Путевые заметки: Оттепель
Прочла недавно в одной книге, что на 30-м меридиане с равным промежутком находятся Мемфис, Александрия, Константинополь, Киев и Санкт-Петербург (!), – и, конечно же, вспомнила нашу учительницу географии, Лидию Ивановну Валуцкую, которая вывозила нас в Саблинские пещеры (В разных измерениях...). Это именно она сказала нам о том, что наш город находится на пересечении 30-го градуса в.д. и 60-го градуса с.ш., прибавив при этом, что пересекаются они где-то возле Дома Книги. И, хотя сейчас я сомневаюсь, что эту воображаемую точку можно установить с такой точностью, запомнилось это на всю жизнь. (Правда, точности ради, проверила сейчас координаты Петербурга, и оказалось, что Лидия Ивановна чуть-чуть их «округлила»: на самом деле – 59°57′00″ с. ш.30°19′00″ в. д.)
Лидия Ивановна подсказала и простой способ определить, в какой фазе находится луна – растущей или убывающей: если к серпику месяца можно пририсовать палочку, так что получится буква «р», – значит, растет, если же он повернут в другую сторону, так что имеет форму буквы «с», – значит, сокращается.Ничем не примечательная – маленькая, кругленькая, с круглым невыразительным лицом, с вечной шестимесячной завивкой, а вот предмет свой она сумела дать так, что и до сих пор не выветрился из головы.
Так что книга эта попалась мне на глаза и для того, наверное, чтобы, прежде чем перейти к новой теме, помянуть добрым словом и других моих учителей, кроме Кики-Вики, о котором шел рассказ в прошлой заметке.
А «Папа Дима», Дмитрий Степанович Трунов, наш историк? Прямая линия невысокого белого лба, подчеркнутая аккуратным боковым зачесом коротко стриженных, с проседью волос, спокойные серые глаза под прямыми черными бровями, щеточка усов под четкой линией носа, спокойный, негромкий голос. Орденские планки на груди – память о совсем недавно отгремевшей Войне…
А Валентина Исааковна Хайнман, математичка, заслуживающая отдельной, можно сказать, «педагогической поэмы»? Высокие скулы, узкие щелочки глаз за строгими стеклами очков. Негромкий голос. Абсолютная, ничем не тревожимая тишина на ее уроках. Валентина Исааковна, впрочем, умеет разрядить эту обстановку, легонько дотронувшись до клемм, регулирующих напряжение: «Ну что ж, мы послушали оперу "Пи", а теперь давайте станцуем балет "Неравенство"». Этой маленькой интермедии достаточно, чтобы разрядить напряжение…
Так что Кики-Вики – не единственный из моих учителей, кто оставил светлый и добрый след в памяти.
Но особое место принадлежит в ней Ревекке Григорьевне Кацнельсон. (Интернет упорно убирает в этом имени второе «к», но я его так же упорно восстанавливаю, потому что все звали ее именно Ревекка!) Она вела у нас литературу и русский язык в пятом-седьмом классах.
…Однажды кто-то из учителей отобрал у меня книгу, которую я читала в щелочку парты, и я сказала что-то дерзкое. Созвали педсовет, вызвали маму, сказали, что будут решать вопрос о моем исключении из школы. И вот, в ожидании решения своей участи, я стояла в школьном коридоре, уставясь в окно, и вдруг кто-то тронул меня сзади за плечо. Это была Ревекка Григорьевна, на минутку вышедшая из учительской, чтобы сказать мне, очень серьезно: «Люся, тебе надо поступать в университет. Только в университет. Ты слышишь?» Так что всё было решено за меня еще в седьмом классе...
В восьмом классе у нас появилась другая словесница, Полина Георгиевна, но с Ревеккой Григорьевной мы тесно соприкасались и дальше, уже в другой ее «ипостаси» – старшей пионервожатой.
