Сообщения западных иностранцев XVI–XVII вв. о совершении Таинств в Русской Церкви

Церковно–археологический очерк

Весьма часто касаясь в своих записках вообще богослужения Русской церкви, западные иностранцы, посещавшие Россию в 16–17 вв., с преимущественным вниманием останавливались на совершении таинств. Нечего и говорить, что сообщаемые ими здесь сведения во многих случаях страдают неточностью, не имеют достоверности и должны почитаться плодом поверхностного отношения к делу. При всем том, между ними немало имеется и таких известий, которые – или отвечают свидетельствам древне – русских литургико – канонических памятников, или говорят о действительной практике при совершении в прежнее время того или другого таинства. С точки зрения подобных известий общий обзор сообщений, отмеченных в заглавии нашего очерка, в значительной доле не лишен научного интереса¹. Крещение – прежде всего и в особенности находит себе место в относящихся к предмету нашей речи сообщениях иностранцев.

Местом совершения крещения, по известию всех иностранцев 16 и 17 века, обыкновенно служил храм². Но в каких – либо исключительных случаях от этого правила дозволялось делать и отступление. Так, по замечанию Герберштейна, – «русские крестят детей всегда в храме, если только не препятствует чрезвычайная отдаленность места или холод» (стр. 59). По известию Фабри – «в случае сильной стужи младенец, обыкновенно, крещается в каком – ни будь особом месте» (pag. 8)³. «Если новорожденное дитя слабо, говорит Олеарий, то его крестят на дому, хотя не в той комнате, где оно родилось; ибо комната эта считается совершенно нечистою. Когда же дитя здорово, то…. Несут его в церковь»… (стр. 312)⁴. По более позднему известию Седерберга «русские всегда крестят своих детей в церкви, если они не слишком далеко от нее живут, или если ребенок не слишком слаб» (стр. 29). Указываемая всеми этими свидетельствами возможность совершения крещения вне храма, добавим, вполне подтверждается и чисто русскими свидетельствами даже более раннего времени⁵. – Что касается до времени совершения крещения, то иностранцы определяют его почти в исключении в отношении дня рождения, причем, однако, оставляют известия с весьма различными данными. По сообщению Герберштейна, обыкновенно «в сороковой день, если ребенок болен, приносят его в храм и крестят»… (стр. 59). Ф. – Бухау же говорит «младенца приносят к священнику (для крещения) восьми, или больше дней от рождения (что представляется на волю родителей)» (стр. 38). По Карлейлю русские «для крещения назначают первый воскресный день после рождения» (стр.27). То же самое ранее говорит и неизвестный автор 16 в., только с таким дополнением: « когда родится дитя. Его не крестят до ближайшего воскресения, и если случится, что оно не будет крещено, должно ждать до следующего воскресения после рождения». (стр. 25).

Наконец, не близкий же ко дню рождения срок для совершения крещения указывает и один из позднейших для нас писателей, Корнилий де – Бруин, когда пишет: «новорожденных охотнее крестят по истечении пяти или шести недель, когда они здоровы и крепки (стр. 113). Совсем иначе говорят другие иностранцы. Еще по сказанию Гваньино между рождением и крещением не полагается долгого промежутка времени (pag.9). В 17 веке на тоже косвенно указывает, Петрей (стр. 425), что затем очень ясно раскрывает Олеарий. « Что касается до крещения, говорит он, то русские считают его в высшей степени необходимым делом для вступления в христианскую церковь и для вечного блаженства; ибо они веруют и признают, что они зачаты и рождены во грехе, и что Христос против этого первородного греха установил крещение нового рождения и очищения….. поэтому, как только родилось дитя, русские спешат крестить его» ( стр.312). Это известие в другом месте Олеарий подтверждает фактом, когда передает: « 15 – го сентября (1654 г.) пришли приставы и объявили, что накануне в. княгиня родила дочь, которую уже крестили и назвали Софией. Русские, добавляет он здесь, не долго оставляют детей не крещенными»… (стр. 54). Почти в том же роде в начале 18 в. известие Седерберга. «Русские, начинает он речь о крещении, считают крещение необходимым для входа в царствие небесное, так что простой народ тотчас после рождения ребенка спешит окрестить его; но люди достаточные несколько откладывают, дабы совершить крещение несколько пообряднее» (стр. 28).

Самое раннее в рассматриваемом случае свидетельство, принадлежащее Герберштейну, согласно с практикою древней церкви; однако едва ли вероятно, что оно было писано автором исключительно на основании наблюдений его над современною ему практикою русской церкви. Более правдиво, что он руководился здесь книжными источниками. Говорим так потому, что практика древнерусской церкви, еще далеко ранее времени Герберштейна, относилась безразлично ко времени совершения крещения⁶. То же самое надо сказать и относительно свидетельства неизвестного автора 16 в., которое приурочивает совершение крещения к воскресному (или вообще к праздничному) дню, и заметки Корнилия де Бруина. На основании всех прочих известий, кажется, можно сделать тот вывод, что в 16–17 в. практикою русской церкви не наблюдался строго день крещения, однако принято было, что бы совершение последнего не было откладываемо на долгое время. Такой вывод вполне согласен и с данными чисто русского происхождения⁷.

Совершителем крещения в сказаниях иностранцев трактуется исключительно священник, что будет очевидно при изложении их известий о самом совершении крещения. Но при крайней необходимости здесь допускалось известное отступление, т. е. крещение, как таинство, могло совершить и лицо не в сане священника. Указание на это находим, у Фабри. « Совершать крещение, говорит он, никто из других людей не может, кроме священника; только разве какая необходимость заставит отступать от этого правила» (pag. 8). Только Седерберг совершенно неверно замечает: «крещение никто, кроме священника, совершить не может, в какой бы крайности ни находился ребенок» (стр.22).

Лицами крещаемыми, помимо младенцев, бывали и возрастные. К числу последних принадлежали язычники (особенно татары), а также лица западных вероисповеданий. Принятие последних лиц в лоно православной церкви через крещение, по сказаниям иностранцев, началось не в 17 веке, как думает г. Рущинский, основываясь на известии Маржерета⁸.

Правда, Маржерет говорит: «Русские считают истинно крещенными только тех, которые крестились по греческому обряду; впрочем, католиков увольняют от второго крещения» (стр. 259–260). Но это известие оставлено им как бы вскользь и стоит в противоречии со всеми другими иностранными известиями, из которых между прочим два были высказаны далеко ранее времени Маржерета. «Тех из наших земляков (католиков), которые переходят в их (русских) веру, говорит ф. – Бухау, они перекрещивают, как бы крещенных не надлежащим образом. Причину этого они приводят следующую: что «крещение есть погружение (mersio), а не обливание (aspersio)…… Так как таковым великий князь дарит несколько денег и платье, то часто люди легкомысленные за маленькую прибыль позволяют принимать на себе крещение, и тем нашей вере причиняют немалое поношение» (стр.37–38). Несколькими годами позднее Варкочь писал: « если бы привелось крещеным христианам переходить в их (русских) веру, они должны дозволить им, опять крестить себя; так как москвитяне сомневаются, истинно ли наше крещение, то тот бедный грешник, который дает крестить себя, должен отречься от принятого им крещения, и снова креститься» (33–34). Согласно этому, очевидно, по известиям иностранцев, еще во второй половине 16в., по крайней мере, католиков, русские принимали в свою церковь через крещение. В 17 же веке, когда благодаря чисто историческим условиям, усложнились враждебные отношения русских к западным соседям, – обычай принимать последних через крещение, по взгляду иностранцев, только получил большую устойчивость и потому все они за это время говорят о нем вполне согласно между собою. « Если кто из русских, говорит Олеарий, за границей перейдет в какую либо иную веру, то должен снова креститься. Такое новое крещение христиан, переходящих к русским из других исповеданий, Русские без сомнения, заимствовали от греков, которые, по отделении их от западной церкви, латинское крещение считают недостаточным, и потому желающих из западной церкви перейти к ним и сделаться членами греческой церкви, крестят вторично»… (323–324). «В настоящее время, замечает он ранее, в Москве находится множество таких перекрещенцев из других вер» (стр. 316⁹).

Самый обряд принятия таких лиц в церковь весьма обстоятельно описывается Петреем. «Принимающего русскую веру (взрослого иностранца), пишет он, сначала монахи учат 6 недель кланяться пред иконами за дневным и ночным богослужением. Когда ему надобно будет говеть и принимать св. тайны (?), он должен проклинать и поносить прежнюю свою веру и положить на себя заклятие не принимать ее опять во всех ее статьях, да и жестоко гнать всех, ее исповедующих». По присоединении, «от имени великого князя ему дают дорогие новые платья, ведут его с собою в монастырь¹⁰, угощают там и радуются, что окрестили его, потому что спасли душу от ада…. Сверх того великий князь дает ему 30, 50, или 100 талеров, смотря по лицу и качеству его покровителей» (стр. 428¹¹) – Таким образом, по свидетельству иностранцев, присоединению иноверцев предшествовало, как и теперь, наставление в истинах веры, обнимавшее собою срок, определяемый для этого и в настоящее время. Указание ими монахов, как огласителей, естественно, если принять во внимание, что монастыри древней руси были центрами просвещения.

Собор 1667 г., как известно, отменил указываемый способ принятия инославных христиан, так что с этого времени при переходе в православие они должны были при некоторых обрядах и молитвах только отрекаться от своих отличительных вероисповедных мнений. Однако иностранцы и после этого времени говорят по рассматриваемому вопросу то же самое, что и их предшественники. Для примера приводим несколько заметок: «когда кто ни будь, окрещенный по латинской вере, переходит в московскую (а это нередко делается лицемерами, из жадности к деньгам, или военнопленными, или из страха казни и ссылки за преступления), – пишет Майерберг, – его, как крещенного не по церковному обряду, перекрещивают»… (стр. 77–78). «Русские к возобновлению крещения, говорит позднее Корб, допускают и христиан какого бы они ни были вероисповедания»… (стр. 267).

Даже Седерберг, еще позднее Корба, и тот находит возможным заметить, – «так как русские полагают, что всякое крещение не по их обряду есть неправильное, то все, переходящие в их веру, должны снова подвергаться оному, в каком бы возрасте они ни были»… (стр. 30¹²). Эти известия трех последних писателей, и особенно первых двух из них, согласно с высказанным уже мнением г. Рущинского, едва ли есть основание заподозрить в правдивости¹³. Благодаря долгой практике в предшествующее время, обычай перекрещивания обращающихся инославных, очень естественно, не разом после собора 1667 г. уничтожился и если не повсеместно, то все – таки кое – где продолжал существовать и после. Этим только объясняется тот факт, что Петр Великий нашелся вынужденным напомнить о точном исполнении постановления большого московского собора¹⁴.

Обращение в православие взрослых, нужно добавить, по сказаниям иностранцев, должно быть делом добровольным. Правда, Олеарий приводит факт насильственного обращения (стр. 320–323), но тотчас же после этого замечает: « Вообще же не слышно, чтобы русские насильно кого обращали в свою веру и, напротив, каждому они представляют свободу совести, хотя бы это были их подданные или рабы (стр. 323)¹⁵.

При крещении имели место восприемники. Относительно числа их большинство иностранцев выражаются весьма неопределенно и только говорят вообще, что их было не один¹⁶). При этом неизвестный автор16 в. выражается таким образом: « можно приглашать сколько угодно крестных отцов и матерей. Чем больше, тем лучше» (стр. 25). Определенные указания принадлежат только позднейшим писателям – Петрею, Олеарию, Корнилию де Бруину и Седербергу, но они доставляют сведения о рассматриваемом предмете неодинаковые. По Петрею, после рождения ребенка «родители сейчас же посылают за тремя мужчинами, и тремя женщинами, которые должны быть кумовьями»… (стр. 425), и таким образом автор признает правилом иметь при крещении три пары восприемников. По Олеарию, для крещения приглашаются «крестные отец и мать, которых должно быть только двое» (стр. 312). В том же роде и известие Корнилия де Бруина, когда он замечает вообще: «для крещения избирают крестных отца и мать» (стр. 113). Седерберг же говорит так: крестных отцов приглашают не более двух» (стр. 29)¹⁷). Многочисленность восприемников, по показанию первого, хотя иногда и подтверждается данными русского происхождения¹⁸), однако, несомненно, на практике имела весьма редкое приложение, а не столь обязательное, как это представляет Петрей. Что же касается до известия Олеария, то оно, кажется, сообщает вполне достоверное сведение.

