Книга вторая. О Великом посте и Пасхе

Итак, по твоему желанию, продолжая беседы наши, любезный друг, мы вступаем ныне на про­странное поприще великого поста. Не думай однако, чтобы я привел тебя к некоей безводной пусты­не, на отдаленном краю коей, с нетерпением, бу­дешь ты ожидать появления светлого праздника. Нет, и сию мнимую для тебя пустыню оживили, благодатными водами, святые Отцы Церкви, и ее обратили они в землю возделанную, усеянную цве­тами Иисуса Христа, ибо вертоградарями были: Дамаскин и Косма, Студиты и Андрей Критский, све­тильники своего века и последующих, воссиявшие из глубины уединенных келий. Прежде нежели приступим к раскрытию трудов их, я уже могу заранее обратить к тебе, как бы от их лица, сии сладостные слова блаженного Иеронима к своему другу:

«Посмотри, я собрал для тебя удивительные места из Святого Писания и я, так сказать, сплел тебе душистый венок покаяния, из лучших Евангельских цветов: возложи его на чело твое, приими кроткий дух и крылия голубицы, и полети искать покоя и примирения у Господа, сего столь милосердаго Отца».

Поистине, благая Церковь, заботясь о спасении детей своих, семью неделями великого поста и тремя им предшествующими, как будто напи­сала (если только позволено так выразиться) поэму всего человечества, резко обозначив три его грани: падение, искупление и последний суд. Все же про­странство сей трогательной поэмы наполнила она, то горьким плачем покаяния, то псаломными во­сторгами, то пророческим вдохновением о грядущем спасении, то самым изображением страданий Искупителя, уже не только в песнях духовных, но и в обрядах, для большего впечатления. Весь наружный человек должен содействовать внутрен­нему, в деле своего спасения: и ухо его должно слышать, и око видеть, и молиться уста, и руки подыматься к небу, и припадать колена, и смирять­ся к земле гордое чело, и наконец, поститься алчная утроба, влекущая долу высокие помыслы духа.

За три недели до великого поста, уже начинается духовное приготовление, и притча, о Мытаре и Фа­рисее, научает нас сокрушенной молитве, без кичения духа. Потом, в другой воскресный день, притча, о блудном сыне, приведет каждого, не совсем ожесточенного грешника, в сокрушение о грехах своих, или если сего не довольно, то в следующую неделю заставит его содрогнуться чтение страшного Евангелия, о последнем суде. И вся сырная неделя, провождаемая нами, по большей части, в увеселениях, посвящена памяти сего суда. Но накануне Церковь сострадательно воспоминает, в молитвах, души всех преставльшихся, которые, по насильственной или внезапной кончине, не могли в свое время воспользоваться молитвами и таин­ствами, и сие творит для того, чтобы ни одна вверенная ей душа не предстала на суд, без спаси­тельного щита ее. В конце же сырной недели, для поощрения верных, воспоминает пустынных подвижников, пребывавших в посте и молитве.

Наконец, последнее воскресение, пред самым постом, открывает вход к нему, повествованием о грехопадении праотца Адама, дабы мы зна­ли, что оплакивать во дни плача, и еще более восчувствовали, из какой бездны извлек нас Иску­питель, когда, на конце дней сих, будем прослав­лять победу его над смертью: и посему, в первые четыре дня поста, читается с умилением великий канон покаяния.

Не без высокой цели учредила Церковь празд­новать и восстановление честных икон, в первый воскресный день великого поста, называемый обык­новенно неделею Православия, возбуждая нас, сим торжеством, к возобновлению в падшем чело­веке образа Божия, чрез теплую веру в Иисуса Христа. Когда же, зная по опыту немощь челове­ческую, видит она, что силы телесные начинают изнемогать от подвигов поста, то на середине его выносит, для подкрепления верных, крест Госпо­день, знамение победы, и на пятой неделе поддерживает снова унывающих, чтением великого ка­нона покаяния, и примером духовных подвигов Марии Египетской, и похвалою Богоматери, скорой помощницы в скорбях наших.

Утешительное воскресение Лазаря, как предвестие общего восстания мертвых, и торжествен­ный вход Спасителя в Иерусалим, освежая ду­ховною радостью душу, дают ей и новые силы к перенесению трудных подвигов страстной седми­цы; а сия одна, обширными созерцаниями, объемлет весь мир, видимый и невидимый, всю глубочайшую связь неба и земли, столь резко разрозненных, жизни и смерти, столь по-видимому несодружимых, все поприще страданий Богочеловека, которое только вечность может измерить, хотя оно чудесно за­ключено в немногих земных днях, и наконец внезапно переносить нас, от плача ветхого Адама над гробом Адама нового, к светлому и светоносному «Христос воскресе»!

Вся же святая, великая Четыредесятница подражает, числом дней, и сорокадневному посту Моисея на Синае, для приятия ветхого завета, и сорока­дневному посту Илии Пророка на Хориве, услышавшего глас Господень в легком дыхании эфира, после бурь и громов, и сорокадневному посту са­мого Спасителя, на горе искушения, пред началом благовествования нового завета. Вся она есть, как бы десятина целого года, из числа дней на­шей жизни, удаленная сокрушенным сердцем в жертву Господу.

Но так как, в семи неделях великого по­ста, более сорока дней, то ты можешь спросить: от которого же и до которого дня простирается Четыредесятница? Должно знать, что Церковь, от времен Апостольских, не употребляет всей стро­гости поста, не только в день воскресный, как посвященный радостному воскресению Христову, но и в субботний, как посвященный воспоминанию сотворения мира, и коленопреклонения в сии дни не употребляются в церкви. Посему некоторые из древних Палестинских Отцов пустыни, присо­единяя сырную к семи последующим, и исклю­чая из сего времени все субботы и воскресения, таким образом, производили число сорока дней, в строгом смысле постных. Вообще же право­славная Церковь, держась предания Апостольского, ограничивает, под именем Четыредесятницы толь­ко первые шесть недель поста, не прилагая к ним, Лазарева и Вербного воскресения, как дней торжественных, что составляет сряду полное число сорока дней, и потому поется в Вербную субботу: «душеполезную совершивше Четыредесятницу, и свя­тую седмицу страсти твоея просим видети человеколюбче». А великие дни страстной седмицы, ради страшного воспоминания Господних страданий, Цер­ковь чтит отдельно от прочих недель, особен­ными молитвами и обрядами, как венец всего поста и преддверие Пасхи.

К сим возвышенным драгоценным дням великого поста, как бы исключительно дарованным нам для нашего спасения, призываю я ныне все твое внимание. Не поскупимся временем на молитву, которое мы часто расточаем, и доколе не исчезли в суете дни наши, воздадим должную десятину их Богу, все нам даровавшему.

«Отверзошася божественнаго покаяния преддве­рия; приступим усердно, очистивши телеса, брашен и страстей отложения творяще, яко послушницы Христа, призвавшего мир в царствие небесное, деся­тины всего лета приносяще всех Царю, яко да и воскресение его любовно узрим».

Так поучительно встречает нас Св. Церковь, в преддверии Великого Поста, приглашая нас, погруженных в греховную жизнь, пожертвовать, на покаяние и очищение наше, хотя десятую часть целого года, проводимого нами в непрестанной суе­те; и это даже не даром, но в цену нашего спа­сения, в цену будущей жизни. Какой же на сие ответ? как приемлется сие приглашение? – «мнози суть звани», по изречении Господней притчи, «мало же избранных» (Лук. 14:18, 20). Некоторые, под предлогом немощи, хотят уклониться от поста, ясно заповеданного в Св. Писании ветхого и нового Завета; а другие, перетолкованием самих слов Евангельских, ищут себя оправдать в неисполнении заповеди поста.

Обыкновенные их возражения состоят в том, что лучше делать добрые дела, нежели поститься и грешить, как будто бы несоблюдение поста облег­чит их от возможности грешить, и перевес гре­ха останется на стороне постящихся. Еще говорят: что хотя и упоминается в Евангелии о посте, но не определен самый род пищи, и из сего заключают, что можно совсем не заботиться о по­сте. Некоторые почти кощунствуют над изречениями Евангельскими, прилагая к себе слова и искажая по произволу их полный смысл, боль­шею частью по неведению подлинного текста. Так напр. они ссылаются на слова Ап. Павла: «предла­гаемое ядите, или: брашно нас не поставит пред Богом», и проч. и, на основании сих неправильно понятых советов Апостольских, открывают ши­рокое поле своему чревоугодию, как бы утвер­ждаясь на заповеди самого божественного Павла. Не будет ли полезно для людей неопытных, но желающих узнать истину, прояснить сии тексты, представив их в совершенной полноте, и вме­сте с тем извлечь из Св. Писания нового завета то, что в нем наиболее внушается нам о постах?

Раскроем сперва божественное Евангелие и вникнем, что там сказано о посте: «Иисус же, исполнь Духа Свята, возвратися от Иордана и ведяшеся Духом в пустыню, дний четыредесять искушаем от диавола, и не ясть ничесоже во дни тыя, и скон­чавшимся им, последи взалка» (Лук. 4:1–2). Итак, тотчас после крещения, пред началом бо­жественной своей проповеди, сам Господь, Ду­хом ведется в пустыню, для сорокадневного по­ста. Если же Господь принял на себя образ че­ловеческий, дабы во всем показать нам благой пример: то конечно не без особой цели, в на­чале благовестия, полагает пост Четыредесятницы. Но скажут: один Господь мог совершить ее без пищи. Этого и не требуется от человека, хо­тя и были избранные мужи в ветхом завете, по­добно Моисею и Илии, которые предварили самого Господа, силою его благодати, на поприще сорокадневного поста; были и в новом завете угодники Божии, которые силою того же Духа сделались под­ражателями Господу в пустыни, неядением чрез все время Четыредесятницы. Довольно часто можно встретить и теперь людей между пустынниками, вкушающих только единожды в седмицы Великого Поста; Церковь же, снисходя к нашей немощи, как опытный врач духовный, определила нам самый род и меру пищи, необходимой для поддержания телесных сил, если только мы хотим вра­чевать душу по ее спасительным заповедям.

А дабы мы ясно видели, из самого Евангелия, что заповедь поста существует для всех верующих, мы встречаем там неоднократные о нем напоминания самого Господа. Таким образом, при начале евангельской проповеди о блаженствах, он дает наставление, каким образом должно постить­ся без лицемерия: «Егда же поститеся, не будите якоже лицемеры, сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся; аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Ты же, постяся, помажи главу твою и лице твое умый, яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве» (Матф. 6:16–18).

Когда однажды спросили Господа: для чего уче­ники Иоанновы и Фарисейские постятся, а твои не постятся? он отвечал им: «еда могут сынове брачнии, дóндеже жених с ними есть, поститися? елико время с собою имуть жениха, не могут по­ститися; приидут же дние, егда отъимется от них жених, и тогда постятся в тыи дни» (Марк. 2:18–20). Спросили ученики Господа своего однажды, когда изгнал он духа нечистого из отрока: «яко мы не возмогохом изгнати его? – и рече им: сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом» (Марк. 9:29). Не великое ли это свидетельство самого Господа Иисуса, что власть над духами нечистыми даруется только тем, которые сами, мо­литвою и постом, умертвили плоть свою и сдела­лись вместилищем Духа Святого? – И кого же назвал всенародно, Господь Иисус, большим из всех рожденных женами? (Лук. 7:28). – Не Предтечу ли своего, Иоанна Крестителя, который всю свою жизнь провел в пустыне, «ядый акриды и мед дивий»? (Марк. 1:6).

Хотящие «оправдитися фарисейски» думают однако найти, и в словах Господа, одно изрече­ние, которое кажется им благоприятным: не вхо­дящее во уста сквернит человека, но исходящее из уст, то сквернит человека» (Матф. 15:11), хотя Господь объясняет значение сей речи. Причина, почему она была сказана, подробнее изложена у Евангелиста Марка, и тут можно ясно видеть, как произвольно приводит изречение сие, себе в оправдание, нарушители поста, хотя оно нисколько к нему не относится. Фарисеи, увидев некоторых из учеников Господа, неумытыми руками ядущих хлеб, осуждали их, ибо Фарисеи и все Иудеи не едят, не умыв рук, держась предания старцев; также пришедши с торга не едят, не омывшись, и других многих держатся преданий, как то: омывают чаши, кувшины, котлы и скамьи (Марк. 7:2). По причине сего осуждения фари­сейского, Господь напомнил книжникам слова Пророка Исаии о лицемерах, которые чтут Бога только устами, когда их сердце далеко отстоит, ибо они отменяют заповеди Божии, чтобы сохранить предания человеческие, омывая кувшины и чаши и многое сему подобное, и присовокупил: что ничто входящее извне не сквернит человека, ибо проходит чрево и извергается, но исходящее изну­три сквернит человека, так как изнутри исходят все помыслы злые и всякое зло.

3десь, как видно, нет ни одного слова о посте, ни какого-либо дозволения нарушать оный; ибо Господь, как творец закона, не пришел на­рушить оный, но исполнить всякую его йоту или черту (Матф. 5:17–18). Откуда же могли заимство­вать столь неправильное применение слов Господних, тем паче, что и в православной Церкви, нарушение поста почитается преслушанием заповеди, а не осквернением человека? – Вот как про­извольно употребляют, в свою пользу, тексты евангельские те, которые не дают себе в них отчета.

Прежде нежели вникнем в то, что проповедали нам Св. Апостолы, в богодохновенных посланиях, о посте, посмотрим в книге их Деяний, как соблюдали они сами сию заповедь, принятую ими от Божественного их Учителя, не только словом, но и делом; ибо Господь, по свидетельству Евангелиста Луки, «начать творити же и учити» (Деян. 1:1). Мы видим, что все Апостолы едино­душно пребывали в молитве и молении и преломлении хлеба; а где вечеря Христова, там и воз­держание. Во свидетельство того, что их обществен­ная молитва была всегда соединена с постом, мо­жно видеть пример Антиохийской Церкви: «служащим же им и постящимся, рече Дух Святый: отделите ми Варнаву и Савла на дело, на неже призвах их. Тогда, постившеся и помолившеся и возложше руки на ня, отпустиша их» (Деян. 13:2).

И Петр Апостол, когда имел таинственное видение, о допущении язычников в лоно Христо­вой Церкви, стоял на молитве, не вкушая пищи до шестого часа (Деян. 10:9). Так каждое великое событие и служение ознаменовано было постом, в Церкви Апостольской.

Достойно внимания и то, что первый язычник, обратившийся к Господу, Корнилий сотник Рим­ский, чрез которого отверзлась дверь всем язычникам, милостынею, молитвою и постом, достиг царствия Божия. Ему явился Ангел с утешительным словом, что молитва и милостыня его взошли на память Богу, и велел призвать Симона, нарицаемого Петра, дабы услышать от него спаситель­ные глаголы, и когда Апостол, пришедши в дом сотника, спрашивал: что было причиною его по­сольства? – Корнилий отвечал: «от четвертаго дне даже до сего часа бех постяся, и в десятый час моляся в дому моем, и се муж ста предо мною, в одежде светле, и рече: Корнилие, услышана бысть молитва твоя и милостыни твоя помянушася пред Богом. Посли убо во Иоппию, и призови Симона, иже нарицается Петр, иже пришед возглаголет тебе» (Деян. 10:30–32).

Не странное ли поистине дело, что некото­рые Христиане находят совершенно излишним пост, и даже вовсе исключили его из своих по­становлений церковных, как бы нечто человече­ское, когда мы видим, из самых книг боже­ственного Писания, что пост, как деятельное пособие к молитве, послужил даже во спасение язычникам? – Корнилий, сотник Римский, следственно обязанный строгою воинскою службою, а не какой-либо праздный человек, добровольно постился до девятого часа дня (что соответствует, по нашему исчислению времени, трем часам пополудни), и тогда явился ему на молитве, умерщвлявшему плоть свою, бесплотный Ангел с глаголом спасения. Если же, быть может, скажут, что в первые века Христианства, пост собственно состоял в совершенном воздержании от пищи до вечера, а не в определении самой пищи (которое однако, по уставу Церкви, также сопряжено с воздержанием до трех четвертей дня, а иногда и до вечера): то спросим у отринувших устав церковный о посте: соблюдают ли они по крайней мере Апостольский пример неядения до вечера? – А если нет, то пусть скажут: кто же разрешил их и от сего древнего порядка? Положа руку на сердце, пусть сознаются они сами, право ли поступают пред Богом и пред судом собственной совести, неблагоприятно смотря на других более послушных Церкви?

Теперь рассмотрим изречения посланий Апостольских о нашем предмете. Вся почти XIV гла­ва послания к Римлянам рассуждает о пище: но она нисколько не относится к посту Христианскому, хотя на ней думают утвердиться желающие его нарушить. Предварив нас в начале, чтобы мы попечение о своей плоти не простирали до похоти, Ап. Павел говорит: «немощнаго в вере принимай­те, без споров о мнении, ибо иной уверен, что мож­но все есть, а другой, будучи слабее, ест овощи: ядый не ядущаго да не укоряет, и не ядый ядущаго да не осуждает» (Рим. 14:1–3).

