Содержание
Текст книги предоставлен издательством «Символик».
Три очерка о последнем русском царе
Аннотация
Прославление царя Николая II на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в 2000 г. поставило с новой силой вопросы, на которые наше общество до конца не ответило ни в советскую эпоху, ни позже: что за человек был последний российский император? Какое значение он имеет для России? Часто можно услышать, что царь был прославлен по «политическим» соображениям, а правителем был слабым и личностью заурядной. Эта книга выходит в год 100-летия расстрела Царской Семьи. Она предлагает вниманию читателя три очерка, трезвых и взвешенных, основанных исключительно на фактах и живых свидетельствах людей. Они подводят к несомненному выводу: прославление царя не было ни ошибкой, ни делом случая.
Об издательстве
«Символик» — некоммерческая организация и издательство, основанное в 2012 году. Цель проекта «Символик» — издавать книги, которые будут одинаково интересны и полезны как верующим людям, так и людям, далёким от Церкви.
За последнее столетие мир сильно изменился. Он ставит перед нами множество непростых вопросов. Можно ли жить так, чтобы быть счастливым и успешным человеком и при этом не погрешать против своей совести? Как относиться к новомодным идеям, явлениям и практикам, которые стали фактически неотъемлемой частью нашей жизни? Какой путь самосовершенствования лучше избрать? Как избежать роковых ошибок и найти верные ориентиры в жизни?
Мы создали наше издательство для того, чтобы выпускать такие книги, которые помогут читателю разобраться в себе и мире, избавиться от заблуждений и иллюзий, найти решения насущных и важных проблем, выйти из жизненного тупика и обрести радость и смысл жизни.
Надеемся, что книги издательства «Символик» станут для вас проводниками в мир Веры и Истины, принесут счастье и радость в ваши души и дома!
Заходите на сайт издательства: simvolik-knigi.ru
Присоединяйтесь к нам в социальных сетях и читайте наш блог «Вокруг семьи», посвящённый православной семье, воспитанию детей и книгам: vk.com/vokrugsemyi, ok.ru/umdobro, facebook.com/nravstvennyeposevy/
Предисловие. Найти правду
Книга, которую вы держите в руках, рассказывает о святом царе-страстотерпце Николае Втором и об очень важных событиях из истории нашей Родины – России.
Сто лет назад произошла революция, ужасное событие, раны и последствия которого, к сожалению, до сих пор не залечены. До сих пор не сделаны важные выводы. Очень многие люди выросли на советских учебниках истории, на советском восприятии нашего исторического прошлого. В результате и поныне мы сталкиваемся с тем, что снимают лживые фильмы о том времени, с разных сторон распространяют лживую информацию.
Когда беседуешь с людьми о нашей истории, о святом царе-страстотерпце Николае Втором, о революции, то видишь: в головах у многих прочно засели советские клише. Их мнения о царе основаны на коммунистической, советской пропаганде. Люди приводят стандартные «доводы»: мол, царь Николай был «кровавый», слабый правитель, развалил Россию…
Могли ли коммунисты и советские деятели хорошо, с уважением отзываться о царе, которого они убили? Конечно же, нет. Но, слава Богу, мы с вами живём в то время, когда стали доступны документы, огромное количество материалов и исследований. И в этой книге содержится много фактов о том, что было на самом деле, каким был царь Николай, как происходили некоторые исторические события. К сожалению, не все люди способны критически пересмотреть информацию, полученную в детстве; очень многие воспринимают её как данность, не стараются копнуть глубже и узнать что-то новое. Тем не менее, мы с вами можем обратиться к историческим материалам и установить правду – и о царе Николае, и о его семействе, и о времени его правления, которое оказалось одним из самых выдающихся периодов в истории нашей страны. Мы увидим, каким он был замечательным семьянином, каким способным военачальником, какой он был удивительный христианин, какой жизненный путь выбрал и какой святой мученической кончиной увенчал его.
С точки зрения Церкви вопрос о том, каким государственным деятелем был Николай Второй, не так принципиален. Церковь канонизировала даже разбойника, который умер на кресте; прославила Марию Египетскую и многих других людей, совершивших в жизни немало ужасного. Они были прославлены не за то, как прожили жизнь, а за то, как они её завершили; за последние годы (а иногда часы) своей жизни, которые дали нам образец христианского поведения. Тем более это относится к мученикам, которые были убиты за Христа, абсолютно безвинно, но не озлобились, не искали отмщения.
Таким был и царь Николай.
Канонизация – это исповедание того, что человек попал к Богу в рай и как христианин является для нас образцом. Может ли быть для нас образцом царь Николай в последние полтора года своей жизни? Конечно же, да. Нам есть чему поучиться и у него, и у всей Царской Семьи. Удивительному терпению, смирению, кротости, незлобивости, отсутствию ожесточения…
Но, даже если оставить за скобками личную святость царя-страстотерпца, мы не можем сказать, что это был слабый правитель. В период его правления Россия совершила гигантский рывок в развитии: население страны увеличилось на 50 миллионов человек, был сделан скачок в развитии промышленности, сельского хозяйства… Революция стала возможной в том числе потому, что часть российского общества – как мы сказали бы сегодня, правящие олигархически-аристократические круги – «зажрались». У них было всё, что только можно себе представить, не хватало только одного – власти…
Меня удивляют сегодняшние попытки некоторых христиан оправдать странные (мягко говоря) фильмы о царе тем, что, мол, посвящены они событиям, случившимся «задолго до того, как он проявил себя святым». Когда перед нами прославленный Церковью святой, мы не вправе разрывать такого человека напополам: святое отбросить в сторону, а напоказ выставлять только человеческое. После того, как канонизация свершилась, нужно смотреть на человека вкупе. Ведь человек-то был цельный, и жизнь, которую он вёл, привела его к этой удивительной вершине. О дереве судят по плодам (ср.: Мф. 7:15-20), а о человеке – по концу его жизни, по делам.
Зачем нам всё это осмысливать? Чтобы найти правду. Знать правду – естественное стремление любого человека. А христианин хочет знать не просто правду: ему важна правда Божия. Господь говорит: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5:6). В этой заповеди один из важных посылов христианской жизни – искание правды Божией. И когда мы слышим, как пытаются оболгать людей, которые совершенно этого не заслужили; когда видим, как уже более ста лет смешивают с грязью имена тех, кто сделал всё, чтобы Россия стала более сильной, а люди – более счастливыми, в наших сердцах должны рождаться противление и негодование.
Я очень надеюсь, что, прочитав эту книгу, каждый узнает о царе-страстотерпце и его семье что-то новое, что на смену советским штампам придёт правда. Правда об удивительных делах, которые творили эти люди; об удивительных движениях их душ; об их внутренней силе.
И, наконец, самое главное. Мы должны сделать выводы. Мы должны осознать наконец, к каким страшным последствиям, к какому несметному количеству смертей привела революция. Мне хотелось бы, чтобы люди начали по-настоящему почитать Царскую Семью. И никогда больше не поддавались на призывы к революциям, какими бы благими намерениями те ни прикрывались.
Иерей Тимофей Куропатов,
настоятель храма в честь царя-страстотерпца Николая в Аннино
Умереть и воскреснуть
Исторический очерк
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно…
Какие прекрасные лица,
И как это было давно.
Какие прекрасные лица,
Но как безнадежно бледны —
Наследник, Императрица,
Четыре Великих Княжны.
Георгий Иванов
Даже среди православных людей многие не сознают красоты царственных мучеников. Церковь прославила их, возможно, из каких-то политических соображений, рассуждают они. Из послушания Церкви мы готовы это принять, но не требуйте, чтобы мы по-настоящему уважали и любили последнего российского монарха и его семью.
Лишь отчасти это следствие недостаточного знания истории. Никакая осведомленность не поможет, если святой царь Николай не станет нам по-человечески дорог. Ведь именно неприязнь к нему рождает обвинения, часто совершенно надуманные. Можно услышать, например, будто царь не имел права отречься от трона за своего сына. Но напомним, что император Николай Александрович сделал это после того, как выслушал условие заговорщиков: царевич Алексий должен быть изолирован от семьи. Иными словами, больного мальчика предлагали передать в руки циничных и беспринципных личностей, которые использовали бы его как марионетку. Если кто-то думает, что из этого безумия могло вырасти что-то положительное, то он просто не понимает людей, подобных государю, чьё душевное здоровье не было разрушено беззаконием, разочарованиями, цинизмом, представлением, будто злом можно побеждать зло. Им непонятен не только царь, а христиане вообще.
Самое распространённое обвинение в адрес государя – будто он был слабым правителем – совершенно ложно. Никак не назовёшь слабым человека, который больше двадцати лет удерживал от гибели империю, разрушаемую изнутри богоборцами и маловерами. Посмотрите, что началось после него, какие реки крови были пролиты «сильными», сравните – и поймёте, что такое подлинная сила в христианском понимании. Это главное в личности государя: он был христианином. Именно от царя как христианина мы отрекаемся, когда начинаем сомневаться в силе его духа.
Друг детских игр государя В. К. Олленгрен вспоминал: «В пятницу был вынос Плащаницы, на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подавленным и всё просил маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя. Глазёнки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: «Эх, не было меня тогда там, я бы им показал!». И ночью, оставшись одни в опочивальне, мы втроём разрабатывали план спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас. Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошел Ники и, плача, скорбно сказал: «Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?». И до сих пор я не могу забыть его больших возбуждённых глаз».
Живое отношение к Спасителю святой Николай пронёс через всю свою жизнь, с каждым годом всё больше Ему уподобляясь. Прекрасные серые глаза царя десятки или даже сотни раз описаны мемуаристами, их доброта производила огромное впечатление на всех.
Однажды в Ливадии государь должен был принять земских деятелей Таврической губернии. Двое из них подчеркивали своё неуважение к моменту, хихикали, перешёптывались, как это было принято у тогдашних представителей «культурного общества». Вдруг вошел император Николай Александрович и просто посмотрел на них. О чём говорили, неважно, но когда эти люди уходили, то оба расплакались. Совершенно типичный эпизод.
«Истинно, истинно говорю вам…»
Николай Александрович был поставлен во главе нашей погибавшей родины – зачем? Чтобы уберечь страну от катастрофы? Но это было невозможно, распадалась сама ткань русского бытия, и ни один даже трижды великий правитель не мог этого остановить. Но вот что удивительно. Более века накануне катастрофы наша страна не только деградировала, но и переживала расцвет во многих областях, начиная с религиозной. В русской истории не было такого периода, когда иссякала бы святость, но эпоха, которая началась с преподобного Серафима, особенно изобильна в этом отношении. Православие словно вышло из тени, в которой пребывало несколько столетий.
В XVIII веке даже российский народ перестал видеть в православии основу жизни, а Европа и вовсе воспринимала нашу Церковь как что-то экзотическое, тупиковую ветвь христианства. Невозможно представить, чтобы лет двести назад серьёзный европейский политик мог сказать: «Европа является старым миром, который все больше напоминает мне Римскую империю времен заката. Мы стары и лишены энергетики. Я думаю, что спасение для христианства может прийти только из России, от народов православной веры». Эти слова произнесены зимой 2004 г. и принадлежат министру юстиции Италии Роберто Кастелли.
Всплеск религиозного чувства в России XIX века имел самые разные плоды. К христианству обратилась в поисках ответов лучшая часть нашего образованного общества, родилась на свет великая русская литература. И такого размаха, такой глубины понимания человеческой личности, обращённости к Богу мировая культура ещё не знала.
Оспаривать это мало кто решится. Гораздо меньше внимания обращают на тот факт, что правили Россией ответственные, благородные люди. Они, безусловно, совершали ошибки, иногда крупные; имели свои недостатки; но за всем этим просматривается нечто общее, свойственное всей династии Романовых. Они были просты, благородны и человечны, и благодаря их личным качествам моральные соображения стали играть огромную роль в политике, экономике, юриспруденции нашей страны, охватили, насколько это было возможно, все стороны русской жизни.
Хорошо сказал русский публицист и мыслитель Иван Солоневич: «Должен сознаться совершенно откровенно: я принадлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских людей, отношение которых к русской монархии точнее всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же, как я, чудаков на русской земле было еще миллионов под полтораста. Под полтораста миллионов есть их и сейчас. Нужно, кроме того, сказать, что термин «любовь», во-первых, страшно затрёпан и, во-вторых, совершенно неясен. Любовь к Богу и любовь к севрюжине с хреном, совершенно очевидно, обозначают разные вещи. Я очень охотно могу себе представить, что ряд русских монархистов питали и питают к монархии точно такие же чувства, как и к севрюжине: хороша была севрюжина! К числу этих людей я не принадлежу: никаких севрюжин у меня в царской России не было. Как не было их и у остальных полутораста миллионов чудаков. Мы были самым бедным народом Европы или, точнее, самыми бедными людьми Европы. И в то же время мы были самыми сильными людьми мира и самым сильным народом истории. Мы были бедны потому, что нас раз в лет сто жгли дотла, и мы были сильны потому – и только потому, что моральные соображения у нас всегда перевешивали всякие иные. И если люди в течение одиннадцати веков обломали всех кандидатов в гениальные и гениальнейшие – от обров до немцев и от Батыя до Гитлера, то потому и только потому, что в России они видели моральную ценность, стоящую выше их жизни. Ценность, стоящая выше жизни, может быть историей или религией».
На исходе своего существования русская монархия достигла своей вершины в следовании христианским идеалам. А если вспомнить наших великих литераторов, музыкантов, священнослужителей, учёных, юристов и так далее, то мы увидим, что десятки тысяч человек совершали грандиозную работу, смысл которой нам почти непонятен. Что они строили? Добились ли своего – или всё это невероятное напряжение сил пропало втуне?
Когда иные выносят приговор царю-мученику, они не сознают, что это приговор не только ему, но и всем лучшим людям страны – Достоевскому, Скобелеву, Чайковскому, Леонтьеву, Менделееву, отцу Иоанну Кронштадтскому, не сумевшим предотвратить революцию. Вот только ставил ли Господь перед ними эту задачу? Думается, что нет, как не требовал Он от Ноя предотвратить Всемирный Потоп, как не просил Отец Небесный Своего Сына выжить любой ценой. Ибо непреложны слова: «истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода» (Ин.12.24).
Реки огненные
Государь мог править хорошо, мог плохо – сам меняющийся к худшему мир толкал Россию к катастрофе. Тем не менее, заложником ситуации Царь-мученик всё-таки не был. У писателя Владимира Крупина есть такая притча.
Сапожник спрашивает у старца:
– Что же мне делать, ведь конец света наступает?
– Что делать? – развел руками подвижник, – шить сапоги, только делать это лучше, чем раньше. Ведь в них, возможно, придётся переходить реки огненные.
Примерно так же понимали свои обязанности и государь, и вообще любой нормальный русский человек. Их достижения в XIX-XX веках нам потом очень помогли. Без тех железных дорог и заводов, которые были построены при святом Николае, без успехов в области вооружения, без прославления преподобного Серафима и подготовки Поместного Собора Русской Церкви Россия рисковала уйти в ХХ веке в никуда. Бог не ставил перед царём задачи предупредить революцию. Государь работал на будущее. Именно в этом следует искать смысл и центр тяжести всей политики Николая Второго. «Царь у нас праведной и благочестивой жизни, – писал в 1905 г. о государе Николае II святой Иоанн Кронштадтский. – Богом послан Ему тяжёлый крест страданий, как Своему избраннику и любимому чаду».
«Но как безнадежно бледны», – сказал поэт о царственных страстотерпцах, угадав нечто очень важное. Царственные мученики знали – не умом, а сердцем, – что их ждёт, и были готовы исполнить Господню волю.
Плохой правитель?
Вот уже который год приходится отвечать на различные выпады в адрес царя Николая Второго. В конце концов большинство историков, кажется, сошлось на том, что он был прекрасным семьянином, но погубил Россию. «Хороший человек, но плохой правитель» – вот формула, отточенная, как нож для резки скота. Так удар током достается крайнему, даже если в цепи перед ним будет стоять всё человечество.
Конечно, всё это не более чем лукавство. Понять, что человек хороший – тут большой наблюдательности не требуется. А что значит – правитель плохой? Ну, вот Керенский с Милюковым – они были лучше?
То, что Сталину давалось ценой чудовищных жертв, у государя выходило настолько естественно, что ему это даже не ставят в заслугу. Например, в 1915 г. государь возглавил рухнувший русский фронт. Вот что пишет военный историк А. А. Керсновский: «История часто видела монархов, становившихся во главе победоносных армий, для легких лавров завершения победы. Но она никогда еще не встречала венценосца, берущего на себя крест возглавить армию, казалось, безнадёжно разбитую, знающего заранее, что здесь его могут венчать не лавры, а только тернии».
Войска обрели командующего, которому могли доверять. Положение российской армии было восстановлено, причем без тех чрезвычайных мер и шпиономании, к которым был так склонен прежний главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич. Это вполне показывает, насколько спокойствие и человечность царя влияли на народ. Люди успокаивались и брались за дело, даже если накануне оно казалось безнадёжным.
«Как бы я спас Россию»
После прославления царя-мученика в 2000 г. атаки на него начали было ослабевать. Но слишком глубоко его почитание связано с вечным выбором человека между силой подлинной и силой ложной, чтобы однажды эти атаки сошли на нет.
