Магистерский диспут: [Глаголев Д. С., свящ. 2-е великое путешествие св. апостола Павла с проповедью Евангелия (Деян. 15:40–18:22)]

Заканчивая учебный свой год, Московская духовная академия имела утешение еще раз убедиться в том, что выпускаемые ею питомцы уходят из неё с серьезно-научным направлением, с полною готовностью работать на ученом поприще при малейшей к тому возможности и с достаточным навыком к таким работам. Мы разумеем два магистерских диспута (коллоквиума), которые состоялись в стенах академии на одной из последних недель учебного 1892/93 года.

Скажем пока о первом из них.

Он происходил в воскресенье, 23 мая, в шесть часов вечера, в академическом актовом зале. В качестве магистранта выступил инспектор-законоучитель Тульского епархиального женского училища священник Д.С. Глаголев, защищавший диссертацию под заглавием: «Второе великое путешествие св. ап. Павла с проповедью Евангелия. (Деян.15:40–18:22). Опыт историко-экзегетического исследования» (стр. I–III–336+XII. Тула, 1893). – Как выяснилось из обычного биографического очерка, прочитанного секретарем академии пред началом диспута, Д.С. Глаголев – сын протоиерея г. Крапивны, Тульской губернии. По окончании курса в Тульской духовной семинарии в 1884 г., он был послан семинарским начальством в Московскую духовную академию, откуда вышел в 1884 г. со степенью кандидата богословия и с правом на получение степени магистра без новых устных испытаний. После трехлетней преподавательской службы в духовных семинариях, Пермской и Владимирской, он перешел на должность инспектора и законоучителя Тульского епархиального женского училища и, состоя на этой должности, в 1892 г. принял сан священника.

По прочтении этого curriculum vitae, магистрант произнес небольшую речь, в которой обратил внимание слушателей, прежде всего, на благовременность и важность появления у нас научных исследований о жизни и трудах ап. Павла. По его словам, печальным явлением в церковной жизни должно быть названо то, что даже в образованном обществе нашем найдется очень мало лиц, знающих жизнь ап. Павла, и еще менее – понимающих его творения. «В наших церквах, – говорил оратор, – чуть не ежедневно читаются зачала из посланий ап. Павла, но количество разумеющих эти чтения – ничтожно. Всего же прискорбнее, что русский человек совершенно как бы свыкся с этим: для него церковное чтение Павловых посланий представляет обыкновенно не урок веры и жизни христианской, а чисто механический акт, лишенный высокого назидательного значения. И вот, св. евангелие и послания ап. Павла, стоящие в самой тесной связи по самому существу их, оказываются у нас в действительности разделенными: между тем как евангелие внимательно слушают и читают, даже отчасти исследуют, писания св. Павла – этот ближайший комментарий к евангелию – оставляют без всякого внимания, и их не только не ведают, но и разума в них не нудятся сведети». Заметив мимоходом, что крайний вред такого неестественного разделения обнаружился со всею очевидностью на том извращенном понимании евангелия, какое встречаем у гр. Л. Толстого, вздумавшего толковать евангелие без руководства апостольского комментария, о. Глаголев выставил далее на вид крайнюю скудость нашей литературы по вопросу о жизни и трудах великого апостола языков; при этом высказал пожелание, чтобы «в возможно близком будущем появились в православной Руси жизнеописание ап. Павла и толкования его посланий, написанные в строго научной, а также и в популярной форме, чуждые тех недостатков, которые православный исследователь находит в трудах даже выдающихся западных ученых». Собственные его авторские притязания не идут далее того, чтобы дать сколько-нибудь ценный материал дальнейшим русским труженикам, имеющими поработать над указанными сейчас темами: – и книга его представляет особого рода комментарий на Деян.15:40–18:22, написанный в виду той именно цели, чтобы изобразить самый замечательный период в жизни ап. Павла. Этою-то главною целью сочинения объясняются некоторые особенности его, – напр. то, что по местам краткие выражения Дееписателя комментируются на пространстве десяти и более страниц. Заключая речь свою магистрант добавил, что он отлично сознает недостатки своего труда, но при этом сознании утешает себя мыслью что апостол радовался, когда проповедовали Христа даже «не чисто» (Флп.1:16–19), он же (автор) проповедовал учение св. Павла, следовательно, и Христа, «с самым добрым расположением».