Дабы уразуметь, к чему относятся слова сии, должно обратиться к толкованию Св. Иоанна Златоустого, который открывает настоящий смысл их: «Знаю, что слова сии для многих трудны к уразумению. Посему, нужно наперед изложить, что подало повод к сим наставлениям, и что хочет исправить Апостол этими словами. Что же такое хочет он исправить? – Многие из уверовавших Иудеев, и по принятии веры, имея совесть связанную законом, наблюдали строгую разборчивость в пище, потому что не осмеливались вовсе отступить от закона. Притом, дабы воздерживаясь только от свиного мяса, не подпасть за то нареканию, они стали уже воздерживаться от всего мясного и есть одни овощи, под тем видом, что наблюдают пост, а не иудейскую разборчивость в пище по закону. С другой стороны, были и более совершен­ные в вере, которые сами нисколько не наблю­дали подобной разборчивости в пище, и еще наблюдавших оную отягощали и огорчали, своими уко­ризнами и обличениями, и даже ввергали в уныние. Посему, блаженный Павел опасался, чтобы они, имея намерение исправить не важный недостаток, не испортили всего; чтобы, желая отучить немощных в вере от разборчивости в пище, не до­вели их до отпадения от веры, и прежде времени стараясь все возвести к совершенству, не расстроили бы того добра, какого надлежало ожидать от них в это время: то есть непрестанными своими укоризнами не поколебали бы их в исповедании Христовом, так что после этого нельзя было бы исправить ни того, ни другого. Смотри же, как благоразумно действует Апостол, и, со свойствен­ной ему мудростью, заботится о пользе той и другой стороны».¹

Но хотя советы Апостольские относились к соблюдавшим еще пост иудейский, а не Христианский, из них также можно извлечь полезное наставление и для Христиан, позволяющих себе на­рушать заповедь церковную о постах, с крайним соблазном для их немощной братии: «Ежели же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь. Не губи своею пищею того, за кого Христос умер. Для пищи не разрушай дела Божия: все чисто, но худо тому, кто ест на соблазн. Лучше не есть мяса и не пить вина, и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкает­ся, или соблазняется или изнемогает» (Рим. 14:15, 20, 21).

Как мудры и предусмотрительны слова Апо­стола! Часто люди неопытные, видя людей, выше себя поставленных и сведущих, нарушающими заповеди церковные, которые для них кажутся не­важными, чрез столь опасный пример, склоняют­ся к нарушению других более важных заповедей, не отличая меньшего от большего, ибо первое преслушание отверзает им широкую дверь ко всем тяжким преступлениям.

В первом послании к Коринфянам находят­ся два известные изречения Апостола Павла, на ко­торый любят ссылаться нарушители поста, для своего оправдания: «брашно нас не поставит пред Богом» и «предлагаемое ядите»; но они так ясно оговорены предыдущими и последующими словами Апостола, как относящиеся единственно к идольским жертвам, что надобно привести только пол­ный текст, дабы убедиться, что они не могут быть вовсе применяемы к заповеди о посте. Гла­ва 8 начинается сими словами: «что касается до жертв идольских, мы знаем, потому что все мы имеем знание; но знание надмевает, а любовь назидает».

(Ст. 4). «Итак, касательно употребления в пищу жертв идольских, мы знаем, что идолы в мире ничто, и нет иного Бога, кроме единого; (7) но не у всех есть такое знание; некоторые и поныне, с совестью признающею идолов, едят, как жертвы, идольское, и совесть их, будучи не­мощна, тем сквернится. Пища не приближает нас к Богу (брашно же нас не поставляет пред Богом); ибо едим ли, ничего не приобретаем от того; не едим ли, ничего не теряем. Береги­тесь, однако же, чтобы сия свобода ваша не послу­жила соблазном для слабых. Ибо если кто увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище: то совесть его, как слабого, не располо­жит ли его есть жертвы идольские? и от знания твоего погибнет слабый брат, за которого Христос умер. Таким образом, согрешая против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы против Христа согрешаете. И потому, если пища соблазняет брата моего, не стану есть мяса во век, чтобы не соблазнить брата моего» (1Кор. 8:8–13).

И здесь опять, хотя сказанное относится к мясу жертв идольских, есть однако совет христианской любви: о несоблазнении пищею совести брата: это может быть с пользою применено к тем, кото­рые вкушают мясо во дни, заповеданные Церковью для поста, так как этим, не менее идольских жертв соблазняется совесть немощных братьев, наученных с детства послушанию мате­ри своей Церкви.

Говоря далее в главе 10-й о том же предмете, Апостол так выражается: «не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть уча­стниками в столе Господнем и в столе бесовском. Все (мне) позволено, но не все полезно; все (мне) позволено, но не все назидает. Никто не ищи своего, но (каждый) пользы другого. Все, что про­дается, на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести: ибо Господня земля и что наполняет ее. Ежели кто из неверующих позовет вас, и вы к нему захотите пойти: то все предложенное вам ешьте, без всякого исследова­ния, для спокойствия совести» (1Кор. 10:20–27).

Относится ли это хотя сколько-нибудь к по­сту? – Апостол говорит: если кто из неверующих пригласит вас, то предлагаемое ядите, а не то, чтобы кто-либо из верных предложил вам нару­шить заповедь поста. Весьма благоразумен совет Апостольский: первобытные Христиане, рассеявшись по вселенной для проповеди слова Божия, находились беспрестанно между язычниками: следственно, не могли соблюдать всех уставов ветхозаветных, которые соблюдал однако сам Апостол, будучи в Иерусалиме, как это видно из книги Деяний (Деян. 21:26). Дело проповеди могло бы постра­дать от необщительности Христиан с язычника­ми, посему и разрешено им было, но только в доме неверных, а не у верных, не соблюдать различия пищи и вкушать все предлагаемое; однако и тут присоединен опять совет любви: «но когда вам кто скажет: это жертва идольская, то не ешьте для того, кто объявил вам, и для совести, ибо Господня земля и что наполняет ее» (1Кор. 10:28).

Сам Апостол о себе свидетельствует, что он был часто в посте (2Кор. 11:27). А мы верные, не заботясь о соблазне младших о Христе братии, без всякой необходимости, под самыми ничтожными предлогами, большею частью для угождения нашей плоти, нарушаем пост и, как щитом, прикрываем себя неправильно применяемыми словами Апостола: «все предлагаемое ядите».

До какой степени была уважаема заповедь поста в первые века Христианства, могут служить нам свидетельством правила, известные под именем Апостольских, потому что они действительно сохра­нились нам от Св. Апостолов и их ближайших последователей – мужей Апостольских. Ясно в них обозначен пост Четыредесятницы, а также среды и пятка, на память предания и распятия Господня.

Правило 69-е: «Аше кто Епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец, не постится во Св. Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток, кроме препятствия от немощи телесныя: да будет извержен; аще же мирянин, да будет отлучен».

Я уже говорил, что нелюбители поста оправ­дываются тем, что пост времен Апостольских различен был от нашего. Но кто доказал, что пост Апостольский ограничивал только время пи­щи, а не касался качества ее? Если бы кто, постясь до вечера, сел за мясной, тучный и лакомый стол: не сказала ли бы ему совесть, что он насмехается над своим постом? Можно ли сие думать о Христианах Апостольских времен? – Впрочем, пусть бы наши нелюбители поста согласились поститься по-апостольски, так, чтобы воздерживаться от пищи до вечера, или вовсе не есть; но так как они сего не исполняют, то следует ли им отвер­гать не строгость, а снисхождение, которое оказы­вает нам Церковь в определении известного рода пищи, во время поста, для однообразия и порядка, дабы немощные могли следовать за более крепкими в исполнении заповеди? Между тем грустно ви­деть отступление от порядка церковного, который гораздо больше заключает в себе важности, нежели сколько предполагают пренебрегающие его наружными формами: потому что всякое стройное обще­ство, равно церковное как и гражданское, необхо­димо должно быть подчинено какому-либо внешнему порядку, строго соблюдаемому для того, чтобы оно не рушилось.

Возьмем для примера училище. Может ли быть, чтобы там не были определены не только часы на занятия, на отдых и на пищу, но и самая пища, большею частью однообразная? – Иначе нельзя было бы свести счета ни времени, ни деньгам. – В строю воинском, не покажутся ли странными для неопытного, все повороты и командные слова? – и однако, если бы они все не исполнялись в точности, нель­зя было бы сдвинуть с места полка, и если бы сверх того не соблюдалась строжайшая подчинен­ность, при всех малейших приказаниях началь­ства, все войско обратилось бы в нестройную тол­пу, которая бы не в силах была выдержать на­пора неприятелей. – Тоже можно сказать и о воинстве Христовом, которое необходимо должно быть в повиновении у своих пастырей и строго исполнять все заповеди церковные, чтобы противостоять нападениям опасного врага душ наших, о котором непрестанно предостерегает нас Церковь. Если мы, будучи больны, слушаем с покорностью пред­писания врачей, советующих нам не только воздержание в пище, но даже самый ее род, для большего успеха их лекарств: будем ли непо­корны опытному гласу врачей духовных, когда они, вместе с постом, заповедали и самый его образ?

Напрасно люди, не желающие сознаться в своем малодушии, стараются оправдать себя мни­мою маловажностью таких постановлений, и даже словами Св. Писания. Однако во главе его, на первых страницах Библии, мы уже видим пост заповеданный Адаму, запрещением известного пло­да, и нарушение сей заповеди есть начало первород­ного греха, ради коего сам Господь должен был войти на землю, чтобы восстановить человека. – Вот как важно маловажное, по видимому, невоз­держание в пище! – потому что, по словам одного нашего духовного витии, когда дело касается до нарушения заповеди Божией, одно и тоже «сорвать яблоко с дерева, что и солнце с тверди небесной». Пост же не есть заповедь человеческая, хотя таким его домогаются представить те, которые не имеют довольно твердости, чтобы соблюдать его; они думают стать выше в его собственных поня­тиях, а на самом деле становятся ниже: потому что преодоление чувственной своей природы выше произвольного послабления всем ее прихотям, а послушание заповедям еще выше поста и молитвы.

Самое распределение пищи, во дни поста, не основано на каком-либо произволе, но применено уставом церковным к немощи нашей, на осно­вании священных образцов. Весьма естественно лишение всякой пищи животной, особенно мяса, во дни, исключительно посвященные молитве. До сих пор, в пустынных обителях Востока, на Афоне, Синае и в Палестине, равно как и в на­ших строгих обителях, постною пищею назы­вается собственно одна растительная, и только в некоторые дни праздничные, случающиеся посреди поста, бывает разрешение на рыбу. Это снисхождение, неприметно вкравшимся обычаем, обрати­лось также в облегченный вид поста, который милостиво терпит Церковь, чтобы строгостью не испугать немощных чад своих; но не должно употреблять во зло ее снисхождение, от умаленного поста переходя совершенно к его нарушению. Важно послушание ее уставам: посему соблюдаю­щие пост, хотя и не в той мере строгости, как он заповедан, но с чувством смиренного послушания, достойны также уважения, как и строгие постники. Если же спросят: почему рыба может быть принимаема за постную пищу, хотя имеет в себе животное начало? – то этому, быть может, следует искать начальную причину в повести Евангельской. Дважды насыщает Господь двумя рыбами и несколькими хлебами многие тысячи на­рода в пустыне. В самый день своего воскресе­ния, являясь ученикам своим, сквозь затворенный двери, уже в прославленном теле, вкушает он пред ними от пчел сот и рыбы печеной часть, и потом, явившись в третий раз, на озере Тивериадском, сам дает им вкусить от рыб, ди­вно пойманных, по его Божественному манию. Без сомнения, по сим примерам, этот род пищи, как более утонченный и принятый самим Господом, даже после его воскресения, был допущен Церковью, как некоторое снисхождение, во дни по­ста, без нарушения оного; не хорошо самочинно идти далее, нарушая пределы отеческие, ибо ничто нам так не опасно, как собственное рассуждение, по древней лести диавольской нашим праотцам, вовлекшей их в погибель: «будете яко бози, ведяще доброе и лукавое» (Быт. 2:6).

Некоторые отговариваются еще тем, что, по их мнению, лучше вкусить умеренно пищи скоромной, нежели объедаться постною, как будто бы объедение всегда на стороне постящихся, а не самих нарушителей воздержания; в этом случае можно опять им напомнить, как и в других, что послушание паче поста и молитвы, и что сла­бый постник едва ли не приятнее Богу самочинного воздержника, нарушающего устав церковный мнимою своею умеренностью. Напрасно еще говорят поблажающие себе, что не в посте, а в добрых делах состоит спасение, как будто бы Церковь почитает пост единственным средством ко спасению. Нет, она очень ясно поучает, нас песнями духовными, во дни великой Четыредесятницы, в чем состоит истинный пост:

«От брашен постящися, душе моя, и от стра­стей не очистившися, всуе радуешися неядением; аще бо не вина ти будет к исправлению, яко лож­ная возненавидена будеши от Бога и злым демонам уподобишися, николиже ядущим, не убо согрешающи пост непотребен сотвориши, но неколебима к стремлениям безместным пребывай, мнящи предстояти распятому Спасу, паче же сраспятися тебе ради распеншемуся, вопиющи к нему: помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии твоем».

Вот и другой умилительный стих, певаемый на первой неделе поста: «постимся постом приятным, благоугодным Господеви: истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похотей очищение, оглаголания, лжи и клятвопреступлетния; сих оскудение пост истинный есть и благоприятный».

Или еще, что поется на первой литургии преждеосвященных Даров: «постящеся, братие, теле­сне, постимся и духовне: разрешим всякий союз неправды, всякое списание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб и нищия, безкровныя введем в домы, да приимем от Христа Бога велию милость».

При окончании дней великой Четыредесятницы, заключим ныне рассуждение наше о посте, красно­речивыми словами великого его проповедника, Св. Иоанна Златоустого²: «Когда мы отпустим от себя какого-нибудь гостя, который провел с нами несколько дней, которого мы радушно приняли и делили с ним беседу и стол: то на другой день после его ухода, как накрыт будет стол, тотчас вспоминаем о нем и о взаимной беседе и обращаемся мыслью к нему, с великою любовью; так точно поступим и в отношении к посту. Он пробыл с нами сорок дней, мы приняли его радушно и отпустили: теперь же, когда намереваемся мы предложить духовную трапезу, вспомнив о нем и о всех благах, происшедших от него для нас. Ибо не только самый пост, но и воспоминание о нем может принести нам весьма великую пользу. Как любимые нами, не только когда бывают у нас, но и когда приходят нам на ум, доставляют нам великое удовольствие: так и дни поста, собрания, общие собеседования и другие блага, какие мы получали от него, радуют нас и воспоминанием; и если мы вспомним о всех этих благах в совокупности, то и в настоящее время получим великую поль­зу. Говорю это не с тем, чтобы принудить вас к посту, но чтобы убедить не предаваться забавам и не вести себя как большая часть людей, если только можно назвать людьми этих малодушных, которые, как бы освободившись от уз и вырвавшись из какого-нибудь тяжкого заключения, говорят друг другу: «наконец-то мы переплыли это скучное море поста»! А другие, более этих сла­бые, боятся и за будущую Четыредесятницу. Это происходит от того, что они во все остальное время, без меры, предаются забавам, роскоши и пьянству. Если бы мы все прочие дни постарались проводить честно и скромно, то и прошедший пост полюбили бы, и наступающий приняли бы с большим удовольствием. Ибо какого блага нет нам от поста? – везде тишина и чистая ясность, и дома не свободны ли от шума, беготни и всякой тревоги? Но прежде еще домов, душа постящихся вкушает спокойствие; да и город весь являет та­кое же благоустройство, какое бывает в душе и в домах; ни вечером не слышно поющих, ни днем шумящих и пьянствующих; не слышно ни крика, ни драки, но везде видно великое спокойствие. А теперь не так, но с самого раннего утра крик, шум и беганье поваров, великий чад как в домах, так и в душах, от того, что забавами поджигаются внутри нас страсти и раз­дувается пламень порочных вожделений. Поэтому должны мы жалеть о прошедшем посте, ибо он все эти страсти обуздывал; и пусть самый труд поста мы сложили с себя, за то не прекратим любви к нему и не изгладим памяти о нем».

Сперва я начертал тебе все течение великого поста, чтобы ты, одним взглядом, мог обнять сию духовную лестницу, ведущую нас от земли на небо, подобно той, которую видел во сне странствовав­ший Иаков; теперь же мы будем останавливаться на некоторых ее ступенях, ибо и на них стоят земные Ангелы и небесные человеки, Отцы пусты­ни и Церкви, святыми молитвами своими облегчающие нам трудное восхождение; наверху же лестни­цы сам Господь – наша Пасха. В сем письме изложу я тебе, несколько пространнее, три первые предуготовительные недели и соберу умилительной красоты вечерних стихир, утренних канонов и синаксариев, более выражающих порывы сердца к Богу и сознание нашей немощи. Это будет как бы некая духовная анфология, тот душистый венок покаяния, о коем говорит Иероним.

«Не помолимся фарисейски, братие; ибо возносяй себе смирится; смирим себе пред Богом, мытарски пощением зовуще: очисти ны, Боже, грешныя».

Сими смиренными словами начинается триодь постная и сообразно сему первому вечернему стиху ее, поется на утрени, пред каноном, умилитель­ный тропарь:

«Покаяния отверзи ми двери, жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому твоему, храм носяй телесный весь осквернен: но яко щедр очи­сти, благоутробною твоею милостию».

Должно, однако, объяснить тебе значение самого слова триодь; прочти его в синаксарие: «В настоящий день с Богом и триодь начинаем, которую, по движению Святого Духа, благоприлично сложили из песней многие святые Богоносные Отцы наши. Но прежде всех умыслил триодь, т. е. три песни, во образ Святой и живоначальной Троицы, великий писатель Косма, сочинив по три песни, для каж­дого дня великой седмицы святых страстей Господа и Бога нашего Иисуса Христа. После него, подра­жая ему в ревности, другие Отцы, наипаче же Феодор и Иосиф Студиты, написали духовные песни и для прочих седмиц великой Четыредесятницы. Мысль же святых сих была: всею книгою триодию вкратце воспомянуть, от самого начала, благодеяния Божии к человекам и изложить их для памяти всех. Как пред сражением воеводы, при­мерами и речами, возбуждают воинов, отгоняя леность и боязнь и уныние: так и божественные Отцы, чтобы очистить закосневшие в душах на­ших страсти, возбуждают нас быть готовыми на подвиги поста: но поскольку первое оружие доброде­тели есть покаяние и смирение, а преградою к ним служат гордость и кичение, то, прежде всего, предла­гается нам настоящая притча, о Мытаре и Фарисее, из божественного Евангелия».

