В дождливый день я шел по улице
Сколько раз у тебя перехватило дыхание
Как сердцу высказать себя ?
Другому как понять тебя ?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь…
Зачем же люди делятся мыслями, воспоминаниями, пережитым? И сердца бьются чаще, и души обнажаются, и льются слёзы? Как это нужно людям, чтобы их понимали… Пережитое переполняет душу и выплёскивается в порывах откровенности случайным попутчикам, в ночных исповедях, в беседах по душам. В строках, которые ложатся странными знаками на белоснежный лист и превращаются в твою жизнь.
В кладовой памяти не все воспоминания равнозначны. Какие-то почти стёрты, другие вспыхивают жаром краски стыда на щеках, проливаются слезами раскаяния или обиды, хмурят брови незабытым гневом, затаиваются в складках губ скорбями.
Говорят, важно не то, сколько вздохов ты сделал в этой жизни, а сколько раз у тебя перехватило дыхание.
Слёзы
Дыхание перехватывает от слёз.
Ах, эти слёзы! С ними мы рождаемся и с ними уходим. А почему? Разве наша жизнь не суета сует и томление духа? Но наши горячие слёзы не согласны с этим. Они льются из сердца, и сердце болит. Оно живое и такое же горячее, как эти слёзы. И его боль и радость придают смысл бессмысленному и превращают существование в жизнь! А томление духа—в его горение! Звезда горит и сияет, и пульсирует, как наше горячее сердце. Скажи звезде, что её сияние не имеет смысла! А если наша жизнь лишь суета и томление духа, то почему эти слова говорятся с такой скорбью, с таким противоречием, с таким страстным желанием опровергнуть самих себя?
О чём я? Ах да, дыхание перехватывает от слёз. Это кто, я? Ребёнок, забившийся под кровать? Маленькая девочка. Очень худенькая. Под глазами синяки. В детстве я сильно болела и не ходила в садик. Потому что не вылезала из больницы.
Из-под кровати меня пытается достать толстая тётка в белом халате. Я просилась к маме и, видимо, надоела ей, потому что мне было убедительно сказано басом: «Твоя мама оставила тебя здесь навсегда. Она больше никогда не придёт за тобой!» До сих пор помню чувство леденящего ужаса и одиночества. За мной больше не придут. И я навсегда останусь здесь, в этой холодной палате, окна которой закрашены отчего-то в ядовито-синий цвет, на этой железной скрипучей кровати. Совсем одна. Без своего медвежонка. Без потёртого чемоданчика полного сокровищ. Без мамы.
Горе так велико, что я забиваюсь под кровать в самый угол. Закрываю глаза, я не здесь. Я спряталась. Разгневанная тётка с трудом забирается под кровать. Мне нужно ставить капельницу, а достать меня оттуда — всё равно, что поймать мышонка. Тоненькие ручонки выскальзывают из её потной пятерни. Наконец меня ухитряются схватить за длинные волосы. Так за мой светлый хвостик и вытаскивают на белый свет.
Было очень больно. Я плакала. Дальше не помню — всё стирается. Длинные больничные коридоры. Капельницы и уколы. Капельницы чаще всего ставили в ноги. Не знаю, почему. Может, руки были уже исколоты? После капельниц ноги отнимались, немели.
Я не могла встать и ползала в туалет с помощью рук. Почему меня не сажали на горшок? Понятия не имею. Может, я не просилась?
Позже мама рассказывала, что я перенесла четыре операции и почти не вылезала из больниц. Мне шёл четвёртый год. Врачи говорили моим родителям, что сильно сомневаются в том, что я вообще буду жить.
Их прогноз, скорее всего, должен был оправдаться. Но мои неродные дед Ваня и его мама, моя прабабушка Ульяна, с этим прогнозом были не согласны. Прабабушка меня любила и не собиралась отпускать на тот свет, тем более что дитя было некрещёным. Разыгрался целый детектив. Как мне позднее рассказывали, дед и прабабушка выпросили меня погулять. Ходить я уже не могла. Мои спасители попросту выкрали меня из больницы, лихо перетащив через забор. (Я поминаю их в своих молитвах каждый день.)
Прабабушка сразу же понесла меня в церковь и окрестила. Смутно помню купель. Воспоминания зыбкие, на грани. Где-то рядом уже был другой мир, в который прабабка меня не отпустила. После крещения я неожиданно стала поправляться. Справка о крещении долго хранилась у меня в коробочке сокровищ, в ней значилась синими чернилами написанная цифра 3 (три рубля за крещение). Но я знала, что на самом деле ценой была моя жизнь.
Восторг
Дыхание перехватывает от восторга.
В большой комнате за диваном с плюшевыми подушками есть уголок. Там на полу тёплое старенькое одеяло, а на одеяле небольшой потёртый чемоданчик. В чемодане мои сокровища—мои первые книги. Рядом сидит потрёпанный медвежонок—друг детства. А меня там точно нет. Я совсем не в этой обычной комнате. Я в таинственном мире. Путешествую и переживаю самые удивительные приключения. Разве в реальном мире возможно за час переплыть океан и найти сокровища? Перелететь в волшебную страну? Оказаться в Изумрудном городе и подружиться с милым Дровосеком, мудрым Страшилой, храбрым Львом? Идти в волшебных туфельках по чудесной дороге вместе с верным Тотошкой навстречу приключениям? А немного позднее оказаться в «Затерянном мире»? Или рядом с пещерным мальчиком, которого выгнали из племени? Как можно из этого удивительного, яркого, сверкающего мира возвращаться в простой и обыденный, где время тянется так медленно и уныло? И не происходит ничего чудесного? Ах, книги! Сокровище и западня. Таинственный мир и уход от реальности. Где грань?
Не помню, как я научилась читать. Видимо, из унылых больничных стен и закрашенных в ядовитый цвет окон было только два выхода: в разноцветный чудесный мир книг и в серый туман уколов, капельниц и боли. Этот туман мог поглотить сознание. Спасибо книгам, которые не позволили ему это сделать.
Не помню, кто в перерывах между больницами, показал мне буквы. Мне было около четырёх лет, и в моём чемоданчике — много ярких и красочных книжек. Долгое время родители считали, что я рассматриваю картинки. Ну что возьмёшь с болезненного ребёнка? Под ногами не путается — и ладно. Пока как-то раз кто-то из них, вечно занятых и спешащих по своим взрослым делам, случайно не подсел ко мне. Меня спросили: «Леночка, деточка бедная, тихая ты наша, всё картиночки смотришь? А вот кто на этой картинке? Ты понимаешь, кто на ней изображён?»
И бедная деточка тоненьким голоском стала уверенно объяснять, кто же изображён на картинке, попутно бегло зачитывая цитаты. В семье случился переполох: «Ребёнок читает! Кто научил ребёнка читать?!» Вечером, когда вся семья была в сборе, бабушка, дедушка, мама и папа устроили расследование: кто же научил меня читать? Потихоньку вспомнили, что я изредка подходила с книжкой то к одному, то к другому и спрашивала буквы. Взрослые отвечали, и тихий ребёнок опять уединялся с Мишкой и потёртым чемоданчиком.
— Леночка, как ты научилась читать?
— Потому что это интересно.
И Леночка снисходительно к непонятливым взрослым бегло читала всё, что ей подсовывали под нос.
— Слушайте, а может, это она на память рассказывает? Ну кто-нибудь из нас читал ей, а она запомнила?! Дайте какую-нибудь взрослую книгу! Во—энциклопедию!
Бедная деточка бегло прочитала статью из энциклопедии про динозавров. Объяснила онемевшим родителям, что уже читала о динозаврах. Затем утомившись, молча взяла Мишку и отправилась в свой уголок.
Я была независимым ребёнком.
Растерянность
Дыхание перехватывает от растерянности.
Мне скоро семь. До школы остаётся полгода. И меня решают отдать в детский сад, чтобы я успела привыкнуть к детям и научилась с ними общаться. И вот я в подготовительной группе садика. Это просто кошмар! Так много детей! И они все бегают, что-то говорят и даже кричат. Подходят ко мне и пытаются знакомиться. Но для меня их слишком много, все лица расплываются, я не могу никого запомнить.
Не знаю, о чём с ними можно говорить. И как нужно играть.
Думаю, что у меня был такой небольшой больничный аутизм. И общаться со сверстниками для меня оказалось трудной задачей. Сказывалась и разница в интересах: никто из них не умел читать, а я читала уже запоем. В моём мире царили Джек Лондон, Майн Рид, Жюль Верн, Конан Дойл, Дюма. И этот мир был гораздо интереснее, чем попытки девочек увлечь меня пластмассовой посудой, куличами в песочнице и одеванием пупсов. Мой родной Мишка оставался дома и сидел у заветного чемоданчика. А голые пупсы почему-то не вдохновляли.
Воспитательница сказала родителям, что я не по годам умный ребёнок и ей даже страшно со мной разговаривать:
— Понимаете, у меня такое чувство, что я разговариваю со взрослым человеком. А вот играть с детьми она совершенно не умеет! Но вы не расстраивайтесь, может, она ещё научится. Зато она у вас хорошо стихи читает. На утреннике ведущей будет.
С тех пор не по годам развитый ребёнок был бессменным чтецом, декламатором, затем звеньевой звёздочки, старостой класса, ну и так далее. К сожалению, этот развитый ребёнок не мог соперничать с остальными девочками в их детских хитростях и всегда оставался обманутым. Хитрили и обманывали не по годам развитого ребёнка все, кому не лень.
Моё простодушие и наивность не знали границ. Я верила всему, что мне говорили. И сама говорила только то, что чувствовала. Этакий Иванушка-дурачок в девичьем обличье. Искренность — хорошо или плохо? Это качество я до сих пор не изжила окончательно, хотя «перемены к лучшему», конечно, с годами происходили.
— Леночка, ну нельзя же так! Мы тебе дали новую куклу в садик, а ты вместо неё принесла стекло от бутылки!
— А оно разноцветное. И Маше кукла очень нужна. У неё день рождения.
— У Маши день рождения через полгода! А таких стёкол мы тебе сейчас дадим целую кучу. Вон на свалке битые бутылки валяются!
В разговор вступает бабушка:
— Нет, с этим ребёнком нужно что-то делать! Она вчера свою новую кофточку отдала соседской Иришке!
— Кофту зачем отдала?!
— Иришка сказала, что она мой лучший друг. А друзьям надо отдавать самое лучшее.
— И долго она была твоим лучшим другом? Чего ты молчишь, чудовище тупое?! Ах, до самого вечера?! Пока Танька не приехала с мороженкой?!
Бабушка плачет:
— Леночка, деточка бедная, как же ты жить-то будешь! Ну нельзя же быть такой бесхитростной! Ну похитрее нужно быть, похитрее! Понимаешь?
— А зачем?
Немая сцена могла бы соперничать с финалом гоголевского «Ревизора». Бабушка понимает, что бедная деточка безнадёжна. И бредёт на кухню. За ней уходит мама. По дороге ворчит: «Такой умный ребёнок— и такая дура!»
Много лет спустя, на работе, моя приятельница- психолог спросила, какая в детстве у меня была любимая сказка. Она убеждала нас в том, что жизненный сценарий закладывается в детстве. И часто любимая сказка выражает его суть. Я, недолго думая, ответила: «Волшебник Изумрудного города». С удивлением узнала, что приятельница эту сказку почти не помнит.
— Ну как же?! Ураган унёс Элли и её пёсика Тотош- ку в волшебную страну. И теперь она мечтает вернуться домой. Ей может помочь правитель Изумрудного города, а по дороге она должна помогать всем, кто нуждается в её помощи. И тогда её желание исполнится.
— А, вспомнила! Должна тебе сказать, что согласно твоему жизненному сценарию, ты — девушка, у которой есть что-то особенное.
— Это ещё что?!
— Забыла?! Волшебные туфельки! И твой жизненный сценарий — помогать окружающим, чтобы достичь своей мечты! Поняла?!
Да уж. В каждой шутке есть доля шутки. А потом я вспоминала: сколько шишек набито бесхитростной деточкой… И как я менялась в течение жизни. Обучаясь всему тому, что называется жизнь в коллективе. Хорошо это было или плохо? Прогресс или деградация?
Сейчас я бы хотела снова стать искренним и простодушным ребёнком из своего детства. Ушла я в страну чужую. И дом мой далече. Нет давно того очага, к которому можно стремиться. И горьки рожки, которыми питает меня моя жизнь. А я всё иду в свой Изумрудный город, а он всё дальше и дальше. Как мираж.
Разочарование
Дыхание перехватывает от разочарования.
В детском саду, как это ни смешно звучит, уже есть влюблённые. Об этом все знают. Это, так сказать, официальный статус. Типа: «Толя любит Ларису. Он её защищает». Правда, не совсем понятно, от кого он её защищает. Но это уже второстепенно.
Прошёл фильм «Четыре танкиста и собака». И в нашей подготовительной группе вовсю процветает ролевая игра в танкистов. Главный танкист —Толя, самый сильный мальчик в группе. А его любимая—Лариса — главная медсестра. И он её защищает вместе с танком и остальными танкистами. Остальные девочки — поголовно медсёстры.
— Ты с ребятами когда играть научишься? Наверное, опять одна сидела, когда все играли?
— Нет, я играла.
— Играла?! И во что вы играли?!
— В танкистов и медсестёр. Танкисты сражались, а медсёстры спасали раненых.
— И кем же ты была? Медсестрой?
— Нет. Меня не приняли в медсёстры.
— Что, танкистом?!
— Я была собакой.
— Вот чудовище-то тупое! Ну дура дурой! Вы только послушайте: она была собакой!
Но вот в группу приводят новенького мальчика Лёшу. Прямо во время прогулки. Он деятельно включается в игру и за короткое время становится лидером и главным танкистом. Он недоволен тем, как я изображаю верного пса и помощника танкистов.
А я просто не могу быстро бегать и прыгать. Худенькая, слабая. На мне толстое и тяжёлое мальчишеское пальто. На голове тоже мальчишеская шапка-ушанка, которая застёгивается на пуговицу под подбородком. Шапка велика, она постоянно сползает на глаза, и из-под шапки виден только мой нос. «Ребёнка нужно одевать тепло, а то опять в больницу попадёт!» В этой одежде мне и ходить-то трудно, не то что бегать.
— Кого вы выбрали собакой! Он еле ходит! А нужно бегать вперёд танка! Вот так! Слышишь, парень!
