Коммунизм, его история, воззрения и задачи

Составлено по церковной энциклопедии М. Новодворского, «Encyklopedia Konscielna», т. Х. Варшава 1876 года, «Kommunizm», стр. 578, 591 г. Смотри также Stein, Der Socialismus und Kommunismus des heutigen Frankreich. Leipzig, 1842 г. Его же: Gesch.der socialen Bewegung in Frankr. Leiptz. 1850 г. Alfred Sudre, Histoire du Communisme. Paris, 1850 г. Христ. Чт. 1875 г. и др.

В настоящее время, когда и правительства и общества стремятся всеми силами к искоренению зловредных начал и стремлений анархии и всякого настроения внутреннего и внешнего, без сомнения, необходимо также и живое слово для разъяснения этих начал и стремлений в их историческом развитии, сущности и направления, тем более что современные возмутители общественного порядка и спокойствия по большей части умеют прикрываться таким лоском, такими словоизвитиями и ухищрениями, что неопытные беспрекословно подчиняют им, как действительным борцам свободы и носителям всякого блага и счастия человеческого.

К числу такого рода опасных начал и стремлений, вносящих крамолу и нестроение в жизнь государственную, общественную и частную, как известно, относится и так называемый коммунизм со всеми его фракциями – нигилизма, интернационалки и т. п. Теперь не только в Европе, но и у нас в России не редкость встретить 16-летних девиц, которые с полнейшим апломбом станут защищать коммунистические бредни, распинаться за их пользу и благодетельное влияние на жизнь и общество, и т. д.

Но едва ли многие из рассуждающих и слушающих рассуждение о коммунизме разумеют, что такое он в его сущности и направлении.

Обыкновенно коммунизмом называют оппозицию против основ частного права или против так называемой частной собственности. Но в таком смысле коммунизм не многим бы отличался от социализма, который исходя от начал равноправности труда и капитала, требует изменения господствующих отношений между этими двумя факторами, а вместе с тем и изменения прав собственности. В этом отношении социализм не доходит только до допущения равного права владения для всех. Коммунизм напротив требует безусловно уничтожения всякой собственности и введения общности всех имуществ.

I.

Пришлось бы зайти очень далеко, чтобы открыть первые следы коммунизма в истории человечества. Нерасположение нищего к богатому, первое воровство или грабительство – вот первые зачатки фактического коммунизма. Древнейшие же образчики, конечно не полные, коммунистического устройства общины находим в Крите и потом в Спарте, в законодательстве Ликурга (810 л. до Р.Х.), который узаконил общность воспитания, прав и имуществ.

Первым теоретиком коммунистом, как свидетельствует Аристотель¹, был Фалкас из Халкидона, после него Гипподамос из Милета, и наконец Платон, развивший теорию коммунизма в известной своей «республике». Применительно к природе человека республика эта должна была состоять из трёх сословий или состояний: «учёных», как законодателей и господ, «воинов», и «народа», т. е. земледельцев и ремесленников. Господа должны были определить для каждого его положение и образ деятельности; отдельная собственность уничтожалась, земледельцы должны были возделывать общие земли и сбор с них делить между всеми; женщины должны быть также общие, и не как личности, а подобно невольникам должны были считаться вещами.

Обращаясь к истории древнего Рима, находим там немало похожего на обыкновенный строй современной общественной жизни в большей части Европы. Жители страны уже во времена Сервия Туллия (550 л. до Р. Х.), сообразно имуществам, разделяемы были на 5 классов; шестой, называемый «capita censi» ничем не владел. Самое название его пролетариатом, от «proles», показывает, что он владел только детьми. Патриции получали в управление значительные общественные или государственные земли (ager publicus), которые возделываемы были для них их невольниками и клиентами. Из истории известны неоднократные возмущения, бывшие в Риме вследствие такого раздела. Хотя народ иногда и брал верх, но всякий раз при этом он упадал в бытовой своей жизни, и римские императоры, для избежания кровавых волнений, должны были содержать сотни тысяч обывателей на счёт государственной казны.

В последние времена пред Рождеством Христовым находим коммунистические порядки в обществах «терапевтов» в Египте и «ессеев» в Иудее. О первых говорит Филон, что они имели общие столы и помещения², о вторых Иосиф Флавий замечает, что вступая в общество, они отдавали ему своё имущество, а дневные заработки вручали назначенным для этого лицам, которые обязаны были заботиться об их пище и одежде³.

Христианство, внесши новые начала как в частную, так и в общественную жизнь человечества, положило конец древнему коммунизму, и надолго уничтожило даже самую память о нём в истории Европы. Первые следы коммунизма по Рождестве Христовом видим уже во времена Крестовым походов в секте так называемых «каритов» или «паратов», которые, приняв в основу своего учения манихейский дуализм духа и материи, фанатически преследовали богатых и богатство, как источник всякого зла. После сего в XIII веке видим секту «Братий и сестёр вольного духа», восставших против церкви, гражданской власти, частной собственности, супружества и семейства, как исчадий греха, и проповедовавших общность имуществ и женщин. Секта эта под разными названиями распространялась по Франции, Италии и Германии и была причиною различных беспорядков и даже войн во времена реформации. Такого рода грубым коммунизмом отзывалась потом система Фомы Мюнзцера, который хотыл было основать в Турингии «государство справедливых» (1525 г.), где должны были быть все равны, всё общее и власти никакой. Сюда же надобно отнести портного Боккельсона в монастыре (1535 г.), полагавшего, чтобы на счёт государства устрояемы были общие столы, поддерживавшие полигамию и одобрявшего всякого рода беззакония, на том основании, что «избранным всё позволено». Здесь же нужно вспомнить о сектах «фамилистов» и «севеллеристов» в Англии, известных во времена Кромвеля (в 1530 г.), у коих ненависть против собственности и ещё более против её владельцев имела также коммунистический характер.

В XVIIIв. гернгутеры (1742‒1762) в Пенсильвании пробовали было завести у себя общность имуществ, которая впрочем продолжалась у них недолго.