Восприемники избирались «по воле родителей» ¹⁹). Кому при таком выборе отдавалось предпочтение, иностранцы не оставили известий. Имеется только относящаяся сюда заметка Олеария, по поводу рождения вышеупомянутой царевны Софии, в таком роде: «Патриарх был ее крестным отцом (равно как всех детей великого князя, патриарх бывает крестным отцом)» (стр. 54). Седерберг замечает еще, что восприемники, приглашенные в первый раз, «обязаны, пока они живы, крестить всех в том семействе, если бы даже у родителей было десять и более детей» (стр. 29). На эту заметку есть основание смотреть, как на неправильный вывод из только что представленного известия Олеария, из сочинения которого автор весьма усердно черпал сведения для своего сочинения. Однако при этом нельзя упустить из внимания того, что заметка Седерберга находит себе подтверждение в известиях его современника Корнелия де Бруина. Говоря, что для крещения русские избирают крестных отца и мать, он тот час же добавляет: «которых и не переменяют уже впоследствии» (стр. 113).

Обязанности восприемников при крещении, по взгляду иностранцев, состоят в том, что они от имени крещаемого ребенка отвечают на вопросы священника²⁰. Вообще же «восприемники призываются как свидетели этого великого дела (т. е. крещения), которые, по обету, обязуются помнить это таинство, и, когда младенец придет в возраст, с заботливостью должны учить его вере; пусть они прославляют Бога за эту благодать, и молят Его, чтобы он со дня на день умножал сей Божественный дар веры²¹.

Неизвестно, допускались ли в восприемники к русским лица инославные, но иностранцы говорят, что к самому концу 17 в, русские бывали восприемниками у лиц инославных исповеданий. Так Корб передает, что Петр Великий был (в 1698 г.) восприемником первородного сына датского посла и дал ему имя Петр (стр. 102).

Останавливаемся на самом совершении крещения. Сведения об этом, по нашим источникам, относятся и к 16 и к 17 в.; для большей ясности дела мы представляем обзор их, разделяя друг от друга писателей этих двух веков. По известиям 16 в. «после рождения ребенка тотчас призывают священника, который читает известные молитвы, стоя перед дверью комнаты, где находиться родильница и дает младенцу имя» и затем младенца приносят в храм, где и совершается самое крещение²². Единственно подробное и обстоятельное описание совершения самого священнодействия принадлежит перу неизвестного англичанина, которое мы и приводим подлинным текстом: «когда идут в церковь, говорит он, впереди идет бабка, неся дитя. Крестные отцы и матери выходят на середину церкви, где приготовлен небольшой стол и на нем глиняный горшок с теплой водой. Около этого стола становятся крестные отцы и матери с дитятею; прислужник дает всем по небольшой зажженной восковой свече. Выходит священник и начинает, говорит известные слова, которые крестные должны повторять слово в слово, между прочим, что дитя отрекается от дьявола; как только это ими произносится, все должны плевать, и всякий раз так, как оно повторяется. Потом священник благословляет воду, которая в чане, и дует над ней, берет от кумовьев свечи и, держа их в одной руке, каплет с них в воду; затем возвращает каждому его свечу. Освятив, таким образом, воду, священник берет дитя и кладет его в небольшом чане, а один из крестных отцов берет кувшин с теплою водой и льет ее всю на голову дитяти. Затем священник совершает еще много обрядов…. (пропускаем речь о миропомазании); берет дитя на руки, подносит к образам св. Николая и Богородицы и, обращаясь к образам, просит их взять на себя заботу о ребенке, чтобы он жил и веровал, как надлежит христианину или христианке и многое другое. Вернувшись от образов, он берет ножницы и стрижет в трех или четырех местах молодые и нежные волосы на голове дитяти, затем протягивает дитя, на которое все крестные отцы и матери кладут руки; священник обязывает их воспитать дитя в вере и страхе Божием и Христовом и научить его чтить и поклоняться образам; этим все заканчивается; один из крестных отцов вешает на шею ребенка крест, который тот должен постоянно носить; тех, кто не имеет на шее креста, русские не считают за христиан, и о нас они говорят, что мы не христиане, так как не носим, как они крестов» (стр. 25–26).

Известия других иностранцев рассматриваемого времени представляют в этом случае только отрывочные замечания, которые в общей их совокупности, однако, дают достаточные сведения. По известию Фабри: «прежде чем начинается крещение, читаются многие молитвы и заклинания священником, родителями, восприемниками, родственниками, друзьями и наконец, всяким, кто только бывает при этом случае, чтобы Господь Бог, по избыточеству своей милости, пребыл с отроком во все продолжение его жизни (pag. 8). Далее, отрицание от сатаны, равно как и исповедание веры, по его известию, совершалось «трижды» (ibid.). Герберштейн же (стр. 60) и за тем Гваньино (pag. 19–20), как и в описании неизвестного англичанина, добавляют здесь, что восприемники сколько раз отрицаются «диавола, повторяя за священником известные слова, столько же раз плюют на землю». «По возношении к Богу всех заклинательных молитв, в церкви становится купель для крещения»²³. О самом же крещении они дают показания не согласные ни между собою, ни с изложенным нами описанием. Так, по Герберштейну, русские «крестят, трижды погружая всего (крещаемого) в воду: иначе они не признали бы его крещенным» (стр. 59²⁴). «Теплой воды, добавляет он, – никогда не употребляют, разве только в случае больного ребенка». Фабри же, говорит здесь так: «по прочтении молитв и по заклинании злых духов, младенец, если он крепок, весь трижды погружается в воду, – в противном случае обливается водою, однако это последнее бывает редко, – окропление считается менее действительным» (pag. 8). Совсем иначе смотрит на дело Одерборн. Сказав, что русские в совершении крещения почти совсем сближаются с римлянами», – он замечает: «после долгих церемоний священник из всей посуды (с водою) обыкновенно орошает младенца, говоря: «крещаю тебя во имя Отца и Сына и Св. Духа». Потом и восприемники, по обычаю отцов, возливают на нежное дитя несколько кружек воды. И хотя бы тут жестоко свирепствовала суровая зима, не смотря на то, они все – таки обливают ребенка студеною водою. Если бы кто спросил о причине такого обычая, ему ответили бы: «многое значит привычка с нежного возраста» (pag. 39). Кажется, отчасти согласен с Одерборном и Кобенцель, когда говорит: «крещение … совершается у них (русских) таким же образом (т. е. как на западе), исключая только, что у них при этом говорится: «крещается младенец сей (?) во имя Отца и т. д.» (стр. 135²⁵). Только ф. – Бухау и Варкочь, из позднейших в 16 в. иностранцев, пишут согласно с Герберштейном. Первый говорит: «священник, после заклинания духов и после того, как кумовья, плюнувши, откажутся от диавола и дел его, затыкает уши и нос младенца и трижды погружает его в холодную воду, которую обыкновенно не сохраняют для этой потребности, но всегда свежую, приносят из соседней реки, хотя бы в средине зимы, и таким образом присоединяют его к церкви во имя Святой Троицы… Думают, что от холода младенцы нисколько не повреждаются, но свыше согреваются» (стр. 38). У Варкоча же имеется такая заметка: «при крещении детей три раза погружают их в воду; хотя они (русские) и видают, что пленные христиане в краю у них крестят детей по нашему обряду, но не считают это крещение правильным» (стр. 34). Воду для крещения, по сообщению Гваньино, освящают для каждого младенца, и тотчас после крещения выливают ее в яму, нарочито для того приготовленную» (pag. 13–20). После принятия таинства, “крещеный младенец (как новый человек) повивается новыми и чистыми свивальниками»²⁶. Затем священник обрезает ребенку волосы, залепляет их в воск и кладет в известном месте в храме²⁷. После этого «на грудь ребенка надевают крест, который он должен носить в продолжение всей своей жизни, как неизгладимый знак, что он христианин²⁸. Одерборн еще сообщает (pag. 39), что по совершении крещения «священник, взявши опять младенца, ласково его лобзает и с великою поспешностью трижды ударяет его головою о крест, врезанный в дверях (каких?) храма; если свидетели крещения не услышат ударения, то негодуют и думают, что младенец не освящен таинствами». «По окончании священнодействия, заключает он свое известие о крещении, священнику дают три хлеба (которые, по причине пирамидальной формы, зовутся пирогами – piracno), с несколькими серебряными монетами, и храм запирается» (pag. 39). Остальные иностранцы оканчивают свои сообщения тем отрицательным известием, что русскими совершенно отвергаются при крещении соль и брение из слюны и пыли, – каковое все употребляется у латинян²⁹.

Останавливаясь теперь на всех представленных данных, мы позволим себе сделать несколько критических замечаний. – Полное описание последования крещения, составленное неизвестным автором, если не есть результат его добросовестных и непосредственных наблюдений, то, во всяком случае, почерпнуто им из самых достоверных источников. Так, по крайней мере, дают основания думать и распорядок составных частей акта крещения в описании автора, не заключающий в себе аномалий, и некоторые совершенно верно указанные им даже незначительные частности в совершении крещального последования. – Сообщаемые иностранцами частности во многих случаях заслуживают вероятия, хотя и не всегда. Указание, напр.. Фабри на чтение заклинательных молитв и восприемниками и прочими присутствующими лицами неверно. Однако если принять во внимание, что, с одной стороны, уже около половины 16 в. раздались жалобы на совместное (несколькими лицами) чтение при богослужении, – а с другой, древне – русскую практику читать заклинательные молитвы не однажды³⁰, то нельзя ли думать, что автор указывает на первый неблагочинный обычай?³¹. О троекратном отречении известие иностранцев справедливо. Роль зажженных свечей при освящении воды, указываемая неизвестным автором, не оправдывается русскими данными; однако нельзя при этом не припомнить, что и по русским свидетельствам зажженные свечи и при освещении воды, хотя в других случаях и в другом виде, имели приложение. – О троекратном погружении при совершении крещения, конечно, нечего много говорить. Что же касается до погружательно обливательной формы крещения, указываемой неизвестным автором, то она имела место в древне – русской крещальной практике, и если не всегда, то в известных случаях рекомендовалось старым требником³²). И чисто обливательная форма, наконец, также имела место в древне – русской практике, конечно, не с тем неограниченным и, так сказать, обязательным приложением к делу, как это представляют иностранцы, но, по крайней мере, в некоторых случаях³³. Указание иностранцев на употребление воды при крещении, – то теплой, то холодной, – в том и другом случае достоверно. В первом оно согласно с требованием русских постановлений о крещении, – а во втором основывается на действительной практике³⁴. Прикладывание младенца к образам, бывшее, по сказаниям иностранцев, по совершении крещения, указывает на образ совершения в древне – русской практике воцерковления³⁵; на это же, кажется, указывает Одерборн (только в искаженном виде), когда говорит о поднесении младенца ко кресту, изображенному на церковных дверях. В русских памятниках мы не находим указания на то, чтобы восприемники клали руки на крещенного уже младенца, – тем не менее это указание напоминает собою обычай древнерусской практики, чтобы восприемники сами брали на руки младенца, положенного священником после воцерковления на пол. Что касается до того, будто бы крест на новокрещенного возлагал крестный отец, то этого не оправдывают русские памятники чина крещения.

За 17 век самые подробные сведения о совершении крещения заключаются в сочинениях Петрея, Олеария и Седерберга. У каждого из них замечается попытка изложить совершение рассматриваемого священнодействия в целом его виде. К сожалению, в данных, сообщаемых ими здесь, авторы весьма мало различаются друг от друга. Последнее объясняется очень просто, и именно тем, что Седерберг составил (в этом случае) свое описание на основании труда Олеария, а этот в том же самом весьма много позаимствовал у его предшественника, Петрея. Кроме того сообщаемые всеми этими тремя лицами сведения далеко не могут по своему достоинству равняться со сведениями, оставленными неизвестным автором 16 в. Правда, они более подробны, порою доходят до мельчайших частностей, – но зато представляют дело в более спутанном изложении и с грубыми ошибочными известиями. В целом эти данные излагают нам совершение крещения в следующем виде.

