Так называемые «Церковные Каноны» (Canones ecclesiastici) и их значение в вопросе о церковных должностях в древности

«Церковные Каноны» – очень древний памятник христианской анонимной литературы греческой, обратившей на себя особенное внимание в последнее время в западной науке.

Название: «Церковные каноны» дается этому памятнику в отличие от «Правил апостольских», так как полное название этих канонов может приводить к смешению их с правилами апостольскими; в полном виде название памятника читается так: «Церковные каноны святых апостолов» (κανόνες ἐκκλησιαστικοὶ τῶν ἁγίων αποστολων).

Памятник издан был впервые немецким ученым Биккеллем с подстрочными примечаниями и предварительными объяснениями в сочинении: «История церковного права» (Bickell. Geschichte des Kirchenrechts. I Band, s. 107–132 Giessen. 1843). Но в первое время по его издании, памятник, по-видимому, не обратил на себя должного научного внимания.

В настоящее же время Церковные Каноны возбудили значительный интерес в научных сферах Запада. Побуждением к этому было то, что в памятнике открыто сходство и довольно близкое с недавно найденным и обнародованным тоже древним христианским памятником: «Учение Двенадцати Апостолов», обратившим на себя, как известно, общее и серьезное внимание в научной литературе, в особенности на Западе.

Известный немецкий церковный историк Адольф Гарнак, в самое последнее время, издал памятник: «Церковные Каноны» дважды: в первый раз в сочинении: Die Lehre der zwölf Apostel nebst Untersuchungen zur ältesten Geschichte der Kirchenverfassuug und des Kirchenrechts (Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Literatur. Leipz. 1884), а второй раз в сочинении: Die Quelle n der sogenannten apostolischen Kirchenordnung nebst einer Untersuchung über den Ursprung des Lectorats und anderen niederen Weihen (Texte und s. w. Leipz. 1886). В этом после днем сочинении под именем: apostolische Kirchenordnung и разумеются не раз уже названные нами Церковные Каноны.

В первом из указанных сочинений Гарнак издает их в полном виде, но в улучшенной по сравнению с Биккелем редакции, во втором – в виде более кратком. В последнем случае, немецкий ученый выпустил начальные главы памятника, так как они представляют собой заимствование из древнего произведения: «Учение Двенадцати Апостолов»; затем он выпустил все прибавки к памятнику, носящие следы более позднего происхождения.

Для того, чтобы последующая речь наша была вполне ясна и понятна, считаем нужным дать полное представление о памятнике, а для этого лучше всего привести здесь памятник в русском переводе¹. Мы возьмем во внимание тот вид этого памятника, какой он имеет в сокращенном издании Гарнака. Гарнак, издавая этот текст, делит его на две части: одной он дает заглавие: κατάστασις τῆς ἐκκλσ–ίας, а другой: κατάστασις του κλήρου. Оба эти названия придуманы самим Гарнаком, как соответствующие содержанию памятника. Основание для деления памятника на две части заключается в том, что две части памятника, по суждению ученого, в первоначальном виде представляли собой отдельные литературные явления, соединенные впоследствии в одно целое позднейшим компилятором. В нашем переводе памятник тоже будете разделен на две части.

Часть первая, носящая у Гарнака заглавие: τηκαά στασις του κλήρου. (Удержим и то деление на главы, которое находим у того же немецкого издателя.)

1. «Если находится немного мужей и в каком-либо месте не окажется и двенадцати человек, которые могли бы подавать голоса об избрании епископа², то должно написать к соседним церквам, где есть организованная церковь, чтобы оттуда пришли три избранных мужа и заботливо испытали того, кто достоин (епископства)³, а таким должен быть человек, имеющий добрую славу у язычников, должен быть беспорочен, нищелюбив, честен, не пьяница, не блудник, не корыстолюбец, не болтун, не имеющий лицеприятия и тому подобное. Хорошо, если он – человек не женатый, а где нет такого, то по крайней мере муж единой жены⁴; он (избираемый) должен иметь образование, чтобы быть в состоянии изъяснять св. Писание, а если он будет необразован⁵, то во всяком случай, он должен быть кроток и исполнен любви ко всем, чтобы епископ ни в каком отношении не мог заслуживать обличения подобно прочим мирянам ⁶ .

2. (Должны быть) два пресвитера⁷; ибо суть 24 старейшины, из них 12 стоят по правую сторону

и 12 по левую; стоящие по правую сторону приемлют от архангела фиалы и приносят их владыке; а стоящие по левую сторону обращены к сонму ангелов⁸. Поэтому пресвитеры должны быть пожилые, обыкшие воздерживаться от совокупления с женою, сострадательны, к братству нелицеприятны, сослужители (сотаинники) и соратники епископа, (должны) собирать народ, быть покорливы пастырю. Пресвитеры, находящиеся по правую сторону, пусть имеют заботу о епископах, служащих в алтаре, чтобы они раздавали дары и сами (епископы) получали при этом от тех же даров⁹, сколько нужно. А пресвитеры, стоящие на левой стороне, должны иметь попечение о народе, чтобы он пребывал спокойно и без шума, будучи научен полной покорности. Но если кто (из народа), будучи увещеваем, отвечает дерзко, то должны пресвитеры алтаря (или пресвитеры правой стороны) составить одно (с пресвитерами левой стороны) и общим решением присудить такового к заслуженному наказанию, чтобы и другие возымели страх, при чем пресвитеры не должны доказывать лицеприятия...

3. И чтец должен быть постановлен (один)¹⁰, после того, как старательно исследовано, что он не болтун, не пьяница, не падок до смеха, добрых нравов, послушен, доброй настроенности, он первый из приходящих в церковные собрания во дни Господни, он должен обладать хорошим произношением и быть способным объяснять (прочитанное), ибо он занимает место евангелиста: кто слух неведущего наполняет (словом), тот будет почитаться вписанным у Бога¹¹.

4. Диаконов должно быть поставлено три¹², ибо написано «при трех станет всяк глагол». Они должны быть готовы на всякое служение, засвидетельствованы с хорошей стороны от общества (церкви), единобрачные, заботливы о своих детях, честны, кротки, спокойны, не ворчливы, не двуязычны, не гневливы, не лицеприятны в отношении к богатым, не деспотичны в отношении к бедным, не должны упиваться вином, должны быть ловки, поощрять к тайным делам¹³, заставляя лиц, обладающих имуществом, оказывать помощь другим, да и сами должны быть щедролюбивы, сострадательны; всякою честью, уважением и страхом должны быть почтены от общества, должны обращать внимание на тех, кто поступает беспорядочно, – одних увещевая, других осуждая, а презрителей совершенно пренебрегая, в виду того, что сопротивники, презрители и насмешники воcстают на Христа.

5. Вдовиц должно быть поставлено три. Две – для того, чтобы пребывать в молитве за всех, находящихся в искушении, и для получения откровений, когда таковые нужны; а одна из них должна присутствовать при женщинах, посещаемых болезнями; она должна быть готова на служение, трезвенна, о случаях нужды извещать пресвитеров, не должна быть корыстолюбива и не пить много вина, чтобы быть трезвою при ночных служениях»...

Вторая часть памятника, меньшая, которая у Адольфа Гарнака, заглавляется: κατάστασις τῆς ἐκκλσίας.

6. «Диаконы, как делатели добрых дел, день и ночь вращаясь везде, не должны ни презирать бедных, ни лицезреть на богатых, должны знать о нуждающихся и не должны исключать их от пользования общественными (церковными) средствами, должны располагать обладающих имуществом к благотворительности, имея в виду слова нашего Учителя: «вы видели меня алчущим и не напитали Меня». Ибо хорошо и беспорочно служащие диаконы тем приобретают себе степень пастыря.

7. Мирянин пусть остается среди своих мирских занятий, оказывая послушание тем, кои предстоять престолу: каждый должен благоугождать Богу в принадлежащем ему положении, не враждуя друг против друга из-за того, что указано Богом то или другое призвание и достоинство, каждый должен пребывать у Бога в том состоянии, к какому призван, и никто не должен становиться поперек дороги другому; ибо также и ангелы не совершают ничего другого, кроме того, что им поручено.

8. Полезно для женщин установить свое служение (диакония)¹⁴ ... Когда Учитель потребовал хлеб и чашу и благословил их, то сказал: «сие есть тело Мое и кровь», но не дал позволения этим (т. е. женщинам) присоединиться к нам¹⁵. Марфа сказала: «это из-за Марии, потому что Он видел, что она засмеялась». Мария сказала: «я более не смеялась, ибо Он раньше уча сказал, что слабое спасется через сильное»¹⁶ ... Женщинам не подобает молиться в стоячем положении, а сидя на земле. Каким же образом мы можем определить женщин на служение, за исключением того, чтобы они приходили на помощь бедным женщинам?».¹⁷

Эти обе части памятника очень древни, по своему происхождению, как это, с достаточною основательностью утверждает Гарнак. Приведем некоторые из этих доказательств, которыми пользуется этот ученый для подтверждения своего мнения.

В доказательство глубокой древности той части, памятника, которую он озаглавляет словами: κατάστασις τοῦ κλὴρου, Гарнак указывает следующее: 1) кроме епископа, пресвитера и диакона здесь упоминается в качестве клирика – чтец, представляющийся по своему положению» выше диакона и имеющий почетное название «евангелиста», но такого значения должность чтеца не могла иметь позже времени Киприана. Кроме того в рассматриваемом отделе памятника нет никакого указания ни на иподиаконов, которые появляются около времени Декиева гонения, ни на других лиц, принадлежащих к числу низших церковных должностей. Эти соображения переносят мысль исследователя к началу III века. 2) Избрание епископа находится существенно в руках самой общины. Писатель предполагает существование таких общин, маленьких по числу членов, в которых не наберется и 12 человек, могущих подавать голос при избрании епископа. Это указывает на такое положение христианской церкви, в каком она была не позднее 200 года. Самое указание на то, что епископ мог быть и необразованным человеком, хотя и не может служить определенным признаком той или другой эпохи, но во всяком случае находится в гармонии со свидетельствами истории о существовании в начале III века епископов, лишенных образованности. Так в священном календаре коптских христиан находится такое известие о епископе Александрийском Димитрии, современнике Оригена: «Димитрий был необразованный крестьянин, не разумевший Писания». 3) Рассматриваемый отдел памятника, говоря о вдовицах (диаконисах), приписывает им функцию – «принятие откровений». Этот признак переносит мысль исследователя к таким временам церкви, когда еще живы были подобного рода идеалы и стремления. А такого рода идеалы и стремления можно находить в хилиастических кругах египетских сельских общин, примерно не позднее 250 года. Таким образом, есть основания рассматриваемый отдел памятника, по его содержанию, считать очень древним, восходящим к началу III века.

Гарнак уверен в глубокой древности и другого отдела памятника, отдела, носящего на языке этого ученого заглавие: κατάστασις τῆς ἐκκλσίας. Для подтверждения своего воззрения, немецкий ученый указываете между прочим следующее: 1) Иисус Христос в этом отделе просто называется Учителем (ὁ διδάσκαλος) – форма, очень древняя, переносящая мысль исследователя к первым временам церкви. 2) Так же, как и в первом отделе памятника, здесь в описании церковных состояний после упоминания диаконата прямо упоминаются миряне; очевидно составитель не знал еще о других низших церковных должностях, и значить жил в те времена, когда составь христианского клира был еще очень прост, т. е. до половины III-го века¹⁸.