После речи магистранта начались ученые прения. Официальными оппонентами были: о. инспектор академии архимандрит Григорий и доцент (теперь ординарный профессор) по кафедре Св. Писания Нового Завета М.Д. Муретов. – Из них первый начал речь свою заявлением, что чтение книги магистранта доставило ему часы высоких духовных наслаждений и лишь минуты разочарований. Затем, уподобив историко-экзегетический труд о. Глаголева мозаиковой картине, он предъявил к нему два требования: во-первых, чтобы все отдельные единичные факты, как различные камни в мозаике, были тщательно обследованы, критически проверены и правильно изложены; во-вторых, чтобы общая композиция их, подобно той же картине, заключала в себе какую-нибудь высшую объединяющую идею. Вот этому-то последнему требованию, – требованию основной идеи, которая проникала бы все сочинение от начала до конца, – труд о. Глаголева, на взгляд оппонента, не удовлетворяет. Такою идеею прежде всего и естественнее всего, должен бы быть образ самого ап. Павла, как благовестника. Но в книге магистранта, при подробных рассуждениях и о том, какая фигура была у ап. Павла, и о способе его передвижения (пешком ли, на ослах ли), и о том ремесле, каким он добывал себе пропитание, – при всех этих рассуждениях нельзя найти целостного образа великого Павла именно как благовестника, любвеобильнейшего, самоотверженного, неустанного, разрушающего без меча целые цивилизации. Начертанию такого целостного образа Павлова не могло препятствовать то обстоятельство, что в книге описывается лишь несколько лет жизни апостола. Св. Иоанн Златоуст говорит об ап. Павле, что он «подобен небу: где бы ни стали смотреть на небо, в Афинах ли, в Коринфе ли, в Ефесе ли, везде оно одинаково, – ясно в ясный день и пасмурно в дождливый; так и Павел, – он всегда один и тот же». И, следовательно, описать надлежащим образом даже три только года Павловой жизни значило бы описать всего Павла. – В ответ на это замечание оппонента магистрант поставил вопрос: «можно ли найти такой целостный образ ап. Павла-благовестника у самого Иоанна Златоуста?» К этому он прибавил еще, что по местам в книге его имеется весьма немало заметок, характеризующих ап. Павла, что у него выбраны и приведены почти все Златоустовы характеристики апостола, но что выделять особо общую характеристику великого благовестника ему было неудобно по самой задаче труда, представляющего собою последовательный комментарий нескольких глав книги Деяний Апостольских.

Не согласившись с магистрантом, чтобы его книга была действительно комментарием на несколько глав Деяний Апостольских, – не согласившись на том основании, что в ней сравнительно очень мало филологических, археологических, географических и т. под. разъяснений, какими обыкновенно бывают наполнены библейские комментарии (напр., лучший из них – Мейера), гораздо же больше в ней обще-богословских и исторических рассуждений, – оппонент не признал удачными и некоторые его попытки охарактеризовать ап. Павла. Так напр., на стр. 10–11 он выражает мысль, что ап. Павел нередко испытывал «тяжелое чувство одиночества»; а между тем известно, что люди занятые и непраздные, каким без сомнения был ап. Павел, непрестанно заботившийся о всех церквах и молившийся о них, не знают и не боятся тоски от одиночества: эта тоска – удел только праздных натур.

В другом месте (стр. 144) он полагает, что ап. Павел дорожил языческим общественным мнением. Наконец, ему кажется даже, что ап. Павел питал к своей родине (Тарсу, полному всякого нечестия) какую-то безотчетную любовь просто потому, что «и дым отечества нам сладок и приятен»; тогда как святой человек знает только одно отечество и одно рождение. Словом, – приписывать апостолу отмеченные сейчас качества и чувства значит, по мнению оппонента, не понимать духовности Павлова мировоззрения и высоты его настроения. – На это магистрант возразил, что великий апостол был все-таки человеком (как и Златоуст сказал о нем: «хотя и Павел, все-таки человек»), что отрицать в нём человеческих чувств отнюдь нельзя и что это открывается из его же собственных посланий: в них напр., нередко, жалуясь на то, что его все почти оставили, апостол просит Тимофея и других прийти к нему скорее (2Тим.4:9–11 и др.).

