Сухарев А.Г.
Жизнь и смерть священника Илии Попова

• От редакции
• От автора
• Жизнь, отданная за церковь
• Жизнь и смерть священника Илии Попова
• 1. Биографическая справка
• 2. Почему и как написана эта книга
• 3. Родительская семья и предки И. В. Попова
• 4. Семья
• 5. Годы службы до революции
• 6. Революция, гражданская война и первые годы советской власти: 1916-1928
• 7.Лишение избирательных прав, конфискация дома и имущества: 1929-1934
• 8.Закрытие Флоро-Лаврской церкви; «совершение нелегальных религиозных обрядов, как-то крестины, похороны, молебствия и т. д.»; арест и расстрел: 1935-1937
• 9. Послесловие
• Приложение. Скромный юбилей
• Источники
• Примечания

По благословению митрополита Ростовского и Новочеркасского Меркурия

От редакции

Представляемая читателю книга — произведение глубоко личное. Оно посвящено деду автора — протоиерею Илие Попову, донскому священнослужителю, расстрелянному в 1937 году. В книге прослеживается жизнь династии донских церковно- и священнослужителей, на протяжении более полутора веков. На примере жизни и деятельности отца Илии в 1930‑е годы выпукло и в то же время с множеством мельчайших исторических деталей показана история гонения властей на церковь и борьбы прихожан за веру.

Автор, Алексей Григорьевич Сухарев, — доктор физико-математических наук, профессор. В 1971–1994 годах работал в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова. Имеет более 100 научных работ, в том числе 10 монографий и учебников, многие из которых опубликованы в различных странах мира. В 1990 году основал компанию, специализирующуюся в области информационных технологий и работающую в основном на рынке США. С 1994 года живёт в США. А. Г. Сухарев — автор многочисленных российских и зарубежных публикаций по бизнесу в области высоких технологий. Ему посвящены многие статьи в ведущих российских и зарубежных изданиях, а в 2004 году газета «Нью-Йорк таймс» назвала его «крёстным отцом российского аутсорсинга». Данная книга — первый опыт А. Г. Сухарева в историко-публицистическом жанре.

Предисловие написано профессором А. В. Венковым — видным историком, специалистом по истории казачества, истории Гражданской войны в России и военной истории, автором многих работ по истории и художественных произведений.

От автора

Эта книга о моём деде, священнике И. В. Попове. Все его прямые предки по мужской линии, по крайней мере в пяти поколениях, были донскими священно- и церковнослужителями, прапрапрадед — священником XVIII века.

Особое внимание в книге уделяется последнему периоду жизни отца Илии — 30‑м годам ХХ века, а также последней церкви, где он служил, многострадальному храму во имя святых великомучеников Флора и Лавра в станице Пролетарской Ростовской области, и его прихожанам, верующим 1930‑х.

Жизнь, отданная за церковь

Перед нами книга Алексея Сухарева «Жизнь и смерть священника Илии Попова».

Книга о жизни и мученической смерти российского священника — явление в нашей литературе отнюдь не частое. Долгое время Русская православная церковь была гонима в нашей стране, и подобное произведение было просто немыслимо. Теперь же, когда времена довольно сильно изменились, государство сохраняет светский характер, и всё, что пишется о церкви, о её истории, о вере, в большинстве своём является творением рук служителей церкви. Отечественная наука, конечно же, изучает церковную историю, но тем не менее у нас в настоящее время параллельно существуют две литературы, освещающие церковную жизнь, — светская и духовная. Священнослужители участвуют в научных мероприятиях, посвящённых светской жизни, проблемам отечественной истории, но деятельное вмешательство светских учёных в мероприятия, проводимые Церковью, если и встречается, то редко, и опыт автора этих строк показывает, что в таких случаях учёные по приглашению священнослужителей выполняют функции экспертов.

И вот перед нами книга, выходящая из сложившегося ряда. Автор, ныне здравствующий, успешный учёный, живущий за границей, написал историю собственного деда — священника, расстрелянного «за контрреволюцию» в страшный период репрессий 1937–1938 годов.

Трудно ждать объективности, когда родственник пишет о родственниках, особенно о родственниках пострадавших, репрессированных. Трудно восстанавливать по крупицам жизнь дорогого тебе человека и сохранять при этом полную беспристрастность. Но представленная книга всё же, насколько это возможно, объективна.

Написана она строго по документам, без каких-либо домыслов. Базовая профессия автора — математик — наложила своеобразный отпечаток на всё исследование. Только факты, факты подтвержденные, проверенные, отразившиеся в документах, — вот основа книги об отце Илии Попове. А чтобы жизнь во всем её многообразии не утонула в обилии справок, выписок, цитат, в работу включено большое количество иллюстраций. И опять же — иллюстраций не отвлечённых, а относящихся строго к рассматриваемым событиям. Уцелевшие фотографии донесли до нас одухотворённые образы людей с честными и ясными глазами, с чувством достоинства, с внутренней строгостью.

Казалось бы, в наш прагматичный, торопливый век, раздираемый страстями и искушениями, кому может быть интересна книга о рядовом священнике, погибшем, но не покорившемся? Да и насколько велик тираж, какую аудиторию он охватит? Книга важна для потомков о. Ильи Попова, она вызовет интерес у нынешних священников, у людей верующих, которых всё-таки, в сравнении с прошедшими временами, не так много. Таковы реалии. Но эта книга, безусловно, внесёт свой вклад в сохранение духовности нашего народа, в сохранение самого дорогого, что у нас есть.

И ещё одно: книга имеет научное значение. Она даёт нам большой и разносторонний материал о жизни и ценностях такого социального слоя, как сельские священники, а ведь именно они, наряду с сельскими учителями (даже больше и раньше учителей), формировали духовность подавляющего большинства населения нашей страны, которая до середины ХХ века фактически была крестьянской. В книге показано, как складывались священнические династии, как жили, с кем роднились, к чему стремились. Показана та самая «повседневность», на которую сейчас обращает особое внимание наша отечественная историческая наука. Показана жизнь и служба священников в станицах трёх округов — 1‑го Донского, Ростовского и Сальского. Показано и то, как искали и определяли свой жизненный путь после революции и гражданской войны потомки разгромленных священнических династий. Таким образом, описывая жизнь семьи сельского священника, казака по происхождению, автор приподнимает завесу над рядом сложных и важных проблем нашей региональной истории, да и не только региональной.

Наиболее важный и интересный, на мой взгляд, раздел книги — история послереволюционной жизни и мученической гибели о. Илии Попова. Эта часть книги написана по материалам местных и центральных органов власти и материалам ФСБ. В них отражены последние годы и дни о. Илии. Лейтмотив этого периода в жизни священника — верность. Стойкость и верность. Гонимый служитель терзаемой церкви, лишённый властью средств к существованию, оставался верен своей пастве и сохранил её доверие. На Дону, где в годы гражданской войны было выбито практически всё взрослое мужское казачье население, женщины-казачки открыто поддерживали требования восстановить храмы — вот что явствует из материалов ФСБ, приводимых в книге. И отец Илия боролся как мог вместе с этими женщинами.

Конец священника трагичен и символичен. Его обвинили в протестном движении, в «контрреволюционной пораженческой агитации» и, как врага существующей власти, казнили в день Великого Праздника, в день Покрова Святой Богородицы. Ныне этот день считается на Дону Войсковым Праздником.

Зная предыдущую жизнь о. Илии, мы можем предположить, что эта дата, когда он встретил смерть за веру и церковь, была воспринята им как знак, как награда Небес за все его земные труды и службу на духовном поприще…

А. В. Венков

Жизнь и смерть священника Илии Попова

1. Биографическая справка

Попов Илья Викторович
Дата и место рождения

Родился 20 июля 1871 г. в станице Кочетовской Первого Донского округа Области Войска Донского[1],[2].

Дата рождения дана по метрической книге. Та же дата указана и в других доступных клировых ведомостях Успенской церкви станицы Кочетовской[3], где служил отец И. В. Попова. В[2] и во всех других доступных клировых ведомостях церквей, где служил И. В. Попов, а также в его уголовном деле (по всей видимости, и в паспорте) указана дата 19 июля 1871 г. Дата крещения, согласно метрической книге[1], — 20 июля 1871 г.

Таким образом, в соответствии с метрической книгой, дата рождения И. В. Попова по григорианскому календарю — 1 августа 1871 г.; в соответствии с клировыми ведомостями церквей, где служил И. В. Попов, и его уголовным делом дата рождения — 31 июля 1871 г.

Всюду далее даты до февраля 1918 г. даются по юлианскому календарю, с февраля 1918 г. — по григорианскому календарю.

Происхождение, семья
Казачьего происхождения; сын, внук, правнук, праправнук и прапраправнук донских священно- и церковнослужителей; прапрадед — пономарь с 1801 г., священник с 1817 г.; прапрапрадед — священник конца XVIII — начала XIX веков.

Отец и предки отца
Отец, Попов Виктор Михайлович, родился 11 ноября 1845 г.; диакон, уроженец станицы Нижне-Кундрюческой, казачьего происхождения, из семьи церковнослужителя (пономарский сын)[3]. Имел 9 братьев и сестёр[4],[5],[6],[7],[8],[9]. Сестра, Евдокия Михайловна Фёдорова, приблизительно 1868 года рождения, жила в его семье в 1904 г.[10]

Здесь и всюду далее «приблизительно», когда речь идёт о годе рождения, означает — с точностью до одного года (в соответствии с записью в какой-либо из клировых ведомостей). В клировых ведомостях часто не указывалась дата рождения, но указывался возраст. Так, в ведомости[10] за 1904 г. сказано, что Евдокии Михайловне Фёдоровой 35 лет, но в ведомостях [8, 9] за 1884 и 1885 годы — 16 и 17 лет соответственно. Следует иметь в виду, что зачастую, особенно в начале XIX века, составители клировых ведомостей возраст указывали неточно, не сверяясь даже с ими же сделанными прошлогодними записями. В некоторых случаях разница составляет более двух лет.

С 17 сентября 1860 г., после увольнения из высшего класса Новочеркасского духовного училища, — дьячок Николаевской церкви станицы Усть-Быстрянской; с 6 сентября 1865 г. по 1908 г. (год последней доступной клировой ведомости) — пономарь, затем — диакон Успенской церкви станицы Кочетовской[3]. Продолжал служить в той же церкви и в 1910 году (см. Приложение). Отличался «очень хорошим чтением, пением», «кротким характером», был «по службе очень исправен»[11]. Преподавал в Кочетовской церковноприходской школе и в Кочетовском женском приходском училище. За труды по народному образованию в мае 1896 г. награждён грамотой Священного Синода[3].

Отец Виктора Михайловича — Михаил Иванович Фёдоров, уроженец станицы Нижне-Кундрюческой, казачьего происхождения, дьячковский сын, приблизительно 1827 года рождения; после увольнения 25 февраля 1845 г. из высшего отделения Новочеркасского духовного училища определён пономарём Христорождественской церкви станицы Нижне-Кундрюческой [4–9]. Михаил Иванович имел зачисленное за ним с 7 июня 1837 г. пономарское место в причте Христорождественской церкви[12]. В 1863 г. на протяжении 7 месяцев служил пономарём Покровской церкви Журавских хуторов Нижне-Кундрюческой станицы. Затем вернулся в Христорождественскую церковь, где и продолжал служить дьячком и псаломщиком по крайней мере по 1885 г. [7–9]. «Характера доброго, поведения очень хорошего, <…> чтение, пение и катехизис — очень хорошо»[8]. 26 января 1873 г. «за долговременную службу, беспорочную и усердную, удостоен Архипастырского благословления», в 1884 г. исполнял должность помощника настоятеля[8].

Жена — Прасковья (Параскева) Дмитриевна, приблизительно 1828 года рождения. У Михаила Ивановича и Прасковьи Дмитриевны было 10 детей [4–9]. Виктор — старший сын [4–6]. Другие дети: Елизавета, приблизительно 1848 года рождения [5, 6], в 1884 г. в замужестве за урядником Ефимом Михайловым[8]; Анна, приблизительно 1850 года рождения [8, 9], в 1884 г. в замужестве за коллежским регистратором Иваном Сисюкиным[8]; Александра, приблизительно 1852 года рождения, в 1884 г. в замужестве за урядником Иваном Лесниковым[8]. Ещё дети: Борис, приблизительно 1859 года рождения, в 1984 г. женат на дочери урядника Пелагее Сизякиной; Матвей, приблизительно 1861 года рождения, в 1884 г. женат на дочери казака Параскеве Нефедовой, дочери их Ирине полтора года[8]. Младшие дети: Василий, Марфа, Евдокия, Иван, приблизительно 1863, 1865, 1868, 1872 годов рождения соответственно [7–9].

Дед Виктора Михайловича — дьячок Христорождественской церкви станицы Нижне-Кундрюческой Иван Фёдоров, приблизительно 1802 года рождения. Был определён к Христорождественской церкви «по приказу Войсковой канцелярии 4 октября 1820 года», в 1823 г. служил в Христорождественской церкви пономарём[13]. Был женат на Ирине Гавриловой (Ирине Гавриловне), которая в 1840 г. в возрасте 38 лет была уже вдовой[12][14]. Родителями Ирины Гавриловой были дьячок Христорождественской церкви Гавриил Сергиев (Гавриил Сергиевич), приблизительно 1754 года рождения[15],[16],[17],[18] и Пелагея Степанова (Пелагея Степановна), приблизительно 1771 года рождения [12. Л. 50 об.; 5. Л. 58 об.]. Михаил был старшим сыном в семье, имел брата Фёдора (приблизительно 1829 года рождения), который в 1840 и в 1841 годах обучался вместе с Михаилом в Новочеркасском духовном училище [12, 14].

Прадед Виктора Михайловича — Фёдор Евсигнеевич Евсигнеев, отец Ивана Фёдорова, приблизительно 1780 года рождения, «священнический сын, казачьего происхождения, в училищах не обучался». С 10 декабря 1801 г. — пономарь, с 15 июня 1805 г. — дьякон Христорождественской церкви станицы Нижне-Кундрюческой, «а 1817-го года сентября 28-го дня Преосвященным Епифанием посвящён в священника» [12, 15–18]. В 1847 г. «по представлению Преосвященнейшего Игнатия, Архиепископа Донского, и удостоению Святейшего Синода Высочайше пожалован фиолетовой бархатной скуфьей»[5]. Продолжал служить священником Христорождественской церкви по крайней мере до 1852 г.[6]. Был женат на Ксении Андриановне, приблизительно 1779 года рождения. Кроме Ивана в семье были и другие дети: Татьяна, приблизительно 1799 года рождения; Анна, приблизительно 1807 года рождения; Афанасия, приблизительно 1812 года рождения; Василий, приблизительно 1819 года рождения [13, 15–18]. Вдова Ивана Фёдорова, Ирина Гавриловна, жила в 1840 и 1841 годах в доме свёкра Фёдора Евсигнеева на его «пропитании», а её сыновья Михаил и Фёдор обучались в Новочеркасском духовном училище, находясь на содержании деда. В 1848 г. Ирина Гавриловна продолжает жить в доме свёкра на пропитании свёкра и сына Михаила, а в 1852 г. живёт уже целиком на пропитании сына [5, 6].

Прапрадед Виктора Михайловича, Евсигней Иванов, отец Фёдора Евсигнеевича Евсигнеева, приблизительно 1757 года рождения, был «определён в чин» священника Христорождественской церкви станицы Нижне-Кундрюческой в 1792 году, на что имел «ставленную грамоту». Продолжал служить священником Христорождественской церкви по крайней мере до 1811 г. Был женат на Иустине Евдокимовой, приблизительно 1759 года рождения. Кроме старшего сына Фёдора в семье были и другие дети: Анна, приблизительно 1785 года рождения; Аркадий, приблизительно 1792 года рождения; Иван, приблизительно 1795 года рождения [15–18].

Таким образом, донской священник конца XVIII — начала XIX веков Евсигней Иванов приходился моему деду, священнику Илие Попову, родным прапрапрадедом по мужской линии. В 1801–1803 годах в Христорождественской церкви было два священника, второй — Иосиф Симеонов — приходился Евсигнею Иванову двоюродным братом[15]. И не исключено, даже вероятно, что среди предков Евсигнея и Иосифа были церковно- и священнослужители. Однако подтвердить это предположение трудно, так как ни одной клировой ведомости Христорождественской церкви, относящейся к XVIII веку, не сохранилось, а в клировых ведомостях начала XIX века происхождение членов клира не указывалось.

Мать
Попова Мария Митрофановна, дочь урядника станицы Кочетовской Митрофана Леонова[19].

Жена
Попова Анна Степановна. Родилась 3 февраля 1876 г. в станице Баклановской[2], умерла в Тбилиси в 1948 г.[20]. Замужем за Ильёй Викторовичем с лета 1893 г.

Её отец, Степан Иванович Казинцев, приблизительно 1836 года рождения, урядник станицы Баклановской, служил в Войске с 1 января 1855 г. по 1 января 1870 г., состоял в батарее, окончил курс в фейерверкской школе, награждён бронзовой медалью за войну 1854–1855 годов и нашивкой за «беспорочную службу»[21]. После выхода в отставку — судья станичного суда, почётный блюститель приходского училища[21], занимался «мелочной торговлей», имел «движимое имущество — 3 коровы, лошадь»[22]. Был женат первым браком на Пелагее Яковлевне[23]. Венчался с матерью Анны Степановны — Прасковьей (Параскевой) Петровной 11 ноября 1859 г.[24]. Прасковья Петровна, приблизительно 1836 года рождения[22], — дочь урядника Петра Баранова [24, 21].

Братья Анны Степановны — Александр, Алексей и Иларий (Илларион), приблизительно 1865, 1870 и 1873 годов рождения[21]. В 1888 г. Александр «состоит в числе студентов Московского Университета на V семестре Историко-Филологического факультета, поведения он Казинцев очень хорошего», последние два полугодия «зачтены полностью»[25].

Дед Анны Степановны, Иван Казинцев, служил в Войске, награждён Георгиевским крестом за Крымскую войну 1854–1855 годов и тремя медалями[20].

Дети
Вера — родилась 6 августа 1894 г. на хуторе Крымском станицы Кочетовской[2]. В 1908 г. обучалась в 4‑м классе Донского Епархиального училища[26], в 1910 г. — в 6‑м классе Ростовской-на-Дону женской гимназии

Любимовой[2]. В 1913 г. поступила в Москве на историко-филологические и юридические курсы, учреждённые В. А. Полторацкой. После выхода замуж за Дмитрия Дмитриевича Пагирева и окончания им в 1914 г. юридического факультета Императорского Московского университета уехала с мужем в Тифлис и окончила Тифлисские высшие женские курсы. Имела дочь Ксану (Ксению). Работала учительницей истории, считалась одной из лучших учителей средних школ Тбилиси[20]. Умерла в Тбилиси 18 января 1981 г.

Михаил — родился 19 марта 1896 г. на хуторе Крымском, в 1910 г. обучался в 3‑м классе Ростовской-на-Дону казённой гимназии[2], в гражданскую войну воевал на стороне белых. До и сразу после Великой Отечественной войны жил в Баку. Вскоре после войны исчез, скрываясь от преследований НКВД, и связей с семьей не поддерживал[20].

Сергей — родился 16 ноября 1897 г. на хуторе Крымском, в 1910 г. обучался во 2‑м классе Ростовского-на- Дону Петровского реального училища[2], умер в молодости[20].

Мария — родилась 7 марта 1899 г. на хуторе Крымском. В 1910 г. обучалась во 2‑м классе Ростовской-на-Дону казённой женской гимназии[2]. Окончила Екатерининскую женскую гимназию Ростова-на-Дону в 1916 г. и дополнительный педагогический класс той же гимназии в 1917 г. Из института была отчислена как дочь священника. Была замужем за Владимиром Михайловичем Флавицким, имела сына Юрия. Работала учительницей начальных классов в Тбилиси. Умерла 6 января 1983 г. в посёлке ВУГИ (г. Люберцы Московской области).

Александра — родилась 9 октября 1907 г. в станице Гниловской[2], окончила Советскую трудовую школу II ступени имени Ильича в станице Пролетарской в 1925 г. и Практический счетоводный институт имени Г. Зиновьева в Тифлисе в 1926 г. В высшее учебное заведение не принята как дочь священника. Работала на различных бухгалтерских должностях в Азербайджане и Грозном до выхода замуж в 1936 г. за Григория Михайловича Сухарева. Имела сыновей Михаила и Алексея. Умерла 18 мая 1959 г. в Грозном.

Татьяна — родилась 13 августа 1910 г. в станице Гниловской[2]. Скрыв происхождение, окончила университет в Тбилиси. Была замужем за Александром Фёдоровичем Скориным. Имела дочь Галину. Работала учительницей математики в Тбилиси. Умерла 9 марта 1996 г. в Тбилиси.

Трое детей И. В. и А. С. Поповых умерли во младенчестве.

Братья и сестра
Михаил — родился 22 октября 1867 г.[3] (23 октября 1867 г. согласно[27]), учился в окружном училище[27]; 1889 г. — «казак, служит при войске»[28]. С 17 июля 1893 г. — псаломщик Ильинской церкви хутора Опаринского (в[29] — Апаринского), учитель Опаринской церковно-приходской школы. «За усердную службу посвящён в стихарь 22 мая 1894 года». С 8 апреля 1904 г. — псаломщик, а после рукоположения 19 марта 1906 г. в диакона — диакон-псаломщик (на вакансии псаломщика) при Александро-Невской церкви г. Александро-Гру- шевского. С 20 марта 1909 г. до по крайней мере 1910 г. — диакон Успенской церкви хутора Весёлого. Жена Ксения Дамиановна родилась 24 января 1868 г.; сын Вениамин — в 1910 г. двадцати лет, псаломщик Вознесенской церкви слободы Новопавловки Таганрогского округа; сын Пётр — в 1910 г. двенадцати лет, учится в духовном училище в третьем классе; сын Виктор — в 1910 г. семи лет, обучается дома[27].

Иван — родился 15 октября 1869 г.[3], окончил Новочеркасское духовное училище в 1885 г.[30], окончил Донскую духовную семинарию в 1891 г., окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия в 1897 г.[31],[32]. Учитель Кишинёвского духовного училища, Кишинёвского епархиального женского училища, Кишинёвского частного женского восьмиклассного училища 1‑го разряда и Кишинёвского музыкального училища с 1897 г. по 1904 г. (арифметика, история, география, греческий язык, Закон Божий)[32]. С 1904 г. по 1910 г. — учитель Донского епархиального женского училища (арифметика, география, геометрия), делопроизводитель и член распорядительного собрания Совета училища [32, 3]. 6 мая 1906 г. награждён орденом Св. Станислава III степени, 6 мая 1910 г. награждён орденом Св. Анны III степени; 7 июня 1909 г. произведён в чин Статского Советника[32]. С 1910 г. до по крайней мере 1916 г. — учитель латинского языка Новочеркасского духовного училища[33]. Жена — дочь священника Вера Захаровна Губанова. Дети: Викторин родился 3 августа 1897 г., Николай — 1 декабря 1898 г., Александра — 19 января 1900 г., Анатолий — 17 октября 1901 г., Сергей — 19 октября 1903 г.[32].

Николай, родился 10 мая 1882 г.[3][34], окончил Донскую духовную семинарию в 1903 г., 19 июня 1903 г. определён псаломщиком к Троицкой церкви станицы Семикаракорской Семикаракорского благочиния[35]. 19 декабря 1904 г. рукоположён в священника к Михаило-Архангельской церкви посёлка Мало-Орловского Семикаракорского благочиния. С 7 декабря 1907 г. до по крайней мере 1911 г. — священник при Успенской церкви станицы Владимирской Александровско-Грушевского благочиния. В 1911 г. награждён набедренником. Законоучитель министерских школ станицы Владимирской. Жена Татьяна Ивановна — в 1911 г. двадцати трёх лет. Сын Николай — в 1911 г. шести лет[35].

Клавдия — родилась 7 декабря 1888 г., окончила Донское епархиальное женское училище[10][36], была замужем за учителем Городского училища Кадетовым[3].

Генеалогическое дерево И. В. Попова представлено на иллюстрации, вложенной в конверт в конце книги.

Периоды жизни

Учёба
Новочеркасское духовное училище (с 1882 г. по 1886 г.)[37], Донская духовная семинария (с 1886 г. по 1892 г.)[2].

Посвящён в стихарь Высокопреосвященнейшим Макарием, Архиепископом Донским и Новочеркасским 22 октября 1891 г.[38].

Рукоположение
Рукоположён в священника Архиепископом Донским Макарием к Одигитриевской церкви хутора Крымского станицы Кочетовской 8 августа 1893 г.[2].

Служение

Псаломщик
Определён псаломщиком Архангельской церкви станицы Золотовской 22 июня 1892 г.[2].

Священник
— Одигитриевская церковь хутора Крымского станицы Кочетовской Константиновского благочиния с 8 августа 1893 г. до 23 января 1904 г.[2].

- Заведующий и законоучитель Крымской церковно-приходской школы.

- Законоучитель Крымского Министерского приходского училища.

- Духовный следователь Константиновского благочиния с 1 августа 1901 г.

- Настоятель Николаевской церкви хутора Власово-Аютинского Александровско-Грушевского благочиния с 24 января 1904 г. до 15 сентября 1906 г.[2].

- Заведующий и законоучитель церковно-приходской школы хутора Власово-Аютинского.

- Законоучитель Министерского приходского училища хутора Власово-Аютинского.

- Настоятель Свято-Троицкой церкви станицы Гниловской в Ростовском-на-Дону округе Донской епархии с 16 сентября 1906 г.[2] до 6 марта 1912 г.

- Заведующий и законоучитель Гниловской Троицкой церковно-приходской школы.

- Законоучитель Гниловского приходского Александровского училища.

- Заведующий Беляевской школы грамоты.

С начала службы настоятелем Свято-Троицкой церкви активно включается в строительство второго, Серафимовского храма в приходе Свято-Троицкой церкви. Как непременный член Попечительства по постройке Серафимовского храма в верхней части станицы Гниловской участвует во всех делах по строительству храма и созданию нового прихода, начиная со сбора средств на строительство[39] [Л. 49, 51, 51а, 51а об., 53, 53 об., 54, 54 об., 67, 67 об.], заканчивая освящением храма [39. Л. 69, 69 об.] и получением разрешений на «открытие самостоятельного штата из священника и псаломщика» и на право «вести самостоятельное хозяйство» [39. Л. 72, 73]. Указом от 20 февраля 1912 г. Святейший Правительствующий Синод разрешил открыть самостоятельный приход при Свято-Серафимовской церкви станицы Гниловской с причтом из священника и псаломщика на содержании за счёт Попечительного Совета[40].

- Настоятель Свято-Серафимовской церкви станицы Гниловской в Ростовском-на-Дону округе Донской епархии с 7 марта 1912 г.[41],[42] до 14 октября 1916 г.

- Александро-Невская соборная церковь станицы Великокняжеской, с 15 октября 1916 г.[43],[44].

- Священник при штабе генерала Мамонтова в 1919 г. в течение 8 месяцев[44].

- Александро-Невская соборная церковь станицы Великокняжеской (с 1925 г. — Пролетарской), после возвращения из войск генерала Мамонтова до закрытия собора в 1931 г.[45],[46].

- Флоро-Лаврская церковь станицы Пролетарской, после закрытия в 1931 г. собора до закрытия церкви 16 декабря 1935 г. [44, 46].

- После закрытия церкви совершал «нелегальные» религиозные обряды по домам верующих в станице Пролетарской до ареста в сентябре 1937 г.[44].

Награды (до 1914 г.)
— За отличную усердную службу по духовному ведомству награждён набедренником 10 января 1900 г.[2].

- За успешное и усердное преподавание Закона Божия в церковной школе и устройство здания для церковной школы награждён скуфьей 13 января 1904 г.[2].

- За отличную усердную службу по духовному ведомству награждён камилавкой 6 мая 1909 г.[2].

- Наперстный крест, от священного Синода выдаваемый (1913 г.)[41].

- Медаль в память императора Александра Ш‑го за перепись[41].

- Медаль в память 25-летия церковных школ[41].

- Юбилейные крест и медаль в память 300-летия Дома Романовых[41].

Преследования в период Советской власти[47]

- Лишение избирательных прав как служителя религиозного культа — не позднее августа 1930 г.

- Обложение налогом хозяйства по постановлению Пролетарского финансового отдела — начало 1931 г.

- Опись имущества — 22.01.1931 г. (Дом деревянный — 300 р., Буфет — 50 р., Стол — 20 р., <…> Тумбочка — 5 р., Умывальник — 5 р., 4 стула и табуретки — 5р. Итого — 440 р.).

- Реализация имущества на сумму 1015 р. в погашение долга по культналогу и самообложению и выселение из дома — весна 1931 г.

- Подтверждение лишения избирательных прав постановлением Пролетарского станичного совета от 26.07.1934 г.

- Оставление в списках лиц, лишённых избирательных прав, по постановлению Пролетарского райисполкома от 25.10.1934 г.

Противостояние беззакониям, творимым Советской властью в 30‑е годы[44].

- В 1936 г. организовал шествие 30–40 верующих к райисполкому «с требованием об открытии религиозного дома».

- В 1936 г. на базарной площади станицы Пролетарской говорил группе граждан, что «скоро вернут нам церкви, об этом говорит проект новой конституции».

- В сентябре 1937 г. говорил, что «хватит существовать советской власти безбожников», призывал «подписываться на строительство церкви» в станице Пролетарской.

Арест, осуждение, расстрел, станица Пролетарская Азово-Черноморского края[44]

Дата ареста: 24.09.1937 г.