«Новорожденного младенца считают необходимым тотчас же… крестить для омытия всех грехов его таинством крещения». Прежде всего, с ним «поступают следующим образом: только что он родится, приводят священника, который читает какие то молитвы перед домом, где находится родильница³⁶, несколько раз опускает вниз голову, велит родителям (?) отнести в церковь и крестить младенца, и потом идет своей дорогой, пожелав родильнице здоровья, с обыкновенными у них обрядами ³⁷)… Если дитя здорово, кумовья относят его в церковь, причем священник должен встретить их у церковных дверей, благословить и перекрестить их пальцами с головы, произнося следующие слова: «Да сохранит Бог вход и исход ваш отныне и до века. Аминь». – Так пишет Петрей (425). У Олеария же относительно последнего действия говорится несколько иначе: «Священник, по его известию, встречает их (кумовьев) еще за дверьми церкви, крестит им чело перстами и благословляет их такими словами: «Да сохранит Господь Бог вхождение и исхождение твое отныне и до века»! (стр. 312). Петрей далее продолжает: «Так и войдут кумовья с младенцем, а там стоит посредине пола налитая водою купель; возле нее дожидается священник и берет от кумовьев 9 – восковых свечей (которые они должны держать в руках); эти свечи он прикрепляет крестообразно к купели, зажигает и говорит кумовьям, чтобы они три раза обошли за ним кругом купели по солнцу. Он кадит крестообразно купель миррою и ладаном, также и кумовьев. После того подходит к алтарю, берет образ святого Иоанна, распятие, сделанное из золота, серебра, меди, или олова, также миро, соль и маленькие ножницы, и, возвратившись опять к купели, отдает образ пономарю: тот идет с образом впереди, а священник и кумовья с ребенком за ним, и обходят три раза купель с горящими свечами в руках; после того священник начинает читать и освящать воду, берет шесть восковых свечей, прилепленных крестообразно кругом купели, и кадит ее миррою и ладаном. Кадит также и образ, крест, миро – все по три раза и крестообразно» (стр. 425–426).³⁸

После освящения воды, – как продолжает Петрей, – священник спрашивает: «желает ли дитя быть крещенным? Кумовья отвечают: да»!³⁹. «Назовите младенца»! говорит священник; кумовья подают ему записку, на которой написано, какое имя желают дать младенцу. Священник дает ему имя и кладет записку на образ, а образ на грудь младенца, и опять спрашивает: «как назвать младенца»? кумовья отвечают, как назвал его прежде священник и как написано в записке. Тогда священник кладет руки на голову младенца, читает «Отче наш», некоторые молитвы, и опять спрашивает: «какое дать имя младенцу? кумовья отвечают по – прежнему⁴⁰. Священник делает вопрос: верует ли младенец в Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святаго⁴¹? «Да»! отвечают кумовья. Тогда священник и кумовья с младенцем поворачиваются спиною к купели; священник спрашивает: «отрекается ли дитя от диавола и всех дел его, всех его аггелов, всяческих других языческих и еретических вер в продолжение всей своей жизни»⁴²? «Да»! говорят кумовья, и плюют с большим отвращением на пол при всяком слове священника⁴³. После того опять оборачиваются лицом к купели, священник кладет руку на младенца и говорит: «выйди нечистый дух из этого младенца и уступи место Духу Святому»! и с этими словами дует три раза на младенца крестообразно⁴⁴, крестит его рукою, берет маленькие ножницы, которые принес с собою, остригает у него волосы на голове, тоже крестообразно, кладет на книгу, сминает в кусочке воска и прячет в особенном месте в церкви⁴⁵; потом берет образ с младенца, отдает его держать пономарю, и опять спрашивает: «хочет ли быть крещенным младенец? «Да», отвечают ему. «Если желаешь ты быть крещенным, говорит священник, так снимите с него одежду и подайте его мне⁴⁶; кумовья раздевают его и подают нагаго священнику, который три раза погружает его всем телом в купель и говорит: «крещу тебя во имя Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого»⁴⁷. Впрочем, священник наблюдает, чтобы немного рта и носа у младенца оставалось над водою, дабы ему свободно было дышать и не попало воды. Если младенец окрещен будет как нибудь иначе, русские думают, что он крещен неправильно и, следовательно, первобытный грех не так чисто омыт с него, чтобы, как новый человек, он мог посещать церковь Божию (стр. 426–427)⁴⁸.

Когда таким образом окрестят младенца, заканчивает описание чина крещения Петрей, священник берет и кладет ему в рот немного соли, крестит и… (речь о миропомазании). Потом берет чистую белую одежду, надевает ее на младенца и говорит: «как чиста эта одежда, которую я надеваю на тебя теперь, так же чист и свободен ты стал от всех грехов»⁴⁹, после того читает какие то молитвы, дает благословение кумам и кумовьям, крестить и кадить их, ласкает и целует дитя, также кумовьев и кум⁵⁰, а в знак того, что ребенок крещен, навешивает ему на голую шею крестик золотой, серебряный, медный, или из другого металла⁵¹, кроме того дает ему образ, который должен быть защитником и покровителем младенца⁵²: велит кумовьям и кумам поцеловаться и запрещает им вступать между собою в брак⁵³: так они и расходятся, и кумовья с кумами относят младенца домой к матери» (стр. 427)⁵⁴.

Описывая в таких подробных чертах чин крещения собственно младенцев, как Петрей, так и Олеарий и Седерберг, кроме того отдельно трактуют о крещении взрослых. Последнее, по сообщению этих писателей, в своей сущности не представляет что-либо отличное от первого, тем не менее, совершение его сопровождается некоторыми особенностями. Так, по более подробному известию того же Петрея, взрослого, обращающегося к православной вере, после оглашения в истинах последней, говения и отречения от прежней веры – «ведут на воду и трижды погружают в нее всем телом, будет ли это зимой или летом. Русские говорят, что как Иоанн крестил в реке Иордан, так же должны креститься и язычники, или еретики, омыть свои грехи и беззакония и сделаться христианами. Потом надевают на новокрещеннаго чистую и тонкую одежду, дают ему другое имя и называют вместо Георгия – Иваном, или Василием. Если это будет зимою, прорубают по льду четверо – угольное отверстие, раздевают обращеннаго до – нага и опускают его три раза в воду так, чтобы он ушел в нее с головой и ушами. Но сначала монахи кадят и крестят это отверстие со всеми обрядами, употребительными при крещении младенцев»…. (стр. 408)⁵⁵. Седерберг также трактует, что крещение возрастных совершается в реке, но добавляет при этом, что такое крещение «происходит по большей части летом». Если же случится это зимой и если желающий в данном случае креститься не настолько здоров, чтобы перенести крещение прямо на реке, то «на его голову выливают три бочки воды, что равно тому, как будто его три раза погрузили» (стр. 30). Помимо этого, указываемые иностранцы оставили еще некоторые замечания, относящиеся вообще к крещальной практике. Так, по их известию, «если в одно время принесут крестить двух, или более, хотя бы сотню детей, то для каждого в купель наливается снова свежая вода; вода же, однажды для крещения употребленная, так как в ней омыта нечистота первородного греха, выливается в особое место, и никто не должен более оскверняться ею. Ибо русские думают, что водою в крещении совершается не только духовное, но и телесное омовение от грехов и нечистоты душевной⁵⁶. Далее, по известию Петрея, русские для крещения «никогда не употребляют теплую воду, как бы ни было холодно, если только дитя не очень слабо и болезненно» (стр. 426); по Олеарию же «хотя русские воду для крещения никогда не подогревают, посредством огня, но зимою они несколько согревают ее, ставя на некоторое время в теплом месте» (стр. 314). Седерберг к своему описанию совершения крещения добавляет еще: «крещение детей знатных происходит точно таким же образом, просто и без всякого великолепия, по примеру Христа» (стр. 30).

Заметки других иностранцев 17 в. по рассматриваемому предмету очень немногочисленны, да и из оставшихся находим любопытными только три – касающиеся имени, креста и воцерковления. К первому относится следующее известие Майерберга: «многие из москвитян называются не таким именем, какое наречено кому нибудь из них при крещении, но другим, которое дают им родители, скрывая прежнее, из опасения, чтобы после огласки его, не употребляли онаго во зло колдуньи, для какого нибудь злого дела к пагубе называемого. Так родные братья Юрий и Петр Долгорукие, так канцлер Алмаз в крещении названы были Юрием, Петром, Алмазом, а Савоном (Софроний?), Киром и Иерофеем» (стр. 186). «Крест, по замечанию Маржерета, надевается в знамение крещения» (стр. 259), а Майерберг к выше представленным о нем известиям добавляет еще, что крещенный «не должен снимать этот крест во все продолжение жизни, разве только пред супружеской обязанностью» (стр. 78). К акту воцерковления, собственно к принятию родильницею так называемой «сороковой молитвы», относится заметка Корнилия де Бруина: – «при рождении мальчика мать берет очистительную молитву через пять недель, для чего она отправляется в церковь; а при рождении девочки через 6 недель» (стр. 113).

Считаем излишним входить в подробную и обстоятельную оценку всех представленных сведений касательно собственно совершения крещения за 17 век. Останавливаем внимание только на некоторых более любопытных сообщениях иностранцев этого времени. Сообщение Корнилия де Друина, что чтение молитвы очищения родильницы преследовало туже цель и в отношении к другим присутствовавшим здесь лицам, едвали есть плод произвольного воображения автора, если принять во внимание, что в древних требниках имелось не мало очистительных молитв, приуроченных к моменту рождения⁵⁷; при этом, впрочем, нельзя отрицать, что чтение этих молитв ко времени автора, по видимому, должно бы быть упразднено. Наречение имени при совершении самого крещения, хотя и не в том месте и не с той долгой и сложной процедурой, как это трактуется иностранцами, несомненно оправдывалось практикою того времени. Что касается до известия Майерберга, что имя, полученное русскими при крещении, тщательно скрывалось ими, и они для других лиц известны были под другим именем, то этот факт, как уже исследовано, не подлежит сомнению⁵⁸. Назначение новокрещенному, по совершении над ним таинства, известного образа, как это доводят до нашего сведения иностранцы не только 17 в., но даже и 18 (напр. Бергхольц), не оправдывается литургическими данными собственно русского происхождения. Тем не менее, руководясь настойчивыми заявлениями иностранцев, что русские питают глубокую привязанность к иконам, что у каждого из них есть своя особенно чтимая икона и что без иконы у русских не совершался ни один церковный обряд⁵⁹ – можно согласиться, что на практике так и было, как в данном случае трактуют иностранцы. Крещение взрослых в реке, не смотря даже на время года, находит для себя подтверждение в сказаниях же иностранцев, когда они нередко упоминают о множестве купающихся в реке при совершении крещенского водоосвящения. Различие в сроке принятия родильницею очистительной (сороковой) молитвы, смотря по полу новорожденного, как не иметь за себя чисто русских данных, так, нужно думать, едва ли было и на практике.

Сравнивая теперь сведения по рассматриваемому предмету иностранцев 16 и 17 в., мы должны отдать предпочтение первым. Правда, известия, оставленные ими, более кратки, но зато они в большинстве достоверны. Что же касается до писателей 17 в., то достойная уважения попытка их изложить обряды крещения в полном их порядке и составе привела к невыгодным для них результатам. Знакомясь, при таком желании, с наблюдаемым предметом иногда по единичным фактам (как в 18 в. Берхгольц) и вообще не обстоятельно, они перепутали последовательность актов русского крещального чина, представили некоторые из них совершенно в другом виде, и именно в форме совершения близкой к тому, как это было и есть на западе (наречение имени), и вместе с тем даже привнесли в русский чин крещения обряды, практикуемые только в западной церкви (напр. вкушение соли).

