Проповедь: Слово или послесловие?

Проповедь всегда была и остается одним из главных императивов Церкви, причём таким, который и делает её Апостольской.
«Проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16:15), – посылает Своих учеников воскресший Господь. Правда, в этом повелении содержится указание на проповедь (греч. kerygma) скорее в миссионерском, направленном вовне Церкви ключе, нежели в смысле проповеди, обращенной к уже уверовавшим и вошедшим в Церковь. И всё же с самого начала христиане жили потребностью в живом наставлении, в осмыслении Евангелия в недрах своей церковной общины, «здесь и сейчас». Так было во все времена, где бы и когда бы ни собиралось церковное собрание на свою Литургию. Прямым и убедительным свидетельством принятия Евангельского слова данной церковной общиной было и должно быть чьё-то авторитетное слово, произносимое обычно предстоятелем или кем-то из священнослужителей, как свидетельство принятия прочитанного Писания. Важно при этом, чтобы такое слово было сказано там же, в том же центральном «времени-пространстве» Церкви, где читается и Писание – в богослужении, в Литургии. Такое слово мы тоже называем проповедью, хотя за ним стоит иной греческий термин – homilia, «беседа», а это не одно и то же, что kerygma как «возвещение».
В каждой православной семинарии на уроках гомилетики будущих священников учат искусству проповеди, знакомят с историей церковного проповедничества и его лучшими образцами. Однако немаловажно принять во внимание и такой аспект проповеди в Церкви как литургический, то есть оценить её значение не просто как слова, взятого в отдельности и рассматриваемого только внутри него самого, а как имеющего определённый, очень даже важный богослужебный статус в ряду других неотъемлемых элементов православного богослужения. Доклад Юрия Ивановича Рубана, петербургского исследователя истории православного богослужения, является попыткой взглянуть на проповедь именно в этом, не совсем привычном литургическом ракурсе, исходя из наблюдений над тем, как менялось отношение к проповеди в истории Церкви.



Думаю, нет необходимости доказывать, сколь важное место занимает проповедничество – научение и наставление в различных формах – в христианской церковной и богословской традиции. Сам Основатель Христианства именует Себя "Учителем", и иконография Христа со свитком идет от античной манеры изображать философа как учителя, как главу школы – схоларха. Многие письменные памятники первых трёх веков христианства представляют литературную переработку устно произнесённых проповедей. К ним относятся: "Второе послание к Коринфянам", надписанное именем папы Климента Римского († ок. 98), "Педагог" Климента Александрийского († ок. 215), некоторые трактаты Киприана Карфагенского († 258), "Пир десяти дев" Мефодия Патарского († 312). Христианская Церковь полагает высшей честью для епископа (как преемника апостолов!) быть удостоенным почётного титула "Вселенского (экуменического) учителя", и под 30 января (12 февраля) в православном Месяцеслове значится даже особый праздник – "Собор Вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого". Примечательно, что св. Григорий († ок. 390) получил имя "Богослова" именно за свои проповеднические опыты ("Пять Слов о богословии"); а св. Иоанн († 407), выученик прославленного ритора Либания, оставивший после себя многочисленные проповеди, ставящие его вровень с величайшими ораторами древности, явил собой норму и образец христианского красноречия, и уже с VI века к нему стал прилагаться эпитет Хризостом (Златоустый). Думаю, dictum sapienti sat.

Нас занимает не история развития христианского проповедничества (тем более – не литературный анализ гомилетических памятников), и даже не формальное "местонахождение" проповеди в структуре Божественной Литургии (хотя это важно), а именно "место", понимаемое как "статус". Что такое проповедь: факультативное украшение службы, субъективный образец христианской риторики, "быть иль не быть" которому зависит от её совершителя, или, напротив, – её обязательный элемент, приобретающий в силу этого литургический (богослужебный) характер – как отрывки (зачала) из Священного Писания, иерейские молитвы, возгласы, ектеньи, антифоны и др. Постараемся не разрешить – это было бы самонадеянностью, – но хотя бы корректно сформулировать эту проблему, проиллюстрировав её некоторыми историческими материалами.
Во-первых, нам важно показать неразрывную связь проповеди с предшествующим ей чтением Священного Писания, в литургическом характере которого никто не сомневается. Истоки этой взаимосвязи – в синагогальной традиции. Известно, что еврейское богослужение в собственном смысле (жертва) могло совершаться лишь в Иерусалимском храме, а в синагогах "только читалось Священное Писание, с последующим его религиозным толкованием. <...> После разрушения Храма (в 70 г.) <...> жертвы прекращаются. На смену храмовому культу приходит особый "синтетический" тип синагогальной службы. Эта служба содержит:
а) личные утренние и вечерние "законные" (Втор. 6:4) молитвы, а также
б) некоторые берахи (молитвы благословения), ранее сопровождавшие храмовые жертвы, к которым прибавляются и новые молитвы благословения;
в) по-прежнему читается и комментируется Священное Писание"[2].

