Мой Шмеман
13 декабря 2013 года исполнится ровно 30 лет со дня кончины протопресвитера Александра Шмемана. Сегодня дата еще не круглая, но могу ли я знать, где буду через год? Поэтому я хочу отдать дань памяти отца Александра сегодня.
Не в первый раз обращаюсь я к этому имени (чтобы не повторяться, просто отошлю желающих к активной ссылке Шмеман в своем «облаке меток»). Но на этот раз хочу предложить нечто другое. Когда-то я сделала для себя выборки из его «Дневников», этой огромной книги, и назвала их «Мой Шмеман». А сейчас – сделала выборку из выборок. Пройдя из 185 вордовских страниц 60, или избранные записи первых четырех лет, я остановилась, решив, что для возобновления в памяти этой удивительной и даже уникальной книги или для первого знакомства с ней сказанного будет достаточно... Если кто-то сочтет мой отбор тенденциозным (а дневники эти были восприняты, мягко говоря, неоднозначно) или односторонним, то я ведь так и говорю: мой Шмеман...
Источник фото: miloserdie.ru
Пятница, 9 марта 1973
Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене — это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего … и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли. … То же самое и в общении. Оно не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов. Наоборот, тогда почти боишься слов, они нарушат общение, прекратят радость. … Разговаривал ли Христос со Своими Двенадцатью, идя по галилейским дорогам? Разрешал ли «проблемы» и «трудности»? Между тем все христианство есть, в последнем счете, продолжение этого общения, его реальность, радость и действенность. «Добро нам зде быти».
Понедельник, 2 апреля 1973
Смиренное начало весны. Дождливое воскресенье. Тишина, пустота этих маленьких городков. Радость подспудной жизни всего того, что за делами, за активизмом, что сам субстрат жизни. И поздно вечером снова тьма, дождь, огни, освещенные окна… Если не чувствовать этого, что могут значить слова: «Тебе поем. Тебе благословим. Тебе благодарим…»? А это суть религии, и если ее нет, то начинается страшная подмена. Кто выдумал (а мы теперь в этом живем), что религия — это разрешение проблем, это ответы… Это всегда — переход в другое измерение и, следовательно, не разрешение, а снятие проблем. Проблемы — тоже от Диавола. Боже мой, как он набил своей пошлостью и суетой религию, и она сама стала «проблемой религии в современном мире», все слова, не имеющие ни малейшего отношения к субстрату жизни, к голым рядам яблонь под дождливым весенним небом, к страшной реальности души во всем этом.
Четверг, 5 апреля 1973
Во время «пассии», стоя в алтаре, думал: какая огромная часть жизни, с самого детства, прошла в этом воздухе, в этом «состоянии», точно все это один длящийся, вечно тождественный себе момент: алтарь, священник в великопостной ризе, совершающий каждение, тот же радостно-смиренно-горестный напев великопостного «Господи, помилуй». Немножко позже снова то же чувство: пели «Тебе одеющагося», неуверенно, медленно, какая-то почти девочка там усердно управляла. И снова пришло это удивительное: «Увы мне, Свете мой!..» Так вот и останется от жизни в момент смерти: единое видение неизменного алтаря, вечный жест, вечный напев. И, конечно, лучше этого ничего нет: «явление»…
Понедельник, 28 мая 1973
Когда Бог трогает душу — ничего не надо, но ничего и «доказать» нельзя. Два, три раза в жизни, [в корпусе] в марте 1934 или 1935 года (четырнадцать — пятнадцать лет). После службы, на «плацу». В те же, приблизительно, годы в Экуанском лесу, в Лазареву субботу (гулял с о. Шимкевичем). В Великую субботу. … Действительно — свет и радость и мир, но что же к этим словам можно прибавить? Не читать же об этом лекции.
Суббота, 20 октября 1973
…почему мы знаем, что кроме «мира сего» — падшего и во зле лежащего — есть, несомненно есть, иной, чаемый? Прежде всего, через природу, ее «свидетельство», ее раненую красоту. И мне совершенно непонятно и чуждо искушение какого бы то ни было пантеизма. Все свидетельство, вся красота природы — об ином, о Другом.
Богословие изучает Бога, как наука изучает природу. Без «тайны».
Четверг, 21 февраля 1974
Touch base — вот в моей суетной жизни назначение этой тетради. Не столько желание все записать, а своего рода посещение самого себя, «визит», хотя бы и самый короткий. Ты тут? Тут. Ну, слава Богу. И становится легче не раствориться без остатка в суете.
Четверг, 21 марта 1974
Вчера Преждеосвященная в East Meadow. Проповедь. Лекция о Солженицыне. Полная церковь. Причастие из двух чаш. Внутренний подъем от всего этого погружения в саму реальность Церкви. Утром лекция о покаянии, одна из тех, редких, когда получаешь внутреннее удовлетворение. Днем — несколько часов писания «Крещения», тоже с радостью. Наконец, поздно вечером, после лекции, — полчаса у Коблошей с ними и с Губяками. Радостное чувство братства, единства, любви. Почему нужно все это записывать? Чтобы знать, сознавать, сколько все время дает Бог, и греховность нашего уныния, ворчания.
Четверг, 28 марта 1974
Достигать полного и настоящего, а не показного, равнодушия к тому, что о тебе говорят. Раньше я был очень чувствительным к этому: меня угнетало невнимание, несправедливость, вражда — всегда, по моему убеждению, незаслуженная. Но я с радостью убеждаюсь в том, что освобождаюсь от этой чувствительности. Особой заслуги тут нет: тут, как и всюду, привычка. К этому приучает Сам Бог. В эти дни умирает Аркадий Борман, поливавший меня грязью все эти годы. Ни малейшего чувства враждебности. Только жалость ко всей этой «passion inutile».
