Дорогие, публикуем вторую часть замечательных рассказов Ольги Амбарцумовой. Хотелось бы, чтобы наше сотрудничество продолжилось. 
Ольга Амбарцумова
За молоком
Мне 6 лет, только исполнилось.
Каждый день кого-нибудь из детей мама посылала в магазин за молоком. Не то, чтобы это был магазин – небольшой молочный ларек возле рынка. Обычно ходил кто-нибудь из старших, Илюшка, Яша или Жека. Я была еще мала для такого ответственного поручения, но мне это очень не нравилось. К маме я стала приставать осторожно, убеждая, что мне уже шесть лет, я намного старше Машки, которой только четыре с половиной – а вон ведь Машке многое доверяют.
– Что, например? – удивилась мама.
– Как что? – отвечаю я. – Она курицу сама разделывает.
Незадолго до этого так и было. Захожу я на кухню, а Машка, засучив рукава, в маленьком фартучке, стоит с ножом у табуретки, на которой лежит сырая курица, и как раз начинает ее разделывать. Тогда курицы продавались непотрошеными. Я стала с интересом наблюдать, а Машка, видя это, начала мне рассказывать с видом профессионала. Ловко отрубила лапки и голову, бросила их в раковину, потом, к моему ужасу, воткнула нож в живот птицы и говорит:
– Смотри, главное – не пропороть желчный пузырь, он где-то здесь, – она показала пальцем. – Если порежешь случайно – то все, вся курица будет горькой.
Она ловко распорола живот птице, достала желчный пузырь, показала мне, как он выглядит, и выбросила в помойку со словами: «Его даже кошке нельзя – горький». Я покивала с умным видом, для меня приготовление пищи было темным лесом – ничего не умела.
– А теперь, – сказала Машка, – все просто, разделываешь – и все.
Я хоть и внимательно смотрела, но так и не поняла, почему она считает, что остальное просто. Когда я маме напомнила про это, она сказала:
– Ну, Машу я учила, она же не сразу стала сама разделывать куру.
– А я тоже поучусь, – настаивала я. – Не одна пойду за молоком – с Жекой.
Женька, который крутился рядом, сразу сказал, что я еще маленькая. Я ему показала из-за мамы кулак и продолжила упрашивать маму самым ласковым голосом.
– Ох, Ольгушка, – вздохнула мама, – Ты понимаешь, что каждый из детей в первый раз молоко разливал. Яша вон, не отходя от магазина, уронил бидон и разлил. Женя около станции споткнулся и тоже разлил.
– А Илюха? – спрашиваю с надеждой. Все-таки он самый старший.
– Илюшенька, – лукаво улыбнулась мама, – До калитки донес и, пока открывал калитку, выронил бидон.
Я очень удивилась такому невезению и твердо заявила, что уж я ни за что не разолью. Мама задумчиво смотрела на меня минутку, потом говорит:
– Ну ладно, возьмешь маленький бидончик. Только будешь Жеку слушаться с одного слова и если разольешь – не плакать.
– Не буду я плакать, – говорю. – И разливать не собираюсь.
Мама головой покачала и велела Жеке взять на холодильнике деньги, четырехлитровый бидон и литровый для меня.
– За Олю отвечаешь головой, – предупредила мама, когда мы были готовы.
– Ага, – сказал Женька и взял меня за руку. – Пошли. Помни, что ты должна меня слушаться, а то больше не возьму.
Я спокойно с этим согласилась, потому что очень уж радовалась, что мне доверили такое важное дело. Всю дорогу до магазина Женька развлекал меня разными историями, попутно рассказав несколько важных моментов: что мне нужно сделать, чтобы молоко не разлить.
– Вот увидишь, – сказал он. – Если будешь делать, как я говорю, тогда не разольешь.
У ларька стояла небольшая очередь. Когда подошла наша, Женька вручил мне деньги и говорит:
– Громко скажи: четыре литра и еще один.
Я удивленно на него посмотрела, не могла поверить, что он мне заплатить самой разрешил, а брат усмехнулся:
– Давай-давай, ждут же, плати уже.
Я послушно бросилась к окошечку, но даже на цыпочках едва дотянулась, чтобы деньги отдать, и прокричала:
– Мне четыре литра и еще один!
Продавщица удивленно высунулась из окошка и глянула на меня сверху вниз:
– Кроха, – сказала она. – Куда тебе столько? Ты же не унесешь!