Еще чувствительнее для сердца синаксарий, о блудном сыне, читаемый во вторую неделю: «есть люди, имеющие на душе много тяжких грехов, предавшиеся страстям от юного возраста, которые впали во глубину зла и приходят в отчаяние (а вина отчаяния гордость); но со всем тем они не хотят обратиться к добродетели, напротив же, укрепляя на себе узы порока, еще в горшую впадают пагубу. К таким людям святые Отцы имеют сострадание и, желая их спасти, предлагают здесь сию притчу, чтобы с корнем истор­гнуть страсть отчаяния и возбудить к добродетели, показав согрешившим богатство благости и человеколюбия Божия: ибо из сей притчи Христовой явствует, что никакой грех не может победить благоутробия Господа».

Все стихи, и вечерние и утренние сей неде­ли, как бы тайные упреки нашей совести, потрясают душу, и тщетно бунтует гордое сердце, уста невольно готовы повторять: «объятия отчие поспеши мне отверсти: расточительно изжил я житие мое, взирая на неизживаемое богатство тво­их щедрот, Спасе; ныне да не презриши обни­щавшего моего сердца, ибо к тебе Господи, с умилением, взываю: согреших, Отче, на небо и пред тобою».

И дабы еще более напомнить нам, что мы толь­ко странники на земле чуждой, Церковь, в течении трех недель до великого поста, кладет нам в уста жалобную песнь пленников Вавилонских, пронзающую сердце своим трогательным напевом и тоскою по родине, коею она исполнена. За каждым выразительным стихом псалма, следует тихое аллилуйя, как бы зов Ангельский, чуть слы­шимый сквозь плач земной.

«На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона; на вербиих посреди его обесихом органы наша: яко тамо вопросиша ны пленшии нас, о словесех песней, и ведшии нас о пении: воспойте нам от песней Сионских. Како воспоем песнь Господню на земли чуждей? аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя; прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начала веселия моего. Помяни, Господи, сыны Едомские, в день Иерусалимль глаголющие: истощайте, истощайте до основания его! Дщи Вавилоня окаянная, блажен иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам; блажен, иже иметь и разбиет младенцы твоя о камень».

Сия песнь, сильная и поразительная как воспоминание, представляется еще более возвышенною, как иносказание: Вавилон, смешение, есть образ смешанного множества страстей и грехов, которые господствуют в мире, берут в плен невнима­тельную душу и порабощают ее; Иерусалим, город мира, значит состояние души, собравшейся из рассеяния и обратившейся к Богу, – мир не­порочной или покаянием очищенной совести. Ах, друг мой, не забудем сего Иерусалима, постараемся не забывать его! Мысль о сокрушении младенцев Вавилонских о камень, которая была бы слишком жестока в буквальном значении, есть напротив самая чистая в иносказании; это значит: блажен, кто имеет довольно твердости сокрушать о камень веры, едва рождающиеся дурные мысли и желания, прежде нежели они вырастут в злые дела и навыки.

Еще один образец милосердия являет благая Церковь, равно заботясь о живых и мертвых, и синаксарий субботний, пред сырною неделею, пространнее о том свидетельствует: «в сей день, бо­жественные Отцы узаконили совершать память всех, от века скончавшихся благочестиво человеков; ибо многие прияли безвременную смерть на странствии, в море и непроходимых горах, в стремнинах и пропастях и заразах, гладом, от пожаров, на льдах, и в бранях, и от стужи, и претерпели иные всякие смерти; равномерно убогие и немощные не могли воспользоваться пением узаконенных псалмов. Посему святые Отцы, дви­жимые человеколюбием, положили в Соборной Церкви, совершать общую их память; день же избран субботний, ибо суббота значит упокоение, а следующее воскресение посвящено памяти второго Христова пришествия.

Но уже на вечерни сей субботы, страшно раскрывается пред нами картина последнего суда, начертанная живою кистью Пророков, как бы очевидцев: «возгласят трубы, и истощатся гробы, и воскреснет все естество человеческое в трепе­те! – Книги разгнутся, явлены будут дела человеков пред нестерпимым судилищем: возшумит же юдоль вся, страшным скрежетанием плача, видя всех согрешивших, по праведному суду, отпускаемых на вечные муки и тщетно плачущихся».

И вот, при виде сего грозного зрелища, пробуждается, наконец, голос покаяния: «увы мне, мрачная душа! доколе от злых не отреваешься? доколе льешь слезы уныния? что не помышляешь о страшном часе смерти? что не трепещешь вся страшного судилища Христова? какой ответ ему дашь? дела твои предстоят на обличение твое, деяния, как доносители, обличают тебя. Впрочем, о душа, время настало, беги, предускори, верою возопи: со­грешила, Господи, согрешила тебе, но знаю, о человеколюбец, твое благоутробие; пастырь добрый, не отлучи меня от стоящих одесную тебя, ради вели­кой твоей милости».

О том же взывает, и на утреннем каноне, Феодор Студит, творец его: «Боже, когда приидешь, во тмах и тысящах Ангельских небесных начал, и меня окаяннаго сподоби встретить тебя, Христе, на облаках».

«Во юдоли плача, когда на месте, избранном тобою, возсядешь, многомилостивый, сотворить пра­ведный суд, не объяви моих тайных и не по­срами меня пред Ангелами, но пощади меня, Боже, и помилуй».

Благоразумно положили святые Отцы совершать память сего второго страшного пришествия, после двух снисходительных притчей, о мытаре и блудном, дабы кто-либо, уведав Божие человеколюбие, не предался лености, говоря: человеколюбив Бог, и когда ни вздумаю оставить грех, еще успею все исполнить. Они же, устрашая чаянием будущей казни, хотят леностных возбудить к добродете­ли, дабы не взирали на одно только человеколюбие Божие, но видели бы в Господе и праведного су­дию, который каждому воздает по делам его.

После сего великого воспоминания о суде, как некое предочищение, полагается пред самым началом поста, сырная неделя, от воздержания мяса постепенно приводящая к совершенному посту, чтобы и тело наше не почувствовало вдруг слишком резкой перемены в пище: ибо святые Отцы про­никали во все немощи человеческие и, заботясь о спасении души, не почитали низким для себя попещись и о слабости естества человеческого; посе­му поется в первый день сей недели: «отверзлось преддверие божественного покаяния; приступим усер­дно, очистив телеса, отлагая брашна и страсти, как послушники Христа, призвавшего мир в цар­ствие небесное: принесем десятину всего лета Царю всех, да с любовью и воскресение узрим».

Но сей пост, к которому призывает нас Церковь, глубоко объяснен ею в стихирах среды и пятка: «о душа моя, постящаяся от брашен и от страстей не очистившаяся, напрасно радуешь­ся неядению, если оно не послужит тебе виною к исправлению, как лживая, будешь ты вознена­видена Богом, и уподобишься злым демонам, никогда не ядущим. Итак не сделай тщетным поста, продолжая грешить, но будь неколебима стремлением порочным, мысленно предстоя распятому Спасу и сораспинаясь пострадавшему ради тебя, взывай к нему: помяни мя Господи, егда прииде­ши во царствии твоем».

В сии два дня сырной недели уже начинается служба великопостная с поклонами; вместо литур­гии, читаются только часы, с вечернею, и две статьи пророчеств Пророка Иоиля, о посте и суде в сре­ду, и Пророка Захарии в пятницу, о обетованиях Божиих Израилю и очищении. Особенно замеча­тельны вдохновенные речи Иоиля.

«Так глаголет Господь: обратитесь ко мне всем сердцем вашим, в посте и в плаче и рыдании, и расторгните сердца ваши, а не ризы ва­ши, и обратитесь к Господу Богу вашему, ибо он милостив, и щедр, и долготерпелив, и многомилостив, и жалеет о злых делах; кто знает: не обратится ли, и не сжалится ли, и не оставит ли за собою благословение, и жертву, и возлияние, ко­торые приносите Богу нашему? Вострубите трубою в Сионе, освятите пост, проповедайте исцеление, соберите народ, освятите церковь, изберите старейшин, совокупите сосущих младенцев; да изыдет жених от ложа своего и невеста из чертога сво­его; на ступенях жертвенника пусть восплачутся жрецы, служащие Господу, и рекут: пощади, Го­споди людей твоих».

Еще торжественнее другое пророчество его о суде: «так глаголет Господь: да возстанут и взыдут все языки на юдоль Иосафатову, ибо я там сяду и разсужу все языки, сущие окрест. Обнажи­те серпы, ибо предстоит обрезание винограда; вой­дите для топтания, ибо исполнено точило; изливают­ся подточилия, ибо умножились их злобы. Гласы прогласилися на поле судебном, ибо близок день Господень на юдоли судебной! солнце и луна по­меркнут, и звезды скроют свет свой, Господь же от Сиона воззовет и от Иерусалима даст глас свой, и потрясется небо и земля».

Посмотри, с какою любовью приветствует Церковь своих избранных, в субботу, посвящен­ную их памяти: «приидите все верные, воспоем лики преподобных Отцев: Антония верховного, Евфимия светлого, и каждого, и всех вкупе, и мы­сленно обтекая их гражданства, как бы другой рай сладости, воскликнем: вот древеса, которые насадил Бог наш: они цвели и принесли Хри­сту плоды нетленной жизни, питая души наши».

«Радуйся Египет верный, радуйся Ливия пре­подобная, радуйся Фиваида избранная; радуйтесь вся­кое место и град и страна, воспитавшие граждан небесного царствия, возрастившие их в воздержа­нии и болезнях, и показавшие их Богу совершен­ными мужами желаний; они явились светилами душ наших, просияв мысленно во все концы, зарею чудес и знамением своих деяний».

От сего нового Эдема, духовно насажденного Отцами пустыни, Церковь, высокими песнопениями, внезапно переходит к утраченному раю и, накануне поста, воспоминает о горьком пресыщении Адама: «Создатель мой, Господь, взяв меня, персть от земли, оживил дуновением живоносным, и почтил на земле начальством, над всеми видимыми, и общежитием Ангелов: сатана же льстивый, употребив орудием змия, снедию прельстил и лишил меня божественной славы, предав в землю преисподней смерти: но воззови меня, благоутроб­ный Владыко».

«Господи, по совету врага, преслушав твое бо­жественное повеление, совлекся я, окаянный бого­тканной одежды и облекся смоковным листвием и кожаными ризами, и был осужден снедать хлеб трудный, земля же проклята была приносить мне терния и волчцы; но ты, в последние времена, во­плотившийся от Девы, воззвав меня, введи опять в рай».

Внемли, как плачется горько Адам, воссев в виду утраченного рая: «о луг блаженный, богонасажденные сады, красоты рая! ныне обо мне про­ливайте слезы с листьев, как из очей, о мне обнаженном и чуждом Божией славы».

«Пожалей, о рай, о твоем обнищавшем вла­дыке и, шумом листьев твоих, умоли Создателя, дабы не затворял тебя падшему».

В синаксарие воскресения пространно описано, святыми Отцами, в назидание верных, грехопадение Адамово, и два великие Святителя: Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, своими глубокими тол­кованиями, проливают духовный свет на горькое изменение первоначального бытия нашего.

«Между тлением и нетлением был создан Адам, дабы получил то, что сам изберет по произволу: Богу возможно было сотворить его и безгрешным, но надобно было, чтобы человек совершил подвиг произвольного выбора: для сего дан был ему закон, – прикасаться всех насаждений, но не сего, то есть древа познания добра и зла. Может быть, сие значило: из размышления о всех созданиях извлекать познание Божественной силы, но не испытывать помыслом естества Божия. Так любомудрствует и св. Григорий Богослов: Бог повелел Адаму помышлять умом о Божеском естестве, рассматриваемом во внешних отношениях, но отнюдь не испытывать, каков есть Бог внутренне по естеству, где он и как все из ничего создал. Адам же, оставив все прочее, наипаче любопытствовал о Боге, усиливаясь подробно до­знать его естество, и будучи еще не совершенным, простым и младенцем, впал в искушение, ибо сатана, посредством Евы, внушил ему мечтание самому сделаться Богом. А великий и божествен­ный Златоуст говорит: что древо сие имело, некоторым образом, двоякую силу, он полагает рай на земле, но разумеет его вместе духовным и чувственным, каков был сам Адам, и что оба находились посреди тли и нетления, и соблю­дает таким образом слова писания, в тоже время не оставаясь при одной их букве».

На конце же сих трех предуготовительных седмиц, еще однажды, приглашаются к подвигам верные чада Церкви.

«Поприще добродетелей открылось! хотящие страдальчествовать войдите, препоясавшись добрым подвигом поста, ибо законно страдальчествующие пра­ведно венчаются. Восприяв всеоружие креста, вос­противимся врагу, имея веру, как нерушимую стену, и как щит молитву, а шлемом милостыню; и вместо меча пост, который отсекает от сердца всякую злобу. Творящий сие восприимет истинный венец от Царя всех, Христа, в день судный».

Если, в предыдущем письме моем, я собрал для тебя лучшие отрывки, из духовных песней трех первых недель до поста, и даже напол­нил ими все письмо, то это для того, чтобы ты получил понятие, о красотах языка церковного, мало нам доступного. Не поскучай чтением сих избранных песней, ибо кроме достоинства внешнего, они заключают в себе и внутреннее сокро­вище, располагая душу к принятию всего благого. Между тем мы достигли до первой великой недели Четыредесятницы, и переход к ней, по церковно­му пути, не будет для нас столь разителен, как случается обыкновенно, после шумных увеселений масленицы, к сожалению перешедших из Запада в наше отечество.

Сию первую неделю, святые Отцы, наипаче по­свящали безмолвию и подвигам духовным, как начаток поста, чтобы решительнее сокрушить в себе мирские навыки и предаться вполне созерцанию духовному: ибо на всяком поприще важен первый шаг, и многие удалялись на все течение поста в глубочайшие пустыни. И у нас издревле, сохранился благочестивый обычай, посещать друг друга на сырной неделе, смиренно испрашивая пред покаянием взаимное прощение, но он обратился в пиршества и гульбища.

Один из великих отшельников, соотечественник и почти современник св. Иоанна Дамаскина, святой Андрей, сперва просияший славою своих добродетелей в пустыне Палестинской, а потом, как ревнитель веры, на шестом Вселенском Соборе в Царьграде, и наконец, на архипастырском престоле Крита, сложил, в уедине­нии своего вертепа, умилительный канон покаяния, который с любовью приняла Церковь. Она узако­нила читать его, как верное выражение чувств всякого Христианина, сокрушенного духом, дважды в течении поста: на великом повечерии первых четырех дней его, по частям, и весь сполна, на утрени в четверток пятой недели; к сему же присоединен и малый канон Марии Египетской, бывшей образцом совершенства, какого может до­стигнуть раскаянный грешник, при содействии благодати.

Из всех канонов, которыми столь богата наша Церковь, самый пространный и замечательный есть сей великий канон св. Андрея Критского, ибо он, духовными, весьма возвышенными созерцаниями, объемлет оба завета и в особенном свете поставляет некоторые из важнейших лиц священной истории, извлекая назидание даже из их падений и растворяя плач их собственными слезами. Каждая песнь начинается молитвенным воззванием, потом, как на некое духовное зрели­ще выступают пред нами Праотцы, Патриархи, Судии, Цари и Пророки ветхозаветные, связанные между собою цепью глубоких созерцаний: наконец, как бы изнемогая под бременем оных, пустын­ный писатель обращается вновь на молитву и, в изречениях Евангельских притчей, ищет достойного выражения души своей к Богу. – Вся же де­вятая песнь, как венец канона, исключительно посвящена воспоминанию деяний Спасителя. Я не могу описать тебе подробно всего творения, хочу однакоже представить некоторые разительные черты, чтобы ты с большим вниманием слушал его чтение.

«Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? но яко благоутробен даждь ми прегрешений оставление».

«Гряди, окаянная душе, с плотью твоею, Зиждителю всех исповеждся и устранися отныне прежняго безсловесия и принеси Богу в покаяние слезы».

Так начинает плач свой Андрей Критский и хор, от лица народа, на каждый стих жалоб­но ему отвечает: «помилуй мя, Боже, помилуй мя»!

И вот потекли из уст его горькие, но вме­сте высокие по духу обличения: «мы поревновали преступлений праотца Адама, и подобно ему позна­ли себя обнаженными от Бога; вместо Евы чув­ственной, Евою мысленною был для нас страстный помысл плоти, показующий сладкое, но напояющий горьким. Мы превзошли Каина убийством, произвольно сделавшись убийцами совести душевной, и не принесли, подобно Авелю, ни чистой жертвы, ни жития непорочного Богу».

«Вонми небо и возглаголю, земля внушай глас, кающийся к Богу и воспевающей его».

«Душа моя, ты одна разверзла все хляби гнева Божия и потопила ими тело и жизнь, как некогда потоплены земля и все оставшееся вне спаситель­ного ковчега».

После сей страшной картины потопа наших страстей, зовет он окаянную душу, не наследо­вавшую ни благословенья Симова, ни пространного владычества Иафетова, зовет, от языческой земли Харран, от грехов ее, в обетованную землю нетления, и велит ей быть вольным пришельцем в мире, подобно Аврааму, уразуметь новую жертву Исаака, тайно всесожженную Господу, и подражать его сердечному расположению; беречься, чтобы ласкаемая плоть, как другая рабыня Агарь, не ро­дила нового Измаила, дерзости во грехе, который должен быть изгнан из дома Божия. Он дает ей образцом мирное житие Священника Божия и Царя уединенного, Мельхиседека, который был по­добие Христово, велит бегать от возгорающейся чувственной похоти, как от пожара Содомского, и не озираться вспять, чтобы не сделаться столпом сланным, как жена Лотова, но спасаться горе в Сигор.

«Приближается, душа, конец приближается, и не радиши, не готовишися; время сокращается, близ при дверях судия есть; яко соние, яко цвет, время жития течет, – что всуе мятемся»?