Обвинение при аресте: «Систематически вёл контрреволюционную пораженческую агитацию, общественно полезным трудом не занимался». На момент ареста — «священник, без определённого рода занятий».

Приговор и приведение приговора в исполнение: по постановлению «тройки» УНКВД по Азово-Черноморскому краю от 09.10.1937 г., «осуждён к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией лично принадлежащего имущества». Расстрелян 14.10.1937 г. (в день великого праздника казачества — Покрова Пресвятой Богородицы).

Реабилитация
Реабилитирован заключением прокуратуры Ростовской области от 26.06.1989 г.[44][48].

2. Почему и как написана эта книга

Мой дед, Илья Викторович Попов, был расстрелян 14 октября 1937 года, а я родился через девять лет после его смерти. Когда мне было девять лет, мама, Александра Ильинична Сухарева (Попова), тяжело заболела и через три года умерла. Поэтому рассказов мамы о деде в памяти почти не осталось, да и наверняка их мало было.

Надо представлять себе обстановку в стране до ХХ-го съезда КПСС, состоявшегося в 1956 году, особенно в семьях, которых непосредственно коснулись репрессии. Мой отец, Сухарев Григорий Михайлович (1907–1989), видный геолог-нефтяник, в 1952–1971 годах — ректор Грозненского нефтяного института, арестован не был, но знал о репрессиях не понаслышке. Приведу выдержку из нашей с братом статьи, опубликованной в журнале «Нефть, Газ и Бизнес» к столетию отца:

«22 августа 1929 года комиссия по проверке состава учащихся Грозненского нефтяного института вынесла постановление об исключении без права поступления в другие учебные заведения 31 студента «как людей социально и идеологически чужДых, <…> не перевоспитавших себя в стенах учебного заведения, не представляющих совершенно роли советского специалиста на произвоДстве и не интересующихся совобщественностью». Третьим в этом списке стоит Сухарев Г. М. Газета «Грозненский рабочий» от 25.УШ.1929 поместила публикацию «Чуждый элемент вычищен из института» с подзаголовками «Бывший белогвардеец хотел быть командиром социалистической промышленности» и «Усилим классовую бдительность при приеме в институт новых учащихся». В заметке отмечалось, что состав учащихся засорён бывшими белогвардейцами, их детьми, детьми торговцев, помещиков и т. д. А в заключение выражалась уверенность, что произведённая очистка поможет выполнению институтом основной задачи — дать на производство действительно красных командиров социалистической промышленности.

По счастливому стечению обстоятельств это решение было пересмотрено: 22 мая 1930 года Г. М. Сухарев был восстановлен в правах студента 4‑го курса, так как его отец „избирательных прав не лишён, а по имущественному положению является середняком“.

Свою трудовую деятельность отец начал как чернорабочий 1‑го Государственного керосинового завода Грознефти. Будучи студентом, работал лаборантом, рабочим, техником. Незадолго до отчисления из института был избран делегатом и участвовал во Всесоюзном съезде ударных бригад (Москва), чем очень гордился. По окончании ГНИ он — нефтепромысловый геолог, работает на разных должностях объединения «Грознефть». С мая 1937 по август 1941 года он является председателем Грозненской Центральной геологотехнической комиссии Наркомнефти СССР по охране и рациональной разработке нефтяных и газовых месторождений. Опасная это была должность в то время. Семья жила в Доме нефтяников в центре Грозного. Многие из обитателей этого Дома пострадали от репрессий. Родители не спали по ночам, слушали шаги на лестнице: не к ним ли идут. Только-только у них родился первенец. А опасения были не на пустом месте, того и гляди запишут во враги народа по той причине, что пробуренная скважина не дала нефть. Но пронесло…»

Предыдущий абзац из статьи основан в том числе и на таком реальном эпизоде. В 1937 году на совещании в Грозном нарком Наркомнефти СССР прервал выступление отца словами: «Для кого недра охраняешь? Для капиталистов?» Это почти наверняка означало арест в ближайшие дни. Спасли чрезвычайные, очень рискованные меры, осуществление которых началось по инициативе отца на следующий день после совещания. Риск оправдался. И этот эпизод был далеко не единственным.

Дом нефтяников в Грозном был большим зданием в форме квадрата, каждая сторона которого занимала по кварталу, с большим внутренним двором. Жили там почти исключительно семьи инженеров-нефтяников. Рядом находилось здание «Грознефти». Арестовывали чаще всего в ночь с субботы на воскресенье. В 1937–38 годах субботняя ночь редко проходила без арестов. Арестовывали и в другие ночи и дни. Обстановку в семьях представить нетрудно.

В семье в присутствии детей о деде Илье практически не говорили. В доме стоял рояль, и мама иногда играла и пела. Помню, однажды она сказала, что дед обладал красивым голосом и был музыкален. Пожалуй, и всё.

В 2007 году отмечалось столетие отца, и я направил запросы в архивы Тамбова (семья отца происходит из Тамбовской губернии) и Ростова-на-Дону, родины матери. Судьба деда И. В. Попова после его ареста родственникам тогда была неизвестна. Почему-то считалось, что он замёрз в арестантском вагоне по дороге в Сибирь. Об этом мне говорили тётки. Поэтому был отправлен и запрос в ФСБ. Из ответа ФСБ, полученного в сентябре 2007 года, стало известно, что дед был расстрелян. В ознакомлении с уголовным делом тогда было отказано из-за недостаточных доказательств родства.

До лета 2011 года я никакими архивными поисками больше не занимался. Как-то ранним утром в июле, проснувшись, вдруг подумал о деде. Очень отчетливо представил себе его. Возникла мысль, что должен воссоздать для себя и других людей его образ. Ничего сверхъестественного не случилось, но всё произошло так внезапно и быстро, что лучше всего описать это, сказав, что внутри прозвучал голос деда: «Узнай обо мне и расскажи людям». Повышенной впечатлительностью я не отличаюсь, да и был долгое время до того дня полностью занят работой и о семейных делах давно прошедших дней не вспоминал.

С того июльского дня 2011 года я занялся архивными поисками и расспросами родственников. Всё, что было известно о деде на тот момент, состояло из архивных материалов, полученных в 2007 году. Запросы в архив были основаны на сведениях, записанных в 1990 году со слов моей тётки Татьяны. Умещались эти сведения на одном листе и состояли из имён и — в некоторых случаях — отчеств двух поколений её предков, названия станицы, где родился её отец, года его рождения и местоположения всех церквей, где он служил (лишь в одном из них тётя Таня ошиблась).

Родственников, которые могли сообщить что-то новое об И. В. Попове, было всего двое. Правнучка Мария Чернова долго жила вместе со своей бабушкой, второй дочерью И. В. Попова, Марией, в Подмосковье. Внучка, Галина Лисовска, многие годы жила вместе со своей матерью, младшей из детей, Татьяной, в Тбилиси. Бабушка Галины, А. С. Попова, жена И. В. Попова, свои последние два года жила в Тбилиси вместе с дочерью Татьяной и внучкой Галиной. Я и начал со звонков Марии и Галине.

Много счастливых случайностей произошло во время поисков архивных материалов. Во время недельной поездки в Ростов в декабре 2011 года, благодаря этим случайностям и, прежде всего, благодаря доброжелательности и помощи совсем незнакомых людей, удалось доказать родство с дедом, ознакомиться с его уголовным делом и узнать многое о нём. Везло и позже.

Скажем, 8 мая 2012 года, возвращаясь из Москвы домой (живу я в США), проверив почту во время пересадки в Нью-Йорке, я увидел письмо от Татьяны Самариной. Фамилии этой я не знал. Оказалось, что это внучка тёти Веры. Встречались мы с Татьяной один раз в жизни, в 1953 году, когда все четыре дочери И. В. и А. С. Поповых собрались вместе с семьями на одном из черноморских курортов. Было мне тогда неполных семь лет. Весной 2012 года дети на семидесятилетие подарили Татьяне первый в её жизни компьютер. Она начала активно его осваивать. 1 мая получила ответ на свой запрос в ФСБ, из которого узнала о расстреле прадеда. Решила поделиться с родственниками этой шокирующей новостью. Даже фамилии моей она не помнила, но помнила, что отец работал ректором Грозненского нефтяного института. Оттуда ей и сообщили мой адрес электронной почты. Всё это произошло всего за одну неделю.

Чуть позже я узнал от Татьяны, что кто-то из наших предков носил фамилию Фёдоров и сменил её на Попов. Вот это помогло в моих поисках предков всерьёз и способствовало тому, что удалось продвинуться вглубь, до XVIII века. Не зная этого, не мог, несмотря на упорные попытки, продвинуться дальше прадеда: оказалось, что он-то и сменил фамилию.

Уже поставив 10 сентября 2012 года точку в книге, которая, за исключением нескольких недостающих фотографий, была закончена, поехал на Дон, чтобы сделать фотографии четырёх церквей, где служили дед и его предки. Встретился с настоятелями храма святителя Николая в поселке Аютинский города Шахты, храма Рождества Христова станицы Нижне-Кундрюченской, Свято-Одигитриевской церкви хутора Крымского и Свято-Успенской церкви станицы Кочетовской. И каждый раз узнавал что-то новое. Но главный подарок, цифровые копии клировых ведомостей Христорождественской церкви за 1801, 1802, 1803 и 1811 годы, получил в Нижне-Кундрюченской от о. Александра Бондаренко. В документах содержались важные для родословной деда сведения. О существовании ведомостей за 1802 и 1803 годы мне было известно, но из-за аварии в здании соответствующий раздел ростовского архива был закрыт надолго, и получить ведомости не удалось, а о ведомостях за 1803 и 1811 годы никакой информации не было.

Я благодарен Марии, Галине и Татьяне за многие не известные мне ранее факты давно минувших дней. Благодарен брату Михаилу, моему первому читателю и редактору. Глубоко благодарен и многим другим людям в Ростове, Пролетарске, Шахтах, донских станицах и Москве, без помощи которых эту книгу написать было бы невозможно.

3. Родительская семья и предки И. В. Попова

Как мы видели в гл. 1, прямыми предками отца Илии по мужской линии были донские священно- и церковнослужители: отец — диакон Виктор Михайлович Попов, дед — пономарь (впоследствии дьячок, псаломщик) Михаил Иванович Фёдоров, прадед — дьячок Иван Фёдоров, прапрадед — священник Фёдор Евсигнеевич Евсигнеев, прапрапрадед — священник конца XVIII — начала XIX веков Евсигней Иванов. Как же объяснить то, что они имели разные фамилии?

Начнём с цитаты из одной из наиболее авторитетных монографий по истории русских фамилий[49]:

«Православное духовенство было, кажется, единственной социальной группой в России, систематически вводившей в употребление искусственные фамилии. Эта практика началась в самом конце XVII в. и продолжалась свыше двух веков. Искусственные фамилии иногда давались вместо уже имеющихся или присваивались в духовных училищах ученикам, ранее не имевшим фамилий… Они могли меняться запросто по одному только решению руководства духовного училища, семинарии или высшей духовной академии. Случалось, что у шести родных братьев фамилии были разные».

Однако фамилии русского духовенства присваивались и менялись не только в духовных училищах. Проследим это на примере причта Христорождественской церкви станицы Нижне-Кундрюческой.

В 1823 году в штатном причте числилось одиннадцать человек: три священника, два дьякона, три дьячка и три пономаря. Фамилии не имел ни один, вместо фамилии использовалось, как правило, имя отца[13].

В 1840 году в штатном причте числилось двенадцать человек: три священника, два дьякона, три дьячка, два пономаря, одна просвирня, а одно пономарское место было закреплено за учащимся Новочеркасского духовного училища. Фамилии имели двое — священник Андрей Данилович (Данилов) Попов, доводившийся священнику Фёдору Евсигнееву родным племянником, и просвирня Татьяна Ивановна (Иванова) Банникова (в дальнейшем мы будем указывать отчества в современном стиле). В остальных случаях вместо фамилии использовалось, как правило, имя отца[12]. Кроме учащегося Новочеркасского духовного училища, за которым пономарское место было только закреплено, в училищах никто из штатных священно- и церковнослужителей не обучался. Этим учащимся Новочеркасского духовного училища был Михаил Иванович Фёдоров, дед священника Илии Попова. Таким образом, Михаил Фёдоров стал одним из первых священно- и церковнослужителей Христорождественской церкви, получивших духовное образование. Однако в[12] он значится как Михаил Евсигнеев. По-видимому, потому, что в то время он находился на содержании деда, священника Фёдора Евсигнеева. Отметим, что одиннадцать человек из двенадцати в штате клира, кроме просвирни Татьяны Ивановны Банниковой, были связаны кровными узами. В формуляре дьячка Льва Александрова графа по родственным связям не заполнена, но эти связи указаны в[5]. В 1841 году фамилии имеют уже три человека, включая нового члена клира, пришедшего из Новочеркасского духовного училища[14].

В 1848 году все двенадцать человек штатного клира имели фамилии[5]. Из тех, кто состоял в клире в 1840 году, Тимофей Васильев стал Тимофеем Васильевичем Поповым, Иван Иванов — Иваном Ивановичем Поповым, Василий Аркадьев — Василием Аркадьевичем Поповым, Фёдор Евсигнеев — Фёдором Евсигнеевичем Евсигнеевым, Лев Александров — Львом Александровичем Поповым, Василий Гаврилов — Василием Гавриловичем Поповым, Василий Васильев — Василием Васильевичем Поповым, Михаил Евсигнеев — Михаилом Ивановичем Фёдоровым. Таким образом, единой закономерности при присвоении фамилии не было. Так что неудивительно, что сын Михаила Ивановича Фёдорова, Виктор (отец моего деда священника Илии Попова), в какой-то момент становится Виктором Михайловичем Поповым [5, 12].

И ещё раз обратим внимание на тесные родственные связи внутри причта Христорождественской церкви. В 1848 году у Михаила Ивановича Фёдорова служили в той же церкви родной дед — священник Фёдор Евсигнеевич Евсигнеев; родной дядя (по матери) — священник Василий Гаврилович Попов; двоюродные братья — дьякон Тимофей Васильевич Попов, дьячки Иван Иванович Попов и Василий Васильевич Попов, пономарь Василий Аркадьевич Попов; двоюродный дядя — пономарь Михаил Иванович Попов; троюродный племянник — дьякон Мефодий Иванович Попов и троюродный брат — дьячок Лев Александрович Попов. Кроме того, многие из членов клира были сватами по отношению друг к другу[5].

Попадали на духовную службу церковно- и священнослужители Христорождественской церкви по-разному, например: в 1768 году — по «указу архиерейскому», в 1770 году — по «станичному согласию», в 1780 году — по «общему согласию прихожан» или «общему приговору», в 1791 году — по «воронежской духовной консистории указу», в 1800 году — по «войскового атамана приказу», в 1802, 1805 и 1808 годах — по «войсковой канцелярии указу», в 1809 году — по «станичному приговору»; имели в 1792, 1796 и 1805 годах «ставленные грамоты», в 1797 году — «войска донского войсковые грамоты» или «войсковой канцелярии грамоты» и т. д. [15–18].

Итак, церковно-священнический род Поповых происходит из Христорождественской церкви Нижне-Кундрюческой станицы. Нижне-Кундрюческая находилась в центре области Войска Донского и была одной из самых больших станиц Первого Донского округа. В 1801 году в станице было 2475 душ обоего пола: мужчин — 1236, женщин — 1239[15]. В 1885 году в станице с прилегающими хуторами было 5732 душ обоего пола: мужчин — 2731, женщин — 3001, казаков и казачек — 5462, иногородних — 235, чиновников — 35[9].

Сейчас станица называется Нижне-Кундрюченской. Церковь Рождества Христова, где служили Поповы/Фёдоровы/Евсигнеевы, была воздвигнута в Нижне-Кундрюческой станице «в 1752 году по усердию и на средства прихожан. Она деревянная с такою же колокольней… Престолов в ней два: главный во имя Рождества Иисуса Христа и предельный с левой стороны во имя Животворящей Святой Троицы»[9].

Просуществовало это церковное здание до освящения в 1906 году нового кирпичного храма Рождества Христова. После этого деревянную церковь разобрали, а на её месте, примыкающем вплотную к новому зданию, построили ещё один придел храма Рождества Христова, тем самым завершив его строительство. Судьба Христорождественской церкви в советские времена была трудной. Она закрывалась, открывалась, опять закрывалась, но с 1990 года является действующей.

Илия Попов родился в станице Кочетовской. В Успенской церкви Кочетовской с 1865 года до по крайней мере 1910 года служил его отец Виктор Михайлович. В этой церкви 20 июля 1871 года Илию крестили. Урядник Фёдор Дмитриевич Богучарский и жена урядника Саввы Киселёва, Анна Ивановна, стали восприемниками крещёного[1].

Свято-Успенский храм был построен в честь победы русской армии над Наполеоном, но на Дону его всегда считали памятником подвигам донских казаков в Отечественной войне. «Церковь эта построена в 1825 году, по усердию и на средства прихожан; прежде здесь была церковь деревянная двухпрестольная, один во имя Успения Божией Матери, а другой во имя Святителя Николая

Чудотворца, она была построена в 1763 году, но в 1816 году она сгорела. Церковь каменная с такою же колокольнею… Престолов в ней три: Главный во имя Успения Божией Матери; с правой стороны во имя Первоверховных Апостолов Петра и Павла; с левой стороны во имя Святителя Николая Чудотворца»[3].

Храм Успения Пресвятой Богородицы — один из немногих храмов, который служит прихожанам сегодня и никогда, как утверждается во многих публикациях, за свою почти 200-летнюю историю не закрывался. Впрочем, последнее утверждение не совсем точно. Храм закрыли в поздние хрущёвские времена и вновь открыли уже после снятия Хрущёва с занимаемых постов. Однако община верующих в станице Кочетовской продолжала существовать, храм не был осквернён и не использовался под посторонние нужды.

Илия Попов был рукоположён в 1893 году в священника к Одигитриевской церкви хутора Крымский станицы Кочетовской. В другой церкви той же Кочетовской станицы, Успенской, служил его отец.

Мать Илии Попова, Мария Митрофановна, была дочерью урядника Кочетовской станицы Митрофана Леонова.

Все предки Илии Попова и его жены во многих поколениях — донские казаки или донские церковно- и священнослужители. Гордость за свой казачий народ была передана в семье И. В. и А. С. Поповых детям — моя мать и тётки пронесли её через всю жизнь.

Хочется сделать здесь небольшое отступление. До революции отношение к казакам было разным. От восхищения и уважения к воинам, которые на протяжении своей истории охраняли, расширяли и не раз спасали Россию во имя Родины и святой церкви, до страха и глумления над «нагаечниками» определённых кругов либеральной интеллигенции, затянувших Россию во второй половине XIX — начале XX века в бездонный омут разрушения. По выражению казачьего историка и политика начала XX века М. П. Багаевского, в основе стойкости казачества лежит «идея государственности, правопорядка, глубоко сидящее сознание необходимости жизни в рамках закона». Таких идей «либералы» не разделяли.

После революции казачий народ подвергся геноциду.

Да и сегодня отношение к казакам в России неоднозначное.

А за рубежом? Тоже разное. Одно несомненно: казачество уважают. Самым читаемым в мире среди еженедельных журналов новостей является Time. Он общепризнан как один из наиболее популярных и авторитетных журналов в истории. Это старейший журнал США, основанный в 1923 году. Сегодня отдельные издания Time публикуются в Америке, Европе, Азии и Австралии и имеют 25 миллионов читателей, из них 20 миллионов — в США[50]. Из американского издания журнала Time от 29 августа 2011 года: “Not too many warrior nations have survived into the modern age. The Vikings are gone. The Spartans are long gone… The Cossacrs… are still going strong”.

«Не многие нации воинов дожили до сегодняшнего дня. Исчезли викинги.

Давно исчезли спартанцы. Казаки все ещё сильны».

Дай Бог силы казакам!

Однако вернёмся к диакону Успенской церкви станицы Кочетовской — Виктору Михайловичу Попову.

Семья жила бедно. Кочетовская стоит на острове, образованном Доном, Сухим Донцом и Северским Донцом, и потому самый известный её житель XX века — писатель Виталий Закруткин назвал её плавучей станицей. Рыбалка там была знатная, и тётки мои часто вспоминали, что Виктор Михайлович был умелым и страстным рыбаком, а рыба была одним из главных продуктов питания в семье. В 1885 году в свидетельстве Успенской церкви, выданном при поступлении сына Ивана в Донскую духовную семинарию казённокоштным воспитанником, указывается, что В. М. Попов «жалованья определённого за службу свою в сане диакона не получает, а довольствуется добровольными пожертвованиями от прихожан хлебом». «Скотоводством и землепашеством не занимается», имеет «виноградный сад, который находится в отдалённом от станицы месте и мало приносит ему пользы». И «посему он имеет крайнюю нужду в пособии от казны на содержание двух сынов своих в Духовных учебных заведениях — Ивана, переведённого в 1‑й класс Донской духовной семинарии, и Илии, переведённого в 4‑й класс Новочеркасского духовного училища»[37]. Может быть, полегче стало в 1904 году, когда на шестерых мужчин в семье, включая внука Виктора Михайловича Вениамина, был выделен пай при разделе юртовой земли[51].

В семье Виктора Михайловича, помимо Илии, было ещё четверо детей. Старший, Михаил, служил в войске, но после возвращения со службы пошёл по духовной линии, с 1906 года — диакон. По духовной линии пошли и дети Михаила: старший, Вениамин, в 1910 году в возрасте 20 лет служит псаломщиком, а второй сын, Пётр, в 1910 году учится в третьем классе духовного училища.

Иван, окончив в 1897 году Московскую духовную академию, стал кандидатом богословия. По 1910 год преподавал арифметику, историю, географию, Закон Божий, греческий язык и геометрию в училищах Кишинёва и Новочеркасска. Получил в 1909 году чин статского советника. Затем, вплоть до 1916 года, преподавал латинский язык в Новочеркасском духовном училище. Был женат на дочери священника Вере Захаровне Губановой.

Николай, как и двое его братьев, окончил Донскую духовную семинарию и стал священником в 1904 году.

Окончила Донское епархиальное женское училище и дочь Клавдия. Судьба братьев и сестры отца Илии и их семей после революции неизвестна.

4. Семья

Рукоположён в священника отец Илия был 8 августа 1893 года, вскоре после венчания с Анной Степановной, урождённой Казинцевой. Фотография молодых была сделана 5 августа 1893 года. На иллюстрации 6 — И. В. Попов несколькими годами позже. К венчанию родители Анны Степановны подарили ей икону, которую несли во время венчания впереди молодых. Икона сохранилась.

Анна Степановна была родом из станицы Баклановской. Отец её, урядник Степан Иванович Казинцев, пятнадцать лет прослужил артиллеристом в Войске. Получил нашивку за «беспорочную службу», был награждён бронзовой медалью за Крымскую войну 1854–1855 годов. Про Степана Ивановича в семье говорили, что казак был крутого нрава и дочь пошла в него. За Крымскую войну был награждён Георгиевским крестом отец Степана Ивановича — Иван Казинцев. Сохранилась фотография Ивана Казинцева с Георгиевским крестом и тремя медалями на груди. В просмотренных метрических книгах по станице Баклановской за 1845–1861 годы упоминается лишь один Иван Казинцев — казак Иван Иванович Казинцев, семь раз выступавший в качестве восприемника при крещении и поручителя при заключении брака. Можно с большой долей уверенности предположить, что это и есть дед Анны Степановны.

Мать Анны Степановны — Прасковья (Параскева) Петровна, дочь урядника Петра Баранова. В записи о заключении её брака[24] в качестве поручителей невесты фигурируют казаки Фёдор Петрович и Василий Петрович Барановы, вероятно, братья Прасковьи Петровны, а в качестве поручителя жениха — урядник Алексей Иванович Казинцев, по-видимому, брат Степана Ивановича.

У Анны были братья: Александр, Алексей и Иларий. Старший, Александр, окончил историко-филологический факультет Московского университета. Видно, с уважением в семье относились к образованию и наукам. Не случайно после выхода в отставку стал отец, Степан Иванович, почётным блюстителем приходского училища. Племянницы вспоминали, что жил Александр за границей, был университетским профессором, читал лекции, часто приезжал в Россию — конечно, до революции — и каждый раз бывал в доме сестры. Сама Анна Степановна, хоть и вышла замуж в 17 лет, была человеком образованным, очень много читала. В круг её чтения входили книги по философии, в том числе почему-то и на болгарском языке. Вообще, книг в доме было много.

В семье Ильи Викторовича и Анны Степановны было девять детей, из которых до взрослого возраста дожили шесть. На фотографии 1907 года сидят — Мария и Сергей, стоят — Вера и Михаил.

В 1912–1916 годах семья жила в поныне сохранившемся большом каменном доме священника Свято-Серафимовской церкви станицы Гниловской. В советские времена в доме размещалась аптека.

Сейчас в нём функционируют два епархиальных женских центра — защиты материнства и детства «Возрождение» и кризисно-реабилитационный. Старшие дети — Вера, Михаил и Мария — учились в гимназии, и в реальном училище — Сергей. Потом Вера уехала учиться в Москву на высшие женские курсы, но вскоре вышла замуж и уехала в Тифлис к мужу Дмитрию Пагиреву, окончившему в 1914 году юридический факультет Московского университета. По дороге из Москвы летом 1914 года заехала к родителям, чтобы познакомить их с женихом. Тогда и была сделана фотография, на которой вместе с А. С. и И. В. Поповыми запечатлены все их дети, кроме Михаила, и Дмитрий Пагирев.

У младших детей, Александры и Татьяны, была гувернантка — немка-аристократка из семьи обедневших немецких дворян, как говорила тётя Таня. В семье сохранилась ещё одна реликвия тех времен — икона, подаренная родителями Марии.

В доме часто музицировали, пели. В мае 1931 года в заявлении в президиум Пролетарского райисполкома дед ходатайствует о возвращении жене дома и домашних вещей, а дочери — пианино, изъятых на уплату «самообложения и культналога» на общую сумму 960 рублей. И далее указывает, ссылаясь на § 2 (о лицензиях) избирательной инструкции от 3.10.1930 года, что дочь Татьяна (только она и жила тогда с родителями) «несла общественнокультурную работу — играла на пианино в доме С‑К ст. Пролетарской. <…> Это её специальность». Не вернули ничего…

Тяжело пришлось семье в годы советской власти. Татьяна вспоминала, что зимой в доме было очень холодно, ходили всегда в пожертвованных прихожанами толстых шерстяных носках грубой домашней вязки, которые сильно кололись. Только Вера успела окончить высшие женские курсы. Ну и Татьяна в более поздние годы, уже имея семью, сумела скрыть своё происхождение и окончила университет в Тбилиси. Марии вуз окончить не дали, а моей маме, Александре, даже не позволили поступить. В сохранившейся анкете Мария на вопрос: «Проходили ли чистку соваппарата, где (место, учреждение), результаты?» — отвечает: «Проходила в 1930 году по дирекции Закавказских железных дорог; результат — поставить на вид за то, что скрыла, что отец сельский священник (без гласной чистки)».

Вера, Мария и Татьяна прожили жизнь в Тбилиси, все трое преподавали в школе. Жили все бедно. Муж Веры, Дмитрий Дмитриевич Пагирев, был на четверть немцем. Даже это было опасно и приходилось тщательно скрывать. Мария вышла замуж за выпускника юнкерского училища В. М. Флавицкого, из польских шляхтичей. Владимир Михайлович участвовал в гражданской войне на стороне белых, был ранен, потом всю жизнь хромал. Жили они, как и семья Татьяны, в большом доме № 91 по тогдашней улице Калинина в Тбилиси. Всю ширину проезжей части улицы занимали трамвайные пути. Трамваи круглые сутки грохотали под окнами их квартиры. Дом до революции принадлежал семье Флавицких. Потом там дружно жили многие семьи разных национальностей. Я хорошо помню этот дом, где часто бывал с мамой в первой половине 50‑х. Владимир Михайлович, несмотря на белогвардейское прошлое и очень несоветский стиль жизни, мирно проработал экономистом, арестован не был, хотя в сложные ситуации попадал не раз. Однажды назвал себя барином в споре на улице — еле спасли. В 50‑е годы дома, когда были гости, использовал исключительно обращение «господа», имел хорошую библиотеку, свободно говорил по-немецки и по-французски, читал в основном французские романы. В памяти моей он сохранился в любимом кресле-качалке с романом в руках. И ведь жил в доме, раньше принадлежавшем его семье. И никто не донёс. Всё-таки ситуация в Грузии отличалась от обстановки в других частях страны.

В этом доме после окончания в 1925 году Советской трудовой школы II ступени имени Ильича станицы Пролетарской жила в 1925–26‑м годах моя мама, обучаясь в Практическом счетоводном институте имени Г. Зиновьева. В этом доме и, видимо, в этот период сделана фотография, где на переднем плане вместе с мамой — её старшая сестра Мария.

В этом доме после войны умерла моя бабушка. В этом доме 28 мая 1990 года я со слов тёти Тани записал сведения о местах службы деда, которые впоследствии сделали возможным восстановить его жизненный путь. В этом доме 9 марта 1996 года умерла последняя из сестёр Поповых — Татьяна.

О братьях Поповых известно мало. Сергей умер совсем молодым. Михаил в гражданскую войну воевал на стороне белых. Всю жизнь опасался преследований, часто приходилось скрываться. Старшая сестра Вера рассказывала, что Михаил приезжал изредка в Тбилиси: красивый, высокий, с шикарной шевелюрой, в шортах. Последнее было большой редкостью. До и сразу после Великой Отечественной войны жил в Баку. Вскоре после войны исчез, скрываясь от преследований НКВД, и связей с семьёй не поддерживал.