С чего же начинается христианская проповедь, где она звучит? Евангелие свидетельствует, что после искушения в пустыне «возвратился Иисус в силе Духа в Галилею, и молва о Нем прошла по всей стране, и Он учил в синагогах их, прославляемый всеми. И пришел Он в Назарет, где был воспитан, и вошёл, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу, и встал, чтобы читать. И подали Ему книгу пророка Исайи, и, открыв книгу, Он нашёл место, где было написано: Дух Господа на Мне, ибо Он помазал Меня. <...> И закрыв книгу, отдав служителю, Он сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него. И Он начал говорить им: ныне исполнилось писание это перед вами. И все <...> удивлялись словам благодати, исходившим из уст Его, и говорили: не сын ли Он Иосифа?» (Лк. 4:14–22).

Как видим, "настоятель" (равви, что значит "учитель") назаретской синагоги, желая выразить уважение своему странствующему "коллеге" (а таков был официальный статус Иисуса из Назарета для окружающих), предлагает Ему принять участие в богослужении. Здесь проповедь – разъяснение прочитанного отрывка и применение его к конкретной ситуации – неотъемлемый элемент синагогальной службы. То же делают и апостолы, как при земной жизни Учителя, так и после Его Вознесения (соответствующие тексты легко найти по библейской конкордации).
Так, ап. Павел, прозванный "апостолом язычников", приходя в очередной город, прежде всего ищет синагогу, например, в Фессалониках. "Павел, по своему обыкновению, вошёл к ним и три субботы поучал их от Писаний, объясняя и доказывая, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мёртвых..." (Деян. 17:2–3). Проповедь язычникам может звучать в других местах – "на площади" или в афинском Ареопаге (Деян. 17:17, 19 сл.). То же делают и последующие поколения христиан из евреев. Лишь после подавления второго антиримского восстания и гибели в 135 году Симеона бен Козебы, официально провозглашенного иудеями "мессией" и "звездой" книги Чисел (24:17) (откуда его прозвище Бар Кохба – "Сын Звезды"), – происходит окончательный разрыв христиан с Синагогой.

Проповедь звучит во время собственно христианского богослужения – "Преломления хлеба" (Евхаристии), совершаемого "по домам" (Деян. 2:46). Смотрите краткое описание евхаристического собрания ап. Павла в Троаде, Малая Азия, ок. 57 г., – почти через три десятилетия после Вознесения Иисуса Христа. "В первый же день недели [в ночь с субботы на воскресенье. – Ю. Р.], когда ученики собрались для преломления хлеба, Павел <...> беседовал с ними и продолжил слово до полуночи. <...> Преломив хлеб и вкусив, беседовал довольно, даже до рассвета" (Деян. 20:7–12). Эта "беседа" – ничто иное как "гоми́лия" (греч. ὁμιλία, хомили́а – "беседа", "речь в собрании") – древнейший вид христианской проповеди. (Впоследствии от этого слова произошёл сам термин "гомилетика" – ὁμιλητική, хомилэтикэ́ – "искусство беседы", – название науки об истории, теории и практических принципах построения христианской проповеди[3].)
Вскоре, во II веке, происходит отделение Евхаристии от вечерней трапезы и перенесение её на утро. Эта древнейшая Литургия отличалась краткостью. Первая часть – это традиционная синагогальная служба. Она состояла из чтения Писания, проповеди и молитв. Вторая часть – Евхаристия, Благодарение над хлебом и вином, обращенное к Богу-Отцу. Легко заметить, что эти две составные части первоначальной христианской Литургии – соответствуют двум основным частям современной Литургии – Литургии Оглашенных и Литургии Верных.
Первое описание Литургии находим у Иустина (Юстина) Мученика (середина II в.). Несмотря на краткость текста, видим, что проповедь занимает в ней почётное место. "В так называемый день Солнца [воскресенье] бывает у нас собрание всех живущих по городам и селениям; при этом читаются памятные записи апостолов или писания пророков, сколько позволяет время. Потом <...> предстоятель делает увещание подражать прекрасным образцам, изложенным в чтении" (Апология I, 67). Далее следует Евхаристия.
Так называемые "Апостольские Постановления" (памятник IV–V вв.) указывают время произнесения проповеди применительно к порядку целого богослужения. "После чтения Евангелия пресвитеры увещевают, каждый по порядку, <...> и после всех говорит епископ, как правитель и устроитель собрания" (II, 57).