В тоже время, рядом с практическими коммунистами, всё более и более выдвигается на сцену ряд коммунистов-теоретиков, которые мечтают устроить государства на началах Платона. Таков был прежде всего известный Томас Мор, канцлер Генриха VIII, который в своём сочинении «De optimo reipublicae statu deque noua insula Vtopia» поставляет общность имуществ и труда высшим идеалом государственной жизни и общественного благосостояния. Фома Кампанелла в своём сочинении «Civitas solis» во главе государства ставит «великого метафизика», как воплощение разума, и под его начальство поставляет трёх министров, из коих первый, изображая силу, должен быть военным министром, второй, изображая мудрость, – министром просвещения, третий, изображая любовь – министром внутренних дел. Низшие чиновники исполняют в соответствующих частях распоряжения министров. Все совершеннолетние собираются чрез каждые 14 дней на публичные совещания и выборы чиновников, которых утверждает великий метафизик. Полнейшее послушание начальству обеспечивает здоровое потомство, которое должно быть воспитываемо на счёт государства. Чиновники распределяют между обывателями труд, помещение и жизненные припасы в общих домах. Деньги в обращении не полагаются, а заграничная торговля дозволяется только чрез размен товаров. Каждый своим трудом и приобретёнными сведениями вспомоществует другим, а любовь к общему благу должна занять место супружества и частной собственности. Подобного же рода мечтания встречаются у Бекона Веруламского в его сочинении: «Noua Atlanits», также у Д. Верасса в «Histoire des Sevarambes» (1677 Г.) и др.

Рядом с этою коммунистическо-романтическою литературой выступают на сцену известные «критические воззрения», давшие почву коммунизму и приготовившие великую французскую революцию. – Гоббес и Спиноза противопоставляют государственному строю состояние натуры, где каждый имеет право на всё, а физическая сила решает вопрос о владении. Они же идею государства выводят из договора, в коем отдельные личности ограничивают свои права, чтобы удобнее и спокойнее жить на свете при общих всех основах и условиях жизни. «Но, спрашивают они далее, – условия эти и основы точно ли равны для всех? Права и собственность разделяются ли одинаково между всеми, заключившими договор, когда целые классы населения, равные с другими по праву природы и договора, обижены в правах своих и в своём материальном положении?». Подобным образом рассуждают Лингве в «Theorie des lois civils», Гельвеций, Гольбах в «Systeme de la nature», и Руссо, который приписывает собственности все бедствия цивилизации. «Первый, кто, отгородивши клочок земли, дал знать другим, что это его собственность, и нашёл простаков, которые поверили ему, был первым настоящим основателем существующего общества», говорит Руссо. «Сколько же, продолжает он, войн, убийств и нужд предотвратило бы для себя человечество, если бы кто, разрушивши ограду, закричал: не верьте сему лжецу; вы погибли, как только забудете, что плоды земли принадлежат всем, а земля никому». Такого рода воззвания не могли пропасть бесследно, и фундамент для революции был готов со всеми её ужасными спутниками. Хотя в 1791 и 1793 годах французский конвент признал право собственности, и установил обязанностью для всех вспомоществовать нуждающимся и доставлять работу здоровым рукам; но самое законодательное признание за пролетариатом права на вспоможение и доставление ему работу разделило общество на два лагеря: богатых и бедных и дало мысль о возможности и даже необходимости заступаться силой за означенные права. К счастью, вскоре после этого главный вождь революции Робеспьер пал и во главе правления стали люди с более здравым смыслом; но коммунистические идеи уже не могли умереть. Основы для них вырабатывались в самых тюрьмах, и здесь-то у некоторых созрела мысль, что без уничтожения собственности никакие желание, никакие потребности людские не могут получить удовлетворения. Во главе этих людей стал Гракх Бабеф; соединившись с уцелевшими сторонниками Робеспьера, он основал газету «Le Tribun» и общину под наименованием «Societe du Pantheon». Так как Директория к этому времени запретила публичные сходки, то община действовала тайком и подготовляла новую революцию. Самый крайний коммунизм был основной её задачей: «все имущества принадлежат народу; он один владыка всего. Всякий имеет право на счастливое существование, и для этого должен работать. Работы эти однако должны быть распределяемы не самовольно, а по закону. Совершеннейшее равенство пользования предоставляется всем, а власть заботится о том, чтобы каждый имел умеренное благосостояние. Возделывание земли должно составлять главнейшее занятие. Науки, искусства и промыслы должны быть ограничены, насколько возможно. Равенство в жилищах и в одежде, так как никто не должен выделяться от других. Дети поступают в большое воспитательное заведение и, независимо от дарований и способностей, получают одинаковое самое простое образование. А чтобы выходящие в свет сочинения не возмущали никого и не поддерживали основ неравенства, все они должны быть подчинены строжайшей цензуре. Большие города должны быть уничтожены, как источники неравенства и как продукты болезненного состояния общества». Число сторонников этой системы росло час от часу, и когда всё было уже готово ко взрыву, Директория, напавши на след, посадила в тюрьму 65 человек главных вожаков её, в том числе Бабефа и Боунаротти. Из числа обвинённых Бабеф был осужден на смерть и казнён в 1796 году; остальные частию сосланы в заточение, частию освобождены. Между ссыльными находился и Боунаротти, который, спустя 20 лет, написал историю и изложил основы этого коммунистического заговора.

Более идеальное, хотя и менее опасное направление в этом отношении находим у Сен-Симона. Родившийся в 1760 году, наследник великого имени и богатого имущества, он сначала ратовал за свободу Америки, и после различных превратностей судьбы и потери имущества, во время революции начал мечтать уже о том, чтобы осчастливить всё человечество. Женившись на богатой невесте, чтобы «имея средства для осуществления своих планов и собственным опытом уразуметь институцию брака», он роскошной жизнью расточил всё имущество жены, бросил её, и в сочинении: «Письма женевского обывателя к своим современникам» развил свои фантастические планы устроения общества. Многие из последующих его сочинений не могли найти себе издателя. Признаваемый за сумасшедшего, он однако и в самых затруднительных обстоятельствах не потерял веры в своё призванием. Засим дальнейшие его произведения: «Реорганизация европейского общества» и журналы «L'industrie», а с 1819 года «Organisateur» приобрели ему некоторое число последователей. Обескураженный однако малым их количеством и затруднениями в проведении своих планов, он с отчаяния в 1823 году выстрелом хотел лишить себя жизни. Выстрел однако не был смертельным, и Сен-Симон в два последние года своей жизни издал ещё два сочинения: «Катахезис промышленности» и «Новое христианство». Сен-Симон хотел организовать общество на началах промышленности и новой веры, в которой, уничтожив догматы, оставил только одну нравственность или нравоучение. Для улучшения состояния бедного класса он желал разделить занятия каждому соответственно его способности, вследствие чего должны-де достигаться всеобщий прогресс и благосостояние. Государство должно заботиться о воспитании детей. Сен-Симон, как представитель по преимуществу социализма, не уничтожал собственности, но хотел ограничить её в видах всеобщего благосостояния. Своих последователей он разделил на три класса: первые два составляли «новициат или ученичество» и только третий составлял «семью», где все жили сообща, на общий счёт. Всё это должно было служить примером для других, как образец будущего устройства общества.