Возвращаясь снова к первому своему возражению относительно недостатка в сочинении магистранта общей основной идеи и развивая эту мысль далее, о. инспектор заметил, что самое заглавие сочинения подсказывало автору еще другую идею, которая также должна бы быть проведена и раскрыта в его исследовании. Это именно идея великого переворота, произведенного проповедью ап. Павла в посещенных им странах. Как труд по истории насаждения христианства, книга о. Глаголева, по мнению оппонента, должна была показать: как совершилась эта перемена, как пало языческое мировоззрение и как утвердилось христианское. Между тем, самое описание наличности языческого духовного содержания, с которым боролся ап. Павел, магистрант признает делом сторонним для своей задачи. Если же и делает все-таки попытки описать языческие Афины, Коринф, Фессалоники и др., то в этих описаниях его, основанных не на первоисточниках, все языческие города с их культами оказываются совершенно похожими друг на друга. – Отвечая на это, магистрант опять настойчиво подтвердил, что книга его – не историческая монография, а собственно комментарий. Что же касается сходства в его описании язычества Афинского, Коринфского и т. д., то оно естественно могло получиться оттого, что сущность классического язычества, как диаметральной противоположности христианству, строго говоря, везде одна и та же. Разницу можно заметить в каких-нибудь частных деталях, но это для его задачи не имело особенного значения.

В то время как магистрант и оппонент оживленно диспутировали по этим вопросам, в академический зал на коллоквиум вошел преосвященный Никанор, Епископ Архангельский и Холмогорский. Встреченный обычным церковным песнопением, архипастырь преподал свое благословение присутствовавшим и затем обратился к собранию с приветственною речью. В ней он выразил свое уважение к труженикам науки, не знающим отдыха и продолжающим заниматься учеными вопросами даже тогда, когда вся природа цветет и ликует, и когда все предаются праздничному отдыху. В заключение же своего приветствия он просил Московскую духовную академию принять в лице его низкий поклон от дщери её – Казанской духовной академии¹. Сказав это краткое, но полное сердечности, приветствие, владыка занял председательское место, и коллоквиум продолжался далее.

О. архимандрит Григорий начал делать замечания по некоторым частным пунктам исследования магистранта.

Так, прежде всего, он не согласился с тем его положением, что началом и исходным пунктом второго путешествия ап. Павла должно считать Антиохию. По заявлению оппонента, план первой части этого путешествия был дан апостолу еще в Иерусалиме. Так же неосновательною нашел он мысль магистранта, что ап. Павлу нужны были спутники отчасти затем, чтобы ухаживать за ним во время болезни. Ни в Деяниях Апостольских, ни в Посланиях св. Павла, по словам оппонента, нельзя подыскать ни одной цитаты в пользу этой мысли.

Оспаривая далее то положение магистранта, будто бы мы совсем не видим примеров браков евреев на язычницах, оппонент напомнил общеизвестные факты библейской истории, как напр.: Иаков женился на Лии, Иосиф – на Асенефе (дочери жреца), Моисей – на Сепфоре мадианитянке, Соломон – на дочери Фараона, и др. под.

Ряд своих замечаний о. инспектор заключил повторением того же лестного для магистранта заявления, какое он высказал в начале их, – именно, что при чтении книги о. Глаголева он получил часы наслаждений и только минуты разочарований.