Каково же было мое удивление, когда, зайдя в Интернет, чтобы понять, что в те годы под этим званием подразумевалось, я обнаружила, что такая должность существует и сегодня: пионеров – ну, это, конечно, насколько мне известно, нет, а пионервожатые есть! Я даже скопировала фрагмент должностной инструкции:
«Настоящая должностная инструкция разработана на основе тарифно-квалификационной характеристики пионервожатого, утвержденной приказом Минобразования Российской Федерации и Госкомвуза Российской Федерации от 31 августа 1995 г. № 463/1268 по согласованию с Министерством труда Российской Федерации (постановление Минтруда России от 17 августа 1995 г. № 46).
Пионервожатая выполняет следующие должностные обязанности:
3.1. способствует развитию и деятельности детских общественных организаций, объединений, помогает в программировании их деятельности на принципах добровольности, самодеятельности, гуманности и демократизма с учетом инициативы, интересов и потребностей обучающихся;
3.2. содействует обновлению содержания и форм деятельности детских организаций, объединений, организует их коллективно-творческую деятельность в соответствии с возрастными интересами обучающихся и требованиями жизни;
3.3. обеспечивает условия для широкого информирования обучающихся о действующих детских и молодежных организациях, объединениях;
3.4. организует наглядное оформление школы по тематике проводимой им работы…»
И этот свой хлеб (едва ли претерпевший за минувшие годы существенные изменения) наша Ревекка отрабатывала честно: не помню ее в состоянии покоя, не вижу ее иначе, чем несущейся куда-то крупным, размашистым и вместе удивительно женственным шагом. И не вспоминаю ее иначе, чем улыбающейся – сияюще, ослепительно, заразительно.
Я в те годы пропадала в школе целыми днями – вечно готовились какие-то сборы, делались стенгазеты, потом – радиогазеты. Ревекка Григорьевна часто брала меня в свои «походы» – то в ДПШ (Дом пионеров и школьников), то во Дворец Пионеров (находившийся в здании Аничкова дворца), то в 206-ю школу, где, уже после слияния школ (до того она была мужской), училась ее дочка. Ее звали – Вика, и именно в ее честь я потом назвала свою дочку.
Ревекка – у меня в синодике. Правда, в самом конце – в столбике имен «непросвещенных знаемых моих по жизни их земной»…
***
А за пределами школьного двора стояло то время, которое с меткой руки писателя Ильи Эренбурга получило название «оттепель», по имени его нашумевшего тогда романа (1954). Куда и почему деваются книги?.. Я хорошо помню выпуск «роман-газеты» (так называлась дешевая серия книг, печатавшихся на газетной бумаге и сшитых, как школьная тетрадка, только в несколько раз большего формата), на обложке которого значилось: «Оттепель». Я не запомнила из него ничего, кроме имени одного из главных героев – художника Пухова. Книга эта у нас была, да невесть куда сплыла, как и практически всё из того времени… Я зашла в Интернет.
«Мария Ильинишна волновалась, очки сползали на кончик носа, а седые кудряшки подпрыгивали.
– Слово предоставляется товарищу Брайнину. Подготовиться товарищу Коротееву.
Дмитрий Сергеевич Коротеев чуть приподнял узкие темные брови – так всегда бывало, когда он удивлялся; между тем он знал, что ему придется выступить на читательской конференции - его давно об этом попросила библиотекарша Мария Ильинишна, и он согласился.
На заводе все относились к Коротееву с уважением. Директор Иван Васильевич Журавлев недавно признался секретарю горкома, что без Коротеева выпуск станков для скоростного резания пришлось бы отложить на следующий квартал».
«Ну, и так далее…» – сказала я себе и хотела уже уйти, но решила почитать еще немного: всё же Эренбург, не мог же написавший вот эти, например, строки:
Летучая звезда и моря ропот,
Вся в пене, розовая, как заря,
Горячая, как сгусток янтаря,
Среди олив и дикого укропа,
Вся в пене, роза поздняя раскопок,
Моя любовь, моя Европа, –
написать просто «производственный роман». И не ошиблась.