Такая глубокая древность составных частей памятника делает его интересным явлением в глазах исследователей, ибо по древности происхождения ему уступают даже самые видные канонические сборники, каковы например: так называемый Правила Апостольские и Постановления Апостольские.

Не только составные части памятника очень древнего происхождения, но и весь памятник, в целом его виде, по исследованию Гарнака, древнее сейчас названных канонических произведений древности. Этот вопрос с достаточною убедительностью раскрыт названным ученым в прежде упомянутом сочинении его: die Quellen der sogenannten apostolischen Kirchenordnung und s. w. Здесь автор приходит к следующим выводам относительно времени происхождения памятника в его целом виде. Сочинение или компиляция явилась во второй половине III века и во всяком случае не позже 300 года. Отодвигать возникновение компиляции на четвертый века неудобно, так как в это время появляются более или менее определенные церковно-правовые нормы, рядом с которыми нельзя найти места для разбираемого памятника. Местом возникновения компиляции немецкий ученый почитает Египет. Возникла она не в среде какой-либо знаменитой и строго-организованной церкви, а скорее где-нибудь в недpax небольшой провинциальной церкви. (Состав клира, по компиляции, представляется немногочисленным или даже прямо малочисленным). При всем этом остается совершенно неясным, ради какой цели, с каким намерением, составлен был памятник. Но это не лишает значения памятник, потому что и о других древних компиляциях как догматического, так канонического характера, часто нельзя сказать, с какою целью они появились в свет в свое время. О свойствах компиляции Гарнак также делает несколько соображений, служащих к уяснению содержания памятника. Он находит, что труд компилятора, поскольку он выразился в редактировали и упорядочении имевшихся в его распоряжении документов, труд этот был очень ничтожен. Он выражается в некоторых сокращениях и переделках и в некоторых незначительных дополнениях. Так, по суждению Гарнака, труд неизвестного компилятора, при редактировании той части памятника, которая названа выше первою, сводится лишь к следующему: компилятор позволил себе что-что вычеркнуть из документа, – это в особенности нужно сказать о числах. Источник содержал указание (как догадывается немецкий ученый), что должно быть два пресвитера, один чтец, три диакона и три вдовицы (диаконисы); но компилятору показались эти цифры слишком малыми, а потому он заменил их или совсем вычеркнул; поставил – три пресвитера, а пред словами «чтец и диакон» уничтожил цифры и, вероятно, по оплошности оставил цифру три пред словом «вдовицы». В этой же части памятника Гарнак указывает и некоторый добавки, принадлежащие перу компилятора, но они не имеют важного значения. В той части памятника, которая названа выше второю, Гарнак приписывает компилятору стремление изложить некоторые определения по своему, своим языком. Главная работа компилятора заключалась в том, что он, разделив свою работу на отдельные параграфы или члены, вложил их в уста того или другого из 12 апостолов, т. е. старался дать своей работе важный авторитет апостольской древности.

Не лишнее будет указать те основания или по крайней мере некоторый из них, в силу которых Гарнак вышеприведенный нами текст памятника делит на две части, утверждая, что эти две части теперешнего текста памятника в первоначальном своем виде составляли два независимых документа, которые соединены в одно целое рукой позднейшего компилятора. Такими основаниями для немецкого ученого служит, во-первых, то, что во второй части памятника не раз Иисус Христос называется ὁ διδάσκαλος, между тем как в первой части такого названия не встречается; во-вторых, то, что в той же части видно пользование, как источником, первым посланием Климента, между тем как в первой части такого знакомства с посланием Климента не видно. Вообще, что первая и вторая часть памятника не принадлежать в первоначальном их виде одному и тому же автору, это ясно из разницы точек зрения на одни и те же предметы там и здесь.

После этих предварительных сведений о памятнике «Церковные Каноны», обратимся к изучению содержания его. Гарнак в том же сочинении (Quellen und s. w.) приходит к очень новым и оригинальным выводам относительно содержания и значения памятника. Изложим эти выводы Гарнака, сопровождая это изложение нашими критическими замечаниями, необходимыми в виду тех крайностей, в которым впадает названный немецкий богослов.

Гарнак сначала изучает содержание той части памятника, которая выше названа была первою. Он находит, что эта часть памятника очень характеристична в том отношении, что она дает новый сведения о развитии церковного устройства или иерархий в древнейшую пору христианской церкви. Здесь – пишет Гарнак – говорится сначала о епископе и пресвитерах, потом о чтеце (курсив Гарнака) и затем уже о диаконах. Возникает вопрос: случайный это порядок или нет? Из всей дальнейшей речи исследователя видно, что порядок этот он считает далеко не случайным, а напротив указывающим на некоторые особенности в церковном строе христианской древности. – Управление общиной, по смыслу разбираемого памятника, замечает Гарнак, принадлежит епископу и пресвитерской коллегии. Во главе общин, о которых идет речь у древнего писателя, стоить епископ, который также называется «пастырем». Далее видно твердо установившееся деление на клир (ordo) и народ (πλῆθος). К первому в памятнике отнесены пресвитеры, чтецы, диаконы и вдовицы (диаконисы). От пресвитеров требуется покорливость в отношении к епископу, но с другой стороны они называются «сослужителями» (συμμύσται) и «соратниками» епископа; из этих данных несомненно открывается, что по крайней мере в одном отношении епископ, будучи primus inter pares, – представляется соподчиненным (?) в отношении к пресвитерам. Главное отличие клира от мирян в том, что клир имеет право в отправлении богослужения, напротив миряне лишены таких прав. – Что касается качеств, требующихся от епископа, то на основании главы 1, где исчисляются эти качества, по-видимому трудно составить себе определенное представление. Здесь от епископа требуется, чтоб он был «беспорочен, нищелюбив, честен, не пьяница, не блудник, не корыстолюбив, не склонен к насмешкам, не лицеприятен», – все очень общие качества. Но при этом в том же памятнике в отношении к епископу находим несколько требований, значительно выделяющих епископа из ряда прочих церковных лиц и простых христиан. Обратим внимание на следующие четыре пункта: во 1-х, только для епископа выражается требование, чтобы он пользовался доброю славой у язычников (от пресвитера ничего такого не требуется, а о диаконах говорится, чтобы они «имели засвидетельствование от церкви»), 2) не указывается определенного возраста, в котором известное лице может быть выбрано во епископа (а о пресвитерах прямо сказано, что они должны быть пожилые), 3) епископу позволено брачное сожитие (напротив, от пресвитеров требуется, чтобы они воздерживались от сожития с женами), 4) известная степень образованности – способность изъяснять свящ. Писание – не объявляется делом необходимости для епископа, это в памятнике представляется лишь очень желательным. Первое требование имеет только тогда смысл, если епископ, по свойствам своей должности, должен иметь соприкосновение с нехристианами. Так как этой доброй славы у язычников не требуется ни от пресвитеров, ни от диаконов, то из этого следует, что лишь епископ считался представителем общины в отношении к лицам, не принадлежащим к христианству. Два следующих пункта только потому представляются интересными, что требования, в них выраженные, не гармонируют с требованиями в отношении к пресвитерам. Для епископа не требуется известный возраст и воздержание от брачного сожития, тогда как то и другое считается имеющим значение в положении пресвитера. Уже благодаря этому, сам собой приходит на память вопрос, столь занимающей умы исследователей в новейшее время: не в самом ли деле первоначально епископ был ничем другим, как просто пресвитером? Но в таком случае откуда же происходит различие требующихся качеств с одной стороны от епископа, с другой – от пресвитера, как в этом памятнике? Этого мало: не может не обращать на себя внимание и то важное обстоятельство, что в нашем памятнике качества, требующиеся от епископа и диакона, имеют между собою гораздо больше сходства, чем качества, которые должны принадлежать епископу и пресвитеру. Что касается, наконец, четвертого пункта, то из него ясно открывается, что образованность и способность к учительству еще не считались необходимою принадлежностью епископа. Если автор памятника считает желательным, чтобы епископ умел наставлять общество на основании Писания, то он однако же далек от того, чтобы видеть в этой функции главную деятельность и главное значение епископа. В чем же состоит главная деятельность епископа? Из сейчас сказанного видно, что епископ 1) есть представитель общины в отношении к внешним – язычникам, 2) он глава богослужения (μύστης). Если обратимся к тем общим требованиям, предъявляемым к епископу, о которых говорится в 1-й главе, то между ними только одно требование можно признать конкретным и позитивным: «нищелюбие», все же прочие сводятся к общему требованию не быть «предосудительным в поведении». Следовательно это качество – нищелюбие – считается очень важным, и вместе с тем – очень важною функцией епископа. Епископ должен быть нищелюбив; слово φιλόπτωχος соответствует, находящемуся в памятнике, определению для епископа: ποιμήν и проясняет последнее. В целом памятник дает такое понятие о епископе: епископ – глава общины, поскольку он заботится о всех нуждах общины, в особенности о нуждах бедных лиц; он представитель общины в отношениях со внешними, язычниками, и есть полноправный служитель алтаря (Liturg).

Характер пресвитерского служения по этому памятнику Гарнаком описывается так: этот ученый, прежде всего, указывает на то, что начало второй главы, где речь идет о пресвитерах, не может быть восстановлено в точности; быть может от этого-то нельзя решить, даже с вероятностью, вопросов: от кого и как, по представлению древнего автора, были поставляемы пресвитеры. Но зато ясно, что для древнего автора апокалипсические пресвитеры представлялись образцами пресвитеров церкви; он придает большое значение тому, что в Апокалипсисе говорится именно о 24 пресвитерах, потому что это число четное, а четное число требуется потому, что функции пресвитеров делятся на два разряда (древний автор для маленькой общины считает достаточно иметь двух пресвитеров, но большие общины могли конечно иметь и много больше пресвитеров, во всяком случае должно было удерживать четное число – так можно представлять себе не совсем ясное требование источника о количестве пресвитеров). По представлению автора памятника, состав пресвитеров должен делиться на два разряда: первый разряд пресвитеров принимает участие в богослужении – функция в отношении к епископу, главному распорядителю в культе, второй – имеет другую функцию, – функцию, которая обращена на общину. Качества, которые требуются от пресвитеров, характеризуют этих последних, 1) как коллегию достопочтенных лиц, стоящих рядом с епископом, – они должны быть пожилые, они должны воздерживаться от брачного сожития, они должны быть ревностными «сослужителями и соратниками» епископа, помогать ему при собрании верующих (для богослужения); 2) как дисциплинарную и судебную коллегию в отношении к общине. В этом последнем случае нужно различать внутри коллегии пресвитеров две инстанции одна часть пресвитеров¹⁹ наблюдает во время богослужения за порядком среди верующих, а нарушающих порядок они должны увещевать; но в случае, если какой-либо член общины противится этому увещанию и показывает себя непокорным, вся коллегия пресвитеров – в качестве высшей инстанции – собирается и определяет единодушно относительно такового преслушника достодолжное наказание. Но какая задача лежала на другой части пресвитеров, какие особенные обязанности усвоены были пресвитерам „правой стороны“? На этот вопрос не так легко отвечать! Текст главы второй в этом пункте не совсем ясен. Смысл его может быть выражен в перифразе так: «они, пресвитеры правой стороны, должны иметь заботу о епископах, служащих в алтаре, чтобы они раздавали почетные дары (т.-е. приношения к алтарю – хлеб и вино – начатки и т. д.) и сами (епископы) получать, сколько нужно, или на их потребности». Это место памятника, заявляет Гарнак, имеет большое значение как по вопросу о функциях пресвитеров, так и о функциях епископа.