– Я не одна, я с братом, – сказала я и гордо добавила: – Ему уже семь лет!
Она окинула его взглядом и кивнула:
– Ну, тогда, конечно. Давайте бидоны.
Бидоны Жека забрал сам.
– Тяжело? – спросил он, как только вручил мне мой маленький узенький бидончик.
Я посмотрела на его огромный, который Жека с легкостью держал в руке, и помотала головой:
– Нее.
– Ну, пойдем тогда. Не спеши. Смотри под ноги.
Мы, не торопясь, шли по Всеволожскому проспекту, и каждые двадцать шагов Женька заставлял меня останавливаться, ставить на землю бидон и, немножко отдохнув, брать его в другую руку. Когда шли вдоль станции, остановок было еще больше. Я была в восхищении, что Женька сам ни разу бидон на землю не поставил. Думала, что я вот так же смогу не скоро. Мне и мой маленький казался тяжелым.
Перешли через рельсы напротив дома. Женька и здесь заставил меня отдохнуть, и до рельсов, и после. К калитке прикоснуться не разрешил, сам открыл и подождал, пока я пройду.
И вот мы во дворе. Я готова была плясать от счастья. Я прошла уже дальше, чем Илюшка, а не разлила. А самое главное – у крыльца дома стояли мама, папа и дядька наш, папин младший брат, и все смотрели, как я несу молоко.
Женька не позволил мне идти сразу к дому. По дороге была еще беседка, и он велел мне поставить бидон на ступеньку беседки. Я с нетерпением смотрела на Женьку, ожидая, пока разрешит идти дальше. Даже говорить не могла. Просто не верилось, что я смогла с первого раза сделать то, что не удалось моим братьям.
– Бери уж, – сказал мне братец.
Я подхватила бидончик и зашагала прямо к маме с папой.
– Я не разлила! – крикнула я маме, когда оставалось всего пять шагов до крыльца. В тот же миг я споткнулась и упала на землю плашмя: бидончик вылетел из руки, и молоко хлынуло прямо под ноги папе.
Я лежала на земле и плакала. Рядом охал Жека. А я даже голову от горя поднять не могла. Внезапно что-то оторвало меня от земли. Это папа подхватил меня на руки и подбросил высоко-высоко, аж дух захватило.
– Смотри, Лапушка, – сказал папа, поставив меня на землю. – Олечка у нас новый рекорд поставила, не то, что мальчишки. Умница.
Он погладил меня по голове.
– А теперь беги, покрутись на турнике, хочу посмотреть, как у тебя получается.
Грустно это вспоминать было. До сих пор, оказывается, обидно.
Юные помощники
Матушка Елена с Андрюшей
Домашний ребенок
Так получилось, что мы все были очень домашними детьми. Не могли надолго оставаться без родителей, дома и семьи. Очень ярко вспоминается мне случай, когда лет в пять меня забрала к себе в гости крестная, тетя Маша. Я ее очень любила, всегда ждала на день рождения, надеясь на подарки, и наизусть помнила ее домашний телефон. Однажды летом она должна была к нам зайти, и мама мне говорит:
– Олечка, сейчас придет твоя крестная, а она не любит, когда девочки ходят в штанах. Беги, надень юбочку.
А я страшно не любила юбки: неудобно в них лазить по деревьям и гонять на велике. Потому дотянула до последнего. Спохватилась, когда крестная уже вошла в дом. Ужасно растерявшись, я не нашла ничего лучшего, как нырнуть под обеденный стол. Целый час я сидела там и слушала, как сетуют мама с тетей Машей, что я куда-то сбежала, и крестная не сможет подарить мне подарок. Больше всего меня возмутило, что она решила подарок забрать и привезти в следующий раз. А так как бывала она у нас крайне редко, я боялась, что она совсем забудет об этом подарке.
Дождалась я, когда она уйдет, выскочила из-под стола, страшно удивив маму, и, нацепив первую попавшуюся юбку поверх штанов, бросилась догонять крестную. Догнала, подарок-таки получила, которым оказался набор макраме. Даже открыла его, но отдала Машке. Не видела я смысла в таком занятии, когда летом на улице столько всего интересного.
И вот, бесконечно меня удивив, тетя Маша забрала меня в город, к себе домой (редко какие взрослые были довольны моим поведением, потому меня всегда удивляло, как по-доброму ко мне относится тетя Маша). В гостях у них было странно. Очень красиво и чисто, ковры, старинная мебель. И среди этого великолепия двоюродные Даша и Ваня, примерно моего возраста, которые побаивались меня и смотрели круглыми испуганными глазами из-под одинаковых челок.