Сен-симонизм мало помалу распространялся, и его последователи с жаром пропагандировали свои идеи по разным большим городам Франции. Вскоре впрочем преемник Сен-Симона Анфантен своим планом эмансипации плоти дал повод к разделению, а потом и к упадку школы Сен-Симона. По недостатку денег орган её: «Globe» перестал выходить и «семья» расстроилась вследствие столкновения с французским уголовным кодексом. Другим путём к той же цели шёл Карл Фурье, родившийся в Безансоне в 1777 году, сын богатого купца, который воспитывал его для того же звания. Во время революции Фурье потерял имущество и в большой нищете жил до смерти в Марселе. Останавливаясь над нуждою большей части людей, он порешил, что состояние это не есть непоправимое, и решился трудиться над улучшением участи пролетариата. Признавая, что гармония между Богом, человечеством и природою служит целью жизни, он полагал, что достигнуть таковой можно только удовлетворением всем стремлениям и потребностям человека. Отсюда, вместо требуемого христианской нравственностью подавления этих потребностей и стремлений, по Фурье необходимо удовлетворить им во всех отношениях, чтобы установить гармонию и создать счастье человечества. Фурье развил эту систему в «Теории четырёх движений» 1808 г. Когда публика не обратила никакого внимания на эту не совсем ясно написанную книжку, то спустя 14 лет от издал многотомное сочинение, под заглавием: «Трактат о домашней земледельческой ассоциации», в котором систему свою восполнил и уяснил. Фурье требовал только миллиона франков на покупку земли и для устроения по этой системе социального быта. Миллиона конечно не нашлось; но после упадка Сен-симонизма с Фурье соединился Виктор Консидеран, и они оба начали издавать в 1832 году журнал «Фаланстерия или реформа промышленности». В тоже время Боде Дюлори, богатый владелец пожертвовал для той же цели своё имение. Здесь устроена была ассоциация или «фаланстер земледельческий и промышленный», где каждый имел определённую работу соответственно своим способностям и желанию. Ожидали сбережения времени, умножения богатства, а с тем вместе и улучшения общественного благосостояния. План, разумеется, не удался; чрез год не стало денег, а фаланстер был закрыт; но система, пущенная в ход Фурье, развивалась дальше и дальше. Консидеран всё более и более приобретал влияния на молодёжь, которая, уставши от политических революций, тем с большею ревностью устремилась к мечтам об улучшении материального быта человечества. Новая их газета: «Phalange» имела значительное количество подписчиков, и хотя Фурье умер в 1837 году, но система его пережила его и сделалась господствующею на многие годы.

Между тем в то время, когда Сен-Симон и Фурье развивали свои системы, важные обстоятельства случились во Франции, как-то: падение Наполеона, времена реставрации, новая революция и воцарение Людовика Филлипа, а с ними и господство промыслового мещанства и соединённое с сим последним большее и большее разделение или разъединение между мещанством и народом, или между буржуазией и пролетариатом. Борьба между капиталом и трудом выступала всё яснее. Опубликованная Боунаротти история заговора Бабефа и выходившее с 1839 года издание «L'homme libre» требовали для полнейшего достижения общности имуществ избиения всех, кто захотел бы противиться этому. Бланки, Барбе и Мартин Бернард составляли безумный триумвират, распространявший учение этого рода. Их намерения, впрочем, провести свои идеи в дело, уничтожены были в несколько часов помощью войска в 1839 году; но коммунизм остался жить в тайне, и Феодор Дезами не побоялся сказать в «Кодексе коммунизма» 1843 года: «делай, что хочешь, бери всё, чего в данную минуту желаешь... долой власти, один счётчик достаточен для государства... Бог не нужен для человечества»...

Впрочем грубый коммунизм этого рода мог влиять только на низшие, испорченные массы общества. Лучшая часть рабочих, в особенности после 1839 года, с презрением отвернулась от него, и пошла вслед за другою формою коммунизма с примесью религиозного элемента. Начало ему положено было Лямене, в последние, тяжёлые годы его жизни. «Осчастливление человечества, – говорит он, – заповедано самим Богом, и это подтверждает христианство, которое проповедует учение любви. Во имя этой-то религии и должны быть уничтожены собственность и семейство». Направление это было принято патером Констаном, который соединил коммунизм с пантеизмом и проповедывал эмансипацию плоти; затем следовали Альфонс Ескиро, К. Пеккер и в особенности Р. Леру, признававший единство духа и натуры, и проповедывавший религию будущего, возвышающуюся над иудейством и христианством, в коей осуществится-де идея человечества, и вместе с сим погибнут государства, семейства и частная собственность. Те же самые начала распространяла в поэзии и повестях приятельница его Амантина Люцилла Аврора Дюпень, баронесса Дюдеван, известная под именем «Жорж Занд» († 1876 г.). Адвокат Кабе, горячий демократ, принуждённый во времена Людовика-Филиппа оставить Францию и поселиться в Англии, где жил некоторое время в изгнании, додумался до открытия, что истинное счастье народа состоит не в самое республиканской форме правления, а в общности имуществ, труда и воспитания. Возвратившись в Париж, он издал в 1840 году «Путешествие по Икарии», где старается доказать, что и Евангелие само требует общности имуществ. Вот сущность утопии Кабе: «В Икарии основы общества относительно семьи и супружества не изменены; только воспитание детей от 6-ти до 18-ти лет основывается на одинаковом плане развития физического и умственного. Почва плодородная, обильная всякими плодами; средства сообщения превосходные; климат здоровый; край богато снабжённый всеми материальными и идеальными удобствами жизни. Государство состоит общим властителем всего и, наблюдая за потребностями жизни каждого, требует от каждого труда. Для сего молодые люди на 18-м году жизни учатся ремёслам, за исключением только тех, которые служа обществу наукой. Если слишком многие желают заняться одним ремеслом, то строгий экзамен отдаляет от этого менее способных, которые вследствие сего должны искать других занятий. Государство каждый год распределяет размер труда, и мужчины до 65-ти лет, а женщины до 50-ти лет должны выполнять назначенные работы в общих мастерских. А чтобы мнимая болезнь не служила поводом для уклонения от работы, все больные поступают в общий лазарет. Торговли внутри края нет, потому что каждый пользуется всем необходимым даром; внешнею же торговлею занимается государство, высылая лишние продукты за границу и сдавая их на руки начальству другого государства. Денег в крае тоже нет, да они и не нужны. Такого рода устройство, по мнению Кабе, обеспечивает высшее благополучие и цивилизацию, всеобщее довольство и здоровье. Государство имеет строгий надзор за литературою; и хотя в свободное время можно писать книги каждому, но печатать их без особого разрешения не дозволяется. Газеты, из коих одна выходит на волость, одна на провинцию и всеобщая газета на всё государство, пишутся чиновниками; в них не полагается никаких рассуждений, а только одни факты и протоколы. Форма правления демократическо-представительная; во главе её стоит президент и 15 министров. Государство составляется из 1000 волостей, из коих 10 составляют провинцию». Впрочем Кабе не требует, чтобы такую реформу произвести внезапно. Она должна быть вводима постепенно, при помощи демократического управления, запрещая завещания и пожертвования, налагая на владельцев высокие подати и учреждая большие товарищества, организуя труд и плату, вводя общее воспитание и т. д.