Другие источники также свидетельствуют о том, что "церковная проповедь, органически слившаяся со всем строем древней Литургии", в течение первых четырех-пяти веков "тесно связывается с церковным ритуалом, входит в систему богослужения и занимает в нём строго определенное место". Место проповеди – в первой части Литургии, после чтения Писания. Это значит, что проповедь понимается как литургический компонент всей службы[4].
Богослужебный характер проповеди свидетельствуется и тем, что "Церковь в своих канонах усвояет право литургийной проповеди только лицам, имеющим благодать священства, и притом только епископам и пресвитерам (правило апостольское 58-е и 64-е правило VI Вселенского собора)"[5], – то есть только совершителям Евхаристии!
Поэтому рукополагаемому в сан священника епископ сообщает "благодать учительства", а во время литургийной проповеди епископ и священник имеют на себе знаки своих благодатных полномочий, по крайней мере – омофор и епитрахиль. Кроме того, считаю уместным привести аргумент от противного. Оказывается, языческих ораторов-профессионалов допускали ко крещению не прежде, чем они формально отрекались от своей ораторской профессии![6]
Здесь нет обскурантизма: вспомним, что "Вселенские" отцы Церкви учились в прославленных риторических школах, а крещёные языческие риторы, становившиеся христианскими проповедниками, продолжали использовать "технические приёмы" своей профессии. Но, если всё же требуется "формальное" отречение, это означает, что проповедь (как языческая, так и христианская) – не нейтральное "риторическое упражнение", но своего рода богослужебное действо, и языческий ритор приравнивается к жрецу. Поэтому и отрекается он не от школы, а от своей языческой хиротонии, и лишь после этого получает "сан христианина".
О значении проповеди в то время хорошо говорит св. Иоанн Златоуст: "Вот орудие, вот пища, вот превосходное растворение воздуха! Это вместо лекарства, это вместо огня, это вместо железа! Нужно ли прижечь или отсечь, необходимо употребить слово. Если оно нисколько не подействует, то всё прочее напрасно. Им мы делаем всё, что служит у нас к здравию души"[7].

Тем не менее, ситуация быстро менялась, и уже после V века проповедь сделалась "дополнительной частью богослужения, своего рода литургической роскошью, и не входила в круг существенных условий культа"[8]. Её всё чаще стали переносить на конец Литургии, а то и вовсе опускать. В чем же причина?
Как ни парадоксально, но злую роль здесь сыграло техническое совершенство проповеди, превращавшейся в самодовлеющее сценическое действо, своего рода "театр одного актера". Известно, что проповеди свв. Григория Богослова и Иоанна Златоуста сопровождались бурными овациями народа, забывавшего, где он находится и для чего. К чему это приводило, свидетельствует сам невольный "виновник" такого отношения к проповеди. "Это бесчисленное множество людей, собравшихся сюда и с таким вниманием слушающих меня, тщетно искал я своими очами в час страшного священнодействия. Как горько я страдал, видя, что мне внимали со всем усердием, стесняя друг друга, наперерыв хватая каждое моё слово, и в то же время, когда Христос являлся в священном Таинстве, церковь оставалась пустой. А другие прямо говорили: Зачем идти мне в церковь, если не услышу там проповедника?" – сетует Иоанн Златоуст[9]. Как видим, многие приходили к службе только для того, чтобы послушать проповедника, и игнорировали то, ради чего служба совершается. Значит, чтобы удержать людей в храме, нужно приберечь "лакомый кусок" – отнести проповедь на конец службы.