Один за другим — лучезарные холодные дни. И вот уже завтра: «Радуйся, Еюже радость возсияет; радуйся, заре таинственного дня…». С детства — любимейший день.
Пятница, 5 апреля 1974
Рай, открытый детям, из них сияющий.
Великий понедельник, 8 апреля 1974
Чехов («Письмо»): «…наказующие и без тебя найдутся, а ты бы… милующих поискал!»
Понедельник, 23 сентября 1974
В ужасе перед смертью одно из самых сильных чувств — это жалость покидать этот мир: le doux royaume de la terre (Bernanos), то, что так сильно чувствовал тоже Mauriac. Однако что если le doux royaume de la terre: это открытое, светлое небо, эти залитые солнцем горы и леса, эта безмолвная хвала красок, красоты, света, — что, если все это и есть, в конечном итоге, не что иное, как единственное явление нам того, что за смертью? «Да, но вот того — единственного, неповторимого, серенького денька и в сумерках его вдруг вспыхнувших огней — того, что так мучительно помнит душа, его-то нет, не вернуть…». Но душа потому-то и помнит, что этот «денек» явил ей вечность. Что не его я буду помнить в вечности, а сам он был «прорывом» в нее, неким — наперед — «воспоминанием» о ней, о Боге, о жизни нестареющей…
Все это так или иначе было сказано тысячу раз. Но вот когда входит в душу и становится опытом — откуда? почему? — такой покой, такая радость, такое растворение страха, печали, уныния? И одно желание: пронести это чувство нерасплесканным, не дать ему засохнуть, выдохнуться в суете. Почти (но только почти, увы) начинаешь слышать: «Для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение…». Как же жить? Собирать жизнь для вечности, а это значит — всем жить как вечным. Сеять в тлении, дабы потом восстала она в нетлении. Но можно в жизни собирать и смерть. Жить — «похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской» (уже мучение, уже смерть). Покоряться суете (опустошение души, смерть), служить идолам (тупик, смерть).
Воскресенье, 29 сентября 1974
Вчера и сегодня — в церкви. Какая радость, когда люди на исповеди заявляют, что счастливы.
Четверг, 24 октября 1974
Только что длинный разговор с К.Т. Удивительно, как, только стараясь помочь другому, сам начинаешь «понимать»! Человек хочет быть любимым — и потому страдает. А разрешение в том, чтобы полюбить. Это божественное решение: так все «проблемы» решает Бог: любя, а не ища ответной любви.
Пятница, 8 ноября 1974
Если мерить жизнь решающими «личными» встречами, то получится, пожалуй, так: ген[ерал] Римский-Корсаков, о. Савва (Шимкевич, «поручик»), В.В. Вейдле, о. Киприан. Каждый из них что-то действительно «вложил» в мое сознание, тогда как другие только так или иначе влияли на него. И это так потому, наверное, что каждый из этих четырех не только что-то «давал», но и брал от меня — то есть любил меня, и я, следовательно, был ему нужен. Каждый раз здесь был своего рода «роман», а не только умственное общение. И этого «романа» совсем не было с другими, может быть, гораздо более замечательными, людьми: Карташовым, Булгаковым, Зеньковским. Насколько же, по-видимому, личная встреча и взаимность и личная любовь важнее в жизни, чем «умственное» влияние. А вместе с тем точно описать и определить, что эти четыре мне дали, — невозможно, «влияние» же других вполне для меня очевидно.
Осень. Все больше неба, все больше этого удивительного, отрешенного света.
Понедельник, 18 ноября 1974
...смысл христианства в том, чтобы быть правым и уступить и в этом дать засиять победе: Христос на кресте — и «воистину Человек сей Сын Божий…». В четверг вечером, накануне Рождественского поста, говорим, вернее — пытаемся говорить все это студентам. Почему пришествие в мир Бога в образе «Отроча Млада» — не только «кеносис», но и самое адекватное Богоявление. Поэтому-то в нем так очевидна, так божественна — ненужность силы, славы, правоты, прав, самоутверждения, авторитета, власти, всего того, что нужно только там, где нет истины и что, поэтому, не нужно Богу. Навсегда поразившие, убедившие меня слова Клоделя: «…и я понял вечную детскость Бога…».
Понедельник, 16 декабря 1974
Дриллок волнуется о намерении антиохийцев открыть собственную семинарию. И все это звонит мне, а меня все это очень мало интересует. Но как нести сквозь всю эту суету нерасплесканным мир душевный, тайную радость, глубокий взор?
Четверг, 19 декабря 1974
Корпусной праздник. Воспоминание о детском опыте праздника, «квинтэссенции» праздничности. Так ясно, что все дано, все предопределено в детстве. Как я благодарен Богу за эту, в сущности, странную — безбытную и по-своему на какие-то куски разорванную жизнь (корпус и Подворье, лицей и эмиграция, Кламар и Америка и т.д.), теперь осознаваемую в своем глубоком единстве. «Но веял над нею какой-то томительный свет, какое-то легкое пламя, которому имени нет…».