Затем этот ученый входит в следующие подробности относительно сейчас приведенного места. Во-первых, нужно заметить, что о пресвитерах в отношении к епископу употреблено то самое слово, которым обозначается их деятельность по отношению к общине – προνοείσθαι. Отсюда видно, что епископ стоить под наблюдением пресвитериума. Это – известие выдающейся важности (sic), ибо на то самое, что доселе представлялось как вероятное в положении древней христианской церкви, на это мы теперь имеем неопровержимое доказательство. Мы узнаем, что и по утверждении епископа, как верховного руководителя церковью, не прекращается еще род некоего надзора со стороны пресвитеров над епископскою должностью. Епископская монархия, следовательно, не сразу приобрела значение автократий; хоть может быть не долгое время, хоть, по крайней мере, в некоторых местах верховный контроль принадлежал еще пресвитерам. Это были «пресвитеры – предстоятели церкви» (πρεσβύτεροι οί τροιστάμενοί τής έκκλησίας,-в Пастыре Эрма), в полном смысле слова. Пресвитерская коллегия, имевшая надзор над самим епископом, и епископ, обладавший властью, основанною на послушании и подчинении, – стояли рядом одна подле другого. Можно констатировать существование в церкви в собственном смысле двоевластия (Dyarchie) – пресвитерской коллегии и епископа; это была церковь, в которой одновременно имели значение и властительство и подчиненность. Что рассматриваемый документа предполагает такого рода состояние церкви, это видно и из другого места. В 5 главе о вдовице, служащей в общине, сказано: «она о случаях нужды извещает пресвитеров». Если брать это место в изолированном виде, то защитники теории о первоначальном тожестве в древности пресвитеров и епископов могли бы указывать на это свидетельство, как на особенно ясное, доказывающее их воззрение, – и, по-видимому, не без основания; но только, по-видимому. Потому что составитель памятника определенно различает епископа и коллегию пресвитеров. Если же составитель памятника тем не менее повелевает вдовице в деле помощи нуждающимся обращаться к пресвитерам, а не к епископу, то это доказываете только, что тогда пресвитеры, в самом деле, продолжали быть «предстоятелями церкви». Вообще памятник указывает такой пункт в развитии церковной организации, на котором монархический епископ представляется на той же высоте, на какой находилась тогда и коллегия пресвитеров. Хотя епископ еще и подлежите надзору, но с другой стороны он является пастырем, священнослужителем (Liturg) и представителем общины, которому пресвитеры обязаны помогать, которому они обязаны служить со всем усердием. – Но в чем выражалась власть (контроль) пресвитеров над епископом? На этот вопрос разбираемый памятник отвечает нам так в делах управления или распоряжения теми приношениями, которые стояли в связи с богослужением. Епископ, служащий при алтаре, не есть только священнослужитель, но и эконом общины; но его экономическая деятельность подлежит наблюдению со стороны пресвитерской коллегии или точнее – части ее. Эта коллегия представляла собою инстанцию, заведующей дисциплиной и порядком в общине, но ее деятельность (πρόνοια) простиралась как на общину, так и на епископа. Епископ, по свидетельству разбираемого памятника не только «пастырь, таинник или священнослужитель, ратоборец» (ἐπίμαχος) в общине, но также эконом (οὶκονόμος). Это конечно не новость. Ново только то, что хотя он в качестве эконома и действует самостоятельно, однако же в то же время стоит под некоторого рода надзором со стороны пресвитеров. Простирался ли этот надзор на другие функции епископа, в памятнике не говорится. – Вышеприведенным исчерпывается то, что говорит памятник о епископе и пресвитерской коллеги, но тот же памятник сообщает еще одно замечательное и важное определение, именно касательно избрания во епископа. В первой главе говорится: «если находится немного мужей и в каком-либо месте не окажется и двенадцати человек, которые могли бы подавать голоса об избрании епископа, то должно написать к соседним церквам, где есть организованная церковь, чтобы оттуда пришли три избранных мужа и заботливо испытали того, кто достоин» и т. д. Это определение, которому в параллель ничего нельзя указать, во многих отношениях возбуждает интерес: 1) оно показывает, что всегда считалось за необходимое, чтобы определенная община имела правильное церковное устройство: даже в такой маленькой общине, где было менее двенадцати совершеннолетних мужчин-христиан, – очевидно, только такие лица считались имеющими право подавать голоса, – даже в такой общине почиталось необходимым избирать епископа. («Какая мудрость выражается в этом правиле!» восклицает Гарнак); 2) оно показывает нам, что права общины избирать себе епископа еще не были ограничены; 3) оно бросает яркий свет на тесные отношения, существовавшие между отдельными церквами, на письменные сношения между ними: более многочисленная община должна приходить на помощь малочисленной и содействовать этой последней организоваться; 4) оно показывает, как осторожно поступали при избрании во епископа; избирательная коллегия считалась не имеющей достаточных гарантий правильности выбора, если она состояла менее, чем из 12 членов: будущий епископ должен был получить свидетельство по крайней мере от 12 человек. Но и там, где по малолюдству общины, условие это не могло быть выполнено, не оставались без церковной организации с епископом во главе, привлекая к делу соседнюю церковь; и это служить доказательством как тесной связи между отдельными христианскими общинами, так и того, что вся церковь принимала близко к сердцу вопрос, есть ли в данной церкви епископ и каков он; 5) данное определение не указывает на то, чтоб избираемый непременно принадлежал к клиру (ordo): как нет указания на возраст избираемого в епископа, так нет – и на принадлежность его к клирикам. Еще нужно заметить (и это представляешь особенный интерес): ближайшая церковь присылает для увеличения численности избирателей в малочисленной общине, – трех избранных людей, которые просто названы: ἐκλεκτοί ἄνδρες. Ни одним словом не указано на то, что это были клирики. Акт избрания во епископа, – о самом посвящении в памятнике ничего не говорится, – следовательно представляется, как такой акт, для совершения которого не бралось во внимание различие клириков от мирян.