Моя мама Александра после окончания Практического счетоводного института имени Г. Зиновьева в Тифлисе работала на бухгалтерских должностях в Азербайджане и Грозном до выхода замуж в 1936 году за Г. М. Сухарева. Отец, все родственники и знакомые называли её Линой, а чаще — Линочкой. Сохранился её «Трудовой список» — мест работы за десять лет было шесть, некоторые из них временные. На иллюстрациях 18 и 19 — две семейные фотографии Сухаревых, довоенная и послевоенная.

В семейной памяти сохранилось мало рассказов об отце Илии, о том, каким он был в семье. После ареста мужа до последних двух лет жизни бабушка жила одна. Даже об его аресте долгое время не сообщала, чтобы не навести беды на детей. Внучка Ксана сетовала: «Дедушка больной, бабушка ведь тщательно следила за его питанием, делала специально для него домашнее маслице, и ему теперь не выдержать условий жизни в заключении». Как уже упоминалось выше, о расстреле в семье не знал никто. Но вот то немногое, что дочери И. В. Попова передали своим детям.

Был отец Илия человеком мягким и очень добрым. Нужды прихожан воспринимал как собственные. Был необычайно чист и честен, порою в чём-то даже наивен. Но в то же время отличался глубокой верой, никогда не преступал её принципов, был истинным служителем Бога. В вопросах веры и церковных делах был принципиален. Считал, что среди священников немало материалистов, не одобрял этого, из-за чего некоторые собратья по профессии его не любили. Много сил и внимания уделял обустройству своих церквей, и они были среди лучших. Верующие любили отца Илию необычайно. Многие приезжали издалека, чтобы послушать его. Голосом своим он славился, а содержание проповедей оказывало глубокое воздействие на прихожан.

Доброта, а также музыкальный слух и голос, видимо, были в семье Поповых наследственными чертами. О персональных качествах священников в клировых ведомостях обычно не писали, а вот применительно к церковнослужителям — упоминали нередко. Напомним, что отец И. В. Попова отличался «очень хорошим чтением, пением», «кротким характером», а о деде в клировой ведомости сказано: «Характера доброго, поведения очень хорошего, <…> чтение, пение и катехизис — очень хорошо».

После революции, по выражению дочери Татьяны, отец «никогда не прятал голову в песок» и часто на людях говорил вещи, которые были чрезвычайно опасными. В нескольких случаях верующие смогли выручить его в трудных ситуациях. Самый примечательный случай произошёл в гражданскую войну, когда к дому подошёл отряд красных, чтобы арестовать отца Илию. К счастью, в отряде оказалось двое его бывших прихожан, сумевших отряд от дома увести. Далее мы увидим, что он не только говорил, но и действовал во имя спасения церкви. Но про жизнь отца Илии после революции разговор впереди.

5. Годы службы до революции

После окончания Донской духовной семинарии отец Илия, с июня 1892 года, в течение года, до женитьбы, служил псаломщиком Архангельской церкви станицы Золотовской.

Станица Золотовская находилась на территории нынешней Ростовской области между Константиновском и Семикаракорском. Деревянная Архангельская церковь была построена в ней в 1763 году и перестроена в 1872 году[52]. Церковь не сохранилась. Сама станица, начиная с XVIII века, неоднократно переносилась с места на место. В написанной до революции работе А. А. Кириллова «Часовни, церкви и монастыри на Дону от начала их появления до конца XIX века», фрагмент которой вошёл в сборник[53], сказано, что «Золотовская станица в 1900 году перенесена была на место хутора Фоминского той же станицы». В ней же говорится, что в хуторе Золотовском, образовавшемся из прежней станицы Золотовской, имеется Михаило-Архангельская церковь, зданием деревянная. В другом источнике[54] утверждается, что хутор Золотовский был образован в 1905 году в 1‑м Донском округе области Войска Донского, на месте станицы Золотовской, которая в тот год была перенесена на место хутора Краснояровского. В[55] указано, что в станице Золотовской атаманы избирались вплоть до 1917 года, т. е. по крайней мере до 1917 года станица с таким названием существовала. Сейчас в Семикаракорском районе существует станица Новозолотовская, а неподалеку, в Константиновском районе, есть хутор Старозолотовский.

С августа 1893 года по январь 1904 года отец Илия служил в Одигитриевской церкви хутора Крымского станицы Кочетовской. В хуторе Крымском в семье Поповых в 1894, 1896, 1897 и 1899 годах родились старшие дети: Вера, Михаил, Сергей и Мария.

В той же работе Кириллова[53] говорится, что Одигитриевская церковь построена в 1854 году и имеет деревянные пристрои по обеим сторонам и трапезную, а приходское сельское училище существует с 1865 года. В 1990 году началось восстановление Одигитриевской церкви, и сегодня Свято-Одигитриевский храм действует. На иллюстрации 21 мы видим холм, на котором, по свидетельству местных жителей, стояла старая церковь. От него до нынешней церкви метров 400.

Действующим храмом является и Николаевская церковь хутора Власово-Аютинского, в которой отец Илия служил с января 1904 года по сентябрь 1906 года. Находится она в поселке Аютинском, который сегодня входит в город Шахты.

На епархиальном интернет-сайте (www.soborshahty.ru) история собора описывается следующим образом: «Согласно „Ведомости о церкви Никольской хутора Власово-Аютинский Черкасского округа области Войска Донского“, Никольская церковь была построена в 1903 году. В ноябре этого же года состоялось её торжественное освящение. Церковь была однопрестольной, имела три купола и колокольню. Занимала довольно обширную территорию, имела караулку и была обнесена кованой решетчатой оградой. К церкви относились прилегающие мужская и женская церковно-приходские школы, дом священника, дом псаломщика и сельхозугодия.

По архивным данным, в 1922 году церковь была закрыта, и о ней более ничего не сообщается. Однако, по свидетельству старожилов, церковь ещё открывалась и окончательно была закрыта в 1934 году. В послевоенные годы купола церкви и колокольню разрушили и здание храма передали под колхозный клуб.

Новая страница в истории Никольской церкви открылась в 1992 году, когда была зарегистрирована православная община поселка Аюта. На общем собрании колхозников вынесли решение о передаче бывшего здания храма Церкви. В ноябре 1992 года был освящен святой Престол, и с этого момента в храме начали регулярно совершаться богослужения. Одновременно велись восстановительные работы по воссозданию прежнего облика храма».

Согласно архивной справке, предоставленной мне сегодняшним настоятелем храма, освящён он был 3 ноября 1903 года, а 1 января 1904 года был открыт самостоятельный приход с причтом из священника и псаломщика. 24 января отец Илия стал первым настоятелем Свято-Николаевской церкви.

В 1906 году отец Илия переводится настоятелем Свято-Троицкой церкви в станицу Гниловскую.

В первой половине XVIII века на болотистых топях Дона появилось казачье поселение Гниловской стан[56][57]. В 1765 году в Гниловском стане была построена часовня во имя Святой Живоначальной Троицы, приписанная к Свято-Димитриевской церкви, находившейся на территории новой русской крепости. История Ростова-на-Дону начинается с крепости Святого Димитрия Ростовского, заложенной в 1761 году, значит, часовня во имя Святой Живоначальной Троицы была одним из первых церковных сооружений на территории нынешнего Ростова. В 1797 году Гниловской стан переименовывают в станицу Гниловскую. Эта богатая казачья станица, соседствующая с Ростовом-на-Дону, быстро растёт.

В 1855 году, «по усердию и на средства прихожан, на месте ветхой деревянной [церкви], существовавшей с 1808 года, ранее которой была часовня, приписанная к Ростовской-на-Дону Димитриевской церкви», строится новая, каменная, «по числу прихожан поместительная» церковь; «престол в ней один во имя Живоначальной Троицы»[2]. Настоятелем этой церкви и стал в 1906 году отец Илия.

Стояла церковь на Троицком спуске (ныне Рельефная улица Ростова). Отсюда открывается вид на Дон, до которого рукой подать.

Судьба Троицкой церкви, как и многих других в советское время, печальна. В 1950‑е годы она была полностью разрушена, а на её фундаменте построены два каменных барака. В 1997 году на том же фундаменте удалось построить часовню, которую позднее преобразовали в небольшой храм.

Мало домов начала XX века осталось в районе Рельефной улицы, но здание одной из школ, где учительствовал отец Илия, сохранилось. Сейчас в нём находится детский сад.

Во второй половине XIX — начале XX века станица Гниловская продолжала быстро расти. В 1869 году окончено строительство железнодорожной ветки Таганрог — Гниловская. В Гниловской строятся ремонтные мастерские железной дороги, заводы, торговые пристани, лесные биржи. В верхней части станицы селятся семьи рабочих ростовских предприятий. Свято-Троицкий храм обслуживает всю верхнюю часть и уже с трудом вмещает верующих, да и ходить многим из них в церковь далеко.

Уже в 1898 году благочинный Аксайского округа Донской епархии протоиерей Александр Григорьев ставит вопрос о строительстве новой церкви. «В Свято-Троицком приходе станицы Гниловской было бы полезно возвести вторую церковь или церковь-школу. Ибо прихожане Свято-Троицкого храма, проживающие в окраинных кварталах станицы, чаще всего посещают не свою приходскую церковь из-за её отдаленности, а храмы города Ростова-на- Дону. Священнослужители Свято-Троицкого храма лишаются тем самым возможности религиозно-нравственного окормления своих прихожан, а приходской церкви наносится ощутимый материальный убыток»[39]. Однако казаки упорно противодействуют трате станичных денег на храм, который нужен в первую очередь иногородним.

В ноябре 1898 года сход станицы Гниловской принимает решение «по неимению средств» от постройки отказаться. Борьба продолжается, и вот 6 июля 1903 года станичный сбор единодушно принимает приговор: «Отвести потребное количество места под постройку предполагаемой новой церкви в верхней части Гниловской станицы на свободной площади ниже кирпичного завода Плугатырева и дома Серенко, где, будет точно указано и отграничено священнослужителями Троицкой церкви, с тем, чтобы общество было совершенно освобождено от расходов по постройке, содержанию и охране церкви»[39].

В 1904 году начинается сбор пожертвований на строительство, и, наконец, 22 марта 1906 года проект церкви во имя преподобного Серафима Саровского в станице Гниловской утверждён. Строительные работы начинаются в июне, а 16 сентября 1906 года настоятелем Свято-Троицкой церкви становится отец Илия. На него, как на непременного члена Попечительства по постройке Серафимовского храма, ложится множество забот. От сбора средств на строительство, надзора за строительными работами со стороны клира Свято-Троицкой церкви, в приходе которой возводится новый храм, до освящения храма и получения разрешений на «открытие самостоятельного штата из священника и псаломщика» и на право «вести самостоятельное хозяйство»[39].

Наконец, 4 декабря 1911 года новый храм во имя преподобного Серафима Саровского освящён[39], а 20 февраля 1912 года указом Святейшего Правительствующего Синода при нём открыт самостоятельный приход[39][58].

7 марта 1912 года настоятелем нового храма становится отец Илия Попов [40–42].

Новая церковь получилась на славу. Каменная, с высокой звонницей, золочёными куполами, стенами, расписанными масляными красками с орнаментами, мраморно-мозаичным иконостасом — вся станица любовалась ею.

И эта церковь также имела трудную судьбу в советское время. В 1938 году храм закрывают. Разрушают купола, звонницу, иконостас и открывают кинотеатр. Во время войны церковь вновь открывают, но в 1959 году закрывают — казалось бы, навсегда. Вывезено всё. Всё, что можно, перестроено. Теперь здесь музыкальная школа. Но, начиная с 1993 года, прилагаются серьёзные усилия по возвращению церкви этого здания, изучается степень разрушений, а в конце 1995 года начинается строительство. Новая церковь строится на историческом фундаменте с использованием сохранившихся фрагментов стен. И вот в 2004 году строительство храма Преподобного Серафима Саровского завершено. Восстановление интерьеров храма было закончено позднее. Сегодня храм Преподобного Серафима Саровского снова украшает Ростов, частью которого ещё в 1930 году стала станица Гниловская. Его внутреннее убранство вполне соответствует тому, что было 100 лет назад. Главной святыней храма является храмовая икона Преподобного Серафима Саровского, которая после закрытия храма находилась в Ростовском кафедральном соборе и была возвращена храму Преподобного Серафима Саровского в 1995 году.

В день столетия освящения храма Преподобного Серафима Саровского, 17 декабря 2011 года, в храме была отслужена лития в память первого настоятеля — отца Илии. 25 декабря 2011 года, по благословению митрополита Ростовского и Новочеркасского Меркурия, храм был передан в ведение возрождённой Донской духовной семинарии, нынешнее здание которой примыкает к зданию церкви. Отец Илия окончил Донскую духовную семинарию в 1892 году.

6. Революция, гражданская война и первые годы советской власти: 1916-1928

За четыре месяца до революции, с 15 октября 1916 года, отец Илия, «согласно прошению»[43], перемещён к построенной в 1911 году Александро-Невской соборной церкви станицы Великокняжеской.

Моя память с детства сохранила мамины рассказы об огромных гусиных стадах и верблюдах, которых много было на улицах Великокняжеской. Впервые приехал в станицу, ныне город Пролетарск, в марте 2012 года и в первый же вечер встретил неподалеку от самого центра города одно за другим два гусиных стада. Правда, в последующие дни гусей не видел ни разу. Верблюдов тоже не было.

В 1900 году «капитальные здания в станице составляют: церковь, дом станичного правления, окружное и два приходских училища, отстраивающаяся военно-ремесленная школа и несколько домов частных лиц, остальные же жилые постройки деревянные, из местного камня и саманного кирпича… Исторических памятников нет»[56]. Не оставляет вопрос, что же заставило деда просить о переводе из церкви-красавицы в пригороде Ростова в далёкую степную станицу? Ведь «из учебных заведений в станице с 1878 года открыта и в продолжение многих лет существовала одна лишь приходская школа, а ныне, кроме этой школы, открыты: церковно-приходская школа, окружное училище с ремесленным при ней отделением и 4‑классное женское училище»[56]. А ведь дочь Мария ещё учится в гимназии, а две младшие дочери только начинают образование… Новый собор Александра Невского? Повышение по службе? К сожалению, клировые ведомости собора не сохранились, и неизвестно, стал ли отец Илия в 1916 году его настоятелем, т. е. неизвестно, был ли перевод в Великокняжескую повышением по службе или нет. Но мне почему-то думается, что не только в этом дело. Может быть, предчувствовал он свою судьбу? Верил, что здесь будет нужнее людям, сможет сделать больше добра и встать против зла? Так оно и случилось.

Итак, конец 1916 года. Война в разгаре. А здесь, в станице Великокняжеской, сравнительное благополучие. Недолго ему продолжаться.

Но пока — собственный деревянный дом по Церковной (ныне Красноармейской) улице. По-видимому, его фрагменты видны на иллюстрациях 35–37. В 1931 году этот дом имел такой адрес: улица Красноармейская, дом 60. И служба в новом великолепном соборе. Высотою собор был больше семидесяти метров, пятиглавый, с золочёными крестами. Говорят, что виден он был из Платовской станицы (ныне Будённовская), а ведь до неё почти 30 км. Летом 1917 года тоже спокойно. Приезжает старшая дочь Вера с внучкой Ксаной.

Долго ходил я по Красноармейской улице в марте 2012 года, говорил со старожилами, пытаясь отыскать дом, но тщетно. По всей видимости, улица с тех пор изменилась мало, но нумерация домов менялась многократно, да и дома, конечно, перестраивались.

Грянула Октябрьская революция, затем началась Гражданская война. Ранее уже упоминался эпизод, который случился, по всей вероятности, в 1918 году, когда двое бывших прихожан, оказавшихся в красном отряде, пришедшем арестовать отца Илию, сумели увести отряд от дома. Эпизод в семье хорошо помнили, хотя рассказала мне о нём тётя Таня, видевшая всё своими глазами, только в 1990 году.

Великокняжеская с самого начала была в центре революционных событий. Вот как начался здесь 1918 год: «В окружной станице Великокняжеской 18 января солдаты 176-го Елизаветпольского полка объявили о создании Сальского военно-революционного комитета. В феврале прошёл окружной съезд Советов, избрали окрсовет рабочих, крестьянских, казачьих и солдатских депутатов»[59].

Надо сказать, что в 1918 и 1919 годах бои в Задонье и, в частности, в Сальских степях, на Маныче и в самой станице Великокняжеской носили чрезвычайно ожесточённый характер. Связано это было с тем, что находилась Великокняжеская на железнодорожной магистрали, связывающей Царицын с Екатеринодаром, ключевыми городами на Юге как для донцов и Добровольческой армии, так и для большевиков. Станица многократно переходила из рук в руки. Далее будут приведены цитаты из нескольких книг, большинство из которых написано участниками событий, с тем, чтобы можно было почувствовать весь накал сменявшихся, как в калейдоскопе, событий.

В феврале 1918 года, когда добровольцы начали Ледяной поход на Кубань, казаки генералов П. Х. Попова и К. К. Мамонтова пошли на Великокняжескую.

«Во второй половине февраля 1918 года по заданию Котельниковского ревкома отряд П. А. Ломакина выступил к станции Ремонтная, где соединился с Царицынским отрядом И. В. Тулака и с котельниковцами. Насчитывалось около двухсот бойцов под командованием В. Ф. Болтручука и его помощника П. З. Чеснокова. На бронепоезде двинулись к Великокняжеской. «Степняки» под командой генерала М. Н. Гнилорыбова отбили наступление. Красные партизаны отступили к Ремонтной, отряд Ломакина от станции ушёл в степь через хутора Плетнёв, Марьянов, Гуреев. Части генерала П. Х. Попова взяли центр Сальского округа станицу Великокняжескую. По пути они распускали хуторские и станичные Советы»[59]. Вскоре, однако, «красные партизаны в очередной раз собрались с силами, наладили связь и снабжение с царицынскими дивизиями, собрались с силами и выбили „степняков“ из Великокняжеской»[59].

В мае — июне 1918 года, после того как в донские земли были введены германские войска, в Великокняжеской непродолжительное время базируется правительство Донской Советской Республики. Атаман Всевеликого Войска Донского П. Н. Краснов пишет: «В первых числах июня Добровольческая армия, снабженная и окрепшая в Мечетинской, вышла из своего инертного состояния и начала наступление на Сосыку и Торговую. Одновременно и войска Задонской     группы Донской армии были двинуты на Торговую и Великокняжескую. 17 июня донцы совместно с добровольцами заняли Великокняжескую станицу»[60]. Полковник А. А. Зайцов, описывающий военные действия гораздо подробнее, чем П. Н. Краснов, пишет, что станицу взяли 28, а не 17 июня: «28 июня Добровольческая армия взяла с боя ст. Великокняжескую и, передав донцам Царицынское направление, 30 июня повернула на Тихорецкую»[61].

«Осенью 1918 года Сальский округ полностью перешёл под контроль белых. После этого в состав донских полков прибыло значительное количество казаков, в том числе из калмыцких станиц Эркетинской, Чунусовской и других. В Великокняжеской была установлена власть окружного атамана войскового старшины М. Н. Гнилорыбова»[59].

Известно, что весной 1919 года совершили успешный налёт на Великокняжескую конники Будённого. Кстати, родом Будённый из станицы Платовской (ныне Будённовская), находящейся в 30 км от Великокняжеской. Вот как описывает этот эпизод сам Семён Михайлович[62]: «16 марта <…> было принято решение произвести налёт на станицу Великокняжескую через Платовскую. Целью налета ставилось: захват штаба генерала Мамонтова, освобождение политических заключённых из Великокняжеской тюрьмы и расстройство ближайших тылов белогвардейских войск. Кроме того, в Великокняжеской были четыре самолета белых, которые мне хотелось захватить.

Налёт на Великокняжескую был для нас заманчивой, но вместе с тем и очень рискованной операцией, так как от этой станицы нас отделяла река Сал, а наступал самый разгар половодья. Как сказали нам местные жители, река через два-три дня выйдет из берегов, и мост придётся снять. А я хорошо знал, каким бывает Сал в половодье. В этом районе разлив реки достигал семидесяти километров. Следовательно, если нам не удастся завершить задуманную операцию через два-три дня, дивизия окажется отрезанной рекой от остальных частей 10‑й Красной армии, которые находились в нескольких переходах от Большой Мартыновки.

И всё-таки, несмотря на большой риск, было принято решение о налёте на Великокняжескую. В нём принимали участие четыре кавалерийских полка и Особый резервный кавдивизион. Одному кавалерийскому полку и 3‑й кавалерийской бригаде было приказано оставаться в Большой Мартыновке в качестве прикрытия дивизионных тылов. Отдав приказ, я послал донесение командующему армией Егорову, в котором подробно доложил о действиях дивизии, начиная с Ляпичевской операции и до занятия Большой Мартыновки. В донесении также указывались время и цель предполагаемого налёта на станицу Великокняжескую.

В ночь на 17 марта части дивизии выступили на Великокняжескую, выслав вперёд разведку и походное охранение. Тёмная весенняя ночь скрывала движение наших полков. Тревожную тишину нарушали лишь гулкая поступь лошадей да отдалённое эхо выстрелов белогвардейских сторожевых застав.

Начался рассвет. Небольшой туман быстро рассеялся, и в 7 часов утра 18 марта полки дивизии на галопе ворвались в станицу Великокняжескую. Застигнутые врасплох белогвардейцы бросились из станицы в разные стороны, не оказав никакого сопротивления.

Немедленно же была арестована охрана тюрьмы и выпущены заключённые. Заключённых оказалось около пяти тысяч, среди них были и члены президиума Великокняжеского Совета рабочих, крестьянских и казачьих депутатов — Анохин и другие, которые сидели в тюрьме уже около года.

Так закончился наш налёт на Великокняжескую. Результаты его превзошли наши ожидания. Дивизия не только освободила тысячи советских людей, обречённых на смерть в застенках белогвардейцев, потрепала отдельные части белых, захватила много пленных и богатые трофеи, но и расстроила планы обороны белогвардейцев по рубежу реки Сал, внесла путаницу и неразбериху в положение белых частей на фронте перед 10‑й Красной армией. Высшее белогвардейское командование потеряло ориентировку — оно не знало, где проходит линия фронта и что можно ожидать завтра. Мамонтов сидел в Торговой, опасаясь приблизиться к Салу, он считал, что рубеж по реке Сал прочно занят красными. Это способствовало выдвижению к Салу стрелковых соединений нашей армии».

А вот что пишет о весенних событиях 1919 года вокруг Великокняжеской А. И. Деникин[63]: «Менее благополучно складывалось положение на манычском фронте. В середине марта большевики, отбросив наши части от Великокняжеской к Манычу, вследствие разлива реки держали себя пассивно… Но в конце месяца 10‑я советская армия перешла вновь в наступление и отбросила наши части за реку на всём нижнем течении Маныча. Один из донских корпусов, совершенно разложившийся, ушёл за Дон, отдав большевикам неиспорченным мост и станицу Богаевскую — в одном переходе от Новочеркасска. Сводные части великокняжеской группы генерала Кутепова также не проявили достаточной стойкости, и с 12–14 апреля противник стал переправляться на левый берег Маныча, угрожая Владикавказской железной дороге, тылу и сообщениям Кавказской Добровольческой и Донской армий…

21 апреля началось наше наступление, и к 25-му 10‑я советская армия на всём течении Маныча была отброшена за реку. В центре дивизия генерала Шатилова дважды переходила через Маныч, доходя передовыми частями до станции Ельмут, в тылу Великокняжеской, по пути своему разбив несколько полков противника, взяв несколько тысяч пленных и орудия; генерал Улагай перешёл Маныч и разбил большевиков у Кормового и Приютного.

Так как форсирование Маныча в низовьях не увенчалось успехом, я оставил для прикрытия его отряд генерала Патрикеева (командовавший здесь генерал Кутепов вступил в командование корпусом Май-Маевского, предназначенного командовать армией) и донцов, а все остальные конные дивизии левого крыла и центра 1 мая перевёл к устью реки Егорлык. Конная масса из 5 дивизии должна была нанести решительный удар по Великокняжеской с юго-востока…

…Генерал Врангель сразу и охотно принял моё предложение стать во главе конной группы, собранной мною против Великокняжеской. С тремя офицерами Генштаба он выехал к Бараниковской (на Маныче) и вступил в командование группой. С 1 по 5 мая там шли обстоятельные приготовления к переправе.

Между тем на нашем правом крыле генерал Улагай, выполняя данную ему задачу — наступать Царицынским шляхом с выходом части сил в тыл Великокняжеской с целью перерезать железную дорогу Великокняжеская — Царицын, прошёл севернее Маныча более чем на 100 вёрст, достигнув села Торгового (на реке Сал). В боях у Приютного, Ремонтного, Граббевской он разгромил до основания всю Степную группу 10‑й армии, взяв в плен шесть полков 32‑й стрелковой дивизии, штабы, обозы, свыше 30 орудий. Встревоженный выходом генерала Улагая на сообщения своей армии, «товарищ» Егоров направил от Великокняжеской наперерез ему шесть полков лучшей советской конницы Думенко. В полдень 4 мая возле Граббевской произошла встреча, причём после ожесточенного боя Улагай разбил конницу Думенко, которая бросилась бежать в беспорядке на запад, преследуемая кубанцами. Один из отрядов Улагая вышел к железной дороге у станции Гашун и разрушил там путь. Этот успех предрешил исход Великокняжеской операции.

На другой день с рассветом переправилась через Маныч конная группа генерала Врангеля. В трёхдневном бою под Великокняжеской, где противник оказывал нам весьма упорное сопротивление, генерал Врангель нанёс поражение центральной группе противника и взял Великокняжескую.

10‑я советская армия, потеряв за время Манычской операции (22 апреля — 8 мая) одними пленными более 15 тысяч человек, 55 орудий, расстроенная и деморализованная, поспешно отступала на Царицын, преследуемая всеми войсками манычского фронта, получившими название Кавказской армии. Командующим этой армией был назначен генерал Врангель».

Вот как сам П. Н. Врангель описывает майский бой за Великокняжескую[64]: «6‑го с рассветом бой возобновился на всём фронте. Третьи сутки почти не спавшие, не евшие горячего люди и непоеные кони окончательно истомились. Однако, невзирая на это, я требовал полного напряжения сил для завершения начатого дела до конца. В течение дня нам удалось расширить занятый нами плацдарм. Части генерала Покровского вновь заняли хутора Безуглова, части генерала Шатилова подошли на 2–3 версты к станице Великокняжеской.

На закате я назначил общую атаку, дав горцам, 1‑й конной дивизии и бригаде полковника Фостикова направление на станицу Великокняжескую. Первым — с юго-востока, вторым — с востока. Генералу Покровскому приказал „сковать и разбить конницу Думенко“. Для предварительного расстройства красной конницы приказал эскадрилье полковника Ткачёва произвести бомбовую атаку.

С начала артиллерийской подготовки я объехал фронт полков, сказав людям несколько слов, приказал снять чехлы и распустить знамена. При построении боевого порядка всем полковым хорам приказал играть марши своих частей. Как на параде строились полки в линии колонн, разворачиваясь в боевой порядок. Гремели трубачи, реяли знамёна. Вот блеснули шашки, понеслось „ура“ и масса конницы ринулась в атаку, вскоре скрывшись в облаках пыли. Гремела артиллерия, белые дымки шрапнелей густо усеяли небо. Я на автомобиле понёсся к полкам генерала Покровского. Налёт полковника Ткачёва оказался весьма удачным. Противник потерял большое число людей и лошадей; морально потрясённые его части расстроились. К сожалению, генерал Покровский замешкался, упустил удобный момент ударить на расстроенного противника. Последний успел оправиться и, не приняв атаки, стал поспешно отходить.

Великокняжеская была взята. Успех противника, форсировавшего Маныч и проникшего в глубокий тыл Добровольческой и Донской армий, грозя отрезать их от главнейшей базы, завершился нашей победой. 10‑я армия красных была разгромлена. Противник за три дня потерял около 15000 пленных, 55 орудий и 150 пулемётов.

Путь к Царицыну и Волге был открыт.

Разбитый под Великокняжеской противник поспешно отходил к северу вдоль железной дороги. За красной пехотой бежала и конница „товарища“ Думенко. Красные, отходя, разрушали железнодорожный путь, взрывая мосты и железнодорожные сооружения. Я послал приказание частям генерала Шатилова преследовать противника по пятам; первому конному корпусу генерала Покровского быстро двигаться в направлении на станицу Орловскую, стремясь перехватить путь отхода красных.

В десять часов утра 7‑го мая я на автомобиле выехал в Великокняжескую, где застал штаб генерала Шатилова. В штаб только что привели несколько всадников Горской дивизии, пойманных на месте грабежа. Я тут же назначил над ними военно-полевой суд, и через два часа пять грабителей были повешены на площади села. Я приказал в течение суток не убирать трупов, дабы наглядным образом показать частям и населению, что всякое насилие и грабёж, несмотря на всю воинскую доблесть виновных, будут караться беспощадно. Поблагодарив расположенные в станице части и отдав необходимые распоряжения, я выехал в Торговую.

Отъехав вёрст пять, я встретил автомобили штаба Главнокомандующего. Генерал Деникин, в сопровождении генерала Романовского, полковника Плющевского- Плющик и нескольких лиц своего штаба, ехал в Великокняжескую. Главнокомандующий был весьма доволен нашим успехом; обнял и расцеловал меня, горячо благодаря. По его словам, он наблюдал атаку моей конницы с наблюдательного пункта 6‑й пехотной дивизии.

- За всю гражданскую войну я не видел такого сильного огня большевистской артиллерии, — сказал генерал Деникин».