Понедельник, 10 февраля 1975
Вчера, в воскресенье, — служба и лекции в Sea Cliff, потом завтрак у Кишковских, чай у А.А. Боголепова. И все это на фоне глубокой неподвижной радости воскресного дня, падающего снежка, заснеженных садов. А когда ехал обратно: огромный морозный закат вдали над нью-йоркскими небоскребами.
Как блаженна жизнь и как «всуе мятутся земнородные».
Суббота, 1 марта 1975
В Питсбурге утром — снег, а потом синее небо, солнце. На аэродроме около четырех часов, оставшись один, переживаю — как всегда, внезапно — эту, уже знакомую мне минуту блаженства, непонятной, но полной и блаженной радости. Лучи солнца из огромных окон, музыка под сурдинку, льющаяся отовсюду и ниоткуда, и вдруг — это полное единство со всем, что тебя окружает, точно все предметы как-то мягчают, оборачиваются к тебе дружбой, близостью. Это мгновение — вне времени, но в нем сосредоточивается, собирается вся жизнь. Все тут, хотя и неназванное, но объективированное, все — от самого детства. Прикосновение к душе вечности — когда не нужно «вспоминать», ибо нет пропасти между собою вспоминающим — и вспоминаемым, то есть самой жизнью.
Вечером — у всенощной в семинарии. Поспел прямо к «На реках Вавилонских» и «Покаяния отверзи ми двери…». И снова — вторично — тот же «укол» полноты и блаженства. Однако — оно ведь все время, всегда тут, рядом, вокруг. И вот как редко и мимолетно, как вместе с тем даром — вдруг изливается в душу.
Среда, 5 марта 1975
Уже который день — все то же солнце, все та же удивительная, ликующая синева неба! И в тишине залитого солнцем дома со страхом и трепетом пишу свою «Иерархию ценностей». Утренние евангелия этих предпостных дней: о страстях Христовых. Всегда этот цикл, всегда все приходит к этому концу, без которого невозможно никакое начало.
Вечный вопрос: как действительно провести черту между удовольствием от «успеха» (гордыня) и радостью, что что-то, что ощущалось важным и истинным, доходит («для Бога», «не нам, не нам…»). Страшная недостижимость подлинного смирения. Вечное, немедленное, моментальное выскакивание маленького «я», о котором сразу же узнаешь его ничтожность и пошлость. Боязнь всего того, чем Бог это самодовольство «врачует».
Пятница, 11 апреля 1975
Вчера Сереже — тридцать лет! Как незаметно для меня наступила моя старость. В лучшие минуты ее это, по слову Ходасевича: «и невозбранно небом дышит почти свободная душа».
Великая пятница, 2 мая 1975
Великий четверг в его двойном воплощении — «красная» Литургия утром, двенадцать Евангелий вечером. Снова и снова, каждый год, воплощение того же дня, абсолютно надвременного в своей сущности. Величайшая, глубочайшая правда традиции — эта возможность, данная нам, погружаться опять в неизменное. И, кроме этого погружения, смиренного, благодарного и радостного, от нас ничего не требуется.
Суббота, 26 июля 1975
«Северный день»: ослепительно ясный, ветреный, весь — изнутри — праздничный. Один из тех дней, когда от этой красоты, от этого солнца, света, блеска делается почти больно: «о чем это?» и «как этим пользоваться?»
Преображение, 19 августа 1975
Преображение. Ясно и холодно. Чудная служба. До Литургии много исповедников. И такое ясное чувство: что все — и грехи, и сомнения наши — от измены внутри себя свету и радости, тому, что составляет всю суть этого удивительного праздника. «Земля вострепета…». Чувствовать этот «трепет» во всем: в словах, в вещах, в природе, в себе — вот и вся христианская жизнь, или, вернее, сама жизнь, христианством дарованная и даруемая.
Успение, 28 августа 1975
Ясность и красота этих — здесь уже первых осенних — дней, ярко-красных кленов. Очевидная для меня «одушевленность» природы, только совсем не «пантеистическая», а вся целиком состоящая в откровении именно Лица, Личности. И это так потому как раз, что природы нет «самой по себе». Она «становится» каждый раз, когда из-за нее, в ней, благодаря ей происходит встреча личности с Лицом, совершается «эпифания».
Пятница, 26 сентября 1975
Утром архиерейская Литургия, чинная, строгая, вся несущая на себе отпечаток арх. Павла. Все «тайные молитвы» читает вслух, во всем смысл, продуманность. Чудная служба. …
Потом финская баня с Владыкой и Кириллом. Когда мы втроем сидели голые и парились, я подумал: вот бы снять эту фотографию и послать кому-нибудь. То-то был бы фурор… Удивительно, как такой человек, как арх. Павел, который весь светел, весь светится миром и святостью, продолжает так же светиться и голым. То, что грубо, смешно, неприлично в «плотяном» человеке, в «духовном» — преображено! Я был потрясен этим настоящим для себя откровением…
Воскресенье, 28 сентября 1975
Литургия в соборе — и опять то же впечатление большой литургической культуры и подлинности, исходящих, очевидно, от арх. Павла. Пение прекрасное — выдержанное, цельное от начала до конца, без «номеров». Без всякого преувеличения: лучшая архиерейская служба, на которой мне довелось быть. В какой-то момент службы — прорыв вечности, наслаждения «странствием владычным». Белый владыка, возносящий молитву, десять иереев, а за алтарем — золотые, осенние березы, остановка времени, прикосновение к высшему, вечному, над чем время безвластно.