Как было уже замечено, это определение представляется единственным в своем роде²⁰. Но если мы заглянем в последующую историю церкви, то встречаем одно учреждение, которое вероятно возникло из того порядка вещей, на который указываете наш памятник. В письме Корнелия Римского к Фабию Антиохийскому мы читаем следующее: «Новациан избрал себе двух соучастников, отказавшихся от своего спасения, и послал их в малую и самую незначительную часть Италии, и там выдуманными представлениями обманул трех епископов, людей деревенского склада и совершенных простецов. Он утверждал и настаивал, чтобы они, как можно скорее, прибыли в Рим для того, чтоб чрез их посредство и других епископов уничтожить все возникшие несогласия. Когда они прибыли, их по вышеуказанному простодушию, ни мало не знакомых с уловками и злодейством обманщиков, приготовленные Новацианом лица, подобные ему, тотчас заперли, – и Новациан, когда они напились и шумели, в десятом часу, принудил их силою, чрез пустое подобие рукоположения, преподать себе епископство» (Евс. церк. истор. VI, 43). Эта история показывает, что в средине третьего века, в Риме, существовал утвердившийся обычай, вследствие которого епископ был посвящаем чрез трех иногородних епископов: только такое посвящение можно было считать правильным; эта же история показывает, далее, что трое иногородних, епископов приглашались и для того, чтобы положить конец беспорядкам, нарушавшим мир церкви. Едва ли можно сомневаться в том, что сейчас указанный обычай стоит в связи с тем определением, которое находится в разбираемом нами памятнике; римская практика развивается на основании той практики, которая нам известна из памятника. Но только место трех «избранных мужей» занимают теперь уже епископы. В этой именно форме образовался в кафолической церкви известный непреложный закон (в основе которого лежат соответствующие определения соборов Арелатского и Никейского)²¹: епископ должен получать посвящение по крайней мере от трех епископов. До настоящего времени, лица, изучающие это явление, не могли указать никакой другой параллели для него, кроме сравнительно не очень древнего случая с Новацианом (около 250 года), да и вообще происхождение обычая оставалось совершенно темно. Наш памятник впервые пролил некоторый свет на этот темный вопрос. Вот те воззрения и выводы, которые получились у Гарнака, после изучения памятника в первой его части – воззрения и выводы относительно должностей епископа и пресвитеров. Всякий видит, что между мнениями и заключениями Гарнака довольно и таких, который, при всей их оригинальности, возбуждают недоумения и сомнения. Можно с особенною признательностью отнестись лишь к двум вопросам, более или менее исследованным здесь немецким ученым: к вопросу о том, можно ли допускать мысль о происхождении епископской должности из пресвитерской, путем историческим, путем возвышения некоторых пресвитеров на ступень начальников в церкви? Автор эту мысль, сделавшуюся общим местом у протестантских ученых, отрицает, и нельзя не выразить ему признательности за то, что он не идет по избитым путям, к явной выгоде для науки. Второй вопрос, разъяснение которого произведено автором с достаточною научностью, это вопрос об избрании епископа в глубокой древности вообще и в особенности епископов в небольших малолюдных христианских общинах: источник дает именно те выводы, к которым приходит Гарнак. – Но рядом с этими выводами, отличающимися беспристрастием, в рассуждениях автора не мало такого, что явно клонится к умалению значения епископа в древнейшей христианской церкви. В этом виден протестант, односторонне понимающий явления, не смотря на усилия представиться вполне беспристрастным. Автор, хотя и не производить епископского достоинства из пресвитерского звания (как делают вообще протестанты), но все-таки хочет доказать, что в некоторых отношениях от пресвитеров требовались высшая качества в сравнении с епископами – и тем старается несколько унизить должность епископа пред должностью пресвитера; этого мало: он хочет указать некоторого рода зависимость и подчиненность епископов пресвитерам, а вместе с тем доказать, что позднейшее иерархическое полновластие епископа, если не узурпация, то все же новшество. Основательны ли подобные воззрения? Нет, они тенденциозны. Во-первых, автор останавливается своим вниманием на том, что от епископа памятник будто бы не требует образованности и предполагаете возможность существования необразованных епископов; Гарнак отсюда выводит заключение, что учительство не составляло существенной деятельности в должности епископской. Но подобного рода выводы не чужды значительной натяжки. Стоит только обратиться к тексту памятника, прочесть относящееся к данному вопросу место без задних мыслей – и результат получится другой. В тексте памятника сказано: «он (избираемый во епископа) должен иметь образование, чтоб быть в состоянии изъяснять св. Писание, а если он будет необразован …» и т. д. Ясно видно, что требование образованности от епископа выражено очень твердо, и цель этой образованности указана в учительстве церковном; каким же образом можно утверждать, что будто учительство не составляло необходимой функции в деятельности древнехристианского епископа? Правда, памятник предполагает возможность случаев, когда епископ будете необразован; но, очевидно, памятник представляет такие случаи исключением из общего правила. И такие случаи были возможны в то время, когда избрание епископа было в распоряжении народа (и это несомненно было так в глубокой древности). На подобные-то случаи, когда народ, по каким либо соображениям, выберет во епископа человека необразованного, и указывает разбираемый памятник. Но отсюда, конечно, никак нельзя делать заключения, что учительство было делом не первостепенным в должности епископа. Столь же неосновательны стремления немецкого ученого принизить епископов пред пресвитерами ссылкою на то, что будто бы изучаемый им памятник предъявляет в отношении пресвитеров такие требования, каких не предъявляется в отношении к епископам. Автор прежде всего упирает на то, что от поставляемого в пресвитера требовалось, чтоб он имел пожилой возраст, чего однако не требуется от епископа. Но можно ли отсюда делать тот вывод, какой делает исследователь? Едва ли. Во епископа избирался в то время человек по воле народа, но можно ли было требовать от народа, чтоб он избирал непременно пожилого человека? Раз народ избрал молодого человека, имея право выбирать того, кому он хотел вверить высшую церковную власть в общине – и никто не имел права отвергать народного избранника. Иное дело пресвитеры. В памятнике не сказано, как избирались пресвитеры. Возможно, что избрание пресвитеров находилось в руках епископов, и епископы могли, не будучи стесняемы народным вмешательством, избирать в пресвитеры лиц, наиболее соответствующих задаче священника, т.е. пожилых летами, как лиц, от которых следовало ожидать значительной опытности. – С еще большим усердием Гарнак указываешь на то обстоятельство, что от епископа требовалось, по смыслу памятника, только чтоб он был мужем единой жены, а от пресвитера больше: полного воздержания от брачного сожития, как уверяет автор. Понятно, что подобное указание делается затем, чтобы доказать, что такого рода требование возвышает пресвитера над епископом. Так ли это? Что памятник не воспрещает жить епископу с женой, это несомненно; но едва ли, с другой стороны, памятник так решительно требует брачного воздержания от пресвитера, как представляет себе Гарнак. Перечисляя, какие качества требуются от пресвитеров памятник замечает: τρόπῳ τινὶ ἀπεχομένους τῆς πρὸς γυναῖκας σννελεύσεως. Эти слова: τρόπῳ τινί не позволяют говорить о решительном воздержании пресвитеров от брачного сожития. Определение очевидно требует лишь воздержания от пресвитера „до некоторой степени“. А такое требование единственно вызывается самым возрастом пресвитеров. Правда Гарнак не хочет принимать слова: τρόπῳ τινί в смысле ограничения предписания²², но это его нежелание определяется скорее тенденциозностью, чем действительным смыслом слов памятника. При этом еще следует заметить, что определение касательно: „единой жены мужу“, очевидно в готовом виде заимствовано из послания ап. Павла к Тимофею (1Тим. 3:2). Составитель памятника повторяет то, что ясно сказано в св. Писании. Но так как о пресвитере по тому же вопросу в св. Писании ничего не сказано, то составитель памятника сочиняет собственное правило, отправляясь в этом случае от самого понят пресвитера. – Но главнейшее основание принизить епископа пред пресвитером, как мы видели выше, Гарнак находит в словах памятника: „они (пресвитеры) должны иметь заботу (προνοήσονται) о епископах (служащих) в алтаре, чтобы они раздавали почетные дары и сами (епископы) при этом получали, сколько нужно“. Из этих слов Гарнак выводить заключение, что пресвитерам в древнейшую эпоху церкви принадлежало наблюдете, надзор, контроль, некая власть над епископом. На это прежде всего нужно сказать, что сейчас приведенное место из памятника вообще не ясно, и оно становится понятным только тогда, когда переводится перифразом (как и делает Гарнак, а вслед за ним и мы); в особенности неясны слова: ὅπως τιμήσωσι καὶ εντιμηθῶσιν, которые мы подобно Гарнаку относим к раздаянию и распределению епископом между членами клира остатков приношений от Евхаристии и других даров верующих (см. перевод), но относим, основываясь больше на теории вероятности. Если же этот текст вообще неясен (а это признает и Гарнак), то выводить из него строго определенные заключения было бы очень смело. Мало того: мы не понимаем, как можно толковать о какой-то зависимости, о каком-то подчинении епископа пресвитерам на основании данного неясного места из памятника, когда в том же памятнике совершенно ясно и решительно говорится о подчинении и зависимости пресвитеров от епископа. В той же второй главе, непосредственно пред теми словами, о которых идет у нас речь, заявляется следующее требование от пресвитеров по отношению к епископу: προθυμουμένοι τόν ποιμὲνα, т. е. они (пресвитеры) должны с готовностью служить пастырю (т.-е. епископу) или быть ему покорливы. Если памятник ставит пресвитеров в подчинение епископу, то можно ли рассуждать о какой-то зависимости епископа от пресвитеров, не впадая в противоречие с самим собою и не допуская противоречия в памятнике? И в самом деле, стоить посмотреть на то, как Гарнак формулирует взаимные (предполагаемые) отношения пресвитеров и епископа по смыслу памятника, чтобы усомниться в правильности его взглядов. Немецкий исследователь пишет: „хотя епископ и находится еще под надзором (пресвитеров), но он является уже пастырем, представителем общины... которому пресвитеры обязываются усердно служить“. Для всякого ясно, что первая часть периода, по своему содержанию, не стоит в гармонии со второю частью его. Кроме сейчас разобранного места памятника, Гарнак в доказательство своего предположения о существовании в древнейшую пору церкви какой-то диархии (двувластия), указывает еще на требование, заявляемое в пятой главе памятника, чтобы „о случаях нужды вдовица (диакониса) извещала пресвитеров“, пресвитеров, а не епископа, следовательно, по заключению Гарнака, пресвитеры обладали какой-то особою властью, которою не обладал епископ, и значить в церкви имела место диархия. Но из указываемой цитаты нельзя делать таких в одно и то же время и поспешных и широких заключений. Если мы внимательно прочтем всю пятую главу, в которой заключается определение о вдовицах (диаконисах), то мы увидим, что функции некоторых вдовиц были очень ограниченны и совершенно неважны, ибо эти функции касаются больше всего практических отношений церкви к христианкам, в случаях болезни и бедности. Что же тут особенного, необыкновенного, если в неважных случаях вдовицам предписывается обращаться не прямо к епископу, а к пресвитерам? Здесь – не ограничение власти епископа, а разделение труда: в неважных случаях могли обращаться вместо епископа к пресвитерам, как его помощникам. – Но главное, там, где Гарнак усматривает зависимость епископа, контроль со стороны пресвитеров, какую-то диархию, должно видеть лишь проявление соборной формы управления церковью в древнейшую пору церкви. В те времена при каждом местном епископе был так называемый пресвитериум; этот пресвитериум состоял из всех пресвитеров церковной общины (а эти общины были невелики и состояли большей частью из наличных христианских членов одного города); советами, опытностью этих последних епископ и пользовался в своей практике управления верующими и клиром. Явление это очень известно в церковно-исторической науке. О нем-то, вероятно, и говорит разбираемый памятник, когда замечает, что епископ не единолично, но с ведома и под наблюдением пресвитеров раздавал членам клира и бедным из христиан вышеупомянутые нами приношения к алтарю. Что при этом нельзя думать ни о какой диархии, ясно видно из того, что и впоследствии, когда епископы несомненно были полновластными распорядителями и начальниками в церкви, не считалось делом, нарушающим права епископа, надзор за распоряжениями епископа по части управления материальным положением той или другой церкви. Разумеем постановление собора Халкидонского, которым, во избежание злоупотреблений со стороны епископа в пользовании материальными средствами известной церкви, определено иметь при епископе пресвитера-эконома, в качестве лица, контролирующего действия епископа в экономическом отношении. Таким образом в рассуждениях Гарнака о взаимных отношениях епископа и пресвитеров не мало таких сторон, с которыми нет оснований соглашаться. Кстати заметить, не совсем понятно, на каком основании, допуская, что епископ заправлял материальным состоянием данной церкви (это, конечно, верно), Гарнак в то же время прилагает к нему наименование: эконом (οικονόμος); такого названия не дает епископу изучаемый памятник, да кажется, оно не встречается и в других источниках.

В дальнейшей речи по поводу содержания и значения первой части памятника, Гарнак анализирует сказанное здесь о таких членах клира, какими были чтец, – диакон и вдовицы (диаконисы). Посмотрим, что говорит он об этих членах древней церковной организации.