...«Перед вами – знаменитый роман Ильи Эренбурга "Оттепель", роман, давший название целому периоду советской истории после смерти Сталина»…
...«Это и оттепель всего "личного", которое так долго принято было таить от людей, не выпускать за дверь своего дома… Весна. Оттепель. Она чувствуется повсюду, ее ощущают все: и те, кто не верил в нее, и те, кто ее ждал»...
Так пишут о нем сейчас в Интернете…
Нынешний читатель, закрыв последнюю страницу, быть может, недоуменно пожмет плечами: «Из чего шум?.. Всё, как в жизни, ничего особенного», оценка – 2,5 из 5. Но это нынешний. А читателю 1954 года ничего объяснять не надо было. И это неважно, что я ничего, кроме фамилии «Пухов», из этого романа не запомнила. В том-то и дело – что в романе этом всё было, «как в жизни». А не как должно, как предписано быть. Уже в одном этом была «оттепель».
***
На самом нижнем и потому понятном и близком подростку-школьнице уровне «оттепель» эта персонифицировалась в том, что сейчас называют словом «субкультура».
«Молодежная субкультура "стиляги" существовала с конца 40-х по начало 60-х годов и была ориентирована на образ жизни США. Достаточно жесткие советские эталоны противопоставлялись продвинутой Америке, такой свободолюбивой и манящей.
Сейчас прогуляться по Ленинграду 50-х можно с помощью специальных экскурсий. Стоимость экскурсии 1 тыс. 600 руб.
Поездка включает в себя 3-часовую экскурсию-поездку с экскурсоводом на ретро автобусе, профессиональную фотосессию и дегустацию "Советского шампанского". Чтобы почувствовать себя одним из "тех" ленинградцев, на время этой экскурсии, гости должны были перевоплотиться в стиляг 50-х годов. Всем пассажирам раздают счастливые билетики».
Такой рассказ я встретила в Интернете, куда зашла поискать упоминание о «Броде». Да, я нашла в Сети «Брод» (как нетрудно догадаться, от слова «Бродвей»). Но «Бродом» там назывался вообще весь Невский, а я как «абориген» моего «Брода» очень хорошо помню, что это был коротенький участок Невского от Литейного до булочной на углу Невского и Восстания, той самой, куда уже после войны мама посыла меня «отоваривать» хлебные карточки. Вечерами туда стекалась молодежь и фланировала от одного угла до другого, приветствуя друг друга, останавливаясь группками, обмениваясь новостями. Как сказали бы сейчас – «тусовалась». Юноши, те самые «стиляги», были в знаменитых «лондонках» – больших серых кепках с большим же козырьком, в брюках-«дудочках» и ботинках на толстой подошве, то есть, по-нынешнему, «на платформе». Но это в холодное время года. А когда было потеплее – щеголяли коками!
(Оказывается, и сейчас в парикмахерских заказывают стрижку с укладкой, чтобы было, «как у Элвиса Пресли». На самом же деле тогдашние коки пошли не от Пресли, он просто воспринял современную ему моду и, став «звездой», возвел ее в культ. А в те годы Элвис еще учился в школе и никто о нем еще и знать не знал.)
И я тоже там, на «Броде», шныряла, как же без меня, мне только дорогу перейти! «С тлетворным влиянием Запада» школа пыталась бороться: по вечерам на «Брод» высылались комсомольские «патрули» и отправляли таких, как я, «бродяг» по домам. Я думаю, «патрульным» и самим было интересно там прогуливаться
.