Разумеется, это можно считать частным случаем. Скорее всего, главную роль в исчезновении проповеди из Литургии Оглашенных (и неизбежной утраты её литургического статуса) сыграло падение самого института оглашенных, начавшееся с V века. Ранее многочисленные язычники, крестившиеся в зрелом возрасте, проходили перед этим длительную подготовку (катехизацию, или оглашение), в том числе и во время первой части Литургии, потому и названной Литургией Оглашенных. Для них в первую очередь и предназначалась проповедь, имевшая поэтому миссионерский, учительный характер. Затем над оглашенными читались особые молитвы, и они покидали храм, не имея права даже "присутствовать" во время Евхаристии. Практика крещения детей и даже младенцев привела к исчезновению взрослых оглашенных. Теперь из храма никто не уходил, и не было необходимости "разрывать" проповедью всё более усложнявшийся литургийный чин.
Постепенно наполняясь "возвышенным" – зачастую совершенно искусственным в духе вычурного неоплатонизма Псевдо-Дионисия Ареопагита – символизмом, литургийный текст сам стал "источником поучений", будто бы способным заменить устную проповедь с церковной кафедры. Эту позицию хорошо выразил известный русский мыслитель прот. Сергий Булгаков. Изъясняя западным христианам общее содержание и структуру православного богослужения, он писал: "В богослужение входит и проповедь. Однако она в православии не имеет того центрального значения, которое она получила в протестантизме, по той простой причине, что само богослужение преизобилует учительными элементами, оно столь назидательно само по себе, что даже не является необходимой особая проповедь [курсив мой! – Ю. Р.], которая в протестантизме восполняет скудость литургического содержания служб"[10]. Вряд ли с этим согласятся интеллигентные люди из православных семей, жаждущие не только слышания (на малопонятном языке и с рыкающим протодиаконским эффектом), но также понимания и разъяснения Слова Божия. Многие из них утоляют эту жажду как раз в протестантских храмах. (Вероятно, этим во многом объясняется и исторический успех «Евангельского христианства» – Протестантизма, всего лишь за 500 лет своего существования в несколько раз опередившего по численности православных и догоняющего католиков.)

Итак, утратив литургический характер, став лишь приложением к службе, проповедь стала необязательной, а это привело к деградации самого проповеднического института. Церковь Востока и Запада могла выдвигать "новых Златоустов" – будь то Кирилл Туровский, Филарет Дроздов, Бонавентура или Николай де Лира, – существо дела не менялось. "Учреждение, отрешившееся от своего исторического корня и потерявшее свою первоначальную почву, должно было неминуемо падать, несмотря на искусственные подпорки. В таком состоянии застала церковную проповедь Реформация"[11].
Протестантизм, движимый пафосом подражания Христу и возвращения к "подлинной Христианской Церкви"[12], счёл пышный церковный культ "уступкой язычеству" и сформулировал в его отношении вопрос: "Чему быть – Литургии со всеми её обрядовыми принадлежностями или проповеди? И решил этот вопрос в пользу последней"[13]. Разумеется, обсуждение правомочности такой реформы в догматическом и каноническом аспектах выходит за рамки нашего доклада.