Более важное, что находим в памятнике относительно чтеца, будет – говорит Гарнак – исследовано ниже в дополнительной части сочинения (об этом у нас, заметим, тоже будет речь), здесь же упомянем лишь о следующем. Об учителях и пророках, о каких говорится в другом замечательном древнем памятнике: διδαχἠ ничего уже не упоминается в „Церковных канонах“. А этим пророкам и учителям в διδαχἠ усвоялась функция учить и наставлять верующих. В нашем памятнике задача наставлять народ словом предоставляется чтецу; он именно должен непременно обладать способностью учительства. О нем в памятнике говорится, что он должен быть „διηγῃτικὸς – в виду того, что он занимает ἐυαγγελιστοῦ τόπον: кто слух неведущего наполняет (словом), тот будет почитаться вписанным у Бога“. Название „евангелиста “ употреблялось в применении к сейчас упомянутым пророкам и учителям, поскольку они являлись обладающими дарами св. Духа, наставниками верующих, в силу внутреннего призвания к этому делу. Но это название не могло быть в строгом смысле применяемо к чтецу, потому что чтец был учителем не по внутреннему призванию, но по избранию, был уже клириком в обычном смысле слова. Тем не менее чтец носил на себе двоякий характер: был и евангелистом в прежнем смысле и клириком – в позднейшем смысле. Но такой двойственный характер не долго был отличительной чертою чтеца. Самую важную функцию – изъяснение св. Писания народу он должен был уступить (?) епископу (это видно и в памятнике, так как здесь епископ, сколько возможно, должен отличаться образованием: παιδείας μέτοχος), и с тем он быстро спускается на степень низшего клирика, так как его должность – просто чтение св. Писания за богослужением – стало чисто механическою. Наш памятник – замечает исследователь – возник в древнейшее время и его данные почти единственные в своем роде. Памятник требует, прежде всего, строгого испытания избираемого в чтеца; затем требует многих нравственных качеств, стоящих в ближайшем отношении к функции чтеца; далее – послушания и благого расположения (вероятно, к епископу), наконец, особенных качеств хорошего произношения и способности истолковывать прочитанное (из св. Писания). Между прочим встречаем замечательное определение: чтец во время воскресных служб есть первое лице в собрании. Спрашивается: почему именно чтец? Не видно ли отсюда, что чтец в то время, когда произошел памятник, был до известной степени тем же, чем раньше был харизматический учитель – руководитель собрания верующих, имевшего целью слушать поучение? – О диаконах, на основании памятника, Гарнак делает немного замечаний. То, что говорится в памятнике о епископе, пресвитерах и чтеце – почти всё это относится к их функциям, касающихся богослужения. Другого рода свидетельства „церковных канонов“ о диаконах: они являются попечителями, служителями и возбудителями общества – в обыденной жизни. В этого рода деятельности им принадлежит некоторая самостоятельность и авторитет. Отсюда, из этих отношений, легко понимается все, что говорится в памятнике о диаконах. «Церковные Каноны» требуют поставления по крайней мере трех диаконов. Мотив – ясен. Их должно быть три, потому что три свидетеля требуются в том случае, когда какое либо судебное дело рассматривалось в дисциплинарном суде пресвитеров (?). Диаконы были официальными обвинителями, следовательно вообще посредствующими лицами между общиной и лицами, ею управляющими. Во-вторых, от диаконов требуется, чтобы они были опытны „во всякого рода службе“. Очевидно, их обязанности были практического характера, в которых заключалась их служба. В-третьих, требуется, чтобы они имели одобрение со стороны общины – а не как епископ, который должен иметь добрую славу у нехристиан, ибо диаконы не имели обязанностей вне круга общины. После этих определений в памятнике находим несколько мелких черт, описывающих функции диакона и дорисовывающих характер обязанностей диаконов: они должны быть образцовыми отцами семейства (μονόγαμοι, τεκνοτρόφοι), далее – честны, кротки, спокойны, не двуязычны, негневливы – указываются все такие качества, которые давали бы им право обращаться с увещаниями к членам общины и пользоваться авторитетом в глазах этих последних. Прежде всего, для них было важно уметь держать себя пред богачами и бедняками, принадлежащими к общине: богачу не следовало отдавать предпочтения, бедняка не следовало притеснять; главная задача диаконов состояла в том, чтобы вынуждать богатых к подаянию и вызывать к добрым делам, совершаемым тайно. Поэтому они должны быть людьми ловкими. Но так как к щедрости может возбуждать только тот, кто сам щедр, то они (диаконы) должны и сами охотно благотворить. Диаконы, как образцовые люди в общине и как люди совета, имеют право на честь, уважение и страх со стороны верующих. Все это черты, которыми описывается звание диакона в памятнике. В заключение (гл. 4) еще выразительно замечается, что диаконы представляют род полицейской власти над теми, кто „ведет себя беспорядочно“. Средства, которыми они пользуются, применяя эту власть к делу, – суть внушения, увещания, угрозы, а презрителей надлежало совершенно предоставлять самим себе. Здесь, в этом случае, нет указания на власть отлучать от церкви, а просто указывается правило для образа действования диаконов. Ясно не сказано, но само собою предполагается (в особенности на основании первых слов 4-ой главы: „три – ибо написано: при трех станет всяк глагол“). – Переходим к рассуждениям Гарнака о вдовицах, поскольку о них речь идет в памятнике (в 5-ой главе). Совершенно ново здесь – пишет этот ученый – как распределение труда между вдовицами, так и их число, соответствующее числу диаконов. Что вдовицы были молитвенницами за общину и заботились о женщинах – это давно известно. Но что эти обязанности делились, это так неожиданно. По свидетельству нашего памятника две вдовицы назначались для молитвы и – что составляет новость – и восприятия откровений и не имели никаких отношений к попечению о женщинах. Такое назначение – πρὀς τὰς ἀποκαλύψεις – указывает на глубокую древность и воскрешает воспоминания о самых древних порядках вещей. В διδαχή мы читаем о пророках, говорящих „в духе“ совершающих „в духе“ евхаристию для других, „в духе“ же ходатайствующих за неимущих и возбуждающих к благотворительности. О таких пророках в нашем памятнике – нет речи. Пред нами здесь являются епископы, пресвитеры, чтец, в качестве совершителей таинств и учителей. Кроме пророков с сейчас указанною миссией, в διδαχὴ встречаем пророков, обладающих даром откровений. Нельзя ли думать, что вдовицы нашего памятника представляют собою, как скоро им усвоена задача получать откровения, продолжательниц этих пророков, упоминаемых в διδαχή? – О характере „вдовицы“, имеющей отношение, по свидетельству памятника, к попечению о женщинах, исследователь не распространяется, так как вопрос этот не имеет особого интереса.

Сделаем несколько наиболее нужных замечаний касательно приведенных рассуждений Гарнака о чтеце, диаконах и вдовицах. – Говоря о чтеце, на основании данных разбираемого памятника, немецкий ученый находит, что здесь описывается такое время в жизни церкви, когда эта столь незначительная должность чтеца стояла очень высоко и когда начинается новый период в жизни церкви, выразившийся в переходе права церковного учительства от чтеца к епископу. Автор как будто бы хочешь сказать, что была такая эпоха в церкви, в которую чтец чуть ли не был выше епископа по некоторым функция. Нет сомнения, скажем мы, что черты, в которых описывается в памятнике должность чтеца, очень замечательны. Но представляет ли положение чтеца, обладающего правом учительства в храме (а в этом главное отличие чтеца по свидетельству памятника) – что либо совсем неожиданное, когда из хороших, компетентных источников известно, что в первые века миряне вообще, т. е. образованные миряне, ни чуть не были лишены права учительства в храме? (Припомним историю Оригена, проповедавшего в мирском звании и историю споров по этому поводу, как это рассказано Евсевием. Церк. Ист. VI, 19). Непонятны также разноглагольствования немецкого исследователя о том, что будто бы чтец постепенно уступает функцию учительства верующих епископу. Да разве епископ издревле не обязан был учить верующих в храме, не обязан был изъяснять св. Писание? Ответ положительный дает как св. Писание, так и практика церковная. Ап. Павел в числе качеств, требуемых от епископа, ясно указывает учительство в церкви (1Тим. 3:2). Известная апология Иустина, (гл. 67), описывая литургию первой половины II-го века, главнейшим проповедником в храме называет прямо епископа. Гарнак для доказательства своего положения о том, что епископ не всегда был и считался учителем верующих, ссылается на факт, указываемый Созоменом (VII, 19), что в Риме даже в V веке епископ не имел обычая учить в храме. Но свидетельство греческого писателя V-го века о церкви латинской, которой он почти не знал, может ли иметь значение для пояснения порядков вещей II и III века христианской церкви? Свидетельство Созомена должно быть относимо к числу таких, правдивость которых будет благоразумнее всего – подвергать сомнению. – Заключения, к которым приходит Гарнак при изучении данного памятника, о диаконах, не отличаются содержательностью. В виде заключений он передает содержание четвертой главы памятника, но передает не прямо, а в виде перифраза. Бросается в глаза, что памятник, а за ним и Гарнак ставят диаконов вдали от алтаря, приписывают им функции „практического свойства“. Но если мы припомним, чем были семь диаконов, избранных самими апостолами, то не удивимся при виде тех функций, какими отличались диаконы времен возникновения памятника. Иерархический характер диаконов зависит не от их функций, а оттого, что они появились в церкви по мысли апостолов, в качестве их помощников в устроении первоначальной церкви. – Наконец, что касается вдовиц (диаконис), упоминаемых в памятнике, то действительно можно находить – вместе с Гарнаком – оригинальным все то, что он признает таковым, но не следует идти вслед за ним в разъяснениях о происхождении функций вдовиц, «получающих откровения», ибо это путь гипотез, не редко приводящей к заблуждениям.

Речь Гарнака о историческом содержании второй части памятника (гл. 6–8) коротка, ибо он находит, что по сравнению с богатым историческим материалом, который дается первою частью памятника, вторая часть бедна. Автор констатирует, что первая и вторая части, несмотря на не одинаковую ценность, близко родственны, – кровно родственны между собою, несмотря на то, что есть особенности в форме там и здесь, и несмотря на то, что во второй части Иисус Христос называется „Учителем“, чего нет в первой. Родство двух частей, по соображению автора, доказывается, во-первых, источниками положенными в основу тех двух документов, из которых позднейший компилятор составил одно целое (этими источниками Гарнак признает: Ветхий Завет, Слова Господни в том виде, как они изложены у Синоптиков, Апокалипсисе и т. д.); во-вторых, поразительным согласием в определении относительно диаконов – и, наконец, родством в языке. О самом содержании второй части памятника автор делает такие замечания. Глава, трактующая о диаконах (6), замечательна в том отношении, что здесь, как и в первой части (гл. 4), ничего не говорится о богослужебных функциях диаконов; диаконы представляются вращающимися в обществе верующих, лицами – знающими все потребности каждого члена и готовыми на помощь, а также являются лицами, увещевающими народ. Выражение, находимое в начале 6-ой главы: „делатели добрых дел, денно и нощно вращаясь везде“ и т. д. характеризует деятельность диаконов очень ясно. Наиболее важные определения (в той же главе) заключаются, во 1-х, в том, что внушается диаконам не исключать бедных от пользования общественными (церковными) средствами; во 2-х, в том, что обещается диаконам в случае исправного исполнения их обязанностей – возведение в епископа. Что касается первого пункта, то он замечателен, ибо им указывается – что встречается редко – на существование общественной (церковной) сокровищницы или кассы- в древности. Второй пункт еще важнее, ибо им указывается на особенное родство диаконата с епископатом. Заслуженные диаконы – говорит с ударением Гарнак, отмечая эти слова курсивом – возводились не в пресвитерское достоинство, а в епископа. Возведение диаконов прямо в епископы (а отнюдь не в пресвитеры), по мнению немецкого исследователя, есть отличительная особенность иерархического устройства в древнейшую эпоху церкви. Такая практика будто бы существовала до III века. В седьмой главе автор – Гарнак – обращает внимание на выражение, которым называются клирики: «предстоящие жертвеннику» (παρεδρεύοντες τῶθισιαστηρίῳ), так как, по воззрению исследователя, оно служит переходною ступенью к названию: „священники“ (Priester), – очевидно в ветхозаветном смысле. Из содержания восьмой и последней главы, заключающей в себе постановление о женщинах, для немецкого исследователя открывается, что они лишены были в те времена всякой общественной деятельности (в религиозном отношении), но что однако же тогда еще раздавались голоса – а это особенно важно, – которые требовали допущения женщин к деятельному участию в общественных (церковных) службах. Если возьмем во внимание, – поясняет свою мысль Гарнак – какую роль во многих языческих культах играли женщины, как жрицы, то не будем удивлены сейчас указанным домогательством.

В этих замечаниях Гарнака по поводу второй части памятника, без сомнения, особенно бросается в глаза его утверждение, что в древнее время церкви диакон возводился, по принятому тогда порядку, за свои заслуги не во священника, а в епископа. Эту мысль Гарнак высказывает не в первый раз; ее он раскрывал и раньше при исследовании другого памятника древности – διδαχή. Но как там, так и здесь, она представляется недостаточно доказанною. В настоящем случае, памятник не говорит того, что диакон не может возводиться в сан пресвитера, а ободряет диакона тем, что он за хорошую службу удостоится епископства. Почему не полагать, что памятник указывает на высшую степень почести – на епископство, какого может достигать диакон, не отвергая в то же время возможности для диакона быть и пресвитером? Да и откуда мог бы пополняться штат пресвитеров, если бы диаконы не поставлялись в пресвитеры? Правда, Гарнак готов допускать, что путь к пресвитерству пролагала должность чтеца, но в памятнике, о котором мы говорим, ничего не говорится такого.