Резкий толчок в спину, и я кубарем лечу в сугроб. Пуговица отрывается, шапка-ушанка падает, и главный танкист Лёша лихо свистит, глядя на мои длинные светлые волосы:
— Так вот это кто! А я думал, что ты парень!
Новый главный танкист и, после драки с Толиком, новый лидер мальчишек, видимо, так сражён моим перевоплощением, что теперь у меня появляется свой собственный заступник. Мой статус резко повышается.
Какое-то время я с удивлением поражаюсь своей новой популярности. Теперь я уже не собака, а главная медсестра. И меня любят. Это чувство так необычно. Неужели меня — кто-то любит? Я даже прошу маму купить мне новую шапку, шапку для девочки.
Вдохновлённая, впервые придумываю собственную игру. Она называется «Гуси-лебеди». Моя фантазия, развитая на множестве книг, изобретает кучу сюжетных ходов. И подготовительная группа с увлечением играет в «Гуси- лебеди». Все, кроме оскорблённого Толика и обиженной Ларисы. Они ходят вместе. И смотрят на меня сердито.
Первой не выдерживает Лариса. Она подходит ко мне после тихого часа и спрашивает:
— А можно я тоже буду играть в вашу игру?
Главная красавица группы раньше не обращала на меня никакого внимания. И вдруг она просит меня принять её в игру! Мои радость и великодушие не знают предела!
— Конечно! И Толя тоже может с нами играть!
— Толя? Обойдётся!
Через несколько дней обстановка меняется. Лебедь—Лариса — всё чаще нуждается в помощи Лёши. И я всё реже ловлю на себе его восторженный взгляд. Развязка наступает быстро.
Во время игры лебеди прячутся от охотников. Я прячусь за верандой и слышу чей-то горячий разговор. Это Лариса и Лёша.
— Я красивее, чем Ленка. У меня красивое пальто! И шапочка! А она на мальчишку похожа в своей ушанке. И над тобой все смеяться будут. Нашёл в кого влюбляться! Давай ты влюбишься в меня! Чего молчишь? Согласен?
Я медленно выхожу из укрытия. И Лариса при виде меня говорит громко Лёше: — Скажи, кто из нас красивее?! Ведь я?! Ну, говори! Я внимательно смотрю на Лёшу. Сейчас мой рыцарь защитит меня! По крайней мере, в книгах, которые я успела прочитать, рыцарь всегда защищал свою прекрасную даму. Но мой рыцарь краснеет и мямлит:
— Ты…
— И мы не возьмём её больше играть!
— Не возьмём…
Из садика меня везут на санках домой. Папа оборачивается и смотрит, как ушанка сползает на мой нос. А я рада, что она сползает. И никто не видит моих глаз. Дома папа вдруг говорит маме:
— Давай на самом деле купим ей новую шапку. А то она такая смешная в этой ушанке…
— Зато тепло!
— Да ладно. Она же просила! Дочь, ты ведь хочешь новую шапочку? Такую с помпончиком? Для девочки?
— Нет. Не хочу.
И я медленно иду в свой угол. К своему родному Мишке и заветному чемоданчику.
Горечь потери
Дыхание перехватывает от горечи потери.
Моя семья живёт недружно. Бабушка в юности очень любила своего односельчанина. Он, несмотря на молодость, был серьёзным, умным и уважаемым человеком в селе. Работал директором школы и преподавал литературу. (Не от него ли перепала мне любовь к книгам?) Они решили пожениться и подали заявление в загс, который находился в райцентре, в двенадцати километрах от села.
Но когда они пришли пешком в райцентр через положенный месяц (или два?), чтобы расписаться, оказалось, что бабушка забыла дома паспорт. Срок продлили ещё на месяц. А за этот месяц началась война, и жениха забрали на фронт. С фронта он не вернулся, погиб в начале войны. И так никогда и не узнал, что у него родилась дочка. Моя мама.
После войны бабушка вышла замуж за молодого военного. Как я сейчас понимаю, дед Ваня очень любил жену, но ревновал её к прошлому. В трезвом виде он был спокойным и добрым, но выпив, начинал буянить. Вспоминал, что взял жену с ребёнком, что любила она другого мужчину.
Это всё я в детстве до конца не понимала, так как была слишком мала. Бабушка же часто утешалась собственными словами: «Ванюшка проспится — садись на него верхом и поезжай». Или поговоркой: «Пьяница проспится, дурак—никогда».
Сейчас, став старше, я думаю, что бабушке, наверное, следовало сказать мужу:
«Я люблю только тебя. Не ревнуй меня к прошлому». Но она начинала плакать и причитать, что её первая любовь, Фёдор, был намного лучше, чем нынешний муж. И что дед этому Фёдору в подмётки не годится.
А пьяный дед возвращался домой в хорошем настроении и с лестницы кричал: «Манюшка, твой Ванюшка пришёл!» Но постепенно, слушая причитания бабушки, мрачнел, приходил в ярость и начинал буянить. Делать вид, что он сейчас разнесёт всё в щепки. Бабушка убегала.
Страшно это было только на первый взгляд. Потому что дедушка ни разу не
догнал бабушку. И вообще ни разу не тронул её пальцем. Тем не менее сцены разыгрывались драматические. И усмирить дедушку могла только я. Бабушка отправляла меня к деду:
— Деда, ложись спать!
— Алёнка, это ты?
— Я, деда, я! Спать пора! Баиньки! Сейчас я тебя спать положу!
— Да, Алёнка, хорошо! Я тебя слушаюсь! Ты моя единственная… Ты моя золотая… Внученька родная! Уже иду…
И дед обнимал внучку и успокаивался. Во мне он души не чаял. В отличие от моей мамы.
Дед засыпал. А на следующее утро просил прощения у бабушки. И она могла потребовать у него что угодно. До следующей выпивки. Возможно, эта игра где-то на подсознательном уровне устраивала их обоих. Наверное, она могла бы стать неплохой иллюстрацией для книги Эрика Берна «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди».
Мама с папой мечтали о сыне. И даже придумали имя «Андрюшка» для будущего сыночка. А родилась дочка. Я казалась им странным ребёнком. Слишком замкнута. Никогда не делится своими мыслями и чувствами. Да и мысли-то у неё какие-то непонятные. Всё книжки читает. Другие девочки как девочки. Любят наряжаться. К родителям ласкаются. Всё у них просто и понятно. А эта —чудная какая-то…
— Ленка, брось свои книжки, а то с ума сойдёшь! Чего ты там читаешь-то? Понапишут всякую ерунду!
Комната у мамы с папой была в коммуналке. Не в простой коммуналке. Это была комната в длинном коридоре на шестнадцать соседей. Общая кухня и вечно грязный туалет. В коридоре постоянно происходили какие-то разборки, и я чаще жила у бабушки, чем дома. А когда родился мой брат, я поселилась у бабушки окончательно. Родителям стало совсем не до меня.
С дедом мы играли в прятки. До сих пор помню, как один раз долго не могла найти деда. И уже отчаялась. А потом услышала приглушённое хихиканье. Оно доносилось из узкого платяного шкафа. Как он туда смог забраться — до сих пор удивляюсь. Когда я его нашла, нашей взаимной радости не было предела. Дед очень хотел, чтобы я считала его родным.
Не знаю, зачем бабушка решила посвятить меня в тайну и рассказать, что дед мне неродной. А мой родной дед был гораздо лучше, чем он. Такой поворот меня потряс до глубины души. Сейчас, я думаю, что это было плохое решение.
Я ходила в задумчивости. Потом спросила у бабушки, как же погиб мой настоящий дед. А дедушка услышал это. И пришёл в ярость. Он кричал:
— Ведь я просил тебя, просил — не говорить ребёнку! Зачем ты это сделала?!
А потом дед заплакал. Мне так странно было видеть его плачущим. Я попыталась успокоить его. Но он не взял меня на колени, как обычно. Не назвал Алёнкой. Он смотрел подозрительно и хмуро. Он не верил, что можно любить неродного человека.
На этом наша дружба с дедом кончилась. И больше мы никогда не играли в прятки. Он просто перестал замечать меня и смотрел на меня как на пустое место. А когда напивался и начинал буянить, я больше не бежала к нему на колени, а пряталась в угол с Мишкой. Так грустно закончилась моя дружба с дедом.
Много лет спустя я училась в университете в чужом городе, постоянно подрабатывала и вдруг заболела.
Подработка прервалась. Не было денег на еду, на лекарства. Мне никто не помогал.
И вдруг я получила денежный перевод на сорок рублей. Потом ещё один. Переводы шли несколько месяцев и помогли мне пережить трудный период. Это были деньги деда Вани. Он оказался единственным, кто, узнав о моих проблемах, поделил свою пенсию пополам, чтобы помочь своей Алёнке. Он не забыл обо мне. Переводы кончились быстро и внезапно. Дед больше ничем не мог помочь мне. Он умер от инфаркта.
Одиночество
Дыхание перехватывает от чувства одиночества.
Я росла. Моя внутренняя жизнь была наполнена встречами с книгами, увлечением поэзией, философией. А внешняя — довольно бедна впечатлениями. Ну, может быть, я неправильно выразилась. Вношу поправку: бедна приятными впечатлениями. И полна одиночества. Когда мне было лет двенадцать, бабушка с дедушкой уехали в Подмосковье, купив там дом. И до семнадцати лет я жила с родителями. В семнадцать уехала из дома, чтобы больше никогда в него не вернуться. А потом и возвращаться стало некуда.
Мама с папой развелись, нашли новых спутников жизни, разъехались в разные города. Они устраивали свои личные жизни, и совсем забыли обо мне. Наверное, они думали, что я уже взрослая. И не нуждаюсь больше в родительской опеке. Я была очень одинока.
Впрочем, в семье я тоже чувствовала себя одинокой. Мои бедные родители не понимали меня. Они считали меня слишком заумной, разговаривать нам было не о чем, так как общих тем для разговора не находилось.
Папа тяжело заболел и стал надолго уезжать на родину, к маме в деревню. Позднее он там и женился второй раз.
Бедная мама, оставшись без руководства бабушки и мужа, по слабости характера стала выпивать. Периодически появлялись претенденты на её руку и сердце. Эти претенденты выглядели всё хуже.
Положение несколько улучшилось, когда в доме появился Сергей, отсидевший большой срок, на зоне переболевший туберкулёзом. Он был моложе мамы на двенадцать лет и не имел ни угла, ни работы, ни желания эту работу найти. Он постоянно кашлял, много курил и часто пил чифир. Рецепт: пачка чая на кружку воды. По крайней мере, он стал жить в нашем доме постоянно, и количество попоек и пьяных претендентов на руку и сердце мамы сократилось.
Правда, дела стали хуже с нашим жильём. Трёхкомнатная квартира, оставленная в наследство от бабушки и деда, превратилась в двухкомнатную, затем однокомнатную, затем однокомнатную на окраине города, однокомнатную на окраине меньшей площади… Деньги, полученные в результате этих обменов, пропивались быстро.
Сергей обладал способностью уничтожать их стремительно. Один раз, после выгодного обмена, он, забрав деньги, уехал, чтобы «купить домик в сельской местности». Через неделю вернулся, уже без денег, но с синяком под глазом. По его версии, покупка прекрасного домика уже почти совершилась, но тут его обокрали и избили. До сих пор не знаю, какая доля правды была в этих словах.
Последний обмен совершился, когда я уже окончила университет. Сергей и мама поменяли квартиру на комнату в коммуналке. Моего брата отправили ко мне. Он жил у меня два года и окончил колледж, в котором я работала. Мама с любителем сельской жизни уехала в Казахстан, где у Сергея жили какие-то родственники. И след мамы затерялся на несколько лет.
Из Казахстана она вернулась одна. Без денег, без зубов, без любителя путешествий. Очень худая и притихшая. Видимо, приключений, выпавших на её долю, уже хватало до конца жизни, потому что пить она почти перестала. Какое-то время они с братом жили у меня. Потихоньку из моей квартиры стали пропадать все мало-мальски ценные вещи: серёжки и цепочка, подаренные свекровью, пуховая кофта, книги. На работе мне сообщали, что видели маму на рынке, торгующую моими вещами.
Прошло несколько лет, и мама с братом уехали в свою комнату в коммуналке. А я долго не могла себя заставить позвонить им или съездить проведать. Правда, я всё чаще стала молиться за них, подавать записки на Литургию. Но сердце оставалось холодным. Я не хотела видеть родных людей.
Может, если бы я молилась за них раньше, в детстве, всё сложилось бы иначе? Может, им не хватало любви и молитвы? Я прочитала в одной книге о печальной судьбе человека. Там говорилось: «За него с детства никто не молился». Теперь я молилась за них. Может, я опоздала?
Постепенно моё сердце стало смягчаться. Видимо, эти молитвы умягчали в первую очередь моё собственное сердце. Стали приходить воспоминания. Вот бабушка рассказывает, как родилась мама в военные годы. Как бабушка не хотела её рожать. Без мужа. В голодное военное время. Родилась она «величиной со столовую ложку», и все говорили, что девочка не жилец. А бабушка плакала и выпаривала дочку на печке.
Вот мама рассказывает, как на последние деньги покупала мне фрукты в больницу. Вот она дарит мне розы на окончание школы. Я думала, что она это моё окончание и не заметит. Как не замечала мою отличную учёбу и никогда не ходила на родительские собрания. А она не только пришла на выпускной вечер, но и сидела в первом ряду, принарядившаяся, тихая. И по её лицу текли слёзы, когда меня вызвали первой для вручения аттестата, как лучшую ученицу класса. А потом я пришла домой, а на столе стояли розы. Их купила мне мама. Они так чудесно пахли и были такими прекрасными! Я несколько раз за день подходила к ним и, зажмурившись, вдыхала их нежный аромат. И этот аромат шептал душе о прекрасном будущем, о чудесной любви, о дальних странствиях и удивительных приключениях.
Я вспомнила эти розы и, неожиданно для себя, начала плакать. Я плакала, и мне казалось, что эти слёзы отогревают моё холодное к маме сердце. Через несколько дней я купила билет на поезд и поехала в родной город. Я не была там много лет.
Мама постарела. Они с братом не пьют и не курят. Начали ходить в церковь. На стенах иконы. Я подарила брату Псалтирь. Они были мне так рады! На следующий день, собираясь в магазин, я не нашла в кармане денег. Неужели опять? Я громко возмутилась. И брат с мамой чуть не плача сказали: «Мы не брали твои деньги. Мы же теперь в Бога верим. Мы вот тебе решили подарить подарок: забери наш ОУО, будешь фильмы смотреть. А то мы столько у тебя когда-то перетаскали. Возьми наш подарок, а?»