Оставляя сведение о крещении, совершение которого находится в тесной связи с совершением миропомазания, иностранцы естественно заводят речь и о последнем священнодействии. Вследствие простоты и несложности обрядовой стороны этого таинства, известия их по данному предмету ограничиваются весьма краткими заметками. Как и в других случаях, так и здесь, дело иногда не обходится без курьезных сообщений поверхностных наблюдателей русской церковной обрядности. Так, напр., Гваньино оставляет такую общую заметку: «таинства конфирмации или миропомазания (русские) отвращаются и на том основании считают его не важным и достойным даже осуждения, что почти на всех соборах, особенно же на никейском, сказано: исповедую едино крещение во оставление грехов…(pag. 20). И такое известие даже находит для себя повторение у Даниила ф. – Бухау, который в своих главных статьях заблуждений русской веры, между прочим, приводит и такую (14): «русские совсем не совершают таинства конфирмации (confirmationis) и не употребляют его»… (стр. 44 – 45). Единственно, что может в данном случае служить к оправданию иностранцев, так это разве то, что они, высказывая подобные суждения, кажется, имели в виду конфирмацию исключительно в смысле ее совершения на Западе. По крайней мере, так можно думать относительно Гваньино, который к приведенным строкам добавляет далее: «когда же одно крещение, то, говорят (русские), одно и помазание, одна и таже сила священника и епископа по тому и другому таинству» (pag. 20).⁶⁰ Не менее любопытна со стороны курьеза такая же общая заметка и другого автора, Фабри, – человека, по – видимому, с симпатиею к русской обрядности. «Когда младенец, говорит он, достигнет более или менее совершенного возраста, так что может дать свидетельство своей христианской веры, тогда он приводится к епископу, чтобы воспринять таинство конфирмации сей веры, что выражается крестообразным помазанием на челе. Совершение этого таинства, добавляет он, более никому не дозволено, кроме епископов, на известном всякому верующему основании» (pag. 9). Выше он даже трактует (хотя и коротко) о самом образе совершения у нас миропомазания епископом, именно, – «на обязанности епископа, говорит он, лежит, чтобы после того, как крещенный сделается возрастным и представит свидетельство исповедуемой им веры, он, при возложении своих рук и знамения крестом, помазал его на челе миром» (pag. 6). Автор, очевидно, не имел ни малейшего представления того, о чем он говорил. Но при этом странно еще и то, – чем Фабри, мог руководиться, так положительно сообщая свои известия?

Из других, более частных, но более правдивых заметок мы узнаем следующее. Для совершения таинства миропомазания употреблялось особое миро; совершителями этого мира были епископы. Любопытная, по своей запутанности, заметка об этом имеется у того же Фабри. «Епископы, пишет он, на тайной вечери составляют и освящают хрисму и масло, которые потом употребляются в крещении, миропомазании и елеосвящении» (pag. 1). Есть, впрочем, иностранцы, которые говорят, что собственно русские епископы не совершали миро. Таков напр. Даниил ф. – Бухау. В 12-й статье излагаемых им заблуждений русской веры мы читаем: « (русские) учат, что из епископов никто не имеет власти освящать миро (chrysma), кроме константинопольского патриарха. А то, которое им приготовлено, может сохраняться на многие лета» (стр. 44). Такое известие, заметим, имело бы долю вероятия, если бы это было века на два ранее⁶¹. Временем для освящения мира по Герберштейну (стр. 59) и Петрею (стр. 459) вообще служила страстная неделя, а по более частному, но неправильному указанию Гваньино – шестой день этой седьмицы (pag. 19 – 20⁶²).

Миропомазуемыми лицами были младенцы, но кроме них бывали и возрастные. К числу последних в 17 в., по сказаниям иностранцев, относились, между прочим, католики, обращавшиеся в православие. «Окрещенного по православному обряду католика, замечает Майерберг, (русские) тотчас же помазывают миром, не ставя ни во что латинское помазание, как ненужное» (стр. 78).

Связь совершения миропомазания с совершением крещения, во всех заметках (кроме одной, уже представленной) согласно признается иностранцами, и, мало, того, более понимающими из них даже особенно отмечается, как важный пункт различия между западною и русскою обрядностью⁶³. Ставя совершение крещения и миропомазания у русских в тесную связь, иностранцы последовательность в их совершении представляют обыкновенно так, что за совершением собственно крещения, т. е. погружения, тотчас же, без всяких посредствующих обрядов, следовало совершение миропомазания⁶⁴. Помазание совершалось крестообразно⁶⁵. Орудием помазания, по сообщению неизвестного англичанина, служила особая кисточка (стр. 26). Помазуемыми частями, по описанию того же автора, служили: уши, глаза, спина, голова и грудь ребенку (ibid.); по Петрею же – грудь, лицо, спина и руки с наружной и внутренней стороны (стр. 427). Олеарий (стр. 313) и за ним Седерберг (стр. 29) перечисляют те же части, что и Петрей, но только вместо лица вообще, – указывают «чело». Такое разногласие в последних показаниях, нужно заметить, оправдывается чисто русскими данными соответствующего времени.

Совершение исповеди в известной мере было доступно наблюдениям иностранцев. Общие известия их о воззрении русских касательно этого таинства не одинаковы. Фабри, напр., правильно замечает вообще, что «москвитяне принимают таинство покаяния совершенно согласно с учением православно – кафолической церкви» (pag. 9 – 10). Позднее Петрей, раскрывая предъидущую мысль, также правильно пишет: « (русские) полагают, что те которые каются в своих грехах, говеют, ходят на исповедь, – получают вечное блаженство». Вслед за ним Олеарий в более частных чертах и более положительно говорит: «исповедь русские считают делом необходимым для обращения и примирения своего с Богом, и взрослые и пришедшие уже в разум люди неопустительно должны отправлять ее перед таинством причащения» (стр. 358). Наряду с этим, некоторыми иностранцами оставлены заметки и совершенно другого, странного характера. Так, еще Герберштейн такою фразою начинает свои сообщения об исповеди: «хотя по уставу у них (русских) есть исповедь, но простой народ считает ее делом князей и обязанностью благородных господ и знатных людей по преимуществу». (стр. 62). Тот же Петрей немного ниже приведенного нами его рассуждения и совершенно в противоположность последнему замечает аналогично с Герберштейном: «об исповеди и разрешении русские такого мнения, что бедные и несчастные не имеют в ней надобности, а одни только богатые, знатные и сильные» (стр. 431). Заметки того и другого находят для себя подтверждение даже у столь позднего иностранца, как Седерберг. «Сам царь и придворные его сановники, пишет он, часто исповедуются, постятся 3 или 4 дня…, почему простой народ полагает, что исповедь и посты установлены единственно для высшего сословия, а ему достаточно верить в св. Троицу и жить согласно с Евангелием» (стр. 33). За неимением других данных, трудно решить, где основание таких суждений? Думается, однако, что иностранцами в данном случае неправильно понято то воззрение, присущее древнему русскому человеку, – что для богатого и сильного более поводов ко греху, и что грехи обиженного (в том или другом отношении) судьбою человека отчасти искупаются уже самым печальным положением его на земле.

Принимают русские исповедь, по сказаниям иностранцев, однажды в год⁶⁶. Временем для ее принятия обыкновенно служил великий пост. «Исповедаются, говорит Герберштейн (стр. 62), а затем и Гваньино (pag. 21), около праздника Пасхи». Предпочтительно пред другими неделями этого поста для рассматриваемой цели служила страстная неделя. Так, по крайней мере, можно судить по известиям Олеария. «Хотя каждому, пишет он, представляется на волю исповедываться и причащаться, когда захочет, но вообще для говенья стараются употреблять время около св. Пасхи, говеют на страстной неделе, некоторые и прежде, исповедываются же большею частию в пятницу, а затем в субботу под Пасху причащаются» (стр. 358)⁶⁷. При обычном предпочтении великого поста для исповеди, последняя, однако принималась и в другое время. «На покаяние, пишет, Фабри, определено свое время: это, по распоряжению церкви, ежегодно бывает перед праздником Пасхи; впрочем, очень многие приносят исповедь и в другие праздничные (?) дни. Во всяком случае, добавляет он, если кто небрежет определенным временем Пасхи, то тот обыкновенно пред всеми подвергается отлучению, все его гнушаются и ему воспрещается даже вход в церковь» (pag. 10). Ошибка, которую в этом свидетельстве допускает, Фабри, нужно заметить, повторяется и далеко позднее у Петрея, когда он говорит, что «исповедуются обыкновенно на большие праздники» (стр. 434).

С каких лет должны были являться на исповедь, иностранцы об этом не говорят; вообще же они понимают исповедующегося, как возрастного.

Для того чтобы исповедь была достойною, она должна предваряться говением. «Имеющий принести покаяние, говорит, Фабри, чтобы достойно участвовать в великом таинстве тела и крови Христовой, прежде в продолжении нескольких дней должен удручить свое тело и плоть свою довести до рабства; прочие плоды, достойные покаяния, пусть предоставит сокрушенной совести» (стр. 10). Олеарий, определяя срок говения и характеризуя его внешнюю сторону, между прочим, говорит: «восемь дней пред исповедью они (русские) умерщвляют плоть свою строгим постом, не едят и не пьют ничего, кроме хлеба, квасу и других кислых напитков, так что за это время говения спадают с тела и делаются от этого больные» (стр. 358). Кроме поста, говение сопровождалось воздержанием и в других отношениях. Так, по известию Олеария же, в это время «никто не смеет иметь плотского общения с женою своею, под опасением значительного денежного взыскания. Полагаю, впрочем, добавляет он, что по доносам самих виновников в подобных делах, или жен их, немного собирается таких взыскных денег» (стр. 357).

Самую исповедь иностранцы в общих чертах характеризуют так, что «она бывает на ухо»⁶⁸ и что за ней «каждый грешник должен откровенно признаваться во всех своих грехах, не скрывать от священника даже злых помыслов»⁶⁹. Помимо этих общих заметок, иностранцы оставили известия и более частного характера, направленные к возможному уяснению частностей внешнего совершения исповеди. Таковы заметки Герберштейна, Фабри и др. Первый говорит: «Исповедуются (русские)… с великим благоговением и сокрушением сердца. Исповедник стоит вместе с исповедующимся посредине храма, обратясь лицом, к какому нибудь образу, для этого поставленному. По окончании исповеди и наложении покаяния по мере прегрешений, оба кладут несколько поклонов сряду, перед этим образом и осеняют чело и грудь знамением креста; наконец с великим стенанием восклицают: «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»! – Ибо это есть их обыкновенная молитва» (стр. 62 – 63)⁷⁰. У Фабри, оставлена заметка в том же роде, но более общая, именно, – «всякий взрослый человек или достигший уже такого возраста, что может пользоваться силами своего ума, различать между добром и злом, правым и неправым, с сокрушением должен сознаться, что он грешник. С духом уничиженным, кающийся повергается в ноги священника и подробно рассказывает ему, с плачем и биением в перси, о всех своих грехах, какие только память могла сохранить в себе; после чего получает разрешение» (pag. 21). Таковы сообщения иностранцев о совершении исповеди за 16 век.

В 17 в. мы встречаем более обстоятельные сведения. Так Петрей пишет: «желающий (исповедаться) должен стоять с духовным отцом посреди церкви с непокрытою головою и обращенным к образу лицом: этот образ нарочно для того и поставлен, и исповедник должен кланяться пред ним, креститься, опускать голову как можно ниже и говорить: «Умилосердись надо мною, Иисусе, Христе, Сыне Божий!» Он шепчет тихонько на ухо священнику, признаваясь в сделанных им прегрешениях и беззакониях, обещаясь раскаяться в них и исправить свою жизнь; когда же исповедь кончится, и он получит разрешение, священник налагает на него эпитимью за множество грехов, в которых он признался»… (стр. 434 – 435). Заметка, оставленная в этом случае Олеарием, почти ничего не сообщает нового. «Покаяние должно совершаться, по его известию, посреди церкви, под круглым сводом, пред священником. Кающийся во время исповеди должен держать глаза свои постоянно устремленными на приготовленный для этого образ, высказать священнику решительно все грехи свои, какие только знает за собою, и дать обещание вести лучшую жизнь. Затем священник произносит ему отпущение грехов и налагает наказание на него» (стр. 359). Осталась еще заметка Седерберга, но она в сжатом виде говорит то же самое, что мы видим у Олеария, только в крайне двусмысленном изложении. По автору, имеющие исповедаться, «когда кончается у них пост, идут в церковь, обращаются к какому-либо святому и сознаются в своих грехах один за другим, как у католиков, обещая исправиться, – после чего священник отпускает им грехи… и пр. (стр. 33). Из такого текста трудно понять, пред священником или пред образом исповедуют свои грехи кающиеся?