До вечера я держалась, а с приближением ночи решительно потребовала отвезти меня домой. Когда мне объяснили, что это невозможно, и электрички уже не ходят, я стала рыдать, заявив, что ни за что у них не останусь, а также настаивала, чтобы они позвонили бабе Лене, которая тоже жила в городе. Баба Лена была ровно на 70 лет старше меня, день в день. Она была другом семьи еще нашего дедушки и нас всех воспитывала с пеленок, часто оставаясь с нами, когда мама куда-нибудь уезжала на несколько дней. Тетя Маша сказала, что нельзя будить пожилого человека в такую поздноту, тем более, что телефона она ее не знает. Утром мол, позвонит. Вот тут-то я и вскочила с пола, и закричала, что «я, я знаю телефон!» Баба Лена была наш человек, сразу меня поняла. Старенькая, но приехала, не откладывая, к тете Маше. Я запрыгнула к ней на колени, обняла со всей силой и сказала, что ни за что не слезу, пока она не заберет меня домой. Баба Лена посетовала, мол, какой непослушный ребенок, и сказала тете Маше, что нехорошо оставлять меня здесь, в гостях, ведь какой плохой пример я подаю Ванечке и Дашеньке – таким хорошим деткам.
По дороге она меня очень ругала, что я позорю семью, веду себя совершенно некультурно и обижаю людей, которые впервые пригласили меня в гости и рассчитывали на мою благодарность. Я ее слушала и млела от счастья. Почему-то даже ее ругань была милее, чем все добрые слова тети Маши. Переночевала я у бабы Лены, а утром она отвезла меня домой, где вся семья встречала меня во дворе, как будто из плена. Старшие, Илюшка и Женька, так и говорили, что я награждаюсь чином генерала, потому что вырвалась из плена врага, и теперь моя палка – не простое ружье, а автомат. Они как раз играли в войнушку. Больше в гости к тете Маше меня не приглашали.
Ольга Амбарцумова
***
В другой раз меня отвезли к дяде Васе, когда мама уехала с Женей и Яшей в Москву. Жека как раз должен был пойти в первый класс, а мама всегда перед школой возила детей к Сергию Радонежскому, чтобы хорошо учились. Я уже была постарше, все-таки шесть лет, так что сама согласилась пожить у родной бабушки Ады (которая как раз жила у дяди Васи в квартире городской), так что всем говорила, что плакать я не буду и проситься домой – тоже.
Выдержала я полдня с честью. Ни слова про дом не сказала, хотя не прекращала думать о нем ни на минуту, постоянно фантазируя, что там делает Машка, чем занимается Илюха, а папа наверняка жарит цыпленка табака – он всегда это делал, когда мама уезжала. И эта мысль или что другое повлияло, но меня стало натурально рвать. Бабушка уж и тазик мне принесла и водой отпаивала, а меня все рвало и рвало.
– Позвони папе, – попросила я слабым голосом. Я ведь обещала не плакать и не плакала.
Папа приехал через час. Взял меня на руки и отнес в машину. Я так обрадовалась, увидев эту зеленую «Победу»! Инвалид дядя Гена на ней ездил. Он иногда возил папу, особенно, когда маму из роддома надо было забирать. А тут за мной – на машине! Я была жутко тронута. Это же надо. Ради меня! Папа посадил меня одну на шикарное заднее сиденье и зачем-то вручил пакет.
– Зачем это? – спрашиваю.
– Если будет тошнить, – сказал папа. – Чтобы машину не испачкать.
А я побоялась признаться, что у меня уже все прошло, что мне совсем хорошо (вдруг бы он тогда не забрал меня домой?). Я ехала и слушала, как дядя Гена рассказывает про войну. Что он, как и я, был четвертым ребенком в семье, но в блокаду все умерли, кроме него и брата. И что брат научил его курить, потому что, когда куришь, не чувствуешь голода, а ему было, как мне – шесть лет. И спал он много, во сне тоже не голодно. Так, мол, и выжил...
А вечером папа и правда жарил цыпленка табака. А мы все, малые, его окружили и слушали, как правильно это делать надо, и ждали, когда же попробуем.
Вот такие мы все были домашние... по крайней мере, я.
Вся большая, дружная семья
Батюшка Димитрий и матушка Елена. Фото: pravmir.ru
Об авторе читайте здесь.