Вторник, 4 ноября 1975
Длинный, длинный день в семинарии. Но вечером — лекция о чеховском «Архиерее», как какое-то внутреннее освобождение и очищение: поразительная музыка этого рассказа, которую я и пытался дать почувствовать; эти темы — матери и детства, Страстной — на фоне Сисоев и Демьянов-Змеевидцев, все это такое высокое, такое чистое искусство, и в нем больше какой-то внутренней сущности христианства и Православия, чем в богословских триумфалистских определениях. Тайна христианства: красота поражения, освобождение от успеха. «Скрыл сие от премудрых…». Все в этом рассказе — поражение, и весь он светится необъяснимой, таинственной победой: «Ныне прославился Сын Человеческий…».
Среда, 10 декабря 1975
По возвращении из Kennedy Airport, куда я провожал маму. Эти пять недель с ней были трудными, а вот — в свете расставанья — остается только и именно свет, а также острая жалость к старости, одиночеству, беспомощности. <…> И становится стыдно, что раздражался, что она «мешала» нашей жизни и т.д. Остается только то, что она дала нам «детство без печали». И что — по сравнению с этим медленным нисхождением в смерть — вся суета, окружающая нас и к этому торжественнейшему из всех возрастов жизни равнодушная? До сих пор — пятьдесят четыре года! — я неизменно жил в мире, в котором у меня была мать. А сегодня утром, когда она уходила от меня в коридорчик, ведущий к аэроплану, я так остро почувствовал, что скоро-скоро будет мир без мамы и что с этого момента начнется и мое собственное «нисхождение».
Среда, 14 января 1976
Кончил вчера биографию Жусса. Читая о его смерти (умирал три года в мучениях), о его нечеловеческих усилиях служить мессу, об этой верности, смирении, послушании — прослезился. Всегда чувствую, что тут — самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания. Не «искупительность», а именно «спасительность». Единственное, чего «природный» человек хочет на глубине, — это не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, — это страдание. Почему? Потому что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страданья — совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение.
Среда, 18 февраля 1976
Странная, таинственная вещь — работа мысли, точно прислушивание в себе к кому-то, чему-то другому, узнавание, а потом — попытка это сказать, выразить адекватно. Но всегда ощущение какой-то подспудной работы, совершающейся помимо меня. То, что говоришь, — не от себя, от себя лишь то, как говоришь. И все творчество, в конце концов, только в том, чтобы как соответствовало что. Таково сотрудничество человека с Богом, тайна человеческой свободы.
Понедельник, 8 марта 1976
Великий Пост. И, как всегда в эти дни, — в памяти длинная, в самое детство уходящая гряда «прощеных воскресений».
Пятница, 12 марта 1976
Вчера закончили Великий канон, литургическую «массивность» первых дней Поста, и он вступил в то, что — внутри себя — я называю его «легкостью» и в чем вижу и чувствую его главное и содержание, и цель. Сегодня утром — вот именно такая «облегченная» утреня, вся как бы в полутонах, вся светящаяся и звучащая «светлой печалью».
Понедельник, 12 апреля 1976
…Скрипт, вчера, о Фоме Неверном, о «блаженни не видевшие и уверовавшие». Вера в воскресение Христа начинается с веры во Христа, а не наоборот. Те, кто не верили в Него, не поверили, не узнали воскресшего. Воскресение Христа не чудо. В него невозможно поверить, если не сказать: «Никогда не говорил человек так, как Этот Человек», если не принять Христа. Принять же Христа — это знать, что Он воскрес. Мы верим во Христа, мы знаем, что Он воскрес.
Лазарева суббота. 17 апреля 1976
Чудная служба и вчера, и, особенно, сегодня — в этот любимейший из любимейших праздников. Полная церковь. Детский крестный ход. Жаркое, совсем летнее солнце. <...> У всех то же «высокое» настроение, и как радостно чувствовать, как все мы тут — без слов и дебатов — единодушны: тут сердце, тут центр всего, оправдание, жизнь всей «церковной деятельности».
Великая Среда. 21 апреля 1976
Только что вернулся с последней Преждеосвященной. Не служил, стоял в храме и думал: вот, дал Бог жить в литургическом раю. Залитая солнцем церковь. Чудный хор. Чудная служба. Все то, без чего все объяснения Православия невозможны, неубедительны и беспредметны, ибо явление, «эпифания» его — только тут… А вечером — утреня Великого Четверга, «Странствия владычна…».
Суббота, 12 июня 1976
После двух чудовищно душных и мокрых дней — рай земной! Прохладно, солнечно, легко, светозарно… Утром — один в церкви, готовя ее к Троице, переоблачая престол, жертвенник из белого, пасхального — в зеленое, «пятидесятнее»… Всегда люблю это время в пустой церкви, это «приуготовление»…
Понедельник, 27 сентября 1976
На исповеди вчера Н.Н. говорит, что сделала аборт. Как обухом по голове! Чувство такое, что вдруг — сквозь болтовню о религии, о Церкви, сквозь все это поверхностное возбуждение — наталкиваешься на царство диавола, на всю его силу. И только тут ощущаешь всю меру нашего бессилия, нашей теплохладности.
Понедельник, 11 октября 1976
Мучительный разговор в субботу с Н.Н. о совершенном ею аборте. Что говорить? Ужас от непоправимости случившегося. Прикосновение к бездонной печали греха.
Чудная служба вчера. После обеда ездили к Ане — в апофеозе солнечного света и яркой осенней листвы.
Вторник, 12 октября 1976
Начало «ложной религии» — неумение радоваться, вернее — отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости — они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе…». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает.