В феврале 1920 года красные «войска прошли станцию Ремонтную, заняли Шаблиевку. Однако попытки Конно-сводного корпуса Б. М. Думенко и 1‑й Конной армии С. М. Будённого пройти дальше успеха не имели. Белые отбросили их с Маныча. В марте последовал комбинированный удар красных. М. Н. Тухачевский нанёс удар в стык между донскими и кубанскими частями — в направлении на станцию Торговая (ныне Сальск). Двадцатитысячная Ставропольская группа сначала пошла на Великокняжескую (ныне Пролетарск), обходя части К. К. Мамонтова с фланга и тыла. Белые оказались в полукольце, вслед за Северным рухнул и Восточный фронт Донской армии. Великокняжеская пала, красные части форсировали Маныч, к началу апреля они заняли Торговую, Атаманскую. Войска Донской армии не смогли противостоять, начался отход, и казачьи части оставили Дон весной 1920 года — навсегда. Гражданская война в Задонских степях завершилась»[59].

Генерал Мамонтов бывал в Великокняжеской и в 1918 и, скорей всего, в 1919 годах. Если по поводу 1918 года сомнений нет, то, по сведениям весьма авторитетного историка, в 1919 году Мамонтова здесь не было. Хотя принципиального значения для дальнейшего это не имеет, хотелось бы высказать своё мнение. Думаю, что в 1919 году Мамонтов в Великокняжеской был. В феврале — марте 1919 года здесь стоял штаб Мамонтова. Документов по этому поводу у меня нет, но косвенно это подтверждается многими источниками. Так, генерал Голубинцев пишет: «В начале февраля 1919 года я прибыл в Новочеркасск <…> и через две недели я выехал на фронт в распоряжение генерала Мамонтова, в станицу Великокняжескую»[65]. Многие подробности о функционировании мамонтовского штаба в Великокняжеской приводит Будённый[62]. Некоторые их них вызывают сомнение, но у того, кто прочитает полностью всё описание налёта на Великокняжескую в воспоминаниях Будённого, включая те фрагменты, которые выше заменены многоточиями, сомнений в самом факте пребывания в Великокняжеской штаба Мамонтова не останется. Конница Будённого совершает налёт на станицу 18 марта. Как пишет Будённый, «генерал Мамонтов ещё утром 16 марта выехал на станцию Торговая с экспедиционной группой казаков для усмирения взбунтовавшихся мобилизованных солдат». Его штаб, размещавшийся в бронепоезде, уходит 18 марта за Маныч[62]. Сам факт налёта тоже не вызывает сомнения. Кстати, советская военная литература оценивала его значение не слишком высоко. Так, комбриг Жемайтис (Феликс Рафаилович Балтушис-Жемайтис, бывший начальник оперативного отдела штаба 1‑й конной армии Будённого, впоследствии преподаватель Военной академии им. М. В. Фрунзе и Академии Генштаба) пишет[66]: «Рейдом в полном смысле этого слова можно называть только удар конницы товарища Будённого на Великокняжескую весной 1919 г. Здесь товарищ Будённый имел объектом действий не живую силу Донской армии, отходившей на Маныч, а её тылы и базы. Несмотря на полный успех рейда, его последствия не были особенно большими. Рейд не помешал белым организовать упорную оборону на этом рубеже и не сорвал сосредоточения Кавказской армии ген. Врангеля».

Видимо, в 1918 или 1919 году познакомился генерал Мамонтов со священником собора Александра Невского Илией Поповым. Разница в возрасте у них была меньше двух лет. Оба были беззаветно преданы делу, которое считали правым. Так или иначе, К. К. Мамонтов пригласил отца Илию служить в своих войсках священником.

Согласно уголовному делу, И. В. Попов служил священником в войсках генерала Мамонтова в течение семи или восьми месяцев в 1919 году. Приведу дословно соответствующую выдержку из протокола единственного допроса арестованного 24 сентября 1937 года и «содержащегося под стражей при Пролетарской тюрьме» И. В. Попова. Полный протокол занимает семь страниц рукописного текста, из которых первые две — это анкета допрашиваемого. Допрос состоялся 1 октября 1937 года. Исправлены только орфография и пунктуация.

«Вопрос. Следствие располагает данными, что вы в 1919 году, когда здесь в ст. Пролетарской были белые войска генерала Мамонтова, находились у него на службе и с ним же отступали. Расскажите об этом следствию.

Ответ. Да, в 1919 году, не помню, в каком месяце, я по просьбе генерала Мамонтова состоял у него на службе месяцев семь-восемь в качестве священника.

Вопрос. Что вы делали при штабе Мамонтова?

Ответ. Да так, почти ничего, был как священник и устраивал его войскам молитвы.

Вопрос. Следствию известно, что вы участвовали в расстрелах красных партизан в период, когда Мамонтов оперировал в ст. Пролетарской. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. Я был всего один раз, когда расстреливали двух человек, и то это по просьбе самих расстрелянных, они захотели перед смертью, чтобы я им отслужил молебен.

Вопрос. Где вы ещё участвовали при расстрелах?

Ответ. Больше нигде не участвовал. После этого части Мамонтова вскорости из ст. Пролетарской отступили. С ними же отступил и я, до города Краснодара, где я пробыл месяца три и возвратился обратно в ст. Пролетарскую, где опять начал продолжать службу в соборе в качестве священника».

Всем хорошо известно, как подписывались заключёнными в 1930‑е годы сфабрикованные протоколы допросов. Сфабрикован ли этот протокол? Конечно, как видно из других вопросов и ответов, в ряде случаев следователь и своими вопросами, и своей интерпретацией ответов подследственного явно пытается подогнать дело под своё понимание жизненного устройства и человеческой натуры. Тем самым истинная картина искажается порою до неузнаваемости, но зато сам следователь может спокойно продолжать своё дело — все в его мире остаётся на своих местах. Вот как начинался допрос:

«Вопрос. С какого времени вы работаете служителем религиозного культа?

Ответ. Служителем религиозного культа я работаю с 1892 года.

Вопрос. Где и каким путем вы получили духовное образование?

Ответ. Духовное образование я получил, обучаясь в Новочеркасской духовной семинарии с 1882 по 1892 год. Попал я туда в связи с тем, что отец мой был служитель религиозного культа и ему епископ этой семинарии был хороший приятель.

Вопрос. С какого времени вы работаете в должности священника в ст. Пролетарской?

Ответ. В ст. Пролетарской священником я работаю с 1916 года, сначала в большом соборе, а после в старой церкви, т. е. с 1919 года.

Вопрос. По чьей рекомендации вы попали в большой собор?

Ответ. По рекомендации одного из архиереев и хорошему знакомству с епископом г. Новочеркасска».

Сын и внук церковнослужителей, которые получили духовное образование в Новочеркасске, прапраправнук священника XVIII века нуждался в «хорошем приятельстве» отца с «епископом семинарии», чтобы поступить в семинарию? Настоятель новой красавицы-церкви в богатой станице, граничащей с Ростовым, живущий с семьей в большом каменном церковном доме, стоящем рядом с городской границей, нуждался в рекомендации и знакомстве для переезда в Сальские степи?

Сделаем ещё одно отступление. Читая два приведённых фрагмента допроса, легко видеть нестыковку дат. С 1919 года служил отец Илия «в старой церкви», т. е. церкви во имя святых мучеников Флора и Лавра, или, вернувшись из войск Мамонтова в 1919 году, «опять начал продолжать службу в соборе в качестве священника»? Думаю, что после возвращения из Екатеринодара отец Илия продолжал служить в соборе до его закрытия в 1931 году. Когда в начале допроса в ответе на свой третий вопрос следователь пишет: «А после в старой церкви, т. е. с 1919 года», то доверия это не вызывает. О 1919 годе на допросе речи ещё не было. Зато есть вызывающая доверие свидетельница, которая маленькой девочкой ходила с матерью в собор вплоть до его закрытия и помнит всех трёх священников, в том числе и отца Илию. Перенесёмся ненадолго в март 2012 года, в город Пролетарск Ростовской области.

4 марта я встретился с Викторией Николаевной Ломакиной. Всю жизнь она преподавала литературу в школе. Учительница от Бога, как о ней говорят. Отец Илия был расстрелян 14 октября 1937 года. В тот же день Пролетарским райотделом НКВД был арестован отец Виктории Николаевны. Он был расстрелян 20 октября. Редактор «Великокняжеского курьера» Т. П. Бондарева, благодаря которой я узнал о Виктории Николаевне и вместе с которой 4 марта был у Виктории Николаевны в гостях, пишет[45]: «Потом, спустя много лет, Виктория Николаевна собрала средства на памятник жертвам репрессий. Как самую дорогую реликвию достала из шкафа бережно перевязанный пакет, где хранились списки всех — кто рубль, два, пять давали на этот памятник, квитанции, счета, акты на установку — всё бережёт и потомкам завещает — беречь!».

Память у В. Н. Ломакиной ясная. В подробностях описывает всех трёх священников собора, рассказывает об аресте своего отца, о том, каково было дочери репрессированного получить образование, об истории создания памятника жертвам репрессий. Приведу ещё выдержку из статьи Т. П. Бондаревой: «Когда мы с гостем вошли в дом Ломакиных, Виктория Николаевна всплеснула руками: Господи, как похож!»

Фотографию отца Илии с семьёй передали В. Н. Ломакиной за несколько дней до нашей встречи. Действительно, моя мама была похожа на отца, а я — на мать. Фотографий деда у меня до 2007 года не было, и о своём сходстве с ним я не слышал. Как-то в 2007 году мне позвонила упомянутая выше дочь моего двоюродного брата Юрия Флавицкого, Маша Чернова, и сказала, что хочет подарить мне икону, доставшуюся от бабушки, потому что в семье всегда говорили, что я очень похож на своего деда, Машиного прадеда, и ей кажется, что именно так поступила бы её бабушка. Выше уже упоминалась эта икона Казанской Пресвятой Богородицы, подаренная И. В. Поповым и А. С. Поповой дочери Марии в начале ХХ века. На обратной стороне иконы сохранилась дарственная надпись. Тогда же Маша передала мне и семейную фотографию Поповых, на которой был и мой дед.

Однако вернёмся в 1919 год и зададимся вопросом, можно ли утверждать с уверенностью, что отец Илия действительно служил в войсках Мамонтова? Думаю, что да. Не создаётся впечатления, что весь эпизод сфабрикован следователем, а протокол подписан под давлением. Уж фабриковать, так с полётом фантазии. А заставить подписать — на это заплечных дел мастера НКВД были горазды. А тут: «Я был всего один раз, когда расстреливали двух человек, и то это по просьбе самих расстрелянных…» И дальше, рассматривая эпизоды уголовного дела, связанные с более поздними периодами, мы придём к таким же выводам: имеет место искажение ответов следователем, интерпретация их в соответствии с собственными жизненными установками, но едва ли полная фабрикация эпизодов.

В точности когда и конкретно в каких местах и частях служил отец Илия, как он оказался в Екатеринодаре, было это в 1919 году или в начале 1920 года, мы вряд ли узнаем. Белые войска отступали к Екатеринодару в начале 1920 года, после удара 10‑й армии красных и конницы Будённого, в направлении на станцию Торговая (ныне Сальск) и сражения под станицей Егорлыкской, но отец Илия мог, конечно, оказаться в Екатеринодаре и раньше. И не оставляет вопрос, где в это время воевал старший сын И. В. Попова — Михаил. Может быть, где-то рядом? Но тут найти ответ ещё труднее.

Впрочем, не исключено, что какие-то сведения о службе отца Илии в 1919 году получить можно. Есть в его уголовном деле запечатанный конверт. Обычно в таких конвертах хранят свидетельские показания и доносы. Закон и сегодня запрещает раскрывать источники информации НКВД, даже 75-летней давности. Но, может быть, когда- то удастся познакомиться со сведениями, содержащимися в конверте? Ведь не имена доносчиков хочется знать, а факты. Пока не удаётся познакомиться. Впрочем, имена свидетелей и кое-что из их показаний из уголовного дела известны. К этому мы ещё вернёмся.

Что происходило в жизни отца Илии сразу после гражданской войны, неизвестно. Известно одно: продолжал служить Богу и людям, по всей вероятности, в том же соборе Александра Невского.

7.Лишение избирательных прав, конфискация дома и имущества: 1929-1934

Уже в конституции РСФСР 1918 года в статье 65 говорилось, что в выборные органы не избирают и не могут быть избранными «монахи и духовные служители церквей и религиозных культов». Согласно Всесоюзной переписи 1926 года лишено права голоса в СССР было 1,63 % от общего количества избирателей, среди которых 15,2 % приходилось на категорию духовных служителей. Начиная с 1929 года число лишенцев и в городах, и в сёлах увеличивается. Лишенцам повышают налоги, их лишают пенсий, пособий по безработице, увольняют с работы, отказывают в выдаче продовольственных карточек либо выдают их по низшей категории, выселяют из квартир, их детей исключают из старших классов школ и из вузов. После принятия 1 октября 1929 года инструкции НКВД РСФСР «О правах и обязанностях религиозных объединений»[67] начинается лишение служителей церкви избирательных прав в массовом порядке.

В это же время резко усиливается антирелигиозная работа. Принятая в мае 1929 года новая редакция статьи 4 конституции РСФСР признаёт «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды» (ранее признавалась «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды»).

8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР принимают постановление «О религиозных объединениях». Постановлением запрещается любая церковная деятельность вне церковных стен, а «район деятельности служителей культа, религиозных проповедников, наставников и т. п. ограничивается местожительством членов обслуживаемого ими религиозного объединения и местонахождением соответствующего молитвенного помещения». Согласно статье 3, «религиозные общества и группы верующих не пользуются правом юридического лица», однако обязательна их регистрация в соответствующем исполкоме. Для регистрации религиозного общества, согласно статье 5, необходимо было иметь «учредителей его в количестве не менее 20 человек», поэтому широкое распространение получил термин «двадцатка». Впрочем, ещё 19 июня 1923 года Наркомюст в «Инструкции по вопросам, связанным с проведением декрета об отделении церкви от государства» разъяснил, что «религиозные общества, хотя и приравниваются к частным обществам, но, в отличие от последних, не имеют права собственности и права юридического лица».

В октябре 1928 года началось осуществление первого пятилетнего плана развития народного хозяйства, в рамках которого была развернута кампания против частного предпринимательства. Поскольку церковь рассматривается как частное предприятие, священники и приходы облагаются непомерными налогами, а в случае неуплаты их имущество подлежит конфискации.

В начале 1930‑х годов принимается несколько постановлений СНК и Наркомфина об упорядочении налогового обложения религиозных объединений и духовенства. Так, циркуляр ВЦИКа от 20 июня 1930 года называет «чрезмерное налоговое обложение зданий и духовенства» в числе главных нарушений закона. Однако, как мы вскоре увидим, на деле часто вместо устранения нарушений происходило нечто прямо противоположное.

Точная дата лишения избирательных прав И. В. Попова и членов его семьи (жены и младшей дочери) из «Дела о лишении избирательных прав»[47] не ясна. Известно из справки Пролетарского станичного совета, выданной в августе 1930 года, что Попов И. В. «не кулак, так как не имеет никакого хозяйства, а только лишён права голоса как служитель религиозного культа». Из справок Пролетарского райисполкома от 2 марта 1932 года следует, что в списках лишенцев за 1932 год числятся Попов И. В., как служитель религиозного культа, и члены его семьи. Известно также, что 30 июля 1934 года Пролетарский станичный совет вновь рассматривал дело и постановил «Попова И. В. с семьей считать лишенцем избирательных прав как служителя религиозного культа». А 25 октября 1934 года Пролетарский райисполком также рассматривает дело Попова И. В. и выносит постановление об оставлении «в списках лиц, лишённых избирательных прав», уже как «бывшего крупного торговца». Да, задачи усложняются, масштабы укрупняются, и исполкомовский размах становится шире.

Конфискация дома и имущества семьи И. В. Попова непосредственно с лишением избирательных прав не связаны. В начале 1931 года Пролетарское райфо производит начисление на гр. Попова И. В. «самообложения» в сумме 480 рублей и «единого культурно-хозяйственного сбора» (культналога или культсбора) в сумме 480 рублей, всего 960 рублей (райфо — финансовое отделение райисполкома, или райфинотдел). Сделано это, согласно райфо, «на основании закона 31 г. от 9 января, как с хозяйства имеющего нетрудовые доходы». Для сельского священника — деньги очень большие. Ранее И. В. Попов своевременно уплатил причитавшиеся за 1930 год 198 рублей 50 копеек. Больше денег для оплаты налогов в семье не было. 22 января 1931 года производится опись имущества: дом деревянный — 300 рублей, буфет — 50, стол — 20, комод — 30, стол круглый — 10, гардероб — 15, тумбочка — 5, умывальник — 5, 4 стула и табуретки — 5. Описывают и пианино, подаренное в 1930 году отцом дочери и принадлежащее по нотариально удостоверенному 23.07.1930 года договору дарения Татьяне Поповой — 250 рублей. Итого 690 рублей. Семью выселяют из дома № 60 по Красноармейской улице, имущество конфискуют. Имущество реализуют на сумму 1015 рублей, из которой оплачивается «недоплата». Когда именно произошла конфискация, а затем реализация имущества, точно неизвестно. Известно, что к 26 апреля 1931 года, дню первого обращения И. В. Попова в райфо, всё уже было сделано. Семья Поповых живёт теперь по соседству с реализованным домом по ул. Красноармейской, в доме № 54 (видимо, кто-то из прихожан приютил). Дом № 60 куплен артелью инвалидов «Привет», которая сдаёт его внаём частному лицу.

Между тем 19 февраля 1931 года Наркомфин СССР издал циркуляр № 68 о порядке обложения молитвенных зданий и служителей культа. Это одно из первых упомянутых выше постановлений правительства и Наркомфина об упорядочении налогового обложения религиозных объединений и духовенства. 18 мая 1931 года райфо признаёт переплату в сумме 784 рублей, которая «будет зачитываться в уплату будущих платежей» (письмо райфо в Севкавфинуправление от 21 октября 1931 года). Все последующие документы упирают на тот факт, что исчисление налогов было произведено до получения циркуляра № 68. Так, то же письмо райфо в Севкавфинуправление от 21 октября 1931 года говорит, что исчисление налогов «было произведено до получения нового закона об обложении служителей религиозного культа, точно так же, до получения этого закона, по истечении сроков уплаты, было произведено принудительное взыскание этих платежей». Напомним, что имущество было описано 22 января, а «новый закон» был принят 19 февраля. По поводу того, когда получили циркуляр № 68 в Пролетарской и когда конфисковали и реализовали имущество, в многочисленных документах нет ни слова. Из заявления И. В. Попова видно, что его о продаже вещей не извещали и что аукционный лист ему не предъявляли. В то время как «изъятые вещи должны продаваться с публичного торга в присутствии недоимщика (пункт 3) и за его подписью должен быть составлен аукционный лист», как пишет Илья Викторович в райфо 9 июля 1931 года. На пункт 3 какой инструкции ссылается, он не указывает. Видимо, в райфо эту инструкцию знали хорошо.

Итак, переплачено 784 рубля, грабительские налоги «на основании закона 31 г. от 9 января, как с хозяйства имеющего нетрудовые доходы», больше взиматься не будут — циркуляр № 68! Начислят примерно те же 198 рублей 50 копеек, как первоначально, до закона от 9 января, было начислено за 1930 год. Куда же пойдут оставшиеся 585 рублей 50 копеек? 18 мая 1931 года райфо ясно определило: будут «зачитываться в уплату будущих платежей». Т. е. хватит на три года. Но не так быстро… 5 мая 1932 года в райфо поступает разъяснение от Севкавфинуправления: «Если же после зачёта сумм налогового обложения за 1931 год переплата будет иметь место, то в данном случае поставьте жалобщика в известность о том, что, согласно циркуляра НКФ, оставшиеся переплаты на 1 января 1932 года, вследствие применения циркуляра НКФ СССР от 19.02.1931 г. за № 68, как зачёту в счёт платежей 1932 года, так и возврату не подлежат».

17 мая 1932 года райфо просит станичный совет «объявить служителю религиозного культа, проживающему в ст. Пролетарской, Попову И. В., что произведённая им переплата по культсбору и самообложению в сумме 784 руб., получившаяся от реализации конфискованного имущества, зачёту в погашение платежей 1932 года и возврату не подлежит». Таким образом, не зачли ни копейки даже за 1931 год.

Не хочется обращаться к языку эмоций, так как в данном случае язык цифр и писем финорганов ярче.

Надо ли упоминать о том, что в своих обращениях в район и в край И. В. Попов не просил о возврате денег. Семье нужен дом — «размером 7х8 аршин, ветхий, без усадебного места», — вещи, пианино дочери, которая «несла общественно-культурную работу — играла на пианино в доме соцкультуры станицы Пролетарской», это её специальность, она «поэтому имеет право на инструмент» (ссылки на § 3 и § 6Р о лицензиях инструкции от 3.10.1930 года). Не вернули ни дом, ни пианино, ни умывальник, ни 4 стула и табуретки, ни деньги.

Вот так на практике и работало упорядочение налогового обложения религиозных объединений и духовенства начала 1930 годов. Канадец Дмитрий Поспеловский пишет по поводу этого упорядочения: «Итак, приблизительно на пять лет сельское духовенство во всяком случае, да и в какой-то степени вся Церковь, получили относительную передышку»[68]. Поистине, передышка была относительной.

8.Закрытие Флоро-Лаврской церкви; «совершение нелегальных религиозных обрядов, как-то крестины, похороны, молебствия и т. д.»; арест и расстрел: 1935-1937

Закрытие монастырей и церквей проводилось с первых лет советской власти. В рамках описанного в предыдущей главе резкого усиления, начиная с 1929 года, антирелигиозной работы закрытие церквей принимает массовый характер. В 1931 году закрывают собор Александра Невского в станице Пролетарской [46. Л. 43 об, 62]. В марте 1936 года верующие пишут Всесоюзному старосте Калинину: «Пролетарский собор, который ценнее и обширнее нашей церкви, стоит обшарпанный, с побитыми стёклами, ограда развалена, стоит пустой и под культурные нужды не приспосабливается» [46. Л. 58 об.]. И в июле 1936 года, как сказано в другом письме Калинину, «собор доселе стоит пустой с побитыми окнами» [46. Л. 43 об.] и «служит ссыпкою для хлеба» [46. Л. 48 об.]. Но недолго оставалось стоять собору. В том же «1936 году из колокольни этого великолепного храма, очень похожего на войсковой собор в Новочеркасске и стоявшего на месте нынешнего колхозного рынка, были свалены колокола и с неимоверными усилиями сбит первый кирпич. Долго мучили здание — несколько лет. Не хотело оно поддаваться варварам»[69],[70].

Однако после закрытия собора в 1931 году в станице продолжает действовать «старая» Флоро-Лаврская церковь. Заложена она была в 1875 году и являлась, таким образом, ровесницей станицы Великокняжеской. Царским указом от 3 июля 1875 года в честь посещения великим князем Николаем Николаевичем Кара-Чаплакской слободы последняя была переименована в станицу Великокняжескую. В 1878 году в станице было завершено строительство каменной церкви. В эту церковь и переходит из собора в 1931 году священник Илия Попов.

Между тем закрытие церквей в стране идёт полным ходом. Из документов комиссии по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР следует, что из 39530 молитвенных зданий, существовавших на территории РСФСР до революции, к апрелю 1936 года было закрыто 20318, а из незакрытых 5122 не функционировали[71]. К 1937 году число культовых зданий сократилось на 58 % по сравнению с их дореволюционным числом[72].

С деятельностью комиссии по культам нам придётся вплотную столкнуться на примере Флоро-Лаврской церкви. Несколько слов об истории комиссии и её функциях.

До своего расформирования в конце 1930 года общее наблюдение за деятельностью религиозных организаций осуществлял НКВД РСФСР. В 1929 году при Президиуме ВЦИК создаётся Постоянная комиссия по вопросам культов[73]. Председателем комиссии становится П. Г. Смидович.

Создаются также комиссии по вопросам культов при местных исполкомах. После принятия 30 января 1931 года Президиумом ВЦИК инструкции Постоянной комиссии при Президиуме ВЦИК по вопросам культов «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах» функция регулирования государственно-конфессиональных отношений окончательно переходит к комиссии, на неё теперь в полном объёме возложено рассмотрение дел, связанных с культами.

В соответствии с п. 76 инструкции, «надзор за деятельностью религиозных объединений, а также за сохранностью зданий и имущества культа возлагается на регистрирующие Органы, причём в сельских местностях надзор возлагается на сельские Советы». Этот пункт, по существу, повторяет пункт 64 постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях». В соответствии с п. 29 инструкции, «местные религиозные объединения верующих граждан регистрируются в виде религиозных обществ и групп верующих в сельских местностях… в районном исполнительном комитете», при этом «религиозное общество может быть образовано гражданами в числе не менее 20». П. 71 гласит, что сведения «о служителях религиозных культов, религиозных проповедниках, наставниках и т. п.» религиозные общества и группы верующих» обязаны представить «в орган, регистрирующий религиозное объединение».

Однако даже в 1936 году «в районах часто встречается полное незнание или неправильное толкование закона о религиозных объединениях и организационная путаница. Так, часто встречается, что культовыми делами в районе занимается не рик, а райфо, регистрация религиозных обществ ведётся не риком, а отделениями НКВД» [71. Л. 18] (рик — районный исполнительный комитет, или райисполком).

7 мая 1934 года постановлением Президиума ЦИК СССР на базе комиссии ВЦИК образована Постоянная комиссия по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР. Председателем комиссии остаётся Смидович, а после его смерти в 1935 году председателем становится П. А. Красиков.

Комиссия ЦИК просуществовала недолго. Постановлением Верховного Совета СССР от 16 апреля 1938 года Комиссия по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР была упразднена. С известными оговорками можно согласиться с тем, что «в основном это было вызвано позицией комиссии по отношению к религиозным культам, её противодействию „перегибам“ и произволу местных властей, что расценивалось как противодействие советской идеологии по уничтожению религиозных пережитков»[74].

Действительно, критика перегибов на заседаниях комиссии звучала сплошь и рядом. Например, в мае 1936 года Воронежская областная комиссия по культам докладывает: «Обычное явление — закрытие церквей методами разных махинаций. Население видит эти незаконные жульнические махинации и страшно возмущается»[75].

Да и сам Пётр Ананьевич Красиков мог написать в ЦК ВКП(б) и такое (ноябрь 1936 года)[75]: «В ходу административные приёмы, застращивания, репрессии. Отдельные работники всех верующих считают контрреволюционерами, а следовательно, и не желают считаться с их просьбами, хотя и вполне законными. К этому следует добавить, что в союзную Комиссию с мест поступает недобросовестная информация, всячески волокитятся ответы на её запросы, документы оформляются столь небрежно, что на их основании нельзя принимать какие-либо решения, нередко поступают и ложные сведения. И вместе с тем становится невозможным проведение единой линии в „церковном вопросе“, ибо идёт откровенная погоня за цифрами о закрытии культовых зданий».

На конец августа 1936 года в состав комиссии входило девять человек, а весь её аппарат состоял «из трёх человек: Ответственного секретаря т. Агеева В. С., Инструктора-консультанта т. Узкова И. Н. и ст. делопроизводителя-машинистки Лехтман Р. Н.» [71. Л. 17]. С двумя из этих персонажей мы ещё встретимся.

Позднее, в 1943 и 1944 годах, были созданы Советы по делам русской православной церкви и по делам религиозных культов, а в 1965 году на их основе был образован Совет по делам религий при Совете Министров СССР.

С конкретными методами, применяемыми комиссией для противодействия «перегибам» и произволу местных властей в станице Пролетарской в 1936–1938 годах, мы познакомимся близко. Они не были и не могли быть эффективными. А о духе и целях работы пришедших на смену комиссии советов можно получить представление по нескольким фрагментам из доклада наследника П. Г. Смидовича и П. А. Красикова, председателя Совета по делам религий товарища Харчева в разгар перестройки: «В настоящее время в Советском Союзе тенденции к снижению религиозности нет. Каждый год производится миллион отпеваний, это 20–30 % покойников, а отпевание, по моему мнению, наиболее достоверный показатель религиозности, так как при жизни человек врал из-за боязни потерять работу. 30 % младенцев крестят…

И встают вопросы, что партии выгоднее — верующий в Бога, ни во что не верующий или верующий и в Бога, и в коммунизм. Я думаю, что из двух зол выбирают меньшее. По Ленину, партия должна держать под контролем все сферы жизни граждан, а так как верующих никуда не денешь, а наша история показала, что религия всерьёз и надолго, то искренне верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм. И тут перед нами встаёт задача: воспитание нового типа священника. Подбор и постановка священников — дело партии!.. Наибольших успехов в контроле над религией и в подавлении её инициативы мы достигли в среде священников и епископов РПЦ.

Можно сделать вывод, что идёт интенсивный процесс проникновения Церкви в государственную политику. И давайте смотреть трезво: по нашей воле или против, но религия входит в социализм, и даже не входит, а въезжает, как по рельсам. И так как власть полностью принадлежит нам, то, я думаю, в наших силах направить эти рельсы в ту или иную сторону в зависимости от наших интересов…

Я не за сращивание Церкви и государства. Сейчас основная задача — это реальный контроль Церкви в политике партии. У нас в Совете по делам религий всего 60 человек, и мы не в состоянии объять ни теоретические, ни практические вопросы…

Сейчас в Москве, да и вообще в крупных городах, катастрофически не хватает низшего медперсонала в больницах — обычных нянечек. Только в Москве не хватает 20 тысяч. Церковные деятели обратились с просьбой разрешить им деятельность милосердия. Что делать: разрешить или не разрешить? Разрешить, пусть выносят „утки“? А как при этих условиях будет выглядеть политический и моральный образ коммуниста, если умирающий человек будет умирать с мыслью, что советская власть не может ему „утку“ подать?» [Из сокращённой записи доклада председателя Совета по делам религий К. С. Харчева на встрече с преподавателями ВПШ. Конец марта. 1988][76].