Мода просочилась и в наш «монастырь»: на смену хлопчато-бумажным чулкам начали приходить капроновые. Эта мода школьным начальством не приветствовалась: я очень хорошо помню, как однажды мы выходили на переменку и наша литератор, Полина Георгиевна, стоя у своего учительского стола, смотрела, кто в какие чулки одет, и хвалила тех, кто был в нитяных. Помню, как я досадовала, что на мне были именно нитяные чулки и П.Г. похвалила и меня…
***
И вот – выпускной вечер! Пяти (!) десятым классам было бы слишком тесно в нашем скромном актовом зале, и для нас был снят зал в Центральном Доме работников искусств на Невском, 86 (ныне – Дом Актера). А после вечера, по традиции, которая, насколько я знаю, жива в нашем городе и до сих пор, для нас была устроена речная прогулка. На одном теплоходе с мальчиками из 207-й школы, что была во дворе за моим «придворным» кинотеатром «Колизей», через Невский.
Но про этих мальчиков я ничего не помню, а вот встреча, случившаяся той выпускной белой ночью на Тучковом мосту, мне запомнилась…
***
Почему я оказалась на этом мосту одна, куда делись мои одноклассницы – этого я не помню, помню только, как стою на Тучковом мосту, а рядом со мной – какой-то славный юноша в светлой рубашке, и мы вместе смотрим вниз, на катящую свои воды Малую Неву.
Не помню о нем ничего, кроме одного – что он учился в Техникуме трудовых резервов, расположенном в Лавре. «Не знаешь, что это за Лавра? – сказал мой спутник. – Давай вечером встретимся, и я тебе покажу».
И мы действительно, наверное, встретились – говорю «наверное», потому что подробностей никаких не помню. Но когда, ровно через 40 лет, мы с сыном пришли на собеседование в школу при Институте Богословия и Философии, я сразу этого юношу вспомнила. Потому что Институт этот ютился на птичьих правах в здании, занятом тем самым Техникумом, где он учился, а на самом деле принадлежавшем некогда Духовной Академии…
Продолжение, как говорится, следует… И темы «оттепели» в том числе.
Прочла недавно в одной книге, что на 30-м меридиане с равным промежутком находятся Мемфис, Александрия, Константинополь, Киев и Санкт-Петербург (!), – и, конечно же, вспомнила нашу учительницу географии, Лидию Ивановну Валуцкую, которая вывозила нас в Саблинские пещеры (В разных измерениях...). Это именно она сказала нам о том, что наш город находится на пересечении 30-го градуса в.д. и 60-го градуса с.ш., прибавив при этом, что пересекаются они где-то возле Дома Книги. И, хотя сейчас я сомневаюсь, что эту воображаемую точку можно установить с такой точностью, запомнилось это на всю жизнь. (Правда, точности ради, проверила сейчас координаты Петербурга, и оказалось, что Лидия Ивановна чуть-чуть их «округлила»: на самом деле – 59°57′00″ с. ш.30°19′00″ в. д.)
Лидия Ивановна подсказала и простой способ определить, в какой фазе находится луна – растущей или убывающей: если к серпику месяца можно пририсовать палочку, так что получится буква «р», – значит, растет, если же он повернут в другую сторону, так что имеет форму буквы «с», – значит, сокращается.Ничем не примечательная – маленькая, кругленькая, с круглым невыразительным лицом, с вечной шестимесячной завивкой, а вот предмет свой она сумела дать так, что и до сих пор не выветрился из головы.
Так что книга эта попалась мне на глаза и для того, наверное, чтобы, прежде чем перейти к новой теме, помянуть добрым словом и других моих учителей, кроме Кики-Вики, о котором шел рассказ в прошлой заметке.