Глубоко изображено видение Иакова и страдаль­ческое его поприще: «лествица, которую видел древле великий в Патриархах, о душа моя, есть указание деятельного восхождения и разумного возшествия; итак, если хочешь вступить в жизнь деятельную, разумную и созерцательную, – то обновися».

«Под образами двух жен Иакова, разумей двоякую жизнь, деятельную и созерцательную: Лия, как многочадная, изображает деятельность, Рахиль же, как многотрудная – созерцание: но без трудов не будет успеха, ни в деятельности, ни в созерцании».

Вот и великое лицо Моисея является на обли­чение души. Она не убила, подобно ему, Египтяни­на, бийцу сына Израилева, то есть не умертвила в себе чувственного помысла, от которого страждет и изнемогает ум духовный: как же вселится, чрез покаяние, в пустыню оставления страстей, что­бы там быть в созерцании Бога, которого видел в купине неопалимой Моисей! – Жезл его, уда­ряющий море, был образцом креста божественного, коим и ты, душа, можешь совершить великое. «Да будут слезы мои купелию Силоама, восклицает певец, проникнутый величием развивающихся пред ним судеб Божиих, да и я умою зеницы сердца, и вижу мысленно тебя, свет превечный».

Цари Иуды и Пророки Израиля, один за другим, сходят со ступеней своего престола, или выходят из глубины своих пустынь, чтобы, по зову пастыря Критского, беседовать к душе нераскаян­ной, или поражать ее своими деяниями. Величествен, в стихах канона, сей ряд помазанников Божиих, которые, как пестуны ветхого завета, ведут ее к новому, дабы она не предпочла кладе­зи Хананейских мыслей живым струям камня, точащего Божию премудрость.

«Давид, избранный на царство, царски помазал­ся рогом Божественного мира: и ты, о душа, если хочешь царствия вышнего, помажься слезами как миром».

Страшными примерами представляются ей Саул и Авессалом и Соломон, утративший премудрость, Ровоам и Иеровоам, разделившие царство, и прока­женный святотатец Осия, и Ахав нечестивый, го­нитель Пророков.

«Если, подражая ему, не покоришься словам Илии Фесвитянина, то и тебе, о душа, заключится небо, и тебя постигнет глад Божий; но уподобися вдовице Сарептской и напитай Пророчью душу».

«Дни мои исчезли, как сновидения пробуждаю­щегося, и я плачу на ложе моем, как Царь Иезекия, дабы приложилися мне лета жизни: но какой Исаия предстанет тебе, о душа, если не всех Бог»?

И к сему жизнодавцу, Спасителю душ, вос­ходит наконец духовный дееписатель, прешедши все ветхозаветное, вопия как разбойник: «помяни мя»! взывая как мытарь: «Боже милостив буди мне грешному»! подражая в неотступности Хананеи и слепцам на распутье: «помилуй мя сыне Давидов»! источая слезы, вместо мира, на главу и ноги Христовы, подобно блуднице, и горько плача над собою, как Марфа и Мария над Лазарем.

«Закон изнемог, торжествует Евангелие; Христос вочеловечился, призвав к покаянию разбойников и блудниц, – душа покайся! отверста уже дверь царствия и прежде тебя вторгаются в нее мы­тари и фарисеи, и грешники кающиеся»!

Когда же, в некоем духовном ужасе, издали следуя за чудесами Спасителя и умиляясь над каждым подвигом земной его жизни, доходит он до страшного заколения, – крепость сердца его оскуде­вает и, вместе со всею тварью, он умолкает на трепещущей Голгофе, в последний раз воскликнув:

«Судия мой и ведче мой, хотяй паки приити со Ангелы, судити миру всему, милостивым твоим оком тогда, видев мя пощади; ущедри мя, Иисусе, паче всякого естества человеча согрешивша».

Внимая чтению сего умилительного канона, не­вольно воскликнешь из глубины сердца: «Господи, если бы мы не имели Святых твоих, за себя мо­литвенниками, и твою благость, милующую нас, – как дерзали бы мы воспевать тебя, Спаситель, ко­торого непрестанно славословят Ангелы».

И сию молитву произносит Церковь, вслед за хвалебным псалмом, прерываемым трогательным пением: «Господи сил с нами буди»! на том же великом повечерии, которое называется мефимонами, от Греческого: мефимон о Феос, «с нами Бог», ибо несколько раз стих сей повторяется.

Во все течение Четыредесятницы, на утренних и вечерних служениях, читаются книги ветхого завета: так с самой первой вечерни, предлагают­ся в услышание верным: книга Бытия и книга Притчей Соломоновых, поставляющая началом премудрости страх Господень. Одна, дееписательная, открывает нам высокое происхождение и пер­вобытные судьбы мира, другая, нравственная, руко­водствует нас в делах жизни. А на шестом часе, чтение Исайи, столько же Евангелиста сколь­ко и Пророка, ибо он ясно говорит, как бы современник, о грядущем Искупителе, соединяет собою оба завета. Сии три книги, полнотою исторических, нравственных и духовных созерцаний, питают душу на пути покаяния.

«Услыши небо и вонми земля», так начинает Исаия, «ибо Господь возглаголал: сынов родил я и воспитал, а они меня отверглись; знает вол стяжавшего и осел ясли господина своего; а Из­раиль меня не знает и люди меня не уразумеют!.. Измойтесъ и чисты будьте, отымите лукавство от душ ваших; научитесь добро творить, взыщите правосудие, избавьте обидимого, судите сирому и оправдайте вдовицу, и тогда приидите и состязимся, и если будут грехи ваши как багряница, как снег их убелю».

Далее, от обличений ветхого человека, в ветхом завете, переходя к отрадным чаяниям нового человека, в новом завете, Пророк гово­рит: «в последние дни явлена будет гора Госпо­дня и дом Господень на верху горы, и вознесется превыше всех холмов, и приидут к нему все языки, и пойдут языки многие и рекут: приидите и взыдем на гору Господню и в дом Бога Иаковля, и возвестит нам путь свой и пойдем по нем. Так глаголет Господь: от Сиона изыдет закон и слово Господне от Иерусалима, и судить будет посреди языков и изобличит людей многих».

В среду сей великой недели совершается пер­вая преждеосвященная литургия, соединенная с ве­чернею, о коей я подробно говорил тебе, в прежних моих письмах. Трогательные стихиры поют­ся в назидание Церкви, во время первой велико­постной обедни, особенно располагающей душу к молитве.

«Братие, постясь телесно, станем поститься и духовно: развяжем всякой узел неправды, всякое писание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб и нищих бескровных введем в домы, да приимем от Христа Бога велию милость».

«Если есть какая добродетель или какая пох­вала, то они подобают Святым: они преклонили выю свою под меч, ради тебя, преклонившего не­беса и к нам сошедшего: они излияли кровь свою ради тебя, истощившего себя для нас и приявшего образ раба, и, подражая нищете твоей, смири­ли себя даже до смерти. Их молитвами, Боже, по множеству щедрот твоих, помилуй нас».

Особенно замечательно, в день сей, чтение прит­чей, коими Соломон, научая нас, говорит: «если ты призовешь премудрость, если подашь голос твой разуму, если громогласно будешь звать к се­бе сокровенное духовное чувство, если будешь искать премудрости как сребра, и доискиваться как со­кровища, то уразумеешь страх Господень и обре­тешь познание Божие: ибо Господь дает премудрость и от лица его нисходит познание и разум. Если же приидет премудрость в мысль твою, если душа твоя найдет прекрасным нравственное духовное чувство, – то доброе намерение сохранит тебя и святое помышление сбережет тебя: ибо правые все­ляются на земле и святые останутся на ней, пути же нечестивых погибнут».

Чтение Бытия, по дням, следует порядку са­мой книги, но достойно примечания, что во дни ли­тургии, когда собирается более народа в храм, предложены два важнейшие сказания, о судьбе все­го человечества: в среду, сотворение по образу Бо­жию и по подобию, а в пятницу, горькое его преслушание и изгнание из рая. В пятницу же, пред окончанием обедни, выносится посреди церкви и благословляется коливо, то есть вареные хлебные семена с сухими плодами, и поется канон на память св. Феодора Тирона, бывшего ратником и мучеником во дни гонений. Когда Иулиан отступник, ругаясь над Христианами, велел однажды, чтобы все продаваемое для пищи, на торжищах Цареградских, окроплено было кровью идольских жертв, тогда св. Феодор явился во сне Патриар­ху, чтобы охранить верных от осквернения и предложил ему сию простую пищу, для употребле­ния тайно в домах: отселе Церковь установила совершать ежегодно воспоминание его благой по­мощи.

Другое продолжительное гонение подало повод к другому торжеству, которым заключается сия ве­ликая седмица. Я хочу говорить о недели православия, или первом воскресении поста. Когда седьмой Вселенский Собор, соединившийся, подобно перво­му, в Никеи, при Царе Константине и матери его Ирине и при св. Тарасие, Патриархе Цареградском, восстановил почитание святых икон, которые начал нечестиво истреблять Лев Изаврский, – то недолго после сего продолжались тишина и благо­денствие Церкви на Востоке; новые иконоборцы восстали между властителями Цареградскими, и последний из них, Феофил, был самый жестокий.

По смерти его благочестивая супруга, Царица Феодора, вместе с малолетним сыном Михаилом, оставшись правителями потрясенного царства, избрали Патриархом св. Мефодия, знаменитого исповедника веры при ее гонителях, и с ним вместе созвали духовный Собор в Константинополе, для водворения мира в Церкви. Тогда, с великим торжеством, возвращены были ей иконы и утвари, расхищенные нечестивыми. Память сего радостного события празднуема была, молитвами о живых и усопших ревнителях православия, и предохранительным воспоминанием народу отлучений от Церкви, в разные времена произнесенных на различные лжеучения, которые православная Церковь, по необходимости, должна была отринуть, в сильных выражениях, потому что они угрожали повреждением оснований веры. Она исполнила сей при­скорбный долг из человеколюбия, чтобы спасти многие тысячи неопытных, обличением нескольких коварных обольстителей, и взяла себе в пример Апостола Павла, употребив, даже точное его выражение: «хотя бы и мы, или Ангел с не­ба, стал благовествовать вам не то, что мы вам благовествовали, да будет анафема». Так говорил Апостол язычников в послании к Галатам (1:8), описывая вслед за тем собственное обращение, из гонителя Церкви в Апостола, и я со­ветую тебе прочесть еще раз его убедительное по­слание. Сия вечная память благочестивым Царям и Патриархам, Греческой и Российской Церкви, и сие громогласное отлучение ее отступников (по-гречески анафема), от тех времен и доныне, по­стоянно совершается в начале Четыредесятницы, как назидательная картина грядущего разделения агнцев от козлищ, самим небесным Пастырем Христом, в последний день.

Церковь отражает от своего общения, как яд или язву от здравого тела, отрицающих бытие Божие, утверждающих, что мир сей самобытен, и что все в нем по случаю бывает, без промысла Божия, и не признающих благости, ми­лосердия, премудрости Творца; отвергает также не поклоняющихся единому Богу во Святой Троице, неверующих пришествию на землю Сына Божия во плоти, не приемлющих благодати искупления, проповеданного Евангелием, как единственного сред­ства к спасению, и неверующих, что Дух Свя­той, умудрявший Пророков и Апостолов, дабы возвестить нам истинный путь, и доныне обитает в сердцах верных. Церковь отвергает хулящих девство Божией Матери, отметающих бессмертие души, кончину века и грядущий суд с во­зданием, святые таинства Церкви Христовой, Со­боры Св. Отец и их предания, с Божественным откровением согласные, и ругающихся над Св. иконами, которые Церковь приемлет, для воспоми­нания дел Божиих и его угодников и к возбуж­дению благочестивого им подражания. – Наконец, она отсекает от себя, не только невоздающих Божие Богови, но и Кесарево Кесареви, и дерзающих на мятежи и измену против Помазанника Божия, и обличает всех таковых, как недостойных членов, вредных для внутреннего и внешнего ее мира.

Я только что возвратился из Казанского со­бора, с торжества Православия, и пишу эти строки, преисполненный тем, что видел и слышал. Мне казалось: предо мною раскрывалось в лицах по­степенное шествие Церкви Православной, Соборной, от времен Апостольских и до наших, в котором видена быша, по словам псалма, видима быша шествия Твоя, Боже. Вся летопись Церкви, с дре­вними и новейшими ее поборниками, царского и священного сана, Греческая и Русская, как будто развивалась в постепенности исторической, пред моими глазами. Вечная память ублажаемым доны­не Константину и Елене, двум Феодосиям, Иустиниану и иным Императорам Византийским, вместе с памятью наших равноапостольных Владимира и Ольги, чрез царственные степени Иоаннов и Феодоров, Михаила, Алексия и великого Петра, с благочестивыми усопшими из его семейства, сливала времена давноминувшие с новейшими; она соединяла, в мыслях моих, Церковь Вселенскую с преданиями отечественными, и это было сладостно для слуха и сердца.

Пишу еще под влиянием сих высоких впечатлений, потому что это торжество Православия, кото­рое ежегодно повторяется в первое Воскресение ве­ликой Четыредесятницы, в память восстановления чествования святых икон, представило моему воображению как бы продолжение седьмого Вселенского Собора в лицах. Сонм Святителей, в блестящих ризах, восседал на высоком амвоне обставленном их Диаконами, посреди великолепной ко­лоннады Казанского собора, напоминающей древние базилики Востока: – ряд митроносных Архимандритов и облаченных Пресвитеров благоговейно предстоял, от святительского амвона до серебря­ной решетки пред иконостасом, посреди сжатой толпы народной, в глубоком безмолвии ожидавшей глагол Православия, – и этот глагол громко был возглашен Протодиаконом, с высокой кафедры проповедников слова Божия, пред иконою вели­кого витии и столпа Православия, Златоуста. – Не так ли живописуется на иконах наших, коих празднуем обновление, и Вселенские Соборы, утвердившие догматы святой нашей веры, начиная от первого Вселенского в Никеи, при святом Царе Константине, и до последнего, опять в Никеи, заключившего священный сонм их?

Но как различны бывают впечатления, часто впрочем, происходящие от неведения или неразумения того, что поражает мысли и взоры! – Когда я, в этом торжестве Православия, видел одну только материнскую заботу святой Церкви, о душевном спасении всех ее чад, чрез обличение соблазнов, с теплою молитвою о обращении заблуждающих, – другим мнилось слышать тут одни только проклятия, как будто когда либо произносит их Церковь! Они равнодушно при­шли послушать эти мнимые проклятия, как прихо­дят на какое-либо суетное зрелище, где легко прием­лются впечатления всех, самых ужасных собы­тий, потому что еще заранее знают, что это одно их представление, а не самая истина вещей. Но если бы немного обдумали они важность его церковного действия, которому пришли безотчетно внимать, и вникли бы в каждое слово страшных для Хри­стианина отлучений от Церкви: – быть может, не так бы легко о них судили и не смешивали анафем с проклятиями.

«Скоро ли начнутся проклятия»? с улыбкою спросил меня, еще посреди обедни, один из таких слушателей. – «Их вовсе не будет», отвечал я. – «Как же, а анафемы»? возразил он. – «Это только явные, но безымянные отлучения тех, которые сами себя тайно уже отлучили от союза Церкви», отвечал я опять и тем окончилась моя невольная беседа. Странно однако, как люди, кото­рые ежегодно слышат о сих анафемах и жаждут их послушать, для удовлетворения своего любопыт­ства, не дадут себе труда тщательнее вникнуть, или по крайней мере расспросить у более знающих: что такое анафема? – Это Греческое слово собственно не выражает никакого проклятия, но заимствовано из древнего языка, где означало такие предметы, которые были неприкосновенны, потому что исклю­чительно посвящались храму, или людей, по какой-либо особенной вине, отчужденных из среды общества, итак самое слово анафема, составленное из двух ανα (от или воз) и θεμα (положенное), не заключает в себе ничего оскорбительного, ибо употреблялось иногда и в хорошем значении. А если впоследствии присоединилось к ним народное понятие о проклятии: то это потому лишь, что пер­венствующие Христиане, ради глубокого своего благо­честия, боялись всякого общения с людьми, отлучен­ными от Церкви, дабы не заразиться от них ду­ховно, как опасаются в моровых поветриях прикоснуться к чумному, чтобы не заразиться от него телесно. Это весьма естественно: неужели здравие душевное менее нам драгоценно телесного? И не в праве ли Церковь, как духовное общество, отлу­чать из среды своей тех, которые пренебрегают ее догматы и уставы, когда всякое гражданское об­щество, начиная от государства и до малейшего его сословия, тоже делает с нарушителями своих прав и законов?

Святая Церковь, осторожная во всех своих действиях, употребляет даже для сего торжественного отлучения то самое слово, которое ей заповедал, в послании к Галатам, великий Апостол язычников Павел: «Аще мы, или Ангел с небесе, благо­вестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет; якоже предрекохом и ныне паки гла­голю: аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет»! и, как бы предвидя словопре­ние человеческое, Апостол присовокупляет: «аще бо бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был» (Галат. 1:8–10).

Достойно внимания, как премудро и снисходи­тельно составлена служба недели Православия, и как дышит Христианскою любовью каждое ее слово, так что разве одни только невнимательные, и по­тому невнимающие, могут утверждать противное. – При самом начале, на обычной эктении, Диакон испрашивает у Господа: дабы соблюл свою Цер­ковь от всяких ересей и суеверий, оградил ее миром, утишил раздирание ее, и силою Святого Духа, обратив всех отступников к познанию истины, сопричел их к призванному своему ста­ду и просветил бы светом своего Богоразумия мысли омраченных неверием, а верных укрепил непоколебимыми в правоверии.