Ольга Амбарцумова
За молоком
Мне 6 лет, только исполнилось.
Каждый день кого-нибудь из детей мама посылала в магазин за молоком. Не то, чтобы это был магазин – небольшой молочный ларек возле рынка. Обычно ходил кто-нибудь из старших, Илюшка, Яша или Жека. Я была еще мала для такого ответственного поручения, но мне это очень не нравилось. К маме я стала приставать осторожно, убеждая, что мне уже шесть лет, я намного старше Машки, которой только четыре с половиной – а вон ведь Машке многое доверяют.
– Что, например? – удивилась мама.
– Как что? – отвечаю я. – Она курицу сама разделывает.
Незадолго до этого так и было. Захожу я на кухню, а Машка, засучив рукава, в маленьком фартучке, стоит с ножом у табуретки, на которой лежит сырая курица, и как раз начинает ее разделывать. Тогда курицы продавались непотрошеными. Я стала с интересом наблюдать, а Машка, видя это, начала мне рассказывать с видом профессионала. Ловко отрубила лапки и голову, бросила их в раковину, потом, к моему ужасу, воткнула нож в живот птицы и говорит:
– Смотри, главное – не пропороть желчный пузырь, он где-то здесь, – она показала пальцем. – Если порежешь случайно – то все, вся курица будет горькой.
Она ловко распорола живот птице, достала желчный пузырь, показала мне, как он выглядит, и выбросила в помойку со словами: «Его даже кошке нельзя – горький». Я покивала с умным видом, для меня приготовление пищи было темным лесом – ничего не умела.
– А теперь, – сказала Машка, – все просто, разделываешь – и все.
Я хоть и внимательно смотрела, но так и не поняла, почему она считает, что остальное просто. Когда я маме напомнила про это, она сказала:
– Ну, Машу я учила, она же не сразу стала сама разделывать куру.
– А я тоже поучусь, – настаивала я. – Не одна пойду за молоком – с Жекой.
Женька, который крутился рядом, сразу сказал, что я еще маленькая. Я ему показала из-за мамы кулак и продолжила упрашивать маму самым ласковым голосом.
– Ох, Ольгушка, – вздохнула мама, – Ты понимаешь, что каждый из детей в первый раз молоко разливал. Яша вон, не отходя от магазина, уронил бидон и разлил. Женя около станции споткнулся и тоже разлил.
– А Илюха? – спрашиваю с надеждой. Все-таки он самый старший.
– Илюшенька, – лукаво улыбнулась мама, – До калитки донес и, пока открывал калитку, выронил бидон.
Я очень удивилась такому невезению и твердо заявила, что уж я ни за что не разолью. Мама задумчиво смотрела на меня минутку, потом говорит:
– Ну ладно, возьмешь маленький бидончик. Только будешь Жеку слушаться с одного слова и если разольешь – не плакать.
– Не буду я плакать, – говорю. – И разливать не собираюсь.
Мама головой покачала и велела Жеке взять на холодильнике деньги, четырехлитровый бидон и литровый для меня.
– За Олю отвечаешь головой, – предупредила мама, когда мы были готовы.
– Ага, – сказал Женька и взял меня за руку. – Пошли. Помни, что ты должна меня слушаться, а то больше не возьму.
Я спокойно с этим согласилась, потому что очень уж радовалась, что мне доверили такое важное дело. Всю дорогу до магазина Женька развлекал меня разными историями, попутно рассказав несколько важных моментов: что мне нужно сделать, чтобы молоко не разлить.
– Вот увидишь, – сказал он. – Если будешь делать, как я говорю, тогда не разольешь.
У ларька стояла небольшая очередь. Когда подошла наша, Женька вручил мне деньги и говорит:
– Громко скажи: четыре литра и еще один.
Я удивленно на него посмотрела, не могла поверить, что он мне заплатить самой разрешил, а брат усмехнулся:
– Давай-давай, ждут же, плати уже.
Я послушно бросилась к окошечку, но даже на цыпочках едва дотянулась, чтобы деньги отдать, и прокричала:
– Мне четыре литра и еще один!
Продавщица удивленно высунулась из окошка и глянула на меня сверху вниз:
– Кроха, – сказала она. – Куда тебе столько? Ты же не унесешь!
– Я не одна, я с братом, – сказала я и гордо добавила: – Ему уже семь лет!
Она окинула его взглядом и кивнула:
– Ну, тогда, конечно. Давайте бидоны.