Второй официальный оппонент – М.Д. Муретов – поставил в особенную заслугу магистранту, что он для объяснения и описания второго путешествия ап. Павла (Деян.15:40–18:22) широко воспользовался стоящими в прямой или отдаленной связи с избранным отделом книги Деяний посланиями апостола к Галатам, Филиппийцам, Солунянам, Коринфянам. В этой особенности труда магистранта он признал главное достоинство его; но здесь же оказался и источник главных его недостатков. Не определив наперед с совершенною ясностью задачу, границы и способ надлежащего пользования посланиями ап. Павла, легко было растеряться в массе представившегося здесь материала и из-за него позабыть иногда собственно историческое повествование книги Деяний Апостольских. Так это и случилось. Вот наглядный пример: в Деян. 16:6 сделана краткая заметка, что ап. Павел со своими спутниками проходил чрез Фригию и Галатийскую страну. По поводу этой заметки из двух-трех слов у магистранта написана целая глава, в которой обследуются все вопросы по исагогике послания к Галатам: народность галатов, история галатийской провинции, характер народа, религия его и пр. и пр. Мало того. В 4 гл. 13–14 ст. послания к Галатам апостол говорит, что он в немощи плоти благовествовал им в первый раз. И вот в книге магистранта является подробная трактация по совершенно частному вопросу: что это была за «немощь плоти»? Сближение с этою немощью плоти «пакостника плоти» 2Кор.12:7 дает ему повод со всею подробностью изложить и разобрать различные толкования этого трудного места. Точно так же в отделе о Коринфской деятельности ап. Павла магистрант, кроме исагогических вопросов о характере и быте коринфян, подробно обсуждает такие частные вопросы, как напр. о дарах духовных, особенно о даре языков, – к чему опять-таки повод был дан не текстом Деяний Апостольских, а текстом первого послания к Коринфянам. Это – с одной стороны. С другой же стороны: если судить о проповеди ап. Павла среди галатов и коринфян по его посланиям к ним, то в книге магистранта совершенно необъяснимыми являются некоторые существенные пропуски при изложении этой проповеди. Так, из послания к Галатам у него опущено ближайшее раскрытие отношения закона и веры, а из первого послания к Коринфянам о воскресении мертвых, об идоложертвенных мясах, опущено также все почти второе послание к Коринфянам. Одним словом, следовало бы магистранту по возможности точнее определить границы и задачи пользования содержанием апостольских посланий: при недостатке же такого твердо установленного руководящего принципа книга его в значительной мере получает характер сборника отрывочных и случайных примечаний, хотя и очень ценных в научном отношении, но не имеющих цельности и единства. – Отвечая на это, магистрант старался выяснить, чем руководствовался он, когда по поводу некоторых кратких выражений Дееписателя пускался в более или менее пространные рассуждения, к каким, по-видимому, самый текст не давал прямого вызова. Он сказал: «есть стих и стих», т. е.: один стих священного текста может быть сравнительно более многословным и все-таки требовать для себя самого краткого комментария, другой же стих, состоя из двух-трех выражений, может нуждаться в более пространных разъяснениях. Хотя относительно галатийской страны в указанном месте Деяний Апостольских (Деян.16:6) сказано всего лишь два слова, но он считал себя обязанным войти в некоторые подробности об этой стране по одному уже тому, что здесь была основана апостолом церковь, и сюда он писал даже особое послание. То же самое относительно Коринфа: здесь также была основана церковь, и так же сюда были писаны послания. Ознаменованные такими деяниями апостола города и местности, конечно, слишком важны, чтобы относительно их ограничиться немногими краткими заметками.

Из частных пунктов исследования магистранта проф. Муретов подверг наиболее подробному и обстоятельному обсуждению вопрос о «пакостнике плоти» (σκόλοψ τῇ σαρκί), данном апостолу Павлу (2Кор. 12:1–10). Заметив предварительно, что этот крайне трудный и запутанный вопрос, сам магистрант изучил, по-видимому, всестороннее и тщательнее других предметов (см. стр. 81–99), оппонент, однако ж, нашел в его решении некоторые существенные промахи и не признал его правильным.

Во-первых, он отметил у магистранта неполноту в перечислении мнений о пакостнике плоти: говоря о тех, которые разумеют здесь болезнь глаз, эпилепсию, гонения и муки от врагов, он умолчал почему-то о подагре, о болезни желудка и о постоянных терзаниях апостола за прежнее преследование христиан и пролитие невинной крови. Это последнее мнение особенно интересно. «Подобно тому, как пение петуха каждый раз вызывало у ап. Петра слезы покаяния, так, – говорят некоторые, – мучительные воспоминания о невинной крови неотступно преследовали ап. Павла». Если не по основательности, то по своей оригинальности такое мнение заслуживало бы упоминания и рассмотрения.

