что говорить: воинский собор. В них служат люди особого склада… И обида берет оттого, как быстро мы забываем, как мало ценим сделанное для нас предками. Вот простой пример.
В феврале 1943 года военно-транспортное судно «Дорчестер» было атаковано немецкой подводной лодкой и стало тонуть. На борту находились четыре военных капеллана разных конфессий. Они взяли на себя распределение спасательных жилетов и неповрежденных шлюпок. Раздав все, что было, они стали молиться вместе с оставшимися на борту солдатами (в той трагедии погибло более 600 из 900 взятых на борт военнослужащих). Выжившие говорили, что не видели ничего величественнее, чем эти четыре взявшихся за руки священника, в тот миг, когда корабль опускался в воду…
Этот случай увековечен в литературе, в памятниках, даже на марках… А у нас?! Сотни и тысячи подвигов пожертвовавших своими жизнями священников, и… Христианство называют культурообразующей религией России, так почему же в это понятие — «культура» — не входит такой удивительный и восхищающий пласт, как история военного духовенства? До революции было хоть что-то, сейчас же нам еще только предстоит вернуть украденную большевиками историю.
Разумеется, многие из вас уже догадались, что, описывая истории священников, мне не пришлось выдумывать ничего. Например, прототипом «отца Кирилла» послужил священник времен Первой мировой. В 1914 году священник 58-го пехотного Прагского полка отец Порфирий (Холодный), следуя с полковой церковью в сопровождении лишь трех человек, был окружен отрядом австрийцев. Подняв над головой икону «Спас Нерукотворный», священник произнес столь пламенную проповедь, что 22 солдата и 2 офицера сложили перед ним оружие, сдаваясь проповеднику.
(Подвиг священника. Дореволюционный рисунок)
Кстати, это далеко не единственный случай, когда после проповеди священника, устыдившись того, что творят, люди вспоминали о совести. Например, известен случай, когда во время Второй мировой войны настоятель церкви села Мало-Плотницкое, Пинской области, отец Александр (Романушко), «приглашенный» отпевать убитого полицая, не только отказался, предав изменника Родины анафеме, но и произнес столь пламенную речь, что половина полицейских прямо с похорон ушла с ним в партизанский отряд.
Характер же своего героя я позаимствовал из воспоминаний офицера лейб-гвардии Конногренадерского полка Н. Вороновича о полковом священнике отце Викторе (Малаховском). Под огнем неприятеля этот священник спешил туда, где находились раненые и умирающие. Перевязывал, причащал, закрывал глаза убитым… И при этом все время говорил, что человек он крайне мирный и боится войны. По ночам почти не спал, попивая чай и вздрагивая от каждого выстрела. Но как только начинался бой, он опять бросался на передовую и под свистом пуль и ревом снарядов исполнял свой пастырский долг. Как писал о нем Воронович: «Если б все «трусы» походили на отца Виктора, то в нашей армии никогда бы не было ни вызванных паникой отступлений, ни брошенных обозов. Отец Виктор боялся только до тех пор, пока не было настоящей опасности, а когда таковая наступала, он убивал свой страх». Служащий при нем церковник Еремин так же «пугался» дальней канонады и так же шел за священником на поле боя, презрев смерть. Наверное, это самый лучший пример героизма, ведь боятся все, но трус боится и не идет, а герой боится, но все равно выполняет свой долг. Это и есть победа и над страхом и над смертью…Кстати, отец Виктор сам просил в штабе отправить его к пастве на передовую, не в силах отсиживаться в обозе, когда «его» солдаты находятся в опасности… Такой вот «робкий» батюшка…
Молебен перед Бородинским сражением
Полковой священник отец Амвросий в походе с полком
Священник у походной церкви
Старинная открытка «Полковой священник»
Открытка «Ночь перед Рождеством в окопах»
Случай со снарядом, про который я упомянул вскользь, имел место в 1915 году на Галицком фронте. Иеромонах 311-го пехотного Кременецкого полка отец Митрофан вел службу, когда снаряд попал в церковь, пробил крышу и упал возле алтаря. Священник хладнокровно перекрестил снаряд и продолжил службу. Молящиеся, следуя примеру священника, завершили молебен не поддаваясь панике. По окончании службы снаряд был вынесен из церкви и обезврежен.
А вот с наградами и впрямь была некоторая неурядица. С одной стороны — награждать героических батюшек было надо (и сами видите — было за что), с другой стороны, когда представляют к награде, затем выписывают «квитанцию»: «Примите поздравления… Оплатите в кассу». К счастью, так было не всегда. Но… было. Вот несколько фотографий орденов, которыми награждались полковые священники:
Орден святого Владимира
Святой Анны 2-й, 3-й и 4-й степени
Крест на Георгиевской ленте
Крест 1812 года
Наперсный крест с украшениями
Орден Святого Станислава
Теоретически, военный священник мог иметь наград даже более, чем офицер, так как офицера, по вполне понятным причинам, не могли наградить камилавкой или набедренником. Но вот приобрести дорогой орден мог далеко не каждый… И тут мы подходим к интересному, но довольно печальному моменту из истории жизни полковых священников. В наше время только глухой не слышал воплей атеистов о «баснословных богатствах священников»… Что ж, обратимся к фактам. Когда, согласно «Уставу» Петра Первого, при каждом полку и на каждом корабле должен был быть священник, денежный вопрос власти попросту игнорировали. Священнику выплачивались такие гроши, что по возвращении из похода он был разорен окончательно и бесповоротно. Как известно, священника кормит его приход. Он молится за людей, крестит-венчает-отпевает, часто учит не только Закону Божьему, но и грамоте-арифметике, а община берет на себя расходы по содержанию его семьи и ремонту церкви. Не стоит забывать, что в свои и без того большие семьи священники, как правило, берут еще и приемных детей. «Изъятие» из семьи кормильца означало голод. Но правительство на Руси испокон веку умело решать денежные вопросы, не затрагивая… денежных вопросов. И выход был найден! Сначала на корабли и в полки решено было набирать вдовцов, но где взять столько вдовцов? И тут вспомнили о монахах. «Обет нестяжания давали? Давали. Стало быть, деньги вам вовсе не нужны! Вперед, честные отцы, за Веру, царя и Отечество!» И батюшки, натянув под рясы тельняшки, бороздили студеные моря, имея возможность сходить с корабля на берег лишь раз в неделю (но только до захода солнца). В полках положение было не слаще. Простой пример: стоимость походной церкви в Первую мировую войну составляла 425 рублей.
Походной церкви измайловцев — увы! — не сохранилось. Мы можем лишь видеть на фотографиях палатки аналогичные.
(Походная полковая церковь в музее истории религии.)
(А вот так выглядит современная «походная церковь» русской армии. Теперь священникам не приходится по нескольку часов собирать и разбирать ее, перевозя на нескольких телегах).
Походная церковь Измайловского полка существует с 1730 года, т.е. со времени сформирования полка. Церковь эта сопутствовала полку в походах:
1) в 1738 году при взятии Хотина,
2) в 1788 году при взятии Очакова,
3) в Отечественную войну 1812 года,
4) в 1831 году при взятии Варшавы,
5) в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг.
Крупные соборы при знаменитых полках еще могли позволить себе такую роскошь — все же шефами полков являлись царственные особы, а вот обычным священникам из небольших городов подобные траты были просто физически не по силам. Цены на одеяния священнослужителей были заоблачные.
Лист из прейскуранта фабрики Колокольцева (Москва)
Неудивительно, что при таких ценах на некоторых церквах и соборах России можно было встретить объявление: «Требуется священник такого-то роста, такого-то размера» — проще было найти священника «под облачение», чем одеть нового священника…
Ближе к концу девятнадцатого века положение немного наладилось: священников приравняли к воинским чинам, соответственно «подтянув» и жалование (однако не стоит думать, что сами офицеры «купались в шампанском» — вспомните хотя бы повести Куприна о быте офицеров русской армии и их окладах). Настоятель собора приравнивался к чину полковника, иерей к чину капитана (командира роты), диакон к поручику, штатный псаломщик к чину прапорщика. Разумеется, люди всегда были разные, и в числе священнослужителей попадались свои «иуды», но благодаря самому образу жизни, окружению и постоянной близости к смерти среди военных священнослужителей их число всегда было ничтожным. Тут я позволю себе сделать небольшое отступление. «Обвинители» духовенства часто забывают (или умышленно умалчивают) в своих речах саму суть его необходимости. Даже если «забыть» о том, что священник просит Бога за всю общину, за весь народ, даже если оставить в стороне духовно-воспитательную работу, даже позволив себе безумство не касаться темы Таинств, не достаточно ли того «эгоистичного» аспекта, что данным Богом правом священник отпускает нам грехи, в которых мы раскаялись? (Право уникальное: ведь даже если нас не простит обиженный, Бог имеет власть, по осознании нами содеянного, прощать за других). Все эти разговоры о том, что «посредник не нужен» — для дураков, желающих принести свои ошибки на Страшный суд. Не знаю, как вам, а мне бы не хотелось тащить в последнюю дорогу неподъёмные «чемоданы» с сомнительным содержимым. Поэтому лично я — двумя руками «за» возрождение военного духовенства. Мне не раз доводилось находиться на волосок от смерти, я знаю, о чем говорю. Сама смерть не страшна (могут быть «неприятны» ее разновидности), а вот последствия… Впрочем, я никого уговаривать не собираюсь: для этого каждому дан собственный разум и свобода воли. Кто-то, идя на медведя, берет с собой ружье, кто-то — бутылку водки… Хозяин — барин….
Надеюсь, мне не надо объяснять, что использованный мной литературный прием с «перенесением» персонажей повести в различные исторические времена — это не желание «вышибить слезу» ради красного словца. Среди множества подвигов, совершенных священнослужителями, я просто подобрал те, которые соответствовали характерам моим героев, благо из чего выбирать — было. Случись беда — и все эти «отцы Сергии, Варфоломеи, Александры и Кириллы» опять пойдут за своей паствой под пули и осколки снарядов, как шли вчера и позавчера… Они не канули в прошлое, они здесь, рядом. Вы можете их увидеть в «воинских» соборах и при воинских частях. И я лелею надежду, что вскоре вновь возродятся традиции освящения знамен и погон, более охватывающая работа с полицией и МЧС, налоговой службой и спецназом, моряками и пожарными…
В мирное время священники окормляли полки на «зимних квартирах». В момент зарождения Измайловского полка солдаты ходили в церкви, ближайшие к своей дислокации. По скором переводе в Петербург они сперва пользовались церковью походной и так же посещали ближайшие к ним храмы. Затем была создана деревянная церковь. По преданию (документов — увы! — не сохранилось, но дореволюционные газеты и журналы, упоминавшие Троицкий собор, упорно придерживались этой версии), место для постройки полковой церкви было выбрано не случайно: именно здесь когда-то стояла часовня во имя Святой Троицы, в которой венчался с Екатериной Петр Первый.
Кстати: благодарная Екатерина Вторая, которую измайловцы возвели на престол, немало позаботилась и о духовном окормлении полка, помогая тогдашнему настоятелю отцу Алексию (Гусеву) в его начинаниях и с постройкой церкви, и приобретении священных сосудов, и даже создании знаменитого хора Измайловского полка. Большевики разорили религиозные и исторические ценности, собиравшиеся веками, и даже в запасниках музеев теперь увидеть их крайне сложно — но об этом чуть позже…
После наводнения 1824 года талантливейшему архитектору Стасову было предложено разработать проект каменного собора на основе архитектуры полюбившегося солдатам деревянного храма. Василий Петрович уже имел опыт строительства военных соборов — ему довелось восстанавливать (а точнее — создавать заново) разрушенный пожаром Спасо-Преображенский собор, также сохранившийся до наших дней (и, кстати, один из немногих в России, не закрывавшихся большевиками даже во время блокады). Им также были построены монументальные Московские и Нарвские Триумфальные ворота.
На личные средства (!) Николая Первого был построен пятиглавый собор Святой Живоначальной Троицы лейб-гвардии Измайловского полка.
Стоимость его возведения превышала фантастическую по тем временам сумму в три миллиона рублей. В соборе южный придел освящен во имя св. Марии Магдалины, западный — св. Иоанна Воина. Освящал собор знаменитейший митрополит Московский Филарет (Дроздов). На момент постройки это был самый большой православный собор России. Более того — по сей день он остается самым светлым собором Петербурга. Но чтобы понять все необычные особенности его дизайна, необходимо вернуться к личности императора Николая Первого.
Итак, Николай Павлович Романов, император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский. Третий сын императора Павла Первого и отец императора Александра Второго.
Последний из внуков Екатерины Великой, родившийся при ее жизни и получивший от бабки необычное для династии Романовых имя — Николай. Имела ли в виду императрица почитаемого на Руси святителя Николая Чудотворца или просто «игралась» греческими именами (как и в случаях с двумя старшими братьями), мы уже никогда не узнаем. Учился он, надо признать, неважно, больше склоняясь к делам военным и фортификационным, и о русском престоле не мечтал даже в дурных снах. (Тогда еще люди понимали, что власть — это прежде всего ответственность и много, много, много работы…) И тут судьба преподнесла ему сомнительный сюрприз: стало известно, что Великий князь Константин Павлович не горит желанием окончить свою жизнь в трудах на русском престоле и перепоручает эту честь младшему брату. Ему удалось уговорить правящего императора, и тот подписал соответствующий приказ. В 1825 году император Александр Первый скончался в Таганроге, и Николай Павлович предпринял тщетную попытку «спихнуть» престол на ленивого брата, но хитрый Константин Павлович напомнил о приказе покойного императора, и Николай вынужден был согласиться. Однако эта попытка увильнуть от императорской работы создала некоторую путаницу с принятием присяги в Петербурге и Москве и дала возможность кучке заговорщиков, названных позднее «декабристами», попытаться произвести переворот, воспользовавшись временной неразберихой. В советских учебниках декабристов романтизировали и восхваляли, но это была лишь политическая акция. Не буду утомлять вас рассказом об этих масонских властолюбцах, лучше, чем умница Грибоедов, все равно не скажешь: «Сто прапорщиков хотят изменить государственный быт России». Николая Первого и его семью декабристы постановили убить. В самый опасный для него день император надел мундир Измайловского полка, которым командовал более двадцати лет, и вышел навстречу опасности…
Измайловский полк отказался участвовать в заговоре (пара дураков не в счет). Уговорам декабристы не поддавались, готовые применить оружие. И от первых выстрелов пал замечательный человек, герой войны с Наполеоном, военный губернатор Петербурга Михаил Милорадович. Выстрелом в спину он, увещевавший декабристов, был ранен заговорщиком Каховским и получил штыковой удар от Оболенского. И, умирая, радовался, что стреляли в него не солдаты, а «гражданские лица». Перед смертью он просил отпустить на волю всех его крепостных (вольную получили полторы тысячи человек)… И только тогда к заговорщикам применили силу. Что чувствовал тогда император? Вот строки из его письма старшему брату: «Дорогой мой Константин! Ваша воля исполнена, но какой ценою! Боже мой! Ценою крови моих подданных!» Замечательный фильм «Звезда пленительного счастья» прекрасно отразил быт дворянства и душу русской женщины, но вот историческую правду перевернул с ног на голову. Чтобы впоследствии исключить возможность манипуляции властью из «лож» и «сообществ», наводнивших Россию, Николай Первый провел реформу политического сыска. Ему до сих пор ставят это в вину, но разве здесь нет логической необходимости? Существует легенда о белом платке, который император вручил Александру Христофоровичу Бенкендорфу, первому главноуправляющему III отделением, когда он пришел к нему за инструкциями. Николай, передавая ему платок, сказал: «Чем больше утрешь ты слез несчастных, тем лучше». И ведь действительно, тогда жандармы начали ставить во главу свой службы именно защиту людей… Это уже потом «приоритеты» полиции начали меняться, меняться, и… сегодня мы имеем то, что имеем…
Взойдя на престол, император тут же начал строительство собора для любимого полка. Как инженер-фортификатор, он позволял себе менять планы даже гениального Стасова. Император был весьма дотошным и педантичным человеком. Именно он приказал покрасить купола в синий цвет (Стасов предлагал зеленый) и украсить собор шестиконечными звездами. (Внутри куполов собора до сих пор сохранились старинные печи, украшенные такими же звездами.) О воинской символике этих звезд я уже говорил. Значений у этого символа много, как вы знаете, они встречаются еще в бронзовом веке. Но императора интересовала именно его «воинская» символика. «Звезда Давида», она же «Печать Соломона», использовалась в православие весьма широко. Причиной тому служит еще один интересный факт. По преданию, царь Соломон, в память об отце, взял этот символ в свою печать и именно этой печатью отметил закладной, «первый» камень, положенный в основание при строительстве Храма. Поэтому сей символ еще и тесно связан с основанием храмов. Над Царскими вратами Николай приказал установить крест с надписью «Сим знаменем победишь!» Чтоб солдаты видели перед собой фундамент их служения. Меня до сих пор поражает эта детальная продуманность собора: полы, стены и паперти «с подогревом» (даже сейчас не в каждом доме встретишь подобный «изыск»), сложнейшая акустическая система собора, особое укрепление купола на случай пожара (это и спасло его в 2006 году), печные трубы, замаскированные под «жертвенники», словно кадившие во время богослужений, отчего собор казался «живым» (мечтаю: а вдруг когда-нибудь пиротехники смогут хотя бы для киносъёмки восстановить этот эффект?). Между колонн, у центрального алтаря, с правой стороны, стоял ларец черного дерева с мундиром Александра Первого.