Бидоны Жека забрал сам.
– Тяжело? – спросил он, как только вручил мне мой маленький узенький бидончик.
Я посмотрела на его огромный, который Жека с легкостью держал в руке, и помотала головой:
– Нее.
– Ну, пойдем тогда. Не спеши. Смотри под ноги.
Мы, не торопясь, шли по Всеволожскому проспекту, и каждые двадцать шагов Женька заставлял меня останавливаться, ставить на землю бидон и, немножко отдохнув, брать его в другую руку. Когда шли вдоль станции, остановок было еще больше. Я была в восхищении, что Женька сам ни разу бидон на землю не поставил. Думала, что я вот так же смогу не скоро. Мне и мой маленький казался тяжелым.
Перешли через рельсы напротив дома. Женька и здесь заставил меня отдохнуть, и до рельсов, и после. К калитке прикоснуться не разрешил, сам открыл и подождал, пока я пройду.
И вот мы во дворе. Я готова была плясать от счастья. Я прошла уже дальше, чем Илюшка, а не разлила. А самое главное – у крыльца дома стояли мама, папа и дядька наш, папин младший брат, и все смотрели, как я несу молоко.
Женька не позволил мне идти сразу к дому. По дороге была еще беседка, и он велел мне поставить бидон на ступеньку беседки. Я с нетерпением смотрела на Женьку, ожидая, пока разрешит идти дальше. Даже говорить не могла. Просто не верилось, что я смогла с первого раза сделать то, что не удалось моим братьям.
– Бери уж, – сказал мне братец.
Я подхватила бидончик и зашагала прямо к маме с папой.
– Я не разлила! – крикнула я маме, когда оставалось всего пять шагов до крыльца. В тот же миг я споткнулась и упала на землю плашмя: бидончик вылетел из руки, и молоко хлынуло прямо под ноги папе.
Я лежала на земле и плакала. Рядом охал Жека. А я даже голову от горя поднять не могла. Внезапно что-то оторвало меня от земли. Это папа подхватил меня на руки и подбросил высоко-высоко, аж дух захватило.
– Смотри, Лапушка, – сказал папа, поставив меня на землю. – Олечка у нас новый рекорд поставила, не то, что мальчишки. Умница.
Он погладил меня по голове.
– А теперь беги, покрутись на турнике, хочу посмотреть, как у тебя получается.
Грустно это вспоминать было. До сих пор, оказывается, обидно.
Юные помощники
Матушка Елена с Андрюшей
Домашний ребенок
Так получилось, что мы все были очень домашними детьми. Не могли надолго оставаться без родителей, дома и семьи. Очень ярко вспоминается мне случай, когда лет в пять меня забрала к себе в гости крестная, тетя Маша. Я ее очень любила, всегда ждала на день рождения, надеясь на подарки, и наизусть помнила ее домашний телефон. Однажды летом она должна была к нам зайти, и мама мне говорит:
– Олечка, сейчас придет твоя крестная, а она не любит, когда девочки ходят в штанах. Беги, надень юбочку.
А я страшно не любила юбки: неудобно в них лазить по деревьям и гонять на велике. Потому дотянула до последнего. Спохватилась, когда крестная уже вошла в дом. Ужасно растерявшись, я не нашла ничего лучшего, как нырнуть под обеденный стол. Целый час я сидела там и слушала, как сетуют мама с тетей Машей, что я куда-то сбежала, и крестная не сможет подарить мне подарок. Больше всего меня возмутило, что она решила подарок забрать и привезти в следующий раз. А так как бывала она у нас крайне редко, я боялась, что она совсем забудет об этом подарке.
Дождалась я, когда она уйдет, выскочила из-под стола, страшно удивив маму, и, нацепив первую попавшуюся юбку поверх штанов, бросилась догонять крестную. Догнала, подарок-таки получила, которым оказался набор макраме. Даже открыла его, но отдала Машке. Не видела я смысла в таком занятии, когда летом на улице столько всего интересного.
И вот, бесконечно меня удивив, тетя Маша забрала меня в город, к себе домой (редко какие взрослые были довольны моим поведением, потому меня всегда удивляло, как по-доброму ко мне относится тетя Маша). В гостях у них было странно. Очень красиво и чисто, ковры, старинная мебель. И среди этого великолепия двоюродные Даша и Ваня, примерно моего возраста, которые побаивались меня и смотрели круглыми испуганными глазами из-под одинаковых челок.