В заключение своего исследования Гарнак обращается к вопросу о времени возникновения тех исторических документов, которые легли в основу памятника в его целом. Выше мы сказали, что, по мнению этого немецкого ученого, в основу первой части памятника позднейшим компилятором (около 300 года) положен, документ, которому дается название: κατάστασις του κλήρου, а в основу второй части – документ, названный: κατάστασις τῆς ἐκκλσίας. Спрашивается: к какому времени относятся по своему происхождению эти последние документы? Гарнак дает такой ответь: оба документа по времени происхождения очень близко стоят один к другому; они возникли раньше конца второго века. Желая точнее указать период происхождения данных документов, Гарнак констатирует, что они появились между 140 и 180 годами²³. Основание для такого утверждения исследователь находить в том, что ближайшую параллель в отношении к изучаемым документам представляет церковная организация, которая описана у Иустина Философа. Где именно появились впервые эти документы в Египте или Греции, – автор не берется сказать с определенностью. В приложении к рассмотренному сочинению Гарнака: „Источники апостольских церковных правил“ тот же автор помещает большой и интересный трактата под заглавием: „О происхождении должности чтецов (des Lectorats) и других низших степеней клира“. Посмотрим – что особенно интересного в научном отношении представляет этот трактат?

Первая часть памятника – говорит немецкий исследователь – содержит правила о поставлении клириков и перечисляет их именно в таком порядке: епископ, пресвитер, чтец, диакон и вдовицы. А о чтеце здесь сказано: „чтец должен быть поставлен (один), после того, как старательно исследовано, что он не болтун, не пьяница, не падок до смеха, добрых нравов, послушен, доброй настроенности, он первый из приходящих, в церковные собрания во дни Господни, он должен обладать хорошими произношением и быть способен объяснять (прочитанное), ибо он занимаете место евангелиста: кто слух неведущего наполняет (словом), тот будет почитаться вписанным у Бога“. Порядок, в котором здесь поименованы иерархические степени, замечателен. Если бы мы не знали, что почти каждый документа из древнейшего времени – как скоро он касается церковного устройства – содержит в себе что-либо особенное, то мы склонны были бы думать, что место, занимаемое чтецом, выше диакона, ничто иное как случайность, на которую не следует обращать внимания. В существующих источниках церковной истории нельзя указать ни одного случая, где бы чтецу отводилось высшее место в клире в сравнении с диаконом; в документах даже очень древнего времени находим обратное, что предполагает, что тогда диакон преимуществовал пред чтецом. Кроме того, в большей части католических и протестантских учебников выражается мысль, что должность чтеца вместе с другими низшими церковными должностями возникла в конце II-го или начале III-го века из диаконата, т. е. предполагается, что эта должность обязана своим происхождением новым потребностям богослужения и церковных порядков. – Но приведенное выше место из „Церковных канонов“, где чтец представляется занимающим высшее место в сравнении с диаконом, побуждает нас подвергнуть новому исследованию те свидетельства, в которых говорится о сущности и истории должности чтеца, и таким образом дать себе отчет, действительно ли эта должность по своему первоначальному происхождению родственна с диаконатом и не составляет ли она чего либо особливого по сравнению с должностью диакона? Такого рода исследование тем необходимее, что приведенное выше место замечательно не тем только, что в нем чтец поставлен выше диакона, но здесь же от чтеца еще требуется, чтобы он был способен к учительству (διηγητικός), как „занимающей место евангелиста“ – в высшей степени поразительное требование. Замечателен разбираемый фрагмента и в том, наконец, отношении, что из числа прочих известных степеней низшего клира, упоминается один чтец. Не то видим в свидетельствах, начиная с половины III века. Где встречаем указание на эту должность, – так по крайней мере на Западе – обыкновенно вместе с чтецами находим упоминание также и о иподиаконах, аколуфах, заклинателях и привратниках, и даже среди этих низших лиц клира отводится место чтецу очень низкое, в средине между заклинателями и привратниками (πυλωροι). Так уже в известном месте письма папы Корнелия к епископу Антиохийскому Фабию читаем: „он знал, что в ней (церкви Римской) находится сорок шесть пресвитеров, семь диаконов, семь иподиаконов, сорок два прислужника, пятьдесят два человека заклинателей, чтецов и привратников“ (Евсев. VI, 43). Следовательно, не может быть сомнения, что, как должность в ряду высших и низших степеней иерархических, чтецы во второй половина III-го века (250 г.) занимали (в Риме) одно из последних мест. Спрашивается: как понимать то, что в «Церковных канонах» совершенно нет указаний на низшие должности церковного клира и почему здесь чтецы поставлены выше диаконов? Не следует ли думать, что чтецы, прежде чем они включены были в составь клира, окончили уже историю своего существования, за первую фазу его? Не должно ли думать, одним словом, что чтецы первоначально имели совершенно другие свойства и другое значение чем впоследствии, – что они потеряли эти свойства и значение с течением времени?

Как скоро вопрос этот раз поставлен, не приходится жаловаться на молчание наших источников, хотя они и бедны. Доселе они были немы, но это потому, что их и не спрашивали. В самом деле, мы владеем еще средствами, чтобы оправдать известия нашего памятника относительно чтеца и воскресить затемненную первоначальную историю его. Прежде всего должно сказать, что эта история стоить в связи с первоначальной харизматической историей христианского общества (о чем говорить и св. Писание: 1Кор. гл. 12 и памятник Διδαχή). Обратимся сначала к историческим свидетельствам Запада. Корнелий Римский в известном письме, по-видимому, сводит в одну группу заклинателей, чтецов и привратников, в то время, как другие иерархические степени перечисляются в отдельности. Несомненно, что эта группа являлась в глазах Корнелия самою низшею в среде клира. На первый взгляд эта группа представляет собою странную смесь (ein «Kehraus»), ибо соединены в одно, по-видимому, до невозможности различные функции, как функции: заклинание демонов, чтение св. Писания, охранение церковных дверей. Но если мы пристальнее вглядимся в группу, то приметим единство в деятельности лиц, составляющих эту группу, ибо заклинатели произносят священную формулу, формулу заклинания демонов, чтецы читают св. Писание в храме, и привратники охраняют свящ. здание, т. е. святое собрание. Следовательно соединяет этих клириков в одну группу „служение святому“ (am Heiligen), но служение это было механическим, поэтому-то они и занимали низшую степень. Значит, и задача чтеца, тогда в Риме, была механическою, почему он и помещался в классе лиц низшего церковного порядка. – Развитие в области церковного устройства закончилось в Риме быстрее, чем где либо. Поэтому нет ничего удивительного в том, что другие страны и города, например Карфаген, еще оставались при прежних отношениях, когда в Риме многое изменилось. Это именно по отношению к Карфагену находим в письмах Киприана. Правда, есть единство между положением иерархий в Карфагене и в Риме; так в III веке, во времена Киприана, по его свидетельству, кроме епископа, пресвитеров и диаконов в Карфагене существовали еще другие ministeria в клире, именно – заклинатели, чтецы, иподиаконы и аколуфы. Эти лица не редко упоминаются Киприаном и считались им самим и другими карфагенянами за клириков. Здесь так же, как и в Риме, заклинатель считался выше чтеца. Но с другой стороны у того же Киприана находим такие указания на чтецов, которые проливают совсем иной свет на эту должность, находим такого рода данные, которые заслуживают полнейшего внимания. В одном из своих писем Киприан извещает свою церковь, что он некоторых достойных лиц сделал чтецами и затем продолжает: „да будет вам известно, что мы уже предназначили им пресвитерское достоинство, и потому они должны быть почтены одинаково с пресвитерами доходами и при ежемесячном разделе их получать части в равном с ними количестве, как имеющие с достижением более зрелых лет восседать с нами“. Ясно, что эти чтецы долженствовали скоро бысть возведены не в какие-нибудь заклинатели, или иподиаконы или даже диаконы, но в пресвитеры. Далее достойно замечания, что в Карфагене во времена Киприана существовали не только «presbyteri doctores», но также lectores doctorum audientium и что те и другие – пресвитеры и чтецы – стояли в теснейшей связи между собою: последние без сомнения (?), помогали первым в научении верующих. Тем не менее эти lectores doctorum audientium не были клириками, а только лицами, очень близкими к клиру (clero proximi); из того же Киприана видно, что в то время и мирянам поручалось чтение за богослужением, при чем они оставались мирянами. Наконец у Киприана же находится изображение значения должности чтеца и кроме того указание на то место, которое чтец занимал при богослужении в храме, – то и другое, как кажется, показывает на некоторое сродство пресвитеров с чтецами. «Что иное должны мы сделать – говорит Киприан о чтеце – как не возвести его на амвон, т. е. на церковное судилище, чтобы поставленный на возвышенном месте и при таком своем почете видимый всему народу, он читал заповеди и Евангелие Господа, которым так твердо и неуклонно следует, чтобы голос, исповедавший Господа, ежедневно слышался в глаголах Господних? Пусть он увидит, есть ли в церкви высшая степень, на которой можно бы принести столько пользы»? Здесь выражается очень высокое мнение о чтеце. Здесь низший из членов клира является по этому изображение, как один из очень высоких. Вообще, по свидетельствам Киприана видно, что из чтецов возводили в пресвитеры, что существовали особенные lectores doctorum audientium подле так называемых presbyteri doctores, и эти lectores принимали участие в научении верующих, но однако же они не были членами клира в собственном смысле, а считались за мирян, – наконец, что чтение в храме при богослужении могло быть поручаемо епископом также и способным мирянам. Все эти факты очень важны по своему значению. Они показывают, что то место, какое заняли чтецы, сделавшись членами иерархии, не соответствовало значению, каким пользовались по своей функции чтецы в более древнее время; или, точнее сказать, факты эти показывают, что невозможно смотреть на чтецов, как на ветвь, родившуюся от диаконата. – Но дальше этих выводов не может приводить корреспонденция Киприана. Обращаемся ко временам, предшествующим эпохе Киприана. Посмотрим на свидетельства Тертуллиана. Прежде всего нужно утверждать, что этот писатель в качестве членов клира знал лишь следующие лица: епископа, пресвитеров, диаконов (и вдовиц). О низших церковных должностях Тертуллиан ничего не знает. Темь не мене несомненно, что Тертуллиан знал чтецов, так как они в его время были в Карфагене и занимали место по своему значению ниже диаконов. Но были ли чтецы клириками? Нет, отвечает Гарнак. Основание для этого немецкий ученый находит в том самом тексте у Тертуллиана, где там ясно говорится о существовали чтецов в карфагенской церкви. Текст этот читается так (De praescript. с. 41): itaque alius hodie episcopus, сras alius; hodie diaconus, qui сras lector, hodie presbyter, qui сras laiсus. Нужно сказать, что здесь Тертуллиан изобличает те беспорядки, которые вкрались в еретическое общество Маркионитов. Но за что именно здесь упрекает Тертуллиан еретиков? Он делает им более важный упрек, чем то, что они в своем клире перемешивают иерархические степени. Он утверждает, что еретики так безрассудны, что у них нет твердой границы, между клиром и прочими членами церкви – все находится как бы в текучем состоянии. Эта мысль у Тертуллиана выражается в следующем главном упреке: «ибо у них и миряне принимают на себя священнические обязанности»; это положение он уясняет следующими тремя примерами: 1) епископы у них, еретиков, меняются ежедневно; 2) кто сегодня диакон, тот завтра чтец; 3) кто сегодня пресвитер, тот завтра мирянин. Следовательно по смыслу слов Тертуллиана, чтец так же мало принадлежал к клиру, как и мирянин. Не то осуждаете он, что принадлежащей к клиру (диакон) унижается и становится на низшую степень клира, но скорее то, что принадлежащий к клиру диакон отказывается от своей принадлежности к клиру, переходить в состояние, далекое от клира, – именно в состояние мирянина. И так Тертуллиан насчитывает как сказано выше, только три степени клира. И хотя в его время существовали чтецы, стоящие ниже епископа, пресвитеров и диаконов, но они к клиру не принадлежали. А куда же они принадлежали? На этот вопрос можно отвечать тоже вопросом: а куда принадлежали, martyres, confessores, девственники обоего пола, doctores, prophetae et prophetissae? Все они упоминаются у Тертуллиана. Это были очень важные почетные лица, и однако же к клиру они не принадлежали. – На основании вышесказанного о положении дел на Западе, имеем право думать, что чтецы (а с ними и заклинатели) лишь в течении времени между императорами Александром Севером (222 г.) и Филиппом Арабом (249), в Карфагене и Риме, вошли в клир и были присоединены к диаконам в качестве низших должностных лиц. Но несомненно здесь около 200 года существовали чтецы особого рода, не такие, какими они стали впоследствии. Если даже во времена Киприана чтецы имели некоторое сродство с пресвитерами, в особенности близко стояли к presbyteri – doctores, и если в эти же времена было делом обычным поручать чтение св. Писания при богослужении мирянам, то сама собою возникает основательная догадка, что в более раннюю эпоху функция чтецов или отнюдь не была механическою, или же по крайней мере не почиталась таковою. Не будет также излишнею смелостью принять, что чтецы, кроме простого чтения, имели право изъяснять прочитанное. Но в настоящем случае нет оснований настаивать на этой гипотезе. Должно однако же припомнить, что в древнейшее время, во 2-м веке, функция чтения св. Писания и проповеди очень близко соприкасались между собою, потому что они имели одну и ту же цель – назидание христиан. Во всяком случае, несомненно, что в это время чтецы пользовались почетом и значением. Если возьмем во внимание, что искусство чтения²⁴ и хорошего произношения не были явлением частым среди необразованных христиан II века (тогда даже на епископском престоле иногда восседали люди неграмотные), то хорошо поймем, что чтецы во II веке были в высоком уважении.