(Мундир Измайловского полка императора Александра Первого)
За ним были расположены три знамени, полученными Измайловским полком за кампанию 1812 года. С двух сторон от алтаря были расположены мраморные доски с именами павших в боях измайловцев…
(Памятные доски из Троицкого собора)
«Воздушные подушки» из теплого воздуха в куполах, позволяющие экономить тепло собора, ангелы, охраняющие вход, гениально продуманная архитектура, делающая этот собор самым светлым собором Петербурга (из-за чего он визуально кажется даже больше собора Исаакия Далматского), и многое, многое другое… Как мало мы знаем про этого императора! Часто его называют «солдафоном». Но посмотрите сами: в чье правление было открыто большинство самых удивительных храмов Петербурга? «Душителя свободы» …А в чье «царствование» творили отозванный из ссылки Пушкин, Лермонтов, Грибоедов? Да, кипучую энергию поэтов приходилось усмирять не только императорам, но и митрополитам (почитайте изумительную стихотворную переписку Пушкина и Филарета (Дроздова).
(Интереснейшая икона св. Филарета, где он изображен наставляющим Поэта.)
И ведь именно Николай Первый писал умирающему от огнестрельной раны Пушкину: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки» Он выплатил немалые долги Пушкина, выкупил заложенное имение его отца, дал пенсию вдове и дочерям, сочинения Поэта издал за казенный счет с выплатой доходов в пользу вдовы и дочерей, выписал единовременное пособие в десять тысяч рублей… Что тут скажешь? «Тиран, ох тиран…» При Николае Первом была открыта первая в России железная дорога (вопреки недовольству министров), проводились крайне продуманные и оттого полезные для страны реформы. Мало кто знает: повешение пяти декабристов было единственной казнью за время его правления (даже в «золотой век Екатерины» казнили тысячами). Историки не зря именуют его «рыцарем самодержавия». Он раскрыл миру удивительный талант бывшего офицера, скульптора-самоучки барона Петра Клодта, доверив ему множество заказов. Так в Петербурге в правление Николая Первого появились знаменитая конная композиция, украшающая Аничков мост, кони Нарвских ворот, памятник Крылову и… даже памятник самому Николаю на Исаакиевской площади, установленный после его смерти по проекту Монферрана с конем работы великого скульптора.
(Памятник Николаю Первому на Исаакиевской площади)
Именно он приказал воздвигнуть на Дворцовой площади Александрийскую колонну, в честь победы своего брата Александра над Наполеоном, и она по сей день является одним из символов Петербурга. (Кстати: леса с нее пошли на создание уникальной и сверхсложной конструкции главного купола Троицкого собора. Это был один из шедевров инженерного искусства своего времени. Увы, они полностью сгорели во время пожара 2006 года.) Это он практически заново перестроил Исаакиевский собор, заменив кирпич на гранит и мрамор, и превратил его тем самым в один из величайших соборов мира. Построил первый постоянный мост через Неву, называемый ныне Николаевским. Закончил постройку Михайловского замка и возвел Мариинский дворец, установил у Казанского собора памятники Кутузову и Барклаю-де-Толли… Он практически подарил нам Петербург таким, каким мы его любим. Ему пришлось полностью перестраивать Зимний дворец, сгоревший во время трехдневного пожара. (Интересный факт: солдаты и граждане города, эвакуируя ценности из дворца, складывали их на Дворцовой площади… Ни одна драгоценность, ни один предмет мебели не пропал! Это говорит о моральных качествах людей того времени… Сам же Николай, видя, как солдаты безуспешно пытаются снять огромное зеркало редкой работы, рискуя жизнью посреди пламени, и не уходят, несмотря на приказы, запустил в зеркало биноклем, сказав: «Ваши жизни мне дороже зеркал!») Вы будете смеяться, друзья мои, но лично я, перевернув множество документов, рассказывающих о императоре, все же представляю его точно таким, каким от показан в одном из роликов «банка Империал» (эпизод с попыткой Франции дискредитировать имидж России и бабушки Николая Первого). Верю, что когда-нибудь в России еще появятся книги и фильмы об этом необычном императоре… не желавшем быть императором… При нем значительно улучшались условия труда рабочих, строились дороги с твердым покрытием, открывалось множество благотворительных и образовательных учреждений. Успешно боролся с коррупцией (при нем закончилась печально известная эпоха «фаворитизма»). Он просто-напросто ставил во главу дела человека, понимающего и разбирающегося в данном вопросе, а не просто верного» (вот бы сегодняшние «властьпредержащие» последовали его примеру, но для этого надо желать не власти самой по себе, а результатов твоей работы во власти). Ошибок у него было немало, но ведь все познается в сравнении, не так ли? Не пил, не курил, вел здоровый образ жизни, не пропускал ни одного воскресного богослужения, работал по 16-18 часов в день, хорошо разбирался в людях, создавая то, что сейчас называется «командой». Солженицын восхищался его смелостью…Он умер от пневмонии (принимал парад, уже будучи больным гриппом, в легком мундире)…
На открытие собора он подарил яшмовые сосуды в золотой оправе и яшмовую дарохранительницу в виде точной копии собора, с колонами из розового агата. Приобрел множество икон лучших иконописцев. Сам участвовал в отборе священнослужителей для храма своего полка… Да, этот собор обязан ему не меньше, чем Стасову….
Позже в соборе появились колокола легендарной ныне фирмы Оловянишниковых. О колокольном литье, его сложностях и трудоемкости можно говорить долго. Но русские колокола не зря славились на весь мир.
(Рисунок с изображением отливки колоколов на заводе Оловянишниковых. Художник М.Я. Виллие)
В Бельгии их колокола ныне считаются «национальным достоянием». В России не было губернии, где бы не звучали их «голоса». Один из самых больших и сложно изготовленных колоколов создали специально для Троицкого собора. Само предприятие купцов находилось в Ярославле, но большие колокола старались отливать поближе к «точке назначения», чтобы избежать проблем с доставкой. Колокол для Троицкого собора Оловянишниковы изготовляли на Валдае, на заводе Усачева. С его доставкой связана забавная история; вот что мне удалось найти в воспоминаниях одного из Оловянишниковых:
«В городе Валдае отлит был колокол в 2000 пудов для Петербургского Троицкого собора, что в Измайловском полку. Чтобы доставить этот колокол на место, требовалось, по расчетам инженеров, восемьдесят лошадей. Это загородило бы все шоссе и стоило бы дорого.
К Алексею Николаевичу Оленину, бывшему членом при построении собора, явился валдайский мещанин и объявил, что он привезет колокол на шести или даже на четырех лошадях.
— Каким манером? — спросил его Алексей Николаевич.
— Это секрет, если я его скажу, то и всякий привезет.
— Будь уверен, что я твоего секрета никому не открою.
— Я сделаю в величину колокола четыре обода, — объявил мещанин, — в боковых ободах сделаю оси, обошью досками и покачу его так, что не только не испорчу дорогу, а еще укатаю шоссе.
После доклада об этом государю, Алексей Николаевич снабдил подрядчика задатком и формальным предписанием. Колокол привезен был из Валдая в Петербург благополучно. Мещанин получил 5000 рублей и золотую медаль на аннинской ленте.»
Большевики просто сбросили колокола вниз и отправили на переплавку. Самих колокольных мастеров гноили в «Бутырке», ссылали в Казахстан. Некоторым удалось эмигрировать в Аргентину, во Францию и Бельгию. Те, кто остался в России, не могли дать детям нормального образования: в школах был запрет на продолжение обучения в старших классах «лиц непролетарского происхождения»…
Забавно, что красивейший «Марш Измайловского полка» большевики все же сохранили, правда, не вдаваясь в подробности — откуда взялась эта бравая мелодия, без которой и поныне не обходится ни один парад на Красной площади. (Сегодня вы без труда можете найти его в интернете.)
Также в соборе находилось уникальное паникадило, изготовленное самой известной ювелирной фирмой того времени — компанией «Никольс и Плинке». («Паникадило» в переводе с греческого — «состоящее из множества светильников». Символизирует собой весь мир, Вселенную. Зажжённое паникадило — символ участия всех православных людей в торжестве.) Весило оно 300 пудов и обошлось собору в девять тысяч рублей серебром на церковный счет. (Это стоимость многоквартирного дома в Петербурге того времени.) Отливали его на бронзолитейном заводе Я. Кохуна, том же заводе, что изготовлял памятник Екатерине Великой в Петербурге, Пушкину в Москве и «Тысячелетие Руси» в Великом Новгороде. Именно это паникадило планировали везти в Париж на Всемирную выставку, как «альтернативу» Эйфелевой башни, но возникли проблемы с транспортировкой — оно было слишком огромно. Люстры «Никольса и Плинке» до сих пор украшают некоторые залы Эрмитажа. Большевики же просто сбросили этот шедевр на пол и пустили на переплавку, так же, как и уникальные колокола. Сейчас больше знают фирму «Фаберже», и уже только специалисты помнят о ее прославленном предшественнике (кстати, любимой фирме Пушкина), хотя те же ордена, выпускаемые «Николсом и Плинке», до сих пор стоят значительно дороже своих аналогов, а серебряные статуэтки животных ценятся не меньше «Фаберже». Чтобы хоть приблизительно представлять, какой красоты было это произведение искусства, приведу фотографию светильников из зала Эрмитажа, созданную теми же мастерами «Никольс и Плинке» в то же время (Николай Первый украсил этими светильниками несколько залов Эрмитажа).
В соборе хранились уникальные иконы:
Свв. Антония и Феодосия Печерских, в серебряной вызолоченной ризе. Этим образом благословил Измайловский полк Евгений, Митрополит Киевский, во время прохождения 1-го и 2-го батальонов в 1828 году через Киев в Турцию.
Святителя Николая Чудотворца — в серебряной вызолоченной ризе, художественной работы; Евангелие и митра украшены разноцветными камнями и белым филограмом. На образе надпись: «Украшен ризою попечением ктитора церкви, капитана Кобякова, из медалей за Отечественную войну и за взятие Парижа, в память о сих войнах, 1836 г. Ноября 8-го дня».
Воскресения Христова, в серебряной ризе; в средину сего образа вставлен Животворящий крест серебряно-вызолоченный, с таковым же подножием; Распятие изображено на финифти. Внутри креста находятся части мощей: св. Иоанна Златоуста, первомученика Архидиакона Стефана, великомученицы Варвары и часть древа Креста Господня. Крест пожертвован капитан-поручиком Болотовым в 1738 году.
На горнем месте главного алтаря находилась большой величины икона Вознесения Божией Матери на небо, писанная на холсте академиком Майковым. Размер его: ширина 4 аршин 6 вершков, вышина 9 аршин. Запрестольный крест большой величины в серебряном окладе. Внизу креста — серебряно-вызолоченная дощечка с надписью: «Крест сей сооружен усердием Командира полка Генерал-майора С. П. Степанова, церковного старосты 3 гильдии купца М. В. Романова, того же полка поручика Н. И. Александрова, при священнослужителях и богомольцах: протоиерее Иоанне Назорове, священниках: Павле Петрове и Михаиле Белоусове 1 января 1874 г.».
Икона «Христос — Великий Архиерей», писанная для первой, деревянной церкви, множество других, редких икон, написанных известными русскими иконописцами. А также Евангелие1748 года. Где они сейчас — неизвестно (хотя по традиции, на окладах и оборотной стороне были клейма принадлежности к Измайловскому полку).
В 1886 году перед собором была установлена двадцативосьмиметровая колонна из пяти рядов пушек, отбитых у неприятеля в Русско-турецкую войну. Открывал монумент лично император Александр Третий.
В январе 1930 года большевики сломали и отправили в переплавку и эту память о воинской славе России. 3 февраля 1930 года вечерний выпуск мКрасной газеты» сообщил о передаче в фонд цветных металлов первых турецких орудий, снятых при демонтаже колонны. Странным образом решение о демонтаже совпало с визитом Молотова в Турцию…
С начала 19-го века в «воинских» соборах было решено открыть «склепы-усыпальницы», где бы покоились павшие на войне герои. В храмах были оборудованы помещения с каменными саркофагами (как правило, десять гробниц — по пять в два ряда), окруженные хоругвями, иконами, памятными досками. Был такой памятный склеп и в подвале Троицкого собора. Иконы для него, с разрешения командира полка, собирался писать вольноопределяющийся измайловец, молодой художник Петров-Водкин.