Во-вторых, он указал на следующее обстоятельство: магистрант называет толкование пакостника плоти в смысле разжения блуда и половых вожделений «господствующим в латинской церкви» и приписывает такое толкование блаж. Иерониму и Августину (стр. 84–85). Это не совсем правильно. В настоящее, по крайней мере, время никак нельзя назвать это толкование господствующим в латинской церкви, ибо в комментарии на свящ. Писание, издаваемом обществом ученых иезуитов, и в частности – в комментарии Корнели на 2 посл. к Коринфянам, указанное толкование решительно отвергается, принимается же, как более основательное (probabilior) толкование в смысле «болезни и вообще слабости плоти», без ближайшего обозначения рода болезни. Тот же самый Корнели хорошо при этом разъясняет, что ни у Иеронима, ни у Августина нет прямых указаний на то, чтобы они под σκόλοψ τῇ σαρκί разумели половые разжения. Из древних один, кажется, только Григорий Великий, решительно держался такого толкования. Но то правда, что средневековыми западными богословами оно предпочиталось всем другим толкованиям.

В-третьих, что касается толкования «пакостника плоти», принятого самим магистрантом, именно в смысле противников христианства и врагов апостола, препятствовавших делу апостольского благовествования, – то, конечно, оно имеет за себя авторитеты св. И. Златоуста, И. Дамаскина, Феодорита, Икумения, Феофилакта; но это есть только личное экзегетическое мнение отцов, отнюдь не имеющее догматического значения, ибо св. Василий Великий, Григорий Назианзин и др. держатся иных толкований. К тому же, – апостол, говоря о своем пакостнике плоти, разумеет нечто такое, что должно было служить ограничением и противовесом его возможной гордости чрезвычайностью откровений и избытком духовных даров. Таким противовесом и ограничением муки от врагов не могли служить; сам апостол тут же непосредственно ранее (2Кор.11:21 и дал.), не обинуясь, ставил эти муки в похвалу себе, а никак не в унижение. Наконец, если σκόλοψ τῇ σαρκί оставить в связь с Гал.4:14 и видеть тут нечто такое, что могло быть неким искушением во плоти апостола и чем галаты могли возгнушаться, то спрашивается опять: каким образом муки за проповедь могли бы производить на галатов такое впечатление? Если бы апостол прибыл к ним израненным и измученным за имя Христово, это служило бы только доказательством искренности и силы убеждения апостола, – возвышало бы его в глазах галатов. Вдобавок к этому, – ни из Деяний, ни из Посланий неизвестно, чтобы пред первым посещением Галатии ап. Павел подвергался преследованиям и мучениям от врагов своих.

В 4-х, апостол говорит о чем-то, что дано (ἐδόθη) ему (μοι) и именно его плоти, постоянно пребывает и действует во плоти до днесь, т. е. до написания послания (наст. сосл. κολαφίζῃ), хотя дано в прошедшем (аорист, на что обращает внимание Икумений), но это все неприложимо ко временным и внешним только действиям со стороны врагов апостола. Притом же, апостол говорит о чем-то таком, что дано ему лично. Между тем, в 1Кор.4:9 и сл., равно как и во 2Кор.4:7 дал. и 2Кор.6:4 дал. апостол языков рассматривает гонения и муки от врагов как явления, общие для всех апостолов, и как нераздельно связанные со служением апостольским.

В-пятых, действия «пакостника плоти» были столь удручающи, что апостол решался трижды молитвенно просить Бога об освобождении от этого ангела сатаны. Мог ли, – спрашивается, – ап. Павел молить Бога о том, чтобы Он освободил его от преследований врагов? Естественна ли такая молитва для всякого вообще миссионера, а не только для благовестника-апостола, особенно для ап. Павла, гордившегося язвами телесными за имя Христово?!

В-шестых, возражения, выставленные магистрантом против мнения, что ап. Павел разумел под «пакостником плоти» какой-то телесный и постоянный свой недуг, затруднявший и без того тяжкое дело апостольского его служения, оппонент признал слабыми. Для истового и искреннего религиозного чувства нет ничего блазнительного предполагать, что ап. Павел, как и великий праведник Иов, мог (в целях предохранения от гордости) быть искушаем посредством страданий плоти. Ничего также соблазнительного нет и в предположении, что это была нервная болезнь. Конечно, определять «пакостника плоти» как именно нервную болезнь – в тексте нет оснований; но для религиозно-нравственного чувства это – предмет безразличный, а не нечестивый и не оскорбительный, как, казалось бы, магистранту (стр. 89, 95).