Книжка Кабе нашла немало сторонников между рабочими. Появились общества «Икарийских коммунистов», а Кабе основал даже в 1841 году журнал «Le populaire» с целью распространения своих идей. Другие, как-то: Карл Муаре, Адольф Бойе, Флора Тристан и в особенности Ледрю-Роллен считали впрочем план Кабе слишком наивным и разрабатывали идею коммунизма самостоятельно. Наступила революция 1848 года; трон Людовика-Филиппа пал, и социальная республика должна была служить наградой коммунистам за все сделанные ими дотоле усилия. – И действительно в состав нового правительства вошли мастеровой Алберт, а Ледрю-Роллен и Луи-Блан, как члены того же правительства, ясно указывали, в каком духе правительство это будет действовать. Бланки и Барбе, выпущенные из тюрьмы, собрали в клубе «Прав человека» остатки прежних тайных коммунистических скопищ, и стали во главе пролетариата, организуя его силы, так что вскоре 100 000 человек готовы были выступить на открытую борьбу с собственниками. Главным деятелем того времени был Луи-Блан, член тогдашнего правительства в Париже. Родился он в 1813 г. в Мадрите, и сначала занимал, как журналист, весьма скромное положение, и только статьёю своею: «Организация труда», помещённую в «Revue du progres», обратил на себя всеобщее внимание. Статья эта, напечатанная потом отдельной брошюрой, имевшей несколько изданий, доказывает, что конкуренция служит гибелью для общества, и потому государство может и должно уничтожить её, выступив само как производитель с исполинским капиталом и забрав в свои руки всем местные промыслы, так как с ним тогда не в состоянии выдержать конкуренцию ни один капиталист. Получивши таким образом в свою власть фабрики и т. п., правительство должно выдать органические законы труда и давать равную плату всем работникам, потому что хоть и разные существуют занятия, но труд один и тот же, да и быт каждого рабочего должен быть обеспечен. Затем всё воспитание должно быть изменено совершенно, чтобы уничтожить жажду к великим предприятиям и приучить народ к скромной жизни. – Сами по себе – это социалистические тенденции; но они очевидно ведут к коммунизму. Вследствие этого Луи-Блан проибрёл себе громадное влияние между пролетариатом; а отсюда понятно само собою, что принятый в состав революционного правительства он стал во главе комиссии, учреждённой для улучшения состояния рабочих. Последовавшие затем события и новая законодательная палата исключили Луи-Блана из состава представителей, а четырёхдневная свалка на улицах Парижа 22–25 июля 1848 г. и новые обстоятельства, наступившие после этого для Франции и для Европы, немного успокоили умы и отвлекли Луи-Блана от социалистических и коммунистических затей и стремлений. Ледрю-Роллен, Луи-Блан и много других социал-демократов и коммунистов скрылись за границу; коммунистические общины распались; часть икарийских коммунистов с Кабе во главе переселились в Америку; но и там дела их шли так плохо, что в 1855 году колония их уничтожилась.

После революции 1848 года главнейшим представителем коммунизма является Прудон, который до того времени играл незначительную роль. Рождённый в 1809 году в Безансоне – он первоначально работал в типографии; но беспокойный дух вызвал его на другое поприще. В 1840 году он издал в Париже небольшое сочиненьице, под заглавием: «Что такое собственность?», отвергнутое академией, но зато принятое с восторгом в уцелевших коммунистических кружках. Неистовые выходки Прудона против собственности, которую он сравнивал «с воровством», признание анархии за лучший способ правления, и другие отрицательные теории, которые развил он в последующих своих сочинениях, привели его в 1848 году в законодательную палату, а отсюда в тюрьму. Укрывшись в 1858 году в Бельгии, чтобы избежать нового заключения за сочинение: «О справедливости в революции и в церкви», Прудон умер в 1865 году в изгнании, не пожелавши воспользоваться амнистею, которую получил ещё в 1860 году.

Затем уже после этих людей теории, выступают на сцену практики коммуны, или последние практические коммунисты во Франции 1871 года в лице известных убийц, грабителей, петролейщиков⁴, разогнанных покойным Тьером и теперь снова возвращающихся в Париж.

В других странах Европы коммунизм большею частью пробавлялся и жил тем, чем наделяли его французские коммунисты. В особенности он нашёл себе убежище в Бельгии, где как и во Франции существует значительный пролетариат на фабриках. Уже в 1831 году Де-Потте требовал социальной революции и другого в разрезе с существующим раздела собственности. Следующие бельгийские писатели Адольф Бартель, Лусиан Жотран, Яков Кат и другие проповедывали не менее грубые социалистические идеи; и в том же духе проявляются там оппозиция пролетариата и частые забастовки и стачки рабочих.