Был объявлен конкурс среди архитекторов на обустройство входа для прихожан, желающих почтить память павших воинов. Революция помешала осуществлению этого проекта, а вместо создания соборных икон художник подарил новой власти «Купание красного коня». Честное слово — жаль. Художник был талантливый, и иконы могли получиться предостойнейшие… Могилы офицеров были осквернены и уничтожены большевиками. Почти над склепом, в приделе Марии Магдалины, находился обелиск памяти павшим воинам. Полагаю, нет нужды говорить, какая его постигла участь. Ни чертежей, ни описания этого памятника не найдено до сих пор.
В западном приделе («приделе оглашенных») был расположен музей воинской славы. Стены были увешаны мраморными досками с именами солдат и офицеров, погибших за всю историю полка. На фоне знамен полка и знамен, отбитых у неприятеля, находились витрины, хранящие ключи от взятых «на штык» городов — Баязета, Карса и пр. Висели мундиры августейших шефов полка — Екатерины Великой,
(Вот так выглядело мундирное платье Екатерины Великой. В музее Измайловского полка хранился иной мундир императрицы)
Николая Первого, Павла Первого и прочих. Среди множества реликвий стояла шкатулка, наполненная пулями, вынутыми из тел убитых и раненых измайловцев. Хранились серебряные трубы, которыми был награжден полк за взятие в 1737 году турецкой крепости Очаков
И многие, многие другие свидетельства доблести славного полка… Эпиграфом же к Положению о войсковых музеях, утвержденному императором в 1913 году, были слова Николая II: «Только та страна и сильна, которая свято чтит заветы своей старины». В полковых музеях можно было увидеть и весьма интересные подарки от царской семьи. Иногда это просто были кубки и чарки с надписями: «Полку от императора…», или «за меткую стрельбу», а иногда целые драгоценные сервизы (Среди многочисленных гвардейских традиций были проведение ежемесячных полковых совместных обедов, на которых кроме наличного офицерского состава присутствовали бывшие старые командиры и сослуживцы, почетными гостями были император и великие князья. Ювелирные мастерские в голос жаловались на сложности заказов «господ офицеров», стремившихся отразить на многочисленных кубках, чарках, супницах и «братинах» символику полка… Жаловались, но высокооплачиваемые заказы брали…)
(Гвардейские «братины» в виде кавалергардской каски и в виде кивера)
(Гвардейская супница)
(Чарки, сделанные в виде гусарских киверов…)
(…и в виде шапки гусарского полка)
(Полковой чайный сервиз)
(Стопка, выпущенная к столетию со дня Бородинской битвы для Измайловского полка)
Но дело не в этих забавных ныне «посудных раритетах», полковые музеи были, прежде всего, хранителями свидетельств доблести полков. А главное: знамен — «полковой чести».
В 1918 году некий малоизвестный писатель-оккультист (большой поклонник Рерихов) Владимир Егорович Гущик, сам предложил Луначарскому свои услуги по изъятию полковых музеев из воинских соборов. Музеи были упакованы в ящики (разумеется, украшенные золотом и драгоценностями реликвии — отдельно) и перевезены в подвалы Артиллерийского музея. В конце сороковых годов двадцатого века Сталин распорядился изъять и хранить отдельно знамена полков и фотографии-портреты царской семьи. (Гущик, к тому времени бывший сотрудником советской разведки, был уже арестован и умер в лагерях.) Знамена были перевезены в Эрмитаж, где, опечатанные, хранятся на чердаке, в зале, так и называемом — «Знаменный» …
А вот теперь у меня несколько очень наивных вопросов к музейным работникам. Дело в том, что, занимаясь сбором информации для книги, я столкнулся с непостижимой (для меня) ситуацией, напоминающей абсурдный детектив. Архивы и музеи стараются не выдавать информацию о хранящихся в них документах и реликвиях. Пока я получал отказы, касающиеся судеб чертежей колоколов и паникадила (хотя по отчетам чекистов несложно проследить их «путь»), я полагал, что имею дело с безалаберностью отдельных сотрудников. Когда дело дошло до того, что архивы опубликовывают опись имеющихся в их распоряжении документов, но на конкретный запрос, с приложением даже инвентарного номера, отвечают: «На хранение не поступало», — я еще понимающе размышлял о грозящей им реституции (возвращении украденного и хранящегося сейчас в подвалах и на чердаках, как у нагловатых перекупщиков). Но когда я столкнулся с тем, что даже фотографии некоторых реликвий и копии с документов прячутся, словно музейщики сами воровали их сто лет назад, я несколько разозлился. Писатели и историки, работающие с архивами сейчас улыбаются моей «наивности» — они прекрасно знают эту ситуацию (признаться, я осознал этот абсурд уже после того, как поговорил с несколькими «маститыми» учёными, прояснившими мне эту «загадку»). Но вопрос мой в другом. Хорошо, предположим, сейчас у музеев лучшие условия для хранения и реставрации икон и прочих реликвий. Но объясните мне, непонимающему, почему люди вообще не могут увидеть многое из того уникального, что было отнято у них сто лет назад?! Нет помещений для экспозиций? Но на Западе давным-давно созданы «виртуальные» музеи, и любой из нас, сидя дома, может «посетить» музеи Англии и Франции. Какой хитрый негодяй мешает вам сфотографировать (по всем правилам безопасности) и выставить на обозрение то, что вы должны сберегать для людей? Почему бывший владелец этого награбленного добра не может сделать хотя бы копию?! Почему умалчиваются факты наличия некоторых (безобидных для общественной безопасности) документов?! Музей — это то место, где собраны произведения искусства и памятники старины для демонстрации людям, желающим знать историю. А то место, где, подальше от людских глаз хранится награбленное, называется несколько иначе. Почему Сталин прятал знамена гвардейских полков — я понять могу. Но почему сейчас, чтобы взглянуть на них, надо либо ждать какой-нибудь редчайшей выставки или падать в ноги «большому начальству» — хоть убейте, не понимаю!
Приложу несколько редких рисунков знамен Измайловского полка по иллюстрации из книги «Знамена русских полков», сост. В.Гоникберг, А.Мещеряков, И.Остаркова. А также из трудов Висковатого. Спасибо русскому центру флаговедения и геральдики — только их трудами удалось увидеть хотя бы рисунки знамен…
(Знамя, полученное Измайловским полком за изгнание войск Наполеона из России)
(Георгиевские знамена лейб-гвардии Измайловского полка)
(Знаменосец лейб-гвардии Измайловского полка)
Знамена не зря издревна считались «душой» полков. Вот что говорится о знамени в «Марше Измайловского полка»:
Наш полк, наш полк! Заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю.
Другим оно старо, для нас — всё так же ново
И знаменует нам и братство, и семью.
О, знамя, знамя ветхое, краса полка родного,
Ты, бранной славою венчанное в бою!
Чьё сердце за твои лоскутья не готово
Все блага позабыть и жизнь отдать свою?
Полк учит нас терпеть безропотно лишенья
И жертвовать собой в пылу святого рвенья.
Всё благородное: отвага, доблесть, долг,
Лихая удаль, честь, любовь к Отчизне славной,
К великому Царю и Вере Православной
В едином слове том сливается: наш полк!
Да простят мои горячие слова обычные труженики музеев, умные и работящие хранители прошлого — все это не о них. Они сберегают и рассказывают о тех частицах истории, без которых у нас нет ни прошлого, ни будущего. Мои вопросы к руководителям музеев: что это — раздолбайство или «спущенные сверху» распоряжения? Если уж мне, сыщику с неплохими связями, так мучительно было добывать эту информацию, то что говорить про обычного человека? Не плачьте потом, что в музеях «мало людей, одни иностранцы». А заинтересовать людей — не судьба?!
Знамя — это воинская хоругвь, вокруг которой собираются верные своему долгу воины. Это куда больше, чем «символ» и «обозначение» полка. Утрата его во все века и времена считалась позором. Его выносили с поля боя, невзирая на опасность для жизни. Не зря Семеновский полк пытался спрятать свое знамя от большевиков именно в церкви, под алтарем.
Позволю себе привести выдержку из небольшого очерка 2010 года:
«Глава пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси выступил с жесткой критикой заявления Михаила Пиотровского о передаче Церкви принадлежавших ей в прошлом исторических и художественных ценностей. О. Владимир отреагировал на высказывание директора Эрмитажа Михаила Пиотровского, что необходимо-де оставлять подлинники в музеях, а для Церкви делать копии. Священник сравнил данный план со следующим житейским случаем: «Допустим, вашего деда грабители убили, сожгли его дом и украли фамильные портреты. Эти портреты никакой продажной ценности не имеют ни для кого, кроме вас: это пращуры ваши и ваших близких. Проходят годы. И вот вы случайно встречаете эти портреты и узнаете их. Допустим, вы их видите в музее или в семье коллекционера. Каким-то образом через перекупщиков краденого эти портреты оказались здесь. А как иначе? Либо воры их возвращают за ненадобностью, либо, пройдя через криминальные руки, такие предметы могут оказаться у чужих людей. И хранители этих дорогих вам картин, перетерпев ваше волнение, ваши слезы, когда вы читаете фамилии своих пращуров, говорят вам: «Что ж, мы не возражаем, делайте копии, вешайте у себя в доме». Насколько это нравственно?
Вот ровно настолько же нравственно предложение Пиотровского делать копии для Церкви. Хотите быть хранителями краденого? Будьте. Пиотровский сам себя так назвал». Наследником церковных ценностей является Церковь. Церковь была ограблена самым варварским, бандитским образом. То, что осталось в музеях, — это крохи того, что составляло народное церковное достояние. Это даже не тысячная часть. Мы до сих пор не имеем никакой информации о сотнях чудотворных икон. Их эшелонами вывозили, сосуды священные переплавляли. Государство ограбило Церковь, так пусть вернет хоть частичку того, что может».
Он также вспомнил случай, произошедший в период патриаршества Алексия II: «Несколько лет назад сотрудники музеев Кремля поделились с Патриархатом радостью, что в запасниках Грановитой палаты обнаружены мощи. Президент уже объявил, что он торжественно их передаст Церкви. Гагарина (гендиректор музеев Московского Кремля) говорит: вот, берите кости, а ковчег отдать не можем. Ковчег-то копеечный с точки зрения музейной ценности, но отдавать не хочется. Патриарх Алексий II тогда сказал: «Без ковчега мы не возьмем». Не надо возвращать мощи, если над ними, чтобы возвращать, нужно снова надругаться. Пусть остаются в музее. Начал разгораться скандал. Ведь Путин уже собрался возвращать мощи. Пришлось музею уступить».
«Многие музейные работники рассказывают, что до сих пор в провинциальных и даже столичных музеях иконы, священные предметы свалены в кучу, многие не инвентаризованы, не описаны, пропадают, их воруют без счета. И эти люди объясняют нам, как мы должны хранить святыни?» — заключил Вигилянский».
Полагаю, даже атеисты согласятся, что уж лучше люди смогут увидеть эти иконы и прочие святыни и исторические реликвии в церквах и соборах, чем их сожрут мыши под пристальным «присмотром» директоров музеев. Приведу еще один пример, задевший меня за живое. Когда в Петрограде–Ленинграде большевики закрывали церкви, священники (по возможности) переходили в другие соборы. В Троицкий собор Измайловского полка несколько таких священников пришли, принеся спасенные из закрытых церквей святыни — иконостасы, Священные книги… Они выносили их, как бойцы выносят из окружения знамя! Так, протоиерей Сергий Росляков, бывший священнослужитель церкви Сергия Радонежского (Новороссийская ул., д. 20) перешел в Троицкий собор, сохранив иконостас и церковные иконы (приговорен НКВД к 5 годам лишения свободы). Это ведь был настоящий подвиг. И где сейчас эти иконы? Чтобы найти их след, надо получить описи имущества, а вот это почему-то как раз очень непросто. Если бы музейщики сохранили все эти реликвии — и знамена, и иконы, и священные сосуды, при первой возможности вернув их людям, — я бы поклонился им в ноги. А того, что происходит сейчас, я просто не понимаю, и как офицеру мне эта ситуация крайне неприятна… «Попахивает» она, знаете ли. И отнюдь не «музейным» запахом, а идеологическим… Зато искренне благодарю всех тех тружеников, стараниями которых мы имеем сегодня возможность увидеть эти реликвии в экспозициях и в интернете (жаль, что еще так мало «виртуальных музеев» — ведь это доступ для тех, кто живет далеко и просто физически не может увидеть эти святыни), трудами которых выполнены «репризные» издания, найдены и отсканированы редкие документы и фотографии. Да простят они меня — я просто физически не могу перечислить все ресурсы, из которых я черпал информацию за время работы над повестью; их слишком много, много больше, чем объём моей книги… Но низкий поклон вам, тем, кто помнит…
Второе разграбление ценностей собора состоялось в двадцатые годы, когда правительство, за копейки, усиленно продавало «чуждые» им произведения искусства и культа за рубеж. (Я уже писал об этом разграблении в романе «Обитель» — аферы подобных масштабов и цинизма не было со времен разграбления крестоносцами Византии). Уникальные иконы (с частицами мощей), подарки императорского дома, драгоценные сосуды найти теперь крайне сложно. (Опять же, вопрос к архивам и музеям: почему нельзя отдать храмам и соборам КОПИИ книг описи церковного имущества тех лет?!). А, значит, нельзя уже отследить — где хранится и сделать хотя бы копии, хотя бы фотографии исчезнувших святынь… А ведь тысячи священнослужителей тогда поплатились жизнью и свободой за «сопротивление изъятию церковных ценностей»…
Основной удар по собору пришелся на тридцатые годы, когда Троицкий собор стал кафедральным собором митрополита Ленинградского (а впоследствии Патриарха) Алексия (Симанского). Враг всегда целится в самое опасное для него. Невзирая на протесты прихожан, 22 апреля 1938 года собор был закрыт. Из священников собора многие были расстреляны, подавляющее большинство — арестованы. Но к их судьбам мы вернемся чуть позже…
…Полагаю, стоит сказать несколько слов о Цусимском сражении, «вскользь» упомянутом в повести, — одном из самых кровавых и печальных в русской истории. 14 мая 1905 года Вторая эскадра Тихоокеанского флота потерпела сокрушительное поражение от императорского флота Японии, неподалеку от острова Цусима. Флот потерял убитыми 209 офицеров, 4761 нижних чинов, десятки священников, служивших на кораблях. В плен попали 7282 человека, включая двух адмиралов.