27 февраля 2007 г. в «Российской газете» вышла полумиллионным тиражом статья Александра Исаевича Солженицына «Размышления над февральской революцией». Поводом для неё стало 90-летие русской трагедии, но по существу статья стала продолжением тех нападок на государя, которые писатель начал в своём многотомном «Красном колесе».
Александр Исаевич, несомненно, был патриотом России, в отличие от большинства критиков царя, неплохо владел историческим материалом. Но государь не вписывался в его представление о благе нашей страны. Писатель повторил тот путь, которым прошли люди, которые могли бы сберечь свою родину, сохрани они верность императору Николаю Второму. Но не сохранили и не сберегли.
«Как бы я спас страну, оказавшись на месте Николая Второго?» – попытка ответить на этот вопрос есть стержень работ Солженицына, посвящённых революции. Казалось бы, у тебя на руках все козыри: зная, что случится впоследствии, можно постараться избежать русско-японской войны, «кровавого воскресенья», ряда неудачных назначений. Беда в том, что, не допустив ошибок ему известных, человек наделает множество новых. Больна была, истощилась плоть русской государственности, ослабела душа русского народа, поэтому перемена слагаемых никак не могла изменить результатов. Даже обладая знанием будущего, едва ли можно было изменить что-то к лучшему. Зато к худшему – сколько угодно.
Однажды мы разговорились с товарищем, капитан-лейтенантом, в прошлом подводником, о причинах поражения российского флота в русско-японской войне. Сославшись на автора романа «Цусима» А. С. Новикова-Прибоя, я взялся ругать адмирала Рожественского как виновника случившегося. Товарищ отреагировал на удивление резко. Писателя он назвал халдеем, который разливал водку на одном из кораблей погибшей эскадры, а, значит, не обладал должным пониманием ситуации и не имел права судить о случившемся. Оказалось, что в отношении Рожественского у военных моряков существует своя точка зрения – адмирал был достойным флотоводцем и сделал всё, что было в человеческих силах.
Накануне революции у каждого гражданина России был выбор. Помочь народу, став агрономом, инженером, врачом, встать рядом с государем в его работе, уважая власть, но не пресмыкаясь перед нею… Или – протестовать. Восхищаться убийцами полицейских. Ходить с лозунгами, цель которых была вовсе не в том, чтобы добиться настоящей правды: это были фиговые листки, прикрывавшие несостоятельность самих борцов. К несчастью, таких людей оказалось слишком много. Государю не на кого было опереться. Возобладало мнение, что честно служить ему – это дурной тон.
Доходило до того, что талантливые люди боялись занимать ответственные посты из ложного стыда перед образованной чернью; московские профессора отказывались читать просветительские лекции рабочим-монархистам, опасаясь травли со стороны «прогрессивной общественности». Всеобщее непослушание, недоверие святому царю привели Россию к катастрофе. И самое подлое: когда пришло время отвечать, именно государя во всем обвинили. Оказывается, это он был виноват, а не те, кто его предал. Эта рабская точка зрения жива поныне. Все знают, что нужно было делать на месте царя. И мало кто желает понимать, что нужно было делать на месте его подданных.
«Не подошёл»
Чтобы создать картину трагически закончившегося царствования Николая Второго, Солженицыну пришлось додумывать, а то и искажать многие факты, осознанно или неосознанно. Особенно ярко это проявилось в попытке противопоставить двух великих сынов России – царя-мученика и премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Александр Исаевич отказывается признать, что именно государь призвал Столыпина и поддерживал его до конца. Более того, автор пытается доказать, будто бы Петр Аркадьевич стал жертвой зависти, недоброжелательства со стороны императора, будто бы царь предал Столыпина.
Обратимся к «Красному колесу» и исследуем технологию рождения мифа.
Согласно Солженицыну, Николай Второй проявил полное равнодушие к ранению Столыпина: «Царь – ни в ту минуту, ни позже – не спустился, не подошёл к раненому. Не пришёл. Не подошёл… Мысль была ясна необыкновенно. И Петр Аркадьевич – ждал. Для важнейшего во всей жизни разговора… Но день тёк, но день тёк – а государь не шёл… Неужели ему совсем не существенно узнать – о делах государства? О несделанном? О будущих опасностях? Перенять мысли умирающего? Весь план своей Реформы Петр Аркадьевич хотел изложить государю сегодня – как наследство. И убедить, и увлечь к исполнению».
Правда, тут же Солженицын нехотя признаётся, что император всё-таки приходил: «Государь, оказывается, был в лечебнице вчера поздно вечером – но больной лежал без сознания».
Что-то не сходится.
И совсем уж скомканы или вовсе пропущены два важнейших эпизода, разрушающих всю концепцию писателя.
Киевский губернатор Алексей Федорович Гирс описал в мемуарах первые минуты после выстрела в Столыпина, совершённого Мордехаем Богровым: «Медленными и уверенными движениями он (Столыпин. – В.Г.) положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Всё кончено!». Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнёс: «Счастлив умереть за Царя!» Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошёл. Но Государь не двигался и продолжал на том же месте стоять, и Петр Аркадьевич на виду у всех благословил его широким крестом».
Солженицын передал эту сцену своими словами, додумав, что царь будто бы смотрел на Столыпина удивлённо. Спросим себя: при каких обстоятельствах это произошло? Только что раздался роковой выстрел. Никто не знает, сколько еще убийц находится в зале. Именно поэтому Столыпин пытался подать царю знак: «здесь опасно, немедленно уходите» (об этом Солженицын тоже «забыл» упомянуть), но государь с обычным для него самообладанием «не двигался». В этом был и вызов революции, и простое мужество, когда человек знает, где ему дóлжно стоять и что делать. Любой глава государства был бы выведен из зала немедленно, но царь не оставил своего места, открытого для выстрелов, полностью сознавая, что делает. Вспоминает современница: «Государь стоял один, без дочерей, у самой рампы ложи грустный, сосредоточенный и бесконечно спокойный. Если бы в театре были сообщники, то было бы очень опасно. У всех нас явилось чувство, что он стоит под огнём. Взглядом он держал всех нас, отвечал всем нам, оборачиваясь ко всем. Паники не было – была молитва…».
Из всего этого Солженицын делает лишь один вывод: «Не подошёл».
Незамеченное «Прости!»
Для людей, склонных к актёрству, к изображению чувств даже при их отсутствии, характер царя был, конечно, вызовом. Он всегда был настоящим, сдержанным, чуждым каких-либо эффектов. Поэтому многие просто не в силах оценить, насколько глубоко государь мог переживать, сокрушаться о чём-либо.
Речь идёт о втором эпизоде тех дней, когда погиб Столыпин. Солженицын в «Красном колесе» проигнорировал его вовсе, зато он сохранился в воспоминаниях дочери Петра Аркадьевича Марии фон Бок: после смерти её отца царь «преклонил колени перед телом своего верного слуги, долго молился, и присутствующие слыхали, как он много раз повторил слово: «Прости». Поразительно: Александр Исаевич выдумал, как умирающий премьер-министр собирается посвятить императора в планы реформ (которые они перед тем десятки раз обсуждали), но ухитрился не заметить царя, стоявшего на коленях перед умершим Столыпиным.
Так рушится первая часть обвинения государя, согласно которой он будто бы предал своего премьер-министра, проявив равнодушие к его ранению. Но есть и вторая: Солженицын убеждён, что ещё накануне трагедии в Киеве император собирался отправить Столыпина в отставку.
Накануне гибели положение Столыпина действительно пошатнулось. Премьер-министр, как и любой другой человек, совершал ошибки, иногда допускал бестактности, так что их отношения с государем временами становились прохладными. Но не существует ни одного свидетельства о том, что царь намеревался уволить Столыпина, одни лишь газетные домыслы. Более того, в беседе с В. Н. Коковцовым, которому было поручено исполнять обязанности премьер-министра после ранения Столыпина, царь подчеркнул, что тот вернётся на свой пост, как только поправится.
Солженицын этого «не заметил», ухватившись за сплетню, будто в марте 1911 г. Столыпин едва не потерял свой пост. Что же, по мнению Александра Исаевича, заставило царя сохранить должность за Столыпиным? Беспрецедентное давление, которое будто бы оказала на сына вдовствующая императрица Мария Федоровна. Писатель рассказывает, что в дверях Аничкова дворца, где она проживала, премьер-министр якобы столкнулся со своим монархом, который «имел самый жалкий вид», а затем прислал Столыпину письмо с объяснениями на 16-ти страницах.
Эту историю писатель изложил как несомненный факт. Опровержение поступило оттуда, откуда он его меньше всего ожидал: возмутился сын Столыпина Аркадий Петрович.
«Во-первых, Государь и мой отец не столкнулись в дверях Аничкова дворца – резиденции вдовствующей императрицы, хотя некоторые написали так в своих мемуарах, – заявил он. – И не могли столкнуться: согласно тогдашнему придворному этикету такая встреча в дверях была просто немыслима. Но это – не столь важно. Важнее – другая неточность. Основываясь на некоторых мемуарных записях, Солженицын пишет, что в самый разгар кризиса, поздним вечером, из Царского к отцу прибыл фельдъегерь и привез покаянное письмо Государя на 16 страницах… Письмо действительно было и, к счастью, сохранилось… Привожу его полностью:
«Петр Аркадьевич,
За протекшие четыре дня со времени нашего разговора я всесторонне взвесил и обдумал свой ответ. Вашего ухода я допустить не желаю. Ваша преданность мне и России, Ваша пятилетняя опытность на занимаемом Вами посту и, главное, Ваше мужественное проведение начал русской политики на окраинах Государства побуждают меня всемерно удерживать Вас. Говорю это Вам вполне искренне и убежденно, не по первому впечатлению.
Теперь посмотрим, что говорят и думают вокруг нас. Какое единодушное сожаление, даже уныние, вызвал один слух о Вашем уходе. Неужели после всего этого Вы еще будете упорствовать? Конечно, нет. Я вперёд знаю, что Вы согласитесь остаться. Этого требую я, этого желает всякий честный русский.
Прошу Вас, Петр Аркадьевич, приехать ко мне завтра в четверг в 11 часов утра. Помните, мое доверие к Вам осталось таким же полным, каким оно было в 1906.
Глубоко уважающий Вас
Николай»
Как видим, здесь нет даже 16 предложений, не говоря уже о страницах: император всегда был лаконичен, но не это главное. Царь-мученик действительно доверял Столыпину: доверял до того, как их отношения осложнились, доверял и позже. Коковцов в своих записках особо отметил, что государь тяжело переживал случившееся с Петром Аркадьевичем. После выстрелов в театре медики уверили императора, что ранение не опасно. Государь им поверил, потерять Петра Аркадьевича было слишком страшно. Разрушить их соратничество смогла только смерть. Но и она была не властна над уважением, которое монарх питал к сподвижнику, вопреки домыслам Солженицына, написавшего: «Некоторые киевляне обсуждали ставить Столыпину памятник. Государство не предложило участвовать. Хоронила Россия своего лучшего – за сто лет, или за двести – главу правительства – при насмешках, презрении, отворачивании левых, полулевых и правых. От эмигрантов-террористов до благочестивого царя».
Здесь всё вывернуто с точностью до наоборот. Исследователь О. В. Гаркавенко опубликовал надпись, которую император Николай Второй начертал на журнале Совета Министров: «Преклонимся же пред этой редкой, удивительной, геройской кончиной Петра Аркадьевича Столыпина и принесём свою посильную лепту на дело любви и почитания его светлой памяти, на сооружение памятника – достойнейшему». А сын великого реформатора оставил следующее свидетельство: «Николай II первым пожертвовал на сооружение этого памятника немалую сумму», это позволило собрать необходимые деньги всего в три дня.
Итак, созданный Александром Солженицыным образ царя решительно отличается от подлинного. И если писатель, далеко не бесчестный, позволил неприязни так далеко увлечь себя, нетрудно представить, до чего могли доходить люди, лишённые принципов.
Кто виноват?
Российская империя была одной из самых могущественных стран в мире, но рухнула в нескольких дней. Кто виноват? Задавшись этим вопросом, многие начинают усердно искать ошибки, допущенные последним правителем России. И, разумеется, находят.
В противовес подобным взглядам рождаются книги типа «Император Николай Второй как человек сильной воли». Согласно ей, царь был едва ли не лучшим управленцем в мировой истории, стоявшим во главе совершенной монархии. Но негодяи – либералы и революционеры, агенты диавола, масонства и прочих злобных сил – задумали разрушить Царство Божие на земле в лице Российской империи. Их коварные замыслы удались…
Вот две взаимоисключающие версии. Худо то, что и прокуроры, и адвокаты, рассуждающие о волевых качествах государя, исходят из одной посылки: будто монарх – это и не человек вовсе, а некий абсолют. Одни ничего ему не прощают, другие не находят никаких погрешностей, но обе стороны сходятся на том, что монарх должен быть харизматичной личностью, едва ли не сверхчеловеком.
Это крайне завышенное, ложное требование мешает нам увидеть, насколько полно святой государь исполнил своё подлинное, а не надуманное послушание. В 1917 г. подобный же подход помешал российскому обществу понять, что преданность царю не может зависеть от его успехов или неудач, что его нужно беречь как собственное сердце, болит ли оно или работает без перебоев. Нам мешает непонимание самой сути монархии, которая вовсе не обязана в каждом новом поколении давать выдающихся правителей (это даже теоретически невозможно). Смысл царской власти в том, что над государством и народом – дворянством, крестьянством и прочими сословиями, классами и т.д. – пребывает ответственная личность: арбитр, примиритель, удерживающий (2 Фес. 2:7).
Необходимость в таком арбитре столь очевидна, что даже Григорий Явлинский, довольно последовательный демократ, проговорился несколько лет назад, что во главе страны, над политической схваткой, должна стоять уважаемая всеми фигура, то есть царь. Он ссылался на опыт Великобритании, Испании, Швеции, но ясно, что в наших условиях монархия должна играть роль ещё более существенную, чем в этих странах. Она должна давать полновесную защиту от деспотии, олигархии, антисоциальных реформ и прочих насилий над страной. Именно эта идея и привела в свое время к рождению русского самодержавия. И после того, как оно пошатнулось в Смутное время, царская власть была восстановлена снизу. Этого желал народ: царь ограждал его от произвола аристократии. Но нуждались в монархии и бояре – без неё их просто вырезали бы.
Монархия – институт, призванный объединять русский народ на уровне верховной власти. Все остальные полномочия монарха являются предметом гласного (Конституция) или негласного (традиция) соглашения. Закон и традиция определяют принципы взаимодействия верховной власти, государства и общества, но даже Конституция не может посягать на право последнего и решающего царского слова – поэтому столь неудачно понятие «конституционная монархия».
Столь же необоснованны восторженные рассуждения о монархии абсолютной. Абсолютная власть – это фикция, создавшая в России почву для негласной узурпации многих рычагов управления сначала дворянством (XVIII век), а затем чиновничеством (XIХ век). Абсолютизм, который начал зарождаться у нас ещё во времена раскола, породил массу посредников, осознанно или неосознанно заинтересованных в том, чтобы между царём и народом росла пропасть. Доходило до того, что не желавшие отрываться друг от друга народ и государи начинали действовать «по-партизански». Можно вспомнить, как Павел I установил на Зимнем дворце почтовый ящик, куда всякий мог бросить для него письмо. Ящик начали заполнять карикатурами и оскорбительными посланиями представители «образованного общества». Пришлось его снять. В дальнейшем лучше не стало.
Бархатная перчатка поверх железной руки
Такой была ситуация в стране и на момент воцарения Николая Второго (1894 г.), который пытался привить России принципы, способные удержать нацию и государство от саморазрушения, возродить ту старую русскую монархию, которую по праву можно было назвать народной. Государь не успел. Посредников так и не сменили помощники. Новые времена, пошлые и злые, убили государя. Он был обречён при любом ходе дел, ведь что там святость, даже благородство мы в ХХ веке перестали понимать и прощать. Даже многие монархисты видели в царе что-то жалкое, блаженного простачка. Твёрдость его они принимали за упрямство слабовольного человека. Невероятного самообладания старались не замечать, хотя никто ни разу не видел, чтобы даже в состоянии гнева государь вышел из себя. Он словно умирал в эти минуты, глаза его как бы пустели – и только. Чем больше он тревожился, тем сдержаннее становился.
Как-то зашел разговор о человеке, довольно неприятном в нравственном отношении. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов удивился тому, как спокойно говорит о нём государь. «Эту струну личного раздражения я уже давно заставил замолчать, – ответил царь. – Раздражением ничем не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее». Каждому бы такое «безволие»!
Один из самых честных и умных наших историков Сергей Ольденбург замечал, что «государь имел упорную и неутомимую волю в осуществлении своих планов. Он не забывал их, постоянно к ним возвращался и зачастую в конце концов добивался своего. Иное мнение было широко распространено потому, что у государя поверх железной руки была бархатная перчатка. Воля его была подобна не громовому удару, она проявлялась не взрывами и не бурными столкновениями; она скорее напоминала неуклонный бег ручья с горной высоты к равнине океана: он огибает препятствия, отклоняется в сторону, но в конце концов с неизменным постоянством близится к своей цели».