На кающихся, как мы видим из только что представленных известий, налагались эпитимии. Относительно последних, почти все иностранцы говорят, что они были различны. «Одним, говорит напр. Герберштейн, в виде покаяния налагаются посты, другим известные молитвы (ибо молитву Господню знают весьма не многие), некоторых, если сделали какой либо важный грех, омывают водою. Ибо в Богоявление они черпают текучую воду и, освятив ее, сохраняют во весь год в храме для очищения и омовения самых тяжких грехов. Также считают грех, совершенный в субботу, менее тяжким и налагают за него меньшее покаяние. По многим самым неважным причинам их не допускают в храмы; ибо исключенные стоят большею частию у дверей и окон храма и оттуда видят и слышат богослужение не меньше, как бы были в храме» (стр. 63)⁷¹. Петрей подробнее и с большим толком излагает эту сторону дела. По его известию, кающийся, в смысле эпитимьи “должен или несколько времени поститься, или читать каждый день по нескольку молитв, или столько – то раз перекреститься, опускать и поднимать голову перед образом (поклоны) и ни под каким видом не иметь сообщения с женщиной. На других, виновных в грубых грехах, налагает он (священник) такую эпитимью, что грехи их могут быть разрешены только омовением освященною в день Богоявления водою. Священники хранят ее круглый год в церквах, употребляют для омовения от грехов и продают за большие деньги. На других налагается такая эпитимья, чтобы они не смели ходить в церковь, стояли бы вне ее перед дверями и окнами во время обедни, пока не получат прощения в грехах»…. (стр. 435). Олеарий, руководясь предъидущим автором, исчисляет те же виды эпитимийных наказаний, причем относительно поклонов замечает, что их предписывалось иногда «несколько сот, и даже тысяч, пред образом своего святого и с произношением «Господи помилуй»! (стр. 358 – 359). Ко всем указанным видам эпитимий Седерберг причисляет еще хождение на богомолье (стр. 33). Кроме того, по сказаниям некоторых иностранцев, в практике русской церкви в этом случае эпитимиею было еще отлучение. «Тех, которые предаются грехам публично, говорит, Фабри, (русские) преследуют отлучением, которое на их языке называется obscha (?), – от всякого сообщества с ближними, от всякого единения церковного таких людей удаляют» (pag. 22). По известию Олеария, по отношению к особенным грешникам оно простиралось на всю их жизнь. «Известным лицам, говорит он, – а именно: клятвопреступникам, убийцам, или другим важным преступникам, совершившим покаяние в грехах, причастие у русских дается не прежде, как они будут лежать уже на смертном одре» (стр. 363). Вообще же, как говорит Седерберг, оно снималось с несших его в таком случае, «когда они покаются в своих грехах и покажут знак искреннего исправления» (стр. 12)⁷². Для получивших такое церковное наказание не только закрыт был доступ в храм, но, как мы уже видели, – даже и образ его, имевший место в храме, выносился оттуда, до примирения отлученнаго с церковию⁷³. – Рядом с эпитимиями, вследствие небрежного наблюдения, иностранцы находили у нас и индульгенции. Такое известие оставлено, впрочем, одним иностранцем, и именно Фабри. «Индульгенции от архиепископов и епископов русские берут», – пишет он. «Впрочем, в этом отношении у них дело делается более чисто, чем у католиков. В самом деле, это весьма не честно – продавать другим за большие деньги то, что сами получают даром»… (pag. 11). Не имея никакого повода заподозривать на этот раз автора в тенденциозности, надо думать, что он по всей вероятности приравнял знакомые ему индульгенции с обычными у нас, но совершенно различными от первых, разрешительными молитвами.

Всеми представленными данными и исчерпываются известия наших иностранцев о покаянии. Резюмируя их, мы должны сказать, что в общей сложности они не оставляют подробных данных о трактуемом предмете; но за то сравнительно отличаются большею правдивостью, чем это видим в других случаях. Правда, и здесь встречаются ошибки (как напр., относительно времени принятия исповеди), но они вообще-то неизбежны по отношению к свидетельствам иностранцев о русском богослужении, а кроме того, – в данном случае касаются только частностей. Другая характерная черта, которую мы замечаем здесь в сказаниях иностранцев, – это однообразие их сведений. Из общего сличения их можно даже сделать такой вывод – что большинство поцитованных нами авторов по вопросу о покаянии пользовалось записками Герберштейна.

В связи с вопросом о покаянии иностранцы не редко трактуют о причащении больных. Внимание их, впрочем, обращается более на акт заготовления запасных даров для больных, чем само причащение их. – Временем приготовления запасных даров все иностранцы согласно указывают – четверток страстной недели.⁷⁴ Заготовленные в это время дары, по их известиям, благоговейно хранятся круглый год⁷⁵. Местом хранения служит вообще храм, в частности же, по Гваньино, чистый сосуд (pag. 21), а по Олеарию, деревянный голубь, «который вешают над алтарем» (стр. 360). Акт заготовления описывается у Олеария. «Благословляемый в чистый четверток (хлеб), говорит он, назначается только для больных и приготовляется он таким образом. Берут испеченный для этого хлеб, величиною почти с большой рейхсталер, с изображением распятия посередине. Над хлебом сим поется: «Agnus Dei», и произносится благословение, и затем та частица хлеба, на которой выпечено распятие, вырезывается железным ножичком, имеющим вид копья, и вырезанные части кладут в деревянного голубя, которого вешают над алтарем, чтобы хлеб не тронули мыши, или что другое нечистое» (стр. 360). Самый процесс причащения излагается иностранцами сходно в общем, но с разногласиями в частностях. По Герберштейну, для причащения больного священник « берет от заготовленного хлеба частицу, которую кладет в вино и, хорошо смоченную, дает больному, потом прибавляет немного теплой воды» (стр. 63). По более же определенному известию Гваньино, акт совершается таким образом: «когда священник намеревается дать его (хлеб) больному, тогда подливает немного вина и тепловатой воды, и, смочивши хорошенько частицу, дает ее больному ложечкою из чашечки. Когда же человек слишком слаб, так что не может принять хлеба, тогда вливается ему в рот из чашечки капля освященного вина» (pag. 21). По Кобенцелю заготовленный хлеб «предлагают болящим в едва теплой воде, взимая частицу от святых даров серебряною лжицею» (стр. 135)⁷⁶. В 17 веке Олеарий еще с другими особенностями излагает рассматриваемый акт. «Если кто в течение года заболеет, – говорит он, – и вдруг пожелает причаститься св. таин, то из голубя берут таким образом (как он сказал выше) освященного хлеба небольшой кусочек, поливают на него три капли красного вина и кладут в чашу; тогда подливают к хлебу и вину немного воды, иногда же воды не подливают, смотря потому, как может принимать дары больной; таким образом, дают дары больному ложечкою. Иногда же, если больной не может уже проглотить хлеба, дают ему только одного вина» (стр. 360). Причащение больного, как обыкновенно, предварялось его исповедью и сопровождалось назиданием. «По приходе (для напутствования), говорит Петрей, священник уговаривает больного исповедать ему все свои грехи, напутствует его, дает ему разрешение и очищает его, во имя Отца и Сына и Святого Духа, от всех грехов, соделанных в ведении и неведении, словом, делом и мыслию, а чтобы он твердо и непоколебимо верил тому, приобщает его св. дарами. После того священник утешает больного некоторыми молитвами и псалмами пророка Давида (стр. 439). Иностранцам было совершенно недоступно непосредственное наблюдение приготовления запасных даров; вместе с тем им едва ли приходилось бывать очевидцами напутствования больного: из этих двух фактов становится вполне понятными те частные ошибки, какие они допускают в своих известиях о том и другом предмете.

О таинстве священства иностранцы совершенно не оставили данных чисто литургического характера. Все их известия в этом случае касаются только акта избрания лиц на церковные должности, но и в этом отношении они сообщают нам весьма немногое. Во главе всего духовенства, говорят иностранцы, в более раннее время стоял митрополит, а в последующее патриарх. Первый, по отсталому известию Павла Иовия, испрашивается от константинопольского патриарха (стр. 44), а по сказанию Гваньино только получает свою власть от него (pag. 10).

Сообразно с последним взглядом, иностранцы местом избрания митрополита считают самую же русскую церковь. Высшее право избрания, по их взгляду, в более раннее время принадлежало клиру, а затем перешло к верховной светской власти, «Некогда, говорит Герберштейн, митрополит (также архиепископы) были выбираемы на соборе из всех архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов: искали в монастырях и пустынях мужа святой жизни и избирали его. Про нынешнего же князя (речь идет про Иоанна Васильевича Грозного) говорят, что он, обыкновенно, призывает к себе несколько известных лиц, и из их числа выбирает одного по своему усмотрению (стр. 44 – 45)⁷⁷. Об избрании же патриарха Петрей говорит так: «При его избрании ему бывает не меньше почестей и услуг, как и при выборе, вел. Князя. Тогда собираются все митрополиты, архиепископы, епископы, игумены, строители и все главное духовенство со всех церквей и монастырей и доложат великому князю, что желают выбрать такого, который выше всех их по богобоязненности, добродетели, благочестию, святой жизни и науке; в случае согласия и соизволения в. князя, выбирают и посвящают это лицо в патриархи со всеми духовными обрядами. Если же избранный не угоден в. князю, он избирает другого, который ему нравится; хотя бы этот сан тому и не шел, превышал его способности, и против него было все духовенство; однакож, все же духовные лица должны будут признать и почитать его патриархом, если таковая воля в. князя» (стр. 417).

Олеарий оставил более подробное сообщение по рассматриваемому предмету. «В настоящее время, говорит он, как избрание, так и утверждение патриарха совершается в городе Москве самими русскими⁷⁸ и избирается из митрополитов и других духовных лиц самими митрополитами, архиепископами и епископами; для чего эти члены собираются в самой большой церкви в Кремле, называемой собором, выбирают из среды себя двух, а иногда; 4-х или 5 лиц, которых считают наиразумнейшими, самыми начитанными и беспорочными в жизни людьми и представляют о них Его Царскому Величеству; из этих то представленных Царю, Его Царское Величество, по совещании с другими лицами духовными, и избирает патриарха. Иногда, если представленные к избранию лица были таковы, что, вследствие равенства в достоинствах их, нельзя было предпочесть одного из них другому, дело решалось по жребию, как случилось это, напр., при избрании бывшего пред сим патриарха, который, будучи только игуменом в одном монастыре⁷⁹, как весьма ученый муж, за достоинство свое, был также представлен к избранию. При этом, когда жребий пал на него, и другие члены противились было его избранию, бросили вторичный жребий, который и в другой раз пал на него же. Когда же и после этого великий князь заметил, что остальные духовные члены все еще косо посматривают на избранного, брошен был новый жребий в третий раз, и когда и в этот раз счастье снова выпало на долю уже дважды избранного, то Его Царское Величество сказал: «Я вижу, что ему так назначено, и что он самим Богом избран патриархом, почему он и должен быть патриархом, а не кто – либо другой». – «По избрании патриарха, добавляет автор, выдается призывная (ставленная) грамота или письмо, за подписью и печатью избиравших чинов, в том, что он признан достойным и избран в патриархи, по добровольному желанию всех их, законным образом. Затем Его Царское Величество делает утверждение» (стр. 346 – 347).