Японцы тщательнейше проанализировали все предыдущие сражения русского флота, выясняя вероятную тактику, и, благодаря выбранной стратегии, быстроходности и маневренности своих судов, а также исключительному качеству своих снарядов, нанесли эскадре сокрушительное поражение. А вот около трети русских снарядов, попадая в корабли противника, почему-то не взрывались…
Такое сокрушительное поражение столь могущественной державы, как Россия, привело к дестабилизации баланса сил во всем мире и, в конечном итоге, послужило причиной Первой мировой войны, а в России — усилению революционного движения. Правление Николая Первого было отмечено экономическим ростом России, но и сильнейшими социально-политическими противоречиями. Народ беднел (особенно страдали крестьяне), «аристократия» мало интересовалась судьбой государства, сотрясаемая скандалами, порочащими ее в глазах своих же подданных. Народ не понимал необходимостей войны с Японией и с немцами. Нравственность стремительно падала. Императорская семья дискредитировала себя связью с тамбовским проходимцем Григорием Распутиным и жуткой чехардой, которую устроил Николай Второй в министерствах. (Человек иногда просто не успевал принять дела, как его снова куда-то переводили.) Император, как показали события, не в состоянии был управлять страной в кризисных ситуациях, но его отречение сыграло с империей еще более злую шутку. Теперь на императора смотрели как на отступника даже самые преданные люди… Именно с 1905 года страна начала свое скольжение в пропасть. И результаты падения ужаснули даже врагов России…
(Император Николай Второй на смотре Измайловского полка, возле Троицкого собора, 1904 год)
Интересующимся сражением при Цусиме я рекомендую воспоминания офицера флагманского броненосца «Князь Суворов» Владимира Семенова. (Именно они послужили мне основой для приведенного в повести эпизода). Также крайне интересны воспоминания иеромонаха Зиновия (Дроздова) — «С эскадрою до Цусимы. Записки с пути.»
Вот как описывает гибель корабельного священника иеромонаха Назария очевидец:
«Наш симпатичный батя, монах не только по платью, но и по духу, находился на пункте в епитрахили, с крестом и запасными Дарами. Когда к нему, сраженному целым градом осколков, бросился доктор и санитары, он отстранил их, приподнялся и твердым голосом начал: «Силой и властью…», — но захлебнулся кровью и торопливо закончил: «отпускаю прегрешения… во брани убиенным…» — благословил окружающих крестом, которого он не выпускал из рук, и упал без сознания»
Владимир Семенов свидетельствует, что он заходил позже в этот пункт и видел страшные разрушения от попадания снаряда. Все было разбито и иссечено осколками. И только корабельные иконы оставались совершенно целыми, не разбилось даже стекло большого киота, перед которым, в висевшем подсвечнике, продолжали гореть свечи.
Год 1905 был поворотным в истории России: война с Японией, «кровавое воскресенье», восстание на «Потемкине», знакомство царской семьи с Распутиным, многочисленные восстания и забастовки по всей России (бастовали даже Госбанк и министерства), бегство за границу и дискредитация в глазах веривших в него рабочих «попа Гапона»… Забавно, что все это совпало в годом, в котором Николай Второй разрешил переход из православия в иную веру и «легализовал» «близ христианские» секты на территории России («Закон о веротерпимости» от 17 марта 1905 года), ввел гражданские свободы, провозгласил Думу законным органом, ограничил царскую власть в пользу подданных, объявил политическую амнистию, разрешил создать «Совет рабочих депутатов»…
Иоанн Кронштадтский смотрел на все это так: «Не скорби безутешно о злополучии отечества, о проигранных войнах (с Японией), о наступлении на нас Австрии, Германии, Англии, Финляндии, Польши (хоть это суть две части России), Италии; о потере военных кораблей, о громадных потерях государства от поджогов (заводы разные). Скорби о том, что ты плохо подвигаешься к отечеству нетленному, вечному, на небесах уготованному, что сердце твое далеко от Бога. Земное отечество страдает за грехи царя и народа, за маловерие и недальновидность царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества.» (Из дневниковых записей)
Добавить к этому мне нечего…
А вот война с Турцией была иной во всех отношениях. Еще в конце 14-го века Болгария была захвачена могущественной Османской империей. Давление на христиан было жесточайшее: ограничение в правах, «линия оседлости», многочисленные запреты (например — на верховую езду), налог деньгами или детьми, политическая и экономическая дискриминация. Апрельское восстание 1876 года, когда плохо вооруженные отряды болгарских повстанцев были разбиты турецкими войсками, повлекло за собой невиданные по жестокости погромы, в ходе которых были убиты десятки тысяч христиан, в том числе стариков, женщин и детей. Запредельная жестокость привлекла внимание ведущих мировых держав. О болгарской трагедии писали все газеты мира. Перед смертью несчастных подвергали пыткам, девушек и детей продавали на Восток… Попытки мирными переговорами улучшить положение христиан были отвергнуты Турцией, уверенной в своей непобедимости, и в апреле 1977 года Россия объявила Турции войну.
Измайловский полк участвовал в этой кампании в составе сводного батальона, отличаясь в боях высоким мужеством. Описанные мной события у Горного Дубняка, интересны в контексте рассказа о измайловцах еще двумя моментами. Когда под огнем неприятеля солдаты вынуждены были залечь у Большого редута, окапываться пришлось, используя штыки и ножи. Фактически именно после этого боя командование ввело в повседневное обращение «шансовый инструмент» — саперную лопатку. А благодаря необычной тактике, использованной в бою командиром первого батальона Владимиром Николаевичем Клевензалем, приказавшим солдатам вместо атаки в едином строю передвигаться к редутам перебежками, используя рельеф местности, и, благодаря этому «ноу хау» сохранившему батальон, Верховным командованием была в корне пересмотрена тактика наступательного боя. К слову сказать, подобные «новинки» Измайловский полк придумывал не впервые. Измайловцев часто называли «разгильдяями, у которых почему-то все получается». Это «почему-то», как мне кажется, являлось всего лишь следствием высочайшей подготовки солдат и офицеров полка. Приведу давно забытый (и уникальный!) факт: в битве при Аустерлице, когда войска Наполеона разбили войска «антинаполеоновской коалиции», именно измайловцы спасли отступающую армию от полного уничтожения. Когда французы уже готовились разгромить не успевшую передислоцироваться для отхода армию, первый батальон Измайловского полка, под командованием полковника Храповицкого (впоследствии героя сражений при Кульме и Бородине, генерал-адъютанта с правом прижизненного ношения мундира Измайловского полка), выстроился в линию и тихим, неторопливым шагом, под музыку, пошел навстречу неприятелю. Растерянные французы остановились, пытаясь разгадать «русскую хитрость», и армия успела перестроиться для отступления. «Русской хитрости» здесь не было — солдаты шли умирать, жертвуя собой для спасения других. Это была первая в истории «психологическая атака», вошедшая во все учебники мира. Многие ли помнят об этом сейчас?
Храповицкий Матвей Евграфович
А это Измайловский полк уже при Бородино. (Картина Ежова)
Оригинально отличился полк и во время войны со шведами в 1789 году. Измайловцы (вместе с гвардейцами иных частей) участвовали в разгроме и изгнании от русских берегов шведского флота. Сев на корабли «гребного типа» (что-то вроде галер), захватили несколько вражеских судов, выполнив роль морского десанта, а затем дерзостно гнались за уплывающими от них на всех парусах шведами. О доблести и удачливости измайловцев в том бою в самых восторженных выражениях докладывал Екатерине Великой принц Нассау-Зиген, командовавший сражением. В Роченсальмском сражении гвардейцы захватили пять судов (одно из них — адмиральское). Но более всех отличился поручик князь Волконский, который, командуя двумя «кайками», с бою захватил одно вражеское судно, а в процессе погони еще три(!!!).
Бой запечатлел сам Айвазовский в своем «Сражение при Выборге»
В Русско-турецкую войну 1877-1878 годов Измайловский полк участвовал во всех важнейших сражениях. За высокий героизм гвардейцы получили нашивки на головные уборы: «За Горный Дубняк»:
Все участвовавшие в боях солдаты и офицеры представлены к наградам.
Фото подпоручика Измайловского полка, участвовавшего в Русско-турецкой войне (фото 1881 г.). На груди подпоручика — орден Св. Станислава третьей степени с мечами и бантом, медаль в память Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и бронзовый румынский крест за военные заслуги
(Художник Верещагин. «Панихида по павшим воинам»)
(Картина «Передача захваченных турецких знамен в музей Троицкого собора Измайловского полка». )
Что касается «вечерней атаки» на укрепления Горного Дубняка, то герой, увлекший за собой солдат, так и остался неизвестен. Кто это был — теперь уже навсегда останется тайной. Но ведь главное — он был! И земной ему поклон за тот «шаг вперед»…
Тем же, кто хочет подробнее узнать о том героическом времени, я рекомендую труд Н.И. Беляева «Русско-турецкая война 1877-1878гг.», 1956 года издания. Из всех материалов, изученных по этой теме, лично мне она больше всего понравилась своей информированностью и логикой изложения. Что же касается подвига священника, то я его не придумывал. Более того, в истории русской армии таких примеров можно найти множество.
Первым в России священником, награжденным орденом Святого Георгия 4-й степени («Георгиевским крестом»), был отец Василий (Василевский). Молодой, рано овдовевший священник (дома его ждал маленький сын), он отмечался в послужном списке своей порядочностью, рассудительностью, красноречием и прекрасным образованием (знал математику, физику, географию, историю, языки греческий, латынь, немецкий и французский).
Отец Василий прошел со своим полком всю Отечественную войну 1812 года, находясь неизменно в первых рядах полка, благословляя и воодушевляя солдат. В боях был многократно ранен — шел рядом с солдатами, ни пулям, ни снарядам не кланялся…
(Фрагмент картины Аверьянова «Бой под Малоярославцем», где изображен подвиг отца Василия (Василевского), ведущего за собой солдат его девятнадцатого Егерского полка.
Скончался он в 1813 году, от полученных ран, во Франции, когда война была практически закончена, и свой долг в этом походе он выполнил сполна…
Можно вспомнить подвиг отца Иоанна (Телечкина), священника 240-го пехотного Варского полка, который в Первую мировую войну, в критический момент, с крестом в руках вышел на передовую, воодушевив бойцов и, тем самым, решив исход боя.
Иеромонах Феликс, видя колебания солдат под шквальным огнем неприятеля, поднял крест и пошел вперед, увлекая за собой солдат (этот бой, кстати, помог выйти Первой русской армии из окружения и сохранить тысячи человеческих жизней).
Иеромонах Евтихий (Тулупов) летом 1915 года повел солдат на прорыв из окружения, идя впереди полка с поднятым крестом (Был в том бою смертельно ранен. Орден Св. Владимира 4-й степени получил посмертно…)
Огромное количество священников погибло, выполняя свой пастырский долг. Сотни искалечены, отравлены газами, умерли от ран…
На всю армию был известен подвиг протоиерея Могилевского полка отца Иоанна Пятибокова. Во время штурма турецких батарей в 1854 году, когда под ужасающим артобстрелом русские полки дрогнули, отец Иоанн возложил на себя епитрахиль, взял в руки наперсный крест и пошел впереди солдат… В тот день священник получил две контузии в грудь, от креста была отбита левая сторона, а епитрахиль отца Иоанна была в клочья посечена картечью. Отца Иоанна наградили орденом Св. Георгия 4-й степени.
Тем, кто захочет узнать больше о подвигах и быте полковых священников, я рекомендую замечательную книгу К.Г. Капкова «Памятная книга Российского военного и морского духовенства». Читается она как занимательный роман, а по информационной насыщенности заслуживает поклона автору за этот труд.
Отец Лаврентий (Сушинский) участвовал в легендарном переходе Суворова через Альпы (награжден наперсным крестом). Протоиерей Домиан Борщ во время осады Севастополя, под пулями неприятеля, вытаскивал с поля боя раненых солдат. По словам очевидцев, когда заканчивались бинты, священник рвал для перевязки свою рубаху, рясу — лишь бы не дать солдатам истечь кровью. Был неоднократно ранен и контужен. Был с полками во множестве сражений и походов. На пули и снаряды просто не обращал внимания, занятый выполнением своего пастырского долга. (Награжден двумя наперсными крестами, один — на «Георгиевской» ленте; орденами Св. Анны 3 и 1 степеней, палицею, митрой и множеством прочих наград.)
(Протоиерей Дамиан Амвросиевич Борщ — уже после войны и назначения настоятелем Санкт-Петербургского Адмиралтейского собора и благочинным С.-Петербургских и Новгородских церквей армейского ведомства. Фото из журнала «Разведчик» за 1896 год)
Во время взятия Измаила войсками Суворова, командир Полоцкого полка был убит, и полк дрогнул, отступая. Тогда протоиерей Трофим Куцинский, подняв крест с изображением Христа, крикнул: «Стойте! Вот ваш Командир!» и первым полез на крепостной вал. Крест был пробит двумя пулями, сам священник контужен, но Измаил пал…
Священник был примером для солдат во всем: в вере и знаниях, нравственности и отваге, в жизни мирной и «походной» …
(Фото отца Андрея (Малова)
Священник Малов возглавил атаку при взятии Ташкента в 1865 году, поведя солдат за собой на штурм крепостных стен. Эта атака определила победу русских солдат над превосходящими силами кокандского хана. На тот момент ему было 50 лет… Впоследствии еще не раз вел в бой за собой солдат, переламывая ход сражений и тем самым сохраняя солдатские жизни. Награжден орденом Святой Анны с мечами «за ободрение солдат под огнем неприятеля». Орденом Святого Владимира «с мечами» — за штурм крепости Ниазбека, во время которого он опять вел за собой солдат.
В апреле 1904 года совершил свой подвиг священник 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка о. Стефан Щербаковский. В бою под Тюренченом, у реки Ялу, с пением «Христос воскресе» батюшка пошел в атаку во главе знаменной роты, лишившейся командира. На поле боя был дважды ранен… По выздоровлении приставлен к офицерскому Георгиевскому кресту. Отличался о. Стефан Щербаковский и в последующих сражениях полка. За свою службу в годы Русско-японской войны он был награжден орденами Святого великомученика Георгия Победоносца 4-й степени, Св. Владимира «с мечами», Св. Анны 2-й степени «с мечами», золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте. В Первую мировую, за бои 30 июля 1914 года у деревни Ваббельн и 6 августа 1914 года при деревне Каушен о. Стефан был удостоен ордена Святого Владимира 3-й степени «с мечами», а за бой 24 сентября представлен к ордену Святой Анны 1-й степени.
(А на этой фотографии — о. Стефан в госпитале с ранеными солдатами)
(А вот священник казачьего полка. Полный «Георгиевский кавалер», да еще «георгиевская медаль»!)
Я просто физически не могу перечислять все подвиги священников, совершенные ими во всех войнах, которые вела Россия. Их много. Очень много. Помянем их добрым словом. Они это заслужили…
Чтобы подробнее и ярче осветить деятельность полковых священников, я специально коснулся «казуса Пересвета». («Казус» в переводе — «происшествие», «инцидент».) Еще в первые века, во время гонений, христиане сталкивались с проблемой: только молиться о спасении или все же что-то предпринимать для спасения жизни своей и своих близких? Что интересно, «жертвенности» от христиан более всего требовали (!) именно язычники и атеисты (хотя их фарисейский подход понятен: «их еще много, а львы уже сыты…») Но, как говорили древние: «Для торжества зла необходимо всего лишь бездействие добра». В свое время такой же «французский Пересвет» — Жанна Д’Арк на вопрос инквизиции: «Зачем ты полезла защищать страну? Разве ты не веришь в то, что Бог и без тебя бы все устроил как надо?!», ответила гениально: «Чтобы Бог даровал победу, солдаты должны сражаться!»