Но и К. М. Харчев в итоге пришёлся не ко двору. В своём вступлении к интервью с ним газета «Новые Известия» писала: «Именно при Харчеве Совет по делам религий впервые стал открывать церкви и мечети (было открыто несколько тысяч), вступил из-за этого в конфликт с местными органами власти, с политбюро и КГБ (считавшими такую перестройку слишком „быстрой“). Кульминацией стало всесоюзное празднование тысячелетия Крещения Руси, про которое член Синода Русской православной церкви (РПЦ) митрополит Ювеналий до сих пор говорит: „Мы были уверены, что это будет маленький семейный праздник. А тут оказалось…“ Тысячелетия Харчеву и не простили; к тому же приближались разборки, связанные с выборами нового патриарха»[77].

В результате в 1989 году К. М. Харчев был снят с должности председателя совета и отправлен послом в Объединенные Арабские Эмираты.

Тут приходится отвлечься ещё дальше и высказать своё мнение, что слова товарища Харчева об успехах его Совета и прочих советских ведомств в деле установления контроля над религией и подавления её инициативы через священников и епископов РПЦ имеют серьёзные основания. Процитирую интервью, данное бывшим членом Политбюро, идеологом перестройки А. Н. Яковлевым «Общей газете» 3 февраля 2000 года: «Я постоянно в храм не хожу. Мне не нравится, что наши священнослужители столь явно вертятся около власти. Наша православная церковь не является независимой духовной силой <…> до сих пор не может оправиться после того испуга, в который вверг её Пётр Первый — первый большевик России». Думается, что ситуация сегодня меняется к лучшему, но процесс этот будет долгим.

После закрытия в апреле 1938 года Комиссии по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР роль НКВД (теперь уже СССР), образованного постановлением ЦИК СССР 10 июля 1934 года, в вопросах общего наблюдения за деятельностью религиозных организаций опять увеличивается.

Итак, в станице Пролетарской в разгаре весна 1935 года. Храм закрыт с 1931 года, но Флоро-Лаврская церковь действует. Прихожане уже после закрытия Флоро-Лаврской церкви пишут М. И. Калинину об этом времени, что в ст. Пролетарской и окружающих её хуторах больше половины жителей — донские казаки, остальные — иногородние. Верующих причт церкви обслуживал «около 1500 человек, и молящихся в церкви в большие праздники было от 300 до 600 человек, в обычные воскресные дни до 200 человек, в зависимости от времени года и состояния погоды, а на Пасху молящихся было всегда больше 1000 человек» [46. Л. 61 об., 62]. Во всём Пролетарском районе других действующих церквей в 1935 году нет. В том же письме говорится, что «церковь осталась одна на всю станицу и окружающие 5 хуторов, с закрытием же нашей церкви верующие вынуждены обращаться за исполнением религиозных обрядов за 25–30 км в село Екатериновку и город Сальск, что сопряжено с лишними расходами и тратой времени» [46. Л. 48 об., 49].

15 марта 1938 года, когда прошло уже более двух лет с момента закрытия церкви в декабре 1935 года, более двух лет полной драматизма борьбы верующих, инструктор- консультант комиссии ЦИК СССР по культам Узков, готовя заключительный акт трагедии, представляет в ЦИК Заключение [46. Л. 2]. В нём говорится, что «в районе нет ни одной церкви, ближайшая в 25 км». И делается вывод, который стоит привести целиком (пояснение: ОИК — облисполком): «ПОЛАГАЮ: Церковь считать ликвидированной. Указать Ростовскому ОИК‑у на необходимость внимательного подхода к рассмотрению дел о закрытии молитвенных зданий, особенно тех, после закрытия которых на большом расстоянии не остаётся функционирующих зданий».

Ответственный секретарь комиссии Агеев накладывает резолюцию: «Согласен». По-видимому, его же рукой: «Предложить обкому исследовать вопрос, кто провёл эту меру».

Весь документ умещается на одной странице. Вверху рукою Узкова написано (подчеркнуто, как в оригинале): «Дело затребовано от ОИК‑а 9.04.1936 г. (напоминание писалось 28.07, 9.12.36 г., 7.01, 23.8, 1.10 и 25.12.1937 г.) Всего семь раз. Дело было выслано 11.01.38 г. (через 20 месяцев)».

И в самом деле, писались напоминания. Вот одно из них от 23.08.1937 года, подписанное теми же Агеевым и Узковым, со штампом «ОСОБЫЙ УЧЁТ» [46. Л. 6, 6 об.]: «Лично. Гор. Ростов н/Дону. Крайисполком. Секретарю Крайисполкома.

Больше года тому назад, 3.07.36 г., мы затребовали у Крайисполкома дело о закрытии церкви в г. КРАСНЫЙ СУЛИН. После этого 19.11.36 г., 8.02 и 19.04.37 г. мы напоминали Комиссии культов КрайИК’а о высылке дела, но безрезультатно. Дело не получено до сих пор.

9.04.36 г. мы направили КрайИК’у жалобу верующих ст. ПРОЛЕТАРСКОЙ на закрытие церкви, а 28.07.36 г. послали вторую жалобу в дополнение к первой с просьбой уведомить о решении. После этого еще 2 раза — 9.12.36 и 7.01.37 г. — мы напоминали краевой Комиссии об этом деле, но до сих пор никакого ответа не могли получить.

Подобных примеров можно привести ещё несколько. Почти по каждому делу КрайИК вынуждает нас делать запросы по 3 и более раз. Комиссия наблюдает такое отношение только со стороны Азово-Черноморского КрайИК’а.

ВТОРИЧНО обращая Ваше внимание на недопустимое отношение Комиссии КрайИК’а к нашим запросам, просим принять со своей стороны реальные меры к упорядочению её работы».

В самом ли деле в Ростове лучше других чувствовали линию партии или подобные письма товарищам Агееву и Узкову приходилось писать и в другие исполкомы, мне неизвестно. Вот в этих напоминаниях, видимо, и заключалось в основном упомянутое выше «противодействие „перегибам“ и произволу местных властей» комиссией ЦИКа. Но и этого достаточно. Через один месяц и один день после даты цитированного выше Заключения от 15 марта 1938 года комиссию закрывают. Да и то сказать, как противодействовать, если уже 10 декабря 1937 года Пролетарский РИК пишет в Ростов, что «служители культа, т. е. попы, в данное время забраты (так в оригинале) органами НКВД за контрреволюционную деятельность», а «сама Максименко тоже неизвестно куда выехала» [46. Л. 68]. Кто такая Прасковья Дмитриева Максимова мы вскоре узнаем. Видимо, подписавшие письмо от 10 декабря 1937 года товарищи Мякенький и Панченко — люди в исполкоме новые, потому и перевирают фамилию Максимовой. Во всех предыдущих документах фигурирует председатель исполкома товарищ Букина и её заместитель товарищ Литус, с которыми нам тоже предстоит познакомиться близко. Они-то знали Максимову хорошо.

14 апреля 1938 года Президиум ЦИК постановляет:

«1. Церкви в с. Б. Мартыновка Мартыновского района и в ст. Пролетарской Пролетарского района Ростовской области считать ликвидированными.

2. Обратить внимание президиума Ростовского облисполкома на задержку в представлении материала по делу о закрытии церкви в с. Пролетарской».

17 апреля на подпись товарища Калинина поставили печать ЦИК. Как видим, на рекомендацию от 15 марта своей комиссии по культам «предложить обкому исследовать вопрос, кто провёл эту меру», ЦИК внимания не обратил. И понятно: 16 апреля комиссии не стало.

Основные лица, закрывавшие церковь, — это председатель станичного совета товарищ Шаповалов и председатель райисполкома товарищ Букина. Все 125 листов дела, большинство из которых имеет ещё и оборотную сторону, я изучил внимательно. Могу с уверенностью утверждать, что эти люди действовали согласованно, инициативно, не по приказу сверху — от души, врали вдохновенно не только верующим, но и в письмах в Ростов. Ничего не боялись. Всё это мы увидим дальше в подробностях. Были, конечно, в деле и другие герои, двоим такое вряд ли оказалось бы по силам. И можно с большой долей уверенности предположить, что инициатива исходила не от них. На то есть райком. А чтобы райком не спал, есть крайком! Или обком! В Ростове как раз в период изучаемых нами событий крайком стал обкомом. Однако заслуг товарищей Букиной и Шаповалова эти общеизвестные факты ни в коей мере не умаляют. Забойщиками были они. Без таких героев на местах никакой обком — уж страшно и дальше думать, кто ещё! — ничего бы не смог сделать. В том-то и беда нашей многострадальной страны, что таких «героев» хватало всегда.

Первое решение о закрытии церкви принял пленум Пролетарского станичного совета. 15 декабря 1935 года комиссия во главе с И. Е. Шаповаловым составила акт о некачественном и неполном ремонте церкви. Входили в комиссию и все три члена церковного совета — Е. П. Клещев, И. И. Сухов и С. К. Калмык [46. Л. 77, 77 об.]. Но, согласно п. 48 инструкции комиссии ВЦИК по вопросам культов «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах» от 30 января 1931 года, имели они лишь право совещательного голоса. На следующий день на дверях церкви вывесили объявление [46. Л. 76]:

«ЗА НАРУШЕНИЕ ПУНКТА 4 ОТ 7.08.31 Г. ДОГОВОРА, ЗАКЛЮЧЁННОГО С ОБЩИНОЙ ВЕРУЮЩИХ, ВЫРАЗИВШЕЕСЯ В ТОМ, ЧТО ОБЩИНА НЕ ПРОИЗВЕЛА РЕМОНТ ЗДАНИЯ НА РУБ. 12669.99, С/СОВЕТ ДОГОВОР РАССТОРГНУЛ И ЦЕРКОВНОЕ ЗДАНИЕ СДАЁТ В АРЕНДУ ДРУГОМУ ОБЩЕСТВУ ВЕРУЮЩИХ, ЖЕЛАЮЩИХ ВЗЯТЬ ТАКОВОЕ НА УСЛОВИЯХ — ОБЕСПЕЧИТЬ УКАЗАННЫЙ РЕМОНТ И В ДАЛЬНЕЙШЕМ АККУРАТНО ВЫПОЛНЯТЬ ВСЕ ПУНКТЫ ДОГОВОРА.

ЖЕЛАЮЩИМ АРЕНДОВАТЬ ЗДАНИЕ ЯВИТЬСЯ В С/СОВЕТ ДЛЯ ПОДПИСАНИЯ ДОГОВОРА.

16.12.35 г.

СТАН/СОВЕТ

Действительно, 14.12.35 года, по докладу т. Шаповалова, пленум Пролетарского станичного совета договор расторг [46. Л. 75, 75 об.].

Отметим без комментариев, что пленум принял постановление 14 декабря, а комиссия по проверке качества ремонта работала на следующий день, 15 декабря.

Была в постановлении станичного совета и другая — основная — причина расторжения договора, но её «публиковать» в объявлении не решились. Была и третья причина, но с ней-то как раз всё было в порядке, все об этом знали, так что и публиковать её было бы пустой тратой бумаги — об этом позже. Так или иначе, постановление следует привести целиком:

«Слушали: О расторжении договора на сдачу молитвенного здания, арендуемого общиной верующих Флоро-Лаврской церкви.

Докл. т. Шаповалов. Постановили: В виду того, что большинство учредителей общины верующих, подписавших договор от 7.08.31 года, в данное время отсутствует (из 39 человек выбыло из пределов ст. Пролетарской 7 человек, умерло 5 человек, лишенцев 2 человека, которые из состава учредителей отводятся, 18 человек подали заявления о снятии своих подписей). Таким образом, из учредителей осталось только 7 человек, и, принимая во внимание, что технический акт комиссии от 24 мая 1935 г. о производстве ремонта молитвенного здания религиозной общиной в ускоренный срок — 15 августа 1935 г. не выполнен, в соответствии с п. 3 и п. 43 постановления Президиума ВЦИК и СНК РСФСР от 8.04.29 г., пленум с/совета постановляет:

1. Заключённый договор от 7.08.31 г. с общиной верующих Флоро-Лаврской церкви на аренду молитвенного здания считать расторгнутым. Просить Президиум Пролетарского РИК’а утвердить настоящее постановление.
2. Поручить президиуму с/совета в соответствии с п. 34 вышеупомянутого постановления сделать публикацию путём вывешивания объявления на дверях молитвенного здания о сдаче его другому обществу верующих».

15 декабря президиум Пролетарского райисполкома вчерашнее постановление пленума станичного совета утверждает [46. Л. 74]. 21 декабря президиум Пролетарского станичного совета отмечает, что «заявления от другой общины верующих на аренду молитвенного здания Флоро-Лаврской церкви не поступило», и, «учитывая желание трудящихся станицы Пролетарской об использовании этого церковного здания под культурные надобности», принимает решение использовать здание как клуб [46. Л. 73, 73 об.]. 24 декабря это решение утверждается райисполкомом [46. Л. 72], 23 января 1936 года — ростовской комиссией по вопросам культов, а 9 февраля — президиумом АзЧерКИК’а. Ключи у членов церковного совета отобрали сразу же после вывешивания объявления, 16 декабря. В тот же день (дважды пишут верующие М. И. Калинину) Шаповалов и заместитель председателя РИК’а Литус приказали священнику Попову и диакону Зданко «в течение трёх дней очистить и убраться с квартиры из церковной сторожки, где они проживали, что и было с поспешностью исполнено (это среди зимы)», а ведь «законами республики такие выселения запрещаются» [46. Л. 41 об., 42, 57].

Итак, первая причина, по которой у верующих отняли их Флоро-Лаврскую церковь, — недостаточное число учредителей: из 39 человек осталось 7, а по закону нужно 20. Действительно, 18 человек подали заявления о снятии своих подписей под договором. 16 заявлений в деле имеется, одно от трёх человек [46. Л. 81–97]. Большинство заявлений написано в августе 1935 года, несколько в один день — 17 августа, одно — 7 сентября. 16 человек подписали один и тот же текст, написанный в большинстве случаев одним почерком. Лишь двое написали коротко, своей рукой и от души: «Прошу вас, чтобы меня отстранили от церкви, я к этому совершенно не касаюсь»; «Прошу вычистить из списков верующих, т. к. я в церковь не хожу с 1930 года и она мне не нужна». Со способами, которыми в Пролетарском станичном совете «убеждали» верующих, мы познакомимся чуть позже.

Так почему же о такой веской причине, как отсутствие «двадцатки» учредителей, ни словом не обмолвились в публикации постановления стансовета, т. е. в приведённом выше объявлении? Потому, что это была наглая ложь.

Конечно, верующие знали, что идёт обработка учредителей договора 1931 года. Более того, 20 августа церковный совет представил по просьбе стансовета список умерших и выехавших из станицы учредителей, данные которого и были впоследствии использованы в постановлении [46. Л. 94, 94 об.]. 22 августа четверо верующих обратились в РИК с заявлением [46. Л. 19, 19 об., 20]. В нём говорится, что, «руководствуясь § 5 постановления ВЦИК и СНК о религиозных объединениях от 8.04.29 г. и §§ 29 и 130 инструкции постоянной комиссии при ВЦИК по вопросам культов от 16.01.31 г.», они представляют «дополнительный список учредителей в числе 87 (восьмидесяти семи!) человек». Список по форме № 2 с указанием фамилий, имён, отчеств и адресов новых учредителей занимает 13 страниц [46. Л. 21–26 с об., 27]. На втором листе заявления приписка: «22 сего августа настоящее заявление было представлено председателю РИК’а, но т. Букина направила нас к председателю Пролетарского с/совета т. Шаповалову. Клещев». На отдельном листе: «Председатель ст/совета Шаповалов не принял от Церковного Совета список учредителей, при сём прилагаемый. О чём сообщено в Пролетарский РИК Церковным Советом 27 августа 35 года за № 27. Камлык» [46. Л. 20 об.]. Так что писать о том, что «двадцатка» распалась, было нельзя. По крайней мере 87 человек знали, что это ложь. Несколько забегая вперёд, укажем, что незадолго до закрытия церкви 233 человека подписали заявление «с просьбой оставить здание церкви в пользовании верующих». Это заявление 25 декабря 1935 года было подано в ростовскую краевую комиссию по вопросам культов [46. Л. 42 об., 57 об., 58], так что активных и способных на конкретные действия верующих, несмотря на страх — а боялись, конечно же, все, — в Пролетарской было много. И о том, что новыми учредителями согласились стать 87 человек, конечно же, знали сотни людей. Верующие пишут М. И. Калинину [46. Л. 40, 40 об.]: «Два раза церковный совет обращался в Пролетарский стан. Совет, настойчиво прося принять новый список учредителей, и оба раза Шаповалов категорически отказывался принять его. В сентябре месяце церковный совет вынужден был обратиться в Пролетарский РИК с просьбой принять список, жалуясь одновременно, что Шаповалов его не принимает, но и здесь Председатель РИК’а Букина список этот не приняла, заявив, что поскольку учредители у вас в общине ещё имеются, то новый список не нужен, добавив так: а когда будет нам нужен, тогда вам скажем и представите. Церковный Совет не мог тогда подозревать, что действия Председателя стан. Совета Шаповалова и председателя РИК’а Букиной могли быть согласованы, как показали последствия, и вели сознательно и намеренно к закрытию нашей церкви, почему и не обратились в высшие инстанции».

Был ещё один легитимный повод для закрытия, о котором президиум РИК 15 декабря в упомянутом выше постановлении, конечно же, не забыл. Речь идёт о «желании трудящихся станицы Пролетарской об использовании этого церковного здания под культурные надобности». 15 марта 1938 года инструктор-консультант комиссии ЦИК СССР по культам Узков в своём описанном выше Заключении отмечает, что «массовая работа вокруг закрытия церкви проведена» [46. Л. 2]. При этом слова «массовая работа вокруг закрытия церкви» напечатаны на бланке, который ранее по заданию Узкова размножили в 200 экз. (работа идёт с размахом!), а слово «проведена» товарищ Узков вписывает собственноручно. И действительно, массовую работу в Пролетарской провели на отлично, но и об этом позже.

А пока пора перейти к истории о ремонте. Инструкция Постоянной комиссии при Президиуме ВЦИК по вопросам культов «О порядке проведения в жизнь законодательства о культах» от 30 января 1931 года гласит: «61. Если молитвенное здание ввиду своей ветхости грозит обвалом, то местные органы власти имеют право запретить устройство в нём молитвенных и других собраний верующих и срочно принять меры к осмотру этого здания технической комиссией в соответствии со ст. 46–48 постановления ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 г.». Вряд ли тут стоит возражать. Ключевым для понимания стратегии и тактики товарищей Шаповалова, Букиной и других является другой пункт той же инструкции: «29. В договоре, заключаемом верующими с исполнительным комитетом районного, городского Совета депутатов трудящихся, предусматривается, что лица, принявшие здание культа и имущество в пользование (ст. 28), обязуются: <…> б) производить ремонт зданий культа, а также нести расходы, связанные с владением и пользованием этим имуществом, как-то: по отоплению, страхованию, охране, оплате налогов, сборов и т. п.»

Таким образом, ремонт является обязанностью учредителей.

24 мая 1935 года комиссия из 9 человек осматривает церковь. От церковного совета участвуют с совещательным голосом Клещев, Сухов и священник И. В. Попов. Под актом его подпись — единственная на всех 125 листах (на большинстве из них использована и оборотная сторона) «Дела о закрытии церкви в станице Пролетарской, 36–38 гг.» [46. Л. 79]. Почему же единственная? Боялся? Конечно, боялся. Как все. С другой стороны, бояться уже особо и нечего было. Всё отобрано, кроме жизни. О том, что и жизнь могут отобрать, тогда вряд ли кто-то думал. Пока ещё кровавый топор опускается в основном на головы вождей, или просто слишком активных строителей светлого будущего, или явных врагов. Про 1919 год властям, очевидно, пока не известно. И теплится надежда — не узнают. Так почему же всего одна подпись — под самым первым по времени документом «дела о закрытии»? Прежде всего, священник Илия Попов — лишенец. Помните, в самом первом постановлении о закрытии церкви сказано: «Из 39 человек выбыло из пределов ст. Пролетарской 7 человек, умерло 5 человек, лишенцев 2 человека, которые из состава учредителей отводятся, 18 человек подали заявления о снятии своих подписей»? Отводили лишенцев отовсюду. И удивительно, что допустили лишенца к техническому осмотру церкви, хотя бы и с правом совещательного голоса. А может быть, ещё и берегли верующие своего вожака. А он был вожаком. Мы это дальше увидим и на примере демонстрации верующих к райисполкому, и в его выступлениях на базарной площади Пролетарской (в 1936 году! — когда уже многие понимали, куда всё движется), и в его выступлениях во время нелегальных встреч на частных квартирах.

Акт комиссии от 24 мая необходимость ремонта признает и даёт полный список работ: 1) отштукатурить снаружи; 2) сделать перетирку штукатурки и снаружи и внутри; 3) покрасить крышу; 4) побелить; 5) перестелить полы, где осели, и починить лестницу на колокольню. Сметы пока нет, всё выглядит разумно, и все 9 членов комиссии акт подписывают. Да и чего бояться, ведь многократно цитированная инструкция 1931 года гласит: «65. Молитвенное здание может быть ликвидировано:

а) если оно вследствие ветхости специальной технической комиссией признано подлежащим сносу. В этом случае молитвенное здание подлежат сносу в порядке, установленном ст. 52 постановления Президиума ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 г.».

Об этом-то речь никто и не думает вести. Через год верующие напишут Калинину: «Здание нашего храма, каменное, прочное, крепкое, крытое железом, содержалось вполне прилично, нет в нем ни течи, ни обвалов, и к нам не могут быть применены статьи 46, 47–52 закона от 8 апреля 1929 г. о религиозных объединениях».

Единственное, что, видимо, тревожило верующих 24 мая 1935 года, — это срок: 15 августа. Но думали, что успеют, да и кто троих представителей церковного совета спрашивал — голос-то у них совещательный. Но успеть оказалось невозможным. Смету «товарищи» составили на 12669 р. 98 к. Сумма огромная. Там уж ничего не забыли. И покраску пола включили. А полы в церкви ранее вообще не красились, и верующие позже писали Калинину о требовании покраски, что оно «ясно являлось излишней и намеренной нагрузкой на общину верующих, так как полы в нашей церкви не красились со дня её постройки, т. е. около 70 лет» [46. Л. 54 об.]. И ещё приводили в пример требование акта сделать «капитальную лестницу на колокольню на сумму 500 рублей, когда там была всегда лестница простая, но прочная». Её отремонтировали за 25 рублей [46. Л. 39]. Что и говорить, заботилась советская власть о верующих куда больше прежней власти. Тем не менее ремонт был начат, все работы, «во избежание лишних расходов, производились хозяйственным способом, на что пред. Пролетарского РИК’а тов. Букина изъявила, на словах, своё полное согласие» [46. Л. 54 об., 55]. До 15 августа всё, конечно, не успели, но сделали многое, в частности «окончили покраску крыши на сумму около 3000 рублей». Хозяйственные казаки и иногородние хорошо знали, что действительно надо было сделать побыстрее. А «часть второстепенных работ по смете, как, например, покраску полов», просили «отложить до весны будущего 1936 года» [46. Л. 54 об.].

15 декабря 1935 года комиссия во главе с И. Е. Шаповаловым принимает акт о некачественном и неполном ремонте церкви. Об этом акте надо рассказать подробнее. Указывают состав комиссии (о составе выше уже говорилось), напоминают, что смета составляла 12669 руб. 99 коп., указывают на две проблемы — «трещина в арке по продольному профилю, а также перервало основную арку» [46. Л. 17] — и делают вывод (приведём без правки): «Затрачены средства на ремонт в сумме рб. 6000 а в действительных показателях ремонт сделан до 20 % который совершенно сделано не доброкачественно и подлежит переделки» [46. Л. 77]. «Перервало основную арку» — звучит, конечно, нехорошо, однако вызывает большие сомнения. 24 мая этого не обнаружили, а к акту 15 декабря члены церковного совета делают приписку: «По мнению членов церковного совета % выполнения не 20 %, а 50 %. Кроме того, в акте указана трещина в арке наверху — это только дала лопку штукатурка» [46. Л. 17 об]. Да кто их совещательный голос слушает? Верующие пишут М. И. Калинину, что Шаповалов «ставил в вину членам церковного совета всякие мелочи, например, нашёл маленький изъян на приступках одной из папертей; скоблил штукатурку и побелку стен, говоря, что она скоро отвалится» [46. Л. 41]. Но «прошли осень, и зима, и весна, а штукатурка и побелка на стенах здания церкви нисколько не отстала и не осыпалась, как уверял Шаповалов, и здание церкви имеет сейчас белый, чистый и вполне приличный вид» [46. Л. 49, 49 об.]. Может быть, побелка через год-другой и не будет такой же свежей, но ведь «молитвенное здание может быть ликвидировано, если оно вследствие ветхости специальной технической комиссией признано подлежащим сносу».

Видимо, с ремонтом всё более или менее ясно. Ну а как же заставили отказаться от своих подписей под договором 1931 года 18 учредителей? «После 15 августа, когда Церковный Совет производил ремонт здания церкви, Пред. Пролетарского Стан. Совета тов. Шаповалов начал поодиночке вызывать к себе всех учредителей (двадцатку), которые подписывали договор аренды здания церкви в 1931 г., и с угрозою наложения большого штрафа на их имущество уговаривал их снять свои подписи с договора и отказаться от церкви» [46. Л. 55]. Выше было объяснено, что ремонт являлся обязанностью учредителей, поэтому угроза была явно не пустой. Да и знали все прекрасно, что власти угрозы исполнять умеют. Вспомните, как расправились со священником И. В. Поповым в начале 1930‑х. 18 человек подписи сняли.

В отношении оставшихся угрозу исполнили. Произошло это вскоре после принятия 15 декабря 1935 года комиссией во главе с И. Е. Шаповаловым акта о некачественном и неполном ремонте церкви. 2 января 1936 года учредителям вручается следующее извещение Пролетарского станичного совета: «Вами, как учредителем, подписавшим договор с Пролетарским райисполкомом на аренду здания Флоро-Лаврской церкви от 7 августа 1931 года, заключённый договор по пункту 4 не выполнен — нарушен. Тем самым нанесён убыток государству в сумме 12669 р. 99 к. На основании статей 29 и 43 закона о зданиях религиозного культа вы обязаны этот убыток государству возместить. В силу чего, с/совет в порядке контроля обязывает вас внести на счёт Пролетарского ст/совета причитающуюся с вас сумму 1809 р. 98 к. В случае невнесения вами указанной суммы к 25 декабря сего года, к вам будет предъявлен гражданский иск через суд» [46. Л. 28, 28 об.].

Точно известно, что извещения получили все три члена церковного совета: Сухов Иван Иванович, Клещев Ефим Петрович, Камлык Степан Кузьмич и некоторые другие [46. Л. 42]. Как же пришли к этой сумме — 1809 р. 98 к.? Думаю, что просто. После вычеркивания из списков учредителей лишенцев, умерших, выбывших из станицы, снявших свои подписи, как мы помним из самого первого постановления пленума Пролетарского станичного совета о закрытии церкви, «из учредителей осталось только 7 человек». Поделите нанесённый «убыток государству в сумме 12669 р. 99 к.» на 7 и получите 1809 р. 99 к. Ошиблись помощники товарища Шаповалова на 1 копейку не в пользу государства, но их можно простить — калькуляторов тогда не было.

И заметьте революционную решительность станичного совета: убыток государству нанесён, по его мнению, на полную сумму сметы — 12669 р. 99 к., хотя сами признали, что «до 20 %» ремонт выполнен (по мнению церковного совета, он выполнен на 50 %), а денег затрачено 6000 рублей [46. Л. 77]. И деньги-то не государственные, а собраны верующими.

Эту наглость, основа которой — безнаказанность в достижении целей, поставленных наверху, любыми средствами, мы наблюдаем чуть ли не на каждой странице «дела». Мы, старшее поколение, закаленное 74 годами советской власти, хотя, к счастью, не все 74 советских года довелось прожить, много такого видели. И сегодня, когда советской власти нет, видим. Но ведь во многом основа закладывалась тогда Шаповаловым, Букиной и другими товарищами. И раньше, конечно, тоже. Не надо во всём винить верхи. Шаповалов и Букина виноваты не меньше, чем те, чьи имена и произносить не хочется. У тех без шаповаловых и букиных ничего не получилось бы.

Позже, в тяжёлые моменты, когда станичные и районные руководители могли испугаться, что верующие и впрямь правды добьются, пришлось и на прямой обман начальства пойти. 4 декабря 1936 года Пролетарский РИК пишет в крайисполком: «В заявлении граждан ложно указано, что гр. Клещеву Ефиму, Сухову Ивану и др. был предъявлен штраф в сумме 1809 руб. Им никакого штрафа ни со стороны сельского совета, ни со стороны РИК’а не налагалось. По-видимому, эта сумма вся слагается из налогов, с/налога, самообложения и др., которые платили эти граждане» [46. Л. 69]. Подпись: «ПРЕДРИК’а Букина».

И тут же в деле есть справка из станичного совета в РИК (в ответ на запрос из РИК), на основе которой Букина, видимо, и готовила свой ответ в крайисполком. Из справки следует, что налоги в 1935 году на Клещева (с/х налог, самообложение, госстрах, культсбор) в сумме составили 599 руб. 40 коп., на Сухова — 89 руб. 75 коп. [46. Л. 31].