Дальше этих сведений и выводов не могут вести древние западные свидетельства, говорить Гарнак, и потому он обращается к свидетельствам восточным тем более драгоценным, по словам исследователя, что они могут подтверждать и подкреплять те догадки, какие высказаны выше, по вопросу о первоначальном значении и древнейшей истории чтеца. Автор поступает в этом случае так же, как и при изучении западных свидетельств. Он начинает с исследования известий сравнительно позднейшего времени и потом уже восходить к более древним и самодревнейшим известиям. Первую группу свидетельств, изучаемых автором, составляют: Правила Апостольские (последняя редакция которых выходить за пределы 4-го века, т. е. позднее этого века), правила собора Лаодикийского, так называемая распространенная рецензия посланий Игнатия Богоносца, сочинения Епифания Кипрского. Все эти источники не дают Гарнаку никакого существенного результата, так как в них нельзя найти строгого классифицирования низших церковных должностей. С таким же малым успехом автор изучает несколько более ранние источники, появившиеся около начала ИV века; разумеются: правила собора Неокесарийского, Никейского. Тьму, облегающую вопрос о происхождении должности чтеца и других низших клириков, не могут развеять и эти источники. Затем автор переходит к изучению такого памятника, как Постановлений Апостольских, в которых можно находить много древних исторических элементов. Именно, он обращает внимание на то, что говорится здесь о поставлении чтецов и заклинателей. Так он отмечает, как особенно замечательное данное, молитву, которая произносилась при посвящении в чтеца. Вот она: «Боже вечный, многий в милости и щедротах, иже составление мира чрез содеянная яви – сотворивый и число избранных твоих сохраняяй, Сам и ныне призри но раба твоего, ему же вручается читати святыя Писания твои людем твоим, и даждь ему Духа Святаго, Духа пророческаго (δὸς αὐτῶ πνεῦμα ἄγιον πνεῦμα προφητικόν). Иже Ездру, раба твоего на чтение законов твоих народу твоему умудривый: и ныне призываемый нами, умудри раба твоего, и даждь ему врученное ему дело совершающу неосужденно, достойным явитися вяшщия степени чрез Христа, с Ним же тебе слава» (VIII, 22. Рус. перев.). Можно ли допускать, что эта молитва сочинена в IV веке? Нет, раньше, как и большая часть молитв, произносимых при посвящении и находящихся в VIII книге Постановлений. Замечательно, что здесь призывается на чтеца Дух Святой, Дух пророческий. Дух Св. должен сделаться принадлежностью чтеца, Сам Бог должен умудрять его; как Ездра, должен стоять среди общества чтец, посвящается он не на должность, а на определенное дело. Эта молитва возникла в глубокой христианской древности. Здесь видно, что чтец причислялся к харизматическим лицам. Такого же рода смысл слов Постановлений Апостольских о заклинателе. Здесь читается: «заклинатель не рукополагается. Ибо славный подвиг заклинания есть дело добровольного благорасположения и благодати Божией чрез Христа наитием Св. Духа; потому что получивший дарование исцелений (χάρισμα ἰαμάτων) показуется чрез откровение (δι ἁποκαλύφεως), и благодать, которая в нем, явна бывает всем. Если же нужно, чтобы он был епископом или пресвитером, то рукополагается» (VIII, 26). По этому описанию заклинатель вообще не принадлежит к клиру. Он получал дар от Бога и является заклинателем, становясь непосредственным орудием Божиим. Но в Постановлениях находим и другие важный известия. Во II книге, в 28 главе, говорится о разделе церковных доходов между различными клириками, и здесь о чтеце замечено: „если и чтец есть, то он пусть получает одну часть в честь пророков“. При этом случае, диаконы сравниваются со Христом, пресвитеры с апостолами, а чтецы с пророками. Не находим ли здесь намека на то, что чтеца почитали за человека, одаренного Духом Святым (харизматическое лице)? На это тем большее имеем право, что в молитве посвящения на него призывается „дух пророческий“, а здесь говорится о „чести пророков“. – Мы владеем, продолжает речь исследователь, еще двумя документами, относящимися к области церковного права и при том более древними, чем Постановления Апостольские; разумеем 1) сохранившуюся только на сирском языке Διδασκαλία – документ, легший в основу первых шести книг Постановлений, 2) Canones Hyppolyti на арабском языке. Сирская Дидаскалия стала доступна большинству ученых, благодаря Лагарду, сделавшему обратный перевод памятника на греческий язык. Этот памятник скорее принадлежить первой, чем второй половине III-го века. Это может быть доказываемо перечисляемыми здесь церковными степенями. Дидаскалия еще не знает иподиаконов, псалмопевцев и привратников; она поставляет подле епископа, пресвитериума, диаконов и вдовиц – лишь чтеца. Вообще в ней положение дел представляется в таком же виде, как и в первой части „Церковных канонов“. Одно место в Дидаскалии бросает ясный свет на значение и положение чтеца. Во II кн., в 20 главе читаем: „если кто хочет и пресвитеров почтить, пусть дает им двойную часть. Если же и чтец есть, то и он пусть получает как пресвитеры (в честь пророков). Каждому достоинству (ἁ ιώματι) пусть оказывают миряне подобающую честь в дарах“. Следовательно, должность чтеца есть „достоинство“, он принадлежать, как и по „Церковным канонам“, к клиру, но должность чтеца не составляет необходимого „достоинства“ в церкви; чтеца может и не быть. А где существует чтец, там его чествуют наравне с пресвитерами, т. е. он получает двойную часть (в сравнении с вдовицами), ибо он занимает место пророка. Приведенное место из Дидаскалии представляет собою богатое историческое содержание. Так в этом определении чтец является уже в клире, но не как низший служитель (вообще о низших степенях клира нет никакого указания в памятнике), а как лице, стоящее на одной ступени с пресвитерами (и диаконами). В данном случае Дидаскалия представляет собою прекрасную параллель в отношении к тому, что говорится о чтеце в „Церковных канонах“; выражение „пусть получает, как пресвитер“ напоминает нам о том сродстве чтецов и пресвитеров, какое указано у Киприана; а замечание „в честь пророков“ дает знать, что функция чтеца еще не была чисто механическою деятельностью. Еще яснее выступает значение разбираемого места из Дидаскалии, если мы сравним его с той переработкой, в какой оно же является в прежде приведенном месте II-й книги Постановлений Апостольских. Оно здесь читается уже так: „если и чтец есть, то и он пусть получает одну часть, в честь пророков. Столько же получает и псалмопевец и привратник. Ибо каждому достоинству …“ и т. д. Следовательно, позднейший компилятор двойную часть для чтеца уничтожил и назначил одну часть; поэтому же слова: „как пресвитеры“ он выпустил и наконец к чтецу присоединил псалмопевца и привратника, чтобы поставить чтеца в высшую среду клира. Отсюда открывается, что значительная часть истории чтецов протекает между появлением Дидаскалии и ее обработкою в IV веке. Но это не первая фаза истории чтецов, а вторая. Первая фаза закончилась уже тем моментом, когда чтец получил место в клире, хотя сначала еще высокое место. – Что касается „Канонов Ипполита“, то в них, но суждению Гарнака, не много материала, пригодного для цели. Не следует притом же забывать, что эти каноны мало исследованы и переполнены позднейшими вставками. Тем не менее никто не отрицает, что основоположения этого памятника очень древни. Эти основоположения перешли впоследствии в VIII книгу Постановлений. В „Канонах Ипполита“ кроме епископа, пресвитеров и диaкoнoв говорится только о чтецах и иподиаконах. О чтеце вот что опрелелено, qui eligitur Anagnostes, ornatus sit virtutibus dиасоni, neque manus ipsi imponatur primo, sed liber evangelii ab episcopo ipsi porrigatur. И еще: Etiam Anagnostae habeant festina indumenta sicut diaconi et sacerdotes et stent in ambone et alter alterum excipiat, donec totus populus congregatur. Здесь обращает на себя внимание то требование, что чтец должен иметь такие же качества, как диакон, но однако же он не получаете посвящения в собственном смысле слова. Если он должен обладать качествами диакона, прежде чем будет поставлен в чтецы, то значить в классе клириков он по крайней мере уравнивался с диаконом. В дальнейшие подробности, по поводу вышеприведенных определений, Гарнак, не считает нужным входить. Он довольствуется тем, что напоминает о прежде цитированном выражении Тертуллиана, что в еретических церквах: „кто сегодня диакон, тот завтра чтец“. Тертуллиан осуждает такое явление, как беспорядок, но мы теперь должны сказать – замечает исследователь, – что это вовсе не беспорядок, но остаток более древнего обычая. На деле оказывается, что если диакон обладал умением читать, то он мог выступать во храме также и в качестве чтеца (!).