До вечера я держалась, а с приближением ночи решительно потребовала отвезти меня домой. Когда мне объяснили, что это невозможно, и электрички уже не ходят, я стала рыдать, заявив, что ни за что у них не останусь, а также настаивала, чтобы они позвонили бабе Лене, которая тоже жила в городе. Баба Лена была ровно на 70 лет старше меня, день в день. Она была другом семьи еще нашего дедушки и нас всех воспитывала с пеленок, часто оставаясь с нами, когда мама куда-нибудь уезжала на несколько дней. Тетя Маша сказала, что нельзя будить пожилого человека в такую поздноту, тем более, что телефона она ее не знает. Утром мол, позвонит. Вот тут-то я и вскочила с пола, и закричала, что «я, я знаю телефон!» Баба Лена была наш человек, сразу меня поняла. Старенькая, но приехала, не откладывая, к тете Маше. Я запрыгнула к ней на колени, обняла со всей силой и сказала, что ни за что не слезу, пока она не заберет меня домой. Баба Лена посетовала, мол, какой непослушный ребенок, и сказала тете Маше, что нехорошо оставлять меня здесь, в гостях, ведь какой плохой пример я подаю Ванечке и Дашеньке – таким хорошим деткам.
По дороге она меня очень ругала, что я позорю семью, веду себя совершенно некультурно и обижаю людей, которые впервые пригласили меня в гости и рассчитывали на мою благодарность. Я ее слушала и млела от счастья. Почему-то даже ее ругань была милее, чем все добрые слова тети Маши. Переночевала я у бабы Лены, а утром она отвезла меня домой, где вся семья встречала меня во дворе, как будто из плена. Старшие, Илюшка и Женька, так и говорили, что я награждаюсь чином генерала, потому что вырвалась из плена врага, и теперь моя палка – не простое ружье, а автомат. Они как раз играли в войнушку. Больше в гости к тете Маше меня не приглашали.
Ольга Амбарцумова
***
В другой раз меня отвезли к дяде Васе, когда мама уехала с Женей и Яшей в Москву. Жека как раз должен был пойти в первый класс, а мама всегда перед школой возила детей к Сергию Радонежскому, чтобы хорошо учились. Я уже была постарше, все-таки шесть лет, так что сама согласилась пожить у родной бабушки Ады (которая как раз жила у дяди Васи в квартире городской), так что всем говорила, что плакать я не буду и проситься домой – тоже.
Выдержала я полдня с честью. Ни слова про дом не сказала, хотя не прекращала думать о нем ни на минуту, постоянно фантазируя, что там делает Машка, чем занимается Илюха, а папа наверняка жарит цыпленка табака – он всегда это делал, когда мама уезжала. И эта мысль или что другое повлияло, но меня стало натурально рвать. Бабушка уж и тазик мне принесла и водой отпаивала, а меня все рвало и рвало.
– Позвони папе, – попросила я слабым голосом. Я ведь обещала не плакать и не плакала.
Папа приехал через час. Взял меня на руки и отнес в машину. Я так обрадовалась, увидев эту зеленую «Победу»! Инвалид дядя Гена на ней ездил. Он иногда возил папу, особенно, когда маму из роддома надо было забирать. А тут за мной – на машине! Я была жутко тронута. Это же надо. Ради меня! Папа посадил меня одну на шикарное заднее сиденье и зачем-то вручил пакет.
– Зачем это? – спрашиваю.
– Если будет тошнить, – сказал папа. – Чтобы машину не испачкать.
А я побоялась признаться, что у меня уже все прошло, что мне совсем хорошо (вдруг бы он тогда не забрал меня домой?). Я ехала и слушала, как дядя Гена рассказывает про войну. Что он, как и я, был четвертым ребенком в семье, но в блокаду все умерли, кроме него и брата. И что брат научил его курить, потому что, когда куришь, не чувствуешь голода, а ему было, как мне – шесть лет. И спал он много, во сне тоже не голодно. Так, мол, и выжил...
А вечером папа и правда жарил цыпленка табака. А мы все, малые, его окружили и слушали, как правильно это делать надо, и ждали, когда же попробуем.
Вот такие мы все были домашние... по крайней мере, я.
Вся большая, дружная семья
Батюшка Димитрий и матушка Елена. Фото: pravmir.ru
Об авторе читайте здесь.
- Перейти к предыдущей записи Ольга Амбарцумова. Рассказы. Часть 1