Седерберг, и в данном случае, пользуясь Олеарием, передает дело, однако, в другой окраске: «(патриарх) по его известию избирается в настоящее время несколькими духовными лицами, назначенными от самого царя, которые собираются с министрами, архиепископами, епископами для обсуждения избрания, и, указав на одного из излюбленных, тотчас посвящают его и ставят над другими» (стр. 10). На основании всех только что представленных свидетельств ясно, что, по взгляду иностранцев, участие высшей светской власти в избрании первенствующего лица в русской церкви, с течением времени получало все большее и большее значение. Поэтому один из более поздних иностранцев – Карлейль, касаясь рассматриваемого вопроса, ограничивается лаконическим замечанием: «Патриарх избирается царем» (стр. 45).

Что касается до избрания епископов вообще, то об этом иностранцы замечают только, что они избираются по жребию из достойнейших кандидатов»⁸⁰, и притом из монахов, «которые, живя в монастырях, отличаются самым неукоризненным поведением, желая через то соделаться достойнее епископского сана»⁸¹. К таким кратким известиям можно добавить, что сообщение Павла Иовия о выборах епископов по жребию находит для себя подтверждение в записках восточного путешественника, архидиакона Павла. «Обычай посвящения во епископа, говорит он, здесь следующий. Прежде всего, если угодно патриарху, он сам назначает кандидата, если же так не угодно, то он избирает 12 кандидатов и, написав имена их на маленьких листиках бумаги, закатывает в воск свечи, стоящей на престоле, а после трех литургий, в следующие за тем три дня, призывается дитя, и чей листок он возьмет, тот и выбирается⁸².

Относительно постановления священников иностранцы вообще замечают, «что у москвитян положено законом, чтобы пресвитера ставили одни только епископы». По свидетельствам иностранцев 16 в. – Герберштейна (стр. 46), Гваньино (pag. 22) и Кобенцеля (стр. 136), на эту степень преимущественно возводились лица, кои долго служили диаконами, причем в замещении священнического места нередко соблюдалась наследственность. О последней говорит ф. – Бухау в 26 – й статье главных заблуждений русской веры: « русские, пишет он, утверждают, что высший духовный сан (praelatura) и священство, также посвящение, могут продаваться и покупаться, и что дети священников по праву приобретают то, чем владели их отцы» (46 стр.). Условиями, которые наблюдались при избрании священников, между прочим, было то, чтобы они были женаты один раз и на женщине безупречного поведения (см. выше). Что касается до умственных и нравственных качеств посвящаемого, то об этом иностранцы раннего времени совершенно не упоминают, хотя дают понять, что требования в должном случае от кандидатов священства были весьма ограничены. Так, по крайней мере, можно думать на основании уже известного нам места из Петрея, где он говорит, – чем шибче и громогласнее выкрикивает священник, тем выгоднее о нем мнение: полагают, что он учен и может хорошо исправлять свою должность. Если же он заикается и не может продолжать скоро и бойко, то слушатели до того рассердятся, что жалуются на него патриарху, и иногда он лишается места (стр. 421). На это же указывает он и в другом месте, когда замечает: «Можно сказать, что верх учености, требуемой для того, чтобы быть принятым в священнический сан, заключается в следующем: они (кандидаты) должны петь и читать внятно, по порядку, установленному для церковной службы, не пользоваться дурною славою между соседями, иметь хороший чистый голос и способность повторять – «Господи помилуй!» – со всевозможною быстротою 10 или 15 раз сряду, не переводя дух… Они (русские) также не очень то разборчивы касательно того, откуда берут своих священников: я знал людей в ремесленническом звании (преимущественно знал одного деревенского кузнеца), которые потом допускались до священнического сана» (стр. 138 – 139). Но сколь ни были ограничены требования от кандидатов священства, тем не менее, последние пред самым посвящением подвергались испытанию и в отношении к этим требованиям. Так, по Олеарию, «кто желает быть посвященным в сан попа, отправляется к патриарху, митрополиту или епископу, кто поближе, подвергается там испытанию и, если по испытании окажется способным, т. е. если он хорошо читает, пишет и поет, то рукополагается в попы и утверждается в этом сане письменным одобрением (attestatio) (стр. 350 – 351)⁸³. Более обстоятельного испытания не требовалось до самого начала 18 в.⁸⁴

О самом же посвящении тот же автор замечает только следующее: «при посвящении на него надевается священнический кафтан, весьма мало отличающийся от светского, постригаются на макушке волосы, и возлагается на голову суконная шапочка, называемая скуфьею – scuffia (плотно лежащая на постриженном месте головы прямо на коже; как наши ермолки), около которой остальные длинные волосы распущенные ниспадают по плечам. Как у женщин. Шапочку эту попы никогда не снимают, разве только для того, чтобы снова постричь выросшие на голове волосы; это как священная принадлежность, и она имеет великое значение. Если кто ударит попа и при этом попадет по шапочке или сронит ее с головы священника на землю, тот подвергается большему взысканию и должен заплатить попу за бесчестие» (стр. 351). Позднее Корб, сообщая почти те же самые данные по рассматриваемому предмету, пространно останавливается на значении получаемой при этом священниками скуфьи. Жалуют «священством, говорит он, возлагая руки на голову возводимого в это звание и полагая ему на голову освященную патриархом шапочку, называемую скуфьей. Священник должен ее весьма заботливо беречь, потому что он остался бы в противном случае недостойным священного звания. Мирянин в драке со священником обязан более всего заботиться о том, чтобы не замарать его шапочки; кто хочет бить попа, тот обязан с должным почтением снять с его головы шапочку, положить на приличном месте, а потом уже может безнаказанно и сколько ему угодно колотить попа. Поколотивший священника не подвергается никакой ответственности пред законом, никакому наказанию или отлучению от церкви, если после драки с должным почтением вновь наденет на попа снятую с него прежде шапочку. Таким образом, если было оказано уважение к шапочке, то уважение к званию пресвитера не было, значит, нарушено, – колотивший, по дьявольскому наущению, попа, – бил не священника, а только воздух, и возмездие сделано личности человека» (стр. 269 – 270) ⁸⁵). Относительно поставления на сан диакона и на другие церковные должности, иностранцам только и было известно, что все это делается при непосредственном участии епископа⁸⁶.

Крайняя скудость оставленных иностранцами сведений по вопросу о совершении таинства священства, заметим, – едва ли объясняется тем, чтобы они игнорировали эту сторону дела при своих наблюдениях над русскою обрядностью. Более правдиво думать, что иностранцы не имели возможности обстоятельно наблюдать поставление на священные степени, как совершаемое исключительно только при архиерейском служении и притом по требованию случая, – а потому и совершенно умолчали об относящихся сюда обрядах.

Таинство брака, совершавшееся всегда торжественно и при многочисленном стечении народа – обратило на себя внимание иностранцев не менее, чем таинство крещения. Отсюда редкий иностранец не оставил в своих записках того или другого известия касательно этого священнодействия. К сожалению, во многих случаях иностранцы имели здесь в виду не столько церковную сторону дела, сколько бытовую.

Вступление в брак обставлено было известными условиями. Иностранцы особенно ясно отмечают из них две – это возраст и родство. Первый, по их взгляду, был очень ранним. «Русские, говорит неизвестный автор 16 в., обыкновенно женят очень молодых сыновей, лет 16 – 18, дочерей 12 – 13 и моложе» (стр. 28). Что касается до родства, то о нем упоминают почти все иностранцы, хотя и не одинаково. По Герберштейну, (русские) «заключают брак не ближе четвертой степени родства или свойства. Считают за ересь родным братьям жениться на родных сестрах. Никто также не смеет жениться на сестре свояка. Также весьма строго наблюдают, чтобы не соединились браком те, которые вошли между собою в духовное родство по крещению» (стр. 74)⁸⁷. По Фабри, у русских «на родство или свойство устремлена особенная заботливость – до того, что у них и в четвертой степени никогда не может быть супружества. Так однажды навсегда постановлено св. отцами, и русские заботятся о том, чтобы это оставалось навсегда же в своей силе. Это воспрещение вступать в брак в близком родстве простирается даже и на родство духовное, условливаемое таинствами крещения и миропомазания. Если тут случится, какое либо недоумение или спор, то он решается мнением епископов, однако так, чтобы отнюдь, по снисхождению не послабляли причины препятствия к браку, чтобы не было никакой лжи в их суде» (pag. 9). По сбивчивому сообщению Петрея у русских в данном случае «берут в соображение свойство, кумовство, кровное родство и некоторые степени, а именно, что два брата не могут жениться на двух сестрах, также на трех, с которыми вместе принимали из купели младенца и были свидетелями, с которыми в родстве в нисходящй и восходящей линии, или с родственницами in primo, secundo et tertio gradu lineae inaecualis» (стр. 412)⁸⁸.

Кроме возраста и родства, при заключении брака, обращали внимание еще на то, в какой именно брак вступает то или другое из брачующихся лиц? По Герберштейну, русские «допускают еще, чтобы кто нибудь женился на второй жене и сделался двоеженцем, но едва признают это законным браком. Женится на третьей, не позволялось без важной причины. Брать четвертую жену не допускают никогда и считают это делом не христианским» (стр. 74)⁸⁹. Майерберг, указывая также, что четвертый брак на Руси воспрещен, в тоже время относительно других повторительных браков замечает: «Кто женится на второй жене, тому возбраняется вход в церковь в продолжении двух лет; а тому, кто на третьей жене, – 20 лет» (стр. 83)⁹⁰. Вообще по иностранцам русские весьма неблагоприятно смотрели как на второй, так и на третий брак. Вероятно, по этому – то Д. ф. – Бухау говорит даже так, что «второй и третий браки непозволительны (у русских) и происшедшие от того дети незаконны (стр. 46). Что же касается до четвертого брака в частности, то, по Олеарию, священник, совершивший его, «отрешается от должности» (стр. 204), а по Седербергу, «кто вступит в него, подвергается смертной казни» (стр. 9). В виду таких строгих постановлений относительно этого брака, иностранцы с упреком говорят, что Грозный вопреки правилам женился не только на четвертой, но даже и на седьмой⁹¹. Из лиц, по своему званию не имеющих право вступать в брак, иностранцев указывают только монашествующих⁹². В противоположность же этому они особенно отмечают факт – обязательности брака для лиц, имеющих вступить в священное звание. Что иностранцы в данном случае смотрели на женатых священников, как на явление необычное для них, это доказывается уже тем, что они обратили внимание даже на условия вступления в брак священника и на значение для него такой жизни. Для примера приводим некоторые известия. «Священникам, пишет напр. Петрей, положено жениться, только они должны брать за себя не таких, которые нажили себе дурную молву и известность, или родители которых сомнительной честности, а непорочных девиц, не имеющих еще связи ни с одним мужчиной. По кончине священник не может брать другую, если не хочет лишиться места, или быть согнанным с него: пожелав жениться опять, он уже не может исправлять никакой церковной должности»…. (стр. 423). Тоже повторяет и Олеарий (стр. 204). Седерберг же, руководясь тем и другим, оставляет заметку более сжатую, но за то и более точную. «Священником, говорит он, никто не может сделаться, не дав обета согласно 1 – му посл. к Тимофею, гл. 3, ст. 2. (Единыя жены мужу). Если он овдовеет, то должен либо пойти в монастырь, либо обратиться в мир и снять свою священническую одежду. Священник не может жениться на вдове или обесславленной женщине, а только на девице»…. (стр. 9).

Русские, по сказаниям иностранцев, считали действительным брак, заключенный только по православному обряду. Поэтому – то Майерберг, указывал на невозможность на Руси четвертого брака, добавляет сюда: «однакоже ни который брак не ставиться в счет новообращенному в русскую веру, хотя бы раз десять женат был в латинстве, кроме того супружества в которое вступил в московской вере, потому что латинские браки москвитяне называют наложничеством, а не супружеством. От того – то, когда супруги латинской веры, впавши оба в соблазн отступничества, вместе переходят в еретическую московскую веру и желают продолжить супружескую жизнь вместе; то, и обязаны совершить потом свой брак по московскому обряду, изъявив взаимное на то согласие пред лицом церкви. Отсюда необходимое следствие, что все, исповедующие латинскую веру, по мнению москвитян, незаконнорожденные»…. (стр. 83). По поводу этого известия Майерберга надо заметить, что для времени автора оно едва ли достоверно.