Христианский священник приносит Богу бескровные жертвы, поэтому его руки должны быть чисты. Священнослужитель, совершивший даже непреднамеренное убийство, лишается возможности приносить Богу жертвы, снимая сан. Монах же — не священнослужитель. Он дает четыре обета: послушания (отказа от личной воли и вверения ее Богу), целомудрия (безбрачия), не стяжательства (отказа от личной собственности) и непрерывной молитвы. Он получает новое имя (как бы рождаясь заново и приобретая еще одного небесного покровителя на этом нелегком пути). При постриге в «великую схиму» (явление крайне редкое) ему вновь дается новое имя (поэтому, скорее всего, мы уже никогда не узнаем данных при рождении Пересвету и Ослябе имен. Александр и Родион — имена, данные им Сергием Радонежским при постриге в великую схиму, и носили они их чуть больше недели…). Все остальные «жизненные правила» у монахов такие же, как у обычного христианина, т. е. — Божьи Заповеди. Те, немногие, пытливые умы, все еще читающие серьезные исследования по истории России, а не только «исторические» сказки Бушкова и Акунина, еще помнят о беспримерной осаде лучшим войском Европы Троице-Сергиевой Лавры, героической защите Соловецкого монастыря и прочих, многочисленных подвигах монахов, дававших отпор врагу.
Монах — явление вообще уникальное. Как пошутил кто-то, явно хорошо разбирающийся в этом вопросе: «это казачество христианства». «Монах» — от греческого «один», «един», т.е. подразумевается как «одинокий», так и «единый с Богом». Зародилось оно в третьем веке, и, строго говоря, «библейское» обоснование его существованию найти непросто: ни в Ветхом, ни в Новом Завете оно не упоминается. На заре возникновения монашества даже имели место интересные споры: дозволено ли человеку спасаться «индивидуально», покинув христианскую общину и мир в целом из-за понятных трудностей «идеальной жизни» в миру, или же христианин свой жизнью должен подавать пример, проповедовать Евангелие и заботиться о ближнем? Если оставить в стороне сложный ход битвы лучших умов того времени по данному вопросу, то вывод был сделан все же в пользу допустимости существования монастырей и пустынножительства. Монастырь ведь это и «лечебница для души», и дом, и даже крепость. Священник же, живет «в миру», проповедует, совершает Таинства, выдерживая напор мира во всей его ярости и во всем его коварстве.
Кстати: забавно, что многие христианофобы, приводя в пример «миролюбие» буддистов, тут же, видя на экране ловко орудующего палками, ножами, серпами, и прочим, чем можно «душу в нирвану отправить», буддистских монахов, спешат записаться на курсы восточных единоборств. Я бы советовал «рекламщикам» буддийского миролюбия все же ознакомиться с историей восточных религий хотя бы «поверхностно». А то получается, что они изобретают какую-то новую религию, миру неизвестную… Но это так, к слову…
Искатели «сенсаций от истории» частенько говорят о том что личности Пересвета и Осляби выдуманы, ссылаясь на то, что не во всех летописях того времени упоминаются эти иноки. Что тут скажешь? В романах Бондарева и Васильева тоже не упоминаются Зоя Космодемьянская и Александр Матросов… Тем, кто считает, что это «русские легенды», советую ознакомиться с трудами хронистов того времени — Иоанна Пошильге, Линдерблата, Дитмара Любекского, Альберта Кранца, с ганзейскими и булгарскими летописями. Но больше всего забавляют ссылки на то, что Ослябя упоминается и в более поздних исторических летописях. А ведь историкам хорошо известно, что род Осляби (должен признаться, что правильно имя «Ослябя» будет склонять так же, как слово «дитя»: дитятя, дитяте и т.д. Я же сознательно делаю эту ошибку, чтоб не смущать читателя) нёс редкое и почетное послушание по охране князей и священнослужителей Руси. Согласно легендам, раненого Димитрия Донского кто-то вынес с поля боя и укрыл, бесчувственного, в роще неподалеку. Можно смело предположить, что Ослябя с честью выполнил свой долг и поручение Сергия Радонежского. А тело его (как и тело Пересвета) было похоронено не на поле боя, а перевезено в Москву и погребено рядом с храмом Рождества Пресвятой Богородицы в Старом Симонове. А имена телохранителей из рода Осляби (Родион, Андрей, Иаков и др.) встречаются на протяжении десятилетий после Куликовской битвы.
Согласно легенде, накануне сражения Александр Пересвет молился в часовне Димитрия Солунского, располагавшейся в 40 км от Куликова поля и в 7 км от города Скопина. Там святой и оставил свой монашеский посох, изготовленный из яблони.
(Посох из яблони, принадлежавший Пересвету. Перваночальная высота составляла более 170 сантиметров (был урезан), вес был около 3 кг. Что интересно — сами музейщики в его подлинности не сомневаются… Интересно, как они трактуют поговорку: «Собака на сене»?)
И снова о наболевшем… «… В Москве во время празднования 626-й годовщины Куликовской битвы была запланирована передача посоха героя сражения святого Александра Пересвета из музея «Рязанский кремль» Святейшему патриарху Московскому и всея Руси Алексию II. Однако накануне глава Федерального агентства по культуре и кинематографии (ФАКК) Михаил Швыдкой реликвию передать отказался. Одновременно стало известно, что патриарх в намеченных торжествах участия не примет…»
… В 128-м письме Василия Великого говорится: «Убийства, совершенные на войне, наши отцы не считали убийствами: по-моему, они хотели наделить прощением тех, кто воевал во имя благоразумия и любви Но, возможно, им (воинам) надо посоветовать воздерживаться от причастия всего на три года, так как у них не чистые руки». (Впрочем и это, по толкованию духовных писателей, не закон, а рекомендация.)
Знаменитый Тертуллиан был категорически против воинской службы христиан. Но надо учитывать, что в армии того времени существовало строгое (под страхом смертной казни) правило совместных молитв солдат всем (!) богам. Сам Тертуллиан, в одном из своих трактатов приводит в пример солдата-христианина, отказавшегося возложить на свою голову лавровый венок (языческий ритуал) и осужденного за это на смерть. Тертуллиан был истинным христианином, но сей «неистовый муж», как называли его собратья, еще не имел тысячелетнего опыта жесточайшего вырезания христианских общин. Он был свидетелем трудного, но все же рассвета христианства. А вот св. Афанасий Великий, имевший возможность видеть уничтожение христиан в течение последующих лет, писал (не менее жестко!), уже совсем иное: «К разным случаям жизни имеем разный подход, в зависимости от конкретных обстоятельств: непозволительно убивать, но убивать на поле брани законно и достойно похвалы».
Нам, едва не уничтоженным фашистским планом «Ост», должно быть это понятно: убивать нельзя, но нельзя и быть пассивным соучастником убийства. Это ж кем надо быть, чтоб стоять в стороне и смотреть, как жгут, расстреливают, вешают, уничтожая целые нации?! Это как-то плохо состыковывается с понятием «христианин», зато хорошо состыковывается с другими понятиями, которые я приводить здесь не буду…
Интересный спор на эту тему описывает знаменитый греческий канонист Феодор Вальсомон. В результате этого спора павших на поле брани «за веру и Отечество» было решено причислять к мученикам, достойным наград.
А вот что говорит по этому поводу св. Филарет Московский (Дроздов): «Господь, нарицаемый Богом мира, нарицает Себя также «Господом воинств». Бог «научает руки» верных Своих «на ополчение, персты их на брань» (Пс. 143, 1). Авраам, образец кроткой веры, не воевал ли за своих родных и за союзных царей? Не войной ли, по повелению Божию, народ Божий приобрел землю Обетованную? Не Ангел ли Божий сделал гумно Гедеона военно-учебным поприщем и сильным небесным словом образовал его для победы над мадианитянами? Дух Божий, Который носился над Давидом от дня помазания его, не управлял ли рукою его, не только тогда, когда он извлекал из десятиструнной псалтири пророчественные звуки, но и тогда, когда он победоносно стрелял в Голиафа, хотя и не из лука стрелою, а камнем из пращи? Равноапостольный Царь Константин для чего первее всего употребил крест Христов, только что им познанный? Для брани и победы. Итак: Бог любит добродушный мир, и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как на земле есть немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частию надобно завоевать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы самый победитель не позволял заржаветь своему оружию».
Существует множество примеров (от Харитона Исповедника до Серафима Саровского), когда монах или священник, будучи схваченными разбойниками, не оказывали сопротивления даже под страхом смерти от побоев. Но это — личный (!) подвиг христианина. Что же касается ситуации, когда на твоих глазах убивают женщину или ребенка, а ты стоишь и надеешься на то, что вместо тебя, «немощного», за них вступится Бог, то… Лучше бы вам с Ним потом не встречаться…
Был такой интересный случай в 976 году. Правитель восточных областей Византийской империи Варда Склир поднял мятеж, захватил столицу, и жизнь императорской семьи висела на волоске. Царица Зоя срочно отправила гонца к преподобному Афанасию Афонскому, в обители которого монашествовал знаменитый военноначальник Торникий. Императрица писала: «Нынче молим Вашу светлость: помогите нам вашей силой и мужеством одолеть врага и освободить столицу». Монах Торникий пытался отказаться, говоря, что ведет жизнь уже иную, на что настоятелем было сказано: «Мы все дети одного Отечества и обязаны защищать его. Наша обязанность — ограждать Отечество от врагов молитвами, но если верховная власть признает нужным употребить на пользу общую и руки наши, и грудь, мы беспрекословно должны повиноваться. Если ты не послушаешь царицу, то будешь отвечать за кровь своих соотечественников, которых ты не хотел спасти, и за разорение храмов Божьих…» Поставленный во главе двенадцатитысячного войска монах Торникий одержал целый ряд блистательных побед, разгромив неприятеля и пришедших к тому на помощь «соседей», освободил столицу, спас царскую семью и вернулся в монастырь под водительство мудрого Афанасия… Интересно: знал ли эту историю преподобный Сергий Радонежский?
(А это памятник монаху на Афоне… Да-да, и афонским монахам доводилось защищать свою землю и святыни. Ибо монахов можно назвать «христианами-идеалистами», но соучастниками зла они не были никогда…)
…Димитрий Солунский (день памяти 26 октября/8 ноября) был одним из самых почитаемых святых на Руси того времени. (Интересный факт: взятие Олегом Вещим Константинополя греки приписывали не воинской доблести славян, а помощи святого Димитрия Солунского, их покровителя… Значит, в войске язычника Олега… были христиане?) Почитание его было так велико, что практически во всех монастырях древней Руси было миро от его мощей, частичка гроба или одежды. Именно благодаря этому святому было так распространено имя Димитрий. (От татаро-монгольского ига избавил Димитрий Донской, от польского — Димитрий Пожарский…) Русские цари называли своих первенцев в честь этого святого, а день его памяти считался большим праздником и службу вел сам Патриарх в присутствии царя.
…В более близкое к нам время, в 1925 году, окончивший школу Сергей Извеков принял постриг с именем Платон в Сретенском монастыре Москвы. В 1941 году был мобилизован, служил в должности заместителя командира роты… А в 1971-м единогласным голосованием был избран Патриархом Московским и Всея Руси, известным ныне как Патриарх Пимен.
Ставший уже легендарным (благодаря, в том числе, и замечательной книге отца Тихона (Шевкунова) «Не святые святые»), наместник Псково-Печерского монастыря Алипий до пострига прошел боевой путь от Москвы до Берлина в составе 4-й танковой армии, награжден Орденом Красной Звезды и множеством медалей…
Обратите внимание на интересный Промысл: монахи, само существование которых в 3-4-м веках ставилось под сомнение и служило предметом споров, нынче составили то «благодатное хранилище», из которого избираются епископы и Патриархи. (До 4-го века епископы могли иметь семью.)
Тема монашества вообще крайне интересна, и, если хватит сил, я к ней еще вернусь в романе «Фактотум» (есть у меня мечта: написать роман про удивительный монастырь св. Александра Свирского. Признаюсь, что вначале я хотел объединить в романе историю монастыря Александра Свирского и Троицкого собора под общей тематикой возрождения святынь России, но, работая над материалом, понял, что его так много и он так интересен, что объединять эти темы в один роман нельзя — получится «солянка»).
Помянем же добрым словом удивительных монахов Ослябю и Пересвета (день памяти 7/20 сентября) и всех тех, кто, не щадя ни жизни, ни даже души своей, сложил голову «за други своя», за веру и за Отечество…
А теперь вернемся к славным «измайловцам». Я намеренно не стал приводить здесь длинные списки истории походов Измайловского полка, его шефов и командиров, историю формирования и памятные вехи. Моей задачей было написать первую в истории России художественную повесть о полковых священниках и воинском соборе. На Западе огромно количество художественной литературы, так или иначе затрагивающей присутствие веры в жизни человека, а у нас эта тема традиционно «академична». (А как хочется побольше таких книг, как «Несвятые святые» отца Тихона и фильмов, подобных «Острову» Павла Лунгина… Не знаю, прав ли я, но… Скучные данные и цифры давайте оставим военным историкам, а сами заглянем в копилку доблести… и курьезов, которых, за триста лет со дня основания славного полка, накопилось немало.
В далеком 1730 году на русский престол взошла племянница Петра Первого — Анна Иоанновна, или, по меткому выражению Валентина Пикуля, — «царица зраку престрашного».
(Наградной портрет Анны Иоанновны)
Восхождение ее на престол было опутано сетью интриг, и потому в рядах «старой гвардии» — Семеновского и Преображенского полков — императрица особой популярностью не пользовалась. Граф Левенвольде был назначен шефом полка. Полковник Хрущев отобрал солдат из состава ландмилиции, охранявших южные рубежи страны, роста высокого, а для пущей красы (и в отличие от остальных полков) — сплошь брюнетов со столь же черными бородами. Офицеров подобрали из числа верных императрице дворян. Командиром полка был назначен Джеймс Кейт. (На фото)
После смерти графа Левенвольде в 1733 году императрица взяла шефство над полком лично, приняв звание полковника. С этого момента и до расформирования, шефами полка были члены императорской семьи.
Первое знамя полка было малинового цвета, с золотыми зажжёнными бомбами («гренадами») по углам, а в центре — золотой вензель Анны Иоанновны, наложенный на синий Андреевский крест.
Численность полка на протяжении всего его существования колебалась около трех тысяч человек личного состава.
(Унтер-офицер и музыкант Измайловского полка. Гравюра из Эрмитажа)
(Обер-офицер и нижние чины лейб-гвардии Измайловского полка. 1812–1816 годы.)
А в 1737 году батальон измайловцев уже участвовал в Русско-турецкой войне, штурмуя крепость Очаков. Собственно говоря, штурм и начался атакой измайловцев, проявивших в том сражении чудеса доблести и героизма, за что им и выпала честь войти первыми в павшую крепость (ворота, через которые они входили, с тех пор назывались «измайловскими». В следующую военную компанию, полк вновь отличился в сражении с турками (была у этого полка странная особенность — больше всего от него доставалось именно турецким войскам, считавшимся во всем мире одними из сильнейших. Даже задиристая Англия предпочитала не связываться с могучей Османской империей… Но измайловцы то ли не знали этого, то ли не верили… В общем — били.)