Итак, и с ремонтом церкви, и с «отсутствием» учредителей мы разобрались. Но, помните, РИК 15 декабря говорит о «желании трудящихся станицы Пролетарской об использовании этого церковного здания под культурные надобности». Действительно, хорошо уже известная нам инструкция 1931 года гласит: «65. Молитвенное здание может быть ликвидировано:

<.…>

б) если это здание необходимо для общественных надобностей и преобладающее большинство населения данной местности возбудит об этом ходатайство».

И вот здесь Пролетарские руководители не подкачали. Сначала немного о том, как работали с массами трудящихся в масштабах страны.

Тотальная компания по антирелигиозному перевоспитанию трудящихся велась с первых дней существования советской власти. С 1924 года функционирует Общество друзей газеты «Безбожник», в 1925 году на его основе создают «Союз безбожников» (с 1929 года — «Союз воинствующих безбожников»). Издаются журналы «Безбожник», «Безбожный крокодил», «Безбожник у станка», многочисленные брошюры, плакаты, открытки).

Бессменным председателем Союза, редактором журналов и идеологом антирелигиозной борьбы был Емельян Михайлович Ярославский. Он считался главным авторитетом партии по вопросам религии. Это он сказал: «Борьба против религии — борьба за социализм». Фраза стала крылатой. Много лет спустя Н. С. Хрущёв вспоминал: «Ярославский — старый большевик, уважаемый всей партией человек… Его называли „советским попом“, то есть человеком, который поддерживал и охранял моральнополитические устои членов партии»[78].

Как же участвовали во всенародной работе жители Пролетарской? Не отставали. Пролистаем районную газету «Колхозник» за 1936 и 1937 годы, когда верующие станицы вели борьбу — борьбу не на жизнь, а на смерть в буквальном смысле слова — за свою закрытую в декабре 1935 года церковь.

В номере за 12 апреля известный нам товарищ Литус (это он, как мы помним, вместе с Шаповаловым прошедшей зимой выбросил из церковной сторожки на улицу священника Попова и диакона Зданко) публикует заметку «Против поповской пасхи». Не откажешь т. Литусу в самокритичности — начинает он свою заметку так: «Антирелигиозная пропаганда в нашем районе заброшена». И продолжает: «Классовый враг воспользовался моментом нашей спячки. Во время рождественских празднеств он не только отсталых колхозников, даже комсомольцев вовлёк в гульбища по поводу поповского праздника. Например, комсорг колхоза «Красный всадник» с комсомольцами в рождественские дни устроил пьянку. Или вот пом. зав ОТФ конартели им. Будённого комсомолец Доля устроил шумный рождественский вечер… В дни пасхи партийным руководителям колхозов и учреждений нужно провести антирелигиозные беседы о вреде поповского праздника пасхи для нас и о пользе его для капиталистов».

А в заметке «Надо ли лишать избирательных прав служителей культа?», обсуждая проект новой сталинской конституции, редакция хоть, конечно, всемерно поддерживает принцип всеобщего и равного избирательного права, но упор делает на другое. Заканчивается заметка следующим выводом, занимающим значительную её часть: «Всё это, однако, не означает, что в стране нет уже классовой борьбы, нет заклятых врагов социализма и можно поослабить революционную бдительность. Надо помнить, что враг оружия не складывал и складывать не собирается. Трудящимся всегда нужно держать порох сухим. Зоркая и острая революционная бдительность, к которой неустанно призывает вождь народа товарищ Сталин, требуется от каждого большевика, партийного и непартийного, от каждого трудящегося нашей родины. Лишь при этом условии озлобленные жалкие последыши классового врага, которые пытаются напакостить родине, будут искоренены, уничтожены без остатка».

Бобылева в заметке «Вылазки церковника», ссылаясь на недавнее указание тов. Жданова о том, что нужно «во всеоружии встретить попытки враждебных элементов использовать легальные возможности, предоставляемые новой конституцией», заключает заметку выводом: «Это предупреждение в нашем районе не услышано». Истоки своей революционной антирелигиозной бдительности директор Пролетарской инкубаторной птицеводческой станции Любовь Георгиевна Бобылева не забывает подробно объяснить 7 ноября 1937 года в своей праздничной статье «Завоеванное счастье».

Вообще, критика в «Колхознике» в почёте. 12 апреля 1936 года некто, подписавшийся «Ив.», обрушивается с критикой на работу по ликвидации неграмотности в Пролетарской. Замахивается даже на самого товарища Шаповалова: «У нас ликпункты работают уже на полный ход, — говорит пред. сельсовета т. Шаповалов. Желая убедиться в том, действительно ли дан „полный ход“ учёбе, мы зашли в самый близкий к совету колхоз „Красная заря“. Оказалось, что учёба здесь идёт очень тихо, да ещё с большим скрипом… Но, может быть, в других колхозах лучше? Отвечаем: в двух колхозах совета даже культармейцы ещё не выделены. Выходит, до „полного хода“ ещё далеко. Рановато совет самоуспокоился». Не может Ив. понять, каково приходится товарищу Шаповалову в борьбе на основном, антирелигиозном фронте.

Да что там газетные публикации. Вернёмся к делу о закрытии церкви, к реальной организаторской работе советской власти. Как же в Пролетарской обосновывали выполнение требований закона, гласящего, что церковь можно закрыть, если церковное «здание необходимо для общественных надобностей», и что «преобладающее большинство населения данной местности» возбудило об этом ходатайство? С блеском! И добились этого активной работой на местах. Тут не придерёшься ни к одному из 38 листов «дела» с протоколами прошедших в декабре 1935 года 18 собраний, на которых колхозники и комсомольцы, школьники и учителя, допризывники, заготовители зерна и студенты, работники прессы, курсанты и механизаторы негодуют и принимают решения «повернуть церковь под культурный дом» [46. Л. 120]. Участвовали в собраниях многие сотни человек, в одном только педагогическом техникуме 225. Даты собраний различимы не на всех протоколах, но как минимум в восьми организациях прошли они в один день — 19 декабря.

В колхозе «Красная заря», где, как мы знаем, ликвидация неграмотности «идёт очень тихо, да ещё с большим скрипом», политическая подготовка оказалась на высоте. 55 колхозников постановили: «Мы, общее собрание… считаем, что духовенство, руководящее работой в обществе молящихся, ведёт подрывную работу против колхозного производства» [46. Л. 98].

Знакомые нам товарищи из редакции газеты «Колхозник» начинают ещё решительнее: «Просить районные организации закрыть церковь, являющуюся очагом контрреволюционной работы и одурачивания трудящихся» [46. Л. 118]. Таким образом, необходимая обстановка для недалеких — меньше двух лет оставалось — расстрельных дел в Пролетарской создавалась загодя.

А вот в колхозе «Красный Восток» 38 членов полевой бригады настроены вполне позитивно: «Старую церкву оборудовать под клуб. Так построить культурный вид. Чтобы в Пролетарской станице — мировой клуб. И поместить дедушку Ленина и Сталина. Зажечь яркую звезду». А оканчивают и вовсе на высокой ноте: «Приветствуем райисполком и райком, что заботятся о колхозниках» [46. Л. 99, 99 об.]. В тот же день, 12 декабря, отдельно собрались «домохозяйки, старики и старухи» того же колхоза в количестве 26 человек, слушали доклад той же товарища Славиной, которая «отметила довольно чётко о культурном быту», и постановили «сделать мировой культурный центр» [46. Л. 101].

Во многих организациях времени даром не теряли и, наряду с вопросом о закрытии церкви, слушали вопросы о вступлении в СВБ и организации кружков СВБ. Как вы, наверное, уже догадались, СВБ — это могучий «Союз воинствующих безбожников».

Так, собрание пяти артелей, включая артель «Привет», постановило церковь «закрыть как мешающую социалистической стройке» [46. Л. 103, 103 об.]. Это та самая артель инвалидов «Привет», что купила дом священника Илии Попова, конфискованный за несуществующий долг, и сдаёт его «внаём частному лицу». Уж в «Привете»-то пользу антирелигиозной работы понимали и потому даже против решения создать у себя в артели кружок безбожников из 15 инвалидов не возражали. И действительно, возможность заработать на продаже пошитых ими из конфискованных риз шапочек и чувяков им ещё представится.

А вот 67 комсомольцев железнодорожной станции и железнодорожной средней школы идут дальше и постановляют вступить в СВБ «всем комсомольцам, и учащимся, и профработникам» [46. Л. 104]. И сама комсомольская организация СВБ не осталась в стороне: все как один 94 участника собрания поручили работу по вовлечению в ряды СВБ «сделать секретарю СВБ т. Плякину». Ну а церковь, конечно, закрыть «и превратить последнюю в клуб для развлечения молодёжи» [46. Л. 103, 103 об.].

В союзе МСТ произошла небольшая осечка: при принятии решения об открытии в помещении церкви «клуба межсоюзного масштаба» из 33 присутствующих двое воздержались [46. Л. 106]. А ведь все товарищи — члены профсоюза. Нехорошо.

50 допризывников убивают одним выстрелом двух зайцев, решив «передать церковь в ведение союза воинствующих безбожников» [46. Л. 107].

А 73 механизатора «Заготзерна» по поводу закрытия церкви высказались так: «Мы, коллектив Пролетарского Мехамбара, всемерно обещаем поддержать это начинание как материально, так и морально, вступив все в ряды воинствующих безбожников, и вести агитацию против церковного дурмана, который нам мешает строить социализм». И, чтобы уж ни у кого сомнений не оставалось, отдельным пунктом ещё раз: «Вступить в союз В. Б. всем коллективом Мехамбара» [46. Л. 110].

Товарищ Озерова на собрании колхоза им. Рыкова перед присутствующими колхозниками, всего 41 человек, нарисовала 19 декабря 1935 года «картину ада, на которой в ад идут только крестьяне, а попа ни одного не видно». Колхозники под впечатлением картины постановили «считать, что церковь нам не нужна, а нужно культ. развлечение», а товарища Озерову избрали в тройку СВБ [46. Л. 112 об., 113]. Колхозу между тем носить своё имя оставалось недолго. Через 9 месяцев А. И. Рыкова снимут с поста наркома, а ещё через 5 месяцев арестуют.

115 учащихся и 5 преподавателей образцовой школы в основном ратовали за открытие в церкви физкультурного зала, но под влиянием более взвешенного выступления парторга Гордеевой ограничились единогласным решением: «Церковь отобрать и употребить под культурное учреждение». Зато относительно необходимости «увеличить ряды членов СВБ» разногласий не было — решили «увеличить» [46. Л. 116 об., 117].

225 участников студенческого собрания педагогического техникума, наряду с принятием решения о закрытии церкви, обязались «все вступить в члены СВБ» [46. Л. 121, 121 об.].

Всерьёз подвели товарищей Букину и Шаповалова только в колхозе Чепрак: за закрытие церкви 19 декабря проголосовали 34 человека, против — 12. А в СВБ вступили только 8 человек [46. Л. 124, 124 об.]. Но, надо полагать, уже с 20 декабря воспитательная работа в колхозе резко усилилась.

Так или иначе, 16 декабря 1935 года церковь закрыли. Как же боролись за свою церковь верующие? 20 декабря собрался церковный совет и сформулировал основные аргументы в пользу мнения совета о том, что закрывать церковь оснований нет [46. Л. 29, 29 об.]:

1) «здание каменное, крытое железом, крепкое, прочное, и нет на нём ни обвалов, ни течи»;

2) «недоимок по оплате налогов нет» ни за 1935 год, ни за прошлые годы;

3) израсходовано на ремонт 6400 руб. и «в 35 г. приобретено материалов для ремонта на 36 г. на 2500 руб.»;

4) «свечей имеется 10 пудов на 4 тысячи рублей»;

5) «наличных денег до 1500 руб.»;

6) «верующих в стан. Пролетарской и прилегающих хуторах больше 1000 человек».

Эти причины и фигурируют с теми или иными подробностями в последующих обращениях верующих в инстанции всех уровней. На том же заседании 20 декабря быть ходатаем перед властями по церковным делам уполномочили Максимову Прасковью Дмитриевну. Помните, в письме 10 декабря 1937 года новые люди в Пролетарском РИК напишут в Ростов, перевирая её фамилию: «Служители культа, т. е. попы, в данное время забраты органами НКВД за контрреволюционную деятельность», а «сама Максименко тоже неизвестно куда выехала». П. Д. Максимова — «пенсионерка, казачка, 65 лет, активистка, сын её расстрелян белыми в 1919 году, будучи добровольцем Красной армии, сама она была судима военно-полевым судом и осуждена на 1 год тюремного заключения — условно, дали ей 50 плетей» [46. Л. 46]. Грамотная, подпись выводит рукою, совсем непривычной к перу, но разборчиво: Максимова Параскева Д. Даже новой формы имён, видимо, не переносила. Но сомнений нет: женщина была отважная и энергии неуёмной. Она и вела практически все переговоры с властями — и в Пролетарской, и в Ростове, и в Москве. Уже в феврале 1936 года Шаповалов угрожает «привесить ей контрреволюцию, лишить голоса и пенсии, чтобы она не хлопотала за церковь» [46. Л. 46]. Не только продолжает она хлопоты, встречаясь с начальством разных уровней, но занимается делами ещё более опасными. Параскева Максимова и отец Илия были соседями — и до 1931 года, пока семью Поповых не выселили из их дома по Красноармейской улице, и позже, когда Поповы снимали квартиру по соседству (до переезда в сторожку Флоро-Лаврской церкви, которая, кстати, тоже совсем рядом).

Из протокола допроса И. В. Попова[44]:

«Вопрос. Следствию известно, что вы в 1936 году летом устроили из женщин волынку к райисполкому. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. Да, я действительно гр-ке Максимовой говорил, чтобы она собрала несколько женщин и пошла бы с ними в райисполком с требованием об открытии религиозного дома. К тому же, я не знал, что этого устраивать нельзя.

Вопрос. Сколько женщин всего ходило к райисполкому?

Ответ. Примерно человек 30–40».

Спрашивал ростовчан и жителей Пролетарска, казаков и не казаков, говорил со специалистами, просматривал толковые, энциклопедические и специализированные словари русского языка XIX и XX веков — всё с целью выяснить, что в точности означает в протоколе допроса и обвинительном заключении по уголовному делу И. В. Попова слово «волынка». Не знают ни казаки, ни не казаки, ни специалисты. И вот в единственном из 41 просмотренных словарей — «Словаре криминального сленга» — нахожу нужное значение: «Выражение протеста в камере». Под и над документами дела, где это слово используется, стоят подписи трёх различных сотрудников «органов». Криминальный сленг был в их среде, по-видимому, в большом ходу.

Вернёмся, однако, к борьбе верующих за церковь. Уже 25 декабря Максимова подаёт в Азово-Черноморскую Краевую комиссию по вопросам культов первое прошение. Выше указывалось, что под ним стоят подписи 233 человек [46. Л. 42 об., 57 об., 58]. К этому прошению «приложен новый список учредителей по форме №1 в числе 33 человек» [46. Л. 14 об., 15]. Число учредителей, таким образом, с 87 человек в августе 1935 года уменьшилось до 33. Но это больше, чем «двадцатка», требуемая законом. В письме верующие впервые допускают мысль, что ростовская краевая комиссия может «не найти нужным удовлетворить просьбу верующих» и возвратить им храм. В этом случае они просят «дать другое подходящее здание для молитвенного дома» на 300–400 молящихся [46. Л. 43, 43 об.]. Вскоре по поручению Шаповалова его заместитель Черноволюк начала вызывать к себе «некоторых женщин, из числа 233 человек, что подписывали прошение, поданное в край, и между всеми вопросами, касающимися их религиозных убеждений и подписями под прошением, требовала от каждой из них обязательно окончить ремонт церкви». Это делалось с целью их «запугать, т. к. ремонт церкви могли обязаться закончить только учредители» [46. Л. 43, 43 об.]. Неудивительно, что на некоторых это подействовало: к тому времени люди уже наверняка знали о штрафе в размере 1809 р. 98 к. на человека.

2 января Максимова вместе с Т. Е. Аксёновой, У. П. Кравцовой и И. И. Рубановой подают новое заявление в ту же краевую комиссию [46. Л. 14–16 об.]. В нём говорится, что церковь закрыли за «не производство ремонта», и далее: «Когда же мы сегодня у Пред. РИК’а Букиной спросили о причинах закрытия нашего храма, то нам было указано на новую и единственную причину закрытия — недостаток учредителей, о чём нам до сих пор было неизвестно». Теперь уже Букиной и Шаповалову продолжать врать верующим, что церковь закрыта исключительно из-за ремонта, как при «публикации» постановления, нельзя: 25 декабря дело пошло «наверх», в Ростов. И ещё пишут верующие, что «с 17 декабря 35 г. Шаповаловым запрещено совершать всякие службы и требы в домах верующих», указывая, что уже есть случаи, когда верующие умирают без причащения, а младенцы остаются без крещения, и просят: «Разрешить нашим служителям культа совершать службы и требы в приходе, т. к. Пред. РИК’а Букина отказалась дать нам такое разрешение, мотивируя свой отказ тем, что это дело Краевой Комиссии, потому что туда было подано прошение от общины».

Эту просьбу верующие повторяют неоднократно, в том числе дважды в прошениях на имя Всесоюзного старосты [46. Л. 49, 62], но тщетно. Таким образом, предъявленное НКВД священнику И. В. Попову обвинение в «совершении нелегальных религиозных обрядов, как-то крестин, похорон, молебствий», оснований явно не лишено.

И 25 декабря, и 2 января письма верующих отвозила в Ростов Максимова. В Ростове она встречалась с «секретарём краевой комиссии Гавриленко», который оба раза заверил её, что церковь верующим «будет отдана как неправильно отобранная местной властью» [46. Л. 45, 45 об.]. Но, как мы уже знаем, 9 февраля президиум крайисполкома решение краевой комиссии по вопросам культов от 23 января о закрытии церкви утверждает. В середине февраля «Шаповалов приступил к разгрому и ликвидации церковного имущества. Иконостас поломали, из риз нашили шапочек и женских чувяков и доселе продают их в лавке инвалидов» [46. Л. 45 об.]. Деньги, свечи, церковные книги и другое имущество тоже изъято [46. Л. 49 об., 50]. 19 февраля верующие подают в Пролетарский РИК новый список учредителей, теперь уже в составе 34 человек, и просят разрешить проведение 1 марта собрания, чтобы избрать церковный совет и ревизионную комиссию. «Но Шаповалов общину нашу не зарегистрировал и категорически заявил гражданке Максимовой, что никакого молитвенного дома в станице Пролетарской он не разрешит открывать и общину нашу не зарегистрирует» [46. Л. 46]. Букина же сказала, что «с религией мы боремся и, отобрав одно здание — церковь, другого — молитвенного дома — давать не намерены» [46. Л. 46 об.]. Запретил Шаповалов и собрание, потому что в церкви теперь находился клуб, а «другого здания свободного у них под молитвенный дом в станице нет» [46. Л. 46, 46 об.]. 15 марта Пролетарскому прокурору подали заявление с просьбой «понудить Шаповалова зарегистрировать <…> религиозное общество и дать возможность выбрать исполнительный орган». Заявление прокурор принял, но сказал, что «он помочь нам в этом деле почти не сможет, т. к. мы являемся неорганизованной массой, которая не имеет внешнего законного представительства в лице членов церковного совета» [46. Л. 46 об., 47]. Круг замкнулся.

Но оставалась Москва. В Москву жаловались многие. За январь — август 1936 года поступило жалоб на ликвидацию молитвенных зданий и ходатайств об открытии закрытых зданий — 1951, а также поступило 1160 жалоб на временное закрытие и административное изъятие зданий. Эти два повода по числу обращений намного превосходят все прочие в длинном списке вопросов, по которым верующие пытались найти справедливость в Москве. Больше всего жалоб поступило из Воронежской области — 699 по всем вопросам. Азово-Черноморский край стоит на 17‑м месте — 191 обращение в Москву [71. Л. 15].

30 марта верующие станицы Пролетарской по почте отправляют прошение М. И. Калинину [46. Л. 5464 об.]. Первой под ним стоит подпись Максимовой, а следом идут подписи более 50 человек (сказать точно трудно, так как много малограмотных и неграмотных, а грамотные подписываются порою за несколько безграмотных сразу, и почерки мало разборчивы). Не получив ответа, 23 апреля Максимова шлёт на имя Калинина короткое, на одном листе, заявление с просьбой известить о решении [46. Л. 12, 12 об.]. Ответа нет, и в июле Максимова едет в Москву [46. Л. 50 об.] с прошением, почти идентичным первому, но написанным другим почерком. Новые моменты в этом прошении, однако, есть. Например, о запрете собирать подписи и «добровольные пожертвования на поездку в край или в центр», в связи с чем «под настоящим прошением может быть только ограниченное число подписавшихся» [46. Л. 47 об.]. Подписей, впрочем, в итоге собрали более чем в полтора раза больше, чем под первым прошением Калинину, — примерно 91 (по упомянутым выше причинам подсчитать точное число невозможно). 19 июля [46. Л. 34] её принимает «ответственный секретарь Культа» и обещает оказать помощь [46. Л. 8 об.].

И, что интересно, попытка действительно предпринимается. 28 июля 1936 года со штампом «ОСОБЫЙ УЧЁТ» в комиссию по вопросам культов ростовского крайисполкома направлено следующее письмо [46. Л. 10 об., 11]: «Жалоба религиозного общества ст. Пролетарской направляется Вам для проверки и рассмотрения в установленном законом порядке в дополнение к жалобе, посланной Вам за инд. 2/АЗ 9.04 с. г.

Если церковь уже закрыта Вашим постановлением, вышлите нам все материалы дела для проверки, независимо от срока, который прошёл со дня закрытия, и приостановив дальнейшее переоборудование церкви.

Имея в виду, что закрытая церковь является последней церковью в районе и поблизости на расстоянии 25 кил. функционирующих церквей нет, Комиссия особо заинтересована в правильном разрешении вопросов.

И. О. Отв. Секретаря Узков»

Гавриленко из ростовской краевой комиссии по культам реагирует письмом в Пролетарский РИК от 15.08.1936 года за №15–1505, начинающимся так: «Согласно распоряжения Президиума ВЦИК‑а, приостановите переоборудование Флоро-Лаврской церкви в ст. Пролетарской» [46. Л. 36], а 27 сентября (спешно) [46. Л. 35] и 2 октября требует ускорить ответ [46. Л. 32].

Некоторая растерянность в станице Пролетарской, как мы уже упоминали, на протяжении нескольких месяцев наблюдается. А тут ещё и Сталинская Конституция принята! Накануне её принятия Букиной как раз и пришлось направлять в Ростов письмо с очевидной ложью о штрафах по 1809 руб. 98 коп., о чём уже подробно говорилось выше. В декабре верующим предлагают «совершенно неподходящий домик человек на 30–40», но о регистрации общины и разрешении на собрание для выборов церковного совета говорят: «Сначала найдите дом, а потом и разрешение на собрание с регистрацией» [46. Л. 9]. Верующие продолжают писать и ездить в Ростов: заявления от 24 сентября [46. Л. 33, 34] (с вручением Максимовой лично Гавриленко [46. Л. 65]), 16 ноября [46. Л. 65–66], 22 декабря [46. Л. 8–10 об.], 10 января 1937 года [46. Л. 7, 7 об.]. До самого конца 1937 года идут многочисленные грозные письма из Москвы в Ростов. О них мы уже говорили подробно. Но всё тщетно. 14 апреля 1938 года ЦИК ставит последнюю точку в этой истории, с чего мы свой рассказ о ней и начали. Где увязли все «усилия» центральной комиссии, её ответственный секретарь товарищ Агеев знал хорошо. Иначе в марте 1938 года не рекомендовал бы президиуму ЦИК предложить ростовскому «обкому исследовать вопрос, кто провёл эту меру».

Да и не могли принести успеха усилия комиссии. Ибо начинается заключительный по замыслу партийных и советских властей этап уничтожения церкви. Необходимость его стала ясна властям из результатов переписи начала 1937 года. Её результаты свидетельствовали о крахе антирелигиозной политики: среди ответивших на вопрос о религии лиц в возрасте 16 лет и старше верующих оказалось 56,7 %. А 20 % участников переписи, среди которых было много старообрядцев и сектантов, ответить на вопрос отказались. Среди женщин признали себя верующими 64 %, среди мужчин — 36 %[79]. В Политбюро идёт активное обсуждение практических мер по окончательному разгрому церкви. 2 июня 1937 года нарком НКВД Ежов пишет Сталину: «Ознакомившись с письмом т. Маленкова по поводу необходимости отмены декрета ВЦИКа от 8.4.29 года „О религиозных объединениях“, считаю, что этот вопрос поднят совершенно правильно. Декрет ВЦИКа от 8.4.29 г. в статье 5‑й о т. н. „церковных двадцатках“ укрепляет церковь тем, что узаконяет формы организации церковного актива. Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах проводимой антисоветской работы легально существующие „церковные двадцатки“ как готовые организационные формы и как прикрытия. Вместе с декретом ВЦИКа от 8.4.29 г. нахожу необходимым отменить также инструкцию постоянной Комиссии при Президиуме ВЦИКа по вопросам культов „О порядке проведения в жизнь законодательства о культах“. Ряд пунктов этой инструкции ставит религиозные объединения на положение едва ли не равное с советскими общественными организациями, в частности, имею в виду пункты 16 и 27 инструкции, которыми допускаются религиозные уличные шествия и церемонии, и созыв религиозных съездов»[80].

В результате этих обсуждений в апреле 1938 года и была закрыта комиссия по культам, а уже летом 1937 года на служителей церкви, вместе с другими категориями «врагов народа», обрушилась жесточайшая волна репрессий. Завершить разгром церкви помешала Великая Отечественная война.

Стоило ли так подробно во всех деталях разбираться в этой истории?

Есть в Госархиве РФ фонд Р‑5263 документов Постоянных центральных комиссий по вопросам культов при ВЦИК (1929–1934) и ЦИК СССР (1934–1938). В фонде 1853 единицы хранения. Лишь малая толика из них — дошедшие до Москвы дела о закрытии церквей, подобных Флоро-Лаврской церкви в станице Пролетарской. По Ростовской области (Азово-Черноморскому краю) дел о закрытии церквей и расторжении договоров с религиозными обществами — 15. Сколько смог, просмотрел — и по Ростовской области, и по другим. Ничего подобного делу по закрытию Флоро-Лаврской церкви, фигурирующему под номером 341 в описи 1, по накалу страстей, по упорству борьбы верующих не нашёл. Да и просто по объёму таких дел совсем не много. Могу с уверенностью утверждать, что если схожие дела по стране и были, то единицы. В деле Флоро-Лаврской церкви проявилось очень многое из методов борьбы с религией в СССР — и в центре, и в краях и областях, и на местах. Пусть память о Прасковье Дмитриевне Максимовой и десятках верующих из станицы Пролетарской живёт в сердцах людей сегодня. И пусть помнят люди о священнике Илии Попове, который зримо или незримо участвовал в каждом моменте сражения за церковь. Сражения, которое стоило ему жизни.

Вернёмся, однако, к уголовному делу И. В. Попова. Из него видно, что участвовал в этом сражении по крайней мере ещё один священнослужитель.

Из протокола допроса:

«Вопрос. Следствию известно, что в сентябре месяце 1937 г. вы на квартире у гражданки Станевой также говорили о поражении СССР. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. Это я не подтверждаю, т. к. к гр-ке Станевой я в 1937 году ни разу не заходил, это квартал обслуживания верующих священника Боженова».

Таким образом, «нелегальную религиозную работу» бывшие священнослужители Флоро-Лаврской церкви вели организованно. Приведённый фрагмент подтверждает и высказанное ранее предположение, что методы принуждения на этом единственном допросе священника Илии Попова едва ли применялись. Следователь ни словом далее в ходе допроса эпизод на квартире Станевой не упоминает, хотя это последний эпизод перед арестом. И. В. Попова арестуют через 14 дней. И по этому эпизоду имеются показания свидетеля. Хоть следователь и не пытается получить признательные показания по эпизоду — видимо, материала хватает с лихвой, — это, однако, не мешает ему включить эпизод на квартире Станевой в обвинительное заключение.

Как упомянуто выше, имена свидетелей в обвинительном заключении есть. Заключение заслуживает того, чтобы привести его полностью [44. Л. 15].

«УТВЕРЖДАЮ По следделу №

Начсалопергруппы УНКВД по обвинению ПОПОВА По Ростовск. н/ Области       Ильи Викторовича

Ст. Лейтенант ГБ

/Власов/

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я, П/Оперуполномоченного Пролетарского РО НКВД ДЕМАКОВ Н. А. (дата в копии не просматривается) октября 1937 г. рассмотрел следственное дело по обвинению гр. ПОПОВА Ильи Викторовича, 1871 г. рождения, уроженца ст. Кочетовской 1‑го Донокруга, происходит из казаков — служителей религиозного культа, сам священник, лишался избирательных прав. Образование имеет среднее, русский, гражданин СССР, со слов, не судим, добровольно служил в белой армии, в корпусе генерала Мамонтова священником. Участвовал при расстреле красных партизан, на иждивении имеет жену, до ареста без определённого рода занятий.

УСТАНОВИЛ СЛЕДУЮЩЕЕ:

Что Попов на протяжении большого периода времени систематически занимается распространением пораженческих слухов против СССР, а именно: в январе мес. 1936 г. на квартире гр. КУКАЧИНСКОЙ (возможно, Кукочинской) говорил:

„Уже заворошилась Япония, она у нас установит старую власть, и тогда антихристов и коммунистов будем жечь на костре“.