13 декабря 2013 года исполнится ровно 30 лет со дня кончины протопресвитера Александра Шмемана. Сегодня дата еще не круглая, но могу ли я знать, где буду через год? Поэтому я хочу отдать дань памяти отца Александра сегодня.
Не в первый раз обращаюсь я к этому имени (чтобы не повторяться, просто отошлю желающих к активной ссылке Шмеман в своем «облаке меток»). Но на этот раз хочу предложить нечто другое. Когда-то я сделала для себя выборки из его «Дневников», этой огромной книги, и назвала их «Мой Шмеман». А сейчас – сделала выборку из выборок. Пройдя из 185 вордовских страниц 60, или избранные записи первых четырех лет, я остановилась, решив, что для возобновления в памяти этой удивительной и даже уникальной книги или для первого знакомства с ней сказанного будет достаточно... Если кто-то сочтет мой отбор тенденциозным (а дневники эти были восприняты, мягко говоря, неоднозначно) или односторонним, то я ведь так и говорю: мой Шмеман...
Источник фото: miloserdie.ru
Пятница, 9 марта 1973
Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене — это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего … и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли. … То же самое и в общении. Оно не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов. Наоборот, тогда почти боишься слов, они нарушат общение, прекратят радость. … Разговаривал ли Христос со Своими Двенадцатью, идя по галилейским дорогам? Разрешал ли «проблемы» и «трудности»? Между тем все христианство есть, в последнем счете, продолжение этого общения, его реальность, радость и действенность. «Добро нам зде быти».
Понедельник, 2 апреля 1973
Смиренное начало весны. Дождливое воскресенье. Тишина, пустота этих маленьких городков. Радость подспудной жизни всего того, что за делами, за активизмом, что сам субстрат жизни. И поздно вечером снова тьма, дождь, огни, освещенные окна… Если не чувствовать этого, что могут значить слова: «Тебе поем. Тебе благословим. Тебе благодарим…»? А это суть религии, и если ее нет, то начинается страшная подмена. Кто выдумал (а мы теперь в этом живем), что религия — это разрешение проблем, это ответы… Это всегда — переход в другое измерение и, следовательно, не разрешение, а снятие проблем. Проблемы — тоже от Диавола. Боже мой, как он набил своей пошлостью и суетой религию, и она сама стала «проблемой религии в современном мире», все слова, не имеющие ни малейшего отношения к субстрату жизни, к голым рядам яблонь под дождливым весенним небом, к страшной реальности души во всем этом.
Четверг, 5 апреля 1973
Во время «пассии», стоя в алтаре, думал: какая огромная часть жизни, с самого детства, прошла в этом воздухе, в этом «состоянии», точно все это один длящийся, вечно тождественный себе момент: алтарь, священник в великопостной ризе, совершающий каждение, тот же радостно-смиренно-горестный напев великопостного «Господи, помилуй». Немножко позже снова то же чувство: пели «Тебе одеющагося», неуверенно, медленно, какая-то почти девочка там усердно управляла. И снова пришло это удивительное: «Увы мне, Свете мой!..» Так вот и останется от жизни в момент смерти: единое видение неизменного алтаря, вечный жест, вечный напев. И, конечно, лучше этого ничего нет: «явление»…
Понедельник, 28 мая 1973
Когда Бог трогает душу — ничего не надо, но ничего и «доказать» нельзя. Два, три раза в жизни, [в корпусе] в марте 1934 или 1935 года (четырнадцать — пятнадцать лет). После службы, на «плацу». В те же, приблизительно, годы в Экуанском лесу, в Лазареву субботу (гулял с о. Шимкевичем). В Великую субботу. … Действительно — свет и радость и мир, но что же к этим словам можно прибавить? Не читать же об этом лекции.
Суббота, 20 октября 1973
…почему мы знаем, что кроме «мира сего» — падшего и во зле лежащего — есть, несомненно есть, иной, чаемый? Прежде всего, через природу, ее «свидетельство», ее раненую красоту. И мне совершенно непонятно и чуждо искушение какого бы то ни было пантеизма. Все свидетельство, вся красота природы — об ином, о Другом.
Богословие изучает Бога, как наука изучает природу. Без «тайны».
Четверг, 21 февраля 1974
Touch base — вот в моей суетной жизни назначение этой тетради. Не столько желание все записать, а своего рода посещение самого себя, «визит», хотя бы и самый короткий. Ты тут? Тут. Ну, слава Богу. И становится легче не раствориться без остатка в суете.
Четверг, 21 марта 1974
Вчера Преждеосвященная в East Meadow. Проповедь. Лекция о Солженицыне. Полная церковь. Причастие из двух чаш. Внутренний подъем от всего этого погружения в саму реальность Церкви. Утром лекция о покаянии, одна из тех, редких, когда получаешь внутреннее удовлетворение. Днем — несколько часов писания «Крещения», тоже с радостью. Наконец, поздно вечером, после лекции, — полчаса у Коблошей с ними и с Губяками. Радостное чувство братства, единства, любви. Почему нужно все это записывать? Чтобы знать, сознавать, сколько все время дает Бог, и греховность нашего уныния, ворчания.
Четверг, 28 марта 1974
Достигать полного и настоящего, а не показного, равнодушия к тому, что о тебе говорят. Раньше я был очень чувствительным к этому: меня угнетало невнимание, несправедливость, вражда — всегда, по моему убеждению, незаслуженная. Но я с радостью убеждаюсь в том, что освобождаюсь от этой чувствительности. Особой заслуги тут нет: тут, как и всюду, привычка. К этому приучает Сам Бог. В эти дни умирает Аркадий Борман, поливавший меня грязью все эти годы. Ни малейшего чувства враждебности. Только жалость ко всей этой «passion inutile».