А «Папа Дима», Дмитрий Степанович Трунов, наш историк? Прямая линия невысокого белого лба, подчеркнутая аккуратным боковым зачесом коротко стриженных, с проседью волос, спокойные серые глаза под прямыми черными бровями, щеточка усов под четкой линией носа, спокойный, негромкий голос. Орденские планки на груди – память о совсем недавно отгремевшей Войне…
А Валентина Исааковна Хайнман, математичка, заслуживающая отдельной, можно сказать, «педагогической поэмы»? Высокие скулы, узкие щелочки глаз за строгими стеклами очков. Негромкий голос. Абсолютная, ничем не тревожимая тишина на ее уроках. Валентина Исааковна, впрочем, умеет разрядить эту обстановку, легонько дотронувшись до клемм, регулирующих напряжение: «Ну что ж, мы послушали оперу "Пи", а теперь давайте станцуем балет "Неравенство"». Этой маленькой интермедии достаточно, чтобы разрядить напряжение…
Так что Кики-Вики – не единственный из моих учителей, кто оставил светлый и добрый след в памяти.
Но особое место принадлежит в ней Ревекке Григорьевне Кацнельсон. (Интернет упорно убирает в этом имени второе «к», но я его так же упорно восстанавливаю, потому что все звали ее именно Ревекка!) Она вела у нас литературу и русский язык в пятом-седьмом классах.
…Однажды кто-то из учителей отобрал у меня книгу, которую я читала в щелочку парты, и я сказала что-то дерзкое. Созвали педсовет, вызвали маму, сказали, что будут решать вопрос о моем исключении из школы. И вот, в ожидании решения своей участи, я стояла в школьном коридоре, уставясь в окно, и вдруг кто-то тронул меня сзади за плечо. Это была Ревекка Григорьевна, на минутку вышедшая из учительской, чтобы сказать мне, очень серьезно: «Люся, тебе надо поступать в университет. Только в университет. Ты слышишь?» Так что всё было решено за меня еще в седьмом классе...
В восьмом классе у нас появилась другая словесница, Полина Георгиевна, но с Ревеккой Григорьевной мы тесно соприкасались и дальше, уже в другой ее «ипостаси» – старшей пионервожатой.
Каково же было мое удивление, когда, зайдя в Интернет, чтобы понять, что в те годы под этим званием подразумевалось, я обнаружила, что такая должность существует и сегодня: пионеров – ну, это, конечно, насколько мне известно, нет, а пионервожатые есть! Я даже скопировала фрагмент должностной инструкции:
«Настоящая должностная инструкция разработана на основе тарифно-квалификационной характеристики пионервожатого, утвержденной приказом Минобразования Российской Федерации и Госкомвуза Российской Федерации от 31 августа 1995 г. № 463/1268 по согласованию с Министерством труда Российской Федерации (постановление Минтруда России от 17 августа 1995 г. № 46).
Пионервожатая выполняет следующие должностные обязанности:
3.1. способствует развитию и деятельности детских общественных организаций, объединений, помогает в программировании их деятельности на принципах добровольности, самодеятельности, гуманности и демократизма с учетом инициативы, интересов и потребностей обучающихся;
3.2. содействует обновлению содержания и форм деятельности детских организаций, объединений, организует их коллективно-творческую деятельность в соответствии с возрастными интересами обучающихся и требованиями жизни;
3.3. обеспечивает условия для широкого информирования обучающихся о действующих детских и молодежных организациях, объединениях;
3.4. организует наглядное оформление школы по тематике проводимой им работы…»
И этот свой хлеб (едва ли претерпевший за минувшие годы существенные изменения) наша Ревекка отрабатывала честно: не помню ее в состоянии покоя, не вижу ее иначе, чем несущейся куда-то крупным, размашистым и вместе удивительно женственным шагом. И не вспоминаю ее иначе, чем улыбающейся – сияюще, ослепительно, заразительно.
Я в те годы пропадала в школе целыми днями – вечно готовились какие-то сборы, делались стенгазеты, потом – радиогазеты. Ревекка Григорьевна часто брала меня в свои «походы» – то в ДПШ (Дом пионеров и школьников), то во Дворец Пионеров (находившийся в здании Аничкова дворца), то в 206-ю школу, где, уже после слияния школ (до того она была мужской), училась ее дочка. Ее звали – Вика, и именно в ее честь я потом назвала свою дочку.