А что же происходило в Православии? Как известно, Русская Церковь пережила свою Реформацию (к сожалению, так и не завершившуюся). В 1905 году начался "Предсоборный период", а с ним – свободное и критическое обсуждение недостатков нашей церковной – в том числе и литургической – жизни. Появились сотни публикаций, принадлежавших как маститым иерархам и богословам, так и ревнующим о славе Церкви мирянам. Этот огромный – предсоборный и соборный – материал систематизирован по тематическому принципу в превосходной работе прот. Николая Балашова. Глава 6 – "Совершение Божественной Литургии" – предваряется замечанием: "Этому центральному ...христианскому богослужению ...уделялось особое место в конкретных предложениях, направленных на усиление духовного воздействия церковной службы. Такие предложения высказывались как в предсоборный период, так и на Поместном Соборе. Обзор их мы представим по порядку совершения чина Литургии"[14].
Читая эту главу, мы видим, что в обсуждении важнейших элементов литургийного последования участвуют митр. Московский (а затем патриарх) Тихон (Белавин), уже знакомый нам А. П. Голубцов (на фото), Е. Е. Голубинский, А. А. Дмитриевский, И. А. Карабинов, К. П. Победоносцев, свящ. Василий Прилуцкий, профессор Санкт-Петербургского университета Б. А. Тураев, прот. Николай Чельцов и другие (называю лишь известные имена). Для подтверждения суждений учёные мужи апеллируют к богослужебной практике Древней Церкви. Предлагается упорядочить литургический лекционарий, читать Апостол и Евангелие лицом к народу, констатируется неуместность заупокойной ектеньи в праздничные и воскресные дни, уточняется поминовение на Великом входе, горячо обсуждается необходимость гласного чтения Анафоры и правомочность позднейших интерполяций в её тексте и многое другое. Но нет даже беглого упоминания о проповеди – ни в Литургии Оглашенных, ни в конце службы!
А. П. Голубцов (1860 – 1911)

Не может быть! – напрашивается возражение, – ведь один из Отделов Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. назывался Отделом "О богослужении, проповедничестве и храме". Очевидно, автор не включил проповедь в главу о Литургии, исходя из традиционного о ней представления?

Действительно, важность реформирования традиционной проповеднической практики хорошо сознавалась членами Собора. В первом томе "Обзора Деяний" Собора находим указание на то, что вопросом церковной проповеди занимались уже во время своей первой сессии (август – декабрь 1917 г.), и богослужебный отдел подготовил прекрасный доклад к 2/15 ноября 1917 года, т. е. ещё до избрания Патриарха! Но здесь замаячил «грозный» призрак протестантизма, оказавшийся сильнее здравого смысла.
Когда доклад "О церковном проповедничестве" был представлен на пленарном заседании, последовали резкие возражения в адрес первого тезиса, провозглашавшего церковную проповедь "главнейшей обязанностью пастырского служения". Архим. Вениамин (Федченков) решительно заявил: "Указанных слов в соборное правило вводить нельзя: они были бы естественны в устах протестанта, но не православного [sic! – Ю. Р.] <...> В сознании православных людей пастырь является прежде всего тайносовершителем, тайноводителем. <...> Но и на второй ступени пастырских обязанностей проповедь не стоит. Народ более всего обращается к своему пастырю со словами: "Батюшка, помолись за нас". Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника. Вот почему ему и дорог отец Иоанн Кронштадский. <...> Проповедь среди пастырских обязанностей в сознании народа стоит только на третьем месте"[15].
Заявление печально знаменательное, выражающее непонимание существа проблемы и подмену причинно-следственных отношений. Спрашивается: почему проповедь противопоставлятся Евхаристии, если она изначально от неё неотделима? Почему священник не может быть одновременно и молитвенником, и "оратором" (в это слово явно вкладывается уничижительный оттенок: дескать, мы не протестанты, чтобы так пламенно проповедовать)? Почему ученые историки и литургисты должны идти на поводу у "народа" (и у какой его части)? Может быть, всё дело в страхе хоть в чём-то уподобиться "инославным" – пусть даже в жизненно необходимом – и накликать упрёк со стороны традиционалистов? "Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!" Возразить на это фамусовское опасение решительно нечего.
На последующих заседаниях происходило постатейное чтение и обсуждение этого доклада, и проповедь была низведена до уровня лишь "одной из главнейших обязанностей" православного пастыря.

1/14 декабря 1917 года состоялось итоговое заседание (Деяние 57) под председательством митр. Харьковского Антония (Храповицкого). "Митр. Арсений (Стадницкий) предлагает заслушать доклад Редакционного отдела "О церковном проповедничестве". Докладчик Г. И. Булгаков зачитывает доклад, а Собор принимает его в редакции Отдела"[16].