Я вспомнила, что перекладывала деньги в сумку. И они действительно были там. Посмотрела на маму и брата— они стояли такие растерянные и расстроенные. Я обняла их и попросила прощения. Теперь я звоню им и собираюсь навестить снова. Хорошо, что они есть у меня. И хорошо, что я обрела их, пока не стало слишком поздно.
Предчувствия и надежды
Дыхание перехватывает от предчувствий и надежд.
Школьная жизнь. Десять лет. Такой большой период в жизни. Напрягаю память: что сохранилось, пройдя через решето воспоминаний?
Училась я легко. Особенно давались гуманитарные предметы. Мне достаточно было пробежать глазами по параграфу в учебнике истории, географии, литературы, и я уже могла отвечать у доски. Не понимала тех, кто говорил, что не выучил урок. Ведь можно бегло прочитать материал, пока учитель задаёт вопрос. Я просто не могла понять, что читать так быстро, как я, извлекать информацию из прочитанного, анализировать, делать выводы —это на самом деле трудно для большинства ребят. Поскольку мне это давалось без усилий, я не воспринимала свои способности как способности.
Школа была с углублённым изучением английского языка. Изучали язык с первого класса. Потом был ряд предметов на английском: зарубежная литература, технический перевод, спецкурсы. Английский давался мне так легко, как будто я знала его когда-то, а теперь только вспоминала. Я была победителем всевозможных конкурсов и олимпиад по языку. А также особые успехи делала в литературе. Мои сочинения зачитывали на уроках вслух и отправляли в школьный музей.
Меня почему-то постоянно выбирали то звеньевой, то старостой. И я всегда поступала так, как считала правильным. Один раз преградила дорогу всему классу, пытавшемуся сбежать с урока тихой и больной учительницы. Просто встала у двери и загородила её собой. Сейчас мне немножко смешно вспоминать об этом. Но тогда я чувствовала свою правоту и готова была её отстаивать. Во главе желающих удрать с урока был мальчик, который мне очень нравился. Точнее, я любила его на протяжении всей школьной жизни. Его тоже звали Лёшей. Но так как я была очень застенчива в отношениях с мальчиками и уже имела опыт потери, то он никогда не узнал о моей влюблённости.
Лёша подошёл ко мне, стоящей в проёме двери. Он был выше меня на голову. И я с замиранием сердца ждала, что он просто отодвинет меня в сторону. И они сбегут. А учительница потом сляжет со своим больным сердцем. И я больше не смогу его любить.
Но Лёша постоял около меня в нерешительности, а потом улыбнулся и басом сказал: «Братва, побег отменяется. Видите, староста против. Надо слушать старосту». Раздался звонок, и все пошли по местам. На меня почему-то никто не рассердился. Видимо, уже привыкли к моей «правильности».
С другой стороны, я не была ни подлизой, ни тихоней и не пыталась понравиться учителям. Так я поспорила с учителем истории, парторгом школы, по поводу исторической роли Ленина. И учительница заявила мне, что десять лет назад за мои слова меня отправили бы в места не столь отдалённые:
— Ишь, какая нашлась! Смелая слишком! Ты, кажется, в университет собиралась поступать?! Язычок-то придержи, а то я тебе аттестат-то испорчу!
Также у меня была привычка, неизжитая с годами, заступаться за тех, кого обижают. Подруга удивлённо спрашивала:
— Лен, ну что ты лезешь?! Ведь это совсем нас не касается! Откуда ты знаешь, может, этому человеку за дело попало!
— А мне одни стихи нравятся. Сейчас тебе отрывок прочитаю:
И если сотня, воя оголтело,
Кого-то бьёт, пусть даже и за дело!—
Сто первым никогда не буду я!
— Лен, ты идеалистка. Так нельзя. Как ты будешь жить дальше?
— Где-то я это уже слышала…
Моя смелость и застенчивость каким-то образом сочетались. Так, я стеснялась танцевать и не ходила на школьные дискотеки. А наши девчонки эти самые дискотеки ждали с нетерпением. И могла часами разговаривать о том, кто кому улыбнулся, кто кого пригласил на танец, кто в кого влюбился. Я же не понимала, как можно об этом разговаривать. Потому что своей влюблённостью в Лёшу мне ни с кем не хотелось делиться. Это было сокровенным.
Не участвовала я в школьных вечеринках и ещё по одной веской причине: мне было нечего одеть. Кроме школьной формы у меня наличествовали домашний халат, спортивный костюм, старый полинявший свитер и с трудом сшитые на уроке труда брюки. Так что, даже если бы я пожелала пойти на вечеринку, мне это было сделать не в чем.
Первое красивое платье мне купили на выпускной. Я долго смотрела на себя в зеркало. А когда пришла в школу, подруга удивлённо сказала:
— А ты красивая… И фигурка у тебя что надо…
И я впервые поймала на себе удивлённый и заинтересованный взгляд Лёши. Но этот взгляд запоздал: мы расставались. Все уезжали учиться в разные города. Практически все двадцать восемь человек из нашего «гвардейского» класса получили высшее образование. У нас был очень сильный класс. А «гвардейским» его называли потому, что девочек было только восемь человек, остальные мальчишки.
На прощание мы писали друг другу стихи в альбомы. Лёша написал мне:
У людей бывают слабости разные,
Не ищи за их спинами крылышек.
Помни, люди — вовсе не ангелы!
У людей бывают ошибки!
И чтобы не ушибиться больно,
Столкнувшись с жизненной трудностью,
Не витай в облаках—довольно, —
Спустись на грешную землю!
Вот с таким пожеланием я и отправилась во взрослую жизнь—учиться в университете. В кармане—какие-то гроши. Я сказала маме, что ведь мне будут платить стипендию. Да если бы я и не надеялась на стипендию, то всё равно денег у мамы не было. И как-то так сложилось в наших с ней отношениях, что я всегда была как бы старше и сильнее, чем она. Она смотрела на меня снизу вверх, как на более сильного человека. И, видимо, считала, что я не пропаду.
Чемодана у меня не было, вместо него — старая авоська. Почти пустая. На мне— единственное хорошее платье. На ногах—какие-то старые босоножки. У меня не было многих самых нужных вещей: туфель, тёплой кофты. И ненужных тоже— косметики, например, и я не умела ею пользоваться. Без денег. Без родственников. Совсем одна в чужом городе. Сейчас, когда я вспоминаю прошлое, меня охватывает волна запоздалого страха. Это потому что я примеряю ситуацию на собственных детей.
Что было? Юность. Энтузиазм. Предчувствие чего-то необыкновенного: новой взрослой жизни. Успехов в учёбе. Я чувствовала себя как Д’Артаньян, приехавший в Париж. В кармане —пара грошей, но вызовет на дуэль любого, предположившего, что он не в состоянии купить Лувр.
Вступительные экзамены я сдала на одни пятёрки и поступила легко. Экзаменаторы спрашивали у меня уважительно, какую школу я окончила. В то время мой факультет стоял на втором месте в рейтинге университетских факультетов. Поступить было очень трудно. На первом месте —юридический факультет. Мои баллы позволяли мне пройти по конкурсу и на юридический. Экзамены совпадали.
И я, недолго думая, отправилась в деканат юридического факультета. В деканате сказали, что согласны взять меня к себе, но нужно подождать до завтра, чтобы подписал заявление декан, который в данный момент отсутствовал. А назавтра я уже не пошла в деканат, решив, что, видимо, не судьба, раз сразу не получилось.
Вообще, удивительные повороты бывают в нашей судьбе. Иногда вся жизнь принимает совершенно иное направление из-за пустяка.
Усталость
Дыхание перехватывает от усталости.
Учиться оказалось не так интересно, как я предполагала. После первой сессии нам сказали, чтобы мы не мнили себя переводчиками, потому что ими станут единицы. А большинство будет работать преподавателями в школах, училищах и техникумах. Хотя в дипломе у меня чёрным по белому написано: «Филолог. Переводчик» и лишь потом «Преподаватель иностранного языка».
На первом курсе было много занятий в лингафонном кабинете, потом всякие предметы типа теории перевода, зарубежной литературы, латынь, французский язык, ну и куча других. Из учёбы вспоминаются курсовые работы по зарубежной литературе. Особенно меня хвалили за курсовую по Эдгару По. Нужно было читать его стихи. Конечно, в оригинале. И анализировать, сопоставлять, раскрывать тему курсовой. Ещё вспоминаются уроки французского. Преподаватель благоволила ко мне, хотя мне трудно давалось произношение французского «р», язычок упорно не хотел вибрировать и произносить этот звук. Зато я правильно склоняла и спрягала, разбиралась во всех французских временах. И когда никто не мог ответить, француженка спрашивала меня.
Также делала я успехи в переводе, и наш заведующий кафедрой перевода нередко говорил во всеуслышание, что у меня незаурядный талант лингвиста и переводчика, что у меня есть чувство языка. И хорошо бы мне после окончания университета заняться переводом художественной литературы, так как я могу быть успешна на этом поприще.
Сейчас, когда я вспоминаю то время, оказывается, что в памяти лучше сохранились воспоминания о том, как я работала. А не о том, как училась. Может, потому, что это произвело на меня большее впечатление? Может, потому, что в то время передо мной стоял вопрос об элементарном выживании?
Оказалось, что совмещать учёбу на дневном отделении с работой не так просто.
А учиться на вечернем я не могла, потому что вечерникам не давали общежития. Домой возвращаться я не собиралась. Заочного отделения по моей специальности не было.
Я поработала на нескольких работах. Первой была работа на заводе на станках. Мы делали детали и получали деньги за количество сделанных деталей. Запомнилось, как старый мастер дал мне пятьдесят копеек и сказал:
— Сходи-ка, детка, пообедай, что-то ты неважно выглядишь.
Обед в заводской столовой был вкуснее, чем в университетской, но дороже. Поэтому там я побывала всего пару раз. Со мной работать устроилась моя новая подруга и соседка по комнате в общежитии, но она смогла проработать только неделю. Поранила на станке палец, который сильно разболелся, и уволилась. Через несколько месяцев я тоже ушла, потому что приходилось постоянно пропускать две пары из четырёх.
Сейчас, вспоминая то время, удивляюсь, как я, несовершеннолетняя, оказалась у станка. Видимо, как-то в обход правил. Потому что, где бы я ни работала, будучи студенткой, требовали только справку из деканата, что они не против подработки. Трудовую книжку не заводили. И, видимо, оформляли как ученицу. Может, вообще не оформляли?
Затем я устроилась работать в баню ночной уборщицей. Нужно было приходить на работу около десяти вечера. Заканчивала часа в два ночи. Потом меня ждала «прогулка» до общежития по ночному городу. Видимо, Господь уберегал меня от всевозможных приключений, потому что эти прогулки оканчивались всегда благополучно. Хотя мы постоянно слышали, что кого-то ограбили, раздели, изнасиловали. Университетское общежитие находилось недалеко от вокзала, и район был неспокойный.
Казалось бы, теперь можно совсем не пропускать занятий. Очень удобный график для учёбы: работаешь только ночью. К сожалению, я переоценила свои возможности, так как опять пропускала уроки. Теперь потому, что хотелось спать.
Директор бани, принимая меня на работу, спросил о возрасте. Вздохнул, услышав. И спел фальшиво: «Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном!» Отправил меня убирать самое лёгкое отделение—детское. Кроме него были женское и мужское отделения. Л в детском мылись мамочки с детьми, и оно считалось самым чистым.
Это достоинство обернулось для меня недостатком. Потому что директор взял меня на место пьющей уборщицы, которую он перевёл на туалеты. Она злобилась и поставила перед собой цель — выжить меня с работы. Выглядела она достаточно страшно: курящая, вечно пьяная, с синяком то под одним, то под другим глазом. Высокая, крупная, сорокалетняя женщина, она, конечно, рассчитывала на лёгкую победу. Но я была крепким орешком. Пьяных мне видеть уже приходилось. И достаточно близко. Как и слышать мат. Этим испугать меня было трудно.
Тогда в ход пошли козни. Моя соперница-уборщица стала приводить компанию своих пьяных друзей. Сторож пил с ними. Они прятали мою швабру, тряпки, вёдра. Раскидывали мусор после того, как я, убравшись, уходила домой. Это портило настроение и отнимало время. Директор вызвал меня и спросил, почему после уборки остался мусор. Я молчала, потому что с детства не любила жаловаться.
Всё-таки она меня выжила. Как-то раз, когда я мылась в душе, закончив уборку в жарком банном отделении, ко мне зашёл пьяный верзила, кавалер моей «приятельницы». Я начала визжать. А ответом мне был дружный пьяный смех всей её компании, устроившейся в раздевалке. На мой визг прибежала взрослая женщина, убиравшая женское отделение. Она стала ругать весёлую компанию, и верзила ушёл. Добрая женщина предложила мне обращаться к ней за помощью. И посоветовала пожаловаться директору.
Я поблагодарила. Оделась и пошла домой. Вышла из бани совершенно спокойной. Но когда шла по пустынной ночной улице, меня вдруг начала бить дрожь. И я зарыдала. От пережитого страха. От унижения. Что я им сделала? Ведь эта женщина годилась мне по возрасту в матери. А она и её компания издевались надо мной. Только потому, что я должна была работать и зарабатывать деньги. И разве это я была виновата в том, что её перевели на туалеты? Если бы не я, взяли бы кого-то другого…
Я шла и думала о нашей группе. О красавицах Ларисе и Наташе. Одна была генеральской дочкой, другая дочерью известного врача. Они меняли наряды каждый день. Думала о других девчонках, которые сейчас спали мирно в своих уютных девичьих кроватях. А я шла одна по ночному городу. И никому не было дела, вернусь ли я домой. И этот пьяный верзила мог справиться со мной как с младенцем. Я шла и рыдала от жалости к себе.
Сейчас я думаю, что мне нужно было пережить и это унижение, и эти слёзы, и эту острую жалость к себе. Для чего? Может быть, для того чтобы закалиться в трудностях? Чтобы научиться испытывать сочувствие к другим? Чувствовать чужую боль? Потому что благополучному человеку труднее почувствовать чужую боль. «Сытый голодного не разумеет»… Нет, не так… Лучше:
И нам сочувствие даётся
Как нам даётся благодать…
И опять безответная любовь
Дыхание перехватывает от безответной любви.