10.09.37 г. ПОПОВ на квартире гр. СТАНЕВОЙ говорил:

„Хватит существовать Советской власти безбожников, начнём восстанавливать старые порядки — вторую власть и старое правительство, а поэтому давайте подписываться на строительство церкви“ /л. д. 3, 5, 7/.

Кроме этого, ПОПОВ после закрытия церкви общественно-полезным трудом не занимается, а средства к существованию добывает исключительно обманным путем с граждан — путём совершения нелегальных религиозных обрядов, как-то крестины, похороны, молебствия» /л. д. 14, 3/.

В 1936 г. ПОПОВ организовал из женщин 30–40 человек волынку к райисполкому, которые ходили в райисполком с требованием об открытии молельного дома /л. д. 14/.

ПОПОВ в предъявленном ему обвинении виновным себя полностью признал. Изобличается показаниями свидетелей: САБИЛИНА А. Д. /л. д. 2 (или 1 — из копии неясно) — 3/, ГИЕНКОВОЙ Ф. Н. /л. д. 4–5/, САЗОНОВА /л. д. 6–7/

ПОСТАНОВИЛ:

Следственное дело по обвинению ПОПОВА Ильи Викторовича направить на рассмотрение Тройки УНКВД по Ростовской н/Д Обл.

П/ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННОГО УГБ (подпись Демакова; та же подпись стоит под протоколом допроса)

СОГЛАСЕН:

ВРИД НАЧ РО НКВД

Мл. Лейтенант ГБ (подпись неразборчива)

Следователь в обвинительном заключении при упоминании эпизодов на квартирах Кукачинской и Станевой ссылается на листы 3, 5, 7. Эти листы содержат показания свидетелей Сабилина, Гиенковой и Сазонова. Так что все три свидетеля дали показания об эпизодах на квартирах Кукачинской и Станевой (оставим на совести следователя и свидетелей точность воспроизведения слов И. В. Попова). Дал ли кто-то из свидетелей и показания о службе И. В. Попова у белых, неясно (с листами дела 1–9 в соответствии с действующим законодательством я ознакомлен не был).

На допросе шла речь и о других эпизодах, не упомянутых в обвинительном заключении:

«Вопрос. Следствию известно, что вы после закрытия церкви в ст. Пролетарской систематически занимались распространением пораженческих слухов против СССР. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. Никаких пораженческих слухов против СССР я не распространял. Возможно, где что и говорил — так это просто без всякого злого умысла.

Вопрос. Вы уклоняетесь от прямого ответа. Следствию известно, что вы в 1936 году на базарной площади группе гр‑н высказывали о поражении СССР и восстановлении старого строя. Требую правдивых показаний.

Ответ. Да, этот случай я помню. Но я говорил не о поражении СССР, а только сказал, что Япония и Германия воюют, значит, и мы скоро воевать будем. И, кроме этого, я помню, что сказал о том, что скоро вернут нам церкви. Об этом говорит проект новой конституции».

Отвлечёмся на минуту. Конечно же, И. В. Попов знал, что Япония и Германия в 1936 году ещё не воевали. Возможно, он упомянул так называемый антикоминтерновский пакт — договор, заключённый в 1936 году «в Берлине между Германией и Японией и оформивший (под флагом борьбы против Коминтерна) блок этих государств в целях завоевания мирового господства»[81]. Так или иначе, в 1936 году всем мыслящим людям было ясно, что войны не избежать. Но не будем требовать от п/оперуполномоченного УГБ Демакова проникновения в тонкости. Я оберегаю читателя от толкования особенностей орфографии и пунктуации товарища Демакова, взяв эту работу на себя.

И ещё одно замечание: Демаков прилежно записывает слова И. В. Попова о проекте новой конституции, о которой не спрашивал. И упоминание о ней Демакову ни к чему — это тоже свидетельство подлинности протокола. О том, как Демаков интерпретирует ответы подследственного, подгоняя их под собственное понимание устройства этого мира, я своё мнение уже высказал. Однако вдумайтесь в другое: в 1936 году говорить перед верующими на площадях!..

Но продолжим.

«Вопрос. Следствию известно, что вы в январе месяце 1936 года на квартире у гражданки Кукачинской высказывались о поражении СССР. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. На квартире у гр-ки Кукачинской я это говорил, но сказал шутя, т. к. я знаю, что СССР никто не победит».

И последние два вопроса и ответа. Они ничего к уже сказанному не прибавляют, но вместе с ними мы имеем полный, без единой купюры, протокол допроса. Пусть читатель судит сам.

«Вопрос. Следствию известно, что вы с момента закрытия церкви общественно полезным трудом не занимаетесь, а средства к существованию добываете исключительно обманным путем с граждан, устраивая всевозможные духовные незаконные обряды. Подтверждаете ли вы это?

Ответ. Да, с момента закрытия церкви я действительно совершал нелегальные религиозные обряды, как-то крещение детей, похороны, а также ходил по дворам и совершал молитвы, за что получал известную плату.

Вопрос. Признаёте ли себя виновным в том, что вы скрытно служили в армии Мамонтова и участвовали там при расстрелах красных партизан, в распространении пораженческих слухов против СССР, в устройстве волынки и в совершении нелегальных религиозных обрядов?

Ответ. Да, во всём этом виновным себя признаю».

9 октября 1937 года тройка УНКВД по Азово-Черноморскому краю (в протоколе пункт 88 — за один только день!) — слушала:

«Дело Сальской Опергруппы НКВД № 25959 по обвинению ПОПОВА Ильи Викторовича, 1871 г.р., урож. ст. Кочетовской, бывш. 1‑го Донокруга, бывш. белогвардейца, карателя/священника, гр. СССР, беспартийного, до ареста без определённых занятий.

Обвиняется в том, что систематически вел к‑р пораженческую агитацию, обществ. полезным трудом не занимался».

Докладывал товарищ Левушкин.

Тройка постановила:

„ПОПОВА Илью Викторовича -

РАССТРЕЛЯТЬ с конфискацией лично принадлежащего имущества“».

14 октября 1937 года приговор привели в исполнение.

14 октября — День Покрова Пресвятой Богородицы.

С 1641 года, чудесным образом победив в день Покрова Пресвятой Богородицы турок после знаменитого Азовского сидения, казаки считают этот день одним из главных своих праздников. А большинство просто называют этот день главным казачьим праздником. На иллюстрации 45 — икона Покрова Пресвятой Богородицы из Третьяковской галереи.

«Днесь, благовернии людие, светло празднуем, осеняеми Твоим, Богомати, пришествием, и к Твоему взирающе пречистому образу, умильно глаголем: покрый нас честным Твоим Покровом, и избави нас от всякаго зла, молящи Сына Твоего Христа Бога нашего спасти души наша».

Услышаны молитвы отца Илии и его паствы. Избавлены русские люди от великого зла лихих десятилетий. Но не должны они забывать того, что было. Иначе повторится зло. И придёт оно из их же среды, как уже было.

А масштабы совершавшегося в стране в 1937 и 1938 годах зла были чудовищны. Массовые репрессии начались летом 1937 года после подписания наркомом НКВД Н. И. Ежовым ряда секретных приказов: № 00439 от 25 июля — о немецких шпионах, № 00485 от 11 августа — о польских шпионах, № 00486 от 15 августа — о репрессировании семей изменников родины и др. Однако крупнейшая операция ежовщины была проведена по приказу № 00447 от 30 июля «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Эту операцию часто называют кулацкой, однако касалась она и «участников казачьих и белогвардейских организаций», и «сектантских активистов, церковников», и многих других. Все репрессированные разбивались на две категории. Репрессированные первой категории подлежали немедленному аресту и — по рассмотрению их дел на тройках — расстрелу; по второй категории — аресту и заключению на срок от 8 до 10 лет. Этим же приказом был утверждён личный состав 64 троек НКВД, каждая из которых состояла из председателя, докладчика и секретаря[82]. В справке НКВД СССР о количестве арестованных и осуждённых за время с 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года указывается, что по первой категории были осуждены 386 798 человек, по второй — 374 860 человек. В другой таблице той же справки указывается, что к высшей мере наказания приговорены 668 305 человек[83].

Доля священно- и церковнослужителей среди репрессированных велика. Ещё выше доля всех пострадавших за веру. Сколько же их? Эта тема заслуживает серьёзного рассмотрения, а не просто ссылки на одну из расхожих публикаций, авторы которых зачастую берут данные друг у друга, даже не предпринимая попыток какого-либо анализа.

Чаще всего ссылаются на цифры главного идеолога перестройки А. Н. Яковлева. Он возглавлял комиссию по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте РФ. Эти цифры он привёл в своей известной книге[84] и других работах. Яковлев пишет, что в 1937 году было арестовано 136 900 православных священно- и церковнослужителей, из них расстреляно 85 300; в 1938 году арестовано 28 300, расстреляно 21 500. Данные Яковлева приводятся и в Православной энциклопедии[85], т. е. являются в каком-то смысле официальными. Однако они не основываются на официальных данных комиссии.

Обратимся к авторитету ныне покойного Н. Е. Емельянова. Николай Евгеньевич работал в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете (ранее — Богословском институте) в Москве с момента его основания в 1992 году. В 1961 году Емельянов окончил механико-математический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова по специальности «математика», специалист по базам данных, доктор наук, работал в академических институтах теоретической и экспериментальной физики, проблем управления, системного анализа. В 2008 году стал основателем и первым деканом факультета информатики и прикладной математики ПСТГУ. Я сам окончил мехмат МГУ, но знаком с Н. Емельяновым не был. Во многом его заслугой является создание широко известной в православной России базы данных (БД) «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви ХХ века»[86], которая является одним из немногих серьёзных источников для изучения интересующего нас вопроса. В своей статье «К вопросу о числе новомучеников и исповедников Русской Православной Церкви в XX веке», опубликованной в День памяти жертв политических репрессий, 30 октября 2009 года, на ежедневном интернет-СМИ «Православие и мир», Н. Е. Емельянов пишет о книге Яковлева: «Многие исследователи ссылаются на эту книгу и тем самым опосредованно на БД новомучеников. К сожалению, те материалы, которые мы передали в Комиссию, в книге А. Н. Яковлева цитируются неточно, например, число всех пострадавших за христианские убеждения отнесено только к православному духовенству, что в 2,4 раза меньше общего количества репрессированных за Христа. Эта ошибка перекочевала во многие статьи, исследования и учебники, причём появились дополнительные неточности цитирования уже и книги А. Н. Яковлева».

И в той же статье: «Игумен Дамаскин (Орловский) пишет: „К сожалению, точных цифр пострадавших в этот период времени нет, не приводит их и правительственная Комиссия при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий, ограничившись всего лишь обобщёнными подсчётами, подготовленными Православным Свято-Тихоновским богословским институтом“. Надо сказать, что игумен Дамаскин выразил и моё, и, наверное, многих «сожаление». Действительно, жаль, что нет точных цифр хотя бы за один год. Уже 15 лет открыты архивы и ведётся большая работа по изучению хранящихся в них материалов, но никаких точных цифр пострадавших за веру не найдено. Теперь видно, что их нет, видимо, и не было, пострадавших просто никто никогда не подсчитывал.

<.…>

Изучение, проведённое с участием сотрудников ПСТГУ, следственных дел всех 20 765 человек, расстрелянных в Бутово, показало, что примерно каждый двадцатый из репрессированных пострадал за веру. То же соотношение наблюдается и среди пострадавших в месте расстрелов — поселке Левашово под Санкт-Петербургом — примерно 5,6 %.

Эти исследования дают основание считать, что в списках всех репрессированных… также примерно 5 % составляют пострадавшие за веру.

Каждому пишущему о репрессиях за веру необходимо сравнивать свои оценки с данными БД новомучеников, иначе порой указываются цифры, в три — пять раз преуменьшающие реальные. Репрессированных сотни тысяч. Не миллионы (это правильно), но в пределах от полумиллиона до миллиона человек».

Цифру в 5 % научно обоснованной считать едва ли можно, но попробуем на её основе сделать прикидку. Согласно процитированной выше справке НКВД, с 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года к высшей мере наказания были приговорены 668 305 человек. 5 % от этого числа составляет 33 415 человек — оценка, видимо, существенно заниженная. И ещё одна заслуживающая внимания работа на эту тему[87]: «В 1995 г. А. Яковлев, председатель комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, привёл цифру в 200 тыс. уничтоженных священнослужителей и 500 тыс. репрессированных, включая сюда представителей всех конфессий. Но эта цифра явно завышена: такого количества священнослужителей в России не было и до революции. Видимо, Яковлев включил сюда и всех пострадавших церковнослужителей и мирян. В другом своем труде Яковлев называет число священнослужителей, пострадавших в период 1937–1938 гг.: репрессировано 165,2 тыс. чел., из них расстреляно 106,3 тыс. чел.

По данным Комиссии по реабилитации Московской Патриархии, к 1941 г. было репрессировано за веру 350 тыс. чел., из них 140 тыс. священнослужителей. 150 тыс. чел. пострадало в 1937–1938 гг., из них 80 тыс. расстреляно. Но даже эти данные оказались несколько заниженными по сравнению с последними сведениями, приводимыми прот. Г. Митрофановым: в 1937–1941 гг. по религиозным делам было репрессировано 172 тыс. чел., из них 116 тыс. чел. расстреляно. Известный историк О.Васильева называет цифру в 200 тыс. репрессированных и 100 тыс. расстрелянных в 1937–1938 гг.».

В нашем списке литературы для тех, кто заинтересуется этим вопросом, указаны те работы прот. Г. Митрофанова и О. Васильевой, на которые ссылается автор цитируемой выше работы О. Губкин — это работы[88],[89],[90],[91],[92].

И в заключение обсуждения данного вопроса — ещё одно утверждение из статьи Н. Е. Емельянова, не согласиться с которым просто нельзя: «Сколько же человек пострадало за Христа? Этот вопрос, по-моему, нужно не лениться обсуждать и прийти к общему заключению. Писать историю без чисел невозможно».

9. Послесловие

Итак, 14 октября 1937 года кому-то в станице Пролетарской могло казаться, что в деле искоренения религии в станице поставлена точка. Тот, кто стоял во главе борьбы за церковь в станице, исчез навсегда. Да и с остальными, казалось бы, тоже справились. Судьба их неизвестна. Больше всего мне хотелось узнать, как сложилась дальнейшая судьба Прасковьи Дмитриевны Максимовой. Действительно ли она «неизвестно куда выехала», как писали «наверх» в декабре 1937 года райисполкомовские товарищи из Пролетарской, или произошло что-то другое? Да и не только она, много других людей в Пролетарской боролись за свою церковь в 1930‑е годы. Как сложилась их судьба? В июле 2012 года Управление ФСБ по Ростовской области в ответ на мой запрос сообщило, что «сведениями в отношении МАКСИМОВОЙ Прасковьи (Параскевы) Дмитриевны, священника БАЖЕНОВА (БОЖЕНОВА), дьякона ЗДАНКО не располагает»[93].

Давайте теперь проследим судьбу станичных церквей после закрытия последней из них в декабре 1935 года. Собора Александра Невского нет. Разровняли место и стало оно Первомайской площадью. А потом построили детский сад, а около него сделали колхозный рынок. А потом закрыли рынок, а на его месте появился новострой. В марте 2012 года ходил я по тому месту, где стоял когда-то собор, и по бывшей соборной площади. Одно лишь вселяло надежду: стоит тут же рядом памятник жертвам репрессий лихих годов – ещё раз низкий поклон Виктории Николаевне Ломакиной. И не чужой здесь памятник павшим в последней Великой войне.

А кто знает, может быть, и не навсегда исчез собор? Детский сад можно ведь и получше разместить. И не придётся тогда детям носиться по месту, где когда-то был алтарь, а потом, через много лет, поминать недобрым словом неразумных взрослых.

Судьба Флоро-Лаврской церкви была сложной и остается сложной сегодня. Вернёмся в 1936 год. Как рапортовала в Ростов председатель Пролетарского райисполкома Букина 4 декабря 1936 года, «1936 года 1‑го мая в этом помещении открыт ДОМ СОЦКУЛЬТУРЫ, который работает до настоящего времени» [46. Л. 69]. А верующие 10 января 1937 года пишут в ту же ростовскую инстанцию: «С момента закрытия до настоящего времени церковное здание не подвергалось переделке; стены, крыша, двери, окна, хоры, купол и башни остались в целости. Здание каменное прочное, нет в нём ни течи, ни обвалов. Только вынесены иконы, сняты иконостас, престол, жертвенник, единственный купол в церкви забран деревянным потолком. Под кино храм не переделывался, а бывали в нём собрания, да изредка спектакли, и только в тёплое время, в холодное же или зимнее время бывшее молитвенное здание стоит в полном запустении» [46. Л. 7, 7 об.].

А далее во всех интернетовских публикациях, которые удалось найти, написано одно и то же: закрыта церковь была вплоть до 1947 года. Дело, однако, обстояло по-другому. Из справки, подготовленной в Ростове для совета по делам русской православной церкви при Совмине СССР[94] [94. Л. 144]: «В период немецкой оккупации станицы Пролетарской верующие районный дом культуры заняли под церковь, где религиозная служба проводится до сих пор». В справке ошибочно указывается, что произошло это в 1942 году. На самом деле — в 1943 году [94. Л. 31]. Тогда же выполнили первоочередные ремонтные работы [94. Л. 32 об.]. В 1946 году церковный совет получает из Москвы разрешение на капитальный ремонт и переоборудование храма и проводит до конца года работы на сумму 35 075 рублей [94. Л. 32]. Когда же в соответствии с утвержденным планом пришло время разбирать фойе, которое до войны успел для дома культуры построить райисполком (построить из материалов разрушенных колокольни и трапезной Флоро-Лаврской церкви и собора Александра Невского), отдел культпросвета райисполкома встал стеной [94. Л. 32–37]. Снова начался обмен письмами между Пролетарской, Ростовым и Москвой. Так или иначе, в каком-то объёме ремонт завершили, и до 1952 года обновленный храм продолжал работать. Не всё в порядке было в религиозной общине. Хоть ростовский уполномоченный московского совета по делам РПЦ Амарантов, возможно, сгущает краски, но основания для его письма в Москву, очевидно, были [94. Л. 144, 145]: «Религиозная община станицы Пролетарской особой активности не проявляла. В период с сентября 1949 года до февраля 1951 года, когда там был священник Кубанский Георгий Захарович, верующие почти прекратили посещение церкви, т. к. священник Кубанский на виду у всех пьянствовал, в пьяном виде валялся под забором, завёл несколько любовниц и т. д. Епископ Николай снял Кубанского и уволил за штат. В апреле митрополит Вениамин послал туда священника

Захарова Андрея Макаровича, который пробыл в станице Пролетарской всего несколько дней. В мае посылается митрополитом священник Лебедев Яков Николаевич, а в начале июня Лебедев перебрасывается в другое место. 4 июля 1951 года митрополитом Вениамином в ст. Пролетарскую послан Мисюренко Василий Григорьевич, посвящённый во священники из дьяконов. Этот священник пока служит, но, когда я был в ст. Пролетарской в октябре 1951 г., при разговоре свящ. Мисюренко заявлял, что трудно налаживать церковную жизнь, потому что священники, его предшественники, развалили приход, да и у него уже много неполадок с церковным Советом…»

К сожалению, были у церковного совета веские основания для недовольства, связанные с личностью самого отца Василия, о чём позже даже святейшему патриарху будут писать [94. Л. 198]. Только товарища Амарантова отец Василий, похоже, полностью устраивал. Так или иначе, момент для того, чтобы во второй раз отобрать церковь у верующих, был сочтён подходящим. 10 января 1952 года облисполком соглашается с просьбой райисполкома о передаче церкви под дом культуры [94. Л. 146]. 15 января Амарантов направляет соответствующее письмо в Москву [94. Л. 144, 145], а уже 31 января окончательное решение принимается в Москве [94. Л. 149]. Всё происходило при согласии священника Мисюренко и митрополита Вениамина. 16 марта Мисюренко зачитал на заседании церковного совета письмо митрополита с «призывом верующим подчиниться Советской Власти и срочно подыскивать дом» [94. Л. 152–153]. Совету ничего не оставалось, как подчиниться. Уже 31 марта [94. Л. 165] покупка «ранее приторгованного» дома была нотариально оформлена.

Нет, не все верующие подчинились. Пошли письма Швернику, Ворошилову (неоднократно), патриарху Алексию, Булганину, даже Сталину [94. Л. 158–160, 166, 179, 179 об., 193, 193 об., 195–196 об., 197–198]. Но как бы это правильно выразить? Есть в этих письмах искренняя боль. Но нет в них даже доли той силы аргументации, уверенности в своей правоте, надежды на то, что правды можно добиться, решимости добиваться её до конца, которая была в письмах одностаничников 1930‑х годов. Да и подписывают эти письма от 1 до 13 человек. Не было вожака, не было и человека, подобного П. Д. Максимовой.

Трудной была и дальше жизнь у общины верующих станицы, а потом города Пролетарска. Не пропали даром усилия властей по упорядочиванию церковной жизни. До того упорядочили, что в 1965 году председатель церковного совета Флоро-Лаврской церкви вынуждена была спрашивать у «уполномоченного» в ростовском облисполкоме, «до какого возраста разрешается крестить детей», «обязательна ли подпись обоих родителей или можно крестить при одной подписи и достаточно второго родителя паспорта» и т. д. [94. Л. 266].

Сотрясали церковь и финансовые скандалы, которые даже описывать не хочется. А главное, местные власти, заметно присмиревшие в 1940‑е годы, дошли до высот, на которые даже Букина с Шаповаловым не взбирались. Так, достойный наследник Букиной и Шаповалова зампред Пролетарского горисполкома товарищ Иван Петрович Воробьёв просто взял на себя финансовые дела общины. Например, 9 июля 1972 года явился на собрание общины и начал склонять «верующих к тому, чтобы больше выделять средств на мир, чем на епархию». Устроил голосование. «На собрании присутствовало 90 человек, подняли руки только 27 человек, но он так быстро пробежал глазами по людям и сказал: вот подняли руки 40 человек на том краю, ну, в общем, единогласно» [94. Л. 382, 383]. Был вынужден вмешаться архиепископ Ростовский и Новочеркасский Владимир — пытался добиться содействия от уполномоченного по делам религий по Ростовской области В. Т. Политико [94. Л. 381]. Но товарищ Воробьёв методов не изменил. 18 января 1973 года «под Крещение собрались старухи в сторожке с разных хуторов. В 10 часу вечера Воробьёв И. П. пришёл в караулку и стал старух спрашивать, кто откуда. После чего приехала милиция и стали переписывать, кто откуда, а затем пошли к священнику и стучали в дверь к нему, но священник не открыл дверь» [94. Л. 387, 388].

Два архивных дела по Флоро-Лаврской церкви довелось мне прочитать очень внимательно. Каждую страницу читаешь с болью. В этих двух делах, как в двух каплях воды, отразилась в одном — довоенная, а в другом — послевоенная политика партии и правительства по отношению к православной церкви и верующим. Но нет уже ни той партии, ни того правительства.

Что же происходит с Флоро-Лаврской церковью в наше время? Старая церковь пока не восстановлена. Но в 1989 году началось строительство в городе Проле- тарске новой каменной церкви, а в 1993 году новый храм великомучеников Флора и Лавра был освящён.

В 2002 году началось восстановление старой церкви. Во время субботников жители города Пролетарска расчистили территорию вокруг храма, навели порядок внутри. Рядом с храмом были посажены деревья, появились цветники. Начались работы и по восстановлению самого церковного здания. Перекладывали стены, в 2007 году установили даже новый центральный купол храма. Трудности возникли, когда в 2008 году Флоро-Лаврская церковь была признана памятником архитектурного наследия регионального значения. Дело в том, что реставрация архитектурных памятников требует близости к оригиналу. А в данном случае даже фотографий оригинала толком не сохранилось. Так или иначе, проект восстановительных работ, учитывающий уже сделанное жителями Пролетарска в 2000‑е годы, был завершён и, на мой не столь просвещенный взгляд, получился неплохим.

К согласию по поводу того, как удовлетворить действующим требованиям реставрации архитектурных памятников, прийти, однако, не удалось. Долгое время восстановительные работы были заморожены. И всё так же смотрели и сегодня смотрят святые лики на мир сквозь позднейшие наслоения клуба, в котором ещё в 1935 году, помните, собирались «поместить дедушку Ленина и Сталина» (и поместили, скорее всего), кинотеатра «Мир», ткацкого цеха промкомбината. Но вот летом 2012 года, не дождавшись согласования проекта с властями, верующие Пролетарска возобновили работы по восстановлению храма, а 30 августа, накануне дня памяти святых мучеников Флора и Лавра, в храме было совершено первое богослужение.

Твёрдо верю, что рано или поздно церковь будет восстановлена, да вот увидеть её, как и сегодня, можно будет только с боковых улиц. Загородило церковь от людского взгляда здание администрации Пролетарского района. Отсюда до церкви рукой подать, но на душе от этого веселее не становится.

В последний день нынешнего года я достигну возраста деда в день его расстрела 14 октября 1937 года. А пока заканчивается лето 2012 года. Прошло чуть больше года с того дня, как я решил узнать о том, как и для чего дед жил и за что умер. А чуть больше чем через месяц исполнится 75 лет со дня его смерти. Сегодня ставлю точку в своей небольшой книге, хоть и надеюсь в будущем узнать ещё что-то о деде и его восходящем к середине XVIII века донском церковно-священническом роде, моём роде. Однако главное о деде я, кажется, сумел понять. Помогло, наверное, и родство, и то, что в своей жизни я живу тот самый год, который для него стал последним.

Истоки нравственной силы отца Илии — в вере в Бога и вере в людей. И люди сегодня оправдывают его веру. Прежде всего, своей неустанной работой по возрождению православной церкви, которая помогает возродить их души и душу народа. И в этой возрождённой душе русского народа будет и частица великого жизненного подвига священника Илии Попова.

10 сентября 2012 года

Приложение. Скромный юбилей

Из журнала «Донские епархиальные ведомости», 21 декабря 1910 год, №36, сс. 872 — 876:

18 сентября текущего 1910 года прихожане Успенской церкви Кочетовской станицы молитвенно праздновали пятидесятилетний юбилей служения церкви Божией местного о. диакона Виктора Михайловича Попова. Маститый юбиляр начал свою службу псаломщиком при церкви станицы Усть-Быстрянской 17 сентября 1860 года, по окончании курса Новочеркасского духовного училища, 14-летним юношей-отроком. В 1865 году, В. М. Попов епархиальной властью был переведён к Успенской церкви Кочетовской станицы, где и прослужил 45 лет, сначала псаломщиком, а с 1884 года диаконом; в то же время он исправлял обязанности учителя школы грамоты при местном храме, а в настоящее время, освобождённый от обязанностей учителя школы грамоты, преобразованной в церковно-приходскую школу, состоит законоучителем Кочетовского женского приходского училища М.Н.П.

К 17 сентября сего года в станицу Кочетовскую прибыли дети юбиляра: диакон хутора Весёлого Михаил Попов, преподаватель Донского епархиального женского училища статский советник Иван Попов, священник Гниловской станицы Илия Попов и священник Владимирской станицы Николай Попов. В скромном семейном торжестве празднования юбилея кроме местных священников о. Н. Никольского и о. П. Матвеева и священнослужителей детей юбиляра приняли участие священник и диакон одного из соседних Кочетовскому приходов, о. Л. Скворцов и П. Терентьев. Празднование началось всенощным бдением 17 сентября. Богослужение носило особенно тожественный характер: на литию и величание 17-го и на молебен 18 сентября выходило 5 священников и 3 диакона. Службу правили Успению Божией Матери. 18 сентября была отслужена Божественная литургия с возможной торжественностью в присутствии большого количества прихожан-молящихся, пришедших в храм, несмотря на будничный день, чтобы вознести моление Господу о здравии юбиляра, а также чтобы присутствовать на редком для местной церкви по торжественности богослужении. После причащения священнослужителей сын юбиляра священник Илия Попов произнес соответствующее случаю слово на текст: «Мария благую часть избра, яже не отъимется от нея» (Лк. Х, 42), произведшее на слушателей глубокое впечатление. Перед началом молебна настоятель храма, священник Н. Д. Никольский благословил юбиляра св. иконой Богоматери от причта и почётных прихожан, причём сказал следующее слово, характеризующее В. М. Попова как человека, христианина и священнослужителя. «Дорогой о. диакон Виктор Михайлович! В знаменательный для тебя день 50-летнего служения церкви Божией мы собрались ныне сюда вознести Господу Богу благодарственное о тебе моление. Целых полвека ты был неустанным тружеником в пределах своего служебного долга, являя себя непостыдным делателем в жизни церковно-приходской. Как служитель церкви Божией, ты являл себя образцом крепкой веры в Бога, несокрушимой надежды на Него и совершенной преданности Его воле во всех обстоятельствах твоей жизни; ты везде отличался благочестием, религиозною настроенностью и церковностью. 45 лет сей храм оглашался звуками твоего голоса; сначала в должности чтеца ты благоговейно и с чувством исполнял чтение и пение церковное, славя Бога в псалмах и пениях и песнях духовных, а потом в сане диакона предстоя престолу Божию, с высоты амвона ты благовествовал людям о Спасителе и вечном спасении, а вместе с сим возносил моления, прошения за вся человеки. Как младший член причта, ты всегда помнил долг послушания, с удивительным смирением исполняя его распоряжения. Твое обращение с прихожанами отличалось сердечностью, любовью и простотой; для тебя все были равны, все были дороги; и этою своею благожелательностью ко всем ты заслужил редкую любовь и уважение со стороны своих прихожан. Кто скажет или кто сказал о тебе худое слово? А доброе слово, доброе имя дороже всего на свете, — и ты вполне заслужил это доброе имя своим смирением, исполнительностью по службе и благожелательностью ко всем. Свято и честно исполняя свой долг, ты заслужил великую милость и у Господа Бога. Ведь полвека прослужить церкви Божией выпадает на долю лишь немногим избранникам Божиим и свидетельствует об особой милости к ним Господа; и вот Промысел Божий судил тебе испытать на себе великую милость Божию: торжественно праздновать юбилейный день 50-летия хотя скромной и незаметной, но зато честной и ревностной службы церкви Божией. Прими же, дорогой о. диакон, на память этого торжества от причта и почётных прихожан, как знак любви и признательности к тебе, сию св. икону Божией Матери. Помолимся же Господу Богу, да ниспошлет тебе Всевышний мирную жизнь и старость честную и да сохранит твои душевные и телесные силы на многие и многие годы».