"Определение" Собора с таким же, как и доклад, названием и датой, было вскоре опубликовано. Оно начинается словами: "1. Церковная проповедь, по учению слова Божия (Мф. 28:19-20; Марк 16:15; Деян. 1:8; 1 Коринф. 9:16; 2 Тим. 4:2 и др.), церковным канонам (свв. Апп. прр. 36 и 58; VI Всел. Соб. пр. 19; VII Всел. Соб. пр. 2) и указаниям церковного устава, являющаяся одной из главнейших обязанностей пастырского служения, должна раздаваться возможно чаще как за общественным и частным Богослужением, так и во внебогослужебное время; обязательно же за каждой Божественной Литургией, совершаемой в воскресные и праздничные дни (VI Всел. Соб. пр. 19) <...>. Для напоминания об этом печатать в новых изданиях иерейского Служебника и Чиновника архиерейского служения святых Апостол правило 58, VI Вселенского Собора правило 19, VII Вселенского Собора правило 2, с нижеследующим Толкованием:
"Аще епископ или пресвитер Божественную Литургию совершает во дни воскресные или праздничные, не проповедуя Слова Божия или сослужащим не поручая проповедати, и тако являет нерадение о причте и людях, тяжко согрешает, опечаливает бо Христа, пастырем Церкве Своея заповедавшаго проповедати Евангелие, небрежет же и гласа апостольского, глаголящего: "Внимай себе и учению и пребывай в них, сия бо творя и сам спасешися и послушающии тебе" (Тим. 4:16), забывает и святых отец, пастырей и учителей Вселенския Церкве заветы. <...> Да будут епископы и пресвитеры Православныя Церкве Российския проповедницы богоноснии, <...> и не токмо во дни воскресные или праздничные, <...> но и по вся дни да проповедят слово Божие и не токмо во время Божественной Литургии, но аще возможно и прочих служб и треб".
Пункт 2-й гласит, что "право церковного учительства принадлежит пастырям Церкви", но, "сообразно с требованиями настоящего времени", для большего усиления и развития православного благовестия "весьма желательно привлекать к делу не только диаконов и псаломщиков, но и способных к проповедничеству благочестивых мирян". При этом, по благословению епископа и разрешению местного священника, им разрешается проповедовать даже за Богослужением. Особо ревностные проповедники миряне посвящаются в стихарь и именуются "благовестниками"[17]. Далее говорится об учреждении по всем епархиям Благовестнических Братств и о конкретных мерах по обеспечению их деятельности.
Как видим, взгляд на характер и назначение церковной проповеди остаётся традиционным. Разумеется, её учительная роль бесконечно возрастает в этот трагический для Церкви и всей системы традиционных ценностей период, в силу чего, "сообразно с требованиями времени", проповедь принимает апологетический (как некогда в языческом Риме) и даже политический оттенок[18], но Церковь по-прежнему отказывает ей в богослужебном статусе. Об этом свидетельствует сам текст "Определения": литургийная проповедь обязательна в воскресные и праздничные дни и желательна в другие дни. Значит, она не является conditio sine qua non совершения Божественной Литургии, как это было в Древней Церкви.

В целом ситуация не изменилась и сейчас, хотя, в условиях "литургического ренессанса" 2-й половины XX столетия, можно ждать изменения отношения и к проповеди. Во всяком случае, нам известно одно высказывание, с которым согласились бы Отцы Церкви IV столетия. "Нужно признать, что Литургическая проповедь, которую Святые Отцы считали существенной и неотъемлемой частью Евхаристии, есть главная форма осуществления учительского попечения Церкви. Ею нельзя пренебрегать и нельзя уклоняться от её уникального назначения: донесения до народа слова Божия, которым Церковь живёт и множится. Неверно проповедовать слово после Евхаристии. Проповедь органически связана с первой, учительной частью службы и завершает евангельское чтение"[19].
Превратится ли это здравое богословское мнение хотя бы в теологумен – покажет будущее.
(Этим завершался текст доклада. К настоящему времени знаю несколько храмов, где, после прочтения Евангелия на русском языке, лицом к народу Божию, следует обязательная проповедь с разъяснением смысла прозвучавшего фрагмента. Думаю, что таких православных храмов в Русской Церкви – в нашей стране и за рубежом – не так мало и их становится всё больше. Здравый смысл постепенно торжествует – «жизнь жительствует»!)