В-седьмых, обращаясь далее к филологии, оппонент нашел, что и она более благоприятствует толкованию «пакостника плоти» именно в смысле какой-то болезни апостола, нежели толкованию магистранта. Магистрант определяет σκόλοψ как острый инструмент, употреблявшийся хирургами и ремесленниками (скальпель). Но это, – по словам оппонента, слишком специальное значение и редкое; к тому же, не естественно думать, что все Коринфские христиане были знакомы с этим инструментом, как хирурги или столяры. У лексикологических авторитетов σκόλοψ имеет такое значение: заостренный предмет вообще (преимущественно дерево заостренное), кол, полисад, тын, ость, терновая спица, игла на растениях, шип. У LXX σκόλοψ имеет тоже значение: терновая колючка, тын, – а переносно: препятствие, предмет возбуждающий боль, служащий препятствием, и под. Подтвердив свои положения многими примерами, оппонент заключил, что на языке Библии или, что тоже, на языке ап. Павла, как и у греческих авторитетов филологических (Гезихий, Свида и др.), σκόλοψ мог означать не хирургический или столярный или другой какой инструмент, но в переносном смысле мог быть только символом телесных страданий, и именно болезни.

В-восьмых, к тому же заключению приводит оппонента и филологический разбор выражения: ἵνα με κολαφίζῃ. По греческим лексикологам, не аттические слова: κόλαφος и κολαφίζειν – равнозначительны аттическим: κόνδυλος и κονδυλίζειν и означают именно удар кулаком, так что магистрант в своем возражении против Гаусрата (на стр. 90) оказывается неправым. И так как действие, выражаемое глаголом κολαφίζειν есть оскорбительное и унизительное для того, кто подвергается ему, то в переносном смысле глагол очевидно должен указывать здесь на унижение, которое представляло бы противовес превозношению апостола чрезвычайностью откровений. А разве побои и вообще муки от врагов могли каким-ниб. образом принижать апостола, служить противовесом его превозношению, когда он поставлял их в похвалу себе? Напротив того, постоянный и мучительный недуг, давая всегда апостолу знать о слабости его плоти и зависимости от Божьей помощи, мог служить именно таким противовесом превозношению его духовными дарами и особенно откровениями.

В-девятых, контекст речи также не против, а за такое толкование. Стих 9: «и потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова» есть собственно заключение к речи апостола об откровениях и пакостнике плоти; а в 10-м стихе обобщается уже весь вообще отдел о страданиях, соединенных с апостольским служением (2Кор.11:23 и дал.) и составлявших предмет похвалы для апостола, но отнюдь не принижавших его.

В-десятых, указав далее на поразительное совпадение в терминах рассматриваемого места с началом книги Иова, оппонент находил, что такое совпадение приводит к мысли, что, сходственно с Иовом, и ап. Павел был предан страданиям плоти от диавола. Что же касается той мысли, что болезнь является нередко одним из действий сатаны на человека, то она дается как общебиблейским учением, так в частности Лк.13:11–16; Ин.8:44; Евр.2:14.

В-одиннадцатых, в заключение своих доводов, оппонент снова напомнил, что именно болезнь под «пакостником плоти» разумеют и некоторые св. отцы: св. Василий Великий (Reg. fus. tract. 55, 4), св. Григорий Назианзин (Or. 43, 52) и блаж. Августин (or. in. Psal. 98 et. 130).