Ревекка – у меня в синодике. Правда, в самом конце – в столбике имен «непросвещенных знаемых моих по жизни их земной»…
***
А за пределами школьного двора стояло то время, которое с меткой руки писателя Ильи Эренбурга получило название «оттепель», по имени его нашумевшего тогда романа (1954). Куда и почему деваются книги?.. Я хорошо помню выпуск «роман-газеты» (так называлась дешевая серия книг, печатавшихся на газетной бумаге и сшитых, как школьная тетрадка, только в несколько раз большего формата), на обложке которого значилось: «Оттепель». Я не запомнила из него ничего, кроме имени одного из главных героев – художника Пухова. Книга эта у нас была, да невесть куда сплыла, как и практически всё из того времени… Я зашла в Интернет.
«Мария Ильинишна волновалась, очки сползали на кончик носа, а седые кудряшки подпрыгивали.
– Слово предоставляется товарищу Брайнину. Подготовиться товарищу Коротееву.
Дмитрий Сергеевич Коротеев чуть приподнял узкие темные брови – так всегда бывало, когда он удивлялся; между тем он знал, что ему придется выступить на читательской конференции - его давно об этом попросила библиотекарша Мария Ильинишна, и он согласился.
На заводе все относились к Коротееву с уважением. Директор Иван Васильевич Журавлев недавно признался секретарю горкома, что без Коротеева выпуск станков для скоростного резания пришлось бы отложить на следующий квартал».
«Ну, и так далее…» – сказала я себе и хотела уже уйти, но решила почитать еще немного: всё же Эренбург, не мог же написавший вот эти, например, строки:
Летучая звезда и моря ропот,
Вся в пене, розовая, как заря,
Горячая, как сгусток янтаря,
Среди олив и дикого укропа,
Вся в пене, роза поздняя раскопок,
Моя любовь, моя Европа, –
написать просто «производственный роман». И не ошиблась.
...«Перед вами – знаменитый роман Ильи Эренбурга "Оттепель", роман, давший название целому периоду советской истории после смерти Сталина»…
...«Это и оттепель всего "личного", которое так долго принято было таить от людей, не выпускать за дверь своего дома… Весна. Оттепель. Она чувствуется повсюду, ее ощущают все: и те, кто не верил в нее, и те, кто ее ждал»...
Так пишут о нем сейчас в Интернете…
Нынешний читатель, закрыв последнюю страницу, быть может, недоуменно пожмет плечами: «Из чего шум?.. Всё, как в жизни, ничего особенного», оценка – 2,5 из 5. Но это нынешний. А читателю 1954 года ничего объяснять не надо было. И это неважно, что я ничего, кроме фамилии «Пухов», из этого романа не запомнила. В том-то и дело – что в романе этом всё было, «как в жизни». А не как должно, как предписано быть. Уже в одном этом была «оттепель».
***
На самом нижнем и потому понятном и близком подростку-школьнице уровне «оттепель» эта персонифицировалась в том, что сейчас называют словом «субкультура».
«Молодежная субкультура "стиляги" существовала с конца 40-х по начало 60-х годов и была ориентирована на образ жизни США. Достаточно жесткие советские эталоны противопоставлялись продвинутой Америке, такой свободолюбивой и манящей.
Сейчас прогуляться по Ленинграду 50-х можно с помощью специальных экскурсий. Стоимость экскурсии 1 тыс. 600 руб.
Поездка включает в себя 3-часовую экскурсию-поездку с экскурсоводом на ретро автобусе, профессиональную фотосессию и дегустацию "Советского шампанского". Чтобы почувствовать себя одним из "тех" ленинградцев, на время этой экскурсии, гости должны были перевоплотиться в стиляг 50-х годов. Всем пассажирам раздают счастливые билетики».