Через некоторое время (в декабре 1761 года) на русский престол взошел Петр Третий и начал проводить столь дурную политику, что гвардейцы, и слыхом не слыхивавшие о всякого рода «импичментах», просто проткнули дурака вилкой, возводя на престол Екатерину Вторую. Командир Измайловского полка Разумовский был один из лидеров заговорщиков, а премьер-майор полка Рословцев, собрав солдат, кратко обрисовал ситуацию, пообещав, в случае удачи, немалые «корпоративные бонусы».
Граф К.Г. Разумовский.
Прибывшая в Петербург Екатерина первым делом направилась именно к измайловцам, подтверждая обещанное Рословцевым. Полк принес ей присягу. За Измайловским полком последовали остальные, и — дело было сделано.
(Измайловский полк приносит присягу Екатерине Второй, на заднем плане виден священник полка Гусев)
Измайловцы хорошо знали Екатерину: она обучалась верховой езде в Измайловском полку, была дружна со многими офицерами…
Георг-Христоф Гроот. «Великая княгиня Екатерина Алексеевна на коне». 1744 г.
К слову сказать, мы привыкли вспоминать императрицу по картинам, где она изображена уже после восхождения на престол, и редко вспоминаем, как обворожительна она была в молодости, притягивая взгляды бравых гвардейцев…
Луи Каравакк. «Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны». 1745 г.
…На второй день усиленных, воистину «гвардейских» гуляний, по поводу успешной «рокировки» императоров, бравым измайловцам «отчего-то» показалось, что новая императрица в опасности (что было бы крайне прискорбно: обещанные блага еще не успели пролиться золотым дождем), и дружной толпой они бросились ко дворцу, так, как когда-то штурмовали Очаков. Придворные пытались объяснить им, что на дворе — ночь, но бравые рожи были насупленно-подозрительны и изрядно пьяны, а потому в переговоры не вступали. Пришлось выкинуть белый флаг: императрица вышла к гвардейцам.
(Екатерина в Измайловском полку)
Счастливые солдаты, побывавшие «в гостях» у императрицы, на хмельную голову решили быть вежливыми, и принялись упрашивать нанести им «ответный визит». Вдумчиво оглядев приглашающих и вспомнив о судьбе незадачливого мужа, Екатерина согласилась, но, на всякий случай, объявила себя шефом полка. Пешком она проводила измайловцев через весь Петербург до их полковой церкви… Надо отдать ей должное: мудрая женщина, она была не злопамятна, и не только простила самодуров, но и щедро одарила их, выполнив все свои обещания. Но и измайловцы, крови своей для шефа-императрицы тоже не жалели…
В свержении императора Павла, «чудившего» не меньше своего отца, но выводов из той истории не сделавшего, измайловцы вновь принимали активное участие: шарфом задушил своего «шефа» офицер Измайловского полка Скарятин.
Александр Первый, в отличие от деда и отца, выводы сделал правильные и в отношении армии не самодурствовал, но полк все же старался держать подальше от столицы, задействованным в боевых операциях. За время его правления «спецназ императора» пролил немало крови и получил немало наград. Про легендарную «психологическую атаку» при Аустерлице я уже рассказывал, а вот за битву под Кульмом в 1813-м они были награждены «железными крестами» пораженным их беспримерным мужеством Вильгельмом Третьим. (Факт малоизвестный и крайне интересный… Награждение состоялось уже после победы над Наполеоном, в 1816 году. Солдатам вручили изготовленные в Пруссии кресты из жести. Так что смело можно сказать, что одними из первых награжденных знаменитым «железным крестом», так ценимым в Германии, были русские гвардейцы… Все же Гитлер плохо знал историю…) Впрочем, по статусу хваленый немецкий крест стоял в России ниже русских орденов: Николай Первый приравнивал его к медалям…
(Картина художника Коцебу «Сражение при Кульме»)
(«Кульмский крест»)
(Памятник русским героям при Кульме)
Ну, а про сражение во время Бородинской битвы и последующем разгроме французской армии и вовсе говорить не приходится — тогда полк покрыл себя поистине неувядающей славой. (И во всех этих сражениях священники плечом к плечу шли рядом с солдатами, наравне с ними получая раны и награды).
(Картина Коцебу «Измайловский полк в Бородинском сражении»)
(Памятник Измайловскому полку на Бородинском поле)
19 марта 1814 года измайловцы «бегло» осмотрели захваченный Париж и триумфально вернулись в столицу.
Да, на счету лейб-гвардии Измайловского полка и впрямь немало подвигов…
(Взятие Безарджика)
(Склеп-памятник с остатками русских солдат, защищавшими Шипку… Ключи от Шипки также хранились в музее Измайловского полка, как и ключи от Никополя, Плевны, Перваз-Бахри, Баязета, Карса и других захваченных в бою крепостей и городов… В каком подвале сейчас прячут их музейщики?..)
(Взятие Баязета)
(Картина художника Ф. Рубо «Взятие Карса»)
(Взятие крепости Никополь, гравюра)
(Взятие Горного Дубняка, картина А.Д. Кившенко)
В мирные дни несли службу по охране Зимнего дворца
(Смена караула лейб-гвардии Измайловского полка. Художник А. Иебенс)
(… и на манёврах. Художник — полковник Измайловского полка Бакмасон)
Храбро воевал полк и в Первую мировую, участвуя в легендарном «Брусиловском прорыве»…
(Измайловский полк на походе. 1916 год, «Брусиловский прорыв»)
… Вот только пока они сражались на фронте, в Петрограде был сформирован «резервный полк», успешно разагитированный печально знаменитым Климом Ворошиловым. Дошло до того, что солдаты Измайловского полка избрали К. Е. Ворошилова своим представителем в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов,
(Клим Ворошилов среди «полкового комитета» Измайловского резервного полка)
По сути, от легендарного полка на тот момент в Петрограде оставалось лишь одно название. Новобранцы, не знавшие ни традиций, ни чести, воевать не хотели, говоруны-большевики были «многообещающи», и резервный полк пал, не сражаясь. А ведь даже Ленин на тот момент признавал, что революция в России невозможна в ближайшее столетие, но Николай Второй преподнес ему исключительный подарок… Как можно было оставить в столице сотни тысяч вооруженных (!!!) новобранцев, категорически не желающих воевать?! Да еще флот, ржавеющий без дела, но зато забитый под завязку оружием и пьяными морячками (также не желающими воевать, а желающими, согласно агитации большевиков, «быть как боги»). Да это было бы чудо, если б они не восстали, требуя свобод, мира, земли, заводов и ста грамм на опохмелку… (Очень интересные и обширные воспоминания о «революционных» событиях оставили офицеры Измайловского полка П.В. Данильченко и Б.В. Фомин. Их рукописи сейчас хранятся в Гос. Архиве РФ.) А тут еще и царь соизволил отречься, устав от тяжелой работы. Немцы срочно перебросили в Петроград пломбированный вагон, в котором ехали «Ильич и К», а прибывшие чуть раньше из-за границы Бронштейны-Герши-Розенфельды уже организовывали не желающих воевать солдат в «Советы солдат и рабочих» (воевать-то этим дезертирам потом все равно пришлось… И ох как пришлось, только уже за «красных» …Но, как известно, дураки понимают все «задним умом».) Измайловские офицеры, вернувшиеся в Петроград, по-военному быстро организовали тайную антибольшевистскую организацию, но, как известно, помочь это уже не могло, и офицеры приняли участие в организации Белого движения. Участвовали в Бредовском походе, во взятии Киева… По приблизительным подсчетам, в Белом движении участвовали 52 офицера Измайловского полка. 37 из них были убиты… Был среди них такой замечательный мальчишка — Василий Парфенов, 1892 года рождения. В августе 1914 поступил добровольцем в бригаду конных разведчиков Измайловского полка. Вскоре, за героизм в боях был произведен в офицеры и 1917 год встретил уже штабс-капитаном.
Вот что писали о нем современники (офицер Векслер): «…очень скоро нас представили шт.-кап. В. Д. Парфенову, который на нас, мальчишек, произвел очень сильное впечатление: совсем молодой, лет 25, с Георгиевским солдатским крестом 1-ой степени. Позже мы узнали о нем следующее: перед войной, будучи сыном очень богатых родителей, он увлекался конским спортом и по-видимому на этой почве сошелся со знаменитым скакуном л. гв. Измайловского полка полковником Руммель, что и повлияло на его решение при объявлении войны поступить добровольцем л. гв. в Измайловский полк, в команду конных разведчиков. Своей исключительной храбростью он заработал все четыре Георгиевские креста, при чем крест 1-ой степени ему пожаловал сам Государь и за боевые отличия произвел его в офицеры. Оставленный в полку, он в 17-м году был уже штабс-капитаном…» В октябре 1917-го Парфенов вступил в тайную монархическую организацию и начал формировать Особый юнкерский батальон. Славно воевал до лета 1920 года, дослужившись до звания полковника. На момент гибели ему было всего 28 лет… Но какая жизнь!..»
В 1931 году последних оставшихся в России офицеров-измайловцев арестовали по обвинению в заговоре и расстреляли… С момента организования полка минуло триста лет…
Стоит вспомнить известных людей, служивших в Измайловском полку. Их много, очень много. Помимо известнейших генералов, здесь служил дед Гоголя — Иван Матвеевич Косяровский, дядя Пушкина — Василий Львович (отец Поэта — Сергей Львович был приписан к Измайловскому полку, но служить, по факту, не служил). Кстати: эти полковые «связи» помогли Пушкину упросить священников открыть все тот же Троицкий собор в час ночи для венчания его сестры Ольги.
(Ольга Пушкина-Павлищева)
Дело в том, что родители были против ее брака с Павлищевым, и «посадным отцом» на венчании был сам Александр Сергеевич, благословляя сестру «Иверской» иконой Божьей Матери. Свидетелями были офицеры Измайловского полка.
Так же, в Троицком соборе, венчался Федор Достоевский с Анной Сниткиной
Служил в полку и знаменитый «диссидент» Екатерининских времен Николай Новиков, книгоиздатель, журналист и масон. Николай Батюшков — отец знаменитого поэта. Иван Мережко — дед писателя и религиозного философа Дмитрия Мережковского. Иван Иванович Козлов — «русский Гомер», ослепнув и парализованный, он писал известные всему Петербургу стихи и переводил зарубежных авторов. Василий Иванович Суворов, генерал-аншеф, отец будущего фельдмаршала (да-да, Александр Васильевич с младых лет игрался аксельбантами Измайловского полка). Композитор Николай Яхонтов также не избежал этого общества. Предок Патриарха Алексия Первого (Симанского) — Лука Симанский — был одним из командиров Измайловского полка и героически проявил себя в кампании 1812 года.
Знаменитый архитектор Николай Львов (создатель удивительного землебитного замка Приорат в Гатчине, Борисоглебского собора в Торжке и Святого Иосифа в Могилеве. Но мало кто знает, что был он еще поэт и художник. Именно он создал проекты новых орденов св. Владимира и св. Анны).
<img
src=»/parkhomenko/wp-content/uploads/2014/10/sobor-pod-zvezdami/image222.jpg» alt=»» height=»315″ width=»250″ border=»0″ />
(Николай Александрович Львов)
Национальный герой Греции, борец за свободу своей страны А. Ипсиланти тоже начинал службу именно в Измайловском полку. «Измайловцами» были наместник Москвы князь Дмитрий Голицын и граф Петр Панин, победитель и пленитель Пугачева. В храме Измайловского полка отпевали знаменитого композитора Рубинштейна. Поэт Гавриил Романович Державин был постоянным и усердным прихожанином еще деревянного собора, каждое воскресение отстаивая здесь долгие службы со своим семейством.
(Поэт Г.Р. Державин)
Николай Рязанов, организатор первой кругосветной экспедиции и основатель Российско-американской компании (вы наверняка больше помните его как главного героя оперы «Юнона и Авось», так талантливо сыгранного Караченцовым), начинал службу в Измайловском полку и занимался охраной императрицы Екатерины Великой во время ее путешествия по Крыму 1780 года.
(Николай Петрович Рязанов)
И многие, многие другие… Их было так много, этих талантов и знаменитостей, служивших в прославленном полку, что известный советский писатель и литературовед (лауреат Ленинской и Государственной премий), доктор наук и телеведущий Ираклий Андроников, так увлеченно «доставал» своих многочисленных друзей и знакомых рассказами о «птенцах гнезда измайловского», что писатель-острослов Юрий Шанин посвятил ему забавную эпиграмму:
Всех литархивов старожил,
Найдет, и убедит затем он,
Что даже лермонтовский Демон
В Измайловском полку служил.
А любителям авантюрных приключений хорошо знаком «подвиг» первого русского пирата, офицера Измайловского полка Петра Хрущева. За попытку организовать переворот в пользу князя Иоанна Антоновича поручик был сослан на Камчатку, где через семь лет познакомился с молодым авантюристом Морицем Августом Беневским, с которым организовал восстание и угнал галиот «Св. Петр», прихватив казну острога, военные припасы и две пушки. С тридцатью членами «команды» они принялись бороздить моря и океаны, ввязываясь во все встречные приключения и авантюры. Он даже успел побывать капитаном французской армии и предпринять вместе с Беневским авантюрную попытку завоевать Мадагаскар! (Будете смеяться, но это им практически удалось: они организовали на острове поселение и правили от имени французского короля полтора года. Потом им это просто надоело, и они отправились на поиски новых приключений. Впрочем, Бенецкий позже вернулся туда, и туземцы объявили его своим королем. Он был убит на поле боя во время битвы с французами в попытке добиться независимости Мадагаскара.) А Хрущев, вдоволь наплававшись и навоевавшись, соскучился по России и через русского резидента в Париже умолял Екатерину простить дурака. Императрица, как известно, злопамятна не была, и, ответив: «видимо, русак любит свою Русь», разрешила вернуться (правда, на вольное поселение в ту же Сибирь, от столицы подальше). А то с измайловцами и без того было не все просто, а уж измайловец-пират — это даже для терпеливой Екатерины чересчур. Сегодня Мадагаскар захватит, завтра Англию — объясняйся потом с зарубежными родственниками. В ее правление бывший «измайловец» Рязанов уже умудрился во время путешествия «Юноны» и «Авось», как бы между делом, «приватизировать» у японцев пару островов, «плохо лежавших» на пути следования его кораблей… Для них — «невинные шалости», а у державы имидж портится…)
Но об одном из измайловцев, прославившем полк особо и необычно, хочется и рассказать вдумчивее…
Знакомьтесь: внук Николая Первого, Великий князь Константин Константинович Романов, командир роты Измайловского полка:
Личность незаурядная. Четыре года безвылазно бороздил моря в составе команды Морского училища, реально пройдя службу от рядового матроса до гардемарина. Во время Русско-турецкой войны 1877-1878 года участвовал в боях, получив за отличие в боевых действиях орден Св. Георгия 4-й степени. С декабря 1883 года — командир Первой роты лейб-гвардии Измайловского полка. Человек огромных дарований. Забегая вперед, перечислю лишь несколько его достижений: генерал от инфантерии (инспектор Военно-учебных заведений), Президент Санкт-Петербургской Академии наук, переводчик, поэт, драматург, Председатель археологического общества, Русского музыкального общества, Петербургского яхт-клуба, и т. д., и т.п. Создатель Зоологического музея в Петербурге, переводчик на русский язык Шиллера, Гете и Шекспира. Поэт, которого даже Афанасий Фет просил «редактировать» его стихи. Человек здоровья неважного, а энергии удивительной. Многие из вас наверняка слышали романс «Растворил я окно», на стихи князя, положенные на музыку Петра Чайковского. Он мечтал: «Мне страстно хотелось бы дать посетителям театра, народную, здоровую пищу, удовлетворять их потребности в зрелищах, душу возвышающих, а не щекочущих низменные поползновения, которым, к прискорбию, потворствуют многие из современного репертуара. Хочется верить, что проповедь добра, правды и красоты в художественной форме восторжествует над гнусностями корифеев литературы»… Актуально и сегодня, не так ли? Увы, добро и чистоту и сегодня многие называют «банальностью», желая видеть нечто такое, что Князь и называл «гнусностями корифеев» …
Семь лет командовал он ротой Измайловского полка. Чтобы офицеры на «зимних квартирах» не впадали в скуку и разгильдяйство, придумал проводить «Вечера Измайловского досуга», прославившие полк с совершенно необычной стороны. Большой поклонник литературы и театра, он решил создать из офицеров театральный кружок, названный им «Измайловский досуг» и имевший девиз «Во имя доблести, добра и красоты».