Кроме Лёши из садика и Лёши из класса, любимых парней у меня не наблюдалось. А те два Лёши никогда и близко ко мне не подходили. Так что в общении с противоположным полом я была совершенно неопытна.
Но вот «пора пришла, она влюбилась…» Когда я работала в бане, то как-то пришла на работу пораньше. С тем чтобы пораньше и уйти. Оказалось, что сторож впустила своего друга, старика из соседнего с баней деревянного домика, помыться бесплатно. Естественно, когда никого не было. А я тут как раз и явилась — не запылилась. Старик пришёл мыться не один, а со студентом, который снимал у него комнату.
Ничего не подозревая, я проскользнула мимо сторожихи, поднялась к себе и приступила к уборке. Когда вошла в отделение, то впала в состояние близкое к шоку: в моём детском отделении радостно намыливались два совершенно раздетых мужчины. Они обернулись на моё ойканье и тоже впали в состояние ступора. Полом схватили в руки тазики, чтобы прикрыться. А я, вся красная как свёкла, выбежала из отделения в раздевалку.
Так необычно началось моё знакомство с Володей. Ему было двадцать пять. Он успел отслужить в армии и теперь учился в медицинском институте. Необычность знакомства, что ли, вдохновила Володю? Уж я и не знаю… Только после этого на протяжении примерно двух недель он встречал меня ночью с работы, провожал до общежития. Я впервые почувствовала заботу и внимание.
Володя был умным, много знал и рассказывал. Он был очень обаятельным и казался совсем взрослым. И девичье сердце таяло. Я чувствовала себя как Золушка, которая наконец-то встретила своего принца.
И принц полностью оценил все её достоинства. Какие именно достоинства, я не задумывалась, но надеялась, что они точно были, раз в меня влюбился такой замечательный человек.
Я летала на крыльях. Внезапно всё кончилось. Володя пригласил меня после работы к себе. Домик, где он жил, был старинным деревянным домом, очень необычным, с какой-то сказочной лестницей, чудесными ставнями на окнах. Чем не дворец?
Время было около двух ночи. Я ожидала, что мы будем пить чай и разговаривать. И я, может быть, расскажу ему всё, что накопилось в душе. Что не рассказывала никому. Про одиночество. И про Мишку с чемоданчиком. И, может, даже про то, как плохи дела в моей семье.
Но мой принц был не расположен разговаривать. Он начал целовать меня в темноте комнаты. Я ничего не испытывала, только разочарование. И досаду на свою глупость. Конечно, молодой мужчина привёл меня к себе ночью не для того, чтобы слушать мои глупые рассказы о Мишке и чемоданчике. Ну я ведь люблю его… Думала, как бы высвободиться из неожиданных объятий и не обидеть человека, но он внезапно остановился сам и спросил довольно сурово:
— Ты что, ни с кем не целовалась? У тебя никого не было?
— Нет.
Я почувствовала, как виновато звучит мой голос. Мой принц явно рассердился.
— Так, провожать тебя уже поздно. Останешься у меня. Иди, ложись спать. Вот кровать. А я пошёл спать на кухню. Спокойной ночи.
Я лежала на чужой кровати и плакала. Долго не могла уснуть. Я его рассердила. И теперь он меня разлюбит. Но почему? Рано утром тихонько оделась и выскользнула из дома. Ночью мой принц не пришёл меня встречать после работы. Не пришёл и на следующую ночь. И тогда я сама поднялась по ступенькам этого домика-теремка. Володя был совсем другим: чужим, холодным, отстранённым. А когда я заплакала, смягчился. Погладил меня по голове, как ребёнка, и попросил прощения:
— Прости меня. Я тебя обидеть не могу. Нам не нужно больше встречаться. Понимаешь?
— Нет. Почему?
— Я провожал тебя и чувствовал себя рыцарем. Но долго быть рыцарем я не способен, прости. Я не собираюсь жениться. Понимаешь? Я не могу пока жениться. У меня ни кола, ни двора. Если бы у тебя была квартира… Я не хочу жить в нищете, понимаешь? И ещё — у меня есть девушка. Она не такая как ты. Мне с ней общаться очень тяжело. Очень. Она капризная такая… Но у неё папа — начальник большой.
Мы с ней в рестораны ходим. И когда я с ней иду, на нас все оборачиваются. Понимаешь? А с тобой я даже пройти не смогу вместе днём. Прости, но ты выглядишь чуть лучше нищенки. Я мог бы просто тебе напридумывать всякой ерунды. И ты бы поверила. Ведь поверила бы? Но я хочу быть честным.
Медленно спускаюсь по чудесной лестнице. И мне кажется, что ступеньки качаются под моими ногами. Как откровенно мне объяснили: кто я. Почти нищенка. Без квартиры, без денег, без родителей и связей. Но ведь всё это я и сама знала. Почему же так больно?
Может, потому что я верила в то, что могу кому-то понравиться как личность? Ведь я умная. Сама поступила на такой трудный факультет в университете. Там ведь был конкурс больше десяти человек на место. И у меня есть трудолюбие, энергичность. И ещё я, наверное, добрая. Стихи могу читать часами. Или истории интересные рассказывать. Почему это никому не нужно?
Видимо, Золушки встречают принцев только в сказках. В реальной жизни принцы женятся на принцессах, а Золушки убирают за ними дворец.
Обида
Дыхание перехватывает от обиды.
Несколько месяцев я поработала в почтовом отделении. Научилась быстро сортировать почту, разносить её по адресатам. Район мой состоял из частных домов. Мне, как новичку, его и дали. Потому что быстрее было оставлять почту в многоквартирном доме, чем разносить её по этим дворам. Но я тогда была лёгкой на подъём.
Крепкого здоровья, правда, у меня не наблюдалось никогда, сказались операции и детство, проведённое в больницах. Сердечко всегда было больным, одышка и тахикардия — постоянные спутники. Но я была тоненькой и юной и, конечно, обойти эти многочисленные дома мне было легче, чем пожилым тётушкам, работавшим рядом со мной. Носить почту людям мне нравилось. Это было весело. Но продолжалось недолго. Из декрета вышла женщина, на месте которой я работала, и мне снова пришлось искать работу.
Попыталась устроиться на полдня в регистратуру поликлиники. Прошла медосмотр, потратив уйму времени. Но когда пришла к заместителю главного врача, оказалось, что на обещанное место она уже нацелилась взять свою родственницу. Так мне шепнули в регистратуре. Правда, родственница ещё не прошла медосмотр. И у меня была фора.
Солидная дама в белом халате попросила меня отдать ей карточку с результатами медосмотра. Взяв документы в руки, она злорадно улыбнулась и вдруг разорвала их. И бросила в корзину, стоящую под столом. Затем объявила мне: «Идите, мы вас не берём, у нас есть другой кандидат». Сказать, что я была растеряна, — значит ничего не сказать. Понятно, когда неприлично ведёт себя опустившаяся, вечно пьяная уборщица. Но когда так поступает солидная дама-врач… Я растерянно спросила:
— Зачем вы порвали мои документы? Они бы мне пригодились для другой работы…
В ответ снисходительный смешок:
— Надо будет — ещё раз пройдёшь медосмотр. Иди отсюда! И не вздумай жаловаться! Всё равно никто тебе не поверит!
Перемены
Дыхание перехватывает от собственных перемен. Как говорили девчонки, «смены имиджа».
Дольше всего — около двух лет—я проработала на телефонном заводе. Моя работа называлась «уборщица производственных помещений». Я мыла большой цех, где рядами сидели женщины. Они сидели за столом и занимались сборкой телефонов, точнее, их частей.
Все знали, что я студентка, и отношение ко мне было неплохим. Начальник цеха звал меня «юный филолог». А мне так и хотелось передразнить «юный филолух», но я молча улыбалась. Мне здесь нравилось. У меня было своё место, где лежали мои вёдра, халат, перчатки, ну и всё остальное. И на них никто не покушался. Не было никаких пьяных компаний и уборщиц с фингалом под глазом. Я ни от кого не зависела. Приходила к шести утра, важно шла через проходную, потом в свою каморку. Наливала воду в ведро и быстро всё мыла. Когда мыла рабочие места, женщины вежливо отодвигались.
Возвращалась я в общежитие часов в девять-десять. Покупала по дороге кефир или молоко, хлеб. Как-то раз, когда я тяжело поднималась по ступенькам на наш седьмой этаж (лифт часто не работал), навстречу мне спускался парень с нашего факультета. Он посмотрел на меня с жалостью и строго сказал:
— Лен, ты давай заканчивай со своей работой, а то ты совсем прозрачная стала, так тебя скоро ветром унесёт!
Девчонки в комнате ещё спали. Все они жили на родительские деньги и работать на заводе им не было необходимости. Просыпались они радостно: «Кормилица пришла!»
В полном смысле кормилицей я не была, потому что мы все делились едой. И, бывало, уже за полночь удобно устраивались за столом, чтобы отведать сала, которое привезла Иринка (родители свинку закололи!) или жареной картошки от родителей Раи. Но готовила я на самом деле чаще других, просто потому что готовить любила.
На заводе мне платили хорошо, я получала там сто рублей, по тем временам это была зарплата инженера или учительницы. Если прибавить сорок рублей стипендии, то можно понять, что я чувствовала себя настоящей богачкой. Стипендию я положила за правило отправлять маме с братом. Брат ещё был школьником, а мама либо не работала, либо работала, но получала копейки.
Я пробовала покупать брату вещи. Помню, как долго и придирчиво выбирала для него джинсы (их тогда только-только начинали продавать в магазине, а не у фарцовщиков) и настоящий шерстяной пуловер. Но эти подарки впрок не пошли. Они были проданы за копейки, когда у мамы и брата, как обычно, не было денег. А может, их унёс очередной пьяный кавалер. У них в то время очень много всего пропадало и выносилось из квартиры…
Помню, как девчонки, соседки по комнате, недоумевали, почему я отправляю деньги матери, и как она может брать эти деньги у дочери-студентки. Но я не собиралась посвящать их в свои семейные тайны и отговаривалась какой-то важной причиной. Не помню, какой, может, говорила о болезни родителей…
Я всегда была довольно скрытна в том, что касалось моей личной жизни, внутреннего мира. Не делилась переживаниями, чувствами. Про Володю и свою любовь к нему никому не рассказывала, хотя пережила это очень тяжело.
Сама я полностью оделась. В основном в комиссионке. В то время там можно было купить неплохие вещи. Импортные. И относительно недорого. По сравнению с тем, как я выглядела раньше, теперь я была просто моделью. Девчонки в группе одобрительно кивали головами: «Наконец-то и Ленка у нас прибарахлилась!» Соседки по комнате в общежитии научили меня подкрашивать глаза, завивать чёлку. Вместо вечного хвостика я стала распускать свои светлые волосы по плечам. И убедилась, что это гораздо красивее.
Когда я приехала на вечер встречи выпускников, то от кавалеров просто не было отбоя. Особенно приставал парень, который слыл школьным донжуаном и учился на год старше меня. Он спрашивал, искренне недоумевая: «Почему я тебя не помню? Где ты была раньше? В каком классе, говоришь, училась? Нет, ты шутишь, не было тебя в этом классе! Я не мог тебя не заметить!»
А самая красивая девчонка нашего класса, ревниво улыбаясь, сказала мне: «Что за перевоплощения?!» От физической работы я стала совсем тоненькой. Смотрела на себя в зеркало и не узнавала: удивительно, как причёска, красивая одежда и минимум косметики может изменить внешность человека. Неужели это я?!
Как-то встретила на улице своего бывшего принца — медика Володю. Прошло два года с момента его объяснения. Володя проходит мимо. Останавливается, оборачивается. А я узнаю его сразу. И стою полуобернувшись. Жду. Он возвращается ко мне:
— Лен, ты?! Глазам не верю! Ты совсем другая! Совсем… Какая ты красивая стала… И взрослая… А помнишь, как мы с тобой — по ночной Перми? Ну, я тебя провожал ещё, помнишь? Ты что, разбогатела? Слушай, не хочешь со мной сходить на один классный концерт?
— Нет, Володя, не хочу.
Восторг
Дыхание перехватывает от восторга.
На лето я рассчиталась с телефонного завода. Отпустили меня как студентку легко, просили возвращаться осенью. Им нравилось, как я убираю цех. Я и, правда, делала это добросовестно и быстро. Наловчилась.
Рассчиталась я потому, что прочитала объявление о наборе студентов в геологическую партию на летний сезон. Мне хотелось путешествовать. И меня всегда влекла жизнь на природе.
Да уж, это оказалась действительно жизнь на природе. Нас забросили на вертолёте в тайгу Северного Урала. До ближайшего населённого пункта километров пятьдесят. Вокруг тайга. Как в присказке: «Тайга —закон, медведь — хозяин». Работа неквалифицированная, а студентам можно было платить немного. Студента накормишь—он уже рад. Поэтому наш шеф и предпочитал студентов. Он рассуждал так: «Взрослая женщина в тайгу не поедет. У неё постоянная работа, семья. Мужчина, который такую сезонную работу ищет, чаще всего пьёт и курит. В тайге с таким могут быть проблемы и очень большие. А студенты — милое дело. Прикрикнешь на салагу — и вперёд!»
Мы гордо назывались геологоразведочной партией. В нашу партию входил наш шеф — профессиональный геолог Толя. Ему было за тридцать. И мы считали его не то чтобы совсем пожилым человеком, но так… уже в годах. Ещё были два студента-геолога Света и Лёня. И мы с подружкой и однокурсницей Раей. Рая после этого геологического сезона, кстати, перевелась на геологический факультет на курс ниже. Я тоже об этом подумывала. Но не решилась.
Были поставлены две палатки, в одной жили шеф с Лёней, в другой мы — девчонки. Света была очень крупной и рослой девушкой, года на три постарше нас. Ну а мы с Раей походили на школьниц.
Вокруг тайга, и можно было наслаждаться жизнью на лоне природы по полной программе. Оказалось, что у этой жизни есть свои плюсы и минусы. К минусам, конечно, относились разные комары и мошкара. Невозможность толком помыться.
И даже умыться. Умываться мы стали, пользуясь водой из луж. Лужи в тайге — чистые и прозрачные. В них мы и умывались и чистили зубы. По мере загрязнения луж, меняли их, потихоньку отходя дальше от лагеря.