Затем Гарнак обращается к более точному и подробному обследованию определений о чтеце, находящихся в „Церковных канонах“. В этом последнем памятнике – говорите немецкий ученый – чтец поставлен в средине (по своему значению и рангу) между пресвитером и диаконами и о нем замечается: „чтец должен быть поставлен (один), после того как старательно исследовано, что... он обладаете хорошими произношением и способен быть истолкователем (διηγητικός), ибо он занимает место евангелиста: кто слух неведущего наполняет (словом) тот будет почитаться вписанным у Бога“. По этому правилу, чтец поставляется после того, как он подвергнут испытанию. Это характеризует его как лице, облекаемое должностью, каким например был диакон. В качестве лица, облеченного в должность, он является также и в Дидаскалии, и притом как должностное лицо высшего порядка, а не каким-нибудь служителем в собственном смысле слова. „Церковные каноны“ поставляют его в средине между пресвитером и диаконом; но также и по свидетельству Дидаскалии он должен получать ту же часть (τιμή), как и пресвитеры; по арабским (Ипполитовым) правилам, он должен обладать такими же качествами, как и диакон, а по письмам Киприана он имеет особенное сродство с пресвитерами в особенности с presbyteri doctores. Наконец в „Церковных канонах“ говорится, что чтец должен помнить, что он занимаете место „евангелиста“. Под евангелистами же нужно разуметь харизматических учителей, хотя о них и ничего и не говорится в „Церковных канонах“. В апостольской и послеапостольской церкви однако же было много таких лиц, обладавших различными харизмами. В церквах указанного сейчас времени существовали различные харизмы, наприм., дар исцелений, дар языков и т. д. (1Кор.12; Марк.16, 17–18. См. также Διδαχή). Каждый благодетельный для других дар, присущий тому или другому лицу и способность к поучению (в широком смысле слова) почитался даром (χάρισμα) Св. Духа: и между этими лицами особенно высоким почетом пользовались „пророки“, „учители“, „евангелисты“, ибо они являлись носителями даров Св. Духа – по преимуществу. Указание „Церковных канонов“, что чтец занимает место „евангелиста“, показывает, что он впоследствии уравнивался с этими более древними харизматическими учителями. Что чтец считался продолжением этого рода учителей – это видно из древней молитвы, читаемой при посвящении чтеца: „даждь ему Духа Святаго, Духа пророческаго“, а также из определения, что чтецу следует давать часть „в честь пророков“. Вообще нельзя не видеть, что взгляд на чтеца в „Церковных канонах“ не представляет явления исключительного. Мы находим для известий, заключающихся здесь, различные и многозначительные параллели. Темь не мене ясно видно, что „Церковные каноны“ поставляют чтеца в такое положение, которое не могло долго продолжаться. В самом деле, здесь с одной стороны говорится, что „чтец поставляется, после того как старательно испытан“, и с другой замечается, что он „занимает место евангелиста“, но это представляет противоречие: если чтец есть от Бога поставляемый евангелист (харизматический дидаскал), то он не можете быть в то же время поставляемым от Церкви должностным лицом. Как он сделался последним то он скоро должен был перестать быть первым (т. е. харизматическим учителем). И если он становился должностным церковным лицом, не будучи ни пресвитером, ни диаконом, то он сделался лишь низшим клириком; так и было. – „Церковные каноны“ заключают еще одно определение, для которого трудно находить параллель. „Каноны“ требуют, чтобы чтец был „способен к истолкованию“ (διηγητικός), и затимг прибавлено: „ибо он занимаете место евангелиста». Под словом διηγητικός можно разуметь лишь способность к учительству, способность толковать св. Писание. Следовательно чтец здесь так тесно сближается с учителем, древним дидаскалом (о котором между прочим имеем свидетельство в Διδαχή), как ни в каком другом памятнике. Правда, мы знаем, что в древнейшее время церкви ἀνάγνωσις и διδασκαλία тесно примыкали одно к другому, например в 1-м посл. к Тимофею читаем: „пока не приду, занимайся чтением (άνάγνωσις), наставлением, учением (διδασκαλία)“ (4:13), а также мы знаем, что даже во времена Киприана не принадлежащее к клиру lectores doctorum audientium находились в связи с presbyteri-doctores, наконец знаем, что чтецы получали часть „в честь пророков“, но все-таки не встречалось прямого известия, что чтец мог быть в то же время толкователем Писания и учителем в храме. Обратный случай, когда проповедник и учитель был в то же время и чтецом, конечно не нуждается в доказательствах. Что поучающие в храме сами читали те тексты, которые они объясняли, – не подлежит сомнению. В этом смысле каждый doctor был также и чтецом. Но обратного явления, что чтец был и проповедником, не было в обычае. Следовательно требование учительности, заявляемое в «Церковных канонах» в отношении к чтецу, поразительно, оно не соответствует обычаю. Вероятно, такое явление было временным. Когда прекратили свое бытие «пророки» и «учители» (харизматическая характера), чтец на некоторое время в истории занял это место. Из того, что сейчас сказано, не следует однако же выводить заключения, что нельзя найти ни одной параллели к требованию «Церковных канонов» об учительстве чтеца. Такие параллели могут быть указаны. Их находим в двух древнейших памятниках; таких параллелей две – одна содержится в Апокалипсисе, другая в так называемом втором послании Климента. Первая показывает нам, какое положение имел чтец уже в конце 1-го века; вторая знакомит нас с проповедью, произнесенною чтецом. Апокалипсис Иоанна, как известно, начинается кратким указанием на содержание и происхождение этой книги, а затем (стих 3) говорится: «блажен читающий и слушающий слова пророчества». Это различение чтеца от слушателей было бы пустым педантизмом, если бы в то время чтец не занимал особенного и выдающегося положения. Стих этот весьма поучителен, ибо он свидетельствует о древности и первоначальном значении чтеца. Уже около 100 года существовали чтецы, и церковный общины – по отношению к научению – делились на чтецов и слушателей. Но особенно замечательно в отношении изучаемого вопроса второе послание Климента. После того, как известный греческий ученый митрополит Вриенний издал полный текст этого апокрифа, оказалось, что это подложное послание Климента, есть ни что иное, как проповедь, и притом древнейшая проповедь, какую только мы имеем (написана не позже половины II века). Эта проповедь произнесена не епископом и не пресвитером, а чтецом. Проповедник в заключение своей речи, говорит: ὥστε ἀδελφὸι καἰ ἀδελφαι μετὰ τὸν θεόν τῆς αληθειας ἀναγινωσκω ύμιν ἑντευξιν εἰς το προσέχειν τοῖς γεγςαμμὲνοις ἴνα καἰ ἑαυτόυς σώσητε καἰ τὸν ἀναγινωσκοντα ἐν υμῖν. Это место сделалось возможным для понимания после того, как разъяснилась история чтеца. Писатель указывает: 1) что пред своею проповедью он читал отдел из св. Писания; 2) он замечает мимоходом, что он свою проповедь, относящуюся к этому отделу Писания, также прочел и 3) он называет себя ό άναγινώσχων έν ύμίν и делает такое же различие (слушающих от читающего), какое находим и в Апокалипсисе. Следовательно, писатель апокрифа был не дидаскал (харизматический учитель), но церковный чтец, который составил толкование на известный отдел Писания и который, по прочтении этого отдела в церкви, прочел и свою проповедь. Это был «чтец, способный быть истолкователем, потому что он занимал место евангелиста». Его проповедь была не свободным излиянием дидаскала, а наперед обработанною, а потом прочтенною речью. Таким образом указание «Церковных канонов» на чтеца-проповедника находит себе твердое свидетельство в так называемом 2-м послании Климента.

Таким образом то, что говорить памятник: «Церковные каноны» – пишет в заключение своего исследования о происхождении чтецов Гарнак – о чтеце, мы не должны считать за что-нибудь такое, что нуждается в простой корректуре, а ровно ни за что либо случайное, или совершенно исключительное. Напротив мы должны признать, что в этом памятнике содержатся для нас важные исторические сведения. Памятник многими сторонами и в особенности тем, что замечается здесь о чтеце, является для нас достойным уважения документом, проливающим яркий свет на уже известные нам свидетельства, но свидетельства отрывочные и фальшиво объясненные.

Таково содержание трактата Гарнака о происхождении чтецов. Едва ли кто, интересующейся церковной историей и историей церковной иерархии, не назовет его замечательным. Такое богатство фактов! Такое остроумие и проницательность! Такое умение заставить быть красноречивыми самые немые факты! Такое трудолюбие и знание истории! Эти-то достоинства и заставили нас с особенною подробностью остановиться своим вниманием на трактате Гарнака. А новизна и оригинальность взглядов историка так велики, что как будто открывается новый мир! Трактат посвящен вопросу о чтецах, такому вопросу, который представляется почти ничтожным в ряду других важных вопросов церковной истории, и темь не менее интерес читателя нисколько не ослабевает от того, что исследовать отдает свое внимание такому мелочному и третьестепенной важности предмету. Разумеется, нельзя требовать, чтобы протестантский ученый смотрел на вещи вполне беспристрастно. Излагая содержание трактата Гарнака, мы старались избегать тех воззрений этого ученого, которые представлять крайние и личные мнения его, – не желая вдаваться в полемику с немецким ученым по таким вопросам, разбор которых требует чуть ли не целых диссертаций. Чувствуем впрочем, что при всем стремлении оставлять в стороне личные мнения исследователя, мы все-таки по местам (не желая нарушить целостности представлений о предмете) принуждены были несколько отступать от своего намерения. Но это случалось чаще всего тогда, когда нам представлялось затруднительным определить: как смотрит на тот или другой вопрос наша русская богословская наука.

Теперь скажем о том, что сделано Гарнаком для разъяснения происхождения прочих низших церковных должностей. Постараемся быть краткими. О чтеце и происхождении этой должности автор говорил подробно, касаясь при этом отчасти и истории такой должности, как должность заклинателя. Поэтому в конце своего исследования немецкий ученый обращает внимание на происхождение таких должностей, как иподиаконы, аколуфы и привратники. Все вместе низшие клирики составляли пять классов, которые в первый раз исчисляет папа Корнелий (пол. III в.) в след. порядке: „иподиаконы, аколуфы, заклинатели, чтецы и привратники“. Каким образом возникли должности иподиаконов, аколуфов и привратников? Что касается иподиаконов, то ответ, кажется, очень нетруден. Самое имя указывает на их происхождение. Иподиаконы и в самом деле развились из диаконата. В первое время думали, что число диаконов в каждой церкви не должно было быть больше числа диаконов, какое было в Иерусалимской церкви, т. е. больше семи, а между тем в больших городах явилась нужда в большем количестве диаконов. С другой стороны диаконы мало-помалу так возвысились в своем церковном положении, что считали для себя унизительными низшие роды прислужничества. Вот две причины, вызвавшие появление иподиаконов. Иподиаконы таким образом явились сначала как сверхштатные диаконы (больше семи), и потому они первоначально назывались „служителями диаконов“ (в Постан. Апост.). Каким образом произошли аколуфы и привратники? Автор находит, что корень этих должностей нужно искать не в церковном, а языческо-римском предании. В числе лиц, прислуживавших при римских языческих храмах и жрецах, было два рода служителей: 1) Aedituus minister; это был прислужник храма, он отворял, запирал и содержал в чистоте святилище, показывал путешественникам достопримечательности храма и т. д.; 2) Calator это был прислужник жреца, он был писцом при нем, помогал ему в жертвоприношении, служил разносчиком его писем. – Aedituus minister, по Гарнаку, соответствует привратнику, a calator – аколуфу. Что обязанности привратника и аколуфа очень походят на вышеупомянутые обязанности римских храмовых прислужников, – это автор доказывает и правилами соборов (карфагенского) и письмами Киприана. Автор кроме того находит, что аколуфы и привратники вначале появились на Западе (в Риме и Карфагене), а потом распространились и в восточной половине церкви.

Эти замечания Гарнака новы и любопытны.