За сим следует избранное послание Апостоль­ское, в котором святой Павел умоляет Римлян: «блюстись от творящих распри и раздоры и укло­няться от них; ибо таковые не служат Господу нашему Иисусу Христу, но своему чреву» (Рим. 16). И Евангелие от Матфея, вместе с милосердием заповеданным Церкви, назидает ее словом Господним, как поступать в отношении отступников; ибо сам Господь, сказавший в начале: «блюдите, да не презрите единаго от малых сих, прииде бо Сын человеческий взыскати и спасти погибшего», повелевает обличать согрешения брата, сперва на­едине, потом при двух или трех свидетелях, и наконец пред всею Церковью, а в заключение говорит: «Аще же и Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь: аминь бо глаголю вам: елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех» (Матф. гл. 18). Столь реши­тельно слово Евангельское, о непокоряющихся уче­нию святой Церкви!

Но дабы смягчить слова прещения, словами ми­лосердия, опять молит на эктении Диакон: дабы Господь, не хотящий смерти грешных, но ожида­ющий их обращения и покаяния, обратил всех отступивших от святой его Церкви, дабы они, вкупе со всеми верными, прославляли Бога истинного, верою и благочестием, и дабы, по заповеди нам данной, о любви к Богу и ближним, истин­ная любовь сия царствовала в душах наших, с прекращением всех беззаконий.

Первенствующий Святитель восполняет эктению Диакона благодарственною молитвою ко Господу, по­дателю всех даров, который не отвращается от нас ради беззаконий наших; он исповедует беспримерное милосердие Божие, чрез искупление наше и ниспосланную благодать Св. Духа, и про­сит, при умножении терний суеты и страстей, ере­сей и расколов, подвергающих нас праведному суду Божию, не до конца прогневаться, но укрепить нас в правоверии и просветить заблуждающихся, да обратятся к Спасу своему: исправить жизнь их, несогласную с христианским благочестием, дабы укоренилась в сердцах спасительная вера, а самим пастырям Церкви даровать святую ревность и попечение их, о спасении заблудших, растворить духом евангельским, да все достигнем соверше­ния веры, исполнения надежды и истинной любви, во славу Пресвятой Троицы.

Тогда лишь, после всех сих умилостивительных, предварительных молитв, восходит на кафедру Протодиакон, и трижды возгласив: «Кто Бог велий, яко Бог наш? ты еси Бог, творяй чу­деса!», приглашает нас, празднующих Правосла­вия день, наипаче прославить виновника всех благ Бога, который, после горького падения наших праотцев в раю, утешил свое достояние радостным обетованием грядущего спасения, чрез свидетель­ства пророческие, и наконец, возглаголав нам чрез единородного Сына и, утвердив силою Св. Духа, послал Апостолов проповедать во всю все­ленную Евангелие царствия. Он читает громогласно изложение сего благовестия, вселенский Символ ве­ры, и заключает сими словами: «сия вера апостоль­ская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера вселенную утверди».

Потом, свидетельствуя пред всею Церковью, что мы приемлем Соборы святых Отец, их предания и писания, божественному откровению согла­сные, возвещает: что были однако, в различные времена, противники сему спасительному открове­нию; но Господь ограждал от них свою Церковь и разгонял врагов Православия; посему и мы, как ублажаем по долгу подвизавшихся за оное, так и противящихся, если они не покаются и не последуют священному писанию и преданию пер­венствующей Церкви, – отлучаем. За сим следуют двенадцать анафем, которые конечно, каждый Христианин одобрит во глубине своего сердца, ибо они защищают основные догматы на­шей веры.

«Отрицающим бытие Божие и утверждающим, что мир сей самобытен и все в нем без промысла и по случаю бывает – анафема»!

Неужели кто-либо отречется произнести сию анафему, равно как и последующие?

«Произносящим хулы на Бога и не признающим его правды, милосердия, премудрости и всеведения.

Не признающим единосущия и равночестия Сы­на со Отцем и Св. Духом, во Святой Троице.

Безумно глаголющим, что не были необходи­мы для нашего спасения – пришествие на землю Сына Божия, его страдания и воскресение.

Не приемлющим благодати искупления, как единственного средства к нашему оправданию.

Дерзающим сомневаться в присно-девстве Св. Марии, Матери Божией.

Неверующим, что Дух Святый умудрил Пророков и Апостолов, утвердил нас чудесами в истинном пути спасения, и доселе обитает в сердцах верных.

Отметающим бессмертие души, кончину века, будущий суд и воздаяние.

Отметающим все святые таинства, содержимые Церковью.

Отвергающим Соборы святых Отец и их предания, согласные с божественным откровением.

Помышляющим, что не по благоволению Божию, царствуют православные Государи и не приемлют при помазании на царство даров Св. Духа, но дерзающим против них на бунт и измену, и наконец

Ругающимся над святыми иконами, которыми возбуждаются верные к подражанию угодникам божиим».

И на каждое из сих возглашений Диакона, от­ветствует весь церковный клир, троекратно, по­трясающей душу и своды храма анафемой, которой страшное величие невыразимо!

Тогда после сих печальных звуков, в утешение верующим, воспевается торжественно веч­ная память поборникам Православия, подвизавшим­ся за него словом и писанием, житием и страданием, и во главе всех, стоит, как я уже ска­зал, великий равноапостольный Константин, со своими благоверными преемниками и нашими ре­внителями веры, начиная от Св. Владимира, Царя­ми и Патриархами, до наших времен. Умилитель­на эта вечная память, на расстоянии стольких веков: ибо Церковь благодарная не забывает оказанных ей благодеяний, и в лоне ее живы духом и усопшие. Не забыты и Восточные Вселенские Патриархи четырех престолов, после наших, и весь сонм Митрополитов и Епископов, и убиенные на брани за веру и отечество; и всех, в благо­честивой вере скончавшихся, в числе коих каж­дый может обрести своих присных, не оста­вляет материнскою заботою Церковь. Многолетие настоящему державному Блюстителю православия, Благочестивейшему Государю Императору, всему Царственному Дому и освященному Собору, и всем православным Христианам, следует за благою памятью о усопших, и все это заключается опять милосердною молитвою: «дабы Святая Троица, утвердив их в православии, и не повинующихся святой Церкви хульников к ней обратила, дабы и они пришли в познание вечной истины, молит­вами Богородицы и всех Святых».

Какой еще милости желать можно, после тако­го милосердного действия Церкви, неправедно осуж­даемой неведущими ее чиноположения?

При пении торжественного гимна великого Амвросия: «Тебе Бога хвалим» – сонм Святителей бла­гоговейно прикладывался к святым иконам, во свидетельство законного их чествования, и со всем клиром возвратился внутрь святилища, из ко­его исходил к пастве, для утверждения в ней слова истины. – Невольно повторяли уста стихи хвалебного гимна, великолепно изобразившего, как на небесах все силы их, Херувимы и Серафимы, непрестанно восхваляют Господа, а на земле лик Апостольский, и Пророческое хвалебное число и все Мученическое воинство, со всею Вселенскою Церковью исповедуют Царя славы Христа. И мы вместе с ними воскликнем: «на тя Господи уповахом, да не постыдимся во веки. Аминь»!

«Постную пучину преплыти тихо сподоби мя, Христе, утишая волны мысли моея, и в пристани­ще воскресения окорми».

Так начинаю я письмо сие, любезный друг, в котором хочу вкратце изложить порядок остальных церковных служб святой Четыредесятницы, чтобы не обременить твоего внимания, ибо по двум предшествующим письмам, ты уже можешь су­дить, сколь обильны красотами духовными и сии пять последующих недель поста: так например: «предложив духовную трапезу, пост научает нас обильно насыщаться ею: вкусим, как брашна, живительные дары Духа, и тем, как питие, струи слез боготочных и, возвеселившись, непрестанно принесем хвалу Богу».

«Как наречем вас, о Святые? – Херувимами? ибо на вас почиет Христос; Серафимами? ибо непрестанно его прославляете: Ангелами ли? ибо вы чуждались своего тела; Силами ли? ибо вы творите чудеса; – многие ваши имена и еще большие дарования; молите о спасении душ наших».

Равно возвышенны, в продолжение сего време­ни, и чтения ветхозаветных книг, особенно на второй неделе, Пророка Исаии, когда он созерцал Господа на горнем престоле, и шестокрылатых Серафимов, окрест его вопиющих: «свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь вся земля славы его»! – Тогда, посреди дыма и гласа исполнявших храм, один из Серафимов, горящим углем с алтаря, коснулся уст Пророка, и очищенный дерзнул на зов Господа: «кого пошлю к людям моим»? воскликнут: «се аз есмь»!

И вот что вдохновенные уста сии чудно возве­стили о Христе: «яко отроча родился нам, Сын, и дадеся нам, его же начальство бысть на раме его, и нарицается имя его: великого совета Ангел, чуден советник, Бог крепкий, властелин, князь мира, отец будущего века».

За сим премудрый Соломон, пророчески изо­бражает тайную вечерю, под видом притчи, на третьей неделе: «Премудрость создала себе дом и утвердила столпов седмь, заклала свои жертвы и растворила в чаше своей вино и уготовила свою трапезу; послала рабов своих с высоким проповеданием: кто безумен да уклонится ко мне, и требующим ума говорит: приидите и пейте вино, которое я растворил вам, оставьте безумие и будь­те живы, дабы во век воцариться, и взыщите разума, да будете живы, и управьте себя на путь ведения».

Как первое воскресение поста посвящено па­мяти, о торжестве Церкви против иконоборцев, так и второе воспоминает подвиги св. Григория, Архиепископа Фессалонийского, на частном Соборе в Царьграде, против ереси Варлаама и Акиндина, которые не признавали божественности света преображения Христова. Третье же воскресение по­священо поклонению честного креста Господня, и вся следующая неделя называется крестопоклон­ною. Синаксарий сего воскресения, весьма красноречиво и трогательно, описывает картину тор­жества.

«Когда проходящие долгий и жестокий путь, утом­ленные трудом, обретут где-либо, обильными листьями одетое тенистое древо, они, присев не­много, отдыхают и, как будто опять сделавшись юными, совершают остальной путь: так и ныне, в постное время, посреди прискорбного пути и подвига, насажден святыми Отцами живоносный крест, подающий прохлаждение и покой, и утружденных творящий легкими и мужественными к довершению труда. И как бывает при Царевом пришествии, что ему предносят знамена и скипетр, потом же и сам он приходит, радуясь и весе­лясь о победе, и вместе с ним веселятся все ему послушные: так и Господь наш Иисус Христос, неуклонно хотящий показать победу над смертью и со славою явиться в день воскресения, предпослал скипетр свой, царское знамение, животворящий крест, исполняющий нас радости и прохлады, дабы мы были сколь возможно готовыми восприять самого Царя и восхвалить светлого победителя: предпослал же посреди седмиц святой Четыредесятницы, ибо она подобно горькому источнику, по причине сокрушения и бывающей нам от поста горести и печали. Как некогда божественный Моисей вложил древо в средину горького источника и усладил его, так ныне Бог, проведший нас сквозь мысленное Чермное море от Фараона, животворящим древом честнаго креста, услаждает горесть поста Четыредесятницы и утешает нас, пребывающих в пустыне, доколе не возведет, своим воскресением, к мысленному Иерусалиму. И поскольку крест называется и есть древо жизни, и сие древо было насаждено посреди рая Эдемского, то божествен­ные Отцы прилично насадили, посреди святой Четыредесятницы, крестное древо, напоминая вместе и невоздержание Адамово и исцеление оного настоящим древом, ибо вкушая от него не умираем, но еще более оживляемся».

Таково знаменование церковного обряда, совер­шаемого на утрени сей недели, после великого славословия. При умилительном пении: «святый Боже», Священник, предшествуемый Диаконом с кадилом, выносит из алтаря, на главе своей, крест, украшенный цветами, которые напоминают нам, что терновый венец Распятого процвел для нас розами и лилиями полей. Он возлагает его на уготованный аналой, посреди церкви, и простирает­ся пред ним трижды, со всем народом, при трогательном восклицании: «кресту твоему по­кланяемся, Владыко, и святое воскресение твое славим».

Тогда поются, на оба хора, стихиры крестные, и величается спасительное древо, и призываются все отечествия языков, к его радостному поклонению:

«Приидите вернии, животворящему древу покло­нимся, на нем же Христос, Царь славы, волею руки распростер, вознесе нас на первое блажен­ство, их же прежде сластию украд враг, изгнаны от Бога сотвори. Приидите вернии, древу поклоним­ся, им же сподобихомся невидимых враг сокру­шити главы; приидите вся отечествия язык, крест Господень песньми почтим: радуйся кресте, падшего Адама совершенное избавление; о тебе вернейшии Цари наши хвалятся, яко твоею силою Измаильтеския люди державно покоряюще: тя ныне со страхом Христиане целующе, на тебе пригвоздившегося Бога славим, глаголюще: Господи, на том пригвоздивыйся, помилуй нас, яко благ и человеколюбец».

«Днесь Владыка твари и Господь славы на кресте пригвождается и в ребра прободается, желчи и оцта вкушает сладость церковная; венцом от терния облагается, покрываяй небо облаки, одеждою облачится поругания и заушается бренною рукою, рукою создавый человека; по плещема биен бывает одеваяй небо облаки; заплевание и раны приемлет, поношения и заушения, и вся терпит мене ради осужденнаго, избавитель мой и Бог, да спасет мир от прелести, яко благоутробен».

«Днесь пророческое исполняется слово: се бо поклоняемся на место, идеже стоясте нозе твои Господи, и древо спасения вкусивше, греховных страстей свободу улучихом, молитвами Богородицы, едине человеколюбче».

В два последующие воскресения великого поста предлагаются, в назидание верным, духовные по­двиги двух великих пустынножителей: в четвер­тое – святого Иоанна Лествичника, который проведя девяностолетнюю жизнь в созерцании на горе Си­найской, оставил нам свое высокое творение, под названием Лествицы. Лествица сия, тридцатью сту­пенями, по числу лет земного возраста Христова до времени его явления миру, изображает постепен­но духовное усовершенствование Христианина, и есть зерцало жития иноческого, запечатленное собственным примером Иоанна.

Дивная жена св. Мария Египетская, из бездны порока внезапно переступившая в состояние раскаяния, в храме Иерусалимском, и потом достигшая совершенства духовного, в пустыне Иорданской, и даже силы чудодейственной, является нам в пятое воскресение, как разительный пример благодати Божией над кающимся грешником, приглашая и нас к разрешению от страстей. Большая часть сей пятой недели поста убедительно нас к тому призывает; повторяется также чтение великого кано­на Андрея Критского, ибо уже близки ведшие дни страданий Господних.

В субботу, Церковь торжественно прибегает к покрову Божией Матери, обращая почти всю ут­реню в один умилительный акафист Пресвятой Деве, взбранной воеводе верных, с частыми из глубины сердца восклицаниями: «радуйся невесто неневестная»! Некогда, при Царе Ираклие и Патриархе Сергие, ее заступлением, спасена была сто­лица Греческая, от губительной осады Сарацин и Скифов, в сии самые дни поста, и тогда, собрав­шиеся во Влахернском храме клир и народ, совер­шили, в честь ее благодарственное песнопение, не садясь для отдыха в течении целой ночи; от сего и произошло название неседального, по Гречески акафист.

Поскольку в сем песнопении, между хвалебны­ми восклицаниями в честь Пресвятой Девы, возвы­шенно изображено таинство воплощения Сына Божия: то Церковь узаконила, для памяти и назидания грядущих родов, в определенный день, совершать сие служение называемое похвалою Богородицы, а свободному усердию сынов своих поручила частое возобновление акафиста, в особенных церковных и домашних молитвах.

«Радуйся, поют ей верные, цвет неувядаемый, древо принесшее яблоко благовонное, сладкоуханная лилия, приятное кадило молитвы, одушевленный рай, облак всесветлый, светило незаходимого света, звезда являющая солнце, колесница сущего на Херувимах, корабль хотящих спастися, отишие в пучине скорбей, пристанище житейских плаваний, столп огненный, вводящий человечество в выш­нюю жизнь».

Шестая неделя великого поста есть, как бы некое отдохновение на трудном его поприще, ибо два последние дня ее: суббота Лазаря и вербное вос­кресенье празднуются, и все каноны и стихиры прочих дней приготовляют мысленно к радостному сретению Христову, с вайями добродетелей, отвалив камень ожесточения от сердца.

«Марфе и Марии подражая, верные, пошлем ко Господу божественные деяния, как молитвы, дабы он, пришед, воскресил наш ум, мертв лежащий, во гробе лености безчувственно, и отнюдь не ощущающий божественного страха, и не имеющий в себе жизненных сил: воззовем ко Господу: Господи щедрый, ты, страшным твоим предстанием, оживил древле друга твоего Лазаря, – так и всех нас оживи, имеющий велию милость».

На сей неделе кончается чтение книги Бытия, трогательною повестью о Иосифе, который как образ Христа, продан был братьями и узнан ими в Египте, и повестью погребения Иакова в земле обе­тованной. В тоже время Исаия, яркими пророче­ствами, указует на самого Христа, восклицая:

«Так глаголет Господь: се я дал тебя в завет рода, во свет языкам, дабы ты был им во спасение, даже до последних земли. Так гла­голет Господь, избавивший тебя Бог Израилев: освятите уничижающего душу свою, которым гну­шаются рабы князей языческих; Цари узрят его и восстанут князья и поклонятся ему Господа ради, ибо верен Святый Израилев, и я избрал тебя».

Пророчества Софонии и Захарии, читаемые на вечерни ваий, столь же ясно предвозвещают пришествие Господа, в обрадованный Сион, и даже самые обстоятельства его вербного торжества: «радуй­ся, дщерь Сиона, проповедуй дщерь Иерусалимская, се Дар твой грядет к тебе, праведен и спасая; он кроток и воссел на подъяремника и жребца юного».