Зато всё остальное было сплошными плюсами. Как описать красоту девственной тайги?! Множество птиц и маленьких птах, большого и мелкого зверья. Тайга живая. Она живёт и дышит. Поёт и чирикает, свистит и шумит. А чистейшая вода в ручьях, от которой так сладко ломило зубы в жару! А ягоды и грибы! Мы собирали спелую чернику в большие кружки и добавляли сгущёнку. И ели эту вкуснятину ложками, запивая крепким чаем, пахнущим костром. Ничего вкуснее я не ела с тех пор. А дикая малина, сочная, душистая, которая тает во рту?!
Шеф стрелял глухарей, и я готовила их в котелке с клюквой и брусникой. Мясо тушилось и было немного твердоватым, но ароматным. Ещё я приспособилась стряпать ландорики. Так шеф называл оладьи на сухом молоке. Толкла ягоды с сахаром и мы, облизываясь, уминали горячие поджаристые ландорики с душистой ягодной толчёнкой.
Шеф брал меня с собой в тайгу. У него за плечами ружьё, в руках планшетка. У меня на шее —прибор, который называется радиометром. Через каждые пятьдесят-сто метров я его включала, стрелка показывала цифры, которые я добросовестно рапортовала своему начальнику. Это называлось: «Сделать замер». Радиометр был довольно тяжёлый. Мой начальник шутил: «Ничего, Лен, шея после сезона длинная будет! Балерины Большого отдыхают!»
Идти по тайге тяжело: перелезаешь через корни деревьев, через заросли травы и кустарников. А то дерево упало, и нужно перелезать его сверху или проползать под ним снизу. Или бурелом —не обойти. Я уставала.
Мы садились, разводили костёр, доставали тушёнку, сухари, чай, сгущёнку. Как-то раз я особенно сильно устала и попросила у Толика ещё время на отдых. Он спокойно сказал: «Посидеть, конечно, можно ещё… Но вот хозяин как на это отреагирует?» Я оглянулась, следя за его взглядом, и увидела медведя. Надо ли говорить, что после этого мою усталость как рукой сняло? И я скакала домой, почти опережая шефа и перемахивая через стволы упавших деревьев. Откуда и прыть взялась?! Мишка не приближался и не отставал, он проводил нас, видимо, до границ своей территории и исчез.
Ещё шеф отправлял нас с Раей в маршруты по окружающим лагерь речушкам. И мы набирали песок со дна речек в лоток и промывали его долго в ледяной воде. Уходили довольно далеко от лагеря, и Толя давал нам с собой ракетницу и компас.
Я никогда не могла запомнить направление. Шеф называл это женским топографическим кретинизмом. Он говорил, что в древности мужчины ходили на охоту далеко от дома и должны были уметь ориентироваться на местности. А женщины сидели дома и ждали своих кормильцев. Поэтому у них плохая ориентация на местности. Говорил он это очень важно.
А я и сама знала, что могу заблудиться в трёх соснах. Но с Раей мне страшно не было. У неё обнаружилось удивительное чувство направления. И она всегда выводила меня домой, к лагерю, с точностью до нескольких метров. Один раз, правда, мы с ней всё-таки заблудились. Паниковать не стали. Больше нас, как мы позднее узнали, паниковал шеф, который уже собрался нас искать. Но Рая смогла сориентироваться в глухой тайге, и уже к вечеру мы вышли к нашим палаткам. Случались и моменты, которые врезались в память на всю жизнь. Так, один раз, мы ушли из лагеря к самой высокой точке Северного Урала —горе Конжак. И несколько дней жили в охотничьей избушке. Были удивлены, когда нашли в пустой избушке припасы. Шеф объяснил, что это таёжные правила. Последние, кто ночевали в избушке, всегда оставляли для новых постояльцев спички, соль, консервы, сухари.
В избушке были нары, где мы спали, в одном углу шеф с Лёней, в другом я, Рая и Света. Еду готовила в основном я. А остальные парами уходили в маршруты. Меня оставляли в избушке. Шеф объяснил, что на это есть две причины. Первая: я вкуснее всех готовлю. Вторая: физически я была самой слабой, а маршруты здесь сложные, с подъёмами.
Готовила я на костре или, если погода была плохой, прямо в печке-буржуйке. Научилась обращаться с топором, собирать сушняк, разводить быстро и в любую погоду костёр. Мне оставляли ракетницу. Как-то раз ребята ушли вчетвером. Со мной оставались наши собаки. Это были две молодые лайки, почти щенки. Шеф звал их Кидус и Карус.
Дело шло к вечеру. Ребятам пора было вернуться. Я уже приготовила еду, принесла воды, насобирала ягод. И ходила вокруг избушки кругами в ожидании. Но слышно было только журчание ручья, шум деревьев, птичье пение. Внезапно небо стало темнеть на глазах. Птицы перестали петь. Тайга тревожно замолчала в ожидании грозы. Несколько минут, и избушку окутал мрак. Я очень переживала за своих геологов.
Началась сильная гроза. Я залезла на нары в избушке и сидела, сжавшись в комочек. А снаружи бушевала стихия. Избушка скрипела, трещала. И я чувствовала себя Элли из детской сказки. Только вместо Тотошки со мной Кидус и Карус. Внезапно щенки начали скулить и лезть ко мне на нары. Это было очень странно, потому что они обычно держались дерзко и лаяли на всех птичек и мелких зверюшек. Демонстрировали, что они, охотничьи собаки, здесь, в тайге, главные. Я втащила щенков на нары и прижала к себе. Снаружи послышались тяжёлые шаги. Кто-то ходил вокруг избушки. Собаки скулили.
Я взяла в руки ракетницу, которую обычно оставлял мне шеф, чуть приоткрыла дверь и выглянула. Лучше бы я этого не делала. При вспышке молнии я увидела почти рядом с собой здорового медведя с раскрытой пастью. И пасть у него была, я вам скажу, довольно неприятная. Он явно открыл её не для того, чтобы зевнуть. Я закрыла дверь. Вернулась на нары. И сидела на них не знаю, сколько времени. Помню, что одной рукой обнимала и гладила обоих щенков, а вторая рука с заряженной ракетницей была наставлена на дверь.
Когда дверь открылась, я чудом удержалась от того, чтобы не пустить своё оружие в ход. На пороге стояли продрогшие и лязгающие зубами мои бродяги-геологи. Они заблудились и плутали. Такое бывает в тайге даже с опытными людьми.
Помню, как шеф медленно, почти на цыпочках подошёл ко мне. Он ласково уговаривал меня: «Леночка, солнышко, ты ракетницу-то отдай! Ну, отдай, а? Давай сюда ракетницу, тебе говорю!» А я бы рада отдать, но рука вцепилась в неё намертво. И бедному шефу пришлось разгибать мне пальцы по одному, чтобы достать оружие из ладони.
Потом, согревшись и наевшись, после третьей кружки чая, все начали смеяться.
— Лен, у тебя такой вид был угрожающий, дескать, враг не пройдёт. Если бы медведь сюда зашёл, он бы точно сразу развернулся обратно. Тут такая тройка: непобедимые Кидус, Карус и Лена с оружием в руках!
И я наконец тоже начала смеяться. А наутро—тайга, омытая грозой, и ручей, который стал речкой. И прозрачная хрустальная вода в нём. И оживший лес. И кружка черники со сгущёнкой. Хорошо!
Приключения
Сердце перехватывает от приключений.
Много лет спустя я напишу: «Есть на Урале река Чусовая. Холодная река, северная. Течёт себе мимо береговых скал, отвесно обрывающихся в воду. Такие скалы называют бойцами. Течёт Чусовая среди горнотаёжных лесов.
Радуют глаз тёмно-зелёные ели и сосны, пихты и лиственницы, а среди них лёгкие осинки и берёзки. А под ними кустарники: жимолость, малина, шиповник.
На полянках ждут вас в летнюю пору и брусника, и голубика с клюквой, и морошка с черникой.
А в лесах живут огромные лоси, маленькие белочки и бурундучки, зайцы, барсуки. Можно встретить и героев русских сказок: серого волка и рыжую лису. Мишка косолапый редко, но пройдёт, протопает по тайге. Множество птиц и крохотных птичек поют свои песни над берегами Чусовой, от огромного беркута с двухметровым размахом крыльев до крохотного, меньше стрекозы, желтоголового королька. Ползают по травке ужи, медянки, ящерицы».
А тогда, в годы юности, я стала дружить с туристами-водниками. И мы сплавлялись по рекам Урала. Первой рекой была Чусовая. И я увидела своими глазами всю красоту этой дивной уральской реки. Позднее были Вильва, Койва, Вижай, Сылва и другие реки. Коренные жители этих мест называют воду — «ва», отсюда названия рек: тихая вода, прозрачная вода, бурная вода и так далее. Позднее я буду жить в городе, в названии которого тоже будет «ва».
Это были удивительные сплавы. Чувство дружбы, единой команды, взаимопомощи и взаимовыручки. Рыцарское отношение юношей к девушкам. Чудесная таёжная природа.
В первом походе я была летописцем и записывала в свою летопись день за днём сплава, чтобы после похода, на «самоваре», за чашкой чая, прочитать вслух все наши приключения и забавные случаи. Были случаи и не очень забавные.
Сплавлялись мы на катамаранах и на байдарках. На майские празднике на бурной после весеннего половодья Вильве наша байдарка с другом-туристом Витей перевернулась. Там был мост, под которым обычно проплывали туристы-водники. Но уровень воды этой весной так повысился, что проплыть можно было только под одним пролётом. А мост появился из-за поворота реки внезапно, и мы не успели сориентироваться.
По реке шёл лёд, и температура воды была соответствующей. Мой напарник очень хорошо плавал и, оказавшись по другую сторону байдарки, выплыл на другой берег. А я думала, что его затянуло под байдарку, и отчаянно кричала: «Витька!
Витька!» Обычно мы надевали такие прорезиненные фартуки-юбки, которые со всех сторон крепились к лодке, чтобы ледяная вода волнами не заливалась в неё, и, когда байдарка перевернулась, отцепить этот фартук, чтобы не остаться сидеть в лодке под водой, требовались время и сноровка.
Позднее Витя говорил, что тоже кричал мне, чтоб я плыла к берегу, но я его криков не слышала. Драгоценное время я потеряла на безуспешные попытки докричаться и найти друга. Затем поняла, что Витю мне не спасти самой и отпустила байдарку. Попыталась выгрести на берег, но не могла справиться с быстрым течением. И меня понесло по Вильве.
Год спустя так погиб наш однокурсник. Он не смог выплыть на берег, а его друзья не успели быстро сориентироваться. И потом его тело достали километрах в двадцати ниже по течению, потому что при температуре весенней воды человек теряет сознание минут через пятнадцать-двадцать.
На мне был спасжилет, и меня просто несло по течению вдоль берегов реки. Хорошо, что ребята быстро сообразили, и меня догнала байдарка наших мальчишек. Это было непросто, потому что на реке все находятся на разном расстоянии друг от друга, и нужно время, чтобы понять, что случилось. Нужно было на высокой скорости течения суметь выгрести под единственный проходимый пролёт моста и догнать человека, которого быстро несёт течение.
Я отчего-то не испугалась. Может, низкая температура воды ввела меня в такое чувство умиротворённости? А ребята, когда догнали меня и бросили мне верёвку, были очень испуганы. И повторяли только одно: «Леночка, дорогая, только не лезь на байдарку, только не пытайся залезть на байдарку! А то она перевернётся — вместе будем плавать по Вильве!» Потом, на берегу, девчонки растёрли меня спиртом, напоили им же из фляжки. Ребята выпили тоже, и мы начали смеяться. Прямо за животики держались. Видимо, шок начал проходить. А тут ещё и спирт…
Помню, как Коля, держась за живот от смеха, всё рассказывал в очередной раз:
— Я, думал, всё! Щас она от испуга полезет на байдарку, и мы все перевернёмся! А у меня спасжилет кое-как надет! А она, вы представляете, так спокойно и хладнокровно, руку достаёт из воды, машет нам приветственно и объявляет: «Нормально! Всё в порядке! Гребите к берегу!» Ой, я не могу! Ой, держите меня! И взгляд такой важный! Прям Джейс Бонд! Не, Штирлиц на задании!
В общем, героем дня стала Лена, а не её спасатели. Я «скромно» не возражала, хотя до сих пор не знаю, почему не запаниковала: от собственной смелости или от прохлады ледяной воды бурной весенней Вильвы. Я поднимала руку, изображая, как я помахала друзьям- спасателям, и все снова падали от смеха.
И каждый пытался надеть на меня ещё что-нибудь тёплое и плеснуть мне ещё спирта в кружку В конце концов я стала похожа на тюфяк. И меня транспортировали в палатку. Спала я как сурок и утром даже не чихнула.
С этими же водниками зимой мы ходили в лыжные походы. Особой крепости и силы у меня с детства не было. И сейчас я вспоминаю, как смело ходила наравне с другими и почти не отставала от друзей. Даже, наоборот, брала на себя и лишнее. Так, как-то раз мы отправились на лыжах на Конжак. Я хорошо знала эту самую высокую точку северного Урала ещё по сезону с геологами. Поход оказался очень трудным. Морозы ударили внезапно и достигали сорока градусов. Несколько человек обморозили, правда, легко, кончики пальцев, носов.
Когда мы поднялись в избушку на вершине Конжака и ночевали в ней, то стены избушки были в инее, несмотря на жарко натопленную печку. Я в этом походе была медиком и оказывала медицинскую помощь тем, кто обморозился.
Первый день я шла хуже всех. Чаще всех падала. Самостоятельно встать не могла под тяжестью своего рюкзака. Падаешь лицом в снег и тебе нечем дышать, пока друзья тебя не поднимут. Или падаешь на спину и тоже не можешь встать самостоятельно. Больше всех доставалось Сергею, который шёл за мной и помогал подняться. Вечером он тихо сказал мне, что я шла хуже всех. Помню, как было мне стыдно, что я слабее остальных. Но утром, когда Сергей поднял мой рюкзак, чтобы помочь мне его одеть, он начал громко возмущаться и ругаться с руководителем похода Игорем:
— А я-то думаю, почему она так плохо идёт?! А кто руководил упаковкой рюкзаков?! Игорь, ты сам её рюкзак поднимал? Он тяжелее твоего! Ну, Игорь, ты даёшь! Что, первый раз в походе, что ли?!
Выяснилось, что у меня в рюкзаке помимо личных вещей оказались спальник и консервы. Когда распределяли вещи и спрашивали, кто понесёт, я в полной уверенности, что каждый берёт себе, что потяжелее, нагрузила свой рюкзак по полной программе. А Игорь, обычно проверявший рюкзаки, видел, что девчонки не берут почти ничего, кроме личных вещей. И сравнил только рюкзаки парней, чтобы были одинаковыми по тяжести.
