Не бывает случайных встреч. Мы просто не подозреваем, что где-то там, в книге Судеб, такие встречи уже вписаны в ее страницы. Некоторые встречи обозначены мелким шрифтом, одним абзацем, или предложением. Другие, напротив, занимают собой целую главу.
-Приходите, услышал я в трубке телефона голос настоятеля православного прихода отца Евгения. – Приехал тот самый человек, с которым вы хотели повстречаться.
Называйте это как хотите: стечением обстоятельств, везением, руководством свыше, но преграды, мешавшие встрече, рухнули. Во-первых, она должна была состояться завтра, когда дел намечалось просто невпроворот, а выпала – на сегодня, и время у меня было. Во-вторых, к храму я добрался буквально за минуту.
-Куда? – окликнул меня знакомый водитель. – Да мне как раз в ту сторону, садись, подвезу!
И вот сам храм. Его купола маковками устремлены в бездонное синее небо. Раннее утро, За ажурной оградой - никого. Кроме одиноко прохаживающегося человека.
-Здравствуйте, - протягиваю я ему руку, войдя на территорию. – Вы – иконописец?
Человека этой профессии, хотя точнее – призвания, я представлял именно таким. Высокий, слегка сутулящийся, словно несущий на своих плечах невидимый тяжелый груз, он был одет в свободный светло-серый джемпер. Чуть тронутые сединой длинные волосы, бородка, они обрамляли резко очерченное лицо, придавая ему схожесть то ли с героем кинофильма, то ли персонажем виденной где-то раннее картины. Все выдавало в человеке непритязательность к жизни. И несло какой-то отблеск, точнее отсвет того глубинного духовного богатства, которое так редко присуще людям обычным. И мы обменялись рукопожатиями.
Григорий Дмитриевич Естеренко, так звали моего собеседника, был действительно иконописцем.
Для общения мы расположились на одной из лавочек вблизи храма. Теплый осенний ветер играл редкими листочками на облетевшей уже березке, проносил мимо невесомые паутинки, перегонял с места на место в небе белоснежные маленькие облачка.
-Я даже не знаю, как определить мою профессию, - начал свой рассказ Григорий Дмитриевич. – Я, ведь, и иконостасы делаю, и иконы пишу, и прикладным ремеслом занимаюсь.
-Это, каким же?
-По дереву режу. Могу, что угодно вырезать, от ложки до сложного узора.
-А как получилось, что Вы, человек, выросший при социализме, посвятили свою жизнь богоугодному делу?
-Судьба, видимо. После окончания в 1994 году Хабаровского краевого училища искусств, я попал в Красноярский край, в город Енисейск. Надо сказать, замечательный город, с многовековой историей, со своей уникальной архитектурой. Честно говоря, и не думал там надолго останавливаться, мечтал добраться до глубинки России, да не получилось. Теперь вижу, не зря. Многому я здесь научился, много узнал.
Там, при кафедральном соборе была иконописная мастерская. Именно в ней и довелось мне обучаться этому тонкому ремеслу.
Рассказывая о себе, Григорий Дмитриевич смотрит куда-то вдаль. Задумчиво, словно его повествование идет само по себе, а мыслями он совершенно в иных измерениях, иных реалиях. Хотя, быть может, так оно и было. За все время, пока я общался с ним, веяло от этого человека чем-то светло-грустным, располагающим к себе. Располагающим духовно.
-Ребята в иконописной мастерской подобрались толковые, с художественным образованием. Впрочем, определенную профессиональную базу имел и я, так что вникать в суть дела было не столь уж трудно.
Они поочередно ездили то в Подмосковье, то в Псков, где перенимали опыт у более опытных школ иконописи и, вернувшись, учили усвоенному других.
Легкое облачко, проплывая мимо колоколенки, казалось, зацепилось за нее и теперь внимательно прислушивалось к нашему разговору. А что, быть может и у облаков, тоже есть душа, пусть даже такая же легкая, как и они сами?
-Вы – иконописец. Нужно ли быть для этого верующим?
-Чтобы заниматься иконописью, нужно обязательно быть церковным человеком. Иначе понимать то, что делаешь, просто не возможно. Человек, далекий от церкви, может быть прекрасным технарем, очень хорошим художником, но писать иконы, как писал бы их человек верующий, не в состоянии. Технически можно отобразить только внешнюю сторону иконы, скопировать ее, но сущность работы не постичь. Внутренняя сторона иконы – иной мир, горний, как бы своеобразное «окно» к Богу. Да и сама иконопись следует строго определенным канонам. То есть у нее имеются жесткие рамки, и от себя нельзя добавить ничего лишнего, как и убавить что-либо. Но это понятие не ограничивает творческую сторону дела.