Один за другим — лучезарные холодные дни. И вот уже завтра: «Радуйся, Еюже радость возсияет; радуйся, заре таинственного дня…». С детства — любимейший день.
Пятница, 5 апреля 1974
Рай, открытый детям, из них сияющий.
Великий понедельник, 8 апреля 1974
Чехов («Письмо»): «…наказующие и без тебя найдутся, а ты бы… милующих поискал!»
Понедельник, 23 сентября 1974
В ужасе перед смертью одно из самых сильных чувств — это жалость покидать этот мир: le doux royaume de la terre (Bernanos), то, что так сильно чувствовал тоже Mauriac. Однако что если le doux royaume de la terre: это открытое, светлое небо, эти залитые солнцем горы и леса, эта безмолвная хвала красок, красоты, света, — что, если все это и есть, в конечном итоге, не что иное, как единственное явление нам того, что за смертью? «Да, но вот того — единственного, неповторимого, серенького денька и в сумерках его вдруг вспыхнувших огней — того, что так мучительно помнит душа, его-то нет, не вернуть…». Но душа потому-то и помнит, что этот «денек» явил ей вечность. Что не его я буду помнить в вечности, а сам он был «прорывом» в нее, неким — наперед — «воспоминанием» о ней, о Боге, о жизни нестареющей…
Все это так или иначе было сказано тысячу раз. Но вот когда входит в душу и становится опытом — откуда? почему? — такой покой, такая радость, такое растворение страха, печали, уныния? И одно желание: пронести это чувство нерасплесканным, не дать ему засохнуть, выдохнуться в суете. Почти (но только почти, увы) начинаешь слышать: «Для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение…». Как же жить? Собирать жизнь для вечности, а это значит — всем жить как вечным. Сеять в тлении, дабы потом восстала она в нетлении. Но можно в жизни собирать и смерть. Жить — «похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской» (уже мучение, уже смерть). Покоряться суете (опустошение души, смерть), служить идолам (тупик, смерть).
Воскресенье, 29 сентября 1974
Вчера и сегодня — в церкви. Какая радость, когда люди на исповеди заявляют, что счастливы.
Четверг, 24 октября 1974
Только что длинный разговор с К.Т. Удивительно, как, только стараясь помочь другому, сам начинаешь «понимать»! Человек хочет быть любимым — и потому страдает. А разрешение в том, чтобы полюбить. Это божественное решение: так все «проблемы» решает Бог: любя, а не ища ответной любви.
Пятница, 8 ноября 1974
Если мерить жизнь решающими «личными» встречами, то получится, пожалуй, так: ген[ерал] Римский-Корсаков, о. Савва (Шимкевич, «поручик»), В.В. Вейдле, о. Киприан. Каждый из них что-то действительно «вложил» в мое сознание, тогда как другие только так или иначе влияли на него. И это так потому, наверное, что каждый из этих четырех не только что-то «давал», но и брал от меня — то есть любил меня, и я, следовательно, был ему нужен. Каждый раз здесь был своего рода «роман», а не только умственное общение. И этого «романа» совсем не было с другими, может быть, гораздо более замечательными, людьми: Карташовым, Булгаковым, Зеньковским. Насколько же, по-видимому, личная встреча и взаимность и личная любовь важнее в жизни, чем «умственное» влияние. А вместе с тем точно описать и определить, что эти четыре мне дали, — невозможно, «влияние» же других вполне для меня очевидно.
Осень. Все больше неба, все больше этого удивительного, отрешенного света.
Понедельник, 18 ноября 1974
...смысл христианства в том, чтобы быть правым и уступить и в этом дать засиять победе: Христос на кресте — и «воистину Человек сей Сын Божий…». В четверг вечером, накануне Рождественского поста, говорим, вернее — пытаемся говорить все это студентам. Почему пришествие в мир Бога в образе «Отроча Млада» — не только «кеносис», но и самое адекватное Богоявление. Поэтому-то в нем так очевидна, так божественна — ненужность силы, славы, правоты, прав, самоутверждения, авторитета, власти, всего того, что нужно только там, где нет истины и что, поэтому, не нужно Богу. Навсегда поразившие, убедившие меня слова Клоделя: «…и я понял вечную детскость Бога…».
Понедельник, 16 декабря 1974
Дриллок волнуется о намерении антиохийцев открыть собственную семинарию. И все это звонит мне, а меня все это очень мало интересует. Но как нести сквозь всю эту суету нерасплесканным мир душевный, тайную радость, глубокий взор?
Четверг, 19 декабря 1974
Корпусной праздник. Воспоминание о детском опыте праздника, «квинтэссенции» праздничности. Так ясно, что все дано, все предопределено в детстве. Как я благодарен Богу за эту, в сущности, странную — безбытную и по-своему на какие-то куски разорванную жизнь (корпус и Подворье, лицей и эмиграция, Кламар и Америка и т.д.), теперь осознаваемую в своем глубоком единстве. «Но веял над нею какой-то томительный свет, какое-то легкое пламя, которому имени нет…».