Относительно времени совершения браковенчания иностранцы не оставили известий; а что касается до места, то, по выражению Олеария, «венчания всегда совершается в общественных церквах» (стр. 204).

В известиях о самом венчании брака сообщения иностранцев обыкновенно начинаются речью о предбрачных переговорах и бытовых обычаях⁹³, а также о предбрачных обрядах, при которых, кажется Совершалось иногда церковное обручение. Указываемые обряды, как пишут иностранцы, происходили не за долго до брака, именно в тот же самый день. Касаясь их, авторы сказаний, к сожалению, о церковном элементе в них оставляют только краткие упоминания. Более обстоятельное и ясное описание (хотя и преимущественно с бытовой стороны) этих обрядов (только как бывали они у знатных) принадлежит Олеарию, по тексту, которого мы и приводим здесь их описание. Приготовив все нужное для брака⁹⁴, пишет Олеарий, – «уже поздним вечером жених отправляется со всеми своими друзьями и приятелями, предводимый священником, долженствующим венчать его и едущим верхом на лошади, в дом невесты. Здесь собравшиеся уже друзья и приятели невесты принимают жениха со всеми его сопутниками и важнейшие из них или ближайшие приятели жениха приглашаются к столу, на котором поставлено уже три блюда, но к блюдам этим никто из гостей не прикасается. В верхнем конце стола оставляется место для жениха, который по приходе остается некоторое время на ногах и беседует с друзьями и дружками невесты; в это время на оставленное для жениха место сажают мальчика, которого жених, кончив свою беседу, должен почтительно снять со скамьи. Когда, таким образом, снявши мальчика, жених сядет на свое место, приводят невесту с закрытым лицом и великолепно разодетую, сажают ее рядом с женихом, и, чтобы они не могли видеть друг друга, между ними протягивается кусок красной тафты, который держат два мальчика. Затем приходит сваха невесты, чешет ей волосы, которые у нее распущены, заплетает их в две косы, надевает ей на голову венец и другие украшения, которые и оставляет так на ней открытыми. Венец делается из тонко кованного листового золота, или серебра, подбивается материей, и по сторонам, около ушей, где венец несколько загибается к низу, привешивают к нему 4, 6 и более ниток крупного жемчуга, которые ниспадают на грудь.

Верхний кафтан невесты, спереди, сверху донизу, около рукавов, которые бывают шириною аршина в два, а также и на твердо стоячем воротнике, бывающем пальца в три шириною, плотно унизан крупным жемчугом, и такой кафтан стоит иногда далеко дороже 1000 талеров.

Сваха расчесывает также и жениха, а между тем несколько женщин, севши на лавки, поют всякого рода срамныя песни. Затем приходят два молодых человека, весьма богато одетые, и приносят на носилках огромной величины сыр и несколько хлебов, со всех сторон обвешанных соболями. Такие же хлебы приносят и со стороны невесты, и хлебы называют коровайниками (kroba`nicke). Поп благословляет эти принесенные сыр и хлебы, которые и относятся после этого в церковь; затем приносят большое серебряное блюдо, кладут на него четвероугольные кусочки атласу и тафты, столько, чтобы из них можно было сшить небольшой кошель, также четвероугольные небольшие серебряные пластинки, хмель, ячмень и овес, все это перемешивается на блюде и самое блюдо ставят на стол. Тогда опять появляется сваха, которая снова покрывает невесту и из блюда посыпает всех бояр и прочих мужчин, которые, если хотят, подбирают разбросанные свахою кусочки атласу и серебра; а между тем во все это время поются песни. Наконец, встают родители жениха и невесты, и заставляют последних обмениваться кольцами» (стр. 206 – 207). – Таковы пред брачные обряды были именно при свадьбах знатных; что же касается до простонародья, то у них, по короткому известию того же автора, те же обряды заключались в следующем: «Когда должна совершиться свадьба, приходит поп с серебряным крестом в сопровождении двух мальчиков, несущих зажженные восковые свечи. Он благословляет прежде мальчиков, потом и гостей. Затем жених и невеста также садятся за стол, и между ними так же протягивается кусок тафты. Когда сваха уберет невесту, она заставляет молодых приблизиться лицами друг к другу, смотреться в одно зеркало и любезно улыбаться друг другу. Между тем другие свахи обсыпают молодых и гостей хмелем. Отправляются в церковь, где совершается венчание» (стр. 210)⁹⁵.

Самая ранняя попытка описания совершения бракосочетания принадлежит перу неизвестного англичанина 16 в.; к сожалению ее далеко нельзя назвать удачною. Автор отмечает более бытовой элемент, привносившийся сюда, нежели самое совершение таинства. «По окончательном сговоре, говорит автор, назначается день венчания. Когда следует идти в церковь, невеста ни за что добром туда не идет, а упорствует и спорит с убеждающими ее идти и притворяется плачущею до того наконец, что две женщины выводят ее и ведут в церковь, плотно закрывши ее лицо, чтобы притворство ее не могло быть открыто замечено; невеста же производит большой шум, как будто рыдает и плачет, до самого прихода в церковь, где снимают покрывало с ее лица. Жених приходит в сопровождении своих приятелей, которые приносят с собою большой кувшин меду или вина. Тогда священник совокупляет их во многом согласно с нашими обрядами, они оба дают обещание любить и служить друг другу в продолжение своей жизни. Затем они пьют вино, сперва невеста, потом жених, который тотчас же бросает чашу на пол и спешит тотчас же наступить на нее, тоже делает и невеста, и кто из них первый наступит, того победа, и тот навсегда будет господином (обыкновенно, это удается жениху: ему удобнее наступить на чашу, которую он сам бросает). После этого идут домой; лицо новобрачной открыто» (стр. 27). – По поводу этого описания можно только сказать, что указываемые автором обычаи отчасти имеют место и в настоящее время.

Для нашей цели более важно в данном случае описание современника только что приведенного автора, – Гваньино: «Со следующею обрядностью у русских соединяется брак между обрученными, женихом и невестою, говорит он. – Сначала среди храма приготовляется стол. Когда обрученные входят в храм, священник, предшествуя, читает известные молитвы; потом, поодиночке, он и диакон ясным голосом молятся за патриарха (?), митрополитов, епископов и весь клир, за своего царя, за весь воинский чин и за весь православный народ. По совершении сего, жених и невеста подходят к приготовленному столу и становятся, по обычаю, на подосланное им под ноги полотенце; потом священник спрашивает по положению: «не обещались ли когда – нибудь другому – кому? и, переменяя кольца, соединяет руки того и другой. Далее, возлагает на голову обоим венцы, деревянные или из липовой коры – раскрашенные, хранимые на этот случай в церкви. Возлагая их, священник произносит: «Ты положил, Господи, венец на голову ей из камня многоценного и проч.» Евангелие читает о браке, бывшем в Кане Галилейской. Потом подносят брачующимся для вкушения хлеб и освященное пиво; за сим жених и невеста, держась за епитрахиль (который у священника висит на шее), следуют за впереди идущим священником, который говорит: «окружите народы Сион и дадите славу имени Бога вышняго. Окруживши три раза стол, брачные занимают свои места, и священник читает псалом: «Помилуй нас Господи, по великой милости Твоей» и проч. Наконец, вознесши Богу молитвы за всех, как духовных, так и мирских, выходят из храма» (pag. 22». Это описание, конечно, не лишено частных ошибок, но, в общем, оно сравнительно редкий образец отношения иностранцев к русской церковной обрядности.

В 17 веке описания венчания брака, оставленные Петреем, Олеарием и Седербергом, во многом сходны между собою. Большею беспристрастностью и солидностью изложения из них отличается только описание Олеария, на которое здесь мы преимущественно и обращаем внимание. «После (предбрачных) обрядов, говорит он, сваха берет невесту, усаживает ее в сани и все еще с закрытым лицом везет ее в церковь. Лошадь, которая везет невесту в церковь, вокруг шеи и под дугою обвешивается множеством лисьих хвостов. За невестой тотчас же отправляется жених, сопровождаемый своими дружками и священником, причем этого последнего, уже готового от свадебных напитков свалиться с лошади, нужно бывает поддерживать с обеих сторон, как во время его поезда в церковь верхом, так и в церкви, при совершении им венчания. Подле саней едут некоторые хорошие друзья и множество прислуги (рабы), и в это время отпускаются при поезде самые грубые и непристойные шутки»⁹⁶.

В церкви довольно большое пространство, где должен совершиться обряд венчания, покрывается красною тафтою, а на ней постилается еще особый кусок этой материи, на которую и становятся жених с невестою⁹⁷. Перед венчанием делаются священнику, по его требованию, приношения, состоящие из пирогов и других печений⁹⁸, затем под головами жениха и невесты держат образа и благословляют брачующихся. Потом поп обеими своими руками берет правую руку жениха, левую невесты, и трижды спрашивает их: желают ли они иметь друг друга и жить неразлучно⁹⁹? получив ответы, священник обводит венчающихся кругом и поет 127¹⁰⁰ псалом, который жених и невеста, обходя круг, как бы приплясывая, повторяют по частям¹⁰¹. После такого кругового хождения, священник возлагает на головы жениха и невесты довольно красивые короны или венцы¹⁰²; но если из брачующихся кто – либо вдовец, или вдова, то венцы возлагаются не на головы, а на плечи¹⁰³, причем, во всяком случае, поп произносит: «Ростите и множитеся», а соединяя их, говорит далее: «что Бог сочета, человек да не разлучает» и проч.¹⁰⁴ Между тем предстоящие в церкви свадебные гости зажигают маленькие восковые свечи и подают попу деревянную вызолоченную чащу, или просто стеклянную рюмку с красным вином, из которой священник дает пить брачующимся, так, чтобы каждый из них мог пить по три раза и за последним разом допить все вино¹⁰⁵. Тут жених бросает пустую рюмку об пол, разбивает ее и топчет кусочки ее ногами, вместе с невестою, со следующими словами: да расточаться так, и да потребятся так нашими ногами все те, которые вознамерятся возбудить вражду и ненависть между нами!»¹⁰⁶ Тут предстоящие женщины обсыпают новобрачных льняным и конопляным семенем, желают им счастия, и некоторые дергают и тащут невесту, как бы желая отнять ее у жениха, но жених и невеста крепко держаться друг за друга¹⁰⁷. Наконец жених уводит невесту из церкви к саням, сажает ее, сам же опять едет за нею верхом¹⁰⁸. Около невесты несут шесть горящих восковых свечей¹⁰⁹, а провожающие гости и приятели опять начинают выделывать разные грубейшие шутки» (стр. 207 – 208).