Игорь отобрал у меня тяжеленные консервы, Сергей взял себе спальник. И дальше я уже не падала носом в снег так часто, придавливаемая весом собственного рюкзака.
Ещё я подружилась со спелеологами. Мы облазали большинство пещер Урала: Геологов-2, Дивью, Кизеловскую, Медвежью, Дружбу и другие. У меня появился свой комбинезон, каска, фонарик, который прикреплялся к каске. Пещеры были грязные, и вылезали мы из них чумазые, но довольные собой. Наш руководитель Коля хорошо знал ходы в этих пещерах, в какой лаз или, по-нашему, шкуродёр, можно пролезть, а в какой лучше не соваться. Как-то раз он предложил мне пролезть в один сложный шкуродёр.
Помню, как долго я лезла по этой каменной норе. Нужно было несколько раз повернуться, упираясь ботинками в стенки лаза. На мгновение меня охватил ужас замкнутого пространства, чувство, что я не смогу выбраться из этого узкого каменного мешка. А вдруг он изменился с тех пор, как по нему лазал Коля? Вдруг теперь шкуродёр перестал быть проходимым? Обрушился какой-нибудь камень? И я не смогу вылезти назад, потому что и вперёд-то протискиваюсь с трудом, упираясь ботинками. Но сзади Коля еле слышно кричит что-то типа: «Спокойно! Отдохни! Отдышись! Всё в порядке! Так, отдохнула? Вперёд! Лезь вперёд!» И я, спустя минут двадцать, которые показались мне часами, благополучно преодолеваю этот шкуродёр.
А потом спуски и подъёмы в абсолютно тёмных пещерах, которые освещались только светом наших фонариков. Мы лазали на специальных приспособлениях, когда ногами в креплениях перебираешь, а руками подтягиваешься. Поднимались на пещерные скалы и опускались к подземным озёрам.
Один раз мы втроём: Коля, я и моя подруга Рая спустились по верёвке с пещерной скалы. Потом нужно было подниматься назад. Рая поднялась первой. Она была физически сильнее меня. А я на середине подъёма застряла. Нужно было передвигать карабин руками и перебирать ногами в специальных петлях. А у меня руку под карабином прижало к скале, и я никак не могла её вытащить, потому что веревка прижималась под моим весом к камню. Не помню, как я всё-таки подтянулась, но зато помню, как долго в этом беспомощном состоянии болталась. И ни Рая сверху, ни Коля внизу не могли мне помочь. Когда я всё-таки вылезла, то ноги у меня дрожали, и я опустилась на землю. Рука была вся в крови, потом болела.
В общем, приключения были. Сейчас я размышляю, что тянуло нас на сплав по рекам, в пещеры? Риск? Приключения? Игра адреналина в крови? Думаю, главным было чувство единения, дружбы, товарищества. Эти чувства невозможно было испытать в учебной аудитории, где мои однокурсницы демонстрировали свои супермодные наряды, где каждый был сам за себя. А мне в ту пору очень хотелось преодолеть своё одиночество. И эти походы давали такую возможность.
Однокурсницы не понимали нас с подругой. На нашем престижном факультете учились сливки общества, с богатыми родителями, дорогими авто. Лазать по грязным пещерам? Таскать на спине тяжёлый рюкзак? Наши богатые девочки мазали дорогими французскими кремами свои нежные личики. Демонстрировали друг другу дорогую косметику и духи. И с ужасом смотрели, как мы с Раей, искусанные таёжной мошкарой, с облупленными, сгоревшими под весенним солнцем носами, приходили в аудитории после походов.
Много лет спустя, когда у меня погиб муж, и денег на похороны не было, мне помогли те самые студенческие друзья-туристы. Они приехали в полном составе. В том самом, как когда-то сплавлялись по рекам. И они были те же, что двадцать лет назад. Только девчонки не такие тоненькие, как раньше, а виски у мальчишек седые. И, не говоря лишних слов, они собрали мне пачку денег. Я, поблагодарив, положила эту пачку в сервант. После похорон, когда я переживала, что не смогу отдать долги, я открыла дверцу серванта и, пересчитав деньги, поняла, что их хватает на покрытие всех долгов и даже остаётся на первое трудное время.
* * *
Воспоминаний много. Но все они разные… Детство и юность — ярко, в красках, в звуках… А потом, с годами — всё тише, всё глуше… Как хорошо сказал об этом поэт:
Голубое основанье,
Золотое остриё…
Вспоминаю зимний вечер,
Детство раннее моё.
Заслонив свечу рукою,
Снова вижу, как во мне
Жизнь рубиновою кровью
Нежно светит на огне.
Голубое основанье,
Золотое остриё…
Сердцем помню только детство:
Всё другое — не моё.
Звонок по сотовому телефону
Эта история случилась со мной на днях, когда я ездила из Оптиной пустыни в Козельск по послушанию. Послушание выполнила. Пришла пора возвращаться в монастырь. А день уже заканчивается, маршрутки перестают ходить. Вот и в Оптину последняя по расписанию пошла. Бегу я за ней, а сумка тяжёлая. Нет, точно не успею… И не успела. Можно и пешком, конечно, дойти, но вот поклажа моя… Да и устала под конец дня…
Подходит рейсовая маршрутка, которая по городу ездит. Пустая почти. Сажусь я в неё и спрашиваю: «А вот только что оптинская маршрутка ушла. Мы её не догоним на какой-нибудь из городских остановок?»
Водитель оборачивается ко мне не спеша. Смотрит на меня тяжёлым взглядом. Сам здоровый такой. Ручищи на руле огромные лежат. «Вот это здоровяк», — думаю…
А он отворачивается и угрюмо так цедит сквозь зубы: «Не, не догоним». Достаёт из кармана сотовый телефон и начинает кому-то названивать. «Ну, — думаю, — конечно, если ты во время движения своей маршрутки ещё и по телефону будешь лясы точить, то точно не догоним». А он так спокойно чего-то там болтает. Сижу я и злюсь на саму себя, что на маршрутку опоздала, на погоду дождливую, слякотную. На здоровяка невежливого. Хотя знаю, что злиться —смысла нет. «Никогда не бегите за уходящим автобусом: это был не ваш автобус…»
И осуждать ведь тоже нельзя. Сижу и пытаюсь придумать добрый помысел об этом здоровяке. Я когда-то даже рассказ написала «Фабрика добрых помыслов».
Там речь идёт о словах Паисия Свято горца. Старец писал о том, что необходимо терпеть немощи окружающих людей, покрывать их любовью. Не поддаваться помыслам осуждения, недоверия.
А для этого придумывать добрые помыслы в отношении окружающих. Пытаться оправдать их, пожалеть. Понять, что, возможно, у них были добрые намерения, просто не получилось воплотить их в жизнь. Пожалеть, даже если этих добрых намерений не было, придумать добрый помысел о таких людях. Старец называет эту мысленную работу «фабрикой добрых помыслов».
Маршрутка наконец-то с места сдвинулась. Здоровяк наболтался. Еду я и пытаюсь добрый помысел о нём придумать. Чтоб не осудить его, а оправдать как-то. «Так,—думаю,—может, он маме звонит часто. Даже с дороги. Беспокоится о матери… Или нет. Вот ему срочно нужно детям позвонить. Проверить, что они там делают одни дома… А то, может, жена ждала звонка важного…» Еду и чувствую, что раздражение отошло. Вот и здоровяк мне уже кажется не таким вредным. А что? Хороший, наверное, человек… Просто вот озабочен срочными делами…
Смотрю в окошко: луч солнечный сквозь тучи пробился. Ура! Дождь кончается! Хорошо-то как!
Подъезжаем мы к остановке. Тут здоровяк ко мне оборачивается и говорит: «Догнали мы оптинскую маршрутку. Пересаживайтесь». Вот здорово-то! И с чего я взяла, что взгляд у него тяжёлый? Обычный такой взгляд… Можно сказать, даже добрый…
Быстро пересаживаюсь в оптинскую маршрутку. Она тоже полупустая. Протягиваю водителю деньги. А он спрашивает: «Ну что, чуть не опоздали?» Улыбаюсь в ответ: «Да, я уж настроилась пешком идти. Вот погода только сырая да сумка тяжёлая».
А водитель, парнишка молодой, улыбается мне и говорит: «Да, пришлось бы вам пешком топать, если б не друг мой, водитель городской маршрутки, на которой вы ехали. Он мне позвонил и попросил притормозить немножко на остановке. Говорит: «Тут пассажирка одна к тебе опоздала. С сумкой большой такой. Ты уж её подожди, ладно? Жалко сестрёнку». Я и притормозил».
Вот тебе и здоровяк угрюмый! Сестрёнкой меня назвал…
Благодарю тебя, отче Паисий, за твоё наставление о фабрике добрых помыслов!
«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей!»
В дождливый день я шёл по улице
День начинался из рук вон плохо. Просто ужасно. Небо было хмурым, пасмурным, шёл дождь. И настроение было под стать погоде. Неделю назад Лена умудрилась сломать передний зуб, откусывая яблоко. Хорошо, что она была в отпуске. Как на работе в таком виде появишься?
Стоматолог предложил поставить вместо сломанного зуба коронку и успокоил:
— Будет красиво и прочно. Единственный минус — время. Неделю придётся походить так — со сломанным. Я его обточу, подготовлю, через неделю сделаем в лучшем виде.
Лена с ужасом протянула:
— Целую неделю?! Со сломанным зубом?!
Врач засмеялся:
— Некоторые вообще без зубов ходят! И ничего — живут… Ну, пошутил, сделаю так быстро, как смогу.
Через неделю у Лены был день рождения. То есть вот уже завтра. И гости должны были к ним приехать, три семейные пары. Друзья. Такие же молодожёны, как и они с Сашей. Вместе росли, вместе учились. Вот и поженились почти одновременно. Друг у друга на свадьбе отгуляли.
Лена спрашивала у Саши: «Красивые у меня подруги?» И ей было очень приятно, когда Саша серьёзно отвечал: «Ты у меня самая красивая». И слово «муж» было тоже очень приятно произносить вслух. Скажем: «Нет, девчонки, сегодня не могу, мне ещё нужно мужу ужин приготовить».
И вот сегодня утром, когда муж Саша, отвёз её в клинику, оказалось, что врач заболел. И приёма нет. И это означает, что она остаётся со сломанным передним зубом ещё на неделю. А может, и дольше. Лена попросила у другого врача:
— А можно поставить что-нибудь временное?
Молодой стоматолог раскатисто захохотал:
— Временное?! До первого завтрака? Или до обеда? Ха-ха! Ну, девушка, ну, насмешила!
Назад ехали молча. Саша, спокойный и невозмутимый, как всегда, улыбался:
— Ничего страшного, Лен. Ты всё равно в отпуске.
— А день рождения?! А гости?!
— Не понял. Причём тут день рождения? Будем праздновать. Будут друзья, будут подарки. Вот сейчас в универсам заскочим, ты же хотела продукты купить. Ты ж у меня лучший кулинар на свете!
— Саш, я не буду принимать гостей в таком виде. День рождения отменяется.
Саша не стал спорить. Он, несмотря на молодость, был умным и рассудительным. К переменам настроения юной жены относился снисходительно. Чувствовал себя сильным мужчиной: «Ох, уж эти женские слабости и капризы! Слабый пол…» Он уже знал, что бурю лучше переждать. А после бури бывает что? Правильно! Солнышко!
— Лен, всё равно нужно заехать в магазин. Сама знаешь, что в холодильнике пусто.
В магазине разделились, Лена отправилась за продуктами, а Саша занял очередь в кассу.
Она шла между рядами. На глаза наворачивались слёзы. Вот и день рождения испорчен. Она даже рот раскрыть стесняется. Прикрывает ладошкой. Какое уж тут праздничное настроение — с таким ужасным, просто ужасным видом!
— Девушка, пожалуйста, помогите мне достать конфеты!
Голос взрослой женщины исходил из уст ребёнка. А ребёнок был чуть выше Лениных колен. Лена наклонила голову: прямо перед ней, на маленькой тележке, сидела женщина. У неё не было ног. То есть совсем не было. Она сидела на тележке с колёсиками и приветливо смотрела на Лену.
Лена сделала усилие над собой, чтобы голос не дрогнул. Сглотнула и всё-таки немного дрожащим голосом спросила:
— А вам какие?
Женщина улыбнулась. Она была ещё нестарая, и лицо у неё было очень милым.
— Шоколадные. Может, «Белочка» есть? Я «Белочку» больше всего люблю.
Лена нашла ей конфеты, а потом пряники. Потом они посоветовались, какая
сгущёнка вкуснее, и решили, что самая вкусная — «Рогачёвъ». Женщина весело поблагодарила и поехала на своей тележке дальше. Вид у неё был деловой.
Когда она отъехала, Лена постояла несколько минут в этом отделе, пахнущем ванилью и шоколадом. Потом поняла, что разговаривая с женщиной, она впервые за неделю забыла, что нужно прикрывать ладошкой рот. Она обернулась. Саша стоял у кассы и смотрел в её сторону.
Усаживаясь в машину, муж разместил все Ленины покупки на заднем сидении: и большой торт, и толстую курицу в пакете, и овощи для салатов. И конфеты «Белочка». Саша молчал. Лена взглянула на мужа и сказала:
— Знаешь, я где-то прочитала фразу, которая мне понравилась. Я забыла о ней. А вот сегодня вспомнила.
— Какую?
— В дождливый день я шёл по улице и грустил от того, что у меня не было новых ботинок, пока не встретил на улице человека, у которого не было ног.
И они улыбнулись друг другу. И поехали домой. Шёл дождь, и капли били в лобовое стекло и растекались по нему маленькими лужицами.
Любовь к жизни
(почти по Джеку Лондону)
Дождись меня, пожалуйста! Не умирай! Тёплое весеннее солнышко так ласково пригревает, и скоро будут проталины. И зажурчат ручьи. И звонкая капель зазвенит весёлой песенкой. А если ты не умрёшь, мы с тобой дождёмся лета. И пойдём на травку. И она будет такая молоденькая, нежная, сладко пахнущая. И ты найдёшь свою особенную кошачью травку и будешь уминать витаминчики и жмуриться на солнышке.