Для того, чтобы понять государя, нужно было посмотреть, как он молится. Вот что писал об этом тот же министр Сазонов: «Глядя на него за церковными службами, во время которых он не поворачивал головы, я не мог отделаться от мысли, что так молятся люди, изверившиеся в помощи людской и мало надеющиеся на собственные силы и желающие помощи только свыше».
К чему говорим мы об этом? Лишь к одному. Царь-мученик не был опавшим листом, уничтоженным бурей революции. И смерть его была не случайностью, не последним звеном в цепи ошибок, а той Голгофой, что ждала его в конце пути, честно пройденного и предначертанного Богом. В то время как Столыпин грезил, что ещё немного, и Россия станет величайшей в мире державой, лишь немногие, подобно государю, видели, что это величие даётся ужасной ценой утраты веры, что под ногами русского человека разверзается бездна.
Это прозрение проявлялось у царя даже в мелочах. Четыре миллиона рублей, со времени императора Александра Второго хранившиеся в Лондонском банке, Николай Александрович истратил на содержание госпиталей и других благотворительных учреждений. «Он скоро всё раздаст, что имеет», – говорил управляющий кабинетом Его Величества, объясняя, почему хочет покинуть занимаемую должность. Подобная щедрость была прежде всего следствием доброты, сострадательности государя, но вместе с тем и предчувствия, что ни ему, ни детям эти деньги не понадобятся. Предчувствие гибели империи предопределило характер всех устремлений царя-мученика. Сознавая, что царство спасти невозможно, он готовил нас к сражению за само существование России.
Религиозная жизнь
Главной причиной русской трагедии стало стремительное для всей Европы, не исключая Россию, падение веры и, как следствие, ослабление души и помутнение рассудка у миллионов людей, которые становились чужими друг другу. Поэтому первейшей идеей государя было укрепление православия. Ни один из русских монархов не уделял этой стороне жизни народа такого внимания.
Вопреки очень сильному сопротивлению состоялся целый ряд канонизаций, повысивших дух народного благочестия. Среди других прославлены были священномученик патриарх Ермоген, преподобный Серафим Саровский, святитель Иоасаф Белгородский.
Ознакомившись с материалами к канонизации великого старца Серафима Саровского, царь не согласился с мнением Синода и начертал: «Немедленно прославить». Это было не в его характере – спорить с духовенством, но он очень спешил: времени для того, чтобы исполнить волю Божию, оставалось слишком мало. Были прекращены всякие преследования старообрядцев и восстановлено почитание св. Анны Кашинской. Всё это сплачивало верных накануне испытаний.
Увы, даже сейчас у нас в Церкви нет отчётливого понимания важности этих действий. Помню публикацию одного известного современного священника, который обвинил государя в малодушии, в частности, в нежелании восстановить патриаршество. Между тем, в 1906 г. император Николай Александрович высказался за созыв Поместного Собора с целью избрания патриарха. Начались совещания, в ходе которых обнаружилось, что наше духовенство к такой перемене совершенно не готово. Царь виноват?
Это всего лишь один из многих ярких примеров обвинения Николая II в наших собственных слабостях.
Рабочий вопрос
Между царем и Столыпиным было лишь одно не надуманное, а очень серьёзное расхождение. Петр Аркадьевич верил, что Россию ждёт в ближайшие десятилетия великое будущее, а царь знал, что страна обречена. Но не было и дня, когда бы он опустил руки, перестал «шить сапоги», как тот сапожник из притчи.
Одним из самых больных вопросов начала ХХ века был рабочий вопрос. Россия слишком поздно начала переходить на промышленные рельсы, в чём государь был решительно неповинен. Гигантская по масштабам задача переобучения миллионов крестьян не могла быть решена в одночасье. Другая беда – хозяева предприятий в большинстве своём лишь начинали приобретать опыт правильной организации производства. Генри Форд ввёл на своих заводах восьмичасовой рабочий день, пятидневную рабочую неделю, практику оплачиваемых отпусков, и это не помешало ему стать миллиардером. У нас рабочий день продолжался, как правило, по 12 и более часов – нередко, правда, с шестичасовым перерывом, но утомляемость всё равно была чрезвычайно высока.
Россия не могла разом обеспечить такие права для рабочих, как Форд: не хватало квалифицированных кадров, хороших станков. Но обратим внимание: государь подталкивал фабричную политику в правильную сторону. Российские промышленники очень обижались на помазанника, что он-де ценит их в той же степени, что и простых тружеников. Доходило до того, что во время забастовок власти поддерживали рабочих, а не предпринимателей – так было, например, в Москве во времена генерал-губернаторства великого князя Сергея Александровича. И дело лишь отчасти было в личности генерал-губернатора. Когда в 1896 г. произошла большая забастовка на петербургских текстильных заводах, правительство тоже заняло сторону рабочих. Такая политика, как и институт фабричных инспекторов, представлявших государство на предприятиях, была средством давления на тех промышленников, которые мало заботились о своих рабочих. Россия была одной из первых стран в мире, взявшихся проводить подобную политику.
В 1897 г. по личному пожеланию государя была ограничена продолжительность рабочего дня: она составила 2592 часов в год, в то время как в США равнялась 2700 часам. Закон 1903 г. обязал владельцев фабрик возмещать рабочим ущерб за каждый несчастный случай на производстве, даже если виновником его был сам пострадавший. В случае смерти от несчастного случая вдове рабочего и его детям назначалась пенсия, даже если дети были незаконными. Подобной практики не существовало нигде в мире. И это одна из причин, по которым Россия к началу XX века вышла на первое место в мире по темпам роста промышленной продукции и производительности труда, опередив Соединенные Штаты.
В 1905 г. сотрудничество государства с рабочими оказалось подорвано провокацией Георгия Гапона и окружавших его социалистов. Это была трагедия. Люди, шедшие с хоругвями, как оказалось, на убой, даже не представляли, чего именно они «требуют». Достаточно сказать, что первые два пункта в «их» петиции начинались со слова «Немедленно». Этим же словом заканчивались несколько последних требований. Одного этого довольно, чтобы увидеть руку режиссёра, который рассчитывал на кровавый исход дела. Взгляды этого человека или группы людей выдаёт такое требование, как «отделение Церкви от государства»; кроме того, речь в петиции шла об освобождении политических заключенных (то есть террористов) и т.д. В случившемся бессмысленно винить рабочих, в массе своей благонамеренных монархистов. Бессмысленно и оправдывать тех представителей власти, которые, «проспав» гапоновщину, дали революционерам возможность стравить царя и народ, а затем спрятали концы в крови.
Это показывает, в каких условиях государю приходилось работать. И, тем не менее, вот как оценил результаты его деятельности американский президент Уильям Говард Тафт (1909-1913) в беседе с членами русской делегации: «ваш император создал такое совершенное рабочее законодательство, каким не может похвалиться ни одно демократическое государство».
Император не мог разом поставить рабочий вопрос на высоту, которая нигде в мире в тот момент не была достигнута; не мог пересилить все слабости русской промышленности и т.д. Но свои обязанности исполнял энергично и честно.
Борьба с революцией
Читаем у Солженицына: «На революционную агитацию десятилетиями смотрело правительство Николая II как на неизбежно текущее, необоримое, да уже и привычное, зло».
Так ли это?
Еще в начале 1917 г., зимой, Ульянов-Ленин не верил, что революция в России произойдёт в обозримом будущем. Для такого пессимизма были все основания. К началу февральской революции левые партии не представляли никакой угрозы для власти. После событий 1905-07 гг. общество от них отшатнулось, а охранное отделение добилось почти полного контроля над противниками государственного строя. Всю вторую половину царствования Николая Второго революционеры, за редким исключением, сидели тихо как мыши, так что и Солженицын отмечает, что в истории февральской революции «отсутствие партийных усилий, неподготовленность партийными заданиями (агитация партий лишь потом нагоняла события), особенно поражает умы, привыкшие к революционному объяснению».
Это было не случайностью, а результатом планомерной работы власти. Таким образом, обвинение, будто бы при Николае Втором революционеры делали всё, что хотели, не соответствует действительности.
Об «истой сущности»
Солженицын пишет: «Сростясь с имущим напуганным дворянством, российская государственная власть <…> не доверяла своим крестьянам и, декорируя парламент, тоже искажала их нормальное развитие. Не доверяла истой сущности России и её единственному надежному будущему».
Александр Исаевич имеет в виду, что крестьяне были слабо представлены в Думе, а вот попробуй царь опереться на них – и вот тут-то… Но дело в том, что до определённого момента император Николай Александрович придерживался именно «солженицынской» точки зрения и доверился «истой сущности», насколько это было возможно. Закон о созыве первой Думы позволил провести в неё много крестьян, считавшихся опорой трона. Они стали самой крупной силой в парламенте, получив 42% по числу мест. На деньги правительства для крестьян было организовано прекрасное общежитие и хороший стол по баснословно низким ценам. Но в считанные недели большинство крестьянских депутатов оказались распропагандированы эсерами, пообещавшими добиться для них земли «простым» путем – изъятием у помещиков. А ведь были ещё кадеты и прочие партии, увивавшиеся за каждым депутатом, которого могли обольстить.
Первую Думу в результате пришлось распустить, что стало серьёзным ударом по вере в государя со стороны сельской России. Между тем, государь делал всё возможное. Столыпинская реформа помогла начать полномасштабное освоение новых земель, в первую очередь на сибирских пространствах. Государство помогало скупать и правильно распределять землю тех помещиков, которые сами обрабатывать её не могли. Отменены были выкупные платежи за землю, полученную крестьянами при ликвидации крепостного права.
Но Россия была сельской страной, в которой число крестьян стремительно росло, а земли долгое время прибывало по чуть-чуть. Это, кстати, одна из главных причин, толкнувших Россию к войне с Японией в 1904 г. Правительство надеялось, прочно укрепившись в Маньчжурии, начать там освоение свободных плодородных почв и решить проблему дефицита земель. Ведь их изъятие у помещиков во многих местах вообще ничего не решало, а в других могло снять напряжение лишь на 15-20 лет – да и то ценой разрушения тысяч культурных хозяйств, дававших зерно для насыщения городов и экспорта, без которого не могла развиваться российская экономика. Крестьяне отказывались «войти в положение» и ещё потерпеть. Их можно и нужно понять, особенно после голода 1891-92 гг., который унёс более полумиллиона жизней. Но нужно помнить при этом, чем закончился «чёрный передел», совершённый после революции. Лишившись товарного зерна, которое прежде давали крупные землевладения, большевистское государство восстановило крепостное право, сделав его вдесятеро деспотичнее прежнего, погубило многие миллионы хозяйств, разрушило русскую деревню.
Крестьянский вопрос никогда не имел у нас простого решения. Но, сколько бы ни критиковали государя за его сельскую политику, никто не предложил до сих пор ничего лучшего.
«На путь труда»
Рассмотрим ещё одну претензию к государю: «Не стоило учреждать Государственную Думу, это ослабило царскую власть». Мысль, что парламентаризм погубит Россию, восходит к обер-прокурору Синода Константину Петровичу Победоносцеву, который считал, что ничего особо менять в России не нужно. Проблема в том, что страна меняется сама, часто вне зависимости от наших желаний, и, игнорируя это, мы положения дел не исправим. Не говоря уже о том, что Земские соборы были в прошлом неотъемлемой частью жизни России.
Вся история России со времён последнего Земского Собора, со времён раскола вопиет – силу правитель может почерпнуть только в Боге и в народе, в самом живом, деятельном сотрудничестве, синергии с ними. Соборность – вот ключевое слово для понимания русского характера. Без неё деградирует нация и слабеет власть, сколько бы прав и полномочий она ни сосредоточила в своих руках.
Подобным образом оценивали перспективы Думы не только все последовательные монархисты – Марков, Николай Маклаков, Римский-Корсаков, Щегловитов, но и сам государь, заявивший: «Верю, что созданная Мною Дума обратится на путь труд, и в строгом подчинении установленным Мною основным законам оправдает мои надежды». Именно поэтому он пошел на сохранение Государственной Думы, хотя уже в 1907 г. её можно было разогнать раз и навсегда. Те, кто полагает, что Николай Второй смалодушничал, бесконечно далеки от истины. Хотя надежды, которые государь возлагал на Думу, оправдались лишь отчасти, это не было следствием его просчета, и не это привело Россию к катастрофе. А. И. Гучков, организатор заговора среди военных в 1916 г., вполне обходился без депутатства.
Надежда царя найти опору в лице Думы доказывает: ни одна возможность для спасения России не была им упущена.
Практически всё общество, за малым исключением, обратилось к царю во время первой русской революции с прошением, смысл которого можно выразить в нескольких словах: «Хотим разделить тяготы власти, взять на себя часть ответственности». Государь не сразу, но согласился. Первая попытка оказалась неудачной, оказалось, что общество ни к ответственности, ни к тяготам не готово: одно дело произносить красивые слова, другое – взвалить на себя ношу, взяться за конкретную работу. Первую Думу пришлось распустить, так как ни о какой работе она не помышляла. Вторая попытка – и вновь неудача. Государь всё это терпит и добивается худо-бедно приемлемых результатов. Дадим слово умнейшему С. Ольденбургу: «Поправение в органах земского и городского самоуправления обозначилось уже с начала 1906 г., каждые новые выборы давали всё более правые результаты. «Третий элемент» негодовал, газеты писали о «реакции» <…> но факт был налицо: те самые круги, которые недавно считались главной опорой «освободительного движения», теперь заявляли себя сторонниками власти и даже порой оказывались правее её».
Каждая следующая Дума была более работоспособной, культурной и консервативной, чем предыдущая. В России происходили замечательные процессы. В последние годы перед войной наше общество стало много более ответственным и религиозным, чем прежде, в нём пробуждались огромные творческие силы, чувство собственного достоинства. Интеллигенция впервые за десятилетия начала поворачиваться спиной к революции. Это можно проследить по биографии П. Б. Струве, который начинал марксистом, потом стал всё больше сочувствовать царю, а закончил жизнь по сути монархистом. В начале Первой Мировой войны с приветственной речью к царю, полной доверия и уважения, обратился рабочий Николаевской верфи, принадлежавший к социал-демократам. Прежде подобное было немыслимо. Это были плоды политики государя по сближению трона и всех слоёв нации: постепенно она начала давать прекрасные результаты.
Общество на краткое время поверило царю, но этим новым отношениям не суждено было окрепнуть. Требовалась самоотверженность многих, готовых бескорыстно встать рядом с государем и помочь удержать его ношу. Он призывал к этому, предлагал занять место рядом с собой, но лишь немногие откликнулись на этот призыв. Остальные засомневались, вообразили, что лучше «слабого» императора Николая Александровича знают, как спасти страну от погибели. Да, он был слаб, как слаб бывает атлет, который не смог удержать на плечах вес, стократно превышающий его собственный. Вступившая в эпоху индустриализации, раздираемая партийными страстями, теряющая веру Россия непрерывно тяжелела. В какой-то момент её можно было спасти. Но, отшатнувшись от царя в феврале 1917 г., мы всё потеряли.
Император Николай был не только хорошим семьянином. На каждую его ошибку приходилось десять ошибок прошлого, которые он успевал исправить. Но, чтобы страна уцелела в тот момент, счёт исправленных ошибок должен был идти на сотни. Царь не успел – и не мог успеть, окружённый немногими верными людьми.
Отречение
Одно из самых распространенных обвинений в адрес государя: зачем отрёкся от престола? Почему не подавил февральскую революцию?
– Как же он должен был её подавить? – спросил я у одного из обличителей.
– Сформировать надёжную военную часть, поставить во главе надёжного генерала и отправить на Петроград, – ответил тот.
Но ведь государь именно так и поступил! Надёжная часть была сформирована, возглавил её вполне преданный престолу генерал Николай Иудович Иванов.
«И надо же иметь особый противодар выбора людей, – пишет тут Солженицын, – чтобы генералом для решающих действий в решающие дни послать Иудовича Иванова, за десятки императорских обедов не разглядев его негодности. Противодар – притягивать к себе ничтожества и держаться за них».
«Ничтожество» – это сказано о герое русско-японской войны; о человеке, подавившем в 1906 г. волнения в Кронштадте; о военачальнике, разгромившем австро-германцев в Галиции (18 августа – 26 сентября 1914 г.). В феврале 1917 г. Иванов был единственным опытным военным в ставке государя, которому можно было поручить наступление на Петроград. В подчинение ему были отданы Георгиевский батальон, охранявший ставку, пятая рота сводного полка и полурота железнодорожного полка – всего 800 человек. Это всё, что имелось в наличии. Правда, из разных мест в поддержку Иванову двигались полки фронтовиков, но сбылись предчувствия генерала во время движения к Петрограду: «Я приеду с одним батальоном, так как войска с Двинского фронта не придут».
Они и не пришли.
К вечеру 1 марта головной эшелон с частями Тарутинского полка дошёл до станции Александровской, эшелоны Бородинского полка находились в Луге, остальные войска растянулись между Лугой, Псковом и Двинском. Эшелоны, направлявшиеся с западного фронта, миновали Полоцк. Требовалось ещё около суток, чтобы подтянуть их к Царскому Селу, но уже в ночь на 2 марта движение было остановлено. Командующие фронтами высказали своё мнение относительно отречения государя. Проще говоря, предали его.