За более позднее время описание браковенчания осталось только у Корба и Корнилия де – Бруина. Первый, как и многие другие иностранцы, также занимается более бытовою стороною дела, причем сообщает некоторые обычаи не указанные другими иностранцами. «На рассвете дня, назначенного для брачного торжества, говорит он, родители и подруги невесты ведут ее, покрытую льняным покрывалом с головы до бедер, в церковь: жених, в сопровождении своих, отправляется туда же (причем, во всяком случае, хотя бы церковь находилась и близко от дома, все, и даже люди небогатые, едут, а не идут). Обряды и слова священника почти те же, какие употребляются и у прочих христиан: верность укрепляется кольцом, руку невесты вкладывают в руку жениха; по их освобождении, невеста падает ниц к стопам жениха и головою касается его пят, в знак полного ему подчинения; жених, со своей стороны, покрывает невесту полою своего кафтана, заявляя тем, что принимает ее под свое попечение ¹¹⁰); после того родные и друзья обеих сторон кланяются жениху и невесте в знак того, что новобрачные должны впредь уважать и любить друг друга. Наконец, отец жениха подает хлеб священнику, а тот как можно скорее передает его в руку отца невесты, прося его, чтобы в назначенный день уплатил жениху обещанное приданое и в будущее время сохранял бы с ним и с его друзьями постоянную дружбу; затем хлеб невесты ломается на многие части, и отдельные куски раздаются между присутствующими ее родными и свойственниками в знак того, чтобы все они впредь составляли, так сказать, один хлеб; по окончании сих обрядов жених ведет невесту под руку в сени церковные и наливает ей полную чашу меду. Она, приняв чашу, отведывает ее под покрывалом; и затем оба в сопровождении своих друзей отправляются в дом родителей. При входе в дом молодых, их осыпают хлебными зернами, в знак пожелания плодовитости и достатков» (стр. 290 – 291). – Останавливаясь на этом описании, мы должны сказать, что все бытовые обряды, которые указываются Корбом, несомненно, имели место в практике. Но у автора, кажется, было слишком слабо различие в обряде браковенчания – бытового и церковного; отсюда первому он придал большее значение, чем следовало бы, и оставил нам смутное описание церковного брачного обряда. Корнилием де – Бруином оставлено описание (относящееся уже к 18 веку) определенного факта брачного торжества, именно сына ьоярина Головина с дочерью Бориса Шереметьева. Не сообщая особенно важного, оно в тоже время не лишено интереса. «Когда начался обряд, пишет он¹¹¹, священник стал пред брачующимися, и начал читать книгу, которую держал в руке, после чего жених надел кольцо на палец своей невесты. Тогда священник взял два гладкие венца, раззолоченные на диво, дал их поцеловать брачующимся, и затем возложил их на головы жениху и невесте. Затем он снова начал читать и, соединив правые руки жениха и невесты, провел их, таким образом, троекратно по часовне. После этого священник взял чашку с красным вином, которую и дал, выпит жениху и невесте. Эти последние, отпивши вино, возвратили чашку священнику, который и передал ее служившим при нем. Его Величество, расхаживавший во все это время с маршальским жезлом в руке, видя, что священник снова принялся читать, приказал ему сократить обряд, и минуту спустя, священник дал брачное благословение, а Его Величество приказал тут жениху поцеловать невесту, после этого отправились прежним порядком в свадебный дом (к Головину)» (стр. 112).

Известием де – Бруина исчерпываются сообщения иностранцев о совершении брака. Обобщая их, мы должны сказать, что особенно подробных сведений они не оставляют нам, что распорядок действий при браковенчании иногда представляется совершенно неверным (см. напр. у Олеария и др. – последовательность кругового хождения и надевания венцов) и что, наконец, многие частные известия, сообщаемые ими, вследствие ли неточности наблюдений, или других каких условий, ложны. Тем не менее, и при таких недостатках они не лишены значения, так как в нередких случаях сообщают сведения, имеющие место и в русских памятниках. Не вдаваясь в подтверждение, мы укажем только на некоторые факты. Так, указание иностранцами на после – обеденное время, как на преимущественное для совершения брака, оправдывается древнею бытовою практикою. Говорим так потому, что постановления митрополита Фотия¹¹², а затем Стоглавого собора¹¹³ о совершении браковенчания не вечером, а после обедни, по всей вероятности, тем и были вызваны, что на практике брак всегда совершался в после – обеденное время. Приглашение женихом священника к себе на дом, появление последнего вместе с женихом в доме невесты, его присутствие при предбрачных обрядах, благословение им хлеба и сыра и наконец, движение обратного поезда в сопровождении священника, все это оправдывается русскими памятниками¹¹⁴. Что венцы брачные делались из дерева, – свидетельство этому, – подобные венцы, сохранившиеся до настоящего времени¹¹⁵. Указания на вопросы к брачущимся об их согласии на сожития, как об этом говорят иностранцы, мы не находим в русских памятниках. Однако в виду соединения в древности с церковным чином бракосочетания множества бытовых обрядов, нет оснований отрицать существование указываемых вопросов, как акта бытового характера. В русских же памятниках, наконец, сохранилось указание и на то, что сосуд, в коем было подносимо брачущимся вино, сокрушался¹¹⁶, и что при второбрачии венцы возлагались не на голову, а на плечи брачущихся¹¹⁷.

Свои сообщения о русских брачных обрядах и обычаях иностранцы иногда заканчивают известиями об условиях развода у русских. Брачные разводы по самому раннему для нас известию, Гваньино, бывают (у русских) с дозволения епископов, которые дают разводные письма (pag. 22). Наряду с таким вполне законным способом развода, практиковался еще другой способ, так сказать, бытовой. Описывая его, тот же автор далее продолжает: «Некоторые же из простонародья, коим по причине дальнего пути доступ к епископам бывает, труден, совершают развод таким образом (по своему народному старинному обычаю). Когда муж и жена оба не нравятся друг другу, тогда они выходят обыкновенно за село на тройной перекресток (место, где сходятся три дороги). Взявши полотенце, и оба держась за него руками, всходят на середину перекрестка. Разодравши тут полотенце между собою, они думают, что теперь и супружество их расторжено стало. Отверженной жене муж по обычаю говорит: «ты ступай по тому месту, а я пойду по этому месту». Впрочем, добавляет Гваньино, этот бесчестный способ расторжения брака ныне вовсе вышел из употребления (Ibid.). Таким образом, по сказаниям иностранцев, еще в 16 веке практиковалось два способа развода – чисто юридический и бытовой. Неизвестно при каком способе, но разводы у русских, по сообщениям иностранцев, были явлением очень частым. Это свидетельствует и цитуемый нами автор и многие другие: объясняется это, по мнению ф. – Бухау, тем, что русские «разводятся без уважительных причин: только по требованию своей воли и страсти» (стр. 46). Позднее Петрей в таких чертах рисует произвол русских в деле развода: «Всякий (из русских), говорит он, доволен своею женою пока она ему нравится. Как скоро же жена не станет нравиться мужу, между ними не будет согласия, и он охотно желал бы от нее избавиться, только не имеет законных предлогов к разводу, (напр. распутство, смертоубийство, колдовство, воровство и другие преступления) он подкупает нескольких мошенников, которые приходят к нему, выдумывают большие клеветы, говорят, что жена его делала то-то и то-то. Муж отправляется с ними к чернецам в монастырь, просить, чтобы они послушали, что мошенники говорят об его жене, что она сделала и то и другое, а потому он и желает развестись с нею, и дает чернецам 20 ил 30 талеров. Чернецы тотчас же отправляются в женский монастырь и приказывают черницам идти в тот дом, где живет эта жена. Они тотчас – же берут ее, остригают ей волосы, снимают с нее платье, надевают на нее чернеческое и поскорее ведут ее, против воли, в монастырь, где и должна она оставаться черницей до самой смерти. А муж до истечении шести недель не может опять жениться, но потом ему разрешается взять другую жену (стр. 413)¹¹⁸. Насколько личный произвол мужа, по иностранцам, нередко служил единственным основанием развода, настолько же напротив действительно – законные основания игнорировались как должные поводы к прекращению сожития мужа и жены; по крайней мере, кажется, на это указывает Олеарий, когда говорит: «они (русские) не наказывают нарушение неверности супружеской, если женатый будет иметь сожительство с другой сторонней женщиной, и считают это просто любодейством; нарушителем же супружеской верности называют они того мужа, который от живой жены жениться на другой». – Это с одной стороны. С другой – «если жена впадет в развратную жизнь, и на то поступит от мужа жалоба и преступление будет доказано, то ее наказывают плетью и выдерживают несколько дней в монастыре на хлебе и воде, затем она возвращается в дом мужа, где получает новое наказание плетью за запущенное хозяйство» (стр. 213). Не редкость развода и притом без достаточных поводов, по сказанию Седерберга, была в прежней силе даже в его время. «Законный брак, пишет он, хотя считается неразрывным, очень слаб, так что развод очень обыкновенен, и происходит из – за очень не важных причин» – (стр. 22). Майерберг немного ранее его писал: «(русские) не гнушаются разводом с женами не только из – за неверности, но и из – за бесплодия, даже иногда из – за отвращения к ним дают им разводную, утвержденною властью церковного правления, дозволяющего им брать другую жену. Да и совсем не странно, что разводы у знатных людей так часты, потому что несчастные, следуя предосудительному обычаю отечества, должны обыкновенно жениться на тех, которых дозволяют им видеть только по совершении брачного союза в церкви, по их взаимному согласию, так что нередко случается, что они обязаны, бывают, вместо желанной Рахили, брать навязанную им в супружество Лию, к обоюдному в будущее время раскаянию в том, что дали обмануть себя» (стр. 83 – 84). Руководясь последнею заметкою, мы вправе думать, что отрицать факты развода вне законных к этому поводов нет оснований; за это говорят и данные чисто русского происхождения. Но прилагать это ко всему русскому народу, как делает большинство иностранцев, – ничем не оправдывается; правдивее будет сказать вместе с Майербергом, что если при разводе и руководились произволом, то разве только люди влиятельные и сильные.

Таинство елеосвящения совершается на дому и только в том случае, когда там есть больной, который желает принять это таинство. В силу таких условий его совершения, иностранцы относительно этого таинства, как и таинства священства, ограничиваются весьма краткими заметками, и притом заметками крайне бедного содержания. Так за 17 в. у Фабри говорится только, что при елеосвящении читается много молитв, и совершаются метания (pag. 12). К этому надо присоединить еще ложные известия того же автора, что елей для рассматриваемого таинства освящается епископом вместе с освящением мира, – и ф. – Бухау, – что, по взгляду русских, «таинством последнего помазания (елеосвящения) не уничтожаются грехи, но что Иаков в своем послании говорит только о телесном врачевании» (стр. 45). От 17века оставлены сведения, только косвенно относящиеся к совершению елеосвящения. Так напр. Олеарий говорит: – «больных, которым не помогает уже никакое лекарство, причащают вместе с последним соборованием елеем и в таком случае больной не может уже пользоваться никаким лекарством и должен положиться на одну помощь Божию. Таким не дают даже есть ничего, за исключением случая, когда силы больного, очевидно, возвращаются, так что можно надеяться, что он выздоровеет. Русские погружают также иногда кости или мощи святых своих в воде или хлебном вине и дают это пить больным¹¹⁹. Некоторые богатые люди, добавляет он, когда слягут на смертный одр и почувствуют, что близится их последний час, причащаются и потом, по монастырскому уставу, постригаются, миропомазуются и облекаются в монашескую одежду. Облекшийся в такую серафимскую (как русские называют) одежду, не должен после того, в течении осьми дней принимать ни лекарства, ни какой либо пищи; ибо русские говорят тогда, что таковой состоит в это время в чине св. ангелов. Если случится, что такой больной, против всякого чаяния, выздоровеет, то он должен уже держаться своего обета, отрешиться от своей супруги или от супруга и поступить в монастырь» (стр. 364). Все эти сведения, только более ясно, изложены у Майерберга. «Больных, по его известию, в последнем борении со смертью помазывают освященным елеем и ничем уже больше не кормят их, если нет надежды на выздоровление. Однако же, когда они попросят пить, не отказывают им в воде или в вине, погрузив в нее наперед образки с мощами. Если кто нибудь из них в эту страшную минуту, постригшись и помазавшись примет монашеский сан, как обыкновенно и делают некоторые из угрызения совести, то целые восемь дней после того он не может подкрепить себя пищею, как сопричисленный к ангелам, ни принимать лекарства для облегчения болезни. А в том случае, если, выздоровевши, он перенесет такой долгий пост, то, хотя и против желания, но должен оставить жену, во исполнение своего обета, и идти в монастырь» (стр. 101 – 102)¹²⁰. Указываемый и Олеарием и Майербергом обычай – вместе с принятием елеосвящения принимать и пострижение в монашество, – по взгляду иностранцев же, практиковался очень часто. По крайней мере, только этим можно объяснить следующее неправильное сообщение Маржерета: В России, говорит он, есть особый орден, состоящий из людей, которые, предчувствуя приближение смерти, были соборованы маслом, однако же, не умирали. Такие люди обязываются носить до самой кончины платье, похожее на монашеское. Это считается очень благоугодным делом: жены их имеют право выдти за другого мужа» (стр. 261)¹²¹.