После отпуста, перед многолетием, собравшиеся дети юбиляра приветствовали своего отца с исполнившимся пятидесятилетием его служения, при чем одним из его сыновей было произнесено следующее слово. «Дорогой отец! Исполнилось 50 лет Вашего служения Православной церкви, престолу и отечеству, правда, на скромном, но благородном поприще, сначала псаломщика, а потом диакона, а вместе учителя и законоучителя. Не нам, конечно, Вашим детям, входить в оценку этой Вашей деятельности. Скажу лишь, что нам приятно слышать и сознавать, что Вы, наш отец, всегда стремились быть на высоте своего служения. Но есть одна область в Вашем жизненном делании, которой я, как Ваш сын, должен коснуться — это те заботы, труды и лишения, которые Вы приняли к тому, чтобы дать должное воспитание и образование нам, Вашим детям. Я хорошо помню то время, когда мы, Ваши старшие дети, были еще отроками, когда нас, детей, было много, а достатку у Вас, наших родителей, было очень и очень мало. Кому, как не нам, и когда, как не теперь, уместно и даже необходимо вспомнить этот период Вашей жизни и деятельности? Но в той напряжённой работе по изысканию средств к воспитанию и образованию своих детей, о которой я говорю, мы, Ваши дети, рядом с Вами непременно видим и нашу покойную мать, эту беззаветную и безответную труженицу. Сколько тяжёлых минут, бессонных и мучительных ночей пережили Вы вместе с ней, решая неразрешимый подчас вопрос о средствах к воспитанию детей, и сколько энергии проявили Вы оба, доведя принятое Вами на себя дело до конца… В этой неравной борьбе с нуждою мать наша склонила свою голову. Велико было Ваше и наше горе! Но это не ослабило Вашей энергии. Вы неуклонно продолжали начатое Вами дело и, при помощи Вашей сестры, дали должное воспитание и образование Вашим младшим детям и устроили их в жизни, на сколько это было в Ваших силах и средствах. Поистине честь и хвала Вам и великая сыновняя благодарность наша к Вам за все то, что Вы для нас сделали. Примите же от нас в этот знаменательный для Вас день в знак нашей беззаветной любви и признательности к Вам сей образ Богоматери, под сенью храма которой Вы прослужили столько лет, и да сохранит Вас Господь Своею всесильною благодатью в добром здравии душевном и телесном ещё на многие и многие годы».

После этой речи, сопровождавшейся поднесением юбиляру иконы от детей, было провозглашено обычное многолетие, закончившееся многолетием и юбиляру.

По окончании богослужения празднование было перенесено в дом юбиляра, где собравшимся гостям была предложена скромная трапеза, во время которой о. Н. Никольским было прочитано присланное по почте следующее приветствие от одного из отсутствовавших граждан Кочетовской станицы М.А. Горчукова: «Дорогой о. диакон Виктор Михайлович! Сердечно приветствую Вас с торжественным днём исполнившегося 50-летия Вашего ревностного и полезного служения Церкви; искренне желаю Вам от Господа долголетнего здравия и дальнейшего подвига служения, на радость глубоко почитающих Вас прихожан, на украшение нашего славного храма, на благо святого дела Церкви Христовой. За Ваше доброе сердце, Вашу всегдашнюю доброжелательность, за честность и усердие труда в прохождении своего служения, да сохранит Вас Господь на многие и многие годы, как хранил до сих пор, живым и благоговейным носителем и хранителем наших добрых церковных нравов и преданий».

Источники

1. Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1871 год // Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 803. Оп. 1. Д. 595. Л. 107, 129 об. — 130.
2. Ведомость о Церкви Троицкой, состоящей в Ростовском- на-Дону округе Донской епархии, в станице Гниловской за 1910‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 11752. Т. 2. Л. 148148 об., 149–149 об., 150–150 об., 151.
3. Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии Первого Донского округа, за 1908 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11586. Л. 33, 36 об., 37–37 об.
4. Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1847 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 3713.
5. Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1848 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 3792.
6. Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1852 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 4282.
7. Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1876 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984.
8. Ведомость о Христорождественской церкви Нижне-Кун- дрюческой станицы Области Войска Донского, 1‑го Донского округа, Константиновского благочиния, Донской Епархии за 1884 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 8235.
9. Ведомость о Христорождественской церкви Нижне-Кун- дрюческой станицы Области Войска Донского, 1‑го Донского округа, Константиновского благочиния, Донской Епархии за 1885 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 8502.
10. Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, 1‑го Донского округа на 1904 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11093. Л. 41,44 об. — 45.
11. Ведомость о Успенской церкви, Кочетовской станицы, 1‑го Донского округа области Войска Донского за 1876й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984. Л. 25, 27 об. — 28, 28 об.
12. Ведомость о церкви Христорождественской Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюче- ской станицы за 1840 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 2779.
13. Формулярная ведомость Христорождественской церкви Нижне-Кундрюческой станицы за 1823 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 1254.
14. Ведомость о церкви Христорождественской Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюче- ской станицы за 1841 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 2930.
15. Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Ниж- не-Кундрюческой станицы [за 1801 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 160.
16. Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Ниж- не-Кундрюческой станицы [за 1802 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 258.
17. Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Ниж- не-Кундрюческой станицы [за 1803 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 329.
18. Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Ниж- не-Кундрюческой станицы, учинена 1811 года 2 декабря // ГАРО. Ф. 226. Оп. 19. Д. 480.
19. Запись № 14 из метрической книги Успенской церкви станицы Кочетовской о бракосочетании 30 января 1867 г. пономаря Виктора Михайловича Попова и девицы Марии Митрофановны Леоновой, возраст 18 лет // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 471. Л. 365, 417 об., 418.
20. Сухарев А. Г. Узнай обо мне и расскажи людям… Воспоминания внука // Великокняжеский курьер (общественно-политическая газета Пролетарского района). № 9 (450). 28 февр. 2012. С. 2, 3.
21. Послужной список урядника Баклановской станицы Стефана Ив. Казинцева. Составлен 20 июня 1888 г. // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 123, 123 об. — 124, 124 об. — 125.
22. Свидетельство за 1888 г., выданное гражданами Бакла- новской станицы студенту историко-филологического факультета Московского университета Александру Степановичу Казинцеву о его материальном положении // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 121, 121 об., 122.
23. Запись № 44 о крещении 13 ноября 1858 г. младенца Екатерины, родители — казак Стефан Иванович Казин- цев и законная его жена Пелагея Яковлевна // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 111. Л. 26 об.
24. Запись № 36 о заключении брака между казаком Стефаном Ивановичем Казинцевым и девицей Параскевой Петровной // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 161. Л. 357 об.
25. Удостоверение, выданное инспектором студентов Императорского Московского университета Александру Степановичу Казинцеву // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 120.
26. Ведомость о Церкви Троицкой Гниловской станицы Ростовского-на-Дону округа Области войска Донского, за 1908‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11584. Л. 146, 147 об., 148–149.
27. Ведомость о церкви Успенской хутора Веселого Черкасского округа области Войска Донского за 1910 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11741.
28. Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, первого Донского округа, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, за 1889‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 9220. Л. 112, 115 об.,116–116 об.
29. Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, 1‑го Донского округа, за 1893‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 9625. Л. 160, 164 об. — 165.
30. Прошение Ивана Попова на имя ректора Донской духовной семинарии от 5 августа 1885 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 794. Л. 1.
31. Письмо № 569 ректора Московской Духовной Академии от 21 мая 1897 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 1015. Л. 1–1 об.
32. Послужной список Ивана Викторовича Попова из послужных списков воспитательного и административного персонала, состоящих на службе Донского епархиального женского училища за 1910 г. // ГАРО. Ф. 362. Оп. 2. Д. 59. Л. 30 об. — 37.
33. Памятная Книжка области Войска Донского на 1916 г., Новочеркасск, 1916. С. 228.
34. Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1882 год // ГАРО. Ф. 803. Оп. 2. Д. 1787. Л. 257 об. — 258.
35. Ведомость о церкви Успенской станицы Владимирской, Донской Епархии, Черкасского округа, Александров- ско-Грушевского благочиния за 1911 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11820.
36. Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1888 год // ГАРО. Ф. 803. Оп. 2. Д. 1495. Л. 378, 436 об., 436 а.
37. Свидетельство Донской епархии Константиновского благочиния Успенской церкви станицы Кочетовской, 25 июля 1885 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 794. Л. 2, 2 об.
38. Свидетельство от Правления Донской Духовной Семинарии // ГАРО. Ф. 352. Оп. 5. Д. 262. Л. 1. Новочеркасск, 20 июня 1892.
39. Дело о построении 2‑го храма (Серафимовского) в приходе Троицкой церкви станицы Гниловской // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 10329.
40. В. А. Жадан. Рукопись книги «ЛЮБОВИЮ И ЕДИНСТВОМ СПАСЁМСЯ». 2004. С. 35 (рукопись предоставлена настоятелем Свято-Троицкой церкви г. Ростова-на- Дону протоиереем Иоанном Осяк).
41. Клировые ведомости церквей Елизаветинского благочиния за 1914 год. Ч. II. Послужные списки. Священник И. В. Попов (оригинал хранится у автора).
42. Донские Епархиальные Ведомости. Хк1У. № 9. 21 марта. 1912. С. 131.
43. Донские Епархиальные Ведомости, 48‑й. № 45. 9 ноября. 1916. С. 663.
44. Уголовное дело № П‑37532. Федеральная Служба Безопасности. Управление по Ростовской области. Начато 24 сентября 1937 г. Окончено 4 октября 1937 г. (в деле подшиты и более поздние документы).
45. Бондарева Т. П. Все это — мы // Великокняжеский курьер (общественно-политическая газета Пролетарского района). № 11 (452). 13 марта. 2012.
46. Дело о закрытии церкви в станице Пролетарской 3638 гг. (125 л.) // Государственный Архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р‑5263. Оп. 1. Д. 341.
47. Дело о лишении избирательных прав Попова И. В. // ГАРО. Ф. Р‑3570. Оп. 1. Д. 321.
48. Справка Прокуратуры Ростовской области о реабилитации. №12–1557-2011. От 26.01.2012.
49. Унбегаун Б. О. Русские фамилии. М.: Прогресс, 1989. С. 169.
50. Статья Time (magazine). Wikipedia, the free encyclopedia. http://en.wikipedia.org/.
51. Список Гражданам Кочетовской станицы, имеющим право на земельный пай при разделе юртовой земли на паи в 1904 году // ГАРО. Ф. 229. Оп. 4. Д. 880. Л. 197. 209 об.. 211 об.
52. Клировые ведомости Константиновского благочиния за 1876 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984.
53. Лазарев А. Г.. Кириллов А. А.. Сокольский Э. А. Православное зодчество донского края. Ростов-на-Дону: Тер- ра. 2005.
54. Астапенко М. П. История Донского казачества. Книги 6–8. Ростов-на-Дону: Терра. 2000.
55. Донской архив. Историко-генеалогический альманах. Выпуск 3. Ростов-на-Дону: РОИА (Ростовская областная организация Российского общества историков-архивистов). 2008.
56. Балуев П. С. Исторические и статистические описания станиц и городов. посещаемых г. Военным Министром при объезде Его превосходительством Области Войска Донского в 1900 году. Новочеркасск, 1900.
57. Сборник Областного войска Донского статистического комитета. № 1415. 1908.
58. Донские епархиальные ведомости. № 8. 1912. С. 109.
59. Дронов В. А. Очерки истории Дубовского района. Ч. I (1781–1920). Дубовское, 2011.
60. Краснов П. Н. Всевеликое Войско Донское. Архив русской революции. Т. 5. Берлин, 1922.
61. Зайцов А. А. 1918: очерки истории русской Гражданской войны. М.: Жуковский, Кучково поле, 2006.
62. Будённый С. М. Пройдённый путь. Кн. 1. М.: Воениздат, 1958.
63. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. V. Париж, 1921.
64. Врангель П. Н. Записки. Кн. 1. Сб. 5. Берлин, 1928.
65. Голубинцев А. В. Русская Вандея: Очерки Гражданской войны на Дону 1917–1920 гг. Мюнхен, 1959.
66. Жемайтис Ф., комбриг. Полководческое искусство С. М. Будённого // Военно-исторический журнал. № 4. 1939.
67. О правах и обязанностях религиозных объединений // Бюллетень НКВД. № 37. 1929.
68. Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М.: Республика, 1995.
69. Писаревская Н. Н. Разрушив храм — убили веру // Вестник Приманычья. 28 дек. 1993.
70. Родом из Великокняжеской / Под ред. Шолох М. М. Пролетарск, 2000.
71. Докладная записка, составленная по материалам Комиссии культов ЦИК СССР с 01.01.1936 по 01.09.1936 // ГАРФ. Ф. Р‑5263. Оп. 1. Д. 32.
72. Красиков П. А. О некоторых ошибках при проведении в жизнь законодательства о религиозных культах. Избранные атеистические произведения. М., 1970. С. 238.
73. Постановление ВЦИК «О создании Постоянной Комиссии по вопросам культов» от 8 апреля 1929 г. // ГАРФ. Ф. 5263. Оп. 2. Д. 1.
74. Кочетова А. С. Формирование и деятельность комиссии по вопросам религиозных культов при президиуме ВЦИК-ЦИК СССР // Вестник Архивиста. № 1. 2012. С. 130–137.
75. Одинцов М. И. На пути к свободе совести. М.: Прогресс, 1989.
76. Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / Составитель Герд Штриккер. Кн. 2. М.: Пропилеи, 1995.
77. Новые Известия. 29 дек. 2001.
78. Хрущёв Н. С. Время. Люди. Власть. Книга 1. М.: Московские Новости, 1999.
79. Всесоюзная перепись населения 1937 г.: краткие итоги. М.: Институт истории АН СССР, 1991.
80. Архив Президента РФ // Ф. 3. Оп. 60. Ед. хр. 5. Л. 36–37 (ссылка взята из работы игумена Дамаскина (Орловского) «Гонения на Русскую Православную Церковь в советский период»).
81. Большой энциклопедический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 1997.
82. Сталинизм в советской провинции: 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447 // Труд. 4 июня. 1992.
83. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы. Т. 5. 1937–1939. М.: Российская политическая энциклопедия, 2006.
84. Яковлев А. Н. По мощам и елей. М.: Евразия, 1995.
85. М. И. Одинцов. Великая Отечественная война (19411945) и религиозные организации в СССР // Православная энциклопедия. Т. VII. М.: Церковно-научный центр РПЦ «Православная энциклопедия», 2004.
86. Емельянов Н. Е. База данных «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви ХХ века» как исторический источник. Сб. 7. М.: ИРИ РАН, 2007.
87. Губкин О. Русская Православная Церковь под игом богоборческой власти в период с 1917 по 1941 годы. СПб.: Санкт-Петербургская Православная Духовная Академия, 2006.
88. Митрофанов Г., прот. История Русской Православной Церкви в 1900–1927 гг. СПб.: Сатис, 2002.
89. Васильева О. Ю. Русская Православная Церковь и Советская власть в 1917–1927 гг. // Вопросы истории. № 8. 1993.
90. Васильева О. Ю. Государство и Церковь в 1928–1941 гг. // Вопросы истории. № 4. 1994.
91. Васильева О. Ю. Обман на крови // Труд‑7. 28 февр. 2002.
92. Васильева О. Ю. Русская Православная Церковь в политике Советского государства в 1943–948 гг. М.: ИРИ РАН, 2001.
93. Письмо УФСБ России по Ростовской области. № 115/6/5‑С-0977. 25.07.2012.
94. Регистрационное дело Флоро-Лаврского молитвенного дома ст. Пролетарской Пролетарского района // ГАРО. Ф. Р‑4173. Оп. 6. Д. 9220. Т. 1. 1945–1974.

Примечания

[1] Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1871 год // Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 803. Оп. 1. Д. 595. Л. 107, 129 об. — 130.

[2] Ведомость о Церкви Троицкой, состоящей в Ростовском- на-Дону округе Донской епархии, в станице Гниловской за 1910‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 11752. Т. 2. Л. 148148 об., 149–149 об., 150–150 об., 151.

[3] Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии Первого Донского округа, за 1908 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11586. Л. 33, 36 об., 37–37 об.

[4] Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1847 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 3713.

[5] Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1848 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 3792.

[6] Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1852 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 4282.

[7] Ведомость о церкви Христорождественской Донской Епархии Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1876 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984.

[8] Ведомость о Христорождественской церкви Нижне-Кундрюческой станицы Области Войска Донского, 1‑го Донского округа, Константиновского благочиния, Донской Епархии за 1884 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 8235.

[9] Ведомость о Христорождественской церкви Нижне-Кундрюческой станицы Области Войска Донского, 1‑го Донского округа, Константиновского благочиния, Донской Епархии за 1885 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 8502.

[10] Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, 1‑го Донского округа на 1904 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11093. Л. 41,44 об. — 45.

[11] Ведомость о Успенской церкви, Кочетовской станицы, 1‑го Донского округа области Войска Донского за 1876й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984. Л. 25, 27 об. — 28, 28 об.

[12] Ведомость о церкви Христорождественской Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1840 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 2779.

[13] Формулярная ведомость Христорождественской церкви Нижне-Кундрюческой станицы за 1823 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 1254

[14] Ведомость о церкви Христорождественской Войска Донского Первого Донского округа Нижне-Кундрюческой станицы за 1841 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 2. Д. 2930.

[15] Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Нижне-Кундрюческой станицы [за 1801 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 160.

[16] Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Нижне-Кундрюческой станицы [за 1802 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 258.

[17] Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Нижне-Кундрюческой станицы [за 1803 год] // ГАРО. Ф. 226. Оп. 1. Д. 329.

[18] Ведомость Войска Донского Черкасского Заказа Нижне-Кундрюческой станицы, учинена 1811 года 2 декабря // ГАРО. Ф. 226. Оп. 19. Д. 480.

[19] Запись № 14 из метрической книги Успенской церкви станицы Кочетовской о бракосочетании 30 января 1867 г. пономаря Виктора Михайловича Попова и девицы Марии Митрофановны Леоновой, возраст 18 лет // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 471. Л. 365, 417 об., 418.

[20] Сухарев А. Г. Узнай обо мне и расскажи людям… Воспоминания внука // Великокняжеский курьер (общественно-политическая газета Пролетарского района). № 9 (450). 28 февр. 2012. С. 2, 3.

[21] Послужной список урядника Баклановской станицы Стефана Ив. Казинцева. Составлен 20 июня 1888 г. // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 123, 123 об. — 124, 124 об. — 125.

[22] Свидетельство за 1888 г., выданное гражданами Баклановской станицы студенту историко-филологического факультета Московского университета Александру Степановичу Казинцеву о его материальном положении // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 121, 121 об., 122.

[23] Запись № 44 о крещении 13 ноября 1858 г. младенца Екатерины, родители — казак Стефан Иванович Казинцев и законная его жена Пелагея Яковлевна // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 111. Л. 26 об.

[24] Запись № 36 о заключении брака между казаком Стефаном Ивановичем Казинцевым и девицей Параскевой Петровной // ГАРО. Ф. 803. Оп. 1. Д. 161. Л. 357 об.

[25] Удостоверение, выданное инспектором студентов Императорского Московского университета Александру Степановичу Казинцеву // ГАРО. Ф. 301. Оп. 8. Ч. 2. Д. 215. Л. 120.

[26] Ведомость о Церкви Троицкой Гниловской станицы Ростовского-на-Дону округа Области войска Донского, за 1908‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11584. Л. 146, 147 об., 148–149.

[27] Ведомость о церкви Успенской хутора Веселого Черкасского округа области Войска Донского за 1910 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11741.

[28] Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, первого Донского округа, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, за 1889‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 9220. Л. 112, 115 об.,116–116 об.

[29] Ведомость о Церкви Успенской, Кочетовской станицы, Константиновского Благочиния, Донской Епархии, 1‑го Донского округа, за 1893‑й год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 9625. Л. 160, 164 об. — 165.

[30] Прошение Ивана Попова на имя ректора Донской духовной семинарии от 5 августа 1885 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 794. Л. 1.

[31] Письмо № 569 ректора Московской Духовной Академии от 21 мая 1897 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 1015. Л. 1–1 об.

[32] Послужной список Ивана Викторовича Попова из послужных списков воспитательного и административного персонала, состоящих на службе Донского епархиального женского училища за 1910 г. // ГАРО. Ф. 362. Оп. 2. Д. 59. Л. 30 об. — 37.

[33] Памятная Книжка области Войска Донского на 1916 г., Новочеркасск, 1916. С. 228.

[34] Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1882 год // ГАРО. Ф. 803. Оп. 2. Д. 1787. Л. 257 об. — 258.

[35] Ведомость о церкви Успенской станицы Владимирской, Донской Епархии, Черкасского округа, Александровско-Грушевского благочиния за 1911 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 11820.

[36] Метрическая книга, данная из Донской Духовной Консистории в Успенскую церковь Кочетовской станицы для записи родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1888 год // ГАРО. Ф. 803. Оп. 2. Д. 1495. Л. 378, 436 об., 436 а.

[37] Свидетельство Донской епархии Константиновского благочиния Успенской церкви станицы Кочетовской, 25 июля 1885 г. // ГАРО. Ф. 352. Оп. 1. Д. 794. Л. 2, 2 об.

[38] Свидетельство от Правления Донской Духовной Семинарии // ГАРО. Ф. 352. Оп. 5. Д. 262. Л. 1. Новочеркасск, 20 июня 1892.

[39] Дело о построении 2‑го храма (Серафимовского) в приходе Троицкой церкви станицы Гниловской // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 10329.

[40] В. А. Жадан. Рукопись книги «ЛЮБОВИЮ И ЕДИНСТВОМ СПАСЁМСЯ». 2004. С. 35 (рукопись предоставлена настоятелем Свято-Троицкой церкви г. Ростова-на- Дону протоиереем Иоанном Осяк).

[41] Клировые ведомости церквей Елизаветинского благочиния за 1914 год. Ч. II. Послужные списки. Священник И. В. Попов (оригинал хранится у автора).

[42] Донские Епархиальные Ведомости. Хк1У. № 9. 21 марта. 1912. С. 131.

[43] Донские Епархиальные Ведомости, 48‑й. № 45. 9 ноября. 1916. С. 663.

[44] Уголовное дело № П‑37532. Федеральная Служба Безопасности. Управление по Ростовской области. Начато 24 сентября 1937 г. Окончено 4 октября 1937 г. (в деле подшиты и более поздние документы).

[45] Бондарева Т. П. Все это — мы // Великокняжеский курьер (общественно-политическая газета Пролетарского района). № 11 (452). 13 марта. 2012.

[46] Дело о закрытии церкви в станице Пролетарской 3638 гг. (125 л.) // Государственный Архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р‑5263. Оп. 1. Д. 341.

[47] Дело о лишении избирательных прав Попова И. В. // ГАРО. Ф. Р‑3570. Оп. 1. Д. 321.

[48] Справка Прокуратуры Ростовской области о реабилитации. №12–1557-2011. От 26.01.2012.

[49] Унбегаун Б. О. Русские фамилии. М.: Прогресс, 1989. С. 169.

[50] Статья Time (magazine). Wikipedia, the free encyclopedia.

[51] Список Гражданам Кочетовской станицы, имеющим право на земельный пай при разделе юртовой земли на паи в 1904 году // ГАРО. Ф. 229. Оп. 4. Д. 880. Л. 197, 209 об., 211 об.

[52] Клировые ведомости Константиновского благочиния за 1876 год // ГАРО. Ф. 226. Оп. 3. Д. 6984.

[53] Лазарев А. Г.. Кириллов А. А.. Сокольский Э. А. Православное зодчество донского края. Ростов-на-Дону: Терра. 2005.

[54] Астапенко М. П. История Донского казачества. Книги 6–8. Ростов-на-Дону: Терра. 2000

[55] Донской архив. Историко-генеалогический альманах. Выпуск 3. Ростов-на-Дону: РОИА (Ростовская областная организация Российского общества историков-архивистов). 2008.

[56] Балуев П. С. Исторические и статистические описания станиц и городов, посещаемых г. Военным Министром при объезде Его превосходительством Области Войска Донского в 1900 году. Новочеркасск, 1900.

[57] Сборник Областного войска Донского статистического комитета. № 1415. 1908.

[58] Донские епархиальные ведомости. № 8. 1912. С. 109.

[59] Дронов В. А. Очерки истории Дубовского района. Ч. I (1781–1920). Дубовское, 2011.

[60] Краснов П. Н. Всевеликое Войско Донское. Архив русской революции. Т. 5. Берлин, 1922.

[61] Зайцов А. А. 1918: очерки истории русской Гражданской войны. М.: Жуковский, Кучково поле, 2006.

[62] Будённый С. М. Пройдённый путь. Кн. 1. М.: Воениздат, 1958.

[63] Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. V. Париж, 1921.

[64] Врангель П. Н. Записки. Кн. 1. Сб. 5. Берлин, 1928.

[65] Голубинцев А. В. Русская Вандея: Очерки Гражданской войны на Дону 1917–1920 гг. Мюнхен, 1959.

[66] Жемайтис Ф., комбриг. Полководческое искусство С. М. Будённого // Военно-исторический журнал. № 4. 1939.

[67] О правах и обязанностях религиозных объединений // Бюллетень НКВД. № 37. 1929.

[68] Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М.: Республика, 1995.

[69] Писаревская Н. Н. Разрушив храм — убили веру // Вестник Приманычья. 28 дек. 1993.

[70] Родом из Великокняжеской / Под ред. Шолох М. М. Пролетарск, 2000.

[71] Докладная записка, составленная по материалам Комиссии культов ЦИК СССР с 01.01.1936 по 01.09.1936 // ГАРФ. Ф. Р‑5263. Оп. 1. Д. 32. Л.3

[72] Красиков П. А. О некоторых ошибках при проведении в жизнь законодательства о религиозных культах.

[73] Постановление ВЦИК «О создании Постоянной Комиссии по вопросам культов» от 8 апреля 1929 г. // ГАРФ. Ф. 5263. Оп. 2. Д. 1.

[74] Кочетова А. С. Формирование и деятельность комиссии по вопросам религиозных культов при президиуме ВЦИК-ЦИК СССР // Вестник Архивиста. № 1. 2012. С. 130–137.

[75] Одинцов М. И. На пути к свободе совести. М.: Прогресс, 1989.

[76] Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / Составитель Герд Штриккер. Кн. 2. М.: Пропилеи, 1995.

[77] Новые Известия. 29 дек. 2001.

[78] Хрущёв Н. С. Время. Люди. Власть. Книга 1. М.: Московские Новости, 1999.

[79] Всесоюзная перепись населения 1937 г.: краткие итоги. М.: Институт истории АН СССР, 1991.

[80] Архив Президента РФ // Ф. 3. Оп. 60. Ед. хр. 5. Л. 36–37 (ссылка взята из работы игумена Дамаскина (Орловского) «Гонения на Русскую Православную Церковь в советский период»).

[81] Большой энциклопедический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 1997.

[82] Сталинизм в советской провинции: 1937–1938 гг. Массовая операция на основе приказа № 00447 // Труд. 4 июня. 1992.

[83] Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы. Т. 5. 1937–1939. М.: Российская политическая энциклопедия, 2006.

[84] Яковлев А. Н. По мощам и елей. М.: Евразия, 1995.

[85] М. И. Одинцов. Великая Отечественная война (19411945) и религиозные организации в СССР // Православная энциклопедия. Т. VII. М.: Церковно-научный центр РПЦ «Православная энциклопедия», 2004.

[86] Емельянов Н. Е. База данных «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви ХХ века» как исторический источник. Сб. 7. М.: ИРИ РАН, 2007.

[87] Губкин О. Русская Православная Церковь под игом богоборческой власти в период с 1917 по 1941 годы. СПб.: Санкт-Петербургская Православная Духовная Академия, 2006.

[88] Митрофанов Г., прот. История Русской Православной Церкви в 1900–1927 гг. СПб.: Сатис, 2002.

[89] Васильева О. Ю. Русская Православная Церковь и Советская власть в 1917–1927 гг. // Вопросы истории. № 8. 1993.

[90] Васильева О. Ю. Государство и Церковь в 1928–1941 гг. // Вопросы истории. № 4. 1994.

[91] Васильева О. Ю. Обман на крови // Труд‑7. 28 февр. 2002.

[92] Васильева О. Ю. Русская Православная Церковь в политике Советского государства в 1943–948 гг. М.: ИРИ РАН, 2001.

[93] Письмо УФСБ России по Ростовской области. № 115/6/5‑С-0977. 25.07.2012.

[94] Регистрационное дело Флоро-Лаврского молитвенного дома ст. Пролетарской Пролетарского района // ГАРО. Ф. Р‑4173. Оп. 6. Д. 9220. Т. 1. 1945–1974.