* * *
Нет, император не бежал от ответственности. В совершенно отчаянной ситуации он действовал максимально хладнокровно. Это отмечают все свидетели его последних дней на престоле. С этим соглашаются даже наиболее умные из большевиков. Так, видный их публицист Михаил Кольцов в дышащем ненавистью очерке «Николай» вынужден был признать: «Дворянство и придворные совершенно зря рисуют своего вождя в последние минуты его царствования как унылого кретина, непротивленца, безропотно сдавшего свой режим по первому требованию революции…
Под <…> натиском Николай не идёт на уступки… После нового залпа телеграмм генерал Алексеев ещё раз идёт к Николаю для решительного разговора. Выходит оттуда ни с чем, вернее – с повышенной температурой. Старик сваливается в постель – он ничего не может сделать с упорным своим монархом.
Где же тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека – самого Николая. Ничтожество оказалось стойким, оно меньше всех струсило…
Что же выдвигает царь взамен голицынско-алексеевских компромиссов? Одну простую, ясную, давно уже испытанную и оправдавшую себя вещь. Николай снаряжает сильную карательную экспедицию на взбунтовавшуюся столицу.
Шаг не оригинальный. Но исторически понятный и решительный.
Николай Иудович Иванов, старый вояка, выслужившийся из низов, крепкий, надёжный бородач, с хорошим круглым русским говорком и солидными жестами – вот кто должен стать усмирителем петроградского восстания и военным диктатором в усмирённой столице. Староват, но коренаст. Неладно скроен, да крепко сшит. В толпе жидких штабных генералов Николай неплохо выбрал диктатора…
Николай, видя предательство кругом себя и не находя ни в ком из окружающих опоры, наконец получив известия о неудачной экспедиции Иванова, склонился к отречению… Он ещё колеблется. Но его решение подстёгнуто телеграммами от главнокомандующих фронтами».
Впрочем, это ещё не всё.
«Николай берёт назад своё согласие. Он приказывает остановить телеграммы Родзянко и Алексееву! Он не гордый. Он готов передумать… Николаю почудилась какая-то поддержка, какой-то проблеск героизма – нет, даже не героизма, а просто решительности, нежелания «пойти на милость победителя». И он уже готов опять упорствовать, опять сопротивляться, карать. Где же сосулька, где тупое безразличие к «командованию эскадроном»?..
Поддержки нет. Она только почудилась. Никакой опоры…
Николай уступил, он отрёкся после решительной и стойкой борьбы в полном одиночестве…
Спасал, отстаивал царя один царь…
Не он погубил, его погубили…».
Вспоминается одна история. Однажды государь решил убедиться в пригодности новой экипировки для армии. Облачился в солдатское обмундирование и с полной выкладкой, винтовкой, пайком прошагал 40 вёрст. Дело было в Крыму и, видимо, по жаре. Командир полка, где всё происходило, попросил тогда разрешения зачислить царя в свою часть и на перекличке вызывать его как рядового. Государь ответил согласием. В послужную книгу нижнего чина вписал своё имя – «Николай Романов», а срок службы указал – «до гробовой доски». Это обещание он сдержал.
Государь умел сходить в рядовые, это мы не смогли подняться до уровня царя. И не обретём покоя, пока не научимся.
Без великодушия
В феврале 1917 г. государь был одним из немногих, кто до последнего момента сохранял мужество. Иногда царя-мученика упрекают в том, что он боялся пролить кровь, опасался столкновения русских людей друг с другом. Говорящие так во многом правы, только сами не понимают, в чём. Отвращение к кровопролитию – это качество любого психически здорового человека. Доброта – но доброта умная, зрелая – была особенностью всей царской семьи. Узнав о волнениях в Петрограде, государыня умоляла обойтись без убийств. Это было самым умным, что можно было сделать в первые дни. Но военные (вопреки просьбам царицы) отдали приказ стрелять, и неповиновение переросло в мятеж. Именно приказы стрелять в горожан, в том числе в женщин, ввергли в состояние бунта треть гарнизона. Поначалу солдаты открывали огонь, не жалея патронов, но быстро изнемогли. Не случайно первым восстал Волынский полк, который перед тем наиболее активно использовали для подавления беспорядков.
В результате неумелого использования новобранцев столица одной из самых централизованных в мире стран полностью вышла из-под контроля. Теперь уже стали необходимы энергичные меры, и царь начал их осуществлять – но военные испугались, и мятеж перерос в революцию. У генералитета не хватило мужества, великодушия понять, что альтернативы безусловной и даже слепой верности царю в подобных критических ситуациях не существует.
Наконец, когда оказались исчерпаны все иные возможности (кроме возможности развязать кровавую гражданскую войну с неизвестным исходом), последовал отказ Николая Второго от трона в пользу брата. Этот шаг давал России пусть ничтожную, но всё же надежду преодолеть хаос. Она этой возможностью не воспользовалась. Группа безумцев в Петрограде отговорила Михаила Александровича от восхождения на престол. Даже Господь был бессилен в той ситуации спасти нас.
Наши ошибки
Революция могла произойти и прежде восхождения императора Николая Александровича на престол, и после его естественной смерти. Формальной причиной, сокрушившей Россию, стала Первая Мировая войны, самая чудовищная в истории, если не считать её родной дочери, Второй Мировой. Надорвалась не только Россия. Так никогда и не оправились, начали угасать Французская и Британская империи. Рухнули Германия и Австро-Венгрия.
Война истощила нашу страну психически, в силу мобилизации миллионов людей, слабо подготовленных к войне, и колоссального роста возможностей артиллерии. Всё это происходило на фоне уже более чем полувекового ослабления связи между обществом и монархией в России. Нравственные силы страны оказались исчерпаны. Так бывает, когда измождённый сверхусилием человек перестаёт понимать, что делает.
Генерал П. Н. Краснов описывает в своих воспоминаниях, как на его глазах армия превратилась в скопище безумцев: несколько раз солдаты пытались убить его. Но ни слова упрёка не произносит Краснов. Он знает, что это те же самые солдаты, которые ещё вчера были преданы царю и с бесконечным терпением несли все тяготы войны. Но лопнула какая-то струна – и огромное напряжение нашло себе выход. Это было временное помрачение, как у тех верных монархии солдат или крестьян, которые бунтовали, а потом столь же искренне каялись – и так на протяжении всей истории России.
Ни слова упрёка не произносит генерал и в адрес государя, зная, что тот до конца исполнил свой долг.
Война могла случиться после смерти императора, и тогда он вошел бы в историю как успешный самодержец. Так мощно, как при нём, страна никогда прежде не развивалась. Она рухнула бы позже – и тогда слабым объявили бы следующего самодержца. Россия шла к неотвратимой гибели. Но каждый из россиян шёл по-своему.
Взамен – жизнь
Вспомним священномученика Философа Орнатского, батюшку, который причащал членов Царской семьи во дни прославления преподобного Серафима Саровского. В годы гражданской войны его схватили вместе с двумя сыновьями и предложили выбрать, кто из них умрёт первым.
– Дети, – ответил он, не раздумывая.
Когда они пали бездыханными к его ногам, отец медленно прочитал по ним отходную. Потрясённые его верой, красноармейцы из русских отказались стрелять в священника. Позвали мусульман. Но и они опустили винтовки. Тогда комиссар лично убил батюшку. «Он умер как святой», – говорил шофёр, который привез отца Философа к месту казни, свидетель его смерти. Так умирали сопричастники царя.
* * *
«Тихое сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слёзы», – писал генерал А. И. Деникин. Алексеев, подавленный, постепенно сознающий, что натворил, предав царя, информировал, что отречение было встречено армией «сдержанно, многими с грустью, многие солдаты манифеста не поняли». На Румынском фронте в 9-й армии — «тягостное впечатление». В 5-й армии солдаты были в недоумении: «Почему же нас не спрашивали?». Их тоже предали.
В августе 1915 г. государь лично возглавил разгромленную, бегущую армию, спас Россию от поражения. Но удар в спину оказался страшнее, чем все немецкие снаряды вместе взятые.
По-христиански спокойно государь ждал своей участи. Его поведение в месяцы, последовавшие за революцией, потрясло даже солдат, охранявших царскую семью. Что делает этот монарх, лишившись своего царства? Берёт в руки лопату и готовит землю к будущим посадкам. Трудится с такой самоотдачей, что один из часовых не может удержаться от восклицания: «Ведь если ему дать кусок земли и он сам будет на нём работать, то скоро опять себе всю Россию заработает». Очень глубокое замечание, в котором схвачена сама суть монархии и сила личности царя-мученика. Нет, не могли разойтись большевики с государем иначе, как через подвал Ипатьевского дома.
Незадолго до победы большевиков царская семья была сослана в Тобольск, где явила новый подвиг. В апреле 1918 г. посол Германии граф Мирбах поручил Якову Свердлову устроить возвращение государя с сыном в Москву. По сведениям полковника Вильтона, корреспондента лондонской Times, немцы планировали возвести на трон наследника. К этому же мнению склоняется и следователь Николай Алексеевич Соколов, который изучал обстоятельства гибели Царской семьи сразу после того, как Екатеринбург оказался в руках армии Колчака. Так ли это или нет, ясно одно – немцы собирались использовать государя и его семью в собственных целях.
В тот момент немцы целиком и полностью владели положением в России. Они добились этого, нарушив те Божии законы, которые сами ещё недавно уважали. Вскоре после февральской революции германский генштаб помог тридцати практикам марксизма попасть в Петроград. В запломбированном вагоне их переправили через Германию, а затем через Швецию и Финляндию доставили в Россию. По словам Черчилля, «немцы забросили большевиков в Россию, как бациллы чумы». Немецкий генерал Людендорф оценил произошедшее со своей колокольни: «Наше правительство, посылая в Россию Ленина, приняло на себя <…> большую ответственность. Это путешествие Ленина оправдалось с военной точки зрения: нужно было, чтобы Россия была повержена».
Но кайзера Ленин любил не больше, чем императора Николая Александровича, а потому вскоре решил расстаться со своими благодетелями. В феврале 1918 г. ВЦИК попытался побряцать оружием перед носом немцев. Те немедленно начали наступление, так что вскоре Ленин запаниковал: «Игра зашла в такой тупик, что крах революции неизбежен». В начале марта был подписан так называемый Брестский мир, огромные российские территории с населением в 45 миллионов человек отошли Германии. От Москвы и Петербурга немцев отделял один бросок их прекрасно вымуштрованной армии.
Благодаря этому и воцарился в Москве на несколько месяцев германский посол граф Вильгельм Мирбах. Одной рукой он держал коммунистов за горло, а другой разгонял их противников. Например, когда адмирал Колчак при поддержке англо-американцев начал наступление на Центральную Россию, Мирбах приказал пленным австрийцам и германцам вступать в Красную армию. В результате в одном лишь Екатеринбурге на сторону большевиков перешло около 4000 военнопленных.
Однако успехи белых армий продолжались, а положение Германии на западном фронте становилось всё более сложным. Требовался выход. Нужен он был и большевикам, надежды которых удержаться у власти таяли с каждым днём. И вот в Тобольск едет их полномочный представитель – комиссар Василий Яковлев.
Большевики знали, кому доверить важную миссию. Это был обходительный, прекрасно образованный человек, владевший несколькими языками. Он должен был немедленно доставить Николая Второго и цесаревича Алексея в столицу, взамен обещая им жизнь. Это обещание было тем более весомым, что положение Царской семьи ухудшалось с каждым днём.
Полковник Кобылинский
В Тобольске семья находилась под охраной полковника лейб-гвардии Петроградского полка Е. С. Кобылинского. Это был один из тех офицеров, которые «остались на своём посту». Во время Первой Мировой войны он, раненный и контуженный, раз за разом возвращался на фронт. В Лианозовском лазарете познакомился с государыней и старшими царевнами. Весной 1917 г. этот человек поставил на кон свою честь, по сути дела согласившись стать конвоиром государя.
Приведём свидетельство дочери врача-мученика Е. С. Боткина Татьяны: «Люди правого направления возмущались поступком Кобылинского <…> как гвардейский полковник старого времени мог взять на себя должность «тюремщика» при Царской семье. Между тем никто не подумал, какую пользу может принести верный человек на таком посту, никто не оценил великого и благородного поступка <…> не подумал, что, несмотря на революцию и состоя якобы в противном лагере, он продолжал служить государю императору верой и правдой». Обеспечивал должное снабжение, защищал от всё более развязных солдат…
Через несколько месяцев после знакомства царь назовёт полковника Кобылинского своим лучшим другом. Тем не менее, после екатеринбургской трагедии Кобылинский оказался отвергнут офицерами-колчаковцами. Люди, которые палец о палец не ударили ради спасения императора, имели наглость презирать того, кто всем пожертвовал для Царской семьи. В 1927 г. полковника Кобылинского обманом выманили в СССР. Здесь он был схвачен ГПУ и после зверских пыток расстрелян.
Если бы Кобылинский единолично заведовал охраной, Царская семья оказалась бы в превосходном положении. Но сначала из Петрограда, а затем из Москвы стали прибывать разного рода комиссары, которые разлагали солдат-охранников. Поначалу их отношения с Николаем Александровичем были тёплыми, вплоть до того, что военнослужащие играли с императором в шашки, перешучивались. Фронтовики вообще относились к своему царю с любовью, удерживая запасников от дерзостей. Но революционная пропаганда делала своё дело. В конце концов власть в отряде захватил солдатский комитет, в котором встречались откровенные подонки. Началось разложение. «Надо перенести, очиститься, переродиться!» – взволнованно писала в те дни царица Александра Федоровна. И ещё: «Как я люблю мою страну, со всеми её недостатками. Она мне всё дороже и дороже, и я каждый день благодарю Господа за то, что Он позволил нам остаться здесь».
Краткая перемена
Перед смертью нередко наступает облегчение. Так и прибытие комиссара Яковлева ненадолго улучшило положение Царской семьи. Как выяснил следователь Соколов, почти одновременно с Яковлевым в Тобольск начали прибывать загадочные отряды красноармейцев из Омска. Это были очень дисциплинированные люди, среди которых жители Тобольска узнали своего земляка Дягтерёва, в прошлом крайнего монархиста. Государыня была убеждена, что среди омичей немало переодетых офицеров. Во главе местного совдепа они поставили некоего Хохрякова, как вскоре выяснилось – старого знакомого Василия Яковлева. И – никаких обысков, арестов, расстрелов.
Но, кроме омских большевиков, в Тобольск пытались прорваться и екатеринбургские. Первую их группу перехватили и уничтожили крестьяне. Другая проникла поодиночке, по подложным паспортам. И наконец подошел сильный отряд под предводительством некоего Заславского. О нём пишет офицер выделенной Временным правительством охраны Н. А. Мундель: «Это был злобный еврей, добивавшийся, чтобы семья немедленно была переведена в каторжную тюрьму». Омские красноармейцы во главе с Дегтерёвым и Яковлевым попросили Заславского вон, причём очень настоятельно.
Когда екатеринбуржцев удалось выпроводить, многим стало ясно, с какой целью Яковлев прибыл в Тобольск. Тем более, что Заславский, убегая из Тобольска, распространял слухи, что Яковлев собирается спасти Романовых.
«Как здоровье маленького?»
Ещё с дороги Яковлев послал полковнику Кобылинскому телеграмму: «Едем благополучно. Христос с Вами. Как здоровье маленького? Яковлев».
По прибытии в Тобольск, 23 апреля, он немедленно стал добиваться встречи с государем. В тот же день комиссар и Николай Второй познакомились, отношения между ними установились почти доверительные. Но наибольший интерес, как рассказывают свидетели их встреч, у Яковлева вызывал не сам государь, а наследник. Узнав, насколько Алёша плох, Яковлев был крайне расстроен. Вот слова преподавателя английского Чарльза Гиббса: «Он смотрел на Алексея Николаевича и ничего не говорил».
24 апреля эта сцена повторилась. Няня царских детей Александра Теглева рассказывала: «Когда он вошёл к нам, он сказал: «Я извиняюсь. Я хочу ещё раз посмотреть», не называя Алексея Николаевича. Молча он посмотрел на Алексея Николаевича и ушёл».
Царицей и княжнами Яковлев не интересовался совершенно.
Камердинер государыни Алексей Волков подтверждает: «Все мы видели, что он проверяет Алексея Николаевича, проверяет, действительно ли он болен, не притворяется ли он…».
25 апреля Яковлев наконец огласил распоряжение ВЦИКа и Свердлова вывезти Царскую семью. Но, поскольку наследник оказался болен, Москва приказала доставить одного государя, чтобы заключить с ним некое загадочное соглашение.
Ответ царя
Что это было за предложение? И как отнёсся к нему Николай Второй?
На этот счёт было высказано несколько версий, почти детально повторяющих друг друга. Приведём слова полковника Кобылинского: «Государь сказал тогда: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это».
А теперь выслушаем Николая Соколова: «Свидетеля Кобылинского я допрашивал лично в течение нескольких дней. Он вдумчиво и объективно давал своё пространное показание. Но всё же я убеждён, что его слова о Брестском договоре не соответствуют мысли государя. Сопоставляя показания Кобылинского со всеми данными следствия по этому вопросу, я не сомневаюсь, что мысль царя была гораздо шире. Дело было, конечно, не в Брестском договоре, который стал уже фактом. Наблюдая из своего заключения ход событий в России и считая главарей большевизма платными агентами немцев, царь думал, что немцы, желая создать нужный им самим порядок в России <…> хотят через него дать возможность его сыну воспринять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними соглашение».
