Улыбка на иконе

Вскоре после того, как в 2000 году епископ Афанасий был причислен к лику святых, в Петушках был освящен храм во имя святителя Афанасия. Когда автор этих строк впервые приехал туда, его поразило, что справа от царских врат, то есть там, где в православных храмах помещают икону святого, которому этот храм посвящен, находилась фотография епископа Афанасия. На мой вопрос о том, почему в иконостасе помещена фотография, игумен Афанасий (Селичев), в те годы служивший настоятелем Свято-Афанасиевского храма (ныне – игумен Михаило-Архангельского монастыря в городе Юрьев-Польский), ответил, что на иконах не принято изображать улыбки на лице подвижника, а он не может представить себе владыку без улыбки.

О чувстве юмора епископа Афанасия говорили все, кто его знал. Владыка не терпел фальши, и ирония оказывалась лучшим способом борьбы с ней. Он мог позволить себе в адресованном патриарху Алексию официальном поздравлении написать: «Молю Бога да даст Вам достигнуть старости еще более маститой, и если не достигнуть лет отцев патриарха Иакова, то хотя бы сравняться годами жизни с его любимым сыном Иосифом»¹⁷².

Вспоминающие распорядок в доме, где епископ Афанасий жил последние годы, писали о том, как ранним утром, вставая на молитву, владыка громко провозглашал: «Ленивые, восстаните...», прибавляя, что кое-кто из присутствующих в доме все-таки может еще поспать. II, лишь прочитав утренние молитвы, провозглашал: «Теперь и самым ленивым пора подыматься...»

Наверное, этот мягкий юмор был не только способом защититься от фальши (которой в церковной жизни всегда хватает), а чем-то более глубоким и сущностным. Даже после смерти, являясь в видениях своим духовным детям, он говорил о серьезном все с той же мягкой иронией. «Вскоре после смерти Владыки, – вспоминала Е.В. Апушкина, – я поздно вечером возвращалась домой и очень устала. «Не буду читать вечерних молитв, – подумала я про себя, – сразу лягу спать». Так и сделала. Надо сказать, что и прежде очень часто я ложилась не помолившись, но делала это по слабости и усталости с твердым намерением встать и помолиться. Так категорически я отказывалась от молитвы в первый раз. Во сне я увидела Владыку. Он стоял передо мной в монашеском одеянии, в клобуке, по лицо его было, как иной раз и при жизни, с сердито сдвинутыми бровями и смеющимися глазами. В руках у него была лента или полоса канвы с желтым фоном, на котором черным были написаны или вышиты какие-то буквы. Он неспешно развернул передо мной свернутую в клубок полосу, и я по складам прочитала: «Лен-тяй-ка...» Я сразу даже не поняла, что это относится ко мне. Но сон врезался в память. И, проснувшись, я уразумела, что это укор мне... Замечательно то, что в этом сне владыка был живой, со своим обычным юмором, умеющий деликатно, но чувствительно одернуть зарвавшегося зазнайку. И это было радостно»¹⁷³.