А я сяду рядом с тобой и тоже пригреюсь и почувствую себя моложе. Как будто позади нет череды этих долгих лет, будто скинула я их как тяжёлую сумку с плеч. Мы представим с тобой, что мы совсем юные. И нас никто не обижал. Мы не знаем, что такое предательство. И одиночество никогда не стояло угрюмо за нашими плечами. И по нашим щекам не текли слёзы потерь, безвозвратных потерь. Я что, плачу? Нет, это просто ветер. От него слезятся глаза. Главные слёзы — их не видно. Это когда плачет душа. Ты знаешь, что такое душа, Кот?
Я еду в поезде и вспоминаю своё знакомство с одним оптинским котом. И надеюсь встретить его по возвращении. Вообще-то Оптинские коты — образец неги и покоя. Их обычно никто не обижает, и они толстые, сытые и медлительные. Кот, с которым я познакомилась в прошлый приезд в Оптину, был исключением из правил.
У меня было послушание: помогать одной старушке, духовному чаду Оптинского игумена Н., которая жила рядом со стенами Оптиной пустыни. В её небольшой комнате — тепло и уютно. Вместе с этой бабушкой жила белоснежная кошка Мурашка. Мурашка, подвергнутая в юные годы стерилизации, никогда не имела котят, была очень спокойной, покладистой и аккуратной. Питалась она исключительно «Вискасом» и проводила дни в сонном безмолвии. Казалось, мало что волнует Мурашку, иногда она больше напоминала мне растение, а не кошку.
И вот как-то, когда в особенно морозный денёк я возвращалась с утренней службы, в приоткрытую мной дверь проскользнул кто-то лохматый, нечёсаный, с опилками на спине. Кот! Как я его не заметила?! Кот казался очень больным. Дышал он хрипло, с трудом. Смотрел на меня без всякой надежды, как будто ждал, что сейчас я пну его ногой и он окажется за дверью.
Бабушка с трудом поднялась с постели и, заметив кота, велела мне выгнать его вон. Объяснила, что это бездомный кот. Живёт на улице уже много лет. Как до сих пор не умер — непонятно. В драках ему порвали ухо, на сильном морозе он простыл и с тех пор дышит так тяжело и хрипло. Его все гоняют: кому нужен такой облезлый страшный кот?! А он всё ещё не умирает и, судя по всему, продолжает на что-то надеяться. А на что ему надеяться-то?! Уж лучше бы скорей сдох — отмучился бы.
А он — смотри-ка — живёт! Вот это любовь к жизни!
И она тяжело вздохнула. Раньше она любила кошек. А сейчас, тяжело болея, не обращала внимания даже на любимицу Мурашку. И иногда грозилась выгнать её из дома. Что уж говорить про бродячего кота!
А меня зацепили её слова о том, что кот этот всё продолжает на что-то надеяться. Когда надежды на лучшее уже нет. И вдруг так странно защемило сердце. Ах, кот, как мы похожи! Ты тоже знаешь, как это —стоять под окном, в котором так уютно, так призывно горит свет.
Но горит не для тебя. И не для тебя тепло его очага. Да и где он, этот дом? В каких краях его искать?
И вот теперь между мной и этим бездомным котом протянулась какая-то тонкая ниточка. И эта ниточка не позволила мне хладнокровно выставить его за дверь на мороз.
Кот дышал хрипло и без всякой надежды смотрел на меня. И я схитрила. Сказала хозяйке, что сейчас выгоню кота, и даже приоткрыла дверь. А потом закрыла её. Кот поднял голову и смотрел на меня с удивлением. Неужели он всё ещё в тепле? Бабушка, успокоившись, легла и, как все старые люди, быстро уснула. А я разогрела суп и дала коту тёпленького супчика. Положила на бумажку свой кусочек рыбы из монастырской трапезной.
Я думала, что он набросится на еду и сметёт её мгновенно. Но кот вёл себя как воспитанный аристократ. Он ел очень аккуратно и внимательно посматривал на меня. Закончив есть, тщательно умылся и только тогда подошёл ко мне. Он подошёл к моим ногам вплотную, и из его лохматого и больного тельца раздалось неожиданно ласковое и благодарное мурлыканье. Оно прерывалось тяжёлым и хриплым дыханием и от этого казалось ещё более трогательным.
Я показала ему на стул рядом с печкой, и он вспрыгнул на него и замер, всем своим видом демонстрируя, что готов слушаться меня и подчиняться. Я удивилась.
А потом поняла, что он был очень умным. Не знаю точно, кто умнее: коты или собаки. Владельцы тех и других обычно спорят по этому поводу. Часто говорят, что кошки ничуть не глупее собак, просто не хотят подчиняться и выполнять приказы хозяев.
Мой кот больше напоминал собаку. Когда он попытался перебраться на мягкий диван, то вопросительно посмотрел на меня и изготовился к прыжку. Но я отрицательно покачала головой и сказала тихонько: «Нельзя! Здесь твоё место — на стуле!» И он замер на стуле и больше не делал попыток перебраться куда-нибудь ещё. А когда кот приходил потом в другие дни, то, по моему слову: «На место», он вспрыгивал именно на пот стул.
Моя близкая подруга Людмила, добрейшей души человек, рассказала мне, что хорошо знает этого кота. И тоже поражается его воле и любви к жизни. Несколько раз в трескучие от мороза вечера она спасала его: заносила в тёплый домик общественного туалета. Но взять его ей некуда.
Так у меня появился Кот. Я пыталась придумать ему имя, но все кошачьи имена, типа Барсик или Рыжик, казались для него неподходящими, слишком умный взгляд был у него для Пушка или Снежка. Я так и продолжала звать его — Кот. Он согрелся и ушёл. И стал приходить ко мне. Как будто знал, когда я вернусь в келью.
Как-то у меня не получилось накормить его обедом дома—хозяйка не уснула, как обычно, а сидела за столом. И я вынесла тёплую еду в миске на улицу. Когда вернулась в комнату, услышала громкий лай. У дома обитали несколько собак, принадлежащих жителям барака. Они дружно носились по улице и изображали охранников и сторожей. На незнакомых лаяли. Меня они признали быстро. Несколько раз я кормила их, и теперь они, встретив меня на улице, дружно изображали преданность и верность. Возможно, они напали на моего Кота из-за еды?! Я выскочила на улицу в ожидании беды.
Глазам моим предстала следующая картина: на старом шкафу сидели два местных домашних кота в ошейниках от блох. Они даже близко не решались подойти
к моему Коту. Где там изнеженным домашним любимцам тягаться с бродягой?!
Но ещё удивительнее было то, что недалеко от Кота, спокойно поглощающего обед с привычным хрипом простуженных лёгких, сидели два здоровых местных пса. Они тоже не решались подойти к миске и делали вид, что они-то никого не боятся, тем более какого-то драного и больного кота. Просто на данный момент они сыты и отдыхают. А что близко к миске—так просто любопытно: и чего там жрёт этот проходимец.
А проходимец ел, не торопясь, иногда останавливался и поднимал взгляд на собак. На домашних котов он даже не обращал внимания. А во взгляде, обращённом на собак, читалось: «Ну, попробуйте, кто смелый?! Кто попытается отнять мою пищу, которую дала мне моя хозяйка?! Рискните здоровьем! Может, кто-то хочет полюбоваться на мир одним глазом?! Давайте!» И собаки не решались подойти близко.
Я остановилась как вкопанная, увидев такое необычное зрелище: лохматый и драный бродячий кот спокойно и неторопливо обедает, и за этим обедом робко наблюдают два здоровых домашних кота и два здоровых пса. А Кот, увидев меня, ещё и начинает своё тихое, такое нежное на фоне его хриплого дыхания мурлыканье. Ах, Кот, да ты у меня самый храбрый кот на свете! Моё храброе сердечко!
На следующий день бабушка мирно спит, и я кормлю Кота дома. Мурашка смотрит на него как на чудо. И взгляд у неё сонный и глупый. А он не обращает на неё внимания. Кот, наверное, твоей подругой могла бы стать та, которая знает холод январских ночей и одинокую участь бродяги.
Как-то бабушка просыпается внезапно, и я не успеваю выставить Кота за дверь. Он понимает, что дело туго, и всё может закончиться для него печально и вдруг — исчезает. Кот, ты случайно не родственник Чеширского кота? Куда ты исчез? Я беру веник. Но не столько подметаю, сколько пытаюсь понять, куда делся Кот? Что за мистика такая?! Как сквозь землю провалился?! И хриплого дыхания не слышно… Бабушка, походив по комнате, ложится опять и засыпает.
И вдруг из глубин шифоньера показывается нос, ухо, и вот мой Кот медленно и важно вылезает на белый свет. На морде написано: «Кто прятался?! Я не прятался! Просто немного отдохнул в темноте. Прости уж, что не на стуле. Но я ж тебя подводить не хотел». Мурашка выглядит как придворная дама на балу: «Я сейчас упаду в обморок!» Она тоже не успела разглядеть молниеносных перемещений бродяги. А он проходит мимо и наконец, будто в первый раз, замечает её — белоснежную, кроткую. И весь его вид, кажется, говорит: «Ну, что смотришь?!
Жить захочешь — и не такому научишься!»
Постепенно Кот начал выглядеть лучше. Гуще стала шерсть, чище и яснее глаза, и даже ободранное ухо уже не казалось таким страшным. Близилась весна. Это значило, что зиму мы с Котом пережили, и теперь совсем скоро—и травка, и солнышко. Небо над оптинскими храмами стало высоким и ярко-голубым. По утрам звон колоколов сопровождало бодрое пение пташек: весна-весна, тепло-тепло!
Мне нужно съездить недели на две домой: ждут неотложные дела. Вот уже получено благословение духовного отца. И собраны вещи. Кот, я не могу взять тебя с собой: у меня тяжёлые сумки, ноутбук, да и как мы поедем через пол страны с тобой на поезде? И я скоро вернусь, понимаешь?
Кот смотрит внимательно. Он не мурлыкает, как обычно. И не пытается приласкаться у моих ног. Он что-то понимает? Отворачивается от меня и уходит. Спина напряжена. И вид у него необычно несчастный. Или мне это кажется?! Когда мы выходим на улицу, Кота нет. А я хотела проститься…
Мы идём к автобусу, и я думаю: дождётся ли он меня? Может, умрёт? Кот, не умирай! Я ведь тоже больна и с трудом иду за Людмилой по тающей вязкой тропинке. Мне стыдно отставать от неё: она старше меня почти на двадцать лет. И несёт мою тяжёлую сумку. У меня в руке ещё пакет, а за спиной ноутбук. Сердце частит, и я задыхаюсь. Останавливаюсь, чтобы отдышаться. Людмила возвращается, молча отнимает у меня пакет и бодро шагает дальше. Останавливается, ждёт меня и вздыхает по-матерински: «Оль, ну, как ты там одна в Москве пойдёшь?! С твоим здоровьем нельзя тяжести носить! Нужно беречь себя!» Ничего, Кот! Я буду учиться у тебя — твоей воле и храбрости!
Я иду и думаю, что Кот может решить, что его предали. Эта мысль не даёт мне покоя. Когда ты уже знаешь, что такое предательство, бывает тяжело, невозможно довериться, открыть свою душу и впустить в неё любовь ещё раз. Когда не любишь, тебе не могут причинить такой боли. Самую сильную боль нам причиняют те, кого мы любим. Кот поверил мне. Поверил в то, что у него появился кто-то, кто заботится о нём, кому он небезразличен. И я представляю себе, как придёт он к двери, которую никто перед ним не откроет. И он будет долго сидеть на сыром весеннем ветру. Потому что теперь ему будет всё равно. И он равнодушно ляжет на снег и замёрзнет, потому что не захочет возвращаться в ту жизнь, где он был так одинок.
Кот, дождись меня, пожалуйста! Не умирай! Я вернусь!
Немного о котах
В 2009 году, в сырой и холодный весенний день, под стук колёс поезда дальнего следования, я написала рассказ про кота: «Любовь к жизни (почти по Джеку Лондону)». Кот этот жил рядом с Оптиной и поразил меня своей любовью к жизни, каким-то своим кошачьим мужеством. Я ехала в поезде, тревожилась о его судьбе и свои переживания записала.
Конец истории оказался добрым: вернулась я в Оп- тину через две недели, кот, которого по моей просьбе подкармливали, дождался меня, и прожил со мной ещё два года. А потом умер. От старости. Всё-таки это был уже совсем немолодой и очень больной кот. Думаю, эти два года были счастливыми в его кошачьей жизни.
А рассказ я оставила таким, каким он был записан в поезде, потому что говорилось в нём об одиночестве, о мужестве и стойкости, о верности и предательстве…
Недавно Оптинский игумен Т. рассказал мне забавную историю, добавив, что мне можно её записать, не называя имён.
Один Оптинский отец несколько дней подряд был очень занят на послушании и в келью возвращался уже ближе к ночи.
Здание с братскими кельями ремонтировали, и снаружи всё было в строительных лесах. В открытые форточки келий время от времени запрыгивали Оптинские коты, вынюхивая что-нибудь съедобное. Иногда отец Н., вернувшись с послушания, прогонял особенно навязчивого посетителя: голодающих среди этих котов не было, в монастыре их обычно подкармливают.
Как-то поздним вечером, вернувшись в келью, чрезвычайно уставший отец Н. заметил, что в форточку запрыгнула большая и красивая трёхцветная кошка.
Он попытался выставить вон непрошеную гостью, но кошка уходить не желала, вела себя совершенно по-хозяйски и сердито шипела на отца Н. Он очень удивился, насторожился и решил понаблюдать за странной кошкой.
Та важно прошествовала к полуоткрытому шкафу и, недовольно бросив взгляд на озадаченного хозяина кельи, ловко запрыгнула внутрь. Отец Н. подошёл к шкафу, осторожно открыл дверцу и увидел следующую картину: в глубине шкафа возлегало целое семейство кошачьих — кошка и крошечные, ещё слепые котята. Котята, почувствовав мать, начали пищать и пристраиваться к ней в ожидании кормёжки. Сама же мамаша смотрела на отца Н. крайне недовольно и в её взгляде явно читалось:
— Я тут важным делом занимаюсь, а ты мешаешь только! Безобразие какое-то: нет покоя кормящей матери!
Отец Н. понимающе кивнул головой кошке, бережно прикрыл дверцу шкафа. Постоял немного, подумал, а потом вздохнул печально и пошёл в трапезную за ужином для своей новой постоялицы.