Понедельник, 10 февраля 1975
Вчера, в воскресенье, — служба и лекции в Sea Cliff, потом завтрак у Кишковских, чай у А.А. Боголепова. И все это на фоне глубокой неподвижной радости воскресного дня, падающего снежка, заснеженных садов. А когда ехал обратно: огромный морозный закат вдали над нью-йоркскими небоскребами.
Как блаженна жизнь и как «всуе мятутся земнородные».
Суббота, 1 марта 1975
В Питсбурге утром — снег, а потом синее небо, солнце. На аэродроме около четырех часов, оставшись один, переживаю — как всегда, внезапно — эту, уже знакомую мне минуту блаженства, непонятной, но полной и блаженной радости. Лучи солнца из огромных окон, музыка под сурдинку, льющаяся отовсюду и ниоткуда, и вдруг — это полное единство со всем, что тебя окружает, точно все предметы как-то мягчают, оборачиваются к тебе дружбой, близостью. Это мгновение — вне времени, но в нем сосредоточивается, собирается вся жизнь. Все тут, хотя и неназванное, но объективированное, все — от самого детства. Прикосновение к душе вечности — когда не нужно «вспоминать», ибо нет пропасти между собою вспоминающим — и вспоминаемым, то есть самой жизнью.
Вечером — у всенощной в семинарии. Поспел прямо к «На реках Вавилонских» и «Покаяния отверзи ми двери…». И снова — вторично — тот же «укол» полноты и блаженства. Однако — оно ведь все время, всегда тут, рядом, вокруг. И вот как редко и мимолетно, как вместе с тем даром — вдруг изливается в душу.
Среда, 5 марта 1975
Уже который день — все то же солнце, все та же удивительная, ликующая синева неба! И в тишине залитого солнцем дома со страхом и трепетом пишу свою «Иерархию ценностей». Утренние евангелия этих предпостных дней: о страстях Христовых. Всегда этот цикл, всегда все приходит к этому концу, без которого невозможно никакое начало.
Вечный вопрос: как действительно провести черту между удовольствием от «успеха» (гордыня) и радостью, что что-то, что ощущалось важным и истинным, доходит («для Бога», «не нам, не нам…»). Страшная недостижимость подлинного смирения. Вечное, немедленное, моментальное выскакивание маленького «я», о котором сразу же узнаешь его ничтожность и пошлость. Боязнь всего того, чем Бог это самодовольство «врачует».
Пятница, 11 апреля 1975
Вчера Сереже — тридцать лет! Как незаметно для меня наступила моя старость. В лучшие минуты ее это, по слову Ходасевича: «и невозбранно небом дышит почти свободная душа».
Великая пятница, 2 мая 1975
Великий четверг в его двойном воплощении — «красная» Литургия утром, двенадцать Евангелий вечером. Снова и снова, каждый год, воплощение того же дня, абсолютно надвременного в своей сущности. Величайшая, глубочайшая правда традиции — эта возможность, данная нам, погружаться опять в неизменное. И, кроме этого погружения, смиренного, благодарного и радостного, от нас ничего не требуется.
Суббота, 26 июля 1975
«Северный день»: ослепительно ясный, ветреный, весь — изнутри — праздничный. Один из тех дней, когда от этой красоты, от этого солнца, света, блеска делается почти больно: «о чем это?» и «как этим пользоваться?»
Преображение, 19 августа 1975
Преображение. Ясно и холодно. Чудная служба. До Литургии много исповедников. И такое ясное чувство: что все — и грехи, и сомнения наши — от измены внутри себя свету и радости, тому, что составляет всю суть этого удивительного праздника. «Земля вострепета…». Чувствовать этот «трепет» во всем: в словах, в вещах, в природе, в себе — вот и вся христианская жизнь, или, вернее, сама жизнь, христианством дарованная и даруемая.
Успение, 28 августа 1975
Ясность и красота этих — здесь уже первых осенних — дней, ярко-красных кленов. Очевидная для меня «одушевленность» природы, только совсем не «пантеистическая», а вся целиком состоящая в откровении именно Лица, Личности. И это так потому как раз, что природы нет «самой по себе». Она «становится» каждый раз, когда из-за нее, в ней, благодаря ей происходит встреча личности с Лицом, совершается «эпифания».
Пятница, 26 сентября 1975
Утром архиерейская Литургия, чинная, строгая, вся несущая на себе отпечаток арх. Павла. Все «тайные молитвы» читает вслух, во всем смысл, продуманность. Чудная служба. …
Потом финская баня с Владыкой и Кириллом. Когда мы втроем сидели голые и парились, я подумал: вот бы снять эту фотографию и послать кому-нибудь. То-то был бы фурор… Удивительно, как такой человек, как арх. Павел, который весь светел, весь светится миром и святостью, продолжает так же светиться и голым. То, что грубо, смешно, неприлично в «плотяном» человеке, в «духовном» — преображено! Я был потрясен этим настоящим для себя откровением…
Воскресенье, 28 сентября 1975
Литургия в соборе — и опять то же впечатление большой литургической культуры и подлинности, исходящих, очевидно, от арх. Павла. Пение прекрасное — выдержанное, цельное от начала до конца, без «номеров». Без всякого преувеличения: лучшая архиерейская служба, на которой мне довелось быть. В какой-то момент службы — прорыв вечности, наслаждения «странствием владычным». Белый владыка, возносящий молитву, десять иереев, а за алтарем — золотые, осенние березы, остановка времени, прикосновение к высшему, вечному, над чем время безвластно.