В Англии, где положение рабочих требует тоже немалых улучшений и преобразований, благодаря здравому смыслу народа, воззрения коммунистов не успели ещё развиться до крайностей, а социал-демократические стремления, известные там под названием «чартизма»⁵, к нашему предмету не относятся.

В Италии Мадзини справедливо считается родоначальником социализма и неразрывно связанного с сим коммунизма.

В Германии философ Фихте первый начал распространять идеи социализма и коммунизма. Очевидно, под влиянием Жан-Жака Руссо (в «Beitrage zur Berichtigung der Urtheile die franzözische Revolution» 1793 года) он говорит: «кто не работает, может, само собою разумеется есть, когда я ему дам; но сам по себе он не имеет права на прокормление... Необработанную материю каждый имеет право присвоить себе, но относительно обделанной приобретает право собственности тот, кто её обработал... Безусловно необходимо, чтобы всякий, кто работает, имел сносное и удовлетворительное содержание, соответствующую климату одежду и здоровое помещение». Ещё яснее, в коммунистическом духе, высказывается Фихте в сочинении об «Основах естественного права» (1796 г.), где возможность жизни он признаёт единою, незапрещённою собственностью всех людей: «бедный, – говорит он, – имеет абсолютное право на вспоможение». Впрочем, учение Фихте вначале не встретило сочувствия у немцев. Только после 1830 года сен-симонизм и фурьеризм, распространяемые Лаврентием Штейном и портным Вейтлингом, бывшим учеником Кабе в Париже, соединившим учение этого последнего с фурьеризмом, начали выказывать в Германии признаки жизни. В особенности Вейтлинг явился между немцами настоящим апостолом коммунизма. С 1840 года в Швейцарии он открыл между немецкими рабочими свою пропаганду против собственности, называя её «несправедливою, вопиющею о мщении на небо»; а для проведения своих идей в дело старался соединить коммунистов французских, швейцарских и немецких «для организовывания революции». Великий совет в Цюрихе велел арестовать Вейтлинга, и после краткого заключения изгнал его из Швейцарии. Остальная часть сообщников его в этой стране разбрелась и потом совсем исчезла после 1846 г.

Зато в южной Германии, с пробуждением промышленной деятельности и соединённого с нею усиления пролетариата, коммунистические идеи и стремления начинают распространяться всё более и более с неимоверною силою. «Карл Грюн» в сочинении: «Социальное движение во Франции и Бельгии» (1845 года) изложил для употребления между своими соотечественниками основы французского социализма и коммунизма. Максимилиан Штирнер в своём: «Der Eincige und sein Eingenthum» своими крайними воззрениями равняется с Прудоном. А известные социалисты Лассаль († 1864 г.) и Шульц Делич (член прогрессистской партии в прусской палате) подвинули далеко вперёд теорию организования обществ рабочих и улучшения их быта на явных основах социализма и коммунизма).

После того, как в 1871 году на улицах Парижа повторились кровавые сцены, напоминавшие первую французскую революцию, вожди социал-демократической и демократической партии высоко подняли свои головы, и теперь нет почти ни одной страны в Европе, где бы язва эта так или иначе не пустила своих корней. К несчастью, этого рода язвы не избегло и наше отечество. Справедливо родоначальником нашего русского коммунизма почитают Бакунина, который после Герцена всего более работал на этом поприще. Родился он в г. Торжке, Тверской губернии, в 1814 году, и с первых же дней общественной деятельности начал принимать самое живое участие во всех многоразличных котериях⁶ в России и за границей. Выданный из Саксонии в 1849 году, он был сослан в Сибирь; из Сибири бежал в 1861 году, и поселившись в Швейцарии, старался в течение всей своей жизни вести отсюда коммунистическую агитацию. В особенности он известен как основатель «лиги мира и свободы», да ещё тем, что на конгрессах интернационалки всегда старался превзойти марксиалов, т. е. коммунистов школы К. Маркса, выходящими из ряда радикальными тенденциями, хотя впрочем это никак ему не удавалось. Сам он называл себя «коллективистом», и как такой, отвергал всякий авторитет, уничтожал государство, владельческое право и частную собственность, и требовал одинакового воспитания для всех детей и даже одинаковой одежды для обоих полов. Религия, по его учению, есть «заблуждение мысли», и должна быть искоренена совершенно, и т. д.

Впрочем, как теоретик, Бакунин никогда не пользовался известностью между коммунистами, особенно за границей. Его по справедливости называют «корифеем нигилизма», который в сущности есть тот же коммунизм, только развитый до последних крайностей в жизни не только общественной, но и частной; в этом виде коммунизм известен заграницей более под именем «русского нигилизма» и вызывает нередко насмешки и презрение у самых рьяных, но всё-таки более опрятных представителей и поборников заграничного коммунизма.

Впрочем и там теперь коммунизм в своём направлении, можно сказать, достиг последней степени своего развития. В особенности в Германии социалистические и коммунистические партии и вожди их почувствовали было себя настолько в силах, что стали прямо, без всяких обиняков заявлять о целях своих разрушительных стремлений в самом немецком рейхстаге, и наконец перенесли свою деятельность на практическую почву, в которой «в истекшем году пускались пули в коронованных особ и выступали злодеи, слагавшие головы на эшафоте с проклятием на устах и цинически отвергавшие последние утешения религии», как об этом справедливо замечено в «Церковном Вестнике» текущего 1879 года.

Вообще наше время по преимуществу можно назвать временем самого отчаянного «практического» социализма, коммунизма и интернационалки, потому что насколько коммунизм есть неизбежное последствие социализма, настолько интернационалка есть прямое порождение коммунизма. Как увидим далее, их трудно теперь даже и разграничить друг от друга. Во главе их обыкновенно ставят Карла Маркса. Но практические обнаружения коммунистов можно наблюдать везде. Отселе главная задача всех существующих правительств и общественных учреждений состоит в том, чтобы положить конец этим стремлениям и разрушить все затеи и убийственные предприятия коммунистов – для блага царств и народов. В этих же видах в прошедшем году в Германии изданы положительные законы против всяких социал-демократических и коммунистических сборищ, печатных изданий и т. п. Между тем интернационалка делает своё, и ещё недавно короли Испании и Италии чуть не стали жертвами их кровавого зверства. «Перо и печать нашим коммунистам начинают казаться недостаточно сильными орудиями для их нападений. С прошлого года они начитаю применять к своим целям револьвер и кинжал, как более по их мнению, действительные средства»⁷. Общественное мнение в Европе и в России с ужасом относится к этим явлениям.

