… неужели храбрым можно вот так взять и стать? Неужели, когда людей мучили за Христа они не боялись? Вряд ли они применяли алгоритм.
Дорогая Ольга!
Хотя мы не всегда это осознаем, но самый главный, вечный страх, сидящий в нас, – это страх самого себя, страх любого умаления "качества" существования себя любимого. Что же тогда может быть выше страха смерти? Только страх потерять Любовь! Но не обычную плотскую «любовь», и тем более не «любовь к себе», но ту бескорыстную силу, которая
«не ищет своего». Подобную любовь греческий язык - язык Нового Завета называет словом
«агапэ», что означает
«жертвенная» - она и считается совершенной. В отличие от остальных видов любви, она оставляет человеку свободу и дарует поистине вселенский суверенитет - человек, носящий в себе
агапэ, всегда с Богом – он никогда не останется один. Жертвенная любовь ничего
«не боится», потому что не может быть несчастyой, ибо, по словам Христа:
«Нет никого, кто оставил бы братьев или сестер, отца или мать, жену или детей ради Меня и Евангелия и не получил бы во сто крат более братьев и сестер, отцов, матерей, и детей во время сие, среди гонений, а в веке грядущем жизни вечной».
Жертвенная любовь имеет неземную Божественную природу, поэтому иногда в обыденной реальности для нее, казалось бы, нет ни объяснения, ни логического оправдания:
Почему иногда живое существо, и не только человек, может совершить великое действо только лишь РАДИ ЛЮБВИ к другому живому существу?
Почему собака, поджимая в испуге хвост, всего лишь, учуяв волка, – вступает в смертельный бой с ним, позволяя своему хозяину выиграть секунды для обороны?
Почему смертельно раненая кабаниха, теряя последние капли крови, бредёт к своим поросятам, чтобы упасть пред ними и отдать им последнее молоко. А поросята, радостно приникнув к соскам, недоумевают, почему молоко матери холодеет?
Почему умирающая при родах мать находит в себе силы на какую-ту секундное благословение новорождённого… и испускает дух?
Почему отцы и деды наши в кровавых ранах и нечеловеческих муках добровольно сложили свои головы в боях за Родину?
Наконец, зачем Богу создавать мир для человека, зная наперёд, что только распяв на кресте Богочеловека, человеческая душа сможет опомниться от содеянных грехов и, возможно, постепенно созреет до уровня образа и подобия Создателя?!
Дело в том, что Жертвенная любовь – это та частица величайшей Любви Создателя Жизни, которая заставляет всё живое поддерживать Его духовный завет!
Каждый может заметить, что любящая мать с особым умилением меняет испорченный жидким младенческим калом подгузник своего маленького ребенка - в долгожданном первенце для нее не существует никакой скверны. Так в минуту высокого вдохновения человек способен позабыть о неприятном запахе, о голоде, о боли. И часто такой любовный аффект души оказывается сильнее любого неприятного физиологического ощущения. Однако, не стоит забывать, что
любовь к ближнему и любовь к Богу связаны неразрывно – одно без другого фальшиво и лицемерно:
«Тот, кто не любит Бога и тем самым не исполняет Его заповеди, не может иметь истинной любви к людям. И наоборот - тот, кто говорит, что любит Бога, но не любит людей, есть "лжец"» (1 Ин. 2, 4). Поэтому именно свежая и юная, еще незамутненная политической расчетливостью, зрелищными ритуалами и абстрактным богословием
любовь к Живому Христу служила первохристианам той «анестезией», которая обусловила их нечувствительность к нечеловеческим пыткам:
«Поскольку мы стремимся к Божественной любви, мы тем самым стремимся к тому, чтобы и у нас был страх (утраты)
любви, а не страх мучений». И далее Святые Отцы средних и новых веков по преемству приняли от первохристианства его первую головокружительную любовь, которой ранее упивались апостолы и мученики, и поэтому весь свой подвиг они воспринимали не как расчетливое выполнение евангельских добродетелей, а как неутолимую
жажду любви-сораспятия со Христом:
«Глубоко уязвившийся любовию к Богу, не имеет достаточных к удовлетворению сего расположения сил тела: ибо в трудах и потах подвижничества нет насыщения сему его расположению. Находясь в состоянии, подобном тому, в каком находится томимый крайнею жаждою, ничем не может он до насыщения удовлетворить внутренней жгущей его жажды... Полагаю, что таким же сверхъестественным жаром любви пленены были, и мученики Христовы не чувствовали мук и насыщения не имели, предаваясь им; но сами себя побеждали распаленным к Богу рвением, и всегда находили, что страдания их далеко отстают от меры их пламенного желания страдать за Господа» (прп.
Никита Стифат).
Святитель
Иоанн Златоуст вторит ему:
«Нестерпимы геенна и будущее мучение, но если представим и тысячи геенн, не изобразим ничего равного бедствию - стать ненавистными Христу, услышать от Него: "не вем вас". Легче принять на себя тысячи молний, нежели кроткое лицо Господа увидеть отвращающимся от нас и мирное Его око не терпящим взора на нас. Любящему прискорбно не то, что за оскорбление им любимого терпит какое-либо зло, но паче всего то, что оскорбил любимого. Будем держаться той мысли, что тяжело не мучения терпеть, а грешить. Если бы Бог и не наказал нас, то самим нам надлежало бы подвергнуть себя наказанию за то, что были столь неблагодарны к Благодетелю. Если любим Христа, как должно, то сами себя будем наказывать за грехи свои».
При таком активном вовлеченном соединении с Богом внутри человека просто не остается места, не остается психологического пространства для животного страха. Бог-Отец занимает все существо, человек сораспинается со Христом, сливается со Святым Духом, и Триединый Бог ведет к уверенности, к полноте самообладания, к раскрытию скрытых свособностей.
Конечно, такая Любовь, или совершенный страх Божий, в полной мере есть достояние совершенных, но предощущение ее часто посещает самую новоначальную душу. Господь по милосердию Своему вновь приходит к каждому и вновь зовет – и никому Он не посылает сверх того, что человек мог понести. В духовной жизни избранными являются не по праву рождения, а по способности откликнуться на призыв Божий. Господь не избирает тех, кто не готов избрать Его, иначе в этом избрании была бы некая несправедливость, а никакой несправедливости у Бога нет.
И сегодня Бог дает человеку силу вытерпеть боль, не сломаться от нее. Ученые хорошо знают об эффекте
"психической анальгезии", когда под воздействием непереносимой нагрузки на психику организм включает некий механизм и вообще утрачивает всякую чувствительность. Должно быть, у человека глубоко в душе существует некий духовный "рычажок", которым Бог запускает соответствующий психофизический процесс (вера, идея, долг, материнский инстинкт и т.п.) - тогда психика, в свою очередь, подает должный сигнал телу, и человеческий ресурс становится практически безграничен. А вот если этого рычажка любви и веры нет, то взывать к сознательному чувству долготерпения абсолютно бессмысленно, лозунги тут бессильны….
Дай же нам силы, Боже, любить Тебя!