Примечания
[1] Этот доклад под названием «Место проповеди в православном богослужении (к постановке вопроса)» был прочитан 16.III.2004 года на Филологическом факультете СПбГУ и опубликован в сборнике: Материалы XXXIII Международной филологической конференции. 16–19 марта 2004. Вып. 9: "Влияние Библии на литературные языки". СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. С. 33–41. Крёстной доклада стала приснопамятная Галина Алексеевна Лилич († 2012), профессор Славянской кафедры Филологического факультета СПбГУ, руководившая секцией "Влияние Библии на литературные языки". Однажды она рассказала мне о поразившем её воображение средневековом католическом монахе-проповеднике (увы! имени не помню), силою своего слова творившего чудеса. Многие жители целых городов после его проповеди кардинально меняли жизнь: падшие женщины каялись и уходили в монастыри, ростовщики прощали должников, купцы устраивали приюты для нищих и калек… А как обстоит дело с проповедью в Православии? Попыткой уяснить этот вопрос прежде всего для себя и стал доклад, в котором я акцентировал темы, отсутствовавшие в нашем семинарском курсе гомилетики. С дополнениями и под заголовком «Проповедь: Слово или послесловие? К постановке вопроса о месте проповеди в православном богослужении» доклад переиздан в епархиальном журнале «Санкт-Петербургский Церковный вестник». 2005. № 4. С. 30–34. Наукообразный заголовок был дополнен словами («Проповедь: Слово или послесловие?»), точно выражающими суть проблемы. Выражаю искреннюю признательность их автору – прот. Александру Сорокину, бывшему рецензентом доклада.

[2] Арранц М., иером.; Рубан Ю. История Византийского Типикона ("Око Церковное"). Часть I. Предвизантийская эпоха. Исторические свидетельства о молитве древних христиан (до V в.). СПб., 2003. С. 25–26. См. также: Дмитриевский А. А. Древнеиудейскaя синaгогa и ее богослужебные формы в отношении к древнеxристиaнскому xрaму и его богослужебным формaм // Православный Собеседник, 1893. № 4. С. 333–370; № 5. С. 8–23.

[3] См.: Христианство: Энциклопедический словарь. М., 1993. Т. I. С. 423–425.

[4] Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике. [Ч. 2]. Литургика. Серг. Посад, 1918 (репр.: М., 1996). С. 257, 260.

[5] Барсов Н. Проповедь // Христианство: Энциклопедический словарь. М., 1995. Т. II. С. 401.

[6] См.: Барсов Н. К учению о существе или природе христианской литургийной проповеди. СПб., 1897.

[7] Творения св. Иоанна Златоуста. Т. I. С. 453.

[8] Голубцов А. П. Из чтений... С. 263–264.

[9] Цит по: Голубцов А. П. Из чтений... С. 164–165.

[10] Булгаков С., прот. Православие. М., 1991. С. 289.

[11] Голубцов А. П. Из чтений... С. 265.

[12] См. об этом: Рубан Ю. Гуманизм, Реформация и 95 Тезисов августинского монаха Мартина Лютера // Лютер Мартин. Disputatio pro declaratione virtutis indulgentiarum. Диспут о прояснении действенности индульгенций (95 Тезисов) / Пер. с лат. А. И. Рубана. Предисл. Н. И. Басовской. Комм. А. И. Рубана и Ю. И. Рубана. Изд. 3-е, испр. и доп. СПб., 2017.

[13] Голубцов А. П. Из чтений... С. 265.

[14] Балашов Н., прот. На пути к литургическому возрождению / Предисл. Кирилла, митр. Смоленского и Калининградского. [М.], 2001. С. 343.

[15] Цит. по: Цыпин В., прот. История Русской Церкви. 1917–1997. М., 1997. С. 37.

[16] Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Обзор Деяний. Первая сессия / Сост. А. Г. Кравецкий и др. М., 2002. С. 171–172.

[17] Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Собрание определений и постановлений. Вып. 2. М., 1918 (репр.: 1994). С. 9–10.

[18] "В настоящее время не только в городах, но и в глухих селах и деревнях появляются народные ораторы, которые свободно обсуждают все политико-общественные вопросы. Если при таких требованиях жизни наши проповедники будут говорить свои поучения по тетради, касаясь предметов нежизненных, не затрагивая общественной жизни, само собою понятно, что такая проповедь не будет действенна", – сетует один из участников обсуждения доклада "О церковном проповедничестве" (Священный Собор... Обзор Деяний. Первая сессия. С. 125).

[19] Стамулис Иаков. Православное богословие миссии сегодня. М., 2003. С. 258.