II.

Что же такое этот столь ужасный коммунизм в своих основных началах и воззрениях?

Уже из предыдущего, из его истории было легко заметить ту связь, какая находится между коммунизмом и социализмом, отчего между прочим и самый обзор коммунистических идей и стремлений, в их исторической последовательности, не может быть сделан вне связи с теориями и задачами социалистическими. Как там, так и здесь не может быть речи ни о свободном владении, ни о свободном распоряжении своей собственностью, ни даже о свободном определении своих нужд и потребностей. Коммунизм стремится к радикальному уничтожению того, что требует социализм и в особенности в уничтожении собственности, «предоставляя в своей утопии всем полное равенство в труде и наслаждении, независимо от имущественных средств». Затем интернационалка есть не более как практический коммунизм, имеющий своею задачей осуществить на деле то, что составляет основную задачу и конечную цель коммунизма.

В теории все воззрения коммунизма сводятся к следующему: «Абстрактное понятие о личности, как таковое, не ограничиваемое никакими правами общественными, представляет нам её, как абстрактно свободную. – С этой точки зрения все люди, по природе своей, равные между собою; а это понятие равенства требует не только равного участия всех в делах государства, но и равенства в имуществах, просвещении и труде. Равенство это есть необходимое следствие абстрактного понятия о личности. Отсюда практический коммунизм своею задачею полагает устроение общества в таком виде, чтобы каждый имел одинаковое участие во всех плодах цивилизации, которая основывается не на одном только образовании, но и на свободе общественной и частной. Всё это не должно быть исключительно привилегией частных личностей, а должно быть общим достоянием всех. Такого рода положению препятствует пролетариат, так как для получения образования нужны достаточное время и соответствующее обучение; между тем то и другое требует достатка. Нельзя, говорят, употреблять всё время на удовлетворение потребностям житейским; нужно иметь свободные часы для обучения и средства платить за него. И только таким образом приобретённое образование может служить условием для участия в высшей жизни общества, и основой для пользования правами политическими, тем более, что даже для достижения личной независимости безусловно необходима независимость материальная. В этом отношении собственность служит основой всех благ, которые приносит цивилизация, чего собственно и сама она требует для всех. Но собственность не всеобщая, а личная, частная собственность, как таковая есть собственность исключительная и исключающая. Отсюда требуемое таким образом просвещение для всех и исключительность частной собственности, которою владеют не все, а только некоторые, очевидно (так говорят коммунисты) находятся в противоречии между собою. Следует изменить это случайное и столь вредное отношение, сделать собственность всеобщею, а затем как участие в цивилизации для всех так с тем вместе и счастье человечества будут навсегда обеспечены»...

Здесь, что ни слово, то ложь, – что ни положение, то абсурд. нет спору, что рассматриваемое абстрактно, как лица, все люди равны между собою. Но коммунисты при этом забывают ту простую, вековечную истину, что на земле живёт не абстрактный человек, а личности конкретные, индивидуальные. В этом отношении все люди отличаются один от другого, кто способностями, кто склонностями, а отсюда, самое собою разумеется, все по неумолимой необходимости должны отличаться друг от друга и своим положением, своими потребностями, и т. п. Странно было бы, если бы человек с быстром полётом ума, с возвышенной душою и сердцем довольствовался бы одинаковым положением с грубым идиотом, для которого животная жизнь и удовлетворение низших потребностей составляют единственное наслаждение. Не разрушают ли сами коммунисты этого своего принципа, когда, сделавшись вожаками коммуны, они прежде всего требуют себе безусловного повиновения от всех, т. е. совершеннейшего уничтожения личной свободы в других?

Тоже самое должно сказать и о пресловутом коммунистическом равенстве имуществ в его отношении к всеобщему образованию или просвещению всех. Сама жизнь даёт знать на всяком шагу, что более даровитые и талантливые силы требуют для своего развития и больше средств, и больше следовательно имуществ, а затем и при равных даже средствах силы эти, как такие, всегда сумеют и скорее обогатиться, чем другие. Отсюда наоборот – неравенство личностей ведёт за собою и неравенство имуществ.

В этом отношении коммунизм, как враг всякой собственности, которая служит условием образования, является беспощадным врагом и всех успехов цивилизации, – и неудивительно, что по самому существу своему он никогда не стоял и не стоит за цивилизацию, а напротив всегда находится в самой неразрывной связи с разрушительными элементами и волнениями нашего времени. Он враждует со всеми основами общества, с религией, как учением, требующим известных отношений человека к Богу, с государством, как стражем порядка, права и благоденствия народов, с обществом, как установленным порядком взаимоотношения личностей в сферах семьи, образования, имуществ, и т. п. И чем думают коммунисты достигать своих целей? Единственно помощью одной только революции. А так как после каждой революции необходимо восстаёт порядок, без которого немыслимо существование общества человеческого, то вслед за ним снова поднимаются ковы и революционные затеи коммунизма, – одним словом вечное отрицание. Этого мало. Каждая партия переворота – религиозного ли то, политического или нравственного – всегда имеет у себя впереди более или менее определённый план для устроения общества после переворота. Коммунизм отличается от партий этого рода тем, что, так сказать, соединяя в себе их стремления и затеи воедино, он в тоже время действует без всякого плана. Разве можно назвать планом устроения общества беспочвенные мечтания коммунистов, подобные тем, которые мы видели выше? Фурье между прочим полагал, что с устроением общества по его идеям «даже самый климат переменится к лучшему, люди будут достигать по меньшей мере семи футов роста, и 144 года сделаются обыкновенным пределом жизни человеческой». Это ли показание здравого смысла человеческого? Коммунизм не имеет никакого плана, и потому он может распространяться только между пролетариатом, т. е. между низшими народными массами, не знающими образования и собственности, не имеющими часто даже элементарных понятий о надлежащем устроении общества. Бедный, или вернее, нищий человек видит одну причину своего плохого положения в своём убожестве и нищете; отсюда в нём легко разжечь жажду принижения высших, ненависть к собственности и ко всему строю общественной жизни, потому что при ограниченности своей мысли он видит в коммунизме только общность имуществ, общность потребления и благосостояние. Но допустим на время осуществление этой мысли при разнородности способностей, прилежания и бережливости частных личностей. После этого должно случиться одно из двух: или сейчас же наступит новый имущественный раздел, или, если допустить совершеннейшее, полнейшее общение имуществ без торговли, без денег и даже без возможности увеличения движимых имуществ, то понадобится превратить общество в огромное карательное учреждение, где физическое принуждение заставляет всех насильно трудиться. Так и должен был поступить Кабе, когда основал свою икарийскую колонию в Америке. Чтобы заставить работать свою «духовную семью», он должен был устроить её на правах карательного заведения, где господствовала самая суровая беспощадность⁸.