-Кроме того, что вы пишите иконы, Вы, оказывается, еще строили храм в поселке Прогресс?
Так получилось, что меня пригласили его строить. Конечно же, не одного. Возводили мы его по уникальной технологии, каждое бревно обтесывали вручную, но вышел долгострой. Когда финансирование работ прекратилось, мы, три человека, организовали иконописную мастерскую, надо же было как-то дальше зарабатывать на жизнь.
Георгий Дмитриевич бросает взгляд на диктофон, лежащий на блокноте – записываете? И то ли с сомнением, то ли с доверием покачивает головой.
-Легко ли написать икону? – задаю я очередной вопрос собеседнику.
Чтобы написать икону по-настоящему, нужно много времени. Ведь ее написание предусматривает особую технологию, отличную от масляной живописи.
-Так иконы пишут не маслом?
-Что Вы, конечно же, нет. Иконопись, это – темпера! Яичная темпера!
Слово «темпера» он произносит так веско, так значимо, что будь это слово материально, легло бы оно меж нами увесистым книжным томом.
-Любая такая икона – сложное произведение. Сначала выбирается ее основа – доска, желательно из мягких пород дерева. Потом она проклеивается, грунтуется, шлифуется. После всего пишется сам рисунок. Готовая икона покрывается специальной, льняной олифой. Темперная техника письма, самая прочная, древняя, известная еще со времен Египта.
-И это все ее сложности?
-Нет. Для написания иконы надо приготовить краски. Они изготавливаются вручную, в магазине их не купить. Когда я писал нижний, так называемый, местный иконостас, то ездил в отвалы, где набирал глину самых разных цветов. Настоятель храма, когда бывал в Благовещенске, заходил в камнерезную мастерскую и привозил оттуда обрезки разных камней. Глину и камни, я растирал до порошкообразного состояния, потом готовил эмульсию на яичном желтке, смешивал эти ингредиенты, разбавлял все святой, именно святой водичкой. Так получались краски.
Двери православного храма открыты с утра. И мы с Григорием Дмитриевичем, входим в него. Здесь – часть этого человека. Часть его сердца. По иному иконы и не пишутся, в каждую из них иконописец вкладывает самое сокровенное – душу.
Теперь я по иному смотрю на иконостас. Действительно красив! Ведь резные украшения – тоже дело рук этого человека. А он, тем временем, рассказывает о каждой иконе отдельно. О каждом святом. О место его на иконостасе. Говорит вдохновлено, доходчиво, понятно. Завороженный его разговором, умением веси собеседника по лабиринтам профессиональных тонкостей, я невольно погружаюсь в мир иной реальности, мир созерцания и пространство вокруг наполняется каким-то иным звучанием, стирающим все условности и подтексты мирской жизни. Храм убаюкивает душу и вместе с тем стремительно ввергает ее в желание объять до этого времени неизведанное.
-Теперь нам осталось сделать четвертый и пятый ярусы иконостаса, –доносится до моего слуха голос собеседника и, возвращает в реальность. – Он тоже будет резной, и на нем тоже будут изображены святые.
Льется свет через оконца в куполе, и омывает стоящих внизу людей. И свет здесь – особый, святой.
Мы выходим на улицу. За церковной оградой город живет своей жизнью: торопятся куда-то люди, едут машины. Мирская жизнь – суета. А здесь, в храме, вольно или невольно передаешь себя в руки кого-то высшего. Того, у кого на все и на всех хватает времени.
Мы прощаемся. Георгию Дмитриевичу скоро уезжать в поселок Прогресс, ждет работа. Но, прежде чем расстаться, он выносит несколько цветных фотографий. На них – уже готовые иконы, находящиеся в мастерской. Это – Богородицы. Это – Христа. А вот фотография резного деревянного ковчега. Вся эта красота уже украшала бы поселковый храм, но он недостроен. Не так уж много нужно для окончания его строительства, и – времени, и – средств. Но у прихожан их нет. А те, у кого они есть, верят больше в себя. В силу денег, во власть, в свою кажущуюся неуязвимость. Пусть так. Но придет время, и храм вытянет свои маковки к небу. И будут приходить в него люди: за помощью ли, по душевной потребности. И будут их встречать иконы, написанные Григорием Дмитриевичем Естеренко. Каждому свое…
-
-Приходите, услышал я в трубке телефона голос настоятеля православного прихода отца Евгения. – Приехал тот самый человек, с которым вы хотели повстречаться.