Ответ царя был категоричен: «Нет!», но Яковлев ясно дал ему понять, что, если государь не поедет в Москву добровольно, то его придется доставить туда силой, и, если у Яковлева не хватит на это решимости, то его сменит другой, менее расположенный к Царской семье человек.
Стало ясно, что поездка неизбежна. В этой ситуации удивительно повела себя царица Александра Федоровна. Желая поддержать мужа, ради чести семьи она твёрдо заявила, что будет сопровождать государя. Для этого ей необходимо было оставить больного Алёшу. Как показывают очевидцы, царица невероятно страдала, но решения менять не желала. «Не говорит ли этот величайший подвиг императрицы, – спрашивает автор одной из книг о Царской семье, игумен Серафим, – о том, что она беспредельно любила Россию!».
«Продолжал оставаться нашим царем»
«Царя пугала судьба России. Он скорбел за свой народ, – подводит итог всему случившемуся следователь Соколов. – Многие из нас легко похоронили императора Николая Второго. Он в своей душе никогда не хоронил нас и продолжал оставаться нашим царем».
26 апреля государь с супругой и дочерью Марией выехали из Тобольска, собираясь дать бой врагам в Москве и не догадываясь, что уже победили, что венцы им уже готовы. Триста верст до Тюмени проехали за 40 часов на крестьянской повозке, затем были размещены в поезде «Уралец». Но прорваться в европейскую Россию не удалось. В пути Яковлев узнал, что поезд хотят перехватить екатеринбуржцы. Он немедленно изменил маршрут, и поезд пошел в обратном направлении – на Омск, чтобы двинуться оттуда на Москву через Уфу и Самару. Всё напрасно. Поезд остановили войска омского совета. Яковлев отцепил паровоз и отправился в Омск лично. Там он, возмущенный, отбил Свердлову телеграмму, сообщив, что омские и екатеринбургские большевики объединились, чтобы воспрепятствовать ему. Ответ Свердлова был убийственен. Он приказал доставить государя в Екатеринбург. Это могло означать только одно: Москва круто изменила планы. Миссия Яковлева оказалась законченной.
17 мая охранный отряд полковника Кобылинского был распущен. Судьба детей, оставшихся в Тобольске, оказалась в руках нового отряда, почти сплошь из представителей мирового интернационала. Вот несколько фамилий: Зен, Овсейчик, Прус, Рейнгольд, Берзин, Гейде; правда, во главе отряда оказался некий Родионов, в котором кто-то из свиты государя опознал бывшего жандарма. Из Тобольска наследника и царевен повезли на пароходе «Русь» в Тюмень. Вспоминает один из свидетелей: «Здесь собралась на пристани громадная толпа народа, которая приветствовала царских детей. При виде наследника цесаревича послышался громкий плач с причитанием: «Дорогой ты наш, милый ты наш, куда ты от нас уезжаешь и зачем ты нас оставляешь?» Плакали женщины и мужчины, так что, смотря на эту картину, от слёз удержаться было положительно невозможно. Встречали их с зеленью и цветами, которыми стали усыпать путь их следования…».
Красноармейцы пытались помешать этому излиянию народных чувств к детям императора, но безуспешно. Вскоре Царская семья воссоединилась в доме Ипатьева, чтобы не расставаться уже никогда.
Незадолго до убийства Царской семьи в Екатеринбург под видом сотрудников Красного Креста прибыло несколько представителей Берлина. Ознакомившись с положением государя, они отбыли восвояси. Нельзя исключить, что решение о казни Москва и Берлин принимали совместно. После того, как выяснилось, что царь-мученик и царица Александра не сломлены и не собираются покупать себе жизнь ценой каких-либо сделок, их судьба была решена.
Царь мешал всем. Страны Антанты не желали отдавать Российской империи Константинополь; монархисты желали видеть на троне нового, ещё не оклеветанного человека; большевики хотели диктатуры; немцы – выхода России из войны. Царь мешал всем, кроме православного народа. Когда исчезла последняя надежда использовать государя в безумных, преступных, бездарных целях, он был казнён. Чтобы навсегда остаться нашим царём и предстателем перед Богом.
«За что они Его…»
Девятого июля 1918 г. председатель Петроградского ЧК Моисей Урицкий взялся лично допросить бывшего премьер-министра Владимира Николаевича Коковцова. Стояла цель: собрать материалы для суда над государем. Допрос Коковцова позволяет понять, почему этот суд оказался невозможен. Обратите внимание – слова, которые вы сейчас прочтёте, были произнесены не на торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых, а в Питерской чрезвычайке: «Десять лет я был докладчиком у государя, я хорошо знаю его характер и могу сказать по совести, что сознательно он никому не причинил зла, а своему народу, своей стране он желал одного – величия, счастья, спокойствия и преуспевания. Как всякий, он мог ошибаться в средствах, по мнению тех, кто его теперь так жестоко судит. Он мог ошибаться в выборе людей, окружавших его, но за все 10 лет моей службы при нём, в самых разнообразных условиях и в самую трудную пору последнего десятилетия я не знал ни одного случая, когда бы он не откликнулся самым искренним порывом на всё доброе и светлое, что бы ни встречалось на его пути. Он верил в Россию, верил в особенности в русского человека, в его преданность себе, и не было тех слов этой веры, которых бы он не произносил с самым горячим убеждением. Я уверен, что нет той жертвы, которую бы он не принёс в пользу своей страны, если бы только он знал, что она ей нужна…».
За семьдесят лет большевики так и не смогли собрать материалов, чтобы обвинить царя-мученика. Ещё раньше полностью провалилась попытка сделать это у Временного правительства. А. Романов – один из тех, кто должен был собрать компромат на царя, писал: «Не скрою, что, входя в состав Следственной комиссии, я сам находился под влиянием слухов, захвативших всех, и был предубеждён против личности государя. Утверждаю, однако, что не я один, на основании изучения материалов, пришёл к совершенно противоположным выводам. Еврей, социалист-революционер, присяжный поверенный, которому было поручено Муравьёвым (председателем комиссии) обследование деятельности царя, после нескольких недель работы с недоумением и тревогой в голосе сказал мне: «Что мне делать? Я начинаю любить царя».
В том же духе высказался юрист В. М. Руднев, которому Временное правительство поручило провести дознание о преступлениях низвергнутого государя. На весь мир Руднев заявил: «Я просмотрел все архивы дворцов, личную переписку государя и могу сказать: император – чист как кристалл». Ни один из этих людей не был монархистом, иначе их и близко не подпустили бы к расследованию. Просто прежде они черпали представления о царе из слухов, сплетен, газет, но вот впервые им пришлось подойти к этому вопросу профессионально, то есть, помимо прочего, ещё и честно. Результат потряс этих людей, в корне перевернул их представления о святом царе.
Близкая подруга императрицы Анна Вырубова рассказала как-то одну историю, в которой нет ничего особенного, это лишь образец той ткани, из которой состояла жизнь царя:
«Раз как-то приехал в Гамбург государь с двумя старшими великими княжнами; дали знать, чтобы я их встретила. Мы более часу гуляли по городу… Идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошёл с панели, поднял с дороги тяжёлый ящик и подал почтовому служащему; тот его едва поблагодарил. На моё замечание, зачем он беспокоится, государь ответил: «Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!»
Он их хорошо воспитал, своих деток: Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию, Алексея. Потому что никогда не фальшивил, не лгал. Можно обмануть всех, но не того, кто рядом с рождения. Благословен тот, чей ребёнок как святыню понесёт людям его слова. «Отец просит передать всем тем, кто ему остался предан, – писала из заточения великая княжна Ольга, – и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него – он всех простил и за всех молится, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь».
Какие прекрасные лица…
Присяга перед Богом
Оглядываясь на святого царя, мы начинаем постигать смысл русской истории. Можно ли обойтись без этого понимания?
Есть много людей, которые верят в Бога мало или не верят вовсе, и всё же страна может ими гордиться. Но, даже когда они счастливы, то всё равно несчастны, потому что без Христа сердце будет повторять и повторять: «Всё бессмысленно, ты смертен». Лишь после того, как человек переступает порог Церкви, обретает веру, которая его преображает, в нём начинают рушиться перегородки, которые прежде мешали духу расти. Но и тогда, если он скажет Господу: «Эту стену во мне не трогай», – Бог его волю насиловать не станет. И преграда останется, и душа в этом месте искривится.
Одна из перегородок, которые нам мешают сегодня дышать, – измена клятве, которую наш народ дал Господу в 1613 г. Тогда он пообещал вечно хранить верность царю Михаилу Романову и его потомству. «Я лично никакой клятвы не давал», – возразят некоторые из нас, христиан. Но это ничего не меняет: наши предки на великом Земско-Поместном Соборе 1613 г. принесли обет пред Богом не только за себя, но и за нас – своих потомков. Пережив ужасные бедствия, они выстрадали понимание, что никакие самые удачливые самозванцы вроде Гришки Отрепьева, никакие герои и прочие властители дум не способны уберечь Россию от гибели, а народ – от самоистребления, доходящего до каннибализма. В Смутное время было испробовано всё, что возможно, от семибоярщины и однобоярщины (в лице Василия Шуйского) до призвания на царство польского царевича. И чем дальше, тем глубже погружались в трясину, пока не поняли наконец, что только помазанник Божий может объединить народ и возродить страну.
Поэтому, когда над нами – монархистами – смеются и бросают нам вслед «царепоклонники», мы должны помнить, что всего лишь исполняем присягу дому Романовых, которую наши предки приносили пред лицом Божиим за нас и ради нас.
Клятва дому Романовых была вовсе не ритуальным действием или обязательством, которое со временем может утратить силу, а предупреждением для будущих поколений: смута – в нас самих, не поляки ей виной. И как только мы вырываем власть из рук Божиих, берёмся по своему разумению устраивать жизнь, бедствия возобновляются.
Великий опыт
Патриархи, священство – это наследники апостолов. А в ком мы находим соответствие другой стороне служения Христа, Который назван не только Первосвященником по чину Мелхиседекову, но и Царём царей? Кто унаследовал Его царственность? Образы многих византийских, русских, сербских кесарей дают ответ на этот вопрос.
Противники монархии любят повторять, что Церкви нет дела до земного царства. В какой-то момент так думало и большинство нашего священноначалия. Вспомним, как св. митрополит Киевский и Галицкий Владимир отступился в феврале 1917 г. от царя Николая. Он отказался поддержать венценосца в дни февральского мятежа, а после этого признал Временное правительство. Столь же инертно относилась к самодержавию в момент его падения большая часть российских архиереев. Мечталось о патриархе, о Поместном Соборе, о свободе Церкви от цепей, наложенных Петром Великим, о многом другом. Но что произошло дальше, какой урок преподал Господь святому митрополиту Владимиру, любя Своего верного пастыря? На глазах многочисленных монахов святитель был уведен на смерть, ни один человек за него не вступился, так же, как сам владыка незадолго до этого не вступился за царя…
Первым следствием разделения Церкви и царства в России стал отток из храмов мужчин. Явление это необычно и ненормально, достаточно посмотреть, как обстоят дела у мусульман и иудеев. Быть может, дело в том, что русский мужчина впервые вступил в храм в качестве дружинника равноапостольного князя Владимира? Быть может, образ царский во Христе для мужчины не менее дорог, чем образ Его священства?
Безусловно, в царской власти есть свои искушения, монархия – это слишком серьезный вызов диаволу, чтобы можно было избежать борьбы, а нередко и поражений. Вот почему она ничто без Церкви. Пример тому – правление царя Иоанна Грозного. На московском троне не бывало прежде столь одиноких людей. По какому-то ужасному и непонятному на первый взгляд стечению обстоятельств первый российский царь оказался замешан в небывалом доселе преступлении. Впервые был убит глава Русской Церкви – митрополит Филипп. Можно сколько угодно доказывать, что Иоанн Васильевич здесь ни при чём, безнаказанность убийцы – Малюты Скуратова едва ли свидетельствует в пользу этой версии. И в любом случае остаётся вопрос принципиальный: почему именно при Иоанне Грозном это произошло, в чём была причина столкновения царя и Церкви?
Церковь в лице митрополита Филиппа призывала властителя сохранять человечность и этим мешала Грозному. Это русское слово – человечность – нельзя перевести как «гуманизм»: речь идет о чём-то большем, чем идеологема, слишком много в этом понятии жалости и тепла. К сожалению, в царе Иоанне человечность так и не получила развития. Одно и то же чувство просвечивает сквозь все его аргументы в переписке с князем Андреем Курбским. То самое, что родило в голове государя мысль эмигрировать в Англию и заставляло казнить без счёту грубых, но верных бояр. Это чувство – страх за себя! Все послания к Курбскому сливаются в один крик: «Не смейте меня убивать! Нельзя убивать царя!».
И здесь Грозный был прав, но спросим себя: а людей вообще убивать можно? Речь идёт, конечно, не о войне, а об истреблении невинных по подозрению, по совершенно невнятным мотивам. Чем больше царь Иоанн настаивал на том, что нельзя трогать помазанника, тем крепче утверждался в мысли, что человека вообще истреблять не только можно, но и нужно. Именно в этой точке и произошёл его разрыв со Христом, запечатленный кровью святителя Филиппа.
Чтобы понять всю важность случившегося, вспомним, с чего начиналась русская вера, как святой Владимир, прочитав Евангелие, хотел запретить казни на Руси. Греки его отговорили и, наверное, правильно сделали, но сам порыв драгоценен: не Евангелие святой князь Владимир взялся подгонять под себя, а – себя под Священное Писание. Отсутствие евангельского духа – вот главный порок всей идеологии Иоанна Васильевича. За этим последовало крушение – смута, гибель и воскресение царства на новых, более прочных основаниях.
Десять веков русские пытались понять, какой государь им надобен. Это был великий опыт, его значение для будущего больше, чем это видится в наше время.
Диктатура – это правление безжалостных героев. Демократия – обывателей. Христианская монархия – личности.
Прошлый век был веком идеологий, которые до смерти всем надоели. Избави нас Бог от того, чтобы превратить наше отношение к монархии в нечто подобное. Молча постоять перед образом царственных мучеников – намного важнее. Цельному человеку не нужно много слов, чтобы выразить чувство. Образец правильного отношения к монарху оставил нам адмирал Нахимов, незадолго до гибели написавший: «Я простой русский человек, только соображаю, что на всяком корабле нужен хороший командир. В средствах исправления общества не разбираюсь, тайных обществ всегда избегал, но в народ свой и лучшую его судьбу верю». С кораблем он сравнил страну, а царя – с капитаном, без которого моряку обходиться никак невозможно.
* * *
Логика тех, кто утверждает, будто канонизация государя обусловлена лишь его мученической кончиной, поразительна: развалил страну, был за это убит – ладно, будем почитать как страстотерпца. Почему же тысячи и тысячи людей со слезами, с мольбой так долго добивались его прославления? Да потому, что мы его любили и любим, нашего царя. Не только смертью, но всей своей жизнью он напомнил нам о Христе, о том, что это такое – быть человеком.
Следующие два очерка – о том, как Россия шла к прославлению царя Николая. Один из них носит автобиографический характер, герой другого – замечательный человек, московский хирург Олег Иванович Бельченко. Потрясающая история, которую он поведал, лишает всякой ценности утверждения, будто за канонизацией царственных мучеников стояли некие политические силы. Царя прославил, несомненно, Сам Господь.
Две панихиды
Очерк
Семнадцатое июля — день памяти жертвенной смерти русского царя Николая Второго и Царской семьи. В то страшное лето святой патриарх Тихон нашел в себе мужество отслужить панихиду по невинно убиенным. В захваченной большевиками Москве лучшие сыны нашего народа, прибывшие на Поместный Собор со всего мира: архиереи, священники, миряне, – проводили в жизнь вечную тех, кто с высоты трона сошёл в подвал Ипатьевского трона, в жизнь вечную.
Их не забыли и после. Старые батюшки помнят, как в годы послевоенных гонений им подавали записочки с именами Николай, Александра, Алексий, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия. И светлели лица тех, кто вдруг понимал, о ком молит Господа их иерей.
Тем труднее понять, почему так долго не могли мы прославить наших Царственных мучеников. Известны случаи, когда в лагерь врагов канонизации переходили даже те, кто при коммунистах хранил у себя иконы государя, нелегально привезённые из-за границы. Это было время какого-то затмения.
Но было и другое…
В 1992 г. православные впервые совершили панихиду о Царственных Мучениках в Зимнем дворце. Спустя год они пришли вновь… О первой панихиде ещё что-то говорилось, вторая прошла незамеченной даже в Петербурге. Но, мне кажется, оба этих события дают какой-то ключ к пониманию того, почему прославление всё-таки состоялось, не могло не состояться.
Эрмитаж
На кладбище в Александро-Невской лавре есть могила кирасира, расстрелянного за сон на посту в Зимнем дворце. Я служил охранником в Зимнем около двух лет и, признаюсь честно, иногда дремал на страже народных сокровищ. Начальник нашей команды, добрейший Юрий Иванович, застав меня или кого другого в отрешённом состоянии духа, будил провинившегося смущенным покашливанием и по-отечески немногословно наставлял на путь праведный.
Эрмитаж охраняло четыре команды. Каждая дежурила сутки, а потом трое суток отдыхала. Все они отличались друг от друга.