Определить точно и описать подробно самый род болезни ап. Павла в настоящее время очень трудно. Поэтому слишком далеко заходят и ненаучно поступают те, кои решаются настаивать на болезни глаз, подагре, или даже эпилепсии. Но, по свидетельству св. И. Златоуста (на 2 Кор. бес. 26), повторяемому Икумением и Феофилактом, в древности существовало мнение, а быть может – и темное предание, что это была κεφαλαλγία – какие-то головные страдания. Удручая апостола, эти страдания служили ему противовесом возможного превозношения чрезвычайностью откровений, постоянно напоминая ему, что он носит небесное сокровище в глиняном сосуде, что всем и всецело он обязан обитавшей в нём силе Христовой, а не своей силе, – что он силен тогда, когда немощен, ибо сила Божия в немощи совершается. Почему именно это, а не другое какое-либо, средство назначено было для возгревания в апостоле языков чувства смирения и зависимости от воли Божией, – этого мы не знаем и знать не можем. Но мы должны верить, – заключил оппонент, – что это было единственно целесообразное средство для удержания апостола от превозношения чрезвычайностью откровений и избытком даров духовных.

После еще немногих частных замечаний, заключая свою речь, проф. Муратов высказал, что захваченная магистрантом область исследования так разностороння и обширна, что и самый добросовестный труженик, решившийся работать в ней, заранее должен обречь себя на различные промахи, недосмотры и погрешности. В труде магистранта, их не так еще много, и они все с избытком покрываются достоинствами его. Не перечисляя этих достоинств в подробности (так как они своевременно были указаны в официальном отзыве), профессор выставил на вид одно из них, именно: труд о. Глаголева есть по преимуществу богословски-экзегетический, а не географически-археологический.

После этого, в качестве неофициального оппонента, сделал замечание магистранту о. Ректор академии – архимандрит Антоний. Повод к его замечанию был дан вступительною речью перед диспутом. В ней магистрант, характеризуя русскую литературу, относящуюся к предмету его исследования, отозвался о трудах преосвященного Феофана по истолкованию посланий ап. Павла так, как будто бы в них не находилось ничего нового сравнительно с Златоустом и другими св. отцами. Опровергая эту мысль, о. Ректор указал примеры того, что преосв. Феофан расходится нередко с Златоустом в понимании ап. Павла, и склоняется к иному толкованию на основании школьно-богословских воззрений. Напротив, иногда разрозненные экзегетические изречения отцов сливает в одну стройную идею, преимущественно аскетического характера. Толкования преосв. Феофана не пассивно сложенные катены, но развитие стройного богословского и религиозного миросозерцания.

Такая постановка библейского экзегезиса, объединяющая школьные приемы толкования с глубоко нравственным чисто святоотеческим проникновением в самый дух Свящ. Писаний, конечно, наиболее правильна и желательна для нашей науки. Видя пример такой постановки и в книге о. Глаголева, напр. в изъяснении речи ап. Павла в Афинском Ареопаге, он и счел долгом высказать ему по этому поводу свое удовольствие.

Магистрант с благодарностью принял это последнее заявление и только попросил о. Ректора не понимать его отзыва о трудах преосв. Феофана в таком смысле, как будто он не придает всем им никакого значения при имеющихся у нас святоотеческих комментариях. Напротив, он и сам высоко ценит эти почтенные труды; в речи же своей он говорил лишь о тех отделах толкований преосв. Феофана, какие имеют прямое отношение к предмету его диссертации.

По окончании всех ученых прений, о. Ректор приступил к собиранию голосов от членов Совета и затем объявил во всеуслышание, что защита диссертации признана Советом удовлетворительною и потому установленным порядком последует обычное ходатайство об утверждении магистранта в степени магистра богословия.

После этого преосвященный Никанор опять обратился с речью к ученому собранию, в которой выразил ему свою благодарность за то удовольствие, какое получил он от диспута. Особенно приятно, говорил он, было ему видеть, с какою терпимостью и уважением ученые труженики относятся ко взглядам и мнениям, даже неразделяемым ими. У всех этих тружеников руки развязаны, ибо «все дороги ведут в Рим», и все методы научного богословия приводят к Богу. – В заключение, он высказал пожелание, чтобы Московская духовная академия, давшая в последнее время капитальные исследования о третьем и втором благовестнических путешествиях ап. Павла², представила подобное же исследование и о первом его путешествии.

Окончив речь свою, владыка благословил виновника ученого торжества – магистранта и всех наставников академии, которых представлял ему о. Ректор. Затем, преподав общее благословение присутствовавшим, он оставил актовый зал и отправился в покои о. Ректора, напутствуемый пением обычных молитвенных благожеланий.

А. Ш.