Такой рассказ я встретила в Интернете, куда зашла поискать упоминание о «Броде». Да, я нашла в Сети «Брод» (как нетрудно догадаться, от слова «Бродвей»). Но «Бродом» там назывался вообще весь Невский, а я как «абориген» моего «Брода» очень хорошо помню, что это был коротенький участок Невского от Литейного до булочной на углу Невского и Восстания, той самой, куда уже после войны мама посыла меня «отоваривать» хлебные карточки. Вечерами туда стекалась молодежь и фланировала от одного угла до другого, приветствуя друг друга, останавливаясь группками, обмениваясь новостями. Как сказали бы сейчас – «тусовалась». Юноши, те самые «стиляги», были в знаменитых «лондонках» – больших серых кепках с большим же козырьком, в брюках-«дудочках» и ботинках на толстой подошве, то есть, по-нынешнему, «на платформе». Но это в холодное время года. А когда было потеплее – щеголяли коками!
(Оказывается, и сейчас в парикмахерских заказывают стрижку с укладкой, чтобы было, «как у Элвиса Пресли». На самом же деле тогдашние коки пошли не от Пресли, он просто воспринял современную ему моду и, став «звездой», возвел ее в культ. А в те годы Элвис еще учился в школе и никто о нем еще и знать не знал.)
И я тоже там, на «Броде», шныряла, как же без меня, мне только дорогу перейти! «С тлетворным влиянием Запада» школа пыталась бороться: по вечерам на «Брод» высылались комсомольские «патрули» и отправляли таких, как я, «бродяг» по домам. Я думаю, «патрульным» и самим было интересно там прогуливаться
.Мода просочилась и в наш «монастырь»: на смену хлопчато-бумажным чулкам начали приходить капроновые. Эта мода школьным начальством не приветствовалась: я очень хорошо помню, как однажды мы выходили на переменку и наша литератор, Полина Георгиевна, стоя у своего учительского стола, смотрела, кто в какие чулки одет, и хвалила тех, кто был в нитяных. Помню, как я досадовала, что на мне были именно нитяные чулки и П.Г. похвалила и меня…
***
И вот – выпускной вечер! Пяти (!) десятым классам было бы слишком тесно в нашем скромном актовом зале, и для нас был снят зал в Центральном Доме работников искусств на Невском, 86 (ныне – Дом Актера). А после вечера, по традиции, которая, насколько я знаю, жива в нашем городе и до сих пор, для нас была устроена речная прогулка. На одном теплоходе с мальчиками из 207-й школы, что была во дворе за моим «придворным» кинотеатром «Колизей», через Невский.
Но про этих мальчиков я ничего не помню, а вот встреча, случившаяся той выпускной белой ночью на Тучковом мосту, мне запомнилась…
***
Почему я оказалась на этом мосту одна, куда делись мои одноклассницы – этого я не помню, помню только, как стою на Тучковом мосту, а рядом со мной – какой-то славный юноша в светлой рубашке, и мы вместе смотрим вниз, на катящую свои воды Малую Неву.
Не помню о нем ничего, кроме одного – что он учился в Техникуме трудовых резервов, расположенном в Лавре. «Не знаешь, что это за Лавра? – сказал мой спутник. – Давай вечером встретимся, и я тебе покажу».
И мы действительно, наверное, встретились – говорю «наверное», потому что подробностей никаких не помню. Но когда, ровно через 40 лет, мы с сыном пришли на собеседование в школу при Институте Богословия и Философии, я сразу этого юношу вспомнила. Потому что Институт этот ютился на птичьих правах в здании, занятом тем самым Техникумом, где он учился, а на самом деле принадлежавшем некогда Духовной Академии…
Продолжение, как говорится, следует… И темы «оттепели» в том числе.
- Перейти к следующей записи Путевые заметки: Оттепель-2
- Перейти к предыдущей записи Путевые заметки: Кики-Вики