Одна команда состояла из людей подавленных, в некоторых случаях даже душевнобольных. Иногда один из них совершал акт отчаяния — крал какой-нибудь малоценный предмет искусства и садился в тюрьму. Начальник этих несчастных, сам человек не в добром здравии, воровал пищу у подчинённых, урезывая порции, и уныло развлекался тем, что окончательно отравлял им и без того безрадостное существование. Время от времени против этого маленького странного человека составлялся заговор, но за отсутствием вожаков всегда проваливался.
Другой командой руководила исключительной крепости женщина, настоящая Марфа-посадница. Под её началом состояли спортивного вида молодые мужчины, исповедовавшие, если я не ошибаюсь, коммунистическую религию. Как охранникам им цены не было.
Третья почти целиком состояла из евреев, предводительствуемых бородатой коренастой личностью, словно сошедшей со стен восставшего против римлян Иерусалима. У личности был порок: она писала доносы на Юрия Ивановича, моего начальника.
И, наконец, наша команда. Ядром её была группа православных патриотов — студентов и недавних выпускников университета, приведённых сюда отставным капитан-лейтенантом Бекетовым (о нём чуть позже). Кроме них, в команде было несколько православных девушек, равнодушных к политике; стихийные националисты, в их числе и мой начальник Юрий Иванович; один художник, трое ветеранов, оккультист и т.д.
Едва ли хоть один социальный тип в России не делегировал к нам в охрану своего представителя. От непризнанного гения до ветхой старушки – все оказались на страже дома, хозяева которого были изгнаны из него и убиты. Из дома царя Зимний превратился в Эрмитаж — в буквальном переводе, «храм Гермеса», бога смерти, а по совместительству покровителя торговли и искусств. Мой друг-художник, сейчас хороший христианин, в то время был искренним язычником и раз или два имел беседы с духом, именовавшим себя Гермесом.
Присутствие духов в Эрмитаже ощущалось всеми. Как-то раз женщина-милиционер бегала с пистолетом за таинственными голосами. В другой раз девушка-охранник всю ночь слушала средневековую западноевропейскую музыку. Спустя год она услышала её снова на том же самом месте, но на сей раз из магнитофона, который взял с собой на пост её товарищ по команде.
Самой обыденной из странностей было неврастеническое поведение суперсовременной финской сигнализации. По десятку и более раз за ночь нам приходилось бегать по ложной тревоге. Сигнализация упорно убеждала нас в том, что по залам кто-то ходит. Однажды система ошиблась, решив, что в Зимнем пожар, и залила водой дворец Петра — флигель главного здания. Одежда на восковой фигуре Петра промокла тогда насквозь, и я помогал переносить «императора» в безопасное место. Но, когда надо было, сигнализация могла и не сработать. Однажды ночью некий голландский иеговист благополучно миновал добрый десяток мест, где система должна была бы дать о себе знать – и ничего, смолчала. Ключей при голландце, кстати, не нашли, да и не могло их у него быть. Милиционерам он заявил, что всё произошло чудесным образом. Зачем его понесло в Эрмитаж, после закрытия музея, осталось тайной.
Сам я столкнулся с чертовщиной лишь однажды, стоя на посту возле крыльца, которое удерживают на плечах знаменитые атланты. Путь к посту лежал через Греческий зал, заставленный множеством статуй античных богов и героев. Среди них была одна — сатир с отвратительным лицом, на котором мой взгляд задержался дольше, чем на других. Придя на пост, я прилёг на кушетку, и тут что-то зароилось в воздухе, что-то начало со мной происходить. То один, то несколько голосов всё говорили мне что-то, и какие-то чёрные «пластилиновые» тела закопошились перед глазами, словно наяву. Я начал молиться. Сначала это давалось тяжело, однако спустя какое-то время, счёт которому я потерял, наваждение исчезло.
Но вернёмся к нашей команде. Идейный лидер её Бекетов был потомственным военным. Было ему лет 30. Служил он до того, как попал в Питер, на атомной подводной лодке и однажды, стоя на вахте в сильный шторм, был смят волной. Отделался переломанными костями и увольнением из военного флота по инвалидности. На берегу он толком освоиться так и не смог. Страстная натура и свойственное многим морякам убеждение, что дисциплина и суша – понятия несовместимые, помогли ему вылететь с юридического факультета, где он проучился года полтора или два, и покинуть ряды регулярных патриотов, взбешённых его манерой задавать вопросы и опаздывать на партсобрания.
Спасали его только вера и жизнерадостность. Ещё в госпитале Бекетов пришел к убеждению, что жизнь ему спас Бог, и это совершенно изменило его мировоззрение. В университетском общежитии, где мы жили, он обратил в православие или заставил воцерковиться человек десять как минимум. Завалил нас бесчисленными православно-монархическими брошюрами, книгами, листовками, которые поступали в Питер от русской эмиграции и тиражировались на ксероксе. При всём том в нём было страшно много комического или, точнее, детского.
Среди охранников Эрмитажа Бекетов быстро освоился и начал стягивать на эту работу православно-патриотические силы. В течение года сюда стеклось с полдюжины наших с ним общих друзей и ещё столько же ранее мне не известных. Народ это был замечательный — весёлый, добрый, образованный и в то же время простой.
Как работник Бекетов ценился невысоко из-за неожиданно проснувшейся в нём пунктуальности. Следуя инструкции, он завёл обычай проверять портфели у вызывающих подозрение людей. Однако в инструкции ничего не было сказано о том, что подозрительными охраннику могут казаться директор музея, его заместители и тому подобные ответственные лица. Скандал следовал за скандалом, и в конце концов Бекетов был сослан навеки на безлюднейший первый пост — охрану тех самых ворот, через которые в октябре семнадцатого года в Зимний вроде как ворвались большевики. Сиди там в то время Бекетов, ни о каком бескровном штурме не было бы и речи.
Сокрытая святость
В июне 1992 г. Бекетов сообщил всем, что во дворе Эрмитажа состоится панихида по невинно убиенным Царственным мученикам. Организовать дело взялись его друзья – регулярные православные патриоты. Директор Эрмитажа М. Б. Пиотровский дал согласие, чему мы страшно обрадовались. Впервые после 75-летнего изгнания любимый нами государь должен был посетить свой дом. Началась подготовка, впрочем, нас, сотрудников музея, к ней не особенно привлекали. По крыше музея ходили люди с монархическими значками и осматривали место будущего водружения знамени; заранее предупредили Невзорова, провели переговоры с «Марфой-посадницей», команда которой дежурила в день расстрела Царской семьи.
И вот этот день наступил. Людей с монархическими значками прибыло. Многие из них оказались вооружены рациями, через которые непрестанно переговаривались. Приехало телевидение, в ворота, которые обычно охранял Бекетов, проходили гости. Ждали священника, отца Игоря, но вот прибыл и он. И тут произошло первое событие, незначительнейшее, которое меня тем не менее поразило. Организатор, отдав распоряжение поднять флаг, сказал по рации вместо «конец связи» — «спаси Господи». Очень деловито сказал, даже более деловито, чем говорят иногда «конец связи». Ничего особенного в этом, может быть, и не было. Через мгновение взвилось бело-желто-черное знамя – впервые за 75 лет, и я вновь уже радовался происходящему.
…Окончилась панихида. Большая часть присутствующих с флагами и пением тропаря «Спаси, Господи, люди твоя» вышла на Дворцовую площадь, чтобы обойти Зимний крестным ходом. Шли мы здорово. Прохожие застывали на месте и глазели на нас в большом изумлении. Какое-то удовольствие от того, что мы значимее этих людей, стоящих поодаль, отражалось на многих лицах в нашей колонне, и на моём, наверное, тоже. Это придавало нам силы петь ещё торжественнее и громогласнее. Они глядели молча, а мы шли, гордые своими убеждениями. Одна беда: отца Игоря с нами не было…
Вечером один из друзей мрачно сказал мне: «Ты знаешь, а ведь отец Игорь не стал проводить молебна, хотя просили, и крестный ход не благословил». Бекетов тоже был невесел. Молчал. Я начал сердиться на отца Игоря и сказал об этом. Меня не поддержали. Спустя ровно год, ближе узнав батюшку, я понял окончательно, что дело было вовсе не в нём. Ужасно было то, что мы, такие патриотичные и православные, шли без благословения.
А был ли в те минуты государь с нами?
* * *
Мне иногда представляется один и тот же образ памятника царю: он стоит в офицерской шинели без знаков различия, с непокрытой головой, полуобняв сына, одетого в свою известную по множеству фотографий матросскую форму. Лица у них не напряженные, не «мученические», а очень спокойные, благородные, простые. Просто отец и сын.
В дневниках государя, если вы их возьметесь читать, нет ни слова патетики. Почти никакой информации о его личности они не несут и больше похожи на вахтенный журнал, чем на дневники. Приближенные царя — его предатели – позже писали в мемуарах, что Николай Второй был серой, невыразительной личностью. Им, искателям пестрых и шумных зрелищ, игравшим то в монархию, то в революцию, — не дано было понять одной вещи.
Царь принадлежал уже нашему, «железному», веку. В ХХ веке человечество эстетически вылиняло, стало внешне посредственнее. Оно раскрашивает себя в самые яркие, кричащие цвета, но уже поздно – нам никогда не вернуть прежней красоты. И наш царь тоже был прост, он выражал собой наступившую «нехудожественную» эпоху, хотя святости его это никак не умаляло. Ведь и иконы нового, весьма слабого письма, продолжают мироточить. Говорят, это случается даже с теми образками, которые отпечатаны типографским способом, на простой бумаге.
В истории было немало святых царей, но едва ли хоть у одного из них святость была бы так неприметна, скромна, как у Николая Второго. Она приоткрылась немногим. Иоанну Кронштадтскому во сне; нескольким девочкам и девушкам в 1918 г.; матросу-большевику, который, пережив видение Николая, выпивающего чашу страданий за Россию, бросил всё и метался остаток жизни, не зная, как искупить свой грех. Только он — государь, сокрытый от всех ещё при жизни, – мог стать царём сокровенной нынче России…
* * *
И чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к мысли, что 17 июля 1992 г., когда мы шли вокруг Зимнего, царь стоял в толпе, вместе со своим народом, а мы прошли мимо, не заметив его.
Поминовение
Прошёл год. В начале июля 1993 г. организатор первой панихиды в Зимнем дворце уехал в Москву. Там оппозиция решала вопрос, брать ли ей власть в свои руки. День расстрела Царской семьи выпал на день дежурства нашей команды. С утра мы собрались на развод и спрашивали друг друга, ожидается ли сегодня что-нибудь или нет. Оказалось, что нет. Все были очень растеряны и огорчены.
Не передать, как тоскливо, тяжело у меня было на душе – до слёз. Казалось, что мы предали государя, что, быть может, нигде в России сегодня он не будет помянут достойно. Я пошёл на пост к товарищу и спросил – без особой надежды, просто чтобы как-то успокоить совесть, – нет ли у него знакомого священника? Товарищ начал говорить то же, что было в мыслях у меня; я рассердился и подумал про себя: «болтун». Тут «болтун» сообщил очень важную вещь: оказывается, отслужить панихиду в Зимнем имеет право только один священник — отец Игорь Лобанов, «де юре» настоятель недействующей эрмитажной церкви. Телефона отца Игоря у него не оказалось. Ниточка, едва появившись, готова была оборваться. Поднявшись на командный пункт, я позвонил однокурснику, знавшему больше меня о епархиальной жизни.
— Есть у тебя телефон отца Игоря?
— …Есть!
— Дай мне его, пожалуйста.
— Я ухожу сейчас, а телефон нужно искать.
Я объяснил, зачем мне телефон, и однокурсник с большой неохотой принялся за поиски. Минут через пять он мне его назвал.
Бекетов внимательно следил за моим разговором. Мои организаторские способности он справедливо не ставил ни в грош, но те чувства, что я переживал, переживал и он. Может быть даже ещё сильнее. Набрав номер отца Игоря, я протянул трубку Бекетову: деятельная часть моей миссии окончилась. Дело было передано в надежные руки.
Минуты через две Бекетов положил трубку и сказал: «Через час выезжает». Ещё через несколько минут об этом знала вся команда. Юрий Иванович и Бекетов отправились к Пиотровскому. Убедить его было нелегко, но они не просить шли. И Пиотровский в конце концов согласился .
Не было икон. Один из нас вызвался съездить домой и привезти их. То, что он привёз, превзошло все ожидания — оказалось, что у него были хорошие образа Царской семьи, по тем временам большая редкость. Все принялись за работу — и христиане, и некрещёные: по лицам было видно, что многие молятся про себя не переставая. Требовалось подготовить всё необходимое к приезду батюшки, подменить на постах православных. Сломать график дежурств было непросто, требовалось, чтобы охранники из «нехристианской» части отменили свои планы на двухчасовую пересменку, отказались от обеда в столовой, ещё от каких-то дел. В происходившее была вовлечена вся команда, за очень редким исключением. Дело передавалось из рук в руки с поразительной быстротой, без запиночки. Почти физически я чувствовал помощь Спасителя, Богородицы, Николая Мирликийского, новомучеников, всех тех, кому мы горячо молились. И радостно было, что делают они это ради нашего государя. Значит — святой, значит, наш порыв имеет тот смысл, который мы в нём предполагали!
Мы ещё не знали, какой подарок нас ждёт впереди.
В разгар беготни мы столкнулись с Бекетовым на лестничной клетке. Мы с ним, я забыл упомянуть, были в это время в полуссоре. Я слишком часто смеялся над его прямотой в разговорах о политике, он страшно сердился… Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, неожиданно крепко обнялись и без единого слова разошлись.
Это было, кажется, воскресение. К моему удивлению, в гости ко мне в Зимний пришла жена с отцом и братом. Потом появился друг, впервые когда-то поколебавший мои атеистические твердолобые принципы, а с ним его дочки — мои крестницы. Собирались все, кто был мне дорог. И вот сцена, которая запомнилась на всю жизнь: в ворота номер один, главные в Зимнем, входит с хором отец Игорь в развевающейся рясе. У него было такое счастливое лицо!
Приготовления подходили к концу. С того времени, когда мы в отчаянии отводили друг от друга глаза, прошло всего два часа. Кого-то послали за чайником с водой для освящения. Не оказалось кропила, чтобы разбрызгивать святую воду. Один из наших товарищей, большой умелец по части всяких поделок, до сих пор не участвовавший в подготовке, соорудил самую простую вещь в своей жизни — небольшой веничек из трав. Этот веничек я навсегда запомню, потому что, увидев его, я вспомнил всех наших: и того, кто обронил, что нужно позвонить отцу Игорю; и того, кто нехотя назвал мне его телефон, — всех, кто внёс в тот день лепту в подготовку поминовения государя. Одни большую, другие меньшую, но все были незаменимы. И мне приоткрылось на мгновение что-то очень важное. Сколько людей живет на земле, и ведь всех Бог создал незаменимыми, каждому уготовано своё место. И второе: увидев этот веничек, я понял, чтó царь значил для русского народа. Вокруг государя мы собрались здесь – и были благословлены, и каждому нашлось дело и смысл, и всё у нас получилось. Всего несколько часов был он с нами, но без этого мы никогда не познали бы радости служения государю, той радости, которая по воле Божией сотворила Святую Русь.
* * *
Но вот панихида закончилась. «Совершим молебен», — сказал отец Игорь. Бекетов просиял: «Молебен совершают только святым», — пояснил он мне. Почему батюшка отказался проводить молебен в прошлом году и согласился в этом, не знаю: дело прославления за минувшие 365 дней не продвинулось ни на шаг. Как же он понял, что сейчас можно и нужно это сделать? Знают только Бог и, наверное, сам настоятель царской, ныне наглухо закрытой церкви. Крестный ход мы совершили в эрмитажном дворе вокруг высоких деревьев. Священник шёл, окропляя стены водой. Шёл он медленно, и медленно шли мы, и пели негромко.
Хранитель
Очерк
15 марта хирургу Олегу Ивановичу Бельченко подарили икону царя-мученика. Он и предположить не мог, что она изменит жизнь страны
«Что там у вас?»
– Написал этот образ русский иконописец Павел Николаевич Тихомиров, – начинает рассказ Олег Иванович. – Он живёт в Калифорнии. Написал по просьбе Ии Дмитриевны Шмит, в девичестве Подмошенской. Вы, наверное, не раз слышали эту фамилию – её носит игумен Герман, друг и соратник отца Серафима (Роуза), издатель журнала «Русский паломник». Детьми их увезли далеко от родины, спасая от большевиков.
Первый раз Ия Дмитриевна увидела икону во сне. Примерно в то же время она получила в наследство некоторую сумму денег, достаточную, чтобы оплатить труд иконописца. Литографии, сделанные с образа, она продавала, чтобы помочь русским людям, попавшим за границей в трудное положение.
Несколько таких изображений игумен Герман (Подмошенский) привёз в Россию. Одна из них попала в Рязань, в Свято-Никольскую богадельню. Там я и увидел икону впервые. Она была вставлена в киот и висела за свечным ящиком. Я попросил продать мне её – и получил даром. Дело в том, что я помогал товарищу доставить в богадельню коробки с духовной литературой. Книги передавались безвозмездно, и в благодарность нам вручили по образу.