Воздвигается и умирающий Патриарх Иаков, на смертном одре своем, чтобы возвестить буду­щее двенадцати сынам своим и Христа грядущего от Иуды: «призвал Иаков сынов своих и рек им: соберитеся, да возвещу вам, что сретит вас в последние дни, соберитеся и послу­шайте меня, сыновья Иаковли, послушайте отца ва­шего. Иуда, тебя похвалят братия твои; руки твои на раменах врагов твоих, поклонятся тебе сы­новья отца твоего; скимен (детище) львов Иуда, от леторасли возшел ты, сын мой, возлег и уснул как лев и скимен, – кто возбудит его? Не оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его, доколе не придет предуставленный ему Умиротворитель, и Сей есть чаяние языков».

Столь высокими пророчествами встречает Цер­ковь вербное торжество, в день воскресения Лаза­рева, которое узаконила праздновать накануне, по­тому что оно близко предшествовало страданиям Христовым и служит утешительным уверением общего всех восстания: – так поется: «общее воскресение, прежде твоея страсти уверяя, из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже; тем же и мы, яко отроцы, победы знамение носяще, тебе победителю смерти вопием: осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне».

На память сего радостного пришествия Господа и мы, приемшие в руки освященные вербы, исходим как бы на сретение кроткому Царю, гряду­щему на вольную страсть, взывая: «днесь благодать Святаго Духа нас собра и вси, вземши крест твой, глаголем: осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне»!

А святая Церковь, как благая мать, руководя нас к сему духовному торжеству, глубокими созерцаниями поясняет нам, что значат сии ветви, и как должно встретить с ними Христа: «восплещем согласно верные, принося Христу, подобно отрокам, ветви добродетелей; распрострем и мы, на пути его, одежды боголюбезных дел и таин­ственно его приимем».

Приступая к описанию богослужения страстной седмицы, я невольно останавливаюсь, пораженный величием предмета, которого, быть может, неосто­рожно коснулся: ибо сию великую седмицу наипаче украсила Церковь, возвышенными песнями и зна­менательными обрядами, и премудрым расположением Пророческих и Евангельских чтений, так чтобы даже и рассеянный Христианин, созерцанием одной сей недели, был приготовлен к сретению Пасхи, и чтобы день Господень, по словам Писания, не пришел к нему нежданно «яко тать нощию».

Каждый день страстной седмицы, есть как бы шаг в вечность, ибо, ее днями, постепенно обо­значены последние дни земной жизни Христовой и с ними идут они ровною стопою: – какой страш­ный отголосок событий! Сколь же внимательны дол­жны мы быть к сим искупительным дням, ибо и мы призваны идти, в путь земной и небесный, вслед за Христом!

«Грядый Господь к вольной страсти, Апостолам глаголал на пути: се восходим во Иерусалим и предается Сын человеческий, как о нем писано есть. Приидите и мы, очищенными мыслями, сопутствуем ему и сораспнемся, и будем ради его мертвы житейским страстям, да с ним и оживем, и услышим его вопиющего: я уже более не восхожу в земной Иерусалим для страданий, но к Отцу моему и Отцу вашему, и Богу моему и Богу вашему, и возвышу вас с собою в горний Иерусалим, в царство небесное».

«Господи, ты рек своим ученикам: взирая на меня, не мудрствуйте высокое, но руководитесь смирением; пийте чашу мою, которую я пию, да и вы прославитесь со мною в царствии Отца».

«Богатый Божеством пришел я, сам Созда­тель, послужить обнищавшему Адаму, коего образ волею на себя принял и, бесстрастный по Боже­ству, восхотел я положить за него душу».

Сими возвышенными увещаниями, как бы от лица самого Спасителя, сретает нас великая сед­мица его страданий, на первой утрени, руководя подобными назиданиями и в последующие дни. Органами же столь высоких созерцаний служат два духовные певца, оба пустынники, оба святите­ли, но один оставивший паству для уединения, другой же из безмолвия восшедший на кафедру: Косма Маиумский и Андрей Критский вторят друг другу, утренними и вечерними трипеснцами, как бы некими антифонами, пересылаемыми от утра к вечеру и от вечера к утру; оба они, подобно двум светилам, озаряют священные дни сии.

На каждой утрени возбуждаемся мы, от сна греховного к духовным подвигам, рукою благо­детельной Церкви, которая заблаговременно толчет в затворенные двери нашего сердца, чтобы грядущий Господь не застал нас спящими непро­будно.

«Се жених грядет в полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща: недостоин же паки, его же обрящет унывающа: блюди убо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши и царствия вне затворишися; но воспряни зовущи: свят, свят, свят еси Боже, Богородицею по­милуй нас».

Мы же, пробужденные сим спасительным зовом и чувствуя свое недостоинство, плачем, как Адам пред дверями рая, как невеста, оставлен­ная пред брачным чертогом: «чертог вижу, Спа­се, твой украшенный, и одежды не имам да вниду в он; просвети и одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».

Сообразно с величием дней возвышается и богослужение: к часам и вечерне, которые, во все течение поста, совершались в понедельники и втор­ники, присоединяется преждеосвященная обедня, подобно как бывает в среду. Изменяется и самое чтение книг ветхого завета, хотя соблюден тот же порядок.

Вместо Исайи, является на шестом часе Пророк Иезекииль, исполненный страшных, таинственных видений, которые видел он, на водах Ховарских, во дни пленения Вавилонского. Он видит, на огненных колесах, движимых Духом, дивные образы животных, шестокрылатых, мно­гоочитых, с четырьмя ликами: орла, тельца, льва и человека, которые даны Церковью символами Евангелистам; он видит их, стоящих лицом на все страны, и всюду стройно идущих и вознося­щихся над землею, а над ними сеяние славы Господней, в подобии человеческом: видит и таинственную книгу, которую дает ему вкушать Ангел, и находит ее сладкою.

Так и за вечернею, чтение Бытия кончилось: древний Иаков погребен уже в земле обетован­ной; открывается вторая книга Моисеова, Исход из Египта, под именем коего писание всегда знаменует царство греха, строго воспрещая к не­му обращаться сынам Израиля. Рождение Моисея и его чудное спасение в колыбели, на водах Ни­ла, и воспитание при дворе Фараона, и бегство в пустыню Мадиамскую, где его ожидали откровения Божии; все сие предлагается нам в первые три дня.

Красноречиво говорит также нашему сердцу многострадальный Иов, взамен Соломоновых притчей. Мы постепенно видим три разительные эпохи его жизни: сперва является он во всем блеске земного благополучия, богатый имуществом, богатый детьми, за коих ежедневно молит, дабы не погрешили пред Господом, хвалимый Ангела­ми и возбудивший зависть диавола, который просит о испытании праведника бедствиями. И вот, в промежутке чтений, для нас протек один только день, а для Иова день сей как бы целая вечность, – так внезапно исчезло его благоденствие: хищники расхитили стада, пустынный ветер обрушил на детей храмину, но Иов не ропщет: «Господь даде, Господь отъя»! восклицает он, раздирая свои одежды. В третий день он уже сидит пред на­ми, на гноище, покрытый язвами, терзаемый упре­ками жены и друзей, и посреди всех сих искушений, Иов смирен сердцем «и не даде безумия Богу».

Воспоминание сего невинного страдальца, во все дни недели, и в первый день память Иосифа, проданного братьями, вверженного в темницу между двух преступников, из коих один спасается, другой гибнет, и наконец, вознесенного над всем Египтом, который он чудно питает хлебом, – воспоминание сие возводит нас, древними образами Христа, к самым страданиям Христовым.

Но свыше всех книг ветхого завета питает душу, в великие дни сии, чтение Евангельское; каж­дый день на утрени и на обедни, внимаем мы современным деяниям Христовым: в понедельник о иссушении им смоковницы, за ее неплодие, и пророчество его о кончине мира, а потому Цер­ковь предостерегая нас, поет: «братие, убоявшись проклятия смоковницы, иссохшей за ее неплодие, принесем плоды достойные покаяния, Христу по­дающему нам великую милость».

Во вторник из Евангельских притчей, о пяти мудрых и пяти безумных девах, не возжегших светильники на сретение жениху, и талантах, дарованных отходящим владыкою рабам своим, извлекаются также назидательные сти­хиры.

«Приидите, верные, поработаем усердно Вла­дыке, ибо он раздает рабам своим богатства; каждый да умножите в себе талант благодати: один пусть принесет мудрость, как плод благих дел, другой да совершает служение просвещения; верный пусть сообщается словом тому, кто не ведает таинств, и богатый да расточает убогим: так усугубим мы данное нам взаймы и, как верные строители благодати, сподобимся радо­сти Владычней».

В среду, на утрени, постепенное чтение Еван­гелиста Матфея прерывается Евангелием Иоанна, в коем Спаситель, пред самым страданием про­славляется свыше, небесным гласом, и возвещает вольную смерть свою; а на литургии опять пове­ствует Апостол Матфей, о блаженной жене, про­лившей миро на главу и ноги Иисусовы, и тем помазавшей его на смерть; посему поется:

«Тебя сына Девы, Богом познала блудница и с плачем к тебе взывала, ибо сотворила дела достойные слез: разреши долг мой, как я разре­шила власы; возлюби любящую, праведно ненавиди­мую, и я, вместе с мытарями, проповедаю о тебе, благодетеле человеков».

Но Церковь не довольствуется краткими Еван­гельскими чтениями, для столь великих дней; нет, она желает, одною седмицею заменить шесть предыдущих, в течении коих лишены были верные утешительного благовестия, и потому, в первые три дня, на часах, прочитываются все четыре Евангелия: Матфея и Марка в понедедьник, Луки и Иоанна во вторник и среду. Таким образом, не одни страдания Христовы, но вся жизнь, весь новый завет его, повторяются памяти пред искупитель­ною Пасхою, подобно как и в ветхом завете, Моисей повторил Израильтянам все заповеди Божии, Второзаконием, пред тем как другой Иисус, Навин, долженствовал ввести их, чрез Иордан, в землю обетованную.

Таковы три первые дня страстной недели, сходные между собою богослужением; но три последующее носят на себе разительный отпечаток молитв и обрядов, исключительно присвоенных каждому из них, сообразно с важностью воспоминаний.

Изменение сие начинается уже с самой утрени великого четвертка, во время коей оставляется обыч­ное чтение псалтиря и, после Евангелия от Луки о вечери тайной, канон св. Космы, ее воспевающий, заменяет великопостный трипеснец; а на первом часе предлагается пророчество Иеремиино о страданиях Господних: «Я же, как агнец незлобивый, ведомый на заколение, не примечал, что на меня умыслили помысл лукавый глаголющие: приидите и вложим древо в хлеб его, и истребим его от земли живых, и да не помянется более имя его».

О том же пророчествует Исаия, на вечерни, которая в сей день совершается вместе с литургией великого Василия, ибо вечернее время соответствует самому часу вечери тайной: «Господь дает мне язык научения чтобы разуметь, когда подобает изрекать слово. Рамена я дал на раны, и ланиты мои на заушения, лица же не отвратил от стыда заплеваний, и Господь, Господь помощник мне был; сего ради не устыдился, но положил лице свое, как твердый камень, и разумел, что не буду постыжден, ибо приближается оправдающий меня».

И стихиры великого четвертка выражают, с одной стороны козни Иудейские и вероломство Иуды, с другой терпение Агнца Божия: «Уже стекается соборище Иудейское, да предаст Содетеля и Зижди­теля всех Пилату. О беззаконные! о неверные! они готовят на суд грядущего судить живых и мер­твых; исцеляющего страсти страстям обрекают! Господи долготерпеливый, велия твоя милость, слава тебе».

«Агнец, которого проповедал Исаия, грядет на вольное заколение и плечи дает на раны, лани­ты на заушения, лица же не отвратил от стыда заплеваний, и на смерть неблаговидную осуждается: безгрешный, все приемлет волею, да всем дарует из мертвых воскресение».

В сей день, воспоминающий кроткое преподание нового завета, за мирною вечерею, запечатлен­ное кровью Богочеловека, противополагается карти­на ветхого завета, данного Моисею посреди бурь и громов Синайских, и книга Исхода, огненными чертами, живописует дивное событие: «В третий день, при наступлении утра, раздались гласы и были молнии и облак мрачный на горе Синайской; силь­но раздавался глас трубный и убоялись все люди в стане Израильском. Моисей извел народ, в сретение Богу из стана, и поставил под горою: гора же дымилась, ради схождения Божия на нее в огне, и восходил дым, как дым пещный, и ужаснулись все люди; сильно и громко истекали труб­ные гласы: Моисей глаголал, Бог же ответствовал ему гласом.

Вслед за сею предлагается другая, таинствен­ная беседа Бога с человеком, опять сквозь бурю и облак. Господь говорит Иову, когда уже начинал он, от продолжения бедствий, колебаться сомнением о правде Божией, и вопрошает его: испытал ли он премудрость Божию в делах творения? где был человек, когда Господь основал землю и все Ангелы его восхвалили? – Следует ве­ликолепный ряд картин мироздания: как заградил Господь врата изливающегося моря, и дал ему в одеяние облака, и повил его мглою и, положив ему пределы, рек: «доселе дойдеши и не прейдеши и в тебе сокрушатся волны твои». Каж­дый из вопросов разителен, своим необъятным величием, бренному человечеству, и изнемогающий под сим бременем Иов наконец восклицает то, что должен воскликнуть, из глубины сердца, а не суетного ума, всякий дерзкий испытатель судеб Божиих: «вем Господи, яко вся можеши, невозмож­но же тебе ничтоже»! И тогда, после сознания сво­его ничтожества, вместе со смиренным Иовом, и он возможет сказать Господу: «прежде я только слышал о тебе слухом уха, ныне же око мое ви­дит тебя».

О сем утешительном видении Бога, который сделался нам доступным в образе человеческом и, сообщением собственного тела и крови, дал нам новый завет, для обновления нашего, трога­тельно повествует в своем послании, на литур­гии, Апостол Павел; а Евангелист Матфей, от вечери тайной проводит нас к началу страданий Господних, к болезненной молитве во мраке Елеона, и горькому преданию и отречению Петра. На столь страшном месте останавливается Евангелие и обличение Иуды, вместе с сокрушенною молитвою разбойника, на сей литургии, заменяет даже Херу­вимскую торжественную песнь: «Вечери твоея тай­ныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими, не бо врагом твоим тайну повем, ни лобзания ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедаю тя: помяни мя Господи во царствии твоем».

И обычная похвальная песнь Богоматери уступает ирмосу утреннего канона, чтобы напоминовением вечери Христовой более приготовить сердце к ее приятию: «приидите верные, на горнем месте, насладимся Владычним угощением и безсмертною трапезою, возвышенными умами, из слова, научаясь познанию восшедшего паки ко Отцу Богу Слова, которого величаем».

Когда Архиерей совершает торжественное служение великого четвертка, то, как носящий на себе образ Христов, дополняет он изображение тай­ной его вечери, повторением, после литургии, смиренного умовения ног ученикам. Посреди церкви, на возвышенном амвоне, разоблачается Святитель, в кругу двенадцати сидящих Пресвитеров и, следуя словам Евангелия от Иоанна, громогласно читаемого Диаконом с кафедры, берет лентион, возливает воду в умывальницу и омывает им ноги. Для совершенного подобия, чтение Евангелия переходит, из уст Диакона в уста Архиерея и старшего из сослужащих; сим последним по­вторяются слова Апостола Петра, претящего омыть себе ноги, самим же Архиереем ответ Христов; наконец, вновь облачившись, садится он посреди Пресвитеров и, доканчивая чтение Евангелия, гово­рит им от лица Господня: «вы глашаете мя Учи­теля и Господа, и добре глаголете, есмь бо; аще убо аз умых ваши нозе, Господь и Учитель, и вы должни есте друг другу умывати нозе, образ бо дах вам, да яко же аз сотворих вам и вы тво­рите. Аминь, аминь, глаголю вам, несть раб болий Господа своего, ни посланник болий пославшего его; аще сия весте, блажени есте, аще творите я».

Наступил великий пяток, со всеми воспоминаниями страстей Господних; он стоит, между знаменательными днями сей недели, как некий воз­вышенный крест, приосеняющий субботний гроб Христов: до такой степени исполнен он весь скорбью и славою креста! каждый час его есть ме­ра искупительных страданий Богочеловека; их отголосок отзывается в каждом глаголе его духовных песней, пророчеств и Евангелий.

Одна его утреня есть уже повесть всех страданий Христовых, исторически расположенных в двенадцати Евангелиях: все события пятка являют­ся в хронологическом порядке, отрывками из­бранными из всех Евангелистов, начиная от трогательной беседы Господа, прощающегося с учениками после вечери тайной, и последней его молитвы пред разлукою, в такой целости сохраненных любящим сердцем Иоанна: «ныне прославися Сын человеческий и Бог прославися о нем», и до последней злобы фарисеев уже над умершим, которые, по словам Матфея: «шедше утвердиша гроб, знаменавше камень с кустодиею».

Тоже самое чтение, о страданиях, предлагается опять на царских часах, особенно для сего дня составленных из псалмов, относящихся к страданиям Христовым, но только в другом поряд­ке: там соблюдалась в повествовании постепен­ность событий, здесь же напротив выступают, в виде свидетелей, четыре Евангелиста, один за другим, повторяя то же великое событие, но разн­ствуя только в изречениях. Это самое дает им признак достоверных свидетелей, которые согла­сны в существе дела, потому что верно повествуют то, что верно знают; разнятся же иногда в словах, ибо говорят что знают, а не то, в чем взаимно условились. Наконец, на вечерни, которая, молитвами и обрядами, живописует са­мое распятие и погребение Господне, история дня се­го, прежде представленная в разделенных чтениях, сливается в одно чтение, составленное из трех Евангелистов, и происшествия протекают, одним непрерывным потоком, пред нашими очами.