Называйте это как хотите: стечением обстоятельств, везением, руководством свыше, но преграды, мешавшие встрече, рухнули. Во-первых, она должна была состояться завтра, когда дел намечалось просто невпроворот, а выпала – на сегодня, и время у меня было. Во-вторых, к храму я добрался буквально за минуту.
-Куда? – окликнул меня знакомый водитель. – Да мне как раз в ту сторону, садись, подвезу!
И вот сам храм. Его купола маковками устремлены в бездонное синее небо. Раннее утро, За ажурной оградой - никого. Кроме одиноко прохаживающегося человека.
-Здравствуйте, - протягиваю я ему руку, войдя на территорию. – Вы – иконописец?
Человека этой профессии, хотя точнее – призвания, я представлял именно таким. Высокий, слегка сутулящийся, словно несущий на своих плечах невидимый тяжелый груз, он был одет в свободный светло-серый джемпер. Чуть тронутые сединой длинные волосы, бородка, они обрамляли резко очерченное лицо, придавая ему схожесть то ли с героем кинофильма, то ли персонажем виденной где-то раннее картины. Все выдавало в человеке непритязательность к жизни. И несло какой-то отблеск, точнее отсвет того глубинного духовного богатства, которое так редко присуще людям обычным. И мы обменялись рукопожатиями.
Григорий Дмитриевич Естеренко, так звали моего собеседника, был действительно иконописцем.
Для общения мы расположились на одной из лавочек вблизи храма. Теплый осенний ветер играл редкими листочками на облетевшей уже березке, проносил мимо невесомые паутинки, перегонял с места на место в небе белоснежные маленькие облачка.
-Я даже не знаю, как определить мою профессию, - начал свой рассказ Григорий Дмитриевич. – Я, ведь, и иконостасы делаю, и иконы пишу, и прикладным ремеслом занимаюсь.
-Это, каким же?
-По дереву режу. Могу, что угодно вырезать, от ложки до сложного узора.
-А как получилось, что Вы, человек, выросший при социализме, посвятили свою жизнь богоугодному делу?
-Судьба, видимо. После окончания в 1994 году Хабаровского краевого училища искусств, я попал в Красноярский край, в город Енисейск. Надо сказать, замечательный город, с многовековой историей, со своей уникальной архитектурой. Честно говоря, и не думал там надолго останавливаться, мечтал добраться до глубинки России, да не получилось. Теперь вижу, не зря. Многому я здесь научился, много узнал.
Там, при кафедральном соборе была иконописная мастерская. Именно в ней и довелось мне обучаться этому тонкому ремеслу.
Рассказывая о себе, Григорий Дмитриевич смотрит куда-то вдаль. Задумчиво, словно его повествование идет само по себе, а мыслями он совершенно в иных измерениях, иных реалиях. Хотя, быть может, так оно и было. За все время, пока я общался с ним, веяло от этого человека чем-то светло-грустным, располагающим к себе. Располагающим духовно.
-Ребята в иконописной мастерской подобрались толковые, с художественным образованием. Впрочем, определенную профессиональную базу имел и я, так что вникать в суть дела было не столь уж трудно.
Они поочередно ездили то в Подмосковье, то в Псков, где перенимали опыт у более опытных школ иконописи и, вернувшись, учили усвоенному других.
Легкое облачко, проплывая мимо колоколенки, казалось, зацепилось за нее и теперь внимательно прислушивалось к нашему разговору. А что, быть может и у облаков, тоже есть душа, пусть даже такая же легкая, как и они сами?
-Вы – иконописец. Нужно ли быть для этого верующим?
-Чтобы заниматься иконописью, нужно обязательно быть церковным человеком. Иначе понимать то, что делаешь, просто не возможно. Человек, далекий от церкви, может быть прекрасным технарем, очень хорошим художником, но писать иконы, как писал бы их человек верующий, не в состоянии. Технически можно отобразить только внешнюю сторону иконы, скопировать ее, но сущность работы не постичь. Внутренняя сторона иконы – иной мир, горний, как бы своеобразное «окно» к Богу. Да и сама иконопись следует строго определенным канонам. То есть у нее имеются жесткие рамки, и от себя нельзя добавить ничего лишнего, как и убавить что-либо. Но это понятие не ограничивает творческую сторону дела.