Вторник, 4 ноября 1975
Длинный, длинный день в семинарии. Но вечером — лекция о чеховском «Архиерее», как какое-то внутреннее освобождение и очищение: поразительная музыка этого рассказа, которую я и пытался дать почувствовать; эти темы — матери и детства, Страстной — на фоне Сисоев и Демьянов-Змеевидцев, все это такое высокое, такое чистое искусство, и в нем больше какой-то внутренней сущности христианства и Православия, чем в богословских триумфалистских определениях. Тайна христианства: красота поражения, освобождение от успеха. «Скрыл сие от премудрых…». Все в этом рассказе — поражение, и весь он светится необъяснимой, таинственной победой: «Ныне прославился Сын Человеческий…».
Среда, 10 декабря 1975
По возвращении из Kennedy Airport, куда я провожал маму. Эти пять недель с ней были трудными, а вот — в свете расставанья — остается только и именно свет, а также острая жалость к старости, одиночеству, беспомощности. <…> И становится стыдно, что раздражался, что она «мешала» нашей жизни и т.д. Остается только то, что она дала нам «детство без печали». И что — по сравнению с этим медленным нисхождением в смерть — вся суета, окружающая нас и к этому торжественнейшему из всех возрастов жизни равнодушная? До сих пор — пятьдесят четыре года! — я неизменно жил в мире, в котором у меня была мать. А сегодня утром, когда она уходила от меня в коридорчик, ведущий к аэроплану, я так остро почувствовал, что скоро-скоро будет мир без мамы и что с этого момента начнется и мое собственное «нисхождение».
Среда, 14 января 1976
Кончил вчера биографию Жусса. Читая о его смерти (умирал три года в мучениях), о его нечеловеческих усилиях служить мессу, об этой верности, смирении, послушании — прослезился. Всегда чувствую, что тут — самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания. Не «искупительность», а именно «спасительность». Единственное, чего «природный» человек хочет на глубине, — это не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, — это страдание. Почему? Потому что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страданья — совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение.
Среда, 18 февраля 1976
Странная, таинственная вещь — работа мысли, точно прислушивание в себе к кому-то, чему-то другому, узнавание, а потом — попытка это сказать, выразить адекватно. Но всегда ощущение какой-то подспудной работы, совершающейся помимо меня. То, что говоришь, — не от себя, от себя лишь то, как говоришь. И все творчество, в конце концов, только в том, чтобы как соответствовало что. Таково сотрудничество человека с Богом, тайна человеческой свободы.
Понедельник, 8 марта 1976
Великий Пост. И, как всегда в эти дни, — в памяти длинная, в самое детство уходящая гряда «прощеных воскресений».
Пятница, 12 марта 1976
Вчера закончили Великий канон, литургическую «массивность» первых дней Поста, и он вступил в то, что — внутри себя — я называю его «легкостью» и в чем вижу и чувствую его главное и содержание, и цель. Сегодня утром — вот именно такая «облегченная» утреня, вся как бы в полутонах, вся светящаяся и звучащая «светлой печалью».
Понедельник, 12 апреля 1976
…Скрипт, вчера, о Фоме Неверном, о «блаженни не видевшие и уверовавшие». Вера в воскресение Христа начинается с веры во Христа, а не наоборот. Те, кто не верили в Него, не поверили, не узнали воскресшего. Воскресение Христа не чудо. В него невозможно поверить, если не сказать: «Никогда не говорил человек так, как Этот Человек», если не принять Христа. Принять же Христа — это знать, что Он воскрес. Мы верим во Христа, мы знаем, что Он воскрес.
Лазарева суббота. 17 апреля 1976
Чудная служба и вчера, и, особенно, сегодня — в этот любимейший из любимейших праздников. Полная церковь. Детский крестный ход. Жаркое, совсем летнее солнце. <...> У всех то же «высокое» настроение, и как радостно чувствовать, как все мы тут — без слов и дебатов — единодушны: тут сердце, тут центр всего, оправдание, жизнь всей «церковной деятельности».
Великая Среда. 21 апреля 1976
Только что вернулся с последней Преждеосвященной. Не служил, стоял в храме и думал: вот, дал Бог жить в литургическом раю. Залитая солнцем церковь. Чудный хор. Чудная служба. Все то, без чего все объяснения Православия невозможны, неубедительны и беспредметны, ибо явление, «эпифания» его — только тут… А вечером — утреня Великого Четверга, «Странствия владычна…».
Суббота, 12 июня 1976
После двух чудовищно душных и мокрых дней — рай земной! Прохладно, солнечно, легко, светозарно… Утром — один в церкви, готовя ее к Троице, переоблачая престол, жертвенник из белого, пасхального — в зеленое, «пятидесятнее»… Всегда люблю это время в пустой церкви, это «приуготовление»…
Понедельник, 27 сентября 1976
На исповеди вчера Н.Н. говорит, что сделала аборт. Как обухом по голове! Чувство такое, что вдруг — сквозь болтовню о религии, о Церкви, сквозь все это поверхностное возбуждение — наталкиваешься на царство диавола, на всю его силу. И только тут ощущаешь всю меру нашего бессилия, нашей теплохладности.
Понедельник, 11 октября 1976
Мучительный разговор в субботу с Н.Н. о совершенном ею аборте. Что говорить? Ужас от непоправимости случившегося. Прикосновение к бездонной печали греха.
Чудная служба вчера. После обеда ездили к Ане — в апофеозе солнечного света и яркой осенней листвы.
Вторник, 12 октября 1976
Начало «ложной религии» — неумение радоваться, вернее — отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости — они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе…». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает.