Это произошло в 1998 г., 15 марта. Восемьдесят один год спустя, день в день после того, как государя заставили подписать акт об отречении.
Полтора года икона государя была у меня, и вдруг я стал замечать, что она становится какой-то другой. Сначала под правым глазом появилось пятно, будто кровь; потом – под левым. Краски потихоньку изменялись. Это меня взволновало, и 6 сентября 1998 г. я принёс образ в храм Сретенского монастыря, прихожанином которого являюсь. Положить икону на стол не мог, чтобы не смущать никого, ведь государь ещё не был прославлен. Поэтому держал её в руках, в полиэтиленовом пакете.
И вдруг, совершенно неожиданно для меня, хор пропел тропарь царю-мученику из службы, составленной Русской Православной Церковью За Границей: «Царства земнаго лишение, узы и страдания многоразличныя кротко претерпел еси…». Как могло это произойти? Может быть, певчих попросил об этом батюшка-иеромонах, который знал, что я приду с иконой?..
В этот момент всё и началось. Люди стали посматривать в мою сторону, а я не мог понять, в чём дело. Оказалось, что вслед за тропарём по храму разнеслось благоухание; из-за насморка я был, возможно, единственным, кто этого не почувствовал. Всем было ясно, что это как-то связано со мной, вернее, с моим пакетом. Один из прихожан спросил: «Что там у вас, откуда этот запах?». «Икону держу, а запах, наверное, от кадила», – говорю я, а в ответ слышу: «Нет, это от вас».
После службы икону достали, и благоухание стало ещё сильнее. Пакет мой прихожане буквально на кусочки разделили, и, вы знаете, эти лоскутки до сих пор, по прошествии многих лет, продолжают источать запах. Все были потрясены, а батюшка сказал: «Давайте мы у себя в алтаре икону подержим три недели, а потом посмотрим, что делать». В алтаре – неканонизированного святого? Ну, пожалуйста. Я даже обрадовался. Конечно, государь должен быть в алтаре. Но, когда три недели прошло, подошёл к батюшке вновь и спросил: «Она по-прежнему благоухает?». – «Да, благоухает». – «И что же дальше? Может быть, на аналой её выставить или с собой забрать?». Иеромонах с кем-то проконсультировался и сказал: «Забирайте».
«Канонизация не-воз-можна!»
История нашего знакомства с Олегом Ивановичем Бельченко была довольно любопытной. Меня попросил найти его один человек, желавший пригласить Олега Ивановича с иконой в Сыктывкар. Известно было, что хранитель образа живёт в Москве и работает хирургом в 40-й больнице. Сведений вроде бы достаточно, но в больнице нам дали от ворот поворот: Бельченко в отпуске и будет не скоро.
Тогда мне в голову пришла авантюрная мысль – попробовать найти Олега Ивановича по телефонным справочникам. Людей по фамилии Бельченко с инициалами О. И. в Москве могло быть несколько сотен. Тем не менее, мы нашли его координаты сходу; на этом, впрочем, наша удачливость и закончилась. Хранитель иконы уехал из города, и где искать его, было неизвестно.
…Помню, какое отчаяние вызывали в то время у многих православных непрестанные задержки в работе Комиссии по канонизации. Какие-то высокоумные мужи, в том числе весьма сановитые, говорили, что царя вообще нельзя прославлять из-за его отречения, нельзя уступать давлению толпы. Другие мужи, совсем неумные и несановитые, кричали, что государя нужно причислять к лику святых как «умученного от жидов», и никак иначе. Это вызывало судороги радости у противников канонизации. «Вот какое уродство скрывается за почитанием царя», – говорили они.
Но я видел, что для моих товарищей, для многих прекрасных людей, которых я знал, все эти вопли и обвинения не имели никакого значения. Они любили царя вовсе не из политических соображений. Просто благородный образ его являлся, может быть, самым дорогим, что оставил нам по себе жестокий ХХ век. Другое дело, что существовал пессимистический взгляд, суть которого выразил один пожилой батюшка, горячо почитавший царственных мучеников: «пока не вымрут те «комсомольцы тридцатых годов», которые с приходом в Церковь не отказались от многих своих заблуждений, – канонизация не-воз-можна!».
Тут было от чего приуныть. В этот момент и явилась неведомо откуда чудотворная икона государя с надписью в нижней части: «Сия Икона Написана к Прославлению Царя-мученика в России». Триумфально прошествовав по одним епархиям, она была отвергнута другими, но с каждым днём это шествие захватывало новые сотни людей, которые узнавали друг друга и сплачивались. Икона истекала миром и убеждала даже скептиков – тех из них, у кого имелись совесть и вера. Они вдруг осознавали, что Господь желает этого прославления. Среди тех, кто следил за судьбой образа и радовался исходящим от него чудесам, был и патриарх Алексий. Для этого требовалось мужество. Кажется, большая часть Синода была настроена против прославления… Поначалу.
…Прошло несколько месяцев с тех пор, как у меня появился номер Олега Ивановича Бельченко, и вот я вновь по делам в Москве. Позвонил. Он ответил, и мы очень быстро, легко договорились о встрече. Олег Иванович вышел ко мне в халате и шапочке хирурга после тридцатичасового дежурства. Мне трудно представить, до какой степени он устал, сколько крови видел накануне. Но держался он мужественно, и я начал понимать, что это значит – быть хранителем.
«Носи её по храмам»
– Жена испугалась благоухания, – рассказывает Бельченко. – Она у меня из Белоруссии, сказала: «Это какая-то радиация. Ты эту икону унеси куда-нибудь». Ну, какая радиация, что за ерунда. Одно смущало – непонятно было, как дальше вести себя. В это время в Москву приехал иеросхимонах Рафаил, с которым мы когда-то познакомились на Валааме. Я подошёл к нему: «Батюшка, определите судьбу этой иконы. Если велите отнести в какой-нибудь храм – отнесу, велите дома держать – буду дома держать».
Отец Рафаил долго смотрел на икону, потом объяснил: «Благоухание – это такой вид мироточения. Капелька не успевает образоваться, испаряется, но запах остаётся. Ты не волнуйся, она еще замироточит, и зримо». А в ответ на мои сомнения сказал: «Не спеши, Олег Иванович, определять её в храм. Государь пока не канонизирован. Но тебе Господь подскажет, что делать с этой иконой. А если хочешь услышать мой совет, то носи её по храмам и там, где согласятся её возложить на аналой, на время оставляй».
Почти слово в слово это повторили мне потом отец Николай Гурьянов и отец Кирилл Павлов.
И стала икона переходить из храма в храм. В октябре мы принесли её в Новодевичий монастырь, где настоятельницей была ныне покойная матушка Серафима (Чичагова). Она нас приняла, мы вместе пропели акафист царю-мученику, помолились. А когда уходили, то я, по промыслу Божьему, забыл в обители дипломат. Вместе с двумя спутницами мы проделали большую часть пути к метро, когда одна из них сказала: «Знаешь, Олег Иванович, происходит что-то необычное. За тобой тянется шлейф благоухания». Мороз был страшный, но я так удивился, что мы остановились, вынули образ из пакета и увидели, что её чехольчик весь пропитан миром. Тут догоняет нас монахиня, ей, бедной, с полкилометра пришлось за нами бежать, и первое, что говорит: «Я шла по запаху, благоухает от монастыря. Вы дипломат забыли».
Мы все были растеряны, решили вернуться. Матушка Серафима (в прошлом крупный учёный) посмотрела на образ и произнесла решительно: «Пусть меня режут на куски, но я буду свидетельствовать о святости государя!». Попросила чехольчик на память, а взамен подарила вышитый рушничек. Она, и верно, потом свидетельствовала, ходила к митрополиту Ювеналию. «А какой же вы акафист перед иконой читали?» – спросил её владыка. «Русской Зарубежной Церкви». Чехольчик и убеждённость матушки произвели на него впечатление.
Какое-то время образ хранился у одной из женщин, ходивших со мной в Новодевичий монастырь. 7 ноября я зашёл к ней, спросил: «Сильно благоухает?». – «Теперь уже поменьше». Заходим в комнату – ничего себе поменьше! По образу течёт капля мира янтарного цвета!.. Сбылись слова отца Рафаила. Минут тридцать мы простояли на коленях. Миро почему-то истекало не сразу сверху вниз, а сначала по горизонтали, против всех законов земного притяжения. Приехал по нашей просьбе монах с Соловецкого подворья и, собрав несколько капель, сказал: «Сегодня будет всенощная, я смешаю это миро с маслицем и буду им помазывать прихожан».
Спустя неделю образ был принят в храме Вознесения Господня на Гороховом поле. Красивейшая церковь, где настоятелем был отец Василий Голованов. Почти ежедневно икона мироточила, перед ней читались акафисты, и так продолжалось несколько месяцев. Когда об этом узнал благочинный, то велел икону с аналоя убрать и акафистов больше не читать, а молиться за упокой государя. В противном случае, объяснили отцу Василию, он потеряет приход. С этого момента мы как бы перешли на нелегальное положение. При закрытых дверях в определённые дни собирались верные люди, икона выносилась из алтаря, возлагалась на аналой – и снова звучали слова акафиста. Мироточение не прекращалось. Отец Василий поехал с рапортом к митрополиту Сергию Солнечногорскому, тот всё передал патриарху, и вскоре пришел утешительный ответ Святейшего: «Благодарение Господу, бывают такие чудеса. Просим сообщать и дальше о судьбе этой иконы».
28 февраля 1999 г. – в день Торжества Православия – состоялось перенесение образа в храм святителя Николая Чудотворца в Пыжах. Принять икону согласился с великой радостью отец Александр Шаргунов, человек, который, быть может, больше всех в России сделал для прославления государя, выпустил пять или шесть книг о чудесах, случившихся по молитвам Царственных мучеников, об их любви к своему народу. Книги эти разошлись по всей стране.
Принимали образ с колокольным звоном, постелили дорожку до ворот. Икона в тот день мироточила удивительно сильно, а служба была… я на такой литургии, если откровенно, не был ни разу в жизни. Весь приход был един в молитве, душа пела от радости! Когда мы во второй раз привезли икону в эту церковь, то очередь желающих приложиться к ней выстроилась от метро «Третьяковская» – а это приличное расстояние. Священники несколько часов помазывали народ.
Исцеление полковника Вытягова
После храма святителя Николая икона побывала у отца Артемия Владимирова, потом перешла к батюшке Владиславу Свешникову, о ней заговорили по радио «Радонеж». Тогда-то и услышал об иконе полковник в отставке Александр Михайлович Вытягов. Участник Великой Отечественной войны, он имел много ранений, руководил кафедрой одного из военных вузов Москвы, а потом ослеп и пятнадцать лет ничего не видел.
По просьбе полковника Вытягова его стали возить по храмам вслед за иконой царя-мученика. Её мироточение потрясло Александра Михайловича. Он не мог его видеть, но мог обонять. А когда образ приняли в храме Троицы в Хохлах, полковник попросил подвести его к настоятелю отцу Алексию Уминскому со словами: «Вы знаете, я везде езжу за этой иконой и верю, что она меня исцелит». Отец Алексий просто, без промедления ответил: «По вере твоей и будет это». Подвел Вытягова к образу и накрыл его голову рушничком, пропитанным миром, быть может, тем самым, который нам подарила покойная матушка Серафима (Чичагова). «Какую молитву я при этом читал – не помню», вспоминал полковник, но только на следующее утро он проснулся, оглядел комнату и закричал так, что к нему опрометью сбежались все домашние: «Я вижу!».
Ему было тогда восемьдесят с лишним лет. Не знаю, жив ли он или Господь его забрал к Себе. Это было первое исцеление от иконы, совершившееся по молитве государя.
«Канонизация государя состоялась!»
В июне 1999 г. образ вместе с другими чудотворными иконами облетел по благословению патриарха всю Россию: самолет прошёл над Минском, Киевом, Крымом, Чечнёй, Новосибирском, Камчаткой. А в июле мы отправились в Ивановскую епархию. Вечером по просьбе владыки Амвросия поставили икону в домовой церковке – рядом с его кабинетом, и всю ночь он перед ней молился. И намолил такое мироточение, какое я видел впервые в жизни. По образу стекало двадцать струй. Перенесли образ в кафедральный собор. Владыка был уже там. Принимая икону, он громко возгласил на весь храм: «Канонизация государя состоялась!». За этим последовали пауза и продолжение: «На небесах. И только человеческий фактор препятствует прославлению государя на земле». Повторяю сказанное дословно.
Это было в начале июля. А 12-го числа мы были в Тихоно-Лухском монастыре Ивановской епархии, откуда крестным ходом пошли в Ипатьевский монастырь Костромы. Икона стояла на носилках, которые мы несли по очереди. Сначала нас было человек тридцать, потом дошло до шестидесяти. Несли три образа: в центре – Державной Божией Матери, справа – Одигитрии-Путеводительницы, а слева – государев.
Шли мимо разрушенных храмов. Страшно было смотреть в их пустые глазницы, на рушащиеся кровли, покосившиеся кресты. Кругом была бедность, магазины стояли пустые, но нам отдавали едва ли не последние копейки на покаянные свечи. Мы шли через сёла, где сотни, тысячи людей выстраивались вдоль дорог. Над головами их проплывал помост с иконами, потом совершались крещения детей. Помню, один мальчик подошел к священнику, попросил: «Батюшка, научи меня какой-нибудь молитве, только самой короткой, чтобы я мог запомнить». Тот ответил: «Хорошо. Самая короткая: «Господи, помилуй».
То, как относились русские люди к царю, потрясло меня. Становились перед ним на колени, плакали, но это были слёзы радости. Именно тогда я понял, что в нашем народе генетически сохранилась память любви к государю.
Молитва врача
– Иногда слышу – говорят: «ваша икона». Поправляю: «наша». Мне сложно определить свою роль возле иконы, не знаю, почему мне она досталась.
Его угол в кабинете густо завешен иконами, а молодые коллеги-медики лениво над ним посмеиваются. Смотрят явно свысока. Олег Иванович делает вид, что не замечает, показывает на образа и неуверенно улыбается: «Вот, воцерковляю молодёжь потихоньку». Может, и правда воцерковляет. Ведь однажды жизнь сотрёт с их лиц ухмылки, и тогда они будут хотя бы знать, как перекреститься.
Хирургом Бельченко проработал 35 лет. В молодости он был атеистом.
– Раньше я был более самонадеянным, – вспоминает Олег Иванович. – У одной женщины оказался перитонит, не осталось ни миллиметра здоровой ткани в брюшной полости. Я заявил на утренней конференции: «Эта женщина не имеет шансов». А она живёт весь следующий день, мечется, хотя должна уже умереть. Что делать? Вскрывать полость, снова делать промывание? Завотделением спрашивает: «Ты уверен, что она обречена?» – «Уверен». – «Ну, тогда успокойся, всё нормально. Резать нет смысла, без нас отойдёт». А больная и на следующий день жива. Я говорю: «Нет, это неправильно. Раз человек не умирает, нужно бороться». Вскрываем брюшную полость – перитонит страшный, всё бессмысленно, завотделением ругается: «Во что ты нас втянул? Дай человеку умереть наконец!». Но промыли, дальше лечим… Вы знаете, ведь эта женщина выжила.
И тогда я себе сказал: не твоё дело определять, кому жить, а кому умереть. Ты врач, вот и лечи, как научили тебя твои учителя, как подсказывает жизненный опыт, Господь. А бывает, что человек умирает. И ты мучаешься – может, это твоя вина, может, неправильно назначил лечение. Идешь с этим на исповедь, а что сказать? Каешься, а ответа так никогда и узнаешь».
Перед операцией он всегда читает «Царю Небесный…», чтобы Святой Дух действовал через него. Врач должен быть прозорлив, но Олег Иванович от природы не таков. Остаётся молиться: «Господи, помилуй, Господи, благослови… молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас…». Сам перекрестится, больного перекрестит. «Даже если он другой веры – и иудеев, и мусульман осеняю знамением, все мы дети Божьи. Пусть Господь смилуется над заблудшими овцами».
На стене в кабинете Олег Иванович показывает мне со счастливой улыбкой «Молитву врача XII века». Откуда взялась, сам не знает, но каждый день её читает: «Господи, не допускай, чтобы жажда наживы и славы руководила мной в практической работе. Укрепи силы моего сердца так, чтобы оно могло одинаково реагировать на страдания бедного и богатого, добро и зло. Помогать одинаково другу и врагу. Научи меня, Всемогущий, терпеливости и спокойствию, когда больной непослушен или оскорбляет меня. Сделай меня умеренным во всех суждениях и действиях. И пускай далеко от меня остаётся мысль о том, что я всё знаю и умею».
Прославление было нужно для нас
– Нас спрашивают, о каком покаянии перед царём может идти речь сейчас. Но я-то был не просто безбожником, а воинствующим, имел пятёрку по атеизму, – рассказывает хирург. – Это мои пули летели в царя. И разве мы не верили клевете о государе? Он, наш добрый, святой царь, был прозван кровавым. А вы знаете, что ни на одном расстрельном документе нет его подписи? Потому что всех приговоренных по законам Российской империи, если к нему обращались за помилованием, он прощал.