История про то, как пёс Тиграша умным стал
История эта началась лет десять назад. Прихожу я как-то вечером домой с работы и вижу следующую картину: детки мои — сынок и дочка — на полу сидят и бормочут что-то такое ласково-умилительное. Последний раз такую картину я наблюдала много лет назад, когда они маленькими были. Поэтому их ползанье по ковру мне как-то решительно не понравилось.
Я, не раздеваясь, захожу в комнату и вижу, что между ними, оказывается, бегает на тонких длинных ножках странное создание. Бегает, спотыкается, но резвится вовсю. Щенок!
Сажусь на пол рядом с детьми, и вот мы уже втроём ползаем вместе со щенком по полу и умильно лепечем: «Ах, ты — милый-то какой!» Щенок, не раздумывая долго, ковыляет ко мне и пытается изо всех своих щенячьих сил укусить за руку. С зубами у него пока ещё проблемы и укусить не получается, он злится и таскает меня за рукав. Но злится не по-настоящему, видно, что играет.
Я прихожу в себя и грозно спрашиваю:
— Это что ещё такое?
— Мамочка, это же просто чудо! И не что такое, а кто такой! Это наш пёс Тигр! Посмотри, какая у него шёрстка тигриного окраса!
— А почему он такой странный? Хвоста почти нет, зато уши такие огромные! И ноги какие-то слишком длинные и тонкие? Что это за порода такая странная? И где вы его взяли?
Сын важно отвечает:
— Я его купил тебе, мам, в подарок.
— И за сколько же ты купил мне этот подарок?
— Ну, если честно, мне его продали за десять рублей вместе с поводком и ошейником. Хозяева, представляешь, так обрадовались, когда я решил его купить!
— Представляю…
Щенок между тем рычит тоненько и рукав мой продолжает трепать изо всех сил.
— Ну и что я буду делать с этим подарком?
— Мам, ну, я же уезжаю учиться в университет, через год и сестра уедет. А Тигр с тобой останется. Будет защищать тебя. И утешать, когда нас рядом нет. Тебе скучно не будет!
Сын оказался прав: скучно мне с Тигром точно не было. Вырос он стремительно. Превратился в огромною пса с длинными и сильными лапами, тигриной окраской и огромными ушами. Выглядел очень экзотично и казался породистым. Каждый второй прохожий зачарованно смотрел нам вслед и спрашивал о породе Тигра. Но вот какая у него порода —было совершенно непонятно. Устав от вопросов, я сначала в шутку, а потом машинально отвечала:
— Это… Это тигриный бульдог!
— Что вы говорите?! Редкая порода! Мы тоже такого хотим!
Один раз прохожий спросил:
— А это у вас случайно не собака динго?
С тех пор на вопросы я отвечала:
— Это динго. Да-да, из лесов Бразилии, где много диких обезьян!
Мой ответ выслушивали недоверчиво, улыбались и шли дальше, оглядываясь нам вслед. Так продолжалось какое-то время, пока мой духовный отец не сказал мне при встрече:
— Ты там чего такое про своего пса сочиняешь? Нехорошо людей обманывать!
Как он узнал? Непонятно… Мои слова о пёсике мне и обманом не казались, так, шутка. Всё же теперь на вопросы о породе я отвечала: «Не знаю». Или грустно: «Беспородные мы».
Беспородный Тиграша отличался живостью характера, порывистостью и задором. Когда мы выходили на прогулку, Тигр увлечённо осматривался по сторонам. Вокруг было так много интересного! И Тиграша бросался вперёд за котом, отвлекался, увидев ворону, поворачивал в противоположную сторону при виде другой собачки. При этом дёргал поводок с такой силой, что я, как тряпичная кукла, летела за ним, еле успевая передвигать ноги.
Увидев нас гуляющих, подруга задумчиво сказала:
— Что-то я не понимаю, кто из вас кого выгуливает? Нет, всё ясно: твой пёс выгуливает тебя! Только ты ему скажи, чтобы помедленнее тебя выгуливал, у тебя ноги за туловищем не успевают!
Да, прогулка с Тиграшей стала для меня чем-то типа прыжка с парашютом. Такой же экстрим. Как-то раз, дёрнув поводок особенно сильно, пёс сломал мне мизинец. Когда я заплакала от боли, мгновенно остановился, посидел рядом, лизнул палец и всем своим видом выразил сочувствие. Сочувствие продолжалось до первой увиденной кошки —и мои кенгуриные прыжки с поводком в руке возобновились. Уже со сломанным мизинцем.
В центре нашего города есть большой пруд. Зимой по нему катаются на лыжах, на снегоходах. Через пруд по протоптанной дороге люди спешат на работу, сокращая путь. Подруга, хорошо зная о том, как именно мы с Тиграшей гуляем, предложила:
— Оль, да тебе же надо на работу на санках ездить! Представляешь, запрягаешь ты своего пса как ездовую собаку, и мчит он тебя на полном ходу до работы. А ты едешь, природой зимней любуешься и песни поёшь. Как каюр-оленевод. Представила?
Я представила. Белоснежный пруд, зимние деревья в инее по берегам, я —в санках, летим мы с Тиграшей по льду, красотой зимней природы наслаждаемся…
В ближайший выходной мы с подругой вспомнили детство, достали с антресолей санки и пошли с Тиграшей на пруд. Тигр от радости дёргал поводок в разные стороны, мы держали поводок вдвоём, предвкушая катание в санях. Запряжённый в них, Тиграша смотрелся солидно —ну чем не ездовая собака?! Дальнейшее в памяти сохранилось отрывками — я сажусь в санки, они летят, вокруг меня снежные вихри, затем темнота. Подруга, откапывая меня из сугроба, от смеха делала это медленно.
— Ой, Оль, ха-ха-ха, вот это зрелище, ха-ха-ха, да тебе с ним в цирке выступать надо! Вот это будет номер!
— Ага. В цирке. Клоуном, —пробормотала я, откашливаясь от снега. Тигр носился рядом в восторге. Ему понравилась новая игра.
Да, сын как в воду глядел, скучно с Тиграшей мне не было. Ещё в дотиграшин период я смеялась над рассказами коллеги по работе про свою собаку. У её собачки мама была боксёром, а папа дворняжкой. «Дворовый роман», — комментировала коллега. Она рассказывала, что пёсик терпеть не мог оставаться один дома. И, когда его всё-таки оставляли одного, он, скучая, отрывался по полной программе. В программу входило: обгрызание обуви (любой), проводов, книг. Высший пилотаж: самостоятельное открывание холодильника и поедание того, что можно было съесть. То, что съесть было нельзя или невкусно, относилось в зал и старательно заворачивалось в ковёр.
Мы хохотали до слёз, слушая рассказы об этом пёсике- затейнике. И мне казалось, что коллега преувеличивает способности своей собаки. Ради красного словца, так сказать. Теперь я поняла, что это было не преувеличение.
Фантазия Тиграши была такой же богатой. Он начал с дивана и кресел. Дважды мне пришлось менять поролон в сиденьях мягкой мебели. Наконец я додумалась. Ход конём — уходя из дому, я ставила на диван журнальный столик ножками кверху.
Среди проказ Тиграши значились также: оторванный провод у утюга, рассыпанный по паласу мешок картошки, съеденный праздничный торт, ну, и прочие мелочи, типа сумок и сапог.
Дочка окончила школу и тоже уехала учиться. Скучно мне не было — мы с Тиграшей не скучали. Я возвращалась с работы не в одинокую, опустевшую после отъезда детей квартиру — я возвращалась туда, где меня очень ждали. Тиграша ждал меня, взобравшись на стул и глядя в окно. В любое время, когда бы я ни приходила, пёс чувствовал мой приход. И, подходя к подъезду, я приветственно взмахивала рукой. В ответ мне в окне махали длинными ушами. А когда я заходила в квартиру — вилялся куцый хвостик, вокруг меня всё носилось, радовалось, умилялось. Меня ждали и любили. За это можно было простить спрятанную под моей подушкой косточку.
Спал Тиграша обычно в кресле. А когда в квартире было холодно, даже умело забирался под накидку на кресло. И тогда, из-под толстой накидки торчал только чёрный нос с одной стороны и куцый хвостик с другой.
Как-то дочка приехала на каникулы. Отопление ещё не включили, и в квартире было холодно. Проснувшись утром, я увидела, что Тиграши в кресле нет. Захожу в комнату к дочери — Тигр спит рядом с ней. Она на боку, калачиком, и он на боку, калачиком. Лапы в стенку дивана упираются. Я возмущённо шепчу:
— Ах, ты, наглец! Ну, такого нахальства я не потерплю! Может, тебя ещё за стол с нами посадить?
Меня явно слышат эти длинные уши, потому что под одеялом начинает быстро вилять куцый хвостик. Но морда неподвижна, глаза закрыты — сплю я, хозяйка. И дочурка спит. Не будешь ведь ты нас будить обоих?!
— Ну, хорошо, хитрец, проснётся дочка, я тебе скажу всё, что я думаю!
Иду на кухню и готовлю завтрак. Через полчаса раздаётся громкий возмущённый вопль дочки. Иду в комнату—она на полу, на одеяле. Тиграша выспался, начал потягиваться и, упираясь своими длинными лапами в стенку дивана, столкнул её на пол вместе с одеялом. Сам понял, что дело неладно и спрятался под кресло. Залезает он туда с трудом, кресло чуть поднимается. Дочка начинает смеяться. Я с ней. Тиграша понимает, что гроза миновала и вылезает — пора на прогулку.
Проснувшись ночью, я обычно слышала Тиграшино похрапывание и понимала: всё в порядке. А однажды, по подъезду шатались пьяные, и я услышала громкую брань и сильный стук в мою дверь. Мне стало страшно. Тиграша медленно подошёл к двери и зарычал угрожающе. Рычанье было низким и каким-то очень раскатистым. Я впервые подумала, что имя «Тигр» подходит моему псу не только из-за окраски.
За дверью воцарилось молчание. Потом протрезвевший голос извинился, и пьяные быстро ретировались из нашего подъезда.
Так и жили мы с Тиграшей. Приезжая домой на выходные и каникулы, ребятишки ласкали пёсика, и сын восклицал:
— Мам, ну посмотри, какой же я тебе хороший подарок сделал!
Тиграша возмужал, стал ещё более мощным и сильным, но сохранил юношескую резвость и по-прежнему таскал меня за собой на прогулке, не давая потерять спортивную форму и вкус к экстриму. В моё отсутствие продолжал проказничать, и иногда, находя очередную косточку под подушкой, или погрызенные тапки, я вздыхала:
— И когда же ты поумнеешь, Тиграша? Когда остепенишься?
Мне в ответ радостно вилял куцый хвостик, и жизнерадостно трепетали огромные уши.
В отпуск я часто отправлялась в паломнические поездки, а Тиграша оставался с сыном.
На этот раз мой духовный отец благословил меня пожить и потрудиться на послушании в Оптиной пустыни в течение длительного времени. Дети мои уже окончили университет в областном городе, остались жить там же, работали, создали свои семьи. В наш маленький городок, умиравший после разорения градообразующего предприятия, они возвращаться не собирались.
На семейном совете решили продать квартиру и на полученные деньги улучшить жилищные условия сына и дочки. Покупатели нашлись, и мне предстояло прощание с домом, где выросли мои дети. О себе и о том, где буду жить сама — беспокоилась мало. Тем паче что во время паломнической поездки в Псково- Печерский монастырь старец схиархимандрит Адриан (Кирсанов) твёрдо сказал мне о будущем послушании в монастыре, чему, правда, сначала я была очень удивлена. Предрёк также потерю работы и смену места жительства — и это уже сбывалось. Да, спустя несколько лет, накануне отъезда в Оптину, слова старца уже не казались мне такими неправдоподобными.
За Тигром приехал сын. С грустью собирала я Тиграшины миски, чашки, достала запасы его еды. Запасов оказалось много, на пару недель. И вот надет поводок и ошейник. Тиграша любит своего второго по старшинству хозяина, любит гулять, он обернулся, посмотрел на меня, я покивала головой, и он охотно поехал в свою новую жизнь. А я ещё долго слонялась по опустевшей квартире.
Ночью просыпалась несколько раз. Никто не сопел и не похрапывал в кресле, и спалось мне плохо. Утром проснулась рано — гулять с Тиграшей. А его нет.
Я лежала и отчего-то плакала. Потом встала и занялась упаковкой походной сумки: мне нужно было уезжать в Оптину. Всё менялось в моей жизни, как меняется во время путешествия рельеф местности. Видимо, какой-то отрезок моего жизненного пути закончился. Так бывает: мы идём то в гору, то с горы, то по ровной дороге, а то —одни ухабы. Что ждало меня за поворотом? Позади оставался городок, с которым меня теперь связывали только друзья и могила трагически погибшего мужа.
Прошёл месяц. Мне позвонил сын и рассказал, что Тиграша сорвался с поводка и потерялся. Искали Тиграшу неделю. Я переживала за пёсика. И вот, неделю спустя, звоню я, как обычно, вечером сыну, и он, радостный, откликается:
— Мам, я сегодня нашёл Тиграшу! Поехал в очередной раз на машине искать его и сразу, представляешь, нашёл! Недалеко от дома! Видимо, он уже сам меня искал… Он такой худой! А какой милый стал — спокойный, ласковый! Настрадался, видать, бедняга… Вокруг меня кругами ходит, от счастья весь светится. Даже знаешь, на прогулке поводок больше не дёргает, идёт рядом — к ноге жмётся.
Да уж, думаю, страдания и лишения, видимо, не только людей, но и собак умудряют. А через несколько дней сын продолжил рассказ о поумневшем Тигре:
— Мам, Тигр больше не проказничает, ничего не грызёт, не рвёт… Послушный стал — сил нет! И ещё… Помнишь, он раньше никогда не сидел спокойно на улице, нельзя было привязать его и зайти в магазин. А сегодня мы с ним вместе в магазин ходили! Еду для него закупали. Я его привязал к ограде газона поплотнее, ближе к ошейнику, так, чтобы он никому не мешал, пошёл в магазин, набрал быстро ему еду, а в кассу — очередь. Минут десять стоял. Переживал, помня его резвость. Думаю: вдруг сорвётся, убежит.
Выйду из очереди, выгляну на улицу— сидит как прикованный, ждёт. Посмотрел на меня вопросительно. Говорю ему: «Сиди, Тиграша, жди дальше!» А он хвостом своим куцым вильнул, дескать, понял и дальше сидит неподвижно—ждёт. Вот какой умный Тиграша стал!
Комментировать