Но ещё более бессильным является коммунизм, когда смотреть в него в связи с другими основными началами и потребностями природы и жизни человеческой. В этом отношении коммунизм прежде всего находится в непримиримом противоречии с волею Божией и тем порядком, какой Господу благоугодно было установить на земле для блага и спасения душ человеческих. Интересно между прочим, что не только социализм, но даже самый крайний коммунизм, для вящего своего авторитета, не раз делал святотатственную попытку, если не обосновать, то по крайней мере сблизить свои воззрения и задачи с важнейшими истинами учения христианского. Таков коммунизм Лямене, Леру, Кабе и др. Но достаточно одного поверхностного знакомства с системами этих господ, чтобы убедиться, что между их принципами и даже отдельными истинами христианства не только нет, но и не может быть ничего общего. Христианские принципы всеобщего равенства, братства, улучшения судьбы бедных, прекращения войн, обеспечения свободы совести и религиозной веротерпимости повторяются и коммунистами, по крайней мере лучшими из них. Но христианское учение даёт этим принципам непоколебимое, вечное основание прежде всего в учении о Боге Творце, Промыслителе, Спасителе, Судии, Мздовоздаятеле. Коммунизм не хочет знать Бога и вращается только около нравственных идеалов христианства, отрешённого от его догматической силы и сверхъестественной основы, а потому идеалы эти теряют у него всякую устойчивость и нравственную высоту и нисходят в ряду естественных потребностей или, вернее сказать, требований, которые соответственно животным инстинктам естественного человека в большинстве случаев дышат животным духов вражды и всякого нестроения. С другой стороны допуская всеобщее братство, равенство и свободу, и даже требуя их во имя Христово, христианство в тоже время признаёт только единственный, хотя и самый высший вид равенства между людьми, равенства чисто нравственного, обуславливаемого единством происхождения всех людей от одного Творца и от одного родоначальника, единством падения в лице Адама и единством искупления в лице Иисуса Христа. Затем не только в отношении к высшим благодатным дарам, сообщаемым людям для служения высшим нравственным целям, христианство не только не уравнивает и не обезличивает всех, но прямо указывает на их существенное различие в многоразличных отношениях⁹. Тем не менее христианство не даёт оснований для каких-либо коммунистических идей. Напротив, в священном писании как Ветхого, так и Нового Завета всюду находим учение о господах и слугах, о начальствующих и подчинённых, о властях и подданых, и об их взаимных обязанностях между собою. Сам Спаситель, Господь наш И. Христос прямо говорит, что «бедные всегда будут существовать между нами»¹⁰, и этим самым он подтверждает ту непреложную истину, что бедность со всеми её отличиями от богатства никогда не потеряет своих специфических особенностей, и евангельские увещания к благотворительности, к помощь бедным, к облегчению их нужд никогда не будут лишними¹¹.

Не говорим уже о том, что по самому существу своему, коммунизм не знает и не хочет знать христианской любви, которая одна долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует и не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, всё покрывает, всему верит, всё терпит¹², и для блага ближнего готова душу положить за други своя¹³.

Тем более странными и ни с чем несообразными представляются после этого притязания некоторых коммунистов и социалистов показать, будто сам Господь наш Иисус Христос проповедывал коммунистические идеи, когда он говорил напр. богатому юноше: иди, продай имение свое и раздай нищим¹⁴, или в другом месте: продавайте имения вашаи давайте милостыню¹⁵ и т. п. В первом случае коммунисты не обращают внимания на то, что заповедь о раздаче имущества бедным дана богатому юноше условно: если хочешь быть совершенным... Потому о ней надобно сказать тоже, что Господь сказал о безбрачии: не все вмещают словесе сего, но им же дано есть, могий вместити, да вместит¹⁶. На этом основании церковь издревле смотрела на помянутую заповедь Спасителя отнюдь не как на безусловно обязательную заповедь для всех, а как на «евангельский совет», который совместно с заповедью о безбрачии и целомудрии, вместе с безусловным послушанием, по всей справедливости полагается в основу монашеских обетов и монашеской жизни. Здесь, в области этой последней, заповедь о нестяжательности служит также основой и монашеского «общежития». Но что возможно в сфере монашества, для людей, отрешившихся от условий обыденной жизни – во имя Господа и под влиянием высшей христианской любви и самоотвержения, то не применимо в собственном смысле к людям мира сего, где, по слову пророка, никогда не оскудеет недостаточный от земли¹⁷, и для богатых достаточно, когда они богатство аще течет, не прилагают к нему сердца своего¹⁸, но стараются употреблять лишние достатки свои на дела любви и благотворения, и когда имеют богатства мира сего и видят брата своего в нужде, не затворяют сердца своего от него¹⁹, но каждый уделяет по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением²⁰, и т. д. И в другом месте, когда Спаситель говорит о продаже имущества для раздачи его нищим, Он говорит это не всем, а своему только малому стаду²¹. А под малым стадом лучшие толкователи, по справедливости, разумеют «небольшое общество ближайших учеников Христовых св. апостолов», которые по самому существу своего звания должны были оставить вся²². Для обыкновенных же, рядовых, так сказать, последователей евангелия «от мира сего» здесь указывается только, что милостыня есть «одно из могущественнейших средств к нравственному преуспеянию», и притом не иначе, как «милостыня»²³. Если же уничтожить имущества и распределять всё между всеми, тогда конечно не может быть и милостыни, а с тем вместе, кто не согласится, что должен иссякнуть для верующих и один из ближайших источников спасения, о котором сам Спаситель с такою выразительностью говорит в изображении последнего страшного суда своего²⁴.