Наша святая Елизавета Фёдоровна, мужа которой взорвал террорист Каляев, пыталась спасти убийцу. Уговаривала его написать прошение к государю, говорила, что он всех милует. Каляев отказался… Чем больше я узнаю о государе, его семье, тем больше поражаюсь. У царя на лондонском счету осталось десять рублей после его смерти. Девочки – великие княжны – носили платья друг за другом. Каждая имела своё послушание в доме. Это чудо, чудо.
Доброе лицо Олега Ивановича сияет:
– Прославление государя было для Бога не нужно, и для царя не нужно. Это нужно было для нас, понимаете?!
– В вашей жизни было много чудес, снов вещих?
– Нет, совсем ничего не было. Только одно чудо – я пришел к православию. А потом начала мироточить икона государя. Почему у меня – не знаю. Жизнь моя какая-то нехорошая, семья распалась, дети выросли неверующими. Только-только поворачиваются к Богу. Бывает очень тяжело. Некие люди стали говорить, что я икону чем-то обливаю. Но ведь она и без меня мироточит. Иной раз её месяцами не вижу, стараюсь держаться подальше, чтобы все увидели – я здесь ни при чем. Пожаловался отцу Николаю Гурьянову. Батюшка вскинулся: «И ты ещё смеешь жаловаться! Находясь при такой святыне, смеешь жаловаться». Я подумал: и верно, какой я идиот!
Ипатьевский монастырь
Закончим рассказ о первом крестном ходе с образом царя-мученика. Пять дней шли ходом из Ивановской епархии в Кострому. Бельченко вспоминает:
– В центре Костромы есть женская обитель, где хранится Феодоровская икона Божией Матери. Когда я подошел к ней, образ Государя у меня в руках был совершенно сухим. И я взмолился: «Божия Матерь, яви чудо, замироточь Сама, чтобы показать святость государя. Чтобы все увидели, кто он для Господа». Это было, наверное, дерзостью… Стою, плачу и вдруг вижу, какими глазами священник, стоящий рядом, смотрит на икону царя-мученика.
Оказывается, она замироточила. Божия Матерь всё-таки явила чудо, но по-Своему. И это было только начало. На следующий день пошли в Ипатьевский монастырь, откуда вышла на служение Отечеству династия Романовых. Нас сопровождали милицейские машины с мигалками, народу было очень много. Когда подошли к Волге, в монастыре начали бить в колокола. Монахи вышли навстречу, у многих вокруг лица были мокрые. Зашли в Троицкий храм с его прекрасными фресками. Служило девятнадцать священников! Такого мироточения я не видел никогда. По всей иконе, по всей её ширине волнами шло миро.
Петербург
Все больше людей узнавало об образе государя. Открывалось, что почитание царя действительно всенародное (если, конечно, говорить о православном народе).
Многие противники канонизации были убеждены, что борются с царепоклонством, что им противостоят какие-то дикие ревнители с искаженным церковным сознанием. Олег Иванович Бельченко и люди, подобные ему, доказали, что это не так. Они увидели в царе-мученике образ милосердия, благородства, жертвенности. И чем ярче это открывалось, тем ближе было прославление государя.
После Костромы чудотворная икона царя Николая побывала во многих епархиях. И вновь предоставим слово Олегу Ивановичу Бельченко:
– В Петербург нас пригласил отец Александр Захаров. Девятнадцать батюшек захотели принять образ в своих храмах. Неожиданно последовал запрет, но только один священник отменил приглашение. Я не сужу его. Послушание выше молитвы – он не нарушил ничего: государь ещё не был прославлен.
Встречали икону десять тысяч человек. Я сам не присутствовал, дежурил в больнице, а когда услышал эту цифру, то не поверил. Но потом увидел видеосъёмку этого события и понял, что мне сказали правду, там было море людское. Одна женщина пожертвовала для иконы браслет, и это сразу нашло отклик: люди отдавали перстни, кулоны, фамильное серебро. Было собрано более килограмма золота, а сколько серебра, не помню – очень много. Благодаря этому нам удалось заказать для образа драгоценный ковчег, усыпанный бриллиантиками. Это был вклад питерцев в почитание образа. Их любовь к государю необыкновенна.
Когда покинули город, в Толгском, кажется, монастыре произошло удивительное событие. Одна женщина так спешила приложиться к образу, что попала под машину. Ее хотели на «скорой» отвезти в больницу, а она ни в какую: несите, говорит, меня к иконе. Женщину подняли, понесли, и когда возложили на неё образ, она встала с носилок. А ведь за мгновение до этого была недвижима.
Прекрасно встречали государя на Валааме, куда я смог вырваться из столицы. Когда подплывали на корабле «Игумен Дамаскин» и увидели Никольский скит, на острове забили в колокола. Весь берег был усеян паломниками, жителями, вышла вся братия во главе с архимандритом Панкратием. Все радовались, и только один монах, иеродиакон Августин, смотрел на нас немного недоверчиво. Подошёл, сказал: «Буду стоять возле иконы, пока не замироточит». Я развёл руками, говорю: «Ты ведь можешь и месяц, и два простоять».
И вдруг видим, он бежит за нами: «Олег Иванович, она замироточила!». Инок был страшно растроган: «Мне, маловерному, такая милость!». И с тех пор буквально прикипел к иконе. Когда мы снова приехали в Петербург, отец Августин прибыл туда хоронить отца и почти не отходил от образа – это было для него большим утешением в горе. А икона в его присутствии снова замироточила.
Второй раз мы побывали в Питере уже после прославления царя-мученика. День 7 ноября 2000 г. был объявлен в городе государевым. На вечерней службе в громадном Казанском соборе между людьми ещё можно было протиснуться, хотя и с трудом. А наутро там было не пошевельнуться.
В третий раз мы побывали в Петербурге 17 июля 2001 г. В крестный ход от храма Спаса на Крови отправилось более десяти тысяч человек. Пели акафист, шёл дождь. Я подумал: пока все приложатся к образу, вымокнут до нитки, – но вдруг выглянуло солнышко. Движение транспорта на Невском проспекте полностью остановилось, но люди не сердились, а выходили из машин поприветствовать государя. Когда десять тысяч петербуржцев встали на колени и запели «Царю Небесный…», у меня комок подкатил к горлу.
Украина
В Одессу образ отправился по приглашению митрополита Агафангела, ещё до прославления царя. Прибыли на Украину в феврале 2000 г., когда споры о прославлении государя были в самом разгаре. В Киеве владыку Агафангела поносили как сторонника «москалей», но он не обращал на это внимания. Благословил провезти икону по храмам епархии, но настоящие торжества произошли в Одессе. Владыка Агафангел при большом стечении народа причислил государя к лику местночтимых святых – и в тот момент … на престол храма Иверского монастыря сошёл благодатный огонь! Впервые не в Иерусалиме, не на Пасху, а на Малой Руси – в Одессе! Огонь спустился на антиминс при открытых вратах. Весь приход это видел, поначалу все решили, что в алтаре начался пожар, священники и диаконы выбежали с криком: «Горим!». Но это был не пожар – произошло событие поистине вселенское. Вскоре разобрались, в чём дело. Настоятель потом написал о чуде, и о нём узнали многие. Государь, кстати, любил этот монастырь, делал в него вклады, навещал. А, когда неподалеку было разбито лётное поле, поднимался на колокольню наблюдать за первыми в России аэропланами.
В Тульчинской епархии – а это, между прочим, Западная Украина – произошло новое чудо. В сельский храм приложиться к нему привели женщину, пораженную особой формой рака: кровь, которая должна протекать через печень, задерживается, в животе накапливается жидкость, давит на диафрагму – и человек начинает задыхаться. Женщина дышала, как рыба, с большим трудом. Как только она коснулась образа устами, живот вдруг опал. Как врач я не раз имел дело с подобным заболеванием, и мне особенно трудно было поверить в случившееся. При этой болезни в животе накапливается иногда семь, а, бывает, и двадцать литров жидкости. Куда она делась?! Но несколько священников письменно подтвердили, что были свидетелями этого события. Они отправили свидетельство местному владыке, а он – в Москву, в комиссию по канонизации. Боли у женщины с тех пор совершенно прекратились. Она умерла спустя несколько месяцев, тихо почила в Боге.
Белоруссия
В тот же год мы ездили в Белоруссию. Это была сказка. В одной из церквей батюшка встретил нас хлебом-солью, а к образу обратился со словами: «Ваше Императорское Величество! Здесь собрались ваши верноподданные». Нас буквально пронзали эти токи любви к царю. В храме святого великомученика Георгия под Минском я не смог попасть внутрь во время богослужения. Можно было, правда, попроситься, меня бы впустили, но – я попаду, а другой останется на улице. Поэтому решил постоять под окном. Вдруг выносят образ святой Варвары, а по ней текут две струи мира. Так бывало иногда во время наших поездок, когда не образ государя, а храмовая икона начинала мироточить.
Народу вокруг всё время было без числа: кто плачет, кто светится весь, одержимые кричат, хрипло, ужасно – не могут приложиться к иконе. А некоторые хоть и не кричали, но тоже не могли к ней подойти. Воздерживались по своей воле…
Хочу вспомнить замечательного человека – архиепископа Максима Могилевского. Когда мы впервые приехали в Могилёв, владыка лежал в минском госпитале и нас приняли сестры Свято-Никольского монастыря. Они до двух часов ночи стояли у ворот обители с ветвями, ожидая нас. А утром, когда священник отец Валерий занес икону в алтарь, оттуда раздался радостный возглас: «Она мироточит!».
Когда мы добрались до Минска, то пошли навестить владыку Максима. Это был четвертый или пятый день после того, как ему сделали операцию на сердце. У него было великое сердце… Архиепископ поднялся с постели, приложился к образу и отслужил молебен перед ним. За всё время, что я работаю врачом, мне пришлось увидеть подобное только однажды. Обычно люди в этих обстоятельствах едва способны пошевелиться, а тут молебен!
По благословению владыки мы пронесли икону по палатам. Когда начали прощаться с ним, произошел трогательный эпизод. Услышав, как прозрел по молитве к государю полковник Вытягов, старенький архиепископ удержал образ, который уже хотел передать нам. В тот момент мы заметили, что он замироточил, а владыка говорит: «Извините, но я тоже плохо вижу», – и, пальчиком коснувшись мира, перекрестил глаза. Вот истинно русский человек. Он вырос в стране, где столько грязи было вылито на государя, но остался незапятнанным.
Когда мы последний раз приехали в Могилёв, архиепископ Максим не смог прийти в храм и попросил: «Принесите мне икону, я устал очень». Мы зажгли свечу в фонаре, взяли хоругвь и отправились к владыке. На улице было ветрено, накрапывал дождь, и свеча погасла. А мы все люди некурящие – зажечь нечем. Стоим, обсуждаем, что делать. В этот момент свеча зажглась сама.
Мы не сразу осознали, что именно в Могилёве, где располагалась ставка государя, началась его Голгофа. Владыка Максим много сил положил на то, чтобы на месте ставки построить монастырь во имя царя-мученика. Перед смертью добился разрешения, но не успел начать строительство. Впрочем, есть надежда, что его мечта осуществится.
Бельгия
Вскоре после прославления государя началось долгожданное сближение с Русской Православной Церковью За Границей. Однажды мы оказались с иконой в Брюсселе: там есть чудный русский храм Иова Многострадального, где захоронены мощи Царской семьи – те косточки, пепел, который собрал следователь Соколов. В каком именно месте они погребены, настоятель храма отец Николай Семёнов ответить не смог: сказал, что этого никто не знает. Ещё там есть шинель государя. Обыкновенная солдатская шинель. Единственное отличие – добрые люди подбили её овчинкой изнутри, чтобы государю было не так холодно. И ещё там стоит его стул. Простой венский стул. Даже адвокаты средней руки предпочитали в то время более оригинальную мебель. А государю было на нём удобно, у него такой же был в Царском Селе. Стул пробит пулей. Какой-то матрос, узнав, что он государев, расстрелял его.
Узнав, что мы рядом, отец Николай позвал нас к себе. Обзвонил паству, сообщил радостную весть: «К нам везут мироточивый образ государя». Одна из прихожанок, баронесса Ирина фон дер Пален, призналась, что для неё это событие не представляет особого интереса. «Тогда приди просто так, чтобы поддержать приход», – попросил отец Николай. Она пришла. Отслужили молебен, прочитали акафист. Я раздал всем маленькие копии с иконы, получила свою и баронесса. А, когда вышли наружу, она увидела, что по маленькой этой иконке стекают две благоуханные струи мира. Как она встала на одном месте у калитки, так и застыла. Мы успели сходить к отцу Николаю, попили чаю, а баронесса Ирина всё стоит на месте и уже никуда не спешит, как в начале молебна. Меня к ней подозвали, баронесса спрашивает: «И что же мне теперь делать?» – «Отнесите её обратно в храм, – отвечаю, – а я дам вам другую».
Потом, когда мы вернулись в Париж, отец Николай звонил, рассказывал добродушно: «Меня Пален просто замучила, всё время повторяет: «Я государю не верила, а теперь верю, он для меня самый близкий святой, я всегда ему буду молиться».
Афон
– Это произошло в 2002 г., – вспоминает Бельченко. – Товарищи пригласили меня вместе с образом совершить паломничество на Святую гору (самому мне с зарплатой врача далеко не уехать). Добирались мы через Румынию, Сербию, Македонию, потом Грецию проехали, и вот Афон. Побывали там в десяти обителях, и в каждой после вечерней службы икона государя мироточила.
Сначала мы, конечно, посетили наш русский Свято-Пантелеимонов монастырь. Потом –сербский, греческие. Принимают монахи обычно так: приносят водички прохладной и лукум. Самый вкусный лукум делают в скиту святой Анны. Но сербы, узнав, кто мы такие, достали вино из своих подвалов, а греки предлагали по маленькому стаканчику водки, кажется, анисовой.
Икону нёс всё время отец Игорь Латушко, благочинный из Минской епархии. Он с ней не расставался, хотя бывало тяжело – мы шли пешком по горам. Там есть такси, могут и подвезти, но это не для русского человека – по Афону на такси кататься. «Батюшка, – говорил я, – давай помогу». Но нет, он и вещи свои несёт, и икону на шее в холщовом мешке с крестом.
Взобрались мы и на вершину Афона, и там, на высоте 2033 метра, икона тоже замироточила. Метрах в четырехстах ниже есть домик с церковкой, где останавливаются на ночь те, кто готовится к восхождению. Здесь можно попить чаю, многие оставляют продукты для идущих следом. Это очень приятно – ощущать православное братство. На самой вершине – крест, храм, есть книга записей для посетителей. Почти вся она заполнена отзывами на русском языке. Есть немного сербских, болгарских надписей. На латыни нет практически ничего. Туда вообще мало кто поднимается: тяжело очень, но при нас восходил один японец – наша группа спускалась, а он поднимался. Мы его не раз перед тем видели на службах, удивлялись, как он стоит, внимательно слушает: ведь он был некрещёный. Увидев, как образ царя-мученика мироточит, японец спросил, можно ли приложиться. Мы ответили, мол, пожалуйста, и объяснили, что в Японии тоже есть православные храмы.
В греческих монастырях нас встречали по-разному. Больше всего запомнилось, как в Каракале к нам подошёл серб и спросил по-русски, что у нас за икона. Отец Игорь вынул её из мешка, по ней текло миро. Это был единственный случай на Афоне, когда она замироточила днём – весь монастырь сбежался смотреть. Мы вообще-то зашли туда только водички попить, но услышали: «Мы вас никуда не отпустим. Оставайтесь ночевать». Иноки внесли икону в храм и остаток дня провели возле неё.
Пока шла вечерняя служба в Каракале, Олег Иванович Бельченко вслушивался в незнакомые слова. У греков всё немного по-другому, что-то узнаваемо, что-то нет. Например, праздничная икона возлежит на аналое не перед царскими вратами, а где-то сбоку. Но для царя-мученика сделали исключение. Монахи вставали перед образом на колени, а далее произошло то, что поразило русского врача до глубины души, чего он никогда не забудет: при перечислении имен святых прозвучало вдруг: «Базилевс Николас Романов».
* * *
Пока стоит Афон, это имя будут повторять в обители, как не исчезнет и вкус мира на губах греческих монахов. Им не понадобилось споров, комиссий, десятилетий безбожия и самоистребления для того, чтобы поверить… Может быть, потому, что всё самое страшное мы вынесли на себе. Чтобы дать миру нечто важное и нужное ему, в том числе это имя – царь Николай Романов. Он учил нас на своём примере, как жить и умирать в век всеобщего отступления. Образ его покоится ныне в центре Москвы, в храме святителя Николая в Пыжах. Время от времени он по-прежнему мироточит.
Об авторах
Владимир Григорян – уроженец г. Рубцовска Алтайского края. Вырос в г. Армавире (Кубань). Закончил факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. С середины 1990-х гг. сотрудник православной газеты Севера России «Вера». Автор большого числа материалов о православной жизни и православных людях, а также очерков, посвященных истории России.
Евгений Муравлёв – родился в 1970 г. в Геленджике. Несколько лет занимался православной журналистикой, работал в Москве с основателем агрохолдинга «Разгуляй» Игорем Владимировичем Потапенко, сотрудничал с Китайским подворьем Патриарха Московского и всея Руси при храме святителя Николая в Голутвине. Подготовил восемь изданий книг об архимандрите Ипполите (Халине), выпущенных на средства И. В. Потапенко.
Комментировать