Жетон лейб-гвардии Измайловского полка «Измайловский досуг». С.-Петербург, 1912 г. Фирма «Э.Кортман». Клейма на ушке с оборотной стороны жетона: СПб окружного пробирного управления в щитке в форме лопатки и именное клеймо «К.П». Серебро, позолота, эмаль, Утвержден Главнокомандующим войсками Гвардии и Петербургского военного округа Великим Князем Владимиром Александровичем 25 мая 1891 г. Принадлежал Ф.Ф.Кирхгофу.
«Герб» «Измайловского досуга»
Поначалу желающих посещать какой-то там «кружок» было, прямо говоря, немного. Иногда приходило девять человек, иногда — меньше… Но князь был оптимистом. Привлекал знаменитых писателей и поэтов того времени, ободрял энтузиастов, создавал своему детищу «имидж», и дело пошло. Вот что писал князь-поэт о себе самом:
…Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца…
А своему «детищу» — «Измайловскому досугу» — он посвятил не менее яркие строки:
…не ищем мы, друзья, ни славы, ни хвалений —
Пусть безымянные в могиле мы уснем,
Лишь бы Измайловцы грядущих поколений,
Священнодействуя пред тем же алтарем,
Собравшись, как и мы, стремятся к той же цели,
В досужие часы чрез многие года
Те песни вспомнили, что мы когда-то пели,
Не забывая нас и нашего труда.
Гремите, пойте же, Измайловские струны,
Во имя доблести, добра и красоты!
И меч наш с лирою неопытной и юной
Да оплетут нежней художества цветы.
Человек искренне верующий (ходил в Троицкий собор каждый день, бывало, и не раз), он более четверти века работал над драмой «Царь Иудейский». Позже восхищенный этим произведением Михаил Булгаков позаимствует у него некоторые сцены для своего романа «Мастер и Маргарита». Кстати: князь применил уникальный литературный прием, позже также взятый на вооружение Михаилом Афанасьевичем. Дело в том, что тогда вера была еще крепка, и люди считали, что Евангельские тексты могут звучать только на проповедях и богослужениях, а Самого Спасителя изображать актеру — не самая хорошая идея. Так вот, в книге князя нет действующего Христа, но пьеса устроена таким образом, что все происходящее — реакция на Его жизнь и слова, а потому Спаситель словно незримо присутствует в ней постоянно. (Булгаков, работая над повестью о Пушкине, использовал тот же прием, и получилось на удивление славно.) Невзирая на высочайший художественный уровень и православную корректность, пьеса все же была запрещена Священным Синодом по цензурным соображениям. Исключение было сделано лишь для «Измайловского досуга», так как его участники не были профессиональной труппой. Император разрешил поставить измайловцам пьесу в Эрмитажном театре Зимнего дворца.
(Не узнали? Молодой Николай Второй посреди членов «Измайловского досуга». )
Это был взрыв! Князь Константин Константинович сам играл Иосифа Аримафейского.
(Князь в роли Иосифа)
Последний акт драмы заканчивается пронзительным монологом Иосифа Аримафейского, потрясенного и восхищенного свершившимся Чудом. Князь читал свои пронзительные стихи:
Тебе, Воскресшему, благодаренье!
Минула ночь, и новая заря
Да знаменует миру обновленье,
В сердцах людей любовию горя.
Хвалите Господа с небес
И пойте непрестанно:
Исполнен мир Его чудес
И славы несказанной.
Хвалите Господа с небес
И славьте, человеки!
Воскрес Христос! Христос Воскрес!
И смерть попрал навеки.
Артистами были офицеры Измайловского полка. Музыку писал прославленный Глазунов (бывший в то время директором Петербургской консерватории). На женские роли были приглашены известнейшие артистки Александрийского и Малого театров. Балетный номер «Танец рабыни» исполнял балет Мариинского театра. В пьесе приняли участие более шестидесяти офицеров Измайловского полка и сыновья Великого князя.
(Сыновья Великого князя Константин и Игорь, исполнявшие роли Префекта и Руфа)
(Великий князь, группа офицеров лейб-гвардии Измайловского полка и петербургских артисток в театральных костюмах.)
Восторженные рецензии на спектакль опубликовали не только Петербургские и Московские газеты, но и издания Парижа, Вены, Берлина, Лондона. Пьеса тут же была переведена более чем на десять языков мира. Успех был ошеломляющий. К сожалению, вскоре началась война и пьеса больше не ставилась. Но «Измайловский досуг» теперь знали далеко за пределами Петербурга. Князь создавал образ измайловца, как рыцаря, одинаково хорошо владеющего пером и шпагой. Традиции «Измайловского досуга» офицеры сохранили и в эмиграции: вышло несколько журнальных номеров «Измайловского досуга».
Умер князь в 1915 году, подкошенный известием о гибели сына, павшего на полях сражений Первой мировой, и был последним из династии Романовых, умерших своей смертью до революции… Еще три его сына — Иоанн, Константин и Игорь — будут убиты большевиками в 1918 году. Связав им руки и оглушив обухом топора, большевики сбросят их в шахту Алапаевского рудника вместе с другими членами династии Романовых, на следующий день после расстрела царской семьи. (Именно эта организованность уничтожения династии не позволяет верить тем историкам, которые говорят о «принятии решения на местах», и уверяют, что руководство о казнях не знало.) По воспоминаниям свидетелей, из шахты еще пару дней доносились молитвенные песнопения — они умирали долго… Большевики утверждали, что заключенным удалось бежать. После отступления красных, тела были извлечены. Оказалось, что сын Великого князя Иоанн упал на уступ шахты возле Великой княгини Елизаветы Федоровны (женщины удивительной внешней и духовной красоты, основательницы Марфо-Мариинской обители, после смерти мужа ведшей подвижнический образ жизни и отказавшейся уезжать из России со словами: «Мне нечего бояться. Я никому ничего плохого не сделала»… Она плохо знала большевиков…) и был перевязан ее апостольником. Видимо, пели они…
Сколько прекрасных людей было загублено тогда…
(Дочери Николая Второго — Великие княжны Ольга и Татьяна — в форме подшефных полков…)
(Великая княжна Мария Николаевна Романова, Николай Второй в форме лейб-гвардии Конного полка и царевич Алексей)
Не стоит также забывать, что при соборе действовало Общество помощи бедным, содержавшее богадельню для старушек, приют для девочек-сирот (к сожалению, не могу поместить здесь фото занятий девочек танцами и рукоделием — очень плохое качество), бесплатные квартиры, а с 1912 года — Братство православного воспитания детей. Все эти благотворительные общества большевики уничтожили……В «Откровении» Иоанна Богослова есть символический персонаж — «жена, облаченная в солнце». Среди богословских толкований доминирует понимание его как «символ христианской Церкви в период гонений». Случайно ли, что именно самый солнечный, самый светлый храм Петербурга стал кафедральным собором в те страшные годы? Вряд ли… Большевики не могли оставить без внимания ни столь яркую историю воинского собора, ни его значимость для города. В 1938 году собор был закрыт. Множество священников, служивших в нем, пострадали в годы большевистского террора. Более 14 (судьба клира собора еще восстанавливается, и история их подвигов изучается) — были расстреляны, десятки — арестованы или высланы…
Чем больше я читаю мемуаров и документов той эпохи, тем больший ужас охватывает меня: что это было? Кто были эти люди, называвшие себя «большевиками»? А ведь мы не знаем еще и десятой доли всей правды — архивы раскрыли свои глубины далеко не до конца, а правительство не торопится подвергать пересмотру на государственном уровне «точку зрения» на события той поры…
Образ настоятеля Варфоломея в этой повести — собирательный. Это мой «благодарный поклон» всем строителям и восстановителям монастырей и соборов России. И то, что мы чудом не потеряли такую редкость, как Свято-Троицкий собор лейб-гвардии Измайловского полка, — заслуга всех его настоятелей, от первого — отца Иоанна (Назарова) до восстанавливающего ныне собор в прямом смысле «из руин» — митрофорного протоиерея отца Геннадия Бартова. Когда, в начале «перестройки» заброшенный, ободранный, полузатопленный собор возвратили Церкви, мало кто верил, что вообще удастся его восстановить. Священники приняли интереснейшее решение: вести службы одновременно с восстановлением храма. И, по факту, выходит так, что храм строится под молитвы… Сколько бы не было совершено в соборе венчаний, крещений, сколько бы не было прочитано проповедей, как нескоро еще собиралась бы вокруг собора община, как долго не увидели бы храм жители и гости города… Восстанавливать всегда сложнее чем строить заново. А ведь настоятель, одновременно со строительством собора, искал документы по истории храма, восстанавливал разрушенную большевиками «Колонну воинской славы», открывал памятник архитектору Стасову, руководил клиром (клир замечательный — не буду лукавить: их характеры я взял как «прототипы» для героев повести… ну, что делать — похулиганил немножко… просто в жизни все намного интересней и ярче, чем придуманное искусственно), подбирал иконы, подготавливал проекты восстановления колоколов, паникадила… Я думаю, даже далекие от религии люди согласятся: собор с такой историей — это достояние Петербурга. Измайловский полк, военное духовенство, Николай Первый и Стасов, победа русского оружия, честь офицерства, «Измайловский досуг», плиты, «помнящие» Пушкина, Филарета (Дроздова), Достоевского, русских императоров… Сейчас в соборе находится удивительная и самая древняя икона «Святой Троицы» в Петербурге — 1406 года (только вдумайтесь: 15-й век… Век свержения татаро-монгольского ига, век борьбы за свободу, век объединения земель русских в единое государство. Век Андрея Рублева и Феофана Грека, век Афанасия Никитина… Век, когда Россия приняла на себя историческую и христианскую миссию из рук гибнущей Византийской империи…). Она была украдена у людей большевиками и продана за рубеж, в частную коллекцию. На Западе ей посвящено огромное количество статей и исследований. Она включена во все мировые каталоги иконописи (Говорят, ею восхищался Сальвадор Дали). В начале 2000 года икона была выкуплена на аукционе «Кристис» русскими бизнесменами и затем подарена Президентом РФ — Свято-Троицкому собору лейб-гвардии Измайловского полка…. Теперь люди снова могут увидеть ее.
(Удивимтельная икона с удивительной «судьбой)
В соборе находятся древние и почитаемые иконы — целителя Пантелеимона, Матроны Московской, Петра и Февронии Муромских, по благословению митрополита Петербургского и Ладожского Владимира были привезены из Иерусалима частицы мощей трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Привезена с Афона икона Георгия Победоносца с частицей мощей святого.
Келейная икона одного из самых почитаемых в России старцев — архимандрита Псково-Печерского монастыря Иоанна (Крестьянкина) с изображением Николая Чудотворца и частицей мощей святителя (на фото)…
…Уникальная икона Ксении Петербургской, написанная с прижизненного портрета (хранящегося ныне в запасниках Эрмитажа), и многое, многое другое, собранное с любовью, почтением, а главное — ради людей, сюда приходящих.
2 марта 2003 года митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир благословил возрождение при Свято-Троицком Измайловском соборе приюта на Лермонтовском проспекте для безнадзорных детей дошкольного возраста.
Еще одна приписная к Свято-Троицкому Измайловскому собору домовая церковь — св. блгв, вел. кн. Александра Невского при ТМО по психиатрии № 5. При соборе действует Воскресная школа…
Но, как известно, дьявол бьет всегда в самое опасное для него, и 25 августа 2006 года в Троицком соборе вспыхнул пожар.
Трагедия страшная. Даже сложно представить себе, что тогда чувствовали священники, настоятель, прихожане, рабочие собора… Но уже на следующее утро прямо на паперти собора служили Литургию… Вы знаете, есть люди, которых не сломить… Но вот что интересно: «благодаря» этой трагедии стали поступать новые пожертвования на восстановление (Что бы ни говорили, а не у всех еще зачерствели сердца даже в безумном 21-м веке…), о воинском храме узнали даже те, кто до этого и слыхом не слыхивал о таком явлении, как «военное духовенство» и «воинский собор». Да и сам храм проявил своеобразное «своеволие»: если б не пожар, ремонт завершился бы несколько раньше, а так получается, что собор восстановится к круглой дате — 300-летию военного духовенства… Как говорил мудрый Тертуллиан: «Случайности не случайны».
(Настоятель Троицкого собора лейб-гвардии Измайловского полка отец Геннадий Бартов благословляет новобранцев на защиту Отечества… Традиции возрождаются…)
«…Нам нужно зафиксировать годы церковного возрождения в исторической памяти людей. Эти 25 лет — это с точки зрения возрождения церковной религиозной жизни феномен, которому нет равных в мировой истории…», — сказал Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл.