Указывают ещё на первые времена церкви христианской, во времена апостолов, когда по свидетельству книги Деяний между верующими в Иерусалиме не было никого нуждающегося, ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного, и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее»²⁵. Но 1) как видно из той же книги Деяний апостольских, такого рода общение имуществ вовсе «не было принудительным и внешне обязательным для каждого законом». Когда Анания утаил часть из цены проданного им имущества, то апостол Пётр прямо говорит ему: владеемое не твоим ли оставалось? и приобретённое продажей не в твоей ли власти находилось?²⁶ Вероятнее всего, что «каждый по своей доброй воле продавал или не продавал имение свое, но так как дух этого первого общества был очень высок, то продающих без сомнения было много. 2) Как не видно из текста Деяний, чтобы все продавали имения свои, так не видно и того, чтобы продающие продавали всё, что имели, не оставляя ничего себе в собственность. Скорее всего каждый желающий внести в общую кассу продавал из своего имения, что хотел. Продавать ли, или не продавать, и сколько продавать, было делом доброй воли и совести каждого, и определялось степенью братской любви каждого. И только вследствие того, что любовь эта была уж очень сильна, продавали многие и много, и из этой-то кассы раздавали, кто в чём нуждался. Наконец, 3) неизвестно даже, долго ли держалось в иерусалимском обществе таковое общение имуществ? Следы его скоро теряются в истории, и нет сомнения, что оно держалось здесь только до тех пор, пока ещё не многолюдно было это общество. Ибо в многолюдном обществе оно, несмотря на своё высокое христианское значение, по необходимости должно было представлять значительные трудности, указания на которые встречаем далее в той же самой книге Деяний апостольских, по поводу избрания семи диаконов²⁷. Не менее того замечательно, что такового общения имуществ не видим в других церквах, основанных апостолами, кроме первого иерусалимского общества. Вернее всего, что «неудобства сего, испытанные в сем обществе, отклонили апостолов, при учреждении других обществ, от мысли вводить обычай подобного общения имуществ», и они в посланиях своих только убеждают к христианской благотворительности и взаимной братской любви, «не принимая на себя обязанности – учреждать общие кассы, а по временам собирая лишь милостыню для бедных церквей»²⁸.

Если же устроенное таким образом первоначальное общежитие в церкви христианской, как следствие случайного возбуждения, не могло даже продолжаться в самой церкви христианской, то тем менее оно может служить примером для коммунизма, который всё хочет устроить не на любви, а на праве, не на вере, а на отрицании всего духовного и на отвержении самой даже нравственной природы человека. Нравственное чувство каждого, совесть, его природа говорят, что всё земное, временное должно быть покоряемо духу, должно служить только средством к достижению человеком высших целей бытия и жизни. Коммунизм безусловно отдаёт душу в вечное рабство материализма; потому что он видит в человеке только его низшую природу, думает об удовлетворении одних только потребностей и нужд земных и временных. Государство, наука и искусство для настоящего коммуниста не имеют никакого значения. Более последовательные коммунисты прямо проповедуют полную эмансипацию тела. Ко всему этому, при коммунистических началах немыслимы не только цивилизация, как мы уже сказали выше, но и самый порядок в обществе. Только при неравномерном распределении имуществ возможна прочная связь между членами общества, потому что только под этим условием один нуждается в другом, один подчиняется другому. Если бы в государстве каждый располагал одинаковыми средствами, тогда никто не стал бы зависеть от другого; напротив каждый обособился бы, одичал, а отсюда, как неизбежное следствие, возможен один только сепаратизм и самый крайний эгоизм. Не говорим уже о том, что с допущением коммунистического равенства имуществ сама по себе должна уничтожится и потребность труда, а отсюда уже не благосостояние, а напротив неизбежная нищета сделалась бы достоянием человечества.

* * *

Не в наших планах разъяснять те причины, от которых зависит столь быстрое и столь широкое распространение коммунизма, во всех его видах, не только за границей, но к несчастию и у нас в России, – хотя вопрос этот неизбежно является после того, когда несостоятельность коммунизма, вслед за ближайшим ознакомлением с его историей, основными воззрениями и задачею, становится столь очевидною и несомненною во всех отношениях²⁹. Но две мысли невольно напрашиваются при этом. Во-первых, коммунизм в своей последней форме развития в Европе, а тем более в нашем дорогом отечестве, есть явление сравнительно позднейшее, – но он успел уже запятнать себя самыми крайними насилованиями священнейших прав природы, мысли и жизни человеческой. Его ближайшие исчадия интернационалка и нигилизм... Первая неистовствует с кинжалом и револьвером в руках против избранников Божиих – царей и их верных слуг; последний не хочет знать и ведать даже элементарных правил приличия человеческого, и думает об удовлетворении только одних естественных, животных потребностей человека. Христианство в течение веков неизменно вело человека и всё человечество по пути истинного прогресса и счастья, потому что оно всех призывает на один и единственный путь долга, совести и великой любви Евангельской, путь, освещаемый верою в Бога и его св. Промысл и в благодатную тайную искупления. Теперь для каждого остаётся одно из двух: или безумно броситься в объятия коммунизма и К°, чтобы в конце концов сравняться во всём с животными, или же, благословясь, стать под знамя веры и церкви, любви и долга, стать твёрдо, дружно и безвозвратно, в ожидании за это не только спасения вечного, но и счастья земного, по слову Того, который сам говорит во св. Евангелии своём: ищите прежде царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам³⁰.

Другая мысль, которою мы и заключим свою статью, состоит в том, что даже в царствии небесном (а также и в самом аду) не будет полного равенства между людьми. Но как ина слава солнцу, и ина слава луне, и ина слава звёздам, звездо бо от звезды разнствует во славе: такожде (будет) и воскресение мертвых³¹, да приимет кийждо яже с телом содела или блага или зла³². Несть бо на лица зрения у Бога³³. Кийждо же свою мзду приимет по своему труду³⁴. Как же люди осмеливаются даже думать об устроении на земле того, что невозможно для самого неба?...