Таково премудрое расположение Евангельских чтений; не уступает оному выбор, из посланий Апостольских и книг ветхозаветных, и самых антифонов и стихир, на утрени, часах и ве­черни; торжество же литургии не совершается в день сей, как ради сокрушения и плача Церкви, так и по той глубокой мысли, что жертва Голгофская, принесенная Спасителем в великий пяток, есть единственная и заключает в себе все жертвы всех алтарей.

Между первыми шестью Евангелиями утрени, пятнадцать возвышенных антифонов, частью из­влеченных из псалмов и пророчеств, частью из сердечных сокровищ певцов духовных, потрясают душу умилительными стихами.

«Представим чистыми наши чувства Христу и, как друзья его, пожертвуем для него нашими душами, и не станем угнетать себя попечениями житейскими, вместе с Иудою, но во внутренних храминах наших возопием: Отче наш, иже еси на небесех, от лукавого нас избави».

Антифон сей вполне соответствует своему на­именованию, ибо он противополагает мир Христианский злобе иудейской, выраженной в первом стихе его, словами пророческого псалма: «Князи людстии собрашася на Господа и на Христа его».

Другие антифоны заключают в себе также прорицания ветхозаветные о Христе: «поставиша тридесять сребренников, цену цененнаго, его же оцениша от сынов Израилевых».

«Даша в снедь мою желчь и в жажду мою напоиша мя оцта».

«Разделиша ризы моя себе и о одежде моей меташа жребий».

Посреди столь разительных, своею ясностью пророчеств, приявших исполнение в сей великий пяток, еще иные антифоны выражают дивную противоположность Божества и страждущего чело­вечества, в одном лице Христовом.

«Днесь висит на древе повесивший на водах землю, венцом из терния венчается Ангелов Царь, облекается в ложную багряницу одевающий облаками небо, заушение приемлет освободивший в Иордане Адама... покланяемся страстям тво­им, Христе, покажи нам и славное свое воскресение».

И вот что, в тех же песнях, взывает, со креста, Распятый к распинателям: «людие мои, что сотворил я вам, или чем вас огорчил? – слепцов ваших я просветил, прокаженных очистил, расслабленного со одра восставил. – Людие мои, что сотворил я вам и что вы мне возда­ли? – за манну желчь, за воду оцет, вместо любви ко кресту меня пригвоздили; но я уже не терплю более: призову моих язычников, и те меня про­славят, со Отцем и Духом, и я им дарую жизнь вечную».

Лик Апостольский вопиет также к законоположникам Израилевым: «се храм, который вы распяли и предали гробу, но властью своею он воскрес. Не обманывайтесь иудеи; он есть спасший вас посреди Чермного моря и питавший в пусты­не; он есть жизнь и свет и мир мира».

В противоположность такому их неверию: «малый глас испустил на кресте разбойник и великую обрел веру, в одно мгновение спасся и первый взошел в отверзшиеся врата рая. Госпо­ди, приемший его покаяние, слава тебе».

Сколь же трогательные тропари предшествуют, и на царских часах, чтению четырех пророчеств Софонии, Иеремии и Исаии. После них, пред каждым из Евангелистов, Апостол Павел, носящий на себе язвы Господа Иисуса, возвещает о славе кре­ста, им одним похваляясь, и объясняет нам всю любовь Бога, давшего пострадать за нас Христу, который поставлен Первосвященником для очищения грехов наших; он наконец восклицает: «ежели отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях, без милосердия наказывается смертью: то сколь жесточайшему, думаете, мучению повинен тот, кто попирает Сына Божия, и не почитает за святыню кровь завета, которою он освящен, и ругается над духом благодати? – страшно впасть в руки Бога живаго»!

Еще слух и сердце исполнены сими высокими впечатлениями, когда опять повторяются нам все страшные обстоятельства распятия Господня, на ве­ликой вечерни, и даже в самое время его события; ибо у Евреев, как и теперь на Востоке, часы дня считались от восхождения солнца, а потому шестой час распинания соответствовал полдню; девятый же, когда предал дух Спаситель, третьему, и таким образом мы, в одно время с Аримафеем, приступаем к погребению божественного тела; но прежде приуготовляют нас к оному таинственные песни и паремии.

«Вся тварь изменялась от страха, зря тебя на кресте висящего, Христе; солнце омрачилось и потря­слись основания земли, все сострадало создавшему все! Господи, волею нас ради пострадавший, слава тебе».

Так возглашает одна стихира и ей вторит другая: «страшное и преславное таинство днесь зрится; неосязаемому прикасаются, вяжется разрешающий от клятвы Адама: испытующий сердца и утробы неправедно испытуется; в темницу затворен затворивший бездну; Пилату предстоит тот, кому с трепетом предстоят небесные силы; ру­кою создания заушается Создатель; на крест осуж­дается Судия живых и мертвых; во гроб заклю­чается раззоритель ада! О незлобивый Господи, все терпящий милосердно и всех спасающий от клят­вы, слава тебе».

На паремиях, Пророки Моисей и Исаия высту­пают, как бы на некое духовное прение, противопоставляя друг другу, один несказанную славу, другой несказанное уничижение Господа; но сии обе, мнимые только крайности, теряются в необъятно­сти бесконечного существа Божия, ибо ограничен­ному человеческому разуму равно непостижимо со­стояние уничижения Господа, как и состояние его славы. Издали только можно созерцать ее, в безмолвном ужасе, подобно Моисею, когда сей отважнейший из всех молитвенников, дерзновенно молил Господа показать ему славу свою, и скрылся от лица Божия, в расселинах камней Синая.

И кроткий Исаия, еще за восемь веков до его воплощения, напрягает силы духа, чтобы вынести зрение Бога, хотя умерившего неприступный свет, сквозь облачение умаленного образа человеческого; но посреди жалостного созерцания всех его страданий, за грехи мира, проникнутый ужасом, он восклицает: «род же его кто исповест»?

«Так глаголет Господь: се уразумеет отрок мой и вознесется и много прославится! ужаснутся о тебе многие, – так обесславится от человек вид твой и слава твоя от сынов человеческих: так удивятся о нем языки многие, и Цари заградят уста свои; ибо его узрят те, коим не возвещали о нем, и не слышавшие о нем уразумеют. Госпо­ди, кто веровал слуху нашему, и мышца Господня кому открылась? Мы возвестили им отрока, как корень в земле жаждущей; нет вида ему, ни сла­вы, и мы зрели его, и не имел он вида, ни кра­соты: но вид его умален и бесчестен, паче всех сынов человеческих, – человек в язве сущий и ведущий терпеть болезнь; все отвращают лице свое от него, он поруган и вменен за ничто. Сей грехи наши носит и о нас болезнует; а мы ду­мали, что он наказан от Бога язвою и трудом; он же мучим был за грехи наши и за беззакония наши терзаем; наказание нашего мира на нем, язвою его мы исцелели. Все мы как овцы заблу­дились, человек совратился с пути своего, и для наших грехов предал его Господь; и он по­среди оскорблений, не отверзает уст своих, как овца ведется на заколение, безгласен как агнец пред стригущим: в уничижении его совершился суд, – род же его кто изъяснит»!

Апостол Павел разрешает, своим посланием, таинственное недоумение обоих Пророков; он примиряет между собою славу и бесславие Господа – словом крестным: «ибо слово о кресте, для погибающих есть безумие, а для нас спасаемых – сила Божия; ибо написано: уничтожу му­дрость мудрецов и разум разумных ниспровергну. Где мудрец, где книжник, где искусный в состязаниях века сего? не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? ибо когда мир, своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, тогда благо­угодно было Богу спасти верующих – невежеством проповеди. Иудеи требуют чудес, а Еллины ищут мудрости: но мы проповедуем Христа распятого, – для иудеев соблазн, для Еллинов безумие, для самих же призванных, иудеев ли или Еллинов, – Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что безумное Божие мудрее человеков и немощное Божие крепче человеков».

Между тем, во время чтения сих возвышенных писаний и Евангелия, протекли для нас, в благоговейном созерцании, самые часы страдания Господня и наступил девятый час погребения. Тогда, в лице Иосифа Аримафейского, Епископ, окруженный священным Собором, сперва наполняет благовонием кадила святой алтарь, в па­мять тех ароматов, коими обвил погребатель бо­жественное тело; потом подымает его подобие, плащаницу, с престола, на коем, как на Голгофе, совершается всегда таинственная жертва Агнца; он несет на главе плащаницу, из зимней церкви в летнюю, и храм сей обращается в святой гроб, до радостного дня Пасхи: верные же сопутствуют Святителю, как некогда благочестивые жены Иосифу, зревшие где полагали Господа; а, в ожидании сего знаменательного шествия, лики поют погре­бальную песнь: «Тебя, одевающегося светом как ризою, Иосиф, сняв с древа, с Никодимом, и видя мертвым, нагим, непогребенным, милосер­дый плач подъял и рыдая восклицал: увы мне, сладчайший Иисусе, которого еще недавно солнце, узрев на кресте висяща, обложилось мраком и земля поколебалася страхом, и раздиралась церков­ная завеса! – се ныне вижу тебя, ради нас приявшего смерть. Как погребу тебя, Боже мой, или какою плащаницею обовью? какими руками прикоснуся нетленному твоему телу, или какие песни воспою исходу твоему всещедрый? – величаю страдания твои, песнословлю и погребение твое с воскресением, взывая: Господи слава тебе».

Таинственным ожиданием наполнена вся чрез­вычайная утреня великой Субботы, достойная быть преддверием Пасхи. Христос во гробе по­среди церкви, вокруг, в черных ризах, стоят священнослужители, но отверсты врата алтаря, как бы в сретенье Божественному мертвецу, и пение погребальное беспрестанно прерывается воскресны­ми гимнами, а возженные в руках народа свечи проливают свет по всему храму, как зарю того невещественного света, который воссияет заутра из гроба.

При самом начале утрени, после шестопсалмия, тропарь выражает сие смешение плача и ликований: «благообразный Иосиф, с древа снем пречистое тело твое, плащаницею чистою обвив и вонями, во гробе нове, покрыв, положи».

«Егда снисшел еси к смерти, животе безсмертный, тогда ад умертвил еси блистаньем боже­ства; егда же и умершия от преисподних воскресил еси, вся силы небесныя взываху: Жизнодавче Христе Боже наш, слава тебе».

«Мироносицам женам, при гробе представ Ангел вопияше: мира мертвым суть прилична, Христос же истления явися чужд».

Около плащаницы начинается другое смешение ветхозаветных песней Давида с новозаветными похвалами Христу, сперва запевают их оба ли­ка, потом один чтец или певец откликает дру­гому стих похвал, на каждый стих псалма, и так переплетается ими вся семнадцатая кафисма, как многотканный покров, возложенный праотцем Давидом, на тридневное ложе его Божественного сына.

«Блажени непорочнии, в путь ходящии в за­коне Господнем», восклицает Давид и ему ответствуют: «жизнь во гробе положился еси, Христе, и Ангельския воинства ужасахуся, снисхождение славяще твое», и снова Царь: «блажени испытающии свидения его, всем сердцем взыщут его».

Иногда сии разновременные песни текут, одна близ другой, взаимно чуждые по разности сво­их предметов; иногда же чудно сходятся между собою и, на расстоянии многих веков, Церковь как бы отвечает недоумевающему Пророку.

«В заповедях твоих поглумлюся и уразу­мею пути твоя», говорит он, и ему поясняются пути сии: «истинный небесе и земле Царь, аще и во гроб малый сам заключися, познался еси всей твари».

На три статьи разделена таким образом вся кафисма, и на конце ее, как и в начале, воспе­вается тропарь, но уже обычный воскресный, изо­бражающий радость Ангелов и смятение Мироносиц: «благословен еси Господи, научи мя оправданием твоим».

Канон субботний выражает тоже возвышенное смятение неба и земли: «Спасе мой! силы небесныя и преисподния, помышляя о тебе, сущем горе на престоле и долу во гробе, недоумевали о твоей воль­ной смерти, ибо свыше всякаго ума являешься мертвым ты, начальник жизни».

«Ужаснися страхом небо и да подвяжутся основания земли! се в мертвецах вменяется живу­щий в вышних и в малый гроб странно приемлется».

На девятой песни трогательно возглашает как бы из самого гроба, Божественный Сын к Матери, видевшей его на кресте: «не рыдай мене Мати, зрящи во гробе, его же без семени во чре­ве зачала еси сына; востану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно, яко Бог, верою и любовию тя величающия».

Песнь сия переносит нас, от недоступных созерцаний его Божества, к нежным, более понятным чувствам его человечества, и она повто­ряется на литургии, вместо обычной похвалы Пре­святой Девы.

После великого славословия, при тихом пении трисвятой песни, совершается опять торжественный ход с плащаницею, и хотя кажется обряд сей есть отчасти повторение вечернего, чтобы там, где Священники соборно служили накануне с Архиереем, они могли бы, и у себя в церквах, совер­шить оный для прихожан, – однако же духовное значение утреннего хода отлично от вечернего. То­гда, подражая Иосифу, мы только предавали гробу божественное тело; здесь же торжественным несением плащаницы кругом церкви, с хоругвями, знаменуется, что и во время земного своего отдыха, Господь действовал как победитель, ограждая свою Церковь сокрушением ада. И другое таинственное действие изображает мертвенная плащаница, когда возвратясь в храм священнослужите­ли, прежде нежели возложить ее на одр, приносят к царским дверям алтаря, пред лице престо­ла, – то именно, что язвенный ради нас Господь, никогда не отлучался, Божеством своим, от пре­стола славы Отчей.

По совершении хода, над тем же гробом, готовым упраздниться, возглашает свидетель грядущего восстания мертвых, Пророк Иезекииль: «на мне была рука Господня и, Духом Господним, извела и поставила меня среди поля, полного костей человеческих, и обвела окрест их, и много их было на лице поля, и сухи все. Дух рек ко мне: сын человеческий, оживут ли кости сии? – и я воскликнул: Господи, ты знаешь! и снова голос: сын человеческий, прорцы на кости сии и скажи им: кости сухие, услышьте слово Господне, се глаголет Адонаи Господь костям сим: дух жизни вдохну я в вас, и дам вам жилы, и наведу на вас плоть и простру по вас кожу, и дам вам дух мой, и оживете и узнаете, что я Господь; и я прорек, как заповедал мне Господь, и, вместе с моим глаголом, был глас и землетрясение: совокуплялись кости, кость к кости, каждая к своему составу; смотрел я – и явились на них жи­лы, и плоть росла, и простиралась сверху кожа; но в них не было духа. Ко мне был голос: про­рцы о духе, прореки сын человеческий и скажи духу: так глаголет Адонаи Господь: от четырех ветров прииди дух и дохни на мертвых сих, да оживут, и я прорек, как заповедал мне Го­сподь, и взошел в них дух жизни, и ожи­ли все, и стали на ногах своих – собор многий, великий».

И Апостол Павел, повсюду неотлучный где только возвещается о язвах Господа, умоляет нас: «очистить себя от ветхого кваса злобы и лукав­ства, и праздновать в безквасии истины и чистоты, чтобы принять с верою обетованного Духа».

Посреди сих радостных ожиданий, Евангелист Матфей еще раз повествует, о последней злобе иудеев мнивших, стражами и печатью, удер­жать во гробе Сына Божия. Внимая сему, невольно приходит на мысль, как часто мелкий размер ума человеческого, не обнимая и не покоряясь обшир­ности судеб Божьих, силится отвергнуть непости­жимое. На конце же утрени Церковь ублажает песнями погребателя Христова:

«Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного, в нощи пришедшего к Пилату и живота всех испросившего: даждь ми сего странного, иже не имеет где главы подклонити: даждь ми сего стран­ного, его же ученик лукавый на смерть предаде; даждь ми сего странного, его же мати зрящи на кресте висяща, рыдая вопияше: увы мне! увы мне, чадо мое, увы мне! – Симеоном предреченное в церкви, днесь сбыстся: твое сердце оружие пройдет, но в радость воскресения твоего плач преложи».

По мере приближения таинственного конца стра­даний Христовых, торжественнее становится бого­служение, и Церковь, лишившая себя приобщения тела Господня, в самый день его заклания, опять приступает к сему утешительному таинству в субботу Божию. Она даже обильно преподает дары Св. Духа крещением, которое издревле предпочтительно совершалось в сей день, дабы встретить Христа сонмом оправданных его кровью.

Литургия Св. Василия Великого соединяется с вечернею и поется по уставу поздно, так чтобы могла окончиться час спустя по захождении солнца и как бы взойти в пределы наступающего радо­стного дня. По обычаю Церкви, вечерня накануне праздника уже ему принадлежит, а не протекшему дню: посему и богослужение великой Субботы, сти­хирами и паремиями, частью изображает субботний подвиг Спасителя, частью же его воскресение. Цер­ковь, привыкшая всегда соединять память заклания Агнца с памятью о его восстании, вечерними сти­хирами, уже сзывает нас на поклонение готовому воспрянуть, и воспевает поражение ада:

«Обыдите людие Сион, и обымите его, и дадите сла­ву в нем воскресшему из мертвых, яко той есть Бог наш, избавлей нас от беззаконий наших».

«Днесь ад стеня вопиет: благо мне, когда бы не принял рожденного Мариею, ибо он, наступив на меня, раззорил мою державу и врата медныя сокрушил, и как Бог воскресил души, искони мною плененныя».

Род же человеческий воспевает: «всемирную славу, процветшую от человеков, и родившую Владыку, небесную дверь, Марию Деву, безплотных песнь и украшение верных: ибо она явилась небом и храмом Божества; она, разрушив враждеб­ную преграду, водворила мир и отверзла царствие; имея ее утверждением веры, мы имеем поборником родившегося от нее Господа. Итак, дерзай­те людие Божии, ибо всесильный Сын ее победит врагов».

Вслед за стихирами читаются пятнадцать паремий, из книг ветхого завета, предобразующих грядущее воскресение и славу Церкви. Книга Бытия, о начале мира, открывает сей ряд возвышенных созерцаний, дабы, в предлежащем божественном мертвеце, с ужасом узнали мы Творца вселенной, который один только мог, творческою силою сво­ею, возобновить в нас свой утраченный образ, вначале им самим данный Адаму.