-Кроме того, что вы пишите иконы, Вы, оказывается, еще строили храм в поселке Прогресс?
Так получилось, что меня пригласили его строить. Конечно же, не одного. Возводили мы его по уникальной технологии, каждое бревно обтесывали вручную, но вышел долгострой. Когда финансирование работ прекратилось, мы, три человека, организовали иконописную мастерскую, надо же было как-то дальше зарабатывать на жизнь.
Георгий Дмитриевич бросает взгляд на диктофон, лежащий на блокноте – записываете? И то ли с сомнением, то ли с доверием покачивает головой.
-Легко ли написать икону? – задаю я очередной вопрос собеседнику.
Чтобы написать икону по-настоящему, нужно много времени. Ведь ее написание предусматривает особую технологию, отличную от масляной живописи.
-Так иконы пишут не маслом?
-Что Вы, конечно же, нет. Иконопись, это – темпера! Яичная темпера!
Слово «темпера» он произносит так веско, так значимо, что будь это слово материально, легло бы оно меж нами увесистым книжным томом.
-Любая такая икона – сложное произведение. Сначала выбирается ее основа – доска, желательно из мягких пород дерева. Потом она проклеивается, грунтуется, шлифуется. После всего пишется сам рисунок. Готовая икона покрывается специальной, льняной олифой. Темперная техника письма, самая прочная, древняя, известная еще со времен Египта.
-И это все ее сложности?
-Нет. Для написания иконы надо приготовить краски. Они изготавливаются вручную, в магазине их не купить. Когда я писал нижний, так называемый, местный иконостас, то ездил в отвалы, где набирал глину самых разных цветов. Настоятель храма, когда бывал в Благовещенске, заходил в камнерезную мастерскую и привозил оттуда обрезки разных камней. Глину и камни, я растирал до порошкообразного состояния, потом готовил эмульсию на яичном желтке, смешивал эти ингредиенты, разбавлял все святой, именно святой водичкой. Так получались краски.
Двери православного храма открыты с утра. И мы с Григорием Дмитриевичем, входим в него. Здесь – часть этого человека. Часть его сердца. По иному иконы и не пишутся, в каждую из них иконописец вкладывает самое сокровенное – душу.
Теперь я по иному смотрю на иконостас. Действительно красив! Ведь резные украшения – тоже дело рук этого человека. А он, тем временем, рассказывает о каждой иконе отдельно. О каждом святом. О место его на иконостасе. Говорит вдохновлено, доходчиво, понятно. Завороженный его разговором, умением веси собеседника по лабиринтам профессиональных тонкостей, я невольно погружаюсь в мир иной реальности, мир созерцания и пространство вокруг наполняется каким-то иным звучанием, стирающим все условности и подтексты мирской жизни. Храм убаюкивает душу и вместе с тем стремительно ввергает ее в желание объять до этого времени неизведанное.
-Теперь нам осталось сделать четвертый и пятый ярусы иконостаса, –доносится до моего слуха голос собеседника и, возвращает в реальность. – Он тоже будет резной, и на нем тоже будут изображены святые.
Льется свет через оконца в куполе, и омывает стоящих внизу людей. И свет здесь – особый, святой.
Мы выходим на улицу. За церковной оградой город живет своей жизнью: торопятся куда-то люди, едут машины. Мирская жизнь – суета. А здесь, в храме, вольно или невольно передаешь себя в руки кого-то высшего. Того, у кого на все и на всех хватает времени.
Мы прощаемся. Георгию Дмитриевичу скоро уезжать в поселок Прогресс, ждет работа. Но, прежде чем расстаться, он выносит несколько цветных фотографий. На них – уже готовые иконы, находящиеся в мастерской. Это – Богородицы. Это – Христа. А вот фотография резного деревянного ковчега. Вся эта красота уже украшала бы поселковый храм, но он недостроен. Не так уж много нужно для окончания его строительства, и – времени, и – средств. Но у прихожан их нет. А те, у кого они есть, верят больше в себя. В силу денег, во власть, в свою кажущуюся неуязвимость. Пусть так. Но придет время, и храм вытянет свои маковки к небу. И будут приходить в него люди: за помощью ли, по душевной потребности. И будут их встречать иконы, написанные Григорием Дмитриевичем Естеренко. Каждому свое…
-