(Освящение знамен воинских частей уже в наше время… Традиция немыслимо прекрасная, возвращающая понимание того, ЧТО есть воинское знамя… И, может быть, мы еще застанем то время, когда офицеры вновь захотят не «обмывать», а — освящать свои погоны…)
К нам возвращается наша история, традиции, мы снова имеем возможность безбоязненно узнавать о духовной жизни… Но какой ценой это оплачено и каких трудов это стоит сейчас…
Немало перенес на своем веку этот воинский собор… Я вчитывался в биографии священников, служивших в нем, и удивлялся яркости их судеб. Иногда даже суеверная мысль возникала: они выбирали собор или собор призывал их? Революция мало кого из них пощадила. Они выжили под пулями и осколками на фронтах и были расстреляны в своей стране… Они были живым укором как оставшимся в тылу трусам и дезертирам, так и эмигрантам-космополитам, без Родины, веры и чести…
В соборе есть икона причисленного к лику святых настоятеля Троицкого собора — протоиерея Михаила Чельцова. Большевики несколько раз арестовывали его. Невзирая ни на что, священник продолжал служить, проповедовать, уже догадываясь, какой финал готовят большевики для Русской Церкви. Ему довелось даже сидеть в камере смертников, ежечасно ожидая расстрела. На допросах держался достойно. Оставил удивительные воспоминания. В 1930 году вновь арестован по делу графини Зарнекау (белогвардейцам удалось выкрасть из большевистского Петрограда дочь принца Ольденбургского — сюжет, достойный приключенческого романа… Если б только спасенная графиня не дала зарубежной прессе «благодарственное» интервью, в котором поименно поблагодарила всех, кто помог ей спастись, в том числе своего духовного отца Михаила Чельцова… Большевики были, конечно, сволочи, но не дураки, и читать умели). Протоиерея арестовали и расстреляли вместе с еще одним священнослужителем Троицкого собора — отцом Михаилом (Николаевским), в Рождество 1931 года. По воспоминаниям красноармейцев, идя на расстрел, Чельцов пел тропари Рождеству…
(Настоятель, протоиерей Геннадий Бартов, рассказывает о подвиге отца Михаила, а священники собора держат икону, приготовленную для освящения.)
Судьбу одного из героев повести «диакона Сергия-младшего» я перенял с биографии диакона Троицкого собора Федора Ивановича Юдина. Во время Второй мировой войны он оказался на оккупированной немцами территории (служил протодиаконом при архиепископе Нарвском Павле (Ивановском). Арестован в 1944 по обвинению в измене Родине. Освобожден в 1955-м В 1958-м вернулся в Петербург, служил в церкви на Смоленском кладбище. С 1963-го — в Троице-Сергиевой Лавре. Скончался в 1974 году, в возрасте 74 лет. Братия монастыря оставила о нем очень хорошие воспоминания. С ранней юности до самой смерти он служил Церкви и Богу… Признан «не подлежащим реабилитации» …
Увы, мне не удалось найти сведений о послереволюционной судьбе колоритнейшего протодиакона Крестовского, послужившего прообразом «отца Сергия-старшего». Да-да, это вполне реальная личность именно с таким характером, как я и описывал.
(Вот он, на фото, во время службы в соборе Семеновского полка, рядом с настоятелем.)
Офицер Семеновского полка Юрий Макаров в воспоминаниях «Моя служба в старой гвардии» пишет: «Бесспорно, самой красочной фигурой нашего причта был протодиакон Николай Васильевич Крестовский. Гвардейского роста, с черной бородкой и гривой вьющихся волос, всегда веселый, с громоподобным голосом, он был любимцем полка и всего Введенского прихода. Выпить мог — море, каковое обстоятельство не могло не способствовать его широкой популярности. Он был не только добродушен, но и очень сострадателен и активно добр. Ночлежный дом, столовая и оказание всяческой помощи — находились в непосредственном его ведении, и не бывало церковной службы, чтобы, при выходе, его не ожидало несколько скудно одетых личностей. Приходская голытьба стояла за него горой. Когда его произвели в протодиаконы, он был этим очень горд и на обращение «отец диакон» отзываться перестал. Рассказывали, что какая-то старуха раз после службы долго плелась за ним по церкви, взывая:
— Отец диакон! Отец диакон!
Тот никакого внимания. Наконец, на пятый раз, Николай Васильевич наклонил голову и бархатной октавой в нижнем «до» пустил:
— Прото! — Отец диакон!
— Прото…
Наконец, старуху осенило:
— Отец протодиакон!
— То-то! — отозвался он на два тона ниже и остановился…»
В Троицком соборе он служил два года, и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Хочется верить, что большевики пощадили хотя бы его седины, но… Уж больно горячим был характер этого замечательного хулигана…
А вот образ штабс-капитана Касаткина я «составил» из судеб двух людей. Первый — председатель «двадцатки» — Григорий Александрович Толоконцев. После закрытия большевиками собора он призывал прихожан «сплотиться вокруг церквей и не давать их закрывать». Своими ключами открыл собор, впуская верующих. Был задержан и предупрежден о «возможных последствиях»… И уже тем же вечером вновь открыл собор для людей. Два дня он открывал двери храма, прекрасно понимая, на что идет. На третий день был арестован и вскоре расстрелян.
Ну, а второй, чье имя и фамилию я менять не стал, был комендантом Троицкого собора уже в наши дни. Работал в храме практически с первых дней его возвращения Церкви. Работал много, не жалея себя. Последние годы болел раком. За то время, что мы были знакомы, я не слышал от него ни одного слова жалобы, хотя было заметно, что боли мучали его сильно. Помню, когда незадолго до своей смерти он повел меня по бесконечной лестнице на купола, он то и дело останавливался, собираясь с силами и перебарывая боль. Когда я не выдержал и стал требовать вернуться, он сказал: «Нет. Ты должен все осмотреть, увидеть, понять. Составить общую картину. Рассказать… Чтоб люди знали… Помнили… Чтоб больше не допустили… Это ведь больше, чем история… Это та борьба, которая еще не закончилась… А если будут помнить — какой ценой заплачено за их право входить в этот храм… тогда больше не допустят…Так что — вперед!»
Всем этим людям: священникам и служителям соборов, строителям и солдатам, защищавшим Веру и Отечество, отстраивающим и восстанавливающим святыни, людям, собирающим, хранящим и открывающим доступ к реликвиям прошлого, я и посвящаю свой скромный труд… Чтоб помнили…
Ссылки на сайты, с которых были взяты использованные в приложении фотографии и рисунки:
- 1.Центральный гос. архив кино- и фотодокументов
http://www.photoarchive.spb.ru/images/1/title.gif - 2. http://humus.livejournal.com/1930030.html
- 3. http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/0
/01/Four_Chaplains_monument%2C_Ann_Arbor%2C_Michigan.jpg/220px-Four_Chaplains_monument%2C_Ann_Arbor%2C_Michigan.jpg - 4. http://www.tlttimes.ru/uploads/images/2/7/9/1/9463/aa
7f935709.jpg - 5. http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2013/09/%D0
%A1%D0%B0%D0%BC%D0%BE
%D0%BA%D0%B8%D1%88-%D0%9D.-%D0%9C%D0%
BE%D0%BB%D0%B5%D0%B1%D0%B5%D0%BD-
%D0%BD%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D0%BD%D1%83%D0%BD%D0%B5-%D0%
91%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%B8
%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE-
%D1%81%D1%80%D0%B0%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F.jpg - 6. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-
c1_image009_resz.jpg - 7. http://www.museum.ru/1812/Painting/Opitz/pic/pic001.jpg
- 8. http://shkolazhizni.ru/img/content/i73/73245_or.jpg
- 9. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-
c1_image014.jpg - 10. http://medalirus.ru/upload/awards/ordena-svyatogo-
vladimira.jpg - 11. http://oldru.com/symbol_1/img1/pic_307.jpg
- 12. http://www.sobiratel.net/files/thumbs/t_4926_
1372103782.jpg - 13. http://medalirus.ru/upload/awards/ordena-svyatogo-
stanislava.jpg - 14. http://www.ozon.ru/multimedia/books_covers/1007602120.jpg
- 15. http://img.hrenovina.net/posts/2011/12/mil-tserkvo4-500×637.jpg
- 16. http://img-fotki.yandex.ru/get/5200/97833783.a16/0_10a2bd_ffc638f1_XXXL.jpg
- 17. http://f11.ifotki.info/org/7cdcebfe32c882c9364cd89a0391e197bc5f6c130977827.jpg
- 18. http://f11.ifotki.info/org/22633ef5febc5af0bab10f3586f0d0cdbc5f6c130977827.jpg
- 19. http://cultobzor.ru/wp-content/uploads/2014/08/189.jpg
- 20. http://www.voopiik-don.ru/main/images/stories/dates/2013/n1.jpg
- 21. http://i60.fastpic.ru/big/2013/1123/de/773f040ed66f0a8e8f6abde7a45b10de.jpg
- 22. http://www.museum.ru/imgB.asp?1748
- 23. https://azbyka.ru/forum/blog_attachment.php?
attachmentid=2283&thumb=1&d=1312080370 - 24. http://www.panoramio.com/photo_explorer#user=
2574877&with_photo_id=51257995&order=date_desc - 25. http://www.kolokola.com/wp-content/uploads/
2012/09/%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB-%D0%92
%D0%B8%D0%BB%D0%BB%D0%B8%D0%B5.-%D0%9B%D0%B8
%D1%82%D1%8C%D0%B5-%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B
A%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B2-%D0%BD%D0%B0-%D0%B7%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%B5-%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B8%D1%89%D0%B5%D1%81
%D1%82%D0%B2%D0%B0-%D0%9F.%D0%98.-%D0%9E%D0%BB%D0%BE%D0%
B2%D1%8F%D0%BD%D0%B8%D1%88%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0
%BE%D0%B2%D0%B0-%D1%81%D1%8B%D0%BD%D0%BE%D0
%B2%D1%8C%D1%8F-%D0%B2-%D0%AF%D1%80%D0%BE%D1%81%D0%BB%D
0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%B52.jpg - 26. http://www.ruscrystal.ru/files/Image/s142.jpg
- 27. http://ic.pics.livejournal.com/alisha_96/16901527/1195432/600.jpg
- 28. http://cs10627.userapi.com/v10627352/12e2/IGvNgLq8PK8.jpg
- 29. http://trumpetclub.ru/uploads/news/news-UTTnVrRqRL.jpg
- 30. http://i049.radikal.ru/1006/fc/451b7f5d6dc0.jpg
- 31. http://s56.radikal.ru/i151/1006/b5/8d6b21166670.jpg
- 32. http://www.ascasonline.org/raoul5bis.jpg
- 33. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-c1_image050.jpg
- 34. http://www.likebook.ru/store/pictures/177/177351/327.jpg
- 35. https://encrypted-tbn3.gstatic.com/images?q=
tbn:ANd9GcR88S1QnwBGWl5P_6Y9M8J45Mai9Di34qNcNvpwU-VYcCnoA4uJ - 36. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-c1_image071.jpg
- 37. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-c1_image031_resz.jpg
- 38. http://polki.mirpeterburga.ru/user/
img/izmail_symbols_signs10_georg1_sml.jpg - 39. http://www.lgsp.petrobrigada.ru/pic/vveden01.jpg
- 40. http://www.izmsobor.ru/images/img046.jpg
- 41. https://encrypted-tbn2.gstatic.com/images?q=tbn:ANd9GcSjEQ-WyLqApkHbcCpUoCFLKl4DcqEOQAb3NuDRUUKoNllp3Nprog
- 42. http://album.foto.ru/photos/pr0/141148/198631.jpg
- 43. http://img-fotki.yandex.ru/get/6502/164843909.4/0_8ea8d_d36d21aa_XXL
- 44. http://i42.fastpic.ru/big/2012/0729/70/95dc28a2cddcda55bad796279eedc570.jpg
- 45. http://warstar.info/glinka_russky_army_kostjum/39_1.jpg
- 46. http://veresh.ru/img/balkany/loosers.jpg
- 47. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-c1_image084_resz.jpg
- 47. http://ic.pics.livejournal.com/partizan_1812/30235256/7665/7665_original.png
- 48. http://krymology.info/images/4/4d/%D0%98%D0%B5%D1%80%D
0%BE%D0%BC%D0%BE%D0%BD%D0%B0
%D1%85_%D0%98%D0%BE%D0%B0%D0%BD%D
0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D0%B9.jpg - 49. http://druzjina.ucoz.ru/_fr/6/6540862.jpg
- 50. http://druzjina.ucoz.ru/_fr/6/s4116567.jpg
- 51. http://www.samoupravlenie.ru/images/voina_424.jpg
- 52. http://port-arthur.ucoz.ru/_ph/103/2/591641425.jpg
- 53. http://port-artur-hram.ru/wp-content/uploads/2012/04/6%D0%B2%D1%80.jpg
- 54. http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons
/thumb/d/dc/Prithastie_ranennogo.jpg/250px-Prithastie_ranennogo.jpg - 55. http://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/thumb/
1/12/Rus-Japan-War_1904.png/300px-Rus-Japan-War_1904.png - 56. http://druzjina.ucoz.ru/_fr/6/s8251897.jpg
- 57. http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/
3/35/%D0%9F%D0%B5%D1%80%D0%B5
%D1%81%D0%B2%D0%B5%D1%82_%D0%B8_%D0%9E%D1%81
%D0%BB%D1%8F%D0%B1%D1%8F.jpg - 58. http://www.e-reading.me/illustrations/1032/1032189-c1_image094.jpg
- 59. http://www.cirota.ru/forum/images/22/22748.jpeg
- 60. http://www.zlatodar.ru/files/products/1199.jpg
- 61. http://histmag.org/grafika/articles/fryc/fryderyk4.jpg
- 62. http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/4/83/611/83611601_glrx444091796.JPG
- 63. https://encrypted-tbn2.gstatic.com/images?q=
tbn:ANd9GcQ7IA6kYGue3WTnBlwpBD6ND
KZ9ewnhts8gQtzL-ovKEdAXjpx4Kg - 64. http://www.rulex.ru/rpg/WebPict/fullpic/0091-096.jpg
- 65. http://www.belrussia.ru/kontent/pict/Biogr/prf.jpg
- 66. http://www.diletant.ru/upload/medialibrary/
6a6/6a6b6909ff4ed3b1c53c1c971126d76c.jpg - 67. http://img-fotki.yandex.ru/get/9833/51667439.449/0_ed3a7_5a2f6d02_XL.jpg
- 68. http://forum.myjane.ru/album_pic.php?pic_id=47013
- 69. http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/8/101/
134/101134407_5276173_Mariya_v_forme_v_cvete_v_polnii_rost.jpg - 70. http://statehistory.ru/books/TSarskaya-rabota—XIX—nachalo-XX-v/i_318.jpg
- 71. http://samoderzhavnaya.ru/media/photo/misc/
normal/alexey_nicholas_ii_portrait_bulla.jpg - 72. http://popgun.ru/files/g/168/orig/596065.jpg
- 73. https://encrypted-tbn1.gstatic.com/images?q=tbn:ANd9GcTErKePII5_8ncI-QTTh39g-RWZSKIh0f6LsfWdRKnSsUgC8NUJ
- 72. http://historydoc.edu.ru/attach.asp?a_no=1280
- 72. http://port-artur.info/istoriya/pravoslavie-v-armii-i-na-flote/chin-voennogo-svyashchennika/tyurichen001sml_640_01.jpg
- 73. http://www.1812panorama.ru/i/borodino_14_08.jpg
- 74. http://sammler.ru/index.php?s=81ee2a0fad9b2
dd3b57a8d33a9172e95&act=Attach&type=post&id=512101 - 75. http://www.antoniojarosso.com/lj/13/museum/gmir/gmir-46.jpg
- 76. http://25.media.tumblr.com/tumblr_llliz9oDlH1qegasto1_400.jpg
- 77. http://spbcity.info/img/990822_2.jpg
- 78. http://s47.radikal.ru/i117/0904/cf/c4195564f00b.jpg