Потом Исаия торжествует восстановление человечества, под сенью Церкви: «светися, светися, Иерусалиме, ибо твой свет пришел и слава Господ­ня на тебе воссияла; се тьма покроет землю и мрак на язычниках, но тебя осеняет Господь, и слава его на тебе узрится, и пойдут Цари светом тво­им и языки светлостью твоею; возведи очи твои окрест и виждь собранные чада твои, все сыны твои пришли издалеча и дщери твои на руках принесутся. – Кто сии, ко мне летящие, как облака, как голубицы со птенцами? – они притекли ради имени святого Господня и дабы прославиться Свя­тому Израилеву».

Таинственный агнец пасхальный, данный Евреям в память их исхода из плена, и кровью коего они были избавлены от смерти, поразившей Египтян, предлагается здесь образом настоящего Агнца Божия, а его тридневное погребение предзна­менуется тридневным пребыванием во чреве китовом Пророка Ионы, посланного проповедовать по­каяние народу Ниневийскому, и, чтобы прямо ука­зать на лице Иисусово, повествуется вслед за тем о другом Иисусе, Иисусе Навине, который провел Израиля, чрез Иордан, в землю обетованную.

Величественная картина прехождения Чермнаго моря, посреди коего, по словам Апостола Павла, крестился весь народ Израильский в Моисея, как мы во Христа, ибо Моисей был его образом, за­ключает первую часть паремий, и оба лика, по примеру Мариами и дев Израильских, возглашают попеременно: «поем Господеви, славно бо прославися»! а чтец повторяет по стихам всю вдохно­венную песнь: «коня и всадника вверже в море, поем Господеви: помощник и покровитель бысть мне во спасение, поем Господеви; сей мой Бог и прославлю его, Бог отца моего и вознесу его, поем Господеви; Господь сокрушаяй брани, Го­сподь имя его, поем Господеви».

В последующих паремиях соединены образы заклания и воскресения Господня, с пророчествами о призвании язычников. Авраам готовится при­нести в жертву единственного сына Исаака, в предзнаменование единородного Сына Божия, пожертого за мир, и два величайшие по чудесам Пророка, Илия и Елисей, каждый воскрешают отроков, сими двумя примерами, приготовляя род человеческий к принятию воскресения Христова.

Но если они оба благовествуют чудесами, то Пророки Софония, Иеремия и Исаия, действуют словом. Все три видят грядущую славу Церкви и сонм язычников, ее восполняющий, а Иеремия обещает новый завет народу Божию, начертанный в мыслях и на сердцах; Исаия же обещает сему народу новое имя, которым наименует его Господь, и даст ему землею вселенную, и пастыря овцам Божиим, влагающего им Духа Святого. Он про­износит даже те слова, какие повторил сам Иисус, во дни своего пришествия: «Дух Господень на мне, его же ради помаза мя, благовестити нищим по­сла мя; исцелити сокрушенные сердцем, проповедати плененным отпущение и слепым прозрение, нарещи лето Господне приятно и день спасения».

Чудное спасение трех отроков, от огненной смерти в пещи Халдейской, описанное Даниилом, среди пламени воспевших Бога отцов своих, за­ключает возвышенный ряд паремий, и опять оба лика вторят чтецу, возглашающему песнь их: «благословите вся дела Господня Господа, пойте и превозносите во вся веки».

Подобно как на утрени, Апостол Павел про­должает свое возвышенное убеждение: чтобы спогребшиеся со Христом, в водах крещения, и вме­сте с ним воскресшие, ходили во обновлении жи­зни и были бы мертвы греху, но живы Богу во Иисусе Христе; а Церковь, ради торжества крещения, в день сей совершавшегося над язычниками, подобно как и в Лазареву субботу, вместо трисвятой песни возглашает: «елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся, аллилуйя».

Чтением Апостола заключается погребальный день субботний, и начинает уже светать денница воскресения. Как бывает в природе, что лучи еще не явившегося солнца заранее уже озаряют верхи гор, – так освещается и Церковь, зарею солнца правды, готового воспрянуть: первый его отблеск на горнем ее месте, алтаре, и таинственный свет сей, как миро на главе, сходящее, по словам псалма, на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его, проливается, сперва на одежды верховного Свя­тителя, ближе и выспреннее других; созерцающего таинства, и на сослужащих ему Пресвитеров и Диаконов, которые внезапно изменяют одежды черные на белые, сходно с убелившимися облаче­ниями престола и жертвенника, а потом и самый клир; четыре иподиакона, в светящихся ризах, приходят сменить черную стражу вокруг плаща­ницы, как бы в лице Ангелов и ожидая Мироносиц. Между тем, три отрока пред нею, уми­лительно поют: «воскресни Боже, суди земли, яко ты наследиши во всех языцех».

И когда вслед за тем, выходит из алтаря Диакон благовествовать о воскресении, все так светло и радостно в церкви, как будто бы уже стоял посреди нее Воскресший с приветом: «мир вам»! так все изменилось внезапно и небесная слава отразилась на земле.

Устами Диакона, Евангелист Матфей, извещает о пришествии Мироносиц к упраздненному гробу, и о сретении их Ангелами и самим Иисусом; не таит он и коварства фарисеев, давших сребренники воинам, чтобы разгласили о похищении тела; наконец возводит нас мысленно, вслед за уче­никами в Галилею, в гору, поклониться Иисусу, и мы слышим последние слова возносящегося Го­спода: «дадеся Ми всяка власть, на небеси и на зе­мли; шедше убо научите вся языки, крестяще их, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся елика заповедах вам, и се Аз с вами есмь, во вся дни, до скончания века. Аминь».

Тогда совершается литургия Св. Василия Вели­кого, и проникнутые таинственным ужасом, по­сле всех сих необъятных созерцаний, вместо Херувимской песни мы восклицаем: «да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет: Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным; предходят же сему лицы Ангельстии, со всяким началом и властью, многоочитии Херувими и шестокрилатии Серафими, лица закрывающе и вопиюще песнь: аллилуйя».

Приближается наконец радостное, давно же­ланное утро, и как встречают его верные? как проводят остаток Божьей Субботы? – в чтении Деяний Апостольских, не выходя из храма, как бы желая предварить даже самих Мироносиц, и вместе с Ангелом отвалить камень от гроба Жизнодавца. Бьет полночь, и последний гимн отдает­ся субботе, опять слышится ее таинственный канон: «волною морскою кто древле покрыл мучи­теля гонителя (Фараона), того, дети спасенных (Иудеев), под землею скрыли (Христа); но мы, как девы (Израильские), поем Господу, славно бо прославися».

С каноном престает уже суббота, и настает воскресение. Торжественно отверзаются царские врата и, на главах священнослужителей, вносится пла­щаница в алтарь и полагается на престоле. Песнь: «воскресенье твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси», в первый раз слышится в алтаре, еще затворенном: потому что великие судьбы человечества прежде открываются на небесах, нежели являются на земле. Потом священнослужители исходят с крестом и хоругвями и, обходя вокруг церкви, во мраке и тишине ночи поют: «воскресение твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби, чистым сердцем тебе славити».

У западпых, заключенных врат, останавли­вается приготовительное шествие. Между тем пустеет храм, за клиром следует народ; дети Адама стремятся к новому Адаму, чтобы, при ра­достной вести о его восстании, узкими вратами вой­ти в его новую жизнь, и здесь как первое лепе­тание младенца, раздается в устах возрожденного человечества: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех жи­вот даровав».

Но на сей клик, сокрушивший вереи ада, не вдруг отверзаются двери церковные; нескорое их открытие выражает радостное неверие учеников. Далее возглашается и пророческий псалом Давида: «да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежать от лица Его ненавидящии Его», и каждый стих псалма поясняется тем же убедительным: «Христос воскресе»!

Наконец, начальствующий в священнослужении, держа в одной руке крест с изображением распятого Христа, а в другой кадильницу с фимиамом, движением ее, начертывает знамение кре­ста против затворенных дверей храма, и они отвер­заются; начинается торжественный вход из вне­шней тьмы во внутренний свет храма, по подобию шествия Христова, от преисподних земли в пре­выспренняя неба, с избавленными им, когда вход отверст был крестом его. Ликующий сонм с победною песнью, уже не останавливаясь, шествует чрез всю церковь, прямо в алтарь, отверстый на всю Пасху, ибо отныне царствие Божие открыто верным: храм же внезапно весь озаряется све­том возженных свеч, а лики поют: «воскресе­ния день, просветимся людие, пасха, Господня пасха! от смерти бо к жизни и от земли к небеси, Христос Бог нас приведе, победную поющия».

«Очистим чувствия и узрим Христа, блистающего неприступным светом воскресения, и побед­ную песнь поюще, ясно да услышим рекущего: радуйтеся».

«Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует мир, видимый же весь и невидимый : Христос бо воста, веселие веч­ное» .

Из вдохновенной души Св. Иоанна Дамаскина излился божественный канон сей, венец всех духовных песней; первая вняла ему, на юдоли пла­ча, лавра Св. Саввы и радостно передала Вселенской Церкви. Вся песнь, как один порыв восторга; светлые мысли певца обтекают и небо и землю и бездны, ибо сам он исполнен Христом, все наполняющим.

«Ныне вся исполнишася света: небо же и зе­мля и преисподняя, да празднует убо вся тварь востание Христово, в нем же утверждается».

Вторым ирмосом канона Дамаскин призывает верных: «пить новое питие, чудесно текущее, не из бесплодного камня (ударенного жезлом Мои­сея), но из гроба Христова, который струить источник нетления».

Как младенец, прильнувший к лону нежной матери, или держащийся за край ее одежды, чтобы всюду быть с нею, – так песнопевец Иоанн не разлучен от Искупителя, соединившись с ним духом:

«Вчера спогребохся Тебе, Христе, совостаю днесь, воскресшу Тебе: сраспинахся Тебе вчера, Сам мя спрослави, Спасе, во царствии Твоем».

Между каждым ирмосом во время стихов, повторяемых и разделяемых многократным: «Хри­стос воскресе из мертвых» ! священнослужители попеременно ходят, со крестом и кадилом и све­тильниками, по всей церкви, наполняя ее фимиамом, как бы ранними ароматами Мироносиц, которые, со слезами искав мертвеца, поклонились радостно живому Богу. – Шествуя, они возглашают всюду: «Христос воскресе», чтобы никто не остался в сомнении, в сию спасительную, светозарную ночь, когда безначальный свет всем воссиял из гро­ба. В ирмосах же, то изображается видение Пророком Аввакумом Ангела, указавшего день спа­сения; то с Исаиею приглашаются верные «утренневать глубокую утреню, и вместо мира принести песнь Владыке, чтобы узреть Христа, правды солнце, всем жизнь воссиявшего»; то откры­вается победоносное торжество Его в самой обла­сти ада:

«Снизшел еси в преисподняя земли, и сокрушил еси вереи вечныя, содержащия связанные, Христе, и тридневен, яко от кита Иона, воскресл еси от гроба».

«Смерти празднуем умерщвление, адово разру­шение, иного жития вечного начало», восклицает Дамаскин и поясняет, сколь для нас велико тор­жество искупления: «сей нареченный и святый день, един суббот Царь и Господь, праздников праздник и торжество есть торжеств, в он же благословим Христа во веки».

В сей торжественной песне ликуют оба Сиона, но несравненною славою венчается новый пред древним: «возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера и моря и востока, чада твоя, в тебе благословящая Христа во веки».

«Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия: ликуй ныне и веселися Сионе, ты же чистая красуйся, Богородице, о востании рождества твоего».

С чем можно сравнить сию возвышенную утреню? – некое духовное восхищение владеет всеми: каждый, в порыве священной радости, хотел бы выразить свои чувства и, вместо речей, текут из уст песни; каждый готов был бы взыграть пред Господом как Давид пред знаменательным кивотом, ибо люди Божии видят ныне исполнение древних образов во Христе. Когда узникам, долго томившимся во мраке темницы, вдруг отверзаются двери и является освободитель, – до исступления доходит восторг их: сбрасывая цепи, бросаются они к ногам своего благодетеля, или в объятия друг другу, и скачут и плачут, и смеются и поют, и прощаются взаимно, и молятся, и опять плачут, и опять поют; – так и наутрени Пасхи.

«Воскресения день! и просветимся торжеством, и друг друга объимем, рцем: братие, и ненавидящим нас простим вся воскресением и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых».

С сею песнью начинается взаимное лобзание; привет мира раздается по всей церкви, которая вся обращается в единое тело Христово, связуемое духом Его любви, ибо в подобные минуты нель­зя, поистине, не от всей души, лобызать своего брата.

Тогда как святой Дамаскин, довольно уже возбудил восторга, своими божественными песнопениями, место его занимает другой церковный ви­тия, святой Златоуст, и в кратком слове убеж­дает каждого, кто благочестив, насладиться настоящим светлым торжеством, и внити в радость Господа своего. Дабы показать, сколь велика открыв­шаяся нам милость Господня, он напоминает притчу о наемниках, которые в разное время при­шли работать в вертоград, но от щедрот домовладыки все получили одинаковую плату за труд. Всех зовет он на трапезу Господню и никому не велит скорбеть о своем убожестве, ибо яви­лось общее царство, никому не страшиться смерти, ибо Сошедшим в ад поруган ад, мнивший приять землю и сретивший небо: «где твое жало, о смерть? ад, где твоя победа? – воскрес Христос, и ты низвергся».

Та же духовная радость окрыляет часы Пасхи, они пролетают в песнях, и каждая песнь гласит о победе Христа над смертью и адом. За многократным: «Христос воскресе из мертвых», следует обычная воскресная песнь: «воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу, единому безгрешному; кресту твоему покла­няемся, Христе, и святое воскресение твое поем и славим».

Потом воспевается пришествие Мироносиц, к упраздненному гробу, и кондак утреннего кано­на, повторяемый на литургии: «аще и во гроб сниз­шел еси, безсмертне, но адову разрушил еси силу, и воскресл еси яко победитель, Христе Боже, женам Мироносицам вещавый: радуйтеся! и твоим Апостолом мир даруяй, падшим подаяй воскре­сение».

И наконец радостный тропарь, столь живо изо­бражающий вездесущее Божество Христово, в самый час его смерти: «во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй неописанный».

Сии торжественные песнопения, во всю неделю Пасхи, заменяют не только часы, но и полунощницу и начало вечерни: ибо в светлые дни сии, вся служба божественная совершается на подобие первого дня. Неумолкаемое: «Христос воскресе»! равномерно открывает и заключает литургию Па­схи, как радость, которую не могут вместить в сердцах своих верные; при начале обедни также поется священнослужителями: «да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» вокруг престола, на котором простерта плащаница, оставляемая до дня Вознесения, в знамение того, что Господь, по воскресении из мертвых, еще сорок дней пребывал на земле. Пред концом богослужения благословляется артос (по-Гречески хлеб), напоминающий, что Спаситель был для нас хлебом жи­зни, и сей артос разделяется верным, в последний день Пасхи, ради общей их любви во Христе.

С первого дня Пасхи и до Вознесения продол­жается на литургии чтение деяний Апостольских, дабы Христиане могли слышать, как быстро рас­пространилась проповедь о искуплении, не смотря на все гонения и страдания, коих подвергались первые чада новозаветной Церкви. Одна из самых торжественных минут литургии, когда Епископ совершает ее соборно в Пасху, есть чтение Евангелия, которым изображается вселенская проповедь Апостолов, на всех языках и ко всем народам. Какое же Евангелие избрано в день сей, для радостного благовестия? – начало от Иоанна, сего ученика Христова, возлежавшего на лоне возлюбленного Учителя и столь ясно открывшего нам тайну его Божества: «В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово; сей бе искони к Богу. Вся тем быша, и без него ничтоже бысть еже бысть; в том живот бе и живот бе свет человеком; и свет во тьме светится и тьма его не объять».

Архиерей первый начинает читать Евангелие по-Славянски на престоле, после него сослужащие Пресвитеры, по-Еврейски, Гречески, Римски, на каких языках была начертана надпись на кресте, а потом и на других новейших языках, наследовавших спасение. Вне же алтаря становятся че­тыре Диакона, один на амвоне лицом к востоку, а прочие у северных, южных и западных врат церкви, которая в сие время изображает собою вселенную, ибо «во всю землю изыде вещаше их и в концы вселенныя глаголы их», и они возглашают тоже Евангелие по-Славянски, оканчивая его сими словами: «яко закон Моисеем дан бысть, благодать же и истина Иисус Христом бысть».

И на вечерни, которая изображает вечернее явление Спасителя ученикам, последовавшее сквозь затворенные двери их храмины, в самый день воскресения, Епископ читает Евангелие о сем утешительном событии, стоя лицом к народу, в дверях алтаря, как бы представляя тем образ пришествия Христова, и Церковь слышит, из уст его, дважды повторенный привет Спасителя, устрашенным ученикам: «мир вам» ! после чего он тотчас сообщил им, чрез дуновение, дар Духа Святого, дающий власть вязать и разрешать грехи; слышит также и о сомнении отсутствовавшего Апо­стола Фомы, который сам себя лишил на время божественной радости, не восхотев поверить воскресению Господа, доколе не вложил в язвы Его перста своего. Но чрез восемь дней, по словам Иоанна, разрешается неверие и самого Фомы: он видит Господа, он влагает персть свой в язвы Его, и в радостном восторге восклицает: «Господь мой и Бог мой»! Иисус же, в ответ ему, говорит: «яко видев Мя веровал еси; блажени не видевшии и веровавше». А Иоанн, предвидя грядущее неверие, не столь легко разрешаемое, внушает всем: «Сия же писана быша, да веруете, яко Иисус есть Христос, Сын Божий, и да верующе живот имате во имя его» .